Дело, не сделанное вовремя, становится проблемой

Форум » Дальние страны » Дело, не сделанное вовремя, становится проблемой » Ответить

Дело, не сделанное вовремя, становится проблемой

Ольга Черкасова: Место - Петербург, затем окрестности Гельсингфорса, поместье Хелми. Время - апрель-май 1834 года. Участники - Ирен и Алексей Черкасовы, Ольга Черкасова, Николай Елагин, Артур Блекни.

Ответов - 80, стр: 1 2 3 4 All

Ирен Гаяр: Все, что творилось вокруг последующие минуты, Ирен воспринимала поначалу, как кошмарный сон, морок, который нет никаких сил развеять. Когда граф Елагин скрылся в зияющем черном проеме двери хижины, из которого уже валом валил сизый дым, она невольно впилась ногтями в руку мужа и далее, прильнув к нему, стала неотрывно смотреть в ту сторону, ожидая возвращения Николя. Алеша стоял рядом молча, но Ирен не нужно было слов, чтобы понять, что беспокоится он теперь ничуть не меньше, чем она. И в этой напряженной тишине между ними было особенно отчетливо слышно, как гудит, пожирая дом, пламя, как трещит, ломаясь, дерево и лопаются со звоном стекла. Эти звуки, казалось, перекрывали все остальные. Тревожное ржание лошадей, привязанных на краю опушки, заливистый лай Ланселота, оставленного вместе с ними. Лишь один звук, казалось, перекрывал весь этот адский треск и шипение – стук их взволнованных сердец. Внезапно Алеша отстранился и, обращаясь к ней, что-то поспешно проговорил. Ирен машинально кивнула, не сразу уразумев – что именно он хочет сделать, а когда поняла, было поздно, муж уже взбегал на крыльцо дома. Прошло еще секунд тридцать, прежде, чем он вернулся туда вновь – не один, а вместе с Николя, которого Алексей нес на плече и Олей, которая вышла следом за ним – сама. Однако первый вздох облегчения, вырвавшийся у Ирен при виде этой картины, в ту же секунду перешел в испуганный вскрик – когда женщина увидела, что все платье ее дочери в крови. Впрочем, вскоре выяснилось, что пострадала вовсе не она, а граф Елагин. А далее Ирен даже не успела сообразить, в какой именно момент ее дочь, которая только что, вроде бы, рассказывала ей о несчастье, которое произошло с ним в доме, трепеща в ее руках, словно испуганный птенец, вдруг из маленькой пичужки превратилась вдруг в разъяренную фурию, едва не кинувшуюся на Алексея, когда тот посмел высказаться в отношении Елагина с большой долей сарказма. И все это теперь! В подобных обстоятельствах! Они ссорились по-русски, потому Ирен едва понимала суть того, о чем идет спор. Те мне менее, пару раз все же попыталась вставить слово, но Оля и Алеша были настолько поглощены друг другом и своей обидой, что, похоже, забыли обо всем на свете. В том числе и об ее присутствии. Впрочем, реальность вскоре напомнила о себе оглушительным треском. - Боже мой! - тихо произнесла Ирен, оборачиваясь и глядя на огромный полыхающий костер позади них. И, видимо, было в этом ужасающем зрелище нечто, что на минуту заворожило всех троих. Но едва первое потрясение миновало, как Алексей с Лелей вновь попытались накинуться друг на друга. - Да перестаньте же вы! Вы оба невыносимы в своем упрямстве! До того ли нам теперь?! Ее резкий окрик, казалось, несколько отрезвил спорщиков. Алексей тотчас притих и несколько виновато отвел глаза в сторону, а потом добавил, что Ирен права, и им всем пора отсюда убираться. Зарево пожара постепенно уменьшалось и становилось понятно, что на лес уже надвигаются сумерки, угрожая и вовсе вскоре обернуться непроглядной теменью. В то время как ему все еще было непонятно, каким образом они это сделают. И когда Алексей поделился с женою, которая как раз была занята тем, что укутывала вместе с дочерью Елагина в его же накидку, оставленную ей прежде, чем он ушел спасать Лелю, своими опасениями, она ответила: - Алеша, Блекни привез нас сюда в экипаже. Наверняка, здесь рядом должен быть какой-то сарай, где он его спрятал. Может быть, он не пострадал от пожара?- Алекс коротко кивнул, и тут же отправился на поиски упомянутого строения, а Ирен, тем временем, принялась успокаивать дочь, которая плакала над лежащим без чувств Елагиным, тщетно умоляя того очнуться.

Алексей Черкасов: За сложившимся в большой костер домом, действительно, находился сарай, в котором, как и говорила Ирен, обнаружилась еще пара лошадей, запряженных в черный фаэтон. Оба мужчины проявили чудеса недальновидности, совершено не подумав о том, как все они будут отсюда выбираться, ведь раненных могло оказаться даже больше, чем они имеют сейчас. Ругая себя за непредусмотрительность, Алексей вновь подумал и о Елагине, чувствуя при этом где-то внутри неприятное шевеление и легкие уколы совести, будто бы, и в самом деле, была в том, что случилось с Колькой какая-то его вина. А между тем, хоть и призывал он еще совсем недавно тому на голову кару небесную, но, все же, совершенно не ожидал, что проклятия эти воплотятся в реальность так скоро, да еще и в такой мере. Так что поделом ему, конечно… И все же, Черкасов предпочел бы поквитаться с Колькой сам, к примеру, еще раз хорошенько ему всыпав, да на том и успокоившись. Особенно теперь, когда понял, что тот, на самом деле, готов был пожертвовать жизнью ради его Оленьки. Да и сама она… Алексей вдруг поймал себя на том, что уже не ощущает прежней уверенности, что чувства его дочери к Елагину суть детская блажь и каприз. В конце концов, согласный на смерть в горящем доме, тот гнал ее от себя прочь, а она была готова разделить с ним его участь. И хоть в юности все чувства сильны и ярки, но не до такой же степени, чтобы расстаться с жизнью. Так что это уж была настоящая проверка! Устраивая Елагина внутри экипажа несколькими минутами позже, Алексей был предельно осторожен. Потом помог влезть в эту жуткую повозку и жене, а Ольга забралась туда сама, последней. Лошади, привязанные сзади, нетерпеливо перешагивали с ноги на ногу, Ланселота Черкасов захватил с собой на облучок. И вот, когда все было готово к отправлению, их процессия двинулась в сторону Хелми. Доехали туда достаточно быстро, примерно за полчаса, которые, впрочем, показались самому Черкасову очень долгими. Ведь всю дорогу он только и думал о том, как себя чувствуют его пассажиры. А еще в очередной раз упрекал себя за то, что ничего толком не подготовил, решаясь на столь опасное мероприятие. Ведь что стоило догадаться отдать перед отъездом распоряжение позвать врача, чтобы тот встречал их по возвращении. А теперь кто знает, чего будет стоить Кольке это промедление! Когда они наконец-то приехали домой, он все еще был без сознания. - Зовите врача, немедленно! – бросил Алексей кому-то из слуг, устремившихся им навстречу, внося Елагина в дом и укладывая его на кровать в спальне. Наблюдая затем, как с Кольки стаскивают грязную и мокрую одежду, он внезапно испытал странное ощущение. Почему-то казалось, что вместе с этими тряпками из его когда-то такого жизнелюбивого друга будто бы по крупицам уходит та самая жизнь, до которой он всегда был так жаден. Хорошо, что хотя бы Ольга этого не видит. Впрочем, и самому Черкасову вскоре стало слишком тяжело смотреть на мучения друга, осознавая, что помочь ему в данный момент он ничем более не может. Потому, постояв еще немного, он вышел вон из его спальни, предоставив Николая, заботам его слуг, на словах мотивируя это тем, что должен и сам, наконец, смыть с себя гарь, а также переодеться в сухую и чистую одежду до приезда врача.

Ольга Черкасова: Всю дорогу до Хелми Леля проехала, устроив голову Елагина у себя на плече и не выпуская его из объятий, то и дело прижимаясь губами к его волосам и едва слышно умоляя, чтобы он потерпел еще немного, что дом уже близко, и что как только они туда доберутся, все снова будет хорошо. Слышит ли ее Ник, девушка наверняка не знала, однако почему-то была уверена, что разговаривать с ним ей совершенно необходимо. Изредка она поднимала взгляд на Ирен, сидящую напротив, читая в ее глазах молчаливую поддержку и сочувствие. При этом, за все время, пока фаэтон не дернулся, останавливаясь возле порога дома, они вряд ли перебросились и парой слов. Да и кому теперь были нужны слова, что они могли изменить? Когда Алексей Кириллович распахнул дверцу, заглядывая внутрь и помогая выбраться наружу сначала Ирен, а потом – перехватывая из Лёлиных рук Елагина и унося его в дом, девушка тотчас же выпрыгнула следом, готовая побежать за ними, но тут Ирен, мимолетно переглянувшись с супругом, мягко, но неожиданно крепко удержала дочь за руку подле себя, сказав, что Лёле делать возле Николая Викторовича пока нечего. Что теперь им обеим будет лучше пойти и привести себя в порядок, пока то же самое проделает со своим хозяином Ниеминен, который, разумеется, уже был здесь, отдавая остальным слугам непривычно короткие и отрывистые распоряжения по-фински, отчего те бегали по дому с необычайной быстротой и расторопностью. И Лёля, на которую следом за неимоверным эмоциональным и физическим напряжением последних часов словно бы накатила какая-то апатия, почти безропотно позволила подошедшей к ним с матерью Эсси увести себя в собственную спальню, в то время как Ирен вновь взялась помогать кухарка Лииса, потому что других слуг женского пола в доме холостяка Елагина, как известно, не водилось, а своей постоянной горничной, из-за насыщенной в течение последних месяцев бурными событиями и переездами жизни, мадам Черкасова не держала… Доктор Койвисто прибыл из Гельсингфорса, когда на улице уже окончательно стемнело, после чего, уже заранее осведомленный о характере происшествия, сразу направился к своему пациенту. Как нетрудно догадаться по фамилии, был он родом из местных жителей. И потому из иностранных языков сносно владел лишь немецким, на котором из троих людей, вскочивших со своих мест в момент его появления в гостиной после долгого и тщательного осмотра раненого хозяина дома, столь же сносно могла говорить лишь мадам Черкасова. Ни Алексей Кириллович, ни Лёля этого языка не знали вовсе. Поэтому, после коротких фраз приветствия и объяснений, дальнейшие пояснения относительно состояния пациента она стал давать, обращаясь именно к Ирен, в то время как остальные члены ее семьи могли лишь напряженно вслушиваться в звучащую тарабарщиной с небольшой примесью знакомых, а вернее, похожих на знакомые из других языков, слов. После долгих и пространных объяснений, помолчав минуту, доктор Койвисто вздохнул и, разведя руками, добавил: - Ich tat mein Bestes. Wenn Count Nicholas Verwandten haben, dann würde ich empfehlen Sie kontaktieren sie heute. Für alle Gottes Willen. Aber wir müssen auf alles vorbereitet sein, Frau Irene…1 И Лёля, до того пристально вглядывающаяся в лицо матери, и потому сразу заметившая, как неуловимо изменилось его выражение после последней сказанной им фразы, тотчас вцепилась ей в руку и дрожащим шепотом спросила: - Что?! Что он тебе сказал? _____________________________________________ 1 - Я сделал все возможное. Если у графа Николая есть родственники, то я бы рекомендовал вам связаться с ними сегодня. На все воля Божья. Но мы должны быть готовы ко всему, фрау Ирене ...

Ирен Гаяр: Время имеет удивительное свойство превращаться то в мимолетные мгновения, то в тягучую субстанцию, подобную патоке, липкую и проникающую во все щели. И вот сейчас, когда они возвращались назад, оно перевоплотилось как раз в такое, густое, тягучее, почти физически осязаемое вещество, заполнившее пространство в экипаже, замедляя и размазывая происходящее до невозможности. Ирен рассеянно смотрела на сидящую напротив Оленьку, а девочка терпеливо и ласково что-то нашептывала графу Елагину, который так и не пришел в сознание. Слов Ирен не разбирала, так как Оля говорила с графом по-русски, но смысл каждого произнесенного дочерью слова она знала и без перевода. Волнение и тревога, которые должны были бы, казалось, покинуть Ирен, отчего-то упорно не проходили и лишь притупились на время. Возвращение их вовсе не походило на триумф победителей. Алексей внес Елагина в дом, и там сразу началась суматоха, которая на время оживила и, казалось, помогла сбросить оцепенение самой мадам Черкасовой. Она постаралась из последних сил внушить дочери спокойствие и отправила ее, затем, в комнату переодеваться и умываться, а сама пошла к себе, намереваясь также последовать своему же совету. Но едва оказалась в спальне, как тут же дверь отворилась вновь, и без стука и позволения, туда влетел Виктор. Бросившись к матери, мальчик на миг остановился, изумленно окидывая взором ее наряд, но затем прильнул к ней. В течение всего времени их с Лелей заточения Ирен упорно прогоняла прочь из головы мысли о возможной судьбе сына – на тот случай, если она не сможет выбраться оттуда живой. И все потому, что боялась даже предполагать, что с ним без нее станется. Но теперь, когда весь ужас неслучившегося охватил ее, Ирен больше не могла сдерживать слез, обнимая и прижимая к себе своего мальчика. Спустя еще некоторое время в комнате появился и Алексей, который умылся и переоделся также явно наспех, что было заметно по небрежно завязанному шейному платку и небрежно причесанным волосам. Он рассказал, что за врачом уже послали, а Леля теперь временно заняла место сиделки в комнате Николя. Более, до самого приезда доктора Койвисто, о состоянии графа Елагина, будто бы по молчаливому уговору, они не обменялись ни словом. При этом Ирен никак не могла отделаться от воспоминаний о событиях прошлой осени в Лозанне. Слишком много общего, вот только Алешу ей тогда удалось спасти, а как будет теперь с его другом – еще неизвестно. Побыв немного вдвоем, супруги Черкасовы наведались в спальню своего младшего сына, которого приставленному к нему в отсутствие гувернантки, одному из лакеев Елагина все никак не удавалось уложить спать. Виктор и от них с Алешей поначалу стал требовать рассказать, что случилось, хотел непременно узнать все подробности, рвался в Ольге. Потому Алексу даже пришлось поговорить с ним строже обычного, поясняя, почему долгий и подробный рассказ именно теперь невозможен. Увещевание отца возымело действие, и мальчик пристыжено затих, а вскоре и уснул, после чего Ирен и Алекс отправились в гостиную. Откуда мадам Черкасова еще несколько раз отлучалась, заглядывая в комнату Елагина, где терпеливо ожидала пробуждения последнего бледная и как-то в одночасье повзрослевшая Леля. Долгожданный доктор явился ближе к полуночи и провел в комнате месье Николя довольно много времени, прежде чем вышел в гостиную, тут же начав сухим и официальным тоном описывать положение вещей. Говорил при этом, по понятным причинам, с одной лишь Ирен. Она хорошо говорила по-немецки, но акцент доктора и сложные медицинские термины, которыми он пересыпал свою речь, мешали ей с легкостью понимать его в полной мере. Но общая суть была понятна. И диагноз, поставленный Елагину, ужаснул ее настолько, что Ирен едва смогла сохранить спокойствие, но Ольга все равно что-то заподозрила. Вцепившись в ее руку, девушка потребовала немедленного перевода, и Ирен пришлось изобразить на лице подобие улыбки: - Доктор говорит, что у месье Николя сломано несколько ребер и поэтому, чтобы облегчить его страдания, он дал ему снотворное. Достаточно сильное, чтобы граф проспал до завтрашнего дня. Ты можешь к нему теперь подняться. Не волнуйся, для опасений нет причин, - Ирен пожала ладонь девушки и подтолкнула ее к выходу, добавив на прощание, что завтра доктор снова навестит их. Но едва за Олей закрылась дверь, вновь с волнением принялась расспрашивать господина Койвисто, и это заставило напрячься уже Алекса, который подошел к ним и переводил настороженный взгляд с одной говорящей на другого. - Он умирает, Алеша, - едва слышно прошептала Ирен, опускаясь в кресло после ухода доктора, - Это невозможно…. Бедная Оленька! Алеша, ничего нельзя сделать! Он говорит, что у Николя сломаны ребра, и что одно из них повредило легкое, и что… Боже, он говорил еще что-то такое ужасное, я его плохо поняла, но добавил, при этом, что надежды совсем нет. И если он не умрет в ближайшие часы, то вскоре начнется пневмония, и ее исход предрешен заранее. В комнате воцарилось молчание, а потом Алексей подошел к ней и обнял так, что и без слов она поняла, что просит он ее не отчаиваться и не огорчать Лели своими страхами. - Ей не нужно пока знать, - согласилась Ирен.

Алексей Черкасов: - Боже мой, - тихо проговорил Черкасов, лишь теперь полностью осознавая, какую серьезную роль невольно сыграл в этой драме. Безусловно, было огромной ошибкой с его стороны оставить Оленьку на попечение Николая. Но разве мог он предположить, чем все это обернется в дальнейшем? И теперь уже неважно, кто на самом деле стал причиной перемен в ее характере. Возможно, это он сам, еще до всего произошедшего, не заметил, что дочь его – уже не та маленькая девочка, которой он привык ее видеть, а значит, имеет право поступать согласно собственной воле и желаниям. Вот только разве он был настолько плохим отцом для нее, чтобы теперь ничуть не считаться с его мнением? Впрочем, нынче это уже и это не имеет значения. Союз Оленьки и Елагина фактически свершился, как бы сам Черкасов к этому не относился. Решение давно принято, и теперь он больше сохраняет лицо, чем противостоит. Да сам факт приезда в эту глушь – лишнее доказательство, что он смирился с неизбежным! Оля могла этого не понимать, но Николай! Он-то почему оказался настолько упертым дураком, все это время настойчиво делая вид, что не догадывается об этом? И что теперь? Он умирает, Оленькино сердце разбито, а сам Алексей чувствует себя во всем этом основным виновником. - Не нужно, - повторил он за Ирен, понимая, что далее молчать невозможно. В том числе и с Оленькой, им следует поговорить. Вот только позволит ли она объяснить ей все это теперь, когда что папа может ошибиться не только вообще – в принципе, но уже даже успел допустить эту самую ошибку, которая, в конечном счете, стала роковой. - Иди спать, я скоро поднимусь к тебе. – Сказал Алексей жене, а сам пошел в комнату Николя. Стоило лишь открыть дверь, как Оля, увидев его на пороге комнаты, тотчас встала и молча пошла к выходу – они едва не столкнулись с нею там. Глядя на то, как резко девушка отшатнулась при этом в сторону, Черкасов был вынужден подвинуться, давая дочери дорогу. «Она уже начала меня сторониться», – мелькнула горькая мысль. Пройдя к постели Елагина, он молча остановился напротив. Николай хрипло и резко дышал во сне, вся грудь его была туго перебинтована, и Алексей искренне надеялся, что это хотя бы немного облегчает его страдания. Глядя на друга, он, действительно, сожалел обо всем произошедшем, но при этом все еще ощущал внутри себя отголоски весьма противоречивых чувств. Какого такого черта все это касается его настолько близко? Ведь если бы Оля была ему не дочь, а хотя бы племянница, скажем, наверняка оказалось бы гораздо легче принять всю ситуацию и с чистым сердцем желать другу скорейшего выздоровления и семейного счастья. Но теперь… С одной стороны, понятно, что его смерть разобьет сердце Оленьке, и потому Николя, несомненно, должен был жить. Но другой, остаться в живых в его нынешнем положении еще не означает полностью выздороветь, стать собою прежним. И, зная дочь, Алексей прекрасно понимал, что в этом случае она уж точно не оставит того, кто пострадал за нее. И при таком раскладе, как ни цинично, Кольке, действительно, лучше бы умереть. Она еще так молода, впереди долгая жизнь, а время лечит… «Как же все это сложно», – в очередной раз подумал Черкасов и, постояв еще немного в задумчивости у постели больного, отправился к жене.

Ольга Черкасова: Слова матери, сказанные относительно бодрым тоном, ничуть не успокоили волнения Лёли. Скорее, напротив. Особенно после того, как Ирен затем почти выпроводила ее из комнаты. Возможно, в иной ситуации девушка бы на нее за это даже обиделась. Во всяком случае, нашла бы способ выяснить, для чего ей это нужно. Но теперь все ее мысли были заняты одним лишь Ником. Потому, не говоря ни слова, выскользнула за дверь и уже через пару минут вошла в спальню Елагина, возле которого, не отходя, дежурил его верный камердинер. - Kuinka hän voi, Nieminen? Mitä lääkäri sanoi?1 – опускаясь прямо на пол у изголовья кровати возлюбленного, шепотом обратилась Лёля к пожилому финну, призывая на помощь все свои небольшие познания в его языке, в надежде, что сможет узнать таким образом хоть какие-нибудь подробности. - Hän sanoi, että haavat ovat erittäin vakavia, rouva Helga2, – с учтивым поклоном ответствовал тот, не добавляя к этому ничего более. Однако, после того как она увидела, с каким удрученным видом это было сказано, Ольге уже и не было нужды расспрашивать дальше. - Понятно… Jättäkää meidät rauhaan3, - ей, действительно, нужно было побыть с Ником наедине. Лишь так они, наконец, смогут поговорить спокойно. А им ведь очень-очень нужно поговорить! - Hyvä. Soita minulle jos tarvitset minua4, - Ниеминен вновь поклонился и вышел, а сама Лёля после этого тотчас же прилегла на край постели Елагина, устраиваясь таким образом, чтобы никак не потревожить его покой – если вообще можно было предположить, что бедный Ник в своем нынешнем состоянии может на него рассчитывать. Несколько минут она просто молча разглядывала его, то проводя с невесомой нежностью кончиками пальцев по щеке мужчины, то зачем-то поправляя край тугой повязки на его груди, которую доктор Койвисто наложил абсолютно идеально. Теперь, когда с его лица и тела смысли грязь, копоть, запекшуюся кровь, Ник уже не выглядел так ужасно, как там, на лужайке перед горящей хижиной. И потому в Лёлиной голове никак не укладывалось, что он, в самом деле, может умереть. Да даже остаться калекой – что за абсурд! У него целы руки-ноги, доктор также ничего не сказал, о том, что повреждена спина, а сломанные ребра – это ведь ерунда! От этого же не умирают! - Но ведь ты же и не умрешь, да? – тихо спросила она у Елагина, прижимаясь губами к его подрагивающим губам. – Ты ведь у меня самый сильный, ты докажешь этому лекарю и всем им, что они ошиблись, правда? А потом мы еще будем с тобой вместе над ними по этому поводу подшучивать… Вместе, понимаешь?! Мы должны быть вместе с тобой, Ник! Иначе невозможно! Я не смогу без тебя. Ты – мой единственный, я родилась, чтобы стать твоей! И я не отпускаю тебя, слышишь? – старательно сдерживаемые до того слезы вдруг полились из глаз Лёли, склонившейся к лицу Елагина, сплошным потоком, падая на его щеку, лоб – девушка просто не успевала их смахивать. Когда же Ник глухо застонал, она тотчас отпрянула, испугавшись, что доставляет ему этим какое-то дополнительное неудобство. – Все-все! Прости, я не буду больше плакать, - закивала она, поспешно поднимаясь на ноги и переходя затем в кресло, стоящее рядом с кроватью. В этом положении и застал ее заглянувший вскоре в комнату Алексей Кириллович. Что это? Проснулась-таки совесть? По лицу его было заметно, что он хочет ей что-то сказать, однако Лёля, все еще сердившаяся на отца за то, как грубо тот обращался с Ником там, на пожаре – и неважно, что это именно он, в конечном итоге, его оттуда вынес, разве могло быть иначе?! – никаких доверительных разговоров с ним в эту минуту вести не хотела. Если они начнут говорить, то лишь продолжат конфликт. Какова необходимость еще раз ссориться об одном и том же? Пришел навестить друга? Что же, она не станет мешать, оставит их вдвоем. Потому, не дожидаясь, пока папа скажет хотя бы слово, Оля немедленно встала и направилась к выходу из спальни. И все то время, пока он был там, демонстративно простояла в коридоре за дверью. Хотя, кому и что при этом демонстрировала, навряд ли понимала даже сама. Вышел Алексей Кириллович, впрочем, довольно скоро. И, увидев дочь, которая, словно караульный, замерла у входа, покачал головой, тяжело вздохнул и побрел прочь. А Лёля, у которой на миг болезненно защемило в груди от этого его взгляда, вновь метнулась в комнату возлюбленного, отметая все посторонние мысли в ту самую минуту, как вновь оказалась подле него. Так, фактически не отходя от постели Ника, ухаживая за ним с почти религиозным пылом, она провела следующие три дня, вместившие в себя тонны эмоций в диапазоне от радостной надежды до почти безнадежного отчаяния. Первое происходило тогда, когда Ник ненадолго приходил в себя, узнавал ее, говорил какие-то нежности – но потом вновь начиналась лихорадка, и он проваливался в забытье, бредил и метался. Доктор, который еще на следующее после пожара утро прибыл в Хелми с вещами, чтобы уже никуда не уезжать, говорил, что теперь следует ждать кризиса. И если у графа достанет сил его пережить, можно будет надеяться на благополучный исход. Эти слова ничуть не утешали Лёлю: «если достанет сил»… А если нет?! Но и в противном случае им останется только «надеяться», никаких гарантий доктор Койвисто по-прежнему не давал. При этом все настойчивее рекомендовал самой девушке не изнурять себя бесконечной бессонной вахтой в комнате больного. Об этом же умоляла ее Ирен, с тревогой глядя на бледную и осунувшуюся девушку. Она регулярно приносила с собой какую-то еду – Лёля не могла проглотить ни кусочка и все это время, кажется, пила один лишь чай, рассказывала какие-то домашние новости. Пару раз приводила с собой Виктора, который, словно испуганный жеребенок, жался к ее ногам, боясь даже заговорить с сестрой в ее нынешнем состоянии. Алексей Кириллович в ее присутствие в спальню Ника более не приходил… В конце третьих суток Лёлиных бдений, Ирен вновь принесла дочери чай. Еще когда сделала первые несколько глотков, девушка почувствовала в нем странноватый пряный и чуть горьковатый привкус, однако не придала значения, полагая, что туда добавили какую-нибудь лечебную траву. И лишь когда вскоре почувствовала непреодолимое желание заснуть, догадалась, что, скорее всего это был лауданум – тот самый, который доктор Койвисто теперь давал и своему основному пациенту, рассчитывая, что во сне ему будет легче перенести свои страдания. - Мама, ну зачем это? – медленно проговорила она, оборачиваясь ко все еще стоящей рядом Ирен, глядя на нее с укоризной и почти детской обидой перед тем, как полностью отключиться. ______________________________________________ 1 - Как он, Ниеминен? Что сказал врач? 2 - Он сказал, что раны очень серьезные, г-жа Хельга. 3 - Оставьте нас наедине. 4 - Хорошо. Позовите, если понадоблюсь.

Ирен Гаяр: Сложно сказать наверняка, кто в эти дни в Хелми страдал меньше всех. Во всем доме была столь тягостная атмосфера, что казалось, будто ее можно резать ножом. Слуги, которые и в обычное время были настолько вышколены, что лишний раз на глаза хозяевам не попадались, теперь и вовсе обратились в невидимок. Или, быть может, это погруженные в свои переживания господа просто не замечали их появлений. Ирен разрывалась и мучилась не меньше, если не больше той поры в Петербурге, когда случилась первая размолвка Алексея и Оли. Но теперь причина их ссоры была ей не ясна. Алекс отмалчивался, замыкаясь в себе все более и не желая, а может, просто не зная, какое объяснение нужно дать жене. Оленька же не выходила из комнаты графа Елагина даже на короткое время, и Ирен пришлось даже распорядиться, чтобы для дочери там поставили кушетку. Но девушка и это игнорировала, бодрствуя третьи сутки к ряду. Нет, конечно, ее веки смежались в кратких минутах забвения, но она тут же просыпалась, словно не имела на это никакого права. И сколько бы Ирен и доктор Койвисто не убеждали девушку пойти прилечь ненадолго и отдохнуть, Оля категорически отказывалась, утверждая, что вот теперь именно ей нельзя отойти от Ника. Потому доктору, который прибыл в имение вначале ради одного пациента, теперь приходилось наблюдать еще и за здоровьем самой мадам Черкасовой, а также ее дочери. Первой он советовал как можно меньше нервничать, ведь в ее положении и в сложившихся обстоятельствах это было крайне неблагоприятно для здоровья будущего ребенка. Однако на его советы Ирен только вздыхала, и разводила руками. - Как я могу быть спокойна, когда в доме творится такое? Мне было бы гораздо легче, если бы хоть Оля себя не так терзала, но разве эту упрямицу можно заставить передумать?! На третье утро, когда Ирен зашла в комнату, принеся дочери легкий завтрак, она едва не выронила поднос из рук. Леля выглядела настолько изможденной, что ей на миг показалось, будто над кроватью Елагина склонился призрак. В очередной раз упрекнув дочь в том, что та изводит себя понапрасну, мадам Черкасова заметила, что графу тоже вовсе не понравится, очнувшись, увидеть над собою такое вот чудище. - Не дай Бог, и впрямь, подумает, что на тот свет попал! – слабо пошутила мадам Черкасова, но тут же пожалела о своих словах – такой жгучий взгляд подарила ей Оля! - Леля, ты, верно, не знаешь, но когда прошлой осенью твой папа был при смерти, только мысли о тебе помогли ему выкарабкаться из той бездны, где он пребывал. Я это знаю, потому что твое имя в забытьи он повторял почти беспрерывно, - Ирен присела рядом с дочерью и взяла ее ладони в свои, ощутив холод и нервную дрожь в тонких пальцах девочки, - И я уверена, что и сердце графа ты так же крепко ухватила, как и сердце твоего папы. Так что – ни уда он не денется. Только ты должна быть сильной и бодрой, а для этого нужно иногда отдыхать. Пойди же, приляг. Я посижу здесь, пока ты поспишь. Но Оля лишь поблагодарила ее за заботу и сказала, что пока не устала и сама еще в силах оставаться с месье Николя. Ирен в очередной раз сдалась и вышла из спальни. В гостиной она нашла мужа, который пытался что-то читать, но, видимо, это ему давалось не слишком легко, ибо взгляд его неподвижно был устремлен поверх корешка книги. - Так больше продолжаться не может! Она изведет себя и тоже заболеет! Я намерена просить доктора дать ей успокоительное силой. Алексей удивленно посмотрел на нее, словно бы не сразу поняв, о ком идет речь, но после лишь горько вздохнул, признавая разумность суждений жены. И Ирен едва на него за это не прикрикнула, ей вдруг показалось, что муж стал совершенно безразличен к происходящему в доме, словно бы устранился и наблюдает за всем со стороны. Лишь поникшие уголки его губ и застывший взгляд говорили ей об обратном. - Вам нужно с ней поговорить. Тебе нужно поговорить, - после этого Ирен поднялась наверх и попросила-таки доктора Койвисто дать ее дочери снотворного. Тот ответил, что девушка ни за что не выпьет лекарство добровольно, и тогда Ирен предложила ему подмешать капли в травяной чай, который отнесет Леле вечером. Так они и поступили. Оля безропотно приняла чашку из рук матери и сделала два больших глотка. Ирен ощущала себя Иудой, не меньше, особенно в тот момент, когда Леля все поняла и печально взглянула на нее. Заснула девушка скоро – сказались усталость последних дней и то, что доктор отмерил достаточно большую дозу лекарства. Едва Оля погрузилась в сон, как Ирен вышла из комнаты, чтобы позвать Алешу. Он безропотно отнес дочь в спальню, где мадам Черкасова и Эсси тут же взялись переодевать ее. Отерев лицо, шею и грудь Лели слабым уксусным раствором, Ирен присела возле кровати дочери и просидела так довольно долго, пока не пришла ее горничная, готовая сменить мадам Черкасову на ночь.

Алексей Черкасов: - Так дайте, - вздыхая, ответил Алексей. Ему и без сетований жены, было понятно, что Оленька скоро останется совершенно без сил, но, может, так оно даже и лучше. В конце концов, пусть. Так часто бывает с детьми – измучают себя донельзя, а потом спят беспробудным сном сутки. А Оленька сама уверенно толкала себя к той черте, когда ее тело взбунтуется против ее воли. А за три дня от усталости еще никто не умирал. Правда, наблюдать за тем, как она целеустремленно изводит себя, было все же нелегко. Ирен, конечно, рассердилась на него за безразличие, Алексей видел это и даже понимал ее чувства. Но он-то что может сделать? Заставить дочь выпить снотворное под дулом пистолета, что ли? Поэтому, не зная, что еще сказать, Черкасов хмурился, но молчал, понимая, что стоит ему добавить хоть слово, и в доме непременно разразится скандал. Нервы были напряжены у всех. - Нужно, – кивнул он затем, продолжая поддакивать жене. Во-первых, потому, что она была права. Во-вторых, потому, что спорить с беременной женщиной – негоже. В-третьих, попробовал бы он ей что-то возразить. Видимо, Ирен поняла, что больше ни слова от него не добьется, и, констатировав очевидный факт, вышла из гостиной. Но скоро вернулась с признанием: они с доктором Койвисто все-таки напоили Оленьку лауданумом, и девочка уже спит беспробудным сном. И Алексею необходимо теперь отнести ее в спальню, что он и сделал, спустя пару минут. А далее Ирен осталась, чтобы приготовить Оленьку ко сну, сам же Черкасов опять вернулся в гостиную в поисках покоя. Однако уединение его продлилось недолго, всего часа полтора. И нарушила его вновь любимая супруга. - Ну, милая, ты ни в чем перед ней не виновата, вы все сделали правильно. – Попытался успокоить жену Черкасов, видя, в каком расстройстве она пребывает. – К тому же, я одобрил и сам поддержал эту идею. Поэтому перед Лелей ты спокойно сможешь потом обвинить во всем меня. – Гладя Иреночку по волосам, говорил Алексей. – Поверь, на фоне остальных моих прегрешений, на это она даже и внимания не обратит. – Видимо, самообладание в эти минуты все же покинуло Черкасова настолько, что он невольно проговорился Ирен о своих внутренних терзаниях. Она вскинула голову и удивленно на него посмотрела, поэтому, чтобы избежать мучительных объяснений еще и на эту тему, Алексей попросту решил спастись бегством. - Ты иди спать, а я пока побуду с Николя. - Немного растерянно произнес он, отстраняя от себя жену, и попятился к выходу из комнаты. Ирен не стала удерживать. И ему пришлось-таки подняться в комнату Елагина, хоть, на самом деле, не очень-то этого и хотелось. Бледный Николя лежал в своей постели без движения, и отчего-то изрядно напомнил Черкасову надгробное изваяние на рыцарской могиле. Но чудилось, будто бы могила та была подготовлена для него самого… Чувствуя, что здесь остаться тоже не сможет, подавленный Алексей собрался было выйти, чувствуя при этом глубочайшую собственную неприкаянность, но тут в коридоре послышались чьи-то шаги, и пришлось-таки остаться. Не хотелось бы, чтобы окружающие подумали, будто он избегает оставаться наедине с Николаем, поэтому, постояв еще немного в дверях, Черкасов расположился в кресле, поставленном рядом с кроватью больного. Первые четверть часа показались ему почти невыносимыми, но потом Алексей успокоился и понял, что его присутствие здесь ничем не отличается от столь же бессмысленного сидения в гостиной. Поэтому, погрузившись в свои тягостные размышления, он вскоре вовсе перестал следить за временем, а потом даже и задремал. При этом сон его оказался продолжением размышлений наяву, и теперь Алексей явственно видел, как он картинно благословляет брак дочери с Елагиным, и те прощают его, столь же нарочито – Оленька целует в щеку, а Николя приносит извинения и обещает отныне всегда прислушиваться к его, теперь уж тестя, советам. Что касается Ирен, конечно, также присутствовавшей в его сновидении, то она наблюдает за всем происходящим со счастливой и умиротворенной улыбкой чуть в отдалении… Как раз на этом моменте Алексей и очнулся, разбуженный какими-то странными хрипами и свистами, доносящимися с ложа больного. Дыхание его, и без того прежде не вольное, сделалось совсем тяжелым, и Черкасов, заволновавшись, решил позвать доктора Койвисто. Ожидание было недолгим, но за это время Николай побледнел еще сильней, стал метаться в постели, на лбу его выступила испарина. Явившийся поспешно доктор пытался что-то многословно объяснить Черкасову, но тот не понимал ни слова, кроме того, что кризис, которого все они ждали и опасались, кажется, настал. Помочь Кольке он теперь ничем не мог, и оставалось лишь наблюдать за действиями доктора и прислуги. Впрочем, и они тоже могли сделать для него не особо много. Казалось, осознавая, что не может теперь уйти, Николай сражался за свою жизнь отчаянно. Мучительная ночь была позади, а с наступлением утра, вроде бы, закончились и его страдания. Прекратив бредить и метаться, он вновь успокоился, но это спокойствие выглядело для ни на минуту не покинувшего за все это время комнаты друга Черкасова еще более устрашающим. Когда доктор Койвисто ненадолго вышел, и они с Николя остались одни, поддавшись внезапному внутреннему порыву, Алексей взял Елагина за руку и вдруг тихо проговорил с неподдельной мольбой: - Колька, ты уж, пожалуйста, выживи, а? – Собственный голос казался ему сейчас будто бы чужим. Раздаваясь в окружающей их какой-то мертвенной тишине этой комнаты, он был словно бы лишним. – Понимаю, что был неправ, и в том, что с тобой случилось, во многом повинен тоже я. И, поверь, просто не знаю, как быть дальше, если ты нас покинешь. Они обе ведь не простят мне этого, но еще больше не прощу я себе сам. Да и как можно? Тебе же еще жить и жить! А Оля? Как же она без тебя будет-то? Николенька, милый, я на все согласен, ты только не умирай! – Алексей стиснул руку друга и закрыл глаза, едва сдерживая наворачивающиеся на глаза слезы.

Николай Елагин: -Уймись, Черкасов, аж тошно… - а тошно Николаю было не то слово: тело, как в панцирь заковано, дышать тяжело, голова будто бы ватой набита, горло горело огнем и пить очень хотелось. Он очень отчетливо помнил, как заметил ломающуюся стропилу, но что было потом, помнил смутно, как будто все происходило во сне, причем кошмарном, и большую его часть он забыл. Ощущение кошмара усиливалось тем, что все было как-то совсем нереально. Это что должно было произойти, чтобы Черкасов так над ним причитал, ведь, казалось, сам готов был его прибить. Ему бы теперь радоваться, а не тискать его за руку с выражением скорби на челе. Не от переживаний за его жизнь Черкасов так надрывается, что любой порядочный человек сам бы счеты с жизнью свел, чтобы эффект от речи не испортить. И ладно бы, если бы хоть сказал бы что-нибудь, так вытаращился на него, как на чудотворное явление. - Попить дай? – Попросил Николай, сам Алексей бы в таком состоянии не додумался, что его жажда мучит. Хотя было бы удивительно, если бы Леха понял это даже теперь так, как вместо слов у Николя вырвался какой-то судорожный хрип. И он бы, наверное, сорвался в кашель, если бы не ребра перевязанные так туго, что теперь ему перестало хватать воздуха. Боль в голове обострилась, сопровождаясь таким головокружением, что Николай перестал различать черты лица своего друга. А он все стоял и молчал. И Николай уж начал волноваться, не обезумел ли он от таких переживаний. Хотя чего ему переживать-то, Ирен они вывели заблаговременно и Леля… Если Николай думал, что хуже ему быть уже не может, он сильно ошибался. Теперь ему было плохо не только физически, но и морально. Ему казалось, что он припоминал, будто бы Алексей выносил его из дома, и что Леля была с ними. До выхода же было совсем близко, с ней не могло больше произойти ничего плохого? Или это его услужливое воображение подсказало ему такое впечатление, подсунуло ему благополучную иллюзию, чтобы он сумел выжить? Но разве не ее голос он слышал во сне? Или это тоже игра его разум? - Леля? – прохрипел он снова, с надеждой глядя на Черкасова. Ему казалось, что жизнь его снова висит на волоске, и все зависело от ответа, который ему даст Алексей.

Алексей Черкасов: Николай очнулся и заговорил так неожиданно, что это напоминало Алексею галлюцинацию. Мало ли, усталость и переживания вполне могли сказаться на его восприятии. Однако галлюцинация была слишком реалистична, уж подобного цинизма он никак не мог себе навоображать. Стоит, распинается тут чуть ли не над трупом друга, а тот позволил себе этакое неуважение: очнуться, когда этого никто не ждет и заговорить с ним в таком тоне! Неслыханная дерзость! Потом Елагин прошипел еще что-то, вероятно, очередную дерзость, может быть, даже не одну, но поток ехидства был оборван приступом кашля. И так резко он снова вдруг стал казаться жалким и слабым, что Алексей даже испугался. Что, если именно теперь, наговорив ему мерзостей, Колька решит таки смиренно умереть? И только имя Лели, сорвавшееся с его уст, вывело Алексея из шокового состояния. - Она спит. – Отозвался он, догадавшись, в каком ключе развиваются мысли Елагина. – Не отходила от тебя ни на миг все эти трое суток. Измучилась, нам даже пришлось опоить ее снотворным. Но вполне здорова. – Взяв с прикроватной тумбочки чашку с водой, он стал поить Николя с ложечки. Тот больше ничего не говорил, но выглядел очень благодарным. А Алексей теперь разрывался между страхом оставить его одного - вдруг случится ухудшение, и желанием немедленно бежать к Леле, чтобы рассказать ей добрую весть. Но долго ждать не пришлось, Николай только успел едва заметно кивнуть в знак того, что уже достаточно напился, как в комнату вошел доктор Койвисто. По правда сказать, Черкасов теперь сомневался, что именно его помощь сыграла большую роль в том, что Елагину в конечном итоге удалось остаться в живых, но светился он так, будто бы это была целиком его заслуга. - Я оставлю тебя, надо рассказать всем. Мы за тебя очень боялись… - Последние слова дались Алексею нелегко. Колька в ответ изобразил какую-то гримасу, несмотря на свое кошмарное состояние. Вероятно, она означала благодарную улыбку. Перемирие было заключено, теперь Алексей должен был идти к Оленьке. Пусть узнает обо всем первой. Больше ни на секунду он не хотел продлевать ее страдания. А кроме того, сегодня день ее рождения! Со всеми навалившимися бедами они почти забыли об этом. Надо попросить Ирен распорядиться о том, чтобы приготовили что-то особенное. Такой счастливый день!

Ольга Черкасова: Мягкое прикосновение родных губ к щеке заставило Лёлю, чей некрепкий утренний сон стоял уже на грани пробуждения, улыбнуться. Вот всегда он так: если уж проснулся, то и все вокруг тоже должны бодрствовать! - Я полежу еще немножечко, ладно? – сколько раз она произносила эти слова в течение жизни, но именно теперь они, продравшись острым коготками сквозь некое подобие толстого слоя ваты, все еще окутывающего сознание девушки, прозвучали необъяснимо-странным диссонансом, заставляя ее тотчас резко раскрыть глаза и сесть в постели, растерянно озираясь по сторонам, узнавая знакомую обстановку, но не понимая, почему ее окружают именно эти предметы, ведь она должна проснуться вовсе не здесь. Она вообще не должна была спать! - Почему я здесь?.. Папа… что?! – хватая Алексея Кирилловича за руку, Лёля сфокусировала взгляд на его лице, пытаясь истолковать его выражение. Слишком неопределенное, чтобы хоть что-нибудь понять. – Ник… он… - произнести хотя бы слово еще было слишком страшно. Вдруг ответит утвердительно? – умер?.. – она все же сказала это вслух. Вернее, беззвучно прошептала одними лишь губами, отводя взгляд в сторону и наблюдая, как мир вокруг нее начинает вдруг с неимоверной скоростью раскручиваться, словно вода, перед тем, как стечь в узкую воронку. И вот уже сама Леля готова в нее провалиться, и препятствием этому - лишь то, что папа схватил ее за плечи и удерживает на краю этой пропасти. Вот только зачем он так ее трясет, ей же и без того дурно? «…Жив!» - это донеслось до Лёлиного слуха еще через пару секунд. - Господи! – прошептала она, утыкаясь лбом в плечо отца, чувствуя, как в горле нарастает и расширяется тугой комок, не позволяющий сделать ни вдоха, ни выдоха, но ведь так же невозможно, правда? Алексей Кириллович, заключивший дочь в объятия, прижимаясь губами к ее затылку, одновременно гладил Лёлю по спине, пытаясь успокоить и не понимая, отчего это она вдруг вновь начала рваться прочь из его рук. – Пусти! – и это было последнее, что она успела сказать, прежде чем отчаянно, в голос разрыдаться, размазывая ладонями по лицу слезы, совсем как детстве...

Алексей Черкасов: Оленька еще спала, когда Алексей вошел в ее комнату. Будить ее было жалко, ведь, несмотря на то, что он пришел к ней с доброй вестью, о полной уверенности в счастливом исходе для Николая говорить было еще слишком рано. К тому же Алексей прекрасно понимал, что и в последующие дни она едва ли станет уделять ему меньше внимания, чем до сих пор: ведь живые требуют большего ухода, чем умирающие. Присев на краешек кровати, Черкасов внимательно разглядывал лицо Оли. Во сне она была совсем такой, как до всех этих бурных перемен в их жизни – той самой обожаемой им маленькой дочкой, которая и сама любила лишь одного человека на свете, самого Алексея. И если бы на то была его воля, Черкасов сделал все, чтобы эти мгновения ее умиротворения продлились как можно дольше, но вот она заворочалась, верно, все же потревоженная его приходом. Не желая упускать возможности – кто знает, когда ему вновь выпадет такой случай, Черкасов осторожно пригладил чуть спутанные светлые волосы девочки, а после склонился и еще поцеловал ее в теплую ото сна щеку. А она в ответ вдруг стала сонно упрашивать его дать полежать в кровати еще немножечко, тоже совсем как в детстве. И тут, то ли от всех этих переживаний, а может, от неожиданно свалившегося счастья вновь иметь возможность гладить по волосам своего ребенка, Алексей опять ощутил комок в горле. Оля, между тем, уже окончательно проснулась, буквально за доли секунд заново превращаясь из ласкового ребенка во взрослую женщину, почти обезумевшую от страданий. И это превращение так поразило Алексея, что он на какое-то время вновь растерялся, не в силах сообразить, на какой из ее отчаянных вопросов отвечать в первую очередь. Но вот она, с какой-то жадностью и испугом одновременно, выдохнула имя Николая. Не нужно было большого ума, чтобы догадаться, что, проснувшись, Оля первым делом спросит о нем, но Алексей никак не предполагал, что она вдруг решит, будто он умер. Он понял это еще раньше, чем Леля произнесла это слово вслух – по глазам, которые в тот же миг сделались какими-то пустыми. А сказанное, оно будто бы и из нее самой разом прогнало всю жизнь. Как-то вдруг резко посерев лицом, она стала похожа на безвольную куклу, чем изрядно напугала его. - Да жив он, жив, очнулся! Слышишь, жив! – Прокричал Черкасов и принялся трясти дочь за плечи, пытаясь вывести ее из этого оцепенения, словно опасаясь, что иначе эти слова не дойдут до ее сознания, и она навсегда останется под этими мрачными чарами. Это помогло: очнувшись, Оля изо всех сил прижалась к нему, уткнулась лбом в плечо – так часто бывало в детстве, когда ее что-либо сильно пугало. И ровно в тот же миг к самому Алексею вдруг вернулось назад его обычное ощущение, что ради своей девочки – чтобы защитить ото всех бед на свете, разогнать все ее страхи, он может сделать все, что угодно. Лишь бы только никто вновь не отнял этого счастья – держать ее в своих объятиях. Оля, между тем, вновь забеспокоилась, стала вырваться, но Алексей не отпускал, понимая, что теперь больше уже никуда ее не отпустит. Хватит им уже рвать друг другу душу. - Прости меня, доченька. Я так тебя люблю…- проклятые слезы по-прежнему стояли в горле комом, но Алексей знал, что сейчас ни за что не имеет права позволить себе показаться перед Оленькой слабым. - Ну, хватит, плачут на похоронах, а у нас-то сегодня праздник! Твой день рождения, да и у Ника, можно сказать, тоже… - он намеренно назвал Елагина так, как звала его дочь, тем самым будто бы окончательно признавая ее выбор. Только Оленька все молчала, и тогда Алексей, желая напомнить дочери еще один их общий ритуал из времен ее детства, когда ссоры так легко и просто разрешались при помощи этой глупой считалочки, молча протянул Оле мизинец.

Ольга Черкасова: Всласть нарыдавшись в отцовских объятиях – несмотря на все просьбы и попытки вырваться, Алексей Кириллович так никуда ее и не отпустил, Лёля уже было стала успокаиваться, но именно тут-то он и произнес те самые слова, которые, как ей все это время казалось, должен был сказать уже давным-давно – попросил у нее прощения. Первым, тем признавая, что все это время был неправ, а сама Лёля, напротив, все делала верно. Однако вся штука была как раз в том, что, когда это, наконец, случилось, никакого ощущения одержанной победы девушка не испытала. Пережитые душевные страдания, бесконечные слезы, тревоги и сменяющие друг друга часы надежды и отчаяния, словно теплый весенний дождь, смывающий с земли остатки грязного талого снега, очищая ее, чтобы у вновь нарождающейся внутри нее жизни более не осталось препятствий пробиться наружу, являясь во всем своем великолепии, окончательно смыли с души девушки все наносные, ненужные чувства – глупые детские обиды, остатки такой же ревности и немотивированной злости. И теперь там вновь царили лишь привычная от момента рождения бесконечная любовь, и благодарность. А еще – ощущение чудовищной вины перед этим человеком, оказавшимся – в отличие от самой Лёли, отвратительной эгоистки, способным в решающий момент переступить через все свои душевные раны и обиды, коих за этот небольшой промежуток времени с момента их ссоры она успела нанести столько, что и за всю жизнь не оправдаться. - Простить – тебя?! Да это мне одной только и нужно просить у тебя прощения, папочка! Я такая дура, что не понимала всего этого раньше! – воскликнула она, чувствуя, как глаза вновь наполняются слезами и вновь утыкаясь в и без того уже, верно, насквозь промокшее от них родное плечо. Однако, странное дело, слезы эти, не менее горькие, чем несколько минут назад, уже не опустошали изнутри, а как будто бы заново наполняли Лёлю силой, даровали облегчение и ощущение покоя. Совсем как папины объятия, в которых, как и в детстве – как и всегда! – можно было найти спасение от любых страхов и горестей. - Что? – будто бы не совсем осознавая смысл сказанного Алексеем Кирилловичем, Лёля отстранилась и взглянула на него, чуть нахмурив брови. – А какое сегодня число?.. Ой, и правда… – проговорила она задумчиво и вновь замолчала, удивленно прислушиваясь к собственным чувствам, вернее, почти полному их отсутствию – впервые в жизни забыв о собственном дне рождения, она, кажется, ничуть не была по этому поводу расстроена. Наверное, это и называется «повзрослеть»… От размышлений ее вновь отвлек папа. Увидев его жест, Лёля невольно рассмеялась. Ну, конечно! Ритуал должен быть непременно исполнен до конца, а иначе не может считаться, что они помирились «по-настоящему». Так ведь всегда было у них заведено, и отступать от обычая было негоже даже теперь. Особенно теперь. Подцепив мизинец родителя своим собственным, Лёля принялась энергично трясти его руку, приговаривая при этом знакомое с детства «магическое заклинание», которому ее в свое время выучил, разумеется, сам же папа – ну, а кто еще? - «Мирись-мирись-мирись! И больше не дерись! А если будешь драться… То я буду кусаться!!!» - последние три слова они во весь голос прокричали вдвоем, а после вновь – теперь уже смеясь, принялись обниматься. – Знаешь, в такие моменты я даже радуюсь, что слуги здесь почти не понимают русского! – произнесла, наконец, Лёля. – Иначе непременно решили бы, что мы какие-то ненормальные. Хотя… кто знает, может быть, именно такие мы и есть, - добавила она, прислушиваясь к шагам, которые, тем временем, послышались за дверью спальни. – Пап, мне это кажется, или нас кто-то действительно подслушивает?

Ирен Гаяр: Едва проснувшись утром, Ирен первым же делом заглянула в комнату дочери и, найдя Оленьку спящей, решила пока ее не беспокоить. Алеши в его комнате не было. Но догадаться, где он теперь, было несложно. «Пусть побудет с ним, - подумала она, - ему это нужно!» После чего спустилась вниз, на кухню, где застала за столом грустных Эсси, и Лиису. Впрочем, стоило мадам Черкасовой переступить порог, как обе будто бы оживились и даже принялись суетиться вокруг нее. - Мне пока ничего не надо, а для дочери приготовьте чашку шоколада и свежих булочек, - отдав это распоряжение, она собиралась затем снова подняться к Леле и не выпускать ту из комнаты до тех пор, пока девочка, наконец, не поест. И не собиралась отступать, готовая и к ее упрямству, и даже к свежей порции обидных слов в свой адрес. Однако когда Эсси уже собрала поднос для фрекен Хельги, в кухню чуть ли не бегом влетел Ниеминен, которого доктор Койвисто послал на кухню за теплой водой, и по радости, написанной на лице старого слуги, женщины поняли, что их всеобщее ожидание разрешилось самым счастливым образом. В комнате графа Елагина не было никого, кроме доктора и самого месье Николя. Последний находился в сознании, и потому, завидев Ирен, даже улыбнулся ей, явно намереваясь что-то сказать. Но доктор, запретил ему это делать. Да и сама мадам Черкасова, понимая, что время для разговоров еще не пришло, не стала надолго задерживаться у постели больного, сказав лишь несколько слов о том, как рада, что ему стало лучше и, пообещав зайти позже – конечно же, не одна. А после вновь вышла в коридор, где ее все еще дожидалась Эсси с подносом в руках. - Пойдемте! – кивнула ей мадам Черкасова, и они вдвоем направились туда, куда и намеревались с самого начала и где, как Ирен без труда догадалась, в эту минуту уже, конечно же, находился ее муж. Дверь в спальню Лели была приоткрыта. Заслышав доносящийся оттуда оживленный разговор и даже смех, несколько удивленная мадам Черкасова остановилась посреди коридора, отчего горничная, шедшая следом, едва на нее не натолкнулась. Обернувшись к ней и приложив к губам палец в знак молчания, Ирен очень тихо подошла к двери, заглядывая в имеющуюся небольшую щелочку, и увидела до боли знакомую картину: позабыв обо всем на свете, ее муж и дочь упоенно общаются между собой – хором что-то кричат, обнимаются, смеются… Вот только сама она впервые в жизни при ее виде ощущает не раздражение, не обиду и не ревность из-за того, что вновь, кажется, не слишком нужна этим двоим, а лишь стремительно нарастающее изнутри ощущение счастья и радость избавления от всех их былых бед. Задумавшись, Ирен даже не услышала, как смех и разговор в комнате вдруг прекратились, а еще спустя минуту дверь в комнату резко распахнулась, и перед нею возник улыбающийся тепло, но немного иронично Алеша. - Здравствуйте, - тихо и немного смущаясь, что ее застали врасплох, произнесла Ирен, и улыбнулась – сначала мужу, а затем сидящей на кровати дочери, - Выходит, мне следовало приказать принести сюда две порции завтрака? – протянув Алексею руку, она вместе с ним затем подошла к Леле. Эсси с подносом гордо прошествовала следом. - Сердишься на меня? – девушка на секунду скорчила обиженную гримаску, словно бы в подтверждение ее слов, но Ирен лишь фыркнула при виде столь неубедительно сыгранной роли, и Леля тотчас улыбнулась в ответ, - Мы принесли тебе шоколад. Не беспокойся, на этот раз там нет никаких добавок, кроме сливок и сахара. Но я никуда тебя не пущу, пока ты все это не съешь, а Эсси не приведет тебя в порядок! Оля попыталась возразить. Но мадам Черкасова была непреклонна, сказав, однако, что прекрасно понимает ее желание как можно скорее вновь увидеть месье Николя. Потому, чтобы ускорить встречу, в Лелиных же интересах как можно быстрее сделать все, что ей предлагают. Тогда девочка попыталась было апеллировать к отцу, который, однако, тоже сказал, что Ирен говорит дело, и ее нужно послушать, после чего, правда, был тотчас же благополучно выдворен из комнаты – ибо не присутствовать же ему при Лелиных сборах? А далее, пока последняя торопливо завтракала, в то время, пока Эсси занималась ее прической, Ирен собственноручно выбирала для нее платье. Поэтому, спустя всего полчаса Оля была полностью прибрана и уже готова бежать к Елагину, но тут Ирен попросила ее задержаться еще ненадолго: - Я знаю, что тебе теперь не до меня, но удели мне всего одну минутку, - проговорила она и, подойдя к дочери, пригладила еще раз ее идеально уложенные волосы и поправила воротничок светлого утреннего платья. – За несколько дней до похищения граф говорил мне, что желал бы устроить некий сюрприз по случаю твоего рождения. Понятное дело, все эти дни ему было не до подготовки сюрпризов, однако для меня это совсем не повод забыть о таком важном событии. Это было чистой правдой. Не пропустив ни единого раза с момента их разлуки, мадам Черкасова отмечала день рождения своей девочки всякий год. Не собиралась отступать от этого правила и нынче. И даже подарок приготовила. Подняв руки к шее, она расстегнула застежку одного из своих украшений, а потом вложила его – цепочку вместе с небольшим золотым медальоном, в ладонь дочери, предварительно раскрыв последний, чтобы Леля смогла увидеть внутри два маленьких детских портрета и пару светлых, хотя и немного разного оттенка локонов. - Вот самое ценное из моих украшений. Прежде я никогда с ним не расставалась, но теперь хочу, чтобы оно хранилось у тебя, – добавила она, а после обняла дочь, прижимаясь губами к ее лбу.

Ольга Черкасова: - Спасибо! Я буду хранить его, – тихо откликнулась Леля, сжимая в ладони вложенный туда Ирен подарок . Расцеловав ее в знак благодарности, она чуть отстранилась, чтобы получше рассмотреть эмалевые миниатюрные портретики – свой собственный и Виктора, а потом улыбнулась и хитро покосилась на изрядно округлившуюся материнскую талию. – Только вот жаль, что совсем уже недолго. Нам ведь скоро придется отдать его художнику для доработки? Или лучше закажем новый, побольше?.. Мама, знаешь, а я бы даже ничуть не обиделась, если бы ты вдруг забыла про мои именины. Я, веришь ли, сама про них забыла. Мы как раз говорили об этом с папой до твоего прихода… А какой сюрприз готовил мне Ник? – спросила она вдруг, со всем эгоизмом юности мгновенно вновь переключаясь на то, что казалось ей сейчас более важным. Ирен улыбнулась, выпуская Лёлю из своих объятий, и сказала, что теперь она вполне может обо всем расспросить его и сама, после чего даже легонько подтолкнула дочь к двери. Обернувшись на выходе из спальни, девушка вновь взглянула на Ирен и вдруг заметила в ее улыбке едва заметный оттенок грусти. Впрочем, может быть, это ей только показалось… А спустя пару минут она уже стояла на пороге комнаты Елагина. В момент ее появления там, Ник лежал с закрытыми глазами, и при виде его бледного, осунувшегося лица с заострившимися чертами, у Лёли вновь на миг ёкнуло сердце. Метнув испуганный взор на доктора Койвисто, который в этот момент сидел в кресле у кровати пациента и спокойно перелистывал какую-то книгу, девушка, впрочем, поспешила успокоить себя. Ведь не стал бы он сохранять подобную невозмутимость, если бы что-то шло не так, как нужно. - Hän nukkuu?1 – шепотом спросила она, проходя в комнату, и доктор, откладывая в сторону книгу, лишь кивнул в ответ, а потом сказал, что Лёля, если хочет, может немного побыть с графом вдвоем, но будить его специально строго-настрого запретил. – Minä annan sanani, että olen hiljaa kuin hiiri!2 – воскликнула девушка, снова почти беззвучно, после чего смиренно устроилась на пуфе у изголовья кровати Елагина. Он по-прежнему лежал с закрытыми глазами, но стоило только входной двери скрипнуть, закрываясь за доктором, немедля разомкнул ресницы и повернулся к Лёле, лукаво ей подмигивая. - Вот мошенник! - едва не ахнув от неожиданности, девушка тихо рассмеялась, сползая с пуфа на пол и устраиваясь на ковре рядом с краем постели Елагина так, чтобы лучше видеть его лицо. – Так ты специально сделал вид, что спишь?.. Господи, ты и представить себе не можешь, как я по тебе соскучилась, – проговорила она, улыбаясь и нежно проводя кончиками пальцев по его давно не бритой щеке. – Любимый мой! ____________________________________________________ 1 - Он спит? 2 - Даю слово, что буду сидеть тихо, как мышка!

Николай Елагин: Все были счастливы непонятно чему. Черкасов сиял, словно счастливая мать, нашедшая своего ребенка, доктор, с которым Елагин прежде был вроде бы незнаком, тоже радовался так, будто бы он совершил великий подвиг. Однако сам Николай никакого особенного восторга не испытывал. Так плохо физически ему не было еще ни разу в жизни! А тут еще доктор, словно по злому умыслу, подвергал его все новыми и новыми лечебными манипуляциями - одна другой неприятнее. «Лучше б уже сдох!» - даже думал он порой в сердцах, сжимая покрепче зубы, чтобы не показать собственной слабости. В конце концов, утомившись быть объектом медицинских опытов, Николай однажды просто сделал вид, что безмерно утомлен – закрыв глаза, стал изображать из себя спящего глубоким здоровым сном. Как ни странно, это помогло. Оставив, наконец, свои попытки замучить его до смерти, доктор унялся и сел в кресло возле кровати. И Николай, чей слух из-за вынужденного бездействия тотчас же обострился до невероятности, с этого момента мог слышать, как шелестят странички его книги, как он облизывает губы, как слегка задевает за ножку кровати носком – но при этом, как назло, все никак не сподобится оставить его одного. В конце концов, этот маскарад начал утомлять уже и самого Елагина, но тут до его слуха вдруг донеслись легкие шаги в коридоре, а следом – звук открывающейся двери и Лелькин голос. Она говорила с доктором на варварском языке, разбираться в котором Николаю вечно было лень и недосуг. Но ведь смысл произносимых ею слов был для него совершенно неважен. Достаточно и того, что он просто слышит ее интонации, ее дыхание рядом... Доктор ответил на ее короткие вопросы неимоверно длинной и сложной фразой, но после этого случилось настоящее чудо: он встал и вышел из комнаты. Так что радость Елагина сразу удвоилась: его девочка была наконец-то рядом, плюс возможность более не прикидываться спящим. Возможность вновь двигать затекшими от вынужденной неподвижности членами показалась настоящим счастьем. Однако лишь до того момента, когда Лелька, догадавшись, что вовсе он и не спит, не рассмеялась, и не опустилась рядом. Именно в этот момент Николай осознал, что для него не было, и нет большего счастья, чем просто любоваться ее сияющим от улыбки лицом. - Я тоже, - прошептал он ей в ответ и замолчал, наслаждаясь ее лаской. - Какое сегодня число? – Оказалось, что он пробыл без сознания аж несколько дней. Это казалось странным, Елагин догадывался, что проспал достаточно долго, но не трое же суток! Оставаться столько времени в постели – уму непостижимо! К тому же Николя точно знал, что именно на сегодня у него запланировано какое-то важное дело. Он точно помнил об этом, но никак не мог сообразить, какое именно. И вдруг его осенило. Праздник для Лели, ее день рождения! Тот самый, который должен был стать первым торжественным событием в этом доме. Он же специально сам подобрал меню для именинного обеда, приготовил для Лели в подарок кольцо, а вечером он рассчитывал еще устроить фейерверк… Впрочем, после пожара, из которого они все едва выбрались, это, наверное, была не самая лучшая идея… - В верхнем ящике моего стола лежит твой подарок, возьми его сама, пожалуйста.

Ольга Черкасова: - Стола, который в твоем кабинете? - Ник улыбнулся и молча кивнул. Кажется, на деле он чувствовал себя все же еще не так хорошо, как желал продемонстрировать. Во всяком случае, говорить ему все еще было трудно. Потому и Лёля не стала задавать лишних вопросов. – Сейчас принесу. Но открывать не стану – ты должен подарить мне его сам, как и собирался. Я мигом! Чмокнув его в нос, девушка вышла из комнаты и далее, чуть не вприпрыжку, пустилась в сторону лестницы, ведущей на первый этаж, где рядом с библиотекой располагался кабинет Елагина. Внизу же путь ее лежал мимо одной из малых гостиных, коих в огромном доме было сразу несколько, все в разном стиле. Прежде, пока Леля и Ник обитали тут вдвоем, часть комнат не открывали – не было нужды. Но к приезду остального семейства Черкасовых, граф распорядился подготовить весь дом. И Лёля тогда еще посмеивалась, что это, верно, от испуга перед непривычно большим количеством народа – привыкнув к размеренной холостой жизни, Ник просто рассчитывает, что сможет при необходимости спрятаться в одной из этих комнат в надежде, что никто из гостей его там не обнаружит хотя бы несколько часов. Впрочем, все вышло с точностью до наоборот, будто бы стремясь избегать помпезности парадных зал, все стремились проводить время именно в этих относительно маленьких, но уютных комнатах. Вот и теперь до слуха девушки донесся приглушенный разговор в одной из них. По голосам она, конечно же, сразу узнала родителей. Желая рассказать им про подарок Ника, Лёля потянулась было к ручке приоткрытой двери, чтобы толкнуть ее и войти, но мизансцена, невольно открывшаяся ее взору, заставила девушку замереть. Мадам Черкасова сидела в кресле у окна, а Алексей Кириллович – на полу, у ее ног, прижимаясь щекой к животу супруги. Нежно перебирая пальцами пряди его волос, Ирен улыбалась и тихо отвечала что-то на его такие же тихие реплики. Стараясь не издать ни единого шороха, Лёля аккуратно, точно танцовщица на сцене, развернулась на месте и тихонько пошла дальше. Эти минуты принадлежали только им и никому больше. - Лёля! Погоди! – обернувшись на пороге кабинета Ника, она увидела в проеме двери в библиотеку растерянную мордашку Виктора. – А где папа и мама? Я с утра их сегодня не видел! –протянул он, вздыхая и жалобно глядя на старшую сестру.– Эсси сказала, что месье Николя стало лучше. Это правда? Я хотел пойти, но мне не разрешают, говорят, он слишком слаб, а я ведь только сказать, что так рад за него… - Папа и мама? Не знаю, тоже давно их не видела, - пожав плечами, Лёля подошла к брату и пригладила ершистые пряди у него на затылке. – А месье Николя, действительно, уже лучше, но принимать много посетителей он пока не может. Но я, когда вновь буду у него, непременно передам от тебя привет. Уверена, ему будет очень приятно. - А куда ты теперь идешь? – ободренный участливой интонацией сестры, мальчик принялся было сыпать вопросами. - А после, когда ты пойдешь к графу, я мог бы передать для него какой-нибудь сувенир? Или, может, будет возможно отдать его лично? Ты возьмешь меня с собой? Ну, пожалуйста! И это уже совсем не входило в ближайшие планы всепонимающей «взрослой дочери молодых людей»… Родители, конечно, заслуживали права побыть наедине друг с другом, но ведь и они с Ником – тоже! - Конечно, милый… Только, знаешь, я ведь, кажется, тебя случайно обманула. Я же видела, как папа и мама шли в сторону дальней гостиной, той, что выходит на другую сторону дома, помнишь? Наверное, они теперь там, не хочешь для начала сбегать и взглянуть? А потом уже все остальное? – на самом деле, они были в другой комнате, потому, глядя, как младший брат бегом устремился вдаль по коридору, в одно мгновение забывая о своих благородных устремлениях в адрес графа Елагина, она утешала себя тем, что все-таки дала родителям небольшой шанс на отсрочку… - А теперь – поздравляй меня, вот! – вернувшись в комнату Ника, Лёля уютно устроилась с ним рядом прямо поверх одеяла и вручила красиво оформленный маленький сверток. Он беззвучно усмехнулся и тотчас же отдал его ей обратно. – Ну, теперь все по правилам! - удовлетворенно проговорила она, затем распаковала обертку и открыла запрятанный под нею сафьяновый футляр. В нем тотчас обнаружилось тонкое колье с прозрачными голубым топазами и маленькими рубинами в модном восточном стиле. – Какая красота! Спасибо! Я надену его сегодня же вечером. К слову, ты ведь не сочтешь, что я окончательно сошла с ума, если скажу, что хотела бы устроить маленький праздничный ужин именно здесь? Совсем ненадолго, не волнуйся! Просто ты ведь пока не сможешь спуститься в столовую, а я не могу представить, что буду отмечать свой праздник без тебя.

Николай Елагин: Леля скоро прибежала обратно и, всучив ему футляр, приказала дарить. Давно догадываясь, что покоя ему рядом с нею век не увидать, именно теперь Николя почему-то со всей определенностью осознал, что помимо этого неутешительного факта, ему придется смириться также и с необходимостью подчиняться Лельке в течение всего остатка дней своих - и даже на смертном одре. А если б у него еще при этом достало сил, чтобы выразить свою мысль, то было бы совсем замечательно, и счастье можно было бы считать полным, но сил не было, и он смог разве что усмехнуться. Но и этого хватило, чтобы Леля, убедившись, что все их беды наверняка уж миновали, принялась тотчас фонтанировать идеями, от которых бедного Елагина далее начало бросать попеременно то в жар, то в холод, хотя, возможно, это просто снова начиналась лихорадка. - Сочту, - ответил он, по-прежнему не в силах изъясняться более распространеными предложениями, но Лелька вновь принялась убеждать, что все приготовления будут произведены так, что это его ничуть не потревожит. Причем, Елагина пугало вовсе не то, что у него в комнате устроят столовую, гораздо меньше хотелось лежать этакой живой мумией во время общего праздника. Впрочем, сил на сопротивление не осталось. От дальнейших споров его спас доктор Койвисто, который, обнаружив своего подопечного бодрствующим, немедленно вытурил Лелю из комнаты и снова принялся за свои процедуры, без которых Елагину, ей-богу, было бы легче, но кто бы его спрашивал. Закончив, доктор обеспокоенно заметил, что у Николая вновь немного поднялась температура, после чего ему какого-то снадобья, от которого Елагина вскоре перестало трясти, и он уснул, теперь уже по-настоящему. Когда же проснулся, в комнате уже стоял почти полностью сервированный стол. Солнце за окном клонлось к горизонту и меркло, сгущающиеся сумерки наполняли просторное помещение теплой, нежащей интимностью. Слуги тихо, как мышки, носили туда-сюда готовые блюда и столовые приборы. Решив, что ненароком потревожили его сон, они крайне расстроились, и Николаю даже пришлось сказать, что спать дальше он уж не в состоянии. Эта новость быстро стала известна Леле, и она снова пришла к нему, на этот раз ненадолго, еще нужно было успеть переодеться к ужину. Впрочем, один Николя не оставался ни на минуту. Продолжилась суета вокруг его персоны и во время самого ужина. Когда он выразил желание выпить чаю, Ирен наливала, маленький Виктор держал чашку и размешивал сахар, а Леля поила его с ложечки. Поэтому когда все, наконец, уселись за стол, Николаю даже стало как-то спокойней. Четверть часа прошли просто идеально, а потом за окном что-то засверкало, заискрилось и с грохотом рассыпалось на множество мелких звездочек. И на краткий миг Николя даже показалось, что все его лихорадочные кошмары начали каким-то непостижимым способом сбываться наяву, и Блекни на самом деле не умер, а вновь преследует их. Испугались также и остальные присутствовавшие в комнате. Сорвавшись со своих мест за столом, они толпой бросились к окнам, пытаясь понять, что за ними творится. И только во время второго залпа сам Николай догадался, что причиной светопреставления является тот самый, заказанный им к Лелькиному празднику фейерверк. Каким он окажется, при покупке всего необходимого, Николя и сам знал не до конца, но приказчики в лавке уверяли, что это новая конструкция, которая просто-напросто гарантирует всем гостям веселье и удовольствие. Насчет удовольствия оставались некоторые вопросы, а скуке, и впрямь, места решительно не осталось. Особенно после того, как Алексей, видимо, так же подумавший, что их собираются сжечь прямо в доме, было ринулся из комнаты за оружием. Николя едва удалось перехватить его за руку. - Это фейерверк, подарок, я про него забыл совсем! – Как это иногда бывает, шум внезапно стих, и его слова, раздавшиеся в тишине, услышали сразу все. Однако первым пришел в себя Виктор. Буквально прилипнув к окну, он стал ждать следующего залпа.

Ирен Гаяр: После того, как Леля умчалась к месье Николя, Ирен еще некоторое время пробыла в ее комнате. Перебирая и совершенно безотчетно раскладывая по порядку вещи дочери на ее туалетном столике, она впервые за все эти дни тревожного ожидания ощущала в душе умиротворение и покой. Впрочем, занималась этим недолго. Вскоре, испытывая желание поделиться переполнявшими ее душу чувствами, Ирен оставила Лёлину спальню и направилась на поиски того единственного, с кем бы ей хотелось теперь это сделать. Алёшу удалось обнаружить в одной из малых гостиных. Он стоял у окна, глядя куда-то вдаль и задумчиво выводя на стекле пальцем некий узор. Но когда Ирен вошла, тихо прикрывая за собою дверь, тотчас обернулся и устремился в ней навстречу, едва не пританцовывая на ходу, чем изрядно позабавил супругу, уже как-то успевшую забыть о том, каким мальчишкой может быть иногда ее муж. Минуты их блаженного уединения, впрочем, как и во всякой семье, где есть дети, продлились недолго. Спустя некоторое время, в комнату заглянул Виктор, а после – ко всей компании присоединилась и Леля, которую доктор Койвисто попросил оставить их с графом Елагиным наедине для проведения какой-то очередной лечебной процедуры. Она-то и поделилась новостью о том, что ужин в честь именин сегодня вечером все же состоится, хотя место его проведения – в спальне графа Елагина – и показалось Ирен несколько экзотическим. Впрочем, спорить по этому поводу она не стала, да и времени не было. Если они хотели успеть к вечеру, то начинать готовиться следовало уже сейчас. Но вначале имениннице вручили остальные подарки, припасенные еще в Петербурге и привезенные в Хелми вместе с остальными вещами тайком от Лёли. В том числе – и от Виктора, которому в последние дни уделяли меньше внимания, чем обычно. И мальчик, хотя понимал причины этого, однако заметно расстраивался. Теперь же, когда равновесие в его мирке восстановилось, младший из Черкасовых вновь пребывал в самом благостном расположении духа и заботился лишь о том, чтобы побыстрее вручить сестре свой персональный подарок. Эту коробку, перевязанную атласной лентой, Ирен достала из своего дорожного сундука в первую очередь, отдала сыну и после с улыбкой наблюдала, как он гордо вручает ее Леле. А вечером все, наконец, собрались за столом в комнате графа. Как и следовало ожидать, разрешение у доктора Койвисто на то, чтобы воплотить блестящую идею дочери устроить праздник именно там, пришлось добиваться Ирен. Стоило больших усилий убедить его, что присутствие стольких человек одновременно не повредит больному, но, пустив в ход весь свой артистизм и дар убеждения, мадам Черкасова добилась и этого. Поначалу все шло просто замечательно, хотя Ирен, украдкой наблюдая за мужем, и видела в его взгляде, обращенном на дочь, уделяющую большую часть внимания заботе о своем возлюбленном и общению с ним, легкие отголоски ревности. Впрочем, теперь Алеша, кажется, видел и то, что прежде было скрыто от него за пеленой гнева – а именно безграничную любовь, которую питает к Леле ее жених, которая, и верно, давала ему силы держаться бодро и даже изредка при случае вставлять в общий разговор свои обычные остроумные замечания. А потом вдруг началось это. Внезапно, среди наступившей на мгновение тишины, грянул некий раскат, от которого жалобно задребезжали оконные рамы, а небо за окнами осветилось ярким заревом. Чашка с чаем в руках Ирен резко дернулась, отчего содержимое ее выплеснулось на ковер, а в глазах, только что светившихся радостью, промелькнул ужас и непонимание того, что происходит. К счастью, в промежутке между вторым и третьим залпом месье Николя успел дать необходимые пояснения, после которых Алеша, который, кажется, уже готов был вскочить на коня и ринуться в бой, замер посреди комнаты в некотором изумлении, а после, в сердцах тихонько выругавшись, покачал головой и рассмеялся.

Ольга Черкасова: Ни в тот день, ни после Ник так и не признался Лёле, был ли этот фейерверк сюрпризом не только для всех остальных, но и для него самого. Для нее же куда большим откровением оказалось то, что папа, оказывается, умеет так затейливо ругаться. Впрочем, ей, как и другим присутствующим, хватило такта никак это не комментировать, а лишь молча про себя подивиться. Тем более что ему и самому, кажется, это было крайне неловко. Немного нервно рассмеявшись, Алексей Кириллович затем лишь попросил Елагина заблаговременно предупредить его на тот случай, если в качестве свадебного подарка Лёле тот решит уничтожить свет Божий, мотивируя это необходимостью успеть уладить наперед некоторые свои дела – чем вызвал приступ уже всеобщего, почти истерического веселья, разрядившего столь внезапным образом накалившуюся обстановку. Труднее всего оказалось объяснить суть происходящего доктору Койвисто, которого, разумеется, также пригласили на ужин в качестве почетного гостя. Заниматься этим снова пришлось мадам Черкасовой – после того, как она вновь смогла заговорить. Слушая Ирен, финн, который на момент начала фейерверка единственный остался сидеть на своем месте – за исключением графа Елагина, конечно, ибо тот пока чисто физически был на иное неспособен, должно быть, окончательно уверился в том, что русские – исключительно странные люди, если понятие «тихий семейный ужин» означает у них нечто подобное. Впрочем, далее все прошло без эксцессов, если не считать таковыми периодические иронические пикировки двоих старых приятелей, которыми те нет-нет, да и обменивались. Но ни Лёлю, ни Ирен это нисколько не беспокоило, а скорее, напротив, радовало, означая, что добрые старые времена, о наступлении которых они еще совсем недавно мечтали в подвале у своего похитителя, наконец-то возвращаются. Ибо, как подсказывала практика, подобный стиль взаимоотношений был им свойственен только в относительно благоприятные моменты жизни. Хотя, конечно, и здесь еще Лёле было, над чем поработать. Но это потом. А сегодня был ее праздник. Сегодня она была счастлива и ничего не хотела менять.

полная версия страницы