Форум » Прочие города и веси Российской империи » Договор дороже денег » Ответить
Договор дороже денег
Пётр Знаменский: Время действия - вечер 4 июня 1833 года, спустя неделю после событий эпизода "Разговор по существу" Место - драматический театр города Ярославля, служебные помещения Участники - Алина Бернар, Пётр Знаменский, нпс Платон Карсавин.
Ответов - 24, стр:
1 2 All
Пётр Знаменский: В буфете ярославского театра сидели два господина и вполголоса вели оживленную беседу, одновременно наслаждаясь ароматным дымком от тлеющих табачных листьев и весьма неплохим портвейном – удивительно, но и в провинции такое добро водилось. Они покинули зрительный зал сразу же после окончания второго действия, чтобы спокойно обговорить все детали предстоящего им дела. После окончания спектакля было решено посетить гримёрку исполнительницы главной роли и знакомой одного из них, мадемуазель Алины Бернар и заключить с ней взаимовыгодный договор аренды невесты. -Ответь, Платон, - в который раз жаловался на злодейку-судьбу Пётр Андреевич своему старинному и наиболее близкому приятелю Платону Гавриловичу Карсавину, - Почему даже такая обворожительная и весьма здравомыслящая дама, как ma tante, одержима демоном сватовства? Увидела свободного от брачных уз мужчину – и сразу же стала предпринимать все мыслимые и немыслимые усилия, чтобы опутать его цепями и одновременно пристроить к делу какую-нибудь заневестившуюся барышню. Она ведь не успокоится, пока не услышит над моей бедной головушкой звон свадебных колоколов. А юная Джульетта, с которой ты меня после спектакля познакомишь – весьма пикантная штучка, да-с. Я, признаться, приятно удивлён ее игрой, не ожидал увидеть подобное дарование в провинции. Что ж, если сладим дело, привезу её на смотрины к тётушке, а после отблагодарю девицу честь по чести и отпущу обратно на актёрские хлеба. О том, что он уже успел на словах благополучно похоронить своего старого друга, Пётр Андреевич пока что благоразумно умолчал. Карсавин то и дело усмехался в густые усы и вальяжно сбрасывал пепел с сигары в массивную пепельницу. Когда приятель закончил жаловаться, он произнёс: -По зрелому размышлению я уже жалею, что согласился помочь тебе провернуть подобный кунштюк. Мадемуазель Алина – девица не промах. Что, если она решит воспользоваться подвернувшейся возможностью, чтобы стать, что называется, честной женщиной? А откажешься жениться - начнет шантажировать, грозить, что расскажет обо всем твоей уважаемой родственнице… Плакало тогда твое наследство, да еще и на весь Петербург ославит. Впрочем, дело хозяйское: я, как тебе известно, по возвращению в Петербург сразу же соберу вещи и отправлюсь на три месяца в Неаполь с деликатным поручением от князя Разумовского. Пётр Андреич жестом подозвал полового, скучавшего у буфетной стойки, и, когда тот подошёл, протянул ему веер из нескольких жёлтеньких билетиков: - Беги к цветочнице на углу и купи наилучший букет из красных роз или белых лилий, себе гривенный оставь за труды. Гулять так гулять, хотя вообще-то бросать деньги на ветер было не в его правилах и привычках. Что-то такое уже реяло в воздухе, определенно… Карсавин снова усмехнулся, выпустил в воздух несколько аккуратных колечек дыма и поднял глаза к засиженному мухами потолку. Бумажный рубль, в отличие от полновесного серебряного «целкового», именовался "билетик, жёлтенькая, канарейка" Реальная его стоимость составляла в 1812 году 25 коп. Гривенный – 3 копейки
Алина Бернар: - Да, верно, я уже немолод, однако уверяю, душа моя, моих сил еще вполне достанет на то, чтобы сделать вас счастливой. А уж как счастлив был бы я, если бы вы только позволили мне… Умоляющий, с противными дребезжащими нотками голос Ивана Ардалионовича Заволокина лишь на мгновение вновь завладел вниманием Алины, вторгнувшись через слух в сознание. А затем вновь постепенно покинул его, как бы расплываясь и превращаясь в неравномерный тихий гул наподобие жужжания назойливо бьющейся в оконное стекло большой навозной мухи, заставляя молодую приму в очередной раз с досадливым сожалением размышлять, отчего так несправедливо устроен мир вокруг. Сегодня выдался чудесный день. Редкий день, когда все на сцене происходило именно так, как и должно, в самую нужную минуту. И не было в четком и налаженном долгими репетициями ходе представления ни одного сбоя! Даже крохотного и незаметного для самого привередливого зрителя в первых рядах партера… но при этом все равно очевидного для самих актеров, и потому расстраивающего. Разумеется, не всех и не каждого. Но мадемуазель Бернар, по мнению отдельных сослуживцев по труппе ярославского театра, несомненно, талантливая «героиня», но невыносимая задавака и зануда, всегда относилась уж слишком всерьез ко всему, что происходит на сцене – и пыталась заставить делать то же самое остальных. Впрочем, чаще всего без особого успеха. Но иногда все-таки случались такие дни, как сегодняшний – и Алина бывала почти счастлива, забывая, что мир, изображаемый ими на сцене, не существует на самом деле, что золото корон, за которые убивают друг друга тамошние короли, самоварное. Драгоценности, которые носят «прекрасные дамы» – фальшивы, хоть и блестят так ярко в свете многих зажженных у рампы факелов. Да и чувства, являемые зрителю, всего лишь имитация. Впрочем, с последним Алина все равно не желала соглашаться – пусть все вокруг неправда, но она-то не врет! И потому каждый раз по-настоящему плачет, по-настоящему смеется и даже влюбляется тоже на самом деле, хоть и ненадолго, всего лишь на время спектакля. Однако сразу после того, как опускается кулиса, чары неизменно развеиваются. И главный герой-любовник их труппы, Митька Латунский вновь превращается, скажем, из боготворимого юной Юлией прекрасного Ромео, в самого себя – глуповатого, хотя и довольно симпатичного внешне парня, над которым Алина, случается, довольно зло подшучивает… - … Или ты действительно решила, что представляешь собой нечто большее, чем заурядная провинциальная актерка?! Молоденькая и свежая – да! Но таланта в тебе всего на грош!.. Привычная прислушиваться к интонации партнера на сцене, даже не вникая в сам тысячу раз слышанный до этого текст, Алина, конечно, заметила перемену, произошедшую в Заволокине. Но продолжала спокойно и безучастно взирать на то, как Иван Ардалионович нервно расхаживает взад-вперед по ее маленькой – зато отдельной! – гримерной каморке, сплошь уставленной после сегодняшнего представления корзинами и вазами, заполненными разномастными и разнокалиберными букетами, отчего в воздухе висел несколько одуряющий густой цветочный аромат. Ах, господи, ну что за досада такая, право! Зачем ему было нужно влюбиться именно в нее, в то время как каждая вторая актриса их труппы всех возрастов, от Алининого, до почти ровесниц самого Заволокина, готова выпрыгнуть из затянутого в рюмочку корсета ради того, чтобы заполучить в свои сети такого богатого и, что уж говорить, щедрого поклонника своего таланта! Ведь именно на средства Ивана Ардалионовича была поставлена в этом сезоне «Ромео и Юлия», ставшая первым серьезным успехом Алины. И не следует забывать, что исключительным условием, при котором Заволокин брался финансировать постановку, было непременное участие в главной женской роли мадемуазель Бернар. Но ведь и она сполна оправдала все выданные ей авансы! Сам Мочалов*, верно, не отказался бы от такой трепетной и нежной Юлии, какой она выходила у Алины! А последний монолог, который она произносит над телом бездыханного возлюбленного! Произносит совсем негромко против принятой повсеместно ажитированной манеры, но какая тишина стоит при этом в зрительном зале, прерываясь лишь отдельными горестными вздохами и тихими всхлипами чувствительных дам… - …Тебе долго удавалось водить меня за нос, да только за все нужно платить, птичка моя! Рассчитываться нужно по своим векселям! - Да ведь я у вас, кажется, ничуть и не одалживалась, господин Заволокин! – возмущенно воскликнула она, наконец, решив удостоить мерзкого старикашку ответом. Затем вскочила со стула и решительно двинулась к двери, надеясь выпроводить его прочь, ибо невозможно же, право слово, бесконечно слушать этот несусветный бред! Но, кажется, зря. Потому что ровно в эту самую минуту, проявив несвойственную пожилому пятидесятилетнему господину прыткость, Иван Ардалионович пустился ей наперерез. И, что самое странное – успел-таки преградить путь, а после так и вовсе схватил несчастную Алину, все еще облаченную в пышное одеяние шакеспировой героини, потому не такую ловкую в движениях, как обычно, за талию и потащил за ширму, где мадемуазель Бернар обычно переодевалась, и где еще стояла небольшая кушетка, на которой она иногда отдыхала после представления. - Что вы делаете?! – тихо взвизгнула Алина, вмиг лишившись всякой иронии. Заволокин молчал, тащил ее за собой, неуклонно двигаясь к своей цели, отчего самой девушке приходилось нелепо пятиться назад. Что-то на их пути все время с грохотом и шумом падало, но она даже не отваживалась обернуться, по-прежнему в каком-то оцепенении с ужасом взирая в лицо своего насильника – и глаза его были совсем близко от ее лица. Их выражение – темный, бешеный, вовсе не располагающий к пониманию взгляд дикого зверя, разгоряченного гоном, напугало несчастную девушку еще больше. – Отпустите меня, умоляю!.. Ей казалось, что она кричит, но из горла наружу вырвался лишь хриплый шепот: - На помощь!.. Пожалуйста... ________________________________________ Мочалов, Павел Степанович - (15 ноября 1800 — 28 марта 1848) — один из величайших русских актёров эпохи романтизма. Служил в московском Малом театре. В 1827 году впервые вышел на сцену в роли Ромео.
Пётр Знаменский: Торжественная процессия, состоявшая из двух рыцарей, или, скорее, парламентёров, приблизилась к личной гримёрке исполнительницы главной роли. Пётр Андреевич расправил и без того широкие плечи, выкатил грудь колесом и прижал к ней роскошный букет из девственно-белых лилий, одуряющий запах которых кружил ему голову похлеще портвейна. -Ну, Бог в помощь, Платон! Ты первый входи, чтобы мадемуазель не испугалась, увидев незнакомое лицо. Карсавин, в свою очередь, поправил шейный платок и, легонько стукнув костяшками пальцев по филёнке двери, пояснил: -Мы с мадемуазель Алиной давно друг друга знаем, потому мне позволено входить без стука. Но только не подумай плохого: нас связывают истинно платонические отношения, ничего более. Пётр Андреевич никак не отреагировал на этот случайный каламбур и только склонил голову в знак согласия и понимания. Платон открыл дверь, не дожидаясь «Войдите», и ступил внутрь комнаты, Пётр Андреевич маячил сзади. Обведя недоумёнными взорами пустую гримёрку, приятели заслышали подозрительный шум, исходящий из-за китайской лакированной ширмы: судя по всему, за ней происходило нечто, вовсе не предназначенное для глаз посторонних. Знаменский, одновременно досадуя на легкомысленность актрис и в то же время испытывая невольное облегчение, что не придётся выступать шутом гороховым, зашептал в спину Карсавину: -Платон, уйдём! Не будем мешать сцене страсти нежной…Это недостойно русского дворянина! Увы, друг Петра Андреевича был быстр, как ртуть, и горяч, как порох. В отличие от своего рассудительного приятеля, он сначала делал – после обдумывал происшедшее. Возможно, что и слух у него был острее, поскольку в неясном шорохе, доносящемся из-за ширмы, он услышал призыв о помощи и тут же бросился исполнять свой рыцарский долг. Пётр же Андреевич так и застыл, прижимая к груди букет и мучаясь неловкостью момента. У Платона за плечами было уже семь или восемь дуэлей, в пяти из которых Знаменский выступал секундантом. По чести сказать, ему это страшно надоело: вставай ни свет не заря, отправляйся в какую-нибудь унылую рощицу, скрытую от любопытных глаз, и отмеряй пресловутые одиннадцать шагов, гадая, чем закончится поединок: смертью ли лучшего друга, или же его арестом. Шум за ширмой тем временем усилился: бархатный баритон Карсавина заполнил тесную гримёрку Джульетты: - Сударь! Я к вам обращаюсь! Отпустите даму, или… За ультиматумом последовал глухой звук удара и через пару мгновений взору Знаменского было явлено бездыханное тело злоумышленника, влекомое за шиворот современным Джеймсом Фиггом. Держатель букета обречённо вздохнул: Платон, такой же страстный любитель английского кулачного боя, как и он сам, поверг неизвестного в нокаут. Самое же неприятное заключалось в том, что безвестный соперник, судя по платью, был дворянином. Да и чёрт бы с ним, но ведь снова придётся быть секундантом. Джеймс Фигг (James Figg) – первый чемпион Англии по кулачному бою, предвестнику бокса (1719 год)
Алина Бернар: Отчаявшись допроситься помощи у людей, оставалось уповать лишь на милость Высших сил, чтобы даровали… нет, не спасение – беспамятство! Чтобы раз уж невозможно избегнуть самого страшного для женщины унижения, так хотя бы не чувствовать его, не видеть… Но увы – и теперь это казалось Алине форменным несчастьем – она никогда не относилась к породе «обморочных» девиц, готовых лишиться чувств по любому поводу, да и нынче сознание ничуть не торопилось покинуть ее, со всей остротой фиксируя всю мерзость прикосновений старческих крючковатых пальцев, слюнявую сальность поцелуев, от которых она, как могла пыталась уворачиваться, да только не всегда получалось. Еще было очень больно левому плечу – из-за впившегося сзади жесткого деревянного подлокотника кушетки, к которому Алину со всей силы прижимал навалившийся сверху Заволокин. Но, даже понимая, что силы не равны, она все равно продолжала отчаянно драться за свою честь, подспудно понимая, что нельзя, невозможно сдаться ему вот так, запросто. Потому что, как бы ни сложилось дальше, обязательно нужно быть уверенной, что сделала все, что могла – а иначе как себя уважать? Знакомый баритон с характерным раскатистым «р», прозвучавший совсем рядом, заставил насильника на минуту замереть, а сердце самой мадемуазель Бернар радостно подскочить на месте: спасена! Она спасена! - Платон! Платон, помоги мне! Впрочем, просить было излишне. В ту же самую минуту Заволокин, осмелившийся не последовать требованию оставить даму в покое, был вначале оглушен мощным ударом в челюсть, а после подхвачен Карсавиным за шкирку и, словно нашкодивший кот, оттащен прочь от Алины, тотчас же рефлекторно вскочившей на ноги и ринувшейся в противоположный угол комнаты, судорожно прижимая к груди лохмотья истерзанного костюма Юлии. Брезгливо разжав руки, Платон уронил обмякшего то ли в обморок, то ли вовсе пришибленного – девушка не понимала, Ивана Ардалионовича на пол и устремил на нее встревоженный взгляд. - Нет… ничего, - помотав головой, поспешила ответить Алина, понимая, что именно его интересует. – А он – что? – шепотом поинтересовалась она, кивнув в сторону своего мучителя. - Да что ему станется, разве что штаны от страху обмочил, гнида! – осклабился Платон, все еще пребывая в приступе праведного бешенства, злобно косясь на начинающего приходить в себя Заволокина, который шевелился в его ногах, что-то глухо причитая. И тут же, словно спохватившись, добавил. – Прости, Алюша, нельзя такое при дамах, знаю, да уж больно гнусный тип… Эй, Алина! Аля! Ты чего?! – через минуту прибавил он растерянно, глядя на то, как делаясь на глазах бледнее стенки, возле которой все еще стояла, закатив глаза, девица Барнар, словно тесто в опаре, вдруг резко осела в самый центр своих многочисленных пышных юбок, наконец-то настигнутая обмороком, о котором совсем недавно так страстно мечтала. – Петя, чего это с ней, а?.. Слушай, да брось ты, наконец, этот чертов букет! Воды лучше подай, да поскорее!
Пётр Знаменский: «Да тут не воды – тут бы водочки или коньячку, хотя бы губы омочить», - пронеслось в голове у Знаменского, но поскольку в гримёрке юной актрисы вряд ли нашлись подобные напитки, ничего говорить не стал. Воды вокруг было сколько угодно: повсюду в вазах, вёдрах и других сосудах стояли букеты ярких и пышных цветов, на фоне которых белые лилии Петра Андреевича выглядели несколько бледновато. Взгляд его наткнулся на нечто действительно интересное и полезное: серебряное ведёрко со льдом, из которого торчало горлышко «Вдовы Клико» - двенадцать рублей бутылка, однако! Знаменский с некоторым уважением посмотрел на поверженного Гектора: скорее всего, французскую вдову принёс с собой именно он. Пристроив букет на гримировальном столике, Пётр Андреевич схватил бутылку и привычным жестом её откупорил: «Вошел: и пробка в потолок, Вина кометы брызнул ток», - вспомнились ему строки из опуса русского подражателя Байрона, впрочем, весьма плодовитого. Шампанское было заморожено на славу: ни пены, ни иного тока не наблюдалось. Как и стаканов или бокалов. Знаменский склонился над актрисой и, чтобы привести в чувство, очень осторожно, почти нежно похлопал ее по алебастровым щёчкам: -Сударыня, всё самое страшное позади: очнитесь, умоляю! Отхлебните глоточек шампанского, это Вас подкрепит и ободрит! Поскольку увещевания не помогали, он пошёл ва-банк и громко обратился к Платону – так, чтобы мадемуазель узнала о его дальнейших намерениях: - Платон, а не выпить ли нам этого божественного напитка за твой триумф из туфельки Прекрасной Дамы, как того требует галантный гусарский обычай?
Алина Бернар: Обморок у Алины, как уже было сказано, случился впервые в жизни, потому все последовавшие за ним ощущения возвращения в сознание также казались мадемуазель Бернар новыми и необычными, хотя и чертовски неприятными. Но если о том, что после обморока бывает дурно и кружится голова, девушка хотя бы знала и раньше, то о галлюцинациях, да еще столь реалистичных, как незнакомое ей прежде мужское лицо, возникшее перед глазами, когда она, наконец, разомкнула ресницы, отродясь не слыхивала. А уж когда «видение» с ней еще и заговорило, светским тоном предлагая отведать шампанского… Готовая завизжать от ужаса, она опять зажмурилась и замерла, надеясь, что наваждение вскоре как-нибудь само по себе развеется. Благо, спустя еще минуту, окончательно вернувшийся на царствие рассудок, прогнал нелепую самозванку-фантазию прочь. И Алина, наконец, сообразила, что в комнате, помимо Платона, Заволокина и, собственно, нее самой, верно, есть еще один кто-то, чьего присутствия она в первый момент попросту не заметила. И что никакое он не видение, а вполне себе живой человек. Хоть и странный – ну время ли теперь пить шампанское из ее туфелек?! - А как насчет мнения самой Прекрасной Дамы? – довольно язвительно (слава богу, вместе с рассудком возвратилось и чувство юмора) поинтересовалась она, глядя на мужчину, стоящего над нею с бутылкой «Вдовы Клико». – Я не имею привычки предоставлять свою обувь в качестве сосудов для питья незнакомцам. Хотите выпить – возьмите фужер вон в том шкафчике! - Я тебя предупреждал, Петруша, характер у нее не сахарный! – одобрительно хохотнул Платон, подмигивая приятелю, должно быть, весьма озадаченному такой отповедью. Сама же девица Бернар, указав небрежным жестом на некое подобие буфета в углу своей каморки, с достоинством поднялась с пола и пересела на мягкий пуф у гримировального столика, предварительно смахнув с него букет лилий, запах которых совершенно не выносила. Ее по-прежнему немного мутило, а тут еще эта белая гадость поблизости… Меж тем, окончательно пришел в себя и еще один участник представления – побитый и униженный Заволокин. Потирая на глазах багровеющую физиономию и болезненно при этом морщась, он заявил, что «так просто этого не оставит», на что Карсавин, равнодушно пожав плечами, тотчас ответил, что охотно готов дать ему любую желаемую сатисфакцию, пусть только назначит место и время. - И назначу! Но только не здесь и не сейчас! - Буду преданно ждать ваших секундантов, сударь! – кивнул Платон и потер ладони в предвкушении, а затем вопросительно посмотрел на своего приятеля и Алину. – Так что, шампанское-то мы пить сегодня будем, дамы и господа? Признаться, грешен, с юных лет питаю слабость ко вдовушкиному вину, а коли повод подходящий имеется – так и вовсе, святое дело! - Ну, пейте, пейте! Не облейтесь только! – пробормотал Иван Ардалионович, суетливо приводя в порядок свой внешний вид, прежде чем уйти. Остальные двое мужчин в комнате уже полностью потеряли интерес к поверженному злодею, отмечая над ним победу и воздавая честь знаменитому напитку, потому вряд ли придали значение его словам. Однако Алина даже теперь продолжала наблюдать за ним. Потому прекрасно расслышала и остальные, сказанные уже совсем перед уходом слова, из которых четко следовало, что на сцену в этом городе ей выходить больше не придется…
Пётр Знаменский: Знаменский наполнил фужеры и отпил из своего: больше для храбрости, нежели для удовольствия. Шампанское он не любил и почитал дамским напитком. Вот коньяк или, на худой конец, портвейн с кларетом – это да. Проводив взглядом неудавшегося соблазнителя, он перевел свой взор на Платона. Этикет требовал, чтобы друг представил его даме. Но тот, судя по всему, упивался своей пирровой победой, сулящей новый поединок на заре, и думать забыл о том, что его посредничество нужно приятелю как воздух, как глоток воды в пустыне: а иначе какого черта его вообще взяли с собой?! От Петра Андреича не ускользнуло то неприятное обстоятельство, что его лилии, намекающие на чистоту и невинность мадемуазель Бернар, не воспользовались успехом. Неужели юная дама восприняла его дар как грязный намёк? – заволновался Знаменский. Упоминание Платоном особенностей характера мадемуазель бодрости ему также не добавило: нет, характерных дам он очень уважал, особливо если они использовали в качестве пробного камня не его, а иных особей мужеского пола: со стороны было вельми приятно наблюдать за столкновением ножа и оселка, в результате которого острие ножа тупилось безвозвратно вопреки всем законам Натуры. Поняв, что Платон окончательно и бесповоротно утонул в объятиях игривой вдовы, его друг и протеже собрался с духом и обратился к юной служительнице Мельпомены: -Эм…сударыня…м-да…как-то неловко вышло…просим прощения за себя и за того…это… как бы… Собственное мычание окончательно вывело Знаменского из себя. Он громко откашлялся, расправил широкие плечи и голосом унтер-офицера отрапортовал: -Позвольте представиться! Пётр Андреевич Знаменский! К Вашим услугам! К каким таким услугам, он и сам не знал. Услуги-то, и немалые, требовались от мадемуазель Алины…
Алина Бернар: Платон Карсавин относился к той категории мужчин-поклонников, о которых мечтает любая актриса: молодой, веселый, богатый и даже весьма привлекательный… Здесь можно было бы возразить, что заполучить подобного кавалера грезит любая нормальная дама. Но актриса, как известно, всегда немножко больше, чем просто женщина. Поэтому и нужно ей тоже не совсем то, чего хотят остальные. Тем более что вообразить ситуацию, при которой столбовой дворянин вдруг надумал бы взять в жены актёрку, пусть и небесталанную, можно было бы лишь в рамках сюжета какого-нибудь водевиля. Но водевилей Алина не любила даже в качестве зрителя, а уж как актриса – и подавно. То ли дело трагедии – высокие античные или даже относительно современные! Вот, где можно по-настоящему показать мастерство, раскрыть свой талант и душу публике… Жаль только, что она этого, скорее всего, все равно и не оценит, предпочитая те же глупые водевили, которые ей на потребу готовы раз за разом выдавать доморощенные драматурги. Да что говорить, даже за «Ромео и Юлию» в Ярославле никто бы не взялся, если бы страстное желание одной молодой актрисы не преобразовалось посредством имеющегося у нее дара убеждения в волю главного и самого щедрого попечителя театра, напрямую порекомендовавшего режиссеру заняться постановкой знаменитой пиесы на местных подмостках! Теперь об этом можно было забыть. Тоскливо наблюдая за Карсавиным, фужер за фужером опустошающим бутыль «Вдовы Клико», Алина размышляла, что в свое время ей, возможно, все-таки стоило принять его ухаживания, чтобы теперь в глазах труппы – а особенно прочих потенциальных обожателей, вьщихся у гримерок молоденьких актрис – быть, так сказать, «занятой». Может, тогда и Заволокин бы не осмелился… Но нет же! За каким-то чертом вместо этого она приложила уйму дипломатических усилий, обращая Платошу из пылающего страстью (во всяком случае, на словах) кавалера в доброго приятеля – и своего-таки добилась. Хотя, может быть, тоже только на словах, и если совсем немного постараться, то… Вновь украдкой взглянув на Карсавина, Алина едва не поперхнулась шампанским. Представить Платона своим любовником было так же, как если бы он, в самом деле, состоял с нею в близком кровном родстве – невозможно! А значит, будущего в этом городе у нее действительно нет. В том, что Заволокин сдержит свое слово, девушка не сомневалась. И что теперь прикажете делать?.. - А, пустое, сударь, не извиняйтесь! Вы-то тут причем? – досадливо махнула она рукой, когда карсавинский приятель, о присутствии которого Алина, признаться, опять как-то позабыла, осмелился подать голос. – И, да, я тоже сердечно рада нашему знакомству… Петр Андреевич, - мадемуазель Бернар чуть поморщилась, когда тот вдруг неожиданно зычно гаркнул собственное имя, - только, бога ради, не кричите, голова все еще болит! – жалобным тоном прибавила она и, кажется, впервые за все время внимательно на него посмотрела. Господин Знаменский, который в первый момент представился ей очередным нелепым обожателем с дурацким букетом в руках – Карсавин изредка приводил таких в ее гримерную, а после они вдвоем безжалостно над ними потешались, при более внимательном рассмотрении оказался совсем другим. На вид – старше Платона. «Сколько же ему? Наверное, больше тридцати!» - невольно подумала Алина, в представлении которой мужчины старше двадцати пяти лет отроду все еще проходили по разряду если не старых, то вступивших в пору зрелости. Впрочем, Петр Андреевич выглядел скорее строгим, чем старым. Теперь, когда он перестал себя странно вести и невнятно мямлить, девушка отчетливо рассмотрела и решительный подбородок, и твердую линию рта, и внимательный, если не сказать, оценивающий взгляд мужчины, не выдержав который отчего-то вдруг потупилась и принялась внимательно рассматривать свои сложенные на коленях руки. И еще странное: если они так хорошо знакомы с Платоном, всех друзей которого Алина знает наперечет, почему тот никогда не приводил его сюда прежде? - Алюша, Петя, простите, я совсем забыл представить вас друг другу! – внезапно вспомнив о своих обязанностях, Карсавин вскочил с места. – Хотя, теперь уже поздно, вы и без меня управились. Отметив про себя замешательство подруги, которую, между прочим, редко кому удавалось смутить одним лишь взглядом, Платон ухмыльнулся в усы и одобрительно посмотрел на Знаменского: «Знает, чертяка, свое дело, хоть и любитель дурака повалять!» - Посему мне остается лишь добавить, что Петр Андреевич – мой давний приятель и сослуживец. И приехал сюда из самого Петербурга лишь ради того, чтобы предложить тебе, Аля, одно весьма любопытное предприятие, - сказал он и вновь покосился на товарища, предлагая ему самому продолжать развивать эту тему.
Пётр Знаменский: Пётр Андреевич с превеликим вниманием и интересом наблюдал за тем, как Карсавин обхаживает мадемуазель Бернар. «А ведь красивая пара!» - промелькнуло у него в голове, - Отчего бы Платону и не жениться на подобной привлекательной и талантливой особе?» Но тут он вспомнил, зачем приехал, и оставил мысль о том, чтобы устроить счастье друга. Знаменскому было как-то неловко обсуждать условия договора в присутствии Карсавина, хотя тот и был в курсе текущих событий. Зная восторженный и более того – чрезмерно сентиментальный нрав своего приятеля, Пётр Андреевич счел за благо отправить его на посылки, чтобы остаться наедине с актрисой. -Платон, не сочти за труд, найди служителя и попроси, чтобы вызвал нам извозчика. А то ведь сейчас зритель хлынет из театра – всех разберут. А нам с тобой далековато идти придется. Карсавин, не питавший любви к длительным пешим прогулкам, нашел просьбу друга вполне уместной, извинился перед дамой за временное отсутствие и вышел из гримерки. Знаменский тут же приступил к делу. -Мадемуазель Бернар, - начал он свою речь как только верный друг закрыл за собой дверь . – Прежде всего хочу выразить восхищение вашим прочтением роли Юлии: смело и свежо, но при этом тонко и изящно! Собственно, я и приехал из Петербурга, чтобы своими глазами убедиться в том, что похвалы, которые возносил Вашему таланту господин Карсавин – это не плод его воображения. Поскольку я в этом убедился, позвольте предложить Вам антрепризу. Нет-нет, я не антрепренёр, - успокоил или разочаровал он актрису. – Но суть моего предложения ничем не отличается от того, какое Вам сделал бы любой директор, а именно – сыграть интересную и в некотором смысле эпохальную роль за хорошее вознаграждение. Причем не в провинциальном передвижном театре, а на столичной сцене. Я, со своей стороны, беру на себя все накладные расходы как-то: проезд в оба конца, проживание и питание в столице, ну и, конечно же, щедрую оплату Вашего актёрского труда. Кстати, сколько вам платят здесь? Вы на паях или на жалованье? Выдвинув свои условия, Знаменский приготовился выслушать мелкие возражения, встречные предложения и слова благодарности за будущий выгодный контракт.
Алина Бернар: Оставшись в гримерной вдвоем с господином Знаменским, Алина извинилась и, объяснившись необходимостью наконец-то привести в порядок свой внешний вид, почти сразу же скрылась за расписной китайской ширмой, предложив Петру Андреевичу, чтобы не тратить время попусту, излагать суть своей идеи, пока она будет переодеваться. Со стороны могло показаться, что она делает это чуть ли не намеренно, желая оконфузить своего посетителя, но на самом деле цель была скорее противоположной. Помимо пресловутой кушетки, за ширмой находился чудом устоявший в ходе битвы за девичью честь манекен, облаченный в обычное, не сценическое платье Алины – чтобы не измяться за время спектакля, а еще маленькая консоль, с бронзовым канделябром изрядных размеров и тяжести… Не то, чтобы мадемуазель Бернар боялась оставаться наедине со Знаменским, ведь он был другом Платона, а тот никогда бы не подверг ее опасности. Но так было спокойнее. К тому же, ей действительно давным-давно следовало бы сменить помпезный наряд – точнее, то, во что он превратился усилиями Заволокина, на более удобный и, главное, приличный. Дежурные комплименты в свой адрес актриса выслушала в пол-уха, понимая, что это всего лишь необходимое предисловие к главному, ну и еще потому, что и без них прекрасно знала, что хороша в этой роли. Вернее, была хороша… Однако едва речь зашла о том, чтобы принять участие в некой антрепризе, высунулась из-за ширмы и с интересом воззрилась на Знаменского. Но когда тот почти сразу опроверг ее мимолетное предположение, вопросом промелькнувшее во взгляде, вновь спряталась и продолжила возиться, застегивая корсет. Впрочем, спустя мгновение, ловкие пальцы девушки вновь застыли над очередным, не застегнутым еще пока крючком бюска, а сама она принялась лихорадочно соображать, как ответить на, казалось бы, весьма простой и незатейливый вопрос. - Я получаю ежемесячное жалование, но кроме него – дополнительное вознаграждение за каждый сыгранный спектакль, - проговорила она после небольшой паузы и вновь замолчала, делая вид, что не расслышала той его части, что касалась непосредственно суммы, надеясь тем выгадать еще немного времени на раздумья, если господин Знаменский продолжит упорствовать в своем странном любопытстве. Давно уже привыкнув полагаться лишь на себя, Алина никогда не страдала особенной застенчивостью, отстаивая свои права и интересы – в том числе и финансовые. Но прямой вопрос Петра Андреевича ее смутил – если не сказать обескуражил. Равно как и его предложение: теперь, когда Знаменский сам подтвердил, что не имеет отношения к театру, оно начинало выглядеть все более странным. Натянув на себя платье, Алина, наконец, вышла из-за ширмы и направилась к Петру Андреевичу, на ходу разворачиваясь к нему спиной: - Помогите, пожалуйста, затянуть шнуровку, здесь мне одной уже не справиться, - совершенно будничным тоном, словно просьбу передать за столом солонку, сказала она, небрежно перекидывая на одно плечо свои длинные тяжелые локоны цвета воронова крыла, чтобы они не мешали Знаменскому. А когда тот покорно исполнил ее повеление – причем, следовало признать, весьма сноровисто, вновь обернулась к мужчине и внимательно посмотрела ему в глаза: - Что же, возможно, это все меня и заинтересует. Но лишь в том случае, если вы, Петр Андреевич, теперь объясните, что имеете в виду на самом деле.
Пётр Знаменский: На самом деле гораздо сноровистее Пётр Андреевич расшнуровывал корсеты, а обратно их затягивали, как правило, горничные его знакомых дам. Изредка - их же мужья. Однако же чести своей он не посрамил и худо-бедно справился с задачей, надеясь, что барышня не заметила ни лёгкого подрагивания рук, ни других признаков позорной неопытности в этом трудоёмком и, признаться, волнительном деле. -Не туго, мадемуазель? – на всякий случай поинтересовался он, отходя на два шага назад и обозревая плоды своего труда. Если до манипуляций со шнуровкой барышня была просто стройной, то теперь, как он с удовлетворением заметил, ее талию можно было бы обхватить двумя пальцами. Что ж, постарался он на славу и надеялся, что этот факт будет записан ему в положительное сальдо. Объяснить суть дела ему было непросто: с какой стороны ни посмотри – водевиль, да и только. А ему при этом было вовсе не до смеха. Знаменский позволил себе присесть на не слишком удобный пуфик рядом с гримировальным столиком и сказал, подавив тяжёлый вздох: - Мадемуазель, я имею честь попросить Вас на время стать моей невестой. То есть не на самом деле, а как будто, иными словами – сыграть роль. Это нужно для спасения моей близкой родственницы, которая, слегка захворав, вбила себе в голову, что приближается к завершению своего бренного пути. Полная и абсолютная чушь, должен Вам заметить! Ma tante здорова, как Вы или я. Но однажды во что-то поверив, или, лучше сказать, убедив себя в чём-то, женщина никогда, ни за что не отступится от своих химер! Голос Петра Андреевича зазвучал раздражённо и даже немного сварливо, он спохватился, взял себя в руки и уже более спокойно и сдержанно продолжил: - Врачи посоветовали нам, близким родственникам, не спорить с нею и даже не пытаться ее переубедить: это в подобных случаях бесполезно. И также порекомендовали как можно чаще её радовать и по мере возможности исполнять ее самые дикие пожелания. Увы, одно из них – увидеть Вашего покорного слугу женатым. Вы понимаете, что я не могу не выполнить предписания врачей, не могу подвести тётушку, которую очень люблю и уважаю. Ради ее телесного и душевного благополучия, я вынужден сделать вид, что вот-вот женюсь, хотя на самом деле не имею ни расположения к браку, ни средств для вступления в оный! Знаменский сделал паузу, чтобы перевести дух, и вдруг ни с того, ни с сего ляпнул: -Простите, мадемуазель, а какими духами вы пользуетесь?
Алина Бернар: - В самый раз, благодарю! – заподозрив в его словах иронию, Алина, тем не менее, решила никак на нее не реагировать. Вернувшись к зеркалу, она поправила на плечах край декольте и кружева, чтобы лежали ровно и не слишком низко. После чего, скрестив на груди руки, замерла подле устроившегося на ее пуфе Знаменского, взирая на него сверху вниз, и давая тем понять, что готова внимать его рассказу. Вначале излагаемый сюжет казался весьма заурядным и избитым. Ей не раз доводилось слышать истории о провинциальных актрисах, в жизни которых в определенный момент неожиданно возникали благодетели с заманчивыми предложениями. Возникали будто бы ниоткуда и обещали … нет, вовсе не золотые горы, в которые поверит разве что законченная дура, но весьма обыденные, хоть и лестные вещи, вроде ангажемента на столичных подмостках. Ведь о таком, что ни говори, втайне мечтает каждая, даже самая здравомыслящая служительница Мельпомены из глубинки. И иногда это, действительно, даже бывало правдой, но гораздо чаще продолжать свою «карьеру» таким девушкам приходится вовсе не в театре, а в одном из многочисленных Петербургских «веселых домов» – и повезет еще, если в достаточно респектабельном. Вместе с фактом, что у любой более-менее известной актрисы за спиной почти всегда стоит некий покровитель, с которым ее связывают отнюдь не платонические отношения, подобные рассказы составляли ту изнанку театральной жизни, о которой все – в том числе и мадемуазель Бернар, разумеется, знали, хотя и не обсуждали вслух. Разве что в узком кругу и шепотом. Поэтому к предложению Петра Андреевича Алина отнеслась с изрядной долей подозрения, размышляя, покуда тот вновь пустился в пространные речи, над главным вопросом: согласиться или нет? На первый взгляд, предприятие сулило изрядную выгоду. Мадемуазель Бернар была весьма юной особой, но никому бы не пришло в голову назвать ее наивной: в мире, в котором ей приходилось существовать, наивность – это недостаток, от которого важно было избавиться как можно раньше, а иначе не выжить. Потому в витиеватых рассуждениях Знаменского о тетушкином здоровье Алина вскоре заподозрила не столько трогательную заботу о родственнице, сколько вполне определенную материальную заинтересованность. Особенно после того, как собеседник упомянул, что сам по себе не слишком свободен в средствах. А значит, когда дело дойдет до обсуждения финансовой стороны договора, можно будет проявить известную настойчивость, требуя наиболее предпочтительных для себя условий – вряд ли у него есть возможность выбирать, если уж потащился в такую даль ради осуществления своей затеи. С другой стороны, и у нее теперь не такой уж богатый выбор: принять это предложение или уйти из театра в никуда и далее пытаться устраивать жизнь и карьеру самостоятельно. Последнее, признаться, пугало сильнее гипотетической опасности оказаться обманутой и растлённой Петром Андреевичем Знаменским уже хотя бы потому, что значительной гарантией от этого была его дружба с Платоном Карсавиным. Ну и еще сам его план… Он казался настолько безумным, что Алине, не чуждой некоторого авантюризма, сразу же захотелось во всем этом поучаствовать… - Что? – вопрос о любимых духах показался настолько неожиданным, что невольно прервал стройную цепь внутренних рассуждений и заставил Алину вновь удивленно уставиться на господина Знаменского. – Ну… не знаю. Я использую разные. А больше всего люблю «флердоранж», - вдруг улыбнулась она, но тотчас вновь посерьезнела. – Но вообще, какое это имеет для вас значение? Давайте лучше о деле продолжим. Вы интересовались суммой моего жалования? Она составляет… триста рублей в год и пять рублей за каждый сыгранный спектакль. Произнеся вслух эту астрономическую цифру, Алина замерла от собственной наглости – на самом деле, ей платили всего восемьдесят пять, а гонорар основным актерам труппы директор Садиков уже несколько месяцев подряд обещал поднять до одного рубля, но пока дело ограничивалось лишь щедрыми посулами и семьюдесятью копейками за представление. Но не пойдет же Знаменский расспрашивать об этом у самого Ивана Власьевича? - Предположим, я все-таки соглашусь принять участие в вашей… «постановке». На какую сумму я могу при этом рассчитывать?
Пётр Знаменский: Пётр Андреевич потерял дар речи в буквальном смысле этого слова. Выпучив глаза и приоткрыв рот как выброшенная на берег рыба, он несколько мгновений хватал воздух в напрасной надежде прийти в себя. Юная барышня имела триста целковых в год в то время как он, мужчина и коллежский асессор, получал всего-навсего сто тридцать пять?! Выдохнув, Знаменский наконец привел лицевые мышцы в обычное для себя каменно-невозмутимое положение, соответствующее его представлению о подданных британской короны. Что теперь делать, он не знал: чем он мог прельстить мадемуазель Бернар, кроме денег, которых, как оказалось, у нее куры не клюют? А у него, напротив, каждый рублик был наперечет. Взять в долг у Платона? Но ведь отдавать придется, а он не Даная, и никакого Юпитера, готового осыпать его золотым дождем, у него нет и не будет. Вот лет эдак через пяток, когда он станет коллежским советником с окладом жалованья в шестьсот целковых в год, тогда можно снова навестить мадемуазель Алину и сделать ей предложение, а сейчас…На мгновение у него промелькнула мысль о том, что девица-то, оказывается, выгодная невеста: не упасть ли на одно колено и не произнести ли все требуемые обычаем слова, после которых они быстро обвенчаются, и он, таким образом, станет обладателем молодой и красивой жены со стабильно высоким доходом? Эх, можно ведь попросить в качестве свадебного подарка орловского рысачка… -Мадемуазель, я потрясен…, - промолвил Знаменский, вставая с пуфа и отходя к ширме. – В Ваши годы так высоко зарекомендовать себя на сцене! Что же будет дальше? Я, признаться, не располагаю теми астрономическими суммами, о коих Вы упомянули. – Пётр Андреевич был честным человеком и полагал, что торг в подобных невыгодных для него обстоятельствах неуместен. – Прошу прощения за напрасное беспокойство. Он поклонился с таким видом, как будто собирался не сходя с этого места растаять в воздухе и более никогда не напоминать актрисе о своем существовании, но от ширмы не отошел ни на пядь, и, скрестив руки на груди, подобно байроническому герою, мрачно уставился в зеркало туалетного столика. В эту трагическую минуту дверь гримерки отворилась и в комнату влетел Карсавин: - Алюша, Пётр! – возопил он, - Пара гнедых ожидает у парадного, а поедемте к Расстегаеву? Завершим приятный вечер легким ужином с шампанским и трюфелями? Мадемуазель Алина, сразу же после ужина мы с господином Знаменским доставим Вас домой в целости и сохранности – верьте моему слову дворянина! Пётр Андреевич оторвался от созерцания своего отражения в зеркале и молча перевёл надменный взгляд на приятеля: что значит "моему слову дворянина"? В этом помещении, насколько ему было известно, дворян было двое. Доходы персонажа, нынешние и ожидаемые в будущем, указаны в анкете
Алина Бернар: Заметно вытянувшееся в ответ на смелое заявление Алины лицо Петра Андреевича было явным свидетельством того, что в своих дерзновенных мечтах она унеслась от реальности слишком далеко – гораздо дальше, чем следовало. Но кто осудит за это бедную девушку, впервые ступившую на неведомую прежде стезю мошенничества и по неопытности не рассчитавшую своих сил? Строго говоря, она совсем не думала, что господин Знаменский немедленно согласится на все ее условия, однако и такой внезапной и быстрой ретирады с его стороны совершенно не ожидала. Пару минут они стояли молча. О чем в это время думал Знаменский, Алина не имела понятия, сама же она чувствовала досаду и ругала себя на чем свет стоит за этот внезапно приключившийся припадок жадности, который теперь, к тому же, грозил обернуться еще и крахом надежды на относительно благополучный исход истории с Заволокиным. И ведь сколько раз говорила Настастья: не умеешь, не берись! Припомнив любимую присказку старой служанки матери, которая после ее смерти осталась при Алине единственным близким человеком, девушка едва не застонала. Настастье-то теперь в Ярославле тоже не остаться, а значит, ей придется заботиться не только о себе, но и о той, которая однажды не побоялась рискнуть ради нее собственной жизнью, спасая от верной погибели! Вопреки субтильной внешности, более вяжущейся в общепринятом представлении с абсолютной беспомощностью и склонностью к меланхолическим думам, чем с умением ругаться так, что позавидует иной… ну не матрос, так юнга, мадемуазель Бернар обладала весьма обширным вокабуляром бранных слов. Которые, впрочем, произносила вслух только в исключительных случаях. Да и теперь даже лишь мысленно, хотя и весьма методично, применяла их к собственной персоне, разглядывая противоположную от Знаменского стену, в то время как сам Петр Андреевич буравил байроническим взором зеркало. - А что это вы с такими лицами стоите, будто уксуса напились? – недоуменно проговорил Платон, проскользив попеременно взором от одной молчаливой статуи к другой и обратно, после того, как радостно отчитался в исполнении порученного ему задания. – Неужто поссориться успели, пока меня не было? - Нет… - нехотя проговорила Алина, первой нарушив напряженное молчание. И вдруг, ринувшись к Карсавину, схватила того за руку и решительно увлекла прочь из уборной. – Платон! Мне нужно с тобой поговорить! Растерянно пожимая плечами, он послушно вышел за Алиной в коридор, где девушка прямо у двери, предварительно плотно ее затворив, вкратце пересказала суть произошедшего за время его отсутствия. - Как ты мог оставить меня одну?! - Аля, да ты что, он мой друг! Он же пальцем… - Да плевать мне на его пальцы! Как ты мог оставить меня одну в такой важный момент и позволить наговорить кучу глупостей?! - Хм… - Карсавин задумчиво почесал затылок. – Ну, триста – это ты, конечно, загнула, душа моя! Такие деньги, небось, только в Большом артистам платят, да и то – этуалям. - Знаю, сама не ведаю, что на меня нашло, - угрюмо буркнула девушка, разглядывая узор изрядно потертого коридорного паркета под ногами. – А что теперь-то делать? - Ну что делать? Молчать и слушать, что тебе говорят – и на все соглашаться! Пошли! – усмехнулся Карсавин и теперь уж сам повел Алину обратно в общество господина Знаменского. – Петя, я ж тебе похвалиться совсем забыл! – радостным тоном сообщил он последнему, когда они вновь оказались в гримерной. – Мне ведь вчера в «фараона» необычайно свезло – купчишка один из местных в игорном доме Рахманова зело хорохорился, пока я его как липку не ободрал на сто целковых… а будет знать, шкура, как карты кропить!.. Так вот. Я это к тому рассказываю, что маскарад, который мы с тобой затеяли, целиком моя идея, потому справедливо будет, если и я в этом предприятии финансами поучаствую… Да не спеши ты отказываться! Деньги те дурные, не праведным трудом нажитые, потому и держаться за них не стоит, а друзьям помочь – святое дело!.. Мне они вообще, может, больше не понадобятся, коли Алинкин упырь таки сподобится вызов прислать, – прибавил Платон со смехом и подмигнул застывшей от изумления приятельнице.
Пётр Знаменский: Старый друг лучше новых двух: Пётр Андреич не чаял не гадал, что Платон так вовремя подсуетится со своим предложением. Соглашаться или нет, вот в чём вопрос. Упоминание возможной дуэли и её последствий Знаменского покоробило: получалось так, что старинный приятель намекал на то, что ему выгодно увидеть его отбывающим в кущи святого Петра. Хорош каламбур, да сердце не греет. Сам-то он тётушке уже сообщил о безвременной смерти Платона, но то была вынужденная шутка, не более, и уж никак он сам не хотел, чтобы она обратилась в правду. Попутно он посчитал, что ежели Платон даст ему в долг чести сто целковых, самому ему придётся расстаться с кровными двумястами. Всё одно выходило, что куда ни кинь - всюду клин. -Сударь, - сухим тоном промолвил он, - Не смею оскорблять мадемуазель Бернар денежным вопросом. Я в мельчайших деталях объяснил ей подоплёку дела, и ежели она способна проявить душевное участие к моей несчастной родственнице ради искусства и христианского милосердия - так тому и быть. А на нет и суда нет. Знаменский отошёл от ширмы и добавил: -Впрочем, если мадемуазель желает просто посмотреть столицу и познакомиться со столичными театральными антрепренёрами - я почту за счастье взять на себя все расходы по её пребыванию в оной. Слово дворянина
Алина Бернар: Алина всегда полагала, что «денежным вопросом» можно по-настоящему оскорбить лишь того, для кого в момент нанесения оскорбления он не так уж актуален. «При нашей бедности – какие нежности», еще одна любимая Настасьина присказка. Впрочем, миловал Господь, настоящих лишений они с Алиной никогда не знали: хотя и не шиковали сроду, но крышу над головой и свой кусок хлеба всегда имели, грех жаловаться. Будет ли так же и дальше? Однако даже при нынешних туманных перспективах на будущее, Алина уже успела пообещать себе, что больше никогда и ни от кого не примет просто так никаких подарков или благодеяний. Никогда и ни от кого! Слишком уж дорого обходятся. И вот буквально тотчас же Платон и его приятель предлагают ей по сути нечто подобное, хотя и со вполне невинными намерениями. Один – огромную сумму денег, другой – фактически содержать ее в Петербурге просто так, из любви к искусству. - Ну, уж нет! Да за кого вы меня принимаете?! – гневно воскликнула девушка, смерив поочередно Карсавина и Знаменского пылающим взором. – Вы – оба! За содержанку? Или, может, вовсе за кокотку?! Я не приму ваших услуг, Петр Андреевич, если это не будет платой за исполненный договор. А твоих денег, Платон, мне и подавно не надо. И вообще типун тебе на язык, не смей даже заикаться при мне о таких… ужасах! – добавила она уже чуть тише и быстро осенила себя крестным знамением. - Да я же пошутил! - Глупая шутка! – оборвала его Алина и с тяжелым вздохом отошла к окну. Отвернувшись от всех, она некоторое время размышляла, глядя скорее вглубь себя, чем сквозь мутноватое от уличной пыли стекло, которое давно не мешало бы помыть. После чего, наконец, вновь обратила свой взор на Петра Андреевича. - Позвольте полюбопытствовать, а как вы вообще намеревались обставить само появление в вашей жизни новоявленной невесты? Она ведь не может возникнуть в ней ниоткуда? Должны быть родственные связи, знакомства? В конце концов, она должна где-то жить? Я мало знаю высший свет, но мне всегда казалось, что туда невозможно войти запросто – с улицы?
Пётр Знаменский: Знаменский немного приободрился: он рассудил, что ему на руку сыграло женское любопытство: а к чему бы еще мадемуазель Бернар стала расспрашивать о деле, которое уже не сулило ей никаких финансовых выгод? Ясно, что не его личные достоинства были тому причиной. -Родственные связи предоставит Платон, - кивнул Знаменский на друга, ошалевшего от строгой отповеди, данной ему мадемуазель,и стоявшего в сторонке с оскорбленной миной на лице – Представим вас как его младшую сестру, столбовую дворянку Полину Карсавину. А в чертоги высшего света войдем через крыльцо моей тётушки, Дарьи Ильинишны Знаменской. Если угодно, в ее доме вы и будете жить во время своего пребывания в Петербурге, мадемуазель. Моя тётя, хочу вам сказать, дама самых строгих правил и не подпустит к вам никого, кто мог бы хоть краешком задеть вашу честь и достоинство. Боюсь, что и со мной, своим так называемым женихом, вы будете видеться лишь по первопрестольным праздникам да и то в ее присутствии или во время званых обедов. Наедине нас не оставят, будьте спокойны! Пётр Андреевич поворотился к другу и попросил: -Платон, подтверди мои слова Платон с Дарьей Ильинишной был не знаком, и, как надеялся Знаменский, возможности познакомиться им не представится, но теперь Карсавину придется подтверждать все, что ни скажет его рисковый приятель: назвался груздем – полезай в кузов! Так, бывало, говаривал крепостной конюх Герасим в имении его тётушки, когда брал с собой по грибы маленького барчука Петрушу. А еще он задумался о том, как бы поделикатнее объяснить мадемуазель Алине причину, по которой он сообщил тёте, что друг его уже много лет как перешёл в мир иной. Сумеет ли она сохранить всё втайне от Платона? Вот это был всем вопросам вопрос.
Алина Бернар: - Истину говорит! Гроза, а не женщина! – яростно закивал Платон, подтверждая слова приятеля. – В детстве, бывало, с Петрушей расшалимся, так она собственной рукой не гнушалась иной раз подзатыльником угостить, не утруждая гувернеров! – добавил он, стараясь не смотреть в этот миг на Знаменского и с огромным усилием сдерживая мстительную ухмылку. Дарьи Ильиничны Платон сроду не видывал, да и с самим любящим племянником этой почтенной особы знаком был хоть и давно, но все же не с детства. Так что хорош гусь Петруша! Мог бы заранее поделиться, что задумал, чтоб не стоять теперь Карсавину остолопом посреди комнаты, хлопая глазами и на ходу придумывая, что говорить дальше. – Но ты не бойся, Аля, к старости у нее норов, наверняка помягче сделался, да и ты ведь совсем не мальчишка-сорванец. Однако Алину, нахмурившуюся от слов Знаменского пуще прежнего, волновал пока вовсе не тяжелый нрав его тётушки, но то, что предстать перед нею ей придется в образе девицы Карсавиной. А та, хоть и приходилась Платону младшей сестрой, была лет на восемь старше самой мадемуазель Бернар, обеими ногами уверенно стоя на той черте, за которой всякая не слишком преуспевшая в ловле женихов на живца барышня получает обидное прозвище «старая дева». Лично Алина ее, разумеется, не знала, но несколько раз видела вместе с Платоном, когда тот сопровождал ее в театре, всякий раз при этом поражаясь, как в семье, где на свет появился такой бравый и красивый сын, могло следом уродиться столь тусклое и бесцветное создание. Но дело было вовсе не во внешней невзрачности девицы Карсавиной. Себя Алина тоже никогда не полагала образчиком небесной красоты, но слишком уж очевидно казалось различие между яркой, полной жизни брюнеткой и бледной пепельной блондинкой с вечной меланхолией во взоре. - А что, если в Петербурге мне встретится кто-то из знакомых мадемуазель Полины? – вопрос был весьма закономерным. Но Платон поспешил развеять ее сомнения – оказывается, сестра его в столице была всего лишь однажды, лет десять тому назад, и там с нею приключилась некая несчастная любовь, имя объекта которой она до сих пор хранит от всего семейства в тайне. - Пенелопой себя вообразила, не иначе, безумица! – вздохнул Карсавин. – И ведь не добиться ничего, наша порода, карсавинская – ежели в чем упрется, с пути не свернет. С тех пор, значит, и заперлась в поместье, нигде не бывает почти. Разве что вот в театр на представление изредка вытащить удается. Так что никто ее в Петербурге не знает, не сомневайся. Да и мне болтать не резон. Полинька, если про наш замысел проведает, меня после первого же на клочки порвет, и с тем, что я ей единственный на свете родственник, не посчитается… А затем, Петруша, за тебя примется! – прибавил он через мгновение, многозначительно взглянув на приятеля, напряженно ожидающего окончательного решения своего вопроса. - Одно лишь в толк не возьму, я-то где по твоей легенде нахожусь, пока сестра в Петербурге? И почему она должна жить в доме твоей тетушки, когда я сам о ней заботиться должен?
Пётр Знаменский: Теперь уж наступил черёд удивляться Петру Андреевичу. -Как где? – изумился он, - В Неаполе, с деликатным поручением от князя Разумовского, ты ведь сам мне давеча говорил, что твой отъезд не за горами. Не может ведь твоя несовершеннолетняя сестрица жить одна в холостяцкой квартире, пусть даже и принадлежащей её брату? Да и потом, Дарья Ильинишна её от себя не отпустит – это уж будь уверен. - Потом он объяснит «невесте» и «сестре», что к чему, а пока пусть оба пребывают в благостном неведении по поводу того, что он наговорил о Платоне тётушке, обедая в её доме... Знаменский чувствовал себя так, как будто его медленно, но верно затягивает то ли в трясину, то ли в паутину лжи, из которой выбраться будет если не невозможно, то очень сложно. Проще на самом деле жениться здесь же, в Ярославле, и представить ma tante новоиспеченную жену под ее настоящим именем. Чёрт знает что такое! Это ж сколько ещё придётся выдумывать сказок – хватит на целый сборник да с лубочными картинками. Карсавин сейчас больше мешал ему, чем помогал – скорее бы отправился в свою Италию, не то хлопот не оберёшься: возьмёт да и заявится в дом тётки знакомиться - гость с того света, понимаешь ли. - Так что ж, мадемуазель Полина, прошу прощения, Алина, приказать закладывать экипаж на завтра, в крайнем случае – послезавтра? Нет, все-таки он не любил проволочек: затянешь принятие решения – так и вовсе застрянешь на мёртвой точке. Но тут-то его и посетила пренеприятная мысль: а что, если мадемуазель Бернар, как ведущую актрису труппы, не отпустит директор театра? Собственно, ей и нужно-то было взять отпуск деньков на десять, из которых дней пять ушло бы на дорогу туда и обратно – а остальное на знакомство с тётушкой.
Алина Бернар: - Это верно, – замечание приятеля относительно его жилища несколько уязвило Карсавина, но в главном Знаменский был прав. В его квартире, частенько более походившей на игорный дом, временами на шумный трактир, а иногда и еще на кой-какое веселое заведение, сестре делать определенно было нечего. Даже если самого хозяина там в это время не будет и, несмотря на то, что Алина ему вообще-то никакая не сестра – менее благородные и деликатные люди еще прибавили бы к этому, что и не барышня вовсе, а всего-то простая актёрка, одна из тех, кому в приличное общество путь заказан. Но так как в эту минуту в гримерной комнате мадемуазель Бернар находились сплошь джентльмены, подобная мысль вряд ли могла прийти им в головы. Вот и Платон Карсавин уже даже успел ощутить себя ответственным за Алинино благополучие в столице. Ну и за собственное тоже, потому что скрыть от всех их аферу, пожалуй, действительно, будет гораздо проще, если о ней будет знать как можно меньше людей их круга. Но поселив девушку в его квартире, добиться этого будет куда сложнее, чем в случае, если та будет жить у тетушки Знаменского… Именно в этот момент до Платона дошло, что планируя пребывание Алины в Петербурге, они, собственно, пока так и не получили ее прямого согласия на участие в их предприятии. Пораженный этим фактом, он открыл рот, чтобы донести его до Знаменского, но в ситуациях, где прежде нужно думать, а после делать – в отличие от обратных – Петруша всегда ориентировался лучше его. Преуспел и нынче, что называется, «сорвав с языка» вопрос, который и сам Карсавин намеревался задать Алине, так что осталось лишь поддакнуть ему с заинтересованным видом: - И верно, Аля, что ты решила-то? Едешь с нами или нет? - Еду, – просто ответила мадемуазель Бернар. - Вот и чудесно! А теперь – к Расстегаеву, а то возница, небось, заснул уже, коли вообще другим не продался, более ушлым, чем мы с вами! – воскликнул Карсавин, и двинулся, было к выходу, но Алина попросила еще одну минуту наедине с господином Знаменским. И когда Платон вышел, проговорила: - Петр Андреевич, я не хотела говорить этого при Платоне, он слишком эмоционален и может вновь наделать глупостей и шума, которого я вовсе не хочу. Вы, я вижу, человек другого склада… Вы ведь понимаете, что после сегодняшнего… случая, - вспомнив про Заволокина, она невольно содрогнулась, - путь на местную сцену мне закрыт? Иными словами, из Ярославля придется уехать насовсем. У меня нет родных, но есть близкий человек, о котором я должна заботиться, потому что… должна. Скажите, я смогу взять его с собой в Петербург?
полная версия страницы