Форум » Дальние страны » Выбор Софии » Ответить

Выбор Софии

Евгений Брусилов: Место - Богемия, Карлсбад. Время - сентябрь 1833 года. Участники - Софья Долманова, Денис Долманов, Евгений Брусилов.

Ответов - 47, стр: 1 2 3 All

Денис Долманов: Денис потупил взгляд, выпуская жену из своих объятий. Врет... Он всегда был уверен, что следует доверять своей женщине и уважать ее, тем более, что главой семьи в его детстве была именно мать. Но сейчас следовать своим принципам было бесконечно сложно: он любил Соню до беспамятства, до скрежета зубовного, но... сейчас, кажется, он столкнулся с ситуацией, когда не был уверен, что это никак не умаляет его чести и достоинства. А притворство супруги только оскорбляло отставного военного, предельно откровенного с ней, мягкого, никогда не смеющего осуждать... Сложно сказать, была ли это обида или еще не перегоревшая после чаепития ревность к Брусилову. - Соня... Да что с тобой? - продолжал допытываться барон. - Что сегодня произошло за чаем? Вы себя вели, ты и господин Брусилов, не как едва знакомые люди. Вы молчали друг на друга так свирепо, что мне показалось, я не знаю чего-то. Чего, Софья Аркадьевна? Долманов редко называл жену наедине по имени-отчеству, сразу же взяв на норму несколько фамильярное "Соня" или "Софьюшка", желая показать ей свое расположение. Он и сейчас говорил мягко, ровно, скрывая свои чувства, только запинался, что обычно было несвойственно для этого человека, одаренного умением складно говорить. - Я могу... могу считать это... обещанием? Мы поедем с ними завтра, а потом... забудем о существовании этого...этих людей? - да, барон боялся, и стремился уничтожить любую угрозу своему семейному благополучию. Он подошел к супруге, провел ладонью по мягким золотистым волосам, поцеловал в макушку. Но уже не хотел смотреть в ее добрые глаза, боясь вновь увидеть в них обман. Как бы не понравился Брусилов Денису изначально, все положительное впечатление о нем улетучилось, как только он понял, что у него и Софьи есть...что-то было в прошлом. Общие воспоминания. Денис так дорожил появившимся счастьем, что просто боялся, дико, до дрожи в коленях, потерять то немногое, что есть: любовь и уважение семьи, почтение сына, дочь, тишину и уют быта.

Софья Долманова: Недоверие. Что может быть хуже недоверия в семейной жизни?! Но одно дело, когда оно зарождается в душе ревнивого супруга и имеет достаточно оснований для своего зарождения. Но когда не доверяет жена своему мужу, не желает поведать ему сокровенные тайны своей души... Чего боялась Соня? Того, что муж воспримет ее юношеское увлечение более серьезно, чем нужно? Что заподозрит продолжение романа? Что просто не поймет ее? Она смотрела на свои руки, сомкнутые в замок, и не понимала, чего же она страшится и зачем ему лжет. Но теперь ей казалось вообще невозможным сказать ему правду, а оттого она с негодованием повернулась к нему и холодно отчеканила: - Да какое ты имеешь право таким тоном разговаривать со мною? Будто я провинившийся ребенок! Я не сделала ничего постыдного, ни сказала тебе и слова лжи! А ты смеешь подозревать меня в том, что я обманываю тебя? Если я молчала за столом, на то была моя причина, и тебя она никак не касается. Хочешь знать, что заставило замкнуться господина Брусилова – так вот и спроси у него сам! Соня вдруг резко замолчала, испугавшись и своего тона, и слов слетевших с побелевших губ, и взгляда мужа. Долманов редко был в ее присутствии разгневан, он умел скрывать от жены свои тревоги и огорчения, но сейчас на его скулах заходили желваки. А глаза потемнели настолько, что казалось там разверзлась бездна – страшная и опасная. Сонечка не сводила зачарованного взгляда со свирепого супруга, ожидая чего-то ужасного, и грудь ее взволновано вздымалась. - Обещание?! Пусть будет – обещание. Никогда я не желаю больше их видеть. Баронесса устало вздохнула и прикрыла глаза – как тяжело, неправильно все то, что сейчас случилось, и она уже жалела о сказанном, но возможности сейчас же все поправить не видела. А как бы ей хотелось прижаться к груди мужа, уткнуться лбом в ямочку у его плеча, словно специально для этого предназначенную, вдохнуть его запах. Сонечка сглотнула подступивший к горлу комок и села на край кровати, повернувшись спиной к Денису: - Я устала и хочу спать.

Денис Долманов: *прошу прощения (опять ) дела-дела житейские* Денис горделиво, но в его исполнении очень естественно, вскинул голову, услышав слова жены. В темных глазах, вероятно впервые, вспыхнуло негодование, ярость, а на скулах заходили желваки. Кажется, сейчас он откроет рот, чтобы что-то сказать, но вместо слов вырвется звериный рык. Ладони, еще недавно такие обходительные и нежные, сжались в кулаки - на мгновение у него даже возникло желание ударить Софью. Мелькнуло кометой и пропало, оставив неприятный осадок и страх совершить непоправимое. Вам все еще сложно поверить в байки про то, что в прошлом Денис Брониславович был вспыльчив и запальчив, как и всякий гусар? - Право? Я ваш муж! - громыхнул мужчина. Но тут же заставил себя замолчать, вновь испытывая все тот же страх сделать что-то, способное разрушить все то, что уже было между супругами. Или еще было? Мужчина гневно выдохнул, лицо его побагровело от сдерживаемого гнева. Он мог кричать, топать ногами, размахивать руками и бешено вращать глазами, но... что это даст? Разве что подорвет уважение к этому спокойному, уверенному в себе человеку, научившемуся держать в узде свои чувства и порывы. А потому Денис замолчал, не желая продолжать общение в таком тоне. Развернулся на каблуках сапог и вышел вон, хлопнув дверью. Некоторое время мужчина молча сидел у себя в спальне, потом так же бесшумно расхаживал по комнате. Спать не хотелось, а потому отставной капитан уехал в клуб, откуда вернулся уставший, осунувшийся и еще более злой. И тут же приказал Артамону приготовить платье для прогулки на природу. Остаток утра мужчина продремал в кресле в гостиной, где до этого тщетно пытался прочесть хотя бы страницу книги.


Софья Долманова: Как он вышел из комнаты Соня не видела, но слышала. Наверное, слышал и весь дом. В голове только мелькнуло: «Лишь бы Ника не проснулась!» Женщине хотелось заплакать, но она не могла выдавить и слезинки из себя, а от того лишь сидела и хватала ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба. Да такой рыбой она и была. Все, что так привычно и бережно ее окружало, вдруг испарилось, и вокруг нее разверзлась голая пустыня. Соня с ужасом думала о том, что только что случилось здесь в ее спальне, и от чего она струсила перед мужем и не сказала ему той правды, которая ничем не могла его оскорбить. Но больше всего она испугалась того, что случилось во время чая. А вернее, того, что не случилось – она не обмолвилась ни словом с Женей, но сердце ее рядом с ним то замирало, то стучало подобно набату. Ужасно, ужасно и страшно – Сонечка сидела и заламывала руки, не зная, что делать дальше. Нет, она дала обещание, не мужу – себе, не видеть больше Брусилова и его жену, так будет лучше. А что завтрашняя прогулка может изменить или испортить? Да ничего – хуже уже и быть не может. Утром за завтраком оба супруга были молчаливы, ни словом, ни жестом не напомнив друг другу о вечерней ссоре. Но при этом то напряженное молчание, а еще хуже – ничего незначащие фразы, остро ранили и Соню, и, наверняка, ее мужа. Они вышли из дому и сели в экипаж, который доставил их к дому, снимаемому Брусиловыми, ровно в назначенный срок. Пунктуальность, несмотря ни на что. Евгений Максимович с женой тоже уже были готовы и вышли из дому, едва подъехали их спутники. Любезные приветствия, заверения в полном благополучии и прекрасном самочувствии с обеих сторон и выражение надежд на прекрасную поездку – это все, что было сказано в первые десять минут. Но дальше повисла неожиданная пауза, которую, как и вчера, собой заполнила Юлия Леонидовна, полностью завладевшая бароном Долмановым. А тот, казалось, ничуть не против. Может, и впрямь, после вчерашней их с Соней размолвки ему необходимо было хоть немного отвлечься. И все же – как мог он сам бросить жену в компании того, кем пенял ей вчера вечером? В душе Сони кипела такая буря негодования, что она и теперь едва сдерживала слезы. Но больше всего она боялась, что не сможет себя вести правильно в отношении Жени. Да и как ей себя с ним вести, с человеком глубоко в ней разочарованным и презирающим в душе!

Евгений Брусилов: Минувшей ночью Евгений Максимович почти не сомкнул глаз. В последнее время он и так спал отчего-то не слишком хорошо, обычно укладываясь в постель заполночь, но вчера все сидел и сидел за столом в своем кабинете, несмотря на то, что часы в гостиной давно отзвонили двенадцать раз. Сначала пытался делать вид, что работает, перелистывая страницы какой-то из присланных на рецензию из России новых книг, но вскоре пришел к выводу, что совершенно не понимает смысла читаемого. Поэтому захлопнул том, встал, подошел к распахнутому окну, опершись ладонями на подоконник, и долго вглядывался в темноту сентябрьской ночи, думая о том, о чем запрещал себе думать в течение трех лет. … Мать Юлии, Светлана Романовна Неволина, всегда казалась ее зятю женщиной властной, даже авторитарной, чью «абсолютную монархию» в ее семье никто никогда не подвергал сомнению. Вероятно, из-за этого она решила, что сможет подобным же образом влиять и на семью своей дочери, на первых порах ее замужества активно вмешиваясь в ее отношения с супругом. Нетрудно догадаться, что подобное вовсе не устраивало самого Евгения, поэтому так же легко представить, что его собственные отношения с тещей тоже были весьма прохладными, а встречи – кратковременными. Обычно всякий раз, когда они с женой навещали ее родителей, Брусилов предоставлял Юлии полное право наслаждаться общением с матерью, сам же, выдерживая ее общество лишь положенное этикетом время, обычно стремился удалиться куда-нибудь под благовидным предлогом, например, составляя компанию графу Неволину, с которым имел отношения вполне дружеские. Однако в тот день, сразу после совместного ужина двух семейств, Светлана Романовна украдкой отозвала его в сторону и попросила нынче вечером зайти к ней в личные покои, но сделать это так, чтобы никто не узнал. Брусилов, крайне удивленный такой просьбой, тем не менее, был еще и изрядно заинтригован, поэтому пообещал быть, и выполнил свое обещание. Графиня Неволина встретила его спокойно, даже дружелюбно, задала пару каких-то ничего не значащих вопросов, а потом вдруг внимательно посмотрела ему в глаза и проговорила: - Женя, вы ведь понимаете, что я неспроста позвала вас к себе, ведь, наши отношения не слишком напоминают идеал? – Брусилов молчал, не зная, как реагировать и все еще не понимая, что последует за этим «вводным словом». Не дождавшись ответа, Светлана Романовна усмехнулась и кивнула. – Что же, думаю, после того, что я хочу поведать сейчас, вы и вовсе не захотите со мной разговаривать. И будете, в общем, правы… - Что вы имеете в виду, мадам? – Евгения стала утомлять эта игра в «пойми меня», он нетерпеливо дернул уголком рта. – Расскажите, и тогда я решу все сам. - Хорошо. Но прежде позвольте еще один вопрос. Женя, Вам никогда не казалось странным, что ваш роман с мадемуазель Андриановой, по-всей видимости, весьма бурный, закончился… ничем? – он вскинул на нее взгляд, хотел что-то сказать, но Светлана Романовна остановила его жестом. – Да-да, представьте, мне известно о том, что вам довелось пережить тем памятным летом в нашем Благодатном. Точнее, конечно, не знаю достоверно, но догадываюсь. Вы ведь любили Сонечку, не так ли, Женя? А она любила вас. Но ничего не вышло. Так вы не думали, почему? - Вас это не касается, мадам! – довольно резко оборвал ее Брусилов. - Ошибаетесь, сударь! Все, что касается интересов моей дочери, всегда касалось и меня… Спустя две четверти часа, когда теща, наконец, замолчала, ошарашенный услышанным только что, Евгений, который до того слушал все, что она говорила, молча, поднял на графиню измученный взгляд и произнес: - Зачем?! Зачем вы это мне рассказали именно теперь? - Затем, что теперь вы сами – отец, Женя, а значит, возможно, сможете понять мои чувства полнее. Это не попытка покаяния перед вами. Не вы мой судия, тем более что скоро я предстану перед совсем другим судом – последним. И именно он определит мою меру наказания. Впрочем, я уже наказана, зная, что моя дочь, которую я более всего старалась защитить, однажды станет по моей же вине глубоко несчастна. Ведь вы не любите Юлию! Она пока этого не понимает, но однажды поймет – и будет страдать. Я этого уже не увижу, ибо умираю – у меня рак, Женя, доктора дают мне не более трех месяцев жизни. Но мысль о том, что я испортила жизнь своей единственной и любимой дочери, терзает мою душу еще сильнее и быстрее, чем опухоль разъедает плоть. - Вы испортили жизнь не только Юлии! Вы уничтожили надежды на счастье еще двоих человек – Сони и мою собственную! И рассуждаете об этом так… просто, словно сделали неверный ход в шахматной партии! Вы – чудовище! - Но и вы ведь тоже не слишком держались за свое счастье? Признаться, мой план казался мне авантюрой, я не верю, что, испытывая столь глубокое чувство, о котором вы теперь мне говорите, можно так легко от него отказаться. Тем не менее – ни Соня, ни вы, Евгений, не сделали ничего, просто безвольно подчинились там, где нужно было бороться до смерти. Значит, не так и любили? Даже, если этот удар не был рассчитан, то все равно попал в самую цель. Все эти годы Брусилов винил себя за то, что не плюнул тогда на все обиды и предрассудки, не пошел в Андриановку и не объяснился с Софьей лично, предпочтя сохранить свой образ обиженного Чайльд-Гарольда… - Но вы же понимаете, что я теперь обо всем расскажу Юлии?! Уж лучше ей пережить развод, чем разочарование в жизни! - Расскажете – и обречете на ненависть к матери? А еще на позор, которым наше доброе общество неизменно покрывает всякую разведенную женщину, не вдаваясь в обстоятельства ее жизни? А в отдаленной перспективе еще и дочери судьбу испортите, ибо кому будет нужна невеста из семьи с такой репутацией? И все же, после того разговора Брусилов был полон решимости рассказать обо всем Юлии. Но, разумеется, не сию же минуту, ведь предстояло слишком многое обдумать и решить. Поэтому объяснения с женой по горячим следам не случилось. А потом Светлана Романовна слегла и, не прожив и отведенного ей врачами срока, прибралась в мир иной. И глядя на безутешно рыдающую на похоронах Юлию, он так и не осмелился рассказать жене все, что теперь лежало под тяжелым камнем в его собственной душе. Как раз в том месте, где Брусилов похоронил однажды свою мечту. В конечном счете, зачем? Что это изменит теперь? А со временем он научился прогонять даже и мысли о том, что могло бы быть, если… Во-всяком случае, так ему казалось. Утро застало Евгения Максимовича спящим в кресле все там же, в его собственном кабинете. Он открыл глаза, поморщившись, потер затекшую от неудобной позы шею, затем, несколько времени еще посидел, задумчиво глядя перед собой. Потом тряхнул головой, словно бы отгоняя остатки сна, и потянулся за колокольчиком, чтобы призвать им своего камердинера. Необходимо было собираться на прогулку в рыцарский замок.

Денис Долманов: Как и в любом порядочном доме, челядь Долмановых вставала далеко засветло, чтобы успеть приготовить дом и завтрак к тому моменту, когда господа изволят покинуть свои спальни. Трагедия слуг была в том, что и Денис Брониславович, и Софья Аркадьевна слыли "жаворонками". Сегодня же барон поразил всех, обнаруживши себя спящим тревожным, чутким сном в гостиной. Как только дверь с легким щелчком и едва уловимым скрипом отворилась, он вскинул голову, осмотрелся, ничего не видя перед собой со сна. Сна, который не принес ни утешения, ни забвения, ни отдыха. Физически Долманов ощущал себя препаршиво, словно после тяжелых упражнений или изнурительной болезни. На мгновение ему показалось, что выздоровление, отдых на водах и знакомство с Брусиловыми - это просто очередной его бред, вызванный пневмонией и жаром. И Денис испытал невероятное облегчение, а также огромный душевный подъем. А потом моргнул и... ничего не изменилось, перед ним была действительно стена их гостиной в Карлсбаде. А значит, все события минувшего дня - не дурной сон, а самая отвратительная явь. Боже, и чем я не заслужил счастья? Мужчина поднялся, чувствуя себя стариком, разбитым и ненужным никому, кроме верного Артамона, тут же поспешившего подхватить Дениса под локоть. Вместо благодарности, помещик ощутил раздражение и оттолкнул седого слугу. - Который час? - со сна голос звучал хрипло, а оттого страшно, зло. Вместо конкретных цифр, ему сообщили, что Софья Аркадьевна уже встала. И предложили, переодевшись, пройти в столовую - завтракать. Весь остальной день прошел в натянутой вежливости и отстраненном, замкнутом молчании. Давно уже Денис не ощущал такой отстраненности от супруги, а главное - такого же ответа от себя самого. Когда-то ему казалось, что он сломил этот барьер между ними, ведь... на свет появилась дочь, плод их любви. Никогда в своей жизни Денис не прикоснулся к женщине без ее на то желания. И Соня не была исключением. А то, что она могла спать с ним, ощущая только недоверие и отчуждение... абсурд! ... Тяжелее всего было по дороге к дому Брусиловых. Один на один, лицом к лицу. Денис Брониславович сосредоточенно смотрел под ноги, изучая носки своих сапог. Изредка он поднимал взгляд на жену, но тут же отводил его, не в силах выдерживать то, как сама она смотрела куда-то в сторону, мимо супруга. И думала уж явно не о нем, и не об их размолвке. А потому, когда были произнесены приветственные фразы, заготовленные для Брусиловых, барон мгновенно отвлекся на глуповатую, но словоохотливую Юлию Леонидовну, своим щебетанием постоянно отвлекавшую его от мрачных мыслей и желания обратиться к этим двоим, Евгению Максимовичу и Софье, напрямую, без учтивых экивоков и задать всего лишь один вопрос - "что между вами?"

Софья Долманова: Похоже, что одна Юлия Леонидовна не была отягощена какими бы то ни было думами – ни печальными, ни терзающими душу. Она была весела, насколько могла быть таковой, довольна прогулкой и мило улыбалась то Денису, то Софье, то мужу. Впрочем, кроме барона ее улыбки никого особо не занимали. Соня не могла понять, знает ли Юлия все то, что могло связывать их с Брусиловым. Пожалуй – знает, и в душе смеется над ней. Да какое там в душе - вот она, ее улыбка, такая ясная, демонстрирующая превосходство. А баронесса Долманова гадала – рассказала ли мать ей или муж ту давнюю историю?! Соня посмотрела на Юлию Леонидовну, которая рассказывала барону о недавнем их с супругом путешествии по Италии, и устыдилась своих мыслей. Что же это за наваждение такое, ведь разве нельзя думать о чем-то другом! И тогда она стала думать, точнее заставлять себя думать – о Нике, об Иване и Ульяне Елизаровне, об отце и родной Андриановке. И опять мысли ее увели совсем не туда, куда она желала. Ей вспомнилась душистая белая сирень и темная гладь озера, и удивленные глаза того незнакомца. Софья Аркадьевна вздрогнула и отогнала навязчивые мысли. Похоже, небо хмурилось в ответ на хмурые лица участников поездки. Соня уже давно заметила, что Карлсабд и его окрестности - очень странное место, где никогда нельзя угадать, выглянет солнце или начнется дождь. Но сегодня она была уверена – солнце не согреет их своими лучами, а установившееся между ней и Денисом отчуждение противным холодком вползало в душу, и Соня ежилась, кутаясь плотнее в свою накидку. Экипаж, тем временем, медленно подъезжал к замку, пейзаж на протяжении всего пути едва менялся, но теперь впереди на высоком холме показалась серая громада, скорее вызывающая невольную тоску, нежели восхищение. Но мадам Брусилова заметно оживилась и начала рассказывать разнообразные легенды о замке, и о его прежних обитателях, которые ей были известны. Слушал ее внимательно лишь барон, и Юлия решила не терять столь благодарного слушателя - тем более, что ее собственный муж все равно это уже знает. Поэтому мадам Брусилова, положив руку на локоть Дениса Брониславовича, отправилась с ним по тропе вперед к замку. Соне ничего не оставалось, как принять вежливо предложенную помощь от Евгения Максимовича, но лишь тихое «благодарю» было ему ответом. Они шли позади первой пары все в том же молчании, искоса бросая друг на друга любопытные взгляды. Пару раз муж обернулся к ним и пристальный взор его, как всегда, отметил все малейшие изменения в ее поведении. Но Денис тоже умел быть хорошим актером – ни один мускул не дрогнул на его лице, и он вновь обратился в слух, повернувшись к Юлии Леонидовне. Соня начала тяготится этой поездкой еще вчера вечером, но теперь же она стала для нее сущим адом. Настолько, что она немедленно захотела броситься к Денису, потребовать, попросить, умолить его отвезти ее домой. Нет, не в маленький домик на берегу Теплы, но прямо в Петербург! И все же, удержалась от этого порыва. Ведь это бы значило, что муж ее прав в своих догадках, это бы показало Евгению Максимовичу, что она его боится. Молчание их теперь казалось ей еще более странным и способным выдать все, что могло быть у нее на душе, а оттого Соня вдруг заговорила. Голос ее был спокойным, а слова, обращенные к Евгению Максимовичу, просты и нисколько не указывали на ее душевное волнение. Впрочем, Сонечке приходилось для этого прилагать достаточно усилий. - Странная здесь погода, не находите, Евгений Максимович? Мне чем-то напоминает Петербург. Вы давно были в столице? – говоря, Соня ни разу не повернулась к мужчине, а смотрела под ноги, на усыпанную красным песком дорожку.

Евгений Брусилов: Когда они, наконец, достигли цели своего маленького путешествия, то серые стены замка, выстроенного в готическом стиле, на фоне делающегося буквально на глазах свинцовым неба показались Брусилову архитектурным воплощением его нынешнего душевного настроя. А тут еще Юлия, вообще-то молчаливая и меланхоличная, с назойливостью сентябрьской мухи все рассказывала и рассказывала что-то, ничуть не интересуясь, нужны ли кому-то ее рассказы. Впрочем, нет. Один слушатель у нее все же был – барон Долманов. Он держался с мадам Брусиловой подчеркнуто заинтересованно, и Евгений не мог отделаться от впечатления, что это неспроста. Тем более что успел заметить, точнее – почувствовать, что между Соней и Денисом Брониславовичем что-то произошло с того момента, как он видел их в последний раз. И теперь больше всего на свете желал бы узнать – что именно. Тем временем, Юлия, вероятно, решив окончательно лишить Дениса Брониславовича путей к отступлению, и полностью поработить его волю к сопротивлению своим мастерством рассказчицы, подхватила барона под локоть, уводя его от открытого экипажа, остановившегося на дальних подъездах к замку, по тропинке вперед. Разумеется, Евгений Максимович тотчас же предложил руку Софье, и та, с какой-то обреченной покорностью устроив на ней свою ладонь, шепотом поблагодарила его и пошла рядом. В отличие от первой пары, где шла довольно оживленная беседа, их диалог все никак не складывался. Однажды – в той, другой, уже далекой жизни, они шли вот так, рядом, не зная, что сказать друг другу, но тогда молчание не было таким тягостным. Напротив, казалось чем-то естественным. Теперь же Брусилов мучительно перебирал в голове различные темы, которые можно было бы обсудить, но отчего-то все они казались ему глупыми, ненужными, не о том… О том же, что, действительно, его интересовало, поговорить возможным не представлялось, а потому было лучше молчать. Впрочем, у Сони, вероятно, было другое мнение на этот счет. - Давно… - эхом откликнулся Евгений на ее вопрос о том, когда последний раз был в Петербурге. – Настолько давно, что, кажется, уже начал и забывать. Видите ли, последние годы обстоятельства таковы, что мы с женой избегаем родных пенат, на глазах превращаясь в чету европейских провинциальных обывателей, - невесело усмехнулся он и кончиком трости поддел один из выступающих кусочков красного гравия, которым была посыпана их дорожка. – Так что это Вы, сударыня, теперь столичная жительница. Стало быть, Вам и рассказывать мне о том, каков теперь Петербург и погоды в нем. Денис Брониславович сказывал, что увез Вас туда сразу после свадьбы… Верно, Аркадий Аристархович очень переживал расставание с любимой дочерью? – она искоса взглянул на Софью, которая в ответ на его вопрос лишь кивнула, не поднимая глаз. – Что же, этот момент однажды наступает в жизни всякого отца повзрослевшей дочери. Моя собственная – еще совсем кроха, а в голове уж и то, порой, рождаются мысли о том, как тяжело будет отпустить ее от себя. А Вы, Софья Аркадьевна, не скучаете ли в Петербурге по былым дням своей жизни – по родным местам, людям, простоте сельских обычаев и отношений?.. - отстраненное любопытство, казалось бы, но Евгений почувствовал, как ладонь Сонечки, покоящаяся на его локте, чуть вздрогнула. – Счастливы ли Вы теперь?

Софья Долманова: - Столичная жительница?! – Соня чуть удивленно приподняла брови, не оборачиваясь к Евгению, и посмотрела перед собой. Вот уж кем она себя никогда не сможет считать! Даже Ульяна Елизаровна, прожившая в своей глубинке столько долгих лет, была более светской дамой, чем она. - С чего вы так решили? Место жительства не обязательно должно изменить человека, и уж точно не меня! Некоторая категоричность в голосе удивила ее спутника, по-крайней мере – посмотрел он на нее в эту минуту удивленно. Впрочем, резкость Сони была вызвана тем, что вопросы Евгения Максимовича, хоть и были естественны, вполне отвечая законам светской беседы, но показались ей со скрытым подтекстом. Да и почему именно – показались? - Мы часто навещаем отца, правда, сам он отказывается к нам приехать. В последние годы так увлекся хозяйством, что теперь усадьбу и не узнать – все так переделал. Впрочем, думаю это вам не интересно, господин Брусилов. Вас и впрямь, деревенская жизнь не прельщает, вы ведь тоже со своей супругой не пожелали жить в имении ее родителей. Но вот на последний его вопрос сейчас дать ответ Софья не могла. Нет, спроси ее кто другой об этом еще два дня назад, Соня, не задумываясь, ответила бы «да». Она счастлива, у нее есть любимый и любящий супруг, прелестная дочь, в их семье сгладились все недоразумения, но теперь, сегодня… Она печально улыбнулась вопросу, который возник в ее душе – а действительно ли она счастлива? Ведь когда-то она дала согласие барону лишь потому, что не хотела огорчить отца. Нет, замуж она вышла не по любви и взрастить в своем в сердце любовь к мужу ей стоило труда. Да и что была ее любовь к Денису? Уважение, почитание, доверие, но не пылкая страсть, которая владела ее сердцем тогда, с Женей. Однако, до нынешнего момента, она ничуть не сомневалась в своей любви к мужу. Достаточно вспомнить, как ее сердце чуть не остановилось, когда мужа привезли из имения при смерти. И что теперь? Одна неожиданная встреча с человеком, которого она давно позабыла, вдруг полностью переменила ее отношение к собственному браку? Сонечка не могла понять, как такое случилось, но упрекала в произошедшем только себя. - Разумеется, счастлива. Я замужем за прекрасным человеком, лучшим человеком, которого я когда-либо знала, - ведь счастье - это не безрассудство, не опрометчивый брак, но взвешенное решение. Разве не так?! Но, похоже, и обдуманный брак не всякому мог принести счастье – и не тому ли пример шагающий рядом с нею мужчина? Если бы Соня захотела приглядеться повнимательнее к Жене, то непременно увидела бы это. Тем временем, они, пройдя через двор замка, оказались у его дверей, где поджидал их привратник, выполняющий роль сторожа, смотрителя, а иногда и экскурсовода. Встретив гостей, он предложил им пройти внутрь, тем более, что хмурившееся все утро небо начало извергать пока еще редкие, но достаточно крупные капли дождя, который скоро грозил обернуться настоящим ливнем. Юлия и барон в компании сторожа все так же шли впереди, только теперь роль рассказчика взял на себя пан Прохазка, Соня же с Евгением Максимовичем шли чуть позади. В одном из залов она невольно остановилась перед пейзажем, наверняка написанным где-то в окрестностях замка. Но Софья готова была поклясться, что на картине изображен пруд в Андриановке, окруженный зарослями сирени и покрытый белыми головками лилий. Может, если бы она его увидела в другой момент, то даже и не обратила бы внимания на это поразительное сходство. Но теперь так неожиданно было увидеть это, что баронесса Долманова совсем забыла о своих спутниках и молча любовалась незатейливой картиной не самого искусного художника.

Евгений Брусилов: Кажется, впервые за эти два дня Брусилов получил шанс поговорить с Соней в относительном уединении. Так, чтобы рядом не было ни ее мужа, ни Юлии. Они все еще шли под руку, теперь уже по коридорам замка, и все сказанное ими друг другу улетало ввысь, под стрельчатые своды высоких потолков. Впрочем, сказали-то они как раз весьма немного. Возможно, Евгений сам неверно выбрал тему, заговорив о прошлом, а может быть, это Соня усмотрела в его словах какой-то скрытый смысл, но отреагировала она на них довольно резко. Брусилов прежде не знал ее такой, поэтому удивленно взглянул на Софью, не понимая, отчего она так резко отреагировала на его вопрос. - Отчего же – неинтересно? Поверьте, мне интересно все, что касается Вас и Вашего окружения. Кроме того, я ведь немного знаком с Аркадием Аристарховичем, поэтому посчитал возможным спросить о том, как нынче складывается его жизнь. Простите, если ненароком сунул свой нос туда, куда не надобно, - Брусилов улыбнулся, но в голосе его по-прежнему слышалось недоумение. – А что до того, почему мы с Юлией уехали тогда из Благодатного… Ну так лето кончилось, а основным местом обитания наших с ней семейств был и остается все же Петербург. Он выпустил руку Софьи из своей, чтобы отворить перед нею дверь в одну из комнат замка, куда пан Прохазка предложил им зайти в первую очередь. И ближайшие несколько минут рассеянно слушал рассказ их импровизированного гида на ломаном немецком, из которого следовало, что данное помещение в прежние времена было покоями супруги одного из владельцев замка. С именем этого представителя славного семейства была связана одна мрачная история. Совершенно в шекспировском духе, ибо, по легенде, сия дама была удушена супругом в порыве ревности за измену. Настоящую ли, мнимую ли – об этом легенда отчего-то умалчивала. Благо произошел этот жуткий случай лет триста тому назад, потому подробностей не сохранилось. Зато рассказывают, что с тех самых пор тишину в замке изредка нарушают звуки, похожие на всхлип или горестные вздохи. А кому-то даже доводилось видеть бледную женскую тень, весьма похожую внешне на портрет той самой несчастной убиенной, который все еще висит в галерее замка. Историю эту он слышал не впервые, она всегда казалась Евгению тривиальной выдумкой, к тому же – не слишком умной и интересной, но Юлию привела в восторг. И это выглядело тем более странным, что уж они-то с женой были здесь не впервые, а значит, она тоже наверняка ее слышала, чтобы выражать свои эмоции столь бурно. Сразу после этого мадам Брусилова увела свою несчастную жертву, барона Долманова, в ту самую галерею, а Соня и Евгений вышли чуть позже. Ни у кого из них не было желания разглядывать портреты былых владельцев замка. Вместо этого Брусилов предложил ей зайти в другую комнату, которая когда-то выполняла здесь роль гостиной, а потому, на его взгляд, была менее мрачной, чем прочие помещения. Дорогой, Соня вдруг решила ответить на вторую часть его вопроса – о том, счастлива ли она. И рассуждала об этом так, словно всеми силами пыталась доказать – да, счастлива! Вот только кому: ему или себе? В гостиной, где они пару минут бродили молча, Соня вдруг замерла у одной из картин. Евгений присмотрелся повнимательнее к пейзажу, изображенному на ней – и не нашел ничего необычного: просто какой-то пруд и заросли вокруг него. Но Соня рассматривала его, точно завороженная. И когда обернулась, наконец, к нему, то Брусилов готов был поклясться, что видел, как в глазах ее блеснули слезы. Этого ему было достаточно для того, чтобы забыть обо всем – о той неловкости, которая существовала между ними с момента новой встречи, об осторожности, в конце концов… Случилось невероятное, перед ним сейчас стояла прежняя – его Сонечка. Стояла и, кажется, готова была заплакать. - Что?! – в мгновение ока он оказался рядом и взял ее за плечи, пристально вглядываясь в ее глаза. – Что случилось, милая? – она не ответила, лишь по-прежнему, не мигая, смотрела на него своими серыми глазами, взгляд которых снился Брусилову все эти годы. Не говоря ничего больше, он прижал ее к груди, заключая в объятия. Да и сама Соня прижималась к нему так, словно боялась, что он – призрак и растворится в воздухе, подобно той несчастной даме из легенды, стоит отпустить его хоть на сантиметр… - Хорошая, маленькая моя девочка, - шептал Евгений куда-то ей в волосы, прижимаясь губами к макушке Сони. – Я знал, знал, что ты не забыла… Я тоже все помню… любимая моя, радость моя… Как же я жил без тебя? Как я мог думать, что живу?

Денис Долманов: Денис тяготился поездкой не меньше, чем Евгений или Софья. Но был слишком хорошо воспитан для того, чтобы показывать свои чувства окружающим. Мать всегда учила, что истинный дворянин, истинный потомок рода Пацев, не имеет права на слабости, не имеет права на ошибки. И любой его просчет ложится тенью на всю семью. И с детства приученный к этой коллективной ответственности, мужчина всегда находил в себе силы не посрамить заветы матери. На поле брани или во время заключения сделок это было проще, в светском обществе - труднее. Сейчас барон собрал все свои силы, чтобы не скривиться, когда Юлия Леонидовна в очередной раз обратилась к нему, превратил гримасу усталого раздражения во вполне себе приветливую улыбку, но украдкой бросал взгляды на идущих позади жену и Брусилова. Пальцы супруги Евгения Максимовича будто жгли локоть, вместо нее очень хотелось видеть и ощущать рядом любимую Соню. Но та шла, опираясь на руку литератора, и о чем-то с ним беседовала. Денис то и дело бросал на них раздраженные взгляды, желая присоединиться к беседе, когда будет удобный случай, но всякий раз Юлия Леонидовна начинала очередной неимоверно скучный рассказ, и Долманов, как истинный джентльмен, с вымученной улыбкой обращал на нее свой взгляд, горящий мрачным нетерпением. Видимо, женщина принимала их на свой счет, томно вздыхала и начинала все новые повествования. А замок, между тем, Долманову понравился. Суровый, монументальный, мрачный, но надежный. Таким он был и сам до второго брака, когда переживал кончину Вероники, отдаление сына, одиночество, чувство вины, которое усиливалось облегчением от того, что кошмар его жизни закончился в тот миг, когда первая супруга испустила последний вздох. Но, кажется, Бог рассудил, что нельзя все блага класть в одну корзину, а потому, наделив Долманова внутренней силой, удачей в делах, деньгами и славой древнего рода, обделил счастьем в личной жизни. Барон все чаще одаривал совершенно недружелюбными взглядами Брусилова. Находиться рядом с ним и не скрежетать зубами от обиды и ревности он не мог, а потому начал отдаляться от основной группы, наконец, предоставив Юлию Леонидовну самой себе. Та еще пыталась привлечь его внимание, но, погруженный в черные, злые мысли, отставной офицер не уделял ей должного внимания. Дама надула губки и отошла от враз посуровевшего Дениса Брониславовича. Он ходил по старинным коридорам замка, чья средневековая мрачность идеально совпадала с думами помещика, угрюмый, молчаливый, сосредоточенный больше на своих переживаниях, чем на историях каштеляна. Мысль о том, что Софья могла ему изменить с мужем давней знакомой просто в голове не укладывалась... Как? Когда? Разве что в Петербурге, но... Брусилов говорил, что они почти не бывают в столице, и Юлия Леонидовна это подтверждала. Не станет же супруга покрывать измены мужа, хотя... они крайне холодны друг с другом. И все же, вариант того, что Софья изменяет ему с момента заключения их брака - отпадает по ряду причин. Тогда почему? Когда? Денис был бы рад объявить себя параноиком, ревнивцем, но прекрасно понимал, что это не так. Сердцем чувствовал... Только в спальне одной из жен владельца замка, удушенной ревнивым мужем, помещик проявил интерес и заговорил: - Бедный муж, - вздохнул он. - Это ж как его нужно было довести, чтобы тот решился поднять руку на любимую женщину... И, заложив руки за спину, вышел из комнаты раньше остальных. Продолжая бродить по коридору, осматривая картины, но не запоминая ни одной из них, он не заметил, как Софья и Евгений удалились в другую комнату. Юлия следовала за ним тенью, тщетно пытаясь возобновить беседу. Но рассыпаться в ничего не значащих шутках сейчас было сверх сил мужчины. Он только молча кивал в такт женским словам и давал сбивчивые односложные ответы. Наконец, чтобы спрятаться от надоедливой мадам Брусиловой, что ужасно невежливо и недостойно офицера, разумеется, он собирался было шмыгнуть в одно из помещений, судя по вычурной двери - гоcтиную, но тут госпожа Брусилова выразительно "ойкнула" и сделала вид, что ей дурно. Проклиная все на свете, костеря про себя едва ли не всех женщин планеты, мужчина отпустил ручку двери и подошел к Юлии Леонидовне. Та томно закатывала глазки, проводя рукой по лбу, очень жеманно и картинно. На злой и очень выразительный взгляд, она только прошептала: - Мышь... Самое печальное, что изначальный испуг был очень натуральным. Тяжело вздохнув, Денис Брониславович предложил женщине уйти в другое помещение, а лучше выйти в сад. Сам он с сожалением оглянулся на спасительное помещение... и последовал за Юлией Леонидовной, подчиняясь нормам полученного воспитания. И моля Бога закончить побыстрее эту пытку.

Софья Долманова: Комнаты и слова пана Прохазки были скорее фоном для переживаний самой Сони. Рассказ об убиенной неверной жене лишь заставил вспомнить ее шекспировские драмы, но не задуматься о правдивости этой истории. Впрочем, ей было все это не так уж и интересно. И воспоминания, и мысли, занимавшие ее весь день, так окутали ее, что баронессе начинало казаться, что ей и шагу невозможно ступить, не наткнувшись на знаки из прошлого. И этот пейзаж казался ей именно таким знаком. Зачем они с таким упорством преследуют ее? Она отвернулась от картины, и в глазах ее, наполненных ужасом и тоской, видимо, мелькнул призыв о помощи, который и увидел Евгений Максимович. Какое это было странное чувство – вновь оказаться в его объятиях, слышать его ласковый и взволнованный голос, слышать удары его сердца, так четко отдающиеся о ее ладони. На миг Сонечка забыла, где она, кто она и что привело ее в это место. Осталось только бесконечно мучительное чувство запретного счастья. - Женя, Женечка, - тихо-тихо, одними губами произносила она. Но тихие шаги в коридоре и едва слышный возглас из-за дверей заставил ее насильно вернуться из мира грез в мир земной. Она с некоторым ужасом отшатнулась от обнимавшего и нашептывавшего тихие слова успокоения и любви мужчины. В голове тут же мелькнуло ужасное осознание, что их могли сейчас увидеть вместе, вот так прильнувших друг к другу, словно нежные любовники. И сердце ее бешено застучало от мысли, что это вполне мог быть и Денис. Нет, не обвинений его она боялась, ибо не могла считать себя виноватой в том страшном преступлении, которое мог бы приписать ей муж, но было ужасно представить, что ему придется пережить подобную сцену. Ей было страшно, что Денис может разочароваться в ней, поверить своим глазам, а не ее словам, и она уже жалела, что не поведала ему вчера о своей связи с Брусиловым. Но больше всего ей внушило страх, что муж может совершить что-то непоправимое, ужасное! - Евгений Максимович, простите, мне стало нехорошо, только и всего. Последние месяцы это со мной бывает. Оттого и врачи рекомендовали нам с мужем ехать на воды. Я думаю, что нам стоит вернуться к ним, наверное, Денис Брониславович уже беспокоится, где мы, - Соня уже повернулась к дверям и хотела выйти, чтобы отыскать супруга и просить его увезти ее домой, сославшись на ту самую дурноту, которую сейчас описала Жене. А после исполнить и данное ему обещание – больше никогда не встречать чету Брусиловых. Но едва баронесса взялась за ручку двери, как его ладонь легла ей на руку, останавливая ее. Соня удивленно посмотрела на Брусилова и едва сдержалась от тихого стона, готового сорваться с ее губ. Еще пару мгновений назад, когда он произнес свои слова утешения, которые она теперь старательно старалась изгнать из своей головы, молодая женщина почувствовала, как предательски дрожат руки, и как в ней все сильнее загорается запретная мысль: «А что, если…» Но подобным мыслям не должно быть места, тем более – на них она не имеет ни малейшего права. Однажды она могла все сделать по-другому. Но тот миг давно утерян в прошлом и мечтать что-либо поправить безрассудно. А если в голосе этого человека и прозвучала нежность, прозвучало скрытое желание и тоска, то значит, это могло означать лишь одно – она им прощена, а большего ей и желать не стоило. - Евгений Максимович, позвольте мне выйти.

Евгений Брусилов: Слова Софьи прозвучали для Брусилова каким-то странным и неуместным диссонансом с тем, что они оба испытывали в эту минуту. Да, именно, оба! Он слишком хорошо знал ее, чтобы ошибиться, чтобы не заметить - их близость, их объятия и прикосновения волнуют Соню ничуть не меньше, чем его самого. Он ждал от нее каких угодно слов, любых действий. Видит бог, если бы Соня в эту минуту сказала, что хочет сбежать отсюда – неважно, куда! – он увел бы ее. Плюнул на все – и увел! Но она заговорила про какие-то будничные и обычные вещи, и Брусилов почувствовал себя отчего-то обманутым. Ни слова не говоря, Евгений выпустил Соню из своих объятий и отступил на шаг. Не поднимая глаз, он рассматривал узор на дубовом паркете под ногами и молчал, понимая, что все, сказанное Софьей – верно. - В самом деле, мы совсем забыли он них, - проговорил он, наконец. И в словах этих было достаточно горького подтекста, столь очевидного им двоим. – Простите меня, Софья Аркадьевна. Он сделал еще один шаг в сторону, давая ей возможность пройти, крепко сжав при этом руки в замок за спиной. Соня подошла к двери, положила ладонь на ее ручку. Еще мгновение – и она уйдет. Уйдет – не просто из этой комнаты, но из его жизни, потому что, если бы назвать момент, когда все, что происходит сейчас между ними, можно еще остановить, то вот он – этот момент. Точка невозврата. Разум и порядочность твердили Брусилову, что нужно дать ей уйти, избавить от мучительной необходимости делать этот выбор самой. Но, видимо, в жизни всякого человека случается такой момент, когда он отказывается внимать его голосу, даже если понимает – все, что последует дальше, принесет лишь страдания… - Нет, погоди минуту! – Брусилов положил свою руку поверх Сониной. – Одна встреча! Назначь сама время, место, условия… Я на все согласен заранее. Умоляю тебя…

Софья Долманова: Зачем? Для чего? Что еще мы можем сказать друг другу, не причинив страданий? – Соня посмотрела на просящего и не посмела высказать свои сомнения, не смогла отказать. Если она и не призналась бы в этом себе, то это вовсе не означает, что она не хотела этой запретной, ненужной, бесполезной встречи. С другой стороны, это будет повод сказать окончательное «Прощай». И забыв, что обещала мужу больше никогда после сегодняшней прогулки не встречаться с Брусиловыми, покорно склонила голову. - Хорошо, Евгений Максимович, если вам это угодно… Я напишу вам записку, где назначу встречу. Не знаю для чего она вам, но отказать не могу. А теперь вернемся к нашим спутникам. И не дожидаясь его ответа, она поспешно вышла из комнаты и так же поспешно пошла прочь от того места, где остался стоять Женя. Мужа и Юлии она не встретила, зато почти сразу натолкнулась на пана Прохазку и спросила, не видел ли он барона и его спутницу. Страж замка согласился сам проводить пани Зосю к ее супругу, заодно и дорассказать ту часть истории, которую Соня пропустила. Именно благодаря ему и его легенде, Софья Аркадьевна смогла успокоиться и придать своему лицу, если не душе, выражение спокойствия. Вместе с паном Прохазкой они вышли в сад и уже через пару минут догнали и Юлию, и мужа Софьи. - А где же мой супруг, баронесса? Ведь он был с вами,– мадам Брусилова выглядела, задавая этот вопрос, если не встревоженной, то крайне удивленной. Соня же сумела сохранить спокойствие на лице и даже улыбнуться женщине, чей муж должен был сопровождать ее. - Не знаю, Юлия Леонидовна, мы, кажется, потерялись в верхней галерее и если бы не пан Прохазка, я ни за что не отыскала бы вас, - Соня подошла к мужу и попыталась взять его руку в свою, но барон хоть и позволил ей это, был крайне напряжен и холоден. Женщина, испытывая волнение в душе и неясную тревогу, все же улыбнулась ему, и эта улыбка ничем не отличалась от улыбки его прежней Сонечки. - Как это похоже на Евгения! Он вовсе не умеет вести себя в свете, - воскликнула Юлия, - Только он мог оставить женщину и потерять ее. - Но, смею надеяться, что мой супруг вел себя по отношению к вам с большим вниманием? - спросила Соня, бросая на Юлию немного сердитый взгляд, ибо такой упрек в адрес Жени показался ей крайне несправедливым. Тем временем, и сам Евгений Максимович появился в конце аллеи и следуя указанием сторожа, вскорости присоединился к их обществу. Баронесса все это время не отворачивала лица от своего супруга, словно старалась угадать его мысли и желания, но то ли барон ни о чем не думал и ничего не желал, то ли так умело это скрывал, что кроме затаенной грозы, которая была там еще со вчерашнего вечера, Сонечка ничего нового прочесть не сумела. - Я думаю, что стоит возвращаться домой. Дождь хоть и перестал лить, но кто знает – на долго ли? Да и Вероника уже, наверное, заждалась нас? – в вопросе, обращенном к мужу, не было ничего особенного, но ей хотелось услышать от Дениса хоть слово ободрения, немного поддержки, которыми она могла бы заглушить муки совести за данное Жене обещание.

Денис Долманов: Напряжение после инцидента с участием Юлии Леонидовны и безымянной мыши, буквально сковавшее все мысли, чувства и желания барона, никак не спадало. Его движения были зажаты, отрывисты и излишне четки, словно у солдата на плацу. Солдата, ненавидящего свою службу. Как это всегда бывало в подобные минуты, Денис Брониславович посерьезнел, в жестких чертах его стали очевидны признаки увядания, а темные глаза наполнились скукой и усталостью. Как же все это надоело... хотелось бросить все, Брусиловых, жену, честь, совесть, состояние и уехать. Куда? Не важно - в Польшу, в родовое имение, на Кавказ... куда угодно от всех этих тайн, интриг, недомолвок, неурядиц. Неужели он сделал недостаточно, чтобы заслужить спокойную счастливую старость?.. А вот и жена вернулась. Супруга была бледна, чем-то взволнована, а то и опечалена. Раньше первым порывом мужчины было бы защитить, утешить ее, разделить ее печали и закрыть от бед этого мира спиной. И сейчас мало что изменилось... Только сегодня порыв этот утонул в душе барона - с некоторых пор он перестал доверять Софье, перестал считать, что у них одна жизнь на двоих и нет никаких секретов. Она отмолчится, отмахнется и скажет, что все прекрасно... ладно, значит, пусть у них у всех будет "все прекрасно", как и положено в образцовых аристократических семьях. Денис, разумеется, позволил жене взять его под руку, но держался сухо. Хоть ее близость и действовала губительно на его решение отстраниться от супруги. В нем сейчас говорило разочарование и огорчение, но даже они никак не могли пересилить его любовь к Софье. Эту последнюю страсть уже немолодого человека, нежность, желание оберегать, всепрощение, страсть и физическое влечение... Долманов стиснул зубы и натянуто улыбнулся подошедшему к ним Евгению. - Ты мне льстишь, дорогая, все мои мысли все время были только о тебе, - поцеловал барон руку супруги, когда та высказала надежду, что он был любезен с мадам Брусиловой. - Но да, ты совершенно права, погода продолжает портиться, а возвращаться в город по дождю, держу пари, неприятно. К тому же, мы не принадлежим себе, когда дома нас ждут дети. Евгений Максимович, было приятно провести с вами день. Юлия Леонидовна, мне не хватает слов для комплиментов. Денис Брониславович жестом приказал подать их коляску. Да, особенно было приятно провести день с Брусиловым, который спихнул на него свою женушку, а сам где-то бродил с ЕГО женой, с Софьей. Сложно вывести Долманова из себя, еще сложнее настроить против кого-либо, он всегда отличался дипломатичностью, умением находить положительные стороны и гибкостью суждений. Но сейчас Денис буквально физически чувствовал, как начинает ненавидеть этого человека, такого приятного на первый взгляд. По дороге домой Долманов изредка отпускал язвительные замечания, смешные, но мрачные. А по приезде удалился к себе до самого ужина.

Софья Долманова: Вечером за ужином Денис Брониславович сообщил жене, что получил приглашение на обед у Пахмутова, который состоится через два дня и собирается его принять. Конечно, если Софья не возражает. Осведомился явно только ради приличия, но она и не посмела бы противиться встрече с его другом, даже если в душе этого друга принять не смогла. С другой стороны, это станет некоторым искуплением за ее собственный проступок. Ведь муж тоже имеет право общаться с людьми, неприятными лично ей, равно как она сама общается с Брусиловым. Кроме того, она ведь еще собиралась исполнить данное Жене обещание. Но сделать это так, чтобы Денис никогда не узнал. И это приглашение к Пахмутовым, означавшее, что мужа не будет дома как минимум несколько часов, давало прекрасный шанс осуществить ее план в кратчайшие сроки. После ужина, когда осталась одна в своей спальне, Соня села к секретеру и принялась сочинять послание Евгению, но слова никак не желали складываться в строки. Она уже начинала сомневаться, нужно ли ей это, нужна ли им эта встреча, но вспоминала исполненный тоски и муки взгляд возлюбленного и продолжала терзать перо. Наконец, короткое послание было готово. В нем она назначала день и время, но места придумать не смогла. Пригласить его к себе – немыслимо! Приехать к нему – безрассудно! Пусть же он сам решит – где им встретиться. Но единственное условие, которое ставила перед ним Софья, это то, что встреча их останется тайной, и никто никогда о ней не узнает. Попади эта записка в руки супруга, и Денис наверняка поймет все не так, как надо. А впрочем, почему - "не так"? Ведь и впрямь – она назначала тайное свидание человеку, с которым ее связывает тайна, далекая, но общая. Записку свою Софья отправила с мальчишкой-посыльным, строго-настрого приказав передать ее лично господину Брусилову. Весь день после этого была, как на иголках, ожидая ответного послания. И когда его получила, благодарение Богу – незаметно от Дениса, то уже не могла сдерживать нервного напряжения и чуть живая, поднялась к себе наверх, чтобы немедленно прочесть ответ. Брусилов выражал ей свое почтение, заверяя, что никто и никогда не узнает об этой встрече, местом для которой он предложил маленький пансион мадам G*, расположенный на выезде из города. Соня вспыхнула, прочтя это – от стыда, от неожиданного и странного возбуждения. Странное дело, но когда заранее знаешь, что совершаешь что-то запретное, преступное в глазах общества и притом – абсолютно невинное в твоих собственных, чувствуешь пьянящее упоение, странное головокружение, словно пускаешься в опасное путешествие, грозящее смертью, но от этого не менее манящее. Все последующие дни Денис был с ней ровно вежливым, ничем не выражая тех чувств, что таились у него на душе. И от этого Софья Аркадьевна начинала чувствовать себя уже не виноватой, а обиженной. Уж лучше бы кричал на нее, сердился, но такое пренебрежение только сильнее настраивало ее делать все наперекор мужу. Возможно, и это свидание в другой ситуации она непременно бы отложила, наплевав на те чувства, которые в ней пробудила встреча с Женечкой. Но муж словно бы сам дал ей повод пойти на него. Наемный экипаж, в который села Соня, наняв его в двух кварталах от своего дома, медленно подъехал к означенному в записке пансиону. Баронесса, закутанная в легкую накидку, с густой вуалеткой на лице, не скрывающей ее бледность, но полностью маскирующей черты лица, вошла в холл и тут же увидела его.

Евгений Брусилов: Вечером того же дня Евгений получил от Сони короткую записку. Даже по почерку, немного размашистому, неровному, было заметно, что она сильно волновалась, когда писала ее. Собственно, информации было немного, только день и час, а место она предлагала назначить сама. Но это как раз показалось Брусилову разумным. В конечном счете, Соня в Карлсбаде впервые, а он – уже и со счета сбился, какой раз. В один из этих «разов», несколько лет тому назад, когда еще только изучали местные нравы и устои, они с женой, по столичной привычке, стараясь избегать шумных мест, и поселились в маленьком пансионе на окраине города, полагая, что там им будет спокойнее, чем в центре, заполненном праздной курортной публикой сутки напролет. Но прожили там тогда всего пару дней. Ибо даже для них с Юлией, не слишком склонных к шумным развлечениям и веселью людей, местная усыпляющая атмосфера показалась чрезмерной. Впоследствии, вновь приезжая сюда на воды, Брусиловы снимали жилье уже в самом городе, так как быстро убедились, что даже самый центр Карлсбада – это вовсе не Петербург. Однако, с позиции нынешних нужд Евгения и Софьи, пансион мадам G* представлялся Брусилову местом, практически идеальным. Поэтому в ответной записке Евгений, не колеблясь ни секунды, указал его адрес. Ибо был уверен, что там, действительно, никто из знакомых им не встретится. А стало быть, тайна их встречи, о которой так беспокоится Соня, будет сохранена. К слову, эта ее просьба несколько задела Брусилова: разве можно было представить, что он станет кому-либо рассказывать об их свидании? Впрочем, он быстро отодвинул эту мимолетную обиду подальше. В конце концов, нетрудно понять, что она – дама, поэтому, соглашаясь на такое, рискует репутацией гораздо сильнее его, мужчины. Ровно по этой же причине, спустя два дня, он приехал пансион приблизительно на три четверти часа раньше назначенного времени, предварительно зарезервировал комнату, а сам устроился в холле с чашкой кофе, чтобы сразу заметить Софью, когда она приедет. Все это время Брусилова не оставляло легкое ощущение дежавю: он вновь ждал ее, как… восемь лет тому назад. Вот только местом ожидания тогда был храм Божий. И цель – диаметрально противоположной: дать клятву верности, а не… нарушить ее. Ведь оба они давно взрослые люди, а значит, соглашаясь на эту встречу, Соня вполне осознает, чем она может закончиться. Крамольная, где-то даже циничная мысль, но честная по своей сути. Ею Евгений все эти дни защищался от укоров собственной совести. Барон Долманов, муж Сони, был симпатичен ему по-человечески, однако в сложившейся ситуации их интересы, пусть пока и незримо, но пересеклись. Возможно, если бы Соня наотрез отказалась тогда, в замке, от этого свидания, Брусилов бы тоже отступился, дал уйти и жить так, как она сочтет нужным, но раз уж согласилась, допустила подобное развитие событий хотя бы мысленно – значит, уже наполовину решилась на него… Так он рассуждал, пока ждал Софью. Однако все эти логические и не очень выкладки очередной раз выветрились из мыслей Евгения, когда он увидел через окно холла, как к парадному входу пансиона подъехал наемный экипаж, из которого легко выпорхнула, озираясь по сторонам невысокая и хрупкая женская фигурка в неприметной накидке и шляпе с густой вуалью, сквозь которую черты лица разглядеть было практически невозможно. Но ему это было и не нужно. Оставив на журнальном столике монету рядом с так и недопитой чашкой кофе, Брусилов поспешно встал и пошел через маленький холл к входной двери. Заблудиться или потеряться здесь было невозможно, но он все равно не хотел доставлять Сонечке и малейших неудобств. Едва она вошла внутрь, Евгений молча взял ее под руку и, стараясь прикрыть собою от взгляда портье, который был здесь весьма нелюбопытен, но, тем не менее, повел Софью прямиком в зарезервированные апартаменты. И лишь, когда собственноручно повернул ключ в замке с внутренней стороны двери, наконец, обернулся к ней и проговорил с чуть грустной улыбкой: - Здравствуй, любимая! В этот раз я тебя все же дождался.

Софья Долманова: Дорогой она почти не могла думать о предстоящей встрече. Да и как можно было думать, когда в голове засела одна единственная мысль, которая на все лады терзала Сонин разум и совесть – Зачем? Зачем ты согласилась? Зачем ты ему писала? Зачем едешь туда? Зачем спрашиваешь себя теперь? Зачем? Ответ на него она надеялась получить там, в том маленьком пансионе, от ожидающего ее мужчины. Едва она вошла в дверь, как он тут как тут появился перед ней, и предупредительно взяв под руку, не произнеся ни слова приветствия, увлек по лестнице на второй этаж в маленькую комнату. Женя взял ее за руку, и не было в этом прикосновении ничего, сверх того, что могло в нем быть, но сердце ее затрепетало от странного смешения восторга и испуга. Она не противилась и отправилась за ним, вошла в приготовленную комнату, позволила ему запереть дверь. Чуть отступив внутрь комнаты, Сонечка повернулась к Жене, и из-под темной вуали продолжала молча разглядывать его, более пристально и откровенно, чем пару дней назад. Молодая женщина ждала, что он ей скажет, и все-таки слова его стали для нее такой неожиданностью, что щеки вспыхнули и кровь обожгла их. Она задохнулась, не смея ничего сказать в ответ. - Зачем… - с губ тихим шепотом слетело заветное на сегодня слово, - зачем вы такое мне говорите, Евгений Максимович?! Я пришла, как обещала, вы что-то хотели сказать мне. Но если продолжите говорить подобные вещи, я уйду! Уйду сейчас же и больше не стану слушать, - в голосе, дрожавшем от волнения и негодования, Брусилову должна была послышаться и та решимость, которая владела сейчас ее помыслами. Соня выпрямилась и крепко сжала дрожавшие руки, а он, поняв, что поспешил, не словом, но коротким движением руки просил ее успокоиться. Соня осталась стоять, где стояла. - Я уже жалею, что позволила себе поддаться на вашу просьбу. Ничего хорошего нам эта встреча не принесет. Прошлое нужно оставить в прошлом и забыть его, каким бы оно ни было - хорошим или плохим. Евгений Максимович… Женя, я прошу тебя, забудь, забудь все! Господи, но почему их встреча не случилась раньше? Почему не год назад она вновь увидела его, а теперь? Как причудливо тасует колоду жизнь и почему нельзя сжульничать и вытащить другую карту, а ненужную спрятать в колоду? Вот было бы здорово просто так, невзначай, убрать несколько лет жизни и все начать по-другому! Но, увы, это было так же невозможно, как заставить Солнце вращаться вокруг Земли.

Евгений Брусилов: Не этого он ожидал от нее. Черт знает, чего, но не этого, почти менторского тона, каким Соня вдруг принялась убеждать забыть обо всем, что между ними когда-то произошло. Вернее – не произошло. Брусилов видел, что она волнуется, но желает казаться спокойной – и это тоже отчего-то было ему неприятно. Пусть бы плакала, пеняла ему на судьбу, но нет! Софья, стояла в другом конце комнаты, практически отгородившись от него своей почти непроницаемой вуалью, сквозь которую Евгений никак не мог толком разглядеть истинного выражения ее лица, глаз… Чувствуя, как внутри быстро нарастает раздражение, некоторое время он безмолвно слушал ее слова, вначале, замерев у двери, а потом – отойдя и отвернувшись к окну, ибо не хотел видеть ее такой – чужой. Однако в момент, когда Софья заговорила о том, что надо все забыть и оставить в прошлом, чаша терпения его переполнилась, и Брусилов вдруг со всего размаху стукнул ребром ладони по подоконнику, желая таким образом прекратить – словно бы обрубить бесконечный поток ее слов. И добился своего. Даже стоя к ней спиной, он почувствовал, как Соня вздрогнула и замолчала, а когда, наконец, обернулся, губы его были плотно сжаты в подобие саркастической ухмылки, а в горящем взоре плескалась боль: - Забыть… оставить в прошлом… - тихо и немного устало заговорил он, глядя куда-то сквозь Софью. – Ты говоришь очень правильные вещи, Сонечка. Да только не тебя мне им учить. Видишь ли, с некоторых пор я – гроссмейстер в искусстве забывать и «оставлять прошлое в прошлом». Ты даже не представляешь, как я изощрился в этом искусстве, любимая! Сперва мне пришлось – по непонятной причине – забыть о любви, которую испытываешь, возможно, раз в жизни. И я сделал это. Был слаб, признаю, не боролся за нее. Но никогда не понимал этого странного занятия – борьбы за любовь. Ее следует отпускать – и ждать, вернется ли. И если вернется, то… Впрочем, это не так уж важно. Моя ко мне не вернулась. И я пережил это. Забыл! Начал ту самую пресловутую проклятую новую жизнь. И для чего?! Лишь для того, чтобы однажды узнать, что этой попыткой, на самом деле, убил себя! Соня, я мертвец! Вот уже три года я чувствую себя изнутри мертвым, даже если моя внешняя оболочка отчего-то выглядит, как живая: а именно ест, пьет, говорит и что-то там делает! Но я – настоящий я – умер в тот момент, когда узнал всю правду о том, что случилось тогда, восемь лет назад. Глупая, дурацкая интрига, исполненная глупой недальновидной женщиной, которая понятия не имела, что разрушает не только наше с тобой счастье, но и судьбу той, ради кого она старалась, - Брусилов сфокусировал взгляд на лице Софии и горько ухмыльнулся. – Да, милая. Моя драгоценная теща, незадолго до своей смерти решилась-таки облегчить свою душу. И рассказала о простой комбинации, в которой мы с тобой, дорогая Соня, были всего лишь жалкими пешками. Настолько уязвимыми в своих представлениях о порядочности и чести, что нами можно было вертеть, как угодно, ничем не рискуя… Соня, которая, словно подкошенная, рухнула на стул, что стоял рядом со столом, слушала его дальнейший подробный рассказ, упершись локтями в столешницу и закрыв ладонями лицо. И Брусилов не пытался понять, плачет ли она или просто молчит до тех пор, пока, не рассказал все, испытывая притом странное, почти мстительное удовольствие. В конечном счете, это справедливо: почему он должен нести этот груз в одиночестве?! - Что было потом… вскоре она умерла. Болела тяжело, страшно, хоть и недолго, но очень мучилась. При этом считала, что сие – ее кара. Простил ли я ее? Простил, представь себе. Никогда бы не подумал, что смогу это сделать, но вот – смог. Оставил прошлое в прошлом, как ты говоришь. И никогда бы не стал ворошить его вновь, если бы не эта встреча с тобой. И теперь мне больше всего интересно, что это – судьба? Но если так, то… зачем? - в эту минуту Софья, по-прежнему не вставившая ни слова в его пространный монолог, вдруг громко всхлипнула и зарыдала уже в голос: отчаянно и безутешно. И, в мгновение утратив свой философический настрой последних минут, Брусилов бросился к ее ногам, опускаясь на колени перед ней, распутывая, развязывая, разрывая густую вуаль, скрывающую ее лицо, уничтожая эту проклятую препону между ними, целуя, сперва нежно, потом - с все нарастающей страстью, ее глаза, щеки, губы, с радостью и облегчением чувствуя, что его порыв, кажется, находит у нее отклик…

Софья Долманова: Заговорив, Женя уже не старался щадить ни ее чувств, ни своих. Пусть горькая правда, но она, жившая в его душе столько лет, просилась наружу. И Соня должна была услышать ее. Но слушать его слова, хлеставшие словно кнут ее душу, оставляя болезненные рубцы, а тем более – отвечать, ей было не под силу. Едва не лишившись чувств от внезапной слабости, накатившей подобно морской волне и чуть было не увлекшей Соню в свою пучину, она тяжело опустилась на стул. Лицо пылало, а глаза горели от слез еще не проступивших, но вот-вот готовых заструиться по щекам. Мертв?! Что это значит – мертв?! О, какие жестокие слова он произносит, и какой ужасной чувствовала она себя по отношению к нему! Ведь она смогла пережить эту боль. И ей даже казалось – полностью позабыть свою любовь к нему, а он так и не изгнал ее из своей души. Какая же она сама низкая, гадкая! Нет, если им не суждено было быть вместе – это судьба. Ибо недостойна она была стать женой такого человека, она бездушная, не умеющая любить! Рыдания долго удерживались в ее груди, но, наконец, силы окончательно покинули Соню. Бороться с собой стало невозможно, и слезы ручьем потекли, а глухой стон сорвался с губ. Всю ее затрясло мелкой дрожью, никогда раньше она не испытывала такого нервного напряжения. Не слышала Соня уже и его слов, только голос еще доносился до ее сознания, и то – приглушенный, далекий. Как он оказался перед ней, как начал утешать – все это Соня поняла не сразу, лишь покорно позволила убрать тонкую ткань с лица. Сквозь пелену слез Жениного лица ей было почти не различить, но ей не нужно было ей зрение, чтобы видеть каждую черточку его лица, помнить каждый лучик у его глаз. Он целовал ее щеки, глаза губы, а следы от этих поцелуев на ее коже оставались томительной лаской. И в какой момент она позабыла себя и позволила ответить на его поцелуй, пожалуй, определить было уже невозможно, но в ту секунду мир для нее исчез. И оказалось, что она не забыла его вовсе – все, что было так глубоко запрятано в душе, в миг ожило и теперь требовало реванша за упущенные годы. Слезы уже высохли на ее глазах, теперь горящих каким-то лихорадочным блеском. Сонечка обняла своего возлюбленного, отвечая на его поцелуи, шепча его имя и жадно, словно живет последнюю минуту, ловила губами воздух. Брусилов, вдохновленный этим порывом, подхватил ее на руки, и как прежде, Соня испытала то волшебное чувство невесомости. И даже опустившись вместе с ней на кровать, он не переставал ее удерживать, словно боялся, что Соня может исчезнуть, растаять, испариться. В какой-то миг в ее глазах мелькнуло что-то, вроде испуга или сомнения, но тотчас же исчезло, и осталось только его имя.



полная версия страницы