Форум » Прочие города и веси Российской империи » Шекспиру и не снилось. Часть вторая. » Ответить
Шекспиру и не снилось. Часть вторая.
Григорий Ковалевский: Время: зима - осень 1833 года Место: Петербург, позже имение Ковалевского - Заболотное, Псковская губерния. Действующие лица: Зоя Данилова, Григорий Ковалевский
Ответов - 73, стр:
1 2 3 4 All
Григорий Ковалевский: - Именно здесь, - подтвердил Ковалевский и с не меньшей тоской оглядел покосившийся дом, выглядевший при неверном свете фонарей еще более печально. «Если оно не обвалится нам на голову, конечно», - добавил он уже про себя, стараясь не глядеть на Зою. Когда он покупал у купца Горохова этот дом и деревню в придачу, то, конечно догадывался, что положение бедственно, но вот чтобы так! Снаружи дом выглядел, как сараюга, по всем многочисленным щелям которой вовсю гуляет ветер, а покосившаяся крыша вот-вот упадет. Но внутри все оказалась не так и плохо. И купцу, видать, хотелось жить по-человечески, к тому же Прохор Егорович, видимо, успел приложить свою руку и привести дом в относительно надлежащий вид. Когда они с Зоей вошли в главную комнату, а по совместительству – гостиную и столовую, Ковалевский и вовсе кивнул управляющему с одобрительной улыбкой. В ней было тепло, пахло можжевеловыми ветками, на столе дымился самовар, и главное – обстановка выглядела относительно уютной и внешне безопасной. - Познакомьтесь, Зоя Филипповна, это наш управляющий – моя правая рука, так сказать, Прохор Егорович. Завтра он представит вам всех слуг, чего уж вас сегодня этим утомлять. В комнату, тем временем, вошла девушка с подносом, на котором стояли чайные приборы, розетка с вареньем и хлеб. По всему, ужин намечался весьма и весьма скромным. А после него ключница Настасья Ивановна сразу провела супругов к их спальням. То, что Ковалевский сделал это не сам, выглядело странно, но Зоя, похоже, не обратила на то внимания или не задумалась. Спальни супругов находились друг напротив друга и своим аскетическим убранством могли поспорить с монашескими кельями. - Если вам вдруг вздумается что-то изменить, Зоя Филипповна, я возражать не буду. Вы же понимаете – холостяцкий образ жизни, - пожал плечами мужчина и, пожелав спокойной ночи супруге, скрылся за дверьми собственной спальни. Где, наконец, впервые за долгое время смог сбросить с себя маску. - Боже мой, во что вы себя втравили, господин Ковалевский?! – ему вдруг вспомнились все события минувших двух дней – от момента венчания до въезда в ворота этого дома. Все казалось таким странным, нереальным. И Зоя тоже. Что теперь будет? Вопрос этот тревожил Григория, он искал на него ответа – и не находил. Умывшись ледяной водой, вместо того чтобы лечь спать, Ковалевский позвал к себе Прохора, с которым просидел далеко за полночь, узнавая состояние дел в имении, что уже было сделано и что еще предстоит. Позже пришло и решение, что делать с Зоей – пускай его жизнь пусть идет своим чередом и нечего на этом лишний раз заострять внимание. В первую же очередь нужно заняться хозяйством, иначе к лету ничего путного может и не выйти. А жена – жена теперь есть, и никуда она не денется, в конце концов.
Зоя Данилова: Первоначальное потрясение от перемен, произошедших в ее жизни, как и у большинства деятельных натур, не умеющих подолгу предаваться рефлексии, продолжалось у Зои недолго – примерно пару недель, которые при этом, пожалуй, оказались самыми сложными за все ее девятнадцать лет. Она вдруг почувствовала себя словно бы в полном одиночестве, да к тому же – наедине с многочисленными бытовыми неурядицами, которые не всегда была в состоянии разрешить, несмотря на то, что уже обладала достаточным опытом ведения хозяйства в папенькином доме – уже хотя бы потому, что порой просто не могла толком объяснить, чего хочет – по-русски. А французского в Заболотном, кроме самого Ковалевского, не понимал, ясное дело, никто. Между тем, последний, как и обещал, нисколько не вмешивался в домашние хлопоты жены. Вернее даже сказать – демонстративно не вникал, предоставив Зое полный карт-бланш все устраивать так, как ей нравится, в пределах разумного, естественно. С одной стороны, это было хорошо – без лишних с ним переговоров, мадам Ковалевская вскоре сумела даже организовать в своем новом-старом доме род ремонта, велев мобилизовать для этого мастеровых деревенских мужиков. Поэтому, уже спустя месяц, он принял вполне жилой вид не только в гостиной, но и в остальных немногочисленных комнатах, а в середине апреля деятельная барыня из Заболотного получила от уездного мебельщика свой заказ, произведенный чуть не на следующий день после приезда из столицы – гарнитуры для гостиной и спален. И стало уже даже возможно думать о приглашении на новоселье гостей. Однако приглашать было особенно некого, потому что та часть уездного дворянства, с которой можно было бы свести знакомство, по словам местного предводителя, господина Бениславского, который единственный, кроме управляющего, порой бывал у них в доме с визитами, убывала в столицы до лета. А те, кто оставался, по его же словам, не стоили особого внимания. И, слушая подобные рассуждения Ивана Леопольдовича, Зоя все никак понять не могла, отчего это он, крупнейший помещик по всей губернии, так проникся уважением к ее супругу, который по своему достатку и статусу в обществе, в общем-то, не сильно отстоит от тех самых, кто «не стоит внимания», и ведет себя с Григорием, точно с ровней. Но спросить у мужа об этом было все как-то недосуг, да и повода не было для столь подробных разговоров. Ибо за все эти месяцы их собственные отношения практически не сдвинулись с того места, в котором находились изначально. Впрочем, нет. Бурных объяснений, подобных тем, что происходили до свадьбы, больше не случалось. Но происходило так не потому, что Зоя и Ковалевский притерпелись друг к другу, а скорее оттого, что, сосуществуя в одном доме, они… почти не встречались, проводя вдвоем время лишь во время трапез. Да и то не всегда. Потому что теперь, с началом весны и, соответственно, всевозможных сельских работ, Ковалевский настолько в них погрузился, что, казалось, что-то доказывал самому себе, сутками пропадая где-то в полях либо в конторе имения, что самой Зое, убежденной, что это совершенно не дело барина, когда в имении есть грамотный управляющий, изрядно претило. Ну, да только, что делать, если это, мужицкое, видимо, и было всегда истинной его сущностью, в то время как аристократические манеры оставались лишь для того, чтобы составить о себе впечатление во время пребывания в столице. А изменился Григорий даже внешне – похудел, осунулся. Появляясь дома очень поздно, нисколько, казалось, не замечал происходящих в нем перемен, быстро ел и шел к себе спать. Все это дополнительно обижало Зою, которая, хоть и получила, чего хотела – самостоятельность, все же, хотела бы какого-никакого одобрения своим усилиям, раз уж больше ничего хорошего муж в ней не находит. Но была слишком горда, чтобы завести разговор об этом самостоятельно. А еще, чтобы признать, что самостоятельность – это, оказывается, далеко не все, что нужно женщине.
Григорий Ковалевский: Прохор Егорович, конечно, писал Ковалевскому, что дела в новом имении не слишком ладные, но чтобы настолько, даже вообразить было невозможно! В первые дни Григорий Петрович даже не мог сосредоточиться ни на чем конкретно, не знал, за что схватиться раньше, а что может подождать. В конторе тоже творился ужаснейший беспорядок в бумагах, а управляющий Горохова, Карл Карлович, который пока еще оставался в имении, все никак не мог дать ему отчета по финансам – все юлил и не мог найти то одну бумагу, то другую книгу. И тогда Ковалевский решил плюнуть на бумаги и заняться непосредственно хозяйством, где его подстерегала очередная проблема. Как оказалось, мужики еще даже не начинали готовиться к севу. Поэтому теперь, вместе с Прохором новый барин чуть ли не каждый день вынужден был объезжать мужицкие дворы, где необходимо было контролировать исправность исполнения его указаний. Нововведения, которыми сыпал Григорий Петрович, не слишком нравились крестьянам, но они терпели, ибо поняли сразу – барин горяч. Ковалевский уже успел показать свой норов, когда собственноручно выволок пьяного кузнеца из избы и привел его в чувство парой крепких оплеух и ведром студеной воды. «Ворон», как сразу метко прозвал Карла Карловича Прохор, тоже очень недовольно следил за деятельностью барина и всячески норовил влезть с указаниями в его дела. Делал он это вежливо и учтиво, но вызывал у управляющего Ковалевского жуткую тошноту: - Словно патоку съел! – повторял Прохор, когда «Ворон» соизволял удалиться, - Вот увидите, Григорий Петрович, от него еще неприятности будут! Накаркает беду, гад. Так и вертелся Ковалевский целыми днями, почти не бывая дома, а когда там появлялся, то сил хватало на короткий ужин и сон. При этом каждый день он обещал себе выкроить вечером время и поговорить с Зоей. Ведь и ей, должно быть, нелегко вести хозяйство. Дом, хоть и не все имение, да находился в таком же плачевном состоянии. Однако, усилиями молодой хозяйки, к удовольствию Гриши, он быстро начал преображаться во вполне пригодное для жилья пространство. Зоя умела добиться своего, и этого у нее было не отнять. Работу, которую она проделала, Ковалевский не мог не заметить и, конечно, оценил по достоинству. Вот только выразить словами все не находил случая. Вот и сегодня, вернувшись затемно, он отказался от ужина, велел лишь принести молока и хлеба в спальню, где, скинув верхнюю одежду, сел в кресло и сразу же задремал. Но вскоре пробудился – от истошного вопля. Не сразу он понял, откуда доносится крик, а когда прислушался, то стало ясно – это кричит Зоя у себя в комнате. Сердце екнуло в груди и, вскочив с места, Ковалевский схватил из прикроватной тумбочки пистолет и ринулся в спальню жены.
Зоя Данилова: Зоя вошла к себе в будуар и достала из ящика орехового секретера конверт с пришедшим еще утром письмом от батюшки, которое из-за вереницы повседневных дел некогда оказалось сразу и прочесть. Сломала сургучовую печать, извлекла сложенный лист и принялась читать. Филипп Андреевич, как обычно, сообщал, что здоров, но скучает по дочери. Еще писал про развитие некоторых столичных событий, начавшихся еще в ту пору, когда Зоя находилась в Петербурге, о новостях из жизни их общих знакомых и спрашивал, в свою очередь, какие новости произошли в жизни его дочери. Обычный вопрос, но он более всего и озадачил девушку, которая уже мысленно начала сочинять ответное послание. При всей внешней насыщенности ежедневными делами в жизни ее за эти недели не происходило практически… ничего! И это было самое грустное. Мечтая о том, чтобы навязанный против воли муж никак не вмешивался в ее жизнь, Зоя не предполагала, что окажется в такой изоляции. Дошло до того, что она уже с некоторой тоской вспоминала даже их былые с Ковалевским словесные перепалки – хоть какое-то развлечение. А теперь не было и этого. Сегодня, например, Григорий, проходя через гостиную, где Зоя спасалась от скуки вязанием очередной ажурной салфетки, которыми, кажется, можно было уже застелить весь их дом, вновь едва кивнул ей – и скрылся в своей комнате. Слишком демонстративно, как ей представлялось. Услышав, как приглушенно хлопнула дверь спальни мужа, Зоя выждала еще несколько минут, а потом с досадой отбросила осточертевшее рукоделие и тоже пошла к себе, вспомнив про письмо Филиппа Андреевича, надеясь, что хотя бы оно немного развеет ее скуку. Напрасно… Справедливо посчитав, что с таким настроем браться за написание ответа, пожалуй, не стоит, девушка отложила испещренные убористым почерком отца листы бумаги и потянулась за колокольчиком – позвать горничную, чтобы помогла переодеться ко сну. А что еще делать, как не лечь спать, хотя в Петербурге в это самое время люди их круга только начинают задумываться о развлечениях на грядущий вечер. Однако ровно в следующую секунду мадам Ковалевская уже забыла о сплине, который только что терзал ее душу. А еще через одну – легкой пташкой вознеслась, подхватив юбки, на то самое кресло, в котором только что грустила о впустую проходящих днях юности, издав дикий вопль, достойный самой феи Баньши, про которую недавно прочла в книге мистера Крокера* «Легенды озер». А причиной всему была маленькая, хотя самой девушке она показалась огромным чудовищем, мышка, которая выбрала этот недобрый для себя час, чтобы отправиться по своим мышиным делам, не подозревая, что еще одна обитательница сего дома более всего на свете боится именно этих, в общем-то, безобидных божьих созданий, хотя и не любит признаваться в этой слабости. Следующим актом разыгравшейся драмы стало явление на авансцене полураздетого и полубезумного спросонья Ковалевского, который ворвался в спальню жены с пистолетом наперевес, готовый расстрелять на месте то ли неведомого супостата, то ли саму Зою за то, что так некуртуазно прервала его отдых. Узрев последнюю в необычно возбужденном состоянии и в не менее странном положении – стоящей на кресле, изображая живую картину «Смертельный ужас», он задал вполне закономерный вопрос – что, черт подери, происходит?! - Мышь! Там – мышь! – едва и смогла просипеть из-за сковавшего горло испуга девушка, простирая дрожащую руку к секретеру, под которым только что скрылась нечаянная возмутительница спокойствия молодой семьи Ковалевских. Со стороны это выглядело так, будто Зоя боится, будто мышь услышит ее слова и немедленно вновь пойдет в атаку. _____________________________________________ *Томас Крофтон Крокер (англ. Thomas Crofton Croker; 15 января 1798 — 8 августа 1854) — ирландский фольклорист.
Григорий Ковалевский: - Что, простите?! – задохнувшись, переспросил Ковалевский, взирая на Зою безумными глазами. Хотя, в данную минуту, сумасшедшей ему казалась именно она. - Мышь?! Не крыса даже, а простая обычная мышь?! – Зоя покачала головой, словно не была уверена наверняка, что это было за животное. Приложив ладонь ко лбу, Григорий шумно выдохнул и тут увидел, как из-под секретера высунулась маленькая мордашка возмутительницы всеобщего спокойствия. Вскинув пистолет, он нажал на курок. Раздался выстрел, комната наполнилась едким пороховым дымом. Зоя еще раз пискнула, тоже почти по-мышиному. Дым потихоньку рассеялся, а на полу, рядом с ножкой секретера, остался лежать маленький трупик грызуна, ставшего жертвой отнюдь даже не выстрела Ковалевского, а своего собственного страха. - Вот ваше чудовище, моя дорогая. Вы, как древнегреческая богиня, которой принесли жертву! Довольны? В этот момент Ковалевский заметил, что они с женой давно уже не одни в комнате. Потому что в дверь ее с любопытством заглядывали слуги, причем Кондрат Филимонович, сторож, лез вперед с ружьем наперевес. - Что столпились?! Не видите что ли – мы с супругой устроили ночную охоту. Давайте, идите спать! А ты, Глаша, постой, - он взял горничную супруги под локоть и завел в комнату, - Видишь, убраться надо, а то барыня спать не сможет. Сам же Григорий Петрович подошел к креслу, в котором онемевшим изваянием стояла супруга и, без слов предупреждения, подхватил ее и, перебросив через плечо, вынес из комнаты прочь. Путь его был недолгим, Ковалевский внес ее в свою спальню и водрузил на кресло, точно так же, как она стояла у себя. В глазах Зои он прочитал негодование, которое еще не успело обрести словесного выражения. - Постойте пока тут. Мне нравится на вас смотреть, к тому же – мы так давно не виделись, ma cher.
Зоя Данилова: Треск пистолетного выстрела – в маленьком помещении он прозвучал совершенно оглушительно, заставил Зою зажмуриться, закрыть ладонями уши и тихо взвизгнуть. Громко, к сожалению, не получилось, равно как и сказать хоть что-нибудь еще в течение того времени, пока Григорий объяснял набежавшей прислуге, что произошло, а потом, водрузив ее на плечо, прямо у всех на глазах, унес к себе в спальню, точно дикарь, волокущий в пещеру свою добычу. Хотя, стоит заметить, что в глазах Зои, Ковалевский всегда и был тем самым дикарем, который при первой же возможности стремится отринуть от себя все понятия о нормах и правилах поведения, принятых в приличном обществе, подобно тому, как дикарь сбрасывает неудобные для себя одежды, если его перестать контролировать. Впрочем, с одеждами в ее присутствии тоже особо не церемонился. Что тогда, на постоялом дворе, что нынче, в отличие, скажем, от самой Зои, которая и помыслить не могла разгуливать перед Ковалевским в исподнем, совершенно не заботясь о том, что это может ее, в конце концов, и смущать! А почему нет? Ведь это только на словах он ее муж, а на деле… На деле, придя, наконец, себя от страха, готовая, по привычке, накинуться на Ковалевского с обвинениями – на сей раз, за жестокое обращение с несчастной мышью, которой она вовсе не желала погибели, и за бесцеремонное - с собой, любимой, неожиданно, Зоя смешалась от слов Ковалевского вроде бы, иронических и шутливых, а вроде бы – совсем и… нет? Потому что, произнеся их, мужчина, действительно, отошел на пару шагов от кресла, куда «установил» свою супругу, сложил на груди руки и принялся рассматривать ее, словно скульптор свое творение. И было в его взгляде и выражении лица что-то мимолетное, но успевшее заставить Зою, точно дебютантку на первом балу, заволноваться, неосознанным жестом разглаживая и опуская чуть приподнявшийся край подола домашнего платья, обнажившего вдруг босые ступни и стройные девичьи щиколотки, затянутые лишь в белый шелк чулок. Впрочем, как уже было сказано, длилось это недолго и возможно, было всего лишь игрой теней в комнате, которую мягким оранжевым светом освещал лишь огонь в камине и несколько свечей. Ковалевский вскоре тихо хмыкнул и отвернулся, чтобы налить себе немного коньяку из стоящего на мраморной каминной полке штофа. А Зоя, под некоторым впечатлением от собственной реакции, тихо соскочила с кресла на пол, но не ушла, а расположилась в нем уже по-человечески и буркнула с почти детской обидой в голосе: - А где же нам видеться, если вы и дома-то почти не ночуете? Мне нынче папенька письмо прислал, спрашивает, как мы живем, да какие новости, а мне и рассказать нечего. Разве что, вот, про мышь эту мерзкую, да про бесконечные хозяйственные да ремонтные хлопоты.
Григорий Ковалевский: Зоя нравилась ему именно в такие моменты – когда растерянность в ней борется с язвительностью. Тогда она преображалась и казалась более настоящей. Ковалевский улыбнулся своим мыслям, но чтобы Зоя этого не увидела, отвернулся и налил себе коньяка. Когда же вновь взглянул на нее, очарование минуты рассеялось – Зоя Филипповна сидела в кресле и была готова вновь начать язвить и колоть его. Впрочем, он так умаялся за эти дни, что был рад даже подобному. Все лучше, чем унылые попытки разобраться в запутанном хозяйственном клубке. - Ну уж не преувеличивайте, госпожа Ковалевская! Я ночую дома каждый день. А если желаете, могу даже перебраться на ночлег в вашу комнату и защищать вас от мышей, – начал было Григорий, но, увидев недовольство во взгляде супруги, осекся и умерил сарказм. - Я понимаю, что вам здесь кажется невыносимо скучно, Зоя, но в ближайшее время мы пока не можем никуда выезжать. Вы видите сами, что хозяйственные дела отнимают много больше времени, чем я сам того ожидал... Кстати, насчет хозяйства, - Ковалевский замолчал, подбирая слова. Он не раз порывался высказать ей свою благодарность, но то не находил времени, то приходил настолько уставшим, что забывал обо всем вокруг, - Зоя, я давно хотел выразить свое восхищение тем, как вы преобразили этот дом. Вы действительно прекрасная хозяйка. И если у вас вдруг возникнут какие-то пожелания, просьба, быть может – я готов пообещать ее выполнить... Их завязавшийся было разговор прервала заглянувшая в комнату Глаша, которая сообщила Ковалевским о том, что в спальне барыни уже наведен порядок. Григорий улыбнулся девушке и обернулся к жене, протягивая руку и желая помочь ей подняться. Ее рука легла в его ладонь через паузу, словно Зоя не могла сразу решиться на подобный жест. Ковалевский проводил ее до двери и, пожелав спокойной ночи, закрыл дверь. Спать ему теперь не хотелось. Утром он первый вышел к столу. Прохор передал письма, которые были доставлены еще вчерашней почтой. Среди различных деловых депеш было письмо и от Ивана Леопольдовича, в котором предводитель местного дворянства сообщал адресату об именинах своей тещи. Ковалевский уже успел завоевать его расположение, а тот порассказал о новом соседе своей теще и жене, которые тотчас непременно пожелали с ним познакомиться и звали к себе на «скромный домашний праздник в честь празднования дня святой покровительницы Настасьи Михайловны». Григорий Петрович не знал, как и поступить – не хотелось разрушать легенду, что живет он в этом имении уже давно. Но как быть, если, действительно, им с женой все равно придется куда-то выезжать? Его размышления прервало появление Зои, которая тихо вошла в комнату и, пожелав доброго утра, села напротив. - А у меня для вас подарок, сударыня. Глаша! – девица влетела в комнату, а потом, также без слов, лишь кивнув барину, скрылась вновь за дверью. Ковалевский поднялся из-за стола и с загадочным видом вышел следом, чтобы через мгновение появиться перед Зоей вновь. В руках он держал корзинку, не слишком большую, с атласным бантом на ручке. - В столице, я слышал, принято преподносить дамам всяких жучек и мосек, но в деревне, моя дорогая, больше впрок коты! Как вчера оказалось, мне не всегда возможно вовремя приходить к вам на помощь, но я же должен быть уверен в благополучии своей супруги, - с этой колкой фразой Ковалевский поставил перед женой корзину. И теперь Зоя могла увидеть, как в ней пушистым рыжим комочком дремал котенок, который и сам был едва ли больше вчерашней мыши, - Надеюсь, этот мой подарок вы в печь не бросите?
Зоя Данилова: Отложив в сторону столовые приборы, Зоя с некоторым недоумением наблюдала за приготовлениями Григория. Подарок? Но чем она его заслужила? Ведь, если верить Ковалевскому на слово, то ничего, кроме неприятностей Зоя ему не доставляет, а за это вознаграждать как-то не слишком принято… Пропустив мимо ушей его очередной занудный комментарий относительно столичных нравов, Зоя заглянула в корзинку и не сдержала умильного вздоха. Внутри ее на мягкой маленькой подушке, видимо, только что проснувшись, и сладко зевая, потягивался рыжий пушистый шарик. - Боже мой, какой милый! – с этими словами, девушка бережно взяла в руки котенка, прижимая его к груди, отчего тот немедленно впился цепкими коготками в кружева на ее платье и громко запищал. – Тише-тише, малыш, я тебя не обижу! Она поцеловала его в мордочку и радостно взглянула на улыбающегося Григория, желая поблагодарить его за такой приятный сюрприз, но тотчас же и осеклась, нахмурившись, задетая язвительным сопроводительным словом к этому подарку. - За кого вы меня принимаете?! Что вы за человек такой вообще?! Неужели одно только то, что я чему-то искренне рада, отвратительно вам настолько, что вы немедленно стремитесь испортить мое удовольствие? Она и сама не ожидала, что эта, вроде бы, не сильно выделяющаяся из череды прочих, колкость Ковалевского ее настолько обидит. Возможно, все дело было в накопившейся усталости и тщательно сдерживаемом до сих пор чувстве неудовлетворенности собственным существованием, которые норовили сейчас вылиться наружу в виде слез, однако в данную минуту Зоя, действительно, готова была разреветься. Впрочем, доставить Григорию удовольствие наблюдать это она все равно была не готова, поэтому, резко развернувшись, без слов пошла прочь из столовой, прижимая к груди своего котенка. Ковалевский, разумеется, спросил, куда она и как же их завтрак. Но девушка лишь бросила через плечо, что сыта по горло, гордо покинула комнату и лишь у себя в будуаре дала волю душившим ее слезам, плача горько, словно обиженный ребенок.
Григорий Ковалевский: Григорий Петрович был растерян ничуть не меньше, чем огорчена его супруга. Если бы он мог представить, что задел Зою своими словами, то испытал бы немалое удивление. Но так как их постоянные взаимные колкости никогда не вызывали у нее ничего, кроме желания дать ему немедленный и достойный ответ, то сейчас он даже и не мог придумать причины, по которой его жена вдруг вздумала обидеться на него. Между тем, он успел заметить и ее искреннюю радость, когда она увидела этот маленький рыжий комочек в корзинке. И впервые, а если быть более точным – второй раз в жизни, Ковалевский увидел ласку в глазах этой девушки. Первый раз она была обращена отцу. Постояв у стола в некой задумчивости, отбивая серебряной ложкой по скатерти в такт тикающим часам, Гриша наконец решил пойти в комнату к Зое и узнать, что так ее огорчило или разозлило – он не мог до конца понять истинную причину ее бегства. У дверей он остановился и постарался прислушаться к тому, что происходит в комнате. Было тихо, словно там никого и не было. Тогда он постучал. На его стук никто не отозвался, но уверенность в том, что Зоя непременно в своей спальне у Ковалевского причин не было. Тогда он еще раз постучал и добавил, что намеревается войти. Картина, представшая его глазам заставила мужчину остолбенеть почти так же. Как вчера вечером. Когда ему сообщили, что под секретером мышь. На сей раз. Чудовищ в комнате не было. Ну, или как на это посмотреть. Зоя Филипповна восседала на своей кровати и злобно смотрела на открывшуюся дверь и собственного мужа в дверном проеме. Глаза ее были покрасневшими, а на ресницах еще подрагивали крупные капли недавних слез. Щеки тоже были мокрыми и раскрасневшимися, как всегда бывает при сильном нервном возбуждение. Зато вполне комфортно себя чувствовал маленький рыжий гость, устроившийся на коленях молодой женщины. - Я обидел вас, Зоя?! Мне жаль, я всего лишь хотел доставить вам немного радости, - он нарочно отвел взгляд от ее лица, прекрасно понимая, что ни одна женщина не захотела бы предстать в таком виде перед мужчиной – будь то ее муж, отец или кто бы там ни был, - Значит, малыш вам пришелся по душе. Я этому рад и надеюсь – он будет доставлять вам меньше огорчений, чем я. Ковалевский уже собрался уходить, но вдруг остановился и повернулся к Зое: - Вы ушли поспешно, а я хотел вам еще сказать, что господин Бениславский прислал приглашение к ним на небольшой семейный праздник – в честь именин его тещи. Я хотел поинтересоваться у вас – вы ведь жаловались на скуку – может вы согласились бы посетить наших соседей. Предупрежу сразу. Общество здесь не блещет столичным лоском. Вполне возможно, что вы там найдете не мало подобий вашего мужа, - невесело ухмыльнулся Ковалевский.
Зоя Данилова: Зоя неприязненно взирала на Ковалевского, замершего в дверях, словно бы в нерешительности. Кому нужна его игра в деликатность там, где каждое слово и каждое действие – насмешка над этим понятием? - Вы уже вошли, для чего спрашиваете? – совладав с судорожным вздохом, девушка поспешно отерла с лица остатки слез, хотя не заметить, что она только что плакала, мог только слепой. Впрочем, несмотря на то, что была рассержена, в первую же минуту появления Ковалевского на пороге собственной комнаты Зоя почувствовала даже род удовлетворения. Пришел – значит, чувствует, что поступил неправильно, значит, она победила! Конечно, хотелось бы более эмоциональных извинений, чем простое выражение сожаления. Однако, по опыту предыдущего общения с этим человеком, Зое казалось, что требовать этого от него можно ровно в той же мере, что и от дверцы буфета, которую по рассеянности забыл закрыть, а после ушибся об нее головой. - У вас странные пути ее доставления, - буркнула она, не сдержавшись, в отношении слов о том, что Ковалевский хотел порадовать ее. – Но котенок, и вправду, мне очень понравился. Я назову его Рыжим и сама воспитаю таким образом, чтобы ваша надежда осуществилась, - вместе с успокоением, к ней возвращалась и обычная манера держаться с супругом – отстраненно-ироническая. Словно бы почувствовав это, Григорий тоже вскоре сделался собой прежним, усмехнулся, кивнул и, постояв еще немного, собрался было уходить, но тут вспомнил еще одну новость. И это было уже гораздо интереснее. - Конечно же, соглашусь! – воскликнула Зоя. – Когда будет этот праздник? Я ведь должна успеть подготовиться, как следует… А еще нам ведь нужно будет, вероятно, приобрести что-нибудь в подарок этой даме? Если бы кто-нибудь сказал мадам Ковалевской еще несколько месяцев назад, что простой деревенский бал сможет вызвать у нее такое воодушевление, она бы не поверила ни за что в жизни. Впрочем, тогда Зоя точно так же никогда бы не поверила и в то, что она когда-нибудь будет носить фамилию Ковалевская… - А о том, что я встречу у Бениславских ваше подобие, Григорий Петрович, можете не беспокоиться. Чем больше узнаю вас, тем сильнее убеждаюсь – вы уникальны! Вот так. То ли очередной укол, то ли похвала. Пусть думает, что хочет. Зоя взглянула на Ковалевского и улыбнулась.
Григорий Ковалевский: - «В душу наплевала мне она! Женщина довольна. Ни с чем уходит рыцарь, но за кем победа – это неизвестно», - пробурчал себе под нос Григорий Петрович, покидая в этот день комнату жены с самодовольной улыбкой на губах. Первое же, что Ковалевский сделал на следующее утро, так это велел оседлать коня и направился в имение к Бениславским, дабы лично передать, что они с женой принимают их приглашение. Там же, на месте, Гриша заодно, наконец, познакомился с супругой и тещей Ивана Леопольдовича, чем несколько обезопасил себя от возможной неловкой ситуации. Хоть и не до конца. Прочих соседей, которые были приглашены на именины госпожи Полухиной, Григорий, естественно, тоже толком знать не мог, но за одну неделю нанести визиты в имение каждого из них было невозможно физически. Оставалось надеяться на удачу. В ближайший же из базарных дней Ковалевский лично сопровождал свою супругу в уездный городок, где Зоя Филипповна ходила по лавкам, пока ее муж занимался делами. Дело было в том, что ему все не давали покоя счета Горохова, а еще сильно настораживало то, как «Ворон» юлил, обсуждая дела имения. Поэтому Григорий все то время, покуда Зоя была занята покупками, пытался навести о нем справки и даже встретился с местным стряпчим. Но толку было мало, хотя туманные намеки и недомолвки скорее говорили – да, Карл Карлович нечист на руку. Через несколько часов, кое-как разобравшись со своими вопросами, Гриша заехал за женой и предложил ей пообедать в местном трактире. В целом, их сегодняшний день можно даже было назвать мирным и вполне семейным. Муж вежливо интересовался, что купила его супруга в лавках, та рассказывала, а когда не хватало красноречия – даже показывала. Кроме отрезов на платье, Зоя решила выбрать в городе новую обивку для стен. И теперь показывала Ковалевскому предложенные приказчиком образцы тканей. Однако среди последних он почему-то не увидел ничего, предназначенного для стен в его собственной комнате. - Вы решили оставить мою пещеру в неприкосновенности? – Зоя попыталась изобразить негодование, но потом заметила, что без согласия Григория не стала бы менять в его комнате даже пыль. Оставшуюся до праздника неделю Ковалевские почти не встречались – Григорий Петрович опять стал пропадать то в полях, где кипели работы, то в конторе, где все чаще он засиживался допоздна, открывая для себя все новые интересные факты. Зоя же по-прежнему занималась хозяйством и приготовлениями к визиту к Бениславским.
Зоя Данилова: Тот день, что Ковалевские провели вместе на пасхальной ярмарке в Опочке, пожалуй, в самом деле, был первым, когда они с Григорием выехали куда-то вдвоем. И провели его лучше, чем ожидала сама Зоя. Оказалось, что ее муж, когда дает себе такой труд, может быть вполне приятным спутником и даже собеседником. Конечно, не обошлось и без взаимных пикировок, но были они менее ехидными, чем обычно, скорее, по привычке. Казалось, что оба они начинают уставать от бесконечных словесных дуэлей, прискучивают ими. Неприязнь – как была уверена Зоя, взаимная, тоже стала угасать. Однако на ее месте пока не возникало ничего. Супруги Ковалевские оставались таковыми лишь на бумаге. И были слишком горды, чтобы признать, что виноваты в том тоже оба, заключив, тем не менее, словно бы взаимный пакт о ненападении. И в этом состоянии провели всю последующую неделю, пока Зоя, как всегда, управлялась с домом и подготовкой к грядущему приему у Бениславских, а Григорий бесконечно занимался общими делами их имения – тоже, как всегда. Впрочем, в назначенный день, по настоянию Зои, Григорий остался дома. Мотивировала она это, как обычно, ироническим замечанием о том, что не хотела бы появиться в гостях с человеком, который своим обликом уже давно более напоминает изможденного барщиной крестьянина, чем помещика. - Вам нужно хотя бы раз как следует выспаться и привести себя в порядок! – постановила она накануне вечером, когда супруги встретились за ужином. И Григорий, как ни странно, не стал с нею спорить, наверное, впервые за время их совместной жизни. Зое даже показалось, что он несколько уязвлен столь нелицеприятными замечаниями в адрес своей наружности, хоть и не желает того показать, что ее изрядно удивило. Но она быстро отвлеклась от этой мысли и переключилась на какую-то иную тему в их разговоре. А потом они и вовсе пошли спать по своим комнатам. Наутро же, поинтересовавшись у горничной, чем занят барин, вновь оказалась поражена тем, что Григорий Петрович никуда сегодня не поехали, позавтракав ни свет ни заря, как всегда, а, напротив, велели еще вчера не тревожить себя наутро. Что и было исполнено. Так что в данный момент «барин еще почивают». - Ну что же, и пусть себе, - усмехнулась Зоя, ощущая приятную удовлетворенность, которая возникает, когда что-то идет именно так, как ты сам хочешь. – Давай-ка сделаем ему сюрприз. Пойди прямо сейчас, и вели Еремею истопить для Григория Петровича баню. Проснется, а она уже готова. Анфиса согласно кивнула и отправилась выполнять распоряжение. А сама Зоя, оставшись ненадолго одна, продолжала пребывать в благодушном расположении духа, сама не понимая, отчего оно нынче происходит. Впрочем, быстро пришла к выводу, что все дело в приятных ожиданиях. Сегодня вечером, в день своего дебюта в местном обществе, каким бы оно не оказалось, Зоя Филипповна намеревалась произвести фурор. И предпосылки к тому имелись.
Григорий Ковалевский: Он и впрямь, впервые со дня их приезда в Заболотное, позволил себе выспаться. Когда Ковалевский раскрыл глаза, комната его тонула в теплых солнечных лучах. И еще долго лежал он в постели, не шевелясь и не смея потревожить благословенный покой, царивший вокруг, с детским любопытством следя за движением золотых пылинок в тонких лучах, пробивающихся через неплотно задернутые занавески, а еще наблюдая за ленивой мухой, которая неторопливо потирала лапки и переползала с места на места по косяку. Проснуться же окончательно Григория заставили часы, которые, зашипев в коридоре, вскоре пробили половину десятого. С последним их ударом в комнату тихо прокрался Еремка, но когда увидел, что барин уже не спит, прекратил свои странные манипуляции и открыто поприветствовал проснувшегося хозяина: - Ну, так славно, что вы уже встали, Григорий Петрович. Баня истоплена и я вот пришел вас будить, а вы уж и сами не спите. Ковалевский, в силу того, что только-только проснулся, удивляться был способен весьма вяло. Поэтому, лишь послушно последовал за своим камердинером на утренний моцион, который пришелся как нельзя кстати. Стоит признать, что вчерашние слова Зои Филипповны о его состоянии, хоть и задели его, но были справедливы. И вот сейчас, после жаркой бани, перемежающейся холодными обливаниями да свежим квасом, Гриша почувствовал себя, чуть ли не заново рожденным. И одновременно – понял, насколько был утомлен все эти дни. За поздним завтраком жены он не встретил. Как сказала вездесущая Глаша, барыня изволит готовиться к вечеру. Ведь их ждали сегодня у Бениславских. Раз уж Зоя была занята столь важным делом, то и Григорий решил ей ни в чем не уступать. Оставшееся время он позволил себе провести праздно, почитывая в библиотеке книгу, затем тоже занялся сборами. С большей тщательностью, чем обычно. Ему вдруг захотелось сделать так, чтобы Зоя в очередной раз не посчитала его деревенским увальнем. В назначенный час Гриша, ожидая ее появления в гостиной, смакую рябиновую настойку. Молодая женщина не спешила и тогда, взглянув на часы еще раз, Ковалевский попросил Глашу поторопить барыню. - Уж если она с утра прихорашивается, то неужели ей не хватило времени? – воскликнул он, когда девушка поспешила с его поручением скрыться за дверью. Минут пять спустя, когда от затянувшегося ожидания Григорий уже не знал, чем себя занять, явившаяся в гостиной жена, наконец, возвестила, что она готова. - Пожалуй, вам стоило начать собираться еще вчера вечером, чтобы мы не опоз…, - договорить Ковалевский не сумел, так как, когда повернулся на ее голос, слова почему-то потеряли всю свою актуальность. Григорий никогда не отрицал, что Зоя красива и обворожительна. Но стоящую перед ним женщину никак нельзя было описать столь простыми словами. Замешательство его длилось не более нескольких секунд, а когда он, наконец, совладал с собой и понял, что стоит, как каменное изваяние, поспешил исправиться и нарушил внезапное свое молчание: - Прекрасно, что вы готовы. Нам пора, милая моя, - а про себя, ругаясь за столь неловкое к ней обращение, добавил, что она прекрасна, как никогда.
Зоя Данилова: - Ах, барыня! Вы – словно розочка! – воскликнула Анфиса, сложив на груди ладони от восхищения, когда со сборами было, наконец, покончено, и Зоя подошла к большому зеркалу, где можно было рассмотреть себя во весь рост. В ответ на наивное восхищение горничной она лишь сдержанно улыбнулась, однако в душе была и сама довольна тем, как нынче выглядит. За прошедшие недели скучной деревенской жизни мадам Ковалевская успела соскучиться по этому знакомому каждой даме и исключительно приятному чувству. А все потому что новое платье из плотного шелка глубокого красного цвета, который приказчик в уездной лавке называл не иначе как «авантюриновым», сшитое по привезенным еще из Петербурга выкройкам, удивительно шло к Зоиным темно-русым волосам, завитым в тугие локоны и синим глазам, делая их еще более яркими. Еще раз придирчиво осмотрев себя в зеркале, мадам Ковалевская покинула будуар и неторопливо пошла по коридору второго этажа в сторону лестницы. По пути ей встретилась еще одна горничная, которая сказала, что супруг ее уже в гостиной. - Ужо заждался, вас, матушка, весь в нетерпении! - шепотом доверительно поведала она Зое. Неслышно и осторожно ступая по крутой старой лестнице, она первой увидела мужа, который, ожидая ее, перелистывал какой-то очередной гроссбух, стоя подле окна, на подоконнике которого Зоя также заметила опустошенную наполовину рюмку с рябиновой настойкой. Замерев на одной из нижних ступеней, чтобы Ковалевский имел лучшую возможность рассмотреть ее, Зоя тихо проговорила: - Я готова, Григорий Петрович. Он отложил свою книгу и обернулся, начав было что-то недовольно вещать, но тут осекся и уставился на Зою в буквальном смысле - с полураскрытым ртом, потому что явно хотел что-то еще сказать - да, видать, не смог. Зоя же вновь не смогла сдержать улыбки: настолько откровенным было восхищение в глазах мужчины. Однако следовало быть справедливой – Григорий и сам сегодня смотрелся настоящим щеголем. Возможно, это вчерашние колкие замечания сыграли свою роль, а может, она просто настолько отвыкла видеть его в чем-то, кроме домашней простой одежды, что сегодня, в черном фраке, в кремовом, расшитом изящным шелковым рисунком, жилете, супруг впервые показался ей вполне… симпатичным. Особенно, когда вот так – немного смущенно, улыбается. Впрочем, улыбка, как смущение его оказались мимолетны. Вскоре он опомнился. - В самом деле - пора, – проговорила она, но с места сдвинуться и не подумала, лишь переступила с ноги на ногу и, грациозно склонив голову чуть набок, взглянула на Григория. Синие глаза ее смеялись. – И вы даже не желаете помочь мне спуститься по этой ужасной лестнице?
Григорий Ковалевский: Совершенно справившись со своей неожиданной растерянностью, если так можно назвать то чувство, которое так неожиданно испытал Григорий, мужчина подошел к жене. На его лице вновь появилось чуть отстраненное выражение, а брови удивленно приподнялись, когда супруга вдруг назвала их лестницу ужасной. - Вы что, застряли?! – щеки женщины вдруг стали такого же цвета, как и ее платье, а синие глаза еще более темными, отчего Ковалевский, хоть и пожалел уже о своем злословии, но также испытал некоторое удовольствие. Без этих маленьких колкостей общение с супругой ему казалось невозможным, тем более что каждую свою резкость он тут же стремился сгладить чем-то более добрым. Так и в этот раз, произнеся не слишком приятные слова, он улыбнулся Зое намного теплее, чем она ожидала. Затем протянул ей руку и помог все же сойти вниз, хотя в ее благодушии уже сомневался. - С пылающими щеками вы выглядите еще красивее, Зоя, - заметил он, помогая супруге забраться и удобнее расположиться в экипаже, но женщина не удостоила его ответом. И всю дорогу до Бениславских они тоже проехали в полном молчании. Гриша откинулся на спинку сидения и прикрыл глаза, делая вид, что дремлет. На самом же деле, из под опущенных ресниц, он разглядывал сидящую напротив него Зою и получал удовольствие от такого своеобразного подглядывания. Экипаж остановился перед освещенным крыльцом усадебного дома местного предводителя. Иллюминация была поразительной и уже спускавшиеся сиреневые сумерки весеннего вечера совершенно уступили свое место искусственному освещению, дающему полное впечатление солнечного сияния. Ковалевских встретил лакей и, приняв верхнюю одежду господ, перепоручил на руки другому лакею, а тот довел гостей до дверей главной залы, где распорядитель торжественно объявил-таки об их прибытии. - Почти столичный размах, не находите? - весело шепнул Григорий на ухо жене. Навстречу им уже спешили хозяева: Иван Леопольдович с супругой. В то время как сама виновница торжества чинно восседала в кресле и ждала, когда к ней подойдут гости. Ковалевский представил свою жену супруге Бениславского, а та тотчас повела их знакомиться к своей матери. Обе женщины оказались очень похожи друг на дружку – веселые, разговорчивые и немного поверхностные, они были искренне рады наконец-то познакомиться с Зоей Филипповной. - Как не стыдно было так долго скрывать от нас свою супругу, Григорий Петрович! – воскликнула Настасья Михайловна, хотя с самим Гришей виделась второй раз в жизни.
Зоя Данилова: - И верно, Настасья Михайловна, Григорий настоящий деспот: увез из отчего дома в глушь и прячет от людей, - Зоя произнесла это с совершенно серьезной миной, настолько, что теща и супруга Ивана Леопольдовича сперва даже растерянно переглянулись. Да и сам Ковалевский как-то странно покосился в ее сторону. Впрочем, замешательство быстро обернулось взрывом хохота, а также похвалами Зоиному актерскому мастерству и чувству юмора со стороны обеих хозяек, когда она, выдержав театральную паузу, наконец, улыбнулась. Ковалевский тоже сдержанно улыбнулся вместе со всеми, но как-то без энтузиазма. Впрочем, за его реакцией Зоя не следила, все еще немного обиженная тем, что на все ее сегодняшние встречные шаги Григорий ответил лишь очередной порцией яда. Зато с интересом осматривалась по сторонам, мысленно отмечая, что дом свой Бениславские, видимо, очень любят, если постарались устроить его с таким удобством и даже роскошью, хоть и немного провинциальной. И это вполне достойно ее уважения. Так же, как достойны его сами Настасья Филипповна и Ирина Андреевна, которая «похитив» Зою у супруга, успевшего завести какой-то скучный деловой разговор с подошедшим в их кружок господином Бениславским, за короткое время успела перезнакомить мадам Ковалевскую почти со всеми гостями еще раньше, чем те были приглашены на торжественный ужин в честь именинницы. Люди попадались разные – интересные и не очень, но явно добрые и сердечные. Искренне восхищаясь красотой самой Зои, они также говорили комплименты и ее супругу, особо упирая на то, как повезло губернии оттого, что в ней появился такой деятельный помещик, а некоторые даже прочили господину Ковалевскому большое будущее, недаром и господин Бениславский выделяет его из всех, несмотря на молодость, не иначе, потом предложит себе в преемники… Однако вовсе не отдаленные блестящие перспективы интересовали Зою Филипповну, а скорее, то, почему о Григории многие здесь говорят, словно о человеке новом? Она – понятно, но ведь Заболотное много лет принадлежит ему, отчего же тогда он не проявлял свой блистательный управленческий дар ранее, доведя усадьбу и поместье до того плачевного состояния, в котором Зоя впервые увидала их в день приезда из Петербурга? Все это было странно, но думать на данную тему было пока некогда, к тому же, возможно, она просто еще недостаточно хорошо понимает русский язык, на котором преимущественно общались между собой – и обращались к ней, разумеется, местные жители. Язык Корнеля и Вольтера, родной для большинства дворян Петербурга, несмотря на русское происхождение, здесь, в провинции, был явно не в чести. А если кто пытался говорить на нем, то в основном – даже если и грамматически правильно, то с таким ужасающим, с точки зрения Зои, произношением, что лучше бы и не надо. Тем более что она в последние месяцы деревенской жизни сама стала существенно лучше говорить и понимать по-русски. Однако, услышав в какой-то момент, как кто-то вдруг окликнул ее на хорошем французском, обрадовалась и удивилась. Почему обрадовалась – уже понятно, а удивилась, потому что этот человек назвал ее мадемуазель Даниловой, то есть, явно не зная, что она нынче носит другую фамилию. Обернувшись, она изумилась еще сильнее, когда увидела рядом с собой Павла Николаевича Ромашова, своего еще парижского знакомого, одного из подчиненных Филиппа Андреевича в русском посольстве. После обоюдных расспросов, кто и какими судьбами оказался здесь, выяснилось, что Поль – родной племянник Ирины Андреевны, сын ее старшей, живущей в Москве, сестры. И та, будучи в не слишком добром здравии, прислала вместо себя к матери с подарками и поздравлениями своего сына, как раз пребывающего в отпуске на родине. - А вы-то откуда здесь? И почему, в таком случае, я не вижу среди гостей Филиппа Андреевича, - вопрошал Поль, с восхищением разглядывая свою собеседницу, которой симпатизировал еще прежде, в Париже. - А его здесь и нет, меня сопровождает супруг. Я ведь теперь замужем, Павел Николаевич, - Зое очень хотелось произнести это весело, но вышло немного напряженное веселье. Видимо, почувствовав это, молодой человек, хоть и явно заинтригованный, не стал расспрашивать Зою дальше, лишь кивнул учтиво и пожелал в ответ ей семейного счастья. - Но я хотя бы могу надеяться на один танец с вами на сегодняшнем балу, Зоя Филипповна? - Безусловно, Павел Николаевич, - она улыбнулась ему и в этот раз – совершенно искренне, Поль всегда был исключительно милым и деликатным молодым человеком раньше, оставался таковым и теперь. И не было причины отказывать ему. Тем временем, гостей пригласили в столовую, куда мадам Ковалевскую повел под руку именно Ромашов, который оказался в этот момент рядом, в отличие от супруга, который был занят чем-то еще. Приятное стечение обстоятельств продолжилось и далее, когда выяснилось, что Поль оказался по правую руку от Зои и за общим столом, что давало дополнительную надежду на даже более приятное продолжение вечера, чем она сама ожидала.
Григорий Ковалевский: «Деспот?!» - Ковалевский стиснул зубы так сильно, что ему показалось, будто они сейчас же и рассыплются. При этом стоило больших усилий сдержать рвущиеся наружу эмоции и ничем более не выдать вдруг вспыхнувшего из-за Зоиных слов негодования. Вскоре, однако, раздался смех вначале чуть растерявшейся хозяйки, и все дружно его подхватили. И Григорий Петрович в том числе, хотя смех его был в эту минуту несколько скрипуч. Наконец, Ирина Андреевна увлекла молодую госпожу Ковалевскую с собой, а мужья остались в компании друг друга. Иван Леопольдович тотчас повел Гришу общаться с местными помещиками. Некоторых Ковалевский уже знал, другие были для него новыми людьми. И на какое-то время ему даже удалось забыть о неприятных словах жены. Однако, когда он вновь обратился к ней мыслями и выказал беспокойство, что Зоя, наверное, немного растеряна и стоит ее найти, Иван Леопольдович поспешил его успокоить: - Вон ваша супруга, видите? С племянником жены моей – Павлушкой. Я вас позже представлю. Он совсем недавно из Парижа вернулся. Служил там и, как говорит его матушка, имел виды жениться. Да девица вместе с отцом вернулась в Петербург, а Паша некоторое время еще вынужден был оставаться там по службе. Теперь вот приехал. Как же ее звали? Донская... Данилевская, а – Данилова! Имя запамятовал – отец ее был тамошним посланником, а Пашка при них состоял. В разговорах с Бениславским Григорий никогда не упоминал прежде девичьей фамилии жены, да и теперь не счел нужным пояснять предводителю, что, оказывается, именно она являлась некогда предметом обожания его племянника. Зато пристально посмотрел на веселящуюся парочку – а они, несомненно, получали удовольствие в обществе друг друга – и зло сверкнул очами. Впрочем, Иван Леопольдович не заметил этой перемены в поведении Ковалевского, да и никто из присутствующих тоже. Но и выражалась она лишь в том, что Григорий Петрович вдруг сразу перестал участвовать в оживленной беседе, и лишь изредка вставлял теперь свое сухое «да» или «нет». Вскоре, однако, Гриша потерял из виду и супругу, и ее спутника. Тем более что Бениславский как раз решил познакомить Григория Петровича с дамой, случая представиться которой он давно искал. Мадам Хвощинская, Наталья Осиповна, местная помещица и вдова, могла оказаться полезна Ковалевскому в его делах. Он уже писал ей некоторое время назад, но ответа не получил. Как выяснилось вскоре, она просто была на водах и вернулась домой всего пару дней назад. И вот теперь, на балу у Ивана Леопольдовича, сама желала познакомиться с Ковалевским, так как, прочтя его письмо, решила не отвечать с опозданием, а дождаться удобного случая и встретиться лично. Ковалевский рисовал себе вдову дамой почтенной, лет эдак за сорок. Но к своему удивлению, и весьма приятному – увидел молодую особу, весьма симпатичную, с искрящимися от радости глазами. Так что знакомство это доставило ему немалое удовольствие. О делах поговорили очень быстро и оставшееся время их темы разговора были вполне светские. Так и вышло, что, когда прозвенел колокольчик к ужину, Ковалевский оказался не подле своей супруги, а в обществе Натальи Осиповны, сделавшись на время ее кавалером. Впрочем, испытывать беспокойства за Зою он и не думал, ибо увидел ее вновь в обществе все того же Ромашова. За столом он тоже не обменялся с нею и парой фраз, лишь заметив, что ей, несомненно, повезло здесь встретить старого знакомого. С госпожой Хвощинской и другими соседями, напротив, шла оживленная беседа, в основном, правда, завязанная на обсуждении различных хозяйственных вопросов, но при этом не лишенная и забавных моментов. После ужина дамы, по традиции, покинули столовую, предоставив мужчинам возможность некоторое время побыть в обществе друг друга. Именно тогда хозяин дома поспешил исправить маленький недочет, представив Ковалевского Ромашову. Стараясь смотреть на молодого человека без некоторой предвзятости, Григорий Петрович ограничился лишь сухим рукопожатием и несколькими общими фразами, после чего отошел в сторону. Взгляд Павла Николаевича уперся ему в спину – в эту минуту молодой человек был согласен с Зоей Филипповной, считающей, что муж ее немного нелюдим. Едва мужчины вновь присоединились к дамам, как тут же объявили, что пришло время различных увеселений – танцев, карточных игр, шарад. Григорий Петрович стал искать взглядом супругу с намереньем пригласить ее танцевать – он знал, что Зоя с радостью согласится, ну или, по крайней мере – надеялся. Но Зоя вновь была в компании своего обожателя, который уже вел ее под руку в танцевальный зал. Испытав ничем не оправданный прилив злости, Ковалевский повернулся, чтобы найти себе место за карточным столиком, но тут же увидел мадам Хвощинскую и, недолго думая, пригласил танцевать ее. Так они и развлекались весь вечер порознь – господин и госпожа Ковалевские. По дороге назад супруги опять молчали. Гриша, однако, не сводил с жены глаз, пытаясь угадать ее мысли, а она, если встречалась с ним взглядом, лишь вопросительно приподнимала брови. Только в сенях собственного дома Ковалевский заговорил с Зоей, и тон его при этом был спокойный, а в глазах светилась обычная веселость: - Деспот и неблагодарный нахлебник желает вам доброй ночи, милая женушка, - и, с этими словами, растворился в полумраке «ужасной лестницы», предоставив Зое самой с ней разбираться. А наутро, еще до того как окончательно рассвело, Ковалевский уже вновь был в конторе. После полудня он нанес визит Хвощинской, которая передала ему нужные бумаги, и теперь в руках Григория Петровича были уж точно все возможности, чтобы вывести на чистую воду старого управляющего Горохова.
Зоя Данилова: Провожая Зою после второго совместного танца, перед тем, как оставить ее в обществе своей тетушки, Поль успел сказать мадам Ковалевской о своем бесконечном сожалении по поводу того, что приличия не позволяют ему ангажировать ее сегодня вечером хотя бы еще один раз. И от того, с какой искренностью это было сказано, и так зардевшаяся после мазурки, девушка вспыхнула еще сильнее. Настолько, что была даже вынуждена спрятать лицо за кокетливо раскрытым веером. Еще в Париже она готова была спорить на что угодно, что нравится Ромашову, на посольских балах он не раз приглашал ее танцевать, но тогда, среди прочих более бойких Зоиных кавалеров, казался ей уж слишком нерешительным. Поэтому прошлое их знакомство так и завершилось ничем. Нынче же, по прошествии времени, Павел Николаевич уже вовсе не казался ей робким. Комплименты, которые он говорил, были приятны и изящны, шутки – по-настоящему смешны, но вел себя Поль при этом с Зоей подчеркнуто почтительно. В течение вечера они еще не раз разговаривали, разумеется, не наедине – рядом всегда был кто-то. И мадам Ковалевская понимала, что Ромашов делает это намеренно – и лишь потому, что не желает бросить на ее репутацию ни малейшей тени. Что же касается ее собственного супруга, то его, казалось, ничуть не занимало, что Зоя проводит время с кем угодно, только не с ним. За весь бал они едва перебросились десятком слов. Впрочем, Григорий явно не скучал, даже танцевал с какой-то местной помещицей, о которой мадам Бениславская успела поведать, что та нынче чуть не в первый раз вышла в свет после окончания срока траура. «И сразу в пляс пустилась», - не сказала вслух, но саркастически подумала Зоя позже, увидев, как эта вертлявая блондинка вальсирует с ее мужем. Окинув ее одним лишь взглядом с головы до ног, она нашла госпожу Хвощинскую невыносимо провинциальной, ничуть не достойной того, чтобы… не ревновать, нет! С чего бы это ей ревновать Ковалевского к кому бы то ни было? Данная особа была просто недостойна ее долгого внимания, поэтому Зоя вскоре переключилась на другие, более интересные события бала, совершенно позабыв о ней. Подобные же приятные воспоминания занимали мысли девушки и на обратном пути в Заболотное, куда они с Григорием возвращались после окончания приема уже почти под утро. Он был молчалив, как и всегда, лишь изредка Зоя ловила на себе его взгляды, значение которых понять затруднялась, а он не трудился объяснить. Да и дома вновь повел себя как-то странно, разразившись вдруг в гостиной загадочной самоуничижительной тирадой. И Зоя не сразу догадалась, к чему он это, собственно, а когда поняла – Григорий уже ушел. И оставалось лишь сожалеть, что помимо отсутствия хороших манер – мог бы, между прочим, проводить ее до спальни – он напрочь лишен еще и чувства юмора. Вздохнув, она покачала головой, подхватила юбки и стала подниматься к себе, стараясь не оступиться в полумраке, размышляя о том, что лестницу стоит все же перестроить, сделав ступени более пологими и широкими. Но ни эскапада Григория, ни эти мелкие бытовые заботы, не лишили Зою Филипповну приятного «послевкусия» от сегодняшнего бала. Кроме того, душу приятно согревала полученная еще у Бениславских весть о том, что Поль Ромашов, оказывается, решил задержаться на псковщине и погостить у тетки подольше, а значит, непременно приедет – хотя бы даже и один раз, с визитом вежливости, и к ним в Заболотное.
Григорий Ковалевский: Ковалевский сидел за столом в конторе и ждал прихода Карла Карловича. После бала у Бениславских, жизнь Григория Петровича вернулась в прежнее русло – вставал спозаранку, уезжал в поле или контору, иногда делал визиты к соседям – исключительно деловые. И вот теперь готов был пожинать плоды своих поисковых стараний. Управляющий заставлял себя ждать, впрочем – это Ковалевский милостиво простил ему заранее. Верный Прохор стоял позади Григория Петровича, скрестив руки на груди, и пытался ворчать, пока барин не оборвал его словесный поток. Наконец, постучав в дверь, в комнату явился и «Ворон». Выглядел он совершенно спокойным, даже когда увидел суровое лицо Григория Петровича и горящие возмущением глаза Прохора. - Прохор Егорович, оставь нас ненадолго, - управляющий немного недовольно глянул на барина, но перечить не стал и вышел вон из конторы, - Что же, Карл Карлович, вы, должно быть, понимаете, зачем я вас позвал? Долго говорить не собираюсь. Скажу лишь, что в течение этого месяца я нанес несколько визитов к соседям и сверил кое-какие бумаги. Рассказать вам, какой вывод я для себя извлек? Возьмем, к примеру, вот эту купчую от вдовы Хвощинской. Согласно ей, вы продали помещице двенадцать пудов овса. Но в приходно-расходной книге записано – десять, за которые выручили вы…, - Ковалевский с увлечением перебирал разные бумажки, которые ему любезно предоставили соседи и сравнивал их с данными ведомости, что вел Карл Карлович в бытность управляющим при Горохове. - Я продолжать не стану, любезнейший Карл Карлович. И без того ясно, что вы нимало способствовали разорению вашего прежнего хозяина, так что лично мне, зная это, более не хочется иметь с вами никаких дел. Возмещать нанесенный убыток требовать не стану, вы не у меня, а у Елисея Артемьевича воровали, - на этих словах выражение лица управляющего изменилось. Не то чтобы он вдруг решил отрицать факт мошенничества, но от такой откровенности Ковалевского ему явно было неуютно. Более всего же его настораживала ровная и спокойная – без лишних эмоций, интонация голоса Григория Петровича. - Вы завтра же должны будете покинуть мое имение, - проговорил Ковалевский с нажимом, - без рекомендаций. Точнее, писать я ничего не стану, но устно на ваш счет, уж будьте уверены, – постараюсь распространиться так далеко, как это будет возможно! - Благодарю покорно, Григорий Петрович, великодушие ваше не знает границ, - льстиво заговорил управляющий, но смотрел притом столь недобро, словно Ковалевский нанес ему смертельное оскорбление, которое прощать нельзя, - Уеду, уеду, будьте спокойны! Вот прямо нынче вечером и уеду, чего завтра дожидаться. И ничего с собой не возьму, да и вам лишнего не оставлю. Странно закончив речь свою, «Ворон» вышел из конторы, в предбаннике налетев на Прохора, и, чертыхаясь и ругая Ковалевского, поспешил восвояси, собирать скромные пожитки. - Больно добрый ты барин, Григорий Петрович! Выпороть бы его при всех, да взашей отсюда погнать. А перед тем – непременно пнуть бы хорошенько, для разума! – вновь завел свою песню Прохор, косясь на дверь. Гриша от души расхохотался бесхитростному пожеланию своего старого слуги и готов был заняться делами дальше, да только Прохор все мялся и не уходил: - Ну, что стоишь, сказать чего хочешь? Говори смело. - Григорий Петрович, не мое это дело, да только бабы… у баб языки-то, как помело! Так вот шепчутся они, что к Зое Филипповне гость один стал частенько заезжать... А сейчас я и сам его конька у дома видел.
Зоя Данилова: Павел Николаевич, в самом деле, стал в последнее время довольно частым гостем в доме Ковалевских в Заболотном. И то, что он всякий раз заезжает с визитом именно тогда, когда Григория нет дома, поначалу несколько смущало Зою, которая беспокоилась о том, что в округе станут ходить ненужные разговоры. Впрочем, вскоре она отбросила свои сомнения. Ее мужа не бывает дома сутками, что же, не принимать из-за этого гостей совсем? Она и так, благодаря его милости, оказалась оторвана от всего, что прежде было мило ее сердцу. И нынешние визиты Поля живо напомнили об этом Зое, немного отвлекшейся занятиями по устройству дома от своих сожалений о невозможности нормальной светской жизни, приличествующей ее положению. Он был, словно глоток свежего воздуха в затхлой атмосфере провинциального болота: рассказывал свежие столичные новости, впечатления от новых театральных постановок, которые посетил, даже делился более-менее интересными и приличными петербургскими сплетнями, что вносило в их общение легкий привкус остроты. И при всем этом – держался с Зоей истинным джентльменом, не позволяя ничего лишнего и чрезмерно личного, несмотря на то, что мадам Ковалевская, свойственным каждой женщине чутьем, ощущала, что по-прежнему нравится ему, а возможно даже и больше, чем раньше. Она намеренно не поощряла его, получая дополнительное удовольствие от балансирования на той тонкой грани, что в отношениях мужчины и женщины разделяет обычную дружескую приязнь и любовное ухаживание. Стараясь не думать о том, что чувствует при этом сам Поль, Зоя играла с ним, компенсируя тем самым пресную, словно церковная просвира, жизнь в собственном так называемом браке, как будто желая впрок накопить приятные впечатления, которые потом, когда станет совсем тоскливо, можно будет вспоминать и тем самым пытаться отогнать прочь приступы меланхолии. - И все же, Зоя Филипповна, хотел бы я спросить у него, отчего супруг ваш не желает жить в Петербурге хотя бы до весны, а на лето уж перебираться в Заболотное, если оно так мило его сердцу, - в очередной раз посетовал Павел Николаевич, когда они сидели вдвоем за накрытым прямо на летней веранде столом и пили чай. Благо, погода стояла прекрасная и пришедшее еще на Пасху тепло, оказалось удивительно устойчивым, отчего хотелось проводить на улице как можно больше времени, наслаждаясь становящимися все более долгими и яркими днями. Поправив на плечах теплую шаль, мадам Ковалевская лишь улыбнулась в ответ, состроив характерную гримаску, означающую «ну, вы же понимаете!» и взяла в руки тонкую чашку, намереваясь сделать глоток, однако тотчас едва не выронила ее, вздрогнув от звука резко распахнувшейся двери, ведущей в комнаты. На пороге веранды стоял ее муж, и вид его явно не обещал собравшимся здесь ничего хорошего. - Похоже, у вас сейчас будет для этого шанс, Павел Николаевич, - заметила Зоя иронически, аккуратно опустила чашку на скатерть, а затем обернулась к Григорию и проговорила спокойно. – Что с вами, друг мой? Вы нас напугали своим видом. Произошло что-то неприятное? Яровые не взошли или, может быть, внезапно случился падеж скота?
полная версия страницы