Форум » Прочие города и веси Российской империи » Дорогой перемен » Ответить
Дорогой перемен
Глеб Стрижевский: Место действия - сначала город Одесса, потом - борт корабля "Глория". Время действия - март-апрель 1833 года. Действующие лица - Идалия фон Тальберг, Глеб Стрижевский.
Ответов - 50, стр:
1 2 3 All
Глеб Стрижевский: Опять дорога. Долгая, нелегкая, незнакомая. После того, как Глебу надоело обозревать окрестности из окна кареты, он закрыл глаза и попытался уснуть. Но сон не шел, и чтобы немного развлечь себя, он стал вспоминать события последних недель. Столь резкое расставание со службой далось ему нелегко. Сколько Глеб себя помнил, у него всегда было дело. Учеба в гимназии, в оксфордском колледже, потом служба у Сперанского, постоянные разъезды и, наконец, Третье отделение. Каждый день прошлой жизни приносил новые впечатления и чувства, новые знания и знакомства, а теперь жизнь сулила только серое беспросветное существование, в котором не надо никуда спешить, не нужно планировать свой день по минутам и где нет никакой необходимости заглядывать в кабинет. Дикость, а не жизнь! Чтобы найти себе хоть какое то дело, Глеб решил уехать в свое поместье Кириллово, что под Питером, и заняться его делами. Но в ответ на это управляющий так обиделся, что едва не уволился. Чтобы не потерять ценного работника, Глеб заверил его, что приехал поохотиться и на следующий день отправился в лес с ружьем. Однако представив себе, что вся его дальнейшая жизнь пройдет в постоянном блуждании по чащам в поисках живых тварей, которых надо убивать, он бросил притворяться и вернулся в Питер к маменьке. Антонида Мстиславна тоже очень переживала, что Глеб лишился хорошего места. Истинных причин его увольнения она не знала, поэтому насочиняла себе всякого, и устраивала сыну ежедневные спектакли с двумя-тремя антрактами в виде обмороков, в которые она заваливалась со всего размаха. Чтобы не позволить ей угробить себя, Глеб дал ей честное слово, что теперь он будет самым послушным сыном в мире. А назвался груздем – полезай в кузов. Княгиня не замедлила воспользоваться обещанием сына и объявила, что они сегодня же вечером принимают приглашение на бал, который устраивает Зизи Ковалева. Услышав имя известной питерской сводни, Глеб закатил глаза к потолку. Значит, будут женить… И не ошибся! Антонида Мстиславна и мадам Ковалева в тот вечер подсунули ему юную графиню Замятинскую, которая уже после первого их совместного танца возомнила, что поймала Глеба в свои сети, а во время второго спросила прямо в лоб, какой он видит свою будущую жену. - Наверное, она должна меня любить, - коротко ответил Глеб. - И все? – удивилась графиня. - Да. Я считаю, что это очень важно для женщины, которой предстоит сменить шум питерских балов на жизнь в глухой провинции. Сразу после свадьбы я увезу свою жену в белорусское Полесье. Там у меня есть небольшая мыза, где мы будем жить только вдвоем. Только представьте себе такую картину: маленький деревянный домик на небольшом островке среди непроходимых болот! Большое хозяйство: куры с цыплятами, свиньи с маленькими поросятками, козы, коровы… И никого вокруг. Только мы вдвоем! Романтично, не правда ли? Сработало! После этого разговора графиня больше не смотрела в его сторону, чем очень сильно задела Антониду Мстиславну, которая потом еще долго ворчала насчет строптивости современных молодых девиц на выданье. Но на следующем балу выяснилось, что мадемуазель Замятинская все же не удержалась и поделилась кое с кем сведениями о «мечте» князя Стрижевского. Глеб это сразу понял, когда некая мадемуазель Новикова вскоре после их знакомства повторила почти слово в слово ту тираду, которой он накануне «пугал» юную графиню, только преподнесла это все так, словно это она хочет жить на том самом островке. Глеб даже немного растерялся от такого наглого плагиата, но здесь ему «на помощь» пришла маменька и, не жалея красок, нарисовала кандидатке в невестки картину того, какой замечательной свекровью она будет, когда поселится с молодыми на том самом острове. Повезло! – выдохнул Глеб с облечением, когда и мадемуазель Новикова потеряла к нему интерес, напуганная словами старой княгини. – Но рисковать больше не стоит. Пора завязывать с балами и начинать собираться в дорогу. Баронессу фон Тальберг он так больше и не видел, но знал почти о каждом ее шаге и ее планах. Кондрат, который стремился как можно скорее оказаться подальше от Марфуши, работал не за совесть, а за страх. Он сообщил Глебу, что Идалия Николаевна собирается ехать в Одессу, а оттуда на корабле отплыть в Неаполь и арендовать виллу в его окрестностях. Князь решил опередить ее, добраться до Одессы пораньше, зафрахтовать корабль и сделать так, чтобы они вдвоем стали его единственными пассажирами. Он покинул Питер во второй половине февраля. Дорога лежала через Могилевщину, и он не мог не заехать в Стрижики, где провел почти целую неделю с дедом. Аким Глебович, узнав, что внук был вынужден покинуть службу, сначала расстроился, но после того, как Глеб рассказал ему о причине своего ухода из Третьего отделения, все понял и согласился с его решением. Единственное, что Глеб скрыл от старика, - это цель, с которой он ехал в Одессу. Деду он сказал, что собирается отдохнуть, перед тем, как найти себе новое место службы, и поплавать между островов Средиземного моря. Глеб знал, что его дед давным-давно получил от Екатерины Великой большой надел земли недалеко от бывшей турецкой крепости Хаджибей, на месте которой сейчас стоит Одесса. С момента своего основания этот город развивался как морской порт, и на землях князя Стрижевского-старшего сейчас стоит судостроительная верфь. Старик заверил Глеба, что благодаря его связям проблем с подбором корабля для путешествия у него не будет и дал ему пару рекомендательных писем. В Одессе Глеб поселился в лучшей гостинице города. Обустроившись на новом месте, он наведался в порт, встретился с нужными людьми и без труда нашел подходящий корабль. Это было большое торговое судно под названием “Глория”, капитан которого собирался отплыть в Неаполь в конце марта. Глеб рассказал ему сказку о том, что собирается устроить романтическое путешествие для себя и своей будущей жены, но та еще пока не подозревает об этом. Он заплатил капитану за два пассажирских места в лучших каютах и с нетерпением стал ждать прибытия баронессы в город. Для того, чтобы не пропустить ее, князь нашел осведомителей во всех приличных гостиницах города. Как только баронесса приедет, ему сразу же сообщат.
Идалия фон Тальберг: Вопреки первичным временным планам, сборы в Италию растянулись для Ида почти на месяц. Совершенно непостижимым образом, у нее все время находились дела, которые обязательно надо было завершить в Петербурге до отъезда. И это все - помимо вполне законных и объяснимых хлопот, вроде ожидания, пока оформят и доставят необходимые документы, визитов, которые надо было нанести всем знакомым, прежде, чем надолго их оставить, да, в конце концов, баронесса должна была обновить свой гардероб, чтобы не выглядеть среди итальянок, как известно, славящихся своим врожденным чувством прекрасного в одежде, серой мышкой. Поэтому, изо дня в день перемещая на более позднее время свой отъезд, Ида старалась внушить себе, что делает это, потому что так складывается, а вовсе не из-за того, что она все еще продолжает ждать, вопреки логике и здравому смыслу, каких-либо вестей от Арсеньева. Она ненавидела себя за это, но поделать ничего не могла, ибо, к несчастью, мысли наши подобны вольным птицам, и приказывать им исчезнуть из головы не в нашей власти. Впрочем, время, безусловно, лечит. Подобно морской волне, оно сглаживает острые края болезненных воспоминаний, и те уже не так ранят душу, хоть пока и остаются на дне ее камнями, изредка напоминающими о себе своей неприятной тяжестью... Так или иначе, одним из солнечных, хоть холодных и по-петербургски сырых мартовских дней, сборы были завершены, Со слезами на глазах распрощавшись с Варварой Белозеровой, которая приехала в дом на Фонтанке, чтобы проводить ее, Идалия Николаевна очередной раз покинула родной город и отправилась на пару со своей верной Глашей, отчего-то последнее время тоже грустной, в Одессу. Именно оттуда баронессе предстояло начать морской вояж в Неаполь, чтобы из этого места уже добираться до Сардинии, ибо прямого сообщения не существовало. Южная Одесса встретила утомленных путешественниц уже настоящей весенней погодой, без всяких скидок и поблажек. В этом морском, как и Петербург, но, в отличие от него, чопорного и строгого, каком-то бесшабашном и радостном городе, вероятно, особый климат, дарящий ощущение свободы и почти счастья. Ощутила его и Ида, которая, поселившись, как и подобает знатной и богатой особе, в самом респектабельном отеле, тем не менее, приходила туда едва не только для того, чтобы ночевать. А все остальное время - гуляла по набережной, бывала в маленьких кофейнях и чайных... Замечательно проводила время, в ожидании, пока торговое судно "Глория", в котором имелись и пассажирские каюты, полностью подготовится к отплытию Неаполь. А именно на этом корабле баронессе и посоветовали путешествовать, мол, опытный капитан, да и условия хорошие. Мало в этом понимая, Идалии Николаевне оставалось лишь верить на слово советчикам. Но встреча с капитаном прошла успешно. И ей он тоже показался настоящим морским волком, которому вполне можно доверить свою и Глашину жизнь. Наконец, наступил день отбытия. В портовой суете Ида чувствовала себя немного растерянной и нервничала, отчего даже покрикивала на Глашу, которая, так же, видимо, от необычности происходящего, вела себя глупее обычного. Впрочем, посадка все же состоялась, и вот уже баронесса фон Тальберг и ее горничная стояли на палубе "Глории" и наблюдали, как его команда выполняет последние распоряжения капитана перед тем, как отдать якоря и отправиться в дальний путь. Кроме того, интересовали баронессу и будущие попутчики. Она уже знала, что будет их мало. Точнее, вовсе один, некий господин, также путешествующий со своим слугой, который и выкупил все прочие пассажирские места, кроме того, которое предназначено было для Идалии Николаевны с прислугой. Ида было жутко любопытно, кто он. Поэтому, стоя на палубе, она украдкой оглядывалась, ожидая таинственного путешественника, имя которого ей не назвали. Наконец, он появился на борту. И каково же было удивление Ида, когда им оказался... Глеб Стрижевский! Князь легко поднимался по трапу, одной рукой придерживал цилиндр, дабы коварный морской бриз не лишил его головного убора, а в другой сжимал щегольскую трость. Следом с саквояжем в руке шел слуга князя, Кондрат. И когда изумленная Ида обернулась к Глаше, чтобы поделиться с ней своими чувствами, то успела заметить, как девушка просияла, завидев его долговязую фигуру... Все это было так странно и так удивительно, что мадам фон Тальберг едва дождалась, пока Стрижевский разместится на палубе, чтобы подойти к нему и поприветствовать. Они не виделись почти два месяца, расстались не очень радостно, но теперь, практически на чужбине, где они, два земляка, волею судьбы и случая, оказались вместе - какое это имело значение? - Добрый день, Глеб Георгиевич! - Ида подошла к нему, разглядывающему стремительно удаляющуюся береговую линию - "Глория" уже отправилась в путь - со спины. Князь резко обернулся, на лице его отразилось не меньшее изумление, чем незадолго до того - у баронессы. - Какое удивительное совпадение, не так ли?
Глеб Стрижевский: Мадам не подвела и прибыла в Одессу без опоздания. Единственным неудобством, которое она доставила Глебу своим приездом, было то, что она поселилась в той же гостинице, что и он сам. Чтобы не столкнуться с ней раньше времени, им с Кондратом пришлось по-быстрому собрать вещи и перебраться на другое место жительства. В день отплытия князь и его верный слуга сидели в закрытом экипаже недалеко от трапа «Глории» и ждали условного сигнала, который капитан должен был им подать, как только баронесса окажется на борту. - Ой, как она похудела-то! – проворчал Кондрат, не сводя глаз с двух женщин, только что покинувших остановившуюся неподалеку карету. – Уж не заболела ли? - А мне так не кажется, - сказал Глеб. – По сравнению с тем, когда я ее видел в последний раз, она просто пышет здоровьем. - Нет, видно, что она устала, - Кондрат был великий спорщик. – Оно и понятно. Дороги наши расейские по весне – это одна большая каторга. Кто ж весной в дорогу то отправляется? Взять вот нас, Глеб Егорыч! Мы то, как люди, выехали еще зимой, а слякоть весеннюю пересидели в Стрижиках, а эта баронесска совсем ездить не умеет. Как только дороги раскисли, так она и поехала. Одно слово – баба! - Еще раз такое услышу, отправлю в Питер, - пригрозил Глеб по привычке. – Там Марфуша быстро научит тебя отличать баб от дам. - Не буду больше, Глеб Егорыч! Вот те крест, не буду. Ой, а какая она бледная то! – в голосе Кондрата прозвучала нотка заботливого участия, удивившая Глеба, потому что он знал, что он не сильно жалует баронессу. - Да с чего ты это взял? Вон какой румянец у нее на щеках! Красота! - Да где? – удивился Кондрат. – Княже! Ты на кого смотришь то? - Как "на кого"? На Идалию Николаевну. - А я тебе про Глафиру Поликарповну толкую. - А кто это? Дождаться ответа Глеб не успел, потому что капитан дал условный сигнал. Пора! Поднимаясь на борт, он ощутил какой-то странный трепет и не понял из-за чего. Приписывать его предвкушению скорой встречи лицом к лицу с Идалией Глеб не захотел и «постановил», что это, скорее, страх перед морским путешествием. Ему уже приходилось ходить под парусом, и он отлично знал, что первые два дня будут для него сложными из-за приступов морской болезни, но потом он привыкнет к постоянной качке и превратится в бывалого «морского волка». Ступив на палубу, Глеб сделал над собой героическое усилие, чтобы не смотреть туда, где стояла Идалия (пора ее уже так называть), и уставился на берег так пристально, как будто видел его в последний раз. Не буду за ней бегать, - решил он. – Хватит, набегался уже. Теперь ее очередь. О! Кажется, она меня заметила и приближается. Однако, не спешит. Пока баронесса приветствовала его, сердце Глеба ликовало. Получилось! Птичка сама залезла в клетку и даже закрыла за собой дверцу. Князю с трудом удалось стереть счастливую улыбку с лица, пока она ее не увидела, изобразил на нем безмерное удивление и, обернувшись, продемонстрировал его даме во всей красе. - Идалия Николаевна?! Неужели это Вы? – не дожидаясь, когда она даст ему руку для поцелуя, Глеб схватил ее тонкую кисть, притянул к своим губам и поцеловал. Ничего, что это немного выходит за рамки этикета. Простит. Мы не в салоне, а в походных условиях все таки. - Но как? Откуда и куда? Как Вы себя чувствуете? Впрочем, не отвечайте! По Вашему цветущему виду я вижу, что все хорошо!
Идалия фон Тальберг: - Представьте себе, это я! - в тон ему, весело воскликнула баронесса фон Тальберг. То, как радостно он отреагировал на ее появление, с каким рвением припал губами к ее запястью, говорило Ида, что Глеб Георгиевич, кажется, больше не сердится на нее. И это было еще одной радостной новостью, кроме, собственно, той, что путешествовать придется не совсем среди чужих людей. - Откуда я здесь? Полагаю, что оттуда же, откуда и Вы, сударь, - все в том же шутливом тоне продолжала Идалия Николаевна. Вдруг, внезапный порыв ветра едва не сорвал у нее с головы новую модную шляпку, и Ида, ахнув, неосознанно кокетливым жестом удержала ее на голове, отчего Стрижевский улыбнулся. " А ему идет улыбка, - подумала баронесса. - Отчего он так редко улыбается?! - не более закономерен, между прочим, и вопрос, куда я направляюсь, - продолжила она свои рассуждения, - корабль идет в Неаполь, не сложно предположить, что я - туда же, - слегка наклонив голову набок, молодая женщина задорно посмотрела на князя. - А, если серьезно, то я выполняю назначения Ильи Ильича. Он пугал меня чахоткой, убеждая в необходимости вояжа в Италию. И, как видите, своего добился. Из Неаполя я отправлюсь на Сардинию. А Вы? Что влечет Вас в Неаполь?
Глеб Стрижевский: - А я направляюсь туда по делу, - Глеб постарался, чтобы в его ответе не было ни единого слова неправды. И ведь не солгал! С тех пор, как он покинул службу, дело соблазнения баронессы стало для него самым важным в жизни. Знает ли она, что я теперь вольная птица? - поймал он себя на неожиданной мысли. - И если знает, то что думает об этом? Впрочем, что это я? С каких это пор меня интересует ее мнение? - опомнился он, довольный собой. Но не прошло и нескольких мгновений, как это его самодовольство испарилось: Глебу стало не по себе. Голова закружилась, и палуба вдруг едва не ушла из под ног, словно какие-то невидимые каторжане, сидящие на веслах, взбунтовались и начали раскачивать судно в разные стороны. Проклятье! Начинается приступ морской болезни! Только не здесь! Не у нее на глазах! Мало мне того, что я пережил от нее два отказа... Если она увидит меня зеленым от качки, то еще и жалеть начнет. Тогда на моих планах можно будет ставить большой жирный крест. Однако! Какова фифа! Это ей не так, то ей не эдак. Ванька ее разбаловал. В этот момент к ним подошел капитан, чтобы поприветствовать своих пассажиров на борту корабля, и сообщил, что приглашает их на ужин. - У меня на камбузе неплохой кок, - похвастался он. - Парижских разносолов обещать не могу, но разочарованы вы не будете. От одной только мысли о еде Глебу стало еще хуже, но оскорблять капитана отказом в первый день плавания не хотелось и пришлось ответить согласием. После этого князь заторопился в свою каюту, сославшись на то, что должен проконтролировать, как Кондрат распаковывает его багаж. Хорошо, что последний не слышал этих слов! В противном случае, верный слуга смертельно обиделся бы и выпрыгнул бы за борт. Скрывшись от возможно наблюдающих за ним глаз мадам фон Тальберг в своей каюте, Глеб первым делом посмотрелся в зеркало и с удовлетворением отметил, что его реноме не успело пострадать в ее глазах. Пока что его лицо оставалось только бледным, но он хорошо знал, что очень скоро оно приобретет оттенок ранней мартовской зелени. Как же быть? Ох, уж этот капитан с его ужином... Уже завтра я буду как огурчик, но ужин то сегодня!
Идалия фон Тальберг: Улыбка недолго освещала лицо князя Стрижевского. Вскоре Ида заметила некую перемену его настроения, однако размышлять об этом ей долго не пришлось – к ним подошел капитан «Глории», который и пригласил обоих пассажиров судна разделить с ними трапезу. Что касается баронессы, то она с радостью и без колебаний согласилась. А что за радость весь вечер безвылазно сидеть в каюте с Глашей вдвоем? Раз уж так вышло, что ближайшие дни им придется провести всем вместе, то почему бы не посвятить их такой приятной вещи, как общение? Тем более, что Ида уже успела убедиться в том, каким милым собеседником бывает князь Стрижевский – если дает себе труд. Сказав капитану свое «да», выяснив, к которому часу следует появиться в кают-компании, Идалия Николаевна взглянула на Стрижевского, ожидая и его немедленного согласия, но Глеб Георгиевич словно бы колебался, впрочем, недолго. Через мгновение он также сказал, что присоединится ко всем в указанное время, а потом, сославшись на занятость, как-то поспешно ретировался к себе – разбирать вещи. Признаться, Ида была немного удивлена: она ожидала, что князь хотя бы проводит их с Глашей до каюты, но, с другой стороны, не был не обязан это делать. Поэтому, следом за Стрижевским, покинули палубу и они. Разбор вещей не был сложной процедурой. Глаша всегда умела собраться в дорогу так, что все укладывалось и складывалось обратно в баулы легко и быстро – это было еще одно достоинство, за которое баронесса очень ценила свою горничную. Благодаря этому, до ужина удалось даже отдохнуть, чтобы появиться в кают-компании свежей и цветущей. Глеб Георгиевич, честно сказать, не преувеличил: с момента их последней встречи, баронесса, действительно, похорошела. Вернее, вернулась в свое обычное, «не больное», состояние, во всяком случае – внешне. Поэтому, когда она пришла в кают-компанию в своем новом, «матросском» платье, - ярко-синяя юбка, белый корсаж, низкое декольте отделано воротником, стилизованным под гюйс, - в глазах всех мужчин: капитана, боцмана, корабельного врача,- отразилось восхищение таким вот «морячком». Глеб Георгиевич тоже посмотрел на нее с интересом, но и только-то. Что Идалию Николаевну изрядно задело. Ибо, в большей мере, она старалась именно для него: уж очень хотелось поскорее изгладить из памяти Стрижевского себя ту, больную и несчастную… Еда, в самом деле, была незатейливой, но вкусной. Особенно баронессе пришлась по вкусу рыба, запеченная на решетке. Она даже попросила, чтобы непременно дали рецепт, когда вернется домой, отдаст его повару, чтобы тоже так готовил. В поисках «сочувствия» своему восхищению мастерством кока, мадам фон Тальберг взглянула на князя Стрижевского, сидящего по правую руку от нее. Вопреки ожиданию, особой радости и удовольствия на его лице Ида не увидела. Напротив, в момент последней встречи, Глеб Георгиевич выглядел куда веселее. Да и внешне… Он был бледен - даже зеленоват, немногословен – даже против обычного. И почти ничего не ел: тарелка была практически пуста, а он не торопился ее наполнить. - Князь, а почему Вы не попробуете рыбу? – спросила его Идалия Николаевна удивленно. – Не любите ее? Напрасно, это очень вкусно! Давайте, отведайте хотя бы кусочек!
Глеб Стрижевский: В каюте Глеб обнаружил, что оказался прав, когда усомнился в способности Кондрата заняться их багажом. Для его слуги это было первое морское путешествие, и оно с первых часов их пребывания на судне показало, что тот рожден, скорее, сухопутным зайцем, нежели морским волком. Глеб нашел бедного Кондрата лежащим поперек гамака, натянутого в углу каюты, в полубессознательном состоянии. Князь уложил его по-человечески и укрыл одеялом. Почувствовав заботу, Кондрат открыл глаза, пролепетал несколько благодарных и оправдательных слов, на что Глеб велел ему успокоиться и постараться уснуть. - Когда проснешься, будет легче, -добавил он, снимая сюртук и с наслаждением освобождаясь от галстука. До ужина оставалось еще довольно много времени, и Глеб решил, что тоже может вздремнуть. Оставшись в рубашке и панталонах, он с наслаждением растянулся на кровати, приказал себе проснуться через полтора часа и погрузился в короткий сон. Пробуждение было ужасным. Голова князя теперь не только болела, но также кружилась, раскалывалась и была готова отвалиться. Он с трудом добрался до зеркала, чтобы завязать галстук, и увидел в нем, что его лицо уже позеленело. Глеб разразился проклятиями, львиная доля которых досталась баронессе фон Тальберг. Если бы эта дамочка вела себя достойно, то я сейчас сидел бы дома, а не болтался бы как... Перед тем, как покинуть каюту, Глеб бросил завистливый взгляд на Кондрата, который почти безмятежно посапывал в своем гамаке. Спит себе, и никаких ему обязательств. Ни ужина, о котором даже думать не хочется; ни капитана, чтоб он провалился со своим приглашением; ни баронессы... Надеюсь, ей сейчас еще хуже, чем мне. Напрасно! И тут не повезло. Если судить по внешнему виду мадам, надежды Глеба не оправдались. Идалия выглядела великолепно, а чувствовала себя еще лучше. Ее сияющий вид вкупе с аппетитом, с которым она поедала все, на что смотрела, разозлили Глеба еще больше, но он все же не показал виду. Похоже, что никто за столом не заметил, в каком состоянии пребывает князь Стрижевский. Видимо, это тусклый свет свечей, освещавших это застолье, мешал гостям капитана "насладиться" нежно-салатовым цветом, которым отливало лицо Глеба. Чтобы не демонстрировать своего недомогания, он молча сидел за столом и смотрел на свою пустую тарелку, в то время как все присутствующие с аппетитом уплетали кушанья, от запаха которых князя мутило еще сильнее. А тут еще баронесса начала потчевать его. Рыбу Глеб не любил с детства и в любом виде, а в период морской болезни да еще по совету баронессы - в особенности. Пришлось вежливо отказаться, сославшись на Великий пост, и попросить разрешения у капитана покинуть их теплую компанию. В каюте Глеб не раздеваясь снова упал на кровать и закрыл глаза. Надо всего лишь потерпеть, - повторял он самому себе. - Скоро эта дурнота пройдет. Проклятье! Какой стыд предстать в таком виде перед нею! И какой же я дурак, что затеял это путешествие... Со стороны двери донеслись легкие шаги и шелест подола платья. Чья-то рука нежно коснулась лба князя, принеся с собой желанную прохладу и небольшое облегчение. Не открывая глаз, Глеб покрепче прижал ее к своему лицу и прошептал: - Да, да! Вот так! Очень хорошо! Спасибо, родная!
Идалия фон Тальберг: В ответ на предложение отведать рыбы, Глеб Георгиевич взглянул на баронессу так, словно она вознамерилась угостить его цикутой, чем, признаться, несколько обескуражил женщину, не понимающую, в чем, собственно, дело? Да, к тому же, и после этого повел себя не менее странно: ни с того, ни с сего вдруг извинился перед всеми присутствующими, и решительным шагом покинул кают-компанию. «Ну и, спрашивается, зачем соглашался приходить?» - мысленно пожала плечами Ида, провожая удаляющегося князя взглядом. Вероятно, подобные мысли посетили не одну баронессу фон Тальберг. Потому что в последующем разговоре капитан, весьма сдержанный человек, даже назвал князя Стрижевского «весьма эксцентричным господином». На вопрос же Ида, в чем заключается эксцентричность, старый моряк поведал ей, что, хотя бы в том, что именно Стрижевский и есть тот загадочный пассажир, что предпочитает путешествовать в одиночестве и поэтому выкупил все пассажирские места «Глории» заранее. - Ну, да что я буду Вам описывать Глеба Георгиевича, мадам, разве его характер Вам не известен? – проговорил он, наконец, обращаясь в Ида, чем несколько ее озадачил. - Простите, Иван Сергеевич, но отчего Вы так уверены, что князь и я знакомы настолько коротко? Уверяю, что знаю его не многим дольше, чем все здесь присутствующие, - ответила баронесса. И теперь уже пришла очередь капитана удивляться: - Но разве Вы и господин Стрижевский не… - начал он и вдруг осекся, вспомнив, что князь просил не раскрывать сюрприза для своей невесты. - «Не» - что? - Не… не друзья? – не сразу нашелся он, жалея, что вообще об этом завел речь. Кто их разберет, этих аристократов, с их отношениями?! - Полагаю, что… нет, - помедлив, ответила баронесса, - скорее, добрые знакомые. А почему Вы решили, что мы друзья? - Но Вы так дружески с ним разговариваете, - Иван Сергеевич проклинал себя, понимая, что все сильнее увязает в трясине женского любопытства, в которую сам себя завел. Однако мадам фон Тальберг, к его удивлению, удовлетворилась сказанным, улыбнулась и продолжила свою трапезу, после чего разговор плавно перешел на другие темы, к вящему облегчению капитана. Провожая ее к каюте после окончания ужина, Иван Сергеевич сделал комплимент баронессе, заметив, что она – настоящий моряк: совершенно не подвержена воздействию качки. - А вот князю Стрижевскому, смотрю, приходится туго, - заметил он, усмехнувшись в усы. – Вон, какой вид у него был несчастный! Тут его вины нет, от морской болезни никто не застрахован, - поспешил добавить он, словно оправдывая Глеба Георгиевича. - Ну да ничего! Отлежится, будет, как новый. - Так это морская болезнь?! А я думала… Ах, несчастный! – воскликнула она, подумала секунду и спросила его. – Скажите, а Ваш повар, то есть, кок… Он может сделать клюквенный морс? Есть ли вообще у Вас клюква? – тот подумал и кивнул, мол, кажется, есть. – Ну тогда, не мог бы он приготовить морс? А еще – что-нибудь легкое, вроде овсяной каши? - Думаю, что да, я сейчас передам Ваши пожелания, баронесса. …Спустя некоторое время, Идалия Николаевна тихо постучала в каюту Стрижевского. Никто не откликнулся. Однако, после небольшой заминки, баронесса все же вошла туда. В руках у нее был поднос, на котором стоял графин морса, а также тарелка с овсянкой. Картина, представшая ее очам, напоминала поле боя, на котором находились двое погибших бойцов. Один «пал» на кровать, а второй находился в гамаке в углу, выглядел более жизнеспособным, но тоже не особенно хорошо. С легкой усмешкой на устах Ида поставила поднос на стол, подошла к койке, где лежал Стрижевский, склонилась к нему и положила ладонь на покрытый испариной бледный лоб. И тут князь повел себя странно: взял ее руку и прижал к губам, впрочем, не открывая глаз. При этом бормотал что-то нежное. Понимая, что стала свидетельницей чего-то, что не предназначалось ее глазам, баронесса деликатно молчала, ожидая, пока он проснется. Наконец, Стрижевский медленно открыл глаза, какое-то мгновение он еще смотрел как бы сквозь нее, но потом выражение глаз стало осмысленным, он резко бросил ее руку и сел в постели. - Тише! – Ида прижала палец к его губам и кивнула в сторону Кондрата. – Позвольте помочь Вам, Глеб Георгиевич, - прошептала она. – Нужно обязательно поесть, только так Вам станет лучше. Я кое-что принесла…
Глеб Стрижевский: Мысль о том, что рядом с ним в каюте кто-то есть, не сразу дошла до укачанного морскими волнами сознания Глеба. Собрав мозги в кучу и превозмогая головную боль, он сосредоточился и услышал шелест подола женского платья, а также почувствовал аромат каких-то ягод, которого раньше не было... И эта нежная рука, что коснулась его раскалывающейся на части головы... Кому она может принадлежать? Тесса? Невозможно! Ее появление здесь может быть только чудом... Господи! Сделай так, чтобы это была она, и я поверю в тебя! Разве моя Тесса не достойна чуда? Добрая, милая, прощающая людям их грехи... Но всем ли? Почему ты простила этого мерзавца Скидмора, но отказала в прощении мне? Неужели мой грех страшнее, чем его? Ответь, родная! Но она промолчала. Теперь Глеб боялся открыть глаза, ведь вместо Тессы у его ложа могла оказаться другая... Но кто же? Наташа? Елена? Это уже не надежда на чудо, но полный бред! И все же сделав над собой усилие, он приподнял веки, которые, казалось, налились свинцом. Увидел и вскочил. Какая смена декораций! Мроя и ява! Мечта и действительность! Только что первая рисовала мне Тессу, а вторая приподнесла баронессу... Какая рифма! Если так дальше пойдет, то в будущем я могу честно врать ей в глаза, что она вдохновила меня на сочинение стихов. Из угла, где спал Кондрат, донесся громкий шорох. Глеб бросил туда взгляд и увидел раскачивающийся пустой гамак. Его верный слуга мгновенно оценил обстановку и исчез. Кто-то, плохо его знающий, мог подумать, что он решил оставить князя и баронессу наедине, но это было не так. Шельмец понял, что горничная баронессы осталась одна и поспешил составить ей компанию. Однако, как быстро Кондрат оклемался. Идалия между тем развернула бурную деятельность: достала откуда-то салфетку и положила ее Глебу на грудь, затем взяла с подноса тарелку с овсянкой и запустила в нее ложку. - Что Вы делаете, мадам? - воскликнул Глеб смущенно. Он давно ожидал от баронессы жалости и был готов отразить ее. Но каким образом реагировать на ее заботу? Как поставить стену против доброты? К такому повороту событий Глеб не был готов. Больная голова выдала жалкую идею, и он произнес: - Идалия Николаевна! Я не могу принять помощь такого рода от чужого мне человека. Это слишком личное. Если Вы хотите, чтобы я съел содержимое этой тарелки из Ваших рук, то... Вам придется согласиться стать ... если не моей женой, то хотя бы моей невестой...
Идалия фон Тальберг: Пользуясь тем, что ошеломленный ее самовольством Стрижевский ненадолго лишился дара речи, мадам фон Тальберг, действительно, неплохо успела похозяйничать в его владениях. Тем временем, его собственный слуга тоже успел проснуться, однако предпочел ретироваться и не вмешиваться в ход событий. Ида проводила его ироническим взглядом. Сама же, тем временем, разложила на груди князя принесенную салфетку, взяла в руки тарелку с кашей, ложку, и с видом, не допускающим возражений, зачерпнула немного овсянки, чтобы отправить ее во все еще раскрытый от удивления рот князя Стрижевского. Этот маневр, видимо, окончательно вернул ему способность воспринимать происходящее вокруг критически, потому что в эту же минуту Глеб Георгиевич ловко уклонился от поднесенной ложки, спрашивая, что, собственно, она делает. - Как это – что?! Кормлю Вас кашей! – Ида чуть улыбнулась и весело посмотрела на мужчину. – Раз Магомет не идет к горе, однажды и гора может подойти к нему. Вы совсем ничего не ели на ужин. Я прекрасно понимаю, что в Вашем состоянии о еде и думать тошно, но от овсянки плохо Вам не будет. А морс – кислый, он прекрасно уничтожит остатки Вашего недомогания. Ну же! Князь! Несколько ложек – за Вашу матушку, за Государя императора, за… меня! Надо сказать, что баронесса не без удовольствия сейчас делала, то, что делала. Стрижевский всегда был так серьезен и непоколебим в своей уверенности, что крохотная толика несерьезности и даже двусмысленности в его жизни, с точки зрения Идалии Николаевны, ничуть не помешала бы… Далее произошло удивительное, Ида, кажется, удалось достигнуть искомого эффекта. Ибо Глеб Георгиевич вдруг включился в ее игру! Ну а как можно было расценить его слова о том, что есть он будет только из рук невесты или жены? Ложка на мгновение замерла в ее руках, а потом баронесса вновь блеснула глазами и улыбкой и проговорила: - Соглашусь, но только ради того, чтобы спасти Вашу жизнь! Давайте считать, что с этого самого момента и до прибытия в Неаполь – я Ваша… ну не жена, конечно… Невеста! – заметив торжество, мелькнувшее в его взоре, Ида усмехнулась и добавила, - но не очень-то обольщайтесь, князь. Наш договор в силе лишь до прибытия в порт. А теперь – ешьте кашу!
Глеб Стрижевский: - До нашего прибытия в порт Неаполя? - как бы уточнил Глеб, добавив к условию баронессы одно-единственное невинное слово. - Согласен! Давайте Вашу кашу. И словно послушный маленький мальчик, он раз пятнадцать скрепил их договор, "натягиваясь" на каждую ложку, которую баронесса подносила к его лицу. Излишне говорить, что каждая из них тут же просилась обратно, но договор есть договор, и Глеб сделал все от себя зависящее, чтобы его условия не были нарушены. Когда тарелка опустела, он с удовольствием запил овсянку клюквенным морсом, который действительно принес облегчение. Еще бы! Как только на желудок обрушился водопад этой кислятины, тот сразу же перестал мучить голову Глеба и полностью посвятил себя себе любимому. Попалась, птичка-невеличка! Теперь, чтобы стать свободной от данного мне слова, тебе надо попасть в порт Неаполя вместе со мной. Поверь, я сделаю все, чтобы ты там не оказалась, во всяком случае, одновременно со мной. Я лучше за борт выпрыгну, но не позволю тебе вернуть мне слово. Да это и не понадобится. Я внук и наследник одного из владельцев компании, которой принадлежит это судно, и мне не составит труда заставить капитана изменить курс. Скажем, пусть высадит нас на Сардинии до того, как идти в Неаполь. А там посмотрим... - Спасибо, мадам! - сказал Глеб, широко улыбнувшись. - Вы спасли мне не только жизнь, но и пролили целительный бальзам на мою душу. Как Вы посмотрите на то, чтобы скрепить наш договор первым поцелуем? Что касается меня, то я только "за"!
Идалия фон Тальберг: - Боюсь, что посмотрю на это, как на проявление нескромности с Вашей стороны, - строгие слова Идалии Николаевны слабо сочетались с лукавой улыбкой на ее лице. Глеб Георгиевич по-прежнему несколько шокировал ее своими прямолинейными и недвусмысленными проявлениями симпатии, но теперь, зная его лучше, баронесса научилась относиться к ним без первоначального удивления. Мало того, такая манера не скрывать своих намерений, касательно нее, даже начинала ей нравиться. Стрижевский был сложным для понимания человеком, однако в своих чувствах – забавно откровенен. И было в этом что-то, что трогало душу баронессы, проливаясь одновременно бальзамом, врачующим ее уязвленную в предыдущих попытках романтических отношений душу. - Впрочем, если так настаиваете, можете меня поцеловать, но только в щеку! – теперь она уже откровенно веселилась. И князь продолжал ей подыгрывать, изобразив притворную обиду и заявив, что дождется лучших времен. На том и порешили. Дожидались «лучших времен» Ида и Стрижевский, как полагается «помолвленным» людям, вместе. Проводили много времени в разговорах, обсуждали последние перед отъездом петербургские новости. Однако, приблизительно на пятый день путешествия, старые темы для разговоров окончились, а новых скучная корабельная бытность практически не подбрасывала. Ибо невозможно долго и всерьез обсуждать хорошо ли вахтенный надраил палубу или по десятому разу хвалить стряпню кока. Поэтому в конце первой недели плавания на борту «Глории», вернее, в душах ее пассажиров, плотно поселилась скука. А тут еще наступил почти полный штиль, парусник резко замедлил ход и к скуке присоединилась совершенно летняя жара – ибо шли уже почти у Босфора. Идалия Николаевна лениво прогуливалась по палубе под кружевным зонтиком, обозревая уже успевший надоесть однообразный морской пейзаж, когда вдруг услышала отчетливые звуки оружейных выстрелов. Сперва она решила, что ей мерещится. Но нет, пройдя еще несколько шагов, завернув за угол, Идалия Николаевна увидела князя Стрижевского с ружьем в руках. Он стоял спиной, без сюртука, лишь в белоснежной сорочке с закатанными до локтей рукавами, брюках и жилете. Ида до этого видела его только при полном параде, однако в таком, немного распущенном виде, Глеб Георгиевич понравился ей даже больше. Услышав ее шаги, князь обернулся. - И от кого же это Вы отстреливаетесь, сударь? – поинтересовалась у него Ида, подходя поближе.
Глеб Стрижевский: - Я, скорее, охочусь, мадам! – ответил Глеб чистейшую правду, но не стал уточнять на кого именно. Все последние дни он чувствовал себя превосходно, но это было единственное, чем он мог похвастаться. Планы князя, касательные охмурения Идалии, после той вынужденной помолвки не сдвинулись ни на йоту, и он пришел к выводу, что следует сменить тактику. Глеб уже давно заметил, что когда он оказывает баронессе знаки внимания, она воспринимает их как должное. Не пора ли проверить, как она поведет себя, если он начнет относиться к ней с холодцой? Захочет ли вернуть этого отбившегося барана в стадо своих поклонников? Пусть потрудится! - решил он. Сначала Глеб перестал ее развлекать. Когда они встречались, он старался больше молчать. Чтобы не скучать, баронессе самой приходилось выдумывать темы для бесед и самой их поддерживать. Глеб же ограничивался только короткими комментариями и ответами типа «Да» или «Нет». Потом он начал отводить от нее взгляд, делая вид, что горизонт ему более интересен, чем она. А когда баронесса начала скучать, Глеб решил нанести ей «сокрушительный удар» и в одно прекрасное утро вообще не выходить из каюты, дверь которой приказал Кондрату запереть изнутри, чтобы мадам на правах невесты вновь не нагрянула к нему с тарелкой каши. Для деятельной натуры князя этот день обещал стать одним из самых тяжелых в жизни. Думаете, легко просидеть в душной каюте несколько часов безвылазно? Ужасно! Уже через час злой и раздраженный Глеб лежал на койке, в сотый раз разглядывая опостылевшие ему переборки, пока не увидел ящик, в котором обычно перевозил оружие. В нем лежало новое ружье системы Лефоше, подаренное дедом полгода назад. За это время Глебу так и не удалось его опробовать. А не пострелять ли мне? – подумал он. – Во-первых, займусь настоящим мужским делом; во-вторых, проверю отдачу у нового ружья; в-третьих, предстану перед баронессой в выгодном свете; в-четвертых, может, подстрелю кого-нибудь. Короче говоря, убью сразу нескольких зайцев … и одну зайку! Первым делом Глеб отправил первого попавшегося матроса к боцману за пустыми бутылками. Он не сомневался, что этого добра на судне имеется в избытке. Затем, одевшись с нарочитой небрежностью, князь устроился с ружьем в руках на корме и отправил Кондрата узнать, не спит ли еще баронесса. Не будить же ее оружейными выстрелами! Слуга, обрадованный тем, что планы хозяина изменились, и ему теперь не придется вместе с ним весь день сидеть в каюте, обрадовался и убежал едва ли не вприпрыжку, а вернувшись, сообщил: - Встали уже, скоро выйдут. - Как только она здесь появится, начнешь подбрасывать в воздух бутылки, - приказал Глеб. Кондрат едва заметно кивнул. Глеб всегда мог на него положиться. Молочные братья почти всю жизнь прожили бок о бок и уже давно научились понимать друг друга без лишних слов. Когда баронесса вышла на палубу, в воздух полетела первая бутылка. Глеб прицелился и выстрелил. Однако! Отдача у «Лефоше» была неслабая. Чтобы привыкнуть к ней, надо было сделать не один десяток выстрелов. Еще бутылка! Выстрел, и осколки летят в море. А потом еще, и еще, и еще! - Она тебя заметила и идет в нашу сторону, - шепнул Кондрат. Глеб замер в красивой позе, чтобы дать баронессе возможность полюбоваться на него. Стоять вот так с ружьем наперевес он мог часами. Для бывалого охотника это одно из самых важных качеств. Ведь давно известно, что зверь пугается и бежит, когда видит не самого охотника, а его движение. Если стоять на месте, не шевелясь, против ветра, то зверь не заметит тебя даже с двух шагов. А если он будет смотреть в другую сторону, то можно даже протянуть руку и успеть дотронуться до него. Но под взглядом баронессы Глеб долго не выдержал и повернулся в ее сторону. Она была вся такая красивая и свежая, веселая и невинная, что было невозможно оторвать глаз и даже захотелось ее обнять. Еще чего! Обойдется! Но не буду возражать, если она сама упадет в мои объятия. - Не желаете присоединиться? Вы умеете стрелять?
Идалия фон Тальберг: - Увы, Глеб Георгиевич! – развела руками Ида. – В число навыков, которым меня учили в пансионе мадам д`Арси, стрельба из пистолетов и ружей не входила… Я же говорила Вам, что выросла в частном пансионе? – спросила она, радуясь тому, что, кажется, нашла еще одну тему для разговоров – их детские годы. Правда, воспоминания баронессы об этом очень хорошем, но все же, предназначенном для сирот, доме были не всегда радостными. Но, при желании, всегда можно отыскать в памяти какую-нибудь забавную историю. А Стрижевский, возможно, вспомнит что-то свое. Однако, ее попытку развить эту тему, князь как-то не оценил, промычав в ответ нечто неопределенное. Сам же, тем временем, продолжал методично стрелять по своим бутылкам, которые подбрасывал по его команде сидящий неподалеку Кондрат. Ида стояла рядом с князем и наблюдала за стрельбой. Ну и за стрелком, конечно. Надо сказать, что Стрижевский оказался очень метким – ни одна из пустых посудин, взлетающих в воздух, не ушла от его «возмездия». А еще – баронессе в принципе нравилось, как Глеб Георгиевич смотрится с оружием в руках. Некоторым мужчинам это определенно идет… Наконец, прискучив быть пассивной свидетельницей происходящего, Идалия Николаевна как-то нерешительно и, словно бы робея, вновь обратилась к нему: - Князь, скажите, а что, если бы мне, и правда, попробовать научиться стрелять? – она быстро взглянула на него и приготовилась уже извиняться за эту идею, ожидая отказа. – Нет-нет, если это сложно, то я, пожалуй, не стану отвлекать Вас… Но, против ожидания, Глеб Георгиевич вдруг очень легко согласился давать ей уроки. Решили начать прямо тотчас же. Ида понятия не имела, как нужно стоять, как держать ружье, к слову, оказавшееся ужасно тяжелым с непривычки. И это у нее никак не выходило правильно. В конце-концов, видимо, измаявшись объяснять на словах, князь Стрижевский просто стал за ее спиной и, как бы обнимая, сам вложил в руки оружие так, как было правильно. Подобная фамильярность была бы немыслима где-то в Петербурге, но здесь – ничего особенного. К тому же, Стрижевский был «жених» Ида. И что особенного в том, что возлюбленный обнял даму своего сердца, склонившись к ее плечу так низко, что его щека почти касается ее щеки? Ведь он просто пытается сделать так, чтобы их взгляды оказались на одной воображаемой линии выстрела, не так ли? Что касается самой Ида, то учиться стрелять таким вот, «усовершенствованным» способом, ей нравилось: не так тяжело держать «Лефоше», и вообще приятнее – ведь Стрижевский вновь уделяет ей все свое внимание. Наконец, когда она, – они, - как следует прицелились, затаивший дыхание рядом с ее ухом Глеб Георгиевич на секунду отвлекся, и приказал Кондрату бросать бутылку. После чего – нажал на курок. Или правильнее сказать, на пальчик Идалии Николаевны, лежащий на курке. Раздался выстрел, от которого очередная бутылка разлетелась в воздухе вдребезги, а вместе с ним – вскрик самой Ида. Но это было не торжествующее восклицание по поводу удачного попадания. Баронесса просто не смогла сдержаться и громко ахнула, когда, из-за сильной отдачи, приклад ружья очень больно ударил ее в плечо. Невольно она разжала руки и оружие с грохотом упало на палубу корабля, а саму Идалию Николаевну буквально отбросило на грудь к Стрижевскому.
Глеб Стрижевский: Идалия Николаевна была далеко не первой дамой в жизни Глеба, которую он соблазнял во время обучения стрельбе. Правда, раньше он использовал для этой цели пистолет, и его легкость по сравнению с ружьем оставляла полную свободу второй руке князя, которой он предпочитал обнимать даму. Но в случае с баронессой у ружья было преимущество – более сильная отдача после выстрела. Можно было не сомневаться, что очень скоро мадам фон Тальберг окажется в объятиях князя Стрижевского, причем, бросится туда сама. Он знаком велел Кондрату поставить бутылку на ограждение борта и уйти. Они с баронессой стояли, почти слившись в одно целое: ее спина около его груди; ее руки лежали поверх его рук, которые приняли на себя основную тяжесть ружья; его легкая утренняя небритость щекотала кожу ее щек, а ее искусно завитые локоны, обдуваемые легким морским бризом, отвечали ему тем же. Лицо баронессы было так близко, что при наличии времени и желания Глеб мог пересчитать ее ресницы - эти два пушистых веера, что скрывали от него глаза, в которых ему сейчас очень хотелось отразиться. Его дыхание касалось ее губ, а ласкающий шепот – маленького милого ушка: - Совмещаем мушку с целью… если надо, то делаем поправку на ветер… задерживаем дыхание и прислушиваемся к своему сердцу. Между его ударами плавно нажимаем на курок… Однако сердце Глеба в своей непосредственной близости от Идалии Николаевны колотилось так, что поймать эту краткую паузу не представлялось возможным. Пришлось нажимать на палец баронессы, лежащий на спусковом крючке, наугад. Попали они в цель или нет, Глеб так и не узнал.Сразу после выстрела баронесса вскрикнула и вся подалась в его сторону, отпустив ружье. Князь тоже не стал удерживать в руках эту бесполезную теперь железку и поспешил поймать ценный груз, пока тот не упал. Теперь их лица были не рядом, а напротив друг друга. Глеб потянулся к ее губам, уже по опыту зная, что поцелуй в этот момент – самый лучший способ успокоить даму. Возможно он получит пощечину за свою вольность, но разве такая мелочь может остановить пылкого влюбл… жениха? Глеб мельком взглянул в глаза баронессе … и остановился на полпути. В ее глазах плескался самый настоящий страх. Чего она так боится? Какой же я дурак! Все, что я делал в последнее время, было одной большой ошибкой! Мое якобы равнодушное поведение только оттолкнуло ее. Нет, здесь надо действовать иначе. Нужен только романтический подход. - Простите, мадам! – произнес Глеб с самым настоящим раскаянием в голосе. Не дожидаясь разрешения баронессы, он поднял ее на руки и понес в каюту. – Я должен был учесть, что отдача может напугать Вас. Разрешите мне помочь Вам добраться до каюты и осмотреть Ваше плечо. Я не врач, но несколько лет назад в Оксфорде я прослушал курс лекций по медицине. Просто так… Для эрудиции. Но думаю, что справлюсь.
Идалия фон Тальберг: Боль от удара в плечо, а так же то, как неожиданно она оказалась в объятиях князя под действием того, что сам он назвал "отдачей", обескуражили Ида, поэтому она ненадолго утратила способность размышлять здраво и сопротивляться воле этого мужчины. Чем он и не преминул немедленно воспользоваться, легко подхватывая ее на руки, и на глазах у всех - впрочем, попался ли кто-либо на их пути, баронесса потом так и не вспомнила, - унес с залитой солнечным светом палубы в каюту. Глаша, вероятно, пользовалась моментом свободы от обязанностей и проводила его по собственному усмотрению. Поэтому в каюте они оказались наедине. Глеб Георгиевич усадил баронессу на койку, а сам устроился на корточках перед ней, вопросительно поглядывая на мадам фон Тальберг. Не сразу, но догадавшись, чего он от нее ждет, Идалия Николаевна пошевелила плечом, поморщилась от боли и потерла его другой рукой. - Больно! - посетовала она жалобно. - Однако, думаю, что кости целы, иначе я бы, верно, и руки поднять теперь не смогла? Но синяк, наверное, будет грандиозный. Ах, князь, я же говорила, что стрелок из меня никакой. Вот, что прикажете теперь носить, чтобы не пугать своим видом людей? Ну посмотрите! - с этими словами Идалия Николаевна слегка приспустила с правого плеча верхний край декольте утреннего платья, более закрытого, чем вечерние туалеты баронессы, а потому пока скрывающему масштабы постигшего мадам фон Тальберг "бедствия". В месте удара, в самом деле, уже начал предательски багроветь внушительный кровоподтек.
Глеб Стрижевский: Когда баронесса приспустила вырез своего платья, слова утешения, которые вертелись на языке у Глеба, застряли у него в горле. Нет, ему доводилось видеть плечи Идалии Николаевны различной степени обнаженности в зависимости от того, какое платье было на ней надето, но ни разу она не позволяла себе поправлять в его присутствии свой туалет. Оказалось, что это довольно захватывающее и волнующее зрелище. Тем временем язык князя упорно отказывался повиноваться мозгу, потому что последний был занят недостойными мыслями. Он сидел на корточках перед баронессой… Их разделяла всего лишь пара-тройка дюймов… Не в силах произнести слова утешения, Глеб склонился над плечом женщины и подул на него один раз. Потом еще … Когда Глеб снова перевел взгляд на лицо баронессы, ожидая увидеть на нем гнев, оказалось, что женщина скорее удивлена, чем рассержена. Прочистив горло, он все таки выдавил из себя: - Нет, не подумайте, что меня этому научили в Оксфорде. Моя кормилица всегда так делала, когда я, еще будучи ребенком, падал и набивал синяки. И еще она добавляла при этом: «У лисы боли, у волка боли, а у Глебушки заживи». Чему Вы так удивляетесь? Я тоже был маленьким… И чтобы вернуться в образ серьезного человека, Глеб добавил: - Идалия Николаевна! Я считаю, что этот синяк Вас совсем не портит, а наоборот, подчеркивает Вашу красоту и уникальность. Думаю, что в мире сыщется очень мало женщин - обладательниц такой нежной кожи. И не волнуйтесь насчет того, что Ваш синяк могут увидеть. Капитан сказал мне, что по его расчетам завтра днем корабль бросит якорь в Константинополе. Так как Турция – страна мусульманская, то для прогулки по городу Вам придется закутаться с головы до ног и спрятать все свои достоинства, включая это вновь приобретенное «украшение». А к тому времени, когда мы прибудем в Неаполь, все уже заживет. И еще… Завтра рано утром «Глория» войдет в Босфор. Я считаю, что этот момент нельзя пропустить. Как Вы посмотрите на то, что мы с Вами устроим ночной пикник на спардеке? В темноте Ваше «украшение» будет незаметно. Сначала мы полюбуемся звездным небом, я расскажу Вам о созвездиях, а когда рассветет, мы посмотрим на береговую линию и турецкие маяки. Это будет увлекательное зрелище. Соглашайтесь!
Идалия фон Тальберг: Из всех возможных вариантов реакции на происходящее, Глеб Георгиевич выбрал, кажется, самый неожиданный для Ида – и уж точно, самый неординарный. Когда он вдруг резко склонился к обнажившемуся плечу баронессы, она, грешным делом, даже решила, что он хочет поцеловать ее злосчастный синяк. И даже уже успела в панике подумать, как же ей на это отреагировать? Дать наглецу пощечину? А может – не делать этого? Однако, избавив своим искренним и каким-то даже непосредственно-милым поступком Идалию Николаевну от одних волнений, князь немедленно «одарил» ее другими. Оказывается, он человек! Смущенное, сделанное как бы нехотя признание, мимолетное воспоминание о детстве, связанное с ним, сделали для того, чтобы Ида перестала считать Стрижевского каменным изваянием в человеческом обличье, а увидела в нем человека, молодого и привлекательного мужчину, гораздо больше, чем все ухищрения на этом поприще, предпринятые самим Стрижевским до того. Услышав присказку про лису и волка, Идалия Николаевна приподняла удивленно брови и рассмеялась: - Надо же, князь! Не поверите, но моя собственная бабушка утешала меня в детстве ровно таким же образом в подобных случаях. И лучшего лекарства просто не существовало. Спасибо Вам, мне, правда, уже легче, - с этими словами Ида вдруг, сама не зная, зачем, нежно коснулась волос Стрижевского, поправляя прядь, выбившуюся, покуда он нес ее сюда, из строгого строя его идеального пробора. А сам Глеб Георгиевич, тем временем, словно почувствовав воодушевление, уже развивал свой успех, предлагая баронессе… свидание? Ну, а как еще назвать такую вот «прогулку при звездах»? Собственно, а почему бы и нет?... - Почему бы и нет, князь? – повторила она вслух свою мысль, весело блеснув глазами. – Вы ведь мой «жених», не так ли? Значит, нам положено проводить вместе время. Я согласна, но только при одном условии – больше ни-ка-ких ружей и стрельбы из них!
Глеб Стрижевский: - Как это «никаких ружей»? – рассмеялся Глеб. – Как никакой «стрельбы из них»? А я то собирался устроить фейерверк в случае Вашего согласия. Ну, да ладно! Слово дамы – закон. Клянусь, что на нашем пикнике стрелять будут только бутылки с шампанским. Все! Убегаю готовить торжественную встречу. Как только стемнеет, жду Вас на спардеке. Глеб снова без разрешения схватил руку Идалии Николаевны и коснулся ее губами. Затем, не давая ей опомниться, поцеловал в румяную свежую щечку, легко вскочил на ноги и покинул каюту. День обещал быть хлопотным, вечер томным, а ночь… Не будем забегать вперед. Корабельному коку в тот день пришлось потрудиться, и к вечеру его стараниями на корабельной надстройке был сервирован великолепный стол. Погода была благосклонна к путешественникам. К вечеру подул долгожданный ветер, о котором капитан предупреждал Глеба еще днем, и судно стало двигаться быстрее. На горизонте до самого солнца, медленно гасящего свой факел в море, не наблюдалось ни единого облачка. Вечерняя прохлада вступала в свои права, вытесняя из застоявшегося в штиле морского воздуха жару и дневную духоту. Глеб, облаченный в легкий летний костюм светло-серого цвета, стоял около борта и с нетерпением поджидал свою гостью. В последних солнечных лучах Кондрат притащил из корабельного ледника пару бутылок шампанского, ворча себе под нос, что их будет мало. - Глеб Егорыч! – посмеивался этот наглец. - Добавь еще три штуки, и к утру дамочка вся будет в твоем распоряжении. Безответная и безотказная. - Завтра, как только бросим якорь в Константинополе, придешь к трапу со своими вещами, - приказал Глеб. - Зачем с вещами-то? – удивился Кондрат. - Продам тебя на турецком рынке. С вещами ты дороже будешь стоить, - в голосе князя не было даже намека на шутку. – Сколько раз тебе говорить, чтобы ты держал свои комментарии при себе? Поставь бутылки, и ступай в каюту. И чтобы я тебя не видел и не слышал. После ссоры с Кондратом Глебу стало немного не по себе. Чего греха таить, в его голове мелькала мысль напоить Идалию Николаевну и воспользоваться ее беспомощным состоянием, но он отмел ее сразу же, как недостойную. Глеб не собирался становиться для нее соблазнителем на час. Ему нужна была вся ее любовь. Чтобы она вставала по утрам с мыслями о нем, а по вечерам засыпала, шепча его имя в надежде, что он услышит и придет. Только так и не иначе.
Идалия фон Тальберг: Вопреки первоначальным ожиданиям, синяк на плече Идалии Николаевны оказался, так сказать, в полном своем развитии, не настолько и ужасен. Возможно, помогли Глашины усилия по «минимизации ущерба» – в течение нескольких часов она прикладывала к ушибленному месту то лед, то медные монеты, чем, признаться, изрядно утомила баронессу. А может быть – подействовали магические заклинания Глеба Георгиевича, Ида улыбалась всякий раз, когда вспоминала, как он сосредоточенно «колдовал» над ее плечом. Так или иначе, к вечеру синяк вполне себе поддался маскировке при помощи толстого слоя рисовой пудры, которую Глаша нанесла на него так искусно и аккуратно, что, если не присматриваться особенно, то ничего и не увидишь. Впрочем, на невнимание к своей персоне Идалии Николаевне рассчитывать не приходилось. И это стало очевидно сразу же, едва она медленно поднялась по лестнице на спардек, где уже ожидал ее князь. Он стоял к ней спиной, вероятно, любуясь закатом, но сразу же обернулся, как только услышал ее шаги. - Какое красное солнце сегодня, - Ида кивнула в сторону линии горизонта, делая вид, что не обратила внимание на восхищение, мелькнувшее в его глазах, впрочем, лишь мимолетно, прежде, чем они вновь приняли обычное выражение светской любезности. – Вы знаете, что это означает, князь? То, что завтра будет ветреный день. Ну и пусть, хотя бы не такая ужасная жара, как сегодня. Она подошла ближе и стала рядом с ним, размышляя, о чем бы еще поговорить, но тут заметила, что Стрижевский искоса поглядывает на ее плечо, прикрытое газовым палантином, но спросить не решается. Это показалось ей забавным. - Вы пытаетесь рассмотреть мою боевую рану, князь? - усмехнулась она с добродушной иронией. – Но отчего не спросите? Только не говорите, что стесняетесь! Я ни за что не поверю, Вы вовсе не производите впечатления робкого мужчины.
полная версия страницы