Форум » Прочие города и веси Российской империи » Добыть победу, но с тобою не расстаться. » Ответить
Добыть победу, но с тобою не расстаться.
Витольд Совинский: Время действия - конец мая 1833 года, спустя несколько дней после событий эпизода "Ты гибель моя и спасенье..." Место - Царство Польское, Белосток Участники - Агата Доманская, Витольд Совинский.
Ответов - 48, стр:
1 2 3 All
Витольд Совинский: Изяществу движений пани Агаты могла бы позавидовать... Черт побери! Совинский неожиданно поймал себя на том, что все мало-мальски связные мысли исчезли куда-то при виде того, как женщина, которую он только что держал за руку, идет к дому, поднимается по ступеням крыльца и входит внутрь. Он последовал за ней, и очутился в тепле комнат, где в воздухе едва уловимо ощущался тонкий аромат духов красавицы. - От кофе не откажусь. С вашего позволения... Витольд смотрел на женщину, улыбался уголками губ, неторопливо расстегивал пуговицы промокшего до нитки сюртука. Рубашка под ним тоже была мокрой насквозь. - Мой отец всегда говорил, что кофе должен быть крепким, сладким и горячим, как поцелуй любящей женщины. И я с ним согласен. А вы что предпочитаете - чай или кофе? Мокрый сюртук в руках был явно лишним. Витек бросил его на пол и приблизился к Доманской почти вплотную. Рыжий локон выбился из прически пани Агаты, и мужчина не смог удержаться от соблазна: наклонился и легонько дунул на него. А потом так же легко коснулся его пальцами, пропуская между ними струящееся золото волос. - Вы прекрасны, - шепнул он, ощущая сквозь тонкую голубую ткань прикосновение ее грудей. Они словно просили поцелуя. Казалось, что им было тесно под платьем, и ему нестерпимо захотелось освободить их, чтобы коснуться губами нежной кожи. - Напоите же меня вашим изумительным кофе.
Агата Доманская: Немногочисленные слуги пани Доманской давно привыкли, что их главная работа в ее доме, помимо основных обязанностей, конечно – это быть абсолютно незаметными для хозяйки и ее гостей, которым порой случается здесь обретаться. Особенно, если гости эти являются в не совсем традиционное для светских визитов время. Впрочем, случалось последнее не так часто, как могло показаться на первый взгляд – собственный дом и собственную приватность Агата истово ограждала от всех, кто периодически пытался в нее вторгнуться, пусть даже с самыми благовидными целями. Однако Витольда Совинского она позвала сюда сама… Хотя и до сих пор не совсем понимала, зачем это сделала. В гостиной, где невидимые, но заботливые руки к моменту возвращения хозяйки уже зажгли свечи и жарко растопили камин, царил тот спокойный уют, который особенно отчетливо ощущаешь, когда приходишь из дождя в теплую и сухую комнату. Вопреки странному обычаю местных жителей загромождать свои жилища мебелью сверх всякой разумной меры – его Агата успела заметить буквально с первых дней в Белостоке, в ее собственном доме царила изысканная простота. Потому в комнате, где прежде всего оказывался гость пани Доманской – чаще всего так и не получая возможности проникнуть дальше, его ожидали лишь пара широких кресел и два дивана: большой и поменьше, все - со светлой жаккардовой обивкой, весьма выгодно смотрящейся на фоне темно-синих, шелковых обоев на стенах, украшенных лишь несколькими цветочными натюрмортами и большим зеркалом, обрамленным таким же багетом, что и картины, размещенным над каминной полкой. Посередине комнаты стоял изящный маленький стол для кофе или чая, на полу был постелен светлый ковер, по которому Агата любила ходить в одних чулках, а лучше и вовсе босиком, утопая в его длинном и мягком ворсе. Естественно, когда в гостиной не было посторонних. Теперь же ее в этом стесняли рамки приличий – во всяком случае, пока. Чего, к слову, совсем нельзя было сказать о ее нынешнем госте. Пан Витольд держался настолько свободно, что обычные слова вежливости, которые принято говорить людям, впервые переступившим порог твоего жилища, показались Агате, с легкой усмешкой наблюдающей за тем, как он неспешно избавляется от промокшего насквозь сюртука, пустой формальностью. Кажется, он уже чувствовал себя здесь как дома. Но, как ни странно, это ее совсем не сердило, а скорее веселило, как и подчеркнутая любезность этого мужчины, в которой пани Доманская отчетливо чувствовала скрытую иронию. Он будто бы намеренно ее провоцировал, но Агата пока не решила, поддаться ли на эту провокацию. - Я предпочитаю красное вино, бургундское. Его сложный аромат с множеством оттенков напоминает мне женский характер. А терпкий вкус – словно нотка отчаяния в буйном веселье, - тихо проговорила она и отошла к камину, отблеск пламени которого тотчас лизнул оранжевым светом ее точеный профиль и заиграл золотом в рыжих волосах. Уронив свой сюртук на пол, Совинский, словно завороженный, в ту же минуту пошел за нею следом и замер, остановившись так близко, что Агата могла ощутить аромат его одеколона, смешанный с каким-то другим, едва заметным запахом, возможно, полынным... Несколько мгновений он просто стоял рядом, а потом позволил себе коснуться ее волос. И прикосновение это заставило Агату едва заметно вздрогнуть всем телом и повернуться к нему лицом, заглянув в глаза, в черных зрачках которых вместо привычных искр иронии отражалась… она сама. - Напою... Только не спеши, - приподнявшись на цыпочки, она потянулась к лицу мужчины, словно желая его поцеловать, но в самый последний момент остановилась, прошептав прямо ему в губы: - Слишком горячим можно сильно обжечься… После чего, усмехнувшись, отступила на шаг, взяв с каминной полки серебряный колокольчик, и несколько демонстративно позвонила, призывая слуг принести для них кофе.
Витольд Совинский: Ее красота была необычной. Манящей. Яркой, вызывающей, дерзкой. Наверняка Совинский был далеко не первым и уж точно не завершающим в списке тех, кому суждено было потерять голову, засмотревшись в эти завораживающие глаза. Таинственные и непостижимые, способные как одарить нежностью, так и окатить ледяным презрением. Сейчас, когда Агата была совсем рядом с ним, и ее шепот щекотал его губы, эти глаза казались особенно огромными, затягивающими в невероятную глубину, откуда вряд ли удалось бы когда-нибудь вынырнуть. Женщина вздрагивала от его прикосновений, и это заставляло сердце мужчины ускорять ход. Желание почувствовать ее губы жгло его изнутри. Он чуть склонил голову, намереваясь поцеловать пани Доманскую, но она отступила на шаг, позвонила в колокольчик, и Витеку не осталось ничего другого, как принять диктуемые ею условия игры. Он присел у камина прямо на мягкий ворсистый ковер, ощущая, как быстро высыхает тонкая ткань рубашки, облепившей его широкие плечи и рельефные мышцы рук. Огонь, зажженный в нем рыжей красавицей, помогал в этом каминному теплу. - Если бояться обжечься, - Совинский не смотрел на женщину - казалось, все его внимание было приковано к языкам пламени, будто он силился рассмотреть среди них саламандру, - тогда придется всю жизнь провести у холодного очага, дуя на простоквашу. Это скучно, уныло и... не для меня. В том, как это было сказано, легко угадывалась усмешка, скрыть которую он даже не пытался. Открылась дверь, Витольд коротко взглянул на симпатичную девушку, принесшую им кофе. Та неслышно прошла к столику, оставила на нем поднос, присела перед хозяйкой. Направляясь к выходу, она стрельнула глазами в сторону мужчины и неожиданно зарумянилась. Кофейный аромат поплыл по комнате. Витек легко встал с места и взял крохотную чашку. В его руке она казалась игрушечной. Он отпил глоток, облизнул губы. - Вот это - совсем другое дело, - тихо проговорил Совинский. Поставил чашку на стол, шагнул к большому дивану и поманил за собой Агату. - Иди ко мне. Голос его прозвучал тихо - так, будто все сильнее разгоравшийся в нем внутренний жар обжег ему горло.
Агата Доманская: - И в самом деле, ужасная перспектива! – усмехнулась Агата. Не двигаясь с места, она наблюдала, как ее гость непринужденно располагается перед камином прямо на полу. Ни от кого другого Агата бы и не потерпела, чтобы он вел себя в ее доме, точно в своем собственном. Впрочем, никто из тех, кто прежде переступал здесь порог, и не осмелился бы позволить себе подобных вольностей. Витольд Совинский же держался здесь так свободно, точно был уверен, что имеет на это право. И, странное дело, Агата почему-то была с ним в этом почти согласна. Появление в комнате Марыси с подносом, заставленным кофейными принадлежностями, заставило молодую женщину отвлечься от созерцания застывшей в скульптурной позе – «интересно, намеренно, или нет?» – мужской фигуры. Однако краткий обмен любопытными взглядами между служанкой и ее гостем все равно не ускользнул от внимания пани Доманской, заставив уголки ее губ вновь едва заметно дернуться в усмешке – на сей раз немного иронической. Оставив свое наблюдение без словесного комментария, полька молча принялась исполнять обязанности хозяйки. Кофе Агата любила очень крепкий, без молока и сахара, поэтому подавали его обычно в крохотных фарфоровых чашках вместе с графином ледяной воды, которая несколько смягчала неизбежную при таком способе приготовления легкую горечь, остающуюся послевкусием. Зато именно так, по мнению Агаты, лучше всего ощущался его волшебный аромат, который она любила больше всего на свете. Заметив, что обе чашки уже наполнены, Совинский поднялся и подошел к столу, забирая из рук Агаты ту, что была ею назначена для него. При этом пальцы их слегка соприкоснулись, и она неожиданно для себя ощутила, как от этого незначительного прикосновения по всему телу пробежали мурашки. Витольд пил кофе, не сводя взгляда с ее лица, он стоял совсем близко. Не желая демонстрировать своей мимолетной слабости, Агата медленно опустила ресницы, но, спустя мгновение, взяв себя в руки, вновь смело взглянула в глаза Совинскому, по выражению которых было совсем нетрудно догадаться о том, что он скажет дальше. - Да, совсем другое… - так же тихо откликнулась она. Все это было в ее жизни уже не один раз. И стоящий в двух шагах от нее, протягивая ладонь в приглашающем жесте мужчина – тоже не был первым, кто звал ее в свои объятия. Но, возможно, впервые в жизни Агата чувствовала, что готова вот-вот оказаться в них не потому, что так нужно, или потому, что она должна. А потому что действительно хочет этого. Желает ощутить их силу – его силу. Отдаться на милость – и не думать о том, что, кажется, впервые потерпела поражение там, где неизменно привыкла выигрывать вчистую. Шагнув навстречу, Агата всем телом прижалась к груди мужчины, а в следующее мгновение уже обвила руками его шею, зарываясь тонкими пальцами во все еще чуть влажные волнистые волосы на затылке, мягко заставляя Совинского склониться к ее лицу. - И что же ты будешь со мной делать?
Витольд Совинский: Мать и сестра Витольда взапой читали любовные романы. Преимущественно французские. Их выписывали из Парижа и из Петербурга. Новые и уже прочитанные книги в их доме были повсюду. Они вперемешку стояли на полках книжного шкафа в кабинете, лежали на диванах и креслах в гостиной, на кроватях и туалетных столиках в спальнях, на подоконниках. Иногда их забывали на скамейке в саду или в в беседке, и спохватившись, бежали за ними под первыми каплями дождя. Заезжая проведать мать и Баську, Витек иногда бездумно перелистывал листы книг и находил между ними засушенные цветы и листья. Однажды он случайно выхватил взглядом номер страницы - сто восемь, и фразу на ней: "Вечер переставал быть томным". Почему-то именно она всплыла в памяти в тот момент, когда Агата шагнула к нему. За несколько секунд до того, как женщина прильнула к его груди, обняла за шею, от чего Витек ощутил тревожную дрожь. Она запустила пальцы в его волосы, чуть ероша их и заставляя мужчину склониться к ней. Отвечать на вопрос Доманской он не стал. Слова были ни к чему. О намерениях красноречивее всего говорили его руки. Витольд повторил жест Агаты - ладонь легла на затылок и слегка сжала рыжие волосы. Другой рукой он приподнял ее подбородок и легко легко коснулся губами сначала одного, потом другого уголка губ женщины. Осторожно провел по ним кончиком языка, будто пробуя их на вкус, и постепенно завладел ими. Обманчиво мягкий вначале, поцелуй становился более настойчивым. Мужские ладони уверенно легли на нежные плечи, сдвигая с них ткань платья. С явной неохотой Витек оторвался от губ рыжей, заглянул ей в глаза, будто пытаясь разглядеть в них отсветы того пламени, что все сильнее охватывало его тело. С силой притянул Агату к себе, так, что она наверняка почувствовала, как бешено колотится его сердце. Аромат ее волос и кожи кружил голову, усиливая кипевшее в крови возбуждение. Он подхватил женщину на руки и вместе с ней опустился на диван. Посадил ее себе на колени, губами и языком лаская шею. Его пальцы заскользили по ее спине, нащупывая застежки платья.
Агата Доманская: Пару мгновений он в упор смотрел ей в глаза, а затем слегка улыбнулся и мягко поцеловал уголки губ. Почти невесомая нежность этих поцелуев, тем не менее, заставила Агату опустить ресницы и потянуться навстречу, словно бы в безмолвном приглашении повторить, которым Совинский не преминул немедленно воспользоваться. Однако на сей раз уже без той первоначальной, почти робкой нежности, хотя и без порывистой суеты, которая простительна юным любовникам, но не делает чести опытным, даже если страсть полностью завладевает их рассудком. А затем он притянул ее к себе. Так увлекает откатывающаяся от берега морская волна. Неумолимо и головокружительно, не давая опомниться и понять, что происходит. Его руки, до сих пор успешно разрушавшие прическу, над нарочитой легкой небрежностью которой нынче днем несколько часов колдовала горничная Агаты, высвободив из-под гнета многочисленных шпилек несколько рыжих волнистых прядей, языками пламени заструившихся по спине и плечам женщины, нашли себе новое занятие. Скользнув вниз, к изгибу талии, которую ему, мужчине, несложно было обхватить, сомкнув в кольцо большие и указательные пальцы, Витольд легко подхватил Агату на руки – и вовремя, потому что еще пару мгновений, и у нее наверняка бы подкосились колени. Дрожь и слабость в них рождали поцелуи, короткие паузы между которыми нужны были лишь для того, чтобы глотнуть немного воздуха. А еще для того, чтобы видеть, куда идти. Впрочем, в последнем нуждался только Совинский, Агата знала свой дом, и спокойно могла бы перемещаться здесь, даже зажмурившись, но ей нравилось это ощущение беспомощности в его руках, нравилось подчиняться его воле, и потому она полностью отдавала ему право самому решать, куда идти и что делать дальше. Давно уже не ведавшая стеснения в любовных играх, Агата смело отвечала на его ласки, а не только безучастно принимала их. Её поцелуи – то легкие, точно прикосновение перышка, то словно бы поддразнивающие своей дерзостью, словно незримые печати, скрепляли приговор: «ты – мой!», а жаркие объятия сильнее самых прочных цепей, опутывали легковерного раба, все еще уверенного в том, что он и есть истинный господин… Желая облегчить ему сражение с упрямыми крючками своего платья, Агата перекинула полураспущенные волосы на одну сторону, и подалась вперед, выжидая, пока Совинский расправится с этим препятствием. Сама же, тем временем, принялась игриво исследовать кончиком языка край его ушной раковины, изредка легко прикусывая кажущуюся гладкой и чуть прохладной кожу. Если же Витек, увлеченный борьбой с многочисленными крохотными церберами, накрепко вцепившимися в свои невидимые петельки, слегка вздрагивал – то ли от щекотки, то ли от возбуждения, Агата тихонько смеялась низким грудным смехом, но занятия своего не оставляла. Наконец, расправившись с крючками, он потянул вниз верхний край декольте, но помочь ей освободить руки из рукавов не торопился, явно намереваясь наконец вдоволь налюбоваться открывшимся во всем великолепии видом роскошной груди. Отчего сама женщина, которую он затем ловко уложил спиной на широкое мягкое сиденье, нависая над нею, и опираясь при этом ладонями на сиденье и на спинку дивана по обеим сторонам от ее плеч, мало того что оказалась будто бы связанной, но еще и одновременно как бы заключенной в кольцо его рук. Ошеломленная подобным коварством, Агата даже слегка растерялась: - Витек, ты чудовище, это нечестно! Я тоже хочу смотреть на тебя! – воскликнула она, смеясь, и в то же время пытаясь самостоятельно высвободиться, но лишь еще сильнее запутываясь. – Немедленно снимай рубашку, или... я еще пока не придумала месть, но, поверь, она будет жестока и ужасна!
Витольд Совинский: Крючки, шнуровка, кружева платья – все это было бесконечным, как и шпильки в ее прическе. Витек вынимал их по одной, часть роскошных рыжих волос уже была свободна и струилась по плечу Агаты. Свои действия он сопровождал поцелуями, и очень неохотно оторвался от приятного занятия, чтобы ответить красавице: - Конечно, нечестно. И да, я чудовище, а потому очень хочу попробовать на вкус твою ужасную месть. Заметно охрипший голос выдавал все сильнее разгоравшуюся в нем страсть. Но несмотря на усиливавшееся желание скорее овладеть этой шалуньей, дразнившей его ласкающими прикосновениями языка, он старался по возможности не торопить события, не спешил позволить себе все и сразу. Вытащив последнюю шпильку, Витольд на несколько секунд погрузил пальцы в волосы Агаты, растрепал их, и только после этого расстегнул пуговицы своей рубашки. На этом он остановился, предоставляя женщине возможность самой снять с него ставшую лишней одежду. Зато окончательно освободил красавицу от оков платья, и приподнял на ладонях ее грудь. Ему хватило лишь нескольких секунд, чтобы увидеть, как меняют форму, заостряются и чуть темнеют розовые соски, окруженные яркими ореолами. Его самообладание и с трудом дававшаяся сдержанность исчезли бесследно, отняв волю. Теперь Витольд мог лишь подчиняться мощному желанию, которое овладело им и понесло с неистовой силой, заставляя исступленно целовать плечи, шею и пышные груди Агаты, покусывать их, ласкать языком ложбинку между ними и постепенно спускаться поцелуями к пупку. Одной рукой он опирался о диван, другой гладил низ ее живота, медленно раздвигая бедра и касаясь складок между ними. Его дыхание обжигало ее нежную кожу, а стук сердца и гул разгоряченной крови в ушах мужчины, казалось, слышны были даже за пределами гостиной.
Агата Доманская: В прежней жизни Агата никогда не позволяла своим чувствам полностью завладеть ее рассудком. Словно талантливая актриса, исполняющая роль – если вообще можно вообразить, что подобное представление может быть поставлено на какой-нибудь сцене, в нужные моменты она умела полностью перевоплощаться в ту женщину, которую хотел видеть рядом с собой тот, кто держал ее в своих объятиях. Сама же при этом почти ничего не испытывала. В тех же случаях, когда не чувствовать ничего было слишком сложно, Агата обыкновенно просто закрывала глаза, чтобы хотя бы не видеть… Мужчину, который был с нею рядом сегодня она, напротив, желала не только видеть во всей его первозданной красоте, но и прикасаться к нему, целовать его, ощущать его прикосновения и поцелуи всем своим собственным телом, каждой клеточкой кожи. Прелюдия, отчего-то изначально затеянная любовниками как род игры с маленькими взаимными подначками, становилась все большим испытанием для их терпения. Агата понимала, что Витек сдерживается из последних сил, пусть и продолжает изображать, что происходящее между ними – немного не всерьез и в любой момент еще можно остановиться и сделать вид, что ничего не было. Она и сама пылала, закусывая губы и стараясь сдерживать неумолимо срывающееся в стон от его ласк и поцелуев дыхание, смешивающееся то и дело в одно на двоих, единое. Тонкие ее ноздри трепетали, впитывая терпкий аромат его кожи, заставлявший сердце биться еще чаще, а низ живота неумолимо наливаться тяжелым и горячим. Высвобождаясь порой из рук мужчины, Агата и сама то и дело пускалась в увлекательнейшее путешествие, изучая – руками, губами – контуры его тела: гладкую кожу плеч и спины, под которой равномерно перекатывались сильные мышцы, жестковатую, но словно бы шелковистую на ощупь темную поросль на его груди и животе… В рассеянном свете свечей и огня камина, без одежды, Витольд действительно выглядел, словно ожившая статуя молодого римского бога, которую ваял гениальный скульптор. И, известная ценительница всего прекрасного, Агата просто не могла позволить себе не изучить это совершенное творение самым доскональным образом… Уже почти что готовая отдаться на милость своему победителю, где-то посреди его исступленных поцелуев и совсем откровенных ласк, она все же будто бы ненадолго очнулась. И внезапно подумала, что вовсе не хочет вспоминать после свою первую ночь любви с ним как суетливое и потому неизбежно немного несуразное действо посреди собственной гостиной. Потому, с большим трудом – боже, это действительно стоило ей изрядных усилий! – Агата вдруг отстранилась от ничего не понимающего Совинского. Ласково заключив в ладони его лицо, она поймала взглядом его туманящийся от возбуждения взор и с улыбкой шепнула: - Опять куда-то торопишься? Будучи явно не в восторге от этой паузы, буркнув что-то недовольно-невнятное, Витольд снова попытался привлечь ее к себе, однако на сей раз Агата мягко, но решительно высвободилась из его рук и, поднялась с дивана, которому по ее воле так и не суждено было стать сегодня их с Витольдом любовным ложем. Полностью обнаженная, прикрытая разве что лишь змеистыми рыжими прядями, особенно яркими на фоне сливочно-белоснежной кожи, она неторопливо пошла по комнате, осторожно переступая через разбросанные повсюду детали собственного и чужого туалета. И казалась, верно, истинным воплощением соблазна, когда уже взявшись за ручку двери, обернувшись к оставленному в одиночестве и явной растерянности любовнику, безмолвным жестом поманила его за собой. «Ты жаждал моей мести – так вот же она!» - словно бы твердил при этом полный лукавства взор зеленовато-голубых глаз. - Так вы идете со мной, пан Совинский, или все-таки решили заночевать прямо здесь?
Витольд Совинский: Месть удалась пани Агате на славу. Рыжей чертовке наверняка доставляло удовольствие наблюдать за тем, как полностью обнаженный мужчина следовал за ней, не в силах отвести взгляда от ее прекрасного нагого тела, от пламени распущенных волос. Он даже не пытался хоть как-то скрыть свою возбужденную плоть, изнывавшую в стремлении удовлетворить желание обладать этой невероятной женщиной. Витек настиг мстительницу сразу за порогом спальни. Воздух в ней был немного прохладнее, чем в гостиной, и приятно освежал разгоряченную кожу. Он поднял Агату на руки, нашел ртом ее губы, раздвинул их языком, дразня и лаская поцелуями. Всего несколько шагов - и драгоценная ноша была опущена на покрывало, закрывавшее постель. - Ты самая прекрасная хулиганка на свете, - шепнул он, ложась рядом с ней на бок и поглаживая ее по животу и бедрам. Короткие, частые поцелуи, слегка напоминавшие укусы, прокладывали дорожку от губ рыжей к ее подбородку и шее. Спустившись ниже, мужчина сомкнул губы вокруг ее соска, и стал теребить его. Горячая волна пробежала по его телу, он вздрогнул, нащупал руку Агаты и направил ее туда, где ему сильнее всего хотелось ощутить прикосновения ее пальцев. Наверняка она чувствовала, как пульсировало его тело, когда он изменил позу: на несколько секунд немного привстал над женщиной, откровенно любуясь ею, потом опустился на нее, прижав к себе так, будто хотел слиться с ней в единое целое, и перевернулся на спину. Бедра рыжей оказались зажаты его коленями, он подтянул ее повыше, так, чтобы она легла ему на грудь. Он ощущал прикосновения густых огненных волос Агаты, на каждое из которых его тело отзывалось дрожью. Отрывистое дыхание и безумные удары сердца — все говорило о буре, бушевавшей в нем, которую он уже едва сдерживал.
Агата Доманская: Соприкосновение прохладного шёлка покрывала, на которое ее уложили, с обнаженной кожей спины заставило Агату едва заметно передернуть плечами, соски ее, и без того уже отчетливо обрисовавшиеся от владевшего ею сильнейшего возбуждения, напряглись еще сильнее, чем, конечно, не преминул воспользоваться Витек. Каждое прикосновение его горячих губ и влажного, упругого языка отзывалось сладким, тянущим ощущением тяжести внизу живота и заставляло Агату выгибаться, словно ластящуюся к хозяину кошку. Сейчас она вряд ли могла – да и не желала вовсе противиться воле любовника и просто с благодарностью принимала поцелуи, которыми Витек беспорядочно, или лишь по одному лишь ему ведомому плану, покрывал её всю, не избегая самых потаённых уголков. Агата никогда не стеснялась своего тела и его желаний, поэтому сама охотно раскрывалась навстречу ласкам мужчины, желания которого также готова была исполнять, не сомневаясь. Потому без малейшего смущения позволила распорядиться своей рукой так, ему этого сейчас хотелось, и принялась осторожными нежными движениями поглаживать тонкую, шелковистую и горячую на ощупь кожу его подрагивающей от возбуждения плоти. Отчего Витольд буквально замер над нею. В плывущем от страсти взгляде, устремленном на нее сверху вниз, читалось столь откровенное восхищение, что Агата не могла сдержать довольной улыбки, тенью скользнувшей по ее губам, но уже через мгновение стертой новым поцелуем мужчины, вновь прижавшегося к ней всем телом, а после вдруг ловким движением перевернувшегося навзничь. Так, что Агата, сама того не ожидая, оказалась сверху, буквально распластанной на его широкой груди. Чуть приподнявшись, она заглянула ему в глаза и вновь улыбнулась уголками губ. После чего стала покрывать поцелуями кожу груди и живота мужчины, одновременно почти невесомо дотрагиваясь до нее распущенными прядями рыжих волос, постепенно спускаясь к пупку и заставляя мышцы наблюдавшего за нею, подложив под голову согнутую в локте руку, Витека судорожно подрагивать, а его дыхание невольно замирать. Когда губы ее достигли узкой темной дорожки жестких волосков ниже пупка, Агата замерла, приподняла голову и вновь вопросительно посмотрела на Совинского: «Хочешь?» - читалось в ее взгляде. Ответ был очевиден, но ей хотелось еще немного продлить этот момент полной власти над Витеком, замершим в немом ожидании – и не смеющим высказать своего желания вслух по причине слишком явной его непристойности. Непристойности, разумеется, лишь условной: в данной ситуации – и с данной женщиной. Агата была далека от мысли, что Витек еще ни разу в жизни не изведал такого рода ласк, только вряд ли он посмел бы просить о них тех, кто дарили ему любовь не по долгу избранной в жизни профессии… - У вас сегодня определенно счастливый день, пан Совинский, - тихонько усмехнулась она и, перекинув волосы на одно плечо, чтобы не слишком мешали – и чтобы он все видел, конечно, – сдвинулась еще ниже, после чего продолжила исследовать губами и легкими прикосновениями языка его упругую плоть. При этом, не прекращая своего занятия, она не забывала периодически поднимать глаза и поглядывать на Витека, который, напротив, кажется, забыл обо всем на свете и мог сейчас лишь прерывисто дышать, да разве что еще безотчетным жестом перебирать волосы на ее затылке. Четко улавливая момент, когда он становился опасно близок к финалу, Агата пару раз успевала слегка притормозить свое нежное издевательство, чтобы возобновить его после небольшого перерыва. Однако очередной подобный маневр закончился тем, что Витек, верно, не в силах больше держать себя в руках, вдруг сам остановил ее, а после резко потянул на себя. Перевернув затем на спину, он одним движением раздвинул ей бедра и, устроив их себе на плечи, овладел ею. Что могло бы показаться даже немного грубым, если бы Агата не была сама настолько возбуждена, что издала при этом лишь сладостный стон, более похожий на всхлип. - Держи меня! Держи! – бессвязно шептала она любовнику, спустя несколько минут, не желая чувствовать, кажется, более ничего, кроме ритма его движений внутри своего тела, отдаваясь этому ощущению полностью, растворяясь и исчезая в нем. Словно бы действительно падая в бездну, пытаясь нащупать край которой, она металась по смятому и сбитому в какой-то бесформенный ком под их разгоряченными страстью телами, покрывалу. До тех пор, пока сам Витек не поймал ее руки и не накрыл их своими, накрепко переплетая между собой их пальцы.
Витольд Совинский: Он мог бы ей сказать, что день для него выдался не просто счастливым. Неожиданным (если бы еще утром Витольду кто-то сказал, чем закончится вечер, он, скорее всего, только недоверчиво ухмыльнулся бы в ответ). Безумным (а как иначе, как не безумием, можно было назвать то, что происходило сейчас в этой спальне, на смятой постели?). И, ко всему прочему, еще и счастливейшим. Потому что даже в самых далекоидущих мыслях и мечтаниях о хозяйке платка, одолевавших Совинского несколько дней кряду, он и представить себе не мог того, что сейчас безоглядно смело и щедро дарила ему эта женщина. Самая прекрасная, самая желанная и манящая. Ее ласки заставили его забыть обо всем: ничего в мире не существовало больше, кроме ее восхитительного тела, прикосновений ее горячих рук, губ и языка. Мужчина был уже не в силах контролировать себя, его самообладание и сдержанность исчезли бесследно, отняв волю. Теперь им руководило только мощное неистовое желание, и противостоять ему он не смог. Подхваченный водоворотом страсти, полностью лишенный возможности противостоять ему, он приподнял Агату, прижал ее к себе, и одним сильным стремительным движением полностью погрузился в нее. Именно этого мучительно жаждала ее плоть — ощущения завершенности и целостности. Мужчина двигался сначала медленно и плавно, потом все быстрее и быстрее, повинуясь все тому же мощному желанию, которое с неистовой силой несло его к пику наслаждения. Он слышал горячий шепот любовницы, и кажется, что-то отвечал ей, пока по телу не прошла сладострастная судорога. Витека ослепила вспышка, которую он явственно увидел даже с закрытыми глазами. Стук сердца стал невыносимо громким, он выкрикнул ее имя, а потом упал на нее, зарывшись лицом в ее шею и влажные рыжие волосы. Витольда переполняло счастье, которое могут испытать лишь две половинки, наконец-то слившиеся в единое целое. Кисти их рук сомкнулись, они сплели пальцы и сжали их сильно, почти до боли. Пораженный силой своих ощущений, мужчина лежал неподвижно, ловя дыхание и наслаждаясь тем, как близки их тела. Он внезапно понял, что чувствует себя завершенным и нормальным только тогда, когда они вместе, словно каждый из них - только часть единого целого. Не отпуская женщины, Витольд перекатился на бок и приподнялся на локте. Он заглянул в лицо Агате, и ее глаза показались ему удовлетворенно-туманными. - Ты сводишь меня с ума, - едва слышно, на выдохе, прошептал он ей губы в губы. - И до утра еще так далеко...
Агата Доманская: - Какое счастье! – с легкой улыбкой одними губами совершенно искренне ответила Агата, медленно обводя кончиками пальцев контур его лица, и имея в виду, что до утра еще действительно далеко. А потому можно не думать ни о чем из того, что окружает их в реальном мире, а не в созданной только что прямо здесь, во время взрыва, вспышку, которого совсем недавно явственно наблюдали оба, маленькой вселенной, обитателями которой были лишь они сами. Витек был потрясающим любовником. Агата давно уже была уверена, что знает толк в искусстве любви, но в его объятиях вновь порой ощущала себя совсем неискушенной, с той лишь разницей, что не испытывала при этом ни смущения, ни страха. Да он и не позволил бы ей этого ни на одно мгновение, ибо как можно бояться того, кто тебя боготворит? Никогда прежде Агата не чувствовала себя настолько порабощенной желанием, никогда так не радовалась этому сладкому рабству. Было и еще нечто, чего она не видела ни от кого из своих прежних возлюбленных – Витек заботился о том, чтобы хорошо прежде всего было именно ей. И лишь уже после думал о себе. Впрочем, и ему было грех жаловаться в эту ночь. Лишь немного отдохнув, они вновь и вновь любили друг друга, всякий раз открывая новые страницы этой бесконечной книги, страницы которой – обнаженные тела, а сама история пишется буквами поцелуев… Утро, а вернее, это был уже, конечно, день – ближе к обеду, нарушил сон Агаты прикосновением к коже легкого сквозняка, проникшего в распахнутое еще ночью окно – тогда они с Витеком этого вовсе не замечали. Вечерняя гроза накануне принесла перемену погоды, и, как это часто случается весной, почти летняя жара сменилась сырой и пасмурной погодой. Тем не менее – и это тоже бывает ощутимо лишь поздней весной, в хмари этой совершенно не чувствовалось тоскливой, например, осенней безысходности. Словно бы улыбка, которая отчего-то ненадолго пропала с уст, но вот-вот вернется вновь. Открыв глаза, Агата зябко поёжилась и осторожно потянула на себя легкое одеяло, которое Витек во сне подмял под себя почти полностью. Притом самого его прохлада, кажется, ничуть не тревожила – он спал, точно ребенок. И молодая женщина еще примерно минуту с улыбкой наблюдала за выражением его лица, а потом еще немного рассматривала в свете дня его фигуру, словно намереваясь сравнить увиденное теперь со своим ночным впечатлением. После чего, не удержавшись, вновь осторожно провела ладонью по гладкой коже его спины, желая еще раз ощутить под рукой твердый рельеф мышц. От этого прикосновения Витек, кажется, и проснулся – медленно и не сразу. - Доброго утра, пан Совинский! – почему-то ей нравилось называть его именно так, по фамилии, со слегка иронической интонацией, подчеркивающей всю забавную нелепость подобного обращения именно теперь, когда они все еще были в одной постели. – Матушка, не обнаружив вас за столом во время завтрака, верно, будет теперь ругать за то, что не ночевали нынче дома?
Витольд Совинский: Счастливый день закончился не менее счастливой ночью. Неожиданная близость оказалась совершенно удивительной. Испытанное ими наслаждение, полное слияние, понимaние мaлейших желaний, готовность во всем идти нaвстречу друг другу - это был тот самый редкий случай, который выпадает в жизни далеко не каждому мужчине. Пожалуй, и не каждой женщине тоже. Чувства, переполнявшие Витольда, были необыкновенно яркими и сильными. Уже под утро, засыпая после череды бурных всплесков страсти и нежных ласк, он подумал, что наверняка запомнит каждое мгновение минувшей ночи: то, кaк Агата вскрикивaлa и стонала в его объятьях, кaк ее рот не мог нaсытиться им, и то, кaк онa смотрелa нa него - так, словно ей очень нрaвилось то, что онa видит. Витек уснул, зарывшись лицом в подушку. На его мускулистой спине и жилистых руках виднелись следы ногтей рыжеволосой красавицы. Сквозь сон он почувствовал прикосновение ее ладоней (то ли женщине захотелось дотронуться до оставленных ею "боевых отметин", то ли до старых шрамов от ранений), но так и не смог ни открыть глаза, ни поднять голову от подушки. Окончательно его разбудил голос Агаты. - Доброе утро, пани Доманская, - хрипло спросонья в тон ей отозвался Витольд. Провел рукой по лицу, помотал головой, прогоняя остатки сна. - Конечно, матушка прогневается, отругает за неявку к завтраку и лишит меня сладкого на неделю. Надеюсь, вы скрасите мое унылое существование, подсластив его вашими поцелуями? Он перекатился на бок и всем телом прильнул к Агате. Ему почудилось, что от ее разметавшихся волос исходил аромат сирени. Он зарылся в них лицом, а потом его губы заскользили по изгибам шеи и плеч женщины. При этом Витек старался не уколоть и не оцарапать ее отросшей за ночь щетиной. - Я живу в Совлянах, к матери и сестре в Ольмонты наезжаю в гости. Малгося Чаплинская тоже бывает у них, причем, довольно часто. Пожалуй, даже чаще, чем я. Он улыбнулся. Немного смущенно и виновато, но при этом еще и лукаво. Как мальчишка, осознающий некую свою мелкую провинность, но при этом точно знающий, что наказания за нее не будет. - Малгожата приятельствует с Басей, с моей неслышащей, но кое-как говорящей старшей сестрой. Она даже гордится тем, что лучше многих других понимает ее речь. Неужели она до сих пор ни разу не похвасталась тебе этим своим талантом? Теперь настала очередь Совинского рассматривать лицо любовницы. Он всматривался в него так, словно хотел навсегда запомнить каждую его черточку. Отчего-то это казалось ему очень важным в тот момент. Чуть отстранившись от Агаты, Витольд любовался бездной ее зеленых глаз и губами, припухшими от неистовых ночных поцелуев. При этом он слегка хмурился, будто обдумывая или вспоминая что-то очень важное и серьезное. Может, даже не слишком приятное. Казалось, будто этот сильный мужчина опасался, что рыжая красавица ускользнет от него. И что все случившееся между ними ночью и происходящее сейчас, при свете дня - только сон, который развеется без следа, стоит лишь открыть глаза.
Агата Доманская: - Ну, нет уж, пан Совинский, даже не надейтесь! – смеясь, она принялась пытаться избавиться от крепких объятий мужчины, который при этом ворчал, хмурился и еще всячески выражал свое недовольство Агатиным вероломством. – Во-первых, тем, кто с утра небрит, сладкое не положено! А во-вторых, вы и так уже получили порцию сверх всякой меры и рамок приличия. Еще кусочек, и может наступить пресыщение! Кому она об этом говорила – одному лишь Витеку, или и себе тоже, Агата толком не знала. Такого с нею не случалось очень давно. А может, и никогда прежде не случалось. Однако буквально каждое прикосновение этого мужчины, каждый его поцелуй, даже взгляд немедленно отзывались в ее теле сладким тянущим чувством, практически парализуя волю и желание думать о чем-либо еще, кроме его прикосновений, взглядов и поцелуев. И это было странно. Даже в любви Агата предпочитала никогда полностью не расслабляться. И уж определенно никому не верила. Но Витек… в нем было что-то настоящее. Живое, то, что заставляло желать ему довериться. Может быть, даже полностью на него положиться, побыть немного слабой и ничего не решать самой, предоставив это право ему – мужчине. Опасное, чертовски опасное заблуждение! То, что между ними произошло – всего лишь влечение плоти. Она даже не знает, придет ли он сюда еще раз, так легко добившись желаемого с самой первой попытки… Не знает, хочет ли этого она сама. Нужно ли ей это? Немного отодвинувшись, Агата накинула на себя одеяло – пусть их разделяет хотя бы что-то – и легла на бок. Подложив под голову согнутую в локте руку, она улыбалась и слушала рассказы Совинского о его семье. По всей видимости, он не заметил в ней никакой перемены, и это было хорошо. - Пан Совинский, а вы всерьез убеждены, что все женщины Белостока ежеминутно обсуждают между собой только вашу нескромную персону? – красиво изогнутые брови Агаты иронически поползли вверх. – Разумеется, нет! Графиня прежде никогда не говорила мне ни о тебе, ни о твоей сестре – с чего бы ей это делать? Это было не совсем правдой: в разговорах с нею Малгожата не раз упоминала некоего Витольда Совинского, с которым Агате непременно стоило бы познакомиться, ведь у них столько общего! И – как выяснилось, в этом была некоторая доля истины. Однако упустить такой замечательный шанс слегка поддеть Витека прямо сейчас – чтобы не зазнавался, пани Доманская никак не могла, не была бы собою. Кажется, он и верно немного смутился. Замолчал и даже нахмурился. Удивившись подобной обидчивости, Агата тут же напомнила себе, что Витек всего лишь мужчина. К тому же мужчина чертовски красивый, который, к тому же, наверняка сам об этом знает. А что может уязвить такого сильнее, чем вольно или невольно выказанное пренебрежение? Уголки губ Агаты дрогнули от улыбки, но объяснять ему что-либо и извиняться она не собиралась. Вместо этого просто молча провела кончиками пальцев по его шершавой от едва заметно проступившей темной щетины щеке. - Почему ты так на меня смотришь? – спросила она через минуту, обращая внимание на то, что выражение его глаз вдруг сделалось странно-задумчивым и даже отсутствующим, будто бы Витек в эту минуту мысленно решал для себя что-то очень важное. Решив, что догадалась о сути его раздумий, Агата тихонько вздохнула. – И, да, кстати, я хочу, чтобы ты знал наверняка: эта ночь ни к чему тебя не обязывает…
Витольд Совинский: - С чего вдруг ты взяла, что я считаю себя пупом земли для женщин Белостока? Скрыть недоумение Витек даже не пытался. - И почему Чаплинская с какого-то перепугу должна была что-то говорить тебе обо мне? Вот мою сестру она вполне могла упомянуть в разговоре с тобой. Как раз с того, что они приятельствуют очень давно и довольно близко. А поскольку общаться с ней непросто, это дает Малгосе законное право гордиться умением понимать Баську. Потому тебя и спросил об этом. Какая муха ее укусила? Однако Витек если не и понимал, то уж точно догадывался о причине внезапно изменившегося тона и поведения женщины. Вероятнее всего, рыжая сейчас жалела о том, что поддалась искушению, не стала сдерживать себя и пылко ответила на его порыв страсти. Ночь прошла, и теперь Агата наверняка будет стараться изгнать воспоминания о ней уже к вечеру этого дня. Забыть ее, как забывают сны. Даже самые необычные и яркие, отчетливо запомнившиеся, казалось бы, навсегда. Их суть все равно вскоре утрачивает смысл, образы тускнеют, краски меркнут, стираются из памяти. Так дождь, что снова тихо зашуршал за окнами спальни, смывает пыль с уличных растений. Витольд придержал пальцы, касавшиеся его щеки. Легонько пожал их, поднес к губам, осторожно поцеловал. - Не думал, что ты скажешь это,- пробормотал он, разжимая руку. - Наверное, я должен поблагодарить тебя за проявленное великодушие. Теперь Витек сидел на постели, хмуря брови и в упор глядя на рыжую без тени улыбки. - Но почему-то мне не хочется этого делать. Может быть, потому, что у меня складывается впечатление, будто твои слова надо понимать как то... Мужчина замолчал, оглядываясь по сторонам в поисках своей одежды. - ... как то, что для тебя, - он выделил это интонацией, - прошлая ночь не имела никакого значения. Смутно припомнилось, как они с Агатой раздевали друг друга в гостиной, на узком диванчике. - Ты, конечно, вольна думать обо мне что угодно. Он встал с постели, не пытаясь прикрыть наготу и хоть как-то скрыть то, что его плоть слишком явно желала продолжения ночных безумств. - Но для меня она значила очень много. Может быть, даже слишком много. Хочу, чтобы ты знала это, и надеюсь, мне не придется пожалеть о том, что открылся тебе. Он вышел в гостиную и почти сразу же вернулся в спальню. Уже полуодетым, на ходу надевая и застегивая рубашку. Подошел к постели, поправил одеяло, скрывавшее от него обнаженное тело Агаты, обеими ладонями приподнял ее лицо и поцеловал в губы, властно, жадно и страстно. Поцелуй длился и длился, словно мужчина был не в силах отпустить рыжую. Собственно, так оно на самом деле и было. Витольду понадобилось собрать волю в кулак, чтобы оторваться от этих губ, выпрямиться, и отступить на шаг в сторону двери.
Агата Доманская: Столь острая реакция Витольда на, казалось бы, обыкновенную шутку озадачила Агату, которая совершенно не ожидала подобного бурного всплеска. И потому даже не сразу нашла, что ответить, в течение следующих минут молча выслушивая фактически обвинения в свой адрес там, где ожидала всего лишь усмешки или, может быть, ответной колкости. В душе ее при этом боролись весьма противоречивые чувства. С одной стороны хотелось немедленно остановить Витека, объяснить, что вовсе не хотела его обидеть, а напротив, желала показать, что он свободен в своем выборе – искать продолжения или забыть обо всем, что произошло между ними. И что если это так, то лучше пусть сейчас, когда оба они почти ничего при этом не потеряют. С другой же стороны, извечный демон Агаты, чувство противоречия, злобно нашептывал ей на ухо совсем другие слова, нежели те, что можно было бы назвать попыткой извиняться. Стало быть, он действительно обижен?! Чувствует досаду? Не ожидал, что Агата может повести себя так, как, наверняка, не раз поступал он сам, когда искал, добивался и получал от других женщин их любовь, а после сводил на нет их надежды? Полагает, что его использовали – что же, и пускай! - Ты тоже волен понимать мои слова так, как сочтешь необходимым, - упрямо вздернув подбородок, Агата смело выдержала его полный укоризны взгляд, опустив глаза лишь тогда, когда Совинский на пару минут вышел из спальни в поисках своей одежды. Незримый демон злобно захохотал, празднуя победу, сама же Агата была совсем не уверена, что поступила правильно, лишь усилив это возникшее, казалось бы, на пустом месте противоречие. Впрочем, к моменту возвращения Витольда, от минутной растерянности ничего не осталось. Завернувшись покрепче в одеяло – отчего-то ей вдруг стало совсем холодно, Агата наблюдала за тем, как он одевается, стараясь при этом абстрагироваться от неумолимо разрастающегося внутри сожаления об утрате, своеобразного и неприятного чувства некой упущенной возможности. Витек же не торопился – аккуратно завязывал вокруг шеи шелковый платок, поправлял сюртук… Вел себя так, будто бы намеренно медлил, точно ожидая, что она сделает или скажет что-то, что изменит ситуацию в противоположную сторону, но Агата молчала. А потом он ее поцеловал… Долгий, бесконечно долгий поцелуй, будто бы Витек хотел вытянуть и забрать через него с собой всю ее душу. То, что когда-то было ее душой. - Тебе пора! – хрипло прошептала она, высвободившись – нет, вырвавшись из плена его губ. И после того, как дверь спальни бесшумно закрылась за его спиной – уходя, Витольд даже не оглянулся, Агата еще долго и почти не моргая всматривалась в нее, точно пыталась рассмотреть через резные деревянные узоры, как он идет через комнаты в переднюю, как покидает ее дом. Покидает, скорее всего, навсегда. – Прости! – беззвучно прошептала она, прикладывая кончики пальцев к губам, все еще горящим от его поцелуя, будто бы желая продлить это ощущение. Проведя в тишине и одиночестве еще несколько минут, она глубоко вздохнула, и хорошенько потянулась, стряхивая с себя это внезапно завладевшее ею оцепенение. Затем дернула шнур сонетки, вызывая горничную, которой в доме пани Доманской настрого запрещено было являться в спальню хозяйки по собственной инициативе. Ката пришла практически мгновенно. И Агата сразу приказала ей сделать для нее теплую ванну. - А прежде принеси мне кофе… нет! Не надо кофе. Лучше сделай чаю, - поднимаясь с постели, она накинула шелковый неглиже и подошла к распахнутому окну, выглядывая на улицу и зябко ежась от сквозняка, который холодил кожу сквозь тонкую ткань, проходя сквозь нее практически беспрепятственно. - Пани Агата, а что делать с сиренью? - Что? – чуть нахмурившись, женщина недоуменно обернулась к прислуге. – О чем ты? - Там, в гостиной на полу целая охапка сирени. Ее бы в воду поставить – цветы еще свежие, а листья очень быстро вянут, - пояснила Ката. - Действительно, быстро, - усмехнулась женщина, задумчиво глядя куда-то сквозь нее. – Выбрасывай!.. Или прикажи садовнику нарезать новый. Делай, как хочешь, но прежде чай и ванну. И поживее! - Jak pani proszę! Спустя еще два часа, уже полностью одетая и причесанная, Агата покинула свой будуар, направляясь в комнату, которую считала своим «кабинетом». Это было небольшое, как и все прочие в ее маленьком доме, помещение по соседству с гостиной, где пани Доманская предпочитала принимать тех, с кем ее связывали деловые отношения: юриста, клерка из банка, который иногда приходил с докладом о состоянии ее счета, управляющего имением покойного мужа… Но сегодня она никого из них не ждала, намереваясь просто ознакомиться до завтрака со свежей почтой, которую слуги обыкновенно складывали на ее рабочем столе. Однако нынче, помимо стопки непрочитанной корреспонденции ее ожидал там весьма неожиданный сюрприз. - Боже мой! Как вы сюда попали?! - вздрогнув от неожиданности, пани Доманская напряженно вглядывалась в спокойное лицо своего посетителя. – Что вам вновь от меня нужно?
Павел Швейцер: Незваный гость не только оккупировал кабинет пани Агаты, но и бесцеремонно воспользовался ее письменным прибором. При появлении женщины он встал из-за овального стола, на самом краю которого лежал лист бумаги с незаконченным рисунком. Это был портрет хозяйки, набросанный штрихами и завитушками, очень похожий на оригинал, но вместе с тем выглядевший нарочито утрировано. - Драгоценная пани Агата, голубушка... Уж кто-то, а вы могли бы и не задавать мне вопроса о том, как я сюда попал. Ответ вы и так знаете заранее. Швейцер улыбнулся, аккуратно вернул карандаш на место, в карандашницу, поклонился Доманской. - Здравствуйте, прелестная пани. Должен вам сказать, что вы чудесно выглядите. Похорошели, расцвели. Вы и раньше были прекрасны, а сейчас стали просто неотразимой. Позволите?.. Не дожидаясь разрешения женщины, он несколько церемонно взял ее руку и едва прикоснулся губами к изящным пальцам. - Вижу, вы не рады меня видеть, - проговорил гость, и отступил от стола, давая хозяйке возможность занять свое место за ним. - Но поверьте, только самая суровая необходимость заставила меня напомнить вам о своем существовании. Уделите же мне несколько минут вашего драгоценного времени, пожалуйста. Мужчина говорил по-польски, произношение его было безупречным. - Вы позволите мне присесть? И будьте любезны, Анна Васильевна, скажите, на каком языке вы предпочтете вести разговор. Все это говорилось негромко, будто бы вкрадчиво, и как-то чуть ли не по-отечески ласково.
Агата Доманская: Никакими сверхъестественными способностями вроде умения проходить сквозь запертые двери и стены её нынешний посетитель действительно прежде не обладал. Потому вопрос о том, как мог он проникнуть в дом, был адресован скорее к себе, чем непосредственно к нему. За год с небольшим, проведенный в тихом Белостоке Агата почти научилась вновь верить в то, что дом – это ее маленькая крепость, в которую может войти лишь тот, кого она сама туда пригласит. А её жизнь вновь принадлежит только ей. И никто больше никогда не вломится в ее дом для того, чтобы вмешаться в ее жизнь… Она ошибалась. Стоя на пороге комнаты, Агата все еще не решалась пройти в нее, словно надеялась, что тот, кого она перед собою нынче видит, окажется всего лишь наваждением и растворится в воздухе точно так же незаметно и бесшумно, как сюда проник. От мимолетного прикосновения его губ к собственным пальцам Агата невольно передернула плечами, она могла поклясться, что почувствовала кожей ледяной холод, исходящий от его дыхания. Но этого не могло быть на самом деле. Швейцер, хотя порой и любил сыграть в демоничность, все же был обыкновенным человеком. Что, впрочем, не мешало Агате по-настоящему его бояться – да и не только ей одной. - Когда это вам требовалось от меня разрешение? Делайте, что сочтете нужным. Сделав неопределенный нервный жест рукой, Агата также ответила ему по-польски. Но произношение, в отличие от продемонстрированного Швейцером, совершенством не отличалось. Ведь ей так и не удалось научиться говорить на этом гусином языке без акцента, несмотря на абсолютный, как утверждал учитель музыки в пансионе, слух и врожденные способности к языкам, позволявшие изучать их легко и с удовольствием. - Говорите по-французски, для них я француженка. И мое имя – Агата София Доманская. Я не знаю, кто такая эта Анна Васильевна. Она усмехнулась, однако одними губами, взгляд при этом остался настороженным и внимательным. Буквально впиваясь им в бесстрастное лицо Швейцера, Агата безуспешно пыталась прочесть его мысли. - Прежде, я была более высокого мнения о вашей способности держать данное однажды слово. Вижу, что ошибалась. Но оставим сантименты. Вы ведь пришли сюда не затем, чтобы выразить восхищение тем, как я выгляжу? – не обращая внимания на вкрадчивый и ласковый тон Швейцера, Агата намеренно держалась с ним отстраненно и сухо в надежде тем хотя бы на пару минут сократить для себя продолжительность этой неприятной встречи. – Посему все-таки хотела бы услышать ответ на мой второй вопрос.
Павел Швейцер: - Как вам будет угодно, пани Агата. Французский, на который перешел Швейцер, тоже был безупречен. - Поверьте, мне самому крайне неловко, что пришлось нарушить данное вам когда-то слово. Приглашающим жестом Павел Генрихович предложил хозяйке занять место за письменным столом, отодвинул от него стул, на котором сидел до ее появления, и присел на него. - Еще раз простите великодушно, голубушка. Третьего дня случайно подвернул ногу на лестнице, долго стоять трудно. А разговор наш с вами может затянуться. Для начала напомню, что обещанию сопутствовала реплика, которой вы, видимо, значения тогда не придали. Я знаю, что память у вас отменная. Так вот, если вы ее чуть-чуть напряжете, то припомните, что сказано было дословно: ежели, паче чаяния, особая нужда не заставит. Острый взгляд, устремленный на женщину, резко контрастировал с интонациями негромко и монотонно журчавшего голоса. - Вот такая особая нужда меня и заставила нарушить ваш покой. Вынужден обратиться к вам за помощью. Гость помолчал, демонстративно окидывая взглядом уютный кабинет. - Вы, я вижу, недурно здесь устроились. Наверняка кое-какими знакомствами обзавелись? Это было совершенно в манере Швейцера: задать вопрос так, чтобы он прозвучал, будто утверждение.
Агата Доманская: «Жалко, что не шею!» – мысль, мелькнувшая в голове Агаты в тот момент, когда Швейцер посетовал на приключившуюся с ним третьего дня неприятность, была вполне предсказуемой. Равно как и то, что высказать ее вслух пани Доманская, тем не менее, не осмелилась. Следуя предложению Павла Генриховича, которое по сути все равно казалось скорее приказом, нежели обыкновенной любезностью – даже несмотря на то, что сопровождалось, кажется максимальным проявлением радушия – на которое был способен этот человек, молодая женщина, наконец, прошла в комнату и села за стол. При этом предварительно закрыла дверь кабинета на ключ. Швейцер спокойно дожидался, пока она закончит, никак не комментируя ее действия и вроде бы даже особенно за нею не наблюдая. Однако Агате все равно казалось, что она буквально каждую минуту кожей чувствует на себе его пристальный взгляд, где бы при этом не находилась. Данное свойство Павла Генриховича, должно быть, профессиональный навык, присущий многим представителям его профессии, тем не менее, всегда поражало ее. - Благодарю, я старалась, - проговорила она в ответ на комплименты ее жилищу. – И, разумеется, я общаюсь здесь с людьми. Противоположное было бы странно, не находите? Пытаясь изъясняться в его собственной манере, Агата понимала, что получается не очень хорошо. Поэтому нервничала еще больше, хотя и отчаянно пыталась сохранить внешне невозмутимый вид. Безотчетным жестом подхватив из карандашницы только что оставленный там Швейцером карандаш, она принялась крутить его в пальцах до тех пор, пока он не выскользнул из них и, слегка стукнув по дубовому паркету, с тихим звуком не откатился куда-то под стол. Павел Генрихович было потянулся, чтобы поднять его и вернуть обратно, но Агата остановила его поспешным жестом. - Не будем терять время. Полагаю, вам тоже есть, на что его потратить. Кто из моих возможных знакомых привлек ваше внимание и в чем, собственно, состоит ваша «особая нужда»… Предупреждаю сразу: то, что я вас выслушаю – не означает, что я соглашусь исполнить то, что вы хотите. У вас нет права заставлять меня… после всего.
полная версия страницы