Форум » Прочие города и веси Российской империи » Шекспиру и не снилось. Часть вторая. » Ответить
Шекспиру и не снилось. Часть вторая.
Григорий Ковалевский: Время: зима - осень 1833 года Место: Петербург, позже имение Ковалевского - Заболотное, Псковская губерния. Действующие лица: Зоя Данилова, Григорий Ковалевский
Ответов - 73, стр:
1 2 3 4 All
Григорий Ковалевский: Что это за гость, Ковалевскому спрашивать было не нужно. Тут же нарисовав в своем воображении холеное лицо Павла Николаевича, он без труда увидел рядом с ним беззаботно смеющуюся Зою. Над ним, между прочим, смеющуюся. И этого было довольно, чтобы за доли секунды осатанеть и сорваться с места. Обычно, чтобы добраться от конторы до дома, Григорий тратил минут двадцать. Ехал всякий раз, не спеша, наслаждаясь пейзажем, каждый день меняющим свой облик. Но сегодня заставил Серого проделать весь путь за минут пять. Но сколь бы не старался он застигнуть дома врасплох гостя и свою супругу, на пороге все же помедлил, собирая остатки своего почти растерянного хладнокровия. В сенях ему попалась Глаша, которая, увидев барина, так и отскочила, перепуганная его выражением лица. - Словно дьявол вселился, - крестясь и тараща глазищи, трещала девка, спустя пару минут на кухне, описывая внезапное явление барина перед нею. А Ковалевский, тем временем, уже прошел в комнаты, дверь последней он не открыл, а распахнул, едва не расколотив ее об стену, и таки застал на веранде Зою с тем, кем думал. За более приличным занятием, чем изначально полагал, но тоже отнюдь не льющей слезы в его отсутствие. - Я вас напугал? – с акцентом на каждое слово, не повышая голоса, отчеканил Григорий и сделал пару шагов вперед, к пытающемуся подняться ему навстречу гостю. - Вот уж не думал вас пугать, моя драгоценная супруга! Я всего лишь случайно узнал, что у нас в доме гость и подумал, что вам негоже принимать его в одиночестве. Разве это не мой долг как хозяина – встретить и занять Павла Николаевича беседой? А то, говорят, он все ездит-ездит к нам, а хозяина-то никак застать дома и не может!.. Вот такой я, представьте себе, занятой человек, господин Ромашов, - проговорил он, оборачиваясь к Павлу Николаевичу. - Вы все неверно истолковали, Григорий Петрович, - попытался было оправдаться Поль, но огненный взгляд Ковалевского быстро охладил его намерения. - А я, видите ли, и не думал ничего толковать. Просто удивлен, что узнаю о ваших визитах последним, – говоря это, вроде бы, Ромашову, он смотрел на Зою, и обращался только к ней, отчего Павел Николаевич почувствовал себя явно лишним в этой семейной драме. Коротко извинившись и простившись, он поспешил испариться за дверью. Однако продолжения скандала не последовало – после этой тирады, Григорий Петрович надолго замолчал, заговорив снова лишь тогда, когда топот копыт лошади их гостя не смолк где-то вдалеке. Все это время Зоя сидела ним, то бледнея, то краснея, тоже явно пытаясь овладеть своими эмоциями. Но и тогда заговорить ей первой Ковалевский не позволил, с усмешкой кивая в сторону окна. - Хорош рыцарь. Я ждал от него иного, но пусть будет так. Вы, как я вижу, тоже разочарованы? – он вновь ухмыльнулся и приблизился к сидящей женщине. - Мною, должно быть? Не отвечайте, ответ мне известен заранее! Кем же еще, если не собственным супругом, браком, судьбою?! А знаете – я ведь тоже потерял в вас веру. Когда женился, надеялся, что при всех своих недостатках, вы сможете стать хорошей супругой, достойной уважения и, быть может, даже любви. Но, увы, ошибся и плачу за это изрядную цену – вы были и остаетесь ветреной кокеткой! Но при этом почему-то забываете одну вещь! Как бы там ни было, теперь вы – моя супруга и принадлежите тоже только мне! Она выглядела испуганной, пылающие – от стыда или негодования? – щеки, приоткрытые губы, с которых вот-вот готовы были сорваться слова протеста – все это безмерно раздражало и одновременно будоражило его. Григорий смотрел на Зою и не понимал, чего сейчас больше хочет – накричать не нее, ударить, или… Резко схватив опешившую женщину за плечи, он поднял ее на ноги, притянул к себе и стал целовать. В этом поцелуе не было ни страсти, ни нежности – лишь механическое, грубое прикосновение к губам. И Зоя даже не смела даже пошевелиться от испуга в его объятиях. А когда Григорий, так же внезапно, отпустил ее, просто упала в кресло, словно тряпичная кукла. - И запомните, я не потерплю..., - закончить фразу Ковалевский не успел. На веранду, без стука, встревоженный, ворвался Прохор. - Пожар, барин! Горит, контора горит! – черт знает, что! Ковалевский тут же забыл о жене, внутри него неприятным холодком стало разливаться предчувствие беды. Более не думая не секунды, он выбежал из комнаты и вновь вскочил в седло и без того взмыленного Серого.
Зоя Данилова: Ромашов, в самом деле, покинул поле баталии, пускай, пока и словесной, слишком быстро, чтобы не вызвать у Зои, ожидавшей от него чего-нибудь поинтереснее, нежели заурядная, если не сказать, трусоватая ретирада, чувства разочарования. Нет, не дуэли, конечно, повода не было, да и не хватало еще такого позора. Но реакция Ковалевского поразила ее гораздо сильнее. Что это?! Неужели, ревность? Широко раскрыв глаза, не в состоянии даже моргать от изумления, Зоя слушала язвительные комментарии Григория в адрес Поля, а потом и в свой собственный, и все никак не могла отделаться от ощущения присутствия в них не только обычного сарказма, но и какой-то горечи – разочарования, точнее сказать. И сама не понимала, почему ей вдруг обидно становится оттого, что он, Григорий, в ней разочарован. Какое ей, право, дело? Впрочем, из дальнейших слов ей быстро стало понятно, что никакая это не ревность, а самое обычное чувство собственника, считающего себя попранным в правах. А она, стало быть, вещь, которая ему принадлежит, и всегда принадлежать будет. Услышав это заявление, Зоя резко вскинулась, желая возмутиться, но тут случилось то, чего она совершенно не ожидала – Григорий поцеловал ее. Грубо и унизтельно, без капли нежности, словно клеймо поставил, подкрепляя действием все то, что только что высказал словами, а потом – столь же бесцеремонно – выпустил из рук, почти бросил. И хорошо, что рядом с Зоей в этот момент оказалось кресло, куда она буквально рухнула, ошеломленная и униженная таким пренебрежением к ее желаниям, но главное – осознанием того, что все сказанное им – отнюдь не бравада, а суровая правда ее нынешней будущей жизни. Беспросветной и никчемной, в которой не будет места ни любви, ни взаимному уважению супругов, а только череда бесконечных нудных дней – до самой смерти. Но вот сколько же ее еще ждать, этой самой смерти? … Явление Прохора было столь внезапным, что Зоя, все внимание которой было сосредоточено на собственных неприятных мыслях, даже толком не поняла, что стряслось и куда, спустя мгновение, бросился, казалось, забыв обо всем, Ковалевский. Лишь через несколько минут, когда до ее слуха донесся тревожный звон колокола деревенской часовни, Зоя окончательно опомнилась и пошла в дом, выяснять, что, в конце концов, происходит. - Какая еще контора, Глаша?! – воскликнула она нетерпеливо, когда выбежавшая навстречу из людской, размахивая, точно наседка крыльями, руками, горничная, объяснила что к чему. - Да наша же! Та, что в сельце самом, где все бумаги, сказывают, хранятся по управлению имением! Ох, неспроста, барыня! Никак, подожгли! - Да что ты несешь?! Кому это надо-то?! - Ох, барынька, есть кому. Сказывают люди, будто Ворон Григорию Петровичу нашему отомстить хотел, когда тот погнал его с места… - Ты с ума сошла, что ли, дура?! Какой ворон?! - Да не ворон, Зоя Филипповна, а Ворон – Карла, управляющий тутошний прежний, что еще при Горохове был! Барин-то наш его на воровстве поймал, нешто не знаете?! Нет? Да как же? Все в округе знают, а вы не знаете? Разве, и Григорий Петрович не говорил вам? - Нет… - глухо проговорила Зоя, чувствуя, как сердце в груди сжимается тревожным и нехорошим предчувствием. – Но самое время узнать. Прикажи запрячь повозку, я немедленно еду следом за мужем. Я здесь хозяйка, такая же, как и он. И больше не допущу, чтобы что-то происходило за моей спиной!
Григорий Ковалевский: Пока запрягали коляску для Зои Филипповны, пока она тряслась по пыльной дороге до самого села, прошло не менее пятнадцати минут. А на пожаре это целая вечность. *** Ковалевский прискакал туда как раз в ту минуту, когда с треском лопались окна в конторе. И вырвавшиеся на свободу из окон рыжие языки пламени начали облизывать стены деревянного строения, обдавая жаром всех собравшихся. А было здесь народу уже немало – все, кто был на полевых работах или обитал в домах поблизости, прибежали на пятачок перед горящей конторой, намереваясь тушить ее. Но это было уже бесполезно – Григорий понял это в первый же миг. Зато другую опасность осознал не сразу. Пламя, с жадностью пожрав все изнутри бревенчатого здания, теперь отрыгивало наружу искрами, которые летели во все стороны. И вот уже стало заметно, как дымится, занимаясь огнем, солома на одном из ближайших к конторе амбаров. - К черту! Оставьте контору, не тушите! – крикнул Ковалевский и стал командовать мужиками, которые до этого момента руководствовались только собственным пониманием, что тушить надо именно то, что горит. Барин же рассудил иначе – одних он отправил сбивать солому с крыш ближайших построек и поливать их водой, других направил в пока еще целый амбар, чтобы вынести из него в безопасное место добро, которое там хранилось. А было там ни много, ни мало – несколько десятков пудов заготовленного еще с осени зерна. Отправившись туда вместе со своими мужиками, Григорий Петрович на равных с ними таскал мешки на улицу, подальше от огня. Сбить горящую солому с крыши, впрочем, толком так и не удалось, и пламя уже вовсю расползалось по ней, весело потрескивая. В одну из последних ходок мужики, крестясь, поглядывали наверх, откуда теперь постоянно сыпались искры, и советовали барину бросить там все, что осталось, не рисковать попусту. Но то ли жадность, то ли неразумная хозяйственность взыграла в тот момент в Ковалевском, только он вновь погнал мужиков внутрь и сам пошел следом. Когда выносили последние мешки, выбираясь из дымного помещения, позади раздался оглушительный треск, а затем и грохот. И последнее, что видел Григорий – это спину впереди идущего мужика, да светлый проем выхода через дымную пелену, а потом… Потом что-то тяжелое ударило его по спине, в глазах вмиг потемнело, и все замерло. Лишь в голове успела пронестись неизвестно отчего возникшая мысль: «А ведь даже не извинился перед нею». *** - Убился? Насмерть, али еще жив? - Жив, живехонек, только лоб расшиб, да вона, как перекладиной огрело! Ковалевский и впрямь был жив. Падающая балка накрыла его у самого выхода, но мешок на спине немного смягчил удар. Но, падая, он сильно ударился обо что-то головой и теперь лежал с лицом, залитым уже спекающейся кровью, а правая рука его была как-то неестественно повернута. - Не, не вывих это, - серьезным голосом сказал Прохор, ощупав руку Григория Петровича. - За телегой или коляской Степку пошлите к барскому дому, и доктора надо, – вокруг без чувств лежавшего хозяина, столпились мужики. Прохор, теперь принявший на себя командование парадом, послал за коляской и был крайне удивлен, когда и минуты не прошло, а та была уже тут.
Зоя Данилова: По мере приближения к центру событий, в воздухе все сильнее ощущался запах гари. С тревогой озираясь по сторонам из открытой двуколки, с которой сама же и управлялась, Зоя ехала по пыльной сельской улочке, ориентируясь на повисший в светлом апрельском небе столб черного дыма, который, растягиваясь по ветру, уже наполовину затянул его, подобно грозовой туче. По дороге ей то ли дело попадались суетливо снующие люди с какими-то ведрами, тазами, чуть не банными шайками в руках. Толпа постепенно сгущалась. На подъездах к маленькой площади, наподобие рыночной, где располагались небольшие открытые торговые ряды, несколько лавок, какие-то амбары, а еще – контора управляющего, которая, к моменту появления там Зои уже вовсю полыхала пламенем, высотой в два человеческих роста, в двуколке было уже не проехать. Поэтому девушка поспешно выбралась из нее и стала пробираться вперед уже пешком, без лишних церемоний расталкивая всех локтями направо и налево, досадуя на извечный людской обычай бесцельно пялиться на картины чужого несчастья. Впрочем, далеко пройти мадам Ковалевской не удалось, внезапно, словно черт из табакерки, навстречу ей выскочил управляющий Григория, Прохор. Сходство его с нечистой силой изрядно черные от сажи лицо, руки и одежда, кое-где с краев опаленная огнем. - Барыня, как вы здесь так быстро оказались?! Я едва успел распорядиться, чтоб послали за повозкой – а вы уже тут! Ну и, слава богу, что приехали! Пойдемте скорее, он там, в стороне лежит, вас ждет, не дождется! - Кто лежит, где?! - Да Григорий Петрович, кто ж еще! – воскликнул в ответ управляющий, без лишних разговоров хватая ничего не понимающую Зою за руку и увлекая за собой. - Упрямый он зело! Говорили мужики – хватит! Нельзя больше лезть, нет! В одну душу – спасать добро надо! И вот что теперь?! От внезапной догадки у Зои вдруг резко задрожали руки и губы. - Что… Григорий?! - Да жив, жив барин, расшибся только сильно, вон он, под деревом! Но Зоя уже и сама успела увидеть его. Григорий лежал с закрытыми глазами прямо на земле, весь перепачканный грязью и копотью, с лицом, залитым кровью. Взгляд Зои зацепился согнутую под каким-то неестественным углом руку мужчины и, внезапно охнув, она почувствовала приступ дурноты. Однако, быстро совладав с собой, дернулась, вырываясь из рук Прохора, попытавшегося было ее удержать, пробормотав сквозь зубы: - Laissez-moi passer! – и бросилась к супругу, который как раз начал приходить в себя. – Боже мой, Ковалевский, что за безрассудство?! Вы едва не погибли!.. Нам нужно домой, вы сможете подняться?
Григорий Ковалевский: - Да Господь с вами, Зоя Филипповна, куда уж ему подняться! - ответил за барина Прохор, который стоял позади Ковалевской. Супруг ее вопроса не слышал, он вообще ничего не слышал и не видел, и казалось ему, что находится он в странном тумане, очень густом и плотном. Он открыл глаза и тут же снова закрыл, ничего не разглядев вокруг. - Сейчас его переложат в вашу коляску, а дома доктора бы позвать нужно. В Опочку послать, или в Бежаницы, - оба города находились примерно на равном расстоянии от усадьбы Ковалевского, что не преминул заметить Прохор. Только барыня недовольно фыркнула, добавляя вслух, что и без него бы догадалась. Управляющий пожал плечами и лишний раз пожалел Григория Петровича, которому никогда не говорил этого, но искренне недоумевал – на что такая жена ему сдалась? «И прибыли от нее никакой, и тепла женского не видать!» Мужики с величайшей осторожностью подняли Ковалевского и переложили его на сиденье в коляске. Прохор сам вызвался отвезти домой своих господ, и на этот раз Зоя ему возражать не стала. А дома уже все было готово для приема раненого – расстелена кровать в его спальне, нагрета вода и разложены бинты. Ключница Настасья Ивановна была женщиной опытной, многое повидавшей на своем веку, поэтому и уход за раненым взяла на себя. Потом приехал доктор, уже к вечеру. Осмотр занял немного времени. Несколько ожогов, которые старая ключница обработала какой-то настойкой, не вызывали у Кузьмы Ларионовича опасения. Ушиб головы был серьезнее, но также не давал повода к сильным тревогам – кость цела, внутреннего кровоизлияния нет. - Так что помучается головой денек-другой, да и полегчает ему. Вот рука... Тут серьезней. Сломана, и нехорошо. Хотя, пациент наш молодой и крепкий, так что заживет быстро, как на собаке... Уж простите за столь вольное сравнение, - доктор, почтенный мужчина в летах, маленький и кругленький, в смешном пенсне, которое вечно сползало с носа, чуть извиняясь, мялся перед Зоей Филипповной. Гриша все это время был без памяти. В сознание пришел лишь на второй день, как и предрекал ему доктор, – с ужасной головной болью. Так что сознание-то к нему вернулось, а вот осознание действительности - еще нет. Ощутив, как женская рука коснулась лба и провела по нему влажной тряпицей, Григорий попытался было поймать ее своею. Однако совершить задуманного не удалось, ибо собственная правая рука ему не повиновалась и почему-то отдавала резкой ноющей болью. Невольно скривившись, скорее от досады, мужчина попытался подвигать левой, получилось. И тогда он все же поймал эту беспокойную ладонь, чтобы, все еще не открывая глаз, притянуть ее к своим горячим губам. - Матушка, милая моя, - кто, кроме нее мог проявлять о нем заботу? Но разум постепенно возвращался. И, все еще удерживая женскую руку, Гриша подумал вдруг, что кожа ее слишком гладкая, слишком нежная для материнской. Что же, значит, это Нюрочка, матушкина горничная. И тогда Ковалевский позвал сквозь сон Нюру, но тут рука дрогнула и высвободилась. Сил удержать ее не хватило, да и желания не было. Голова гудела, словно по ней били кувалдой, словно изнутри она пульсировала и хотела разорваться. Мужчина открыл глаза.
Зоя Данилова: Ответа на свой вопрос Зоя так и не дождалась. Зато получила изрядную порцию почти ничем неприкрытого осуждения в устремленном на нее взгляде его управляющего и собравшихся вокруг них крестьян, глазеющих на молодую барыню с недоуменным любопытством – уж больно странной, казалась ее реакция на несчастье, произошедшее с супругом. Ни тебе слезинки, ни горестного возгласа! Но, заметив это, вместо того, чтобы смутиться, Зоя даже рассердилась на мужа – вечно он найдет способ выставить ее в неприглядном свете! Даже, когда лежит без сознания! Впрочем, спорить с Прохором, этим верным паладином своего хозяина, да еще прилюдно – означало лишь сильнее унижать себя. Поэтому, поднявшись на ноги и чинно оправив платье, спокойно выдержав взгляд управляющего и холодно взглянув на прочих присутствующих, мадам Ковалевская кивнула и сухо согласилась на его предложение подвезти барскую чету до дома. - А вы, матушка, держать его станете, чтоб с сиденья не сполз от тряски, да не зашибся еще сильнее, - пояснил он, обращаясь к Зое, рядом с которой и усадили все еще не опомнившегося Григория Петровича, чья голова немедленно безвольно опустилась на ее плечо. Коляска, как уже говорилось, была открытой, поэтому Зое не было никакой возможности отодвинуться самой или отодвинуть его от себя, хотя Григорий был мало, что весь в грязи и саже, так еще и достаточно тяжелый. А когда они, наконец, тронулись с места, и точно, постоянно норовил сползти куда-то вниз, поэтому всю дорогу приходилось его постоянно подтягивать, словно большой и неуклюжий мешок или сверток, что изрядно раздражало. А дома вся эта свистопляска продолжилась и получила новое развитие, когда ключница Настасья Ивановна, а с ней еще несколько баб из дворни, с воем и причитаниями выскочили на порог дома, будто к нему подъехал уже непосредственно катафалк с гробом и бездыханным телом внутри него. На долю Зои же вновь выпало осуждение, хоть и не столь явное. Домашняя прислуга лучше знала ее нрав – и норов, конечно. Чтобы не выглядеть совсем уж бессердечной, пришлось принять участие во всех необходимых процедурах, хотя большую часть их, не спрашивая разрешения барыни – да та и не настаивала, взяли на себя все тот же Прохор и Настасья Ивановна. Зоя же в тот момент просто стояла рядом и смотрела, как они ухаживают за раненым. Доктора из Опочки привезли лишь к вечеру. Он, по счастью, оказался человеком здравомыслящим и единственный не ждал, что мадам Ковалевская будет находиться на грани помешательства от горя, разговаривал с Зоей спокойно, даже с некоторой иронией, хоть и странной. Впрочем, за подобное отношение, она готова была простить ему и большее, чем нелепые шутки. Как Зоя и думала, ничего особенно страшного с ее мужем не случилось. Кузьма Ларионович, уезжая, оставил рецепты лекарств, за которыми завтра следовало послать в город, какие-то настойки, которые уже привез с собой, и велел предоставить больному покой, а также прикладывать к области ушиба холод. Конечно, можно было предоставить это и кому-то из слуг, но на этот раз Зоя Филипповна решила, что это будет уж слишком большой демонстрацией пренебрежения. Поэтому осталась у постели супруга в ту ночь сама, не без иронии подумав в тот момент, когда они с Григорием остались вдвоем, что это, верно, судьба. Второй раз в жизни они проводят ночь вместе, и второй же раз при этом он спит в постели, а она – пытается прикорнуть то на кресле, то на еще менее удобном стуле. Разумеется, сон не шел. Да и Григорий спал тревожно: стонал, метался периодически, точно видел какой-то неприятный сон. Сначала она наблюдала, молча, не зная, как поступить – доктор ведь велел не будить его, дать проснуться самому, вдруг, если поступить наперекор, ему станет хуже? Однако потом, устав бездействовать, Зоя, не зная, чем еще помочь, просто намочила в тазу с холодной водой салфетку и приложила ее ко лбу мужа. И внезапно это помогло. Григорий успокоился и прекратил стонать. Верно, так ему, действительно, было легче. Поэтому еще не раз за эту ночь Зоя поступала подобным образом, постепенно с удивлением отмечая, что даже испытывает некоторое удовлетворение оттого, что помогает ему, что было странно. А еще она впервые в жизни имела возможность спокойно и не спеша разглядывать его лицо. Григорий был бледен, черты его заострились, а над бровью красовалась внушительная ссадина и кровоподтек вокруг, но вообще, следовало в очередной раз признать, что он достаточно привлекателен внешне… Однако эти мысли Зоя усердно прогоняла прочь, полагая их следствием собственного умственного утомления. Под утро она все же задремала, но быстро проснулась. Когда же в очередной раз вознамерилась приложить холод к его лбу, Григорий вдруг неожиданно крепко взял здоровой рукой ее запястье и прижал его к своим губам, бормоча что-то неразборчивое, из чего получилось разобрать лишь слово «матушка». Желая развеять его заблуждение, Зоя открыла было рот, но тут же его и закрыла, прислушиваясь – видно, и сам догадавшись, что ошибся, супруг ее улыбнулся и с невероятной нежностью в голосе упомянул затем имя какой-то неведомой Нюрочки. Ее собственное имя никогда не звучало в его устах с подобной интонацией, и Зоя внезапно почувствовала, как неприятно кольнуло где-то в груди. Словно порцию яду впрыснуло. И яд этот, мгновенно проникнув в кровь, тотчас проявился в голосе девушки. – Нюрочки здесь нет, только Зоинька. Хотя, это вас навряд ли обрадует, Григорий Петрович, - заметила она, поспешно высвобождая руку из руки мужа.
Григорий Ковалевский: - О-о, - только и сумел выдавить из себя Ковалевский, стараясь в этот хриплый стон вложить все эмоции сразу – от «Я, бесспорно, идиот…», до «Зоя, ну что вы так кричите?» В какой-то момент он даже развеселился настолько, что если бы не раскалывающаяся на части голова и не невыносимая боль в руке, когда он снова неловко ею дернул, то скрипящий смех все же вырвался бы наружу. А так, Гриша ограничился лишь кривой ухмылкой на пересохших губах. - Зоинька, подайте мне воды, раз уж вы тут рядом оказались. Пожалуйста, - елейным голосом попросил больной, а сам, прищурившись, тем временем наблюдал за женой и гадал, выльют на него графин с водой или насыплют туда крысиного яду? В голове в этот момент прояснилось достаточно, чтобы можно было припомнить все события предыдущего дня, начавшиеся разговором с Карлом Карловичем, продолжившиеся скандалом с женой и завершившиеся пожаром. Глядя на Зою, Григорий мысленно спрашивал себя – была бы она рада, если бы он вчера погиб? Осталась бы вдовой, а там, глядишь, годик другой – и вышла бы снова замуж, по своему уже предпочтению. Может, была бы даже счастлива. Какая, в сущности, глупость – их брак! Ни человеческих отношений, ни даже – попыток понять друг друга. А ведь, помнится, давая Филиппу Андреевичу согласие жениться на его дочери, еще пообещал старику, что сумеет сделать свою будущую семейную жизнь истинно таковой. И вот теперь… «Теперь, кажется, и настало для этого время», - рассудил мужчина, чуть приподнимаясь, когда Зоя поднесла к его губам сначала ложку с какой-то микстурой, а уж потом заветный стакан с водой. - Я вчера вел себя не слишком куртуазно. Верно? Да, в общем, и рыцарь из меня никакой, Зоя Филипповна. Вы вышли замуж за медведя. Но ошибки я признавать, все же, умею, а потому – прошу теперь у вас прощения за слова, сказанные накануне, а также за то, что последовало после них. Я сожалею, что поцеловал вас. Здоровой рукой он вновь удержал ее запястье. И теперь уже Зоя не отдернула его с той брезгливостью, что пару минут назад. Хотя, по взгляду ее холодных синих глаз по-прежнему было непонятно – сердита она или довольна. Ковалевский усмехнулся – странная вещь, а ведь она ему нравится даже такой – холодной и недоступной пониманию. - Поцеловал вас так, - добавил он после некоторой паузы и поднес женскую руку к своим губам. - Давайте мириться, Зоя? Тем более, кажется, теперь я в вашей полной власти и совсем не хотелось бы испытать ваш гнев на своем пострадавшем теле.
Зоя Данилова: «Раз уж оказалась рядом…» - хотя, лучше бы вас здесь не было. Истолковав сказанные мужем слова именно таким образом, Зоя обиженно поджала губы, однако пошла исполнять его просьбу, молча. И пока наливала в стакан воду из графина, что стоял на столике, неподалеку от его кровати, буквально спиной чувствовала, как Григорий наблюдает за нею, что было как-то… странно, прежде он как-то никогда не разглядывал ее так пристально. Вернулась к нему через пару минут, но не только с водой, но и с ложкой, наполненной темной, жутковатого вида и резко пахнущей какими-то травами, микстурой, которую без особых церемоний поднесла к губам мужчины, неловко приподнявшегося на здоровом локте, чтобы было удобнее пить. Он взглянул на нее вопросительно. - Нет, это не яд, а лекарство, которое доктор велел дать сразу, как вы очнетесь. От головной боли – он сказал, что у вас будет сильно болеть голова, - коротко и без улыбки пояснила Зоя, поднося ложку поближе и требовательно касаясь ее краем губ Григория, который тотчас послушно, словно ребенок, проглотил противное зелье и точно так же на миг страдальчески сморщился от его вкуса. Ожидая привычного язвительного комментария, Зоя внутренне напряглась, но его не последовало. Вместо этого, муж ее вдруг стал говорить настолько неожиданные вещи, что мадам Ковалевская на миг засомневалась, а не ошибся ли доктор, когда сказал, что никаких ощутимых последствий для рассудка Григория его травма за собой не повлечет. - Вы… сожалеете? У меня просите прощения? – растерянно пробормотала она, забыв от удивления убрать от лица мужчины уже опустошенный им следом за микстурой стакан с водой. Воспользовавшись этой заминкой, он тотчас же вновь накрыл ее руку своей – и Зоя, тоже, видать, от изумления, забыла ее отдернуть, как обычно. Впрочем, вскоре растерянность в ее глазах вновь сменило привычное выражение холодной иронии. Сожалеет, что поцеловал ее – очень двусмысленное извинение. А она-то подумала… - Ну, разумеется. Представляю, как это было вам неприятно! – проговорила она саркастически, тоже не поясняя, что именно – извиняться или целовать. Она слегка дернулась, желая высвободить, наконец, руку, но Григорий вдруг тоже усмехнулся и покачал головой. А потом вновь повел себя не так, как ожидала Зоя, в очередной же раз выбивая из ее рук оружие своей непредсказуемостью. Когда же он предложил помириться, она отреагировала на его предложение ровно так же, как незадолго до того сам Григорий, на ее собственные слова, а именно, открыла рот и тихо выдохнула изумленное: - О-о! – а потом с размаху села на край его постели, едва не придавив его сломанную руку, которую мужчина каким-то чудом сумел вовремя отдернуть, избежав, таким образом, новой травмы. – А… как это?! – сказала она, наконец, глядя на уже совершенно открыто улыбающегося, наблюдая за ее реакцией, мужа.
Григорий Ковалевский: Григорий Петрович вовсе не ожидал, что ему удастся так поразить супругу своими извинениями, тем не менее – она сидела перед ним совершенно растерянная и удивленная. Поэтому и собственная неловкость Ковалевского, которую он испытывал еще пару мгновений назад, полностью улетучилась, уступая место искреннему веселью. Теперь он не только не стремился скрыть от Зои улыбки, но даже позволил себе рассмеяться. Но немедленно в том и раскаялся, когда его голова отозвалась на этот неуместный смех резчайшей болью. От нее Ковалевский вынужден был прикрыть глаза, на время переставая даже дышать, полностью сосредоточив все свое внимание на давшей – по ощущениям – от левого виска до затылка трещину черепушке. Впрочем, нет, к счастью, это ему лишь померещилось. Скоро резкая боль ушла, и осталось лишь ноющее, неприятное ощущение. - Какой же вы еще ребенок, Зоя! Мириться – это означает прекращать вражду, которую мы с вами ведем довольно давно и, если быть честными, совершенно безосновательно. Или у вас, действительно, есть серьезные причины меня недолюбливать? Расскажите о них, и я постараюсь исправиться. Что касается меня, то признаюсь, что совсем не испытываю к вам неприязни, хоть порой вы и злите меня, дорогая. Но сержусь я на вас лишь из-за вашей же злости. И если не желаете больше продолжать ходить по замкнутому кругу, давайте же, наконец, выясним все наши недомолвки. Ведь жить нам вместе еще очень долго. Поверьте. Я умирать пока не собираюсь, - добавил Ковалевский, и озорные чертики в его глазах хитро подмигнули девушке. Хотел еще добавить, что собирается не только благополучно здравствовать, но со временем еще и семейство приумножить. Однако как заговорить с Зоей на такую откровенную тему, Григорий пока еще не придумал. - Мы с вами живем в одном доме, а за эти месяцы даже часу вместе не проговорили. Конечно, и я тут виноват – столько времени проводил вне оного. Но ведь иначе было нельзя. Этот управляющий... - тут Ковалевский невольно поморщился: «Надо у Прохора узнать, поймали они его или нет?» - Теперь вот вынужден буду на некоторое время успокоиться, так почему бы нам его не употребить на общение друг с другом? И вновь слова его прозвучали как-то двусмысленно. Будто, если бы не приключилось этой беды, то так и торчал бы он в полях да конторе. - Ну, конечно же, если вы не против?
Зоя Данилова: - Нет, я понимаю, что означает слово «мириться». И я никогда не относила вас к числу своих врагов, - проговорила в ответ девушка после того, как вновь обрела способность связно выражать свои мысли. – И потом, разве это не вы, с самого первого дня нашего знакомства, отчего-то принялись изводить меня своим сарказмом? Каждое мое слово, каждое действие... Это очень неприятно, когда к тебе относятся так, словно заведомо считают безмозглым и никчемным существом. А потом это решение о нашем браке, которое вы с папа приняли за моей спиной, в очередной раз, словно бы указывая, что я и не человек вовсе, а шкаф, табуретка!.. Не знаю! Какая-то вещь, которую можно передать из рук в руки, не спрашивая ее на то желания. Увезли меня из привычного мира, где, затем, немедленно и оставили одну – делай, что хочешь! А что мне было делать?! – вскочив на ноги, Зоя нервно заходила по комнате, а потом остановилась и вновь обернулась к мужу, воскликнув. – Вот! Вы опять смотрите на меня так. Ну, как же, «табуретка» заговорила, удивительно!.. У меня же нет чувств, - добавила она уже значительно тише, когда увидела, как Ковалевский болезненно поморщился от ее очередного возгласа. – Простите, я знаю, вам сейчас не до выяснения отношений, я бы и не стала, но вы сами... С этими словами, Зоя в очередной раз намочила льняную салфетку в холодной воде, прижимая ее, затем, к голове супруга. - Ладно, пустое. Сейчас главное для вас – поправляться скорее. Я сейчас же распоряжусь, чтобы приготовили поесть. Нет-нет, отказ не принимается! – она вдруг улыбнулась и как-то неожиданно несмело приложила к губам мужчины, который попытался, было возразить, указательный палец. – Раз уж вы намерены жить со мною долго, потребуется много здоровья и сил, чтобы вытерпеть мой характер. А давайте, закажем кухарке то, что вы любите больше всего. Уверена, что она наизнанку вывернется, чтобы услужить любимому барину. Вы знаете, как они все тут убивались, когда произошло это несчастье?.. Вот я не понимаю: вы почти не бываете дома, а слуги без ума от вас, меня же считают чуть не властительницей Тьмы. А ведь я никого не обижаю и не требую ничего, сверх того, что они обязаны... Кажется, впервые в жизни они разговаривали не по делу, а просто так. Вновь усевшись на краю его постели, Зоя болтала без умолку, словно хотела выговориться за все те месяцы, в течение которых они только и делали, что молчали или ругались. А Григорий слушал и даже вставлял - по мере возможности – какие-то реплики. И Зоя удивлялась тому, как легко, оказывается, им найти общие темы. И спохватившись, что, вообще-то собиралась мужа накормить, а не заболтать до полусмерти, далеко не сразу, охнула и хлопнула себя по лбу: - Ой, я же забыла совсем! Ваше любимое блюдо! Кстати, а... что вы любите? Я ведь совсем не знаю ваших вкусов?
Григорий Ковалевский: Пару раз мужчина пытался возразить Зое, но девушка говорила так горячо, что оборвать ее было просто невозможно. Но как бы там ни было, а ее упреки были равны его упрекам. Это он-то с первых дней повел себя с нею странно? « Я? Вовсе даже нет! Разве не вы, Зоя Филипповна, с первого же моего визита составили нелестное обо мне мнение, не преминув тотчас высказать его вслух? Не вы ли сами считали предметом мебели меня, когда я бывал у вас? Причем, весьма ненужным предметом!» Поэтому, не имея ни малейшего шанса высказаться, Ковалевский лишь мимикой выражал свое отношение к Зоиным словам. И, похоже, даже этим сумел задеть ее, ибо вскоре новая порция негодования выплеснулась на его многострадальную голову. И все же, все же он старался ничего из того, что девушка говорила, не упустить. - Нет-нет, вам не из-за чего извиняться. Наоборот, это именно то, что я хотел от вас услышать, Зоя. И вовсе я вас не считаю табуреткой! Вы на нее абсолютно не похожи, - он помолчал и лукаво улыбнувшись, добавил с легкой иронией, на которую Зоя могла, как всегда обидеться, но не сделала этого, здраво расценив, что в данном случае муж лишь пытается отшутиться: - У вас всего лишь две ноги, а у табурета четыре. Пытаясь скрыть волнение, Зоя вновь стала хлопотать вокруг него. И какой же прелестной показалась она в этом внезапном смущении! Григорий в очередной раз не смог сдержать улыбку, когда, пытаясь не дать ему возразить, девушка поступила самым простым и естественным образом – приложила к его губам свой палец, а потом вдруг затараторила сама. Она теперь чаще старалась говорить по-русски. И, произнося слово, особенно трудное для себя, округляла и растягивала его, словно старалась напеть, сама при этом выглядя очень сосредоточенной. Каждый раз, когда это происходило, Ковалевский вновь старался подбодрить ее улыбкой, а если Зоя так и не справлялась с трудной задачей, сам договаривал за нее начатое слова, и они оба начинали смеяться. Разговор, начавшийся с желания Зои накормить супруга, плавно перешел в совершенно иное русло. Они успели обсудить соседей, поспорить насчет литературных пристрастий и снова вернулись к еде. - Зоя, но мне действительно не хочется есть, а уж тем более – что-нибудь эдакое. Впрочем, я не отказался бы от чашки чая, да послаще. Ну, а уж если вы так хотите знать мое любимое блюдо, извольте – какорки со сливочным маслом и грибным соусом. Несмотря на отсутствие аппетита, стоило Григорию заговорить о еде, как он тотчас вспомнил, почти ощутив его физически, дразнящий аромат матушкиной стряпни, а следом подумал и о ней самой. Старушка давно ждет его дома и уж, конечно – с молодой женой. В письмах она никогда не спрашивала Гришу, когда он ее решит навестить, но каждое слово в них было полно тоски о сыне. Отметая неуместные сейчас угрызения совести, Гриша махнул здоровой рукой, словно подчиняясь чьей-то воле. - Ну ладно, Зоя, уговорили, просите, чтобы их сделали!
Зоя Данилова: Странное слово «какорки» Зоя слышала впервые в жизни, поэтому совершенно не имела понятия, из чего и как готовят это блюдо. Хотела переспросить, но, взглянув на мужа, не стала этого делать, заметив в глубине его глаз отблески иронического любопытства. Григорий словно бы желал ее испытать, ну что же… - Ладно, тогда я сейчас оставлю вас одного. Нужно будет пойти вниз и отдать необходимые распоряжения кухарке, - пояснила ему Зоя, в душе истово уповая на то, что хотя бы Мавра Корнеевна поймет, каких таких кулинарных изысков возжелал получить нынче на обед ее супруг-гурман. – А вам оставляю колокольчик, если что-то срочно понадобится, звоните. Вернусь скоро – и с… какорками! – добавила девушка на прощание с улыбкой, запнувшись на мгновение перед трудным названием, после чего отправилась-таки на кухню, все время мысленно повторяя его, чтобы не забыть. Когда же вновь произнесла его вслух перед важной Маврой Корнеевной, единственной из всей домашней челяди, кому, по рассказам, еще отец Григория Петровича за выдающиеся кулинарные таланты даровал волю, а потому державшейся с молодой хозяйкой смелее прочих слуг, та ничуть не удивилась, сказала, что тотчас же все и приготовит, после чего с нетерпением воззрилась на Зою, ожидая, пока та уйдет. Всем было известно, что готовить она любит в гордом одиночестве. И девушке не оставалось ничего, как подчиниться, хоть было очень любопытно, как и из чего она будет готовить. Впрочем, дилемма разрешилась быстро. Какорки оказались… хорошо знакомыми Зое с детства картофельными оладьями, которые сама она, кстати, не жаловала. Но, когда вновь вошла с торжествующим видом в спальню мужа с подносом, на котором теснились блюдо, полное румяных какорок, соусник и столовые приборы, ничего Григорию об этом не сказала. Однако тот продемонстрировал изрядную наблюдательность, сразу же поинтересовавшись, отчего приборов принесено лишь на одну персону. - Просто я сыта, вот и все, - коротко объяснила Зоя, размещая все на маленьком столике, установленном прямо на кровать Григория, решив не вдаваться в подробности. А то, глядишь, еще начнет упрекать в привередливости и они вновь поссорятся. – Но вас это не должно беспокоить. Давайте-ка лучше я вас покормлю! С этими словами, она переложила из большой тарелки в маленькую пару оладий, щедро полила сверху ароматным соусом, затем отрезала кусочек, поддела на вилку и поднесла его к губам Ковалевского, словно он был маленьким ребенком. - Ну-ка, давайте, сударь… за маму! Следом за какоркой во благо свекрови Зои, последовала та, что была за Государя-императора. Далее Григорию пришлось откушать за хороший урожай, еще за какую-то чепуху, которую Зоя придумывала буквально на ходу – и это было очень весело. Во всяком случае, супруг ее, кажется, был вполне доволен происходящим.
Григорий Ковалевский: Подложив под спину Григория несколько подушек и соорудив вокруг него некое подобие гнезда, Зоя, прежде всего, помогла ему устроиться в постели удобнее. Однако Ковалевский теперь чувствовал себя не так уж и дурно, по сравнению с тем моментом, когда только открыл глаза. Голова от снадобья почти прошла и лишь при резких движениях отзывалась тупой болью в висках, рука – если ею лишний раз не шевелить – тоже не беспокоила. Единственное, что раздражало, было то, что на время он лишился именно правой. Но в данном случае никакие микстуры, кроме времени, помочь Григорию были неспособны. От миски с оладьями распространялся дразнящий аромат, и Ковалевский, хоть и думал прежде, что не голоден, с нетерпением ребенка, ожидающего любимое лакомство, заерзал на месте. А тут еще Зоя тоже вдруг повела себя с ним, как заботливая матушка, которая уговаривает свое чадо покушать и придумывает для этого всяческие прибаутки. - Зоя, остановитесь! Вы решили меня откормить на убой? – придерживая женскую руку с очередной порцией лакомства, Григорий тяжело переводил дыхание, - Знаете, сударыня, вот нечестно! Я тут страдаю и поедаю какорки за всех вокруг, даже за вашего рыжего котенка – а уж он-то и сам бы справился – но хоть бы кто съел одну за мое здоровье! Он с шутливым вызовом смотрел на Зою, которая вновь стала твердить, что сыта, что было все это приготовлено для него, но, в конце концов, была вынуждена сдаться и разделить с мужем трапезу. Так и началось с этого обеда их относительно мирное существование в доме. Не обходилось, конечно, и без пикировок, но носили они теперь весьма добродушный характер. Ковалевский уже через несколько дней начал подниматься с постели. Правда, заняться делами ему все еще было невозможно. Прохор делал все, что мог. Серьезных убытков пожар, к счастью, не принес. Кроме выгоревшей конторы и амбара, все остальное было в сохранности. Пострадавший тоже был всего один – сам Ковалевский. - И все из-за чего?! Из-за вашего упрямства! – твердил Прохор, ничуть не стесняясь барина. Однако подразумевал вовсе не то, что Григорию Петровичу вздумалось самому лезть в пекло, а то, что тому не пришло в голову раньше гнать со двора немчука поганого. Теперь, вот, и след его простыл – никто и не заметил, как Карл Карлович скрылся из деревни. Но оставлять безнаказанным это его преступление Григорий вовсе не собирался. Попросив Зою побыть на время его правой рукой, он продиктовал ей два письма, одно из которых было тотчас отослано в Опочку начальнику местной полицейской управы, а второе – такому же адресату, но в Бежаницы, после чего оставалось лишь ждать, кто и где первым поймает проходимца. «Если поймает, конечно». *** А в один из последующих дней Григорий Петрович изъявил желание помыться. И по этому случаю в комнату барина приволокли огромную ванну. Прохор предлагал истопить баню, но Ковалевский решил, что ради него одного возиться не стоит, а потому на кухне с утра в ведрах грелась вода, и мальчишки из дворни под надзором все того же Прохора то и дело бегали оттуда наверх, таская их в барскую спальню и постепенно наполняя медную лохань. Когда же воды, наконец, набралось достаточно, Ковалевский взглянул на своего управляющего, который попутно готов был исполнять даже роль камердинера, полагая такое доверие со стороны Григория Петровича наивысшей честью: - Ступай теперь, я позову, когда понадобишься – Прохор кивнул и ушел, а сам Григорий, наконец, разделся и погрузился в ванну, после чего, устроив на бортике забинтованную руку, блаженно прикрыл глаза. Но вскоре вновь открыл, на собственной шкуре ощутив один существенный недостаток ванны перед хорошо натопленной баней – уж очень быстро она остывала. Чувствуя себя апперовской консервой, которую перестали кипятить, Ковалевский неуютно поежился в заметно простынувшей воде и потянулся за мочалом, которое с мылом было оставлено рядом с ванной на табурете. Однако быстро признал, что развлекаться подобным образом в одиночестве в его нынешнем состоянии просто невозможно – намылить мочалку одной рукой никак не получалось, а мыло вечно выскальзывало и его приходилось ловить на дне ванной. - Прохор! – крикнул он, наконец, плюнув на самостоятельность, но в ответ была тишина, - Прохор, где тебя черти носят?! Я тут околею, пока ты где-то там шляешься! Что, опять Анфиску тискал по углам? Жениться ведь заставлю, - последние слова Григорий Петрович произнес уже спокойным голосом, ибо дверь за его спиной наконец-то открылась.
Зоя Данилова: Доктор, в очередной раз наведавшийся к ним накануне, нашел состояние своего пациента значительно улучшившимся и даже похвалил его супругу за отменный уход, благодаря которому Григорий Петрович быстрее, чем думалось, идет на поправку. Однако посоветовал молодому и деятельному барину, который тотчас же готов был вновь включиться в дела, воздержаться от этого. - Поймите, вы выздоравливаете, но все же, еще не здоровы, – увещевал он Ковалевского. – И если вновь нагрузите себя теперь, не заметите этого, возможно. Зато в зрелые годы это аукнется куда как сильнее. А вам еще детей с супругой рожать да растить! – Кузьма Ларионович кивнул в сторону Зои, которая присутствовала при этом разговоре. И от этих слов пожилого доктора мадам Ковалевская отчего-то вдруг пунцово покраснела, вынужденная отвернуться к окну, чтобы этого никто не заметил, хотя до сих пор поддерживала его слова мимикой и активными кивками. За эти дни она привыкла к тому, что больше не проводит в доме сутки напролет в одиночестве. И не хочет, чтобы круг ее общения вновь начала составлять по преимуществу одна лишь дворня. Так мадам Ковалевская сама объясняла себе нежелание того, чтобы Григорий вновь погрузился в свои заботы, даже перед собой стесняясь признать, что на самом деле скучать она будет именно без него, а не от одиночества в принципе. Как он ухитрился настолько быстро расположить ее к себе, если учитывать, какими были их отношения до этого происшествия, Зоя не понимала. Так или иначе, после столь убедительных увещеваний, Григорий согласился, что стоит еще некоторое время подлечиться и дни свои по-прежнему проводил дома. Правда, когда Зоя сказала ему, что в воскресенье хочет отправиться на ярмарку в Бежаницы, все же порывался ехать вместе, но супруга вновь проявила настойчивость и убыла в город в тот день одна. Вернулась после полудня, довольная и с покупками, среди которых был также подарок для Григория – серебряный портсигар, мимо которого Зоя не смогла пройти в ювелирной лавке. Приказчик долго расхваливал филигранную работу местного мастера, но мадам Ковалевская все видела и сама – не зря же псковские издавна славились своими серебряными промыслами. Купила – а потом, уже дорогой домой, стала думать, как бы это вручить Григорию подарок между делом, не привлекая особого внимания, чтобы не подумал, что она желает ему этим понравиться – еще чего не хватало! Думала, но так и не выдумала ничего толкового, поэтому решила просто отдать, а там пусть делает с ним, что хочет. Потому, едва умывшись и переодевшись с дороги, отправилась в комнату супруга, прихватив с собой покупку, полагая, что тот сейчас как раз у себя – дремлет или читает. Вошла – и опешила, чуть не выронив принесенный с собой портсигар на пол от неожиданности, когда увидела вдруг посреди комнаты огромную медную ванну и Григория в ней, между прочим, совершенно dans le nu! Хотела тотчас же и уйти, однако поздно, ибо он уже повернулся в ее сторону и взирал теперь на Зою с веселым любопытством в глазах, иронически изогнув бровь и молчал, словно ждал, как она поступит дальше, оказавшись в этой нелепой ситуации. Но как, на самом деле, ей поступить, девушка не знала: убежать – чего более всего теперь хотелось – но не глупо ли это, если для всего мира она мужняя жена? Остаться – а как в таком случае унять обуявшее тотчас же чувство безумного смущения? В конце концов, она выбрала третий вариант. Стараясь глядеть сквозь Григория, прошла в комнату и проговорила с максимальным спокойствием, на которое была способна: - Простите, Григорий Петрович, что отвлекла вас от столь приятного времяпрепровождения. Я лишь хотела рассказать, как провела время на ярмарке, но это потерпит, зайду позже. Ах, да! Это вам! – добавила она, оставляя портсигар на краю табурета, стоящего подле ванны. – Приобрела по случаю… Теперь, пойду, пожалуй, не стану вам мешать.
Григорий Ковалевский: - Приятного? Нет, Зоя, оно уже давно не приятное. Я тут скоро околею, ибо Прохор ушел за водою в тридесятое царство, не иначе. Да еще вот это – я совсем измучился, - Григорий указал на мокрую мочалку, которую успел перед приходом жены, вернуть на табурет, и кусок мыла, который он в очередной раз выловил из воды. - У меня совершенно не выходит намылить ее одной рукой. Появление супруги в комнате вызвало у Ковалевского не меньшее замешательство, чем у Зои – открывшаяся ее взору картина. Только вот он умел лучше скрывать свои эмоции и делал это, как всегда, за маской легкой иронии, может, несколько неуместной в данный момент. Он видел ее смущение, и первым его желанием было взять полотенце, висевшее на спинке стула, чтобы прикрыться, но… чтобы достать его, нужно было смутить Зою еще больше, а тогда и само полотенце было бы уже бесполезно. Поэтому Григорий Петрович, как ни в чем не бывало, продолжил сидеть в своей лоханке с неприятно остывшей водой и наблюдать за действиями супруги, которая, неожиданно для него, повела себя более чем спокойно, чем вызвала у мужчины даже некое чувство гордости за нее. Просто подошла чуть ближе и положила на табурет принесенный с собой подарок. - Мне?! – Ковалевский протянул руку к портсигару и погладил пальцами замысловатое серебряное кружево на крышке изделия. Несколько растерянно улыбаясь, он посмотрел на девушку и тихо поблагодарил ее за проявленное внимание, а затем, умоляюще глядя, протянул ей кусок мыла, - Зоя, вы мне не только не помешаете, но даже сможете помочь. Конечно, стоило бы просить вас сходить и позвать Прохора, но на это уйдет еще несколько минут, и я за это время окончательно здесь замерзну. Или же вы сами намылите эту проклятую мочалку и спасете тем жизнь своему мужу, в который уже раз. Девушка некоторое время колебалась, словно ожидая подвоха, но, в конце концов, улыбнулась и взяла из его ладони мыло. Гриша терпеливо ждал, пока супруга закончит манипуляции с мочалом и затем, выразив свою благодарность в витиеватых, почти восточных фразах, отпустил ее, попросив отыскать все же мерзавца-Прохора. Зоя еще не вышла из комнаты, когда он попытался намылиться, но и тут выяснилось, что делать это самостоятельно, да еще и левой рукой у него тоже получается весьма неловко. Выполняя очередное акробатическое движение с мочалкой, рискуя сломать… ну, или – вывернуть и вторую руку, Ковалевский снова поймал на себе взгляд Зои, остановившейся в дверях и явно развлекающейся этим зрелищем. Правда, заметив его взгляд, она смутилась и отвела глаза, но улыбку спрятать не смогла. - Вот вы все потешаетесь! – почти с детской обидой воскликнул Ковалевский, с отчаянием бросая мочалку и проклиная в сотый раз свою дурацкую затею с принятием ванны.
Зоя Данилова: Весьма неожиданная просьба Григория лишь на мгновение насторожила Зою своей экстравагантностью. Но, рассудив здраво, мадам Ковалевская, мысленно укорив себя за нечуткость, оставила сомнения и сделала то, о чем ее просят, после чего, повернулась, намереваясь уйти, оставив, наконец, супруга продолжать свои банные процедуры наедине с собой. Однако, уже стоя в дверях, зачем-то обернулась – вот, буквально черт дернул! И именно в эту же самую минуту, как специально, на нее посмотрел и Григорий! Вид у него при этом был настолько уморительно расстроенный, что, вместо того, чтобы извиниться, смутиться... что там еще? – Зоя едва не расхохоталась прямо в глаза несчастному. Впрочем, не зло. Да и как было можно злобно потешаться над ним – мокрым, жалким и с замотанной в тоже уже порядком промокшую тугую повязку рукой – именно сейчас? - Вот, ей-богу, я не специально! – протестующее воскликнула Зоя, невольно подражая его интонации, отчего мужчина, вероятно, уверовав пуще прежнего, что над ним смеются, и с досадой отшвырнул мокрую мочалку в угол. Проследив взглядом, как та, мокрым комом, ляпнулась на пол рядом с ванной, Зоя глубоко вдохнула через нос, сдерживая новый приступ смеха – не над Григорием, а над ситуацией, в которой он оказался, и, вернувшись, подняла мочалку с пола. - Даже если изгрызете ее от досады, третья рука у вас от этого не вырастет, - как ни старалась, убрать иронию из интонации напрочь, Зое не удалось. Ковалевский же лишь сердито засопел в ответ. Разговаривая с ним, девушка по-прежнему старалась смотреть Григорию только в лицо, поэтому прекрасно видела, что он не шутит, говоря, что замерз. Не хватало еще, чтобы к перелому и ушибу головы добавилась простуда. – Ну, хорошо, давайте поступим так... Я еще раз побуду вашей правой рукой, вы же этого хотели, не так ли? Григорий взглянул на нее с каким-то странным выражением, но согласился. И ближайшие несколько минут Зоя истово натирала его спину, плечи и грудь мылом, старательно отводя при этом глаза в сторону и молясь, чтобы оттого, что они теперь так близко друг к другу, Григорий не услышал, как колотится об грудную клетку изнутри ее сердце. Несколько раз, когда она просила его повернуться то так, то эдак, Ковалевский оказывался почти в объятиях супруги, еще пару раз они почти сталкивались лбами, отчего-то смущенно улыбались друг другу и шептали слова извинения. Пока намыливала, да помогала затем смыть мыло, поливая из кувшина, Зоя и сама порядком намокла, так что они и в этом смысле теперь стоили друг друга... - Ну вот, так-то лучше! – стряхнув воду с влажных рук, девушка заправила за ухо выбившуюся прядь волос и улыбнулась. – Погодите секунду, я подам полотенце... Боюсь, что придется терпеть еще и то, как я буду вас им растирать, Григорий Петрович. Хуже сердитого и замерзшего мужа может быть только муж с насморком, - добавила Зоя и сама удивилась: кажется, впервые со дня их свадьбы она назвала Григория «мужем» вслух.
Григорий Ковалевский: Пожалуй, подобного поведения от Зои он никак не мог ожидать и оттого не сразу смог отреагировать на него должным образом. Григорий не знал, что будет правильнее – запротестовать или позволить ей исполнить задуманное? Но, пока размышлял, Зоя уже подхватила мочалку с пола, присела возле ванны, чуть позади него и принялась растирать ему спину. И внешне это выходило у нее так естественно, так просто, словно ничего нового для девушки в этой ситуации не было. Однако неловкость от нынешнего двусмысленного положения, на самом деле, чувствовали оба и достаточно остро. Зоя почти не сводила глаз с лица Григория, боясь посмотреть куда-либо еще, а он, наоборот, - старался не глядеть на нее вовсе, не желая смутить. Но была и еще одна причина, по какой Ковалевский не смел поднять на супругу глаз: неожиданно для себя, он открыл, что ее близость крайне волнует его. Нет, не в физическом смысле, точнее – не только физическое волнение испытывал Григорий, когда Зоя в очередной раз касалась его или приобнимала. Захотелось вдруг сказать ей, как она красива, дотронуться до ее чуть растрепавшихся волос, заглянуть в эти синие глаза. Поэтому, чтобы не сделать этого ненароком, он изо всех сил старался сосредоточить внимание на вещах далеких от того, что с ними сейчас происходит. От щекотливого положения, в котором они оба находились сейчас и которое, наверняка, было не слишком приятно его жене, хоть она и не подавала виду. Он думал о холодной воде, пытался сосчитать количество половых досок, покрывающих расстояние от ванны до двери, их оказалось семнадцать... Тем временем, жена завершила свои манипуляции, облив Ковалевского напоследок из кувшина совершенно холодной водой, что окончательно привело Григория в чувство. И он уже собрался поблагодарить ее за помощь, но Зоя вновь опередила его, взяв со стула огромную простыню, разворачивая ее перед мужем, при этом отводя в сторону глаза. - Я думаю, это излишнее, Зоя. Здесь я как-нибудь сам справлюсь. Вы и так вся промокли, идите лучше переоденьтесь, – протестующее заговорил он, но ответ услышал, что только что «как-нибудь» пытался сам вымыться, результат известен. И Зоя не сомневается, что попытка вытереться без ее помощи может кончиться примерно тем же. Ее тон и попытка изобразить строгую менторшу отчаянно веселили Ковалевского. Ему вообще было как-то странно весело сейчас, и это казалось опасным, - Хорошо, - покорно согласился и поднялся из ванны мужчина, оказываясь в ту же минуту завернутым в белое полотно. Зоины руки быстро заскользили по его телу, растирая и стараясь тем самым согреть. И от этого Григорию, впрямь, вскоре стало совсем тепло. Даже жарко. Настолько, что он, неожиданно для девушки, резко перехватил их и отвел в сторону без дальнейших объяснений. А затем, словно римский император, завернутый в тогу, отошел от Зои подальше к окну и там замер, отвернувшись, стараясь побыстрее привести в порядок своим мысли и чувства. - Я не сделал вам больно? Просто мне…, - пытаясь подобрать слова, которыми можно было бы объяснить свое внезапно изменившееся поведение, он повернулся к жене, которая растерянно смотрела на него, явно не понимая, что сделала не так, - Просто вы задели ушиб на спине, а он слишком болезненно отозвался. Я не смог сдержаться. Подбирая подол своего импровизированного одеяния, Ковалевский приблизился к Зое и, взирая на нее сверху вниз, не удержался от того, чтобы пальцами притронуться к ее щеке, тоже немного влажной, ибо девушка провела по ней рукой. - Спасибо, Зоя.
Зоя Данилова: Даже если бы Зоя вдруг каким-то образом и смогла догадаться о тайных терзаниях, которые снедают Григория, в ту минуту, когда она, совершенно честно пытаясь уберечь мужа от простуды, растирает его плечи и грудь, то навряд ли смогла бы понять их природу. Но эта невинность, а по сути – неведение, была ее же спасением, ибо в противном случае, Зоя оказалась бы очень смущена, осознав подобные же чувства и внутри себя самой. Почти привыкнув к зрелищу обнаженного торса Григория, тем более, уже однажды виденного, Зоя все равно, когда шла к нему с развернутой простыней в руках, несла полотнище так, чтобы оно заведомо закрыло ей весь обзор. Однако прикасаться к нему оказалось куда более волнующим занятием, чем просто смотреть. Простыня была непрозрачна, но совершенно не могла утаить от чутких рук Зои крепких контуров молодого и сильного мужского тела и лишь незначительно ослабляла ощущение влажного тепла, исходящего от его кожи, тонкий аромат хорошего мыла и еще чего-то, чему девушка не сумела бы дать определения, даже если бы и попыталась, потому что некоторые вещи в подобных ситуациях проходят мимо нашего разума, но безошибочно попадают в единственную отведенную им природой цель... Она уже почти закончила со своими манипуляциями, когда Григорий, резко вдохнув, неожиданно схватил ее за запястья и отвел их прочь от себя, а затем – метнулся к окну и принялся что-то крайне внимательно там разглядывать, в то время как сама Зоя так и осталась стоять возле ванны с разведенными в стороны руками, растерянно взирая на спину супруга. Пояснения, последовавшие через минуту, показались ей какими-то чудными. Доктор ничего не говорил о травме спины, да и никаких ушибов на ней Зоя не видала, хотя только что разглядывала почти в упор. Тем не менее, она поспешила извиниться за доставленное беспокойство и заверить, что ей-то как раз совсем больно не было. Григорий улыбнулся и кивнул, Зоя тоже взглянула на него с улыбкой – в своем наряде из простыни, Ковалевский смотрелся, словно Гай Юлий Цезарь в стенах Сената. Когда она сказала ему об этом, Григорий и вовсе рассмеялся, заметив, что главное, чтобы поблизости не оказался Брут. Магнетическое напряжение, возникшее между ними и ощутимое еще пару минут назад почти физически, как и положено, на расстоянии ослабело, поэтому общаться и шутить обоим стало заметно проще. Но стоило Григорию вновь подойти ближе – и все повторилось. От прикосновения его пальцев к своему лицу Зоя вздрогнула, словно они были горячими и обожгли ее щеку, а при виде темной бездны, которая всего на какой-то миг промелькнула в его смеющемся взоре, у нее вмиг пересохли губы, и девушка невольно облизнула их кончиком языка. - Не стоит благодарности... – прошептала она и замолкла, не сводя взгляд с его лица. Григорий тоже молчал, рассматривая зачем-то ее губы, а потом – сделал едва заметное встречное движение, склоняясь к девушке чуть ниже. А может, ей это лишь показалось. Так или иначе, выяснить это до конца не удалось, потому что в тот же самый момент за одинаково напряженными спинами супругов Ковалевских раздался легкий скрип открываемой двери, и в комнату неловко, боком, ввалился Прохор, в каждой руке которого было по ведру с водой. - Не серчай, барин, задержался! А всё бабы-дуры на кухне! Стали переливать воду из большого чана, что на плите стоял, да и опрокинули его как-то на пол, благо, не кипяток, не обварился хоть никто! Пока воду на полу собрали, вновь натаскали, да согрели... – поставив тяжелые ведра на пол, он, наконец, развернулся и, заметив, что Григорий Петрович здесь вообще-то не один, осекся и замер в нерешительности, смущенно кашлянув. - Прощеньица просим-с!
Григорий Ковалевский: - У тебя совести нет, хоть бы послал кого ко мне! – возмутился Ковалевский и, медленно переводя взгляд с Зои на Прохора, постарался придать себе более грозный вид. Получилось или нет, он уверен не был. Прохор, привычный к тому, что сердиться на него по-настоящему барин просто не умеет, сконфузился лишь для вида, пробормотал вполне уместные извинения, и собрался было уже улизнуть из комнаты, когда Григорий остановил его, попросив помочь одеться. Зоя коротко извинилась и наконец-то, покинула комнату мужа, как показалось последнему – с видимым облегчением. По крайней мере, напряжение с ее лица стало сходить. Спустя еще полчаса, Ковалевский уединился в библиотеке, где и провел время до обеда. В сущности, претендовать на столь серьезное название эта комната не могла – купец Горохов в свое время явно просто пытался механически заполнить книжные полки различными литературными изданиями, но было их все равно мало, и разнообразие заключалось лишь в том, что одни романы были немецкие, другие французские, а третьи – английские. Впрочем, для Григория Петровича это было сейчас не так и важно – он пришел сюда не читать, а спокойно подумать, находясь в тишине. В собственной его комнате в эту минуту шли работы по выдворению медного исполина и приведению в порядок помещения в целом, что раздражало и так взвинченные нервы барина до предела. Впрочем, поддавшись магии места, Ковалевский все же выудил с полки несколько книг и уселся с ними в кресло. Полистав первую, которая оказалась жутким романом анонимного автора «Франкенштейн, или Современный Прометей», Ковалевский тотчас с раздражением отшвырнул ее в сторону. Прочие книги после этого даже не стал раскрывать, хотя и отложил в сторону томик Гофмана, собираясь забрать его с собой. Все же остальное время просто просидел, прикрыв глаза и раздумывая, а больше вспоминая произошедшее с ним за сегодня. В руках он все еще вертел подарок Зои – серебряный портсигар и все гадал, к чему бы это она вдруг? Не давала покоя и еще одна вещь – выражение ее глаз, которое он так и не понял до конца. Зоя словно ждала от него чего-то, но сама не до конца осознавала, чего именно. А он понимал. По крайней мере, то, чего желал бы получить от нее сам. Выходит, он уже довольно давно думает о Зое, как об объекте желания, хоть сам себе в этом признался лишь только что. И то, что она порой вызывает у него неприязнь, просто следствие того, что он сам неприятен ей. Только получается, что и это не совсем верно. Последние недели их семейной жизни показали иное. И можно было надеяться, что его жена теперь видит в нем другого человека. Придя в своих размышлениях к выводу, что сумел-таки примирить Зою со своей натурой, Григорий подумал, что теперь пришло время попытаться добиться большего и от нее. Не сразу. Но со временем. *** С тех пор, воплощая свою затею в реальность, Ковалевский при всяком удобном случае старался постепенно сокращать расстояние между собою и супругой. Каждое утро при встрече он теперь не просто приветствовал Зою коротким пожатием ее руки, что случалось и раньше, но старался поцеловать ее. Всего лишь прикосновение губами к запястью, но обязательно чуть более долгое и сопровождаемое выразительным взглядом и улыбкой. При этом на словах Ковалевский ничуть не изменял своему ироничному тону, всячески сбивая Зою с толку. Иногда, когда девушка сидела в кресле с книгой или рукоделием, он склонялся над ней сзади и, облокотившись на спинку кресла одной рукой, другой якобы ненароком рассеянно поигрывал ее локоном, при этом серьезно рассуждая о том или ином месте в книге, или расхваливая тонкую работу жены. Были ли честным такое поведение по отношению к девушке? Пожалуй, нет, и Гриша это понимал, но не мог удержаться от своей игры. Ему казалось, и видно не без основания, что Зоя тоже увлеклась ею, по крайней мере – она ничем не выказывала обратного.
Зоя Данилова: С того самого дня, как спешно покинула, а на самом деле – практически, сбежала из комнаты Григория после внезапного появления в ней Прохора, Зоя словно бы потеряла присущий ей по жизни душевный комфорт, который прежде не могло поколебать, казалось, ничто на свете. Но если, бодрствуя, еще можно было как-то себя отвлечь от постоянных размышлений насчет того, что же именно с нею творится, то, пробираясь в ее ночные видения, мысли эти, словно хитрые искусители, обращались из вполне себе невинных, в такие, о которых наутро, если они не забывались, конечно, бывало неловко и вспомнить. Ей теперь часто снился Григорий. Что было бы вполне объяснимо тем, что супруг, по причине своей болезни все еще проводящий большую часть времени дома, хоть уже и выезжающий иногда по делам, составляет ее основной круг общения. Да только беда была в том, что в снах Зои он отнюдь не только разговаривал с нею… Возможно, кому-то показалось бы смешным, что ее настолько волновали его воображаемые поцелуи и нежные прикосновения, но самой девушке было не до смеха. Ведь она по-прежнему была уверена, что Ковалевский главным образом думает лишь о том, чтобы доказать свое над нею превосходство, отыграться за былые насмешки, пусть даже и сменив немного тактику. Тем более что на словах Григорий бывал с нею все так же ироничен, как и прежде. И Зое все время приходилось держаться настороже. А делать это было теперь сложнее еще и потому, что слова эти странным образом не стыковались с тем, как Ковалевский вел себя, будучи рядом с нею. Не могла же бедная Зоя в открытую спросить, к чему все эти долгие многозначительные взгляды, внезапные паузы и едва ощутимые двусмысленности в обращенных к ней речах?! Да он бы просто посмеялся над нею, выставил в очередной раз самовлюбленной дурочкой, которой только и видится, что все вокруг пылают от страсти нежной лишь при одном ее виде. Впрочем, представлять, что она – возможно – немного волнует кровь Григория, пусть хоть и против его воли, было неожиданно приятно. Поэтому, даже если это было ее заблуждением, девушка не спешила развеять его, не замечая, как сама все больше втягивается в затеянную Григорием игру и даже получает от нее удовольствие. Тем временем уж приближалось и лето. Весна, исполнив свое обещание быть дружной да ранней, столь же последовательно и неумолимо продвигалась вперед, стирая на своем пути и из памяти все следы недавнего правления зимы, сдувая их прочь теплыми апрельскими ветрами, отмывая майскими дождиками, совершенно не похожими своим жизнерадостным характером на понурых и меланхоличных ноябрьских собратьев… В начале мая окончательно потеплело. Слуги повытаскивали зимние рамы из окон, отмыв до блеска стекла оставшихся. И теперь они весело поблескивали в лучах весеннего закатного солнца, которые совершенно по-хозяйски врывались в окна барского дома, не встречая преграды, ибо листья на деревьях еще не успели распуститься. И один из них, видимо, наиболее любопытный, плавно перемещаясь по столовой, где в этот вечерний час собрались на чаепитие супруги Ковалевские, планомерно исследовал на ощупь сперва противоположную окну стену с висящими на ней Зоиными акварелями, затем блестящий медный самовар на столе, потом окунулся в тонкую белую фарфоровую чашку мадам Ковалевской, растворившись в ней и сообщая налитому туда чаю красивый то ли янтарный, то ли медовый оттенок. С интересом наблюдая за этим неторопливым «лазутчиком», Зоя, украдкой посматривая периодически на сидящего напротив Григория, дожидалась мгновения, когда лучик доберется и до его лица, желая посмотреть, сообщит ли он точно такой же цвет и его карим глазам. А он, попивая свой чай, так же украдкой иногда глядел на Зою. И иногда, встречаясь взглядами, молодые люди смущенно улыбались и отводили их в сторону, делая вид, что ничего особенного не происходит. Собственно, ничего и не происходило. Всего лишь обычное семейное чаепитие. Только вот в последнее время любой момент, когда Зоя и Григорий оказывались наедине, пространство вокруг них словно бы сгущалось, становилось вязким и насыщенным теми особыми искрами, которые возникают между мужчиной и женщиной лишь тогда, когда их неудержимо тянет друг к другу, даже если они готовы клятвенно уверять в обратном.
полная версия страницы