Форум » Прочие города и веси Российской империи » Добыть победу, но с тобою не расстаться. » Ответить
Добыть победу, но с тобою не расстаться.
Витольд Совинский: Время действия - конец мая 1833 года, спустя несколько дней после событий эпизода "Ты гибель моя и спасенье..." Место - Царство Польское, Белосток Участники - Агата Доманская, Витольд Совинский.
Ответов - 48, стр:
1 2 3 All
Витольд Совинский: К посещениям раутов Совинский относился как к повинности. Не самой приятной, но обязательной. С гораздо большим удовольствием он посещал дружеские пирушки, порой устраивал их у себя. Но званых вечерах все же бывал - исключительно потому, что осознавал необходимость этого. Во-первых, для пользы дела, которое Витольд считал самым важным в своей жизни. Где, как не на приемах, можно было не напрягаясь раздобыть или нужные сведения, или узнать, у кого их можно получить. А всего-то надо потерпеть, поулыбаться, в нужный момент рассыпаться в комплиментах, поддержать разговор, ненавязчиво и незаметно для собеседника направляя его в нужное для себя русло. Только поэтому спустя несколько дней после встречи с кузеном Витольд перешагнул порог дома знакомой еще с детских лет графини Малгожаты Чаплинской. Замужней дамы, матери двух очаровательных малышек, которую он еще совсем-совсем недавно дергал за косички и доводил до слез дразнилками. За усеянный веснушками нос Витек называл ее kukułkа - кукушка. Острая на язык девочка не оставалась в долгу, выдумывала для обидчика разные прозвища, связанные с его высоким ростом. Несмотря на это, они всегда были настоящими друзьями, и их родителям даже казалось, что детская привязанность со временем перерастет во что-то большее. Этого не случилось, но несмотря на замужество, Малгожата по-прежнему видела в Витольде лучшего друга. И приучила к этому Казимира, своего мужа, большого любителя бильярда. Поскольку Витек тоже увлекался этой игрой, мужчины быстро нашли общий язык. Приглашение на раут к Чаплинским в Совляны доставили утром, и потому отменить или перенести ранее назначенную на вечер деловую встречу Витольд не сумел. Но и отказываться от визита он тоже не стал. Причиной тому был поднятый им у костела платок. Тайну вышитых на нем инициалов ему раскрыл кузен, и Витек теперь собирался исподволь вызнать у Малгоси все возможное о женщине, запечатлевшейся в его памяти ослепительным солнечным видением. К началу приема он, конечно же, опоздал, за что долго извинялся перед хозяйкой дома. Та делано хмурила брови, пряча улыбку в букетик поднесенных ей Витеком цветов - ее любимых ярко-голубых гиацинтов. Потом не выдержала, махнула рукой, рассмеялась, и взяв мужчину за локоть, проводила опоздавшего в бильярдную, где, по ее словам, его уже заждались.
Агата Доманская: - Cемь очков для пани Доманской! Итого – семьдесят четыре. Однако партия, господа! – провозгласил судивший игру граф Чаплинский, с легкой усмешкой наблюдая за реакцией соперника Агаты. А тот, не скрывая недоумения, разглядывал лузу, в которую с минуту тому назад влетел шар с соответствующим номером. Влетел, надо сказать, по весьма сложной траектории. Агата и сама не ждала, что удар получится настолько удачным, потому, полностью сконцентрировавшись, не видя и не замечая ничего вокруг, долго ходила вокруг стола, примериваясь то так, то этак, прежде чем решилась его нанести. Точно в паузу между двумя ударами собственного сердца – так ее когда-то учили стрелять из пистолета, однако впоследствии эта тактика оказалась вполне применима и в более мирных целях. - Простите, но это же… Я же видел, как шар завис… - А после сам упал в лузу – и все мы здесь тоже это прекрасно видели. Полноте, Белинский, умейте же проигрывать – тем более, если ваш соперник дама! – оборвал его хозяин дома, улыбка на устах которого вмиг сделалась холодной, а в глазах вспыхнул едва заметный презрительный огонек. - Разве не предупреждал я, что пани Агата – прекрасный игрок? Но вы не поверили, так примите же теперь достойно результат своей недоверчивости. Или, может, у вас сомнения в моей судейской правоте? Тогда это разговор уже иного характера и… - Любезный граф, бога ради! – отложив в сторону свой кий, Агата слегка коснулась рукава Чаплинского. – Уверена, что пан Белинский не имел в виду ничего оскорбительного – ни в отношении меня, ни в отношении вас, не правда ли? - Нет, разумеется, нет! Что вы, сударыня! Прошу прощения, если заставил так думать! - Вот и чудесно, я на вас не сержусь, - коротко улыбнувшись поверженному сопернику и сразу же утратив к нему интерес, пани Доманская вновь обернулась к графу Чаплинскому, который немедля любезно предложил ей руку и повел прочь от бильярдного стола, оставляя возможность составить партию и другим гостям вечера. – Очень признательна за ваше заступничество, граф. Всегда говорила, что если в этом мире еще остались по-настоящему галантные кавалеры, то живут они здесь, в Польше, - добавила она, и здесь не было преувеличения. В смысле утонченности манер и подчеркнуто рыцарского отношения к даме, полякам, действительно, мало равных среди других европейских народов, а уж разных их представителей на своем веку Агата успела понаблюдать уже достаточно. - А если есть еще где-то дамы, способные подвигнуть наших кавалеров на подвиги, то они, несомненно, француженки! – услышав от нее эту реплику, рассмеялась жена Чаплинского, пани Малгожата, очаровательная молодая женщина – очень подвижная, живая и остроумная. С нею Агата познакомилась совсем недавно, но уже сошлась достаточно близко, чтобы бывать в этом доме на правах хорошей приятельницы хозяйки. Да, впрочем, и самого хозяина тоже, особенно после того, как случайно выяснился интерес Агаты к бильярду, которым граф истово увлекался. Разумеется, его жизненные интересы не ограничивались одной лишь этой игрой. Страсть к ней, как бы ни была велика, стояла лишь на втором месте после горячей и совершенно не скрываемой любви к жене, которую та принимала столь же открыто и с бесконечным доверием – против всех принятых в свете правил, что не рекомендуют супругам демонстрировать свои чувства друг к другу. И эта искренность еще больше усиливала симпатию Агаты к молодой графской чете. Симпатию с легкой примесью белой зависти – из-за понимания, что в ее собственной жизни подобное совершенно невозможно. Впрочем, это и к лучшему. - Ей-богу, Агата, если бы это были не вы, а другая женщина, я бы начала ревновать. Давно не видела, чтобы Казимир с таким рвением бросался кого-нибудь защищать! - Право, Малгожата, ревновать имело бы смысл, если бы вашим мужем был не пан Казимир! Он же не видит никого, кроме вас, дорогая! - Я это знаю. Лишь поэтому так спокойно отпускаю его в ваше общество… Но вернемся лучше к разговору о галантных польских кавалерах. Позвольте представить вам еще одного из них – пан Витольд Совинский, мой любимый друг детства и страстный поклонник игры на бильярде. Мы вдвоем некоторое время наблюдали за вашей игрой, Агата. Я в восторге! А Витек… - здесь графиня весело покосилась на стоящего рядом с нею высокого молодого мужчину, - ну… он, верно, расскажет вам о своих впечатлениях сам... Когда отомрет.
Витольд Совинский: В бильярдной царило оживление. То самое, что обычно бывает во время азартной игры, преподносящей довольно неожиданные сюрпризы. Появления в бильярдной хозяйки дома в сопровождении опоздавшего гостя, похоже, сначала никто из игроков не заметил. Слишком уж они были увлечены тем, что происходило на зеленом сукне стола. Да и сами вошедшие не спешили выказывать свое присутствие - предпочли понаблюдать за игрой. Но если Малгожата не сводила сияющих глаз с мужа, любуясь им, то взгляд Витольда был прикован к другому игроку. К даме с кием в руках, чьи волосы несколько дней назад на солнце казались ему зыком пламени, а сейчас отливали бронзой в свете свечей. Ее белоснежная кожа напоминала сливки, казалась мягкой и бархатистой. Незнакомка склонилась над столом, готовясь нанести удар, и Витек обратился в соляной столп. Он неотрывно смотрел на ту, чей кружевной платок лежал у него в кармане, чьи инициалы ему расшифровал кузен, и кого он меньше всего ожидал здесь увидеть. Узнал ее он почти сразу же. Как именно - он наверняка не смог бы объяснить. Может, действительно подсказало сердце? Усилием воли мужчине удалось отвести взгляд от ложбинки между ее грудей, отчетливо видной в декольте платья. Теперь Совинский с легкой улыбкой смотрел на лицо женщины, отмечая про себя, что свет, отражавшийся от зеленого сукна стола, потрясающе подчеркивал цвет ее глаз. Синие от природы, сейчас они казались бирюзовыми, необыкновенно глубокими. Витек чувствовал себя попавшим в водоворот, в омут, из которого, похоже, выбраться ему было уже не суждено. Малгожата что-то говорила, ей отвечали, но смысл слов как-то плохо доходил до него. Кое-как ему все-таки удалось вернуться с небес на землю. - Пани Агата, - он по-военному коротко почтительно поклонился даме, - я, право, в растерянности. Не знаю, с чего начать. С восхищения вашей красотой или же не менее прекрасной игрой. Витольд шагнул к красавице с намерением поцеловать ей руку, стараясь при этом больше не смотреть в сияющие колдовские глаза. Чтобы не ослепнуть, не утонуть, не потерять окончательно рассудок. Да даже просто соблюдая правила хорошего тона.
Агата Доманская: - Я даже в растерянности, что сказать в ответ, любезный пан Витольд, - откликнулась она в тон Совинскому, протягивая руку для поцелуя и глядя на него с мягкой, чуть насмешливой улыбкой. – И то, и другое для меня одинаково лестно. Но если хотите быть более оригинальным, чем остальные, то для начала лучше похвалите мою игру. На собственную внешность Агата не жаловалась никогда. Она знала, что красива – не в последнюю очередь потому, что рядом всегда находилось немало тех, кто хотел ей об этом напомнить. А еще она была достаточно умна, чтобы относиться к подобным восторгам без особенного пиетета, расценивая их всего лишь как простую констатацию факта. Но восхищение, столь откровенное, как то, каким буквально светились глаза стоящего напротив нее мужчины, что уж скрывать, было Агате приятно. И невольно заставляло обратить на него больше внимания, чем на любого из остальных гостей графини, которые так или иначе пытались возбудить к себе интерес в течение всего вечера. Именно по этой причине Агата, кстати, все больше убеждалась в своей первоначальной – еще в момент появления в гостиной Чаплинских – догадке о том, что сразу несколько гостей мужского пола без спутниц присутствуют здесь лишь потому, что и ее дорогая приятельница не избежала всем известного увлечения многих замужних дам – попыток сосватать всех и вся. Впрочем, следовало признать, что на данную минуту пан Витольд выглядел, пожалуй, лучшим предложением этой импровизированной «ярмарки женихов» от пани Малгожаты. Потому, даже прекрасно понимая всю подоплеку происходящего, Агата все-таки не могла отказать себе в удовольствии немного пофлиртовать с ним, хотя и была практически уверена, что это не приведет ни к какому более-менее серьезному продолжению. - Так, значит, вы знаете графиню Чаплинскую с детства и часто бываете в ее доме? – поинтересовалась она, спустя пару минут, после того, как хозяйка, посчитав, что сделала достаточно, чтобы Агата и Совинский смогли завязать непринужденную беседу, оставила их вдвоем. – В таком случае, странно, что мы до сих пор ни разу здесь не встретились. Поверьте, меня это расстраивает… уже хотя бы потому, что вас называют прекрасным бильярдистом, а мне отчаянно не хватает в Белостоке опытных соперников. Уже даже боюсь, что по сей причине утратила серьезный игровой навык. И это было бы очень жаль, ведь я чертовски азартна по натуре. А вы, пан Витольд? Что привлекает в этом занятии вас?
Витольд Совинский: - Ну что вы, пани Агата, - улыбнулся Витек, выпрямляясь после того, как коснулся губами нежной руки красавицы. - Не знаю, кто мог вам говорить обо мне как о прекрасном бильярдисте. Я же считаю свое умение играть более чем скромным, любительским. Хозяин дома между тем подал Совинскому кий и мел, и Витек принялся аккуратно обрабатывать им гладкое дерево. - Думаю, что вы этом сейчас сами убедитесь. И боюсь, разочаруетесь во мне, как в игровом партнере. Играю я довольно редко, поскольку в Белостоке гость нечастый. Возможно, поэтому не имел удовольствия познакомиться и сыграть с вами раньше. Да и вы, как я понимаю, не так давно появились в нашем захолустье? Еще одна обезоруживающая улыбка, отчасти немного лукавая. Играл Витольд хорошо - по крайней мере, среди местных асов бильярда он был в числе первых. Азарта ему было не занимать... впрочем, как и галантности. И решение проиграть прекрасной даме он принял мгновенно, едва лишь она заговорила о нехватке соперников у зеленого стола. Такой проигрыш поняли бы все игроки, собравшиеся сегодня у Чаплинских. Они хорошо знали, на что способен Витек - как во время игры, так и в общении с дамами. В особенности с такими красивыми, как пани Доманская. - С пани Чаплинской я знаком с раннего детства. Наши родители были очень дружны между собой. Мы с пани Малгожатой фактически выросли вместе. И продолжаем по-дружески общаться до сих пор, равно как и с паном Казимиром. Закончив натирать мелом кий, Совинский хитро прищурился. - Начнете, пани Агата? Кстати, можем сыграть на фанты. Проигравший отдаст фант победителю... а дальше уже можно будет решить, что с ним делать. Согласны?
Агата Доманская: - Не так давно, если судить по меркам вашей дружбы с пани Малгожатой. И достаточно – для меня. Прежде я редко задерживалась в каком-либо месте так долго, как в Белостоке, - избавиться от привычки давать собеседнику о себе как можно меньше информации даже тогда, когда он всего лишь собеседник, не так-то просто. Впрочем, на этот раз Агата намеренно хотела добиться именно такого эффекта: немного заинтриговать и одновременно показать, что уловила содержавшийся в словах пана Витольда недвусмысленный намек – с графиней Чаплинской его не связывает ничего, кроме детской дружбы. А иначе, к чему вообще было нужно акцентировать на этом ее внимание? И все же, как забавны порой бывают мужчины в своей привычке тотчас же расставить все по своим местам там, где женщине с ее природной наблюдательностью не требуется никаких особых пояснений! Ведь даже утверждай Совинский сейчас обратное, Агата все равно бы ни на секунду не усомнилась, что их с Малгожатой связывают какие угодно отношения, но только не романтические… Или же он настолько уверен в собственной привлекательности, что априори полагает, что всякая женщина с первого же взгляда готова тотчас же пасть к его ногам? - Уж позвольте, пожалуйста, мне самой оценить ваши достоинства, - улыбнулась она в ответ на улыбку мужчины, расположившегося у противоположной стороны бильярдного стола, смело встречая его лучащийся мягким лукавством взгляд. – Как игрока, само собой, - прибавила Агата, не отводя глаз, лишь чуть опуская длинные ресницы, и отвлеклась на подготовку собственного игрового инвентаря, в то время как заинтересованные наблюдатели, со всех сторон подтянувшиеся в бильярдную, прослышав о поединке, явно обещающем стать самым обсуждаемым событием ближайших дней, одобрительно захохотали, оценив скрытую иронию. - И, да, пусть будут фанты! В качестве последнего я предлагаю некое желание, которое непременно будет должно исполнить. - Ma cherie, не слишком ли вы неосмотрительны? – тотчас же возникая рядом, и будто бы в шутку тихонько поинтересовалась у нее графиня Чаплинская, бросая затем краткий, но весьма выразительный взгляд на Совинского, точно предупреждая о чем-то. - Вот уж вздор, Малгожата, я намерена выиграть и эту партию! Кроме того, ваш друг – несомненно, настоящий джентльмен, и потому вряд ли потребует от меня чего-нибудь неподобающего в случае поражения, не так ли, пан Витольд? – после чего, заручившись его согласием, решительно нанесла первый удар кием по своему битку. Игроком Совинский, несмотря на то, что говорил, был прекрасным – оказалось достаточно и пяти минут, чтобы убедиться в этом со всей очевидностью. Удары, позиции и приемы его были безупречны и ей, верно, пришлось бы нелегко в этой игре, если бы… О том, что пан Витек решил во всей полноте продемонстрировать свое благородство в поединке с дамой, Агата начала догадываться также почти сразу. И нельзя сказать, чтобы этому обрадовалась. Давно привыкшая играть с мужчинами на равных в гораздо более серьезных играх, нынешнее «джентльменство» Совинского она воспринимала едва ли не как оскорбление, хотя внешне прекрасно держала себя в руках, много шутила и лучезарно улыбалась ему – при этом мысленно чертыхаясь. Играть слабее, чем умеет, она не желала из принципа – проснувшийся азарт мешался с досадой и задетой гордостью, не позволяя устроить абсолютные поддавки. Но и победа, быстро добытая таким путем, ничуть не обрадовала, несмотря на бурные поздравления со всех сторон. Потому, выслушав их довольно равнодушно, Агата, вскоре после окончания партии, покинула бильярдную комнату и переместилась в смежную с нею гостиную, где устроилась на одном из диванчиков с бокалом шампанского в стороне от остального общества. Желая немного передохнуть от избытка всеобщего внимания к собственной персоне и одновременно ожидая, что главный виновник ее нынешнего триумфа вскоре захочет продолжить их общение в чуть более уединенной обстановке. В этом Агата была уверена почти на сто процентов. И уж тогда-то она ему непременно объяснит все правила честной игры…
Витольд Совинский: Играла пани Агата действительно отлично. У нее был не по-женски сильный и точный удар, верный глаз и твердая рука. Пожалуй, задайся Витек целью выиграть у нее, ему пришлось бы потрудиться для победы. Но он принял иное решение, и потому лукаво поглядывал на собравшихся около стола остальных бильярдистов, продолжал светскую беседу с Доманской, усиленно делая при этом вид, что фортуна отвернулась от него, и именно по этой причине кикс следовал за киксом. - Пани Агата, вы самая серьезная и опасная соперница из всех, с кем мне доводилось играть. Спасибо вам за доставленное удовольствие. Перехватив выразительный взгляд Малгожаты, Совинский еще раз с явным удовольствием поцеловал руку победительницы. И отступил в сторону, давая возможность остальным мужчинам поздравить пани Доманскую с выигрышем. Вместе с Чаплинским он перешел в курительную комнату, где они даже не успели выкурить по трубке, как туда впорхнула Малгожата, и напомнила Совинскому: - Между прочим, ты обещал фант пани Агате. Идем же, мне не терпится узнать, какое желание она попросит тебя исполнить. Витольд с преувеличенно виноватым видом развел руками и послушно направился в гостиную вслед за Чаплинской. Прихватив бокал шампанского, он подошел к присевшей на диванчике красавице. Малгожата тактично осталась в стороне, заговорив с одним из гостей. - Пани Агата, я должен вам исполнение желания. Невесомый кружевной платочек с инициалами на уголке был извлечен из жилетного кармана и подан хозяйке. - Что сделать этому фанту?
Агата Доманская: Уединение, как того и следовало ожидать, получилось совсем коротким. Не успев сделать и трех неторопливых глотков «Veuve Clicquot», приятно защекотавшего изнутри ее нос, Агата вновь обнаружила себя в обществе Витольда Совинского, предсказуемость поведения которого – в этом смысле, в свою очередь, приятно щекотала самолюбие молодой женщины и подкрепляла ее уверенность в силе собственной интуиции. Последняя не раз выручала Агату в куда более сложных ситуациях, однако и на мелочах, вроде нынешней, убедиться в этом лишний раз было все равно приятно. Причем, настолько, что молодая женщина даже поймала себя на том, что досада, которую только что приходилось подавлять волевым усилием, вдруг куда-то сама собой подевалась, прихватив с собой заодно и охоту сердиться на человека, вольно или невольно повинного в возникновении этих недобрых чувств. Впрочем, желание показать Совинскому, что она в курсе всех его махинаций, как раз никуда не делось, оно попросту обернулось привычной для Агаты формой слегка насмешливой иронии. - В самом деле? Спасибо, что напомнили, однако поверьте, я и сама бы не постеснялась взыскать причитающийся мне долг, дорогой пан Витольд! – улыбнулась она, хитро взглянув на него снизу вверх. – И да не сочтут меня последовательницей Мэри Уолстонкрафт*, но сейчас мое главное желание – это, чтобы ко мне не относились как к заведомо более слабому сопернику там, где я вполне в состоянии выступать на равных… Нет-нет, я понимаю, что с вашей стороны это был всего лишь благородный порыв. Я его оценила, не сомневайтесь! Малгожата, стоящая неподалеку и тщательно изображающая заинтересованность беседой с пышно разодетым старикашкой, которого пани Доманской некоторое время назад представили как родственника графа Чаплинского, невольно обернулась, привлеченная ее восклицанием. Агата приветливо кивнула ей, вновь переключая внимание на своего собеседника, который, тем временем, сделал нечто, что немедленно разрушило приятные рамки предсказуемости и определенности этого вечера… - Полагаю, мне стоит над этим немного подумать! – удивленно проговорила Агата, принимая из рук Совинского свой собственный платок, и с интересом, словно впервые видит, разглядывая его. – Но скажите, как он у вас оказался?! _______________________________________ * Мэри Уолстонкрафт - британская писательница, философ и феминистка XVIII века.
Витольд Совинский: Слушая пани Доманскую, мужчина прятал улыбку в углы губ. Пару раз он коротко взглянул на хозяйку дома, вроде бы щебетавшую с одним из гостей, а на самом деле чутко державшую ушки на макушке. Можно было не сомневаться, что не прерывая болтовни ни о чем, она сейчас ловила каждое слово, сказанное им и Агатой. И потому в противовес громкому восклицанию рыжей красавицы, Витольд ответил ей гораздо тише, чем можно было это сделать. - Пани Агата, поверьте, я считаю вас не просто сильным, а очень сильным соперником. Проиграть слабому - всегда удар по самолюбию. Причем, не только проигравшего, но и победителя. Потому что тот сам осознает, что игрок он плохой, и что его выигрыш - всего лишь небольшая прихоть, милость к нему более сильного противника. У вас же очень точный взгляд, твердая рука и умение выбирать правильную стратегию в игре. Поэтому то, что вы назвали "благородным порывом" с моей стороны - это не снисходительность и не попытка указать на неравенство, а как раз наоборот: признание вас достойным соперником. Таким, у которого есть чему поучиться. По тому, как напряглись спина и шея Малгожаты, было понятно: ей не удавалось расслышать слова Витека, и это нервировало женщину. Совинский отпил шампанского и продолжил - уже немного громче: - С завтрашнего дня я готов в любой момент принять ваш вызов и сыграть с вами еще. Чтобы вы убедились в искренности моих слов. И опять понизил голос, постаравшись еще и напустить на себя как можно более загадочный вид: - А насчет того, как у меня оказался этот фант... У меня есть два объяснения этому факту. Прозаическое и романтическое. Какое из них вам хотелось бы услышать? Теперь Витольд улыбался уже открыто, откровенно любуясь синеглазой красавицей.
Агата Доманская: Удар по самолюбию. Да, Совинский был прав, именно так и называлось неприятное ощущение, которое испортило настроение Агаты, как казалось еще совсем недавно, на весь остаток этого вечера. Но вот ведь странно – прошло всего несколько минут, а она уже вполне благосклонно наблюдает за настойчивыми попытками главного виновника ее дурного расположения духа поскорее исправить свою ошибку. И мало того – заметив маневры мужчины в отношении их общей приятельницы, с трудом удерживается от желания рассмеяться, хотя правильнее было бы не показывать ему так быстро, что он прощен, а хотя бы из кокетства еще некоторое время изображать обиду. Да только как же обижаться, когда он так смотрит? И как не простить, если из его уст один за другим следуют изящные и в то же время ненавязчивые комплименты, тщательно замаскированные, впрочем, под обычную констатацию фактов… По всему выходило, что искусство флирта было знакомо пану Витольду не меньше, чем правила игры на бильярде. - Почему же только с завтрашнего? И не означает ли это, что все уже сказанное в мой адрес сегодня есть некоторое… преувеличение? – немедленно откликнулась она, чуть изгибая красивую бровь, и тотчас поспешила добавить, упреждая еще один, кажущийся уже необязательным и даже лишним тур светских любезностей с его стороны. – Все-все! Клянусь, я верю в вашу искренность, пан Совинский. И даже готова пообещать впредь не играть вашими словами… Сказав это, Агата на миг замолкла и вновь мельком взглянула на графиню Чаплинскую – бедняжка, та все никак не могла избавиться от общества своего престарелого родственника, который, к тому же довольно цепко держал ее за руку, подверженный, по-видимому, известной привычке тугих на ухо людей компенсировать недостаток слуха тактильным ощущением собеседника. - … Если вы сейчас же прекратите издеваться над несчастной пани Малгожатой и повернетесь, наконец, так, чтобы она могла догадаться, о чем мы с вами беседуем, хотя бы по выражению наших лиц. Иначе, боюсь, она просто умрет от любопытства. И виноваты в том будете только вы, дорогой «друг детства»! Придвинувшись к одному из подлокотников, Агата слегка похлопала ладонью по диванной подушке рядом с собой, приглашая Совинского присесть рядом. - Ну вот. А теперь я готова выслушать все объяснения по поводу того, как вам удалось раздобыть этот платок. Но начните, пожалуй, с романтического. А еще интересно узнать, чего ради вы все это время держали его при себе?
Витольд Совинский: - Сегодня игровая фортуна отвернулась от меня, - с преувеличенным сожалением развел руками Совинский, словно не заметив того, как пани Доманская поспешила сообщить о своей вере его словам.- Поэтому искушать ее лишний раз нецелесообразно. К тому же на остаток этого вечера у меня несколько иные виды. Повинуясь приглашающему жесту женщины, Витек послушно пересел со своего места. Теперь он сидел совсем рядом с Агатой. С едва заметной лукавой улыбкой кивнул коротко взглянувшей на него Чаплинской, все еще вынужденной слушать своего навязчивого собеседника, но одобрительно раскрывшей веер. С видимым удовольствием Витольд перевел взгляд на рыжую красавицу. - Хорошо, начну с романтической версии. Продуманная театральная пауза, глоток шампанского, хитрый прищур глаз. - Итак... Несколько дней назад, ощутив настоятельную потребность в общении со святым отцом Вацлавом, я оказался рядом с костелом. И было мне видение... Еще глоток шампанского, попытка придать физиономии самое благочестивое выражение - безуспешная, конечно же - и продолжение рассказа. - Рыжекудрый ангел спустился на землю, прошел рядом со мной. Это было похоже на сон наяву. Я остался не замеченным им. Хотел бежать вслед, но пораженный его красотой и исходившим от него золотым сиянием, не смог сдвинуться с места. Витек в упор взглянул на сидевшую рядом женщину. Он уже и не пытался скрывать пляшущих в глазах озорных чертиков. - Меж тем видение оказалось явью. Ангел взмахнул крылом, благословляя тех, кто смог приблизиться к нему. Сирых, убогих, страждущих. И обронил перо, которое я смог подобрать и сохранить. Уже после того, как он исчез... видимо, вернулся в свою небесную обитель. Для пущей убедительности Совинский даже тяжело вздохнул, изображая крайнюю степень огорчения. Отпил еще шампанского и спросил уже иным тоном: - Достаточно ли романтично такое описание появления у меня этого фанта? Угодно ли вам будет выслушать еще и прозаический вариант объяснения?
Агата Доманская: - О, нет, умоляю вас, не портите впечатление! – с преувеличенным вниманием выслушав от начала до конца рассказ пана Витольда, полный цветистых – слишком цветистых, чтобы воспринимать их всерьез – метафор, Агата вновь рассмеялась, впрочем, чувствуя себя польщенной столь лестными сравнениями. И… тем немедля привлекла к себе очередную порцию заинтересованных взглядов. Ведь ее оживленная, и главное, продолжительная беседа с Совинским без того явно привлекала к себе повышенное внимание и, пожалуй, обещала назавтра сделаться одной из главных городских новостей. Но Агате, с момента переезда в Белосток весьма тщательно следившей за тем, чтобы быть как можно менее заметной, впервые за долгое время почему-то было все равно, что именно скажут и главное, что при этом станут думать о ней местные сплетницы. – В моей жизни с избытком хватает прозы! Однако вам следует быть осторожнее в комплиментах в мой адрес – я ведь могу и поверить… - А я вот лично пытаюсь, но пока все не могу поверить счастью избавления от общества графа Жижемского! – загораживая лицо раскрытым веером и картинно закатывая глаза, тихонько прошептала возникшая рядом с ними в эту самую минуту Малгожата. - Понимаю вас, графиня! Иногда все эти знакомства и связи – родственные или дружеские – могут изрядно тяготить. И порой нужно немало терпения, чтобы удержаться в требуемых этикетом рамках, - усмехнулась она, мельком покосившись на Совинского, который, как представлялось, вряд ли был слишком обрадован вмешательством приятельницы в ход беседы, явно было наметившей, наконец-то, движение по весьма интересному курсу. Собственно, и самой Агате оно показалось весьма несвоевременным, что и нашло выражение в виде язвительной реплики - следствии мимолетной утраты обыкновенно железного самоконтроля. К счастью, графиня Чаплинская слушала ее не особо внимательно, потому не заметила даже такого, не очень надежно укрытого, второго смысла. А вот Совинский… Пожалуй, на сегодня он и без того уже получил достаточно авансов. И этот намек, уж им-то, без сомнения, прочитанный, может дать основания думать, что Агата заинтересована в нем больше, чем хотела бы показать. - ...Но я уверена, что пан Витольд сумеет найти нужные слова, чтобы улучшить ваше настроение, я уже успела убедиться, что он большой мастер по этой части, - добавила она в продолжение своей предыдущей мысли. – А мне, пожалуй, пора восвояси. Спасибо за чудесный вечер. - Но как же так, Агата?! Вы не можете уйти прямо теперь! – воскликнула графиня, явно не ожидавшая такого развития. – Почему так рано? А я как раз подошла сказать про главный сюрприз сегодняшнего вечера – танцы! - Очень жаль, но у меня еще есть дела, которые невозможно отложить. Может быть, в другой раз! Вот только танцев ей сегодня еще и не хватает…
Витольд Совинский: К огромному удивлению Совинского, рыжая отказалась остаться на танцы, о которых ее оповестила Малгожата. Подруге детства удалось наконец-то под благовидным предлогом сбежать от назойливого собеседника. И очень невовремя подойти к Витеку и Агате. Как раз в то самый момент, когда мужчина собрался ответить на высказанное пани Доманской пожелание быть осторожнее с комплиментами в ее адрес. Вот как была вредной Кукушкой, так ею и осталась. Ни капли не изменилась. Не переставая улыбаться, Витольд выразительно взглянул на хозяйку дома - так, что та сразу поняла неуместность своего появления рядом с ними. - Надеюсь, пани Доманская, что вам удастся уладить все ваши неотложные дела именно сегодня, и в следующий раз мне удастся пригласить вас на танец. - Конечно, дорогая Агата, - встрепенулась Чаплинская, - пообещайте, что вы непременно будете у нас через неделю. Я сейчас сверюсь с календарем и скажу вам точную дату. Заблаговременно, чтобы вы еще до получения приглашения точно знали, какой именно вечер у вас должен быть полностью свободен от каких-либо дел. Наскоро придуманный повод для того, чтобы оставить Витека наедине с его собеседницей, выглядел шитым белыми нитками. Но Малгожата явно стремилась загладить допущенную ею оплошность, и потому нисколько не постеснялась этого. Наоборот - лукаво улыбнулась приятельнице. Витольд не стал возражать и пытаться удержать ее, когда Чаплинская, одарив его ответным не менее выразительным взглядом, взмахнула веером и упорхнула прочь из комнаты. - Пани Доманская, мне очень жаль, что вы не можете остаться на танцы, - проговорил мужчина с совершенно искренним сожалением в голосе. - Не скрою, мне очень хочется продолжить знакомство с вами, побыть еще в вашем более чем приятном обществе. Поэтому прошу разрешения проводить вас домой. Или же туда, где сейчас необходимо ваше присутствие для улаживания неотложных дел.
Агата Доманская: Адресованный графине Чаплинской взгляд, которым пан Витольд сопроводил свою реплику, обращенную к самой Агате, не укрылся от внимания последней, изрядно ее повеселив. Ответная пантомима Малгожаты была, впрочем, еще более забавна – несомненно, эти двое еще найдут минутку, чтобы наедине высказать друг другу куда больше, чем позволяют светские приличия. И Агата, пожалуй, даже стала бы переживать за свою приятельницу, если бы не была полностью уверена, в том, что Витольд Совинский прежде всего, все же, джентльмен, а уж только потом тот мальчишка, с которым маленькая Малгося когда-то вместе устраивала разные детские проказы и шалости… Вновь взглянув на стоящего напротив высокого и импозантного мужчину, Агата едва заметно улыбнулась, представив – попытавшись представить, каким он мог быть в детстве. Должно быть, упрямый и привыкший всегда добиваться своего, но при этом – очаровательный и всеми любимый мальчишка. Именно из таких чаще всего после вырастают уверенные в себе мужчины, по-прежнему убежденные в том, что нет на земле человека, особенно, женщины, способного устоять перед их бронебойным обаянием. И что самое ужасное, как правило, они в этом почти всегда правы. Ведь, что бы ни говорила себе сейчас Агата, что бы не думала о своем новом знакомом, и как бы ни была убеждена, что видит его насквозь, глупое сердце все равно начинало стучать заметно чаще всякий раз, даже когда Совинский просто смотрел на нее вот так, как сейчас… Вновь на мгновение забывшись, она встретилась с ним глазами – и вдруг почувствовала, что смущена! По-настоящему, не играя и не стараясь что-либо изобразить. Да что за наваждение?! - Все будет зависеть от того, насколько вы искусны в танцах, пан Витольд, - приподняв бровь, усмехнулась она, пытаясь прикрыться, спрятаться от его норовящего проникнуть куда глубже, чем это позволительно, взгляда за маской привычной, чуть циничной иронии. Малгожата, впопыхах, судорожно искавшая способ исправить свою ошибку, как и водится в подобных случаях, в конце концов, выбрала самый неудачный из всех возможных. Да еще и, уходя, взглянула на них с Совинским так, будто заранее благословляет на долгую и счастливую совместную жизнь. Впрочем, даже столь явно выказанная неделикатность с ее стороны не шла ни в какое сравнение со словами самого пана Витольда, которые он как бы походя, произнес уже через мгновение после того, как графиня Чаплинская оставила их. - Простите - что?! - Так вот, за кого он ее принимает?! Мгновенно сбросив с себя нахлынувшее было ощущение покоя и расслабленности, Агата резко развернулась к нему и вся внутренне напряглась, точно кобра перед решительным броском, вперившись в лицо поляка, кажется, оторопевшего от этой внезапной перемены, ледяным взглядом сузившихся зеленых глаз. Что же, поделом ей, будет знать, как забываться… - Боюсь, там, куда я собираюсь, необходимо только мое собственное, единоличное присутствие, - проговорила она уже заметно спокойнее, но все так же холодно и отчужденно. – В любом случае, благодарю за помощь и была рада нашему знакомству. Всего наилучшего, пан Совинский! И, не дожидаясь ответа, стремительно пошла прочь, ненадолго задержавшись лишь подле графа Чаплинского, весьма растерянного столь внезапным и решительным намерением гостьи покинуть его дом. Все это время Агате пришлось убеждать его, что с ней все хорошо и никто, совершенно никто здесь ее не оскорбил и не обидел! Однако, стоило ей удалиться из гостиной, как пан Казимир, нахмурив брови, лавируя между гостями, двинулся в сторону оставшегося стоять в одиночестве Совинского. - Ну и что же ты ей наговорил на самом деле, холера ты этакая?! – спросил он без лишних предисловий, едва только с ним поравнявшись.
Витольд Совинский: - Неважно, что я ей наговорил, - отмахнулся Витек от Чаплинского. - Куда важнее то, что нужно сейчас сделать. Мысленно он корил себя за то, что поддался чарам рыжеволосой красавицы. Настолько, что и манеры, и воспитание, и правила приличия, и любые другие неписанные светские законы и прочие условности - все было забыто, вылетело из головы. Совинский просто-напросто забылся, утонул в омуте ее глаз, без надежды на спасение. Вот и попытался форсировать события, не желая так быстро лишиться возможности видеть рядом эту женщину, снова ощутил себя отчаянным мальчишкой, чего давно уже не замечал за собой. И ошибку совершил в том же духе - может быть, простительную совсем зеленому юнцу, но уж никак не взрослому мужчине, офицеру и... просто благородному человеку. А исправлять свои ошибки Витольд предпочитал сразу же, не откладывая этого в долгий ящик. Потому-то и сейчас собирался действовать, а не тратить время на бесполезное в настоящий момент пространное объяснение случившегося казуса. - Где живет пани Доманская? Ответить Казимир не успел. Вопрос услышала Малгожата, с удивленным видом остановившаяся рядом с мужем. Впрочем, ей понадобилось меньше минуты, чтобы справиться с собой. Не задавая лишних вопросов, точно зная, что Витек на них обязательно ответит, когда они будут заданы ему в более подходящий момент, женщина объяснила старому другу, где находился дом Доманской. И добавила - уже практически в спину стремительно покидавшему зал Совинскому: - Не забудь цветы. Витек обернулся к ней. - Сирень? Сгустившиеся к вечеру тучи пролились на городок дождем. Начинался он робко, словно примериваясь и раздумывая, стоит ли поливать землю в полную силу. Понемногу дождь вошел в раж, усилился, превратился в самый настоящий ливень. Очень некстати для Витольда. Верхом он намного опередил карету Доманской. Поливаемый дождевыми струями, с охапкой мокрой белой и фиолетовой сирени в руках, Витек ждал пани Агату у ее дома, в тени ведущей к крыльцу аллеи. Увы, других цветов, тех, что могли бы убедить женщину в искренности его раскаяния, Совинский не нашел. Но сирень, наломанная с двух кустов в саду Чаплинских, должна была сказать ей о многом. На том самом языке цветов, которому когда-то в детстве его с важным менторским видом учила Малгося, специально утащившая для этого у старшей сестры французскую книжку, посвященную такому не простому предмету. Ливень оказался коротким, как и все его бурные весенне-летние собратья. Когда карета Доманской подъехала к крыльцу, потоки воды уже перестали обрушиваться с небес на размокшую землю. С листьев деревьев все еще капала вода, было сыро и довольно прохладно. Промокший насквозь Витек шагнул из темноты к остановившейся карете, намереваясь помочь даме выйти из нее.
Агата Доманская: За время, которое Агата провела в доме Чаплинских, погода успела измениться – собирался дождь, и заметно похолодало. На горизонте затянутого тучами небосвода, стемневшего раньше положенного, все чаще вспыхивали зарницы, а порывистый ветер, доносящий вместе с запахом влажной молодой листвы и цветущих деревьев, своеобразный легкий аромат грозового воздуха, явно обещал в скором времени настоящее ненастье. Аккуратно ступая по намокшей брусчатке, чтобы не оскользнуться и с интересом посматривая на небо, то и дело менявшее цвет от вспышек молнии, Агата, тем не менее, шла к своему экипажу не торопясь. Она любила такую погоду и удовольствием вдыхала «вкусный» воздух, чувствуя, как недовольство, было овладевшее ею некоторое время тому назад, уступает место обычному спокойствию и благодушию. И даже эскапада нового знакомого уже не казалась ей проявлением его невежества. Возможно, и она тоже слишком погорячилась, мысленно обвинив этого мужчину во всех тяжких грехах, а он ничего такого и не думал – вон, как смутился, получив свой ушат ледяного равнодушия с ее стороны! Вспомнив растерянное выражение лица Совинского, молодая женщина слегка усмехнулась. - Куда едем, мадам Агата? – спросил ее кучер, прежде чем закрыть дверцу экипажа. – Домой или… - Нет-нет, сегодня сразу домой, - откликнулась пани Доманская, удобнее устраиваясь на бархатном сиденье и расправляя складки пышных шелковых юбок. – Только, Пьер, пожалуйста, не гони. Хочу еще немного подышать на сон грядущий свежим воздухом. - Тогда – «длинной дорогой»? - Именно, - вновь улыбнулась Агата и, повернув лицо к окну, с удовольствием прислонилась затылком к мягкому подголовнику, наблюдая, как по стеклу сползают капли заметно усилившегося дождя. – Спешить сегодня некуда. Ее дом находился всего в нескольких кварталах от особняка Чаплинских. Но даже этот недлинный путь при необходимости можно было заметно сократить, если проехать через череду маленьких переулков, пробираться по которым в громоздкой карете было довольно затруднительно даже днем, а вечером, в темноте и в сильный дождь – еще и небезопасно. Не из-за угрозы ограбления – подобные происшествия в провинциальном Белостоке случались крайне редко. Исключительно из-за узости и извилистости, присущей мелким улочкам всякого старинного европейского города. Эту дорогу они с Пьером называли между собой «короткой» и пользовались ею, если пани Доманской нужно было оказаться дома побыстрее. «Длинная» же пролегала через центральную часть города и занимала аж на четверть часа больше времени. По поводу чего Агата и Пьер, который вот уже почти десять лет исполнял при своей госпоже не только и не столько функцию кучера, сколько личного охранника, повсюду следовавшего за нею, часто иронизировали, все еще до конца не привыкнув к крошечным местным расстояниям. Когда их экипаж, наконец, остановился рядом с домом, на улице уже совсем стемнело. От дороги небольшой особнячок пани Доманской отделял палисад, ограниченный пышной живой оградой из высокого кустарника, образовывающий по сторонам от усыпанной гравием тропинки, ведущей к парадному крыльцу, своеобразный зеленый коридор. Потому, верно, ни сама она, ни Пьер, спустившийся с козел, чтобы открыть для хозяйки дверцу кареты, не заметили замершую в его тени высокую фигуру мужчины, выдвинувшегося им навстречу, едва Агата ступила на землю. Не сразу поняв, кто это и что у него в руках, женщина испуганно ахнула и отшатнулась в сторону.
Витольд Совинский: Появление Витека испугало женщину. Слишком резко и неожиданно он шагнул из темноты, да еще и потянулся к пани Доманской... Правда, с самым что ни на есть благим намерением, всего лишь помочь ей ступить на землю с подножки экипажа. Но сегодня, похоже, матка боска решила основательно проучить Совинского. Чтобы впредь неповадно было ему поддаваться эмоциям, забывать об этикете и тем самым невольно обижать женщину. Причем, сумевшую сделать то, что давно уже не удавалось ни одной местной (да и не местной тоже) красавице: за сравнительно небольшое время вскружить ему голову - ну прямо-таки как семнадцатилетнему юнцу. Мало того, что Агата вскрикнула и отпрянула в сторону, так к тому же на помощь хозяйке тут же бросился кучер. Он оказался весьма ловким малым, и замешкайся Витольд хоть на несколько секунд, лежать бы ему носом в грязи у ног прекрасной дамы. А ее холоп, возможно, не давал бы ему при этом встать с земли. Но Совинскому удалось не только избежать падения, но еще и ухватить кучера за руку, когда тот каким-то явно отработанным движением попытался оттолкнуть и ударить его. - Прошу меня простить, пани Агата, - Витек протянул женщине мокрую растрепанную охапку сирени, - кажется, я испугал вас. Не сочтите за дерзость, я просто хотел принести вам свои извинения за ту бестактность, что допустил сегодня у Чаплинских. Потому и решил дождаться вас здесь, чтобы проделать это тет-а-тет. Прикажите вашему человеку пойти заняться своими делами. Витольд коротко выразительно взглянул на кучера, которого все еще продолжал удерживать, словно опасаясь, что мужик опять кинется на него, едва лишь он разожмет пальцы. Витек понимал, что выглядел совсем неподобающе моменту: мокрый насквозь, с дурацким букетом... Но на это ему было глубоко наплевать. Единственным его желанием было для начала снова увидеть улыбку на лице рыжеволосой красавицы, услышать, что он прощен. После этого, избавившись от камня на душе, можно было бы отправиться восвояси, мечтая о новой встрече с пани Агатой. Уже в более благоприятной обстановке, возможно, с дальним прицелом на нечто иное, чем партия-реванш на бильярде.
Агата Доманская: Кинжалом дамасской стали, конечно, можно нарезать и хлеб, но от этого он все равно не перестанет быть грозным боевым оружием. Так и Пьер, долговязый и немного флегматичный увалень с виду, в поединке он в один миг умел порой превращаться в удивительно ловкого и коварного противника. Агата знала это лучше других. Потому, едва опомнившись от ужаса, завладевшего ею по неизвестной причине при внезапном явлении Совинского, первым делом бросила короткий взгляд на своего слугу, упреждая его возможные дальнейшие действия, и тихо проговорила: - Не надо, Пьер, я знаю этого человека! – А уже после, убедившись, что он ее услышал, совсем другим тоном – весело, хоть и немного укоризненно посмотрела на пана Витольда и прокомментировала произнесенные им слова извинения: - Какой у вас, однако, для этого необычный способ! Так ведь и до сердечного припадка недолго довести… Принимая у Совинского мокрую, растрепанную кипу сиреневых веток, которую лишь весьма условно можно было называть букетом, не сводя глаз с лица стоящего напротив мужчины, Агата поднесла ее к лицу, желая полнее ощутить сладкий аромат цветов. – Как же я могу что-либо приказать «своему человеку», когда вы сами его держите? Тотчас же отпущенный после этих слов на волю, Пьер молча отошел к лошадям, но по-прежнему исподлобья посматривал на собеседника Агаты, всем своим видом демонстрируя недружелюбие и способность в любой момент вновь наброситься на него. - Спасибо, пан Витольд, - госпожа Доманская слегка улыбнулась. – Вы крайне милы… И отважны – если учитывать, что собирали эти цветы с риском для своего здоровья – среди грозы и ливня. Скажите, а вы, в самом деле, не боитесь простудиться и, возможно, даже умереть… ради меня?! Откровенно насмешничая над Совинским на словах, Агата продолжала рассматривать его лицо и фигуру с таким же открытым и дерзким интересом. И этого пан Витольд, разумеется, не мог не заметить. Равно как и перемены в выражении ее глаз, взгляд которых становился все мягче и неопределеннее. Будто бы чуть «расплывался»…
Витольд Совинский: Руку, захватом сжимавшую вывернутое запястье кучера, Витек разжал несколько демонстративно, с нарочитым вздохом сожаленья. А этот Пьер непрост. Явно из каких-то головорезов. Надо будет, чтобы мой кучер поузнавал среди своих знакомых, что он за фрукт такой. А то, может, пани сама не знает, какую змею пригрела? Хотя... совсем не похожа эта Доманская на глупенькую овечку, в доверие к которой может втереться серый волк. - Ну что вы, - широко улыбнулся мужчина, боковым зрением все еще отслеживая перемещения Пьера, занявшегося лошадьми, - сирень я нарвал еще до ливня. Вот уберечь ее от воды не сумел. Теперь он не отводил взгляда от лица рыжей, хитро щурился, сохраняя при этом самое простодушное выражение лица. - Умереть ради вас... Почел бы за честь, если бы пришлось защищать ясную пани от врагов. Взгляд зеленых глаз женщины скользил по его фигуре, облепленной насквозь мокрой одеждой. Следя за ним, Витольд с невольным удовлетворением заметил, что из несколько насмешливого он постепенно становился более теплым и томным. Совинский зябко повел плечами и нарочито покашлял. - Простудиться и заболеть, конечно, не хотелось бы. Но если вы возьмете на себя труд ухода за больным, согласитесь побыть моей сиделкой, то я готов и на это согласиться. По интонациям мужчины невозможно было понять, шутит он или говорит серьезно. Только чертики в глазах снова пустились в пляс, с головой выдавая Витека. - Что же, теперь я прощен и могу с чистой совестью откланяться. Вскочить в седло Витольд не спешил. Он шагнул к Доманской, аккуратно, но в тоже время уверенно, взял ее под локоть. - Но сначала позвольте все-таки проводить вас в дом. Не хватало еще, чтобы вы тоже простудились, стоя на таком холодном сыром ветру. Его пальцы будто невзначай легко погладили женскую руку. Мужчина чуть наклонился к красавице и заглянул ей в глаза, словно пытаясь этим поторопить пани Агату в принятии решения.
Агата Доманская: - Правда? Какая жалость! – тихонько вздохнула пани Доманская, не утруждаясь объяснять, что именно ее расстроило: все-таки намокшая сирень, или то, что она была собрана без риска для жизни Совинского. Похоже, подумав о том же, пан Витольд в ответ усмехнулся, отвечая визави не менее откровенным интересом к ее персоне. Отчего в какой-то момент под его пристальным взглядом Агата ощутила себя так, словно стоит посреди улицы в неглиже, а вовсе не в муаровом вечернем платье, привезенном еще из Парижа… Сердце в груди забилось заметно чаще положенного, но эта игра по-прежнему развлекала молодую женщину гораздо больше бильярда. А в ее правилах она ориентировалась, пожалуй, даже увереннее. - Подумаешь, тоже мне честь – умереть! – фыркнула она, пожимая плечами. – Умереть, в сущности, всего одно мгновение. А вот прожить ради кого-то целую жизнь – куда как сложнее. Но мужчины почему-то всегда уверены, что кому-то нужна их погибель. А это так глупо! Продолжая рассуждать как бы в шутку, Агата, однако, говорила со всей убежденностью. О смерти она знала не понаслышке. Впрочем, уходить в серьезные темы прямо теперь, вовсе не входило в ее планы. Так что когда пан Витольд начал не слишком артистично изображать насмерть простуженного, она предпочла сделать вид, что исключительно впечатлена и всему верит. Впрочем, поколебаться – для виду – все равно не мешало, поэтому прежде чем пригласить Совинского, явно ожидающего этого, и потому не торопившегося уходить, хотя уже и распрощался с нею на словах, а еще, быть может, совсем немножко помучить неизвестностью, Агата ненадолго «задумалась», будто бы решаясь, а после проговорила: - Пожалуй, если отпущу вас прямо теперь, то шансов схватить простуду, все-таки, будет гораздо больше у вас, пан Витольд!.. Мое христианское чувство вообще от природы довольно молчаливо, но теперь оно буквально вопиет от жалости при мысли, что вам придется возвращаться домой, промокшим до нитки. Пойдемте со мной! Я велю слугам разжечь камин и напою вас горячим кофе или чаем, пока будет сохнуть ваш сюртук. Аккуратно и почти незаметно высвободив свою руку из-под руки мужчины, Агата плавно обошла Совинского, словно струйка воды камень, оказавшийся на ее пути, и неторопливо проследовала к дому, более ничего не говоря и не оборачиваясь, предоставляя собеседнику возможность решить самому, что делать дальше… и еще раз оценить прелесть ее легкой походки.
Витольд Совинский: Изяществу движений пани Агаты могла бы позавидовать... Черт побери! Совинский неожиданно поймал себя на том, что все мало-мальски связные мысли исчезли куда-то при виде того, как женщина, которую он только что держал за руку, идет к дому, поднимается по ступеням крыльца и входит внутрь. Он последовал за ней, и очутился в тепле комнат, где в воздухе едва уловимо ощущался тонкий аромат духов красавицы. - От кофе не откажусь. С вашего позволения... Витольд смотрел на женщину, улыбался уголками губ, неторопливо расстегивал пуговицы промокшего до нитки сюртука. Рубашка под ним тоже была мокрой насквозь. - Мой отец всегда говорил, что кофе должен быть крепким, сладким и горячим, как поцелуй любящей женщины. И я с ним согласен. А вы что предпочитаете - чай или кофе? Мокрый сюртук в руках был явно лишним. Витек бросил его на пол и приблизился к Доманской почти вплотную. Рыжий локон выбился из прически пани Агаты, и мужчина не смог удержаться от соблазна: наклонился и легонько дунул на него. А потом так же легко коснулся его пальцами, пропуская между ними струящееся золото волос. - Вы прекрасны, - шепнул он, ощущая сквозь тонкую голубую ткань прикосновение ее грудей. Они словно просили поцелуя. Казалось, что им было тесно под платьем, и ему нестерпимо захотелось освободить их, чтобы коснуться губами нежной кожи. - Напоите же меня вашим изумительным кофе.
Агата Доманская: Немногочисленные слуги пани Доманской давно привыкли, что их главная работа в ее доме, помимо основных обязанностей, конечно – это быть абсолютно незаметными для хозяйки и ее гостей, которым порой случается здесь обретаться. Особенно, если гости эти являются в не совсем традиционное для светских визитов время. Впрочем, случалось последнее не так часто, как могло показаться на первый взгляд – собственный дом и собственную приватность Агата истово ограждала от всех, кто периодически пытался в нее вторгнуться, пусть даже с самыми благовидными целями. Однако Витольда Совинского она позвала сюда сама… Хотя и до сих пор не совсем понимала, зачем это сделала. В гостиной, где невидимые, но заботливые руки к моменту возвращения хозяйки уже зажгли свечи и жарко растопили камин, царил тот спокойный уют, который особенно отчетливо ощущаешь, когда приходишь из дождя в теплую и сухую комнату. Вопреки странному обычаю местных жителей загромождать свои жилища мебелью сверх всякой разумной меры – его Агата успела заметить буквально с первых дней в Белостоке, в ее собственном доме царила изысканная простота. Потому в комнате, где прежде всего оказывался гость пани Доманской – чаще всего так и не получая возможности проникнуть дальше, его ожидали лишь пара широких кресел и два дивана: большой и поменьше, все - со светлой жаккардовой обивкой, весьма выгодно смотрящейся на фоне темно-синих, шелковых обоев на стенах, украшенных лишь несколькими цветочными натюрмортами и большим зеркалом, обрамленным таким же багетом, что и картины, размещенным над каминной полкой. Посередине комнаты стоял изящный маленький стол для кофе или чая, на полу был постелен светлый ковер, по которому Агата любила ходить в одних чулках, а лучше и вовсе босиком, утопая в его длинном и мягком ворсе. Естественно, когда в гостиной не было посторонних. Теперь же ее в этом стесняли рамки приличий – во всяком случае, пока. Чего, к слову, совсем нельзя было сказать о ее нынешнем госте. Пан Витольд держался настолько свободно, что обычные слова вежливости, которые принято говорить людям, впервые переступившим порог твоего жилища, показались Агате, с легкой усмешкой наблюдающей за тем, как он неспешно избавляется от промокшего насквозь сюртука, пустой формальностью. Кажется, он уже чувствовал себя здесь как дома. Но, как ни странно, это ее совсем не сердило, а скорее веселило, как и подчеркнутая любезность этого мужчины, в которой пани Доманская отчетливо чувствовала скрытую иронию. Он будто бы намеренно ее провоцировал, но Агата пока не решила, поддаться ли на эту провокацию. - Я предпочитаю красное вино, бургундское. Его сложный аромат с множеством оттенков напоминает мне женский характер. А терпкий вкус – словно нотка отчаяния в буйном веселье, - тихо проговорила она и отошла к камину, отблеск пламени которого тотчас лизнул оранжевым светом ее точеный профиль и заиграл золотом в рыжих волосах. Уронив свой сюртук на пол, Совинский, словно завороженный, в ту же минуту пошел за нею следом и замер, остановившись так близко, что Агата могла ощутить аромат его одеколона, смешанный с каким-то другим, едва заметным запахом, возможно, полынным... Несколько мгновений он просто стоял рядом, а потом позволил себе коснуться ее волос. И прикосновение это заставило Агату едва заметно вздрогнуть всем телом и повернуться к нему лицом, заглянув в глаза, в черных зрачках которых вместо привычных искр иронии отражалась… она сама. - Напою... Только не спеши, - приподнявшись на цыпочки, она потянулась к лицу мужчины, словно желая его поцеловать, но в самый последний момент остановилась, прошептав прямо ему в губы: - Слишком горячим можно сильно обжечься… После чего, усмехнувшись, отступила на шаг, взяв с каминной полки серебряный колокольчик, и несколько демонстративно позвонила, призывая слуг принести для них кофе.
Витольд Совинский: Ее красота была необычной. Манящей. Яркой, вызывающей, дерзкой. Наверняка Совинский был далеко не первым и уж точно не завершающим в списке тех, кому суждено было потерять голову, засмотревшись в эти завораживающие глаза. Таинственные и непостижимые, способные как одарить нежностью, так и окатить ледяным презрением. Сейчас, когда Агата была совсем рядом с ним, и ее шепот щекотал его губы, эти глаза казались особенно огромными, затягивающими в невероятную глубину, откуда вряд ли удалось бы когда-нибудь вынырнуть. Женщина вздрагивала от его прикосновений, и это заставляло сердце мужчины ускорять ход. Желание почувствовать ее губы жгло его изнутри. Он чуть склонил голову, намереваясь поцеловать пани Доманскую, но она отступила на шаг, позвонила в колокольчик, и Витеку не осталось ничего другого, как принять диктуемые ею условия игры. Он присел у камина прямо на мягкий ворсистый ковер, ощущая, как быстро высыхает тонкая ткань рубашки, облепившей его широкие плечи и рельефные мышцы рук. Огонь, зажженный в нем рыжей красавицей, помогал в этом каминному теплу. - Если бояться обжечься, - Совинский не смотрел на женщину - казалось, все его внимание было приковано к языкам пламени, будто он силился рассмотреть среди них саламандру, - тогда придется всю жизнь провести у холодного очага, дуя на простоквашу. Это скучно, уныло и... не для меня. В том, как это было сказано, легко угадывалась усмешка, скрыть которую он даже не пытался. Открылась дверь, Витольд коротко взглянул на симпатичную девушку, принесшую им кофе. Та неслышно прошла к столику, оставила на нем поднос, присела перед хозяйкой. Направляясь к выходу, она стрельнула глазами в сторону мужчины и неожиданно зарумянилась. Кофейный аромат поплыл по комнате. Витек легко встал с места и взял крохотную чашку. В его руке она казалась игрушечной. Он отпил глоток, облизнул губы. - Вот это - совсем другое дело, - тихо проговорил Совинский. Поставил чашку на стол, шагнул к большому дивану и поманил за собой Агату. - Иди ко мне. Голос его прозвучал тихо - так, будто все сильнее разгоравшийся в нем внутренний жар обжег ему горло.
Агата Доманская: - И в самом деле, ужасная перспектива! – усмехнулась Агата. Не двигаясь с места, она наблюдала, как ее гость непринужденно располагается перед камином прямо на полу. Ни от кого другого Агата бы и не потерпела, чтобы он вел себя в ее доме, точно в своем собственном. Впрочем, никто из тех, кто прежде переступал здесь порог, и не осмелился бы позволить себе подобных вольностей. Витольд Совинский же держался здесь так свободно, точно был уверен, что имеет на это право. И, странное дело, Агата почему-то была с ним в этом почти согласна. Появление в комнате Марыси с подносом, заставленным кофейными принадлежностями, заставило молодую женщину отвлечься от созерцания застывшей в скульптурной позе – «интересно, намеренно, или нет?» – мужской фигуры. Однако краткий обмен любопытными взглядами между служанкой и ее гостем все равно не ускользнул от внимания пани Доманской, заставив уголки ее губ вновь едва заметно дернуться в усмешке – на сей раз немного иронической. Оставив свое наблюдение без словесного комментария, полька молча принялась исполнять обязанности хозяйки. Кофе Агата любила очень крепкий, без молока и сахара, поэтому подавали его обычно в крохотных фарфоровых чашках вместе с графином ледяной воды, которая несколько смягчала неизбежную при таком способе приготовления легкую горечь, остающуюся послевкусием. Зато именно так, по мнению Агаты, лучше всего ощущался его волшебный аромат, который она любила больше всего на свете. Заметив, что обе чашки уже наполнены, Совинский поднялся и подошел к столу, забирая из рук Агаты ту, что была ею назначена для него. При этом пальцы их слегка соприкоснулись, и она неожиданно для себя ощутила, как от этого незначительного прикосновения по всему телу пробежали мурашки. Витольд пил кофе, не сводя взгляда с ее лица, он стоял совсем близко. Не желая демонстрировать своей мимолетной слабости, Агата медленно опустила ресницы, но, спустя мгновение, взяв себя в руки, вновь смело взглянула в глаза Совинскому, по выражению которых было совсем нетрудно догадаться о том, что он скажет дальше. - Да, совсем другое… - так же тихо откликнулась она. Все это было в ее жизни уже не один раз. И стоящий в двух шагах от нее, протягивая ладонь в приглашающем жесте мужчина – тоже не был первым, кто звал ее в свои объятия. Но, возможно, впервые в жизни Агата чувствовала, что готова вот-вот оказаться в них не потому, что так нужно, или потому, что она должна. А потому что действительно хочет этого. Желает ощутить их силу – его силу. Отдаться на милость – и не думать о том, что, кажется, впервые потерпела поражение там, где неизменно привыкла выигрывать вчистую. Шагнув навстречу, Агата всем телом прижалась к груди мужчины, а в следующее мгновение уже обвила руками его шею, зарываясь тонкими пальцами во все еще чуть влажные волнистые волосы на затылке, мягко заставляя Совинского склониться к ее лицу. - И что же ты будешь со мной делать?
Витольд Совинский: Мать и сестра Витольда взапой читали любовные романы. Преимущественно французские. Их выписывали из Парижа и из Петербурга. Новые и уже прочитанные книги в их доме были повсюду. Они вперемешку стояли на полках книжного шкафа в кабинете, лежали на диванах и креслах в гостиной, на кроватях и туалетных столиках в спальнях, на подоконниках. Иногда их забывали на скамейке в саду или в в беседке, и спохватившись, бежали за ними под первыми каплями дождя. Заезжая проведать мать и Баську, Витек иногда бездумно перелистывал листы книг и находил между ними засушенные цветы и листья. Однажды он случайно выхватил взглядом номер страницы - сто восемь, и фразу на ней: "Вечер переставал быть томным". Почему-то именно она всплыла в памяти в тот момент, когда Агата шагнула к нему. За несколько секунд до того, как женщина прильнула к его груди, обняла за шею, от чего Витек ощутил тревожную дрожь. Она запустила пальцы в его волосы, чуть ероша их и заставляя мужчину склониться к ней. Отвечать на вопрос Доманской он не стал. Слова были ни к чему. О намерениях красноречивее всего говорили его руки. Витольд повторил жест Агаты - ладонь легла на затылок и слегка сжала рыжие волосы. Другой рукой он приподнял ее подбородок и легко легко коснулся губами сначала одного, потом другого уголка губ женщины. Осторожно провел по ним кончиком языка, будто пробуя их на вкус, и постепенно завладел ими. Обманчиво мягкий вначале, поцелуй становился более настойчивым. Мужские ладони уверенно легли на нежные плечи, сдвигая с них ткань платья. С явной неохотой Витек оторвался от губ рыжей, заглянул ей в глаза, будто пытаясь разглядеть в них отсветы того пламени, что все сильнее охватывало его тело. С силой притянул Агату к себе, так, что она наверняка почувствовала, как бешено колотится его сердце. Аромат ее волос и кожи кружил голову, усиливая кипевшее в крови возбуждение. Он подхватил женщину на руки и вместе с ней опустился на диван. Посадил ее себе на колени, губами и языком лаская шею. Его пальцы заскользили по ее спине, нащупывая застежки платья.
Агата Доманская: Пару мгновений он в упор смотрел ей в глаза, а затем слегка улыбнулся и мягко поцеловал уголки губ. Почти невесомая нежность этих поцелуев, тем не менее, заставила Агату опустить ресницы и потянуться навстречу, словно бы в безмолвном приглашении повторить, которым Совинский не преминул немедленно воспользоваться. Однако на сей раз уже без той первоначальной, почти робкой нежности, хотя и без порывистой суеты, которая простительна юным любовникам, но не делает чести опытным, даже если страсть полностью завладевает их рассудком. А затем он притянул ее к себе. Так увлекает откатывающаяся от берега морская волна. Неумолимо и головокружительно, не давая опомниться и понять, что происходит. Его руки, до сих пор успешно разрушавшие прическу, над нарочитой легкой небрежностью которой нынче днем несколько часов колдовала горничная Агаты, высвободив из-под гнета многочисленных шпилек несколько рыжих волнистых прядей, языками пламени заструившихся по спине и плечам женщины, нашли себе новое занятие. Скользнув вниз, к изгибу талии, которую ему, мужчине, несложно было обхватить, сомкнув в кольцо большие и указательные пальцы, Витольд легко подхватил Агату на руки – и вовремя, потому что еще пару мгновений, и у нее наверняка бы подкосились колени. Дрожь и слабость в них рождали поцелуи, короткие паузы между которыми нужны были лишь для того, чтобы глотнуть немного воздуха. А еще для того, чтобы видеть, куда идти. Впрочем, в последнем нуждался только Совинский, Агата знала свой дом, и спокойно могла бы перемещаться здесь, даже зажмурившись, но ей нравилось это ощущение беспомощности в его руках, нравилось подчиняться его воле, и потому она полностью отдавала ему право самому решать, куда идти и что делать дальше. Давно уже не ведавшая стеснения в любовных играх, Агата смело отвечала на его ласки, а не только безучастно принимала их. Её поцелуи – то легкие, точно прикосновение перышка, то словно бы поддразнивающие своей дерзостью, словно незримые печати, скрепляли приговор: «ты – мой!», а жаркие объятия сильнее самых прочных цепей, опутывали легковерного раба, все еще уверенного в том, что он и есть истинный господин… Желая облегчить ему сражение с упрямыми крючками своего платья, Агата перекинула полураспущенные волосы на одну сторону, и подалась вперед, выжидая, пока Совинский расправится с этим препятствием. Сама же, тем временем, принялась игриво исследовать кончиком языка край его ушной раковины, изредка легко прикусывая кажущуюся гладкой и чуть прохладной кожу. Если же Витек, увлеченный борьбой с многочисленными крохотными церберами, накрепко вцепившимися в свои невидимые петельки, слегка вздрагивал – то ли от щекотки, то ли от возбуждения, Агата тихонько смеялась низким грудным смехом, но занятия своего не оставляла. Наконец, расправившись с крючками, он потянул вниз верхний край декольте, но помочь ей освободить руки из рукавов не торопился, явно намереваясь наконец вдоволь налюбоваться открывшимся во всем великолепии видом роскошной груди. Отчего сама женщина, которую он затем ловко уложил спиной на широкое мягкое сиденье, нависая над нею, и опираясь при этом ладонями на сиденье и на спинку дивана по обеим сторонам от ее плеч, мало того что оказалась будто бы связанной, но еще и одновременно как бы заключенной в кольцо его рук. Ошеломленная подобным коварством, Агата даже слегка растерялась: - Витек, ты чудовище, это нечестно! Я тоже хочу смотреть на тебя! – воскликнула она, смеясь, и в то же время пытаясь самостоятельно высвободиться, но лишь еще сильнее запутываясь. – Немедленно снимай рубашку, или... я еще пока не придумала месть, но, поверь, она будет жестока и ужасна!
Витольд Совинский: Крючки, шнуровка, кружева платья – все это было бесконечным, как и шпильки в ее прическе. Витек вынимал их по одной, часть роскошных рыжих волос уже была свободна и струилась по плечу Агаты. Свои действия он сопровождал поцелуями, и очень неохотно оторвался от приятного занятия, чтобы ответить красавице: - Конечно, нечестно. И да, я чудовище, а потому очень хочу попробовать на вкус твою ужасную месть. Заметно охрипший голос выдавал все сильнее разгоравшуюся в нем страсть. Но несмотря на усиливавшееся желание скорее овладеть этой шалуньей, дразнившей его ласкающими прикосновениями языка, он старался по возможности не торопить события, не спешил позволить себе все и сразу. Вытащив последнюю шпильку, Витольд на несколько секунд погрузил пальцы в волосы Агаты, растрепал их, и только после этого расстегнул пуговицы своей рубашки. На этом он остановился, предоставляя женщине возможность самой снять с него ставшую лишней одежду. Зато окончательно освободил красавицу от оков платья, и приподнял на ладонях ее грудь. Ему хватило лишь нескольких секунд, чтобы увидеть, как меняют форму, заостряются и чуть темнеют розовые соски, окруженные яркими ореолами. Его самообладание и с трудом дававшаяся сдержанность исчезли бесследно, отняв волю. Теперь Витольд мог лишь подчиняться мощному желанию, которое овладело им и понесло с неистовой силой, заставляя исступленно целовать плечи, шею и пышные груди Агаты, покусывать их, ласкать языком ложбинку между ними и постепенно спускаться поцелуями к пупку. Одной рукой он опирался о диван, другой гладил низ ее живота, медленно раздвигая бедра и касаясь складок между ними. Его дыхание обжигало ее нежную кожу, а стук сердца и гул разгоряченной крови в ушах мужчины, казалось, слышны были даже за пределами гостиной.
Агата Доманская: В прежней жизни Агата никогда не позволяла своим чувствам полностью завладеть ее рассудком. Словно талантливая актриса, исполняющая роль – если вообще можно вообразить, что подобное представление может быть поставлено на какой-нибудь сцене, в нужные моменты она умела полностью перевоплощаться в ту женщину, которую хотел видеть рядом с собой тот, кто держал ее в своих объятиях. Сама же при этом почти ничего не испытывала. В тех же случаях, когда не чувствовать ничего было слишком сложно, Агата обыкновенно просто закрывала глаза, чтобы хотя бы не видеть… Мужчину, который был с нею рядом сегодня она, напротив, желала не только видеть во всей его первозданной красоте, но и прикасаться к нему, целовать его, ощущать его прикосновения и поцелуи всем своим собственным телом, каждой клеточкой кожи. Прелюдия, отчего-то изначально затеянная любовниками как род игры с маленькими взаимными подначками, становилась все большим испытанием для их терпения. Агата понимала, что Витек сдерживается из последних сил, пусть и продолжает изображать, что происходящее между ними – немного не всерьез и в любой момент еще можно остановиться и сделать вид, что ничего не было. Она и сама пылала, закусывая губы и стараясь сдерживать неумолимо срывающееся в стон от его ласк и поцелуев дыхание, смешивающееся то и дело в одно на двоих, единое. Тонкие ее ноздри трепетали, впитывая терпкий аромат его кожи, заставлявший сердце биться еще чаще, а низ живота неумолимо наливаться тяжелым и горячим. Высвобождаясь порой из рук мужчины, Агата и сама то и дело пускалась в увлекательнейшее путешествие, изучая – руками, губами – контуры его тела: гладкую кожу плеч и спины, под которой равномерно перекатывались сильные мышцы, жестковатую, но словно бы шелковистую на ощупь темную поросль на его груди и животе… В рассеянном свете свечей и огня камина, без одежды, Витольд действительно выглядел, словно ожившая статуя молодого римского бога, которую ваял гениальный скульптор. И, известная ценительница всего прекрасного, Агата просто не могла позволить себе не изучить это совершенное творение самым доскональным образом… Уже почти что готовая отдаться на милость своему победителю, где-то посреди его исступленных поцелуев и совсем откровенных ласк, она все же будто бы ненадолго очнулась. И внезапно подумала, что вовсе не хочет вспоминать после свою первую ночь любви с ним как суетливое и потому неизбежно немного несуразное действо посреди собственной гостиной. Потому, с большим трудом – боже, это действительно стоило ей изрядных усилий! – Агата вдруг отстранилась от ничего не понимающего Совинского. Ласково заключив в ладони его лицо, она поймала взглядом его туманящийся от возбуждения взор и с улыбкой шепнула: - Опять куда-то торопишься? Будучи явно не в восторге от этой паузы, буркнув что-то недовольно-невнятное, Витольд снова попытался привлечь ее к себе, однако на сей раз Агата мягко, но решительно высвободилась из его рук и, поднялась с дивана, которому по ее воле так и не суждено было стать сегодня их с Витольдом любовным ложем. Полностью обнаженная, прикрытая разве что лишь змеистыми рыжими прядями, особенно яркими на фоне сливочно-белоснежной кожи, она неторопливо пошла по комнате, осторожно переступая через разбросанные повсюду детали собственного и чужого туалета. И казалась, верно, истинным воплощением соблазна, когда уже взявшись за ручку двери, обернувшись к оставленному в одиночестве и явной растерянности любовнику, безмолвным жестом поманила его за собой. «Ты жаждал моей мести – так вот же она!» - словно бы твердил при этом полный лукавства взор зеленовато-голубых глаз. - Так вы идете со мной, пан Совинский, или все-таки решили заночевать прямо здесь?
Витольд Совинский: Месть удалась пани Агате на славу. Рыжей чертовке наверняка доставляло удовольствие наблюдать за тем, как полностью обнаженный мужчина следовал за ней, не в силах отвести взгляда от ее прекрасного нагого тела, от пламени распущенных волос. Он даже не пытался хоть как-то скрыть свою возбужденную плоть, изнывавшую в стремлении удовлетворить желание обладать этой невероятной женщиной. Витек настиг мстительницу сразу за порогом спальни. Воздух в ней был немного прохладнее, чем в гостиной, и приятно освежал разгоряченную кожу. Он поднял Агату на руки, нашел ртом ее губы, раздвинул их языком, дразня и лаская поцелуями. Всего несколько шагов - и драгоценная ноша была опущена на покрывало, закрывавшее постель. - Ты самая прекрасная хулиганка на свете, - шепнул он, ложась рядом с ней на бок и поглаживая ее по животу и бедрам. Короткие, частые поцелуи, слегка напоминавшие укусы, прокладывали дорожку от губ рыжей к ее подбородку и шее. Спустившись ниже, мужчина сомкнул губы вокруг ее соска, и стал теребить его. Горячая волна пробежала по его телу, он вздрогнул, нащупал руку Агаты и направил ее туда, где ему сильнее всего хотелось ощутить прикосновения ее пальцев. Наверняка она чувствовала, как пульсировало его тело, когда он изменил позу: на несколько секунд немного привстал над женщиной, откровенно любуясь ею, потом опустился на нее, прижав к себе так, будто хотел слиться с ней в единое целое, и перевернулся на спину. Бедра рыжей оказались зажаты его коленями, он подтянул ее повыше, так, чтобы она легла ему на грудь. Он ощущал прикосновения густых огненных волос Агаты, на каждое из которых его тело отзывалось дрожью. Отрывистое дыхание и безумные удары сердца — все говорило о буре, бушевавшей в нем, которую он уже едва сдерживал.
Агата Доманская: Соприкосновение прохладного шёлка покрывала, на которое ее уложили, с обнаженной кожей спины заставило Агату едва заметно передернуть плечами, соски ее, и без того уже отчетливо обрисовавшиеся от владевшего ею сильнейшего возбуждения, напряглись еще сильнее, чем, конечно, не преминул воспользоваться Витек. Каждое прикосновение его горячих губ и влажного, упругого языка отзывалось сладким, тянущим ощущением тяжести внизу живота и заставляло Агату выгибаться, словно ластящуюся к хозяину кошку. Сейчас она вряд ли могла – да и не желала вовсе противиться воле любовника и просто с благодарностью принимала поцелуи, которыми Витек беспорядочно, или лишь по одному лишь ему ведомому плану, покрывал её всю, не избегая самых потаённых уголков. Агата никогда не стеснялась своего тела и его желаний, поэтому сама охотно раскрывалась навстречу ласкам мужчины, желания которого также готова была исполнять, не сомневаясь. Потому без малейшего смущения позволила распорядиться своей рукой так, ему этого сейчас хотелось, и принялась осторожными нежными движениями поглаживать тонкую, шелковистую и горячую на ощупь кожу его подрагивающей от возбуждения плоти. Отчего Витольд буквально замер над нею. В плывущем от страсти взгляде, устремленном на нее сверху вниз, читалось столь откровенное восхищение, что Агата не могла сдержать довольной улыбки, тенью скользнувшей по ее губам, но уже через мгновение стертой новым поцелуем мужчины, вновь прижавшегося к ней всем телом, а после вдруг ловким движением перевернувшегося навзничь. Так, что Агата, сама того не ожидая, оказалась сверху, буквально распластанной на его широкой груди. Чуть приподнявшись, она заглянула ему в глаза и вновь улыбнулась уголками губ. После чего стала покрывать поцелуями кожу груди и живота мужчины, одновременно почти невесомо дотрагиваясь до нее распущенными прядями рыжих волос, постепенно спускаясь к пупку и заставляя мышцы наблюдавшего за нею, подложив под голову согнутую в локте руку, Витека судорожно подрагивать, а его дыхание невольно замирать. Когда губы ее достигли узкой темной дорожки жестких волосков ниже пупка, Агата замерла, приподняла голову и вновь вопросительно посмотрела на Совинского: «Хочешь?» - читалось в ее взгляде. Ответ был очевиден, но ей хотелось еще немного продлить этот момент полной власти над Витеком, замершим в немом ожидании – и не смеющим высказать своего желания вслух по причине слишком явной его непристойности. Непристойности, разумеется, лишь условной: в данной ситуации – и с данной женщиной. Агата была далека от мысли, что Витек еще ни разу в жизни не изведал такого рода ласк, только вряд ли он посмел бы просить о них тех, кто дарили ему любовь не по долгу избранной в жизни профессии… - У вас сегодня определенно счастливый день, пан Совинский, - тихонько усмехнулась она и, перекинув волосы на одно плечо, чтобы не слишком мешали – и чтобы он все видел, конечно, – сдвинулась еще ниже, после чего продолжила исследовать губами и легкими прикосновениями языка его упругую плоть. При этом, не прекращая своего занятия, она не забывала периодически поднимать глаза и поглядывать на Витека, который, напротив, кажется, забыл обо всем на свете и мог сейчас лишь прерывисто дышать, да разве что еще безотчетным жестом перебирать волосы на ее затылке. Четко улавливая момент, когда он становился опасно близок к финалу, Агата пару раз успевала слегка притормозить свое нежное издевательство, чтобы возобновить его после небольшого перерыва. Однако очередной подобный маневр закончился тем, что Витек, верно, не в силах больше держать себя в руках, вдруг сам остановил ее, а после резко потянул на себя. Перевернув затем на спину, он одним движением раздвинул ей бедра и, устроив их себе на плечи, овладел ею. Что могло бы показаться даже немного грубым, если бы Агата не была сама настолько возбуждена, что издала при этом лишь сладостный стон, более похожий на всхлип. - Держи меня! Держи! – бессвязно шептала она любовнику, спустя несколько минут, не желая чувствовать, кажется, более ничего, кроме ритма его движений внутри своего тела, отдаваясь этому ощущению полностью, растворяясь и исчезая в нем. Словно бы действительно падая в бездну, пытаясь нащупать край которой, она металась по смятому и сбитому в какой-то бесформенный ком под их разгоряченными страстью телами, покрывалу. До тех пор, пока сам Витек не поймал ее руки и не накрыл их своими, накрепко переплетая между собой их пальцы.
Витольд Совинский: Он мог бы ей сказать, что день для него выдался не просто счастливым. Неожиданным (если бы еще утром Витольду кто-то сказал, чем закончится вечер, он, скорее всего, только недоверчиво ухмыльнулся бы в ответ). Безумным (а как иначе, как не безумием, можно было назвать то, что происходило сейчас в этой спальне, на смятой постели?). И, ко всему прочему, еще и счастливейшим. Потому что даже в самых далекоидущих мыслях и мечтаниях о хозяйке платка, одолевавших Совинского несколько дней кряду, он и представить себе не мог того, что сейчас безоглядно смело и щедро дарила ему эта женщина. Самая прекрасная, самая желанная и манящая. Ее ласки заставили его забыть обо всем: ничего в мире не существовало больше, кроме ее восхитительного тела, прикосновений ее горячих рук, губ и языка. Мужчина был уже не в силах контролировать себя, его самообладание и сдержанность исчезли бесследно, отняв волю. Теперь им руководило только мощное неистовое желание, и противостоять ему он не смог. Подхваченный водоворотом страсти, полностью лишенный возможности противостоять ему, он приподнял Агату, прижал ее к себе, и одним сильным стремительным движением полностью погрузился в нее. Именно этого мучительно жаждала ее плоть — ощущения завершенности и целостности. Мужчина двигался сначала медленно и плавно, потом все быстрее и быстрее, повинуясь все тому же мощному желанию, которое с неистовой силой несло его к пику наслаждения. Он слышал горячий шепот любовницы, и кажется, что-то отвечал ей, пока по телу не прошла сладострастная судорога. Витека ослепила вспышка, которую он явственно увидел даже с закрытыми глазами. Стук сердца стал невыносимо громким, он выкрикнул ее имя, а потом упал на нее, зарывшись лицом в ее шею и влажные рыжие волосы. Витольда переполняло счастье, которое могут испытать лишь две половинки, наконец-то слившиеся в единое целое. Кисти их рук сомкнулись, они сплели пальцы и сжали их сильно, почти до боли. Пораженный силой своих ощущений, мужчина лежал неподвижно, ловя дыхание и наслаждаясь тем, как близки их тела. Он внезапно понял, что чувствует себя завершенным и нормальным только тогда, когда они вместе, словно каждый из них - только часть единого целого. Не отпуская женщины, Витольд перекатился на бок и приподнялся на локте. Он заглянул в лицо Агате, и ее глаза показались ему удовлетворенно-туманными. - Ты сводишь меня с ума, - едва слышно, на выдохе, прошептал он ей губы в губы. - И до утра еще так далеко...
Агата Доманская: - Какое счастье! – с легкой улыбкой одними губами совершенно искренне ответила Агата, медленно обводя кончиками пальцев контур его лица, и имея в виду, что до утра еще действительно далеко. А потому можно не думать ни о чем из того, что окружает их в реальном мире, а не в созданной только что прямо здесь, во время взрыва, вспышку, которого совсем недавно явственно наблюдали оба, маленькой вселенной, обитателями которой были лишь они сами. Витек был потрясающим любовником. Агата давно уже была уверена, что знает толк в искусстве любви, но в его объятиях вновь порой ощущала себя совсем неискушенной, с той лишь разницей, что не испытывала при этом ни смущения, ни страха. Да он и не позволил бы ей этого ни на одно мгновение, ибо как можно бояться того, кто тебя боготворит? Никогда прежде Агата не чувствовала себя настолько порабощенной желанием, никогда так не радовалась этому сладкому рабству. Было и еще нечто, чего она не видела ни от кого из своих прежних возлюбленных – Витек заботился о том, чтобы хорошо прежде всего было именно ей. И лишь уже после думал о себе. Впрочем, и ему было грех жаловаться в эту ночь. Лишь немного отдохнув, они вновь и вновь любили друг друга, всякий раз открывая новые страницы этой бесконечной книги, страницы которой – обнаженные тела, а сама история пишется буквами поцелуев… Утро, а вернее, это был уже, конечно, день – ближе к обеду, нарушил сон Агаты прикосновением к коже легкого сквозняка, проникшего в распахнутое еще ночью окно – тогда они с Витеком этого вовсе не замечали. Вечерняя гроза накануне принесла перемену погоды, и, как это часто случается весной, почти летняя жара сменилась сырой и пасмурной погодой. Тем не менее – и это тоже бывает ощутимо лишь поздней весной, в хмари этой совершенно не чувствовалось тоскливой, например, осенней безысходности. Словно бы улыбка, которая отчего-то ненадолго пропала с уст, но вот-вот вернется вновь. Открыв глаза, Агата зябко поёжилась и осторожно потянула на себя легкое одеяло, которое Витек во сне подмял под себя почти полностью. Притом самого его прохлада, кажется, ничуть не тревожила – он спал, точно ребенок. И молодая женщина еще примерно минуту с улыбкой наблюдала за выражением его лица, а потом еще немного рассматривала в свете дня его фигуру, словно намереваясь сравнить увиденное теперь со своим ночным впечатлением. После чего, не удержавшись, вновь осторожно провела ладонью по гладкой коже его спины, желая еще раз ощутить под рукой твердый рельеф мышц. От этого прикосновения Витек, кажется, и проснулся – медленно и не сразу. - Доброго утра, пан Совинский! – почему-то ей нравилось называть его именно так, по фамилии, со слегка иронической интонацией, подчеркивающей всю забавную нелепость подобного обращения именно теперь, когда они все еще были в одной постели. – Матушка, не обнаружив вас за столом во время завтрака, верно, будет теперь ругать за то, что не ночевали нынче дома?
Витольд Совинский: Счастливый день закончился не менее счастливой ночью. Неожиданная близость оказалась совершенно удивительной. Испытанное ими наслаждение, полное слияние, понимaние мaлейших желaний, готовность во всем идти нaвстречу друг другу - это был тот самый редкий случай, который выпадает в жизни далеко не каждому мужчине. Пожалуй, и не каждой женщине тоже. Чувства, переполнявшие Витольда, были необыкновенно яркими и сильными. Уже под утро, засыпая после череды бурных всплесков страсти и нежных ласк, он подумал, что наверняка запомнит каждое мгновение минувшей ночи: то, кaк Агата вскрикивaлa и стонала в его объятьях, кaк ее рот не мог нaсытиться им, и то, кaк онa смотрелa нa него - так, словно ей очень нрaвилось то, что онa видит. Витек уснул, зарывшись лицом в подушку. На его мускулистой спине и жилистых руках виднелись следы ногтей рыжеволосой красавицы. Сквозь сон он почувствовал прикосновение ее ладоней (то ли женщине захотелось дотронуться до оставленных ею "боевых отметин", то ли до старых шрамов от ранений), но так и не смог ни открыть глаза, ни поднять голову от подушки. Окончательно его разбудил голос Агаты. - Доброе утро, пани Доманская, - хрипло спросонья в тон ей отозвался Витольд. Провел рукой по лицу, помотал головой, прогоняя остатки сна. - Конечно, матушка прогневается, отругает за неявку к завтраку и лишит меня сладкого на неделю. Надеюсь, вы скрасите мое унылое существование, подсластив его вашими поцелуями? Он перекатился на бок и всем телом прильнул к Агате. Ему почудилось, что от ее разметавшихся волос исходил аромат сирени. Он зарылся в них лицом, а потом его губы заскользили по изгибам шеи и плеч женщины. При этом Витек старался не уколоть и не оцарапать ее отросшей за ночь щетиной. - Я живу в Совлянах, к матери и сестре в Ольмонты наезжаю в гости. Малгося Чаплинская тоже бывает у них, причем, довольно часто. Пожалуй, даже чаще, чем я. Он улыбнулся. Немного смущенно и виновато, но при этом еще и лукаво. Как мальчишка, осознающий некую свою мелкую провинность, но при этом точно знающий, что наказания за нее не будет. - Малгожата приятельствует с Басей, с моей неслышащей, но кое-как говорящей старшей сестрой. Она даже гордится тем, что лучше многих других понимает ее речь. Неужели она до сих пор ни разу не похвасталась тебе этим своим талантом? Теперь настала очередь Совинского рассматривать лицо любовницы. Он всматривался в него так, словно хотел навсегда запомнить каждую его черточку. Отчего-то это казалось ему очень важным в тот момент. Чуть отстранившись от Агаты, Витольд любовался бездной ее зеленых глаз и губами, припухшими от неистовых ночных поцелуев. При этом он слегка хмурился, будто обдумывая или вспоминая что-то очень важное и серьезное. Может, даже не слишком приятное. Казалось, будто этот сильный мужчина опасался, что рыжая красавица ускользнет от него. И что все случившееся между ними ночью и происходящее сейчас, при свете дня - только сон, который развеется без следа, стоит лишь открыть глаза.
Агата Доманская: - Ну, нет уж, пан Совинский, даже не надейтесь! – смеясь, она принялась пытаться избавиться от крепких объятий мужчины, который при этом ворчал, хмурился и еще всячески выражал свое недовольство Агатиным вероломством. – Во-первых, тем, кто с утра небрит, сладкое не положено! А во-вторых, вы и так уже получили порцию сверх всякой меры и рамок приличия. Еще кусочек, и может наступить пресыщение! Кому она об этом говорила – одному лишь Витеку, или и себе тоже, Агата толком не знала. Такого с нею не случалось очень давно. А может, и никогда прежде не случалось. Однако буквально каждое прикосновение этого мужчины, каждый его поцелуй, даже взгляд немедленно отзывались в ее теле сладким тянущим чувством, практически парализуя волю и желание думать о чем-либо еще, кроме его прикосновений, взглядов и поцелуев. И это было странно. Даже в любви Агата предпочитала никогда полностью не расслабляться. И уж определенно никому не верила. Но Витек… в нем было что-то настоящее. Живое, то, что заставляло желать ему довериться. Может быть, даже полностью на него положиться, побыть немного слабой и ничего не решать самой, предоставив это право ему – мужчине. Опасное, чертовски опасное заблуждение! То, что между ними произошло – всего лишь влечение плоти. Она даже не знает, придет ли он сюда еще раз, так легко добившись желаемого с самой первой попытки… Не знает, хочет ли этого она сама. Нужно ли ей это? Немного отодвинувшись, Агата накинула на себя одеяло – пусть их разделяет хотя бы что-то – и легла на бок. Подложив под голову согнутую в локте руку, она улыбалась и слушала рассказы Совинского о его семье. По всей видимости, он не заметил в ней никакой перемены, и это было хорошо. - Пан Совинский, а вы всерьез убеждены, что все женщины Белостока ежеминутно обсуждают между собой только вашу нескромную персону? – красиво изогнутые брови Агаты иронически поползли вверх. – Разумеется, нет! Графиня прежде никогда не говорила мне ни о тебе, ни о твоей сестре – с чего бы ей это делать? Это было не совсем правдой: в разговорах с нею Малгожата не раз упоминала некоего Витольда Совинского, с которым Агате непременно стоило бы познакомиться, ведь у них столько общего! И – как выяснилось, в этом была некоторая доля истины. Однако упустить такой замечательный шанс слегка поддеть Витека прямо сейчас – чтобы не зазнавался, пани Доманская никак не могла, не была бы собою. Кажется, он и верно немного смутился. Замолчал и даже нахмурился. Удивившись подобной обидчивости, Агата тут же напомнила себе, что Витек всего лишь мужчина. К тому же мужчина чертовски красивый, который, к тому же, наверняка сам об этом знает. А что может уязвить такого сильнее, чем вольно или невольно выказанное пренебрежение? Уголки губ Агаты дрогнули от улыбки, но объяснять ему что-либо и извиняться она не собиралась. Вместо этого просто молча провела кончиками пальцев по его шершавой от едва заметно проступившей темной щетины щеке. - Почему ты так на меня смотришь? – спросила она через минуту, обращая внимание на то, что выражение его глаз вдруг сделалось странно-задумчивым и даже отсутствующим, будто бы Витек в эту минуту мысленно решал для себя что-то очень важное. Решив, что догадалась о сути его раздумий, Агата тихонько вздохнула. – И, да, кстати, я хочу, чтобы ты знал наверняка: эта ночь ни к чему тебя не обязывает…
Витольд Совинский: - С чего вдруг ты взяла, что я считаю себя пупом земли для женщин Белостока? Скрыть недоумение Витек даже не пытался. - И почему Чаплинская с какого-то перепугу должна была что-то говорить тебе обо мне? Вот мою сестру она вполне могла упомянуть в разговоре с тобой. Как раз с того, что они приятельствуют очень давно и довольно близко. А поскольку общаться с ней непросто, это дает Малгосе законное право гордиться умением понимать Баську. Потому тебя и спросил об этом. Какая муха ее укусила? Однако Витек если не и понимал, то уж точно догадывался о причине внезапно изменившегося тона и поведения женщины. Вероятнее всего, рыжая сейчас жалела о том, что поддалась искушению, не стала сдерживать себя и пылко ответила на его порыв страсти. Ночь прошла, и теперь Агата наверняка будет стараться изгнать воспоминания о ней уже к вечеру этого дня. Забыть ее, как забывают сны. Даже самые необычные и яркие, отчетливо запомнившиеся, казалось бы, навсегда. Их суть все равно вскоре утрачивает смысл, образы тускнеют, краски меркнут, стираются из памяти. Так дождь, что снова тихо зашуршал за окнами спальни, смывает пыль с уличных растений. Витольд придержал пальцы, касавшиеся его щеки. Легонько пожал их, поднес к губам, осторожно поцеловал. - Не думал, что ты скажешь это,- пробормотал он, разжимая руку. - Наверное, я должен поблагодарить тебя за проявленное великодушие. Теперь Витек сидел на постели, хмуря брови и в упор глядя на рыжую без тени улыбки. - Но почему-то мне не хочется этого делать. Может быть, потому, что у меня складывается впечатление, будто твои слова надо понимать как то... Мужчина замолчал, оглядываясь по сторонам в поисках своей одежды. - ... как то, что для тебя, - он выделил это интонацией, - прошлая ночь не имела никакого значения. Смутно припомнилось, как они с Агатой раздевали друг друга в гостиной, на узком диванчике. - Ты, конечно, вольна думать обо мне что угодно. Он встал с постели, не пытаясь прикрыть наготу и хоть как-то скрыть то, что его плоть слишком явно желала продолжения ночных безумств. - Но для меня она значила очень много. Может быть, даже слишком много. Хочу, чтобы ты знала это, и надеюсь, мне не придется пожалеть о том, что открылся тебе. Он вышел в гостиную и почти сразу же вернулся в спальню. Уже полуодетым, на ходу надевая и застегивая рубашку. Подошел к постели, поправил одеяло, скрывавшее от него обнаженное тело Агаты, обеими ладонями приподнял ее лицо и поцеловал в губы, властно, жадно и страстно. Поцелуй длился и длился, словно мужчина был не в силах отпустить рыжую. Собственно, так оно на самом деле и было. Витольду понадобилось собрать волю в кулак, чтобы оторваться от этих губ, выпрямиться, и отступить на шаг в сторону двери.
Агата Доманская: Столь острая реакция Витольда на, казалось бы, обыкновенную шутку озадачила Агату, которая совершенно не ожидала подобного бурного всплеска. И потому даже не сразу нашла, что ответить, в течение следующих минут молча выслушивая фактически обвинения в свой адрес там, где ожидала всего лишь усмешки или, может быть, ответной колкости. В душе ее при этом боролись весьма противоречивые чувства. С одной стороны хотелось немедленно остановить Витека, объяснить, что вовсе не хотела его обидеть, а напротив, желала показать, что он свободен в своем выборе – искать продолжения или забыть обо всем, что произошло между ними. И что если это так, то лучше пусть сейчас, когда оба они почти ничего при этом не потеряют. С другой же стороны, извечный демон Агаты, чувство противоречия, злобно нашептывал ей на ухо совсем другие слова, нежели те, что можно было бы назвать попыткой извиняться. Стало быть, он действительно обижен?! Чувствует досаду? Не ожидал, что Агата может повести себя так, как, наверняка, не раз поступал он сам, когда искал, добивался и получал от других женщин их любовь, а после сводил на нет их надежды? Полагает, что его использовали – что же, и пускай! - Ты тоже волен понимать мои слова так, как сочтешь необходимым, - упрямо вздернув подбородок, Агата смело выдержала его полный укоризны взгляд, опустив глаза лишь тогда, когда Совинский на пару минут вышел из спальни в поисках своей одежды. Незримый демон злобно захохотал, празднуя победу, сама же Агата была совсем не уверена, что поступила правильно, лишь усилив это возникшее, казалось бы, на пустом месте противоречие. Впрочем, к моменту возвращения Витольда, от минутной растерянности ничего не осталось. Завернувшись покрепче в одеяло – отчего-то ей вдруг стало совсем холодно, Агата наблюдала за тем, как он одевается, стараясь при этом абстрагироваться от неумолимо разрастающегося внутри сожаления об утрате, своеобразного и неприятного чувства некой упущенной возможности. Витек же не торопился – аккуратно завязывал вокруг шеи шелковый платок, поправлял сюртук… Вел себя так, будто бы намеренно медлил, точно ожидая, что она сделает или скажет что-то, что изменит ситуацию в противоположную сторону, но Агата молчала. А потом он ее поцеловал… Долгий, бесконечно долгий поцелуй, будто бы Витек хотел вытянуть и забрать через него с собой всю ее душу. То, что когда-то было ее душой. - Тебе пора! – хрипло прошептала она, высвободившись – нет, вырвавшись из плена его губ. И после того, как дверь спальни бесшумно закрылась за его спиной – уходя, Витольд даже не оглянулся, Агата еще долго и почти не моргая всматривалась в нее, точно пыталась рассмотреть через резные деревянные узоры, как он идет через комнаты в переднюю, как покидает ее дом. Покидает, скорее всего, навсегда. – Прости! – беззвучно прошептала она, прикладывая кончики пальцев к губам, все еще горящим от его поцелуя, будто бы желая продлить это ощущение. Проведя в тишине и одиночестве еще несколько минут, она глубоко вздохнула, и хорошенько потянулась, стряхивая с себя это внезапно завладевшее ею оцепенение. Затем дернула шнур сонетки, вызывая горничную, которой в доме пани Доманской настрого запрещено было являться в спальню хозяйки по собственной инициативе. Ката пришла практически мгновенно. И Агата сразу приказала ей сделать для нее теплую ванну. - А прежде принеси мне кофе… нет! Не надо кофе. Лучше сделай чаю, - поднимаясь с постели, она накинула шелковый неглиже и подошла к распахнутому окну, выглядывая на улицу и зябко ежась от сквозняка, который холодил кожу сквозь тонкую ткань, проходя сквозь нее практически беспрепятственно. - Пани Агата, а что делать с сиренью? - Что? – чуть нахмурившись, женщина недоуменно обернулась к прислуге. – О чем ты? - Там, в гостиной на полу целая охапка сирени. Ее бы в воду поставить – цветы еще свежие, а листья очень быстро вянут, - пояснила Ката. - Действительно, быстро, - усмехнулась женщина, задумчиво глядя куда-то сквозь нее. – Выбрасывай!.. Или прикажи садовнику нарезать новый. Делай, как хочешь, но прежде чай и ванну. И поживее! - Jak pani proszę! Спустя еще два часа, уже полностью одетая и причесанная, Агата покинула свой будуар, направляясь в комнату, которую считала своим «кабинетом». Это было небольшое, как и все прочие в ее маленьком доме, помещение по соседству с гостиной, где пани Доманская предпочитала принимать тех, с кем ее связывали деловые отношения: юриста, клерка из банка, который иногда приходил с докладом о состоянии ее счета, управляющего имением покойного мужа… Но сегодня она никого из них не ждала, намереваясь просто ознакомиться до завтрака со свежей почтой, которую слуги обыкновенно складывали на ее рабочем столе. Однако нынче, помимо стопки непрочитанной корреспонденции ее ожидал там весьма неожиданный сюрприз. - Боже мой! Как вы сюда попали?! - вздрогнув от неожиданности, пани Доманская напряженно вглядывалась в спокойное лицо своего посетителя. – Что вам вновь от меня нужно?
Павел Швейцер: Незваный гость не только оккупировал кабинет пани Агаты, но и бесцеремонно воспользовался ее письменным прибором. При появлении женщины он встал из-за овального стола, на самом краю которого лежал лист бумаги с незаконченным рисунком. Это был портрет хозяйки, набросанный штрихами и завитушками, очень похожий на оригинал, но вместе с тем выглядевший нарочито утрировано. - Драгоценная пани Агата, голубушка... Уж кто-то, а вы могли бы и не задавать мне вопроса о том, как я сюда попал. Ответ вы и так знаете заранее. Швейцер улыбнулся, аккуратно вернул карандаш на место, в карандашницу, поклонился Доманской. - Здравствуйте, прелестная пани. Должен вам сказать, что вы чудесно выглядите. Похорошели, расцвели. Вы и раньше были прекрасны, а сейчас стали просто неотразимой. Позволите?.. Не дожидаясь разрешения женщины, он несколько церемонно взял ее руку и едва прикоснулся губами к изящным пальцам. - Вижу, вы не рады меня видеть, - проговорил гость, и отступил от стола, давая хозяйке возможность занять свое место за ним. - Но поверьте, только самая суровая необходимость заставила меня напомнить вам о своем существовании. Уделите же мне несколько минут вашего драгоценного времени, пожалуйста. Мужчина говорил по-польски, произношение его было безупречным. - Вы позволите мне присесть? И будьте любезны, Анна Васильевна, скажите, на каком языке вы предпочтете вести разговор. Все это говорилось негромко, будто бы вкрадчиво, и как-то чуть ли не по-отечески ласково.
Агата Доманская: Никакими сверхъестественными способностями вроде умения проходить сквозь запертые двери и стены её нынешний посетитель действительно прежде не обладал. Потому вопрос о том, как мог он проникнуть в дом, был адресован скорее к себе, чем непосредственно к нему. За год с небольшим, проведенный в тихом Белостоке Агата почти научилась вновь верить в то, что дом – это ее маленькая крепость, в которую может войти лишь тот, кого она сама туда пригласит. А её жизнь вновь принадлежит только ей. И никто больше никогда не вломится в ее дом для того, чтобы вмешаться в ее жизнь… Она ошибалась. Стоя на пороге комнаты, Агата все еще не решалась пройти в нее, словно надеялась, что тот, кого она перед собою нынче видит, окажется всего лишь наваждением и растворится в воздухе точно так же незаметно и бесшумно, как сюда проник. От мимолетного прикосновения его губ к собственным пальцам Агата невольно передернула плечами, она могла поклясться, что почувствовала кожей ледяной холод, исходящий от его дыхания. Но этого не могло быть на самом деле. Швейцер, хотя порой и любил сыграть в демоничность, все же был обыкновенным человеком. Что, впрочем, не мешало Агате по-настоящему его бояться – да и не только ей одной. - Когда это вам требовалось от меня разрешение? Делайте, что сочтете нужным. Сделав неопределенный нервный жест рукой, Агата также ответила ему по-польски. Но произношение, в отличие от продемонстрированного Швейцером, совершенством не отличалось. Ведь ей так и не удалось научиться говорить на этом гусином языке без акцента, несмотря на абсолютный, как утверждал учитель музыки в пансионе, слух и врожденные способности к языкам, позволявшие изучать их легко и с удовольствием. - Говорите по-французски, для них я француженка. И мое имя – Агата София Доманская. Я не знаю, кто такая эта Анна Васильевна. Она усмехнулась, однако одними губами, взгляд при этом остался настороженным и внимательным. Буквально впиваясь им в бесстрастное лицо Швейцера, Агата безуспешно пыталась прочесть его мысли. - Прежде, я была более высокого мнения о вашей способности держать данное однажды слово. Вижу, что ошибалась. Но оставим сантименты. Вы ведь пришли сюда не затем, чтобы выразить восхищение тем, как я выгляжу? – не обращая внимания на вкрадчивый и ласковый тон Швейцера, Агата намеренно держалась с ним отстраненно и сухо в надежде тем хотя бы на пару минут сократить для себя продолжительность этой неприятной встречи. – Посему все-таки хотела бы услышать ответ на мой второй вопрос.
Павел Швейцер: - Как вам будет угодно, пани Агата. Французский, на который перешел Швейцер, тоже был безупречен. - Поверьте, мне самому крайне неловко, что пришлось нарушить данное вам когда-то слово. Приглашающим жестом Павел Генрихович предложил хозяйке занять место за письменным столом, отодвинул от него стул, на котором сидел до ее появления, и присел на него. - Еще раз простите великодушно, голубушка. Третьего дня случайно подвернул ногу на лестнице, долго стоять трудно. А разговор наш с вами может затянуться. Для начала напомню, что обещанию сопутствовала реплика, которой вы, видимо, значения тогда не придали. Я знаю, что память у вас отменная. Так вот, если вы ее чуть-чуть напряжете, то припомните, что сказано было дословно: ежели, паче чаяния, особая нужда не заставит. Острый взгляд, устремленный на женщину, резко контрастировал с интонациями негромко и монотонно журчавшего голоса. - Вот такая особая нужда меня и заставила нарушить ваш покой. Вынужден обратиться к вам за помощью. Гость помолчал, демонстративно окидывая взглядом уютный кабинет. - Вы, я вижу, недурно здесь устроились. Наверняка кое-какими знакомствами обзавелись? Это было совершенно в манере Швейцера: задать вопрос так, чтобы он прозвучал, будто утверждение.
Агата Доманская: «Жалко, что не шею!» – мысль, мелькнувшая в голове Агаты в тот момент, когда Швейцер посетовал на приключившуюся с ним третьего дня неприятность, была вполне предсказуемой. Равно как и то, что высказать ее вслух пани Доманская, тем не менее, не осмелилась. Следуя предложению Павла Генриховича, которое по сути все равно казалось скорее приказом, нежели обыкновенной любезностью – даже несмотря на то, что сопровождалось, кажется максимальным проявлением радушия – на которое был способен этот человек, молодая женщина, наконец, прошла в комнату и села за стол. При этом предварительно закрыла дверь кабинета на ключ. Швейцер спокойно дожидался, пока она закончит, никак не комментируя ее действия и вроде бы даже особенно за нею не наблюдая. Однако Агате все равно казалось, что она буквально каждую минуту кожей чувствует на себе его пристальный взгляд, где бы при этом не находилась. Данное свойство Павла Генриховича, должно быть, профессиональный навык, присущий многим представителям его профессии, тем не менее, всегда поражало ее. - Благодарю, я старалась, - проговорила она в ответ на комплименты ее жилищу. – И, разумеется, я общаюсь здесь с людьми. Противоположное было бы странно, не находите? Пытаясь изъясняться в его собственной манере, Агата понимала, что получается не очень хорошо. Поэтому нервничала еще больше, хотя и отчаянно пыталась сохранить внешне невозмутимый вид. Безотчетным жестом подхватив из карандашницы только что оставленный там Швейцером карандаш, она принялась крутить его в пальцах до тех пор, пока он не выскользнул из них и, слегка стукнув по дубовому паркету, с тихим звуком не откатился куда-то под стол. Павел Генрихович было потянулся, чтобы поднять его и вернуть обратно, но Агата остановила его поспешным жестом. - Не будем терять время. Полагаю, вам тоже есть, на что его потратить. Кто из моих возможных знакомых привлек ваше внимание и в чем, собственно, состоит ваша «особая нужда»… Предупреждаю сразу: то, что я вас выслушаю – не означает, что я соглашусь исполнить то, что вы хотите. У вас нет права заставлять меня… после всего.
Павел Швейцер: - У меня нет права? Удивление Швейцера было абсолютно искренним. - Голубушка, не забывайтесь. Это у вас нет права, - мужчина произносил слова так, как будто после после каждого из них ставил жирную точку, - отказывать мне. Очень не хочется лишний раз напоминать вам, что все это, - Павел обвел рукой кабинет, - включая возможность находиться на свободе, у вас есть только потому, что в моем праве позволить вам продолжать вести привычный образ жизни или коренным образом изменить его. Полагаю, объяснять, в какую именно сторону, не надо. Взгляд, брошенный на женщину, был коротким, цепким, холодным. Не сулившим собеседнице ничего хорошего. - Так что не согласиться вы не можете, дорогая пани Агата. Смею заметить, - Швейцер улыбнулся женщине, - что вы не только красивы, но и умны. И прекрасно осознаете, что противиться бессмысленно и даже вредно для вас. Потому предлагаю одуматься, оставить ёрничанье и отнестись к тому, что я расскажу, ответственно, серьезно и с полным пониманием того, что мне от вас нужно. Карандаш снова оказался в руке Швейцера. Он придвинул к себе лист с неоконченным рисунком, не глядя на Агату, принялся дорисовывать его. И заговорил одновременно с этим - все так же тихо, вкрадчиво. - Не мне вам рассказывать, какие настроения царят среди большей части польской шляхты. Слишком многие никак не успокоятся после восстания. Никак не смирятся с тем, что бесполезно продолжать лелеять мечту о независимости и всяких прочих вольтерьянских химерах. Что нет смысла искать корень зла в русском правлении, измышляя всякие противогосударственные непотребства. Оторвавшись от рисунка, Павел Генрихович взглянул на Доманскую, будто сверяясь, верно ли он передает на рисунке черты ее лица, и снова принялся за рисование, продолжая говорить. - И самое неприятное, что вольнодумство это пустило корни не только в крупных городах, но и в самых, казалось бы, тихих и спокойных провинциях. Даже в Белостоке не так давно завелись карбонарии. Из местных, конечно же. И многие из них вхожи в то же самое светское общество, что и вы, дорогая моя пани Агата. Мужчина чуть отодвинул от себя лист с рисунком, оценивающе разглядывая его. И снова карандаш заскользил по бумаге. - Знаю, что вы бываете у Чаплинских. И даже довольно тесно общаетесь с пани Малгожатой. А посему вам несложно будет познакомиться с одним из давних ее друзей. С неким паном Совинским. Запомните, голубушка: Витольд Валериан Совинский. Поручик артиллерии в отставке, участвовал в восстании и в боевых действиях против наших войск, был ранен. Только благодаря этому избежал ареста и суда. Однако урок оказался ему не впрок. Сейчас он - один из местных заговорщиков, которые поставили перед собой цель физически устранить господина Романовского. Это, если вы вдруг не знаете, адьютант генерала Хвощинского. Скорее всего, заговорщики прочат на его место кого-то из сочувствующих полякам и имеющего влияние на доблестного воина. Генерал весьма далек от гражданской жизни и тонкостей политических интриг, к тому же еще и излишне либерален. Не будь его адьютантом Владмир Алексеевич, человек весьма крутого и жесткого нрава, о чем свидетельствует его поведение во время подавления восстания, в Белостоке поляки давно свысока поплевывали бы на русскую власть. Хвощинский и его адьютант - как две равновесные гирьки на чашах весов. Стоит заменить одну из них на какую-то с другим весом - и равновесие нарушится. А это сейчас совершенно непозволительно. Швейцер еще раз придирчиво осмотрел свою работу. Опустил карандаш в карандашницу и перевел взгляд на Агату. - К сожалению, ничего большего нам пока неизвестно. Видит Бог, я до последнего не хотел тревожить вас, но... Человек, на помощь которого мы рассчитывали, не справился с такой деликатной миссией. Немногочисленные добытые им факты говорят о том, что Совинский - один из наиболее опасных заговорщиков. И я не вижу никого другого, кроме вас, кто смог бы помочь в этом крайне важном и серьезном деле. Мне нужна информация, пани Доманская. Чем больше и чем быстрее - тем лучше. Кто входит в это тайное общество. Как осуществляется связь между его соучастниками. Когда и где состоится покушение. Кто будет исполнителем. То есть, устранителем Романовского. Готовящееся преступление надо предотвратить. Любой ценой. Не сводя глаз с лица Агаты, Павел придвинул к ней рисунок. И замер, глядя на женщину так, будто ждал, как она отреагирует на его работу.
Агата Доманская: - Только не нужно пытаться меня запугивать, Павел Генрихович. Вы лучше остальных знаете истинные обстоятельства той истории, - голос Агаты прозвучал глухо, а обыкновенно мягкий и манящий к себе чуть лукавый взгляд синих глаз подёрнулся морозной изморозью. Все это правда – сейчас она полностью в его власти. Словно марионетка, ниточки которой длинны и почти незаметны и потому иногда начинает даже казаться, что их вовсе нет. Тем не менее, стоит кукловоду захотеть – и они вновь крепко натянутся. А о том, что Павел Генрихович способен идти до конца в том, что задумал – невзирая на средства достижения поставленной цели, Агата знала как никто другой. Однако ведь и она уже далеко не та испуганная наивная девочка, какой однажды попала в его руки. Он научил ее многому из своего арсенала. И уж, конечно, знает, что Агата – способная ученица. Должно быть, именно поэтому предпочитает пока обходиться без прямых угроз, ограничиваясь лишь намёками, пусть и вполне прозрачными. Презрительно дернув уголком рта, пани Доманская пропустила очередную порцию комплиментов, которые, с точки зрения Швейцера должны были подсластить для нее горькую пилюлю по-настоящему неприятных воспоминаний, о которых она действительно желала бы забыть. Да только как забудешь? - Карбонарии – в Белостоке?! Но это смешно! Неужели у Третьего отделения не осталось более нерешенных проблем во всей метрополии, если очередь дошла до глухой польской провинции? – даже в нынешнем напряженном состоянии Агата не могла сдержать иронии. – Здесь нельзя укрыть от «светского», как вы изволили выразиться, общества банальный адюльтер, можно ли всерьез говорить о целой подпольной организации?! – воскликнула она и немного нервно рассмеялась. Однако Швейцер никак не отреагировал на ее сарказм, продолжая что-то сосредоточенно рисовать на листке бумаги. Агате было чрезвычайно любопытно, что именно, но демонстрировать это в открытую она полагала ниже своего достоинства. В какой-то момент поверив, что все это действительно какая-то ерунда и глупая шутка, она даже немного расслабилась и почти перестала слушать Павла Генриховича, уделив больше внимания тому, чтобы рассмотреть получше, как он теперь выглядит. Ведь не виделись они, и в самом деле, довольно долго. Почти четыре года. Сколько же ему теперь? Должно быть, уже за сорок? Швейцер никогда не нравился ей как мужчина. Хотя тогда, когда они только познакомились – если это так можно называть, он был еще довольно молод и… нет. Привлекательным – обаятельным, красивым, он не был и тогда. Но от него всегда исходило некое ощущение власти и силы, очевидное для всякого, кто с ним общался. Прежде это немного завораживало Агату. Теперь все больше раздражало. Равно как и его странная манера почти не смотреть при разговоре в лицо собеседнику… - Совинский?! – упоминание имени Витека заставило Агату отставить в сторону сторонние мысли и вновь мгновенно включиться в беседу. Вероятно, восклицание вышло более эмоциональным, чем ей этого бы хотелось, и Швейцер, оторвавшись от своего занятия, вновь поднял на нее глаза. – Да… я знаю его – совсем немного. Не имею представления, что у него в прошлом – впрочем, нечто подобное тому, о чем вы говорите, можно отыскать среди фактов биографии большинства местных мужчин. Но нынче, на мой взгляд, он просто обыкновенный помещик – один из десятка. Думаю, ваш информатор что-то напутал. А если даже нет, и вы уверены в том, что мне только что рассказали, почему бы просто не задержать его уже теперь?.. Что это? Отвлекшись от обсуждения персоны Витольда Совинского, пани Доманская посмотрела на рисунок Швейцера, к слову, весьма похожий, а после перевела удивленный взгляд на его автора: - Вы нарисовали мой портрет? Браво! Но теперь мне интересно, что будет следующим номером программы? Посвятите мне поэму, или может, лучше сочините ораторию в мою честь?
Павел Швейцер: - Посвящать вам поэму я не стану, - в тон женщине с улыбкой отозвался Швейцер. - Ваша красота достойна того, чтобы ее воспевал Пушкин, а не какой-то убогий и жалкий рифмоплет. Хотя я даже таковым не являюсь, потому что вообще никогда не пробовал писать стихи. И оратории сочинять мне тоже не по силам. Медведь на ухо не только наступил, но еще и сплясал на нем "Барыню". Поэтому как умею, так и пытаюсь увековечить ваши прелестные черты. Много лет тому назад, когда Павел Генрихович был молод, а Анна вообще юна, не самый приятный случай свел их и заставил очень плотно общаться на протяжении довольно долго времени. Тогда-то мужчина впервые поймал себя на том, что иногда смотрел на свою подопечную совсем не так, как полагалось бы это делать женатому человеку, отцу семейства, обязанному являть собой достойный пример для подрастающего сына. Ему понадобилась определенная работа над собой, чтобы не дать едва зародившемуся в нем некоему романтическому чувству зайти слишком далеко. Тем более, что его расцвет был недопустим еще и с точки зрения профессиональной деятельности, поскольку навсегда поставил бы на его успешной карьере огромный жирный крест. К тому же он понимал, что женщины всегда очень быстро и точно улавливают подобные флюиды, умело используют свои знания о такой слабости мужчин и начинают вить из них веревки. По счастью, Анна, наверное, была тогда слишком неопытна в таких вещах, и не воспользовалась этим состоянием Павла, чтобы взять над ним верх. Однако при каждой новой встрече Швейцер нет-нет да и ловил себя на том, что иногда смотрит на Агату глазами того давнего молодого человека. Умения владеть собой ему было не занимать, и потому он очень быстро отгонял от себя это наваждение. От внимания Швейцера не укрылось то, с какой излишней горячностью пани Агата кинулась защищать и выгораживать Совинского. Похоже, слова о том, что знает она его совсем немного, были полуправдой. Улыбка сбежала с лица мужчины, когда он снова заговорил о деле. - Вы можете смеяться, сколько вашей душе угодно, не верить мне, но... факты - вещь упрямая. И они как раз говорят о том, что вы несколько идеализируете здешнее общество. Да, скрыть адюльтер здесь невозможно. Как и в любом другом провинциальном городишке, где почти ничего не происходит, поэтому каждый бал и раут обсуждают в мельчайших подробностях. Порой здесь друг о друге знают непозволительно много, и всегда рады перемыть косточки какой-нибудь слишком смелой, по здешним меркам, личности, позволившей себе некий эпатаж. Павел еле заметно усмехнулся. - Но, как известно, лучше всего спрятать дерево можно в лесу. То есть, вольнодумцу лучше всего удастся укрыться там, где большинство разделяет его убеждения или просто сочувствует им. И здешний тихий омут со своими чертями в нем - по совместительству как раз и есть тот самый лес, где можно спрятать не одно дерево. То есть, сочувствующие карбонариям охотно обсудят с вами пресловутый адюльтер, но ни за что и словом не обмолвятся о ком-либо, ведущем антиправительственную деятельность. Что, если она всерьез увлечена этим Совинским? Нет, не может быть. Она слишком рассудочна, чтобы позволить себе такое. По крайней мере, была таковой на момент нашей прошлой встречи. - Информатор наш не мог ошибиться. Мне кажется, что вы недооцениваете пана Витольда. Возможно, не зная того, кем был его отец. Он - тот самый одноногий генерал Совинский, один из самых опасных мятежников, оборонявший во время восстания Волю. Там же, на редуте, и погибший. Ну, а его сын не только полностью разделял его убеждения, но и вместе с отцом воевал против русских. Чем лишний раз подтвердил поговорку о яблоке и яблоне. То есть, в первые ряды заговорщиков его наверняка привели и политические взгляды, и личные мотивы. Швейцер хрустнул пальцами, задумчиво глядя куда-то поверх головы женщины. - Вы спросили, почему бы нам не задержать его. Да потому, что такой шаг вызовет недовольство местной шляхты. Возможно, даже активное. А это, как вы понимаете, сейчас совсем ни к чему. И хотя я готов голову дать на отсечение в том, что пан Витольд - упорный продолжатель дела, за которое пал его родитель, улик, подтверждающих все рассказанное вам, у нас нет. Вот если вы, дорогая моя пани Агата, сумеете предоставить их нам, тогда дело примет совсем иной оборот. Теперь он в упор смотрел в лицо Доманской. - Очень хорошо, что вы знакомы с паном Совинским. Он, вроде бы, недурен собой. А вы не только прекрасная и умная женщина, но и замечательная актриса. Сыграйте увлеченность им, станьте его другом... Впрочем, что это я.... не мне учить вас тому, как вести себя с мужчиной такой красавице. В интересах дела, разумеется. Думаю, что вам понадобится совсем немного времени, чтобы предоставить мне необходимые сведения.
Агата Доманская: Напряженно вслушиваясь в монотонную речь Швейцера, Агата чувствовала, что с каждой минутой ей всё больше начинает не хватать воздуха. Это не мог быть Витек, просто не должен! Подчиняясь многолетнему профессиональному навыку, от которого никуда не деться – научившись плавать однажды, уметь уже никогда не перестанешь, Агата сопоставляла и сравнивала с собственными наблюдениями излагаемые собеседником факты, в надежде, что хотя бы какое-то из них окажется достаточным основанием, чтобы доказать Павлу Генриховичу – и всему Третьему отделению в его лице, необоснованность их подозрений. Однако с нарастающим внутренним отчаянием понимала, что все они, напротив, лишь подтверждают слова Швейцера. Накануне они с Витольдом ни разу не обсуждали былое. Да и вообще, признаться, говорили мало, предпочитая тратить время отнюдь не на беседы. Но его военное прошлое мгновенно выдавала выправка офицера, хорошо заметная даже в гражданской одежде, а также многочисленные шрамы от ранений, которые Агата видела, когда одежды на нем не было… И все-таки, это не должен был оказаться Витек! Только не теперь и не на этой узкой дорожке, на которой им будет уже никак не разойтись, сделав вид, что ничего не произошло! - «Другом»? Любовницей, вы, верно, хотели сказать, господин Швейцер? – Агата вновь усмехнулась, но на этот раз ирония вышла горькой. Господи, скорее бы уже ей, что ли сделаться безобразной старухой, чтобы, наконец, навсегда покончить хоть с такими заданиями – если уж невозможно полностью избавиться от этой навязанной ей однажды тайной жизни! – Но что же делать, если пан Совинский, например, предпочитает другой тип женщин? Или вообще – не женщин, такое ведь тоже иногда случается, правда? Или ваш агент доподлинно проверил и этот факт, а, Павел Генрихович?! Уже понимая, что не сможет сказать ему нет, во всяком случае, наотрез и в открытую, Агата поставила целью добиться хотя бы того, чтобы Швейцер ненадолго утратил свою треклятую невозмутимость. Видя в этом некое подобие сатисфакции за, уже ясно, что неизбежный будущий моральный ущерб. Пусть наорет на нее, скажет грубость – только не смотрит при этом вот так, словно на неодушевленный предмет. Некий вспомогательный механизм, с помощью которого он хочет добиться своей цели. Отмычку для замка. Пожалуй, именно этот его взгляд, а даже не сами предписания подобного характера всегда оскорбляли и сильнее всего ранили её. Упорно вытесняемые на самую дальнюю обочину сознания, воспоминания об этом, казалось, уже забытые, нахлынули сразу и резко, причиняя боль и заставляя Агату вновь почувствовать себя ничтожной пылинкой, смахнуть которую при необходимости не составит никакого труда. И никто этого даже не заметит. - Но даже если предположить, что у меня… получится то, о чем вы говорите… Вы утверждаете, что этот человек опасен и умен. И при этом полагаете, что он будет настолько доверчив, что позволит мне каким-либо образом соприкоснуться с чем-то по-настоящему для него важным? Все, что я смогу – это в лучшем случае увидеть, кто входит в его окружение, услышать, если повезет, обрывки каких-то разговоров… Право, стоит ли эта игра свеч?
Павел Швейцер: Кошечка решила выпустить коготки? - Ну что вы, пани Агата, - снова усмехнулся Швейцер, не обращая внимания на колкость, отпущенную собеседницей. - В моем понимании друг и любовница - это несколько разные типы взаимоотношений мужчины и женщины. То, чем могут поделиться с другом, не всегда расскажут любовнице. Хотя, возможно, бывают и обратные исключения. В общем, мне не важно, каким образом вам удастся добыть интересующие нас сведения. Ну, а если вы при этом еще и сумеете получить определенное удовольствие, то пусть оно станет для вас, как говорится, приятным бонусом. Будем считать, что мы квиты. - И да, игра стоит свеч. Любая информация в нашей ситуации имеет значение. Не мне вам рассказывать, как важно нащупать и ухватить нужный кончик нитки, чтобы постепенно размотать в отдельные клубки бесформенный моток цветной пряжи. Порой даже какой-то иносказательный обрывок разговора по логическому размышлению может навести на нужных людей. Впрочем, что это я... Павел будто спохватился, что говорит о слишком очевидных для собеседницы вещах. - Вы и без меня все это знаете, как никто другой. Мужчина чуть склонил голову - как бы в намеке на легкий полупоклон. - Желательно, конечно, поторопиться, чтобы не оказалось, что все наши усилия окажутся напрасными, и карбонарии сделают свое черное дело раньше, чем мы выясним все относительно него. Снова безотчетно хрустнув пальцами, Швейцер вопросительно взглянул на Доманскую: - Где вам было бы удобно встречаться со мной, чтобы сообщать о том, что удалось разузнать? На тот случай, если у кого-то, кто случайно увидит нас вместе, возникнут вопросы обо мне, можно будет представить меня бывшим поверенным вашего покойного супруга. Мол, приехал по служебной надобности, встретились случайно, по старой памяти пообщались. Кстати, остановился я в здешней гостинице, вполне приличной.
Агата Доманская: Агата никогда не считала себя убежденной патриоткой отечества. Уже хотя бы потому, что за свои, в общем, небольшие годы успела сменить не только десяток имен, но и несколько национальностей, что, в конечном счете, изрядно размыло в ее сознании представление о чувстве родины как таковом. Потому работа – порой, довольно грязная, которую пани Доманская делала в течение всех этих лет, как предполагалось, во имя Отчизны, на самом деле, выполнялась ею не из чувства долга, так, как это, вероятно, было у самого Павла Генриховича, а прежде всего от страха вновь пережить то, что однажды довелось. Пожалуй, именно тогда, много лет назад, Швейцер и совершил свою главную ошибку, о которой, правда, пока не подозревал. Суть ее в том, что он не учел – всякий страх, даже самый жуткий, имеет особенность со временем ослабевать, не будучи подкрепляем вновь и вновь. Полностью и без сомнений уверенный в своей власти над Агатой, он будто бы забыл старинное правило: не можешь заставить уважать, заставь бояться. Уважения к нему Агата не испытывала и раньше. А страх… С некоторым удивлением обнаружив у себя сегодня способность возражать Павлу Генриховичу, которой прежде не ощущала, анализируя дальнейшие впечатления от новой порции общения с ним, она все отчетливее приходила к пониманию, что почему-то не испытывает больше того парализующую волю страха, который прежде заставлял безоговорочно исполнять все приказы и распоряжения этого человека. К тому же, непроизвольное – хотя, может статься, что и намеренное уточнение, что будет нужна любая информация о заговорщиках, явно указывала, что доказательств на самом деле даже еще меньше, чем Швейцер желает показать, сетуя на затруднительное положение в котором оказалась их достопочтенная «контора». Стало быть, проявив определенную ловкость и смекалку, думала Агата, ей, может быть, удастся в течение определенного времени снабжать его ничего ни значащими и ничего значительным образом не меняющими в расстановке сил фактами. Возможно даже, настолько долго, чтобы тем временем успеть провернуть свой собственный план, идея которого постепенно оформлялась в ее голове, пока Павел Генрихович пространно объяснял суть стоящих перед нею задач. - Все равно. Выбирайте место сами. Лишь избавьте меня от новых визитов в мой дом. Тем более, необъявленных – таких, как сегодняшний, – равнодушно откликнулась она в ответ на вопрос о месте будущих встреч, продолжая, тем временем, размышлять о своем. Оставался вопрос, и очень важный, который нужно было обговорить со Швейцером прямо сейчас. – А вот то, что я хотела бы знать наверняка: степень моей вовлеченности в это дело? Я просто поставляю вам информацию, или… предполагается более активное участие?
Павел Швейцер: К числу мужчин, что самонадеянно мнили себя знатоками женских души и психологии, Швейцер никогда себя не относил. Поэтому даже в те времена, когда виделся с Анной-Агатой ежедневно и подолгу, он не льстил своему самолюбию и не считал, будто мог бы с уверенностью сказать, о чем думала его "ученица", глядя словно сквозь него и отвечая при этом на его порой провокационные реплики ровным и даже безразличным тоном. Обычно спокойная, иногда даже несколько отстраненная, сейчас женщина не смогла сдержать короткий всплеск эмоций. Правда, она тут же снова стала привычно равнодушной - и это заставило Швейцера неожиданно усомниться в том, что обязать ее собирать и предоставлять сведения о Совинском было правильной идеей. Он даже ощутил что-то вроде укола ревности, вдруг окончательно уверившись в том, что "объект" ей не безразличен. Однако идти на попятную было уже просто невозможно. Успокаивало только одно: в информации, предоставленной осведомителем об образе жизни пани Доманской, ни разу не упоминалось, что она проявляла какой-то интерес к кому-либо из здешних мужчин. Все ее общение с ними не выходило за рамки обычной светской жизни, предполагавшей ровное приветливое обращение со всеми представителями того светского круга, куда Агата была вхожа. Вряд ли она была настолько безупречным конспиратором, чтобы смогла долго скрывать от окружающих некие "особые" отношения с Совинским. Стало быть, они завязались настолько недавно, что осведомитель о них еще не успел ничего разнюхать. И можно было надеяться, что чувство долга и отчасти страха перед разоблачением возобладает над всем остальным, и заставит женщину все-таки выполнить задание. - Рядом с гостиницей находится кофейня "У турка". Место вполне респектабельное, пригодное для того, чтобы двое старых знакомых могли встретиться там и побеседовать за чашечкой хорошего кофе. Я буду ждать вас там послезавтра, с полудня до двух часов дня. Швейцер учтиво поклонился женщине. - Засим, голубушка пани Агата, откланяюсь. Надеюсь, что не слишком утомил вас своим визитом. Уже дойдя до порога кабинета, он неожиданно остановился и обернулся к женщине: - Ах, да. Чуть не забыл. Неважно, каким образом мы с вами сможем предотвратить преступление. Информация полезна тогда, когда вовремя попадает к заинтересованным в ней лицам. И своевременно пускается в ход. Но если обстоятельства будут складываться так, что возможности для ее быстрой передачи мне не будет, а ситуация потребует немедленного разрешения, вам придется более активно вмешаться в... процесс. Любым способом. Он чуть было не сказал "в игру". Потому что те действия, в которые Павел Генрихович намерено вовлекал Агату, действительно виделись ему игрой кошки с мышью, где роль кошки отводилась этой рыжекудрой красавице. Временами она действительно напоминала ему холеную и вальяжную красивую кошку, до поры умело таившую в мягких лапках опасные острые когти. - Так что действуйте по обстоятельствам, пани Доманская. Любая мера, к которой вам придётся прибегнуть ради сохранения жизни господина Романовского, будет допустима и оправдана. Включая самую радикальную. Гость еще раз поклонился хозяйке дома, на этот раз коротко. И покинул кабинет, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Агата Доманская: Стоило лишь двери бесшумно затвориться следом за покинувшим кабинет Швейцером, как маска ледяного безразличия, казалось, намертво застывшая на красивом лице пани Агаты, сменилась выражением лютой ненависти. А длинные тонкие пальцы ее правой руки, до того спокойно лежавшей на столе поверх только что нарисованного Павлом Генриховичем портрета, на который «натурщица» так и не удосужилась толком взглянуть, начали медленно сжиматься, безжалостно сминая бумагу, пока не превратили весь лист в бесформенный комок. Его пани Агата затем яростно порвала на мелкие клочки, которые брезгливо отшвырнула прочь, засыпав вокруг себя весь безупречно натертый паркет. Затем, опершись локтями на стол, женщина сжала виски, вцепляясь пальцами в свободно ниспадающие на спину и плечи рыжие волосы. И, тихо процедив сквозь зубы пару совсем не подобающих утонченной светской даме проклятий, довольно долго сидела, опустив голову и уставившись неподвижным взглядом в столешницу. - Черт бы тебя побрал! – произнесла она через несколько минут уже более отчетливо. Так и не уточнив, впрочем, кому адресовано это недоброе пожелание – Швейцеру, Совинскому или ей самой. Последнее, хоть и могло показаться странным, но лишь только на первый взгляд: себя Агата винила пуще всех остальных. Когда-то, раз и навсегда установив правило никогда не допускать в сердце тех, кто является ее очередным «заданием», минувшей ночью она впервые, пусть и сама того не ведая, нарушила его. И что теперь? Как ей стать «другом» того, от чьего малейшего прикосновения мутится рассудок? Того, кого она, кажется смертельно обидела, ощутив в себе эту опасную слабость и испугавшись ее больше, чем хотела показать… Разве сможет он, мужчина, простить жестоко растоптанное самолюбие? Разве сможет она предавать его, даже если каким-то чудом добьется прощения? Бежать отсюда… Исчезнуть вовсе – уехать, раствориться в толпе. В другой стране. На другом континенте. Павел Генрихович может многое, однако, вовсе не все. Потому и она наверняка сумеет достичь желаемого, если как следует постарается. Таков был план, который Агата придумала не сегодня, но в необходимости воплощения которого в жизнь окончательно утвердилась во время разговора со своим злым гением, потому что поняла со всей очевидностью: он никогда не оставит ее в покое. Но отступать Швейцер не привык. И значит… найдет ещё кого-нибудь, кто выполнит его задание. Того, кто, не сомневаясь, убьет Витека, если потребуется пресловутая «радикальная мера». От этой мысли Агате на миг сделалось не по себе. Нет. Побег – сейчас, пока он в опасности – для нее решительно невозможен. Она будет защищать его, даже если Витек об этом никогда не узнает. Не даст наделать глупостей, незримо убережет от возможной беды. А потом – просто исчезнет из его жизни. И пусть это станет ее наказанием за ошибку, ее просьбой о прощении.
полная версия страницы