Форум » Прочие города и веси Российской империи » Дорогой перемен » Ответить
Дорогой перемен
Глеб Стрижевский: Место действия - сначала город Одесса, потом - борт корабля "Глория". Время действия - март-апрель 1833 года. Действующие лица - Идалия фон Тальберг, Глеб Стрижевский.
Ответов - 50, стр:
1 2 3 All
Глеб Стрижевский: Опять дорога. Долгая, нелегкая, незнакомая. После того, как Глебу надоело обозревать окрестности из окна кареты, он закрыл глаза и попытался уснуть. Но сон не шел, и чтобы немного развлечь себя, он стал вспоминать события последних недель. Столь резкое расставание со службой далось ему нелегко. Сколько Глеб себя помнил, у него всегда было дело. Учеба в гимназии, в оксфордском колледже, потом служба у Сперанского, постоянные разъезды и, наконец, Третье отделение. Каждый день прошлой жизни приносил новые впечатления и чувства, новые знания и знакомства, а теперь жизнь сулила только серое беспросветное существование, в котором не надо никуда спешить, не нужно планировать свой день по минутам и где нет никакой необходимости заглядывать в кабинет. Дикость, а не жизнь! Чтобы найти себе хоть какое то дело, Глеб решил уехать в свое поместье Кириллово, что под Питером, и заняться его делами. Но в ответ на это управляющий так обиделся, что едва не уволился. Чтобы не потерять ценного работника, Глеб заверил его, что приехал поохотиться и на следующий день отправился в лес с ружьем. Однако представив себе, что вся его дальнейшая жизнь пройдет в постоянном блуждании по чащам в поисках живых тварей, которых надо убивать, он бросил притворяться и вернулся в Питер к маменьке. Антонида Мстиславна тоже очень переживала, что Глеб лишился хорошего места. Истинных причин его увольнения она не знала, поэтому насочиняла себе всякого, и устраивала сыну ежедневные спектакли с двумя-тремя антрактами в виде обмороков, в которые она заваливалась со всего размаха. Чтобы не позволить ей угробить себя, Глеб дал ей честное слово, что теперь он будет самым послушным сыном в мире. А назвался груздем – полезай в кузов. Княгиня не замедлила воспользоваться обещанием сына и объявила, что они сегодня же вечером принимают приглашение на бал, который устраивает Зизи Ковалева. Услышав имя известной питерской сводни, Глеб закатил глаза к потолку. Значит, будут женить… И не ошибся! Антонида Мстиславна и мадам Ковалева в тот вечер подсунули ему юную графиню Замятинскую, которая уже после первого их совместного танца возомнила, что поймала Глеба в свои сети, а во время второго спросила прямо в лоб, какой он видит свою будущую жену. - Наверное, она должна меня любить, - коротко ответил Глеб. - И все? – удивилась графиня. - Да. Я считаю, что это очень важно для женщины, которой предстоит сменить шум питерских балов на жизнь в глухой провинции. Сразу после свадьбы я увезу свою жену в белорусское Полесье. Там у меня есть небольшая мыза, где мы будем жить только вдвоем. Только представьте себе такую картину: маленький деревянный домик на небольшом островке среди непроходимых болот! Большое хозяйство: куры с цыплятами, свиньи с маленькими поросятками, козы, коровы… И никого вокруг. Только мы вдвоем! Романтично, не правда ли? Сработало! После этого разговора графиня больше не смотрела в его сторону, чем очень сильно задела Антониду Мстиславну, которая потом еще долго ворчала насчет строптивости современных молодых девиц на выданье. Но на следующем балу выяснилось, что мадемуазель Замятинская все же не удержалась и поделилась кое с кем сведениями о «мечте» князя Стрижевского. Глеб это сразу понял, когда некая мадемуазель Новикова вскоре после их знакомства повторила почти слово в слово ту тираду, которой он накануне «пугал» юную графиню, только преподнесла это все так, словно это она хочет жить на том самом островке. Глеб даже немного растерялся от такого наглого плагиата, но здесь ему «на помощь» пришла маменька и, не жалея красок, нарисовала кандидатке в невестки картину того, какой замечательной свекровью она будет, когда поселится с молодыми на том самом острове. Повезло! – выдохнул Глеб с облечением, когда и мадемуазель Новикова потеряла к нему интерес, напуганная словами старой княгини. – Но рисковать больше не стоит. Пора завязывать с балами и начинать собираться в дорогу. Баронессу фон Тальберг он так больше и не видел, но знал почти о каждом ее шаге и ее планах. Кондрат, который стремился как можно скорее оказаться подальше от Марфуши, работал не за совесть, а за страх. Он сообщил Глебу, что Идалия Николаевна собирается ехать в Одессу, а оттуда на корабле отплыть в Неаполь и арендовать виллу в его окрестностях. Князь решил опередить ее, добраться до Одессы пораньше, зафрахтовать корабль и сделать так, чтобы они вдвоем стали его единственными пассажирами. Он покинул Питер во второй половине февраля. Дорога лежала через Могилевщину, и он не мог не заехать в Стрижики, где провел почти целую неделю с дедом. Аким Глебович, узнав, что внук был вынужден покинуть службу, сначала расстроился, но после того, как Глеб рассказал ему о причине своего ухода из Третьего отделения, все понял и согласился с его решением. Единственное, что Глеб скрыл от старика, - это цель, с которой он ехал в Одессу. Деду он сказал, что собирается отдохнуть, перед тем, как найти себе новое место службы, и поплавать между островов Средиземного моря. Глеб знал, что его дед давным-давно получил от Екатерины Великой большой надел земли недалеко от бывшей турецкой крепости Хаджибей, на месте которой сейчас стоит Одесса. С момента своего основания этот город развивался как морской порт, и на землях князя Стрижевского-старшего сейчас стоит судостроительная верфь. Старик заверил Глеба, что благодаря его связям проблем с подбором корабля для путешествия у него не будет и дал ему пару рекомендательных писем. В Одессе Глеб поселился в лучшей гостинице города. Обустроившись на новом месте, он наведался в порт, встретился с нужными людьми и без труда нашел подходящий корабль. Это было большое торговое судно под названием “Глория”, капитан которого собирался отплыть в Неаполь в конце марта. Глеб рассказал ему сказку о том, что собирается устроить романтическое путешествие для себя и своей будущей жены, но та еще пока не подозревает об этом. Он заплатил капитану за два пассажирских места в лучших каютах и с нетерпением стал ждать прибытия баронессы в город. Для того, чтобы не пропустить ее, князь нашел осведомителей во всех приличных гостиницах города. Как только баронесса приедет, ему сразу же сообщат.
Идалия фон Тальберг: Вопреки первичным временным планам, сборы в Италию растянулись для Ида почти на месяц. Совершенно непостижимым образом, у нее все время находились дела, которые обязательно надо было завершить в Петербурге до отъезда. И это все - помимо вполне законных и объяснимых хлопот, вроде ожидания, пока оформят и доставят необходимые документы, визитов, которые надо было нанести всем знакомым, прежде, чем надолго их оставить, да, в конце концов, баронесса должна была обновить свой гардероб, чтобы не выглядеть среди итальянок, как известно, славящихся своим врожденным чувством прекрасного в одежде, серой мышкой. Поэтому, изо дня в день перемещая на более позднее время свой отъезд, Ида старалась внушить себе, что делает это, потому что так складывается, а вовсе не из-за того, что она все еще продолжает ждать, вопреки логике и здравому смыслу, каких-либо вестей от Арсеньева. Она ненавидела себя за это, но поделать ничего не могла, ибо, к несчастью, мысли наши подобны вольным птицам, и приказывать им исчезнуть из головы не в нашей власти. Впрочем, время, безусловно, лечит. Подобно морской волне, оно сглаживает острые края болезненных воспоминаний, и те уже не так ранят душу, хоть пока и остаются на дне ее камнями, изредка напоминающими о себе своей неприятной тяжестью... Так или иначе, одним из солнечных, хоть холодных и по-петербургски сырых мартовских дней, сборы были завершены, Со слезами на глазах распрощавшись с Варварой Белозеровой, которая приехала в дом на Фонтанке, чтобы проводить ее, Идалия Николаевна очередной раз покинула родной город и отправилась на пару со своей верной Глашей, отчего-то последнее время тоже грустной, в Одессу. Именно оттуда баронессе предстояло начать морской вояж в Неаполь, чтобы из этого места уже добираться до Сардинии, ибо прямого сообщения не существовало. Южная Одесса встретила утомленных путешественниц уже настоящей весенней погодой, без всяких скидок и поблажек. В этом морском, как и Петербург, но, в отличие от него, чопорного и строгого, каком-то бесшабашном и радостном городе, вероятно, особый климат, дарящий ощущение свободы и почти счастья. Ощутила его и Ида, которая, поселившись, как и подобает знатной и богатой особе, в самом респектабельном отеле, тем не менее, приходила туда едва не только для того, чтобы ночевать. А все остальное время - гуляла по набережной, бывала в маленьких кофейнях и чайных... Замечательно проводила время, в ожидании, пока торговое судно "Глория", в котором имелись и пассажирские каюты, полностью подготовится к отплытию Неаполь. А именно на этом корабле баронессе и посоветовали путешествовать, мол, опытный капитан, да и условия хорошие. Мало в этом понимая, Идалии Николаевне оставалось лишь верить на слово советчикам. Но встреча с капитаном прошла успешно. И ей он тоже показался настоящим морским волком, которому вполне можно доверить свою и Глашину жизнь. Наконец, наступил день отбытия. В портовой суете Ида чувствовала себя немного растерянной и нервничала, отчего даже покрикивала на Глашу, которая, так же, видимо, от необычности происходящего, вела себя глупее обычного. Впрочем, посадка все же состоялась, и вот уже баронесса фон Тальберг и ее горничная стояли на палубе "Глории" и наблюдали, как его команда выполняет последние распоряжения капитана перед тем, как отдать якоря и отправиться в дальний путь. Кроме того, интересовали баронессу и будущие попутчики. Она уже знала, что будет их мало. Точнее, вовсе один, некий господин, также путешествующий со своим слугой, который и выкупил все прочие пассажирские места, кроме того, которое предназначено было для Идалии Николаевны с прислугой. Ида было жутко любопытно, кто он. Поэтому, стоя на палубе, она украдкой оглядывалась, ожидая таинственного путешественника, имя которого ей не назвали. Наконец, он появился на борту. И каково же было удивление Ида, когда им оказался... Глеб Стрижевский! Князь легко поднимался по трапу, одной рукой придерживал цилиндр, дабы коварный морской бриз не лишил его головного убора, а в другой сжимал щегольскую трость. Следом с саквояжем в руке шел слуга князя, Кондрат. И когда изумленная Ида обернулась к Глаше, чтобы поделиться с ней своими чувствами, то успела заметить, как девушка просияла, завидев его долговязую фигуру... Все это было так странно и так удивительно, что мадам фон Тальберг едва дождалась, пока Стрижевский разместится на палубе, чтобы подойти к нему и поприветствовать. Они не виделись почти два месяца, расстались не очень радостно, но теперь, практически на чужбине, где они, два земляка, волею судьбы и случая, оказались вместе - какое это имело значение? - Добрый день, Глеб Георгиевич! - Ида подошла к нему, разглядывающему стремительно удаляющуюся береговую линию - "Глория" уже отправилась в путь - со спины. Князь резко обернулся, на лице его отразилось не меньшее изумление, чем незадолго до того - у баронессы. - Какое удивительное совпадение, не так ли?
Глеб Стрижевский: Мадам не подвела и прибыла в Одессу без опоздания. Единственным неудобством, которое она доставила Глебу своим приездом, было то, что она поселилась в той же гостинице, что и он сам. Чтобы не столкнуться с ней раньше времени, им с Кондратом пришлось по-быстрому собрать вещи и перебраться на другое место жительства. В день отплытия князь и его верный слуга сидели в закрытом экипаже недалеко от трапа «Глории» и ждали условного сигнала, который капитан должен был им подать, как только баронесса окажется на борту. - Ой, как она похудела-то! – проворчал Кондрат, не сводя глаз с двух женщин, только что покинувших остановившуюся неподалеку карету. – Уж не заболела ли? - А мне так не кажется, - сказал Глеб. – По сравнению с тем, когда я ее видел в последний раз, она просто пышет здоровьем. - Нет, видно, что она устала, - Кондрат был великий спорщик. – Оно и понятно. Дороги наши расейские по весне – это одна большая каторга. Кто ж весной в дорогу то отправляется? Взять вот нас, Глеб Егорыч! Мы то, как люди, выехали еще зимой, а слякоть весеннюю пересидели в Стрижиках, а эта баронесска совсем ездить не умеет. Как только дороги раскисли, так она и поехала. Одно слово – баба! - Еще раз такое услышу, отправлю в Питер, - пригрозил Глеб по привычке. – Там Марфуша быстро научит тебя отличать баб от дам. - Не буду больше, Глеб Егорыч! Вот те крест, не буду. Ой, а какая она бледная то! – в голосе Кондрата прозвучала нотка заботливого участия, удивившая Глеба, потому что он знал, что он не сильно жалует баронессу. - Да с чего ты это взял? Вон какой румянец у нее на щеках! Красота! - Да где? – удивился Кондрат. – Княже! Ты на кого смотришь то? - Как "на кого"? На Идалию Николаевну. - А я тебе про Глафиру Поликарповну толкую. - А кто это? Дождаться ответа Глеб не успел, потому что капитан дал условный сигнал. Пора! Поднимаясь на борт, он ощутил какой-то странный трепет и не понял из-за чего. Приписывать его предвкушению скорой встречи лицом к лицу с Идалией Глеб не захотел и «постановил», что это, скорее, страх перед морским путешествием. Ему уже приходилось ходить под парусом, и он отлично знал, что первые два дня будут для него сложными из-за приступов морской болезни, но потом он привыкнет к постоянной качке и превратится в бывалого «морского волка». Ступив на палубу, Глеб сделал над собой героическое усилие, чтобы не смотреть туда, где стояла Идалия (пора ее уже так называть), и уставился на берег так пристально, как будто видел его в последний раз. Не буду за ней бегать, - решил он. – Хватит, набегался уже. Теперь ее очередь. О! Кажется, она меня заметила и приближается. Однако, не спешит. Пока баронесса приветствовала его, сердце Глеба ликовало. Получилось! Птичка сама залезла в клетку и даже закрыла за собой дверцу. Князю с трудом удалось стереть счастливую улыбку с лица, пока она ее не увидела, изобразил на нем безмерное удивление и, обернувшись, продемонстрировал его даме во всей красе. - Идалия Николаевна?! Неужели это Вы? – не дожидаясь, когда она даст ему руку для поцелуя, Глеб схватил ее тонкую кисть, притянул к своим губам и поцеловал. Ничего, что это немного выходит за рамки этикета. Простит. Мы не в салоне, а в походных условиях все таки. - Но как? Откуда и куда? Как Вы себя чувствуете? Впрочем, не отвечайте! По Вашему цветущему виду я вижу, что все хорошо!
Идалия фон Тальберг: - Представьте себе, это я! - в тон ему, весело воскликнула баронесса фон Тальберг. То, как радостно он отреагировал на ее появление, с каким рвением припал губами к ее запястью, говорило Ида, что Глеб Георгиевич, кажется, больше не сердится на нее. И это было еще одной радостной новостью, кроме, собственно, той, что путешествовать придется не совсем среди чужих людей. - Откуда я здесь? Полагаю, что оттуда же, откуда и Вы, сударь, - все в том же шутливом тоне продолжала Идалия Николаевна. Вдруг, внезапный порыв ветра едва не сорвал у нее с головы новую модную шляпку, и Ида, ахнув, неосознанно кокетливым жестом удержала ее на голове, отчего Стрижевский улыбнулся. " А ему идет улыбка, - подумала баронесса. - Отчего он так редко улыбается?! - не более закономерен, между прочим, и вопрос, куда я направляюсь, - продолжила она свои рассуждения, - корабль идет в Неаполь, не сложно предположить, что я - туда же, - слегка наклонив голову набок, молодая женщина задорно посмотрела на князя. - А, если серьезно, то я выполняю назначения Ильи Ильича. Он пугал меня чахоткой, убеждая в необходимости вояжа в Италию. И, как видите, своего добился. Из Неаполя я отправлюсь на Сардинию. А Вы? Что влечет Вас в Неаполь?
Глеб Стрижевский: - А я направляюсь туда по делу, - Глеб постарался, чтобы в его ответе не было ни единого слова неправды. И ведь не солгал! С тех пор, как он покинул службу, дело соблазнения баронессы стало для него самым важным в жизни. Знает ли она, что я теперь вольная птица? - поймал он себя на неожиданной мысли. - И если знает, то что думает об этом? Впрочем, что это я? С каких это пор меня интересует ее мнение? - опомнился он, довольный собой. Но не прошло и нескольких мгновений, как это его самодовольство испарилось: Глебу стало не по себе. Голова закружилась, и палуба вдруг едва не ушла из под ног, словно какие-то невидимые каторжане, сидящие на веслах, взбунтовались и начали раскачивать судно в разные стороны. Проклятье! Начинается приступ морской болезни! Только не здесь! Не у нее на глазах! Мало мне того, что я пережил от нее два отказа... Если она увидит меня зеленым от качки, то еще и жалеть начнет. Тогда на моих планах можно будет ставить большой жирный крест. Однако! Какова фифа! Это ей не так, то ей не эдак. Ванька ее разбаловал. В этот момент к ним подошел капитан, чтобы поприветствовать своих пассажиров на борту корабля, и сообщил, что приглашает их на ужин. - У меня на камбузе неплохой кок, - похвастался он. - Парижских разносолов обещать не могу, но разочарованы вы не будете. От одной только мысли о еде Глебу стало еще хуже, но оскорблять капитана отказом в первый день плавания не хотелось и пришлось ответить согласием. После этого князь заторопился в свою каюту, сославшись на то, что должен проконтролировать, как Кондрат распаковывает его багаж. Хорошо, что последний не слышал этих слов! В противном случае, верный слуга смертельно обиделся бы и выпрыгнул бы за борт. Скрывшись от возможно наблюдающих за ним глаз мадам фон Тальберг в своей каюте, Глеб первым делом посмотрелся в зеркало и с удовлетворением отметил, что его реноме не успело пострадать в ее глазах. Пока что его лицо оставалось только бледным, но он хорошо знал, что очень скоро оно приобретет оттенок ранней мартовской зелени. Как же быть? Ох, уж этот капитан с его ужином... Уже завтра я буду как огурчик, но ужин то сегодня!
Идалия фон Тальберг: Улыбка недолго освещала лицо князя Стрижевского. Вскоре Ида заметила некую перемену его настроения, однако размышлять об этом ей долго не пришлось – к ним подошел капитан «Глории», который и пригласил обоих пассажиров судна разделить с ними трапезу. Что касается баронессы, то она с радостью и без колебаний согласилась. А что за радость весь вечер безвылазно сидеть в каюте с Глашей вдвоем? Раз уж так вышло, что ближайшие дни им придется провести всем вместе, то почему бы не посвятить их такой приятной вещи, как общение? Тем более, что Ида уже успела убедиться в том, каким милым собеседником бывает князь Стрижевский – если дает себе труд. Сказав капитану свое «да», выяснив, к которому часу следует появиться в кают-компании, Идалия Николаевна взглянула на Стрижевского, ожидая и его немедленного согласия, но Глеб Георгиевич словно бы колебался, впрочем, недолго. Через мгновение он также сказал, что присоединится ко всем в указанное время, а потом, сославшись на занятость, как-то поспешно ретировался к себе – разбирать вещи. Признаться, Ида была немного удивлена: она ожидала, что князь хотя бы проводит их с Глашей до каюты, но, с другой стороны, не был не обязан это делать. Поэтому, следом за Стрижевским, покинули палубу и они. Разбор вещей не был сложной процедурой. Глаша всегда умела собраться в дорогу так, что все укладывалось и складывалось обратно в баулы легко и быстро – это было еще одно достоинство, за которое баронесса очень ценила свою горничную. Благодаря этому, до ужина удалось даже отдохнуть, чтобы появиться в кают-компании свежей и цветущей. Глеб Георгиевич, честно сказать, не преувеличил: с момента их последней встречи, баронесса, действительно, похорошела. Вернее, вернулась в свое обычное, «не больное», состояние, во всяком случае – внешне. Поэтому, когда она пришла в кают-компанию в своем новом, «матросском» платье, - ярко-синяя юбка, белый корсаж, низкое декольте отделано воротником, стилизованным под гюйс, - в глазах всех мужчин: капитана, боцмана, корабельного врача,- отразилось восхищение таким вот «морячком». Глеб Георгиевич тоже посмотрел на нее с интересом, но и только-то. Что Идалию Николаевну изрядно задело. Ибо, в большей мере, она старалась именно для него: уж очень хотелось поскорее изгладить из памяти Стрижевского себя ту, больную и несчастную… Еда, в самом деле, была незатейливой, но вкусной. Особенно баронессе пришлась по вкусу рыба, запеченная на решетке. Она даже попросила, чтобы непременно дали рецепт, когда вернется домой, отдаст его повару, чтобы тоже так готовил. В поисках «сочувствия» своему восхищению мастерством кока, мадам фон Тальберг взглянула на князя Стрижевского, сидящего по правую руку от нее. Вопреки ожиданию, особой радости и удовольствия на его лице Ида не увидела. Напротив, в момент последней встречи, Глеб Георгиевич выглядел куда веселее. Да и внешне… Он был бледен - даже зеленоват, немногословен – даже против обычного. И почти ничего не ел: тарелка была практически пуста, а он не торопился ее наполнить. - Князь, а почему Вы не попробуете рыбу? – спросила его Идалия Николаевна удивленно. – Не любите ее? Напрасно, это очень вкусно! Давайте, отведайте хотя бы кусочек!
Глеб Стрижевский: В каюте Глеб обнаружил, что оказался прав, когда усомнился в способности Кондрата заняться их багажом. Для его слуги это было первое морское путешествие, и оно с первых часов их пребывания на судне показало, что тот рожден, скорее, сухопутным зайцем, нежели морским волком. Глеб нашел бедного Кондрата лежащим поперек гамака, натянутого в углу каюты, в полубессознательном состоянии. Князь уложил его по-человечески и укрыл одеялом. Почувствовав заботу, Кондрат открыл глаза, пролепетал несколько благодарных и оправдательных слов, на что Глеб велел ему успокоиться и постараться уснуть. - Когда проснешься, будет легче, -добавил он, снимая сюртук и с наслаждением освобождаясь от галстука. До ужина оставалось еще довольно много времени, и Глеб решил, что тоже может вздремнуть. Оставшись в рубашке и панталонах, он с наслаждением растянулся на кровати, приказал себе проснуться через полтора часа и погрузился в короткий сон. Пробуждение было ужасным. Голова князя теперь не только болела, но также кружилась, раскалывалась и была готова отвалиться. Он с трудом добрался до зеркала, чтобы завязать галстук, и увидел в нем, что его лицо уже позеленело. Глеб разразился проклятиями, львиная доля которых досталась баронессе фон Тальберг. Если бы эта дамочка вела себя достойно, то я сейчас сидел бы дома, а не болтался бы как... Перед тем, как покинуть каюту, Глеб бросил завистливый взгляд на Кондрата, который почти безмятежно посапывал в своем гамаке. Спит себе, и никаких ему обязательств. Ни ужина, о котором даже думать не хочется; ни капитана, чтоб он провалился со своим приглашением; ни баронессы... Надеюсь, ей сейчас еще хуже, чем мне. Напрасно! И тут не повезло. Если судить по внешнему виду мадам, надежды Глеба не оправдались. Идалия выглядела великолепно, а чувствовала себя еще лучше. Ее сияющий вид вкупе с аппетитом, с которым она поедала все, на что смотрела, разозлили Глеба еще больше, но он все же не показал виду. Похоже, что никто за столом не заметил, в каком состоянии пребывает князь Стрижевский. Видимо, это тусклый свет свечей, освещавших это застолье, мешал гостям капитана "насладиться" нежно-салатовым цветом, которым отливало лицо Глеба. Чтобы не демонстрировать своего недомогания, он молча сидел за столом и смотрел на свою пустую тарелку, в то время как все присутствующие с аппетитом уплетали кушанья, от запаха которых князя мутило еще сильнее. А тут еще баронесса начала потчевать его. Рыбу Глеб не любил с детства и в любом виде, а в период морской болезни да еще по совету баронессы - в особенности. Пришлось вежливо отказаться, сославшись на Великий пост, и попросить разрешения у капитана покинуть их теплую компанию. В каюте Глеб не раздеваясь снова упал на кровать и закрыл глаза. Надо всего лишь потерпеть, - повторял он самому себе. - Скоро эта дурнота пройдет. Проклятье! Какой стыд предстать в таком виде перед нею! И какой же я дурак, что затеял это путешествие... Со стороны двери донеслись легкие шаги и шелест подола платья. Чья-то рука нежно коснулась лба князя, принеся с собой желанную прохладу и небольшое облегчение. Не открывая глаз, Глеб покрепче прижал ее к своему лицу и прошептал: - Да, да! Вот так! Очень хорошо! Спасибо, родная!
Идалия фон Тальберг: В ответ на предложение отведать рыбы, Глеб Георгиевич взглянул на баронессу так, словно она вознамерилась угостить его цикутой, чем, признаться, несколько обескуражил женщину, не понимающую, в чем, собственно, дело? Да, к тому же, и после этого повел себя не менее странно: ни с того, ни с сего вдруг извинился перед всеми присутствующими, и решительным шагом покинул кают-компанию. «Ну и, спрашивается, зачем соглашался приходить?» - мысленно пожала плечами Ида, провожая удаляющегося князя взглядом. Вероятно, подобные мысли посетили не одну баронессу фон Тальберг. Потому что в последующем разговоре капитан, весьма сдержанный человек, даже назвал князя Стрижевского «весьма эксцентричным господином». На вопрос же Ида, в чем заключается эксцентричность, старый моряк поведал ей, что, хотя бы в том, что именно Стрижевский и есть тот загадочный пассажир, что предпочитает путешествовать в одиночестве и поэтому выкупил все пассажирские места «Глории» заранее. - Ну, да что я буду Вам описывать Глеба Георгиевича, мадам, разве его характер Вам не известен? – проговорил он, наконец, обращаясь в Ида, чем несколько ее озадачил. - Простите, Иван Сергеевич, но отчего Вы так уверены, что князь и я знакомы настолько коротко? Уверяю, что знаю его не многим дольше, чем все здесь присутствующие, - ответила баронесса. И теперь уже пришла очередь капитана удивляться: - Но разве Вы и господин Стрижевский не… - начал он и вдруг осекся, вспомнив, что князь просил не раскрывать сюрприза для своей невесты. - «Не» - что? - Не… не друзья? – не сразу нашелся он, жалея, что вообще об этом завел речь. Кто их разберет, этих аристократов, с их отношениями?! - Полагаю, что… нет, - помедлив, ответила баронесса, - скорее, добрые знакомые. А почему Вы решили, что мы друзья? - Но Вы так дружески с ним разговариваете, - Иван Сергеевич проклинал себя, понимая, что все сильнее увязает в трясине женского любопытства, в которую сам себя завел. Однако мадам фон Тальберг, к его удивлению, удовлетворилась сказанным, улыбнулась и продолжила свою трапезу, после чего разговор плавно перешел на другие темы, к вящему облегчению капитана. Провожая ее к каюте после окончания ужина, Иван Сергеевич сделал комплимент баронессе, заметив, что она – настоящий моряк: совершенно не подвержена воздействию качки. - А вот князю Стрижевскому, смотрю, приходится туго, - заметил он, усмехнувшись в усы. – Вон, какой вид у него был несчастный! Тут его вины нет, от морской болезни никто не застрахован, - поспешил добавить он, словно оправдывая Глеба Георгиевича. - Ну да ничего! Отлежится, будет, как новый. - Так это морская болезнь?! А я думала… Ах, несчастный! – воскликнула она, подумала секунду и спросила его. – Скажите, а Ваш повар, то есть, кок… Он может сделать клюквенный морс? Есть ли вообще у Вас клюква? – тот подумал и кивнул, мол, кажется, есть. – Ну тогда, не мог бы он приготовить морс? А еще – что-нибудь легкое, вроде овсяной каши? - Думаю, что да, я сейчас передам Ваши пожелания, баронесса. …Спустя некоторое время, Идалия Николаевна тихо постучала в каюту Стрижевского. Никто не откликнулся. Однако, после небольшой заминки, баронесса все же вошла туда. В руках у нее был поднос, на котором стоял графин морса, а также тарелка с овсянкой. Картина, представшая ее очам, напоминала поле боя, на котором находились двое погибших бойцов. Один «пал» на кровать, а второй находился в гамаке в углу, выглядел более жизнеспособным, но тоже не особенно хорошо. С легкой усмешкой на устах Ида поставила поднос на стол, подошла к койке, где лежал Стрижевский, склонилась к нему и положила ладонь на покрытый испариной бледный лоб. И тут князь повел себя странно: взял ее руку и прижал к губам, впрочем, не открывая глаз. При этом бормотал что-то нежное. Понимая, что стала свидетельницей чего-то, что не предназначалось ее глазам, баронесса деликатно молчала, ожидая, пока он проснется. Наконец, Стрижевский медленно открыл глаза, какое-то мгновение он еще смотрел как бы сквозь нее, но потом выражение глаз стало осмысленным, он резко бросил ее руку и сел в постели. - Тише! – Ида прижала палец к его губам и кивнула в сторону Кондрата. – Позвольте помочь Вам, Глеб Георгиевич, - прошептала она. – Нужно обязательно поесть, только так Вам станет лучше. Я кое-что принесла…
Глеб Стрижевский: Мысль о том, что рядом с ним в каюте кто-то есть, не сразу дошла до укачанного морскими волнами сознания Глеба. Собрав мозги в кучу и превозмогая головную боль, он сосредоточился и услышал шелест подола женского платья, а также почувствовал аромат каких-то ягод, которого раньше не было... И эта нежная рука, что коснулась его раскалывающейся на части головы... Кому она может принадлежать? Тесса? Невозможно! Ее появление здесь может быть только чудом... Господи! Сделай так, чтобы это была она, и я поверю в тебя! Разве моя Тесса не достойна чуда? Добрая, милая, прощающая людям их грехи... Но всем ли? Почему ты простила этого мерзавца Скидмора, но отказала в прощении мне? Неужели мой грех страшнее, чем его? Ответь, родная! Но она промолчала. Теперь Глеб боялся открыть глаза, ведь вместо Тессы у его ложа могла оказаться другая... Но кто же? Наташа? Елена? Это уже не надежда на чудо, но полный бред! И все же сделав над собой усилие, он приподнял веки, которые, казалось, налились свинцом. Увидел и вскочил. Какая смена декораций! Мроя и ява! Мечта и действительность! Только что первая рисовала мне Тессу, а вторая приподнесла баронессу... Какая рифма! Если так дальше пойдет, то в будущем я могу честно врать ей в глаза, что она вдохновила меня на сочинение стихов. Из угла, где спал Кондрат, донесся громкий шорох. Глеб бросил туда взгляд и увидел раскачивающийся пустой гамак. Его верный слуга мгновенно оценил обстановку и исчез. Кто-то, плохо его знающий, мог подумать, что он решил оставить князя и баронессу наедине, но это было не так. Шельмец понял, что горничная баронессы осталась одна и поспешил составить ей компанию. Однако, как быстро Кондрат оклемался. Идалия между тем развернула бурную деятельность: достала откуда-то салфетку и положила ее Глебу на грудь, затем взяла с подноса тарелку с овсянкой и запустила в нее ложку. - Что Вы делаете, мадам? - воскликнул Глеб смущенно. Он давно ожидал от баронессы жалости и был готов отразить ее. Но каким образом реагировать на ее заботу? Как поставить стену против доброты? К такому повороту событий Глеб не был готов. Больная голова выдала жалкую идею, и он произнес: - Идалия Николаевна! Я не могу принять помощь такого рода от чужого мне человека. Это слишком личное. Если Вы хотите, чтобы я съел содержимое этой тарелки из Ваших рук, то... Вам придется согласиться стать ... если не моей женой, то хотя бы моей невестой...
Идалия фон Тальберг: Пользуясь тем, что ошеломленный ее самовольством Стрижевский ненадолго лишился дара речи, мадам фон Тальберг, действительно, неплохо успела похозяйничать в его владениях. Тем временем, его собственный слуга тоже успел проснуться, однако предпочел ретироваться и не вмешиваться в ход событий. Ида проводила его ироническим взглядом. Сама же, тем временем, разложила на груди князя принесенную салфетку, взяла в руки тарелку с кашей, ложку, и с видом, не допускающим возражений, зачерпнула немного овсянки, чтобы отправить ее во все еще раскрытый от удивления рот князя Стрижевского. Этот маневр, видимо, окончательно вернул ему способность воспринимать происходящее вокруг критически, потому что в эту же минуту Глеб Георгиевич ловко уклонился от поднесенной ложки, спрашивая, что, собственно, она делает. - Как это – что?! Кормлю Вас кашей! – Ида чуть улыбнулась и весело посмотрела на мужчину. – Раз Магомет не идет к горе, однажды и гора может подойти к нему. Вы совсем ничего не ели на ужин. Я прекрасно понимаю, что в Вашем состоянии о еде и думать тошно, но от овсянки плохо Вам не будет. А морс – кислый, он прекрасно уничтожит остатки Вашего недомогания. Ну же! Князь! Несколько ложек – за Вашу матушку, за Государя императора, за… меня! Надо сказать, что баронесса не без удовольствия сейчас делала, то, что делала. Стрижевский всегда был так серьезен и непоколебим в своей уверенности, что крохотная толика несерьезности и даже двусмысленности в его жизни, с точки зрения Идалии Николаевны, ничуть не помешала бы… Далее произошло удивительное, Ида, кажется, удалось достигнуть искомого эффекта. Ибо Глеб Георгиевич вдруг включился в ее игру! Ну а как можно было расценить его слова о том, что есть он будет только из рук невесты или жены? Ложка на мгновение замерла в ее руках, а потом баронесса вновь блеснула глазами и улыбкой и проговорила: - Соглашусь, но только ради того, чтобы спасти Вашу жизнь! Давайте считать, что с этого самого момента и до прибытия в Неаполь – я Ваша… ну не жена, конечно… Невеста! – заметив торжество, мелькнувшее в его взоре, Ида усмехнулась и добавила, - но не очень-то обольщайтесь, князь. Наш договор в силе лишь до прибытия в порт. А теперь – ешьте кашу!
Глеб Стрижевский: - До нашего прибытия в порт Неаполя? - как бы уточнил Глеб, добавив к условию баронессы одно-единственное невинное слово. - Согласен! Давайте Вашу кашу. И словно послушный маленький мальчик, он раз пятнадцать скрепил их договор, "натягиваясь" на каждую ложку, которую баронесса подносила к его лицу. Излишне говорить, что каждая из них тут же просилась обратно, но договор есть договор, и Глеб сделал все от себя зависящее, чтобы его условия не были нарушены. Когда тарелка опустела, он с удовольствием запил овсянку клюквенным морсом, который действительно принес облегчение. Еще бы! Как только на желудок обрушился водопад этой кислятины, тот сразу же перестал мучить голову Глеба и полностью посвятил себя себе любимому. Попалась, птичка-невеличка! Теперь, чтобы стать свободной от данного мне слова, тебе надо попасть в порт Неаполя вместе со мной. Поверь, я сделаю все, чтобы ты там не оказалась, во всяком случае, одновременно со мной. Я лучше за борт выпрыгну, но не позволю тебе вернуть мне слово. Да это и не понадобится. Я внук и наследник одного из владельцев компании, которой принадлежит это судно, и мне не составит труда заставить капитана изменить курс. Скажем, пусть высадит нас на Сардинии до того, как идти в Неаполь. А там посмотрим... - Спасибо, мадам! - сказал Глеб, широко улыбнувшись. - Вы спасли мне не только жизнь, но и пролили целительный бальзам на мою душу. Как Вы посмотрите на то, чтобы скрепить наш договор первым поцелуем? Что касается меня, то я только "за"!
Идалия фон Тальберг: - Боюсь, что посмотрю на это, как на проявление нескромности с Вашей стороны, - строгие слова Идалии Николаевны слабо сочетались с лукавой улыбкой на ее лице. Глеб Георгиевич по-прежнему несколько шокировал ее своими прямолинейными и недвусмысленными проявлениями симпатии, но теперь, зная его лучше, баронесса научилась относиться к ним без первоначального удивления. Мало того, такая манера не скрывать своих намерений, касательно нее, даже начинала ей нравиться. Стрижевский был сложным для понимания человеком, однако в своих чувствах – забавно откровенен. И было в этом что-то, что трогало душу баронессы, проливаясь одновременно бальзамом, врачующим ее уязвленную в предыдущих попытках романтических отношений душу. - Впрочем, если так настаиваете, можете меня поцеловать, но только в щеку! – теперь она уже откровенно веселилась. И князь продолжал ей подыгрывать, изобразив притворную обиду и заявив, что дождется лучших времен. На том и порешили. Дожидались «лучших времен» Ида и Стрижевский, как полагается «помолвленным» людям, вместе. Проводили много времени в разговорах, обсуждали последние перед отъездом петербургские новости. Однако, приблизительно на пятый день путешествия, старые темы для разговоров окончились, а новых скучная корабельная бытность практически не подбрасывала. Ибо невозможно долго и всерьез обсуждать хорошо ли вахтенный надраил палубу или по десятому разу хвалить стряпню кока. Поэтому в конце первой недели плавания на борту «Глории», вернее, в душах ее пассажиров, плотно поселилась скука. А тут еще наступил почти полный штиль, парусник резко замедлил ход и к скуке присоединилась совершенно летняя жара – ибо шли уже почти у Босфора. Идалия Николаевна лениво прогуливалась по палубе под кружевным зонтиком, обозревая уже успевший надоесть однообразный морской пейзаж, когда вдруг услышала отчетливые звуки оружейных выстрелов. Сперва она решила, что ей мерещится. Но нет, пройдя еще несколько шагов, завернув за угол, Идалия Николаевна увидела князя Стрижевского с ружьем в руках. Он стоял спиной, без сюртука, лишь в белоснежной сорочке с закатанными до локтей рукавами, брюках и жилете. Ида до этого видела его только при полном параде, однако в таком, немного распущенном виде, Глеб Георгиевич понравился ей даже больше. Услышав ее шаги, князь обернулся. - И от кого же это Вы отстреливаетесь, сударь? – поинтересовалась у него Ида, подходя поближе.
Глеб Стрижевский: - Я, скорее, охочусь, мадам! – ответил Глеб чистейшую правду, но не стал уточнять на кого именно. Все последние дни он чувствовал себя превосходно, но это было единственное, чем он мог похвастаться. Планы князя, касательные охмурения Идалии, после той вынужденной помолвки не сдвинулись ни на йоту, и он пришел к выводу, что следует сменить тактику. Глеб уже давно заметил, что когда он оказывает баронессе знаки внимания, она воспринимает их как должное. Не пора ли проверить, как она поведет себя, если он начнет относиться к ней с холодцой? Захочет ли вернуть этого отбившегося барана в стадо своих поклонников? Пусть потрудится! - решил он. Сначала Глеб перестал ее развлекать. Когда они встречались, он старался больше молчать. Чтобы не скучать, баронессе самой приходилось выдумывать темы для бесед и самой их поддерживать. Глеб же ограничивался только короткими комментариями и ответами типа «Да» или «Нет». Потом он начал отводить от нее взгляд, делая вид, что горизонт ему более интересен, чем она. А когда баронесса начала скучать, Глеб решил нанести ей «сокрушительный удар» и в одно прекрасное утро вообще не выходить из каюты, дверь которой приказал Кондрату запереть изнутри, чтобы мадам на правах невесты вновь не нагрянула к нему с тарелкой каши. Для деятельной натуры князя этот день обещал стать одним из самых тяжелых в жизни. Думаете, легко просидеть в душной каюте несколько часов безвылазно? Ужасно! Уже через час злой и раздраженный Глеб лежал на койке, в сотый раз разглядывая опостылевшие ему переборки, пока не увидел ящик, в котором обычно перевозил оружие. В нем лежало новое ружье системы Лефоше, подаренное дедом полгода назад. За это время Глебу так и не удалось его опробовать. А не пострелять ли мне? – подумал он. – Во-первых, займусь настоящим мужским делом; во-вторых, проверю отдачу у нового ружья; в-третьих, предстану перед баронессой в выгодном свете; в-четвертых, может, подстрелю кого-нибудь. Короче говоря, убью сразу нескольких зайцев … и одну зайку! Первым делом Глеб отправил первого попавшегося матроса к боцману за пустыми бутылками. Он не сомневался, что этого добра на судне имеется в избытке. Затем, одевшись с нарочитой небрежностью, князь устроился с ружьем в руках на корме и отправил Кондрата узнать, не спит ли еще баронесса. Не будить же ее оружейными выстрелами! Слуга, обрадованный тем, что планы хозяина изменились, и ему теперь не придется вместе с ним весь день сидеть в каюте, обрадовался и убежал едва ли не вприпрыжку, а вернувшись, сообщил: - Встали уже, скоро выйдут. - Как только она здесь появится, начнешь подбрасывать в воздух бутылки, - приказал Глеб. Кондрат едва заметно кивнул. Глеб всегда мог на него положиться. Молочные братья почти всю жизнь прожили бок о бок и уже давно научились понимать друг друга без лишних слов. Когда баронесса вышла на палубу, в воздух полетела первая бутылка. Глеб прицелился и выстрелил. Однако! Отдача у «Лефоше» была неслабая. Чтобы привыкнуть к ней, надо было сделать не один десяток выстрелов. Еще бутылка! Выстрел, и осколки летят в море. А потом еще, и еще, и еще! - Она тебя заметила и идет в нашу сторону, - шепнул Кондрат. Глеб замер в красивой позе, чтобы дать баронессе возможность полюбоваться на него. Стоять вот так с ружьем наперевес он мог часами. Для бывалого охотника это одно из самых важных качеств. Ведь давно известно, что зверь пугается и бежит, когда видит не самого охотника, а его движение. Если стоять на месте, не шевелясь, против ветра, то зверь не заметит тебя даже с двух шагов. А если он будет смотреть в другую сторону, то можно даже протянуть руку и успеть дотронуться до него. Но под взглядом баронессы Глеб долго не выдержал и повернулся в ее сторону. Она была вся такая красивая и свежая, веселая и невинная, что было невозможно оторвать глаз и даже захотелось ее обнять. Еще чего! Обойдется! Но не буду возражать, если она сама упадет в мои объятия. - Не желаете присоединиться? Вы умеете стрелять?
Идалия фон Тальберг: - Увы, Глеб Георгиевич! – развела руками Ида. – В число навыков, которым меня учили в пансионе мадам д`Арси, стрельба из пистолетов и ружей не входила… Я же говорила Вам, что выросла в частном пансионе? – спросила она, радуясь тому, что, кажется, нашла еще одну тему для разговоров – их детские годы. Правда, воспоминания баронессы об этом очень хорошем, но все же, предназначенном для сирот, доме были не всегда радостными. Но, при желании, всегда можно отыскать в памяти какую-нибудь забавную историю. А Стрижевский, возможно, вспомнит что-то свое. Однако, ее попытку развить эту тему, князь как-то не оценил, промычав в ответ нечто неопределенное. Сам же, тем временем, продолжал методично стрелять по своим бутылкам, которые подбрасывал по его команде сидящий неподалеку Кондрат. Ида стояла рядом с князем и наблюдала за стрельбой. Ну и за стрелком, конечно. Надо сказать, что Стрижевский оказался очень метким – ни одна из пустых посудин, взлетающих в воздух, не ушла от его «возмездия». А еще – баронессе в принципе нравилось, как Глеб Георгиевич смотрится с оружием в руках. Некоторым мужчинам это определенно идет… Наконец, прискучив быть пассивной свидетельницей происходящего, Идалия Николаевна как-то нерешительно и, словно бы робея, вновь обратилась к нему: - Князь, скажите, а что, если бы мне, и правда, попробовать научиться стрелять? – она быстро взглянула на него и приготовилась уже извиняться за эту идею, ожидая отказа. – Нет-нет, если это сложно, то я, пожалуй, не стану отвлекать Вас… Но, против ожидания, Глеб Георгиевич вдруг очень легко согласился давать ей уроки. Решили начать прямо тотчас же. Ида понятия не имела, как нужно стоять, как держать ружье, к слову, оказавшееся ужасно тяжелым с непривычки. И это у нее никак не выходило правильно. В конце-концов, видимо, измаявшись объяснять на словах, князь Стрижевский просто стал за ее спиной и, как бы обнимая, сам вложил в руки оружие так, как было правильно. Подобная фамильярность была бы немыслима где-то в Петербурге, но здесь – ничего особенного. К тому же, Стрижевский был «жених» Ида. И что особенного в том, что возлюбленный обнял даму своего сердца, склонившись к ее плечу так низко, что его щека почти касается ее щеки? Ведь он просто пытается сделать так, чтобы их взгляды оказались на одной воображаемой линии выстрела, не так ли? Что касается самой Ида, то учиться стрелять таким вот, «усовершенствованным» способом, ей нравилось: не так тяжело держать «Лефоше», и вообще приятнее – ведь Стрижевский вновь уделяет ей все свое внимание. Наконец, когда она, – они, - как следует прицелились, затаивший дыхание рядом с ее ухом Глеб Георгиевич на секунду отвлекся, и приказал Кондрату бросать бутылку. После чего – нажал на курок. Или правильнее сказать, на пальчик Идалии Николаевны, лежащий на курке. Раздался выстрел, от которого очередная бутылка разлетелась в воздухе вдребезги, а вместе с ним – вскрик самой Ида. Но это было не торжествующее восклицание по поводу удачного попадания. Баронесса просто не смогла сдержаться и громко ахнула, когда, из-за сильной отдачи, приклад ружья очень больно ударил ее в плечо. Невольно она разжала руки и оружие с грохотом упало на палубу корабля, а саму Идалию Николаевну буквально отбросило на грудь к Стрижевскому.
Глеб Стрижевский: Идалия Николаевна была далеко не первой дамой в жизни Глеба, которую он соблазнял во время обучения стрельбе. Правда, раньше он использовал для этой цели пистолет, и его легкость по сравнению с ружьем оставляла полную свободу второй руке князя, которой он предпочитал обнимать даму. Но в случае с баронессой у ружья было преимущество – более сильная отдача после выстрела. Можно было не сомневаться, что очень скоро мадам фон Тальберг окажется в объятиях князя Стрижевского, причем, бросится туда сама. Он знаком велел Кондрату поставить бутылку на ограждение борта и уйти. Они с баронессой стояли, почти слившись в одно целое: ее спина около его груди; ее руки лежали поверх его рук, которые приняли на себя основную тяжесть ружья; его легкая утренняя небритость щекотала кожу ее щек, а ее искусно завитые локоны, обдуваемые легким морским бризом, отвечали ему тем же. Лицо баронессы было так близко, что при наличии времени и желания Глеб мог пересчитать ее ресницы - эти два пушистых веера, что скрывали от него глаза, в которых ему сейчас очень хотелось отразиться. Его дыхание касалось ее губ, а ласкающий шепот – маленького милого ушка: - Совмещаем мушку с целью… если надо, то делаем поправку на ветер… задерживаем дыхание и прислушиваемся к своему сердцу. Между его ударами плавно нажимаем на курок… Однако сердце Глеба в своей непосредственной близости от Идалии Николаевны колотилось так, что поймать эту краткую паузу не представлялось возможным. Пришлось нажимать на палец баронессы, лежащий на спусковом крючке, наугад. Попали они в цель или нет, Глеб так и не узнал.Сразу после выстрела баронесса вскрикнула и вся подалась в его сторону, отпустив ружье. Князь тоже не стал удерживать в руках эту бесполезную теперь железку и поспешил поймать ценный груз, пока тот не упал. Теперь их лица были не рядом, а напротив друг друга. Глеб потянулся к ее губам, уже по опыту зная, что поцелуй в этот момент – самый лучший способ успокоить даму. Возможно он получит пощечину за свою вольность, но разве такая мелочь может остановить пылкого влюбл… жениха? Глеб мельком взглянул в глаза баронессе … и остановился на полпути. В ее глазах плескался самый настоящий страх. Чего она так боится? Какой же я дурак! Все, что я делал в последнее время, было одной большой ошибкой! Мое якобы равнодушное поведение только оттолкнуло ее. Нет, здесь надо действовать иначе. Нужен только романтический подход. - Простите, мадам! – произнес Глеб с самым настоящим раскаянием в голосе. Не дожидаясь разрешения баронессы, он поднял ее на руки и понес в каюту. – Я должен был учесть, что отдача может напугать Вас. Разрешите мне помочь Вам добраться до каюты и осмотреть Ваше плечо. Я не врач, но несколько лет назад в Оксфорде я прослушал курс лекций по медицине. Просто так… Для эрудиции. Но думаю, что справлюсь.
Идалия фон Тальберг: Боль от удара в плечо, а так же то, как неожиданно она оказалась в объятиях князя под действием того, что сам он назвал "отдачей", обескуражили Ида, поэтому она ненадолго утратила способность размышлять здраво и сопротивляться воле этого мужчины. Чем он и не преминул немедленно воспользоваться, легко подхватывая ее на руки, и на глазах у всех - впрочем, попался ли кто-либо на их пути, баронесса потом так и не вспомнила, - унес с залитой солнечным светом палубы в каюту. Глаша, вероятно, пользовалась моментом свободы от обязанностей и проводила его по собственному усмотрению. Поэтому в каюте они оказались наедине. Глеб Георгиевич усадил баронессу на койку, а сам устроился на корточках перед ней, вопросительно поглядывая на мадам фон Тальберг. Не сразу, но догадавшись, чего он от нее ждет, Идалия Николаевна пошевелила плечом, поморщилась от боли и потерла его другой рукой. - Больно! - посетовала она жалобно. - Однако, думаю, что кости целы, иначе я бы, верно, и руки поднять теперь не смогла? Но синяк, наверное, будет грандиозный. Ах, князь, я же говорила, что стрелок из меня никакой. Вот, что прикажете теперь носить, чтобы не пугать своим видом людей? Ну посмотрите! - с этими словами Идалия Николаевна слегка приспустила с правого плеча верхний край декольте утреннего платья, более закрытого, чем вечерние туалеты баронессы, а потому пока скрывающему масштабы постигшего мадам фон Тальберг "бедствия". В месте удара, в самом деле, уже начал предательски багроветь внушительный кровоподтек.
Глеб Стрижевский: Когда баронесса приспустила вырез своего платья, слова утешения, которые вертелись на языке у Глеба, застряли у него в горле. Нет, ему доводилось видеть плечи Идалии Николаевны различной степени обнаженности в зависимости от того, какое платье было на ней надето, но ни разу она не позволяла себе поправлять в его присутствии свой туалет. Оказалось, что это довольно захватывающее и волнующее зрелище. Тем временем язык князя упорно отказывался повиноваться мозгу, потому что последний был занят недостойными мыслями. Он сидел на корточках перед баронессой… Их разделяла всего лишь пара-тройка дюймов… Не в силах произнести слова утешения, Глеб склонился над плечом женщины и подул на него один раз. Потом еще … Когда Глеб снова перевел взгляд на лицо баронессы, ожидая увидеть на нем гнев, оказалось, что женщина скорее удивлена, чем рассержена. Прочистив горло, он все таки выдавил из себя: - Нет, не подумайте, что меня этому научили в Оксфорде. Моя кормилица всегда так делала, когда я, еще будучи ребенком, падал и набивал синяки. И еще она добавляла при этом: «У лисы боли, у волка боли, а у Глебушки заживи». Чему Вы так удивляетесь? Я тоже был маленьким… И чтобы вернуться в образ серьезного человека, Глеб добавил: - Идалия Николаевна! Я считаю, что этот синяк Вас совсем не портит, а наоборот, подчеркивает Вашу красоту и уникальность. Думаю, что в мире сыщется очень мало женщин - обладательниц такой нежной кожи. И не волнуйтесь насчет того, что Ваш синяк могут увидеть. Капитан сказал мне, что по его расчетам завтра днем корабль бросит якорь в Константинополе. Так как Турция – страна мусульманская, то для прогулки по городу Вам придется закутаться с головы до ног и спрятать все свои достоинства, включая это вновь приобретенное «украшение». А к тому времени, когда мы прибудем в Неаполь, все уже заживет. И еще… Завтра рано утром «Глория» войдет в Босфор. Я считаю, что этот момент нельзя пропустить. Как Вы посмотрите на то, что мы с Вами устроим ночной пикник на спардеке? В темноте Ваше «украшение» будет незаметно. Сначала мы полюбуемся звездным небом, я расскажу Вам о созвездиях, а когда рассветет, мы посмотрим на береговую линию и турецкие маяки. Это будет увлекательное зрелище. Соглашайтесь!
Идалия фон Тальберг: Из всех возможных вариантов реакции на происходящее, Глеб Георгиевич выбрал, кажется, самый неожиданный для Ида – и уж точно, самый неординарный. Когда он вдруг резко склонился к обнажившемуся плечу баронессы, она, грешным делом, даже решила, что он хочет поцеловать ее злосчастный синяк. И даже уже успела в панике подумать, как же ей на это отреагировать? Дать наглецу пощечину? А может – не делать этого? Однако, избавив своим искренним и каким-то даже непосредственно-милым поступком Идалию Николаевну от одних волнений, князь немедленно «одарил» ее другими. Оказывается, он человек! Смущенное, сделанное как бы нехотя признание, мимолетное воспоминание о детстве, связанное с ним, сделали для того, чтобы Ида перестала считать Стрижевского каменным изваянием в человеческом обличье, а увидела в нем человека, молодого и привлекательного мужчину, гораздо больше, чем все ухищрения на этом поприще, предпринятые самим Стрижевским до того. Услышав присказку про лису и волка, Идалия Николаевна приподняла удивленно брови и рассмеялась: - Надо же, князь! Не поверите, но моя собственная бабушка утешала меня в детстве ровно таким же образом в подобных случаях. И лучшего лекарства просто не существовало. Спасибо Вам, мне, правда, уже легче, - с этими словами Ида вдруг, сама не зная, зачем, нежно коснулась волос Стрижевского, поправляя прядь, выбившуюся, покуда он нес ее сюда, из строгого строя его идеального пробора. А сам Глеб Георгиевич, тем временем, словно почувствовав воодушевление, уже развивал свой успех, предлагая баронессе… свидание? Ну, а как еще назвать такую вот «прогулку при звездах»? Собственно, а почему бы и нет?... - Почему бы и нет, князь? – повторила она вслух свою мысль, весело блеснув глазами. – Вы ведь мой «жених», не так ли? Значит, нам положено проводить вместе время. Я согласна, но только при одном условии – больше ни-ка-ких ружей и стрельбы из них!
Глеб Стрижевский: - Как это «никаких ружей»? – рассмеялся Глеб. – Как никакой «стрельбы из них»? А я то собирался устроить фейерверк в случае Вашего согласия. Ну, да ладно! Слово дамы – закон. Клянусь, что на нашем пикнике стрелять будут только бутылки с шампанским. Все! Убегаю готовить торжественную встречу. Как только стемнеет, жду Вас на спардеке. Глеб снова без разрешения схватил руку Идалии Николаевны и коснулся ее губами. Затем, не давая ей опомниться, поцеловал в румяную свежую щечку, легко вскочил на ноги и покинул каюту. День обещал быть хлопотным, вечер томным, а ночь… Не будем забегать вперед. Корабельному коку в тот день пришлось потрудиться, и к вечеру его стараниями на корабельной надстройке был сервирован великолепный стол. Погода была благосклонна к путешественникам. К вечеру подул долгожданный ветер, о котором капитан предупреждал Глеба еще днем, и судно стало двигаться быстрее. На горизонте до самого солнца, медленно гасящего свой факел в море, не наблюдалось ни единого облачка. Вечерняя прохлада вступала в свои права, вытесняя из застоявшегося в штиле морского воздуха жару и дневную духоту. Глеб, облаченный в легкий летний костюм светло-серого цвета, стоял около борта и с нетерпением поджидал свою гостью. В последних солнечных лучах Кондрат притащил из корабельного ледника пару бутылок шампанского, ворча себе под нос, что их будет мало. - Глеб Егорыч! – посмеивался этот наглец. - Добавь еще три штуки, и к утру дамочка вся будет в твоем распоряжении. Безответная и безотказная. - Завтра, как только бросим якорь в Константинополе, придешь к трапу со своими вещами, - приказал Глеб. - Зачем с вещами-то? – удивился Кондрат. - Продам тебя на турецком рынке. С вещами ты дороже будешь стоить, - в голосе князя не было даже намека на шутку. – Сколько раз тебе говорить, чтобы ты держал свои комментарии при себе? Поставь бутылки, и ступай в каюту. И чтобы я тебя не видел и не слышал. После ссоры с Кондратом Глебу стало немного не по себе. Чего греха таить, в его голове мелькала мысль напоить Идалию Николаевну и воспользоваться ее беспомощным состоянием, но он отмел ее сразу же, как недостойную. Глеб не собирался становиться для нее соблазнителем на час. Ему нужна была вся ее любовь. Чтобы она вставала по утрам с мыслями о нем, а по вечерам засыпала, шепча его имя в надежде, что он услышит и придет. Только так и не иначе.
Идалия фон Тальберг: Вопреки первоначальным ожиданиям, синяк на плече Идалии Николаевны оказался, так сказать, в полном своем развитии, не настолько и ужасен. Возможно, помогли Глашины усилия по «минимизации ущерба» – в течение нескольких часов она прикладывала к ушибленному месту то лед, то медные монеты, чем, признаться, изрядно утомила баронессу. А может быть – подействовали магические заклинания Глеба Георгиевича, Ида улыбалась всякий раз, когда вспоминала, как он сосредоточенно «колдовал» над ее плечом. Так или иначе, к вечеру синяк вполне себе поддался маскировке при помощи толстого слоя рисовой пудры, которую Глаша нанесла на него так искусно и аккуратно, что, если не присматриваться особенно, то ничего и не увидишь. Впрочем, на невнимание к своей персоне Идалии Николаевне рассчитывать не приходилось. И это стало очевидно сразу же, едва она медленно поднялась по лестнице на спардек, где уже ожидал ее князь. Он стоял к ней спиной, вероятно, любуясь закатом, но сразу же обернулся, как только услышал ее шаги. - Какое красное солнце сегодня, - Ида кивнула в сторону линии горизонта, делая вид, что не обратила внимание на восхищение, мелькнувшее в его глазах, впрочем, лишь мимолетно, прежде, чем они вновь приняли обычное выражение светской любезности. – Вы знаете, что это означает, князь? То, что завтра будет ветреный день. Ну и пусть, хотя бы не такая ужасная жара, как сегодня. Она подошла ближе и стала рядом с ним, размышляя, о чем бы еще поговорить, но тут заметила, что Стрижевский искоса поглядывает на ее плечо, прикрытое газовым палантином, но спросить не решается. Это показалось ей забавным. - Вы пытаетесь рассмотреть мою боевую рану, князь? - усмехнулась она с добродушной иронией. – Но отчего не спросите? Только не говорите, что стесняетесь! Я ни за что не поверю, Вы вовсе не производите впечатления робкого мужчины.
Глеб Стрижевский: - Вы хотите сказать, что я смел и храбр? – рассмеялся Глеб в ответ. – Вы расточаете мне комплименты? Идалия Николаевна! Позвольте! Но это, кажется, моя обязанность! Впрочем, о чем это я? Вы так великолепно выглядите, что обязанность говорить Вам комплименты превращается в привилегию, которую я никому не уступлю. Глеб склонился над рукой дамы, а потом подвел ее к столу. Что делать и о чем говорить дальше он не знал. Волею судьбы так вышло, что ему еще не приходилось оставаться с глазу на глаз с прекрасной дамой за столом. Ухаживая за Тессой, он сам строго следил за тем, чтобы не скомпрометировать ее, и не позволял себе оставаться с нею наедине. В истории с Наташей и подумать было нельзя пригласить ее на ужин без мужа. И этим вечером Глеб понял, что куда проще развлекать даму в постели, чем за столом. Он поспешил разлить шампанское, уже по опыту зная, как быстро этот напиток облегчает общение. Капитан предлагал ему одного из матросов вместо стюарда, но Глеб отказался. Лишние глаза и уши были ему без надобности. Так блюдо за блюдом, бокал за бокалом, и они с Идалией заметно расслабились. Глеб вспомнил, как она давеча рассказывала ему о своем детстве, и решил вернуться к этой теме. Посмотрев на небо, он поведал ей о том, как в детстве любил ездить с крестьянскими детьми в ночное пасти лошадей, когда он часами валялся в стогу сена и любовался на звезды. Кстати, звезды – еще одна неплохая тема для разговора. - Потом я проштудировал все книги об астрономии, которые были в библиотеке деда. Правда, мало, что понял, но легенды о возникновении созвездий показались мне интересными. Например, Орион… Для того, чтобы получше рассмотреть это созвездие, Глеб предложил Идалии перейти с кормы на нос и встать позади бушприта. На середине пути он заметил, что их обоих немного покачивает. Надо полагать, что вину за это следует возложить не только на море, но и на бутылку шампанского, которую мы опустошили. Глеб заставил Идалию Николаевну взять себя под руку, и они продолжили путь. Как же ему было хорошо сейчас! Вдруг захотелось забыть раз и навсегда все его хитроумные планы и выбросить из головы тщательно продуманные ходы. Он почувствовал необходимость просто жить, быть счастливым и наслаждаться этим. Открывшаяся им с носовой палубы картина могла заворожить кого угодно, даже такого сухаря, как Глеб. Корабль ловил всеми своими парусами легкий попутный ветер и быстро продвигался вперед. Звездное небо отражалось в спокойных водах Черного моря, и казалось, что звезды светят отовсюду. Сверху и снизу, справа и слева. - Вот он, Орион, - сказал Глеб. – Одно из самых ярких созвездий Северного полушария. Загадочный ночной охотник с натянутым луком в руках и алмазным мечом на поясе. О нем существет столько легенд, сказаний и мифов, что их можно издавать отдельной книгой. Идалия внимательно слушала его, улыбалась и изредка задавала вопросы, на которые тут же получала ответы. От ее лица, обращенного к звездам и освещенного светом Луны, невозможно было оторвать глаз. Будучи не в силах больше сдерживаться, Глеб наклонился и поцеловал ее в губы. Мягко. Нежно.
Идалия фон Тальберг: После заката небо над их головами с поистине южной быстротой стало терять свои краски, отпуская уходящий теплый весенний день вслед за светилом – на запад. А навстречу «Глории», направляющейся противоположным курсом, уже спешили синие сумерки, которые вскоре и накрыли палубу корабля, вместе с находящимися там путешественниками своим нежным покрывалом. И Ида, не меньше пушкинского героя любившая этот пресловутый краткий период дня «entre chien et loup», сполна наслаждалась им и всем происходящим вокруг, пила шампанское, любовалась морским пейзажем, изредка поглядывая на Глеба Георгиевича, который, против обычного, нынче вечером разговаривал гораздо больше, чем она. Его рассказы о деревенском вольном отрочестве не могли не увлечь коренную петербурженку, проведшую все свое детство в городе. Ей казалось удивительным, что его, маленького мальчика, мать так легко отпускала одного гулять на всю ночь. Когда же Ида поделилась этими мыслями с князем, тот возразил, что она говорит так лишь оттого, что сама никогда не знала воли и покоя жизни в родовом имении, где совершенно нечего бояться, и ничто не угрожает безопасности ребенка, ну разве что, упадешь и набьешь шишку, или коленку собьешь. Да только на тот случай есть эффективное средство, которое Идалия Николаевна уже успела испытать сегодня на себе, добавил Стрижевский, тонко улыбнувшись. Тем временем, окончательно стемнело. Князь зажег свечи на столе. И, вместе с огнями факелов, которыми вечерами освещалась палуба корабля, такая иллюминация смотрелась почти волшебно. Впрочем, на спардеке, где они были одни, свет факелов ощущался слабо, поэтому хорошо были видны крупные и многочисленные южные звезды. И Ида не смогла отказаться от небольшого урока астрономии, предложенного Глебом Георгиевичем. Поэтому беспрекословно последовала за ним к носовой части «Глории», не без удивления ощущая в коленях известную слабость. Неужели шампанское? Но разве много его она выпила? Когда оказались на месте, и Ида подняла глаза к небу, слушая рассказ князя о созвездии Орион, в какой-то момент случилось странное. Корабль словно бы качнуло, а может, это коварное шампанское – но баронесса вдруг слегка пошатнулась и оказалась в объятиях мужчины. Последовала секундная пауза для осознания произошедшего, а потом Глеб Георгиевич склонился к Ида и поцеловал ее в губы. Очень нежно и в то же время настойчиво, как только можно это сочетать, скажите на милость? И сколько это длилось? Наверное, не очень долго, но Ида показалось наоборот. И еще – ей понравилось это… - Ах! – только и смогла проговорить баронесса, когда уста их разомкнулись. Она слегка дернулась в его объятиях, Глеб не стал ее удерживать, отпустил. Ида отступила к борту корабля и, упираясь в его край ладонями, вновь посмотрела на звезды, которые бесстыдно подглядывали за происходящим со своих высот, хитро подмигивая друг другу. - Я, верно, выпила шампанского сверх меры, поэтому нетвердо стою на ногах, а Вы воспользовались этим… Грех вам! – добавила она тихо, но в голосе совсем не было осуждения, а в уголках губ пряталась тщательно сдерживаемая улыбка, то и дело норовившая явить себя миру, хотя бы в блестящих глазах мадам фон Тальберг.
Глеб Стрижевский: Глеб понял, что натворил, только после того, как Идалия высвободилась из его рук. Сейчас она оттолкнет меня, скажет, что любит Арсеньева, отчитает за вольность, убежит и скроется в своей каюте, и я потеряю ее навсегда… Однако прошло несколько секунд, но ничего такого не происходило. Мало того, Идалия Николаевна поступила довольно мудро и сама придумала оправдание его поступку. Глеб стоял и смотрел на нее удивленный и ошеломленный. Нет, не ее реакцией на поцелуй, а своей… Оказывается совсем несложно быть нежным с женщиной, которую ненавидишь. И мне … мне недостаточно одного поцелуя! Проклятье! Я хочу ее… Очень быстро удивление сменилось гневом на свою слабость и предательство собственного тела. Опасаясь, что может не сдержаться и предстать перед Идалией не с самой хорошей стороны, Глеб предложил ей проводить ее до двери каюты. В ответ она кивнула, но теперь уже не стала брать князя под руку и предпочла перемещаться по кораблю без посторонней помощи. Глеб уже и сам понял, что так будет лучше для обоих. Первоначально он планировал, что они до рассвета будут бок о бок стоять на носу корабля и ждать, когда впереди покажется турецкий берег, но теперь об этом и речи не могло быть. Скажи спасибо, что она тебе пощечин не надавала, - ругал он себя, пока они, боясь прикоснуться или взглянуть друг на друга, молча шли к ее каюте. - Идалия Николаевна! Так Вы составите мне компанию завтра во время прогулки по Константинополю? – неуверенно спросил Глеб, когда она после дежурного прощания уже была готова закрыть дверь перед его носом. Женщина замерла на мгновенье, посмотрела на него и согласилась. Глеб мог поклясться, что в ее последнем взгляде мелькнули веселые искорки. У него отлегло от сердца. Значит, она не обижена, и его положение не так уж безнадежно. Еще один стакан терпения, пару рюмок удачи, бутылка настойчивости, и эта крепость выбросит белый флаг. Идти в свою каюту Глебу не хотелось, и он решил вернуться к бушприту. Там он простоял около часа, подставив лицо встречному потоку воздуха, и дождался, когда пузырьки шампанского окончательно выветрятся из его головы. Трезвый, незатуманенный алкоголем мозг был нужен Глебу сейчас, как никогда, чтобы проанализировать свое поведение и ответить на вопрос: О чем я думал, когда полез целовать ее? Но ничего не получилось. Честно признаваться себе в том, что Идалия Николаевна поселилась в его сердце, Глеб не пожелал. Еще чего! Не дождется! Это все шампанское виновато! И еще весна. Да, именно весна. Я любил, люблю и всегда буду любить одну только Тессу. Прости меня, моя родная, за эту маленькую измену! Это и раньше со мною случалось, но ты же знаешь, что рано или поздно я все равно вернусь к тебе. Прошептав эти слова звездам, которые сейчас так же светили и Тессе, Глеб вернулся к себе и завалился спать. Когда он проснулся, то первым делом спросил Кондрата, где находится корабль. - Уже вошли в бухту Золотой Рог, - отчитался тот. – Боцман мне шепнул, что скоро бросим якорь. - Хорошо. Приготовь мне все для умывания и костюм песочного цвета. Хочу прогуляться по городу.
Идалия фон Тальберг: Нет, она ничуть не сердилась на Глеба - может быть, ничего страшного, если она будет называть его теперь просто по-имени хотя бы мысленно? Кстати, вообще весьма необычно, что ей захотелось это делать – называть его без отчества. Ведь Ида всегда довольно сложно сближалась с людьми и сокращала с ними дистанцию до перехода на «ты». Даже с друзьями и родственниками, пожалуй, одни лишь Варя, да Александрин Горчакова… Даже с Анной Крестовской она никогда не переступила эту границу. Даже с Дмитрием Васильевичем… Внезапно баронесса поймала себя на мысли, что последние дни почти не вспоминала о нем. То есть, конечно, в сравнении с тем, что происходило первые месяцы их разлуки. И воспоминания эти уже не так ранят сердце, как тогда. То ли оно, наконец, стало восстанавливать свою защитную оболочку, то ли это признак того, что скоро она станет опять свободна. Впрочем, душевная организация Ида была такова, что наслаждаться этой свободой она особенно не умела, а потому, не сказать, чтобы это открытие принесло ей невероятную радость. Однако думать о грустном после такого замечательного вечера вовсе не хотелось. И, с некоторым волевым усилием, но вытеснив мысли об Арсеньеве на периферию сознания, она стала перебирать в памяти уже совсем иные, свежие и куда как более приятные моменты жизни. Сегодняшние разговоры с Глебом, его улыбку, неловкость, когда он вдруг поцеловал ее… Почему это так его обескуражило? Казалось бы, это ей следует смущаться, вспоминая произошедшее, но Ида не чувствовала ничего подобного, лежа в своей каюте, вновь и вновь прокручивая в памяти эти воспоминания и улыбаясь. «У него нежные губы… А я - ужасная бесстыдница!» - такой была последняя мысль баронессы, прежде, чем сон захватил ее в свой плен… На следующее утро Ида проснулась, когда их корабль уже входил в порт Константинополя. Однако времени до того момента, как он бросит якоря, оставалось еще предостаточно. Поэтому и у Идалии Николаевны было достаточно возможностей, чтобы достойно подготовиться ко встрече с городом, где столь переплетены две традиции, христианская и исламская, а также – с Глебом Стрижевским. Обладая достаточно яркой внешностью, обычно в одежде Ида выбирала оттенки приглушенные, лишь изредка позволяя себе что-то броское, вроде пресловутого алого платья на балу у Бежецкого. Однако здесь, на Востоке, баронессе показалось уместным выбрать для дневного выхода легкое шелковое платье теплого золотистого цвета, прекрасно оттеняющего ярко-зеленые глаза и темные кудри Ида. Сшито оно было давно, но в Петербурге баронесса не нашла возможным «вывести его в свет», считая слишком кричащим для дня, но недостаточно роскошным для вечера. На голове красовалась соломенная шляпка, дополненная кокетливой вуалеткой, чем Идалия Николаевна решила отдать долг своему нахождению в мусульманской стране, где, по рассказам, дамы лиц почти не открывают. Кажется, ее появление на палубе произвело должный эффект: Глеб посмотрел на нее и на мгновение замер, впрочем, быстро опомнился, улыбнулся, они прошли к трапу и скоро уже он нанял для них открытый экипаж, чтобы баронесса могла как следует осмотреться по сторонам. А посмотреть было на что! Константинополь показался взгляду, утомленному, сперва долгой русской зимой, а потом однообразным морским пейзажем, пиршеством красок. Все было необычно: запахи, цвета, турецкая речь… Ида вновь почувствовала себя маленькой девочкой, которую отец однажды взял с собой на масленичную ярмарку. Всего раз это было, поэтому и запомнилось. Но даже все это померкло, когда Ида и Глеб оказались на базаре. Вот, где было разнообразие! Проходя между рядами, где шла бойкая торговля всем, что только можно было продать, Ида то и дело задерживалась возле какой-нибудь лавчонки, где торговец немедленно начинал вовсю расхваливать свой товар на всех известных ему европейских языках, суля немыслимые скидки. Ее немного пугала такая настойчивость, поэтому Идалия Николаевна невольно старалась держаться поближе к Глебу. Почувствовав это, в какой-то момент он взял ее за руку – как берут маленького ребенка, успокаивающе, и так они шли дальше, пока, наконец, Ида не замерла возле лавчонки с фарфором, вернее, перед изящной, бог весть, откуда, попавшей в столицу Османской империи, японской статуэтки – гейши, исполняющей танец с веерами.
Глеб Стрижевский: Глебу уже давно был интересен Константинополь – город, из которого в Россию пришла православная вера и который впоследствии по капризу истории стал одним из центров мусульманского вероисповедания. Он давно мечтал побывать здесь, даже несмотря на то, что считал себя атеистом. Слишком много исторических событий пережили камни этого города. Слишком много пота и крови они впитали в себя. Однако прокатившись по этим незнакомым улицам и полюбовавшись красотами, Глеб пришел к выводу, что Константинополь запомнится ему ни его архитектурой, ни бурной историей, ни пестротой красок, но завистливыми взглядами местных мужчин, которые он постоянно ловил на себе из-за присутствия рядом с ним Идалии Николаевны. Сначала его это забавляло и даже пораспирало от гордости, но очень скоро начало раздражать. Ему казалось, что взгляды на Идалию с каждой минутой становились все похотливее и похотливее, и когда она захотела взглянуть на восточный базар, Глеб согласился в тайной надежде, что купит там для нее паранджу и чачван. Здесь он не отказал себе в удовольствии нарисовать в своем воображении картину того, как наденет ЭТО на баронессу, и улыбнулся своим мыслям. Нет, это не ревность, - уговаривал он себя. – Просто меня возмущают местные нравы. Лица своих женщин турки никому не показывают и прячут их под эти жуткие покрывала из конского волоса, а сами не прочь поглазеть на … мою женщину. Да, именно мою! Мы же все таки помолвлены. На базаре им пришлось выйти из экипажа, и стало только хуже. Глебу пришлось взять баронессу за руку, потому что теперь каждый мужчина, начиная от богатого покупателя и заканчивая последним чистильщиком обуви, не только ел ее взглядом, но так и норовил как бы нечаянно прикоснуться. Пока Идалия рассматривала товары, Глеб крутил головой во все стороны и грозным взглядом пресек несколько наглых попыток. Между тем баронесса привела его к лавке, где продавались разнообразные фарфоровые статуэтки. Женщина замерла перед витриной и стала внимательно разглядывать фигурку очень тонкой работы. Глеб заметил это краем глаза, но тут же сосредоточил свое внимание на продавце. Тот, увидев потенциальных покупателей, подскочил к ним и принялся нахваливать свой товар, широко размахивая руками, и каждый новый взмах его нахальных передних конечностей был все ближе и ближе к Идалии. Следующей в ряду была зеркальная лавка. Глеб скользнул по взглядом по ее товару … и замер. В огромном венецианском зеркале он увидел отражение человека, одетого в восточное платье, который неподалеку от них торговался с продавцом какой-то рухляди. Его лица не было видно, так как он стоял спиной к путешественникам, но фигура, посадка головы, цвет волос и немалый рост, которым незнакомец выделялся в толпе, делали его похожим на Арсеньева. В отличие от Идалии, для которой исчезновение этого человека осталось тайной за семью печатями, Глебу было кое что известно о причинах, заставивших Дмитрия Васильевича столь поспешно бросить тогда своих гостей. И князь совершенно не удивился бы, встретив Арсеньева в Константинополе лицом к лицу, потому что по делам прежней службы знал, что тот сейчас готовит подписание нового мирного договора между Россией и Турцией, согласно которому турки должны закрыть свои проливы для всех кораблей, кроме российских. Дело это очень тонкое, и чиновники предпочитают держать все приготовления в строжайшей тайне. Он или не он? – думал Глеб, вцепившись взглядом в незнакомца. – Похож! Очень похож! Обернись этот человек в их сторону, все вопросы и сомнения, роившиеся в голове князя, разрешились бы мгновенно. Но что ждет Глеба, если тот действительно окажется Арсеньевым? Он непременно увидит Идалию (разве можно ее не заметить?) и окликнет. И тогда наступит конец света! Второй раз Глебу уже не удастся отбить баронессу у этого человека. Не оборачивайся, не оборачивайся, - мысленно произносил он эти слова, как молитву. – Я не отдам ее тебе! Незнакомец, увлеченный процессом торговли с продавцом, и не собирался оборачиваться, но Глеб, взволнованный и потрясенный неожиданной встречей не замечал этого. Да и дело было не только в Арсеньеве. Идалия ведь тоже могла в любой момент увидеть эту высокую фигуру. Даже если произойдет ошибка, и этот человек окажется кем-то другим, ее мимолетная надежда на то, что этот именно он, напомнит ей об их любви и отбросит Глеба в его происках далеко назад. - Идалия Николаевна! Умоляю, опустите вуаль, - шепнул он довольно требовательно и, не дожидаясь, когда женщина внемлет его настойчивой просьбе, собственноручно спустил легкую золотистую ткань на ее лицо. – Я опасаюсь, как бы Вас не украли и не увезли в чей-нибудь гарем. Теперь, даже заметив, Арсеньев ее не узнает. Увидит и подумает, что эта дама похожа на нее. А мне решительно все равно, что он там подумает. Главное, чтобы он держался на расстоянии. Теперь надо сделать так, чтобы она его не заметила. - Красивая статуэтка! – сказал Глеб. – Маленькая, но такая выразительная. Я с удовольствием преподнес бы ее Вам в подарок. Но я плохо разбираюсь в фарфоре, и мне не хочется, чтобы мой подарок оказался ерундой. Не фальшивка ли это? Нет ли в ней трещин? Идалия Николаевна! Осмотрите ее внимательнее, пожалуйста. Давайте я подержу Ваш зонтик от солнца. И приняв из ее рук белый зонт, князь встал так, чтобы его купол закрыл от ее взора как самого незнакомца, так и его отражение в зеркале. Статуэтка действительно была очаровательная, и Глеб, не торгуясь, купил ее. - А теперь я с удовольствием угостил бы Вас восточными сладостями, - сказал он с улыбкой. – Но только давайте отыщем более чистое место, где их можно купить. Нет, нет! Зонтик я Вам не отдам. Вы понесете статуэтку, а я, так уж и быть, буду закрывать Вас от солнца.
Идалия фон Тальберг: - Что? Почему? - Ида, оторвалась от разглядывания фарфоровой фигурки и удивленно взглянула в лицо Глебу. - Ах, это! - рассмеялась она, когда князь поведал ей свои опасения насчет возможности похищения в гарем. - Боюсь, что по их меркам я уже старовата, чтобы представлять интерес для местных правителей в качестве наложницы. Читала, что здесь и замуж девочек отдают едва не детьми, в тринадцать-четырнадцать лет! А мне еще казалось, что это я поторопилась обвенчаться с бароном фон Тальбергом шестнадцати лет отроду! - воскликнула Идалия Николаевна и замолчала, заметив как по лицу Стрижевского пробежало какое-то облачко. Возможно, ему не нравится, что она так вдруг разоткровенничалась? Впрочем, действительно, ни к месту и не ко времени. - Конечно, Глеб Георгиевич, если Вы настаиваете... - она отколола булавку, фиксирующую вуаль в приподнятом состоянии, и прозрачная золотистая ткань опустилась на ее лицо. Молодая женщина повернулась к нему и кокетливо улыбнулась сквозь нее Стрижевскому. - Вот так хорошо, мой... повелитель? Это была, разумеется, шутка, князь улыбнулся в ответ на нее, однако Ида отчего-то показалось, что она приятно польстила самолюбию этого мужчины. "Что же, видно, всякий из адамовых сыновей втайне мечтает повелевать нами", - подумала она, возвращаясь взглядом к статуэтке гейши. - Боюсь, что я и сама не великий знаток, - откликнулась Ида через пару секунд на его вопрос о том, насколько она уверена в том, что фигурка действительно родом из Японии. - Но она нравится мне. Скажите, разве всегда мы любим вещи только за их ценность и подлинность? - вопрос был риторический, поэтому Глеб не стал отвечать на него развернуто, ограничившись лишь согласным кивком. - Должна Вам признаться, князь, в своей маленькой слабости: я очень люблю вот такие безделушки, ничего не могу с собой поделать, какой бы глупостью это не выглядело со стороны. Поэтому куплю ее, даже, если она не имеет никакого отношения к Японии и сделана в мастерской за углом, - она решительно полезла в сумочку за деньгами, однако князь Стрижевский, видимо, впечатленный такой пламенной речью, с улыбкой взмолился не делать этого и тотчас же преподнес столь желаемый предмет искусства баронессе в подарок, купив его для нее, и даже не торгуясь при этом, чем поверг в ступор уже самого продавца. После того, как их покупку тщательнейшим образом упаковали, Идалия Николаевна была бы не прочь еще ненадолго задержаться тут, рассмотреть все, как следует, вдруг, попадется что-то еще? Но, вновь взглянув на своего спутника, она заметила, что Стрижевский словно бы напряжен, хоть и стремится это от нее скрыть. Ида прекрасно знала о том, что на самом деле мужчины не выносят все эти походы по магазинам, с длительным перебиранием всех имеющихся там новинок. А потому, решив про себя, что причина перемены настроения Глеба заключается именно в этом, без лишних слов согласилась на его следующее предложение - отведать восточных сладостей. Тем более, что подкрепиться не помешало бы - утром, задержавшись со сборами, Идалия Николаевна толком не позавтракала и теперь, когда время приближалось уже к обеденному, немало об этом, признаться, жалела. Выбравшись с территории базара, они вновь взяли экипаж и через некоторое время уже были в той части Константинополя, что гораздо менее напоминала восточный город. Вокруг было множество мелких кофеен и каких-то местных кабаков, хозяева которых активно зазывали к себе в гости респектабельную пару европейцев, рассчитывая на хороший доход от таких посетителей. Наконец, Глеб Георгиевич выбрал для них достойное, с его точки зрения, заведение - Ида было, в общем-то, все равно, и они вошли внутрь.
Глеб Стрижевский: Упоминание имени Ивана фон Тальберга вернуло Глеба с небес на грешную землю. Еще суток не прошло с того момента, как он почувствовал радость и наслаждение от обычного общения с этой женщиной, и вот настал момент, когда ему напомнили, что в их отношениях не все так просто. Одно мгновение, и все мысли в голове князя из романтических превратились в саркастические. Надо же! Мы полгода, как знакомы, и почти неделя, как помолвлены, а баронесса только сейчас наконец-то соизволила вспомнить о бывшем муже. Впрочем, о чем это я? Зачем вспоминать о человеке, который погиб от руки твоего любовника? Так ведь и до угрызений совести недалеко… Перед тем, как сесть в экипаж, Глеб обернулся, чтобы еще раз посмотреть на того загадочного незнакомца и, не увидев его, вздохнул с облегчением. Все, что делается, делается к лучшему. Теперь мне не придется раскаиваться от мысли, что я не позволил ей и Арсеньеву встретиться. Кто знает, может быть, я ему только что жизнь спас. Ну, встретились бы он, поженились бы, надоел бы он ей также быстро, как Ванька. И что дальше? Эта «черная вдова» уже один раз избавилась от законного супруга чужими руками. Что помешает ей сделать тоже самое во второй раз? Пока экипаж вез их в европейскую часть города, Глеб усмирил свое возмущение и заставил себя успокоиться, снова превратившись в заботливого и нежного «жениха». Там он повел Идалию Николаевну в небольшую чистенькую кофейню, вывеска над которой гласила, что сие заведение принадлежит французу, но на его кухне командует турок – непревзойденный мастер в деле приготовления восточных сладостей. Памятуя о стремлении всех местных жителей мужского пола под любым предлогом дотронуться до баронессы, Глеб не позволил служащему кофейни, по виду французу, помочь ей устроиться за столиком и сделал этот сам. Когда дело дошло до того, чтобы сделать заказ, Глеб немного замялся. Его познания об ассортименте восточных кушаний были несколько ограничены, и поэтому он заказал пахлаву, халву и рахат-лукум. А затем добавил по-французски громко и с нажимом: - Вы согласны, дорогая? Его последние слова были адресованы Идалии Николаевне, которая удобно устроившись на придвинутом князем стуле, осматривалась вокруг. Глеб без промедления заметил, что ее внимание привлекли не только стены кофейни, которых причудливым образом были совмещены как европейские, так и турецкие украшения, но и посетители за соседними столиками, которые, открыв рты, не сводили с нее глаз. Ревность тут же ударила князя по голове, и своим вопросом он постарался убить сразу двух зайцев: переключить внимание баронессы на себя и дать понять окружающим, что эта дама несвободна, и им не следует так бесцеремонно глазеть на нее. Умчавшийся выполнять заказ служащий вернулся не один, а в сопровождении целой вереницы себе подобных, которые доставили к их столу, как минимум, две дюжины тарелочек и несколько пиал с ароматным чаем. - Мадам! Месье! – сказал француз, заметив удивление на лице Глеба и его спутницы. – Вы сказали «пахлава», но не уточнили какая именно. В Турции существуют несколько десятков видов этого кушания, и я взял на себя смелость предложить вам сразу несколько из из них. Принесенные яства радовали глаз своим видом, а нос – своими запахами, и не съесть их было невозможно. Однако следовало сначала предложить их даме. Глеб повернулся к Идалии и вдруг увидел, что она немного смущена и растеряна. - В чем дело? – спросил он. – Вам не нравится?
Идалия фон Тальберг: Идалию Николаевну и саму уже начинало утомлять несколько избыточное мужское внимание к ее скромной персоне. Как всякой женщине, оно, несомненно, сперва было приятно, однако турки, видимо, имели иные представления о границах дозволенного. Хотя, возможно, дело было в том, что баронесса была европейкой, а значит, в представлении некоторых местных жителей, более свободной в нравах, нежели местные дамы. Глеб Георгиевич, наверное, чувствуя это, тоже вел себя несколько необычно, изображая из себя этакого деспотичного "повелителя", ведь, не зря же она сама назвала его так некоторое время назад? Ида никогда особенно не нравились излишне властные мужчины. Но в нынешних условиях поведение Глеба следовало признать единственно правильным, поэтому она не сопротивлялась. А где-то даже и поддерживала его. Ведь, это же такая игра, верно? Поэтому, немного гипертрофированно покорно, внимательный наблюдатель уловил бы в этом примесь лукавого кокетства, баронесса потупила очи и согласно кивнула, когда Глеб сам выбрал для них сладости, которые предстояло отведать. Половой - или как уж они тут называются? - явился довольно скоро в сопровождении еще нескольких человек, которые принесли огромное количество разнообразных восточных яств. Но даже не количество принесенного удивило Идалию Николаевну, а то, что ко всему этому великолепию отчего-то вовсе не подали столовых приборов. Поэтому, когда их оставили вновь наедине, баронесса еще некоторое время ожидала, что сейчас эту оплошность исправят и им принесут, наконец, ножи и вилки, а когда этого не произошло, растерялась, не зная, как себя вести. Стрижевский, заметив ее смятение, спросил в чем дело. - Видите ли, Глеб Георгиевич, - после небольшой заминки проговорила в ответ Ида. - Дело в том, что прежде я никогда не бывала в такого рода заведениях. И не знаю обычаев. Но... скажите, Вам не кажется неправильным, что нам принесли не все столовые приборы? - осторожно поинтересовалась она.
Глеб Стрижевский: - Да я и сам несилен в этих восточных тонкостях, - признался Глеб с улыбкой, - но слышал, что в мусульманских странах принято есть руками. Уточнить ответ на этот вопрос было не у кого, так как служителя кофейни и его вассалов князь уже отпустил. Нечего им здесь пялиться. Я в состоянии сам поухаживать за своей дамой. Пришлось ему снова присмотреться к посетителям за соседними столиками, чтобы убедиться в правоте слухов. - Видите вон те большие пиалы с водой? Я так понимаю, что они предназначены для мытья рук, - Глеб потянулся за одной из этих чаш, в которой плавали лепестки роз и поставил ее между собой и Идалией Николаевной. – Опускайте руки, не стесняйтесь. Я прикрою Вас от нескромных взглядов. И Глеб снова обвел взглядом соседей по столику, но на этот раз не любопытствующим, а грозным, который заставил их отвернуться. Баронесса не без замешательства сняла перчатки, опустила руки в теплую воду и ополоснула их. Когда она их подняла, Глеб уже держал для нее наготове салфетку из тонкого полотна. Здесь он заметил, что один из розовых лепестков прилип к тыльной стороне ладони женщины, и поспешил смахнуть его. Но как только он дотронулся до лишенной перчатки руки Идалии, его словно молнией ударило! В течение всей их совместной прогулки баронесса вела себя подобно маленькой послушной девочке, но Глеб не особенно обольщался этим. В ее глазах постоянно мелькало нечто, говорившее ему, что это всего лишь лжепокорность, а тон, которым она произнесла слово «повелитель», не создавал никаких иллюзий о том, что дело обстоит именно так. Все это означало, что Глебу предстояло постараться, чтобы покорность баронессы стала настоящей. Но теперь все пошло наперекосяк, и Глеб почувствовал, что постепенно превращается из охотника в дичь. Эффект от нечаянного прикосновения к обнаженной коже Идалии был настолько сильным, что даже превзошел его реакцию на их поцелуй прошлой ночью. Глеб на несколько мгновений прикрыл глаза, чтобы немного успокоиться, а когда открыл их, то увидел, что их руки все еще соприкасаются, словно склеенные тем розовым лепестком – виновником сложившейся ситуации.
Идалия фон Тальберг: - Руками? Но как же... - растерянно переспросила Идалия Николаевна и осторожно осмотрелась по сторонам, ища подтверждение словам князя Стрижевского. - Боже, взгляните, а ведь и правда! - прошептала она, склоняясь поближе к его уху, точно их тут кто-то подслушивал. Подслушивать-то их, может, и не подслушивали, зато довольно пристально, хоть, кажется, и беззлобно, наблюдали за их поведением. А все дело было в том, что Ида, волей ли случая, или в силу того, что оба они, в самом деле, плохо знали местные обычаи и нравы, оказалась единственной дамой среди посетителей. Нет, никто и не подумал намекнуть ей на это, когда они только пришли, однако комфорта душевного Идалии Николаевне этот факт не добавлял. А тут еще необходимость есть руками! Право слово, уж лучше бы потерпела до возвращения на борт "Глории"! Может, в самом деле, лучше им уйти? Она совсем уж было собралась предложить это Глебу, но, встретившись с ним взглядами, передумала. Он словно бы прочел это желание, еще не высказанное ею, и теперь глазами просил не произносить этих слов. Как было отказать ему? Улыбнувшись уголком губ, Ида стянула по-очереди свои длинные шелковые перчатки и опустила руки в пиалу с ароматной розовой водой, а когда процедура была окончена, повернулась к Глебу Георгиевичу, который уже держал наготове салфетку. "Нарушать приличия - так уж по-настоящему!" - вдруг мелькнула у нее в голове веселая и чуть бесшабашная мысль. Поэтому, вместо того, чтобы взять кусочек тонкой льняной ткани из рук Стрижевского, Ида красноречивым жестом протянула ладони к нему, пусть-ка он сделает это сам! Не одной же ей смущаться? Но и Глеб Георгиевич ничуть не воспротивился такому обороту событий. Покорно и бережно он обтер ее руки, а потом еще смахнул крошечный розовый лепесток, что прилип к тылу кисти. При этом пальцы его словно бы чуть задержались в своем прикосновении к обнаженной коже руки Ида - всего на мгновение сверх допустимого приличиями, но она могла бы поклясться, что это было! Или, может, все же показалось? Впрочем, об этом она пообещала себе подумать потом, а сейчас, раз уж так вышло, Ида была намерена сполна насладиться всеми этими аппетитными яствами, что по-прежнему стояли перед ними нетронутыми. И, едва отведав некоторых из них, Идалия Николаевна тотчас же мысленно возблагодарила свое неблагоразумие, убедившее разум немного поступиться нормами приличия, настолько это было вкусно! Когда она, наконец, отвлеклась, чтобы выразить свое восхищение уже вслух, то заметила, что Глеб, как ни странно, почти ничего не ест, а все больше с улыбкой наблюдает за тем, как она пробует все подряд. - Князь, Вы верно хотите, чтобы я лопнула в припадке чревоугодия? - весело проговорила она. - Почему не помогаете мне? Это нечестно! Вам надо непременно отведать этой халвы, - она взглядом указала на свою тарелку. - Потрясающе вкусная вещь!
Глеб Стрижевский: Да что с ней такое? Знаки внимания и комплименты она воспринимает как обыденность; подарки – как должное; поцелуи оставляют ее равнодушной, а прикосновений она вообще не замечает. Я бы понял, окажись на ее месте какая-нибудь засидевшаяся в девицах особа, делающая первые шаги в мир чувств, но она то уже замужем побывала! А я то, дурак, никак не мог уложить в голове, как женщина может замыслить и осуществить хладнокровное убийство собственного мужа – отца ее ребенка. Именно такая, абсолютно лишенная чувственности, как раз и сможет. И чего только Ванька в ней нашел? Зимняя королева, а не женщина. Ну что же, «дорогая», если приличные способы ухаживания Вас не устраивают, то я перейду к неприличным. Возможно, что на этом поприще я буду иметь больший успех. Ну, а если и это не поможет, то мне придется признать свое поражение. Тогда я пойду к капитану и прикажу ему как можно быстрее и без остановок плыть в Неаполь. Как только он доставит нас в этот проклятый город, я с превеликим удовольствием расстанусь с Вами. Отправляйтесь на все четыре стороны! Мне уже не будет до Вас никакого дела. Я Вам даже мстить не буду. Природа Вас и так уже обидела, лишив возможности любить. По завершении этого невысказанного монолога Глебу захотелось с такой силой ударить по столу, чтобы все тарелки, стоявшие на нем, подпрыгнули и перевернулись бы. Он попытался, но не смог припомнить другого случая из своей жизни, когда был так сильно раздражен. Поводы конечно бывали, но Глеб всегда справлялся со своим гневом, вовремя вспоминая высказывание одного китайского мудреца: У сдержанного человека меньше промахов. Обычно ему это помогало. Помогло и сегодня, но с каким трудом! Уже несколько месяцев эта непонятная женщина заставляла его совершать промах за промахом! Баронесса тем временем с отменным аппетитом поглощала принесенные сладости. Ореховая халва произвела на нее столь большой впечатление, что она предложила Глебу попробовать ее. - С удовольствием, мадам! – ответил он вкрадчиво-спокойным голосом. – Но только из Ваших рук...
Идалия фон Тальберг: От такого предложения Ида на пару секунд опешила и пристально взглянула в глаза Глебу Георгиевичу, надеясь разглядеть в их глубине то, что князь изволит подобным образом шутить. Но ничего такого в спокойном взгляде Стрижевского не было и близко. Однако Ида не могла отделаться от ощущения, что теперь, по-всей видимости, пришла ее очередь быть "испытанной" на предмет широты взглядов. "Ну что же, игра, значит, игра, Глеб Георгиевич!" - подумала она и, слегка улыбнувшись, согласно кивнула ему. После чего отломила от большого куска халвы небольшую порцию и, взяв ее в щепоть, поднесла к губам Стрижевского. Впрочем, такой способ кормления быстро показался им двоим неудобным. И тогда новый кусочек ореховой халвы приготовился отправиться в рот Глеба уже с ладони баронессы фон Тальберг. Ошарашенные посетители кофейни то и дело поглядывали на двух сумасшедших европейцев, однако Ида поймала себя на том, что ей давно не было так весело. Все же, в пребывании в тех местах, где никто тебя не знает, есть какая-то особая прелесть. Хотя бы потому, что можно совершать безумные - и бездумные поступки, не опасаясь того, что завтра о твоем поведении станет судачить весь город. Что касается князя Стрижевского, то ему, кажется, тоже понравился такой способ употребления ореховой халвы. Каждый раз, когда Ида давала ему новый кусочек, он прикасался горячими губами и дыханием к обнаженной коже ее ладони, и каждое из этих прикосновений напоминало Ида поцелуй, как ни старалась она прогнать от себя прочь подобные ассоциации. И дело было вовсе не в том, что поцелуи - прикосновения, конечно же! - Глеба Георгиевича ей были неприятны, а скорее в том, что совсем наоборот. И Ида немного стеснялась тех чувств, которые рождали в ней эти обыкновенные, в общем-то, прикосновения, не понимая, отчего это с ней происходит. И для того, чтобы справиться с этим, когда Стрижевский вопросительно приподнял бровь, удивляясь "задержке" очередной порции халвы, Ида, демонстративно оглядевшись по сторонам, вновь мягко улыбнулась Глебу Георгиевичу и проговорила: - Думаю, сударь, мы достаточно скандализовали местное обществот своим поведением, поэтому, пока нас не выгнали отсюда с позором, следует уйти самим, не находите?
Глеб Стрижевский: Глеб вошел во вкус своего положения уже после первого куска халвы. Рука баронессы еще хранила запах розовых лепестков, одно воспоминание о которых кружило князю голову, заставляло забыть обо всем и выкинуть из головы мысли о соблюдении приличий. Более того, шокирование публики сейчас даже доставляло ему удовольствие. Кому не нравится, тот пусть не смотрит! – подумал он. – Я не лезу в ваш гарем, а вы извольте не соваться в мой. Единственное опасение, волновавшее Глеба сейчас, сводилось к тому, что очередной порции вкусностей может не последовать. В момент поглощения очередного кусочка, он обдавал кожу женщины таким горячим дыханием, что обжигался сам. Казалось, что до ожога было рукой подать. Уж чего-чего, а жара в теле Глеба сейчас было с избытком. В этот момент он напоминал сам себе одновременно и огнедышащего дракона из русских сказок, и двуглавого орла, изображенного на гербе Российской империи. Одной голове хотелось вечно сидеть вот так и клевать из рук этой женщины все, что она ему даст, а другой - вернуться вместе с нею на корабль и уединиться в каюте. Поэтому, когда Идалия предложила уйти, Глеб согласился. Пока она натягивала перчатки, он расплатился и распорядился поймать извозчика, чтобы ехать в порт. Глеб с трудом мог бы вспомнить, как довез баронессу до корабля и как довел до двери ее каюты. Обычно здесь они желали друг другу спокойной ночи и расставались до утра. Но сегодня он не собирался отпускать ее просто так. Оставив благодарные слова Идалии без ответа, Глеб втолкнул ее в каюту и прижал к ближайшей стене. Пора показать мадам, что у неприличий существует несколько разновидностей и те, что имели место в кофейне, - это самые «приличные» из них. Цветочки, так сказать. А ягодки ждут впереди. И наплевать, что никогда раньше так не поступал. Я смогу! Главное, не смотреть ей в глаза, - решил он для себя и сосредоточил свой взгляд на груди, талии и скрытых под пышным кринолином бедрах женщины. Очень скоро к взгляду присоединились его руки. Впрочем, ненадолго, потому что баронесса попыталась оттолкнуть князя, но он поймал ее руки и, переплетя ее пальцы со своими, поднял их над головой и тоже прижал к стене. Теперь свободными у него были только губы, и он поспешил закрыть ими рот баронессы, чтобы она не закричала. На этот раз поцелуй вышел не таким, как тогда, под звездами Черного моря. Жесткий, властный, подчиняющий и требующий продолжения. Язык князя проскользнул сквозь губы баронессы, но та крепко сжала зубы и не пустила его дальше. Ничего, я подожду, когда твоя женская натура возьмет верх над твоими мозгами, и вернусь сюда. Не отрывая губ от кожи Идалии, Глеб начал спускаться вниз. По подбородку и шее, вдоль золотой цепочки нательного креста к впадинке между ключицами, и, наконец, к декольте, где темнела уже давно вожделенная ложбинка на груди!
Идалия фон Тальберг: Никто и никогда не обращался с нею подобным образом. Никто. И никогда. Когда Стрижевский, ни с того, ни с сего, вдруг довольно резко втолкнул ее внутрь каюты, возле которой они остановились, чтобы, как обычно, попрощаться, перед тем, как расстаться до утра, баронесса сперва даже не поняла, что происходит. Как она могла ожидать подобного от этого, обычно, столь сдержанного мужчины? Однако в том, что происходящее - не ее галлюцинация, Ида со всей определенностью убедил последовавший за этим поцелуй, более, впрочем, напоминающий кару, чем ласку. За что Глеб ее сейчас наказывает, понять растерянная и даже испуганная баронесса не могла, однако сдаваться без боя не собиралась. Когда он прижал ее спиной к стене и буквально "распял", захватив ее руки в плен своих, она все еще продолжала бороться, отворачивать в сторону лицо, чтобы избегнуть новой порции того, что сегодня он считал поцелуями... Он уступил. Но лишь в том, что прекратил терзать губы Ида, оставив их, ради того, чтобы целовать нежную кожу за ухом, спускаться по шее к ключице, и в какой-то момент она поймала себя на том, что более не вырывается из его объятий, а позволяет ласкать себя. И прикосновения его губ и языка, отнюдь не целомудренные, откликаются жаркой волной в ее теле, вопреки тому, что разумом Ида изо-всех сил противилась происходящему. Да что же это?! Она просто не может позволить ему то, что он делает! Она не может... Словно уверившись, что достаточно парализовал ее волю, Стрижевский отпустил ее руки, и они упали, словно плети, но лишь на миг, потому что тотчас же уперлись в плечи князя, то ли отталкивая, то ли, напротив, не позволяя отодвинуться, но он и не собирался, прижимал ее к себе еще ближе, еще крепче, и Ида скорее чувствовала, чем слышала, как под тканью распахнувшегося в борьбе легкого сюртука колотится его сердце. Отстранившись на мгновение, Глеб поднял лицо и буквально обжег ее пламенем, горящим в глубине ставших черными глаз, после чего вновь приник губами к ее рту, но теперь уже не встретив сопротивления, развивал свой успех, делая поцелуй все более глубоким. Потом, не прекращая поцелуя, он вдруг легко подхватил ее на руки и усадил на край стола, сметая перед этим все вещи, которым не посчастливилось там оказаться в этот момент, слегка толкнул коленом ее колени, заставляя ее позволить ему расположиться между ними, одной рукой упираясь в столешницу рядом с баронессой, а другой - борясь с каскадами ткани и кружев ее платья и нижних юбок, с тем, чтобы добраться до бедра, туда, где кожу уже не скрывает шелк чулка... Наверное, именно в этот момент она и пришла в себя, из последних сил резко оттолкнула его, прошептав, точнее, выдохнув, отчего-то по-французски: - Mais laissez-moi donc, monsieur! Mais êtes-vous fou?!* Потерявший равновесие Глеб, рефлекторно схватившийся за спинку стула, чтобы не упасть, в самом деле, выглядел, точно буйнопомешанный: растрепанные черные волосы прядами падают на лицо, глаза горят, одежда расхристана. Но не лучше выглядела и сама Ида, в полурастерзанном платье, с почти обнажившейся грудью... - Вы с ума сошли! - повторила она уже на родном наречии. - Уходи...уходите отсюда! Или я позову на помощь! ____________________________________ * Оставьте меня, месье! Вы с ума сошли?! (франц.)
Глеб Стрижевский: - Да! Вы правы! Я действительно сошел с ума! – сказал Глеб, когда стряхнул с себя наваждение и увидел, в каком состоянии находится каюта и ее обитательница. Извиняться в данном случае было бесполезно. О каком прощении могла идти речь после всего, что он натворил? Поэтому не сказав больше ни слова, Глеб выбрался на палубу и, слегка покачиваясь, поплелся к трапу. Душа его сейчас пребывала в такой яме, что ей хотелось застрелиться и утопиться одновременно. Самым страшным было то, что Глеб не видел абсолютно никакого другого выхода из сложившейся ситуации. Что я наделал?! Как я дошел до такого? Как теперь жить дальше? Вопросов много, но ни одного ответа. На причале Глебу повстречался возвращавшийся из города боцман с «Глории». - В этом городе есть публичные дома? – спросил его князь без обиняков. - Эээээ, - тот немного замялся с ответом. – А как же без этого? - И как туда попасть? - А Вы возьмите извозчика и шепните ему на ухо. Он доставит, куда надо. Каждый из них работает на какое-нить из этих заведений. - Спасибо! Услышав просьбу нового пассажира, извозчик спросил на ломаном английском: - А Вам в какой? Тот, что подороже, или тот, что… - В тот, что поближе, - перебил его Глеб. - Тогда в дорогой, - сказал знаток местных развлечение, дернул поводья и затараторил. – Хороший место! Девушки красивый! Все из Европа! Но Глеб его не слушал. День уже клонился к вечеру, и жара начала спадать. Лошадь двигалась довольно прытко, и встречный свежий воздух быстро прочистил Глебу мозги как раз для того, чтобы он смог оценить размеры постигшей его катастрофы. Итак, напрасно Глеб решил, что сможет контролировать себя. Когда он набросился на Идалию, у него в голове еще некоторое время сохранялся небольшой очаг разума, который оценивал изменения в поведении баронессы, но когда он почувствовал ее ответную реакцию, то лишился всех остатков самоконтроля. Однако князь точно помнил, что когда он полностью попал под власть первобытного мужского инстинкта, ему вдруг расхотелось наказывать эту женщину. Его движения перестали быть резкими, губы, наоборот, стали ласковыми, руки – нежными, а мысли - добрыми. Он даже начал получать удовольствие от ее близости. А после воспоминания об их последнем поцелуе Глеб приказал не в меру говорливому извозчику замолчать и ехать быстрее. На корабль он вернулся уже в темноте. Посещение публичного дома принесло облегчение его телу, но и только. Стоило ему закрыть глаза, как перед ними вставала картина последних событий, случившихся на корабле. Горькие для памяти, но в то же время сладкие для тела, воспоминания не желали покидать его несчастную голову. Избавиться от них можно было только одним способом – напиться.
Идалия фон Тальберг: Когда он, молча, вышел из каюты, оставив ее одну, Ида еще некоторое время не могла сдвинуться с места, придерживая одной рукой верхний край корсажа своего почти погибшего платья, в другой – опираясь на стол. В мыслях ее творился, впрочем, не меньший беспорядок, чем в туалете. В голове не помещалось, что Глеб, оказывается, способен на подобное поведение. Но еще больше не умещалось там то, что на подобное способна она сама. Безусловно, она испугалась. Но то, что случилось дальше… даже теперь, в нынешнем смятении, Ида была честна с собой, поэтому следовало признать, что еще немного, и она - что?! Она готова была отдаться ему прямо здесь? Как грязная девка? А если бы вошла Глаша?! Господи, какой кошмар! Баронесса сделала несколько шагов в сторону и буквально рухнула в кресло, зажимая руками рот. Впервые в жизни Ида разум вступил в такое жестокое противоречие с желаниями низменными. Разум, которым она привыкла руководствоваться в жизни всегда больше, нежели любыми чувствами. Но и чувства… Разве она любит Стрижевского? Ее сердце занято. Занято! И она сама совсем недавно твердила князю, когда он вдруг предложил ей руку. Да что он за человек такой?! Что делает с ней? А главное – как теперь быть? Ведь это в Петербурге можно было запросто избегнуть встреч, а на корабле? Где она ошиблась, почему князь решил, что с ней можно… так? Вопросы, бесконечные вопросы не давали покоя, а ответа на них не было. И времени думать - тоже не было, потому что, в самом деле, с минуты на минуту должна была появиться Глаша, дабы помочь приготовиться барыне ко сну, который, впрочем, сегодня для нее, наверняка, окажется недостижимой роскошью. Поэтому, убедив свою совесть повременить впиваться когтями в душу в полную силу, Идалия Николаевна поспешила встать и хоть как-то привести себя в порядок для того, чтобы не шокировать горничную. Разумеется, что произошло, она бы интересоваться не посмела, однако… Два дня, которые последовали за этим происшествием, Идалия Николаевна почти безвылазно провела в каюте, сказавшись для всех страдающей приступами мигрени. Ибо только так видела способ им со Стрижевским не столкнуться нос к носу где-нибудь на палубе. Душевные мучения дополняла вновь установившаяся нестерпимая жара, но Ида упорно игнорировала все предложения всерьез испугавшейся за здоровье барыни горничной выйти подышать морским воздухом хотя бы вечером. Лишь на третий, измучившись добровольным заточением окончательно, баронесса сдалась, поздним вечером выбралась-таки на свет божий. Впрочем, света-то особого не увидела, потому что уже стемнело. А потом был еще один невыносимо жаркий день, и вновь – день в каюте, в ожидании спасительных сумерек и хотя бы небольшой прохлады. Но, похоже, судьба решила лишить ее и этой малости. Потому что к полудню откуда-то с запада постепенно усиливающийся ветерок стал быстро натягивать темные лилово-сизые тучи. Горожанка, да, к тому же, никогда не путешествовавшая прежде морем, баронесса не видела в этом ничего особенного – тучи, значит, будет дождь. Разве можно удивить петербурженку дождем? Поэтому было немного странно слушать Глашины рассказы о том, что капитан отчего-то последние несколько часов очень нервничает и раздает множество приказов, и на «Глории», оказывается, творится большое оживление и суета. Ближе к вечеру заморосил дождь, и море заметно раскачало. Но морской болезни Ида, как уже выяснилось, подвержена не была вовсе, поэтому она была относительно спокойна, пеняя погоде лишь тем, что она лишила ее прогулки. Светопреставление, а это было сущее светопреставление, началось как-то внезапно, когда баронесса поняла, что более не может оставаться на своем месте, но не потому, что хочет встать, а потому, что не получается на нем удержаться. Как назло, запропастилась куда-то и Глаша, хотя, чем могла она в этой ситуации ей помочь? А посему, всерьез испуганной происходящим баронессе не оставалось ничего, как покрепче вцепиться руками в подлокотники кресла и, читая безмолвно «Отче наш», наблюдать, замирая изнутри, как катаются по полу каюты из стороны в сторону многочисленные баночки, разлетаются листы.
Глеб Стрижевский: Пробуждение было ужасным. Если бы в голове Глеба сейчас было место для воспоминаний, то он бы припомнил, что еще никогда так не напивался. Но голова была до краев заполнена болью, и ей было не до того. Заметив, что князь зашевелился, Кондрат подскочил к нему с кувшином, в котором плескалось нечто, издававшее жуткий запах кислятины. - Выпей, княже. Полегчает, - сказал старый друг. - Убери эту гадость. Мне и без нее плохо. - Не уберу. Это огуречный рассол. Лучшее средство от похмела. Пей, говорю! – Кондрат даже позволил себе прикрикнуть на Глеба. Как ни странно, гадость из кувшина помогла. Так же, как тогда помог клюквенный морс, которым его поила Идал… О, проклятье! Идалия! Как только боль отступила, воспоминания о том ужасном дне не замедлили явиться и снова закрутились перед глазами нескончаемым хороводом. Какой же я дурак! Что я наделал? И зачем я вернулся на корабль? Вместо того, чтобы пить, надо было собрать вещи и сойти на берег. Может быть, еще не поздно? - Кондрат! Давай собираться. Мы возвращаемся домой. - Как же это? – удивился тот. - Сядем на корабль, который идет в Россию… - Так это… Где ж ты возьмешь другой корабль-то? Мы уже в море вышли. - Как? – теперь уже удивлялся Глеб. – И давно? - Уже Мраморное море прошли и Дарданеллы тоже. Капитан сказал, что следующий порт – Неаполь. - Сколько же я проспал? - Долгонько, княже. Ох, как долгонько. - А баронесса где? Она на корабле? - А где ж ей быть? Только вот мигрень у ее баронства. Сидела в каюте, как привязанная. Глафира Поликарповна вчерась с трудом уговорила ее на прогулку пойтить. А ты не хочешь на свежий воздух, княже? Я помогу. Так и повелось с тех пор. Чтобы не встречаться с баронессой, Глеб покидал свою каюту только утром и днем, когда она сидела у себя. А вечерами, когда она выходила на прогулку, он укладывался спать в своей каюте, чтобы встать пораньше и успеть насладиться прохладой раннего утра, пока жаркое средиземноморское солнце еще не успело раскалить воздух. Так было и в тот день. Море немного беспокоилось, и Глеб быстро уснул, укачанный расходившимися волнами. Однако очень скоро какая-то неведомая сила приподняла его и выбросила из кровати. Проснувшись от удара о пол каюты, Глеб не сразу понял, что случилось. Едва он поднялся, как палуба вновь стала уходить из под ног. Что это? Продолжение похмелья? – подумал Глеб, и чтобы не упасть снова, прыгнул в сторону кровати и схватился за один из столбиков, на которых крепился полог. Корабль снова качнуло, и так сильно, что Кондрат, пока еще спавший в своем гамаке, тоже оказался на полу. - Что это, Глеб? – заорал он спросонья. - Похоже, что шторм. Надо немедленно проверить, как там женщины. Вставай и иди за мной. - Княяяяже! – заорал Кондрат, когда Глеб уже добрался до выхода из каюты. – Ты куда собрался в одних кальсонах? Оденься! Глеб совсем забыл, что на нем был только минимум одежды. Хорош бы я был, ворвавшись в каюту Идалии в таком виде, - подумал он, натягивая на себя брюки. В условиях постоянной качки это оказалось непростым делом и отняло много времени. Вдруг из коридора, куда выходили двери кают, послышался пронзительный женский визг, и, забыв про рубашку, Глеб бросился на этот звук. Когда он распахнул дверь своей каюты, то увидел, как в проеме, ведущем на палубу корабля мелькнул женский силуэт в пышной юбке. Хватаясь за поручни, то повисая, то подтягиваясь на них, Глеб и Кондрат бросились за ним. Покинув пределы корабельной надстройки, до этого укрывавшей их от ветра и дождя, молочные братья оказались в аду. Казалось, что две стихии, воздух и море, слились в одну. Шторм смешал небеса и воды. Было трудно дышать, ветер был плотнее воды. Паруса уже были убраны, матросы бегали по кораблю, выполняя команды капитана, который, как ни в чем не бывало, стоял на мостике. - Капитан! – прокричал Глеб, пытаясь пересилить рев ветра. – Мы можем чем-нибудь помочь? - Можете, - ответил тот. – Спускайтесь к себе, закройте все двери и позаботьтесь о женщинах. Привяжите их и себя к кроватям. Да понадежнее. Пока Глеб получал инструкции от капитана, Кондрат поймал за подол юбки метавшуюся в ужасе по палубе горничную баронессы и прижал к себе. - Где Идалия Николаевна? – спросил у нее Глеб, с трудом удерживая равновесие. – Она здесь? На палубе? В ответ та замотала головой и махнула рукой в сторону надстройки. - Понятно. Кондрат, неси свою пассию в нашу каюту. Ты слышал, что сказал капитан? Разорвите простыни и привяжитесь к кровати. А я займусь баронессой. Мужчины с трудом впихнули упирающуюся девушку обратно в надстройку и расстались. Глеб знал, что на Кондрата можно положиться. Пока тот уводил Глашу, князь, как следует, задраил дверь, чтобы вода, заливающая палубу, не проникала внутрь, и, используя те моменты, когда пол под ногами занимал более-менее горизонтальное положение, стал продвигаться к каюте баронессы. Входить туда пришлось без стука. Не до реверансов!
Идалия фон Тальберг: В какой-то момент наблюдать за происходящим стало совсем уж страшно, и Ида зажмурилась, продолжая внутренне умолять Высшие силы, чтобы все для них закончилось благополучно. В творящемся вокруг и внутри нее хаосе ее неотступно теперь преследовала только одна мысль – где Глаша, успела ли бедняжка найти себе какое-нибудь надежное убежище? Узнать это наверняка не представлялось возможным, а потому оставалось только надеяться. И молиться. Что баронесса и делала. А качка все усиливалась. Часть мебели в каюте, а именно стол, койка и кресло, в котором она теперь пыталась усидеть, были привинчены к полу, вероятно, на такой вот случай. Прочие же предметы меблировки давно расшвыряло по каюте. Даже такие тяжелые, как один из рундуков, который теперь плотно придвинуло к креслу, прихватив юбки баронессы и больно придавив ей щиколотку, но она терпела, потому что боялась отпустить подлокотники кресла, в которые вцепилась побелевшими от напряжения пальцами. Боялась, потому что понимала, в таком случае ее просто выкинет на пол и тогда не избежать более серьезных травм. Внезапный толчок в дверь каюты откуда-то снаружи все же заставил Ида резко открыть глаза и вскрикнуть. Почему-то ей представилось, что это волна добралась сюда и сейчас в каюту ворвутся потоки воды. Но вместо них – не менее решительно, впрочем, внутрь ее обители, с каждой минутой все менее тихой и безопасной, явился Глеб Стрижевский. Он был полуодет. Вернее – почти раздет, в брюках, но с обнаженным торсом, с темных взъерошенных волос стекает вода. Окинув мимолетным взором творящееся в каюте, обнаружив баронессу, которая по-прежнему оставалась на своем месте, Стрижевский бросился к ней, резко поднял с места и прижал к себе. Все это мгновенно напомнило Ида происшествие трехдневной давности, но, даже в состоянии, близком к паническому, в котором находилась теперь, она понимала, что цель появления Глеба совершенно иная, а именно – помочь. Поэтому безоговорочно отдала себя его воле, готовая делать все, что он прикажет, а разбираться, что и к чему они будут потом. Лишь один вопрос она позволила себе: - Глаша?! Где моя горничная, Вы ее видели?!
Глеб Стрижевский: - Да, видел. Она в моей каюте с Кондратом, - ответил Глеб, не подумав, как его слова могут выглядеть со стороны, а когда понял некоторую неоднозначность сказанного, добавил: - Успокойтесь. Глаша в безопасности. Мы с Кондратом разделились: он позаботится о ней, а я – о Вас. Палуба у него под ногами стала уходить вниз. Видимо, экипажу удалось развернуть корабль, потому что раньше его кренило на бок, а сейчас он перешел на килевую качку. Руки у Глеба были заняты Идалией, и он не мог схватиться за что-нибудь, чтобы удержаться. Ситуация с каждым мгновением ухудшалась. Еще пара секунд, и они оба покатились бы вниз и ударились бы о переборку. У Глеба сейчас был только один выход, и он воспользовался им. Оттолкнувшись посильнее от пола, он прыгнул в сторону кровати и вместе с Идалией на руках упал на нее. Что она сейчас обо мне подумает?!! Только бы не начала звать на помощь… Но баронесса не издала ни звука. Глеб набрался смелости и на мгновение заглянул ей в глаза, ожидая увидеть в них ужас, но вместо него увидел там… доверие? Странным образом это открытие немного порадовало Глеба. Нос корабля тем временем опустился еще ниже, и его пассажиры в обнимку покатились по кровати до самого ее изножия, которое остановило их столь стремительное продвижение. - Извините меня. Но согласитесь, лучше кататься по кровати, чем по полу, - сказал Глеб. - Сейчас нос корабля начнет подниматься, и мы переберемся к изголовью. Там Вы схватитесь за столбик кроватного полога и будете держаться за него изо всех сил. Это ненадолго… пока я не привяжу Вас к кровати. Хорошо? Баронесса согласно кивнула в ответ. Ее лицо было совсем близко, и какая-то неведомая сила заставила Глеба легонько коснуться губами ее губ и нежно прошептать: - Молодец! Умница моя. Храбрая девочка. Эти слова и поцелуй были совершенно не к месту и не ко времени, но ему в этот момент ужасно хотелось успокоить ее, и он не смог отказать себе в этом. Затем Глеб рывком вытащил из под них простыню и стал быстро рвать ее на длинные продольные полосы. Успел как раз к тому моменту, когда корабль выровнялся, чтобы через минуту начать подъем на очередную высокую волну. - Давай скорее перебираться к изголовью. Держись за столбик! Я сейчас! Глеб намотал получившиеся у него полосы на локоть и вдруг замер. Ему представилась картина, как эти самодельные грубые жгуты будут впиваться в тело Идалии всякий раз, когда корабль будет преодолевать новое водяное препятствие. Шторм может длиться довольно долго, и может получиться так, что раз за разом, час за часом, от волны к волне, спасение может превратиться для женщины в пытку. Что же делать? Возможный выход быстро пришел в голову. Глеб обмотал несколько полос ткани вокруг своей талии, а их концы привязал к столбикам кровати. - Иди ко мне, - сказал он Идалии. – Обхвати меня за шею и держись. Пока баронесса, словно послушная маленькая девочка, выполняла все его команды. Глеб привязал ее к себе, а, закончив, крепко обнял обеими руками. Корабль снова клюнул носом, и сила тяжести потащила князя вниз. Веревки натянулись и ощутимо впились ему под ребра. Глебу пришлось сжать зубы, чтобы не застонать от боли. Потерплю, - решил он. – Зато Идалия избежала этого “удовольствия” лежать связанной. А мне этот шторм даже нравится. Если бы не это периодическое повисание на веревках, то… Лежишь себе в постели с женщиной. Обнимаешь ее. Чего же еще желать? Ан нет. Есть чего! - Идалия! – шепнул он, прислушиваясь к ее дыханию. - Ты, главное, держись за меня покрепче, ладно? И все будет хорошо.
Идалия фон Тальберг: Лежать в его объятиях было хорошо и спокойно, несмотря на то, что Ида даже теперь осознавала, насколько все это неприлично. Впрочем, какие приличия перед лицом смерти? А в том, что они, скорее всего, погибнут, баронесса была почти уверена. И погрузиться в эту ледяную панику с головой ей не давал лишь тихий голос Стрижевского, который, каким-то шестым чувством уловил единственную правильную интонацию, с какой можно было сейчас достучаться до сознания Ида, и говорил ей что-то успокоительное, не очень понятное, нежное и такое нужное в эту минуту. Глеб плотно прижимал ее к себе, отстраняясь невольно, лишь, когда очередная волна подбрасывала «Глорию» вверх и самодельные вериги, какими он привязал себя к кровати, натягивались, увлекая его за собой. В эти моменты сама Ида еще сильнее обхватывала его за шею, точно боялась, что он отпустит ее совсем. В какой момент сон сморил ее, обессиленную физически и эмоционально, Ида так потом и не могла вспомнить. И был ли это сон или же просто род тяжкого забытья, когда сознание просто отключается, потому что более не может охватить весь ужас, происходящий вокруг, без угрозы для рассудка. Ида проснулась… от тишины, обнаружив себя распластанной на груди Глеба Стрижевского, и все еще в его объятиях. Рев и грохот волн за бортом, который парадоксальным образом умудрился укачать ее, куда-то исчез, и сперва ей показалось, что она внезапно оглохла, настолько неожиданным был этот контраст, баронесса даже кашлянула, чтобы проверить, не пострадал ли слух на самом деле. Корабль более не швыряло во все стороны, хоть качка по-прежнему ощущалась приличная, но было понятно, что в этот раз ей погибнуть, видимо, не судьба. Подняв голову, сдув с лица спутавшиеся и растрепавшиеся локоны, она осторожно посмотрела в лицо князю и неожиданно встретилась с ним взглядом, кажется, он тоже уже не спал. - Это уже чистилище или мы все еще живы? – неловко пошутила баронесса и попыталась улыбнуться ему.
Глеб Стрижевский: Было страшно! Но пугал не столько сам шторм, сколько неизвестность его последствий. Что ждет впереди? Сможет ли корабль устоять перед натиском стихии? А если выстоит, то смогут ли его команда и пассажиры потом добраться до берега? И еще Глеб боялся того, что во время очередного «провала» Глории в пучину, он потеряет сознание от боли и невольно выпустит Идалию из своих объятий. Однако здесь ему повезло. С каждой новой волной боль из острой постепенно превратилась в тупую. Ее теперь можно было терпеть, и, пораскинув мозгами, князь даже решил, что это к лучшему: периодические болезненные ощущения не дадут ему уснуть, а пока он бодрствует, он ни за что на свете не выпустит Идалию из своих рук. А она между тем уснула. Прямо у него груди. Прислушиваясь к ее равномерному дыханию, Глеб радовался, что у него теперь появилось еще одно дело – охранять ее сон. Правда, делал он это несколько странно. Его губы постоянно шептали ей на ухо успокаивающие слова, а когда на глазах спящей выступали слезы, то князь замолкал и начинал целовать их, чтобы осушить. А когда у него закончились слова, а у нее слезы, Глеб принялся целовал кожу ее лица там, куда мог дотянуться. Слышала ли она его слова? Чувствовала ли эти мимолетные прикосновения? Эти вопросы остались без ответа. Но вот море постепенно стало успокаиваться. Сначала стих вой ветра, потом волны перестали швырять судно. Затем сама “Глория” перестала скрипеть, трещать и стонать. Когда стало совсем тихо, Идалия проснулась. Увидев ее лицо, Глеб едва не рассмеялся. Какая она смешная после сна! Лицо немного помято, от прически остались одни воспоминания, а ресницы после моих поцелуев нуждаются в расческе не меньше, чем волосы. И он вдруг поймал себя на мысли, что хочет сам привести их в порядок. - Это уже чистилище или мы все еще живы? – спросила Идалия. - Не знаю. Давай проверим, - улыбнулся Глеб в ответ. Выпустив женщину из своих рук, он потянулся к удерживающим его жгутам и разорвал их. Потом без промедления вернул руки на место, словно боялся, что Идалия может исчезнуть, и вместе с нею перевернулся на бок. Она не проронила в ответ ни слова. Ни одобряющего, ни протестующего. Глеб медленно приблизил свои губы к ее и на мгновение замер, чтобы дать ей возможность понять, что он собирается сейчас сделать. Она не шелохнулась и не отпрянула от него. В этот поцелуй он вложил всю нежность, которая у него была…
Идалия фон Тальберг: Сперва Ида подумала, что он хочет что-то у нее спросить или рассмотреть на ее лице, но Глеб вдруг поцеловал ее: очень нежно и как-то даже робко, словно спрашивая разрешения, можно ли? Если бы еще вчера кто-то сказал ей, что прикосновение губ этого человека будет ей приятно, Ида не поверила бы. Уж слишком сильны были воспоминания о том, другом - диком и необузданном, который так напугал ее. Но нет, рядом вновь был тот Глеб, которого она успела узнать до того. Человек, который, возможно, спас ее жизнь, который смотрел на нее теперь с такой нежностью, что у Ида дух захватило. Где же он настоящий? Как это понять? Не встретив видимого сопротивления, - сегодня ей совсем этого не хотелось, он скользнул губами вниз, к ее шее. И Ида отвечала ему не менее страстно. Все происходящее между ними сейчас было так внезапно, но явно приятно обоим. Ладони женщины медленно и нежно изучали рельеф его плеч, спины, спускаясь ниже, к пояснице, когда Глеб вдруг тихо охнул, но на проявление страсти это похожим Ида не показалось. Широко открыв глаза, отстраняясь, она взглянула сперва на него, потом приподнялась и глянула уже туда, куда только что прикасалась. Вдоль всей спины и боков Стрижевского виднелись багровые кровоподтеки от самодельных веревок, которые впивались в незащищенную ничем кожу всю ночь. На некоторых из них кожа содралась сильнее, и это были почти открытые раны. Неудивительно, что он застонал, когда она дотронулась. - Господи, Боже мой! - она прижала руку к губам и перевела испуганный взор вновь на лицо князя. - Бедный! Как же тебе было больно, наверное! - в пылу она и не заметила, что перешла с ним на "ты". - Погоди, сейчас я что-нибудь придумаю, - Ида высвободилась из его объятий, хоть Глеб и пытался доказать, что все в порядке, но она больше его не слушала. - Не спорь. Ты меня спас, позволь хоть что-то сделать и для тебя! С этими словами она принялась осматриваться по сторонам, среди всего того хаоса, который учинила в каюте качка во время шторма. Наконец, на глаза женщине попалась бутылочка с кельнской водой. Бог весть, как ей удалось уцелеть и не разбиться, но теперь Ида была этому очень рада. Будет, чем обработать ссадины! Но нужно же еще найти и что-то, из чего можно было бы сделать бинты! Тут было проще. Тяжелый сундук с вещами Идалии Николаевны, который внесли в каюту и поставили в углу еще в Одессе, лишь немного сдвинулся с места. Открыв его, покопавшись среди содержимого, баронесса извлекла одну из своих батистовых сорочек и безжалостно разорвала на ленты прямо на глазах у Глеба, изумленно наблюдавшего за происходящим, сидя на краю койки. - Ну вот! - удовлетворенно сказала ему Ида. - Повернись ко мне спиной. А еще лучше - ляг на живот. - Глеб, молча, подчинился, и вскоре она уже протирала пострадавшие участки кожи одеколоном, стараясь не касаться открытых ран, чтобы не доставлять ему еще больших неприятных ощущений. Тем не менее, было заметно, что терпеть Глебу все же приходится немало. Это становилось понятно по тому, как судорожно порой он задерживал дыхание, как вздрагивал от отдельных прикосновений ткани, пропитанной жгучей жидкостью... Закончив с обработкой ссадин, Ида перешла к их перевязыванию. И эта процедура была уже не так мучительна, а может, даже немного приятна Стрижевскому, ибо бинтовать его Ида нашла самым удобным прямо вокруг туловища. И каждый такой тур перевязки был похож на объятие. Когда сочла, что уже достаточно, Ида аккуратно заправила свободный краешек ткани под повязку, чтобы она не размоталась, положила ладони ему, сидящему перед ней, на плечи и, с улыбкой посмотрела в лицо. - Так лучше, не правда ли?
Глеб Стрижевский: Не сводя с нее глаз, Глеб кивнул. Если быть честным, то он изначально побаивался такой ситуации – проявить слабость из-за боли в присутствии Идалии. Не хватало еще, чтобы она сочла его размазней и неженкой! Но когда она обрабатывала его синяки, он вдруг понял, что в этом нет ничего постыдного, потому что она прикасалась к нему с такой заботой и нежностью, что дух захватывало. Каждый раз, когда ее рука с бинтом проскальзывала ему за спину, ее лицо приближалось к его груди, и он обнаженной кожей чувствовал ее дыхание. Ситуация показалась ему еще интимнее, чем та, что могла у них случиться, если бы он не застонал от боли. Все так же молча Глеб накрыл кисти рук Идалии своими и сильнее прижал их к своим плечам. Слова сейчас были лишними. Прикосновения и взгляды могли рассказать им друг о друге намного больше. Этот молчаливый диалог мог бы продолжаться очень долго, но был неожиданно прерван. Откуда-то издалека в сознание Глеб ворвался свисток боцманской дудки, а затем громкий стук в дверь и голос Кондрата: - Глеб Егорыч! Капитан просит вас с Идалией Николаевной подняться на палубу. Вся команда уже там. Глеб Егорыч! Ты жив там? - Да, все в порядке, - Глеб заставил себя вынырнуть из глаз Идалии и сказал. – Надо идти. Пойдем вместе? Взявшись за руки, они поднялись на палубу и ужаснулись. После шторма “Глория” представляла из себя жалкое зрелище: это был уже не корабль, а только его остов с обломками мачт, без рангоута, без единой шлюпки. Абсолютно беззащитный как перед новой стихией, так и перед возможным нападением морских пиратов, потому что для облегчения судна экипажу пришлось выбросить в море все пушки. - Вряд ли мы сможем дойти до Неаполя, - угрюмо сказала капитан, когда Глеб и Идалия подошли к нему. – Шторм отбросил нас далеко на запад. Сейчас мы ближе к Сардинии, но чтобы добраться до нее, нам придется постараться. Мы попытаемся сделать мачту из обломков и поставить на нее запасной парус. Но это произойдет нескоро. Несколько человек команды были смыты за борт, и у меня сейчас каждая пара рук на счету. - Вы можете располагать мной и моим слугой, - сказал Глеб. – Мы оба неплохо знаем плотницкое дело, да и в кузнице приходилось работать в юные годы. После этих слов Глеб почувствовала на себе удивленный взгляд Идалии.
Идалия фон Тальберг: Глеб удивлял ее все больше и больше. Вернее, поражали методы воспитания, к которым прибегали его родные, воспитывая отпрыска так, словно он был не дворянин, а простой дворовый мальчишка. Ну зачем, скажите на милость, княжичу навыки кузнеца или плотника? А вдруг он и сам станет заставлять детей заниматься чем-то подобным? И что тогда делать? Внезапно, точно очнувшись, Ида ужасно смутилась этой своей мысли. И вовсе не потому, что не ее дело, то, как князь Стрижевский станет воспитывать детей, которых, к слову, даже на горизонте не намечалось, а то, что она вдруг подумала об этом так, словно бы это могли быть их общие дети. Чувствуя, как краска бросилась в лицо, Идалия Николаевна осторожно покосилась на Глеба, точно опасаясь, что он мог как-то расслышать то, что она подумала. Разумеется, ничего подобного произойти не могло, да и Стрижевский уже давно отвлекся от нее, внимательно слушая распоряжения капитана, с радостью согласившегося с предложением от столь неожиданного помощника. Видимо, рук, действительно, не хватало. И следующие несколько часов Ида могла созерцать - не без интереса, надо сказать, как природный русский князь споро и умело обращается с молотком, стамеской и прочими инструментами, названия которых ей были незнакомы, ничуть не уступая в своем искусстве матросам "Глории" и Кондрату. Сама Ида, тем временем, тоже не желая оставаться безучастной наблюдательницей, нашла себе занятие - наводить вместе с Глашей, по мере сил и умения, порядок на палубе корабля. И, если бы кто-то пару дней назад сказал баронессе фон Тальберг, что она будет находить в этом несвойственном для себя труде даже некоторое удовольствие, она не поверила бы этому человеку. Однако это было так! Изредка они оказывались неподалеку друг от друга, либо Ида сама подходила, чтобы дать ему попить, и тогда взгляды их встречались. И было очень приятно видеть в серых глазах Глеба одобрение, а на его губах - улыбку поддержки. Иногда Глеб почти откровенно любовался ей. А Ида нравилось смотреть, как он работает и, конечно, как он выглядит. Стрижевский по-прежнему был обнажен по пояс - против всяких правил приличий, однако стояла жуткая жара, а кроме того, после пережитого вместе этой ночью... Бинты яркими белыми полосами выделялись на его чуть смуглой коже, ощущение которой под своими ладонями Ида еще хорошо помнила и которое не хотела забывать... День в трудах прошел на удивление быстро. И им всем многое удалось сделать, поэтому капитан предложил отпраздновать счастливое избавление в кают-компании торжественным ужином. И вскоре Глеб и Ида отправились по своим каютам, чтобы, приведя себя, наконец, в надлежащий вид, явиться к трапезе уже в своем обычном состоянии.
Глеб Стрижевский: Пресная вода теперь была единственной ценностью, которая имелась на «Глории» в избытке. Всего остального не хватало. Чтобы сделать новую мачту экипажу сначала пришлось разобрать пару внутренних переборок в трюме, которые были собраны из бревен. И хорошо, что на борту имелся запасной парус. После его водружения на ту жуткую конструкцию, что матросам не без помощи Глеба удалось поставить вместо мачты, «Глория» ожила и весело заскользила по волнам. Чтобы хоть как-то загладить свою воображаемую вину перед пассажирами, капитан пригласил Идалию и Глеба к себе на ужин, а перед тем приказал матросам доставить в их каюты пресную воду в количестве, достаточном для принятия ванны. Ах, какое это было блаженство погрузить свое измученное штормом и тяжелым трудом тело в чистую теплую воду! Правда, перед этим пришлось снять бинты, наложенные Идалией. Кондрат пытался было их выбросить, но в самый последний момент Глеб опомнился и приказал ему не делать этого. Ему вдруг показалось, что эти тонкие батистовые полоски все еще хранят на себе заботу ее рук. К тому же, перед тем, как оказаться на Глебе, они были частью ее сорочки и ласкали ее тело. Стоп! – сказал себе князь. – Эти мысли не ко времени. На ужине присутствовали все офицеры из команды, но несмотря на большое количество гостей, он получился не таким веселым, как того хотел капитан. Большая часть корабельных съестных припасов оказалась залита морской водой, проникшей в трюм, и особых разносолов на столе не было. Но Глеб этого и не заметил. Все его внимание было обращено на Идалию. Она была так красива этим вечером, что даже скупой свет умирающего дня не мог скрыть этого. Когда совсем стемнело, капитан зажег свечи, но Глебу все равно казалось, что каюту освещают не они, а она. По иронии судьбы прелесть этого вечера нарушили хорошие новости. Как только на темном небосклоне зажглись звезды, старший помощник капитана с их помощью определил точное положение корабля и рассчитал его скорость. Оказалось, что Сардиния совсем недалеко, и при попутном ветре «Глория» уже на рассвете нового дня войдет в порт Кальяри. Эта новость обрадовала всех, сидевших за столом, но не Глеба. Как он ни старался, к каким уловкам ни прибегал, ему так и не удалось заставить Идалию согласиться стать его женой. Поэтому прибытие на Сардинию для него означало только одно – скорую разлуку с ней. Проводив баронессу до дверей ее каюты, Глеб взял ее руки в свои и тихо сказал: - Ну вот и все! Завтра мы, скорее всего, расстанемся. Если бы Вы знали, как мне не хочется этого... Ни завтра... ни сейчас...
Идалия фон Тальберг: Простые удовольствия... Как часто начинаешь ценить их лишь тогда, когда вдруг внезапно лишаешься. Нежиться в теплой ванне, полной чистой теплой воды, в которую добавлено ароматическое масло, чистая, красивая одежда, новая прическа, которая тебе к лицу... да в конце концов - просто возможность спокойно перемещаться по поверхности, которая не ходит ходуном под твоими ногами, без риска упасть, ушибиться... Удовольствие от вкусной еды в приятной компании, удовольствие от восхищенных взглядов в твой адрес... Хотя, нет, здесь вовсе не обязательно, чтобы восхищались тобою все. Порой нужен взгляд лишь одного человека. И сегодня у Ида в распоряжении, казалось, были все вышеперечисленные удовольствия, поэтому она чувствовала себя вполне счастливой и умиротворенной, сидя за столом в кают-компании рядом с капитаном "Глории". Глеб располагался напротив. Он опять, как и тогда, в первый их торжественный ужин, сразу после отплытия, почти ничего не ел. Но сегодня причина явно была не в морской болезни. Ида старалась не смотреть в его сторону, потому что всякий раз, когда их взоры пересекались, ее буквально бросало в жар. Произошедшее в последние сутки сделало для их сближения с Глебом больше, чем все те попытки ухаживания, что Стрижевский предпринимал с начала их совместного путешествия. Но она все еще боялась сделать тот последний шаг, что превратит их нынешние отношения в полноправный и полноценный роман... В какой-то момент до слуха баронессы донесся обрывок общего застольного разговора, в котором она сама нынче почти не принимала участия. Оказывается, завтра их путешествие закончится! Чувствуя малообъяснимое разочарование - казалось бы, надо радоваться, но нет! - Ида быстро взглянула из-под ресниц на Стрижевского и поразилась тому, что те же самые чувства были написаны и на его лице. Неужели... Слово, внутри которого словно бы уж извивается: "не-уж-ели", оно змейкой шевелилось в ее душе остаток той трапезы. И потом, когда он пошел провожать ее до каюты, как всегда, но сегодня - в последний раз. Неужели... - Я тоже не хочу этого… Ни завтра, ни…сейчас, - неужели она сказала это?
Глеб Стрижевский: Не отрывая друг от друга жадных взглядов, Глеб и Идалия, как по команде, вместе шагнули в каюту. Их руки одновременно потянулись к двери, чтобы закрыть ее. Щелчок запираемого замка еще не успел раствориться в тишине каюты, а руки Глеба уже легли на плечи Идалии и почувствовали сначала их тепло, затем покорно мягкое сопротивление, и наконец их беспомощность и полную капитуляцию. Он притянул ее к себе, прижался щекой и на несколько мгновений спрятал лицо в ее пахнущих морским бризом волосах. В голове его билась мысль: Только бы не напугать ее, как в прошлый раз. Только бы не напугать. Нестерпимо дрожало сердце. Его удары были подобны грозным ударам молота. Переживая его тревожный восторг, мужчина накрыл своими губами уста женщины, и весь мир за пределами этой полурастерзанной штормом каюты перестал существовать для них обоих. Утро, принявшее вахту у ночи, заглянуло в каюту сквозь иллюминатор и наполнило ее незнакомыми запахами и звуками приближающегося острова. Идалия еще спала. Ее голова покоилась на груди у Глеба, а он лежал, осторожно обняв ее, и боялся пошевелиться, чтобы не разбудить. В этой неподвижности он провел уже несколько часов, пытаясь понять, что с ним происходит. Что такого особенного произошло этой ночью? Почему мир для него вдруг стал иным? Неужели в его жизни были дни, когда одна мысль об этой женщине вызывала в нем приступ гнева? Куда подевались его ярость, ненависть и желание отомстить? Почему с каждым ударом сердца все его существо заполняют нежность, чистота и боль? И как жить дальше под властью этого непонимания, за которым всему конец? Или начало?
Идалия фон Тальберг: Наши сны - это странный мир, в котором самые невероятные вещи кажутся вполне обыденными. Поэтому, когда под утро Ида посетило видение, будто бы подушка, на которой покоилась ее голова, вдруг, мистическим образом ожила, она вовсе не удивилась. О том, что это произошло, она догадалась по мерному стуку сердца, которое доносилось до ее слуха. Единственное, что ее озаботило во всем, что происходило в этом сне, было то, что теперь, вероятно, живую подушку невозможно будет оставить здесь, на борту корабля, а придется забрать с собой. А что скажет капитан, когда увидит, как баронесса фон Тальберг покидает "Глорию", прижимая к груди подушку? Как объяснить ему происходящее? Возможно, ей поможет в этом Глеб? Он умный, он всегда найдет выход из любого трудного положения... С твердой убежденностью, что вот сейчас непременно встанет и пойдет советоваться с князем Стрижевским по этому исключительно важному вопросу, но все равно медленно, Ида просыпалась. Разомкнув ресницы, и до конца вписавшись, наконец, в реальность, она вдруг поняла, что "живая подушка" под ее щекой на самом деле - собственно, грудь и плечо Глеба, а глухие равномерные толчки внутри - это звуки его сердцебиения. Следом за этим "озарением" на Идалию лавиной обрушились воспоминания о произошедшем между ними, и она вновь закрыла глаза, словно бы вновь окунаясь в этот поток ощущений, прикосновений, слов, поцелуев, которые они щедро дарили друг другу, не считаясь ни с чем и не думая ни о чем, что ждет их после. Она ни о чем не сожалела, Глеб был ей желанен, кажется, совсем не меньше, чем она сама - ему, поэтому нынче ночью никто из них двоих не мог сказать, что все произошло случайно. Притяжение существовало между ними уже давно, но они оказались так глупы, что поняли это, только пережив вместе смертельную опасность. Они вообще уже много пережили вместе с Глебом, однако, словно бы, зачем-то бегали друг от друга, делая вид, что ничего не происходит, говорили и делали совершенно идиотские вещи, усложнившие их отношения до предела, а вот теперь все стало так просто! Она принадлежит ему. Она - его женщина, его... любовница? Внезапно это слово неприятно царапнуло Ида где-то изнутри: оно было похоже на маленький осколок стекла - холодное, гладкое и с очень острым краем. Ида неподвижно лежала на груди у Глеба, - любовника или же, все-таки, любимого? - и делала вид, что по-прежнему спит, а сама не могла теперь отделаться от мыслей о том, что будет дальше? Она, разумеется, не была невинной девицей, которую обольстил коварный соблазнитель, однако было так страшно поднять голову и, взглянув в его глаза, прочесть в них безразличие. А может, даже и осуждение. Слишком быстро все произошло между ними, слишком легко... Еще несколько дней назад они почти ненавидели друг друга, а теперь... А ведь он всегда так строго придерживается правил, обычаев... От этих мыслей из груди непроизвольно вырвался глубокий вздох, и Глеб, верно, услышав его, слегка пошевелился, наклоняя подбородок, чтобы можно было увидеть ее лицо. Понимая, что более таиться нет смысла, Ида открыла глаза и тотчас же встретилась с ним взглядом, с облегчением понимая, что ничего такого, о чем она только что думала, он, видимо, не испытывает, если смотрит на нее так нежно и словно бы... растерянно? Молча улыбнувшись ей, Глеб ласково провел указательным пальцем по щеке молодой женщины, одновременно покрепче прижимая ее к себе. Кажется, он все понял правильно, но она все равно - все равно! - хотела ему объяснить, поэтому высвободилась из объятий ничего не понимающего мужчины и, приподнявшись над ним, смущаясь, проговорила: - Послушай, я хочу, чтобы ты знал... Это все - не просто так для меня. Говорят, что вы, мужчины, понимаете это, однако я хочу сказать... я, верно, не слишком... опытна, у меня никого не было с тех пор, как... - теперь он взирал на нее с легкой улыбкой, от которой Ида чувствовала, что с каждой минутой все больше краснеет, наконец, не выдержала и со стоном: "О, боже!", уткнулась вновь лицом к нему в плечо, не в силах более говорить, чувствуя себя глупой и почти жалкой. - Боже, какая я идиотка! - прошептала она, чувствуя, как он беззвучно смеется, прижимая ее к себе, ласково перебирает и распутывает пряди ее волос, целует макушку. - Глеб, пообещай, что не станешь думать обо мне плохо! - Ида вновь подняла на него умоляющий взор прозрачных зеленых глаз.
Глеб Стрижевский: Зачем она это сказала?!!! Из-за последних слов Идалии Глеб едва не застонал. Червячок сомнений, который, как ему казалось, уже навсегда покинул его мысли, вдруг снова возник из ниоткуда и опять взялся за свое черное дело. Сознание Глеба тут же поделилось на две части. Одна из них хотела верить Идалии. Она даже заставила его обнять ее, поцеловать и утешить. А другая, тем временем, продолжила строить коварные планы, анализируя слова женщины: Никого у нее не было после Ваньки… Ага, рассказывай. А герцог? Чем она расплатилась с ним за убийство Ивана? Не деньгами же. А Арсеньев? Она же так по нему убивалась, что едва чахоткой не заболела. Впрочем, кое в чем она права. Опыта у нее действительно немного. Глеб лежал, раздираемый противоречиями, и думал, что делать дальше. Уйти из ее жизни и оставить ее в покое? Эта идея возмутила обе половины его сознания. Нет! – одновременно крикнули они. Забыть про свою месть и просто стать ее мужем? Да! Да! Да! – откликнулась первая. Еще чего! – вознегодовала вторая. – Стань ее мужем и отомсти! Этот спор с самим собой продолжался довольно долго. Аргументы одной стороны тут же опровергались другой, и наоборот. Единственное, в чем сошлись две заклятые подруги Глебова сознания, - это то, что ему надо жениться на Идалии. И чем скорее, тем лучше. Продолжать раздумывать дальше почему-то не хотелось. Глеб, немного побарахтавшись в скрученных за ночь простынях, сел перед Идалией на колени, сделал глубокий вдох для храбрости и выпалил, глядя ей в глаза: - Идалия! Выходи за меня замуж! Уже в третий раз он делал ей это предложение, но никогда еще оно не звучало столь искренне, как сегодня. Если ее предыдущие отказы отзывались в его сердце всего лишь досадой, то сейчас оно, казалось, перестало биться и замерло в ожидании ее ответа.
Идалия фон Тальберг: Когда после ее слов улыбка вдруг внезапно сползла с его губ, а во взгляде на миг вновь мелькнуло - и тотчас же исчезло - привычное настороженное, задумчивое, словно бы обращенное вглубь себя самого, выражение, Ида почувствовала, что ей стало страшно. Страшно оттого, что Глеб, сейчас скажет или сделает что-то непоправимое. Она не могла даже точно сказать, чего именно боялась. Но неосознанные страхи, порой, оказываются даже более мучительны, чем те, природу которых вполне понимаешь. Хотя... наверное, если подумать, Ида знала, чего именно боится, всякий раз начиная отношения с мужчиной - этой самой проклятой неопределенности. Когда гадаешь, что же на самом деле на сердце у того, про кого ты сама уже поняла, что любишь, а он все тянет и тянет с ответом. Все не говорит главные слова... Ида напряженно следила за тем, как меняется выражение глаз Глеба, ожидая его слов, точно приговора. Но вот облачко сбежало с его чела, он мягко отстранил ее от себя, сел в постели, как-то странно вздохнул и вдруг... Еще едва только сведя знакомство с Глебом Стрижевским, она обратила внимание, что уж он-то как раз не склонен различного рода неопределенности в отношениях. И если уж любит, то не станет устраивать из своих чувств неразрешимый ребус для женского сердца. Тому прямое доказательство - предложения руки и сердца, которые он делал ей даже дважды. Однако в самый первый раз , еще совсем не зная его, Ида испугалась такой ретивости, не понимая ее причин. Во второй раз все в большей мере выглядело шуткой, игрой. А теперь? Всеми своими поступками Глеб показывал ей свою любовь, однако никогда о ней не говорил. А ей так хотелось услышать от него признание в любви! Но, едва эта мысль мелькнула у нее в голове, Ида тотчас же устыдилась ее: сколько мужчин говорили эти слова вслух, а потом - они предавали ее. Предавали! Глеб на предательство не способен, Ида была в этом уверена. А умение высказывать свои чувства вслух - такая мелочь! Она обязательно научит его этому. У них будет много времени, чтобы научиться чувствовать желания друг друга, целая жизнь! - Я согласна... - произнесла она тихо и улыбнулась ему.
полная версия страницы