Форум » Прочие города и веси Российской империи » Дорогой перемен » Ответить
Дорогой перемен
Глеб Стрижевский: Место действия - сначала город Одесса, потом - борт корабля "Глория". Время действия - март-апрель 1833 года. Действующие лица - Идалия фон Тальберг, Глеб Стрижевский.
Ответов - 50, стр:
1 2 3 All
Глеб Стрижевский: - Вы хотите сказать, что я смел и храбр? – рассмеялся Глеб в ответ. – Вы расточаете мне комплименты? Идалия Николаевна! Позвольте! Но это, кажется, моя обязанность! Впрочем, о чем это я? Вы так великолепно выглядите, что обязанность говорить Вам комплименты превращается в привилегию, которую я никому не уступлю. Глеб склонился над рукой дамы, а потом подвел ее к столу. Что делать и о чем говорить дальше он не знал. Волею судьбы так вышло, что ему еще не приходилось оставаться с глазу на глаз с прекрасной дамой за столом. Ухаживая за Тессой, он сам строго следил за тем, чтобы не скомпрометировать ее, и не позволял себе оставаться с нею наедине. В истории с Наташей и подумать было нельзя пригласить ее на ужин без мужа. И этим вечером Глеб понял, что куда проще развлекать даму в постели, чем за столом. Он поспешил разлить шампанское, уже по опыту зная, как быстро этот напиток облегчает общение. Капитан предлагал ему одного из матросов вместо стюарда, но Глеб отказался. Лишние глаза и уши были ему без надобности. Так блюдо за блюдом, бокал за бокалом, и они с Идалией заметно расслабились. Глеб вспомнил, как она давеча рассказывала ему о своем детстве, и решил вернуться к этой теме. Посмотрев на небо, он поведал ей о том, как в детстве любил ездить с крестьянскими детьми в ночное пасти лошадей, когда он часами валялся в стогу сена и любовался на звезды. Кстати, звезды – еще одна неплохая тема для разговора. - Потом я проштудировал все книги об астрономии, которые были в библиотеке деда. Правда, мало, что понял, но легенды о возникновении созвездий показались мне интересными. Например, Орион… Для того, чтобы получше рассмотреть это созвездие, Глеб предложил Идалии перейти с кормы на нос и встать позади бушприта. На середине пути он заметил, что их обоих немного покачивает. Надо полагать, что вину за это следует возложить не только на море, но и на бутылку шампанского, которую мы опустошили. Глеб заставил Идалию Николаевну взять себя под руку, и они продолжили путь. Как же ему было хорошо сейчас! Вдруг захотелось забыть раз и навсегда все его хитроумные планы и выбросить из головы тщательно продуманные ходы. Он почувствовал необходимость просто жить, быть счастливым и наслаждаться этим. Открывшаяся им с носовой палубы картина могла заворожить кого угодно, даже такого сухаря, как Глеб. Корабль ловил всеми своими парусами легкий попутный ветер и быстро продвигался вперед. Звездное небо отражалось в спокойных водах Черного моря, и казалось, что звезды светят отовсюду. Сверху и снизу, справа и слева. - Вот он, Орион, - сказал Глеб. – Одно из самых ярких созвездий Северного полушария. Загадочный ночной охотник с натянутым луком в руках и алмазным мечом на поясе. О нем существет столько легенд, сказаний и мифов, что их можно издавать отдельной книгой. Идалия внимательно слушала его, улыбалась и изредка задавала вопросы, на которые тут же получала ответы. От ее лица, обращенного к звездам и освещенного светом Луны, невозможно было оторвать глаз. Будучи не в силах больше сдерживаться, Глеб наклонился и поцеловал ее в губы. Мягко. Нежно.
Идалия фон Тальберг: После заката небо над их головами с поистине южной быстротой стало терять свои краски, отпуская уходящий теплый весенний день вслед за светилом – на запад. А навстречу «Глории», направляющейся противоположным курсом, уже спешили синие сумерки, которые вскоре и накрыли палубу корабля, вместе с находящимися там путешественниками своим нежным покрывалом. И Ида, не меньше пушкинского героя любившая этот пресловутый краткий период дня «entre chien et loup», сполна наслаждалась им и всем происходящим вокруг, пила шампанское, любовалась морским пейзажем, изредка поглядывая на Глеба Георгиевича, который, против обычного, нынче вечером разговаривал гораздо больше, чем она. Его рассказы о деревенском вольном отрочестве не могли не увлечь коренную петербурженку, проведшую все свое детство в городе. Ей казалось удивительным, что его, маленького мальчика, мать так легко отпускала одного гулять на всю ночь. Когда же Ида поделилась этими мыслями с князем, тот возразил, что она говорит так лишь оттого, что сама никогда не знала воли и покоя жизни в родовом имении, где совершенно нечего бояться, и ничто не угрожает безопасности ребенка, ну разве что, упадешь и набьешь шишку, или коленку собьешь. Да только на тот случай есть эффективное средство, которое Идалия Николаевна уже успела испытать сегодня на себе, добавил Стрижевский, тонко улыбнувшись. Тем временем, окончательно стемнело. Князь зажег свечи на столе. И, вместе с огнями факелов, которыми вечерами освещалась палуба корабля, такая иллюминация смотрелась почти волшебно. Впрочем, на спардеке, где они были одни, свет факелов ощущался слабо, поэтому хорошо были видны крупные и многочисленные южные звезды. И Ида не смогла отказаться от небольшого урока астрономии, предложенного Глебом Георгиевичем. Поэтому беспрекословно последовала за ним к носовой части «Глории», не без удивления ощущая в коленях известную слабость. Неужели шампанское? Но разве много его она выпила? Когда оказались на месте, и Ида подняла глаза к небу, слушая рассказ князя о созвездии Орион, в какой-то момент случилось странное. Корабль словно бы качнуло, а может, это коварное шампанское – но баронесса вдруг слегка пошатнулась и оказалась в объятиях мужчины. Последовала секундная пауза для осознания произошедшего, а потом Глеб Георгиевич склонился к Ида и поцеловал ее в губы. Очень нежно и в то же время настойчиво, как только можно это сочетать, скажите на милость? И сколько это длилось? Наверное, не очень долго, но Ида показалось наоборот. И еще – ей понравилось это… - Ах! – только и смогла проговорить баронесса, когда уста их разомкнулись. Она слегка дернулась в его объятиях, Глеб не стал ее удерживать, отпустил. Ида отступила к борту корабля и, упираясь в его край ладонями, вновь посмотрела на звезды, которые бесстыдно подглядывали за происходящим со своих высот, хитро подмигивая друг другу. - Я, верно, выпила шампанского сверх меры, поэтому нетвердо стою на ногах, а Вы воспользовались этим… Грех вам! – добавила она тихо, но в голосе совсем не было осуждения, а в уголках губ пряталась тщательно сдерживаемая улыбка, то и дело норовившая явить себя миру, хотя бы в блестящих глазах мадам фон Тальберг.
Глеб Стрижевский: Глеб понял, что натворил, только после того, как Идалия высвободилась из его рук. Сейчас она оттолкнет меня, скажет, что любит Арсеньева, отчитает за вольность, убежит и скроется в своей каюте, и я потеряю ее навсегда… Однако прошло несколько секунд, но ничего такого не происходило. Мало того, Идалия Николаевна поступила довольно мудро и сама придумала оправдание его поступку. Глеб стоял и смотрел на нее удивленный и ошеломленный. Нет, не ее реакцией на поцелуй, а своей… Оказывается совсем несложно быть нежным с женщиной, которую ненавидишь. И мне … мне недостаточно одного поцелуя! Проклятье! Я хочу ее… Очень быстро удивление сменилось гневом на свою слабость и предательство собственного тела. Опасаясь, что может не сдержаться и предстать перед Идалией не с самой хорошей стороны, Глеб предложил ей проводить ее до двери каюты. В ответ она кивнула, но теперь уже не стала брать князя под руку и предпочла перемещаться по кораблю без посторонней помощи. Глеб уже и сам понял, что так будет лучше для обоих. Первоначально он планировал, что они до рассвета будут бок о бок стоять на носу корабля и ждать, когда впереди покажется турецкий берег, но теперь об этом и речи не могло быть. Скажи спасибо, что она тебе пощечин не надавала, - ругал он себя, пока они, боясь прикоснуться или взглянуть друг на друга, молча шли к ее каюте. - Идалия Николаевна! Так Вы составите мне компанию завтра во время прогулки по Константинополю? – неуверенно спросил Глеб, когда она после дежурного прощания уже была готова закрыть дверь перед его носом. Женщина замерла на мгновенье, посмотрела на него и согласилась. Глеб мог поклясться, что в ее последнем взгляде мелькнули веселые искорки. У него отлегло от сердца. Значит, она не обижена, и его положение не так уж безнадежно. Еще один стакан терпения, пару рюмок удачи, бутылка настойчивости, и эта крепость выбросит белый флаг. Идти в свою каюту Глебу не хотелось, и он решил вернуться к бушприту. Там он простоял около часа, подставив лицо встречному потоку воздуха, и дождался, когда пузырьки шампанского окончательно выветрятся из его головы. Трезвый, незатуманенный алкоголем мозг был нужен Глебу сейчас, как никогда, чтобы проанализировать свое поведение и ответить на вопрос: О чем я думал, когда полез целовать ее? Но ничего не получилось. Честно признаваться себе в том, что Идалия Николаевна поселилась в его сердце, Глеб не пожелал. Еще чего! Не дождется! Это все шампанское виновато! И еще весна. Да, именно весна. Я любил, люблю и всегда буду любить одну только Тессу. Прости меня, моя родная, за эту маленькую измену! Это и раньше со мною случалось, но ты же знаешь, что рано или поздно я все равно вернусь к тебе. Прошептав эти слова звездам, которые сейчас так же светили и Тессе, Глеб вернулся к себе и завалился спать. Когда он проснулся, то первым делом спросил Кондрата, где находится корабль. - Уже вошли в бухту Золотой Рог, - отчитался тот. – Боцман мне шепнул, что скоро бросим якорь. - Хорошо. Приготовь мне все для умывания и костюм песочного цвета. Хочу прогуляться по городу.
Идалия фон Тальберг: Нет, она ничуть не сердилась на Глеба - может быть, ничего страшного, если она будет называть его теперь просто по-имени хотя бы мысленно? Кстати, вообще весьма необычно, что ей захотелось это делать – называть его без отчества. Ведь Ида всегда довольно сложно сближалась с людьми и сокращала с ними дистанцию до перехода на «ты». Даже с друзьями и родственниками, пожалуй, одни лишь Варя, да Александрин Горчакова… Даже с Анной Крестовской она никогда не переступила эту границу. Даже с Дмитрием Васильевичем… Внезапно баронесса поймала себя на мысли, что последние дни почти не вспоминала о нем. То есть, конечно, в сравнении с тем, что происходило первые месяцы их разлуки. И воспоминания эти уже не так ранят сердце, как тогда. То ли оно, наконец, стало восстанавливать свою защитную оболочку, то ли это признак того, что скоро она станет опять свободна. Впрочем, душевная организация Ида была такова, что наслаждаться этой свободой она особенно не умела, а потому, не сказать, чтобы это открытие принесло ей невероятную радость. Однако думать о грустном после такого замечательного вечера вовсе не хотелось. И, с некоторым волевым усилием, но вытеснив мысли об Арсеньеве на периферию сознания, она стала перебирать в памяти уже совсем иные, свежие и куда как более приятные моменты жизни. Сегодняшние разговоры с Глебом, его улыбку, неловкость, когда он вдруг поцеловал ее… Почему это так его обескуражило? Казалось бы, это ей следует смущаться, вспоминая произошедшее, но Ида не чувствовала ничего подобного, лежа в своей каюте, вновь и вновь прокручивая в памяти эти воспоминания и улыбаясь. «У него нежные губы… А я - ужасная бесстыдница!» - такой была последняя мысль баронессы, прежде, чем сон захватил ее в свой плен… На следующее утро Ида проснулась, когда их корабль уже входил в порт Константинополя. Однако времени до того момента, как он бросит якоря, оставалось еще предостаточно. Поэтому и у Идалии Николаевны было достаточно возможностей, чтобы достойно подготовиться ко встрече с городом, где столь переплетены две традиции, христианская и исламская, а также – с Глебом Стрижевским. Обладая достаточно яркой внешностью, обычно в одежде Ида выбирала оттенки приглушенные, лишь изредка позволяя себе что-то броское, вроде пресловутого алого платья на балу у Бежецкого. Однако здесь, на Востоке, баронессе показалось уместным выбрать для дневного выхода легкое шелковое платье теплого золотистого цвета, прекрасно оттеняющего ярко-зеленые глаза и темные кудри Ида. Сшито оно было давно, но в Петербурге баронесса не нашла возможным «вывести его в свет», считая слишком кричащим для дня, но недостаточно роскошным для вечера. На голове красовалась соломенная шляпка, дополненная кокетливой вуалеткой, чем Идалия Николаевна решила отдать долг своему нахождению в мусульманской стране, где, по рассказам, дамы лиц почти не открывают. Кажется, ее появление на палубе произвело должный эффект: Глеб посмотрел на нее и на мгновение замер, впрочем, быстро опомнился, улыбнулся, они прошли к трапу и скоро уже он нанял для них открытый экипаж, чтобы баронесса могла как следует осмотреться по сторонам. А посмотреть было на что! Константинополь показался взгляду, утомленному, сперва долгой русской зимой, а потом однообразным морским пейзажем, пиршеством красок. Все было необычно: запахи, цвета, турецкая речь… Ида вновь почувствовала себя маленькой девочкой, которую отец однажды взял с собой на масленичную ярмарку. Всего раз это было, поэтому и запомнилось. Но даже все это померкло, когда Ида и Глеб оказались на базаре. Вот, где было разнообразие! Проходя между рядами, где шла бойкая торговля всем, что только можно было продать, Ида то и дело задерживалась возле какой-нибудь лавчонки, где торговец немедленно начинал вовсю расхваливать свой товар на всех известных ему европейских языках, суля немыслимые скидки. Ее немного пугала такая настойчивость, поэтому Идалия Николаевна невольно старалась держаться поближе к Глебу. Почувствовав это, в какой-то момент он взял ее за руку – как берут маленького ребенка, успокаивающе, и так они шли дальше, пока, наконец, Ида не замерла возле лавчонки с фарфором, вернее, перед изящной, бог весть, откуда, попавшей в столицу Османской империи, японской статуэтки – гейши, исполняющей танец с веерами.
Глеб Стрижевский: Глебу уже давно был интересен Константинополь – город, из которого в Россию пришла православная вера и который впоследствии по капризу истории стал одним из центров мусульманского вероисповедания. Он давно мечтал побывать здесь, даже несмотря на то, что считал себя атеистом. Слишком много исторических событий пережили камни этого города. Слишком много пота и крови они впитали в себя. Однако прокатившись по этим незнакомым улицам и полюбовавшись красотами, Глеб пришел к выводу, что Константинополь запомнится ему ни его архитектурой, ни бурной историей, ни пестротой красок, но завистливыми взглядами местных мужчин, которые он постоянно ловил на себе из-за присутствия рядом с ним Идалии Николаевны. Сначала его это забавляло и даже пораспирало от гордости, но очень скоро начало раздражать. Ему казалось, что взгляды на Идалию с каждой минутой становились все похотливее и похотливее, и когда она захотела взглянуть на восточный базар, Глеб согласился в тайной надежде, что купит там для нее паранджу и чачван. Здесь он не отказал себе в удовольствии нарисовать в своем воображении картину того, как наденет ЭТО на баронессу, и улыбнулся своим мыслям. Нет, это не ревность, - уговаривал он себя. – Просто меня возмущают местные нравы. Лица своих женщин турки никому не показывают и прячут их под эти жуткие покрывала из конского волоса, а сами не прочь поглазеть на … мою женщину. Да, именно мою! Мы же все таки помолвлены. На базаре им пришлось выйти из экипажа, и стало только хуже. Глебу пришлось взять баронессу за руку, потому что теперь каждый мужчина, начиная от богатого покупателя и заканчивая последним чистильщиком обуви, не только ел ее взглядом, но так и норовил как бы нечаянно прикоснуться. Пока Идалия рассматривала товары, Глеб крутил головой во все стороны и грозным взглядом пресек несколько наглых попыток. Между тем баронесса привела его к лавке, где продавались разнообразные фарфоровые статуэтки. Женщина замерла перед витриной и стала внимательно разглядывать фигурку очень тонкой работы. Глеб заметил это краем глаза, но тут же сосредоточил свое внимание на продавце. Тот, увидев потенциальных покупателей, подскочил к ним и принялся нахваливать свой товар, широко размахивая руками, и каждый новый взмах его нахальных передних конечностей был все ближе и ближе к Идалии. Следующей в ряду была зеркальная лавка. Глеб скользнул по взглядом по ее товару … и замер. В огромном венецианском зеркале он увидел отражение человека, одетого в восточное платье, который неподалеку от них торговался с продавцом какой-то рухляди. Его лица не было видно, так как он стоял спиной к путешественникам, но фигура, посадка головы, цвет волос и немалый рост, которым незнакомец выделялся в толпе, делали его похожим на Арсеньева. В отличие от Идалии, для которой исчезновение этого человека осталось тайной за семью печатями, Глебу было кое что известно о причинах, заставивших Дмитрия Васильевича столь поспешно бросить тогда своих гостей. И князь совершенно не удивился бы, встретив Арсеньева в Константинополе лицом к лицу, потому что по делам прежней службы знал, что тот сейчас готовит подписание нового мирного договора между Россией и Турцией, согласно которому турки должны закрыть свои проливы для всех кораблей, кроме российских. Дело это очень тонкое, и чиновники предпочитают держать все приготовления в строжайшей тайне. Он или не он? – думал Глеб, вцепившись взглядом в незнакомца. – Похож! Очень похож! Обернись этот человек в их сторону, все вопросы и сомнения, роившиеся в голове князя, разрешились бы мгновенно. Но что ждет Глеба, если тот действительно окажется Арсеньевым? Он непременно увидит Идалию (разве можно ее не заметить?) и окликнет. И тогда наступит конец света! Второй раз Глебу уже не удастся отбить баронессу у этого человека. Не оборачивайся, не оборачивайся, - мысленно произносил он эти слова, как молитву. – Я не отдам ее тебе! Незнакомец, увлеченный процессом торговли с продавцом, и не собирался оборачиваться, но Глеб, взволнованный и потрясенный неожиданной встречей не замечал этого. Да и дело было не только в Арсеньеве. Идалия ведь тоже могла в любой момент увидеть эту высокую фигуру. Даже если произойдет ошибка, и этот человек окажется кем-то другим, ее мимолетная надежда на то, что этот именно он, напомнит ей об их любви и отбросит Глеба в его происках далеко назад. - Идалия Николаевна! Умоляю, опустите вуаль, - шепнул он довольно требовательно и, не дожидаясь, когда женщина внемлет его настойчивой просьбе, собственноручно спустил легкую золотистую ткань на ее лицо. – Я опасаюсь, как бы Вас не украли и не увезли в чей-нибудь гарем. Теперь, даже заметив, Арсеньев ее не узнает. Увидит и подумает, что эта дама похожа на нее. А мне решительно все равно, что он там подумает. Главное, чтобы он держался на расстоянии. Теперь надо сделать так, чтобы она его не заметила. - Красивая статуэтка! – сказал Глеб. – Маленькая, но такая выразительная. Я с удовольствием преподнес бы ее Вам в подарок. Но я плохо разбираюсь в фарфоре, и мне не хочется, чтобы мой подарок оказался ерундой. Не фальшивка ли это? Нет ли в ней трещин? Идалия Николаевна! Осмотрите ее внимательнее, пожалуйста. Давайте я подержу Ваш зонтик от солнца. И приняв из ее рук белый зонт, князь встал так, чтобы его купол закрыл от ее взора как самого незнакомца, так и его отражение в зеркале. Статуэтка действительно была очаровательная, и Глеб, не торгуясь, купил ее. - А теперь я с удовольствием угостил бы Вас восточными сладостями, - сказал он с улыбкой. – Но только давайте отыщем более чистое место, где их можно купить. Нет, нет! Зонтик я Вам не отдам. Вы понесете статуэтку, а я, так уж и быть, буду закрывать Вас от солнца.
Идалия фон Тальберг: - Что? Почему? - Ида, оторвалась от разглядывания фарфоровой фигурки и удивленно взглянула в лицо Глебу. - Ах, это! - рассмеялась она, когда князь поведал ей свои опасения насчет возможности похищения в гарем. - Боюсь, что по их меркам я уже старовата, чтобы представлять интерес для местных правителей в качестве наложницы. Читала, что здесь и замуж девочек отдают едва не детьми, в тринадцать-четырнадцать лет! А мне еще казалось, что это я поторопилась обвенчаться с бароном фон Тальбергом шестнадцати лет отроду! - воскликнула Идалия Николаевна и замолчала, заметив как по лицу Стрижевского пробежало какое-то облачко. Возможно, ему не нравится, что она так вдруг разоткровенничалась? Впрочем, действительно, ни к месту и не ко времени. - Конечно, Глеб Георгиевич, если Вы настаиваете... - она отколола булавку, фиксирующую вуаль в приподнятом состоянии, и прозрачная золотистая ткань опустилась на ее лицо. Молодая женщина повернулась к нему и кокетливо улыбнулась сквозь нее Стрижевскому. - Вот так хорошо, мой... повелитель? Это была, разумеется, шутка, князь улыбнулся в ответ на нее, однако Ида отчего-то показалось, что она приятно польстила самолюбию этого мужчины. "Что же, видно, всякий из адамовых сыновей втайне мечтает повелевать нами", - подумала она, возвращаясь взглядом к статуэтке гейши. - Боюсь, что я и сама не великий знаток, - откликнулась Ида через пару секунд на его вопрос о том, насколько она уверена в том, что фигурка действительно родом из Японии. - Но она нравится мне. Скажите, разве всегда мы любим вещи только за их ценность и подлинность? - вопрос был риторический, поэтому Глеб не стал отвечать на него развернуто, ограничившись лишь согласным кивком. - Должна Вам признаться, князь, в своей маленькой слабости: я очень люблю вот такие безделушки, ничего не могу с собой поделать, какой бы глупостью это не выглядело со стороны. Поэтому куплю ее, даже, если она не имеет никакого отношения к Японии и сделана в мастерской за углом, - она решительно полезла в сумочку за деньгами, однако князь Стрижевский, видимо, впечатленный такой пламенной речью, с улыбкой взмолился не делать этого и тотчас же преподнес столь желаемый предмет искусства баронессе в подарок, купив его для нее, и даже не торгуясь при этом, чем поверг в ступор уже самого продавца. После того, как их покупку тщательнейшим образом упаковали, Идалия Николаевна была бы не прочь еще ненадолго задержаться тут, рассмотреть все, как следует, вдруг, попадется что-то еще? Но, вновь взглянув на своего спутника, она заметила, что Стрижевский словно бы напряжен, хоть и стремится это от нее скрыть. Ида прекрасно знала о том, что на самом деле мужчины не выносят все эти походы по магазинам, с длительным перебиранием всех имеющихся там новинок. А потому, решив про себя, что причина перемены настроения Глеба заключается именно в этом, без лишних слов согласилась на его следующее предложение - отведать восточных сладостей. Тем более, что подкрепиться не помешало бы - утром, задержавшись со сборами, Идалия Николаевна толком не позавтракала и теперь, когда время приближалось уже к обеденному, немало об этом, признаться, жалела. Выбравшись с территории базара, они вновь взяли экипаж и через некоторое время уже были в той части Константинополя, что гораздо менее напоминала восточный город. Вокруг было множество мелких кофеен и каких-то местных кабаков, хозяева которых активно зазывали к себе в гости респектабельную пару европейцев, рассчитывая на хороший доход от таких посетителей. Наконец, Глеб Георгиевич выбрал для них достойное, с его точки зрения, заведение - Ида было, в общем-то, все равно, и они вошли внутрь.
Глеб Стрижевский: Упоминание имени Ивана фон Тальберга вернуло Глеба с небес на грешную землю. Еще суток не прошло с того момента, как он почувствовал радость и наслаждение от обычного общения с этой женщиной, и вот настал момент, когда ему напомнили, что в их отношениях не все так просто. Одно мгновение, и все мысли в голове князя из романтических превратились в саркастические. Надо же! Мы полгода, как знакомы, и почти неделя, как помолвлены, а баронесса только сейчас наконец-то соизволила вспомнить о бывшем муже. Впрочем, о чем это я? Зачем вспоминать о человеке, который погиб от руки твоего любовника? Так ведь и до угрызений совести недалеко… Перед тем, как сесть в экипаж, Глеб обернулся, чтобы еще раз посмотреть на того загадочного незнакомца и, не увидев его, вздохнул с облегчением. Все, что делается, делается к лучшему. Теперь мне не придется раскаиваться от мысли, что я не позволил ей и Арсеньеву встретиться. Кто знает, может быть, я ему только что жизнь спас. Ну, встретились бы он, поженились бы, надоел бы он ей также быстро, как Ванька. И что дальше? Эта «черная вдова» уже один раз избавилась от законного супруга чужими руками. Что помешает ей сделать тоже самое во второй раз? Пока экипаж вез их в европейскую часть города, Глеб усмирил свое возмущение и заставил себя успокоиться, снова превратившись в заботливого и нежного «жениха». Там он повел Идалию Николаевну в небольшую чистенькую кофейню, вывеска над которой гласила, что сие заведение принадлежит французу, но на его кухне командует турок – непревзойденный мастер в деле приготовления восточных сладостей. Памятуя о стремлении всех местных жителей мужского пола под любым предлогом дотронуться до баронессы, Глеб не позволил служащему кофейни, по виду французу, помочь ей устроиться за столиком и сделал этот сам. Когда дело дошло до того, чтобы сделать заказ, Глеб немного замялся. Его познания об ассортименте восточных кушаний были несколько ограничены, и поэтому он заказал пахлаву, халву и рахат-лукум. А затем добавил по-французски громко и с нажимом: - Вы согласны, дорогая? Его последние слова были адресованы Идалии Николаевне, которая удобно устроившись на придвинутом князем стуле, осматривалась вокруг. Глеб без промедления заметил, что ее внимание привлекли не только стены кофейни, которых причудливым образом были совмещены как европейские, так и турецкие украшения, но и посетители за соседними столиками, которые, открыв рты, не сводили с нее глаз. Ревность тут же ударила князя по голове, и своим вопросом он постарался убить сразу двух зайцев: переключить внимание баронессы на себя и дать понять окружающим, что эта дама несвободна, и им не следует так бесцеремонно глазеть на нее. Умчавшийся выполнять заказ служащий вернулся не один, а в сопровождении целой вереницы себе подобных, которые доставили к их столу, как минимум, две дюжины тарелочек и несколько пиал с ароматным чаем. - Мадам! Месье! – сказал француз, заметив удивление на лице Глеба и его спутницы. – Вы сказали «пахлава», но не уточнили какая именно. В Турции существуют несколько десятков видов этого кушания, и я взял на себя смелость предложить вам сразу несколько из из них. Принесенные яства радовали глаз своим видом, а нос – своими запахами, и не съесть их было невозможно. Однако следовало сначала предложить их даме. Глеб повернулся к Идалии и вдруг увидел, что она немного смущена и растеряна. - В чем дело? – спросил он. – Вам не нравится?
Идалия фон Тальберг: Идалию Николаевну и саму уже начинало утомлять несколько избыточное мужское внимание к ее скромной персоне. Как всякой женщине, оно, несомненно, сперва было приятно, однако турки, видимо, имели иные представления о границах дозволенного. Хотя, возможно, дело было в том, что баронесса была европейкой, а значит, в представлении некоторых местных жителей, более свободной в нравах, нежели местные дамы. Глеб Георгиевич, наверное, чувствуя это, тоже вел себя несколько необычно, изображая из себя этакого деспотичного "повелителя", ведь, не зря же она сама назвала его так некоторое время назад? Ида никогда особенно не нравились излишне властные мужчины. Но в нынешних условиях поведение Глеба следовало признать единственно правильным, поэтому она не сопротивлялась. А где-то даже и поддерживала его. Ведь, это же такая игра, верно? Поэтому, немного гипертрофированно покорно, внимательный наблюдатель уловил бы в этом примесь лукавого кокетства, баронесса потупила очи и согласно кивнула, когда Глеб сам выбрал для них сладости, которые предстояло отведать. Половой - или как уж они тут называются? - явился довольно скоро в сопровождении еще нескольких человек, которые принесли огромное количество разнообразных восточных яств. Но даже не количество принесенного удивило Идалию Николаевну, а то, что ко всему этому великолепию отчего-то вовсе не подали столовых приборов. Поэтому, когда их оставили вновь наедине, баронесса еще некоторое время ожидала, что сейчас эту оплошность исправят и им принесут, наконец, ножи и вилки, а когда этого не произошло, растерялась, не зная, как себя вести. Стрижевский, заметив ее смятение, спросил в чем дело. - Видите ли, Глеб Георгиевич, - после небольшой заминки проговорила в ответ Ида. - Дело в том, что прежде я никогда не бывала в такого рода заведениях. И не знаю обычаев. Но... скажите, Вам не кажется неправильным, что нам принесли не все столовые приборы? - осторожно поинтересовалась она.
Глеб Стрижевский: - Да я и сам несилен в этих восточных тонкостях, - признался Глеб с улыбкой, - но слышал, что в мусульманских странах принято есть руками. Уточнить ответ на этот вопрос было не у кого, так как служителя кофейни и его вассалов князь уже отпустил. Нечего им здесь пялиться. Я в состоянии сам поухаживать за своей дамой. Пришлось ему снова присмотреться к посетителям за соседними столиками, чтобы убедиться в правоте слухов. - Видите вон те большие пиалы с водой? Я так понимаю, что они предназначены для мытья рук, - Глеб потянулся за одной из этих чаш, в которой плавали лепестки роз и поставил ее между собой и Идалией Николаевной. – Опускайте руки, не стесняйтесь. Я прикрою Вас от нескромных взглядов. И Глеб снова обвел взглядом соседей по столику, но на этот раз не любопытствующим, а грозным, который заставил их отвернуться. Баронесса не без замешательства сняла перчатки, опустила руки в теплую воду и ополоснула их. Когда она их подняла, Глеб уже держал для нее наготове салфетку из тонкого полотна. Здесь он заметил, что один из розовых лепестков прилип к тыльной стороне ладони женщины, и поспешил смахнуть его. Но как только он дотронулся до лишенной перчатки руки Идалии, его словно молнией ударило! В течение всей их совместной прогулки баронесса вела себя подобно маленькой послушной девочке, но Глеб не особенно обольщался этим. В ее глазах постоянно мелькало нечто, говорившее ему, что это всего лишь лжепокорность, а тон, которым она произнесла слово «повелитель», не создавал никаких иллюзий о том, что дело обстоит именно так. Все это означало, что Глебу предстояло постараться, чтобы покорность баронессы стала настоящей. Но теперь все пошло наперекосяк, и Глеб почувствовал, что постепенно превращается из охотника в дичь. Эффект от нечаянного прикосновения к обнаженной коже Идалии был настолько сильным, что даже превзошел его реакцию на их поцелуй прошлой ночью. Глеб на несколько мгновений прикрыл глаза, чтобы немного успокоиться, а когда открыл их, то увидел, что их руки все еще соприкасаются, словно склеенные тем розовым лепестком – виновником сложившейся ситуации.
Идалия фон Тальберг: - Руками? Но как же... - растерянно переспросила Идалия Николаевна и осторожно осмотрелась по сторонам, ища подтверждение словам князя Стрижевского. - Боже, взгляните, а ведь и правда! - прошептала она, склоняясь поближе к его уху, точно их тут кто-то подслушивал. Подслушивать-то их, может, и не подслушивали, зато довольно пристально, хоть, кажется, и беззлобно, наблюдали за их поведением. А все дело было в том, что Ида, волей ли случая, или в силу того, что оба они, в самом деле, плохо знали местные обычаи и нравы, оказалась единственной дамой среди посетителей. Нет, никто и не подумал намекнуть ей на это, когда они только пришли, однако комфорта душевного Идалии Николаевне этот факт не добавлял. А тут еще необходимость есть руками! Право слово, уж лучше бы потерпела до возвращения на борт "Глории"! Может, в самом деле, лучше им уйти? Она совсем уж было собралась предложить это Глебу, но, встретившись с ним взглядами, передумала. Он словно бы прочел это желание, еще не высказанное ею, и теперь глазами просил не произносить этих слов. Как было отказать ему? Улыбнувшись уголком губ, Ида стянула по-очереди свои длинные шелковые перчатки и опустила руки в пиалу с ароматной розовой водой, а когда процедура была окончена, повернулась к Глебу Георгиевичу, который уже держал наготове салфетку. "Нарушать приличия - так уж по-настоящему!" - вдруг мелькнула у нее в голове веселая и чуть бесшабашная мысль. Поэтому, вместо того, чтобы взять кусочек тонкой льняной ткани из рук Стрижевского, Ида красноречивым жестом протянула ладони к нему, пусть-ка он сделает это сам! Не одной же ей смущаться? Но и Глеб Георгиевич ничуть не воспротивился такому обороту событий. Покорно и бережно он обтер ее руки, а потом еще смахнул крошечный розовый лепесток, что прилип к тылу кисти. При этом пальцы его словно бы чуть задержались в своем прикосновении к обнаженной коже руки Ида - всего на мгновение сверх допустимого приличиями, но она могла бы поклясться, что это было! Или, может, все же показалось? Впрочем, об этом она пообещала себе подумать потом, а сейчас, раз уж так вышло, Ида была намерена сполна насладиться всеми этими аппетитными яствами, что по-прежнему стояли перед ними нетронутыми. И, едва отведав некоторых из них, Идалия Николаевна тотчас же мысленно возблагодарила свое неблагоразумие, убедившее разум немного поступиться нормами приличия, настолько это было вкусно! Когда она, наконец, отвлеклась, чтобы выразить свое восхищение уже вслух, то заметила, что Глеб, как ни странно, почти ничего не ест, а все больше с улыбкой наблюдает за тем, как она пробует все подряд. - Князь, Вы верно хотите, чтобы я лопнула в припадке чревоугодия? - весело проговорила она. - Почему не помогаете мне? Это нечестно! Вам надо непременно отведать этой халвы, - она взглядом указала на свою тарелку. - Потрясающе вкусная вещь!
Глеб Стрижевский: Да что с ней такое? Знаки внимания и комплименты она воспринимает как обыденность; подарки – как должное; поцелуи оставляют ее равнодушной, а прикосновений она вообще не замечает. Я бы понял, окажись на ее месте какая-нибудь засидевшаяся в девицах особа, делающая первые шаги в мир чувств, но она то уже замужем побывала! А я то, дурак, никак не мог уложить в голове, как женщина может замыслить и осуществить хладнокровное убийство собственного мужа – отца ее ребенка. Именно такая, абсолютно лишенная чувственности, как раз и сможет. И чего только Ванька в ней нашел? Зимняя королева, а не женщина. Ну что же, «дорогая», если приличные способы ухаживания Вас не устраивают, то я перейду к неприличным. Возможно, что на этом поприще я буду иметь больший успех. Ну, а если и это не поможет, то мне придется признать свое поражение. Тогда я пойду к капитану и прикажу ему как можно быстрее и без остановок плыть в Неаполь. Как только он доставит нас в этот проклятый город, я с превеликим удовольствием расстанусь с Вами. Отправляйтесь на все четыре стороны! Мне уже не будет до Вас никакого дела. Я Вам даже мстить не буду. Природа Вас и так уже обидела, лишив возможности любить. По завершении этого невысказанного монолога Глебу захотелось с такой силой ударить по столу, чтобы все тарелки, стоявшие на нем, подпрыгнули и перевернулись бы. Он попытался, но не смог припомнить другого случая из своей жизни, когда был так сильно раздражен. Поводы конечно бывали, но Глеб всегда справлялся со своим гневом, вовремя вспоминая высказывание одного китайского мудреца: У сдержанного человека меньше промахов. Обычно ему это помогало. Помогло и сегодня, но с каким трудом! Уже несколько месяцев эта непонятная женщина заставляла его совершать промах за промахом! Баронесса тем временем с отменным аппетитом поглощала принесенные сладости. Ореховая халва произвела на нее столь большой впечатление, что она предложила Глебу попробовать ее. - С удовольствием, мадам! – ответил он вкрадчиво-спокойным голосом. – Но только из Ваших рук...
Идалия фон Тальберг: От такого предложения Ида на пару секунд опешила и пристально взглянула в глаза Глебу Георгиевичу, надеясь разглядеть в их глубине то, что князь изволит подобным образом шутить. Но ничего такого в спокойном взгляде Стрижевского не было и близко. Однако Ида не могла отделаться от ощущения, что теперь, по-всей видимости, пришла ее очередь быть "испытанной" на предмет широты взглядов. "Ну что же, игра, значит, игра, Глеб Георгиевич!" - подумала она и, слегка улыбнувшись, согласно кивнула ему. После чего отломила от большого куска халвы небольшую порцию и, взяв ее в щепоть, поднесла к губам Стрижевского. Впрочем, такой способ кормления быстро показался им двоим неудобным. И тогда новый кусочек ореховой халвы приготовился отправиться в рот Глеба уже с ладони баронессы фон Тальберг. Ошарашенные посетители кофейни то и дело поглядывали на двух сумасшедших европейцев, однако Ида поймала себя на том, что ей давно не было так весело. Все же, в пребывании в тех местах, где никто тебя не знает, есть какая-то особая прелесть. Хотя бы потому, что можно совершать безумные - и бездумные поступки, не опасаясь того, что завтра о твоем поведении станет судачить весь город. Что касается князя Стрижевского, то ему, кажется, тоже понравился такой способ употребления ореховой халвы. Каждый раз, когда Ида давала ему новый кусочек, он прикасался горячими губами и дыханием к обнаженной коже ее ладони, и каждое из этих прикосновений напоминало Ида поцелуй, как ни старалась она прогнать от себя прочь подобные ассоциации. И дело было вовсе не в том, что поцелуи - прикосновения, конечно же! - Глеба Георгиевича ей были неприятны, а скорее в том, что совсем наоборот. И Ида немного стеснялась тех чувств, которые рождали в ней эти обыкновенные, в общем-то, прикосновения, не понимая, отчего это с ней происходит. И для того, чтобы справиться с этим, когда Стрижевский вопросительно приподнял бровь, удивляясь "задержке" очередной порции халвы, Ида, демонстративно оглядевшись по сторонам, вновь мягко улыбнулась Глебу Георгиевичу и проговорила: - Думаю, сударь, мы достаточно скандализовали местное обществот своим поведением, поэтому, пока нас не выгнали отсюда с позором, следует уйти самим, не находите?
Глеб Стрижевский: Глеб вошел во вкус своего положения уже после первого куска халвы. Рука баронессы еще хранила запах розовых лепестков, одно воспоминание о которых кружило князю голову, заставляло забыть обо всем и выкинуть из головы мысли о соблюдении приличий. Более того, шокирование публики сейчас даже доставляло ему удовольствие. Кому не нравится, тот пусть не смотрит! – подумал он. – Я не лезу в ваш гарем, а вы извольте не соваться в мой. Единственное опасение, волновавшее Глеба сейчас, сводилось к тому, что очередной порции вкусностей может не последовать. В момент поглощения очередного кусочка, он обдавал кожу женщины таким горячим дыханием, что обжигался сам. Казалось, что до ожога было рукой подать. Уж чего-чего, а жара в теле Глеба сейчас было с избытком. В этот момент он напоминал сам себе одновременно и огнедышащего дракона из русских сказок, и двуглавого орла, изображенного на гербе Российской империи. Одной голове хотелось вечно сидеть вот так и клевать из рук этой женщины все, что она ему даст, а другой - вернуться вместе с нею на корабль и уединиться в каюте. Поэтому, когда Идалия предложила уйти, Глеб согласился. Пока она натягивала перчатки, он расплатился и распорядился поймать извозчика, чтобы ехать в порт. Глеб с трудом мог бы вспомнить, как довез баронессу до корабля и как довел до двери ее каюты. Обычно здесь они желали друг другу спокойной ночи и расставались до утра. Но сегодня он не собирался отпускать ее просто так. Оставив благодарные слова Идалии без ответа, Глеб втолкнул ее в каюту и прижал к ближайшей стене. Пора показать мадам, что у неприличий существует несколько разновидностей и те, что имели место в кофейне, - это самые «приличные» из них. Цветочки, так сказать. А ягодки ждут впереди. И наплевать, что никогда раньше так не поступал. Я смогу! Главное, не смотреть ей в глаза, - решил он для себя и сосредоточил свой взгляд на груди, талии и скрытых под пышным кринолином бедрах женщины. Очень скоро к взгляду присоединились его руки. Впрочем, ненадолго, потому что баронесса попыталась оттолкнуть князя, но он поймал ее руки и, переплетя ее пальцы со своими, поднял их над головой и тоже прижал к стене. Теперь свободными у него были только губы, и он поспешил закрыть ими рот баронессы, чтобы она не закричала. На этот раз поцелуй вышел не таким, как тогда, под звездами Черного моря. Жесткий, властный, подчиняющий и требующий продолжения. Язык князя проскользнул сквозь губы баронессы, но та крепко сжала зубы и не пустила его дальше. Ничего, я подожду, когда твоя женская натура возьмет верх над твоими мозгами, и вернусь сюда. Не отрывая губ от кожи Идалии, Глеб начал спускаться вниз. По подбородку и шее, вдоль золотой цепочки нательного креста к впадинке между ключицами, и, наконец, к декольте, где темнела уже давно вожделенная ложбинка на груди!
Идалия фон Тальберг: Никто и никогда не обращался с нею подобным образом. Никто. И никогда. Когда Стрижевский, ни с того, ни с сего, вдруг довольно резко втолкнул ее внутрь каюты, возле которой они остановились, чтобы, как обычно, попрощаться, перед тем, как расстаться до утра, баронесса сперва даже не поняла, что происходит. Как она могла ожидать подобного от этого, обычно, столь сдержанного мужчины? Однако в том, что происходящее - не ее галлюцинация, Ида со всей определенностью убедил последовавший за этим поцелуй, более, впрочем, напоминающий кару, чем ласку. За что Глеб ее сейчас наказывает, понять растерянная и даже испуганная баронесса не могла, однако сдаваться без боя не собиралась. Когда он прижал ее спиной к стене и буквально "распял", захватив ее руки в плен своих, она все еще продолжала бороться, отворачивать в сторону лицо, чтобы избегнуть новой порции того, что сегодня он считал поцелуями... Он уступил. Но лишь в том, что прекратил терзать губы Ида, оставив их, ради того, чтобы целовать нежную кожу за ухом, спускаться по шее к ключице, и в какой-то момент она поймала себя на том, что более не вырывается из его объятий, а позволяет ласкать себя. И прикосновения его губ и языка, отнюдь не целомудренные, откликаются жаркой волной в ее теле, вопреки тому, что разумом Ида изо-всех сил противилась происходящему. Да что же это?! Она просто не может позволить ему то, что он делает! Она не может... Словно уверившись, что достаточно парализовал ее волю, Стрижевский отпустил ее руки, и они упали, словно плети, но лишь на миг, потому что тотчас же уперлись в плечи князя, то ли отталкивая, то ли, напротив, не позволяя отодвинуться, но он и не собирался, прижимал ее к себе еще ближе, еще крепче, и Ида скорее чувствовала, чем слышала, как под тканью распахнувшегося в борьбе легкого сюртука колотится его сердце. Отстранившись на мгновение, Глеб поднял лицо и буквально обжег ее пламенем, горящим в глубине ставших черными глаз, после чего вновь приник губами к ее рту, но теперь уже не встретив сопротивления, развивал свой успех, делая поцелуй все более глубоким. Потом, не прекращая поцелуя, он вдруг легко подхватил ее на руки и усадил на край стола, сметая перед этим все вещи, которым не посчастливилось там оказаться в этот момент, слегка толкнул коленом ее колени, заставляя ее позволить ему расположиться между ними, одной рукой упираясь в столешницу рядом с баронессой, а другой - борясь с каскадами ткани и кружев ее платья и нижних юбок, с тем, чтобы добраться до бедра, туда, где кожу уже не скрывает шелк чулка... Наверное, именно в этот момент она и пришла в себя, из последних сил резко оттолкнула его, прошептав, точнее, выдохнув, отчего-то по-французски: - Mais laissez-moi donc, monsieur! Mais êtes-vous fou?!* Потерявший равновесие Глеб, рефлекторно схватившийся за спинку стула, чтобы не упасть, в самом деле, выглядел, точно буйнопомешанный: растрепанные черные волосы прядами падают на лицо, глаза горят, одежда расхристана. Но не лучше выглядела и сама Ида, в полурастерзанном платье, с почти обнажившейся грудью... - Вы с ума сошли! - повторила она уже на родном наречии. - Уходи...уходите отсюда! Или я позову на помощь! ____________________________________ * Оставьте меня, месье! Вы с ума сошли?! (франц.)
Глеб Стрижевский: - Да! Вы правы! Я действительно сошел с ума! – сказал Глеб, когда стряхнул с себя наваждение и увидел, в каком состоянии находится каюта и ее обитательница. Извиняться в данном случае было бесполезно. О каком прощении могла идти речь после всего, что он натворил? Поэтому не сказав больше ни слова, Глеб выбрался на палубу и, слегка покачиваясь, поплелся к трапу. Душа его сейчас пребывала в такой яме, что ей хотелось застрелиться и утопиться одновременно. Самым страшным было то, что Глеб не видел абсолютно никакого другого выхода из сложившейся ситуации. Что я наделал?! Как я дошел до такого? Как теперь жить дальше? Вопросов много, но ни одного ответа. На причале Глебу повстречался возвращавшийся из города боцман с «Глории». - В этом городе есть публичные дома? – спросил его князь без обиняков. - Эээээ, - тот немного замялся с ответом. – А как же без этого? - И как туда попасть? - А Вы возьмите извозчика и шепните ему на ухо. Он доставит, куда надо. Каждый из них работает на какое-нить из этих заведений. - Спасибо! Услышав просьбу нового пассажира, извозчик спросил на ломаном английском: - А Вам в какой? Тот, что подороже, или тот, что… - В тот, что поближе, - перебил его Глеб. - Тогда в дорогой, - сказал знаток местных развлечение, дернул поводья и затараторил. – Хороший место! Девушки красивый! Все из Европа! Но Глеб его не слушал. День уже клонился к вечеру, и жара начала спадать. Лошадь двигалась довольно прытко, и встречный свежий воздух быстро прочистил Глебу мозги как раз для того, чтобы он смог оценить размеры постигшей его катастрофы. Итак, напрасно Глеб решил, что сможет контролировать себя. Когда он набросился на Идалию, у него в голове еще некоторое время сохранялся небольшой очаг разума, который оценивал изменения в поведении баронессы, но когда он почувствовал ее ответную реакцию, то лишился всех остатков самоконтроля. Однако князь точно помнил, что когда он полностью попал под власть первобытного мужского инстинкта, ему вдруг расхотелось наказывать эту женщину. Его движения перестали быть резкими, губы, наоборот, стали ласковыми, руки – нежными, а мысли - добрыми. Он даже начал получать удовольствие от ее близости. А после воспоминания об их последнем поцелуе Глеб приказал не в меру говорливому извозчику замолчать и ехать быстрее. На корабль он вернулся уже в темноте. Посещение публичного дома принесло облегчение его телу, но и только. Стоило ему закрыть глаза, как перед ними вставала картина последних событий, случившихся на корабле. Горькие для памяти, но в то же время сладкие для тела, воспоминания не желали покидать его несчастную голову. Избавиться от них можно было только одним способом – напиться.
Идалия фон Тальберг: Когда он, молча, вышел из каюты, оставив ее одну, Ида еще некоторое время не могла сдвинуться с места, придерживая одной рукой верхний край корсажа своего почти погибшего платья, в другой – опираясь на стол. В мыслях ее творился, впрочем, не меньший беспорядок, чем в туалете. В голове не помещалось, что Глеб, оказывается, способен на подобное поведение. Но еще больше не умещалось там то, что на подобное способна она сама. Безусловно, она испугалась. Но то, что случилось дальше… даже теперь, в нынешнем смятении, Ида была честна с собой, поэтому следовало признать, что еще немного, и она - что?! Она готова была отдаться ему прямо здесь? Как грязная девка? А если бы вошла Глаша?! Господи, какой кошмар! Баронесса сделала несколько шагов в сторону и буквально рухнула в кресло, зажимая руками рот. Впервые в жизни Ида разум вступил в такое жестокое противоречие с желаниями низменными. Разум, которым она привыкла руководствоваться в жизни всегда больше, нежели любыми чувствами. Но и чувства… Разве она любит Стрижевского? Ее сердце занято. Занято! И она сама совсем недавно твердила князю, когда он вдруг предложил ей руку. Да что он за человек такой?! Что делает с ней? А главное – как теперь быть? Ведь это в Петербурге можно было запросто избегнуть встреч, а на корабле? Где она ошиблась, почему князь решил, что с ней можно… так? Вопросы, бесконечные вопросы не давали покоя, а ответа на них не было. И времени думать - тоже не было, потому что, в самом деле, с минуты на минуту должна была появиться Глаша, дабы помочь приготовиться барыне ко сну, который, впрочем, сегодня для нее, наверняка, окажется недостижимой роскошью. Поэтому, убедив свою совесть повременить впиваться когтями в душу в полную силу, Идалия Николаевна поспешила встать и хоть как-то привести себя в порядок для того, чтобы не шокировать горничную. Разумеется, что произошло, она бы интересоваться не посмела, однако… Два дня, которые последовали за этим происшествием, Идалия Николаевна почти безвылазно провела в каюте, сказавшись для всех страдающей приступами мигрени. Ибо только так видела способ им со Стрижевским не столкнуться нос к носу где-нибудь на палубе. Душевные мучения дополняла вновь установившаяся нестерпимая жара, но Ида упорно игнорировала все предложения всерьез испугавшейся за здоровье барыни горничной выйти подышать морским воздухом хотя бы вечером. Лишь на третий, измучившись добровольным заточением окончательно, баронесса сдалась, поздним вечером выбралась-таки на свет божий. Впрочем, света-то особого не увидела, потому что уже стемнело. А потом был еще один невыносимо жаркий день, и вновь – день в каюте, в ожидании спасительных сумерек и хотя бы небольшой прохлады. Но, похоже, судьба решила лишить ее и этой малости. Потому что к полудню откуда-то с запада постепенно усиливающийся ветерок стал быстро натягивать темные лилово-сизые тучи. Горожанка, да, к тому же, никогда не путешествовавшая прежде морем, баронесса не видела в этом ничего особенного – тучи, значит, будет дождь. Разве можно удивить петербурженку дождем? Поэтому было немного странно слушать Глашины рассказы о том, что капитан отчего-то последние несколько часов очень нервничает и раздает множество приказов, и на «Глории», оказывается, творится большое оживление и суета. Ближе к вечеру заморосил дождь, и море заметно раскачало. Но морской болезни Ида, как уже выяснилось, подвержена не была вовсе, поэтому она была относительно спокойна, пеняя погоде лишь тем, что она лишила ее прогулки. Светопреставление, а это было сущее светопреставление, началось как-то внезапно, когда баронесса поняла, что более не может оставаться на своем месте, но не потому, что хочет встать, а потому, что не получается на нем удержаться. Как назло, запропастилась куда-то и Глаша, хотя, чем могла она в этой ситуации ей помочь? А посему, всерьез испуганной происходящим баронессе не оставалось ничего, как покрепче вцепиться руками в подлокотники кресла и, читая безмолвно «Отче наш», наблюдать, замирая изнутри, как катаются по полу каюты из стороны в сторону многочисленные баночки, разлетаются листы.
Глеб Стрижевский: Пробуждение было ужасным. Если бы в голове Глеба сейчас было место для воспоминаний, то он бы припомнил, что еще никогда так не напивался. Но голова была до краев заполнена болью, и ей было не до того. Заметив, что князь зашевелился, Кондрат подскочил к нему с кувшином, в котором плескалось нечто, издававшее жуткий запах кислятины. - Выпей, княже. Полегчает, - сказал старый друг. - Убери эту гадость. Мне и без нее плохо. - Не уберу. Это огуречный рассол. Лучшее средство от похмела. Пей, говорю! – Кондрат даже позволил себе прикрикнуть на Глеба. Как ни странно, гадость из кувшина помогла. Так же, как тогда помог клюквенный морс, которым его поила Идал… О, проклятье! Идалия! Как только боль отступила, воспоминания о том ужасном дне не замедлили явиться и снова закрутились перед глазами нескончаемым хороводом. Какой же я дурак! Что я наделал? И зачем я вернулся на корабль? Вместо того, чтобы пить, надо было собрать вещи и сойти на берег. Может быть, еще не поздно? - Кондрат! Давай собираться. Мы возвращаемся домой. - Как же это? – удивился тот. - Сядем на корабль, который идет в Россию… - Так это… Где ж ты возьмешь другой корабль-то? Мы уже в море вышли. - Как? – теперь уже удивлялся Глеб. – И давно? - Уже Мраморное море прошли и Дарданеллы тоже. Капитан сказал, что следующий порт – Неаполь. - Сколько же я проспал? - Долгонько, княже. Ох, как долгонько. - А баронесса где? Она на корабле? - А где ж ей быть? Только вот мигрень у ее баронства. Сидела в каюте, как привязанная. Глафира Поликарповна вчерась с трудом уговорила ее на прогулку пойтить. А ты не хочешь на свежий воздух, княже? Я помогу. Так и повелось с тех пор. Чтобы не встречаться с баронессой, Глеб покидал свою каюту только утром и днем, когда она сидела у себя. А вечерами, когда она выходила на прогулку, он укладывался спать в своей каюте, чтобы встать пораньше и успеть насладиться прохладой раннего утра, пока жаркое средиземноморское солнце еще не успело раскалить воздух. Так было и в тот день. Море немного беспокоилось, и Глеб быстро уснул, укачанный расходившимися волнами. Однако очень скоро какая-то неведомая сила приподняла его и выбросила из кровати. Проснувшись от удара о пол каюты, Глеб не сразу понял, что случилось. Едва он поднялся, как палуба вновь стала уходить из под ног. Что это? Продолжение похмелья? – подумал Глеб, и чтобы не упасть снова, прыгнул в сторону кровати и схватился за один из столбиков, на которых крепился полог. Корабль снова качнуло, и так сильно, что Кондрат, пока еще спавший в своем гамаке, тоже оказался на полу. - Что это, Глеб? – заорал он спросонья. - Похоже, что шторм. Надо немедленно проверить, как там женщины. Вставай и иди за мной. - Княяяяже! – заорал Кондрат, когда Глеб уже добрался до выхода из каюты. – Ты куда собрался в одних кальсонах? Оденься! Глеб совсем забыл, что на нем был только минимум одежды. Хорош бы я был, ворвавшись в каюту Идалии в таком виде, - подумал он, натягивая на себя брюки. В условиях постоянной качки это оказалось непростым делом и отняло много времени. Вдруг из коридора, куда выходили двери кают, послышался пронзительный женский визг, и, забыв про рубашку, Глеб бросился на этот звук. Когда он распахнул дверь своей каюты, то увидел, как в проеме, ведущем на палубу корабля мелькнул женский силуэт в пышной юбке. Хватаясь за поручни, то повисая, то подтягиваясь на них, Глеб и Кондрат бросились за ним. Покинув пределы корабельной надстройки, до этого укрывавшей их от ветра и дождя, молочные братья оказались в аду. Казалось, что две стихии, воздух и море, слились в одну. Шторм смешал небеса и воды. Было трудно дышать, ветер был плотнее воды. Паруса уже были убраны, матросы бегали по кораблю, выполняя команды капитана, который, как ни в чем не бывало, стоял на мостике. - Капитан! – прокричал Глеб, пытаясь пересилить рев ветра. – Мы можем чем-нибудь помочь? - Можете, - ответил тот. – Спускайтесь к себе, закройте все двери и позаботьтесь о женщинах. Привяжите их и себя к кроватям. Да понадежнее. Пока Глеб получал инструкции от капитана, Кондрат поймал за подол юбки метавшуюся в ужасе по палубе горничную баронессы и прижал к себе. - Где Идалия Николаевна? – спросил у нее Глеб, с трудом удерживая равновесие. – Она здесь? На палубе? В ответ та замотала головой и махнула рукой в сторону надстройки. - Понятно. Кондрат, неси свою пассию в нашу каюту. Ты слышал, что сказал капитан? Разорвите простыни и привяжитесь к кровати. А я займусь баронессой. Мужчины с трудом впихнули упирающуюся девушку обратно в надстройку и расстались. Глеб знал, что на Кондрата можно положиться. Пока тот уводил Глашу, князь, как следует, задраил дверь, чтобы вода, заливающая палубу, не проникала внутрь, и, используя те моменты, когда пол под ногами занимал более-менее горизонтальное положение, стал продвигаться к каюте баронессы. Входить туда пришлось без стука. Не до реверансов!
Идалия фон Тальберг: В какой-то момент наблюдать за происходящим стало совсем уж страшно, и Ида зажмурилась, продолжая внутренне умолять Высшие силы, чтобы все для них закончилось благополучно. В творящемся вокруг и внутри нее хаосе ее неотступно теперь преследовала только одна мысль – где Глаша, успела ли бедняжка найти себе какое-нибудь надежное убежище? Узнать это наверняка не представлялось возможным, а потому оставалось только надеяться. И молиться. Что баронесса и делала. А качка все усиливалась. Часть мебели в каюте, а именно стол, койка и кресло, в котором она теперь пыталась усидеть, были привинчены к полу, вероятно, на такой вот случай. Прочие же предметы меблировки давно расшвыряло по каюте. Даже такие тяжелые, как один из рундуков, который теперь плотно придвинуло к креслу, прихватив юбки баронессы и больно придавив ей щиколотку, но она терпела, потому что боялась отпустить подлокотники кресла, в которые вцепилась побелевшими от напряжения пальцами. Боялась, потому что понимала, в таком случае ее просто выкинет на пол и тогда не избежать более серьезных травм. Внезапный толчок в дверь каюты откуда-то снаружи все же заставил Ида резко открыть глаза и вскрикнуть. Почему-то ей представилось, что это волна добралась сюда и сейчас в каюту ворвутся потоки воды. Но вместо них – не менее решительно, впрочем, внутрь ее обители, с каждой минутой все менее тихой и безопасной, явился Глеб Стрижевский. Он был полуодет. Вернее – почти раздет, в брюках, но с обнаженным торсом, с темных взъерошенных волос стекает вода. Окинув мимолетным взором творящееся в каюте, обнаружив баронессу, которая по-прежнему оставалась на своем месте, Стрижевский бросился к ней, резко поднял с места и прижал к себе. Все это мгновенно напомнило Ида происшествие трехдневной давности, но, даже в состоянии, близком к паническому, в котором находилась теперь, она понимала, что цель появления Глеба совершенно иная, а именно – помочь. Поэтому безоговорочно отдала себя его воле, готовая делать все, что он прикажет, а разбираться, что и к чему они будут потом. Лишь один вопрос она позволила себе: - Глаша?! Где моя горничная, Вы ее видели?!
Глеб Стрижевский: - Да, видел. Она в моей каюте с Кондратом, - ответил Глеб, не подумав, как его слова могут выглядеть со стороны, а когда понял некоторую неоднозначность сказанного, добавил: - Успокойтесь. Глаша в безопасности. Мы с Кондратом разделились: он позаботится о ней, а я – о Вас. Палуба у него под ногами стала уходить вниз. Видимо, экипажу удалось развернуть корабль, потому что раньше его кренило на бок, а сейчас он перешел на килевую качку. Руки у Глеба были заняты Идалией, и он не мог схватиться за что-нибудь, чтобы удержаться. Ситуация с каждым мгновением ухудшалась. Еще пара секунд, и они оба покатились бы вниз и ударились бы о переборку. У Глеба сейчас был только один выход, и он воспользовался им. Оттолкнувшись посильнее от пола, он прыгнул в сторону кровати и вместе с Идалией на руках упал на нее. Что она сейчас обо мне подумает?!! Только бы не начала звать на помощь… Но баронесса не издала ни звука. Глеб набрался смелости и на мгновение заглянул ей в глаза, ожидая увидеть в них ужас, но вместо него увидел там… доверие? Странным образом это открытие немного порадовало Глеба. Нос корабля тем временем опустился еще ниже, и его пассажиры в обнимку покатились по кровати до самого ее изножия, которое остановило их столь стремительное продвижение. - Извините меня. Но согласитесь, лучше кататься по кровати, чем по полу, - сказал Глеб. - Сейчас нос корабля начнет подниматься, и мы переберемся к изголовью. Там Вы схватитесь за столбик кроватного полога и будете держаться за него изо всех сил. Это ненадолго… пока я не привяжу Вас к кровати. Хорошо? Баронесса согласно кивнула в ответ. Ее лицо было совсем близко, и какая-то неведомая сила заставила Глеба легонько коснуться губами ее губ и нежно прошептать: - Молодец! Умница моя. Храбрая девочка. Эти слова и поцелуй были совершенно не к месту и не ко времени, но ему в этот момент ужасно хотелось успокоить ее, и он не смог отказать себе в этом. Затем Глеб рывком вытащил из под них простыню и стал быстро рвать ее на длинные продольные полосы. Успел как раз к тому моменту, когда корабль выровнялся, чтобы через минуту начать подъем на очередную высокую волну. - Давай скорее перебираться к изголовью. Держись за столбик! Я сейчас! Глеб намотал получившиеся у него полосы на локоть и вдруг замер. Ему представилась картина, как эти самодельные грубые жгуты будут впиваться в тело Идалии всякий раз, когда корабль будет преодолевать новое водяное препятствие. Шторм может длиться довольно долго, и может получиться так, что раз за разом, час за часом, от волны к волне, спасение может превратиться для женщины в пытку. Что же делать? Возможный выход быстро пришел в голову. Глеб обмотал несколько полос ткани вокруг своей талии, а их концы привязал к столбикам кровати. - Иди ко мне, - сказал он Идалии. – Обхвати меня за шею и держись. Пока баронесса, словно послушная маленькая девочка, выполняла все его команды. Глеб привязал ее к себе, а, закончив, крепко обнял обеими руками. Корабль снова клюнул носом, и сила тяжести потащила князя вниз. Веревки натянулись и ощутимо впились ему под ребра. Глебу пришлось сжать зубы, чтобы не застонать от боли. Потерплю, - решил он. – Зато Идалия избежала этого “удовольствия” лежать связанной. А мне этот шторм даже нравится. Если бы не это периодическое повисание на веревках, то… Лежишь себе в постели с женщиной. Обнимаешь ее. Чего же еще желать? Ан нет. Есть чего! - Идалия! – шепнул он, прислушиваясь к ее дыханию. - Ты, главное, держись за меня покрепче, ладно? И все будет хорошо.
Идалия фон Тальберг: Лежать в его объятиях было хорошо и спокойно, несмотря на то, что Ида даже теперь осознавала, насколько все это неприлично. Впрочем, какие приличия перед лицом смерти? А в том, что они, скорее всего, погибнут, баронесса была почти уверена. И погрузиться в эту ледяную панику с головой ей не давал лишь тихий голос Стрижевского, который, каким-то шестым чувством уловил единственную правильную интонацию, с какой можно было сейчас достучаться до сознания Ида, и говорил ей что-то успокоительное, не очень понятное, нежное и такое нужное в эту минуту. Глеб плотно прижимал ее к себе, отстраняясь невольно, лишь, когда очередная волна подбрасывала «Глорию» вверх и самодельные вериги, какими он привязал себя к кровати, натягивались, увлекая его за собой. В эти моменты сама Ида еще сильнее обхватывала его за шею, точно боялась, что он отпустит ее совсем. В какой момент сон сморил ее, обессиленную физически и эмоционально, Ида так потом и не могла вспомнить. И был ли это сон или же просто род тяжкого забытья, когда сознание просто отключается, потому что более не может охватить весь ужас, происходящий вокруг, без угрозы для рассудка. Ида проснулась… от тишины, обнаружив себя распластанной на груди Глеба Стрижевского, и все еще в его объятиях. Рев и грохот волн за бортом, который парадоксальным образом умудрился укачать ее, куда-то исчез, и сперва ей показалось, что она внезапно оглохла, настолько неожиданным был этот контраст, баронесса даже кашлянула, чтобы проверить, не пострадал ли слух на самом деле. Корабль более не швыряло во все стороны, хоть качка по-прежнему ощущалась приличная, но было понятно, что в этот раз ей погибнуть, видимо, не судьба. Подняв голову, сдув с лица спутавшиеся и растрепавшиеся локоны, она осторожно посмотрела в лицо князю и неожиданно встретилась с ним взглядом, кажется, он тоже уже не спал. - Это уже чистилище или мы все еще живы? – неловко пошутила баронесса и попыталась улыбнуться ему.
полная версия страницы