Форум » Дальние страны » И, может быть, судьба права... » Ответить
И, может быть, судьба права...
Иван Долманов: Место: Италия, Неаполь, особняк Полины Сиверс, позже - Париж. Участники: Полина Сиверс, Иван Долманов Время: ноябрь-январь 1833 года
Ответов - 33, стр:
1 2 All
Иван Долманов: Разговор с родителем выдался непростым, но Иван и не думал, что все будут рады его решению. Долманов-старший пришел в ужас, когда он рассказал обо всем, грозился лишить наследства (в который уж раз!). Тут и пригодилась поддержка милой Сонечки, которая, не особо встревая в разговор двух мужчин, незаметно для всех сумела внушить барону мысль, что не стоит принуждать сына, если он так сильно не хочет этой свадьбы, хоть скандал из-за ее отмены выйдет, конечно, страшный. Тем временем, ссора между ним и Денисом Брониславовичем вышла на новый виток, когда Иван объявил ему, что жениться все-таки собирается, но не на Татьяне, а на ее тете – мадам Сиверс. Было успокоившийся Денис Брониславович снова начал угрожать и отчитывать сына, но видно было, что на этот раз все это не столько от чистого сердца, сколько для порядка. Весьма тактично он напомнил так же и о том, что Полин старше его неразумного отпрыска. Однако Софья и тут сумела урезонить мужа, заметив, что разница в возрасте не всегда является такой уж сильной помехой для счастья любящих друг друга людей. Но более всего барон напирал на то, что женщина, столь умная и воспитанная, как графиня Сиверс, просто не могла всерьез польститься на его сына. Но Ваня и сам был согласен с отцом, что повезло ему несказанно и не следует упускать удачу, уж коли судьба преподнесла ему такой подарок. Софья, к этому моменту пресытившись семейной сценой, как-то погрустнела, поэтому Долманов-старший поскорее согласился со всем, лишь бы не терзать свою супругу, которая в этом споре приняла сторону пасынка. В итоге решили, что Иван волен поступать, как ему заблагорассудится. Мужчина он уже взрослый, способен решать свою судьбу сам, а родители поддержат его при любом исходе. Разрыв с Татьяной случился куда более болезненным, но Ваня убеждал себя, что Поле сейчас еще тяжелее. Он лишился невесты, которую не любил, а она лишилась родственников, к которым была искренне привязана. И лишь осознание того, что по завершении всего этого кошмара, они смогут быть вместе с Полей, помогло мужественно перенести этот разрыв. Татьяна была великодушна и освободила Ивана от данного слова, едва лишь он попросил, и он тяготился этим великодушием. Было бы легче, если бы Таня накричала на него, обвинила в подлости, сделала еще что-то грубое. А так, в самой глубине души, Иван даже обиделся на девушку за то, как легко она от него отказалась … И все же, он не придавал этому особого значения. Переживал, но не впадал уныние, если нужно пережить этот позор для того, чтобы быть с Полин, он готов. Да и разве не счастье, что это произошло теперь? Как повернулась бы его жизнь, если бы он забыл о своей настоящей любви, загнал ее в дальний угол своей души? Чтобы она бы вырвалась потом наружу, когда он не будет этого ожидать, когда решит, что его счастье с Татьяной сложилось. Вот именно тогда он бы сломал их судьбы, а сейчас просто причиняет боль, которую она вполне в силах пережить.
Полина Сиверс: Сразу два невыносимо сложных с эмоциональной и нравственной точки зрения объяснения за один день – с Анной и племянницей, напрочь лишили Полин душевных и физических сил. Золовка вела себя нервно, сказала много неприятных слов в ее адрес, и все это графиня выслушала молча, не оправдываясь. Но не столько даже оттого, что признавала свою вину, сколько от внутренней душевной уверенности, что происходящее сейчас – единственно верный и правильный путь развития событий. И все же, разговор с Таней дался ей гораздо тяжелее, хотя девушка отнеслась ко всему внешне гораздо спокойнее, чем мадам Молчанова, которую более волновало то, какой скандал в свете произведет разрыв помолвки дочери и молодого Долманова. Она не устроила истерики – это было вообще несвойственно для спокойной и рассудительной Тани, но Полин знала, что к племянницу в полной мере характеризует поговорка о том, что тихие воды обычно бывают глубоки, поэтому и переживала за нее. - Я понимаю так же, что своим поступком навсегда перечеркиваю наши отношения, но это сильнее меня, - тихо объясняла она девушке, которая слушала ее, опустив глаза. – Возможно, когда-нибудь ты поймешь, о чем я говорю. Но, знаешь, не могу однозначно сказать, желаю ли испытать такую любовь тебе. Когда что- или кто-либо слишком сильно подчиняет твою волю, даже если это рабство самое сладкое из всех возможных, ты истощаешься. И чтобы… остаться собой, порой приходится брать у судьбы в долг: силы, энергию… А потом наступает момент, когда нужно платить по этим векселям. Вот и для меня он, кажется, пришел, но я не жалуюсь. Потому что теперь слишком счастлива. И дальше – пусть будет, что угодно. Вечером того же дня мадам Сиверс переехала от Молчановых в отель, где вскоре к ней присоединился Иван, так же покинувший отцовский особняк и снявший отдельные апартаменты лишь по настоянию Полин, не желавшей еще более скандализовать свет, и без того буквально обескураженный столь громким скандалом в двух почтенных петербургских семействах. Ведь помолвка Ивана и Танечки была одним из самых заметных событий последнего Сезона. И вот, всего через несколько дней, выясняется, что жених оставил невесту ради ее же тетушки! Поступок барона Доманова осуждали, но еще более судачили о той, ради кого он был совершен. Большинство столичных маменек имеющих собственных дочерей на выданье, в открытую проклинали Полин. Они и прежде недолюбливали ее за непохожесть и нежелание быть как все, вернее – как они, но тогда мадам Сиверс почти не давала поводов сплетничать о себе, появляясь в России слишком редко. Теперь же – предоставила, и какой! Увести жениха у собственной племянницы – ужасно! Чем не повод подвергнуть нарушителей моральных устоев общества остракизму, навеки изгнав их из своих рядов и забыв о существовании «паршивых овец»? Но всякий бойкот лишь тогда имеет смысл, если до него есть дело тому, кто ему подвергнут. Что же касается Ивана и Полин, то по всему выходило, что им на мнение света совершенно наплевать. Они вели себя так, словно ничего не произошло, появляясь вместе в присутственных местах, и были, словно невидимым плащом, защищены от шепотков и пересудов за спинами собственной любовью, которая светилась в каждом их взгляде. И все же, оба прекрасно понимали, что дальнейшее полноценное существование – во всяком случае, некоторое время, пока сплетникам не прискучит их обсуждать, - в России для них будет затруднено. Поэтому решено было ехать за границу, в Италию, где уже много лет прекрасно жила Полин. Но если для нее отъезд не представлял сложностей, то Иван по-прежнему оставался офицером, военным. Поэтому не мог так легко и надолго покидать Родину, когда ему это заблагорассудится. Впрочем, этот вопрос как раз находился в стадии решения. Иван решил подать в отставку и теперь ждал на то Высочайшего соизволения, а вместе с ним оставалась в Петербурге и Полин. Тем не менее, сборы их были в полном разгаре.
Иван Долманов: Никогда прежде Иван не думал о том, сколь сложным может оказаться покинуть страну офицеру. Оказалось, что в отставку подать он сразу не может, поэтому пришлось обратиться за помощью к отцу. Долманов-старший, высказав все свои мысли во время первого и единственного обсуждения решения Ивана, от дальнейшего участия в происходящем устранился - не порицал сына, но и радость особенную не выказывал, да и к чему бы? Вполне хватало собственных забот, кроме как следить за судьбой своего нерадивого старшего отпрыска. И все же, когда Иван обратился за помощью, Денис Брониславович пообещал, что сделает все от него зависящее. И дело, действительно, ускорилось. Возлюбленная же Вани лишь смеялась, наблюдая за его беготней по инстанциям, что, видно, Российская империя никак не может смириться с отставкой столь блестящего офицера. Такова была Полин, которая всегда и во всем находила смешное, а в Иване – более всего, но он был рад ее веселить. Пусть насмехается, если ей это доставляет удовольствие, к тому же насмешки ее, которые могли быть, как он знал, и очень едкими, теперь стали незлыми и очень ласковыми. Она очень любила его дразнить, а он всегда был готов ей поддаться. Даже в том, что они будут жить раздельно, пока не уедут из Петербурга. Ведь Иван так привык ожидать момента, когда им не придется расставаться по вечерам, что вначале даже был оглушен этой радостью – все время проводить рядом с Полин. При этом, когда попробовал вслух назвать ее своей женой, она отчего-то проявила недовольство. И произошла даже одна из тех часто случавшихся между ними небольших ссор, когда Иван все пытался добиться от Поли внятных объяснений, почему она не хочет выйти за него официально. В итоге Иван стал умнее, периодически он все же задавал Поле этот, уже ставший сакраментальным, вопрос, а она отвечала неизменным отказом, и на том разговор прекращался. Но он твердо решил, что будет изводить ее своей настойчивостью до тех пор, пока она не согласится, а Поля, видимо, настолько же твердо решила отказывать ему. Оба были уверены в упрямстве друг друга, но продолжали упорствовать. Зато ссориться перестали. Впрочем, даже и по прибытии в Италию отношения их не стали менее острыми. Периодически они ревновали друг друга, хоть оба и понимали, как беспочвенны и глупы подобные подозрения, но поделать с собой ничего не могли. Знакомые, появившиеся вскоре, утверждали, что синьор и синьора лишь случайно были рождены русскими, по духу же они истинные итальянцы. Но после этих безобидных, но горячих, ссор, оба были рады не менее горячим примирениям, потому что слишком остро чувствовали, что счастье их – чудо, редко выпадающее на долю простых смертных, и оба слишком боялись потерять друг друга. Может быть, со временем их отношения и станут более тихими и размеренными, но свежи еще были воспоминания о трудностях, которые пришлось преодолеть, чтобы остаться вместе, и боязнь расставания еще была сильна. Только все хорошее имеет свойство кончаться слишком скоро. Спустя непродолжительное время, Ване вдруг стало казаться, будто Поля им тяготится. Иногда она даже куда-то уходила из дома одна, ничего ему при этом не объясняя. А когда он, однажды, поинтересовался, где она была, вдруг обиделась, обвинив Ваню в том, что он не позволяет ей и шагу ступить без его позволения. В ответ он тоже обиделся, но виду не показал. Опасался идти на поводу своих чувств и не решался на новую ссору, боясь, что даст тем повод Поле оскорбиться и уйти от него совсем. В последнее время он стал подозрительным и аккуратным.
Полина Сиверс: - А ведь я предупреждал, что добром эта поездка не закончится! Но разве вы слушали меня, синьора?! Что же удивляться тому, что мы имеем теперь? – доктор Моранди сокрушенно покачал головой, откладывая в сторону свой стетоскоп и переводя взгляд на лицо пациентки. - Я приехала вовсе не для того, чтобы выказывать удивление, профессор, - голос ее звучал настолько спокойно, что синьор Джакомо очередной раз против воли поразился железной выдержке и умению этой женщины владеть собой. – Я просто хочу получить ответ на вопрос, который уже однажды задавала, но в тот момент знать ответ на него для меня было… менее важно, - последние слова графиня Сиверс выговорила после некоторой заминки. – Сколько времени у меня в распоряжении… Умоляю, только не пускайтесь в рассуждения, что все в руках Господа. Я в этом и не сомневаюсь, просто хочу знать, на что могу рассчитывать. - Синьора Паола! – в голосе доктора появились умоляющие интонации. – Но я, действительно, не могу знать этого наверняка. Аускультативная картина заметно ухудшилась, в сравнении с тем, что было после Вашего возвращения из России, однако не стоит терять надежду. Надо бороться… - А кто сказал, что я намерена сдаться без боя? И тем не менее. Месяц, полгода, больше? - Синьора, не мучайте меня вопросом, на который я не могу дать точного ответа, прошу Вас! Поймите, с этой формой туберкулеза можно – при рациональном лечении, конечно, прожить достаточно долго, а можно погибнуть от внезапно открывшегося легочного кровотечения за несколько дней. Все зависит от стечения обстоятельств и где-то даже Вашей удачливости. Простите меня, более точно сказать не могу. - Понимаю. Что же, благодарю за осмотр и советы. Выписывайте рецепты, я постараюсь следовать всем назначениям… Полин торопилась домой. В последнее время ей становилось все труднее объяснять Ване свои отлучки из дома в одиночестве. А два дня назад они едва не поссорились по-настоящему, когда он не без иронии заметил, что хотел бы уже, наконец, и увидеть результаты усилий модисток, которых его жена беспрестанно посещает. Полин возмутилась по двум причинам. Первая и основная – выказанное, хоть и завуалировано, недоверие и попытка контролировать ее. И второе – завидное и непобедимое Ванино упрямство. Она уже миллион раз просила его не называть ее своей женой. Иван в ответ обижался, видел в том проявление пренебрежения к себе и своим чувствам, не подозревая, как мучительно на самом деле Полине слышать это слово, понимая, что так и не случится в ее жизни момента, когда он смог бы с полным основанием обратиться к ней, как к законной супруге. Это было главной тайной Полин. Спустя несколько дней после возвращения из России она отправилась к доктору Моранди, из уст которого услышала подтверждение догадкам, посетившим ее еще в Петербурге. Болезнь прогрессировала. Действительно ли виной тому были ее участившиеся переезды из России и обратно, а также связанные с ними – и не только, волнения, либо просто пришло время… Так или иначе, ясно осознав, что век ее уже измерен, Полин четко осознала: Ивану об этом знать ни к чему. Проведав обо всем, он, конечно, не оставит ее – вспыльчивый, порой резкий и безрассудный, он никогда не был подлецом. Но нет ничего хуже, чем наблюдать, как из взгляда любимого мужчины, обращенного на тебя, уходит любовь и страсть, уступая место одной только жалости. Ведь то, во что она превратится вскоре, будет лишь жалкой тенью прежней Полин. Вскоре этот образ навсегда вытеснит из памяти Вани облик той, которую он полюбил. А следом придет и досада, что приходится тратить на нее лучшие годы своей жизни. И это будет уж совсем унизительно. Поэтому Полин решила скрывать все, пока это было возможно. А затем – сделать так, чтобы он ушел сам – раньше, чем догадается об ее болезни. Пока Полин с трудом представляла, как этого добьется. Ваня слишком умен, чтобы возможно было так легко им манипулировать. К тому же, за последние несколько месяцев изрядно повзрослел. Полин и прежде более поддразнивала возлюбленного его мальчишеством, чем ощущала это в поступках или поведении Ивана. Теперь же и вовсе порой забывала, что старше годами, чувствуя себя подле него – и в его объятиях маленькой девочкой. Она никогда не относилась в той разновидности женщин, что стремятся стать лидерами, управляла своей судьбой самостоятельно лишь по необходимости. И, встретившись с Иваном, с радостью отдала эти бразды в его руки, ни разу о том не пожалев. Но теперь пришло время отпустить его, заранее избавив от жизни с ощущением вечной вины – мнимой или истинной, не важно. Это и станет благодарностью за то счастье, которое он смог ей подарить. Со временем он поймет.
Иван Долманов: Иван снова пребывал в раздражении. Казалось, будто уже нельзя и вспомнить того времени, когда они с Полин просто любили друг друга без этой примеси недовольства и взаимных обид. В последнюю неделю их отношения и вовсе заметно ухудшились. И дело даже не в отлучках Поли, к которым Иван начал даже уже привыкать. Он вполне допускал, что у женщины могут быть тайны, не связанные с присутствием в ее жизни другого мужчины, о которых она не желает распространяться. И пусть проявляемое возлюбленной недоверие было ему неприятно, Ваня был готов его стерпеть. Но происходило нечто, более настораживающее. Просыпаясь ночью, он все чаще не находил Полин рядом с собой. Чаще всего она, впрочем, довольно быстро возвращалась в их постель, хотя и какой-то уставшей, но иногда отсутствовала гораздо дольше. В первые две ночи он осмелился поинтересоваться, отчего Полин проснулась. Волновался, может, ей приснился плохой сон, а она не желает его тревожить? Но Поля отчего-то сразу замкнулась, отвечала невпопад и какую-то глупость. Дескать, он должен понимать, что у женщин бывают свои тайны, которые с мужчинами не обсуждают. И тогда Иван просто покрепче прижал к себе возлюбленную, но впервые думал при этом совсем не о том, как приятно держать ее в своих объятиях. Вдруг почудилось, будто он чужой для нее, что Поля тяготится и им, его ласками. Потому, впоследствии, чтобы еще больше не обострять ситуацию, он и прекратил расспросы, видя, как они ей неприятны. Потому все чаще притворялся спящим, когда она возвращалась к нему ночами. Всего лишь старался продлить свое счастье. Ощущал себя преданным псом, который всегда чувствует, когда можно подластиться к хозяйке и получить лакомство, равно как и то, когда она не в настроении и может задать трепку вместо ласки. И вот она снова ушла, не сказав Ивану ни слова. А он поднялся из постели и сел на мягкий пуф рядом с ее столиком, заставленном какими-то коробочками, флаконами, баночками и шкатулками, предназначение которых Ивану было неясно. Но одно оно знал совершенно точно: Поля придает слишком большое значение некоторым мелочам. Вообще-то Иван считал ее очень умной женщиной, но когда речь заходила о некоторых вещах, возлюбленная вела себя очень глупо. Например, выгоняла его из комнаты, не позволяя смотреть, как ухаживает за собой. Возможно, боялась, будто он потеряет к ней интерес, если увидит это своими глазами? А он, действительно, желал это видеть, ведь было так приятно осознавать, что все ее ухищрения ради него одного! Но вот Поля выходила из своего будуара, и Иван замечал, что на щеки ее нанесен легкий румянец, а губы алеют чуть ярче. И вновь думал о том, как было бы здорово увидеть, как она наносила эту капельку краски на губы и растирала ее своим пальчиком, или даже самому помочь ей с этим ритуалом. Но она бы никогда ему этого не позволила. Впрочем, Иван и сам никогда не пытался прикасаться к вещам Полин, даже из интереса. Знал, она не любит этого. И лишь потому оставляет их на виду, что уверена – он никогда не сделает того, что ей неприятно. Теперь же, сидя в одиночестве, ожидая ее, смотрел на все эти немыслимые женские сокровища и думал, могла ли она вот так же красить свои нежные губы и для встреч с другим мужчиной? И вдруг с холодной ясностью осознал, что могла. И в этот же момент решил, что не сможет более сохранять мира в их доме, если они сейчас же с нею не объяснятся. То, что он испытывал сейчас, более не походило на ревность, что является естественным дополнением к любви. Ту ревность, которая не оскорбляет. - Где ты была? – Этот вопрос он произнес быстрее, чем успел подумать о том, как лучше начать сложный разговор. Полин вскинула голову, уловив в Ванином голосе новую интонацию. Он и сам удивился тому, каким жестким, оказывается, может с ней быть.
Полина Сиверс: Первым порывом было возмутиться. По какому праву, собственно, он желает это знать?! «По праву любящего», - ответило на вопрос разума сердце, болезненно сжимаясь от любви и жалости к нему, растерянному, ничего не понимающему, пытающемуся скрыть это гневом, который Полин, может, и заслужила, если, конечно, не знать всего, что с ней в последнее время происходит. Ваня не знал, значит и она заслужила. Поэтому, с трудом подавив новый приступ кашля, как назло именно сейчас стремящегося вырваться из ее груди, сделала вид, что смеется, подошла к нему, сидящему перед ее туалетным столиком напротив большого зеркала, и склонившись, обняла Ивана сзади за плечи, прижимаясь губами к темени, приглаживая поцелуями торчащие растрепанные прядки его волос. - Да здесь, недалеко, - чуть подтрунивая, проговорила она, наконец, в ответ на его вопрос. – С вечера спальню слишком жарко натопили, я проснулась от духоты и вышла в гостиную, там больше воздуха. Ответом ей было недоверчивое хмыканье, которое Полин тотчас же и передразнила, весьма похоже, надо сказать. И вот уже Ваня не смог сдержать улыбки, как не старался, обернулся через плечо, целуя ее в губы, а Полин, радуясь, что в очередной раз, кажется, сумела избежать нежелательного объяснения, страстно отвечала на эту ласку, одновременно перемещаясь на колени к своему возлюбленному. Впрочем, до конца отвлечь Ваню ей не удалось. Через несколько минут взаимных ласк, он все же мягко отстранился, взял в ладони ее лицо и принялся изучающее смотреть в глаза, будто хотел прочесть мысли. И Полин даже стало как-то не по себе под этим серьезным и проницательным взглядом без малейшей тени казалось бы только что туманящей его страсти. Стало вдруг понятно, что продолжения любовных игр сегодня больше не будет, а что же будет? Полин глубоко вздохнула и, слегка тряхнув головой, высвободила лицо, отворачивая его к зеркалу, задумчиво глядя на собственное отражение. В свете всего лишь нескольких горящих сейчас в спальной свечей темные глаза ее казались черными, особенно заметно контрастируя с бледностью щек. К счастью, в полумраке это было не слишком видно, и Полин смотрелась сейчас даже интересно. Однако в дневном свете уже было слишком очевидно, что болезненную бледность все труднее будет скрывать косметическими ухищрениями, маскируя их ружем и кармином. Прежде Полин не пользовалась ими, ведь, вопреки своему обычаю, природа от рождения щедро наделила ее, вдобавок к огненному оттенку локонов, яркими чертами лица – темными ресницами и бровями, красивым оттенком губ. Теперь же эти средства надежно поселились на ее туалетном столике, маскируя признаки болезни, как прячет одежда худобу, сменившую былую хрупкую утонченность: уже довольно долго Полин, смущаясь этого, не показывалась Ивану обнаженной, находя разные способы избегать этого под любым предлогом. Но не только из стеснения по поводу своей ускользающей красоты не допускала она его в свою уборную. Дело в том, что, исключая те моменты, которые Полин проводила вне дома, молчаливо заполучив себе право выезжать одной, почти все остальное время Ваня проводил подле нее. И Полин не находила мужества ему в этом перечить, хотя было сложно изображать себя, прежнюю. И лишь по утрам, когда они просыпались, появлялся «законный» способ уединиться, который Ваня, с неохотой, но признавал. Именно тогда она и извлекала из дальнего ящичка своего комода шкатулку, где находились приготовленные по рецепту доктора Моранди снадобья, которые и принимала – тайком от возлюбленного… Очнувшись от размышлений, которые нахлынули столь несвоевременно, Полин вновь сфокусировала взгляд на их с Ваней отражении и, вдруг, проговорила: - И все-таки, Ванька, ты чертовски красив! Скажи, ну зачем тебе такие длинные ресницы и такие синие глаза, а? Почему у меня нет таких синих глаз? – он посмотрел на нее удивленно, и спросил, отчего это Полин вдруг об этом заговорила именно сейчас и не говорила раньше? – А так… не хотела, чтобы ты зазнавался! – беззаботно улыбнулась Полин, протянула руку к туалетному столику, взяла из пудреницы лебяжью пуховку и пощекотала его нос. – У меня совершенно безумная идея, знаешь? Только обещай, что не убьешь меня сразу! Ну же – обещай! – сейчас она была прежней, той, кому Ваня никогда не мог отказать, поэтому он лишь кивнул, молча. – Я хочу немного подурачиться… Она поднялась на ноги и потянулась за одной из многочисленных баночек, тесными рядами заполонивших всю поверхность столика перед зеркалом.
Иван Долманов: Иван всегда знал, что Полин гораздо умнее его. И дело даже не в объеме знаний, а в житейской мудрости. Мужчины всегда проигрывалют женщинам в этой области, а у Полин была и вовсе грандиозная фора. И теперь, слушая комплименты, и не смея ничего сказать против, Иван понимал, что совершенно обезоружен ими. Разве можно кричать на ту, которая обходится с тобой так ласково и говорит такие приятные слова? Ведь грубость легко применить лишь в ответ на грубость. И все же Иван понимал, что если Полина продолжит вести себя с ним подобным образом, очень скоро между ними произойдет очередная ссора. А пока он просто позволил Поле делать с ним то, что она считает нужным, или смешным… - Ты с ума сошла? – Ваня попытался увернуться от мягкой пуховки, которой Поля щекотала его нос. Но она проявила настойчивость, и тут же, вместо носа, попала ему в щеку. Иван брыкался, пытался увернуться, но Поля, хохоча, ловила его лицо в свои ладони, и продолжала начатое. И пусть он заранее дал согласие на все, что она ни потребует, но сдаваться без боя было не в его правилах. - Поля, милая, оставь эти женские штучки! – А она уже щекотала его ребра своими пальчиками, и Иван, который никогда не боялся щекотки, заходился хохотом. В конце концов, он сдался. И Поля, вновь принялась сосредоточенно рассматривать его лицо, что-то прикидывая, над чем-то размышляя с очень важным видом. Вскоре в дело вновь пошла ее пуховка. Иван морщился, щурился, хихикал, но Поля всякий раз одергивала его, как разбаловавшегося мальчишку, и продолжала творить что-то немыслимое с его лицом. А после того, как закончила с пуховкой, взяла в руки нежную беличью кисть и прошлась ею по его векам. Иван невольно зажмурился, и Поля снова велела ему, чтобы не дергался, сидел спокойно и не зажмуривал глаза. Потом разрешила посмотреть на нее, и взяла в руки какую-то баночку. - Что в ней? – Полина, молча, чуть наклонила ее в сторону Вани. Содержащийся внутри порошок был красивого красного цвета, и, видимо, наносился если не на щеки, то на губы. Иного применения ему на лице Иван представить не мог. - А в других баночках что? – Поля сказала, что всему свое время. Но любопытство уже настолько охватило Ивана, что он впервые начал без спроса брать все, что попадалось в руки и раскрывать, рассматривать, нюхать... Полин пыталась помешать ему в этом, и у них снова возникла маленькая потасовка. Вскочив с его коленей, она пыталась столкнуть Ваню со своего пуфа, он смеясь сопротивлялся, продолжая хватать то один пузырек, то другой, избегая, однако, хрупких стеклянных флаконов, которые могли разбиться. И вдруг его внимание привлекла шкатулка в глубине открывшегося в ходе их борьбы шкафчика. Быть может, Полин хранит там что-то, что имеет для нее особую ценность? Например, его письма. Это было бы очень приятно. Охваченный азартом, Иван и не заметил, что веселье Полин перестало быть искренним ровно в тот момент, когда он проявил интерес к этой шкатулке. И теперь его возлюбленная выглядела весьма встревоженной, совершенно всерьез пытаясь не позволить ему добраться до нее. Ловко увернувшись, Иван все же схватил шкатулку, и отскочил в сторону, чтобы Поля не смогла сразу поймать его. Когда же открыл Полин ларчик, то никаких писем там не обнаружил, увидев внутри лишь какие-то флаконы, которые очень мало походили на те, что стояли на ее туалетном столике. Выбрав первый попавшийся, он открыл его и осторожно понюхал, ощутив резкий лекарственный запах, столь мало похожий на ароматы других снадобий, которые Полин показывала ему перед этим. Недоуменно обернувшись к ней, желая услышать пояснения, он поинтересовался: - Поля, что это? – и вдруг, увидев, как изменилось выражение ее лица, ощутил острое чувство вины, будто сделал что-то недостойное, что-то мерзкое. Он уже жалел, что полез в этот ящик, взял эту шкатулку. Ведь им было так весело, так хорошо, пока он снова все не испортил! Но задав вопрос, Иван был намерен услышать ответ. В конце концов, что такого могло храниться в этом ящике, чтобы Поля настолько хотела бы это скрыть от него? Может, там просто настойка от бессонницы или лекарство, необходимое женщинам, когда они испытывают недомогания. Мужчинам об этом говорить не положено, но он же не просто посторонний мужчина! Он Полю любит, и все, что касается ее мыслей, чувств и здоровья, касается и его тоже. Так почему же ей вздумалось стесняться или стыдиться его?
Полина Сиверс: После того, как согласие на «безумство» было получено, Полин еще несколько секунд расхаживала с пудреницей и пуховкой в руках вокруг сидящего на пуфе Вани, словно художник вокруг мольберта, на который водружен пока пустой холст. А сам он, тем временем, лишь ухмылялся и крутил головой, стараясь не выпускать ее из поля зрения – вероятно, на всякий случай. Наконец, приступила к созданию своего «шедевра», категорически запретив Ивану оборачиваться в сторону зеркала: - Не мешай мне! – заявила Полин чуть капризно и легко стукнула его, то и дело пытающегося вновь заключить ее в объятия, кисточкой по носу, на что Ваня принялся обиженно хныкать, манерно хлопая, своими длинными ресницами, чем изрядно насмешил ее. Тем не менее, прекратить «издевательств» над мужественностью возлюбленного Полин и не подумала даже после этого, а он покорно терпел, время от времени лишь слабо сопротивляясь, но при этом, стараясь как бы ненароком позволять себе в отношении нее некоторые шалости, весьма определенно указывающие на его принадлежность к сильному полу. И это превращало творящееся между ними действо в род пикантной игры для двоих. Впрочем, когда Полин, наконец, разрешила Ивану посмотреть на свое отражение, обоих охватил приступ неудержимого хохота. И обо всех любовных играх было на время забыто, потому что невозможно было без смеха посмотреть друг на друга. Иван немедленно потребовал умыть его, она отказалась. И тогда, заявив, что раз он теперь тоже дама, то должен научиться разбираться в косметике не хуже Полин, Ваня принялся хватать все попадающиеся ему под руки банки и пузырьки с ее туалетного столика, прекрасно зная, как ей не понравится, что он сует в каждую из них свой симпатичный нос. Полин, то ли в шутку, то ли всерьез, пыталась отогнать его прочь, между ними завязалась веселая потасовка, в ходе которой кто-то случайно задел дверцу нижнего шкафа, из-за чего она приоткрылась, и Иван увидел в глубине тот самый палисандровый ларчик с лекарствами, который Полин давеча утром почему-то забыла убрать на место, в комод. Издав торжествующий возглас, словно кладоискатель, который, наконец, нашел главное сокровище, он потянулся за шкатулкой, со словами, что тут она, верно, прячет основной секрет своей красоты, и сейчас он его узнает, Ваня схватил шкатулку прежде, чем Полин успела запретить ему это делать. - Не валяй дурака! Отдай, там ничего существенного… - она продолжала улыбаться, но улыбка сделалась несколько натянутой. Иван, тем временем, уже раскрыл ларчик и недоуменно разглядывал находящиеся внутри него темные склянки с ее лекарствами от чахотки и кучку упакованных в аптечную бумагу порошков. - Ну… хорошо, ты прав, - проговорила Полин и вздохнула. – Ты прав, Ваня. Это – главный секрет моей красоты, средства, при помощи которых мне удается… поддерживать молодость. И я… не хотела бы, чтобы ты знал, что я ими пользуюсь. Теперь ты удовлетворен? – не без вызова добавила она, глядя прямо ему в глаза.
Иван Долманов: - Вполне! - Иван смутно ощущал, что-то не вязалось друг с другом с словах Полины. Может, даже не в самих словах, а в ее настрое, в том, как она их произнесла, и как вдруг погрустнела. Ведь показывала же она ему только что другие кремы, которые служили вроде бы все той же цели: сохранять ее красоту и молодость? С чем же связана эта перемена? Уж не с его поведением, это точно. Если бы Поля была обижена или разозлена, то верно, залепила бы ему оплеуху, накричала, но не была бы напугана. - Ну раз для красоты, то и мне не помешает! – Иван откупорил склянку и приложил ее к губам. Жидкость внутри была горьковатой и противной на вкус. Тут же вспомнились снадобья, которыми его лечила Соня, после того, как они с отцом провалились в полынью. Полин наблюдала за его действиями с совершенно явным ужасом, а Ваня, тем временем, преспокойно взял вторую склянку, приготовившись выпить еще и ее, но в этот раз она успела ему помешать. Подлетела и выбила из его рук пузырек, который тут же разбился вдребезги, оставив на полу липкое пятно неопределенного цвета. - Поля, зачем? Могла бы просто сказать, чтобы я положил их на место. Теперь, того гляди, еще порежешься, – Иван поймал возлюбленную в свои объятия и прижав ее к себе, сел на кровать. А она по-прежнему выглядела растерянной и казалась такой несчастной, что, наверное, стоило бы ее пожалеть и перестать допрашивать, но Иван решил, что уж лучше выяснить все теперь. Ведь было совершенно ясно, что вовсе это никакие не средства «для поддержания молодости»... - Зачем тебе эти лекарства? – Полина молчала и ему пришлось еще раз повторить свой вопрос. – Ты же знаешь, что можешь все мне рассказать. Даже если это лекарство от каких-то женских болезней, о которых Полина не желала говорить, он все равно хотел услышать подтверждение из ее уст. К тому же, не давала покоя ассоциация с собственным лечением. Внезапно Иван понял, что Полина пыталась скрыть от него вовсе не любовников, а именно болезнь. Может, думала, что прояви она физическую слабость, и он решит, что во всем виноват ее возраст? Иван часто слышал от женщин, что мужчины любят молодых и сильных, что было настоящей глупостью. И вполне в ее духе было прогнать его прочь, желая освободить от обузы, то есть себя, - из благородства. Только не понимала она, глупая, что лучше жизнь полная трудностей, чем жизнь, в которой нет смысла. Ведь, недаром же сказано в клятве: «быть вместе и в здравии, и в болезни». Поэтому теперь Иван был даже гораздо решительнее настроен, наконец, добиться от Поли согласия на брак. Следовало жениться на ней уже хотя бы затем, чтобы на вполне законных основаниях требовать отчета о ее самочувствии и самому следить за ее здоровьем.
Полина Сиверс: Прижимаясь щекой к его теплому плечу, Полин задумчиво смотрела на уже начавшее подсыхать вязкое пятно отхаркивающей настойки, разлитой среди мелких осколков стекла на полу, и молчала, в то время как Ваня отчаянно уговаривал ее, наконец, довериться ему. И видит Бог, этого больше всего хотелось теперь ей самой – и не хотелось одновременно. Другая мысль, свербевшая сознание, была и вовсе иррациональна. Это и не мысль была даже вовсе, а одно слово: «почему». Почему все в ее жизни происходит именно так? Почему она встретила Ивана так поздно, почему этого не произошло хотя бы на несколько лет раньше, тогда у них было бы главное – время. Которого теперь, Полин это чувствовала, несмотря на уверения докторов, оставалось не так много… - Ты, действительно, хочешь знать? – он закатил глаза и покачал головой: «Сколько же можно спрашивать об этом?!» - Ну, хорошо… Помнишь, еще в России я немного простудилась? А у меня с детства слабые легкие и даже одно время подозревали чахотку, впрочем, потом все долго было благополучно, и вот снова этот кашель. Забеспокоившись, я обратилась к доктору. Он сказал, что ничего особенно страшного не произошло, но назначил при этом кучу порошков и целый ящик всяких капель и настоек, строго-настрого приказав все это принимать. Ты же знаешь, как доктора любят перестраховываться? – улыбнулась она. – Все вместе это производит такое впечатление, что сразу начинает казаться, будто бы я уже завтра умру. Поэтому, чтобы лишний раз тебя не тревожить, я и решила, что лучше убрать все эти лекарства с глаз подальше. Вот и вся «страшная тайна графини Сиверс». А ты-то себе навоображал, да? Полин тихо рассмеялась и поцеловала Ваню в нос. - Господи, ну что со мной может случиться такого страшного, милый? Конечно, я уже не так молода, но все еще довольно крепкая старушка…
Иван Долманов: - И зачем ты скрывала? – Ваня посадил Полину на кровать, а сам позвал горничную, чтобы та собрала осколки с пола. Горничная недоуменно уставилась на него, видимо, в очередной раз решив, что синьор с синьорой окончательно лишились разума. Иван вдруг спохватился, что его внешний вид не располагает к серьезным разговорам, и пошел в ванную комнату, чтобы смыть все результаты Полиного труда, после чего стал ждать ее в гостиной, куда и попросил ее спуститься. Когда дорога к выходу была очищена от опасного стекла, Полин вышла к Ивану, и они продолжили начатый разговор. - Поль, я знаю, сколько тебе лет, не надо думать, что я живу с твоим возрастом. Я живу с тобой такой, какая ты есть. И люблю я тебя именно такой. Иначе не стал бы предлагать тебе стать моей женой. Я до сих пор хочу этого, и даже сильнее, чем раньше, – настаивать на своем предложении Иван собирался до того момента, пока она не согласится. – То, как мы живем - нехорошо, ты понимаешь? Это противоречит и человеческим законам, и законам Божьим. Мы живем во грехе, и все наши ссоры исходят лишь из этого. Мы пытаемся друг друга обманывать, говоря, что и без того принадлежим друг другу, но это не так. Дошло даже до того, что ты не желаешь волновать меня своей болезнью! Поля, даже незнакомые люди помогают друг другу, а ты отказываешь мне в желании тебе помочь! Мне, человеку, которого, как ты говоришь, любишь, и которому доверять должна более всех остальных. Поля, нам необходимо обвенчаться, понимаешь? Это не прихоть моя, это необходимость, – Иван намеренно не подходил к ней, в манере Полин было отвлекать его ласковыми речами, кокетливыми увертками. Но теперь, кажется, и сама она поняла, что этот номер больше не пройдет, что он наконец-то принял решение и сопротивляться ему бесполезно. Иван уже не пытался уговаривать ее, он ставил перед фактом, более того, если Полин не желала оскорбить его, она должна была согласиться на венчание. Он не оставил бы ее в любом случае, но смог ли уважать так, как пока еще уважает? Ведь положение любовницы оскорбляет ее в его глазах. Полина продолжала молчать. Иван положил руки на стол и тяжело вздохнул. Этот разговор давался ему непросто. Меньше всего он хотел бы говорить то, что говорил ей сейчас. Неужели никогда у него не будет по-настоящему, как у нормальных людей? Просишь девушку стать твоей женой, и она соглашается... - Ты измучила меня, Поля. Я устал думать, куда ты ушла, когда ты ничего не хочешь объяснять. И устал гадать, когда ты вернешься, если вообще вернешься. Устал.
Полина Сиверс: Внешне внимательно слушая Ваню, Полин размышляла отчего-то о предметах отвлеченных. Например, о точности наблюдения о том, что в парах с большой разницей в возрасте младший всегда кажется взрослее, а старший – моложе ровесников. Уж она-то знала это наверняка – с обеих, причем, сторон, потому что муж ее был человеком зрелым… Какая странная ирония судьбы: первый мужчина был старше, а последний – много моложе, почти мальчик. Впрочем, за последнее время Ваня сильно повзрослел. Нет, не внешне. Даже когда они только познакомились, он вовсе не производил впечатления юнца. Однако именно в последние не месяцы даже – недели, что прошли после их отъезда из России, он окончательно превратился в мужчину – сильного, своенравного и желающего подчинить своей воле ее, Полин. Вот только беда в том, что пытаться подчинять – всегда было самым нерациональным способом чего-либо от нее добиться. В душе Полин извечно жил мятежный дух противоречия, восстающий всякий раз, когда кто-то пытался управлять ею. Много раз в жизни это создавало для нее трудности, иногда – помогало. Теперь же она и сама не знала, куда, в конечном счете, придет, но прежде, чем успела это как следует обдумать, вскинула взгляд на Ивана и тихо проговорила: - Ну что же, в таком случае, нам придется расстаться, - он открыл рот, чтобы что-то сказать, но Полин качнула головой, останавливая его. – Нет, я не гоню тебя! Я по-прежнему люблю тебя и хочу быть рядом всегда. Но манипулировать собой, заставлять делать что-либо не по объективной причине, а лишь для того, чтобы избавить тебя от ревности и неуверенности в себе – я не позволю. Ваня, у тебя нет никаких причин сомневаться в моей любви, кроме собственных домыслов, которые ты лишь прикрываешь высокими рассуждениями о нравственности и воле Божьей. И я даю тебе выбрать. Либо ты принимаешь мое право жить так, как я считаю нужным – рядом с тобой, разумеется, отдавая тебе все, что у меня есть. Либо остаешься при своем мнении – но без меня. Прости, но я тоже устала тебе это объяснять, поэтому давай просто расставим точки над i…
Иван Долманов: - Это я тобой манипулирую?! – У Ивана от возмущения перехватило дыхание. Если это попытка манипулировать, то он вообще перестал понимать что-либо в этой жизни. – Я разве многого прошу? Всего лишь узаконить наши отношения. Это так много? Неужели для тебя настолько оскорбительно назваться моей женой? Ты, верно, рехнулась, раз предлагаешь мне такую сделку! Да ты и отношения наши умудрилась превратить в сделку! Вбила себе в голову черт знает, что! Ведешь себя со мной, как с собачонкой, которую можно приласкать, когда будет настроение и пнуть, когда она будет неугодна. И знаешь, что? Я довольно пытался вести себя благородно, давал тебе свободу. Женщинам свобода не нужна, они от нее становятся взбалмошными дурами. И теперь я буду ставить условия и диктовать, что и кто будет делать. И начну с того, что жить с тобой, как с любовницей, я не буду, но и уходить я не собираюсь. Более того, можешь даже не надеяться сбежать от меня. Поняла? Иван и прежде позволял себе резкие высказывания в моменты ссор, но никогда в настолько жестком тоне. Ему казалось, будто разговоры в таком стиле могут оскорбить Полю, но теперь он просто не знал, как с ней разговаривать. И пришел к выводу, что если позволит ей и дальше диктовать свою волю, то она вскоре вовсе перестанет уважать его и прислушиваться к его мнению хоть сколько-нибудь. Ивана удивляло, как смог он так безоглядно полюбить женщину, подобную Полине? Стоило только стать чуть мягче и добрее, как она начала этим пользоваться. Да если б отец узнал, сколько всего он позволяет Поле, то высмеял бы его и назвал тряпкой. И правильно бы назвал! Может, впервые в жизни Иван подумал, что строгость отца имела под собой серьезные основания. Его Полине была в полной мере присуща одна из характерных черт русского характера - способность тем сильнее мучить другого, чем больше ты его любишь. В ее любви к нему Иван не сомневался нисколько. И все же сейчас Иван был по-настоящему взбешен, наблюдая, как она сидит перед ним, словно оскорбленная невинность, да еще и отчитывает за то, что он не хочет обращаться с ней, как с любовницей, а желает дать ей свое имя. Такое ощущение, что она просто выжила из ума.
Полина Сиверс: Во взгляде Ивана, устремленном на нее, промелькнуло какое-то странное выражение, он покачал головой, ухмыльнулся, а потом, вновь резко сделавшись серьезен, судорожно выдохнул, видимо, пытаясь вернуть себе спокойствие. Однако вышло не слишком. Вообще, у Полин сейчас было легкое ощущение дежавю. Слишком похоже на сцену их расставания в Петербурге. И в то же время – совсем по-другому. В тот момент Полин испытывала глубочайшее чувство вины, потому покорно принимала Ванины упреки, сейчас она сердилась на него – и тоже на вполне законных основаниях. - Да, Иван! Это ты мной манипулируешь! – медленно, с акцентом на каждое отдельное слово проговорила она, наконец, выслушав его долгую обвинительную речь. – А еще несешь какую-то несусветную ересь. Да ты только послушай себя самого: «не буду жить с тобой, как с любовницей, но и уходить не собираюсь»! И кем же ты намерен стать для меня в этой «новой жизни»?! Нервно рассмеявшись, Полин прошла по комнате взад-вперед. К раздражению, которое она испытывала, добавилась легкая примесь растерянности. Иван вел себя слишком непредсказуемо, и ей это совсем не нравилось. Вновь остановившись прямо напротив него, Полин взглянула ему в лицо. - Ваня, ты сам не понимаешь, чего требуешь! Утверждаешь, что любишь меня такой, какая я есть? А что, если пройдет совсем немного времени, и я уже не буду такой? Что ты скажешь тогда, когда я перестану быть для тебя привлекательной, как женщина, когда превращусь в жалкое подобие себя нынешней? Разве не пожалеешь ты – хотя бы и на миг, только в душе, даже не высказывая этого вслух – о том, что связал свою жизнь со мной? И не просто связал, а дал клятву? Сможешь ли ты примириться с моей немощью, когда сам будешь во цвете лет и желаний? Господи, да ведь это произойдет уже так скоро, что и оглянуться не успеем… - она осеклась, и отвернулась, прикрывая губы руками, понимая, что в запале почти что выдала себя. Однако спустя пару мгновений лихорадочных поисков, кажется, все-таки нашла способ выкрутиться, отвлечь его от не к месту сказанных слов, пусть и провоцируя новую вспышку гнева. - Думаю, ты переоцениваешь свои силы, Иван. «Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны»...
Иван Долманов: Ярость клокотала в груди Вани, он уже и впрямь ненавидел Полю. Хотя в ее словах имелась доля правды, сейчас она была вовсе не такой, как прежде. И Иван готов был задушить ее, но, к счастью, научился владеть своими чувствами в необходимой мере. Всего мгновение назад с ним случилась еще одна перемена. Ранее несвойственная жесткость характера словно вдруг укоренилась в нем. И теперь, даже любя, Иван начал относиться ко всему с некой дозой цинизма. Так он чувствовал себя сильней и более защищенным. Он слишком хорошо теперь знал, как умеет Поля ломать чужие судьбы «во имя любви и благородства». Поэтому жизнь с ней напоминает больше войну, в которой нельзя позволить себя уничтожить и растоптать. Как ни удивительно, но только так ему и удалось добиться от Полины хоть нескольких слов, способных прояснить ее очередную блажь. И жестокость, спровоцировавшая ее на откровенность, хоть и не полную, вдруг себя оправдала. Он и прежде замечал, что некоторые люди любят, когда ими управляют, а теперь окончательно в этом убедился. Но эти размышления Иван все же решил оставить на потом, а пока у него внезапно возникло странное ощущение, что он знает, отчего Поля ведет себя именно так. Это было похоже на головоломку, на ребус, когда нужно лишь правильно сложить кусочки мозаики, чтобы увидеть картинку в целом. И Полин страх, и это движение руки к лицу, которое Иван не видел, но мог угадать, убедило его в правильности догадки. Она скрывала от него свои походы к врачу, ни словом не заикнувшись о болезни. Потом он нашел в ее столике лекарства, которые она тоже почему-то от него прятала... Разве так ведет себя человек, у которого обнаружили лишь легкую простуду, как она это объяснила? И нужны ли легко простуженному такие частые визиты к врачу? А еще в последнее время она сильно похудела и была необычно бледна. Да и прежде он часто слышал еще от Тани, что Полин живет большую часть времени в Италии потому, что климат этой страны ей полезен. - У тебя чахотка? – Иван даже не обратил внимания на слова, которые должны были его уязвить. Он корил себя за то, что не подумал об этом раньше. Был уверен, что любит, а сам не замечал очевидного. Думал, что знает ее, но не сумел догадаться, что Полин настолько упорно станет скрывать от всех лишь то, что считает своей слабостью! Да ему ли не знать, что и агрессия у нее – лишь способ защититься и защитить! Он все это знал, а нет, так должен был догадаться, если и не сразу, то уж точно не за столько времени. Но вместо этого обвинял Полю в неверности. Как же, должно быть, ее оскорбляли эти подозрения! Любовь сделала его слепым глупцом, а должна была даровать мудрость. Лишь теперь Иван вполне осознал смысл изречения, что ослепляющая любовь – проклятье. Любовь не должна ослеплять, любовь должна пробуждать разум и душу.
Полина Сиверс: Ну, вот и все. Произошло именно то, чего Полин более всего опасалась и чего не хотела сильнее всего. Но запираться дальше, отрицать очевидное было глупо. Кроме того, она вдруг почувствовала, что слишком устала бороться в одиночку. Пусть случится то, чему суждено произойти… - Да, - тихо откликнулась она в ответ на его короткий вопрос. Как странно, только что они изливали друг на друга целые потоки красноречия, однако, когда дошли до главного, слова у всех внезапно иссякли. Повисла продолжительная и томительная пауза. Эта тишина, словно холодный ветер в распахнутое настежь окно, ворвалась внутрь комнаты и вмиг остудила бушевавшие здесь совсем недавно страсти. Полин, которая, после сделанного не по своей воле признания, избегала смотреть в лицо Ивану, зябко поёжилась и обхватила себя за плечи, упорно разглядывая тысячу раз виденный ею прежде узор на шелковых обоях собственной гостиной. Озноб ее все не проходил, и Полина не могла понять, то ли это от нервов, то ли следствие ее болезни, а может – того и другого сразу. Наконец, Иван пошевелился, и она невольно обернулась на шум, тотчас же встретившись с ним взглядом. - Не смей! – воскликнула она. – Не смотри на меня так! Не надо жалеть меня, ну… пожалуйста! – последнее прозвучало совсем отчаянно, и внезапно из груди Полин вырвался громкий всхлип, пытаясь сдержать который, она вновь прижала ладони к губам, точно это могло ей помочь. И в ту же минуту, словно опомнившись, Иван подлетел к ней, обнимая – укутывая в объятия, прижимая к своей груди, целуя ее волосы и шепча что-то бессвязное. Но это было лучшее из всего, что он мог сказать или сделать для нее сейчас.
Иван Долманов: Возможно ли было объяснить Полин, что Иван жалеет теперь вовсе не ее, а о потерянном времени? О времени, что они провели врозь, когда Поля решила оставить его. И времени, которое они вместе должны были употребить на лечение, а не на выяснение, куда она ходит и почему не желает за него замуж. Еще более он не понимал ее нежелания выйти за него. И тут уже Полин собственный аргумент, что отношения их не изменятся, если они обвенчаются, обращался против нее же. Какая, в таком случае, разница и для нее, поженятся они или нет, если Иван не покинет ее в любом случае? Иван шептал ласковые слова, ему приходилось делать это довольно часто, и теперь он, даже не задумываясь, произносил их, тем не менее ощущая и веря в каждое сказанное нежное слово. Но все же не было таких слов, чтобы они могли передать всю его любовь к Поле, убедить ее принять его предложение хотя бы теперь. Понимал ли Иван всю серьезность произнесенного диагноза, сказать было сложно. Скорее всего, понимал, но не верил, и не допускал даже мысли о неблагоприятном течении болезни. Боялся говорить об этом и успокаивать Полю, уверяя, что она обязательно поправится. Он сам в это верил, но стоило этим словам слететь с его губ, как Полина обязательно обвинит его в жалости, которую не желает от него принять. Несмотря на свою полную неопытность в подобных ситуациях, Ваня чувствовал, что он может оказывать ей лишь молчаливую поддержку. - И все же, выходи за меня замуж? – он коснулся губами ее виска, обнимая за плечи не как больную, но как горячо желанную любовницу. Казалась, этого вопроса Поля ожидала сейчас менее всего. Карие глаза от слез стали практически черными. Ваню часто удивляло, что слезы, столь негативно влияющие на внешность всех женщин без исключения, лишь придавали Полиному образу беззащитности и хрупкости. – Красивая… - прошептал он ей на ухо, пока она еще не успела ответить на вопрос.
Полина Сиверс: Несмотря на слезы, все еще душившие ее, Полин не смогла сдержать улыбки, когда, отняв лицо от плеча Ивана, посмотрела на него и проговорила, качая головой: - А ты – упрямый! Какой же упрямый и настырный мужчина мне достался, боже мой! Ну, зачем я тебе, скажи?! – ответом был еще один поцелуй, теперь в губы. И оба, вероятно, могли чувствовать солоноватый привкус еще не просохших до конца слез Полин, хотя сама она уже вполне владела собой, впервые в жизни не укоряя себя за продемонстрированную кому-либо собственную слабость. И впервые за долгое время ей вдруг стало так легко, точно вместе со слезами наружу вылились сомнения и страхи, которые днем она еще могла побороть. Но ночами, вместе с приступами мучительного кашля, чувствуя приближение которых, Полин и убегала из их с Иваном спальни, они терзали ее душу. Теперь же, когда Иван знал о ней все, Полине, в самом деле, начало казаться глупым собственное поведение до сегодняшнего дня. И она решила для себя больше никогда не обманывать его, ни в чем. - Нет, Ванечка, не выйду. Если я, действительно, настолько тебе дорога, прими мое решение. Ну, хочешь, считай это моей странностью? Я ведь имею право на странности? А еще я хочу предложить тебе пари…
Иван Долманов: Стоило Полине успокоиться, и все снова стало по-старому. Он делал предложение, она отказывалась. Спрашивала, зачем нужна ему, видимо, из чистого кокетства. Ну не могла же она действительно не понимать, зачем ему нужна? Уж столько было об этом сказано! И все же каждый раз ей удавалось прибавить что-то новое к уже знакомым словам. Вот и на этот раз она придумала какое-то пари. - Опять что-то задумала... Признайся, опять оставишь меня в дураках, будешь морочить мне голову, да?– сказал Иван, вытирая с лица Полин невысохшие слезы. Он уже понял, что она приняла какое-то решение, и теперь пытается преподнести его в той форме, которую он сумеет принять. Это, как наживка для глупой рыбы. К своему неудовольствию, он слишком часто попадался на ее крючок, но в этот раз решил быть как можно осторожнее с ответом. Поля выдерживала паузу. - Я внимательно тебя слушаю. Оглашай все условия своего пари, – Иван разрешающе махнул рукой. И улыбнулся собственной глупости. Ведь столько раз он давал себе обещание даже не вникать в суть ее новых безумных идей, но был слишком азартен. Поля тоже была азартна. И их итальянские друзья часто шутили, что порознь, они обыкновенные мужчина и женщина, а вместе – уже пари.
Полина Сиверс: Ваня улыбнулся ей, и Полин вздохнула с облегчением: он не сердится! Это глупое, ничем необъяснимое упрямство с ее стороны довело бы кого угодно, а уж тем более его – дерзкого, горячего. Но, видимо, любовь была в нем сильнее. Она не ошиблась. Ровно так же, как оказалась права и в другом. Изучив характер своего возлюбленного достаточно, чтобы узнать, насколько он азартен, Полин, тем не менее, никогда особенно не стремилась пользоваться этим в своих интересах. Разве что по каким-то мелочам, когда, подтрунивая, затевала с Ваней очередной спор, развлекавший их обоих, но никогда не приводивший к серьезным ссорам. Теперь же ей всерьез было необходимо, чтобы он согласился, несмотря на то, что внешне Полин сохраняла даже немного игривый тон. - Это касается того, как мы проведем зиму, любимый, – Ваня непонимающе приподнял брови. – Я имею в виду, что Неаполь, конечно, славный город, но зимой здесь невероятно скучно. Поэтому я предлагаю нам с тобой отправиться в Париж. Там же мы встретим Рождество, если поторопимся с отъездом. Наше первое Рождество вдвоем, Ванечка, - «Хотя, скорее всего, оно же и последнее», - мысленно добавила Полин, но улыбка все так же цвела на ее губах, а глаза радостно блестели предвкушением удивительного путешествия. – Я давно мечтала провести зиму в Париже, но не было случая. Ты же не откажешь мне в этой прихоти? Иван согласился, но все еще не понимал, о каком пари идет речь и, кажется, был сильно заинтригован. - А пари как раз напрямую связано с нашим грядущим приключением. Я хочу веселиться, хочу совершенно забыть о том, что больна, и хочу, чтобы ты не вспоминал о моей болезни. А чтобы было легче исполнить это, давай договоримся между собой, что каждый из нас, кто заговорит на эти темы, немедленно будет считаться проигравшим и обязанным исполнить любое, – какое его только ни попросят – желание другого. Со своей стороны я уже сейчас клянусь тебе в этом. А ты можешь мне это пообещать?
полная версия страницы