Форум » Дальние страны » Но вместе - и люби, и ненавидь » Ответить
Но вместе - и люби, и ненавидь
Михаил Елагин: Место - Биарриц, вилла Reine de la mer* Время - май 1833 года Участники - Михаил Елагин, Марина Елагина [more]*Королева моря[/more] ранее
Ответов - 26, стр:
1 2 All
Михаил Елагин: Дом в деревне был давно готов к его приезду. Его ждали. Только вот, Михаил Викторович решил как-то в одночасье, что прежде чем вновь окончательно засесть в деревенской глуши, ему необходимо увидеться с одной женщиной. С самой прекрасной, красивой, любимой – единственной женщиной, которая осталась в его жизни. Граф Елагин в день свадьбы брата выехал из Петербурга, чтобы вечером 5 мая свалиться, как снег на голову на виллу своей матери в Биаррице. Большую часть времени Мишель провел в пути, останавливаясь только на ночь и выезжая с рассветом, словно боялся куда-то опоздать. После своего воскрешения, младший сын писал матери, не раз, но ни он, ни она не так и не изъявили желания увидеть друг друга. Графине отчего-то было неловко писать об этом сыну, графу казалось, что мать не слишком обрадуется, увидев его. Письма их имели общее содержание: он выражал ей свое почтение, она, как мать, выражала свою сдержанную радость его благополучным возвращением. Мадам Сесиль была любящей матерью, в равной степени относящейся к обоим сыновьям и внешне не проявляя своего предпочтения одному или другому. Так было до поры, до того момента, когда Мишель окончательно решил разрушить свой брак и потребовал развода у Марины. С того времени, графиня Елагина разочаровалась в младшем сыне, перестав приписывать все его ошибки молодости. Теперь его поведение было ей неприятно, и его она не только не желала понимать и принимать, но просила больше не являться к ней. Поэтому, он вполне серьезно полагал, что известие о его гибели, как и известие о его возвращении, затронуло ее сердце не слишком сильно. Впрочем, он так думал скорее для своего успокоения, но в глубине души понимал, что мать не может быть равнодушна к бедам сына, даже такого непутевого, как он. И вот теперь младший Елагин решил, что настало время им встретиться. Ему было необходимо материнское участие, хотелось прижаться к ее руке, как в детстве. Не раз мальчишкой он чувствуя в душе что-то невыразимое и, не зная, как это облечь словами, приходил к ней, а она, обняв его голову, одними глазами распознавала мучившие его сомнения и тут же приносила им успокоение. - Мишель?! – в холл вышла женщина в сером платье, с тщательно уложенными пепельными волосами, очень молодая для своих лет, может из-за чрезмерной худобы, и по-девичьи взволнованная. Некоторое мгновенья оба стояли в нерешительности, что им делать, но первой опомнилась мадам Сесиль и с улыбкой, старательно скрывавшей дрожь губ, протянула руки к сыну, - Мишель, мальчик мой. Мальчик, на целую голову превосходивший в росте стоящую перед ним женщину, сначала робко, ощущая передавшееся от матери волнение, поцеловал ее руки. Но тут же, поборов в себе эту робость, обнял ее, целуя щеки и лоб женщины. Слуги, присутствующие при этой встрече, с умилением следили за хозяйкой и нежданным гостем. Когда волнение первых минут улеглось, графиня Елагина увела сына в маленькую гостиную, предоставляя слугам позаботиться о вещах сына, давая время приготовить ему комнату. Еще несколько минут они сидели молча, разглядывая друг друга. Теперь Мишель видел, что мать все же изменилась – не постарела, но стала другой. Что-то неуловимо грустное было в ее облике, а он помнил ее раньше сияющей и всегда улыбающейся. Она и теперь улыбалась, ласково, но печально. Сесиль тоже изучала сына. И тоже находила в нем перемены, и даже пугалась им. Всегда веселое и легкомысленное выражение его лица показалось ей наигранным теперь, словно он силился сохранять веселость. Его глаза были полны невысказанной тоски и боли, почти ощутимой, физической. И этот шрам на лице! Она чуть коснулась его, Мишель приник губами к ее руке. Мать и сын просидели в гостиной далеко за полночь и так и не успели рассказать друг другу и половины накопившегося в душе. Но то, о чем они говорили не имело никакого смысла, это были разговоры в пустоту. Только на следующий день Михаил Викторович набрался смелости рассказать матери все, что произошло с того времени, как он пропал в Бессарабии и до момента его приезда на виллу Reine de la mer к матери. Он говорил, стараясь делать это непредвзято, рассказал и о ссоре с братом и о запутанных и разорванных, теперь уж окончательно, отношениях с Мариной. Рассказал он ей и о ребенке, умолчав лишь о том, что отцом его может быть в равной степени и один, и другой сын мадам Сесиль. Мишель говорил долго, и как ни старался он хранить спокойствие, время от времени голос его предательски дрожал. Графиня слушала молча, ни разу не перебив сына, то глядя в окно, на цветущий сад, то на сына. И каждый раз обращая взгляд на него, она думала, что видит его впервые – никогда прежде она его таким не знала. Ей было больно, она переживала за всех троих сразу. Она их любила одинаково, и видеть мучения Мишеля было нестерпимо, точно так же, как и знать о разладе между сыновьями. Но больше всего ее сердце трепетало при мысли о ее Маринетт, страдавшей больше всех. И все же не радоваться благополучному разрешению отношений между старшим сыном и Мариной она не могла (ведь Николя писал ей о готовящейся свадьбе, всегда выражал при этом опасения, что все может пойти не так), и весть о грядущем материнстве ее девочки принесла ей спокойствие. Мишель остался на вилле матери, условившись с ней о том, что в конце июня покинет ее дом, ибо в это время ожидался приезд новобрачных, желавших завершить свое свадебное путешествие у графини Елагиной. Каждый день все больше сближал сына и мать. Как выяснилось, последнее время у мадам Сесиль наблюдалось ухудшение здоровья, неопределенные боли в сердце, которые врачи объясняли невралгией, просили не беспокоится из-за них, выписывая капли и настои и рекомендуя графине меньше нервничать. Михаил окружил мать постоянной заботой, и эта его деятельность вызывала улыбку на ее губах, ибо так несвойственно ему было проявлять о ком-то заботу. Но она понимала, что теперь ему, кроме нее, заботиться не о ком.
Марина Елагина: Сборы во Францию были недолгими. И главные проблемы в их ходе возникли, как и ожидалось, с маменькой. Чувствуя, что окончательно теряет контроль над ситуацией, испробовав все известные ей способы выяснить у дочери, что же все-таки произошло между ней и Николаем, что сделало их примирение невозможным, - Марина упорно отмалчивалась на этот счет, - графиня Игнатова в конце концов прибегла к своему излюбленному приему, а именно – манипулированию чувствами дочери. Буквально перед самым отъездом, она закатила ей ужасный скандал, в ходе которого обозвала Марину бесчувственной и бессердечной. - Ты ужасная, ужасная! – истерически всхлипывала Тамара Николаевна, а Марина лишь мрачно молчала и слушала ее причитания, глядя в окно. – Ты никогда меня не любила! Ты никого не любила. Но однажды судьба отплатит тебе тем же – твой собственный ребенок обойдется с тобой точно так же, как ты теперь со мной! От упоминания о ребенке Марина невольно вздрогнула. Она не говорила матери, что беременна, несмотря на то, что все длилось уже почти четыре месяца. Поэтому и обижаться на нее всерьез не стала, понимая, что при всей своей взбалмошности, мадам Игнатова никогда бы не позволила себе такого выпада в ее адрес. Впрочем, на душе было не менее тяжело. А потому, чтобы не травить ее пуще прежнего, в тот раз Марина просто, молча, вышла из комнаты, предоставив матери право считать себя победительницей в их споре. В сущности, не так уж та далека от истины. Чувств в ней, в самом деле, почти не осталось. Одна пустота... Психологически тяжелое расставание с Петербургом продолжилось трудным физическим испытанием, коим стало для графини Елагиной почти трехнедельное путешествие к побережью Басков. Прежде легко переносившая подобные переезды, Марина почему-то думала, что и в нынешнем состоянии ей не составит особого труда этот маршрут, который, к тому же, был ей прекрасно известен. Но она ошиблась. И не раз по пути бедную графиню посещало чувство, что каждая клеточка организма ополчилась теперь против нее и мстит за безрассудство постоянными болями в пояснице, тошнотой, отеками, непрерывным почти головокружением, что заставляло делать в пути частые остановки, значительно растягивая мучения с переездом во времени. А потому, стоило ли удивляться, что, когда ее экипаж, наконец, поздними майскими сумерками остановился у ворот виллы Reine de la mer, у Марины не было сил не то, чтобы радоваться приезду, но даже тому, чтобы выйти из него самостоятельно. Кучер, которому она велела доложить о прибытии, сам донельзя испуганный плачевным состоянием своей барыни, бросился выполнять ее приказание, и вскоре к карете уже бежали лакеи мадам Сесиль, а следом, с выражением крайней тревоги на лице, семенила и сама свекровь Марины. - Девочка моя, Маринетт! – ахнула она, когда фонарь который нес один из слуг, осветил темное нутро кареты, выделяя бледное, точно мел, осунувшееся лицо снохи. - Бог мой, что все это означает? Почему ты одна, где Николя? Что случилось?! - Матушка… - только и смогла прошептать Марина, улыбнулась и потеряла сознание.
Михаил Елагин: На вилле уже собирались ложиться спать. Мишель, пожелав матери спокойной ночи и уютно устроившись в кресле с книгой, прислушивался к воцаряющейся в доме тишине. Он даже не заметил, как задремал, когда покой в доме был нарушен шумом снизу, долетавшему из открытого окна, и явным движением в доме. Когда же, окончательно стряхнув с себя сон, Михаил Викторович вышел из своей комнаты и спустился вниз, где царило то самое оживление, то увидел, что там всюду снуют слуги, а в дверях стоит мать в халате с испуганным лицом, и что-то говорит входящему человеку с женщиной на руках. В первую минуту, граф ничего не мог сообразить, кроме мелькнувшего в голове имени: Марина. - Мишель! Боже, я ничего не понимаю, она приехала, одна. Она… Боже мой, Мишель ей нужно помочь! – графиня Елагина, прижимая руки к щекам Марины, жалобно смотрела на сына. Он опомнился довольно скоро и взял Марину с рук уже немолодого слуги. Даже при неярком свете лампы он отметил ее бледность и темные круги под глазами, - Мишель, ее комната не готова, - вслед удаляющемуся сыну произнесла невпопад графиня и тут же стала отдавать распоряжения слугам принести воды и нюхательных солей. Мишеля, как и мадам Сесиль, одолевал один вопрос – что здесь поздним вечером делает Марина, и где ее муж? Граф уже вносил Марину в свою комнату, когда ее веки начали вздрагивать и, наконец, открылись. Непонимание, удивление и испуг попеременно мелькнули в ее взгляде, когда она узнала мужчину, державшего ее на руках.
Марина Елагина: Сначала Марине показалось, что встревоженное лицо Мишеля, которое возникло перед ее глазами, едва она их открыла - это всего лишь плод ее воображения. Он не мог быть здесь, да и тревожиться за нее вряд ли стал бы. Однако, когда окончательно пришла в себя и вновь разомкнула веки, графиня поняла, что ее бывший муж - не призрак и не мираж. А сама она в данный момент пребывает в его... объятиях? Марина резко дернулась в руках Михаила Викторовича, из-за чего он вынужден был опустить ее на землю, хоть и продолжал поддерживать, чтобы не упала. Добравшись таким странным образом до кресла, Марина буквально рухнула в него, потому что по-прежнему чувствовала слабость в ногах и тошноту. Но сильнее всех этих неприятных ощущений было удивление - и негодование. - Что Вы здесь делаете, Мишель? - какой глупый вопрос... Но мыслить более рационально сейчас она не могла. В его взгляде, в самом деле отразилось изумление ее любопытством. И даже некоторая ирония. С тем же правом он мог и сам адресовать ей подобную фразу. - То есть, я хочу сказать, что Вы делаете здесь сейчас? Я полагала, что Вы находитесь в Краснянском. Господин Свиблов, которого Вы трусливо изволили прислать вместо себя в церковь, сказал мне об этом.
Михаил Елагин: Убедившись, что Марина удобно устроилась в кресле, Мишель подошел к прикроватному столику и стал наливать в бокал воду. Тишину в комнате вдруг нарушили ее слова, такие официальные и обидные, и мужчина резко повернулся, расплескивая воду. - Как ты сказала? – пальцы, сжимавшие бокал, побелели, и на нее обратился прищур его серых глаз, - Да что я тебе сделал снова? Он даже не мог злиться – чувство усталости, обиды и полной апатии ко всему происходящему вдруг поселились в его душе. Перед ним сидела женщина, о которой еще недавно он говорил матери с придыханием и снова винила его в своих бедах. - Возьми, - Мишель протянул Марине бокал, стараясь не касаться ее руки. Кажется он начинал понимать, что случилось, но спросить не решался, да и не хотел, - ты винишь меня в том, что приехал не я, а он. А что бы ты сказала, если бы приехал я?! Так же бы обвинила? Послушай, - он устало потер переносицу, - ты готова винить меня во всем… Договорить ему не дала мадам Сесиль, влетевшая в комнату со служанкой, несшей поднос с настойкой и кучей прочих скляночек. Тотчас она принялась хлопотать вокруг своей девочки, задавая ей вопросы и не давая ей ответить на них. Мишель постоял еще какое-то время рядом, после чего вышел из комнаты, оставив женщин наедине.
Марина Елагина: "Что сделал?! Ты мне жизнь разрушил!" - хотела было воскликнуть в ответ Марина, но именно в эту самую минуту в комнате появилась мадам Сесиль. Разумеется, скандал с Мишелем, в присутствии его матери, вовсе не входил в планы Марины. Да и вообще - не входил в планы. Слишком она устала физически, слишком измотана была душой. Поэтому, едва бывший муж вышел прочь, она вздохнула с облегчением, отдаваясь заботам своей любимой - без тени иронии - свекрови, которую, в отличие от мужа, бывшей считать не собиралась. - Маринетт, бедное дитя мое, как ты? - мадам Елагина склонилась к ней и приложила ко лбу молодой женщины свою прохладную ладонь, это было так приятно, что Марина даже задержала ее руку, когда пожилая дама собралась было ее отнять. - Ну, хорошо, хорошо, - графиня слегка улыбнулась ей сделала знак служанке, после чего та немедленно пододвинула к креслу пуфик, на который матушка Мишеля и присела. А сама Марина, между тем, в который раз про себя невольно отметила ее не исчезающую с возрастом грацию. "Словно королева на трон," - подумала она, а вслух проговорила: - Вы простите, мадам Сесиль, что я вот так, как снег на голову, к Вам явилась, без предупреждения. Я не знала, что он здесь. Иначе, конечно, остановилась бы в отеле... Да, пожалуй, так будет лучше. Я переночую, а утром... - ... Утром ты как следует выспишься, а потом я приглашу к нам доктора Кловье, и он осмотрит тебя, чтобы понять, какой вред ты уже успела нанести себе и моему внуку, безрассудная девочка, - перебила ее свекровь. - Да-да, не удивляйся. "Он" сказал мне, и "он" очень рад этому малышу, что бы не говорил вслух, поверь мне, уж я-то знаю, - добрая усмешка мелькнула во взоре ее серых, как у младшего сына, совсем молодых глаз. - Про свадьбу можешь не объяснять. Кажется, я догадалась, в чем дело... Мой Николя... Ты знаешь, как я люблю старшего сына, и как я всегда хотела, чтобы вы поженились, но раз сама ты все еще любишь Мишу... И я понимаю тебя, Маринетт. Мой негодник Мишу - он так похож на своего отца, а Виктор...ах, в свое время дамы так завидовали мне... Марина слушала ее и с ужасом понимала, что, вместо того, чтобы проясниться, ситуация, в которой она оказалась, запутывается еще сильнее. Запутывается, и ее саму словно бы оплетает мягкой паутиной недомолвок и недопонимания. Она понятия не имела, что именно рассказал матери Мишель, но меньше всего ей хотелось, чтобы у мадам Сесиль сложилось неправильное представление о происходящем. А потому, воспользовавшись маленькой паузой в ее пространном монологе о покойном муже, Марина поспешила как можно скорее развеять ложные надежды свекрови. - Послушайте, милая моя Сесиль, - она взяла ее руку в свои и прижала к губам. - Мне кажется, Вы не совсем понимаете, что происходит. Я не хочу разочаровывать Вас, однако лгать не хочу еще сильнее. Я, действительно, жду ребенка, но это случайность! Этого не должно было произойти! Нет, я счастлива, что он родится, но это не означает нашего с Михаилом примирения. Мы по-прежнему чужие друг другу люди. И, повторяю, если бы знала,что он здесь, то никогда бы не приехала. Поэтому и будет лучше, если завтра же я уеду жить в отель. Ничего страшного, мы будем видеться с Вами так часто, как только Вы сами захотите этого. Но здесь я не останусь! Тонкие черты русской графини французского происхождения исказила недовольная мина. Мадам Елагина глубоко вздохнула и повторила - медленно и раздельно, точно Марина плохо понимала французский, на котором и происходил их диалог: - Послушай, Маринетт! Можешь считать, что ты у меня в плену! Я не допущу никаких отелей. Не допущу! Ты знаешь, как я упряма. Не говори глупостей. Reine de la mer - огромная вилла, вы с Мишу даже не встретитесь здесь, если не захотите этого специально. А насчет ребенка, - уголок рта пожилой дамы слегка приподнялся, придавая его общему выражению немного лукавый вид. - Знаешь ли, существует поверье, что дети сами выбирают когда и у кого им рождаться. Так что от нашей воли здесь ничего не зависит, - Марина молчала, не зная, что бы еще привести в качестве довода за свою правоту, и мадам Сесиль решила, что одержала победу в этом поединке упрямств. - Стало быть - решено, - матушка Мишеля легко поднялась со своего места и улыбнулась. - Я сейчас же поговорю с сыном, чтобы не смел показываться тебе на глаза до особого соизволения, - тут она слегка подмигнула обескураженной Марине. - А к тебе сейчас придет моя горничная, проводит в твою комнату, и поможет приготовиться ко сну... Да, еще! С каких это пор ты опять называешь меня по имени? "Матушка" - и никак иначе! Или я всерьез обижусь. - с этими словами она и упорхнула из комнаты. - Как прикажете, матушка, - прошептала Марина ей вслед, вздохнула и откинулась на спинку кресла, понимая, что, похоже, действительно, придется остаться. Признаться честно, ей не очень-то и хотелось в отель, просто ситуация такая... Но, может, в самом деле получится не встречаться с Мишелем? "Мишу"... Как забавно она его называет... ... По-всей видимости, матушкины указания сын мадам Елагиной научился исполнять беспрекословно. И за три недели, что прошли с момента того разговора с мадам Сесиль, он и пяти раз в общей сложности не показался на глаза своей бывшей жене. И в какой-то момент она неожиданно поймала себя на том, что это ее... расстраивает. Поразмыслив, впрочем, Марина пришла к выводу, что это просто влияние беременности. Прежде она часто слышала от приятельниц, что в этом состоянии женщины ведут себя странно. А тут еще матушка. Мадам Сесиль беспокоило, что у Марины нет никаких "беременных причуд". Например, она не хочет ничего особенного из еды, припоминая, что самой ей, когда ждала одного из сыновей, отчего-то все время хотелось красного вина. Да так хотелось, что муж даже погреб винный приказал от нее закрывать, несмотря на то, что Сесиль туда никогда бы не сунулась, уже только потому, что до страсти боялась темноты и мышей, которые, как ей казалось, там водились. Слушая ее рассказы, Марина пожимала плечами и отшучивалась, что она, видимо, ненормальная беременная, раз ничего такого ей не хочется. Это была чистая правда, однако лишь наполовину. В той части, что она, и верно, с некоторых пор считала, что с ней происходит что-то неладное в плане психики. А все дело было в мечтах, которые стали периодически посещать ее последнее время. Мечтах о том, о чем приличной даме думать не следовало, а уж в ее положении - так и подавно. Наверное, это и была та самая "причуда", о которой говорила мадам Сесиль. Однако Марина легче бы откусила себе язык, нежели призналась в ней матери Мишеля, да даже и доктору Кловье, который регулярно навещал ее по настоянию матушки. В остальном же жизнь ее в Биаррице проистекала спокойно и безмятежно. Картины яркой и пышной весны на Атлантическом побережье быстро вытеснили из памяти робкую, какую-то болезненную весну на Неве. Точно также и неприятные воспоминания обо всем, что там происходило, затягивались тонкой кисеей повседневных впечатлений, отодвигаясь все дальше и позволяя от себя, наконец, отстраниться. Иногда они с мадам Сесиль ездили в соседний Байонн, где совершали набеги на модные и галантерейные лавки, иногда ходили в маленький местный театр на предстваления... Иные могли бы назвать жизнь Марины в Биаррице скучной. Но сама она впервые за несколько последних месяцев была покойна и счастлива настолько, насколько это было возможно. Особенно же любила она вечерами выбираться на просторную террасу виллы, которая была обращена к океану, чтобы, сидя в низком шезлонге, наблюдать закат, потягивая из кружки горячий шоколад, который ей ежедневно готовили, ибо доктор Кловье считал это полезным для ребенка. Точно так же было и сегодняшним вечером. Со стороны океана уже тянуло прохладным бризом, поэтому, несмотря на то, что было тепло, Марина посильнее завернулась в персидскую пеструю шаль - очередной подарок матушки, которая, в самом деле, была невероятно рада ее возвращению и буквально задаривала разными мелочами и не только, отчего молодая женщина даже чувствовала некоторую неловкость. Картина ярко-красного шара, неуклонно опускающегося к линии горизонта, дополненная отдаленным шумом волн, умиротворяла. Марина пила маленькими глотками шоколад и думала о том, что здесь, в Биаррице, вероятно, находится родина ее души. Иначе, почему так хорошо ей именно здесь? Внезапно ее приятное уединение нарушил легкий шум...
Михаил Елагин: Объяснение между сыном и матерью произошло в тот же вечер. Он, как и полагала мадам Елагина, спрятался в библиотеке. Конечно, не «спрятался», а просто уединился, но, так или иначе, а прибежище от всех его бед с годами не менялось. Разговор был недолгим. Сесиль не могла сказать сыну ничего определенного ни о состоянии Марины, ни о том, что произошло в Петербурге – только улыбалась порой загадочно и повторяла, что нужно обождать хотя бы до завтра. - Завтра?! Maman, я решил, что завтра мне стоит уехать. Ей неприятно мое присутствие, да что там неприятно! Невыносимо. Я не стану досаждать ни ей, ни тебе. Решение сына отчего-то развеселило графиню, но уже секунду спустя на ее лице появилось строгое выражение, не терпящее возражений. - Вы оба непроходимо глупы и предсказуемы в своих решениях. Послушай, что я тебе скажу – ты пообещал мне, пробыть на вилле до конца июня. Если ты не желаешь обидеть меня, то сдержишь обещание и дождешься конца месяца, а там - хоть на все четыре стороны. Если сможешь потом уехать. После этого мать выразила свои пожелания на счет существования их троих в этом доме и, не получив возражений со стороны Мишеля, спокойно удалилась спать. Уже минуты три он стоял и разглядывал Марину, укрытый надежной тенью разросшихся розовых кустов в углу террасы, которые так любила его мать. Женщина вышла из ярко освещенной залы в медленно опускающиеся сумерки весеннего вечера. Май верно приближался к концу, даря только по вечерам спасительную прохладу и свежесть. В вечернем воздухе ароматы цветущего сада раскрывались сильнее, смешиваясь с солоноватым морским ветерком. Мишель пришел сюда выкурить перед сном сигарету и насладиться покоем природы, который желал бы влить себе в душу. Но закурить он так и не успел - заслышав тихий шорох юбки, мужчина замер в нерешительности. За три недели он старательно избегал бывшую жену, не столько из-за просьбы матери, сколько по своему собственному желанию. Видеть ее, знать, что на тебя смотрят с ненавистью, ему было нестерпимо. В доме установился странный распорядок. Мишель вставал раньше женщин и завтракал в одиночестве. К завершению трапезы являлась мадам Елагина, и в ее компании сын допивал утренний кофе, после чего поспешно исчезал. Утро и часть дня женщин проводили вместе, а ближе к вечеру, когда Марина устраивала себе короткий отдых перед ужином, мать и сын собирались в маленькой гостиной. Иногда Сесиль заходила к сыну перед сном. Их разговоры редко касались Марины. Сесиль нарочно не упоминала ее, а Мишель не смел спросить. Держать данное матери слово становилось все труднее, но дни текли, и июнь приближался, а значит – скоро ему будет позволено уехать, и эта мука прекратится. Когда дверь из зала распахнулась и на мраморные плиты легла женская тень, младший Елагин не имел сомнений, в том, что пришла именно она. Следом за Мариной вошла служанка, поставила на маленький столик чашку, и тут же ушла, оставляя женщину одну. Мишель не знал как поступить, надежды на то, что жена скоро уйдет, не было. Стоять тут бесконечно он не мог, а если, в добавок, она его еще и заметит за этим его подсматриванием! Нет, но все же, он не смог отказать себе в удовольствии пару минут молча созерцать ее. Марина была спокойна, на губах играла мечтательная улыбка, глаза чуть прикрыты – она была прекрасна в этой своей простоте, и он поймал себя на мысли, что хочет дотронуться до нее. Эта мысль, как током, прожгла сознание мужчины, и он решительно отогнал ее. Щелкнув крышкой портсигара, Мишель вышел из тени своего укрытия и нерешительно глянул ей в лицо. Боязнь увидеть там ненависть не оправдалась – Марина посмотрела на него с удивлением, но не больше. - Извини, я нарушил твое уединение. Мне лучше уйти, - граф решительно направился к дверям, но так же решительно остановился и развернулся. Нужно, непременно нужно ей сказать и спросить! Вопрос, терзавший его уже не одну неделю, жег язык. - Марина, я сожалею, что все вышло так, поверь – это правда. Я знаю, что ты любишь его. И я не понимаю, почему? Почему ты уехала теперь? Ведь даже то, что случилось не должно было стать серьезным препятствием. Виссарион Поликарпович все уладил бы в кротчайшие сроки. Я не верю домыслам матери, ты ей не сказала правды, но она существует. Скажи ее мне, прошу тебя, - голос Мишеля был тихий, он словно боялся ее напугать громким звуком. Под конец он вообще чуть слышно произносил слова, - Пожалуйста, Марина.
Марина Елагина: - Да нет, отчего же, останься! - Марина взглянула на Мишеля, деликатно остановившегося чуть поодаль, через плечо и даже улыбнулась ему. Его присутствие было неожиданностью, но не неприятной, а если быть совсем уж откровенной, то она даже немного обрадовалась, что так получилось. Ситуация, в которой они оба оказались в доме мадам Сесиль, начинала казаться Марине немного комической. Ну невозможно же, на самом деле, прятаться друг от друга вечно. Они взрослые и светские люди, поэтому давно пора было объясниться. Да, в это трудно было поверить, однако теперь, по прошествии всего месяца пребывания в умиротворяющей обстановке, она готова была спокойно говорить с бывшим мужем, не боясь, что разговор этот обратится в безобразную сцену. К чему сцены? Марина никогда не любила бурных ссор - вся ее жизнь, все поступки и ошибки - живое тому подтверждение. И кому, как не Михаилу, знать об этом? Что касается самого графа Елагина, то он был заметно обескуражен такой переменой в бывшей жене. Вероятно от этого, после ее последней реплики, замер, словно бы в нерешительности, хотя до того явно демонстрировал намерение удалиться. Впрочем, то, что он сказал, удивило в свою очередь уже ее саму. Ибо она и представить не могла, что Мишелю будет всерьез интересно знать, что произошло в Петербурге после того, как он оттуда уехал. Кроме того - его интонация, взгляд... Что-то неуловимо изменилось и в нем самом с того момента, как они разговаривали в последний раз - в день приезда графини Елагиной в Биарриц. Стало быть, он тоже не против прекратить этот фарс? - Хорошо, я расскажу, если хочешь, только, если ты прекратишь возвышаться надо мной каменным изваянием, ты же знаешь, я не люблю, когда кто-то стоит за спиной. Присядь, пожалуйста, - она жестом указала на соседний шезлонг и Мишель безмолвно подчинился ее мягкому приказу. - Тем более, что рассказ довольно долгий. Хотя, с другой стороны, его можно вместить в короткую фразу о том, что мечты в очередной раз не выдержали столкновения с реальностью, - она усмехнулась немного грустно и некоторое время помолчала. - Ты прав, я не сказала мадам Сесиль правды. Хотела - но не смогла. Видишь, я тоже - не идеал. Впрочем, ты-то это всегда понимал. А вот твой брат... Наверное, я оказалась не той, кого он видел все эти годы перед собой... ... - И ты не посмеешь его ни в чем упрекать! - воскликнула она, когда, наконец, закончила свой рассказ и заметила, как в глубине глаз Михаила вспыхнули знакомые искорки бешенства. - Ты - ничем не лучше его... И я не лучше. Мы все друг друга стоим, Мишель. И все должны платить по своим счетам в равной доле.
Михаил Елагин: Мишель безропотно исполнил ее просьбу, но не сразу сумел устроиться удобно в плетеном кресле. Ему отчего-то все время было неудобно, и граф достаточно поерзал на шезлонге, пока не пристроился на его краю. Так он и просидел, слушая Марину. Все, что она говорила, в его душе вызывало целую бурю эмоций и, ей легко удалось угадать их по глазам мужчины. Не упрекать его! Это просто невероятно! Михаил никогда в брате идеала не видел, еще чего не хватало, но о его идеальном чувстве к Марине знал, и если раньше не сильно придавал ему значение, в последнее время признал его, как существующий факт. Причем, это чувство у Мишеля вызывало зависть еще и потому, что сам он думал, что так сильно пылать любовью к женщине не может. И что же сделал его брат?! Какая глупая, недостойная оплошность! - Я постараюсь, но не обещаю тебе этого, - граф посмотрел на ночное небо – солнце уже полностью скрылось за горизонтом, но на западе небо еще хранило отблески опустившегося светила и медленно становилось сиреневым, - но в одном ты не права. Мы, конечно, с ним друг друга стоим, но ты! Ты умеешь прощать каждый наш промах, а мы оба с Николя ведем себя с каждым разом все дурнее. И расплачиваться должны мы, но не ты… не вы. Чуть заметно улыбнувшись, мужчина поднялся с кресла и подошел к парапету и облокотился на него. Несколько минут они молчали, он любовался ею – была в Марине, помимо ее красоты, еще некая почти неуловимая прелесть, которую раньше он не замечал. Или она появилась недавно? - У тебя глаза светятся, - не в тему сказал Мишель и, оторвавшись от перил, приблизился к женщине. - Уже поздно. Я хочу пожелать тебе спокойной ночи и… до завтра? Михаил Викторович поборол в себе желание поцеловать руку Марине и только кивнул ей на прощание. Его же ночь сегодня оказалась не слишком спокойной. То, что ему снилось, он не помнил, лишь отчетливо запечатлелось в памяти лицо Николая, встревоженное и расстроенное.
Марина Елагина: Вокруг уже совсем стемнело, а их разговор все продолжался. И казалось, что оба они удивляются тому, что, оказывается, можно вот так, просто и без напряжения, обсуждать столь сложные и запутанные вопросы. Что можно даже получать удовольствие от разговора. Вернее, от возможности быть предельно искренним, не таиться и не думать о том, чтобы произвести нужное благоприятное впечатление... Сама Марина приписывала происходящее сейчас между ними магии места и времени. Действительно, невозможно ссориться, когда с темно-синего неба светят первые звезды, когда солоноватый, с примесью йода, ветерок доносит тихий плеск океана, и аромат этот смешивается с теми, что исходят из цветущего сада. Вдыхая полной грудью она полулежала в шезлонге и любовалась бесконечной водяной гладью, сжимая в руках давно опустевшую кружку из-под шоколада. Мишель же, которому, видно, надоело сидеть, стоял теперь, вольно опершись на парапет. И была в его позе тоже какая-то счастливая расслабленность, которая случается с человеком только тогда, когда он абсолютно не ожидает подвоха, когда он среди своих, дома. Марина краем глаза видела, что он наблюдает за ней. Но не торопилась лишать его этой возможности, впрочем, вскоре граф сам прервал эту внезапно повисшую между ними тишину. - До завтра, ми... Мишель, - Марина осеклась и быстро взглянула на бывшего мужа. Из каких глубин памяти и почему вырвалось это неуместное вроде бы обращение "милый", которое она, впрочем, успела-таки в последний момент заменить нейтральным обращением по-имени. К счастью, кажется, сам он и не заметил такой подмены. - До завтра. И - приятных снов. Когда он ушел, сама Марина еще несколько минут оставалась на опустевшей террасе, словно бы давая Михаилу маленькую фору, необходимую для того, чтобы он мог спокойно дойти до своей комнаты. Чтобы им не встретиться случайно там, в доме. Почему-то ей стало казаться, что он боится этого. Что было немного забавно и... мило с его стороны, настолько, что подумав об этом, графиня невольно улыбнулась. Вообще, это удивительно, но здесь, в доме его матери, взрослый мужчина, прошедший войны и плен, он вдруг стал похож на себя прежнего, молодого, за которого Марина когда-то выходила замуж и которого уже почти забыла, не видя в нынешнем человеке, носящем, вроде бы, то же имя, почти никакого с ним сходства. А может, это гнев и досада настолько изменили ее взгляд на него? В любом случае, думать об этом сейчас было неуместно, да и, в самом деле, поздно. Поэтому Марина, наконец, поднялась из шезлонга, и направилась в дом, бросив на прощание еще один взгляд на океан, на поверхности которого уже начала выстраиваться мерцающая призрачным серебром дорожка от поднимающейся с линии горизонта почти полной луны... Несмотря на то, что прощались "до завтра", на другой день встреч бывшие супруги по-прежнему, вроде бы, не искали. Магия вчерашнего вечера рассеялась под палящими солнечными лучами. И увиделись Марина и Мишель вновь ближе к вечеру, да и то - по настоянию матушки. Мадам Сесиль призвала их двоих в малую гостиную и объявила, что нынче вечером намерена вывезти "своих дорогих детей" в театр. Недалеко - в сам Биарриц. Куда, однако, каким-то курортным ветром занесло знаменитую итальянскую оперную примадонну, которая согласилась дать единственный концерт именно сегодня, и это никак невозможно пропустить. Одной мадам Сесиль ехать не хочется, вдвоем с Мариной - тогда, что за радость Мишу будет сидеть весь вечер в пустом доме? Нет, ехать нужно всем троим и отказы не принимаются. Таким образом, спустя несколько часов, все трое и оказались в открытом ландо мадам Елагиной, дабы ехать к театру, до которого, по мнению Марины и Мишеля, вполне можно было бы дойти и пешком. Благо, местные расстояния - не чета Петербургским. Но тут мадам Сесиль уже второй раз за этот день явила "дорогим детям" свой непреклонный норов, заявив, что пешком в театр на представления ходят лишь клошары. Причем, иронический довод Мишеля, что среди клошаров, вообще-то, театралы попадаются редко, принят, как существенный, не был. А потому, проехав в ландо, дай бог, десять минут - дольше туда забирались, да устраивались - семейство Елагиных прибыло к представлению.
Михаил Елагин: Утро началось по привычке рано, и потому, завтрак Мишеля прошел в уединении, как обычно. Едва он успел покинуть столовую, как ему принесли письма из поместья – ничего серьезного, но прочесть их и ответить было нужно. Пока граф возился с бумагами, мадам Сесиль увезла Марину на прогулку, а вернувшись к обеду, они не застали Михаила дома. Как-то само вышло, что им так и не удалось встретиться, и Мишель начал лелеять мечту, периодически ловя себя на том, что непроизвольно вызывает в памяти вчерашний вечер – вновь увидеть бывшую жену вечером на террасе. Но матушке сегодня было угодно все переиграть по-своему. Гадая, сама ли Сесиль решила объединить их в этот вечер, или Марина сказала ей о вчерашнем перемирии, Мишель глядел в зеркало, проверяя свой вечерний туалет и поправляя затейливо повязанный галстук. Почему-то сегодня ему было важно выглядеть безупречно, хотя прежде он не страдал излишним педантизмом в выборе нарядов. В камерном зале к моменту прибытия Елагиных уже собралось достаточно народу. Не так часто в Биаррице, хоть становившемся постепенно значимым курортом, появлялись столь значимые персоны, как сегодняшняя синьора Паста*. И уговорить ее, приехавшую отдохнуть на водах, дать концерт стоило немалых усилий. Чтобы ни ударить в грязь лицом перед итальянской примой, маленький театр курорта сиял во всем своем великолепии тысячью огней, отражающихся в бриллиантовых украшениях пришедших отдать дань ее таланту, разноцветных перьях и мерцающих тканях. В ожидании концерта, публика переговаривалась, создавая равномерное гудение встревоженного улья. Вечер только начинался, а духота в зале становилась нестерпимой, и Мишель даже ослабил немного платок, с таким усердием завязанный его камердинером. Но стоило зазвучать первым звукам голоса сеньоры Джудитты, как в зале наступила полная тишина, и все погрузились в ее дивный, обволакивающий голос. Граф забыл обо всем вокруг, полностью отдавшись эмоциям, нахлынувшим на него. Сложно сказать, что заставило его так погрузиться в музыку – заядлым театралом он не был, а если раньше и посещал приют муз, то только с закулисья. Сейчас же он с жадностью вслушивался в звуки, вырывавшиеся из души итальянки. Только когда были исполнены партии из «Нормы» и «Сомнамбулы» и зал разразился аплодисментами, Мишель обернулся к матери, так же восхищенно и неотрывно следившей за происходящим на сцене, и даже слезы блестели у нее на глазах. Марина тоже была взволнована, но вовсе не участью героини оперы. Женщина была бледна и машинально обмахивалась веером, пытаясь хоть немного освежить ставший невыносимо душным воздух. - Марина, - граф позвал ее но она даже не сразу обернулась, словно не осознавая, что это зовут ее, - тебе нехорошо? Может, принести воды? Волнение Мишеля и забота звучавшая в его голосе вызвали слабую улыбку на ее губах, но это только еще больше растревожило его. Джудитта Паста (до замужества — Джудитта Негри, 26 октября 1797 — 1 апреля 1865) — итальянская певица (сопрано)
Марина Елагина: Донна Джудитта была великолепна. Ее чистое, словно хрустальное сопрано разливалось в зале, более напоминающем своими размерами большой салон где-то в Петербурге, чем помещение, где даются театральные представления. Легко и с удовольствием приспособившись к малым местным расстояниям, Марина все никак не могла привыкнуть к тому, что публичные места, вроде здания городского театра, увы, также не отличаются грандиозными площадями. Впрочем, в обычное время места в зрительном зале хватало всем желающим. Однако сегодня на концерт, похоже, выбралось все местное общество, к которому присовокупились и гости Биаррица, такие, как Марина и Мишель. Поэтому, несмотря на настежь распахнутые окна и двери, вскоре в зальчике стала нарастать духота, которая сочеталась с плотными парфюмерными ароматами, а также - с запахами огромных букетов, которые уже преподнесли заезжей знаменитости зрители, потрясенные ее талантом, а также от тех, которые они все еще сжимали в руках. Один из них, состоящий сплошь из белых лилий, лежал сейчас на коленях молодого человека, что сидел рядом с Мариной. Надо сказать, что сильный своеобразный аромат лилий никогда особенно не нравился ей, а теперь, в ее положении, вызывал едва не приступы дурноты. Однако сказать об этом соседу и попросить его убрать проклятые цветы графиня Елагина не решалясь из деликатности. Лишь обмахивалась веером активнее обычного. Но в нынешней духоте так поступали многие присутствующие дамы, поэтому ничего странного в ее поведении со стороны заметно не было. Первое время, мучение от навязчивого запаха цветов отчасти компенсировало истинное удовольствие от пения синьоры Пасты. Особенно хороша она была, исполняя ставшую недавно знаменитой каватину Нормы. Марине уже доводилось слышать некоторые интерпретации "Casta diva", но были они, так сказать, "домашнего качества", исполнялись в салонах для гостей хозяйками и дочерьми хозяек этих салонов, убежденными в собственных певческих талантах. Но даже в таком варианте потрясающая мелодия взяла в плен ее душу раз и навсегда. Теперь же, слушая ту, в расчете на чей голос данная ария и была написана, Марина, затаив дыхание, чувствовала, как по спине бегают мурашки. Но вот, наконец, отзвучала последняя нота, и вновь захотелось дышать. И, когда попыталась, несчастная Марина с ужасом поняла, что не может этого сделать. Плотная и до того, атмосфера сгустилась донельзя. Испытывая нечто, походящее на панику, она продолжала обмахиваться веером, но это уже не помогало. Думая о том, что сейчас, верно, лишится чувств и о том, как неловко это будет, молодая женщина вдруг услышала тихий оклик. Видимо заметив, что ей дурно, Мишель предложил принести воды. Но сама она чувствовала, что, если что ей и поможет, то это не вода, а свежий воздух. - Уведи меня отсюда, прошу тебя, - прошептала она, склоняясь, вернее, почти заваливаясь бывшему мужу на плечо. - Прости, ужасно стыдно, но я больше не могу здесь находиться. Их краткий диалог, заглушаемый овацией, донесся до слуха мадам Сесиль. - Маринетт, боже, тебе дурно?! Что же ты молчала до сих пор? Мишу, мы немедленно уезжаем... - Нет-нет, матушка, право, не стоит волноваться. Никуда не нужно уезжать прямо сейчас, - из последних сил Марина старалась выглядеть бодрой. - Давайте сделаем так: Михаил, если он, конечно, не против, проводит меня на улицу, мы погуляем вокруг театра, в городском саду, а, когда концерт окончится, все вместе уедем домой? Уверяю Вас, мне совсем не так плохо, как кажется! И нет оснований бежать, как от пожара. К тому же Вы так хотели побывать в этом концерте! Я не прощу себе, если не сможете его из-за меня досмотреть. На том и порешили. И, воспользовавшись немного затянувшейся из-за оваций паузой между номерами, Марина и Мишель вышли из душного зала на улицу, где она смогла, наконец, отдышаться и, действительно, вскоре почувствовала себя лучше. Они расположились на удобном деревянном диванчике под одним из каштанов, и графиня с наслаждением прикрыла глаза, откинувшись на спинку. - Господи, как же мало нужно человеку для счастья! - проговорила она и улыбнулась. - Ты прости меня еще раз, пожалуйста, Мишель. Своим глупым полуобмороком я лишила тебя удовольствия. Я же видела, как ты слушал ее пение. Никогда не знала, что тебе так нравится опера.
Михаил Елагин: Матушка взволновалась сильнее всех, но Марина довольно решительным тоном, в духе самой Сесиль, заявила, что ей нужен всего лишь глоток воздуха. Графиня Елагина, старшая из них, вынуждена была на сей раз подчиниться. Тем более, что молодая женщина не останется в одиночестве – Мишель, а Сесиль в этом не сомневалась, ни на шаг не отойдет от своей бывшей жены. Матери довольно было взглянуть на обеспокоенное лицо сына, чтобы понять, сколько заботы и внимания он готов сейчас оказать Марине. Проводив взглядом удалившуюся пару, она с прежним волнением, продолжила слушать итальянку, талант которой некоторые оспаривали, некоторые преувеличивали, но несомненным было одно – ее пение заставляло сердце биться сильнее. В парке после душного зала оказалось даже немного прохладно, и Михаил выразил опасения, что Марина может простыть, но она остановила его порыв пойти к экипажу за накидкой. Мужчина послушно сел рядом с ней на скамейку и тоже с удовольствием стал вдыхать свежий воздух. - Это, право, смешно - за что ты просишь прощения? Это мне стоит извиниться, что не заметил раньше твоего состояния. Эту духоту не смог бы перенести даже человек здоровый… то есть, я хотел сказать, что в твоем положении глупо было ехать сюда. Голос этой женщины не стоит твоего здоровья, - на секунду он сконфужено замолчал. Графу казалось, что говорит он не то и не так. - Я тоже не думал, что опера мне нравится. Нет, дело в другом – я слушал не песню, и не синьору Пасту, но то, что вызвало ее пение в моей душе. Знаешь, я странно себя чувствую. Впрочем, тебе это будет не интересно. Он встал сам и подал ей руку, помогая подняться. Сидеть все же было немного прохладно, и Мишель надеялся немного развлечь Марину прогулкой. Сначала они шли молча, но постепенно на мужчину нашло вдохновение. Глядя на ночное небо, он вдруг начал рассказывать про звезды и те истории, что слышал от Мустафы. Привычные европейские легенды ни в какое сравнение не шли с восточными преданиями, и граф с увлечением пересказывал все, что узнал от старика, своей спутнице, которая с интересом, может, даже вполне искренним, слушала его. - Я не утомил тебя? Может, лучше вернуться? – в глазах графа был немой вопрос, почти мольба и желание побыть с ней еще хоть немного, но просить он не смел. За эти несколько минут, что они вот так гуляли, мирно наслаждаясь всем происходящим, Мишель почувствовал себя счастливым. Как она сказала - "как же мало нужно человеку для счастья!" И она права. А я раньше этого и не понимал. Марина едва обозначила прикосновение своей ладони к лацкану его сюртука, но даже такая видимость ее близости грела сердце мужчине.
Марина Елагина: Слушая его сетования и упреки за то, что так неосмотрительно поехала на этот концерт, Марина с трудом сдерживала улыбку. Все же, мужчины, даже такие рациональные, как Мишель, ужасно забавно воспринимают это естественное, в общем, для женского организма явление - грядущее материнство. Считают, что это какая-то жуткая болезнь, из-за которой самым правильным будет почти на год запереться дома и не казать из него носа, "во избежание". Вот и доктор Кловье постоянно что-то твердит ей про возможные осложнения, однако Марина ему не верит. Какие осложнения? Она не чувствует ровным счетом никакого дискомфорта, кроме того, что с каждой неделей становится все более и более неуклюжей и медлительной, чего за ней раньше никогда не водилось. - Миша, ну хватит! - она было поднесла указательный палец к его лицу, желая приложить его к губам мужчины в знак молчания, но потом вдруг сочла этот жест слишком интимным и всего лишь прикоснулась к лацкану сюртука, словно смахивая неведомую пылинку. - Не ругай меня, я больше не буду! - вышло совсем по-детски, и в серых глазах Мишеля мелькнула на мгновение улыбка. - Давай погуляем? А лучше, пойдем домой пешком? Словно "парижские клошары", - добавила она и звонко расхохоталась. Тут уж и он не выдержал. Вот так, со смехом, и подошли к кучеру мадам Сесиль, что дремал, сидя на козлах, в ожидании господ и попросили передать графине Елагиной, чтобы не волновалась и не искала их, а спокойно ехала домой после концерта. Первые минуты их прогулки, впрочем, прошли в тишине. Словно бы смущаясь этой внезапно возникшей между ними близости, Марина и Михаил шли молча. Но тишина эта не была томительной. К тому же в сердце графини все еще продолжала звучать волшебная музыка, которую она слышала совсем недавно. Но потом, проходя мимо одного из многочисленных цветущих кустов шиповника, он сорвал с него крупный белый цветок, пышностью и красотой сравнимый с розой садовой, и протянул его Марине, рассказав при этом не менее красивую восточную легенду про Розу, Лотос и Соловья*, чем несказанно удивил ее. Ведь, прежде Михаил не испытывал интереса не только к музыке. Прочие проявления романтики были также чужды ему, в отличие, скажем, от Николая. А, может, это она не видела в нем романтика? Или Господь не дал ей раньше этого умения дарить мужчине крылья? Марина тихо шла рядом с Мишелем, который рассказывал ей новые и новые истории, каждая из них была увлекательнее прежней. Но еще увлекательнее было следить за ним, изучать по-новому черты его лица, учиться понимать мысли... Оказывается, это несложно - понимать его, а Марине прежде казалось, порой, что они говорят на разных языках... Вероятно, он принял ее задумчивое молчание за усталость, потому что предложил вернуться. Однако она вовсе не устала. Напротив, эта прогулка словно бы влила в нее новые силы. В чем молодая женщина и поспешила заверить его, радуясь тому, что, кажется, угадала и его желание. - Да, к тому же, до Riene de la mer нам теперь идти меньше, чем обратно к театру, - проговорила она, вновь устраивая руку на его локте, показывая таким образом свое намерение продолжить прогулку в прежнем направлении. А он и не возражал. На улице, к этому времени, уже порядком стемнело, и, хотя им еще предстояло пересечь по пути к вилле старый мрачноватый парк, Марина не беспокоилась, ведь Мишель был с ней рядом. Изредка навстречу им попадались припозднившиеся прохожие, среди них далеко не все, пожалуй, подходили под описание "приличная публика", но никто из них не привлекал к себе особого внимания и не мешал их неспешной прогулке и разговору. Однако, уже неподалеку от дома, какой-то молодой и грязновато одетый юноша все же подошел к ним и довольно развязным тоном попросил у Мишеля сигаретку. Марина удивленно посмотрела на юного нахала, осмелившегося обратиться к ним с такой просьбой, а потом перевела взор на Мишеля, чувствуя, как его локоть, заметно напрягся под ее рукой... ___________________________________ *Существует одна восточная легенда о Розе, Лотосе и Соловье. Лотос в мире цветов был долгое время их повелителем, но постепенно из-за того, что очень любил спать, совсем перестал выполнять свои царские обязанности. Тогда Аллах, внемля отчаянным мольбам цветов, создал для них прекрасную принцессу – белоснежную Розу. Пролетавший мимо Соловей, был так очарован удивительной красотой, что не смог удержаться и изо всех сил прижал Розу к своей груди. В тот же миг острые шипы пронзили сердце несчастного и алая кровь оросила лепестки Розы.
Михаил Елагин: Мишель медленно опустил руку Марины, делая полшага вперед, и чуть загородил женщину от чересчур наглого взгляда юнца. Услужливая память заставила его насторожиться, когда он узнал в этом субъекте человека, обогнавшего их пару минут назад, постоянно оборачивавшегося и, по-всей вероятности, решившего, что пара занятая разговором, на него внимания не обратила. Что-то в его внешности не понравилось Мишелю. Нет, он не был снобом и не презирал бедноту, но этот пронзительный прищуренный взгляд и кривая улыбка непроизвольно вызвали у графа желание уберечь Марину, пусть даже от простого созерцания этим типом. - Я сомневаюсь, что смогу вам помочь. И дайте нам пройти, - граф уже был готов сделать шаг вперед и оттеснить нахального типа, как за его спиной раздался другой голос, хриплый, похожий на скрип ржавой телеги. - Нехорошо, месье, так разговаривать с прохожим, который вежливо попросил у вас сигарет. Разве вы не видите, у него нет денег, что бы купить их самому? Мишель резко повернул голову и увидел мужчину, далеко за сорок, явно потрепанного жизнью и, наверняка, – бывшего солдата наполеоновской армии. Военная выправка и командный голос у него никуда не делись и выдавали бывшего служаку. Выругавшись про себя, Мишель с растерянностью подумал, что не заметил, как подкрался этот тип. Он раньше особо не страдал из-за больного уха, но сейчас, когда его застали врасплох, понял, как это важно. Чуть оттеснив Марину к ограде и повернувшись боком к обоим мужчинам, Михаил Викторович молча, с равнодушной ухмылкой, наблюдал за мужчинами. - Мой вам совет, идти своей дорогой. А мы с женой пойдем домой, - голос был ровный, но в нем звучали предостережение и угроза. Второй мужчина хмыкнул, и в ночном воздухе блеснуло лезвие ножа. Теперь уже сомнений у Мишеля не осталось – их решили ограбить, но как же глупы люди, если не видят, с кем связываются. Не дожидаясь первой атаки, граф избрал своей мишенью более слабого противника и, спустя уже пару секунд, юноша, получив удар в челюсть, стремительно осел на землю. Видимо, он принял собственные искры из глаз за рассыпавшиеся золотые монеты. Такой поворот событий не понравился его компаньону, который со своим примитивным оружием тут же бросился на Елагина. Схватка была недолгой, но упорной. В какой-то момент грабитель сделал резкий выпад вперед, выставив руку с ножом, и Мишель едва успел увернуться. Холодное лезвие распороло рукав фрака и быстрым скользящим движением прошлось по коже мужчины. В тот же момент Мишель нанес грабителю удар по затылку, и тот, споткнувшись, начал падать. Его приземление было во много раз плачевнее падения мальчишки – падая, он неудачно вывернул руку, и собственный нож вошел ему в грудь. Хрипящие и булькающие воззвание о помощи так и не долетело до парня, который еще несколько минут назад был его верным компаньоном, а теперь с ужасом удирал наутек. Машинально прижимая к раненому предплечью ладонь, граф отвернулся от лежащего перед ним тела и посмотрел на Марину. За время перепалки она не издала ни звука и теперь стояла, прижавшись спиной к изгороди и закрыв лицо руками. В одно мгновение оказавшись подле нее, становясь так, чтобы она не, дай бог, не увидела, мертвого мужчину, Мишель тихо позвал ее, а она, как маленькая девочка, сначала лишь раздвинула пальцы и глянула на него сквозь узкие щелочки. - Малышка, посмотри на меня. Все хорошо, слышишь? - но, вместо желаемого успокоения, на ее бледном лице отразился еще больший ужас.
Марина Елагина: Словно в дурном романе, чудесный вечер с концертом и романтической прогулкой на глазах превращался в сущий кошмар. Марина с нарастающей тревогой следила за краткой беседой бывшего мужа и тех двоих, что к ним пристали. Следила, но так и не уловила момент, когда от взаимных угроз разной степени очевидности, они перешли к драке. И это было уже по-настоящему страшно! Прижавшись к ограде, куда ее подтолкнул незадолго до того Мишель, Марина сперва судорожно вертела головой по сторонам, надеясь, что хотя бы кто-нибудь покажется неподалеку - кто-то, кто сможет прийти на ему помощь, потому что смотреть на то, как Мишель один, с голыми руками, сражается с двумя бандитами, было невыносимо. Но, как всегда в таких случаях, поблизости никого не оказалось. Марина проклинала себя последними словами - ведь ее, ее идея была идти домой пешком! Понятно, трудно было представить, что здесь, в центре уютного и цивилизованного курортного городка, на них могут напасть злоумышленники. Однако это случилось! И, тысячный раз вспоминая теперь слова Сесиль о том, что пешком здесь ходят только клошары, над которыми они так беззаботно потешались некоторое время назад, Марина не могла себе теперь простить этого веселья, понимая, что, если что-то теперь случится с Мишелем, то она также будет винить в этом себя. Если сама уцелеет... Когда смотреть стало совсем жутко, она зажмурилась и закрыла лицо ладонями, однако, даже не глядя, по звукам, доносящимся до ее обострившегося от страха слуха, было понятно, что происходит что-то ужасное. Сухие, резкие тычки ударов, стоны, торопливый топот удаляющихся шагов, еще удары - и хриплый крик о помощи, сопровождающийся каким-то непонятным клокотанием... А потом вдруг - резко тишина. Такая внезапная и пугающая, что Марина просто не знала, что думать. И лишь тихий голос и прикосновение Мишеля - он взял ее за плечи и, вероятно, теперь вглядывался в лицо графини, заставили ее даже не отнять от лица руки, а просто взглянуть сквозь пальцы на него, чтобы убедиться, что все на самом деле так хорошо, как он утверждает. Он не позволил ей видеть то, что было за его спиной, загораживая обзор своей высокой широкоплечей фигурой, но не трудно было понять, чем все закончилось для того из злодеев, который не убежал, а вступил в схватку с Елагиным. Однако вовсе не это заставило Марину побледнеть, а то, что она увидела: на глазах увеличивающееся в размерах, пропитываясь сквозь тонкую шерсть сюртука, кровавое пятно в районе плеча правой руки Михаила. - Господи, Миша! - дрожащим голосом проговорила она очень тихо, переводя взор с окровавленной руки на его лицо, одновременно вновь ощущая подкатывающийся к горлу приступ дурноты и отвратительную слабость в коленях. - Ты же ранен!
Михаил Елагин: Глядя прямо ему в глаза, Марина вдруг стала медленно опускаться на землю, слабыми руками хватаясь за его руку. Мишель не дал ей упасть, сознания она не лишилась, но вся дрожала и была белее мела. - Царапина, всего лишь царапина, - постарался успокоить женщину граф и ловко подхватил ее на руки, старательно сохраняя на лице улыбку, несмотря на противную боль в плече. Уже давно известно, что поверхностное ранение намного более болезненное, но ради нее он готов был терпеть. Спустя пять минут, он уже поднимался по парадной лестнице в дом. Слуга, открывший им дверь, испуганно взглянул на Мишеля и его жену, но не посмел ничего спросить. Граф не отпустил Марину до тех пор, пока она не оказалась в своей комнате под присмотром взволнованной горничной, которая тут же стала вокруг нее суетиться. Впрочем, Марина жестом ее отстранила. Михаил Викторович все еще изображал из себя железного рыцаря, стоя рядом с ней. - Постарайся забыть эту неприятность и уснуть, тебе нужно отдохнуть. А завтра это покажется тебе всего лишь дурным сном, - он отвел прядь волос с ее лба, улыбнулся и вышел. Уже в коридоре улыбка исчезла с его лица, он переживал за нее, за ребенка. И еще: чувствовал, что сам встает на слишком тонкую грань. Ему нужно быть чуть осторожней. Она его простила, позволила быть теперь рядом, но он не должен все это испортить. Войдя в комнату, граф снял сюртук и рубашку. Кровь все еще шла, но местами ткань уже присохла к коже. Взяв кувшин с водой, таз для умывания и полотенце, Мишель смыл кровь и промыл рану, но вот все попытки перевязать ее завершались неудачей. Звать слугу он не стал, не хотелось, чтобы матушка, по-возвращении, тотчас же узнала о похождениях своего сына. За безрассудный поступок и решение идти домой пешком он винил себя и слушать укоры и причитания матери, а также волновать ее, не хотел. Завтра он что-нибудь придумает, но сегодня пусть она думает, что ее дети благополучно добрались до дома. В очередной раз попробовав перевязать постоянно сползающим бинтом руку, Мишель глянул в зеркало и криво ухмыльнулся своему отражению, но тут же улыбка замерла на его губах. В зеркале отражались ее серые глаза, очень внимательно следившие за его манипуляциями.
Марина Елагина: Неприятность, случившаяся с ними, произошла почти рядом с домом, но Марина все равно очень переживала, что доставляет Мишелю неудобства. Нести ее на руках, будучи раненым - каково?! Поэтому, несмотря на то, что он упорно уверял ее, что ему вовсе не больно, мадам Елагина с тревогой наблюдала как Михаил слегка прикусывает губы, продолжая при этом беззаботно улыбаться, каждый раз, когда ей случается пошевелиться, хоть она и старалась этого не делать, чтобы не доставлять еще большего дискомфорта раненой руке мужа. Даже, когда уже зашли в дом, он, упрямый, все равно не позволил ей дойти до спальни своими ногами, выпустив из рук лишь тогда, когда уложил на кровать. Ровно в эту же минуту в комнату ворвалась взволнованная Эжени, ее горничная, которая встревоженно застрекотала что-то, мешая им с Михаилом по-человечески поговорить своей суетой над барыней. Поэтому, постояв немного рядом, он пожелал ей успокоиться и уснуть, после чего вышел вон. Марина, которая к тому времени чувствовала себя уже вполне сносно, хотела тотчас же устремиться за ним, однако оказалась задержана еще на несколько минут необходимостью объяснять Эжени, разглядевшей на ее платье кровавые следы, что с ними произошло и, что лично с ней ничего дурного не случилось, это кровь месье графа, а потому ей надо срочно пойти к нему. - Но, мадам, наверное, нам нужно послать за доктором? - Эжени, послушайте меня внимательно, - Марина подошла к девушке и посмотрела ей в глаза. - Единственное, что нам сейчас нужно - это, чтобы нам не мешали, хорошо? Я пойду к мужу и сама осмотрю его рану. И уже после этого решу, что делать дальше. А от вас, Эжени, я требую - слышите, требую, чтобы ничего, что мне пришлось рассказать, не вышло за пределы этой комнаты. У мадам Сесиль слабое сердце. Ей эти потрясения вовсе ни к чему. Вы меня поняли, Эжени? Девушка, прежде никогда не видевшая мадам Маринетт столь решительно настроенной, была явно несколько ошарашена. Поэтому моча кивнула и вскоре, после того, как помогла барыне переодеться в бархатный зеленый пеньюар, платье надевать было уже ни к чему, была ею отпущена восвояси. А сама Марина, наконец-то, смогла отправиться туда, куда стремилось сейчас все ее существо. Она неслышно отворила дверь в его спальню и вошла туда. Мишель стоял спиной к ней, в углу комнаты, подле умывальника и был обнажен по пояс. Левой рукой он неловко пытался перевязать себе рану на правом плече, бинт сползал, и он вновь наматывал его... В какой-то момент мужчина поднял глаза к своему отражению в зеркале и увидев ее у себя за спиной, резко обернулся, дернув очередной раз непокорный бинт, да еще и растревожив рану, из-за чего из нее вновь начала сочиться кровь. - Погоди... тебе самому неловко, дай я! - очень спокойно и уверенно, как-будто всю жизнь только этим и занималась, Марина придвинула поближе канделябр со свечами, чтобы осмотреть повреждение получше. - Чем ты промывал его, водой? - он, кажется, сильно удивленный ее внезапным и столь решительным участием, лишь кивнул, молча. - Этого недостаточно. Бог знает, что этот мерзавец делал этим ножом и где держал его. С этими словами, мадам Елагина осмотрелась, заметив на комоде графин с коньяком, она смочила благородным напитком бинт и обработала кожу вокруг раны, на мгновение прижав тряпицу и к самому порезу, чем заставила бывшего супруга негромко охнуть и поморщиться. - Тихо-тихо, потерпи, так нужно! - Марина подняла на него взгляд, улыбнулась и добавила. - Вы же храбрый солдат, граф! А это такая ерунда! - после чего аккуратно подула на больное место, так, словно перед ней был не взрослый мужчина, а мальчишка. - Вот так лучше, не правда ли? Не дожидаясь ответа, убедившись, что рана достаточно обработана, графиня ловко забинтовала ее, заваязав кончики ткани зачем-то кокетливым бантиком. - Ну вот, теперь хорошо, да? - проговорила она, глядя на Михаила снизу-вверх и в серых глазах ее светилась улыбка и нежность. - Видишь, я умею доставлять тебе не только беды и несчастья, иногда могу еще сделать и что-нибудь полезное.
Михаил Елагин: Пришлось подчиниться ее настойчивому предложению. Вообще-то, она даже не предлагала, а ставила его перед фактом, что сделает все сама. Ее слова, вполне рациональные, отчего–то удивили его. Вот она так спокойно говорит о том человеке, словно с ним ничего и не произошло. Хотя с другой стороны, с чего ей о нем беспокоиться, а вот внимание к его собственной, скромной, персоне польстило Елагину. Чтобы Марине было удобнее врачевать его рану, граф покорно уселся на пуфик перед ней и исподтишка следил за ее манипуляциями. Она была серьезна и при этом очень забавна, раскладывая на столике бинт, нарезая куски материи, и подготавливая импровизированный антисептик. Но едва она дотронулась до его руки, Мишель непроизвольно дернулся. Да, конечно, его рану обожгло коньячной примочкой, но это было лишь мимолетный дискомфорт. А вот прикосновение ее пальцев к его коже пронзило, словно электрическим разрядом . Марина весело улыбнулась и что-то там прошептала, а до него, как через густой туман, ее слова доносились приглушенными, почти неразличимыми. Когда же она решила облегчить его страдания своим теплым дыханием, граф судорожно втянул воздух, и по спине его прошла мелкая дрожь, предательски вползшая в живот. Марина! – ему хотелось крикнуть, оторвать ее от себя, но она уже ловко заканчивала перевязку и Мишелю, крепко стиснув зубы и прикрыв глаза, оставалось ждать всего лишь пару секунд, которые он про себя начал отсчитывать. Стоило ей завершить и он порывисто встал, со скрипом отодвигая свое сидение. Мельком глянув на творение ее рук, Мишель тихонько усмехнулся. - Когда ты доставляла мне беды? Скорее уж наоборот. Очень миленько, даже нарядно. Спасибо. Ты действительно оказала мне незаменимую помощь, но, - и голос мужчины прозвучал несколько резковато, - уже поздно. Тебе пора идти. Взяв Марину за плечи, он повернул ее лицом к двери и, легонько подтолкнув, повел к выходу. Женщина даже опешила от такого поведения – было видно, что ему просто не терпится от нее избавиться. А он, и впрямь, мечтал, чтобы она скорее ушла отсюда, ибо стоило графу посмотреть на ее смеющиеся глаза, нежные алые губы, распущенные по плечам волосы, и голова шла кругом. Он понимал всю абсурдность и неуместность своего желания. Но ничего не мог с собой поделать! Она была рядом и была слишком притягательна. А он смотрел на нее, как в первый раз. Перед глазами вдруг стали всплывать картины их последней ночи, а она, удивленно посматривая на бывшего мужа, даже не представляла – что творится в его душе. Остановившись перед дверью, она не спешила ее открывать, и тогда Мишель, стоявший позади, потянулся сам к дверной ручке. Но в ту же секунду, словно затмение нашло на его разум, он обвил ее одной рукой, второй скользнув с плеча на ее грудь, и медленно переместив ее на живот, притянул женщину к своей груди. Как жаждущий путник припадает к живительному источнику влаги, с таким же безумием губы Мишеля впились в ее кожу. Лихорадочно покрывая поцелуями и обдавая горячим дыханием ее нежную кожу, граф целовал шею, затылок, плечи. С упоением вдыхал полынно-медовый аромат ее волос и все более пьянел от ее близости. Наверное, если бы он не прижимался так сильно к спине Марины, его сердце давно вылетело из груди – ему казалось, что, ударяясь об нее, оно с болью возвращается назад. Сколько длилось его наваждение, он не мог понять, но так же внезапно оно отступило, едва он почувствовал ее дрожь. Вместо всепоглощающей страсти, которая владела им последние несколько минут, его обуял страх. Боже! Опять, я опять все испортил! Напугал ее, разрушил такое хрупкое доверие к себе. Его руки чуть ослабили хватку, постепенно скользя по ее телу и освобождая из страстных объятий. - Уходи, - Мишель сам не узнал свой голос, звучавший хрипло и отчаянно, - сейчас же уходи! Умоляю тебя… Он отступил на два шага назад, отворачиваясь, чтобы не видеть ее лица, не смотреть, как она вылетит из комнаты. А завтра уйду я. Навсегда, что бы мне не говорила матушка. Так тебе будет спокойней.
Марина Елагина: Марина не могла понять, что происходит, и почему он так хочет избавиться от ее присутствия. Поэтому ей было даже немного обидно. Как же так? Ведь, совсем недавно, всего пару часов назад, он был таким милым с ней, да и потом, когда защищал от тех двух мерзавцев... Понятно. что в этой ситуации так повел бы себя любой нормальный мужчина, но было что-то еще. В его взгляде, в той трепетной осторожности, с какой он подхватил ее на руки, в том, как нес, несмотря на то, что ему самому было больно. И вот теперь - хочет, чтобы она ушла вот так... просто ушла? Хотя, с другой стороны, а чего она ждала, собственно? Не сама ли жгла мосты между ними с таким упорством, что теперь, кажется, и пепла не осталось? Да и вообще - откуда эти желания и зачем они? Все кончено... Едва заметно вздохнув, Марина пошла к выходу, остановилась, чтобы дать ему открыть перед ней двери и вдруг... Это было так неожиданно, но, боже, как же она ждала этой неожиданности! Его ладони, скользящие вдоль контуров ее тела, так, словно Мишель пытается запомнить, запечатлеть их в памяти навечно, горячие, сухие губы, каждое прикосновение которых заставляет ее вздрагивать... Марина закрыла глаза, прижимаясь к нему спиной, отдаваясь своим ощущениям, но внезапно все кончилось. Его тихая мольба, а это была именно мольба, так, словно он просил ее отпустить, а не уйти, заставила молодую женщину повернуться к нему лицом, оставаясь все так же близко, почти вплотную. - Ты действительно этого хочешь? - прошептала она, внимательно изучая взглядом его лицо, точно магнетизируя. - Уйти? Хорошо... я уйду, сейчас... - ее руки легли на плечи мужчины и нежно скользнули вниз, к лопаткам, по гладкой коже спины, - сейчас... - губы нежно коснулись ключиц Мишеля - сперва одной, потом другой, а потом замерли в ямке между ними, где хорошо чувствовалось, как бешено стучит его сердце. - ну...я пошла, да? - прошептала она, касаясь губами его кожи и подняла к его лицу затуманившийся от сжигающего изнутри желания принадлежать ему взор...
Михаил Елагин: Теперь настал черед Мишеля замереть. Он на самом деле так отчетливо услышал ее удаляющиеся по коридору шаги, или это ему померещилось? А может, это теперь и мерещится: ее поцелуй, шепот? Дыхание мужчины, сбившееся, неровное, на какое-то мгновение прервалось вовсе, и он несмело обернулся к ней. В серых глазах Марины он увидел все ту же нежность и разгорающийся огонек желания. - Нет, не надо. Только, если ты сама того хочешь, но ведь ты… - он не стал озвучивать очевидное, бережно забирая ее лицо в свои ладони и чуть приподнимая его к себе, - Совсем не хочу. Граф прошептал ей в губы свое желание, не целуя, а лишь чуть касаясь ее губ, перевел их по щеке чуть выше, все так же удерживая в долях миллиметра от ее бархатистой кожи, и замер у пульсирующей венки на виске. Пальцы рук погружались в золотистый шелк волос женщины, перебирая прядь за прядью. Мишель прислушивался к дыханию Марины, чуть взволнованному, кроткому. Она прижалась к его груди, прикрыв глаза, наслаждаясь минутой покоя. Разве такое возможно? Мишель все еще не мог поверить, что это правда, а оттого боялся пошевелиться и спугнуть ее. Но его опасения были напрасны и только, когда он это осознал, он посмел поцеловать ее. Сначала нежно, словно в его объятиях была девочка тех далеких лет, но с каждой секундой страсть нарастала, и их поцелуй становился все более пылким, увлекавшим друг друга в настоящий омут. Руки Мишеля нашли завязки ее халата и, не отрываясь от ее губ, граф начал медленно вытягивать шнурки. Ворот пеньюара чуть приоткрылся, предоставляя мужчине новые места для поцелуев, чем он не преминул воспользоваться. Он спускался все ниже и ниже, пока не встал перед ней на колени, покрывая поцелуями, через ткань ее одеяния грудь, чуть округлившийся животик, запястья, периодически отрываясь и поглядывая на ее лицо.
Марина Елагина: - И я тоже... - выдохнула Марина, прижимаясь к коже его обнаженной груди щекой, ласкаясь ею, точно кошка, пока он бережно перебирал пряди ее распущенных по плечам волос. А потом он поднял ее лицо за подбородок и стал целовать долгим, глубоким поцелуем, так, словно хотел забрать все ее дыхание себе, но Марине было не жалко. Ее руки взметнулись вновь к его шее, лаская затылок, ероша волосы. Она немного отстранилась, откинулась назад, позволяя Мишелю целовать шею и грудь, когда он распахнул на ней пеньюар, неловко путаясь до того в узле, на который был завязан пояс, и после этого он тут же мягко соскользнул на пол. Вскоре за ним последовало и само тяжелое бархатное одеяние. А за ним - корсет, который она все еще носила. Когда Мишель прижался губами к ее животу, а потом поднялся с поцелуями к груди, лаская ее сквозь тонкую ткань шемиза, дыхание Марины стало прерывистым, словно ей не хватало воздуха. Вероятно, по причине нынешнего положения, ее грудь последние месяцы заметно увеличилась и стала очень чувствительной, гораздо сильнее прежнего, а потому прикосновения к ней его губ и языка буквально ошеломляли молодую женщину, рождая внутри такой жар, что она не могла понять, как языки этого пламени, сжирающего ее изнутри, еще не вырвались наружу. Марина стояла, беспомощно вцепившись руками в его плечи, и не могла поверить, что это действительно происходит с ней на самом деле. Все ее безумные, но размытые и непонятные ночные грезы, которых она так стеснялась, которые старалась забыть и прогнать из головы, когда возвращалась в явь, внезапно обрели четкие и понятные контуры. Она, наконец, поняла, чего, вернее, кого так не хватало ее телу даже тогда, когда разум изо-всех сил доказывал обратное. Тем временем, Михаил вдруг отчего-то прекратил свои ласки, вновь поднимаясь перед ней в полный рост, и замер, вглядываясь в лицо жены. От такого неожиданного вероломства у нее едва голова не пошла кругом: он не может, не смеет остановиться именно сейчас! - Что?! Что случилось? - почти простонала Марина, открывая глаза. - Почему ты... нет, только не останавливайся, я умоляю! Разве не видишь, как я хочу тебя? Да я с ума сойду, если ты сейчас меня заставишь уйти! Это была не просьба, не мольба, это был зов. Никогда прежде, даже той зимней ночью, когда она пришла к нему, Марина не высказывала своих желаний столь явно. Но никогда прежде она не чувствовала и такой животной потребности принадлежать мужчине - сейчас, немедленно! Это было странное и пугающее, но бесконечно сладостное ощущение...
Михаил Елагин: С каждой лаской он все более ощущал ее жар. Марина трепетала от его поцелуев, замирала, когда замирал он, подавалась вперед, когда он чуть отстранялся, и все это зажигало в нем такой безумный огонь, что он с трудом себя сдерживал. Поднявшись перед нею во весь рост, Мишель разглядывал ее лицо, очертания изменившегося тела под тонкой тканью и находил все в ней идеальным. Женщина открыла глаза и изумленно уставилась на него. Прозвучавшие в ее голосе требовательные нотки рассмешили его, и граф, задорно улыбаясь, подхватил Марину на руки, чтобы отнести на свою постель. Если бы его теперь спросили, что нравится ему больше всего на свете, он ответил – носить ее на руках. Чувствовать, как она вся прижимается к нему, как она вся принадлежит ему в эту секунду, ощущать свою ответственность за нее. Это было настолько удивительное ощущение, что мужчине даже не хотелось разжимать объятия. Он сел на кровати, устраивая Марину у себя на коленях, и вновь начиная покрывать поцелуями ее лицо. - Нет, милая не дождешься! Теперь я не позволю тебе уйти, - но его угроза не показалась ей страшной, тем более, что в глазах его была одна лишь нежность. Обнимая Марину одной рукой, неторопливо поглаживая ее спину и путаясь в прядях, граф приподнял подол сорочки второй рукой и скользнул под нее к бархатной коже ног. Он то продвигался медленно вверх, то резко возвращался к ее коленям и тонким лодыжкам, заставляя Марину кусать губы от нетерпения. Зато и она медленно сводила его с ума, рисуя тонкими пальцами на его спине затейливые узоры: ни дать, ни взять – колдунья, выводящая магические символы, привораживая своего мужчину. Когда она касалась губами его тела, он не мог сдержать рвущихся наружу стонов и каждый раз пытался поймать ее губы, но она ловко отклонялась. Однако даже в такие минуты страсти, в голове Михаила не укладывалось, как она смогла так быстро вновь довериться ему? Нет, он был рад, несказанно счастлив, но противный страх, что может опять ее потерять, не покидал его. И каждый раз, как только подобная мысль мелькала в его голове, он только сильнее прижимал ее трепещущие тело, словно желал присоединить Марину к себе навсегда. Тонкая сорочка давно лежала на полу и мужчина, с интересом первооткрывателя, изучал изгибы ее тела, чуть касаясь рукой ее живота и очерчивая его контуры, затем его ладонь скользнула ниже, и Марина со стоном подалась ему навстречу, чуть прогибая спину. Единственная! И он поцеловал ее живот. Желанная! Губы заскользили по груди. Любимая! Мишель впился в ее губы, нависая над нею.
Марина Елагина: В ответ на ее отчаянные слова, Мишель слегка приподнял бровь, точно удивляясь. А в потемневших от расширившихся зрачков глазах внезапно мелькнула улыбка, которая тотчас же явилась взору Марины и в уголках его губ, придавая умудренному опытом взрослому мужчине вид немного мальчишеский, озорной. Она не сразу поняла, чем рассмешила его, но тут Михаил вновь подхватил ее на руки и вскоре устроился на краю своей постели, не выпуская свою драгоценную ношу из объятий, с шутливой угрозой в голосе заявляя, что теперь точно никуда не отпустит, высказывая тем вслух и самое сокровенной желание самой женщины. - Только теперь? - празднуя свою маленькую победу, Марина также решила, что может себе позволить немного иронии, и, на минуту отстраняясь, подняла глаза к его лицу, лукаво глядя на мужчину. - А потом? Ответом ей стала тихая ухмылка и новая порция становящихся все более откровенными ласк, от которых Марина вмиг растеряла шутливый настрой, забывая обо всем вокруг. Сейчас он был ее миром, ее повелителем, учителем, который открывал ей все новые и новые грани чувственного наслаждения. Она и не думала, что простые прикосновения рук и губ могут давать так много. ...Медленно, мучительно медленно он вел ее к самому пику, заставляя стонать, умолять его позволить ей добраться туда поскорее. Впиваясь ногтями в кожу его плеч, сжимая от невыносимого и все еще остающегося неутоленным желания пальцы ног, оплетая его ногами, чтобы стать еще ближе. Но Мишель не поддавался ни на какие из ее провокаций, тихонько усмехаясь, наблюдая за тем, как она сходит с ума, он мастерски удерживал ее на последней грани, двигаясь все с той же мучительной размеренностью. Однако и его терпение имело пределы, поэтому настал момент и ему замереть, утыкаясь лицом куда-то в плечо своей женщины, и издать глухой стон, совершая последний толчок, означавший долгожданную развязку для них обоих...
Михаил Елагин: Он подул на ее сомкнутые веки. Марина лежала на спине, закрыв глаза и чуть приоткрыв губы, стараясь снова дышать ровно. Михаил убрал с ее лба прядь и внимательно посмотрел в лицо, словно пытался запомнить каждую ее черточку. Ну и кто мы теперь? И не муж с женой, и не любовники! - Теперь - это никогда, - он решил дать ответ на заданный ею вопрос, и она удивленно открыла глаза, видно не сразу поняв, о чем он говорит, - я теперь - твой раб, Марина. Мне легче снести твою немилость, но точно знаю, что теперь быть вдали от тебя не смогу. Никогда не думал, что ты мне так дорога. Он еще хотел добавить что-то, но остановился. Не время, пока еще рано. Скользнув рукой к ее округлому животу, он замер и задумался, над тем, что ждет их дальше. Сейчас весь мир сосредоточился в стенах этой комнаты, но за ее приделами есть и другой. И, если он снова решит вторгнуться в их судьбу, Мишель пока не знал, что будет делать. Понимал только, что отступать больше не станет. Притянув к себе Марину, граф начал нашептывать ей нежности и постепенно убаюкал ее. Вскоре и сам он погрузился в сон, но даже ночью не разжимал объятия. *** Утро началось очень внезапно. Граф едва начал будить спящую красавицу, щекоча ее щеки ее же прядью, как вдруг дверь в комнату открылась, и в проеме возникла мадам Сесиль, очень встревоженным голосом позвавшая сына. - Мишель, я нигде не могу… - дальше продолжать она не стала. На ее лице первое недоумение сменилось лукавой улыбкой, - А! Доброе утро вам. Я тебя потеряла, девочка моя! Мишель машинально заслонил Марину, словно ей что-то могло угрожать, а мать ничуть не стесняясь того, что вошла в не очень подходящий момент, прошла в комнату и села на пуф у зеркала. - Я очень волновалась. Сегодня ночью был убит человек, конечно он получил по заслугам, и, скорее всего, это была уличная драка. Но вы вчера ушли, не дождавшись меня. Впрочем, раз у вас все хорошо… может, вам завтрак прислать? Мишель просто ушам своим не верил, да и глазам, глядя на то, как спокойно она выглядит, рассказывая об этом происшествии. Но стоило матери заговорить о нем, он все же постарался незаметно для нее натянуть на плечо простыню.
Марина Елагина: Когда Мишель вдруг сказал, что отныне считает себя её рабом, Марина лишь сонно и счастливо улыбнулась, покрепче прижимаясь к его теплому плечу. Было похоже, что он вдруг научился читать ее мысли, потому что она чувствовала то же. Не очень понятно, почему это произошло с ней именно теперь, но Марина вдруг четко ощутила, что ее поиски и метания закончились, и конец пути здесь - в объятиях этого мужчины. Она любила его так давно! Любила юной девушкой, когда они только поженились, робким первым чувством, которое, как она думала, умерло, растоптанное предательством. Но оказалось, что оно обладает способностью возрождаться, подобно той мифической птице. И иногда - даже не спрашивая нашего мнения на этот счет. Причем, в ее сердце любовь явилась вновь уже не робкой, а жадной, чувственной, всепоглощающей, способной многое дать, но и требующей взамен столько же. Но и он, кажется, уже успел понять и почувствовать в ней это, ее мужчина, с которым никогда не будет просто жить, но без которого жизнь никогда не будет той, о которой она мечтала. Мишель был какой-то важной деталью ее бытия, отсутствие которой временно можно было перенести, но постоянно - вряд-ли. "Наверное, это и называется "созданы друг-для друга", - подумала она. Но почему тогда нужно было им пройти столько окольных путей, столько мучить и обижать друг друга, чтобы понять эту простую вещь? Ответить на этот вопрос было слишком сложно в ее нынешнем состоянии счастливой усталости, которое может дать только безумная ночь с любимым, вроде той, которую довелось пережить нынче Марине. Поэтому она решила, что подумает об этом как-нибудь другой раз, а пока... ... - Мадам Сесиль...я... мы, - пролепетала Марина, чувствуя, как ее щеки покрываются румянцем и натягивая край простыни до самого подбородка, чтобы мать Мишеля не заметила, что на ней нет ничего из одежды. - Надо же, мы ничего такого не слышали вчера, да, Миша? - она взглянула на него, также неловко пытающегося спрятать от матери перебинтованную руку и чуть не засмеялась. Наверное, это было, в самом деле, забавно наблюдать, как они тянут ее каждый в свою сторону и вообще ведут себя так, точно не были до того женаты одиннадцать лет. Впрочем, если подходить формально, то теперь-то они, действительно, не были женаты. Ибо бумаги о разводе, оформленные, наконец-то, должным образом, уже наверняка вступили в свою законную силу. Да только кому теперь были нужны эти бумажки? В ответ на ее вопрос Мишель сосредоточенно закивал, мол, да-да, конечно, ничего не слышали и вообще не понимаем, о чем речь. Мадам Сесиль, тем временем, расположилась на пуфе напротив кровати и, как ни в чем не бывало, рассказала им все подробности, которые она успела узнать. Что убитый оказался каким-то известным в округе грабителем, у него, правда, говорят, был еще сообщник, и вот его-то найти пока не удалось, но представители жандармерии считают, что, скорее всего, с ним убитый и не поделил добычу, за что, собственно, и был убит... Когда она успела выяснить все эти леденящие душу детали, ни Марина, ни Мишель понять не могли, но внимали им с такими праведными лицами, словно беседа происходила в салоне у камина, а не в спальне, где кругом была разбросана их одежда и все вокруг просто вопило о том, какую бурную ночь здесь провели. И было в этом что-то ужасно комичное, из-за чего оба в голос расхохотались, едва матушка соизволила, наконец, покинуть своих "детей", отказавшихся от завтрака, впрочем, также, в самых изысканных выражениях. - Господи, позор, какой позор! - на глазах у Марины от смеха выступили слезы. - Что обо мне станет думать мадам Сесиль?! Она застала меня в постели с мужчиной, который мне даже не муж! - ей было и еще, что сказать на эту тему, однако "не-муж", совсем недавно объявивший себя ее рабом, внезапно пресек развитие этой темы вполне себе властным поцелуем в губы, и Марина очередной раз забыла обо всех своих крамольных и прочих мыслях в его объятиях... Это был их второй медовый месяц. А может, и первый, потому что тогда, много лет назад, они никогда столько не говорили, никогда не смеялись и не делали столько всего вместе, как в этот благословенный июнь в Биаррице. Мишель уже и думать забыл, что куда-то там собирался уезжать. Но Марине по-прежнему было страшно задать ему этот вопрос - навсегда ли то, что между ними теперь? А еще было страшно представить, что в эту ночь он не придет к ней, что она не заснет в его объятиях, что не услышит его сонного дыхания рядом со своим лицом по утру. Было страшно, что они так счастливы. Но это был очень-очень приятный страх... далее
полная версия страницы