Форум » Прочие города и веси Российской империи » Охота на горного лиса. » Ответить
Охота на горного лиса.
Яков Воротынский: Место: Пятигорск, после горные кишлаки Время: Декабрь 1833 -Февраль 1834 Действующие лица:Яков Воротынский, Вадим Воротынский,Василий Осоргин.
Ответов - 24, стр:
1 2 All
Яков Воротынский: Пролог... Яков открыл глаза. Рассветное солнце освещало укутанные снегом вершины гор, оно казалось столь ярким, что заставляло зажмуриться. Наверное, стоило повиноваться и закрыть глаза и, более их не открывая, вновь погрузиться в дрему, поддаться и принять смерть как избавление. На миг показалось, что он теперь в гостиной в Новотроицком, у камина сидит Аглая, волосы ее сверкают на солнце, заливающем своим светом комнату, она что-то говорит и смеется, а после касается ладонью его щеки. И прикосновение это было таким легким, теплым - и реальным, что именно оно заставило Воротынского в конце концов открыть глаза. Чтобы ощутить, что все тело его сковано болью, а суставы почти не сгибаются от холода. С трудом поднявшись на ноги, князь с тревогой в сердце подошел к товарищу - Василий дышал. Нужно было двигаться вперед, но для начало следовало избавиться от колодки, выворачивавшей ногу, двоих седоков загнанной лошади более не унести. Подобрав пару крупных булыжников, Яков присел на какую-то корягу, вслушиваясь в тишину, но ничего, кроме журчания реки и пофыркивания коня неподалеку, так и не услышал. Значило ли это, что их не преследуют, он еще не знал, как не знал и того, куда им двигаться далее. Но что-то внутри подсказывало, что идти нужно вдоль берега речушки. Поежившись, и выдохнув теплый воздух на озябшие ладони, Яков, что было сил, снова ударил камнем по колодке. Лязг поддавшегося металла тонким эхом разрезал тишину. Худые сапоги, которые до него, видимо, принадлежали такому же доходяге-пленнику, ничуть не грели ног, а ведь дальше предстояло идти, не разбирая дороги, проваливаясь по колено в снегу. Конь, до этого резво унесший двоих седоков от погибели, стоял, вытянув шею и тяжело дыша. Несмотря на мороз, на боках и груди его проступил пенистый пот, а ноги подрагивали. - Тихо... тихо... Пойдем! - Яков погладил коня, взяв за узду, пытаясь заставить сделать хоть шаг. ... Прибытие в Пятигорск ротмистра Воротынского было событием непримечательным, но, впрочем, не обошлось и без кривотолков. Истинных намерений Якова не знал никто, но его будто бы побаивались. Возможно, сказывались былые заслуги, сдобренные щедрой порцией сплетен, а может, причиной всему было и то, что в нем самом теперь появилось нечто зловещее, пронзительное. Стоило ему войти в казармы или в чайную, разговоры и смех в них тут же притихали, сменяясь настороженной тишиной и выразительными взглядами. Поэтому своему назначению в Цылханы он только обрадовался. Гарнизон был расквартирован в небольшом селении, где Якову сразу выделили небольшую квартиру, по размеру скорее напоминающую комнату, и назойливого, словно муха, денщика Афанасия. Жизнь в гарнизоне оказалась спокойной, так что Яков вскоре даже слегка заскучал, развлекая себя написанием писем Аглае, но при этом не спеша их отправлять. Усилия раздобыть хоть какую-нибудь информацию о старшем брате были по-прежнему тщетны. Связано это было отчасти и с тем, что в подобных расспросах приходилось соблюдать особую осторожность. Единственный, кто мог бы помочь - был Андрей Павлович Подгорецкий, боевой товарищ Воротынского и один из немногих, знавший тайну Вадима. Но, как назло, Андрей отбыл с каким-то срочным поручением в Тифлис. Оставалось лишь ждать. В один из подобных монотонных дней, Яков, в очередной тщетной попытке разогнать скуку, сидя за столом в своей квартире, пил большими глотками крепкий чай и записывал в потертую тетрадку приходящие в голову четверостишия. Некоторые из них были забавны, если даже не сказать - пикантны. Сейчас же, наморщив лоб, он напряженно искал рифму к слову «бездонный». С улицы до комнаты доносились приглушенные голоса, сливающиеся в монотонный шум, отдаленное бренчанье гитары, и возгласы, порой долетавшие из-за игорного стола в офицерском собрании по-соседству. Все эти звуки были привычным явлением, и не привлекали внимания князя. Но вот неожиданно на пол там с грохотом упало что-то тяжелое, а затем послышалась особенно изобретательная брань, заставившая Якова поднять голову и с удивлением прислушаться. Тем более что голос, исторгавший нецензурные тирады, показался ему до боли знакомым. - Осоргин?! - улыбнулся он.
Василий Осоргин: Васенька не раз зарекался играть, но когда срывалась обертка новенькой колоды, ее раскидывали веером, а потом привычным жестом пропускали с треском карту в карту и клали на стол со словами. - Не угодно ли-с? Осоргин отвечал утвердительно и полагался на благосклонность Фортуны. Увы, сегодня она не была добра к нашему герою. Выбирали между штосом и банком, остановились на последнем. Направо, налево, направо, налево. - На все. - Мечите. - Аттанде. - Отвечаю. - Рассчитаемся? - Нет, продолжим! - Верно, господа, надо же отыграться! Осоргин поддержал талию ставками. Направо, налево, направо, налево. - Проклятье! Вы, сударь, передергиваете. - Вы забываетесь, Осоргин. Бросаться такими обвинениями! - Полноте, господа, Осоргин погорячился. Кому не досадно за раз две тысячи спустить. - Не желаете отыграться, Василий Андреевич? Славная у вас лошадка. - Недурна. - Что заплатили? - Пять тысяч рублей. - Ого! Но стоит таких денег. Поставите? Проиграв снова, Осоргин выругался, с грохотом отодвинул стул, тот упал. Васенька отвел душу еще раз, попрощался с товарищами и вышел вон, столкнувшись в дверях с Яковым Воротынским. После того как приятели сердечно поприветствовали друг друга, Васенька, обрадованный нежданной встречей, уже не так сокрушался по поводу проигрыша, хотя искреннее огорчение звучало в его словах, когда он делился перипетиями сегодняшнего вечера за бутылкой вина. - Так глупо проиграть, как я проиграл, надо было постараться. А какой конь был! Нельзя ли просить у вас в долг, Яков Захарович? Ей-Богу, верну днями, мне должны из Петербурга прислать. Осоргин уже прикидывал как отыграться, поглядывая на компанию, которую так недавно покинул.
Яков Воротынский: Яков глянул на Василия и невольно усмехнулся. «Ничему тебя, Василий Андреевич, жизнь не учит...» - В долг-то, конечно, можно, но нужно ли? Впрочем... - он глянул на довольно покручивавшего ус поручика Вырина, явно довольного выигрышем. Ведь, подлец, тем и тешится, что обыгрывает проезжих или таких простаков, как Вася Осоргин. Все знают, что нечист на руку, однако за ту самую руку Вырина никому поймать так и не удавалось. Заметив готовность Василия распрощаться уже и с одолженными деньгами, Яков подошел к столу и достал крупную купюру. - Мечите, - улыбнулся он, замечая недоверчивый взгляд Вырина и остальных офицеров. Их удивление можно было понять. Порой целыми днями просиживая в чайной, Яков иногда от скуки приходил наблюдать за игрой, усмехаясь в недавно отращенные усы, но за ломберный стол никогда не садился, несмотря даже на приглашения. Сегодня же, против обычая, приняв участие сразу в нескольких партиях в баккара к ряду, разыгрался вдруг настолько, что вскоре, демонстрируя неподдельный азарт, достал из бумажника еще несколько купюр, при виде которых у Вырина от жадности загорелись глаза. - Не везет что-то мне сегодня. А может, ставки мелковаты? Ну-ка, давай-ка на все! - воскликнул Яков и кинул оставшиеся деньги на стол. -Полно, Яков Захарович, такая сумма, я пас! - покачал головой один из игроков и удалился. Вслед за ним от партии отказался и его сосед, накануне тоже изрядно проигравшийся. - Нет? Никто не желает более? Ну, а вы, господин Вырин? Или боитесь, что фортуна на этот раз может улыбнуться мне? Жалко денег, поставьте коня, которого давеча выиграли у Осоргина, думаю, вполне достойная ставка. Яков даже не заметил, как в чайной наступила почти полная тишина, офицеры сгрудились вокруг их стола и наблюдали за игрой, лишь изредка переговариваясь. Это был настоящий вызов. И то, что ротмистр Воротынский далеко не простак, Вырин почувствовал сразу тем шестым чувством, которым всякий игрок узнает другого настоящего игрока, как и некий подвох в его словах. А иначе с чего бы вдруг кидаться такими деньгами? Но азарт и алчность брали свое, да и сумма на кону была более чем приличной. - Принимаю, делите. - Только, если возражений нет, играть будем новыми. Чтобы все по-честному, - Яков потянулся за картами, разбивая новую хрустящую колоду. А далее все было предсказуемо. На пол с грохотом упал стул, хватив кулаком по столу, Вырин встал, подрагивая от напряжения, но все же сдержанно пожал Якову руку и, поблагодарив за партию, покинул чайную. А конь Васеньки был и впрямь хорош, получше охотничьего гнедого, купленного им в Тифлисе. - Как же мне тебя назвать-то, трофей? Да вот, стало быть, и будешь Трофеем, - Яков похлопал коня по загривку, теребя шелковистую и черную как смоль гриву. - Вы что-то хотели спросить, Василий Андреевич? Коли про деньги, так с долгом можете повременить мне не к спеху. Да и вам они сейчас нужнее, как же вы теперь без лошади-то? - Яков улыбался, еле сдерживая смех, растерянное выражение лица Василия, было забавным.
Василий Осоргин: Осоргин опешил, настолько неожиданным было решение Якова оставить коня себе. Он был уверен, что единственная цель друга – отыграть вороного и вернуть прежнему хозяину. Но затем Васенька все же рассмеялся и беззаботно махнул рукой. - Остаться в кавалерии безлошадным? Вы шутите, Яков Захарович! Какой-никакой, а конь найдется, опять деньгами вы меня выручили. У нас же не казачий отряд, где порядки суровее: не имеет казак коня или потерял его — отправляется в пехоту, разжился конем — переходит в конницу. А за Вырина спасибо, так прищучить этого шулера! Ведь передергивал поручик, я ему так и сказал. Осоргин помрачнел. - Другому такому же «Вырину» я сказал то же самое. Слово за слово, началась перепалка, и если здесь г-да офицеры за игорном столом скандала не допустили, то мои столичные знакомые были не столь благоразумны. Последовал вызов и дуэль. Слава Богу обошлось без смертоубийства, но ранен был этот проходимец тяжело. И вот я здесь, в армейской шинели, спасибо, что не солдатской, понижен в звании. Когда ехал сюда, думал в руки карт не возьму, но как говорили древние, сonsuetudо est altera natura. А вы какими судьбами здесь, Яков Захарович?
Яков Воротынский: - Василий, Василий, ничему вас жизнь вас не учит... - Яков покачал головой, снова усмехаясь, но, видя, как Осоргин внезапно поник, проявил снисхождение. - Вы бы так не отчаивались, служба здесь - не наказание, это честь, вот и примите это, как должное. Раз уж вам выпал шанс послужить Отечеству, оцените его по достоинству. Я здесь по приказу Его Высочества. А Вырин... Ну, мастак он карманы простофиль вычищать, но не расстреливать же его за это? Впрочем, пуля дура, а виноватого найдет, благо мы не в Петербурге, - Яков привязал вожжи своего охотничего к седлу Трофея, после сел в седло. - Что ж, Василий Андреевич, рад был повидать вас, живу я в северном корпусе у крепости, захаживайте. Яков понукнул ретивого вороного и скрылся за ближайшим поворотом, оставляя Осоргина в нелепом недоумении. Василий не был вздорным зазнайкой или самонадеянным глупцом, но твердости парню явно не хватало, служба Цылхане могла пойти ему на пользу, либо наоборот. Немного поразмыслив, Яков решил подать прошение о переводе Василия Осоргина в его полк. Решение это не было для него совсем уж бескорыстным. Как бы не переубеждал себя в обратном, он тосковал по дому. Нет не по шумному Петербургу, а по тихому уюту в их с Глашей доме на Петергофском, по ее звонкому голосу, сердито сдвинутым бровкам, запаху волос... Наверное, потому его так обрадовала, встреча с Осоргиным - здесь, вдали от дома увидеть друга... Это, как доброе напоминание о былом, о детстве, о семейном уюте. Беседа с Подгорецким не оправдала надежд Якова, но все же кое-что важное он разузнать сумел. Тремя неделями ранее на отряд, сопровождавший обоз с продовольствием, было совершено нападение. Грабители атаковали из засады и забрали лишь оружие и припасы, действуя притом очень слаженно, будто все заранее знали. Подобные нападения совершались и до этого, причем - не только в Цылхане. Потому, даже если и подозревать кого-то из офицеров, вычислить предателя представлялось весьма сложной задачей. Но не это было самым странным, а то, как действовали нападавшие. Черкесы в основном выжидали где-нибудь в укромном месте, а после наваливались ордой, захватывая инициативу числом нападавших, в после грабили обозы, перерезав конвою глотки. Но здесь отряд злоумышленников состоял всего из нескольких человек. И действовали они быстро и слаженно, порой даже без единого выстрела. Вслушиваясь в слова Андрея, рассказывающего об этом, Яков почему-то вспомнил давнишнюю операцию по поимке мятежного князька Шамхала, в свое время успевшего поднять бунт и скрыться, окопавшись в горном ущелье, которую спланировал и осуществил его брат Вадим. Однако все это с трудом укладывалось в голове, потому Яков принял решение для начала самому осмотреть места нападения, получив разрешение полковника. Утром, едва солнце поднялось над вершинами гор, Яков с небольшим отрядом уже был готов отправится в путь. Сонный Васенька восседал на своей новоприобретенной серой кобыле, поеживаясь от холода. Посреди своих людей он увидел чернобородого горца, в косматой ярковой папахе. - Кто это? - Шамиль, господин ротмистр, наш проводник, в это время без него в горах никак, приказ полковника, - пояснил один из солдат, вытягиваясь во фрунт. - Вольно, - буркнул Яков, хмуря брови и вглядываясь в лицо горца.
Василий Осоргин: Осоргин с тоской вспоминал о своей службе в третьем эскадроне Кавалергардского Ее Величества полка. Ведь в ней были и тот особый шик, без которого гвардейца нельзя было себе представить, и успех у женщин, чему немало способствовал шитый золотом мундир, и блестящие маневры. Поэтому неудивительно, что после беззаботной жизни аристократа Василий с трудом привыкал к армейской лямке. К тому же, как назло, ему все никак не удалось побывать даже в самой пустячной перестрелке. Выражаясь языком романов, он еще ни разу не обращал оружие против врага. В польскую кампанию два года назад их полк так и простоял в резерве под Варшавой, но и здесь Васенька только слушал рассказы старших товарищей об отражении атак горцев, участвовать ни в одной вылазке не приходилось. Может, хотя бы теперь ему представится такая возможность? Зачем-то же трясутся они верхом в мутных серых рассветных сумерках? Клонило в сон, но утренняя морось заставляла ежиться, и Осоргин только вглядывался в туман, декабрь, а будто поздняя осень. Васенька не задавался вопросом, по какой причине его перевели под начало Воротынского, возможно, этому посодействовал сам Яков, желая видеть рядом знакомое лицо. Настроение было пасмурным, под стать погоде, разговаривать не хотелось, да и Яков был хмур, погружен в свои мысли, к тому же явно не в духе. Вон как сурово уставился на проводника-татарина. Тем временем, отряд тронулся в путь, после трехчасового утомительного марша Осоргин постарался стряхнуть хандру, упрекнул себя за невнимание к другу и подъехал к Якову, чтобы справится о Таисии Анатольевне, Захаре Яковлевиче, к которым был искренне привязан, расспросить об Эльвире, с которой не раз вместе веселился на балах. Что до нее, то кузина Якова, едва начав выезжать, Осоргина покорила сразу. Васенька знал, что не сумел скрыть своих чувств, заметив, как маменька понимающе переглянулась с Таисией Анатольевной, своей старинной, еще институтской подругой. Однако для Эльвиры ухаживания Васеньки значили немного, друг детства не более. Поэтому он отчаянно переживал, не составила ли она выгодную партию за то время, что его не было в Петербурге. Был еще один повод для тревоги, и Осоргин спросил с искренним беспокойством. - Перед моим отъездом Таисия Анатольевна обмолвилась в разговоре, что граф Ковальский настаивает на возвращении дочери в Польшу. Надеюсь, он не выполнил своего обещания. Отъезд дался бы Эльвире тяжело, она с младенчества воспитывалась в вашем доме.
Яков Воротынский: - Василий, вы бы за дорогой лучше следили, - вздохнул Яков, сдерживая зевоту, противная изморось и холодный ветер, казалось, пробирали до костей, не спасали даже теплые шинели. Но на словоохотливого Осоргина укор подействовал слабо, а вернее вообще никак. Словно голодный котенок, трущийся у ног, выпрашивая еды, он вытягивал из Якова слово за словом. Конечно, один его приказ, и Васенька бы молчал всю дорогу, словно зашитый. Но пользоваться своим положением Воротынскому не хотелось. - Эльвира упряма, да и мою маман вы тоже знаете, она никуда бы ее не отпустила. Впрочем, дядя Казимир и сам знает, что вся жизнь Эли – это Петербург. И там у нее куда больше возможностей, нежели в Гданьске. Я обещал маменьке и дяде, что сам найду кузине достойного супруга… Кстати, а что это вы вдруг о ней вспомнили-то? - Яков посмотрел на Василия искоса, приподняв бровь. На самом деле, он прекрасно знал о его безуспешных попытках ухаживать за Элей. - Моя кузина – девушка образованная, утонченная. А главное – серьезная, не одному повесе от ворот поворот дала, - добавил Воротынский, усмехаясь в ус и демонстративно похлопав по шее Трофея. Отряд, тем временем, приближался к ущелью. Вскоре дорога стала столь узкой, что рядом бок обок могли пройти всего лишь две лошади. Яков еще удивился, как по этой дороге проходят повозки, казалось, один неверный шаг или поворот, и можно попрощаться с жизнью, сорвавшись в тартарары. Отвлекаясь на разговоры с Осоргиным, Яков все же старался не спускать глаз с проводника, вглядываясь в его лицо и находя в нем что-то настораживающе-знакомое. С другой стороны, полковник бывалый человек и не стал бы доверять первому встречному, тем более горцу. Но Шамиль зарекомендовал себя опытным проводником и не раз проводил солдат через горные кручи, избегая засад бандитов и обвалов на дороге. Яков пытался заставить себя успокоиться, но сердце в груди почему-то начинало стучать чаще всякий раз, когда он приближался к Шамилю. - Долго ли еще до места? - наконец, обратился он к черкесу.
Вадим Воротынский: Минуло пять лет с той поры, как погиб князь Вадим Воротынский и появился на свет Цхогал. Правда, называть его так позволяли себе лишь те немногие черкесы из наиболее близко знакомых, которым он доверял. Хотя, вряд ли здесь можно говорить о доверии, с этими людьми Цхогала связывали лишь общие дела, хотя, конечно, в некотором смысле – и судьба тоже. Оказавшись в волчьей стае, чтобы выжить, приходится сделаться волком и самому. В той злополучной засаде, где раскрылась его измена, выжить Вадим почти не надеялся. И, теперь, мысленно возвращаясь в тот день, он иногда думал, что, возможно, так было бы даже лучше для всех. Но вместо этого, его, тяжело раненного в шею, увезли в то самое селение, где Абдулла-дибир все еще держал плененную Малику. В то, что после такой раны он выживет, почти никто не верил, но в тот раз час Воротынского, видимо, еще не настал. Спустя положенный срок он поправился, затем – принял ислам, а еще через некоторое время стал подумывать о женитьбе. Но уже не на Малике, которая, толком не оправившись от потрясения предательством былого возлюбленного, погубившего ее брата, так и угасла в неволе, а на сестре Абдулы-дибира, которая ухаживала за ним после ранения. И был вполне доволен своим выбором. Так, один за другим, перенимая обычаи горцев, Цхогал начал забывать свою прежнюю жизнь, становясь почти неотличим от них даже внешне. В том, что это произошло окончательно и бесповоротно, он убедился, впервые решившись объявиться среди бывших сослуживцев под именем крестьянина Шамиля, подрабатывающего для русских военных проводником по горным тропам, и оставшись неузнанным ими в новом обличье. Осознанно избегая тех, кто мог помнить Вадима Воротынского, со временем Цхогал возобновил и свой прежний промысел. Изъявив желание, помогать русским, давая им сведения о передвижении горских отрядов, «проводник Шамиль» стал для них почти своим. Настолько, что даже завел собственные знакомства в кругу офицеров. Именно там удачно сыскался один карточный игрок, всеобщий вечный должник, к тому же – обойденный по службе в чинах, в задушевных беседах с которым «Шамиль» без труда выведывал новости о русских обозах, а также об отрядах, ушедших на разведку в горы. Так что предавал он, как и раньше, не только «своих». Хотя, трудно сказать точно, кто теперь были для Вадима- Цхогала эти самые «свои». Не слишком думал об этом и он сам, получая после каждого удачного налета солидное вознаграждение, несмотря на то, что сам в них, разумеется, не участвовал. Так что и в нынешней жизни отнюдь не бедствовал, а прежнюю теперь уже не вспоминал. Как и людей из нее – даже близких. Потому, наверное, когда в очередной раз пришел в русский гарнизон и увидел среди других офицеров Якова – лишь издали, но сразу узнав его, тем не менее, ощутил при этом вовсе не прилив братских чувств, а лишь то, как кольнуло изнутри неприятным и опасным предчувствием. И оно полностью оправдалось, когда оказалось, что именно Якову поручено командовать тем злосчастным отрядом, проводником коему был назначен сам Цхогал. Потому-то и старался он теперь как можно меньше попадаться ему на глаза, держался тенистой стороны и надвигал свою папаху как можно ниже, скрывая и без того заросшее густой черной бородой лицо. Впрочем, вскоре понял, что должно быть напрасно так усердствует. Младший брат не узнавал его. Как уже говорилось, нынешний Вадим внешне не был похож на себя прежнего. Изменился даже голос. Стал глухим и сиплым после той страшной раны, которая чуть не стоила ему жизни. По-русски в присутствии Якова он почти не говорил, а если произносил что-то, то успешно имитировал горский акцент. Однако на этот раз тот обратился непосредственно к нему, так что отмолчаться возможным не представлялось. Тем не менее, Цхогал намеренно медлил с ответом, дождавшись, пока один из солдат не повторит ему слов Якова. И лишь тогда, лениво повернувшись к нему в седле и глядя из-под папахи, буркнул в ответ: - Скоро.
Яков Воротынский: Место, где был совершен набег на обоз, и вправду оказалось близко. Яков спешился, тщательно осмотрел дорогу, после достал нож и достал им несколько застрявших в известняке пуль. Бросив затем косой взгляд на дышавшего ему в затылок Василия, князь вздохнул и усмехнулся: вот уж обрел живую тень на свою голову! Бережно завернув добытые пули в носовой платок и спрятав получившийся сверток в кармане шинели, он достал подзорную трубу и, прищурив один глаз, поглядел вдаль, при этом боковым зрением продолжая пристально следить за черкесом. Ну татарин и татарин, кривой на один глаз, сиплый, грязный, лошаденка неказистая, но что-то не давало покоя, и все тут! Отгоняя навязчивую мысль, Яков, наконец, приметил небольшой выступ, с которого должен был оказаться наилучший обзор. А еще там можно было укрыться и спокойно наблюдать за отрядом. - Послушайте, Шамиль - или как мне вас называть, простите, не знаю отчества, мы можем попасть туда? - он указал рукой направление, одновременно протягивая подзорную трубу горцу. - Думаю, они наблюдали с вон той скалы, там должен быть проход, отсюда не видно, но зато вся местность оттуда, как на ладони, там могут быть следы. - Вы двое остаетесь тут, остальные - и вы, Василий, пойдете со мной. Если моя теория верна, то нападавшие следили за обозом именно оттуда.
Василий Осоргин: Узенькая горная тропка вилась вверх, держа в поводу лошадей, небольшой отряд поднимался к месту, откуда по мнению Воротынского нападавшие расстреляли обоз. Шли молча, впереди горец, чей вид был настолько колоритен, что напомнил Васеньке одну из постановок прошлого сезона. Роль благородного Али-бабы была подана слабовато, а вот игра его противника кривоглазого разбойника Хусейна поражала экспрессией, а выглядел актер ну точь в точь как их проводник. - Да нескоро я вновь окажусь в креслах партера. Пока Осоргин мысленно перенесся в столь милый ему мир театральных подмостков, незаметно приблизилась цель их вылазки. Со скалистого выступа долина была видна как на ладони. Как выяснилось, попасть сюда можно было иначе, через горную тропу, которую, впрочем, обнаружили не сразу. То, что Яков оказался прав в своих предположениях, удивило солдат. - А глазасты их Благородие, - обратился один из них к товарищу. - Догадливы. - Было бы странно, ошибись Баярд в чем-либо. Баярдом в честь знаменитейшего из рыцарей прозвал брата Вадим, еще в детстве. Однако, то что было сказано в насмешку, было подхвачено всеми хоть и шутливо, но без тени иронии.
Вадим Воротынский: Всю оставшуюся дорогу до места налета на русский обоз Цхогал проехал, ни с кем не общаясь. Ему и не полагалось говорить много, но из всех проводников, он слыл самым молчаливым и угрюмым. Среди офицеров ходили слухи, что его дочь и жену за что-то убили бандиты из местных, и именно поэтому он теперь помогает русским. По этому поводу кое-кто из них, правда, удивлялся, что Цхогал не последовал древнему обычаю кровной мести, и сам не предал огню и мечу своих обидчиков. Однако другие в ответ уверяли, что именно так он так и поступил, да только вон как пострадал от своей же мести. Сам «Шамиль» этого никогда не отрицал, но и не подтверждал. Добравшись же до места, командир отряда спешился, прочие последовали его примеру. Не стал исключением и проводник, слезая со своей лошаденки, которая хоть и казалась на вид почти что клячей, на деле могла дать фору скаковому жеребцу. Привязав поводья к чахлому кусту, он устроился на каком-то небольшом валуне в его тени, стараясь все так же не шибко мелькать перед глазами брата. И тот, между тем, вместе с одним из офицеров, совсем мальчишкой, который буквально заглядывал ему в рот, восхищенно ловя каждое слово, отправился осматриваться. Сидя на своем месте и обтачивая острием кинжала палочку, Вадим изображал полное равнодушие к происходящему вокруг, но, на самом деле, видел и слышал все. И разговоры солдат, и действия Якова. И все большая тревога закрадывалась в его душу. Нужно будет сообщить своим, чтобы отложили приближающуюся операцию. Пусть пройдет время, пусть все поуляжется. Если в ближайшее время налетов не будет, то общая тревога, без сомнения, уляжется, и тогда уже будет видно… От размышлений на этот счет Вадима отвлек голос брата, который вновь подзывал его к себе, пришлось подчиниться. Предложенную Яковом подзорную трубу он отстранил и, сощурившись, вгляделся в указанный им уступ. В своих рассуждениях брат был прав, но Цхогал все равно сначала покачал головой, будто бы с сомнением. А потом стал объяснять, что, может, там, конечно, и была засада, в том, что в таком небольшом укрытии было возможно спрятаться крупному отряду мятежников, это вряд ли. - Дозорные могли, а отряд – нет, - заключил он, поглаживая бороду и все еще глядя на уступ, краем глаза при этом контролируя поведение брата. - Да и пройти сложно. Но если настаиваете, я вас там проведу.
Яков Воротынский: Потому что не было отряда... Не было... Пуля, что он вытащил из камня, была выпущена из позиции отстрела, то есть русскими, но никаких более следов перестрелки Яков не нашел, впрочем, как и в предыдущих двух случаях. - А ведь ты прав, горец, не пройти отряду... - Яков полоснул Шамиля взглядом, будто ножом. Из всех наблюдений князя вот, что было самым забавным – по земле, огибая камни, тянулась размытая дождем темная, едва заметная полоса, а вокруг попадались обломки железа и ржавые гвозди. Яков и сам ее не сразу заметил, склонившись, он увидел нечто, напоминающее огарок какой-то обугленной веревки. Все тут же стало на свои места. Спрятав находку в ладони, он приподнялся и, достав блокнот, быстро написал донесение, после чего, чиркнув огнивом и разогрев сургуч, накапал его на конверт, запечатывая его. А затем подошел к одному из солдат и отдал пакет с донесением. - Скачи, что есть прыти в штаб, послание передашь штабс-капитану Подгорецкому лично. Никому другому, понял? - Яков хлопнул крепкую лошаденку гонца по крупу. - Да, Ваше Благородие! - кивнул солдат, взнуздывая крепкую охотничью кобылу. - Остальные за мной, спешиться, лошадей под уздцы, один за другим! - Яков отдал приказ, игнорируя расспросы. Сердце как-то странно сжалось и отозвалось тупой болью, будто чувствовало неладное, Воротынский даже инстинктивно коснулся рукой груди. Тропа уводила в горы. И хотя казалось, что душегубов и след уже давно простыл, но ведь все тропы куда-то ведут, имела финишную точку и эта. И он непременно выяснит, где она находится. Вернуться дотемна отряду не представлялось возможным, потому заночевать, скорее всего, придется тут. Воротынский бросил взгляд на кутающегося в шинель от холода Осоргина и усмехнулся. - Василий Андреевич, не расстраивайтесь! Земля хоть и студеная, зато ночи вон, какие звездные! Залюбуетесь, спать не захотите. И, к слову, попросил бы вас заодно приглядывать за нашим провожатым, как бы его в родные края звездным путем не поманило, - последнюю фразу Яков сказал тихо и по-французски. Найденный Воротынским давеча полусожженый кусок веревки, на самом деле был огарком огнепроводного шнура. Применять это приспособление начали сравнительно недавно, и единственным местом, где можно было добыть его, были русские строительные батальоны, прорубавшие в горах дороги при помощи взрывчатки. Таким образом, выходило, что солдат, сопровождавших обозы, на самом деле, никто и не расстреливал. Ловко разложив по краям дороги пороховые шашки со шрапнелью, злоумышленники, находясь на достаточном удалении, просто подожгли шнур, последовал мощнейший взрыв – и вот отряда нет! Но разве могли дикие горцы спланировать столь хитроумную и коварную операцию? Мало ли их набегов он видел за свою службу на Кавказе? Налетят, перестреляют, порубят палашами, схватят, что смогут унести. А остальное – под откос, в ущелье, чтоб ни нашим, ни вашим. Пленных часто угоняли с собой, требуя после выкуп, а тут ... В голове крутилась одна и та же фамилия, маячившая в отчетах... Вырин... Но ведь не может же настолько быть глуп офицер, чтобы не отличить пулевое ранение от тех, что наносит шрапнель! Потому, письмо, отправленное в штаб с посыльным, и было в реальности приказом о немедленном взятии под стражу поручика Евгения Вырина. А уж доказательства его вины Воротынский без труда предоставит по возвращении… Но каков мерзавец! Ведь, как в воду глядел, с первого дня знакомства не понравился ему этот скользкий тип… - Осоргин, скажите, а вы хорошо знакомы с поручиком Выриным?
Василий Осоргин: Осоргин озяб, проголодался и чертовски устал, поэтому даже не полюбопытствовал, с чего бы это Яков задает подобный вопрос, лишь недоуменно пожал плечами. - Чтобы накоротке сойтись с Выриным, нужно быть таким же прохвостом. Евгения Александровича сторонятся, зная, что он за человек. Пожалуй, его давно бы перевели подальше... Хотя, куда уж дальше, - Васенька угрюмо уставился на горные вершины, - край земли! Да только Вырин тот еще и отчаянный храбрец. Полковник после недавней перестрелки - ну, на прошлой неделе в ущелье, так и сказал, - Осоргин преобразился, с удивительной точностью передавая интонации, жесты, даже голос полковника. - «Завидное у вас самообладание, поручик, завидное! Но не будь вы таким дельным офицером, я бы, я бы …» И тут Вырин похватывает: «Вы бы меня на порог не пускали, ваше превосходительство!» Евгений Александрович прекрасно знает, как к нему относятся и обладает действительно отменной выдержкой. Говорят, презрение разъедает даже панцирь черепахи, что ж, тогда панцирь у поручика куда крепче черепашьего. Вот все уверены, что Вырин шулер, но, тем не менее, в офицерском собрании он вовсе не пария. Его не только терпят, с ним в известной мере считаются, уж не знаю, почему. Я здесь не так давно, Яков Захарович, и уже всем должен, тому же Вырину... Впрочем, это не относится к предмету разговора, - Васенька вздохнул, с грустью посмотрел на гарцующего Трофея, - вот, вороного лишился, а все потому, что Вырин передергивал! И хорошо, что вы его отыграли, пусть уж лучше у вас будет, чем у этого неприятного субъекта. А знаете, какой у поручика конь? – Осоргин восхищенно присвистнул, - Загляденье, еще краше Трофея, подарок одного мирного князька. Вырин с местными хорошо ладит, знает их язык, обычаи. Вам бы расспросить его татарских знакомцев, Яков Захарович, - шутливо закончил свой рассказ Осоргин, -Возможно, они вам расскажут больше, чем я.
Вадим Воротынский: После того, как ротмистр вновь обратился к нему, горец отошел в сторону и присел у края дороги, опять превращаясь в некое подобие элемента природы – придорожный камень или выступ утеса – неподвижный, безучастный, ничем не интересующийся. Шамиль даже прикрыл глаза, словно бы собирался немного вздремнуть, пока русский офицер занимается своими изысканиями. Но на самом деле, Воротынский-старший внимательно следил за каждым действием своего младшего брата. И потому от его якобы сонного взгляда вовсе не ускользнуло движение, которым Яков что-то поднял с земли. Как и то, как он что-то аккуратно выводит в своей походной записной книжице, передавая затем эту записку солдатику. Что конкретно он там написал, Шамилю было не интересно. Что бы это ни было, в любом случае – не к добру. Нюх никогда не подводит старого лиса. Да и если вспомнить прошлый раз… Но вспоминать о том, что разрушило всю его службу и погубило карьеру, не принеся должных дивидендов, ему как раз хотелось меньше всего. Конечно, в той глупой стычке он «пал» героем – не предателем. Но ведь все могло бы обернуться и более удачно. Еще пара месяцев и он, возможно, с немалым барышом, подал бы в отставку… Только что теперь о том жалеть. За годы жизни среди горцев Вадим перенял их определенного рода фатализм и теперь все чаще следовал этой жизненной философии. Нужно плыть по течению. Впрочем, люди порой меняют русла рек для собственных нужд. И именно об этом подумал Шамиль, когда отряд вновь тронулся в путь до места ночного привала. Ночь в горах наступила, как всегда, быстро. В темноте хорошо было слышно каждый шорох, каждый вздох часового. Где-то неподалеку пофыркивали лошади, переступая с ноги на ногу на не слишком плодородной земле, поросшей клочками зелено-желтой травы. Шамиль долго дожидался, пока в лагере полностью не стихнут все голоса и звуки. Дольше всех не засыпали два офицера – его брат и этот, белокурый юнец, которого один Бог знает, зачем нелегкая притащила в эти места. Но, в конце концов, угомонились и они. Убедившись, что никто не его не заметит, Цхогал легкой поступью, бесшумной, так как ноги его были обуты в мягкие черевики, тронулся к противоположному концу лощины, где и остановился на привал русский отряд. Там же, в зарослях дикой ажины, вскоре раздался крик ночной птицы, который затем повторился еще дважды. После этого все стихло вновь. … - Что же ты за горец такой, коли даже побудка тебя не проняла?! - Шамиль открыл глаза и увидел стоящего над собой русского солдата, который только что разбудил его легким тычком сапога. Наступило утро.
Яков Воротынский: Обычно Яков спал чутко, любой шорох или завывание ветра заставляли его если не вскочить, то сжать спрятанный под шинелью пистоль и взвести курок. Но в этот раз его будто бы сонным зельем опоили – голова была тяжелой, слегка лихорадило. Видимо, сказывались постоянные вылазки. Воротынский фанатично преследовал своего личного демона, не жалея ни солдат, ни себя самого. А тут еще на днях, во время перехода через реку, Трофею все-таки удалось его с себя сбросить, обошлось без травм, но купание в ледяной воде было не из приятных. И в горле с тех пор драло так, будто ерша проглотил. Впрочем, кружка варева из солдатского котла, которое Васенька гордо именовал чаем, принесла облегчение. Через мгновение Яков снова восседал на Трофее во главе отряда, подтрунивая над Осоргиным. С проводником он встретился взглядом лишь раз, когда покидали место ночлега. Якова будто холодом обдало, уж больно знакомым показался ему этот холодный, немного высокомерный взгляд светло - серых глаз. Где-то в уме мелькнуло, что доселе он не видел столь ясноглазых черкесов, хотя, черти их знают… Трофей нервно подрагивал, натягивая удила, порой приплясывая – чуял шакалов или шум осыпающегося щебня. Яков даже слегка пожалел, что решил ехать именно на нем – молодой жеребец, быстрый, но при этом и пугливый, непривычный. Впрочем, точно таким же был и его бывший хозяин Осоргин – молодой, нетерпеливый, не трус, но порой не по делу робеющий. Им бы на гусарских парадах красоваться в Петербурге, да девицам воздушные поцелуи рассылать, а горы – место гиблое. Если слаб внутренним стержнем, то велик риск, что они тебя попросту раздавят. Тропа, по которой они следовали, тем временем, становилась все круче. И Воротынский уже был готов к тому, что им вскоре придется повернуть назад из-за невозможности идти далее. Но вскоре он вышли на некое расширение, которое можно было назвать даже подобием дороги. Все это время Яков пристально следил за Шамилем, хоть и делал вид, будто отвлекается на коня, сверяет карту, смотрит на компас. Не может не знающий человек идти столь уверенно, значит, знает дорогу, а раз знает, значит... Взводя курок, он тихо приблизился, упирая пистолет в бок горца. - Без глупостей, я хороший стрелок, а с такого расстояния заряд проделает в тебе дыру величиной с голову… Осоргин, возьмите его винтовку и пистолет, который он прячет под одеждой. Следом князь намеревался отдать приказ связать руки их проводнику, но тут в воздухе почувствовался запах пороховой гари, а потом раздался оглушающий свист, и что-то ударило Воротынского в руку, обжигая предплечье резкой болью. Однако верхом он все же удержался, в последний момент с силой ударяя Шамиля в грудь и сталкивая с седла. Напуганный Трофей резко дернулся под ними, но Якову снова удалось сдержать его, пришпорив. Он еще даже успел метким выстрелом опрокинуть летящего ему наперерез горца. Времени на проклятия в собственный адрес за то, что так глупо позволил заманить себя в ловушку не было. Сразив еще одного противника острым клинком, он двинулся к Осоргину. Их солдаты тоже пытались отстреливаться, но со стороны врага было явное преимущество – хоть и не количественное – они наступали с тыла. - Назад, все назад! – крикнул Яков, чувствуя, как грохот выстрелов глушит его голос. Рванув вслед за Осоргиным к тропе, он и уцелевший солдат быстро достигли лагеря. Лошади преследователей явно уступали офицерским рысакам, давая беглецам небольшую фору. Но тут внезапно споткнулся конь Осоргина – падая на острые камни, ломая хребет и сбрасывая своего седока. Резко остановив своего Трофея, Воротынский бросился на помощь товарищу. - Жив?! Жив, слава богу! - подхватывая Василия под руку, он стал пытаться освободить его ногу из-под тела мертвой лошади. Попытка ухватить Трофея за узду не увенчалась успехом, конь нервно дернулся, но остался на месте. Когда же рука князя коснулась поводьев, то и вовсе, будто ужаленный, встал на дыбы. Последнее, что почувствовал Воротынский, был сильный удар в грудь, казалось, разом выбивший весь воздух из легких. «Дальнего пути и копыт черной лошади опасайся!» - всплыло напоследок в угасающем сознании пророчество маленькой цыганки, которое Яков давно забыл, так как не верил в предсказания, а далее стало темно и глухо. Своего падения на землю он уже не почувствовал.
Василий Осоргин: Неожиданный приказ Якова словно выдернул Василия из полудремы, встрепенувшись, он метнулся было к Шамилю, чтобы отобрать оружие, и тут раздались выстрелы. Осоргин оглянулся, горцы верхами обступали их, расчехливая на скаку ружья. Те же из врагов, кто вырвался вперед, уже ввязались в перестрелку. Солдаты отбивались с завидным хладнокровием, подобные стычки были им не впервой, Василия же охватил смертный ужас. Скалящееся в ликующей ухмылке бородатое лицо было так близко, что Васенька понял, через мгновение последует взмах горского кинжала и все будет кончено. - Аааа! - вырвалось из груди, крик словно вышиб страх, осталось лишь страстное желание выжить, выжить любой ценой. Судорожно схватившись за ружье, он выбросил его навстречу наступающему противнику на всю длину руки. Штык вошел в горло, захрипев, черкес рухнул с лошади, и далее Василий, оцепенев, наблюдал за его агонией. - Вашебродь, приказ был отходить к лагерю, наши-то почти все полегли. - Да-да, к тропе, - прошептал Осоргин. «Лагерь… скорее добраться до лагеря, вырваться из этого кошмара», - билась в голове одна мысль, когда он, нахлестывая коня, рванулся прочь, но тут один ужас сменился другим. Василий помнил падение, хруст ломающейся кости, пронзительную боль, взволнованное лицо Якова, склонившееся над ним – а после сознание оставило его. Очнуться довелось от новой боли, кто-то заламывал ему назад руки, одновременно затягивая на них веревку. Черкесы обшаривали трупы убитых, снимая с них все мало-мальски ценное, их клекочущий говор резал уши, Осоргин поморщился и с трудом повернул голову, стоящий рядом горец, одобрительно прищелкивая языком, вертел в руках его, Васенькины часы. Затем его подхватили на руки другие двое и, словно мешок, перекинули через седло, лошадь, переступив с ноги на ногу, сделала шаг. И Василий вдруг вспомнил, как еще сегодня утром клял тряскую езду по горной дороге, с горечью думая о том, что все познается в сравнении. Смежив веки, он попытался забыться, что, верно, удалось. Потому как снова очнулся он уже в тот момент, когда его втаскивали в какой-то глинобитный сарай. После, развязав Осоргину руки, тихо переговариваясь о чем-то на своем наречии, черкесы вышли, бросив своего пленника лежать прямо на голом земляном полу. И когда его глаза привыкли к темноте, юноша, осознав вначале, что он в лачуге не один, а после, узнав знакомый голос, то ли всхлипнул, то ли облегченно выдохнул: - Яков!..
Вадим Воротынский: Если верить изречениям – удача любит смелых. Смелым ли был старший из братьев Воротынских, или просто удачливым без меры, кто теперь разберет. Однако обстоятельства, разумеется, не без его ведома, вновь сложились именно таким – единственно нужным и удачным для него способом, чтобы избежать неминуемого разоблачения. Бой между русскими и налетевшей на них ватагой горцев завязался весьма жаркий – солдаты и офицеры изо всех сил пытались бороться со смертью, но она, улюлюкая и гикая, свистя шашками и треща ружейными выстрелами, забирала их одного за другим. Но на них Шамилю было плевать. Его главной задачей сейчас было зорко следить лишь за двумя офицерами и делать все возможное, чтобы они-то вышли из этой передряги целыми и по возможности невредимыми. Потому он отчетливо видел тот момент, когда Яков, рассчитывая помочь своему товарищу, попытался поднять того с земли, но в тот же самый момент его ретивый конь вдруг встал на дыбы, и, тут же получив в круп порцию свинца сбросил своего хозяина прямиком на камни. После чего в пыли остались лежать уже два бесчувственных тела. Шамиль поднял руку, подавая сигнал своим, и двое горцев устремились к нему. - Ох, хитер Цхогал! Все, как ты говорил! Никто не ушел и некому теперь раскрывать наш сговор! - Так-то оно так, да боюсь – как бы ни подвел нас собака Вырин! Пошлите-ка побыстрее людей, чтобы язык ему укоротили. А то видел я, что командир русских успел перед боем весточку своим послать... Пока шел этот короткий разговор, остальные черкесы шарили по карманам убитых. Взятых в плен – «ясырь», так их здесь именовали на турецкий манер – тоже оказалось предостаточно. Но судьба, которая была им уготована, вряд ли была более счастливой, чем у тех, кому довелось сложить свои головы непосредственно в бою. Изнурительный рабский труд и, в конце концов, мучительная смерть – ведь навряд ли кто-то согласится заплатить выкуп за простого солдата. - Этих щадить нечего! – кивнул он в сторону кучки испуганных и растерянных пленников, ожидающих решения своей участи. После чего, кивая в сторону все еще не пришедших в себя двух офицеров, около которых, словно стая шакалов уже вились участники шайки, не пока не решались подойти. - А вот эти двое – другое дело. За них можно взять неплохие деньги. Стоят они дорого – много дороже простого желания поквитаться с русскими.
Яков Воротынский: Оказавшись в кромешной темноте, Яков не сразу понял, где он, но резкая боль в груди, немедленно отразившаяся приступом удушающего кашля, быстро позволила вернуться в реальность. Дышать было больно, кашлять – уж и подавно, потому Воротынский старался сдерживаться, что есть сил, судорожно втягивая холодный и сырой воздух ноздрями, короткими вдохами, и столь же осторожно выдыхая. Медленно стянув шинель, он разорвал затем заскорузлый от крови рукав собственной рубашки, отмечая про себя, что с раной повезло, если, конечно, сейчас вообще можно было говорить о каком-то везении. Пуля прошла насквозь, не задев кости. Оторвав широкую полосу от низа рубашки, Яков осторожно перетянул рану, кровило не сильно, только из выходного отверстия, а ведь черкес выстрелил почти в упор – благо стрелком оказался никудышным. Впрочем, наверное, лучше бы попал в сердце... Воротынский вздрогнул, но не от холода, впервые его охватил глубокий страх. Он понимал всю безвыходность положения, клял себя за неосторожность и самоуверенность. Ведь это именно его собственная неосмотрительность стоила жизни всему отряду, так чем он, Яков, лучше своего брата? Из-за непонятного до конца даже самому себе фанатизма он обрек на гибель столько человек, а в результате сгинул и сам – бесславно, безрезультатно. Сердце в груди будто сжали в кулак, по щеке скатилась горячая слеза. Только не о своей неминуемой гибели сожалел сейчас князь, как и не о невыполненном задании. Уезжая, он дал Аглае слово, что вернется, а теперь, похоже, никогда не сможет его сдержать. Но лишь мгновение Яков представил жену в траурных одеждах, увидел перед мысленным взором ее прекрасные серые глаза, опустошенные скорбью и одиночеством, и тотчас внутри будто вспыхнул огонь. Он хочет жить! Он выживет и сдержит обещание, любой ценой! Яков сжал в кулаке комок сырой земли и смежил веки, думая, что делать дальше. Его размышления были прерваны скрипом открывшейся двери. Двое черкесов втащили в землянку еще одного своего пленника, в котором Яков без труда узнал Осоргина. Потому, едва только дверь скрипнула вновь, затворяясь, князь на ощупь добрался до товарища. Его глаза уже успели привыкнуть к темноте, кроме того, сквозь прорехи в двери в помещение попадали тонкие лучики света. - Вася... Васенька! Живой! - Яков сжал руку Осоргина, когда тот со стоном узнал его. - Тихо, осторожно, встать сможешь?- Воротынский подхватил товарища под руку, оттаскивая в угол, где было немного соломы – все же, мягче и теплее, чем на голой земле. После прикрыл его еще и своей шинелью. - Да уж... ситуация... - вздохнул он, опускаясь на земляной пол рядом с товарищем. О том, что им еще предстоит пережить, ротмистр старался пока не думать. Уж горцы-то умеют узников своих пытать, самому не раз приходилось видеть вернувшихся из их плена некогда бравых офицеров – ломали даже самых сильных. Впрочем, у Осоргина шансов выжить было, все же, больше. Он младший офицер, особыми поручениями и тайнами не осведомленный, ну, что из него можно выбить? Расположение гарнизонов? Так это любой солдат с похмелья разболтать и так может. Но вот выкуп за него можно потребовать щедрый, родители Васи – люди состоятельные. Самому же Воротынскому живым отсюда выбраться – это навряд ли. О его "подвигах" эти душегубы весьма наслышаны... Нет, живым не отпустят... - Слушай меня внимательно. Если предложат письмо домой писать - пиши, пытать станут, не молчи, трусом и предателем тебя никто не назовет за это. Зато, быть может, вернешься домой живым. Сам не говори, пока не спросят, будут бить – терпи, когда пленные кричат, это их только раззадоривает... Вот уж не думал, что кому-нибудь подобные советы давать буду... Папироску бы сейчас! - усмехнулся князь, после некоторой паузы.
Василий Осоргин: Васеньку трясло в ознобе, он кутался в шинель Якова, то опять уплывая куда-то в блаженное забытье, то приходя в себя – сломанная рука немилосердно ныла. Юноша старался вслушиваться в слова друга, но рана, усталость, лихорадка, пережитый ужас взяли свое: все чувства словно притупились. «Уснуть, уснуть бы хоть ненадолго», - мысленно заклинал себя Осоргин, баюкая раненую руку и покачиваясь из стороны в сторону. Когда же его, уже в полуобмороке вытащили из лачуги и начали избивать прикладами, то с губ, стянутых жаром, срывался лишь сдавленный хрип. - Паршивый пес! До спутанного сознания будто откуда-то извне доносились гневные слова. Что от него хотят? Письмо! Он должен написать письмо домой… Дом… Мама… Ее улыбка… Осоргин попытался встать, но его опять сбили с ног. «Мне не вынести этих истязаний!» – с ужасом понял он. - Нет, не надо, за меня дадут выкуп! Только не убивайте! Горцы, поняв, что дух пленника сломлен, втащили его обратно в убогое жилище, напоследок Осоргин получил еще несколько ударов, но в мучителях уже не было прежнего остервенения. Верно, не хотят, чтобы сдох раньше времени... А ведь так оно и произойдет. И если даже не от побоев, то от лихорадки, которая его в конце концов прикончит. - Пить...
Яков Воротынский: Склонившись над Василием, он мог лишь осторожно отереть рукавом рубашки кровь и грязь с его лица, воды не было и в помине. Взяли живьем, заперли в сыром сарае, словно скот – пытки, голод и жажда быстро сломят даже самых сильных, а в Осоргине особых сил Яков не углядывал. Быть может, оно и к лучшему, быть может, это и есть его шанс выжить… - Воды дайте, изверги! - забарабанил он по двери, что было сил, глаза привыкли к недостатку света, и можно было уже довольно четко ориентироваться в темнице. На стук реакции, конечно, не последовало, но настойчивость Якова явно раздражала охранявших их по ту сторону двери. Вскоре дверь распахнулась, чумазый горец замахнулся прикладом, но сильные руки князя ухватили его за шею, сжимая гортань. Впрочем, глупо было надеяться, что их охраняет лишь один человек. Удар в спину вышиб из легких Воротынского весь воздух, но рук разжать не заставил. Оседая на глиняный пол, пока приклад оружия черкеса вновь и вновь опускался на его плечи и спину с небывалой яростью, Яков, задыхаясь, сквозь зубы требовал отвести его к главному. Старенькое ружьишко, не выдержав, вскоре треснуло, черкес выругался на своем наречии и хотел поддать пленнику сапогом, но удара не последовало, вместо этого Яков неожиданно услышал рядом знакомый голос, после чего ему вновь скрутили руки и куда-то поволокли, натянув на голову мешок. Было ли ему страшно? Наверное, лишь в одном. Если все затянется слишком надолго, он ведь, действительно, может начать говорить... Но позже, когда у него на глазах перерезали глотки каким-то – не из его гарнизона – двум молодым солдатам, их предсмертный страх, казалось, на миг парализовал и самого князя. Впрочем, даже сейчас, когда впору было тронуться рассудком, Яков четко осознавал, всего одно его неосторожное слово и погибнет куда больше людей, в том числе и гражданских. Горцы не жалеют своих, помогающих русским. И им не объяснишь, что измученные междоусобицами селяне просто желают покоя и ищут защиты даже у тех, кого принято называть врагами. …В какой-то момент, князю показалось, что силы его покидают и, кажется, сейчас наступит та самая беспроглядная темнота, о приходе которой он молился, впрочем допрос длился вторые сутки, казалось даже его палачи слегка утомились. Но вместо этого в лицо плеснули ушат ледяной воды, отпустив затем веревку, перекинутую через балку, которая до того удерживала связанного ею ротмистра навесу, позволяя ему касаться земли лишь кончиками пальцев ног. Всем весом Воротынский бессильно опустился на землю. Открыв глаза на мгновение и жадно хватая ртом воздух, будто рыба, вытащенная из воды, он вначале разглядел лишь силуэт. После – более четко – пронзительный взгляд серо-голубых глаз и лицо, знакомое с детства... Решив, что бредит, князь зажмурился, а когда вновь открыл глаза, рядом стоял их проводник, Шамиль. Желая что-то сказать ему, Яков открыл рот, но сил хватило, лишь на то, чтобы беззвучно пошевелить губами. Когда все вокруг снова стало приобретать реальные очертания, Яков понял, что находится в том же самом сарае, откуда его утащили пытать, но лежит он теперь не на сыром глиняном полу, как прежде, а на вытертой циновке. И рядом стоит небольшая глиняная кружка, поверх которой лежит кусок сухого хлеба. Жадно припав к ней губами, Яков залпом выпил почти всю воду, что там находилась, останавливаясь лишь на последнем глотке и вспоминая об Осоргине.
полная версия страницы