То был ведь выбор твой - себя лишь и вини

Форум » Дальние страны » То был ведь выбор твой - себя лишь и вини » Ответить

То был ведь выбор твой - себя лишь и вини

Антон Стасов: Место действия: Лондон, Великобритания Участники: Джоанна Кэмпбелл, Антон Стасов, Генри Сэвидж Время: декабрь 1832 - июнь 1833 года

Ответов - 23, стр: 1 2 All

Антон Стасов: - Энтони, Энтони! А ты ведь обещал первым делом побывать у меня! И что же я узнаю в итоге? Вот уже целых полдня, как ты обосновался на Бэдфорд-сквер, и даже не подумал оповестить меня о своем приезде! Генри Стаффорда, который подобно урагану ворвался в комнату съемного дома Стасова, нисколько не смутило явление хозяина в кальсонах и негодование слуги, пытавшегося задержать англичанина. - А если бы не Стьюи, то я об этом и вовсе узнал последним в городе? Терпеливо ожидая, когда словесный поток Генри иссякнет, Антон Юрьевич продолжил процедуру переодевания, изредка поглядывая на приятеля через зеркало. Со Стаффордом он свел знакомство еще в Марокко, в одном из тех заведений, в каких приличному джентльмену бывать не полагается. Только кто же поручится за Генри в этом смысле? Разве что его матушка или отец, как утверждает сам Стаффорд, даже и не подозревающие о разудалых похождениях своего отпрыска. Но держать себя в руках нужно хотя бы на людях. Нужно, да не всегда выходит. С другой стороны, именно эта невоздержанность их однажды и свела вместе. Виконт Стаффорд тогда немало проигрался, да не где-нибудь, а в притоне Али. Тому, кто не бывал в Марокко и не посещал этого места, не понять, как важно было там вовремя рассчитываться за свои долги. У Генри же в тот момент средств на это уже не оставалось, в чем он, правда, не признался. Потому, покидая заведение Али, он всерьез решил покончить с собой. Лучше уж так, чем от рук его наемников. Вот от какой жуткой участи уберег его тогда случайно проходивший мимо Стасов. Родившись таким странным образом, дружба молодых людей быстро окрепла – слишком схожи между собой они казались. Схожи, но в то же время, и совершенно различны. Сколь бы ни был весел и беспечен нравом Антон, его здравый смысл всегда оставался настороже. Генри же, чаще всего смотревшийся образцом целомудрия, напротив, моментами совершенно терял над собой контроль. Зато был неизменно открыт и добр ко всему миру вокруг себя. Когда же настало время покинуть Марокко, они пообещали когда-нибудь непременно приехать друг к другу в гости в Лондон и Петербург, а до настоящего времени вели довольно оживленную переписку. И в одном из своих последних писем Стасов точно сообщал, что намерен посетить Туманный Альбион, так что претензии Стаффорда были, мягко говоря, необоснованны. - Прости, я и вправду должен был вначале написать тебе, а потом повязать галстук. Но ты ведь как-то узнал о моем приезде? - От Стьюи Аллена. Сегодня в клубе он рассказал, что вы вместе плыли сюда на «Вирджинии»… Кстати, ну и нашел же ты себе местечко для жилья – пфф! – звук и жест, которым этот звук сопровождался, должны были все прояснить. Высоко вскинув брови и безумно округлив глаза, Генри медленно подтянул плечи к ушам и развел руки в стороны. Подобные странные телодвижения были для него вполне обычны – Стаффорд явно перенял их у своих подружек-актрис, но использовал совершенно по-своему и сообразно ситуации. - Я же, вроде, писал тебе о пансионе мадам Тьери? Кажется же, писал… кажется, тебе…, – он озадачено почесал за ухом и замолчал. Тем временем, Стасов уже закончил одеваться, сменив костюм на более подходящий к нынешнему случаю. - Ну что же, давай начнем знакомство с твоим Лондоном! Первая неделя пролетела невероятно быстро. С помощью друга, а также своими собственными усилиями Энтони успел за это время познакомиться со всей прекрасной половиной труппы Ковент-Гарден, изучил прелести нескольких игорных заведений, отобедал в лучших ресторанах. Далее, по плану Стаффорда, ему предстояло, наконец, достойно влиться также и в приличное общество. И начать решено было с приема у его двоюродной тетки, графини Брекон. - У нее всегда собираются самые достойные его члены, - пояснил Генри Стасову, не совсем сообразившему, почему слово «достойные» сопровождается странной ухмылкой и безумным вращением глаз.

Генри Сэвидж: - Все великолепно шло своим чередом, когда со своего места вдруг вскочил этот Мюррей и голосом простуженного чревовещателя заявил, что их фракция не поддержит наш законопроект ни при каких условиях! Ни при каких! – неосознанным жестом постоянно приглаживая лежащие в привычном беспорядке жесткие, чуть вьющиеся волосы, Генри Сэвидж нервно мерил шагами обюссонский ковер на полу будуара своей очаровательной любовницы. - А ведь еще вчера в кулуарных беседах он лично заверял меня в обратном! Нет, решительно уверен, что ослов, подобных Берти Мюррею, британский парламентаризм не видывал за все столетия своего существования! И если бы не был на сто процентов убежден, что фундаментом его упрямству является лишь безграничная тупость, право, стал бы подозревать государственную измену… Дорогая, скажи, ты уверена, что действительно так хочешь сегодня вечером ехать к этой унылой старухе Брекон? Мюррей ее зять, он наверняка будет там. А я до сих пор не уверен, что смогу удержать себя в рамках приличий, если случится второй раз за этот день увидеть его гнусную физиономию… Послушай, а ты услышала хоть что-нибудь из того, о чем я только что с тобой говорил? Остановившись за спиной женщины, Сэвидж, кажется, лишь теперь впервые обратил внимание на то, как вдумчиво та разглядывает внушительную кучу разномастных драгоценностей, рассыпанных перед ней на туалетном столике. Время от времени ловко извлекая изящными холеными пальчиками то одну, то другую побрякушку, леди Джоанна принималась крутить ее в руках теперь уже отдельно от прочих, рассматривать, то поднося к глазам, то отдаляя на некоторое расстояние. - Джо! – прекрасно зная, как она ненавидит этот вариант своего имени, сэр Генри употребил его намеренно, желая, наконец, обратить на себя хотя бы толику внимания. Подействовало. Усмехнувшись, и чувствуя, как от одного лишь вида решительно устремившихся к переносице изящных бровей проходят только что душившие его досада и гнев, Сэвидж бесстрашно подошел к, напротив, мрачнеющей на глазах Джоанне и, присев на корточки рядом с пуфом, на котором та восседала, примирительно легонько толкнул ее плечо своим. – Ну-ну, не сердись! Между тем, это именно мне впору обижаться на подобную безучастность к моим проблемам. А кому еще я могу обо всем этом рассказать?.. Прелесть моя, ну, может, нам все-таки не ехать сегодня к графине Брекон, а? Поедем лучше в оперу? Мой Паркс узнал, что нынче дают «Севильского цирюльника». А Розину, между прочим, будет петь сама Малибран...

Джоанна Кэмпбелл: На эмалевом браслете была царапина. Длинная и глубокая, она пересекала широкий ободок наискось от края до края, блестя золотом и уродуя рисунок: тощей птичке, призванной изображать соловья, оторвало голову, а розовые кусты оказались изрядно прорежены. Отложив украшение в сторону, Ваноцца задумчиво склонила голову к левому плечу: да, кажется, именно этот браслет летал здесь дней десять тому назад… Или уже две недели прошло? А что тогда случилось?.. Ах, неважно! К платью чудно подошли бы те сапфиры. Вся беда была в том, что у неё не было тех сапфиров. Того платья, кстати, тоже, но это было не так важно по сравнению с чистыми, яркими камнями, сверкающими на шее и плечах так, что глаза казались чёрными. Герцогиня на днях приметила превосходное колье: причудливый силуэт, мелкая россыпь бриллиантов и восхитительные, невыносимые в своём совершенстве синие камни. Воображение немедленно дорисовало к ним атлас, отделанный блондами, костяной веер и веточки жасмина, уложенные вокруг аполлонова узла. Упавший на лоб локон тут же исправил мечты на более привычные букли над ушами, и женщина уехала домой в приподнятом настроении и с твёрдым намерением быть на августовских празднованиях в этих камнях. Правда, ювелир показывал ей ещё кое-что, нечто совершенно иное, но на сей раз сердце Ваноццы пленили сапфиры. Но пока ей оставалось довольствоваться только тем, что было разложено на туалетном столике. Поднеся к уху жемчужные серьги, леди Кэмпбелл следила за отражением Генри, протаптывавшего дорожку на ковре. Она могла поклясться, что от каблуков уже остались вмятины, но её внимание привлёк блеск, исходивший от распахнутого футляра, который оказался почти погребён под прочими украшениями. Краем уха Ваноцца слушала, как Сэвидж поносит несчастного Берти: ещё один бессмысленный спор в парламенте. Такой же бессмысленный, как прошлогодние поправки к земельному закону. И ещё кое-какие мелочи, на которые никто так и не обратил внимания. Ваноцца не видела смысла в том, чтобы настойчиво, в каждой строке твердить «male person»: все знакомые ей женщины удовольствовались рассказами мужей или вовсе сидели за вышиванием, презрительно морща носы, когда речь вдруг заходила о политике. Впрочем, это дело парламента – решать, кто из его членов настолько туп, чтобы не понять написанное с первого раза. А нынче вечером графиня Брекон наверняка объявит очередную свою безумную идею, правда, куда в этот раз будет направляться благотворительность, Ваноцца даже не пыталась угадать: после осеннего заявления о желании поддержать отдельный парламент для Ирландии, герцогиня всерьёз засомневалась в том, что старуха всё ещё в здравом уме. Может, рубины? И шафранное платье с красной отделкой. И розы – багряные, не алые, не пурпурные, а непременно багряные! Генри всё-таки добился своей цели. Ваноцца, мельком оглядев туалетный столик и придя к выводу, что с неё хватит и одного изувеченного украшения, а коробка с пудрой недостаточно тяжела, чтобы нанести хоть какой-то вред, всем телом развернулась к любовнику и отчеканила: – Мюррей осёл, Брекон уныла, а ты слишком дурно воспитан, чтобы держать себя в руках. Я ничего не забыла? Сэвидж порой напоминал ей какого-то зверька, но, как бы она ни силилась, никак не могла вспомнить, какого именно. То ли из-за забавной складки над верхней губой, то ли из-за умных светлых глаз, весело щурившихся, когда леди начинала бушевать и ругаться, едва не опускаясь до простонародного наречия, Джоанна всё время отвлекалась и не могла долго сердиться на него даже за ненавистное имя. Потому и решила начать высказывать претензии в обратном порядке, не особенно стараясь быть хоть сколько-нибудь логичной и здравомыслящей. – Сама Малибран? Малибран то, Малибран это! Все только о ней и говорят, об этой испанке! Будто кроме неё нет ни одной хорошей певицы, и всё из-за чего? Она прехорошенькая! Или, может, вовсе красавица? Ты-то уж не можешь не знать!.. Вот только она уедет, а я останусь, и Брекон опять возьмётся трепать моё имя в гостиных. Опять скажет, что я веду себя не по-христиански, что одержима гордыней и гневом… Не смей смеяться! Я должна ехать к ней сегодня, иначе старуха наплетёт такого, что меня не пригласят в Брайтон и даже заступничество Фреда не поможет, – Ваноцца всегда называла герцога Сассекского не иначе как Фредом, кокетливо делая секрет из общеизвестного интереса к ней пожилого Августа Фредерика. – И потом, разве тебе не хочется посмотреть, как Мюррея весь вечер будут охранять жена и тёща? Решено: я еду к Брекон, а ты не едешь в оперу, иначе кто-нибудь опять попытается меня похитить для Очень Важного Разговора в ночном саду. Окончательно придя в великолепное расположение духа, она обняла Генри за шею и, накручивая на палец прядку его русых волос, добавила: – И ещё, дорогой… Я бы тоже не поддержала ваш законопроект ни при каких условиях. Ни при каких, – женщина лукаво улыбнулась и, расцепив руки, вновь занялась драгоценностями.

Генри Сэвидж: - Нет, моя прелесть, все в точности! – невозмутимо улыбнулся Сэвидж. Изрядная порция желчи, прозвучавшая в словах Джоанны его ничуть не задела. Равно как и упоминание о герцоге Сассексе, которое, по ее мнению, верно, должно было вызвать у него острый приступ ревности. Но если выказывать ревность вслух – дурной тон, то питать эмоции подобного рода при упоминании имени шестидесятилетнего старца, пусть даже и с королевской кровью в жилах, очевидная глупость. Так что и здесь выпущенная леди Кэмпбелл ядовитая стрела со свистом пролетела мимо цели. – Но ведь именно это ты во мне более всего и ценишь? Мою неотесанную надлежащим воспитанием, дурную натуру? – вкрадчиво поинтересовался Сэвидж, иронически приподнимая левую бровь и заглядывая в лицо Джо. А после, несмотря на сопротивление и сетования женщины на его «ужасную колючесть» – впрочем, более кокетливые, чем от истинного нежелания, поцеловал изящный изгиб ее шеи. Посчитав примирение состоявшимся, на этом свои ласки сэр Генри сегодня решил и ограничить. В противном случае существовал изрядный риск, что вечерний их совместны выезд не состоится вовсе. Ведь Джо, в самом деле, действовала на него… довольно странно. Сдержанный и склонный к язвительной меланхолии, быстро устающий от любого общения, лишь рядом с нею он чувствовал себя по-настоящему живым. И, верно, потому всерьез дорожил этими отношениями, которые, впрочем, ни за что бы ни согласился считать настоящей привязанностью, идущей от сердца. А если бы даже это было и правдой, Сэвидж никогда не признался бы в этом Джо в открытую – ведь в таком случае она, наверняка, первой рассмеялась бы ему в глаза… От прикосновений пальчиков Джо к собственной шевелюре, он готов был замурлыкать, словно кот, но она быстро лишила его этого удовольствия и вновь принялась перебирать свои побрякушки. Слишком демонстративно, чтобы не понять, что бы это могло означать. - Очень прискорбно, миледи! Однако сдаваться так легко я не намерен. Когда нет ни единого шанса добиться нужного результата честным способом, нам, беспринципным политикам случается действовать и в обход правил… - склонившись к ее туалетному столику, он взял лежащий чуть в стороне от прочих украшений эмалевый браслет с хорошо заметной и весьма неэстетичной царапиной, поднося поближе к глазам. – Похоже, он окончательно испорчен? Немедленно выхватив свое украшение из его рук, Джоанна не слишком-то любезно посоветовала не вмешиваться, куда не просят. Стало быть, все еще сердится… - А пожалуй ты права! – взглянув удивленно, она поинтересовалась, в чем именно. - Бог с ней, с оперой. И вправду, едем лучше к графине. Увидеть, как сам Мюррей отреагирует на мое появление у своей тещи, будет куда интереснее, чем услышать Малибран, Пасту и Шрёдер вместе взятых. Но до вечера еще достаточно времени и у меня есть одна неплохая идея, как его скоротать, - умолкая, он бросил взгляд на циферблат часов, затем взглянул на любовницу, прекрасное личико которой тотчас исказила тоскливая гримаска. – Нет, дорогая, я вовсе не о том, о чем ты думаешь, - с тонкой усмешкой покачав головой, сэр Генри отвернулся, чувствуя себя задетым, но не желая, чтобы Джоанна об этом догадалась. – Всего лишь хотел предложить вдвоем отправиться к Гэррарду и выбрать там для тебя что-нибудь новое. Взамен испорченного браслета – или в качестве подарка за хорошую идею, как провести этот вечер, решай сама. А этот, - кивнул он указывая взглядом, - можешь отдать своей камеристке.

Антон Стасов: - Очень миленькая. Не слишком умна, но что, Господи, делать с умной женщиной? – Генри и его русский приятель примостились в углу большой залы возле колонны, разглядывая и изучая гостей графини Брекон. Молодой Стаффорд характеризовал их, давая каждому описание двумя-тремя словами. Исходя из этих пояснений, большинство присутствующих здесь людей были абсолютными дураками. Некоторым Генри, впрочем, все же не отказывал в зачатках интеллекта, но приписывал при этом все мыслимые и немыслимые пороки. Так или иначе, главным выводом Антона должно было, вероятно, стать то, что самым умным и самым благовоспитанным человеком в этом паноптикуме является сам Генри Стаффорд. Прекрасно это понимая, каждое замечание своего приятеля Стасов встречал с едва заметной иронической улыбкой, но так как о причине своего веселья он вежливо умалчивал, Генри не находил в этом ничего для себя обидного. И, закончив со словесными портретами, предложил перейти к личному общению с их прототипами. - Познакомить тебя с ней? Не волнуйся, за этим скромным взглядом таится весьма пылкая натура. Есть, правда, старая развалина-муж, но сущий дурак, к тому же глухой. Так что Энни всегда готова распахнуть свои дружеские объятия. - Пожалуй, прежде предпочел бы свести знакомство с ее мужем, - усмехнулся Антон, указывая взглядом на супруга «пылкой Энни». Судя по выправке, отставной военный, он явно недослышал – Стасов успел обратить внимание на свойственную многим тугим на ухо людям привычку склоняться поближе к собеседнику, желая расслышать его слова. Но являлось это, скорее всего, следствием контузии или боевого ранения, а вовсе не преклонных лет, ибо на вид ему вряд ли было больше пятидесяти с небольшим. - Дело вкуса, - пожал плечами Генри и представил его лорду Степлтону – как своего русского друга, путешественника и страстного любителя восточного оружия. Вскоре, правда, исчез, устремляясь еще к кому-то из знакомых. Впрочем, к этому моменту между Стасовым и Степлтоном уже успел завязаться разговор. Предметом его стала оружейная коллекция англичанина, большую часть которой, конечно же, составляли индийские трофеи. - Нет, индийских у меня нет, зато имеется один прекрасный персидский кинжал. По словам торговца, первая четверть XVIII века. Не знаю, правда ли это, но работа удивительно тонкая. Постепенно к беседе присоединились еще несколько джентльменов, и вскоре Стасов вполне освоился в их обществе. Ведь, если не вдаваться в детали, то английские аристократы не слишком отличаются от русских, а если вдаваться, то извечно приписываемая им чопорность – это скорее поза, чем суть, своеобразная марка высокого английского качества и стиля. Громкий голос распорядителя, объявившего о приезде графа Риверса и герцогини Аргайл, прервал оживленный разговор. Причем, не только их собственный, судя по внезапно воцарившейся в гостиной тишине. - Кто бы сомневался, - буркнул сэр Альберт. А Антон, стоявший в двери спиной, обернулся, чтобы своими глазами увидеть вошедших. Про Риверса он уже успел кое-что услышать. Но не от Генри, который уж точно не пожалел бы яду, описывая этого человека. Воображаемый портрет вполне совпал с реальностью. Граф - мужчина, средних лет, с непроницаемым выражением лица, войдя в гостиную, тут же обвел собравшихся в ней цепким взглядом. Кому-то кивнул, на ком-то не стал задерживать внимания, а далее прямиком направился к графине Брекон, чтобы засвидетельствовать почтение. Ритуал этот был проделан с таким рвением, что Стасов, наверняка, заподозрил глубоко запрятанный сарказм – если бы все его внимание в этот момент не было приковано к спутнице графа. Красота леди Аргайл была весьма относительной, но в ее осанке, походке и жестах ощущалось столько достоинства, что захватывало дух! Невольно засмотревшись на нее дольше положенного, Антон вызвал у Мюррея добродушную и понимающую ухмылку. - Одна из самых скандальных особ Лондона. Конечно, говорить подобное о женщинах – дурной тон, но для герцогини это сродни комплименту.

Генри Сэвидж: - Прошу меня извинить, дорогие леди, однако, дела заставляют меня ненадолго оставить вас. С подчеркнуто учтивым поклоном и едва заметным вдохом облегчения сэр Генри покинул компанию, состоящую из графини Брекон, леди Мюррей – ее дочери, а также Джо, вынужденной его стараниями – во имя соблюдения видимости приличий – задержаться подле них еще на некоторое время. Короткий взгляд, которым она его за это наградила, пока мать и дочь, на миг склонились друг к другу, обмениваясь какими-то репликами, соприкасаясь при этом высокими страусовыми перьями, украшавшими их прически и придававшими обеим изрядное – помимо несомненного внешнего – сходство с лошадьми, везущими катафалк, не обещал Сэвиджу ничего хорошего. Но даже такой высокой ценой он готов был заплатить за счастье не слышать более с высокопарным видом изрекаемой обеими несусветной ерунды. А с Джо он, даст бог, как-нибудь помирится. В конце концов, у Гэррарда в лавке еще полным-полно драгоценных побрякушек, способных своим сиянием поглощать еще и не такие вспышки гнева. Забрав с подноса проходящего мимо лакея фужер, наполненный шампанским, подчиняясь давней привычке держаться не на виду, но непременно там, откуда открывается хороший угол обзора происходящего вокруг, Сэвидж остановился в стороне от общего столпотворения – гостей леди Брекон пригласила, на его взгляд, несколько больше, чем позволяли размеры этой гостиной, и приготовился было отдать дань благородному игристому напитку, но тут его вновь окликнули: - А, сэр Генри, вот и вы! Рад убедиться, что сегодняшние пламенные парламентские дискуссии не лишили нас удовольствия находиться в вашем обществе, - Берти, черт бы его побрал, Мюррей, собственной персоной, лучезарно улыбаясь, взмахнул рукой, приглашая Сэвиджа присоединиться к небольшой группе что-то оживленно между собой обсуждавших джентльменов. После секундной заминки, сэр Генри все-таки двинулся к нему с кисловатой, словно так до сих пор и не тронутый брют, наполнявший его фужер, улыбкой. - Полагаю, что цивилизованные люди, вроде нас, сэр Альберт, в достаточной мере умеют владеть собой, оставляя разрешение противоречий, возникших по деловым или служебным вопросам, за порогом тех мест, куда они приходят немного отдохнуть и развлечься. - Разумное замечание, милорд, - кивнул Мюррей и вдруг добавил. – Хотя, признаться, я бы очень хотел договорить с вами на ту тему, которую мы не закончили обсуждать нынче в Вестминстер Холле. Однако не буду. Лучше давайте-ка представлю вам своего нового знакомого. Совсем недавно в Лондоне, но уже, кажется, готов стать новым увлечением всего нашего общества Отступая на шаг в сторону, он тронул за руку некого господина, оживленно обсуждавшего в этот момент что-то с лордом Таунби, потому первоначально прихода сэра Генри не заметившего. – Мистер Стасов? – тот обернулся с приветливой улыбкой. – Должно быть, вы еще не встречались? - Нет. Боюсь, что нет, - покачал головой Сэвидж и с интересом взглянул на представляемого ему мужчину. - Что же, вот и случай. Граф Энтони Стасов, русский путешественник – сэр Генри Сэвидж, шестой граф Риверс. Должно быть, вам будет, о чем поговорить, учитывая интерес сэра Генри к вашей стране. - О, пожалуй, это слишком громко сказано, - усмехнулся он, протягивая руку новому знакомому. – Пока я всего лишь решил изучить ваш язык. Но кто знает, куда приведет меня эта тропинка! В любом случае, рад знакомству. А какого рода интерес привел в Англию вас,сэр?

Антон Стасов: Пауза, возникшая вместе с появлением в гостиной Риверса и его спутницы оказалась недолгой, и вскоре комната вновь наполнилась приглушенным гулом голосов и прочими звуками. Все ожидаемые гости прибыли и, по словам лорда Мюррея, уже совсем скоро его теща должна будет предложить им переместиться в столовую – обедать. Мимолетный интерес Стасова к герцогине Аргайл уже тоже успел угаснуть. И теперь, отвлекшись, Антон полностью сосредоточился на разговоре с лордом Таунби. Дело было вовсе не в том, что англичанин вещал какие-то неимоверно захватывающие вещи. Столь внимательно вслушиваться Антону приходилось лишь для того, чтобы быть уверенным, что он правильно понимает все слова, которые тот произносит. Ибо лишь теперь для него стало очевидно, что, вдалбливая в их с братом детские головы грамматику и правила своего родного языка, гувернер-англичанин не утрудился уделить достаточно внимания принятому в местных аристократических кругах произношению. Возможно, по той причине, что к ним не относился. Проблемой столь вольная и небрежная манера обращения с родной речью, когда часть звуков произносится с нажимом, а другая будто бы вовсе проглатывается, по большому счету для Стасова не являлась, английский он знал достаточно, но все равно невольно чувствовал раздражение: «Словно свой чертов пудинг постоянно жуют!» Причем у Генри таких дефектов речи он ранее не замечал. «Или это возрастное? Чем старше и почтеннее становишься, тем менее заботишься, чтобы тебя понимали окружающие?» - думал Антон Юрьевич, кивая в знак согласия очередному высказыванию лорда Таунби. Но тут его вновь окликнул сэр Альберт, и, обернувшись, Стасов тотчас натолкнулся на внимательный взгляд графа Риверса. Взгляд неприятный и пронзительный, словно бы просвечивающий насквозь и заранее знающий, что происходит у тебя внутри. - Мое почтение, милорд! - Антон коротко кивнул мужчине, при этом волосы упали ему на лоб, в один миг сделав похожим на мальчишку, и протянул англичанину руку. Пожатие графа не было крепким, но достаточным, чтобы ощутить скрытую за этой внешней расслабленностью силу. «Если бы он захотел, то мог бы запросто сдавить мою руку до посинения», - почему-то подумал Антон вновь заглядывая Сэвиджу в глаза. Выражение их уже вновь успело сделаться непроницаемым. - Немногие иностранцы рискуют приниматься за изучение нашего языка. Помню, один мой знакомый француз из Марокко, ветеран наполеоновской армии, проведший некоторое время в русском плену, говорил, что если бы у нас в стране не умели так хорошо объясняться на его собственном наречии, он бы умер от голода, не в силах освоить русский. Правда, полагаю, что он вряд ли так уж сильно к этому стремился, - Стасов пожал плечами и иронически улыбнулся, давая понять, что ленивая натура вечных противников англичан ему тоже весьма неприятна, - Причина моего приезда в Англию довольна прозаична. С некоторых пор я – скучающий путешественник, который ищет вдали от родины лишь развлечения и приключения. Дружище Стаффорд, правда, уже успел объяснить, что приключения здесь можно найти только на охоте. Поэтому теперь это моя новая цель и главное желание. Тем более что Генри уже пообещал его удовлетворить, расписав до того во всех подробностях, как это будет интересно и увлекательно.

Генри Сэвидж: Суждения этого русского, которого Сэвидж вначале вообразил себе еще одним образчиком пустоголового светского денди – только иноземного производства, были на удивление трезвыми и приятно ироничными. Кроме того, при более внимательном, так сказать, рассмотрении, граф Стасов показался сэру Генри вовсе не настолько молодым человеком, как на первый взгляд. «Ровесники, должно быть», - решил он про себя, на всякий случай умеряя любопытство во взоре – когда понял, что и Стасов изучает его достаточно внимательно, и натягивая приличествующую случаю слегка рассеянную любезную полуулыбку. - Очевидно, что ваш французский приятель выбрал не самые подходящие время и обстоятельства для лингвистических упражнений. Вряд ли нашлось достаточно желающих помогать ему на этом поприще, - многозначительно усмехнувшись, Сэвидж приподнял брови, что несколько оживило выражение его лица. – Впрочем, это правда. Русский невероятно сложен своим произношением: вы придаете огромное значение интонации. Неправильно выбранная, она порой меняет смысл сказанного на совершенно противоположный. И это буквально сводит с ума! Вы не поверите, граф, изучая русский, я впервые в своей жизни пожалел, что не родился на свет женщиной! Стоящие рядом лорд Мюррей и лорд Таунби, до того говорившие о чем-то своем, услышав последнее из сказанного Сэвиджем, резко замолчали и, обменявшись взглядами между собой, одновременно с недоумением взглянули на сэра Генри. - Нет, не подумайте дурного, джентльмены! Это всего лишь оттого, что как-то давно я вычитал, будто, обладая от природы более тонким, чем мы слухом, дамы гораздо легче усваивают иностранные языки… Да что далеко ходить за примером, взять хотя бы герцогиню Аргайл… Леди Джоанна, я ведь не ошибаюсь, утверждая, что вы знаете не менее четырех? – произнес он чуть громче, глядя поверх голов собравшихся вокруг людей туда, где по-прежнему стояла с обеих сторон крепко зажатая между двумя «похоронным лошадьми» Джо. Чувствуя себя виноватым в ее нынешних страданиях, Сэвидж постарался обеспечить своей даме достойный способ избежать публичного позора – уснуть, стоя на ногах, прямо посреди заполненной людьми гостиной и покинуть, наконец, постылых собеседниц.

Джоанна Кэмпбелл: Если бы в числе приглашённых к графине Брекон нашёлся хоть один внимательный поэт, то этот служитель муз немедленно воспел бы глаза Ваноццы как бездонные озёра тоски и печали. Но среди гостей не нашлось ни одного достаточно глазастого человека, и герцогине Аргайл оставалось только вежливо прикрывать лицо веером, чтобы Глэдис не увидела её улыбки, полной христианского смирения и воистину римского презрения к мукам, и не сочла себя оскорблённой. Леди Мюррей страдала чрезвычайной мнительностью, которая отравляла жизнь кому угодно, но только не её драгоценному Берти. Наоборот, Альберт был убеждён в том, что нет на свете второй такой же милой, добросердечной и заботливой женщины, как его супруга, хотя, вроде бы, имел прекрасное зрение и трезвый взгляд на окружающий мир. Графиня Брекон же… – Душечка, а как поживает ваш муж? Графиня Брекон же оставалась лицемерной, заносчивой, мерзкой тварью. Конечно, её можно было немедленно удавить, благо, рост Ваноццы и крепкая нитка, на которую было нанизано жемчужное ожерелье, вполне это позволяли, но герцогиня только закрыла веер и ослепительно улыбнулась. Ей не хотелось, чтобы старуха даже смотрела на прекрасные жемчужины, многими и многими рядами ложившиеся вокруг шеи и на плечи, не говоря уж о том, чтобы коричневая, покрытая пятнами кожа соприкасалась с драгоценным перламутром. Да и Генри будет... недоволен, если его обожаемая Джоанна позволит себе подобную выходку, а Ваноцца весьма ценила мнение своего любовника. В большинстве случаев оценка зависела от того, как давно в шкатулке с драгоценностями появлялось что-то новенькое, но сегодня, точно зная, что футляр с сапфирами ждёт возвращения своей новообретённой хозяйки, можно было уделить внимание и мнению графа Риверса. Хотя… Он бросил её в этот птичник, прекрасно зная о ненависти Ваноццы к курицам и прочей не обременённой умом живности. – Джордж? – удивления, прозвучавшего в голосе леди Кэмпбелл, хватило бы на добрый десяток мужей. – Жив, насколько мне известно. Дамы ждали продолжения, но герцогиня Аргайл безмятежно улыбалась, делая вид, что чрезвычайно увлечена рассматриванием горшка с азалией. Цветок был безнадёжно загублен, что только добавило неприязни к собеседницам. Глэдис первая дёрнула матушку за обшитый кружевом рукав и, наклонившись к её уху, что-то быстро зашептала, порой бросая на Джоанну испуганные взгляды исподлобья. Белые эгретки из перьев страуса (Ваноцца полагала, что на самом деле не повезло какому-нибудь фазану) возмущённо колыхались над головами собеседниц, немедленно исключивших её из своего кружка. Сдержав облегчённый вздох, герцогиня решила направить свои стопы к буфету, но возглас Генри остановил её. Леди Брекон шикнула на дочь, немедленно умчавшуюся в другой конец залы, чтобы не быть замеченной рядом с известной скандалисткой, а сама обратилась в слух. Ваноцца не сдержала саркастической гримасы и, желая досадить старухе, подошла к мужчинам, чьи выражения лиц были столь же разнообразны, как и расцветки галстуков. Горчичный – презрение, багрянец в синюю клетку – тщательно скрываемый интерес пополам с опасением быть разоблачённым, болотная зелень – недоброе любопытство, белый – граф Риверс… Нет, вот ещё один. – Не ошибаетесь, дорогой друг, – при этих словах лорд Таунби дёрнул головой, словно припадочный. – Feci, quod potui, faciant meliora potentes. Сдержанный смешок возвестил о том, что сия маленькая эскапада была принята достаточно благосклонно, а лорд Таунби может покинуть гостиную и удавиться собственным шейным платком, если ему так не по нраву герцогиня Аргайл. Внимание Джоанны тем временем привлекло новое лицо. Лондонский свет постоянно находился в движении, то принимая кого-то, то выплёвывая, и потому запоминать всех представленных было очень глупо: кто знает, стоит ли этот человек таких усилий? Тем более, Ваноцце пока никого не представили. Новое лицо держалось достойно, если не сказать – превосходно: чтобы напыщенный идиот Мюррей так легко счёл неизвестного достойным своего внимания? Немыслимо и… великолепно! В глазах Берти явственно читалась отеческая гордость, которая оказалась всего лишь тихой радостью хозяина, хвастающего всем удачным приобретением: …Видите, какая стать? А зубы? Да ещё и прекрасно воспитан! Ну, разве он не стоит всех затрат? Ваноцца улыбнулась собственным мыслям и обратилась к Сэвиджу, по-хозяйски устроив руку на его локте: – С чего вы завели разговор о моём образовании, Генри? Кем из нас пытались похвастать в этот раз? Feci, quod potui, faciant meliora potentes (лат.) - Сделал, что мог; кто может, пусть сделает лучше.

Генри Сэвидж: - Разумеется, вами, миледи, - ответил сэр Генри, оборачиваясь к герцогине и накрывая ее руку, своей – вполне невинный, но при этом весьма красноречивый жест. Достаточный, чтобы его, как следует, рассмотрел, например, святоша Таунби, давно и прочно захвативший себе роль главного лондонского фарисея во всем, что касается «вопросов морали». И все бы пустое – в конце концов, в этом скучнейшем из миров всякий развлекает себя, как умеет, если бы еще не до конца забытые легенды былых времен о нежной дружбе его сиятельства с некоторыми комедиантами Друри-Лейн – причем, обоих полов, коим он продолжал щедро дарить свою милость даже после женитьбы. И кто знает, возможно, не оставил этого обычая по настоящее время… - Ибо сам я не слишком интересная персона, о которой, к тому ж, всякий из присутствующих знает достаточно. Разве что сэр Энтони… Ах, леди Джоанна, я ведь все еще не представил вам своего нового знакомого. Мы с ним как раз обсуждали проблемы изучения иностранных языков, когда я очень кстати припомнил ваше собственное увлечение лингвистикой. Знакомьтесь же, граф Стасов, наш гость из Санкт-Петербурга. Увы, пока мне почти нечего к этому добавить, кроме того, что он любит путешествия и увлекается охотой. Граф не слишком любит рассказывать о себе, впрочем, возможно, с вами, герцогиня, он будет более разговорчив, - Сэвидж повел бровями и перевел на русского чуть иронический взгляд. - О, в этом даже не сомневайтесь, сэр Генри! Уверяю, с дамами мой друг всегда неизменно любезен и общителен! – со смехом прокомментировал его реплику вернувшийся, тем временем, Стаффорд, который до того уже успел в присущей ему развязной манере поприветствовать всех собравшихся и порадоваться вслух по поводу того, как быстро Стасов делает успехи в лондонском свете. – И, сколько мне известно, дамы чаще всего отвечают ему взаимностью! – интимно склоняясь к нему, добавил он вдруг с каким-то непонятным гримасничаньем, явственно напомнившим сэру Генри непроизвольное сокращение мимических мышц при нервном тике у одной из его престарелых тетушек, пока Джо и русский обменивались обычными при знакомстве любезностями. Вернее, приподнимаясь на цыпочки, ибо сэр Генри был выше него ростом больше, чем на голову. Выслушав это замечание молча, Сэвидж слегка поморщился и чуть отодвинулся от собеседника: будучи человеком сдержанным и холодноватым, он и в физическом смысле не любил подпускать к себе людей слишком близко. Исключения, конечно, имелись – одно из них как раз в эту минуту любезно улыбалось графу Стасову. Слишком любезно, пожалуй? Вздор, что за нелепая мысль? Это все Стаффорд с его идиотскими намеками…

Джоанна Кэмпбелл: - Безмерно рада знакомству с вами, - сладко пропела Ваноцца, не опустив глаз даже тогда, когда пришлось высвободиться из рук Генри, чтобы поприветствовать этого русского должным образом. Русский здесь - гость, а ей Лондон уже давно стал домом, пусть и населённым множеством самых неприятных личностей вроде старухи Брэкон и молодого Стаффорда, который рыскал по залу в поисках не то свежих сплетен, не то какой-нибудь подачки. Ей нельзя ронять себя в глазах общества больше, чем это необходимо для того, чтобы отпугивать глупых куриц, а гости в лондонском свете не закончатся никогда. Граф Риверс соизволил завершить свою речь, как всегда эффектную и тщательно, словно по линейке вымеренную, и леди Джоанна не могла оставить новое лицо взирать на неё со смесью священного испуга и восторга. Впрочем, взирать он мог как угодно, главное, чтобы не оказался столь же занудным, как большинство присутствующих здесь мужчин. - Не верьте этому отъявленному лжецу, - Сэвидж удостоился ещё одного сложносочинённого взгляда, и если со стороны в глазах женщины можно было заметить только бесконечный восторг от удовольствия сопровождать столь замечательного представителя рода человеческого, то Генри прочитал и ядовитую любезность, и презрительное недоумение, и расплывчатую угрозу. Но ему было не привыкать, и Ваноцца пояснила русскому. - Граф Риверс - на редкость занимательная... - Тварь. - Личность, особенно когда забывает казаться таким скучным. Впрочем, оставим человеческие слабости их хозяевам. Надеюсь, вы-то не уподобитесь жителям этой страны, что славится весёлым нравом своих граждан и чудесной погодой? Вы уже познали все её прелести? О, что бы вы сейчас ни сказали, ответ будет неверным: если "да" - приезжему невозможно в полной мере оценить усилия Зефира и Борея в столь краткий срок, если же "нет" - значит, вы успели вообразить себе что-то по рассказам знакомых, но даже самое живое и богатое воображение бессильно перед нынешней зимой... Метели изрядно подпортили многим настроение, охота закончилась раньше намеченного, и последний выезд станет всего лишь данью традиции, если, конечно, вы не поделитесь секретами с остальными охотниками. Да-да, именно вы! Вы же русский, а русские должны быть непревзойдёнными охотниками, чтобы носить столько шуб! Граф Как-Его-Там, поначалу улыбавшийся, теперь принял вид куда менее жизнерадостный, чего Ваноцца и добивалась. Неизвестно, что ему уже успели рассказать и что ещё расскажут, но воздерживаться от любимого занятия - издевательства над новичками - леди не собиралась. Она не хохотала в голос только потому, что пока ещё было рано. Впрочем, не подмигнуть Мюррею она тоже не могла. Мгновение - и между ней и Берти уже стояла Глэдис, с грацией ломовой лошади примчавшаяся из другого конца просторной гостиной. С другой стороны достопочтенного члена палаты лордов взялась оберегать тёща. Как герцогиня Аргайл и предсказывала, вечер обещал стать замечательным.

Антон Стасов: Вблизи герцогиня Аргайл выглядела куда менее эффектной, чем это показалось Антону на первый взгляд. Вполне себе заурядная внешность, по правде сказать. И даже удивительной белизны кожа вкупе с чистыми аквамариновыми глазами не делают ее интереснее. Но одета, конечно, изысканно. И со вкусом, в отличие от многих дам, подобраны украшения. И всё же, слишком кукольная. Все эти вычурные движения, высокомерный взгляд, в котором сквозит слишком явное небрежение к окружающей ее публике, вызвали у Стасова легкое отвращение. Сделалось вдруг все равно, что говорят про эту женщину Мюррей или Стаффорд, ему она уже была неприятна. Впрочем, для того, чтобы дать понять и почувствовать это слишком явно, Антон был достаточно хорошо воспитан, потому на добрые слова ее приветствия отозвался столь же любезно, восхитился лингвистическими талантами миледи и даже выразил надежду, что однажды ей захочется также изучить и русский язык. А еще отметил попутно, что если сам граф Риверс выразит желание попрактиковаться в произношении, он будет рад ему в этом помочь. Леди Джоанна, меж тем, продолжала говорить и поступать так, как нравилось лишь ей, не заботясь, какое впечатление производят сказанные слова на окружающих, а может, стараясь именно этим произвести нужный ей эффект. Антон же, заскучав уже на полном серьезе, и думая, как избавиться от утомительного общества, с трудом заставил себя выдержать должную паузу, прежде чем ответить «да» или «нет» на ее вопрос. - А сами вы себя к жителям этой страны не причисляете, если я верно понял? Или же ваш нрав все же отличается от английской погоды? – усмехнулся он, удовлетворенный произведенным эффектом, - Признаться, к охоте душа у меня лежит несколько меньше, нежели полагает сэр Генри. К тому же, чаще всего я охочусь на дичь. Поэтому, исходя из вашего представления о целях русской охоты, у меня дома, вероятно, должно бы скопиться огромное количество нарядов из перьев. Как у индейцев. Генри, уши которого чутко улавливали любую остроту, оценил сарказм друга как весьма остроумную шутку, ответив на нее раскатистым хохотом. Сам Антон при этом лишь вновь сдержанно улыбнулся, не сводя взгляд с лица герцогини, по которому в этот миг легкой тенью промелькнуло замешательство. Впрочем, может, это ему просто показалось? Да нет, вон и теща Мюррея, кажется, это заметила, явно довольная тем, что кто-то из ее гостей впервые осмелился поставить на место эту несносную особу. А далее их всех, наконец, позвали к ужину, и возникшая было неловкость вновь отошла на второй план. Разбившись на пары, гости двинулись в столовую. Спутницей Стасова оказалась леди Степлтон, которая также оказалась рядом и за столом, показав себя, вопреки характеристике Генри, весьма приятной собеседницей, не блиставшей остроумием, но и отнюдь не глупой. Герцогиня Аргайл тоже находилась неподалеку, потому Антон по-прежнему мог наблюдать за ней в непосредственной близости. Впрочем, большую часть внимания он все же уделял леди Анне, которая живо интересовалась его путешествиями и жалела лишь о том, что вместе с мужем успела побывать лишь в Индии.

Генри Сэвидж: Небольшой взаимный обмен колкостями, произошедший между Джо и Стасовым под видом незамысловатой светской беседы, не ускользнул от внимания сэра Генри, заставив перевернуться на другой бок и вновь мирно задремать было забеспокоившуюся и даже приоткрывшую один глаз ревность. Разговаривая с ней в подобном ироничном тоне, русский, должно быть, сам того не ведая, совершил сперва один тяжкий грех – осмелившись не расстелиться у ее ног той самой пресловутой медвежьей шкурой с первого же взгляда, а несколько позже – и второй, вовсе смертный, уделив в ее присутствии так много внимания другой даме. Оживленная беседа русского с леди Степлтон явно захватила их обоих, невольно вовлекая в эту орбиту взаимного любопытства и несколько заинтересованных слушателей из числа тех, кто находился неподалеку. К сожалению, сам Сэвидж волей случая оказался от графа Стасова едва ли не на противоположном конце длинного обеденного стола, поэтому мог лишь предполагать, о чем тот говорит, впрочем, Джо, сидя напротив него, находилась примерно в таком же положении. Изредка посматривая на нее, когда случались небольшие паузы в ходе его собственного разговора леди Хилларией Дансбери, приятной и воспитанной, но до обидного некрасивой барышней, которой многочисленная родня четвертый Сезон подряд, сбившись с ног, ищет супруга, готового стоически вынести этот тяжкий недостаток всего-то за пять тысяч фунтов годовых приданного, сэр Генри отчего-то испытывал чувство, сродни легкому злорадству. Не самое христианское, да он никогда и не считал себя особенно ревностным христианином. После ужина, когда, наконец, опять появилась возможность выбирать общество себе по вкусу, а не по прихоти хозяев вечера, с трудно скрываемым облегчением вернув леди Хилларию в руки ее родителям, сэр Генри вновь подошел в герцогине, которая, только что расставшись с очередной собеседницей, так же ненадолго осталась в одиночестве, стоя посреди салона с тщательно выверенной гримаской скуки на красивом лице. - А ведь я предлагал остаться дома! - с мягким укором проговорил он, чуть склоняясь к ее уху. – Могли бы провести время вдвоем гораздо более приятным способом, нежели развлекая этих напыщенных обезьян… Хотя, пожалуй, этот варвар – весьма занятный экземпляр, не правда ли, моя прелесть? – усмехнулся граф, проследив за направлением задумчивого взгляда леди Джоанны и заметив, что тот вновь обращен теперь в сторону их нового русского знакомого. - Мне кажется, он тебя немного увлек?

Джоанна Кэмпбелл: Сказать, что Ваноцца была в бешенстве - значит, не сказать ничего. Этот русский, этот напыщенный болван, этот... Чёрт бы побрал обезьяну-Стаффорда, подбирающего приятелей себе под стать. И самое интересное: кто бы мог подумать, что новое лицо решится на столь дерзкий шаг и ответит дерзостью на её вполне дружелюбное приветствие? Ответил, да ещё и так, чтобы сразу попасть в любимчики старухи Брекон. Впрочем, с ней всегда так: сегодня ненавидит, завтра холит и ласкает, а ведь всего лишь нужно вовремя сказать гадость об одном из её недругов. И упаси Бог ошибиться с верной минутой и очернить врага, сегодня ставшего другом. Однако, на радость лизоблюдам у старухи слабая память, и привечать острословов графиня любит вне зависимости от их принадлежности к лагерю союзников или противников. Но запомнить то, что герцогиня Аргайл - её вечный и непримиримый враг, Брекон всё-таки сумела. Над ней посмеялись, и, Господь свидетель, леди Кэмпбелл не могла спустить подобное. Если недолгое совместное проживание с мужем и научило её чему-то, чего она ещё не знала, так это привычке немедленно отвечать ударом на удар. Молчание считается признаком слабости, а красивая, продуманная, долго вынашиваемая месть зачастую принимается с ужасом и недоумением: разве я сделал что-то дурное? Нет, мало хорошо дать сдачи, нужно сделать это вовремя. И - чёрт побери - сегодня она упустила нужную минуту. - Вам не кажется, что рыба уже мертва? - Реджинальд, которого все, кроме неё, звали по титулу и никак иначе, взглядом указал на останки блюда, которое Ваноцца превратила в нечто, размолотое в мелкое крошево и крайне неаппетиное. Женщина почувствовала, как начинает краснеть. Багровый румянец бегло поднялся от груди ко лбу, и герцогиня не могла успокоиться до самого десерта. Ранка на искусанной губе начала саднить, а невнятный шум с другого конца стола, немного напоминающий морской прибой, но сулящий куда меньше удовольствия, неимоверно раздражал. Голосок Энни, перемежаемый громким басом её тугоухого супруга, стрекотание графини Брекон, идиотские шутки Стаффорда, до омерзения приторное воркование Глэдис и добродушный хохоток Берти... Новое лицо закрепляло успех, и слух (глаз, впрочем, тоже) отдыхал только на Генри и его соседке. Младшая леди Дансбери говорила в меру тихо, изредка бросая на Джоанну испуганные взгляды, застенчиво улыбалась и была просто душкой. Ваноцца даже искренне сочувствовала этой барышне, которую за глаза звали не иначе как леди Хилл, намекая на сходство изрытого оспинами лица с лисьими и кротовьими норами в холмах Девоншира, откуда мисс Дансбери была родом. К концу ужина с лица герцогини Аргайл стёк и немало портивший её румянец, и, отделавшись от очередного разговора о детях, вышивке и пожертвованиях приходским церквям, Джоанна наконец смогла уделить внимание цветку, который приметила ещё в начале вечера. Азалия, чьи лепестки должны были быть ярко раскрашены в белоснежный и густо-малиновый, являла собой зрелище на редкость унылое: голые стебли, пожелтевшие остатки листьев, блёклые цветы. За подобное издевательство над нежным растением стоило бы пороть на глазах почтенной публики, гуляющей в королевских садах. И появление графа Риверса едва ли могло смягчить приговор. - Генри, - вздохнула Ваноцца в ответ на слова любовника. - День, когда я соглашусь с твоими здравыми размышлениями, может стать последним днём твоей жизни. А я не настолько азартна, чтобы вызывать сердечный приступ из-за такой мелочи. Затянутая в белый атлас перчатки рука женщины поправила чуть замявшийся бант шейного платка. - Не выдумывай, - леди Джоанна лучезарно улыбнулась лорду Таунби, взиравшего на неё с выражением, какое может появиться только у епископа, лицезревшего самого Белиала. - Варвар хорош, но твоя дурная натура мне нравится больше... Ты ведь не оставишь его в покое, верно? Потому что в противном случае я займусь им сама.

Генри Сэвидж: - Боюсь, что теперь буду даже обязан почесть это за свой долг доброго христианина… На первый взгляд, русский показался мне слишком славным малым, чтобы сразу же – и без сожалений – отдать его тебе на растерзание, дорогая, - желая скрыть удовольствие, которое неизменно испытывал всякий раз, наблюдая, с каким невероятным умением и талантом прирожденной театральной примы Джо прячет свои истинные эмоции, являя миру лишь те, которые хочет ему продемонстрировать, Сэвидж обратил все свое внимание на тщедушные азалии. - Несчастные, им здесь слишком жарко. Однако местный тупица-садовник, похоже, не подозревает, что на свете есть такие цветы, которые теплу предпочитают прохладу, - «совсем, как ты, драгоценная Джо…» Нет, вслух этого сэр Генри, разумеется, не произнес. Но мысль, возникшая следом как развитие давно подмеченного за время отношений с герцогиней Аргайл жизненного наблюдения – о том, что она из тех женщин, которые романтическому пылу и душевному трепету предпочитают трезвый расчет и вполне земные страсти, коим предаются с бесстыдной – и всегда восхищавшей его лично – пылкостью, все равно казалась неприятной. И суть ее была в том, что господин Стасов, несомненно, достаточно опытный «садовник», если смог почувствовать все это в Джоанне буквально с первого же взгляда. Почувствовать, и воспользоваться в собственных интересах… если таковые действительно имеются, а все его, Сэвиджа, нынешние измышления – не обычная первобытная реакция одного сильного самца на появление в собственном окружении другой, равной по физическим кондициям, мужской особи. Как бы там ни было, отныне русского было бы лучше всего постараться из поля зрения не терять. Не подпуская при этом слишком близко к Джоанне, естественно. Не упомянув более за весь остаток вечера у леди Брекон ни разу имени их нового знакомого, Сэвидж «вспомнил» о нем лишь в тот момент, когда его экипаж остановился у парадного подъезда особняка герцогини Аргайл. Надеясь провести эту ночь в ее объятиях, сэр Генри, тем не менее, не спешил слишком явно демонстрировать своих желаний, памятуя о данном себе недавно обещании обеспечить милой «азалии» Джо немного прохлады, которой ей, возможно, в последнее время в его обществе стало не хватать. - Кстати, совсем забыл тебе рассказать. Перед уходом Генри Стаффорд успел шепнуть, что был бы рад видеть нас – вдвоем – у себя в Стаффорд Холле в День подарков. Официальные приглашения нам доставят на днях… Нет, не волнуйся, мы будем там не единственными гостями, - усмехнулся он, заметив мелькнувший во взоре Джоанны отблеск тоскливого ужаса. – Он хочет устроить в честь приезда своего русского друга большую охоту на лис. Ты знаешь, что я не слишком люблю данный род увеселений, однако готов еще раз стоически вытерпеть общество наших светских шутов, если это развлечет тебя, моя прелесть.

Антон Стасов: Весь этот долгий, бесконечно долгий вечер русский путешественник томился не меньше английского лорда и его спутницы. Не слишком большой любитель светских развлечений, Стасов бежал их и в Петербурге. В Лондоне же и вовсе только что дал себе клятву – больше ни ногой ни на один званый ужин. Было вообще довольно сложно представить, что подобные сборища могут кому-нибудь понравиться. Тем не менее, большая часть присутствующих явно получала удовольствие: кто-то демонстрировал себя или свою пассию, кто-то пользовался шансом поживиться свежими сплетнями, иные радовались самой возможности побыть на людях. Вот Стаффорд, к примеру, который совершенно не скучал и не тяготился общением. Но Генри был просто так устроен в принципе, что, даже оказавшись в обществе обезьяны, нашел бы, о чем поговорить и с ней. Антон был в этом совершенно уверен. Между тем, хозяйка дома кажется, всерьез озаботилась тем, чтобы как следует развлечь своего русского гостя. Не лично, конечно, а беспрерывно устраивая Стасова в самые интересные, на ее взгляд, компании. После ужина и короткой передышки за бокалом бренди его пригласили сыграть в вист. Компаньонами были некая пожилая баронесса, ее рыжеволосый племянник, а также отставной майор. С трудом дождавшись окончания первой партии, Стасов поднялся из-за стола и, после долгих извинений, покинул соигроков, сославшись на внезапное нездоровье. - Русские. У них желудки не приспособлены к человеческой пище, оттого и маются, - сухо заметила старая дама, кивая в сторону удаляющегося Стасова, и принялась вновь сдавать карты. Антон слышал ее комментарий, но не удосужился на него как-либо отреагировать. Тем более что в нем содержалось немало правды: его желудок и впрямь все это время грозился не сдюжить вида перманентно – кислой физиономии племянника баронессы. Найдя спасение от остальных желающих пообщаться в самом дальнем углу, Антон некоторое время отдохнул, а после жестом подозвал Генри, который присоединился к нему не сразу, не желая оставить общества некой дамы, внимания которой добивался весь этот вечер. - Как, ты уже устал? – протянул Стаффорд, в голосе которого сквозила почти детская обида. - Так быстро? А я-то еще надеялся, что наш вечер продолжится в «Пальмире», в обществе прекрасных девушек! - Увы, дружище, боюсь, что порох мой окончательно отсырел, а боевой запал потух. И сегодня уже ничто не способно возродить меня к жизни, - трагический тон шутливого замечания не обманул Генри, который быстро понял, что эта шутка куда категоричнее отказа. - Ну ничего, «Пальмира» ведь от нас никуда не денется и в другой раз, верно? А чтобы реабилитировать в твоих глазах благопристойные английские развлечения, в конце следующей недели я, пожалуй, все-таки устрою в твою честь настоящую лисью охоту. И приглашу туда исключительно живых людей, что скажешь? – Антон молча кивнул в ответ, обреченно принимая и эту грядущую повинность. Когда он, наконец, вернулся к себе, часы в холле пробили лишь полночь – по светским меркам, и вправду, слишком рано, чтобы лечь в постель. Устроившись в кресле и отослав камердинера, который хотел разжечь свечи, Стасов прикрыл глаза, но не для того, чтобы дремать. Таким способом он попытался заново вспомнить лица тех людей, с которым сегодня познакомился, стараясь верно соотнести их с именами. Старое упражнение на внимательность. Впрочем, двух людей из этой, казавшейся бесконечной, череды он мог бы вспомнить и без всяких ухищрений. Тем более теперь, без посторонних, донимающих бессмысленными и праздными вопросами. Граф Риверс и герцогиня Аргайл. Поочередно заставляя эти лица представать перед мысленным взором, Антон Юрьевич пытался проанализировать характеры их обладателей. Пускай даже поверхностно – пока хватит и этого. Первый, судя по всему, старательно изображает из себя человека, пресыщенного жизнью, крайне уставшего от всего того, что ее наполняет. Умнее многих, но старается скрыть это, чтобы не слишком ранить самолюбия окружающих. Но делает это столь явно, что окружающие должны тут же съежиться от собственного ничтожества. За внешним фасадом сдержанности, наверняка, скрывается сильная и сложная натура. Показная энергия его спутницы – совсем иное дело. Герцогиня явно не привыкла таить своих чувств. Все делает напоказ, слишком импульсивна, слишком эмоциональна… Но при этом как-то сумела притянуть к себе такого человека, как Риверс. И это тайное знание вполне могло бы стать своеобразным «ключом» к самому англичанину. Ключом, который был Стасову очень необходим. *** За два дня до охоты Генри привез своего друга в имение. Как он сказал Антону: «Обжиться – не обживешься, но оглядеться сможешь». И не просто оглядеться, но Стаффорд приложил все старания, чтобы продемонстрировать гостю красоты дядюшкиного владения. Утром осматривали дом, перед обедом парк, а после – совершили верховую прогулку по маршруту предстоящей охоты. Стаффорд-младший показывал и рассказывал о владениях дядюшки с таким нежным трепетом, что сразу становилось ясно – он уже предвкушает тот день, когда все это станет его собственностью – пусть и не скорый, дай Бог дядюшке долгие лета. Владения и в самом деле были обширны. С двух сторон имение окружали леса, полные всяческой дичи. Птицы и звери всех возможных видов. Многие соседи приезжали охотиться к Стаффорду-старшему, а он и не возражал. Ему это занятие было не столь интересно. Позади имения начинались луга и примыкали к ним несколько деревень. А перд самим домом раскинулся огромный парк. И все это было совсем близко к Лондону, но так контрастировало с этим серым и мокрым городом, что если бы не знать наверняка, то ни за что и не догадаешься. Дом в имении был старинный, залы первого этажа отличались отделкой в тюдоровском стиле, а на втором этаже комнаты забавно превращались в легкомысленные альковы, с нежной цветовой гаммой обивки стен и мебели и с рокайльными завитушками. Когда дядюшка Генри женился, то супруга его начала заниматься переустройством дома, да так и не закончила. Случайно упала с лестницы, как тогда казалось, удачно – пара синяков да ссадин, но вскоре мадам Стаффорд почувствовала дурноту. Слегла и больше уже не вставала. Врач констатировал смерть от разорвавшейся селезенки. Дом был очень большой – и половиной комнат в отсутствии гостей не пользовались, но они всегда были готовы к прибытию таковых. Дядюшка поощрял желания племянника, и тому в любой день могло прийти в голову привезти толпу дружков, или – как нынче – устроить охоту.

Генри Сэвидж: Сельской жизни сэр Генри, до мозга костей горожанин, совершенно не любил. Пасторальные виды навевали на него уныние, а деревенские нравы до предела обостряли и без того усиливающуюся с возрастом желчность нрава. Потому даже собственный Мэйдстоун в графстве Кент Сэвидж в последний раз навещал, дай бог памяти, несколько лет тому назад, по случаю погребения в семейной усыпальнице пятого графа Риверса – своего отца, надеясь, что вновь окажется в тех краях лишь в качестве следующего главного виновника подобного мероприятия. Недурное здоровье, впрочем, позволяло рассчитывать, что даже эта встреча с родными пенатами случится еще довольно нескоро. Тем более что и домом – в полном смысле этого слова, Сэвидж давно уже привык считать свой особняк на Белгрейв-сквер, который и в этот раз даже не подумал бы покидать, несмотря на личное приглашение от Стаффорда, если бы не Джоанна. Потому что ее перспектива небольшого путешествия за город, кажется, напротив, увлекала все более. Как показалось Сэвиджу, особенно после окончательного уточнения списка гостей Стаффорд Холла. Ведь среди них вновь оказался русский, которого Обезьяна Стаффорд еще у леди Брекон обхаживал с таким усердием, будто намеревался добиться его руки. Собственно, во многом истинным мотивом сэра Генри к этой поездке был как раз интерес к персоне графа Стасова, который как-то уж слишком заметно выделялся среди прочих приятелей Стаффорда, столь же никчемных прожигателей жизни, как и он сам. И уже этим казался сэру Генри, привыкшему подмечать подобные мелочи, довольно необычным. Ну и, конечно, тщательно отодвигаемое даже не на второй, а на какой-то отдаленный задний план, но так и не исчезнувшее до конца, нежелание оставить Джо возможность – пусть и минимальную, развить это уже возникшее в ней любопытство по отношению к Стасову. Возможно, ничего и не значащее на самом деле, но… делиться тем, что должно принадлежать лишь ему, сэр Генри не любил даже в мелочах. Потому и на другое утро после приезда к Стаффорду тоже встал спозаранку вместе с другими участниками начинающейся охоты, хотя непосредственного участия принимать в ней не собирался, полагая нелепым устраивать целое театральное представление ради того, чтобы загнать одну-две жалких лисы. - Вот если бы речь шла об охоте на настоящего, крупного и опасного зверя, медведя, например, коих, говорят, еще немало водится в лесах на родине графа Стасова, я бы, пожалуй, поучаствовал, - добавил он, спокойно, но не без скрытого сарказма, поясняя, должно быть, уже десятому за утро любопытсвующему свою позицию. В отсутствие всякой надежды на понимание. Просто, чтобы отстали. Взглядом при этом почти неотрывно следя за герцогиней Аргайл, грациозно гарцующей верхом на сером нервно фыркающем жеребце. Смотреть на нее Генри было приятно всегда, но сейчас к этому обычному чувству спокойного довольства примешивалась еще и законная – ну, почти законная – гордость за то, что эта женщина принадлежит именно ему. Заметив внимание к себе, Джо одарила его благосклонной улыбкой, скрашивая тем скуку общения с нудным собеседником. По счастью, спустя пару минут ему был дарован законный способ избавиться от этого мучительного общества – протрубили в рожок, и все охотники, оседлав коней, двинулись прочь с лужайки перед парадным входом. А сам сэр Генри, постояв еще немного на пороге, пошел обратно в дом, рассчитывая на несколько часов покоя и тишины в библиотеке перед шумной вечерней частью праздничных увеселений.

Джоанна Кэмпбелл: Если бы её лошадь не охромела, то на хозяйских лошадей Ваноцца и не взглянула бы. Впрочем, если бы не соблазнительная перспектива вызвать раздражение у достойнейших членов лондонского высшего общества, она бы вовсе никуда не поехала. Остаться дома и продолжить празднование Рождества с многочисленными подарками, поздравительными письмами и пуншем. Можно было бы шутливо поспорить с графом Риверсом, обидеться или, наоборот, осыпать любовника самыми нежными изъявлениями привязанности (в том, чтобы делать что-то подобное не чаще двух-трёх раз в год, Ваноцца не видела ничего плохого; в противном случае у Сэвиджа могло попросту не выдержать сердце). Можно было бы предаваться праздной лени или усиленно выдумывать способы занять себя в ближайшие несколько дней, но пребывание в Стаффорд Холле не способствовало ни одному из упомянутых способов проведения досуга. Более того, питая к молодому Стаффорду чувство, слишком похожее на брезгливость, чтобы перестать сравнивать его не то с вошкой, не то с блошкой, не то с навозной мухой, Джоанна не одобряла ничего из того, что было хоть как-то связано с его именем. Предложенный ей конь только укрепил женщину во мнении, что в лошадях Генри разбирается не больше, чем комнатная собачонка - в греческих трагедиях. Серый жеребчик был хорош только мастью, но, исключая гармоничное сочетание с голубым шарфом, намотанным на её шляпку, Ваноцца не видела у скотины ни одного достоинства. Это животное даже скакуном назвать было стыдно, ибо сей образчик дурного вкуса и непроходимой тупости своего хозяина плясал на месте, дико кося глазами и порываясь присесть на задние ноги. Успокоить Годольфина - а именно так звали лошадь - не могли с самого утра, и даже попытка подольститься к своенравной твари, зашибшей копытом одну из снующих вокруг гончих, с помощью яблока и кусочка сахара провалилась. Подношения были съедены, но приязни в глазах жеребца не прибавилось, и леди Кэмпбелл окончательно рассталась с мыслью занять место во главе охотников. На сей раз ей придётся довольствоваться скучнейшей прогулкой в обществе старых подагриков и не умеющих держаться в седле юных дев, что без устали щебечут о воображаемых поклонниках. Дождавшись, пока герцогиня Аргайл устроится в седле, живописно разложит складки амазонки и возьмёт в руки поводья, кавалькада тронулась в путь. Поначалу Джоанна держалась наравне с мужчинами, всем своим видом являя полное довольство и согласие с миром. Если бы не обезьяна-Стаффорд и не лошадь, то всё бы так и было, но ей приходилось всё время следить за серой тварью, норовившей уйти за повод, и времени на кокетство почти не было. Успев за несколько минут подобрать несколько весьма интересных эпитетов, Ваноцца подумывала о том, чтобы отказаться от сомнительной чести быть сброшенной с седла на глазах у всех. Она бы даже вернулась домой пешком, лишь бы не связываться с дурной лошадью, но сегодня удача была не на её стороне. Стоило одному из загонщиков дать сигнал к началу охоты, как Годольфин испуганно всхрапнул и Ваноцца, предчувствуя неладное, натянула поводья. Вышло ещё хуже: животное встало на дыбы, а после следующей сиплой рулады со всей дури рвануло вперёд, лишь по счастливой случайности не врезавшись в первое же встречное дерево. Женщина очень хотела бы соврать себе, что охотники всполошились и пустили лошадей галопом следом за ней, но не тут-то было: похоже, Генри (мир его праху, когда пальцы Джоанны сомкнутся на цыплячьей шее Стаффорда) надеялся угодить капризной гостье, выбрав самого резвого скакуна. В ушах свистел ветер, даже не свистел, а завывал на все лады, обещая непутёвой герцогине Аргайл страшный конец. Как тут не начнёшь молиться о прощении и небесном спасении? Впрочем, Ваноцца была слишком занята, чтобы заниматься такими глупостями: натянутый до отказа повод впивался в ладони, но копыта Годольфина только чаще ударяли в мёрзлую землю. Бешеная скачка сквозь зимний лес и не думала прекращаться. Всадницу ощутимо подбрасывало в седле, которое наслушалось в свой адрес больше проклятий, чем достаётся иному человеку за всю жизнь. Напоследок ещё раз дёрнув повод и убедившись в бессмысленности попыток воздействия на серого дьявола, она высвободила ноги из стремян. Ей придётся прыгать: испуганная лошадь слишком сильно забирала к деревьям, грозя попросту разбить её о какое-нибудь из них. Но и тут многажды проклятая бестия ухитрилась всё испортить: Годольфин оскользнулся. Тонкие ноги подломились, скакун упал мордой в землю и полетел кувырком. Если бы Джоанна могла наслаждаться сим дивным зрелищем со стороны, то наверняка сравнила бы его с выступлением ярмарочных акробатов, но, будучи участницей представления, могла только набрать в грудь побольше воздуха для любимого бабушкиного ругательства. А последовавший удар вкупе с невесть откуда взявшейся темнотой лишили её этого удовольствия.

Антон Стасов: Для более-менее вежливого отказа от поездки в Стаффорд-Холл, в арсенале у Стасова, как у всякого светского человека, имелся изрядный набор более-менее уважительных отговорок. И всего лишь только две причины, чтобы поглубже запрятать свое раздражение тем, что устраивая охоту в его честь, Генри даже не подумал поинтересоваться, а интересно ли это самому его русскому приятелю. Первая – это, разумеется, сам Стаффорд, отказать которому теперь было бы крайне неловко, а вторая – присутствие в списке приглашенных графа Риверса. Который, впрочем, как удалось выяснить уже по прибытии, непосредственного участия в травле лисицы принимать вовсе и не собирался. Чем изрядно удивил Антона, не ожидавшего увидеть в этом человеке хотя бы малой толики стремления к отступничеству от общепринятых в его кругу традиций и обычаев. «И все-таки, что за глупая и нелепая забава!» - хмуро размышлял Антон, стоя перед зеркалом в полном охотничьем облачении, невольно кривясь от вида собственного отражения в зеркале. Поутру, когда слуга доставил в его спальную эти белые лосины и ярко-красный, лакейского вида, несмотря на отличное качество сукна, фрак, он даже грешным делом решил, что это очередной идиотский розыгрыш Стаффорда. «Словно лакей в тётушкином доме, - язвительно подумалось в тот момент. – Для полноты образа не хватает лишь серебряного вензеля на черном лацкане». Но вслух своей иронии Антон не высказал, справедливо полагая, что напыщенный слуга-англичанин, приставленный к нему в этом доме, вряд ли ее оценит, потому безропотно облачился в странное одеяние и отправился вниз, завтракать. После трапезы все участники охоты стали собираться на лужайке у парадного подъезда, где между ними сновали лакеи, предлагая ароматный грог, заливисто лаяли, предчувствуя скорую погоню, собаки, а грумы уже держали нетерпеливо приплясывающих коней. Еще за завтраком убедившись, что своим костюмом ничем не выделяется из массы остальных мужчин, одетых ровно таким же образом как он сам, Антон смирился с ним вполне достаточно, чтобы более не обращать внимания, уделяя его отныне, как и полагалось, главный образом дамам. Последние, к слову, были необычайно элегантны в этих строгого покроя амазонках, отличавшихся друг от друга главным образом всевозможными оттенками цветов, отчего создавалось впечатление, будто бы ты вдруг оказался в окружении стайки райских птичек. Но даже среди этого разнообразия взгляд Стасова почему-то сразу же выделил именно голубую амазонку баронессы Аргайл. Впрочем, вскоре прозвучал заветный сигнал к началу охоты, полностью отвлекший его внимание от этой особы, и кавалькада всадников стала медленно выдвигаться вперед, следуя поначалу широким ходом, не стремясь обгонять друг друга, и обмениваясь между собой короткими репликами, обсуждая предстоящее приключение и его маршрут. Еще с первого объезда окрестностей Антон твердо решил выбрать для себя самую спокойную тропу – желания переломать кости среди местных дебрей у него по-прежнему не возникало, несмотря на некоторый азарт, все же ощущавшийся в жилах, вероятно, под влиянием всеобщей радостной ажитации. Пусть лихие английские охотники сами развлекаются подобным манером. И все же, сигнал к началу погони прозвучал для него довольно неожиданно. Зато все остальные вокруг тут же припустили коней и понеслись вперед за сворой собак. Рядом со Стасовым один за другим промчались несколько всадников, направляясь в сторону рощи, а следом за ними перед глазами вновь промелькнула и знакомая голубая амазонка. Герцогиня пронеслась верхом мимо него так лихо, что собственная лошадь Антона испугано шарахнулась в сторону, отчего в голове мужчины родилось и тут же было на корню задавлено усилием воли неджентльменское желание послать вслед за всадницей совершенно противоположное комплименту высказывание. Но вовсе не потому, что его старания были бы тщетны, и Джоанна все равно ничего бы не услышала. Просто Антон вдруг скорее почувствовал, чем рассмотрел, что она более не управляет своей лошадью. И, что самое ужасное, никто из других всадников, полностью сконцентрированных на погоне, а может, просто привычных к причудам леди Кэмпбелл, не замечает, как она все сильнее забирает левее, из последних сил стараясь удержаться в седле. Замешательство его продлились не более пары секунд, но за это время женщина успела почти скрыться в роще. Догнать ее прямо сейчас было невозможно, но еще оставалась надежда, что среди деревьев обезумевшее животное замедлит бег, и она – опытная наездница – сможет с ним, наконец, совладать. Тем не менее, Стасов тотчас же бросился следом, на ходу выкрикивая имя герцогини, хотя услышать его сейчас она тоже вряд ли бы смогла. В надежде срезать часть разделявшей их дистанции, он направил свою лошадь к оврагу, рассчитывая затем выскочить навстречу и преградить путь взбесившемуся скакуну герцогини. Однако несчастье случилось раньше, чем Стасову удалось осуществить задуманное: то ли оскользнувшись на сырой жухлой траве, то ли запнувшись в корнях деревьев, Годольфин с размаху рухнул набок и с жалобным ржанием задергался в натянувшейся упряжи, а его всадница, кубарем скатившаяся на землю рядом, и вовсе лежала, не шевелясь. Поравнявшись с ними, Антон быстро спешился, попутно взглянув на коня и сразу же определив, что несчастное животное переломило себе хребет, и тотчас же бросился на помощь леди Джоанне. Опустившись на колени рядом с женщиной, он первым делом попытался нащупать пульс – несколько слабее, чем в норме, он, тем не менее, неплохо ощущался. Да и на вид герцогиня была вроде бы цела – если не считать ссадины на лбу, да перепачканного грязью лица. Но зная, что это ничего еще не значит, и что от падения может быть повреждена спина, Антон не стал пытаться поднимать ее. Оглядевшись по сторонам, он вновь убедился, что звать на помощь бессмысленно: рядом никого не было. Но и оставить ее здесь одну было немыслимо. Потому, сокрушенно вздохнув, Стасов принялся аккуратно растирать пальцами виски женщины, а когда она, наконец, стала приходить в себя, тихонько спросил: - Миледи! Миледи, скажите, вы меня слышите?

Джоанна Кэмпбелл: Колокола захлёбывались яростным поминальным воем, не давая Ваноцце спать, но она только крепче смыкала глаза. В день венчания ей было вовсе не обязательно подниматься с первыми петухами и ехать к утренней службе, пусть бабушка катается туда-сюда, если ей так угодно. Вдовствующая графиня Дерби, страдавшая старческой бессонницей, не спала сама и не давала спать другим, так хотя бы сегодня пусть мучает кого-то другого, пока любимая внучка нежится в постели. Сегодня ночью ей-то спать не придётся, и... Да кто же это придумал - звонить заупокойную в день венчания? Кто-то умер? Младший Стаффорд, я надеюсь... Заунывные звуки могли поднять даже мертвеца, не говоря уж о нетерпеливо ожидающей брачного ложа невесте, и Джоанна недовольно поморщилась. При чём здесь Генри Стаффорд? Матушка распиналась про какого-то Джорджа, пока бабушка не перебила дочь весьма колким замечанием, что даже размер состояния герцога Аргайла не извиняет... Не извиняет... Забыла. Черти бы драли этого противного герцога, ведь бабушка была права. Перезвон превратился в ужасающую какофонию, заставляя сомневаться в здравом рассудке звонаря. Да он точно обезумел! Жаль, нельзя подвесить его вниз головой вместо языка колокола, пусть бы сам попробовал... Обезумел так же, как эта проклятая животина, как бишь его там... Грегори? Гвенвифар? Гахерис?.. Точно, Годольфин! Вот же своенравная тварь, такого только на живодёрню или врагу под седло. А как он оказался у неё? Ваноцца приехала в Стаффорд-Холл, при ней была шкатулка с драгоценностями, для охраны которой она взяла графа Риверса... Стаффорд-Холл. Обезьяна Стаффорд. Ну, держись, мелкий гадёныш! Она ещё ему устроит! Не зря же черти, раскачивающиеся на колоколах, бьются в экстазе. Какие черти?! Веки были неимоверно тяжелы, словно налились свинцом, но упрямства леди Кэмпбелл было не занимать, и она справилась с желанием отдохнуть ещё немного. Действительность оказалась слишком громкой, слишком яркой, и черти в ней всё-таки были. Один уж точно. Тот, который что-то невнятно бормотал, упорно стараясь наставить ей синяков на виски. После некоторых размышлений женщина узнала в наглеце русского приятеля Стаффорда. Как-Его-Там вновь подал голос, заставив её страдальчески поморщиться. - Увы, - нет, Ваноцца отнюдь не собиралась грубить. Не сразу, по крайней мере. - Ради всего святого, молчите... Прилипший к губам комочек земли оказался во рту, и от тошнотворного вкуса прелой листвы, мёрзлой коры и прочей лесной гадости Джоанна едва не потеряла сознание вновь. Колокола успокаивались, в голове едва слышно гудело, но от всякого постороннего звука шум усиливался. Годольфин бил копытами, жалобно ржал и требовал к себе внимания, но поверженной всаднице и дышать-то было тяжело, не говоря уж о том, чтобы заботиться о ком-то, кроме себя. Медленно, с затаённым страхом прислушиваясь и каждое мгновение готовая почувствовать невыносимую боль, она пошевелилась, проверяя целы ли ноги и руки. Всё как будто было в порядке, но на следующий день Ваноцце наверняка предстоит изучать в зеркале многочисленные синяки и ссадины. От земли ощутимо тянуло холодом, и стоило как можно скорее подняться на ноги: для полного счастья ей не хватало только простуды, а головокружение вполне можно пережить, если прислониться к ближайшему дереву. До этого дерева, конечно, необходимо сперва добраться, но раз уж русский здесь, то почему бы не воспользоваться его помощью? Леди Кэмпбелл попробовала подняться, но, нелепо пискнув, замерла, борясь с собой. Первым её желанием было вскрикнуть и залиться слезами, вторым - сию же минуту отрезать ногу и никогда даже не вспоминать об испытанной боли, третьим и четвёртым шли порывы свернуть шею свидетелю её неловкости и оказаться как можно дальше от этого места, будучи в полном здравии. К сожалению, даже отборная брань не могла помочь в осуществлении последнего желания, но, сквозь зубы пробормотав по-итальянски несколько нелестных эпитетов о сложившейся ситуации - настолько нелестных, что даже вдовствующая графиня Дерби не нашла бы недостатков в воодушевлённой речи герцогини Аргайл - Ваноцца пояснила: - Лодыжка, - и закусила губу, кажется, впервые в жизни всерьёз моля Небеса о милосердии: провести несколько месяцев со сломанной ногой в лубке для неё было равносильно смерти.

полная версия страницы