Форум » Дальние страны » Единожды солгавши... » Ответить

Единожды солгавши...

Ирина Сабурова: Место - Венгрия, Балатонфюред. Время - вторая половина сентября 1833 года. Действующие лица - Ирина Сабурова, Анатолий Горлов

Ответов - 16

Ирина Сабурова: Так уж случилось в жизни мадемуазель Сабуровой, что прожив на свете почти три десятка лет, она ни разу не сподобилась ни с какой целью покинуть пределов Российской империи. Собственно, даже за пределы родной Ярославщины за всю жизнь она выезжала считанные разы, потому неудивительно, что путешествие, которое, можно сказать, случайно выпало на ее долю, стало для Ирэн чем-то экстраординарным. И потому, верно, долгий, кому угодно бы показавшийся утомительным переезд до Балатонфюреда, вовсе не измучил ее. Напротив, жадно впитываемые все новые и новые дорожные впечатления будто бы придавали сил и воодушевляли, тем более что в конце ждало самое главное приключение – целых два месяца неведомой прежде беззаботной курортной жизни! Надо сказать, что то, сколь легко она согласилась на всю эту авантюру, придуманную Лизой и Агалюлиным, удивило не только их, но и саму Ирину Никитичну. Спокойная и рассудительная, всегда просчитывающая все возможные варианты развития событий, никогда не берущаяся за что-либо, если совершенно точно не уверена, что добьется успеха – и вдруг такая эскапада! Иногда Ирэн казалось, что за эти дни она изменилась даже внешне. Но перемены эти только к лучшему. Следовало признать, что ни разу в жизни она не выглядела так хорошо, как теперь, во всех этих новых роскошных туалетах, принадлежащих, вообще-то, конечно же, Элизе. Но которые она, в конце концов, все же убедила кузину забрать с собой, утверждая, что ей в деревне эти платья совершенно не нужны, а Ирине в Балатонфюреде – просто необходимы. А ведь времени, чтобы сшить свои, у нее теперь нет. Да и вряд ли в крохотном Любиме останется незамеченным, если мадемуазель Сабурова вдруг активно примется за обновление собственного гардероба, а лишние пересуды им вовсе ни к чему. Кроме нарядов, Элиза «снабдила» ее также своей горничной. Конечно, Аннушка не слишком обрадовалась перспективе покинуть на произвол судьбы барыню, которой прислуживала еще со времен девичества, пусть даже и на столь небольшой промежуток времени. Однако тут уж сама Элиза поговорила с нею по душам, попросив сделать это ради нее. Ибо кто еще на свете знает ее так хорошо, как Аннушка? Кто еще сможет подсказать Ирине Никитичне какие-то факты из биографии, бытовые мелочи, привычки, свойственные ее кузине, о которых мадемуазель Сабурова, по понятным причинам, вовсе не знает и которые могут оказаться чрезвычайно важны, чтобы ни у кого в Балатонфюреде не возникло сомнений, что у них перед глазами истинная Елизавета Петровна Ошанина? И потому, преисполненная ощущением собственной значимости во всем их предприятии, Аннушка первое время держалась с Ирэн, словно посол иностранного государства перед вручением верительных грамот, чем немало ее забавляла. Однако через несколько дней освоилась, привыкла, и вот уже новая «мадам Ошанина» и ее камеристка ладили не хуже, чем это получалось у Аннушки с настоящей Елизаветой Петровной. Вопреки ожиданиям, навеянным рассказами кузины, утверждавшей, что Балатонфюред – крайне провинциальный городишка, в котором нет ничего занимательного, сама Элиза нашла свое новое место жительства очень красивым. К моменту ее приезда, а именно ко второй половине сентября, в разгаре был тот самый пресловутый бархатный сезон. И признаки ранней осени в этих местах были еще почти не ощутимы, проявляясь, пожалуй, лишь отдельными яркими желтыми вкраплениями в пышной зелени местных скверов и, конечно, знаменитого дубового леса, что на горе Баконь, которая ограждает Балатонфюред от холодных ветров, делая его климат мягким, похожим своим ласковым характером на итальянский. Сам же городок, хотя, действительно, оказался небольшим, тоже успел Ирине понравиться. Помимо упомянутых симпатичных скверов, живописных павильонов, где, собственно, и происходили все лечебные процедуры, связанные с местными минеральными водами, на главной улице располагались красивые особняки, модные лавки, открытые кофейни, хозяева которых выставляли столики под большой навес прямо на тротуар перед настежь открытой дверью – такого мадемуазель Сабурова… то есть, конечно же, мадам Ошанина, прежде не видела. Кроме того в городе совсем недавно открылся новый театр, в котором представления давались даже на венгерском языке, что, как вскоре выяснилось, было для здешних мест необычным. Да и отель, в котором Ирэн поселилась, оказался очень даже фешенебельным. Кстати, его названия – «Nagyvendeglő», она так и не могла научиться произнести, как ни старалась. Благо к счастью, он был во всем городе единственным, так что извозчики, неплохо понимавшие немецкий, и без дополнительных мучений, связанных с попытками выговорить это слово на венгерском, более напоминающем болезнь горла, нежели человеческий язык, прекрасно понимали, куда ее отвезти. Буквально первым делом после прибытия в Балатонфюред, памятуя о собственной важной миссии, Ирэн сделала визит к тому самому заграничному дядюшке, который, к слову, оказался премилым старичком. Уже хотя бы потому, что вовсе не стремился мучить ее подробными расспросами о жизни племянника, которых Ирэн боялась более всего. Нет, все прошло на удивление гладко. И, кажется, ей вполне удалось заполучить расположение Ивана Всеволодовича, во всяком случае, на прощание он не преминул заметить, что хотел бы иметь удовольствие лицезреть «дорогую племянницу» у себя еще не раз. Пообещав ему это, Ирэн вздохнула с облегчением и, мысленно поставив галочку в списке самых важных дел, которые должна была совершить, на некоторое время все же позволила себе забыть об его существовании, предавшись, наконец, той самой курортной жизни, о которой прежде имела представление лишь по книгам.

Анатолий Горлов: - Дядюшка, милый дядюшка, вот погляди, какое чудесное платье! – молодая барышня вертелась перед зеркалом, висевшим над камином, и всячески старалась поймать взгляд мужчины, сидевшего напротив нее в кресле и читающего газету, - Тебе нравится? Ну, скажи же, что тебе нравится! Медленно сложив газету, Анатолий Степанович оценивающе посмотрел на племянницу. На девушке было платье белого цвета с яркими синими лентами по лифу и на талии, а на груди сверкала простенькая серебряная брошка с жемчужинами в виде букетика ландышей. И некоторое время после, заставляя ее поворачиваться то так, то эдак, Горлов хмурил брови, прикладывал палец к губам, и все время что-то бормотал. А Алиса, затаив дыхание, ожидала его вердикта. Наконец, он откинулся в кресле и его губы дрогнули в улыбке. - Ты очаровательна, Лисенок! И сама ведь знаешь. Однако не злоупотребляй этим, моя милая, - подозвав девушку к себе, Анатолий Степанович усадил ее на подлокотник своего кресла. Так получилось, что из всех многочисленных отпрысков своих сестер, он выделял одну Алису, старший брат которой в то же самое время казался дядюшке беспросветным оболтусом. Дети второй сестры были еще слишком маленькими, чтобы можно было позволить себе давать характеристику их нравственным качествам. Так что лишь умная и немного своенравная, Алиса, отличавшаяся независимостью взглядов и не боявшаяся перечить даже матери, если была с ней категорически не согласна, казалась Горлову достойной его любви. Кроме того, девушка обладала невероятно добрым нравом и стремилась заботиться и помогать всем, кто ее окружал. И конечно, она безумно любила своего дядю, - Хочешь пойти в этом на концерт? Тогда, надеюсь, ты возьмешь накидку. С самых первых дней приезда сюда, Балатонфюред очень понравился Анатолю, который боялся очутиться на модном курорте, полном суеты и важных персон. На эту поездку его уговорила Мария, сестра, которая давно уже старалась избегать общества своего супруга и предпочитала отдыхать от него настолько далеко, как это только было возможно. Решившись ехать на воды, которые, по мнению ее доктора, должны были принести исцеление ее «больным нервам», мадам Неверова решила повезти с собой младшую дочь, а также уговорить брата сопровождать их в этой поездке. Приводя аргументы разной степени убедительности о том, что перенесшему серьезное ранение Анатолю будут крайне полезны целебный воздух и воды Балатонфюреда, в душе мадам Неверова, впрочем, надеялась хотя бы на курорте подыскать закоренелому холостяку-брату подходящую пару, о чем по секрету расказала перед отъездом отчиму. В отличие от модных курортов Швейцарии и Карловых вар, в Балатонфюреде почти полностью отсутствовали скучные англичане и докучливые итальянцы, а главное – почти не было русских. Большей частью общество отдыхающих и проходящих лечение на здешних водах составляли венгерская знать, немцы и те немногочисленные соотечественники, достаток которых не позволял им проводить время на более модных местах. Держались они довольно скромно и некоторые, с которыми Горлов уже успел познакомиться, вызывали у него искреннюю симпатию. Сестра его тоже активно заводила новые знакомства, выбирая для общения, впрочем, все больше дам, имеющих дочерей на выданье. Конечно, объяснялось это тем, что Алисе нужно найти подходящих подруг. Но по тому, что последняя явно не страдала от недостатка общения, и по тому, как старательно сестра знакомила Анатоля со всеми потенциальными подругами его племянницы, Горлов вскоре понял ее истинные намерения и потребовал немедленно прекратить эти ненужные старания. Пригрозив в противном случае немедленно уехать в Россию. Меж тем, безмятежное времяпрепровождение на берегах Балатона, было не лишено и светских развлечений, пусть и более скромных по размаху, чем на более модных курортах. Работали театры, кафе, ежедневно устраивались вечера с танцами. Алиса стремилась бывать всюду, и добрый дядюшка, бывало, сопровождал ее – в те дни, когда мать девушки предпочитала страдать нервами, закрывшись в своей спальне. В последние дни весь городок кипел разговорами о предстоящих гастролях молодого, но уже известного венгерского пианиста по имени Ференц Лист. И Алиса упросила матушку и дядю пойти в театр вместе с нею. Как уже было сказано, концерт должен был состояться еще через несколько дней, и Алиса пока все никак не могла определиться с выбором наряда. - Если оно тебе нравится, то я пойду в нем. Оно ведь нравится тебе? – дядя поправил приколотую к корсажу брошь и кивнул в знак согласия, - Прекрасно! А теперь собирайся! Мы с матушкой и мадемуазель Фуке идем гулять. - Нет уж, уволь, моя радость! Ваша мадемуазель Фуке, а еще более – ее опекунша, совершенно не в моем вкусе. И уж позволь мне побыть дикарем, но я вовсе не желаю составить вам компанию. К тому же, я думаю, вы найдете, о чем поговорить и без угрюмого типа в качестве сопровождающего. Прости, дорогая, но у твоего престарелого дядюшки нынче премерзко ноет нога и потому ему вовсе не до прогулок на берегу озера. К этой отговорке Горлов прибегал лишь с Алисой, которая прекрасно понимала, что он просто не хочет никуда идти. В то время как ее маменька обычно сильно волновалась. И всякий раз, когда слышала, что брату вновь нездоровится, начинала вновь одолевать Горлова советами непременно назавтра же идти к целебному источнику, где ему намажут больную ногу лечебными грязями и заставят выпить несколько литров полезнейшей воды.

Ирина Сабурова: Спустя примерно неделю после приезда, как это чаще всего и случается в подобных случаях, жизнь в Балатонфюреде сделалась для Ирины Никитичны уже более-менее привычной. Что, в общем, и не удивительно, если представить, что городок он совсем небольшой, и за данный промежуток времени мадемуазель Сабурова успела обойти и объехать, наверное, уже все здешние сколько-нибудь интересные места. Потому вскоре начало казаться, что живет она здесь уже давным-давно, а та прежняя, деревенская жизнь вдруг стала представляться чем-то весьма отдаленным. И это было странно, ведь прежде Ирэн никогда бы не поверила, что что-либо сможет настолько вытеснить из ее головы привычные мысли о доме и повседневных заботах, кои ежедневно занимают внимание всякого сельского жителя. Пожалуй, единственная привычка, которой барышня Сабурова не изменила, «превратившись» в мадам Ошанину – это ее обычная замкнутость. Ведь, несмотря, казалось бы, на избыток возможностей для новых знакомств, Ирина Никитична по-прежнему проводила время практически в одиночестве, если не считать общества Аннушки. Которая, между прочим, тоже заметила это и сказала, что для Елизаветы Петровны подобное затворничество никогда не было характерно. Но Ирэн лишь отшучивалась – хотя бы в этом они с кузиной разнятся. Между тем, хотя бы какую-нибудь компанию себе подыскать, конечно, стоило. Уже потому, что столь упорно сторонящаяся общества особа гораздо быстрее привлечет к себе ненужное любопытство. Подходящий случай представился, к счастью, буквально тем же вечером, когда во время прогулки по дощатому бульвару-променаду на берегу Балатона Ирэн вдруг заметила, что у одной дамы, медленно бредущей под руку с юной барышней, по виду – дочерью, соскользнул с плеча и волочится под ногами край дорогого кашемирового палантина. Окликнув ее, барышня Сабурова указала на этот изъян, незнакомка поблагодарила, а потом – слово за слово, завязался род обычной беседы: кто откуда, давно ли здесь, довольны ли лечением… Так и выяснилось, что помогла она соотечественнице. Мадам Неверова оказалась петербурженкой и находилась в Балатонфюреде вместе с дочерью и собственным братом примерно на полторы недели дольше Ирэн. Поэтому все местные красоты ей уже основательно приелись. - И если бы не здешнее лечение, которое так хорошо успокаивают мои нервы, дорогая мадам Ошанина, уверяю, я бы тут уже заскучала, - после чего, перечислив ряд оздоровительных процедур, которые посещает, Мария Ильинична поинтересовалась на какие из них ходит Ирэн и вообще, что именно она тут лечит, чем привела ее в немалое замешательство. Ибо, не имея никаких проблем со здоровьем, она и в лечении, соответственно, не нуждалась. В первый день, правда, к бювету с минеральной водой она сходила, однако более из любопытства, удовлетворив которое, более в павильонах почти не показывалась. - Маменька, что же вы, право, сразу о болезнях? – внезапно вступила в их разговор доселе скромно отмалчивающаяся дочь мадам Неверовой по имени Алиса. – Не все ведь приезжают сюда именно что лечиться. Вспомните хоть княгиню Цицианову с детьми, с которой мы давеча познакомились в кофейне – они ведь здесь просто так! Может, и Елизавета Петровна тоже, - добавила она и с ободряющей улыбкой взглянула на Ирэн, словно бы ожидая ее согласия, и та тотчас же принялась энергично кивать головой, благодарная своей спасительнице. – Скажите, а вы здесь, наверное, тоже с супругом и детьми? - Нет, они остались в России… на этот раз. Дочь теперь гостит у бабушки, моей матери, в Костромской губернии, а старший сын – в Москве, - уклончиво проговорила в ответ Ирина, стараясь, по понятным причинам, не слишком вдаваться в подробности, однако немедленно пожалела, что вообще заговорила об этом, невольно напросившись на целый град новых вопросов, вызванных интересом обеих дам к тому, что довелось повстречать здесь москвичку. И от них с огромным трудом удалось уйти, лишь отговорившись тем, что и сама она якобы не была в Москве уже довольно давно, а потому и ответить на них достоверно не сможет. Заметив в новой знакомой некотрую скрытность, обе ее собеседницы, кажется, были несколько смущены и озадачены. Однако им, разумеется, доставало такта не пытаться допытываться, с чем она может быть связана. Во всяком случае – пока. Потому, дальнейший разговор, перейдя на иные отвлеченные темы, сделался более живым. И вскоре Алиса уже вовсю рассказывала Ирэн про концерт, в который они завтра вечером намерены пойти. - Говорят, что этот Лист – гениальный импровизатор и пианист. Еще он сочиняет музыку, и, несмотря на молодость, многие критики предрекают ему славное будущее именно как композитору. Знаете, сударыня, я немного играю на фортепиано, потому уже пыталась разучивать его опусы, они необычайно красивы, однако для меня, увы, слишком сложны… А вы, вы не музицируете? Ирэн ответила, что нет. Да и имя Ференца Листа ей ничего не говорило, в чем она честно и призналась этой милой барышне с живым характером и необычным именем. - Тогда вам непременно нужно было бы посетить этот концерт! Правда, говорят, что билеты уже раскуплены – среди венгров он необычайно знаменит. Хотя, знаете, это вовсе не беда! – на мгновение задумавшись, мадемуазель Неверова просияла. – Я, кажется, придумала! Мы можем пригласить вас в нашу ложу – ее заранее абонировал в театре мой дядя Анатоль. Ведь, правда, же маменька, это будет замечательно?! - Лишь в том случае, если мадам Ошанина, действительно, этого хочет, душа моя! – усмехнулась Мария Ильинична, доселе со снисходительной улыбкой наблюдавшая за тем, как ее дочь самозабвенно и вдохновенно строит планы за почти незнакомого человека. – Не забывай, что у Елизаветы Петровны могут быть и другие дела. - Ой, простите, сударыня! – наверное, лишь юности свойственно так легко переходить от одной эмоции к другой. И вот уже Алиса, покраснев, смущенно глядела на Ирину Никитичну, которая, хоть, в общем-то, на самом деле, не сильно и хотела идти на этот концерт, ибо не считала себя меломанкой, теперь чувствовала себя почти обязанной принять приглашение этой милой барышни. - Нет-нет! Никаких особенных планов на завтрашний вечер у меня пока не имеется, потому я с огромной радостью и благодарностью присоединюсь к вам, сударыни. Укажите лишь, к которому часу мне следует подъехать к театру.


Анатолий Горлов: Вернувшись домой, Мария Ильинична и Алиса застали своего мужчину все в том же кресле и все с той же газетой. Мадам Неверова тут же пустилась в рассказ о том, как они познакомились нынче на променаде у Балатона  с еще одной  милой курортницей родом из России, на сей раз – москвичкой. Едва услышав, что новая знакомая сестры – дама,  Анатоль тотчас потерял  и без того не слишком сильный интерес к этой новости, ибо совершенно не желал знать ничего  больше об очередной  «потенциальной» невесте. И потому, все время покуда Маша говорила,  упорно разглядывал узор на ковре, причудливую тень от ажурных занавесок, цветы в вазе, намеренно желая дать сестре понять, что эта тема навевает на него тоску.  От этого увлекательного занятия его, впрочем, вскоре отвлек ее новый, обращенный к нему вопрос, который, к тому же, кажется, Маша повторяла уже во второй раз. По крайней мере, ее недовольный прищур говорил именно об этом. - Так ты не против, что Алиса ее пригласила? – Анатоль приподнял изумленно бровь и перевел взгляд на племянницу, которая сидела на кушетке и рассеянно теребила бахрому платка. После вопроса, заданного матерью, она встрепенулась и тоже посмотрела на него умоляюще. - Ну, дядюшка, она же тут совсем одна! – удивление во взгляде Горлова сменилось на неудовольствие. Не хватало еще и Алисе начать следовать этому дурацкому  пристрастию ее матери повсюду подыскивать ему пару, - Только подумай, и муж, и дети остались там,  она… - Муж? – переспросил Горлов и тут же как-то успокоился.  Мария, недовольная тем, что брат ее не слышал, тут же повторила ему вновь всю историю их знакомства с Елизаветой Петровной и то, что она пригласила ее в их ложу в театр на концерт Листа.  На пару минут Анатоль задумался над тем, что дама, у которой есть муж и дети, обычно  вместе с ними же и путешествует.  Но тут же вспомнив, что и  сама Маша гораздо лучше ладит со своим мужем, когда находится с ним порознь, решил, что это, вероятно, похожий случай – и больше уж не возвращался к ней мыслями, вскоре и вовсе отвлекшись на иные темы. А на следующий вечер  весь центр  Балатонфюреда оказался запружен экипажами, полными разодетых дам и их кавалеров в вечерних фраках, сразу напомнив своим необычайным оживлением улицы европейской столицы, а не курортного городка. Перед театром выезды вереницей стояли на круглой площади, ожидая свой черед подъехать к парадному входу. Горлов с сестрой и племянницей прибыли довольно поздно. Алиса, хоть это и не свойственно юным девушкам, очень быстро приготовилась к выходу, но ее матушка все никак не могла определиться с цветом серег, и поэтому пришлось переменить платье, чтобы оно подходило к ожерелью. А после к нему долго не могли найти перчатки…  Стоило им войти в фойе, как Алиса тут же увидела их знакомую, одиноко стоявшую у дальней колонны. - Добрый вечер, мадам Ошанина. Вы  уж простите нас, что заставили себя так долго дожидаться, – виновато улыбнулась Мария Ильинична, которая первой начала разговор после общих приветствий, - Вот, Елизавета Петровна, позвольте познакомить вас с моим братом – Анатолием Степановичем Горловым. Склоняясь над поданной  мадам  Ошаниной  рукой, затянутой в лайковую перчатку, Анатоль  вдруг поймал себя на мысли, что откуда-то знает эту фамилию. Взглянув на женщину, он попытался вспомнить, где мог видеть ее или слышать имя, но так и не смог. Обменявшись парой фраз, приличествующих случаю, о погоде и сегодняшнем вечере, вся компания поднялась в ложу. А вскоре начался концерт,  и молодой пианист тотчас завладел вниманием всех присутствующих в зале. Однако, даже внимательно слушая Листа, наблюдая за тем, как  его пальцы порхают по клавиатуре, извлекая из нее звуки, то тихие, то громкие, Горлов все равно то и дело мысленно повторял фамилию новой знакомой: «Ошанина, Ошанина, Ошанин…»  И вдруг  он вспомнил! Елизавета! Лиза! Ну как же он мог забыть и не узнать этого имени сразу! Повернувшись к даме, которая заворожено смотрела на сцену, почти по детски, словно никогда прежде ничего подобного и не видела, Анатоль чуть прищурился, чтобы лучше рассмотреть в полумраке черты ее обращенного к нему в профиль лица. Ференц Лист более не представлял для него интереса. Он изучал мадам Ошанину.

Ирина Сабурова: - Ай, да не тревожьтесь, барышня, знаю я эти театры! - усмехнулась Аннушка, когда ненароком заметила в отражении большого зеркала, перед которым причесывала Ирину Никитичну к первому, а потому – крайне ответственному выходу в свет в Балатонфюреде, ее обеспокоенный взгляд, мельком брошенный на циферблат бронзовых каминных часов. – Еще ни одно представление там вовремя не началось. Дай господь, если меньше чем на полчаса задержатся. Вот Елизавета Петровна отродясь к часу, что в афише указывают, не ездит – и еще ни разу не ошиблась. И вам спешить некуда. - Неужели всегда настолько запаздывают?! – не сдержав удивления, воскликнула Ирэн, оборачиваясь к камеристке Элизы, но тотчас же осеклась, несколько уязвленная, как показалось, иронией, мелькнувшей во взгляде девушки, которая в ответ лишь кивнула «с ученым видом знатока». Однако что же делать, если ни разу не бывавшая в Петербурге, Ирэн, по этой же самой причине и столичных театров, естественно, не посещала, а стало быть, и знать не могла, какие там существуют порядки и обычаи. Хотя, к примеру, в свой родной ярославский Волковский театр, что на Власьевской площади – между прочим, самый первый в России, ездила довольно часто. И все представления там, к слову, начинались, обычно, вовремя. Но что и говорить, осознавать, что твоя провинциальность очевидна даже прислуге кузины, было неприятно. А кроме всего прочего, добавляло волнения и без того немного взвинченной Ирине Никитичне, которая, что ни говори, а в душе все равно побаивалась разоблачения, потому с момента приезда и до сих пор все же избегала по-настоящему людных мест вроде театра. Равно как и заводить в Балатонфюреде с кем-нибудь знакомства, ближе шапочных. Все же, это оказался совсем не такой край света, как утверждала Лиза. Так что мало ли, вдруг и сюда занесет кого-то из ее друзей, а еще хуже – недругов? Но именно это приглашение отвергнуть, как уже было сказано, оказалось неловко, равно, как и опаздывать, что бы там не болтала Анюта. А потому к зданию городского театра мадемуазель Сабурова приехала все же вовремя. По всей видимости, Алиса вовсе не преувеличивала, когда утверждала вчера вечером, что Ференц Лист необычайно любим местной публикой. Кругом была огромная толпа народу. И, чтобы не толкаться с ними у входа, Ирэн сразу же прошла в театральное фойе, где людей было, впрочем, тоже полно. Но ни госпожи, ни барышни Неверовых она среди них не заметила. Устроившись рядом с одной из мраморных колонн неподалеку от дверей, чтобы лучше видеть, кто входит, Ирина Никитична стала ждать своих новых знакомых, попутно разглядывая украдкой пеструю курортную публику, которая, меж тем, уже стала постепенно перемещаться из фойе в зал. И, в конце концов, молодая женщина осталась там чуть ли не последней, уже изрядно занервничав. Но вот швейцар в очередной раз распахнул входную дверь – и в помещение легко впорхнула мадемуазель Алиса, а следом за ней – и Мария Ильинична, которая тотчас начала извиняться за опоздание. Причем настолько истово, что Ирэн даже сделалось неудобно, и она принялась в ответ убеждать ее, что это все ничего, да и вообще – она сама буквально пять минут тому назад сюда приехала. И потому, верно, в пылу уверений, не сразу заметила, как к ним подошел еще один человек, которого Мария Ильинична немедля представила ей как своего младшего брата, о котором вчера тоже упоминала в разговоре. Анатолий Степанович, с которым родство у мадам Неверовой, если судить по разным отчествам, было лишь по материнской линии, и человеком показался барышне Сабуровой вовсе не таким дружелюбным, как Мария Ильинична. В момент знакомства он едва взглянул на нее, бросил несколько приличествующих случаю фраз на французском, да затем кратко коснулся протянутой руки губами и – кажется, тотчас же забыл о существовании Ирэн, переключив внимание на племянницу, которой, похоже, единственной среди всех своих сегодняшних спутниц, благоволил. И это отчего-то было ей обидно, хотя сам господин Горлов тоже не произвел на нее особенного впечатления. Мало того, что далеко не молод, еще и заметно хромает... Впрочем, здраво рассудив, что детей ей с ним не крестить, Ирина решила не придавать этому значения. И вскоре уже спокойно устраивалась в кресле в глубине уютной затененной пурпурными бархатными занавесками ложи в ожидании начала концерта. Но стоило лишь музыканту, явиться из-за кулис на сцену и как-то сразу, без дополнительного представления, начать выступление, как от ее спокойного благодушия не осталось и следа. Лист играл... страстно! Да, наверное, именно это прилагательное следовало употребить, если поставить цель описать его манеру музицировать. И было трудно поверить, что все эти полные оттенков и полутонов, точно краски на картине выдающегося живописца, звуки рождаются лишь от банального соприкосновения молоточков и струн, скрытых в утробе стоящего посреди сцены рояля. Где-то там, в глубине его черного, сияющего лаком корпуса с поднятой, точно крыло гигантской бабочки во взмахе, крышкой. Нет, никакой заурядной физики и механики! Это была беседа между маэстро и его музыкальным инструментом. Порой дружеская, порой – более похожая на спор, в отдельные моменты она становилась настолько интимной, что у Ирэн захватывало дух. Никогда она не думала прежде, что музыка может быть настолько живой! Пока Лист играл, вместе со всеми зрителями она слушала его, почти не дыша, в перерывах между пьесами – тоже в едином порыве с публикой – бешено аплодировала виртуозу, который, однако, был настолько сосредоточен и погружен в свое искусство, что, казалось, даже не обращал внимания ни на крики «Браво!», ни на овации. И лишь когда музыкант вышел на поклоны к краю сцены, окончив выступление, Ирэн увидела, что он улыбается чуть усталой, но счастливой улыбкой человека, который только что проделал огромную, но любимую работу. Потом, обращаясь к публике, он сказал несколько фраз на венгерском, как нетрудно было догадаться, слова благодарности... А потом концерт закончился и Ирина Никитична, наконец, смогла отвести глаза от сцены и повернулась к тем, кто сидел рядом с нею, словно бы впервые за это время вспомнив об их существовании. - Мария Ильинична, Алиса! – проговорила она тихо. – Это было восхитительно! Как же я признательна вам за то, что пригласили меня сюда! Мадам Неверова улыбнулась, ответив, что всегда пожалуйста, но было заметно, что на нее выступление Листа не произвело столь же неизгладимого впечатления, как на Ирину. Зато отражение чего-то похожего на испытываемые ею чувства она увидела в глазах ее дочери. Алиса, и без того очень хорошенькая, с этим светящимся и одухотворенным лицом выглядела абсолютной красавицей, о чем Ирэн, конечно, тут же ей сказала, чем немало смутила, но и явно порадовала. А вот мысли дядюшки мадемуазель Неверовой по-прежнему явно были заняты чем-то иным. И, встретившись на миг с его невозмутимым, изучающим взглядом, Ирина вновь испытала нечто вроде раздражения – как возможно быть таким нечутким? Именно этот вопрос она задала бы Анатолию Степановичу, если бы имела возможность говорить откровенно все, что думает. Но представить себе подобное в светской беседе было невозможно. Потому, Ирэн лишь позволила себе заметить: - А вот вам, похоже, вовсе не понравилось выступление маэстро Листа, господин Горлов?

Анатолий Горлов: Оказавшись несколько лет тому назад, а точнее в самом начале осени 1825 года по каким-то делам в Петербурге и, надумав в промежутке между ними заглянуть к своему кузену и лучшему другу в его холостяцкую берлогу, Анатоль как-то сразу заметил в Славе те перемены, которые, может, иному, знавшему его не так хорошо, и не показались бы важными. Прежде веселый и острый на язык балагур, тот смотрелся, на внимательный взгляд Горлова, несколько более задумчивым, чем всегда и даже можно сказать – растерянным. Причина этому прояснилась почти сразу и называлась Лизою – или «Лизетт», как называл ее кузен, мечтательно закатывая при этом глаза. К несчастью, отец девушки, в которую страстно – и как говорил, совершенно взаимно влюбился молодой офицер, даже слышать не хотел о таком женихе. Но зато, уверял Анатолия кузен, их с Лизой любви сочувствует старший брат этой барышни, так что вскоре все непременно должно будет устроиться в лучшем виде. Горлов был за своего родственника тоже очень рад, несмотря на то, что с тех самых пор всякую их новую встречу, Слава, словно обрадовавшись вдруг явившейся перед ним возможности вольно рассуждать на единственно любопытную ему нынче тему, говорил с ним преимущественно о предмете своего обожания. Тогда же Анатолию был с благоговением продемонстрирован акварельный набросок прелестной девичьей головки, а также зачитаны фрагменты пылких, весьма пылких для невинной девицы посланий. Ведь влюбленных, ко всем препятствиям, разделяло расстояние – Лизетт была москвичкой и находилась нынче в имении своего батюшки. Впрочем, как тогда казалось, все и впрямь двигалось к благополучному разрешению. Горлов, задержавшийся в столице много дольше, чем думал, был в курсе, что Слава даже пару раз ездил к ней из Петербурга на тайные, организованные старшим братом девушки, встречи, после последней из которых кузен вернулся необычайно воодушевленным. Ибо господин Погожев, по мнению обоих его отпрысков, кажется, готов был смягчиться и даже согласиться выслушать возлюбленного младшей дочери, если тот станет просить ее руки по всем правилам. Что вселило подобную надежду в их сердца, неизвестно, но оказалась она абсолютно тщетной. Потому, в один прекрасный, или уж точнее сказать – ужасный день, Слава сам явился к нему в полнейшем отчаянье, объяснив его тем, что нынче получил письмо от Лизы, в котором она сообщает, что покоряется воле батюшки и выходит замуж за Ошанина, а между ним все кончено. Впрочем, отчаяние было недолгим, кузен его все же был человеком действия, а потому вскоре все равно отправился добиваться встречи с отцом девушки, ибо был уверен, что именно он принудил ее порвать с ним. Стало быть, и письмо она писала, скорее всего, под его диктовку. Анатоль в том сомневался, уж слишком по-книжному, будто в сентиментальном романе все, но сомнениями в искренности его возлюбленной, поделиться с братом не осмелился, и переубеждать его не стал. Тем более что и самому ему уже был срок ехать обратно в действующую армию. Как же винил он потом себя за то, что не попросил тогда у командира еще немного времени, чтобы – если и не поехать с Вячеславом в Москву, то хотя бы дождаться его здесь, Петербурге, и тогда, может быть, все сложилось бы совсем иначе… Новость о том, что лейб-гвардии поручик Зацепин арестован и предан военному трибуналу в числе прочих участников недавно подавленного на Сенатской площади бунта дошло до Горлова почти сразу после возвращения в часть. Нашлись и улики, и свидетели, но ведь он-то знал, что Вячеслав не только не был среди бунтовщиков – он и в Петербурге-то в тот момент отсутствовал! Впрочем, и приговор был относительно мягок – пожизненная ссылка в Сибирь. Перед отправкой туда, Горлов, всеми правдами и неправдами вырвавшийся тогда в Петербург, еще успел повидаться со Славой. Тот, казалось, не унывал, продолжая твердить, что это все случайная ошибка, чей-то наговор, надеялся добиться правды. Пусть не сейчас, а позже… Не случилось, ибо увидел Анатолий брата тогда в живых последний раз. Дорогой в Туруханск тот простудился и умер от воспаления легких. А в глубине души самого Горлова с тех пор жила, пусть ничем и не подтвержденная, но весьма твердая уверенность, что виноваты во всех бедах его кузена именно родственники и окружение той злосчастной его возлюбленной. Впрочем, как раз ее саму Анатоль тогда почти не винил, полагая второй жертвой этой интриги. И вот, впервые в жизни столкнувшись с нею волей случая, Горлов вдруг увидел, что, кажется, не очень-то она и страдает в этом «вынужденном» браке с респектабельным и богатым мужем, дающем ей, к тому же, достаточно воли, чтобы распоряжаться собой, как она того желает: вон, даже на курорт ее одну отпустил! Конечно, время лечит любые раны, но все же… Было что-то неправильное и несправедливое в том, что Славы давно уж нет на этом свете, а его несостоявшаяся невеста жива и вполне довольна этой своей жизнью, если судить по ее нынешнему цветущему виду. Елизавета Петровна слушала Листа с почти детским увлечением – то хмурилась, то улыбалась, то словно готова была вскочить с места. Горлов даже подумал невольно, что она ведет себя так, будто вообще впервые в жизни попала в театр, хотя этого, конечно, и не могло быть на самом деле. Но, видя ее такой – полной восторга, поглощенной музыкой, завороженной игрой этого молодого пианиста, Горлов не испытывал ничего, кроме того, что почти физически ощущал, как на почве, щедро удобренной былыми подозрениями в двуличии и поверхностности чувств, прорастают внутри него ростки неприязни к этой женщине. И, тем не менее, когда концерт окончился, а мадам Ошанина принялась делиться своими впечатлениями с Марией и Алисой, не мог отказать ей в непосредственности их выражения, как и в том, что это к ней даже идет. А она уже, тем временем, обращалась к нему. - Напротив, должен признаться, что его музыка вызвала много воспоминаний. Не слишком веселых, но весьма для меня важных. Впрочем, настоящее искусство и призвано рождать не поверхностные эмоции, но затрагивать то, что скрыто в глубине души и памяти, вы не находите?

Ирина Сабурова: - Да, конечно, должно, - кивнула Ирина. – Но способность радовать, вызывать ощущение счастья, для него важна не менее. Всё на свете имеет какую-нибудь основную задачу или цель существования. Все ведь знают, что соловей издает свои трели не для того, чтобы порадовать своим искусством слушающих его людей, но это ведь это не мешает наслаждаться его пением? Задав этот, в общем, риторический вопрос, барышня Сабурова взглянула на господина Горлова чуть пристальнее обычного. Наверное, ей не стоило перечить ему по этому поводу. Недаром говорят, что о вкусах не спорят. Хотя, с другой стороны, Анатолий Степанович так напрямую и не ответил, понравилось ли ему выступление. - Мне кажется, что очень важно уметь не только вычленять во всем истинный смысл, но и просто радоваться, может быть, даже иногда поддаться минутному порыву… какому-то безумству… Не относиться ко всему уж слишком серьезно. Может, я и не права? – она беззаботно улыбнулась и чуть повела плечом, словно подкрепляя выраженное на словах сомнение жестом. Однако, несмотря на все внешнее спокойствие, общаться с братом госпожи Неверовой ей было почему-то не совсем ловко. Хотя, нет, это была не неловкость. И не смущение – Ирэн никогда не считала себя стеснительной особой и обычно довольно легко находила общий язык с самыми разными собеседниками. Просто в словах Анатолия Степановича ей отчего-то чудился некий глубоко укрытый и вовсе непонятный ей дополнительный подтекст. Объяснить это было нечем – да и как объяснить то, что ощущаешь более интуицией, нежели привычными человеческими органами чувств. Тем временем, заметив, что между братом и новой знакомой наметился спор, в их диалог вступила Мария Ильинична: - Конечно же, вы правы, шери! – проговорила она прежде, чем Анатолий Степанович успел вымолвить хотя бы слово. – Не слушайте Анатоля, право слово, мой брат иногда бывает примерным нудником. И, пожалуйста, не думайте, что он всегда таков! Ведь правда же, братец? – вопрошая, госпожа Неверов, однако, бросила на него хоть и миролюбивый, но достаточно красноречивый взгляд, призывая не мешать ей говорить. – Когда познакомитесь лучше, вы в этом, конечно же, убедитесь и сами. Признаться, последнее утверждение несколько озадачило Ирэн, ибо она как раз не думала, что их знакомство с господином Горловым имеет шанс продолжиться и перерасти в настолько близкое, чтобы узнать его с той стороны, которую он пока не слишком стремится ей продемонстрировать сам. Однако далее от Марии Ильиничны последовало новое предложение о встрече – теперь уже на вилле, которую семейство Неверовых-Горловых снимало в Балатонфюреде. Ее приглашали завтра к обеду. И мадемуазель Сабуровой вновь показалось неудобно ответить отказом. Принимая приглашение, она невольно мельком глянула на Анатолия Степановича, который, с тех пор, как сестра довольно бесцеремонно остановила его, более не в беседу вступать не пытался, словно желая убедиться, что и он не возражает. Но нет, выражение его лица было невозмутимо и даже вполне дружелюбно. Это несколько успокоило Ирэн и как следствие – разрядило обстановку. Потому далее, пока уговаривались о времени и расходились по экипажам, общение происходило уже гораздо свободнее, а недавняя неловкость, казалось, была напрочь забыта.

Анатолий Горлов: Горлов, и впрямь, не горел желанием общаться с мадам Ошаниной дальше. Поэтому охотно предоставил эту возможность сестре и племяннице, а сам лениво поглядывал по сторонам, отвечая кивками на приветствия знакомых, которые также как и они, направлялись к своим экипажам. Мария, тем временем, уверяла Елизавету Петровну в том, что он вовсе не такой нелюдим, как мог ей изначально показаться. И Горлов вновь с некоторым удивлением взглянул на нее, не понимая, отчего сестра так «вцепилась» в эту даму. Обычно Мария была крайне расчетлива, заводя новые знакомства, а мадам Ошанина, вроде бы, ничем особенным не могла ее привлечь. У нее не было дочери, которую можно было бы сосватать Анатолю, не было и сына, который бы сгодился в женихи Алисе. Потому, когда далее мадам Неверова пригласила Елизавету Петровну к ним в гости назавтра, удивление Горлова естественным образом дошло до предела. Впрочем, по дороге домой Анатолий Степанович еще смог удерживать при себе вопрос, так и рвущийся с уст, и больше молчал, вежливо кивая племяннице, которая не переставала восторгаться гением Листа. Но дома, когда Алиса убежала к себе, таки задал его сестре. - С чего это ты вдруг пригласила к нам мадам Ошанину? – ни тон, ни внешний вид его не выражали недовольства. И Мария могла принять этот вопрос, скорее, за обыкновенное любопытство. - Ну, хотя бы потому, что мне приятна эта дама. Еще мне почему-то кажется, она бежит своего супруга так же, как и я своего. И уже лишь от этого я испытываю к ней некоторого рода симпатию. Да и к тому же, мы уже со всеми здесь перезнакомились. И так хочется кого-то нового в своем круге. Ведь ты не будешь возражать? Конечно, нет. Горлов пожал плечами и, простившись с сестрой до утра, поднялся в свою комнату. Заснуть удалось не скоро. Воспоминания, которые сегодня в театре пробудились, вновь и вновь заставляли его переживать прошлое. И чем больше он думал, вспоминал кузена и его несчастных родителей, которые не пережили потери единственного сына, тем горячее в нем закипало давно, вроде бы, уснувшее желание наказать всех виновников его трагедии. Но прежде, конечно, хотелось знать, что именно чувствует эта женщина, что она помнит и есть ли в ее душе раскаянье? Разумеется, кроме мадам Ошаниной к обеду были приглашены и другие люди, с которыми Мария Ильинична познакомилась здесь ранее. Ибо, как ни жаловалась на усталость от светских приемов в столице и не твердила, что хочет лишь тишины и покоя своим больным нервам, она продолжала устраивать у них на вилле званые обеды, а также посещать театры и концерты, заверяя брата, что здешние развлечения имеют на нее совершенно противоположное столичному, благотворное влияние. Нынче в их гостиной также собралось порядка двадцати человек. Мадам Ошанина, которая прибыла среди первых, кажется, даже была растеряна, узнав, что обед будет проходить в кругу более широком, нежели семейный. Это несколько позабавило Горлова, который внимательно отслеживал ее реакцию. Впрочем, на словах до обеда он успел лишь обменяться с Елизаветой Петровной приветствиями и тут же вернулся к разговору с лечившим здешними водами свой ревматизм старым русским полковником в отставке, который все это время разглагольствовал о войне с Наполеоном и о прежних славных победах русской армии. Но время от времени Горлов все же отыскивал ее взглядом в толпе гостей и пытался угадать по выражению лица, что сейчас думает эта женщина. Вела она себя естественно, весьма просто. Если и была вначале немного растеряна, то теперь уже полностью справилась с собой. Алиса крутилась возле нее почти постоянно, и Анатоль мысленно умолял племянницу не поддаваться обаянию этой женщины, практически не имея возможности как-то помешать этому. А тут еще во время обеда сестра расстаралась усадить его между двумя дамами, явно не без умысла, так что пришлось развлекать их, сколько мог. Только после обеда, когда часть гостей села за ломберные столики, а другие расположились в гостиной для разговоров, Горлов получил подходящую возможность подойти к Елизавете Петровне. - Как вам сегодняшний вечер? – он протянул женщине чашку чая и пригласил ее присесть с ним на канапе, стоявшее возле дверей на террасу, - Моя сестрица любит устраивать приемы, чтобы на следующий день сказаться больной и полностью оправдать свое пребывание здесь, на водах. Но скажите, что вас привело сюда? Вы не лечитесь, насколько я понимаю. Да, к тому же, здесь одна, без семьи – вам, должно быть, скучно? Почему же вы поехали сюда, а не в Рим, скажем, или в Париж?!

Ирина Сабурова: Как выяснилось, представление мадам Неверовой о том, что есть «скромный домашний обед исключительно для своих» значительно отличались от тех, которые имелись на этот счет у Ирины. Потому, когда вошла в гостиную, куда ее проводила прислуга, и увидела там более десятка человек, собравшихся в ожидании остальных гостей и приглашения к столу, она слегка опешила. Устремившаяся навстречу новой гостье мадам Неверова, заметив это, поинтересовалась причиной ее удивления, и Ирэн в очередной раз едва не сморозила глупость, дескать, не думала, что у Марии Ильиничны в Балатонфюреде успело образоваться столько «своих» за такое короткое время. Но, к счастью, успела прикусить язык, вовремя сообразив, что Элизу подобное, конечно, вряд ли бы удивило. Ибо в столицах теперь, верно, так и принято поступать, стало быть, и ей, изображая кузину, следует сделать вид, что все в порядке. - Нет-нет, - улыбнулась она после секундной заминки, - знаете, просто мне говорили, что среди соотечественников этот курорт непопулярен, потому русских здесь очень мало, и с самого дня приезда у меня тоже складывалось такое впечатление, однако... - Все дело в том, что русские, кажется, более других народов склонны к ассимиляции. Потому, верно, попадая за границу, так отчаянно стремимся как можно быстрее сойти там за своих, - усмехнулся стоящий неподалеку господин средних лет, представившийся Иваном Афанасьевичем Лаврецким. Наблюдение это показалось Ирэн весьма забавным, она что-то ответила – и между нею и новым знакомым вскоре завязалась непринужденная беседа, развеявшая первоначальное смущение, на самом деле, более всего связанное все с той же с боязнью повстречать кого-либо, кто знает настоящую Елизавету Петровну Ошанину. Но, то ли они, действительно, ассимилировались настолько, что не желали себя обнаружить, то ли их просто здесь не было. И в конце концов, Ирина Никитична расслабилась и успокоилась окончательно. «Застольная» часть вечера прошла для нее очень приятно. Вероятно, заметив возникший между нею и Лаврецким взаимный интерес, Мария Ильинична устроила все так, чтобы и за столом они оказались рядом. По другую же руку от Ирэн сидела Алиса, и это тоже ее очень радовало, ведь эта искренняя и открытая в своих проявлениях девочка очень ей нравилась. Маленько ложкой дегтя во всей этой огромной медовой бочке для нее было лишь смутное беспокойство, которое возникало в те минуты, когда мадемуазель Сабурова невольно сталкивалась взглядами с господином Горловым. Нынче он держался с нею хоть и менее отчужденно, но все равно Ирина чувствовала некий исходящий от него... даже не холодок. Она вообще не могла определить это словами и потому вновь и вновь начинала нервничать, когда по какой-то причине этот мужчина обращал на нее свой задумчивый взгляд. После ужина, когда дамы оставили мужчин за коньяком, Ирина Никитична вновь – и, кажется, достаточно убедительно, изображала из себя пресыщенную развлечениями петербурженку, счастливую возможности провести немного времени в тихом местечке вроде Балатонфюреда. К счастью, никто не стал интересоваться, что именно ее там так утомило. Конечно, предусмотрительная Элиза проинструктировала ее, чем именно было модно тяготиться в этот сезон в Петербурге, но, тем не менее, она обрадовалась, когда их общество вновь разбавили мужчины и общее внимание, до того обращенное «на новенькую», наконец, вновь рассеялось между всем равномерно. Жаль только, что Иван Афанасьевич теперь решил сыграть в карты, стало быть, продолжить их интересный разговор пока было невозможно. Хотя, строго говоря, это и вообще было бы уже слишком – так много времени уделять одному, пусть и такому приятному собеседнику, потому, вздохнув несколько разочарованно, Ирэн, ненадолго оставшись в одиночестве, решила пойти в соседнюю комнату, подобие музыкального салона, откуда доносились звуки пианино и пение кого-то из барышень. Не сказать, чтоб ангельское, но достаточно приятное. Именно по пути туда ее и перехватил Анатолий Степанович, предложив выпить вместе с ним чашку чаю и попутно вывалив на нее целую кучу вопросов, на большую часть из которых Ирэн даже не знала, как и реагировать из-за их явной бестактности. - Прошу прощения, сударь, а из чего исходит ваша уверенность, что я нахожусь здесь просто так, а не с целью лечения? Кажется, мы встречались с вами до сегодня всего один раз, да и то – в театре, где вряд ли уместно обсуждать болезни друг друга? – проговорила она спокойно, но довольно холодно глядя ему в лицо. – Мне вообще кажется странным подобное любопытство. Посему, позвольте на этот вопрос не отвечать. В остальном – одна я здесь потому, что супруг занят по службе, и, конечно, я скучаю без него. Однако разумные люди потому и называются так, что умеют сдерживать свои эмоции усилием разума, так что я вполне справляюсь. А почему не Рим и не Париж... Думаю, причины те же, что и у вашей сестры. Когда проводишь весь год в столичной суете, провинциальный покой кажется раем. А вы разве скучаете в Балатонфюреде?

Анатолий Горлов: Горлов невольно усмехнулся тому, с каким холодным взглядом мадам Ошанина принялась отвечать на его вопросы. Точнее, это был даже не совсем ответ, а попытка поставить собеседника на место за проявленную им наглость. Пряча улыбку за краем чашки, мужчина внимательно выслушал все, что ему сказали, в конце едва не допустив новую оплошность в виде комментария, дескать, ежели у мадам Ошаниной причина та же, что у его сестры, то не удивительно, отчего она путешествует без супруга, «по которому скучает». - А, сударыня, простите мою бестактность. Раньше я мало проводил времени в салонах, все более в офицерском обществе, где манеры не столь утонченны, а нравы гораздо проще. Так что, пожалуй, отучился разговаривать с дамами. Сожалею, что расстроил вас и еще более сожалею, что представляюсь вам в образе эдакого неучтивого деревенщины. Что же до вашего вопроса, то я не один в Балатонфюреде, а с племянницей и сестрой. И в обществе близких, которые готовы поддержать в любую минуту, заскучать довольно сложно. Вы же путешествуете одна, вот я и подумал, что вам должно быть одиноко. Впрочем, еще раз прошу меня простить, если это не так. Анатоль ненадолго замолчал, чтобы дать собеседнице возможность почувствовать всю степень его раскаянья. Эта же пауза позволила ему понаблюдать за Элизой вблизи. Вчера в театре он разглядывал ее через кресло сестры, сегодня за обедом тоже не было особенных возможностей, и вот теперь она была рядом, невольно удивляя наблюдателя своей молодостью и почти девичьей свежестью, словно годы были не властны над нею. Пожалуй, сам он не мог бы назвать Елизавету Петровну красавицей, но видел ее прелесть и не сомневался, что десять лет назад она с легкостью могла вскружить голову его кузену. Вот только как вывести ее на разговор о нем, Анатоль пока так и не придумал. Оставалось лишь надеяться на какой-нибудь удобный момент, который и позволит задать волнующий вопрос. Однако, учитывая, что текущую беседу с дамой он начал весьма неловко, а еще то, что их тет-а-тет могли прервать в любую минуту, Анатоль теперь уже и не знал, что и предпринять. - Мои дамы не успели объяснить, что вы здесь просто отдыхаете. И тем невольно ввели меня в заблуждение… - было продолжил он оправдываться, но потом, сообразив, что ведет себя совсем не так, как намеревался, остановился и с ироничной улыбкой взглянул на мадам Ошанину. - Впрочем, оставим эту скучную тему ради другой – не менее скучной, но обязательной для всякой истинно светской беседы. Расскажите, вы успели осмотреть уже все местные достопримечательности? Было бы интересно узнать, какие из них вам понравились больше?

Ирина Сабурова: Ирина и сама уже была не рада, что была с ним так резка. Вернее, если бы в данной ситуации она отвечала только за себя, тогда... В нынешней же ситуации идти с кем-либо на конфликт для нее было непозволительной роскошью, кто знает, как это сможет ненароком откликнуться в будущем для настоящей Елизаветы Ошаниной? Впрочем, и господин Горлов, кажется, вполне осознал странность своего поведения. Раскаяние, отчетливо читающееся у него во взгляде, выглядело искренним, да и на словах он извинялся столь истово, что растопил бы и куда более неприступную холодность, чем та, которую демонстрировала Ирэн. - Да и в самом деле, хватит об этом! – кивнула она, улыбнувшись в ответ на его ироническое замечание-наблюдение о светских беседах, удивительным образом совпадающее с ее собственными ощущениями на этот счет. Оно же, наблюдение, заставило мадемуазель Сабурову внимательнее приглядеться к собеседнику, которого она еще пять минут назад полагала скучным самодовольным снобом, но теперь, внезапно обнаружив в нем способность к иронии – и, прежде всего, к самоиронии, уже так не думала. - Достопримечательности? – продолжила Ирина. – А разве здесь есть что-либо, настолько примечательное, чтобы ехать и смотреть специально? Нет, я хочу сказать, что Балатонфюред – очень милый городок, однако, обойдя его вдоль и поперек, я пока не обнаружила здесь ничего, на что следовало бы обратить особое внимание, - вот так, Элиза, наверняка, была бы довольно, ведь в интонацию ей, кажется, удалось вложить ровно ту долю скуки, какую, должно быть, испытывает, оказавшись в провинции, хотя бы и курортной, любой столичный житель. – Впрочем, возможно, я и ошибаюсь? Может быть, вы посоветуете что-нибудь, на что еще я непременно должна взглянуть?

Анатолий Горлов: Столь пренебрежительный отзыв о достоинствах и красотах города Горлов мог скорее ожидать от собственной сестры, которая уже спустя неделю после приезда начала тяготиться и скучать, и только тот факт, что доктор велел находиться на водах не меньше месяца, заставлял ее здесь оставаться до этих пор. Поэтому, едва сдержав очередное колкое замечание, Анатоль пожал плечами, словно показывая тем самым, что отчасти с нею согласен. - Да, пожалуй, в самом городе смотреть особенно не на что. Но ведь есть и окрестности. Племянница, например, давно просит отвезти ее в Шюмег. И я думаю вскоре поддаться ее уговорам, хотя сестра, конечно же, против и, разумеется, с нами не поедет. Однако мне бывает порой приятно потакать прихотям Алисы. Кроме того, меня радует, что она сама заранее продумала уже весь предполагаемый маршрут. И если спросите, то не хуже заправского гида расскажет вам о своем намеренье встать на рассвете и тронуться в путь, чтобы иметь возможность позавтракать почему-то именно в деревушке Тотвазони, если я не ошибаюсь. Чтобы далее, до обеда добраться уже непосредственно в Шюмег и потратить остаток дня на осмотр крепости, аббатства. А вот обратно она желает ехать непременно через Тапольцу… Совершенно не жалеет своего старого дядюшку!- последнюю фразу Горлов произнес с улыбкой и почти шепотом, словно сообщал мадам Ошаниной великий секрет. - Но что поделать! Алиса всегда была любимицей всей нашей семьи и даже те, кто видел ее лишь однажды, не могли не оказаться под действием ее обаяния. Впрочем, с чего это я вдруг взялся расписывать перед вами достоинства племянницы, когда вы спросили моего совета о развлечениях в этих местах? – Анатоль вновь улыбнулся и задумался на мгновение. – Если же вы не чувствуете готовности к длительному путешествию, вроде затеянного Алисой, могу посоветовать съездить в Веспрем. Это совсем недалеко. И после этой поездки вы сможете так же смело, как про Балатонфюред, утверждать, что посмотрели за один день все его красоты… Знаете, однажды мой старинный друг, лейб-гвардии поручик Зацепин, вернувшись из Заграничного похода, сказал, что нет и не может быть ничего скучнее провинциальных европейских городков. И что люди там не живут, а будто спят, пробуждаясь лишь во время каких-то встрясок. Потому, верно, Наполеон так быстро и завоевывал их. Конечно, это утверждение не стоит принимать за аксиому, следует делать поправку на то, что Степан Афанасьевич был человеком нрава развеселого, а потому в чинных баварских городках, должно быть, действительно изрядно скучал. Но кое в чем его наблюдения, пожалуй, довольно правдивы, не так ли? Упомянув о своем кузене, Анатоль намеренно произнес его имя и фамилию более медленно и четко, внимательно притом вглядываясь в глаза собеседнице. Однако не заметил в них ни малейшей искры, которая позволила предположить, что она слышит его не впервые! Ни один мускул не дрогнул на ее спокойном лице, а милая улыбка ни на мгновение не покинула губ, словно речь шла о каком-то совершенно чужом для нее человеке!

Ирина Сабурова: - Мне трудно судить об этом, я не слишком много путешествовала в жизни, - уклончиво проговорила в ответ Ирина Никитична, ничуть в том не солгав – ни от своего имени, ни от кузининого. Ибо Лиза, помнится, тоже сетовала, что после замужества почти никуда не ездила. Ошанин оказался изрядным домоседом, но и в одиночестве путешествовать жене запрещал, за исключением ежегодных летних выездов в имения, да в гости к матушке. Собственно, и этот вояж в Балатонфюред изначально был идеей ее лечащего доктора... – Поэтому остается поверить вашему другу на слово. Впрочем, всяк ищет увеселения по собственному нраву и характеру. Ирэн немного удивило сравнение ее собственной персоны с неким неведомым ей разудалым воякой, поэтому ей оказалось трудно удержаться от иронии, которая невольно проскользнула в ее последней реплике. Горлов, который слушал собеседницу очень внимательно, конечно же, заметил это и вновь взглянул на нее как-то слишком уж пристально, хотя и с любезной улыбкой на устах. Ирина Никитична улыбнулась в ответ и, пытаясь прогнать прочь повисшую между ними неловкость, переменила позу, едва заметно отодвигаясь от него. И дело было вовсе не в том, что Анатолий Федорович был ей чем-то неприятен, напротив, чем дольше они общались, тем более приятным собеседником его находила Ирина, постепенно отказываясь от первоначального впечатления о Горлове как о человеке холодном и высокомерном, но... Ей было бы сложно объяснить это словами, но всякий раз, когда Анатолий Федорович оказывался рядом, барышня Сабурова ощущала себя так, будто бы он норовит оказаться слишком близко. Вот как давеча, пару минут тому назад, когда среди нейтрального вроде бы разговора вдруг склонился к ее виску и своим бархатистым «почти шепотом» стал сетовать на мнимую «безжалостность» племянницы. Тут следует пояснить отдельно, что более всего на свете Ирина не любила этого вульгарного кокетства, присущего отдельным мужчинам, которые, пребывая в годах еще весьма далеких от преклонных, вечно громко рассуждают на людях о собственной «старости», явно напрашиваясь притом на комплименты и пылкие убеждения в обратном – особенно из женских уст. Потому и теперь, в первое мгновение внутренне вспыхнув от привычного возмущения из серии «вот и он туда же», уже в следующее Ирина вдруг осознала, что раздражается вовсе не по данному поводу. К тому же, в голосе Анатолия Федоровича, когда он об этом говорил, явственно слышалась здоровая самоирония. Но более всего ее злит то, что она сама... смущается от этой его близости. Хотя, вроде бы ничего особенного между ними не говорится и тем более не делается. - Ваша Алиса, действительно, прелесть, - сказала она, желая уйти подальше от любой возможно щекотливой темы и возвращаясь к тому, что можно обсуждать совершенно спокойно и с обоюдным удовольствием. Ведь даже без особой проницательности и словесных пояснений на этот счет было видно, что Горлов, действительно, очень любит свою племянницу, пусть даже и прикрывает это «неуместное» для мужчины чувство немного насмешливыми комментариями в ее адрес. – И я обязательно расспрошу у нее все подробности. Вот только... – тут она немного помрачнела, – только вряд ли я смогу воспользоваться ее и вашими рекомендациями. Не подумайте, что я боюсь одиноких прогулок, - «тем более я к ним давно привыкла...» - но всякое новое впечатление особенно приятно, когда есть, с кем его разделить, - добавила Ирэн задумчиво и тотчас же, словно спохватившись, испуганно вскинула глаза на Горлова. – Ой, только не подумайте, ради бога, что я напрашиваюсь в вашу компанию!

Анатолий Горлов: Сложно сказать, какую именно реакцию от мадам Ошаниной ждал Анатоль. Удивленного ли восклицания при упоминании имени бывшего возлюбленного или хотя бы яркого румянца на щеках и смущенно опущенных глаз… Но она не выразила ни тени удивления, ни одно смутное воспоминание – пусть даже не очень приятное, не промелькнуло в ее взгляде, спокойно устремленном прямо на него. Правда, Горлов обратил внимание, что его собеседница, словно бы ощущая некий дискомфорт, почти сразу же едва заметно переменила позу, словно что-то ее тревожило. «Впрочем, всяк ищет увеселения по собственному нраву и характеру», – Элиза произнесла эти слова так просто и буднично, будто речь и впрямь шла о постороннем для нее человеке. Впрочем, а разве не так? Разве не с ее молчаливого равнодушного согласия будущий супруг и его влиятельный отец устроили эту низкую интригу? Горлов улыбнулся в ответ Елизавете Петровне, но человек, близко знающий его, уловил бы в этой улыбке нечто предостерегающее. Ему была противна эта женщина, в облике которой было столько обаяния, в глазах которой светилась душевная доброта, и все это было лишь прекрасной маской, обманом. Если бы он мог сейчас встать и попросить ее покинуть их дом и больше никогда в нем не появляться, то он непременно бы так и поступил. Но, увы, правила приличия не позволяли поступать в соответствии с собственными желаниями. - И в мыслях не допускал подобной возможности, - чуть холодно ответил Горлов, и Элиза не могла не заметить резкой перемены интонации своего собеседника. Поэтому, желая смягчить эту резкость, Анатоль, подарив Элизе дружескую улыбку, добавил: - Вы ведь здесь недавно. Пройдет еще немного времени и компания, в обществе которой вы сможете совершить немало веселых прогулок, непременно отыщется. Сказано это было самым любезным тоном, но Горлов по все равно постарался донести до Элизы мысль, что компанией этой ни при каких условиях не станет общество его племянницы и сестры. Тем временем к диванчику, на котором сидел Анатоль и его собеседница, приблизилась сама Мария Ильинична и вновь заговорила с Елизаветой Петровной, а сам Горлов воспользовался удачным моментом, чтобы, наконец, избавить себя от необходимости общаться с нею. И далее, вплоть до самого отъезда гостей, старался более не попадаться ей на глаза, нисколько не печалясь при этом, что мадам Ошанина подумает о его манерах и поведении в целом. Все, что желал знать об этой женщине, он выяснил. И этого оказалось вполне достаточно, чтобы отныне без зазрения совести внести и ее имя в список тех, кого Горлов считал виновным в гибели кузена, не говоря уж о том, насколько его вообще потрясло ее бессердечие. Единственное, что заботило его теперь – это, как впредь оградить от общения с нею сестру и племянницу. Конечно, можно было бы просто рассказать Марии правду. Но, пожалуй, все же лучше сделать это лишь в крайнем случае, прибегнув для начала к простому убеждению. Ведь, чем меньше людей отныне будет знать истинные мотивы его поступков в отношении этой женщины, тем лучше. Потому, провожая Елизавету Петровну, Анатоль вновь был любезен с ней настолько, насколько и должен быть любезен хозяин с покидающим его гостем. Но уже той же ночью, когда воспоминания настигли его с новой силой, Горлов понял, что изображать невозмутимость в присутствии этой дамы будет гораздо сложнее, чем казалось на первый взгляд. Ибо своим безразличием – не к нему, а к памяти своего былого возлюбленного, разумеется, Элиза оскорбила его куда больше, чем Анатоль мог себе вообразить. Лежа без сна, он вновь и вновь вспоминал восторженные рассказы Степки о своей обожаемой Лизетте, пылкие признания из ее писем, которые брат ему зачитывал в порыве откровенности, и не мог, не желал поверить, что женщина может настолько легко и прочно забыть человека, которого так пылко любила! Значит, тогда и не любила вовсе, а просто играла, пользовалась помутнением рассудка Зарецкого. А тот! Верил в нее до последнего. Ведь даже то единственное – последнее письмо, которое кузен умудрился отправить дорогой в Сибирь, было полно надежд, что как только родня добьется его оправдания, он тотчас сможет воссоединиться с нею, его ненаглядной Лизеттой… - Лизетта! Черт ее дери! – в сердцах выругался Горлов, когда окончательно понял, что уснуть не сможет из-за того, что эта женщина и его собственные мысли заняла для этого слишком основательно. Иначе чем у кузена, конечно, но, тем не менее – она поселилась в его голове надолго. Анатоль встал и, накинув халат поверх ночной сорочки, спустился вниз и вышел на террасу. Здесь он встретил рассвет. И едва первые лучи осветили небосвод, разогнав ночную тьму, так и мысли Горлова вдруг прорезал луч озарения, разгоняя тучи сомнений, терзавшие его всю ночь.

Ирина Сабурова: - Ах, Анатоль, ну право же, нельзя быть таким узурпатором! – раздавшееся за спиной Ирины и Горлова тихое восклицание заставило их прервать беседу и обернуться, увидев подле себя как-то незаметно подошедшую Марию Ильиничну. Иронически вскинув бровь, Анатолий Степанович тотчас поинтересовался, в чем именно заключается его узурпация. Слегка ироническое снисходительное отношение к сестре, кажется, вообще, было ему весьма присуще. И нельзя сказать, чтобы он старался это особенно скрывать даже в присутствии людей совершенно для их семейства посторонних, к коим по-прежнему причисляла себя Ирэн, всякий раз внутренне напрягаясь и смущаясь, потому что не знала, как на это правильно реагировать. Между тем, сама мадам Неверова, вероятно, находила подобный стиль общения для себя приемлемым, отвечая брату в подобном же духе, что узурпировал он, дескать, их новую знакомую, а это совершенно несправедливо и очень некрасиво с его стороны. Потому что прочие гости тоже хотели бы иметь удовольствие с нею пообщаться. Разумеется, после подобной тирады, сделав вид, что крайне устыдился, Горлов поспешил оставить Ирину с сестрой, а сам куда-то удалился. Однако первую все не оставляло какое-то странное впечатление, что сделал он это чуть ли не с удовольствием. Озадаченная – ведь, казалось бы, с ее стороны не было ни сделано, ни сказано, кроме того, за что они уже успели попросить друг у друга извинения, ничего неприятного, барышня Сабурова еще некоторое время пребывала в задумчивости, в то время как мадам Неверова знакомила ее со своими гостями, подводя по очереди то к одной, то к другой их группке. Отчего многие из них нашли ее особой загадочной и романтической и, конечно, обладающей «истинно столичным шиком». И неверовское суаре Ирина неожиданно для себя покинула в статусе «модной персоны», снабженная десятком устных приглашений в дома прочих представителей местного водяного общества, которые непременно теперь желали видеть ее и у себя. Не будучи уверенной, что имеет право отказать, Ирина принимала их с покорностью, хоть и понимала, что таким образом ее первоначальный план не особенно мелькать в свете во избежание возможных нежелательных встреч летит ко всем чертям. Впрочем, никто из тех, с кем ее сегодня познакомили настоящей мадам Ошаниной, к счастью, кажется, никогда не знал, стало быть, можно было немного расслабиться и не ощущать себя больше лазутчиком во вражеском тылу. А еще – немножечко гордиться собой. Ведь этот успех в свете был ее, собственный, лишь слегка оттененный отблеском кузининых нарядов и украшений. По этому поводу мадемуазель Сабурова вообще чувствовала себя почти что сказочной Сандрильоной, ощущая, тем не менее, свое перед нею преимущество – ведь у той был только один бал, а Ирэн предстояло еще множество развлечений. Единственное, что где-то в глубине души продолжало царапать – так это то, что самого, что бы она ни говорила в тот момент вслух, опровергая это, закономерного приглашения – от господина Горлова, на ту прогулку в Шюмег вместе с его племянницей, так и не последовало. И что это означает, она так до конца и не поняла. Впрочем, на другой день ситуация неожиданно переменилась коренным образом. Сразу после обеда, перед тем, как Ирина Никитична отправилась в очередной раз навестить дядюшку супруга своей кузины – еще накануне старик прислал ей короткую записку, в которой обиженно вопрошал, отчего это она к нему больше не заезжает, в маленькую гостиную ее дома неожиданно впорхнула Алиса Неверова, которая привезла, как она сама сказала, искренние извинения от имени своего дядюшки за проявленное накануне невежество и то самое приглашение, которое Анатолию Степановичу следовало бы сделать еще вчера. - Дядюшка искренне сожалеет, что вчера так и не смог договорить с вами, а сегодня его с утра мучают сильные боли в раненой ноге, так что он даже с постели с утра не поднимается, - посетовала девушка с расстроенной миной, ненадолго мелькнувшей на ее симпатичном личике. – Но он просил передать, что очень хотел бы видеть вас в нашей компании. А уж как этого хочу я! Умоляю, соглашайтесь, Елизавета Петровна! Это будет чудесное приключение! - Но как же Анатолий Степанович собирается ехать, если его настолько беспокоит рана? – Ирэн удивленно взглянула на юную «парламентершу» и вдруг подумала, что, скорее всего, Горлова мучает даже не столько рана, сколько совесть, а еще… возможно, чрезмерная гордость, мешающая признавать за собой даже такую ерундовую оплошность, как ненароком проявленный недостаток воспитания. Вот и прислал племянницу, сказавшись больным, чтобы не встречаться лично… «Ну что же, господин Гордец, так даже интереснее…» - Хорошо, я согласна и мне очень приятно это приглашение. Передайте также своему дядюшке, что я ничуть не сержусь на него и достаточно уж за все извиняться, - улыбнулась она, заметив мелькнувшее в глазах у Алисы, по всей вероятности, тоже смущенной своей сложной дипломатической миссией, облегчение.

Анатолий Горлов: Из постели Анатолий Степанович и впрямь нынче не вставал очень долго. Вернувшись с ранней утренней прогулки усталым, но вместе с тем, умиротворенным, он чувствовал себя так, словно за это короткое время успел совершить что-то чрезвычайно значимое и важное для собственной судьбы и даже для судеб целого мира, а значит, теперь был в полном праве как следует и отдохнуть. Ни дать, ни взять – Творец на седьмой день своих трудов. Поэтому, когда в комнату тихо проскользнул дворецкий и попытался добудиться барина, Горлов лишь недовольно проворчал сквозь сон, чтобы тот к нему не лез, добавив притом, что нога его сегодня явно решила свести своего владельца в могилу. Мрачное выражение лица, с которым были произнесены эти слова, сомнений в их правдивости практически не оставляло, потому слуга тотчас удалился и вскоре уже докладывал о нездоровье барина его сестре и племяннице. Впрочем, ближе к обеду Алиса все же, решилась побеспокоить дядюшку в его покоях. И обнаружила его сидящим в постели, перелистывая какую-то старую и потертую записную книжку. При появлении племянницы он виновато заулыбался, утверждая, что чувствует себя уже значительно лучше. После чего принялся расспрашивать, как ей понравился вчерашний вечер. Как Горлов и ожидал, особенно среди прочих гостей Алиса выделяла мадам Ошанину. Анатоль не перебивал, внимательно слушая, как девушка расхваливает ее достоинства, которые успела обнаружить даже за столь короткое знакомство, молча кивал и улыбался, словно китайский болванчик. Затем, когда поток ее восхищения, наконец, иссяк, обратил разговор к их будущему маленькому путешествию. Алиса по доброте душевной тут же предложила отложить его, но Анатоль решительно заявил, что все в порядке, и завтра он уже вполне сможет отплясывать на балу кадриль. Потом они еще несколько минут обсуждали детали грядущей поездки, и все это время Горлов намеренно не упоминал имя мадам Ошаниной, хотя видел, что Алиса ждет этого. И лишь перед уходом племянницы как бы между прочим поинтересовался – не желает ли та предложить поехать вместе с ними и Елизавете Петровне, которая, как он заметил, пока мало с кем здесь знакома и потому немного скучает. Алиса пришла в восторг и заверила, что сегодня же лично отправится с этим приглашением к мадам Ошаниной. А на другой день в их доме начались приготовления к поездке. При этом Алиса беспрестанно бегала в комнату матери, допытываясь, не будет ли та без них скучать? И, возможно, она все же хочет поехать с ними? Кончилось тем, что мадам Неверова, мягко, но не без раздражения, заметила, что просто не дождется, когда они уже, наконец, уедут: - Ведь тем скорее вы вернетесь, моя радость... Анатоль в этих разговорах не участвовал, все более пребывая в задумчивости, словно бы затаясь. Основательно укоренившееся в нем желание наказать мадам Ошанину нисколько не убавилось, и теперь он пытался лишь отыскать способ сделать это побольнее. Однако для этого нужно было знать о ней как можно больше. И Анатоль очень рассчитывал в этом на помощь старого дневника кузена, который когда-то забрал себе на память о нем. В который уж раз за сегодняшний день он перелистывал пожелтевшие от времени страницы, пробегая взглядом писаные рукою Степана торопливые строки, выискивая в них, среди бытовых зарисовок, рисунков и коротеньких поэтических набросков упоминания об отношениях с мадемуазель Погожевой. Именно за этим занятием застала его нынче днем племянница, не оставлял Анатоль его и теперь. И, надо сказать, весьма преуспел в своих изысканиях. Из записей Степана ему удалось узнать достаточно о привычках и вкусах Елизаветы Петровны Конечно, с возрастом некоторые люди меняют свои наклонности, но Горлов надеялся, что Лизетта не из их числа. К концу недели сборы были завершены. В назначенный день, ранним утром, когда рассвет еще даже и не думал освещать ночное небо, дорожный экипаж, в котором друг напротив друга сидели Горлов и сонная, потому молчаливая Алиса, остановился у парадного подъезда гостиницы, в которой арендовала апартаменты мадам Ошанина.



полная версия страницы