Форум » Прочие города и веси Российской империи » Порою страх перед бедой к беде приводит худшей » Ответить

Порою страх перед бедой к беде приводит худшей

Антон Лазарев: Время действия - июнь-июль 1833 года Место действия - имение Терновое, в 14 верстах от Коротояка, Воронежкая губерния Участники - Матвей фон Гесс, Нина и Антон Лазаревы

Ответов - 33, стр: 1 2 All

Матвей фон Гесс: Произошедшее никак не отражалось на лице Матвея, то ледяное хладнокровие, с которым он беседовал за ужиной с так некстати вернувшимся Антоном, не вызывало у хозяина сего дома никакого подозрения. А Нина оказалась истинной лицемеркой, ее актерские способности поражали даже барона. Она дрожала, но молчала, буквально источая тот самый глубокий и прекрасный ужас. Вот он, первозданный, девственный страх, немой крик души! Матвей уже было начал забывать, каков он на вкус. Но Нина, она словно оживила в нем утраченное, то самое чувство наслаждения и покоя. Она прекрасна, он должен был ее вернуть во что бы то ни стало, или избавиться, как от наваждения. Пожалуй, следовало не забывать об осторожности, но он не мог теперь думать ни о чем другом. Бессонная ночь и тугой, душащий воротник рубашки, под которым укрывались следы произошедшего накануне, заставляли проигрывать в уме произошедшее снова и снова. Впрочем, стоило еще о кое-чем побеспокоиться. Он потерял свой дневник. В ту самую ночь он, должно быть, выпал из кармана сюртука, когда Матвей боролся с Ниной. Кто бы мог подумать, что она надумает сопротивляться столь яро! В дневнике было то, прочитав что, обычный человек пришел бы в ужас, но для Матвея это были лишь заметки, кое-где с иллюстрациями. Заметки, какие делает путешественник в своем путешествии. Для чего вел этот дневник, он и сам толком не знал, но результаты своих "открытий" порой перечитывал с интересом и наслаждением. Не все его жертвы удостаивались чести быть занесенными на страницы сией "черной хрестоматии", но для Нины он бы отвел не одну страничку, а целый параграф. Теперь же дневник оказался, видимо, в ее руках и за это Нину следовало снова наказать.

Нина Лазарева: Вновь оставшись в комнате одна, Нина думала о том, что ей делать дальше. Сегодня Антон повел себя с ней, как истинный рыцарь – утешал, поддерживал. Но во взгляде его постоянно сквозило недоумение – муж явно не понимал, что с ней происходит, а она не могла ему ничего объяснить, только рыдала и вообще, вела себя, словно истеричка. И самое неприятное во всем было, что если она и дальше не сможет себя контролировать, то вскоре Антон, действительно, поверит, что, ко всем прочим недостаткам, его жена еще и неуравновешенна психически. А в том, что сможет контролировать себя, пока где-то неподалеку находится Матвей, Нина была уверена настолько же, насколько и в том, что, почувствовав ее страх заново, поняв, что ничего не забыто, этот человек не оставит ее в покое. Словно мифический Вампир, он будет питаться ее страхом, вытягивать душевные силы, пока, в самом деле, не сведет с ума. И она ничего не сможет с этим поделать, если только Матвей не совершит какой-нибудь ошибки, где-нибудь не выдаст себя. Однако надежды на это было мало. За годы двойной жизни этот монстр привык тщательно скрывать темную сторону своего существования так надежно, что никто и никогда не поверит в то, что она есть, пока не убедится в этом своими глазами. О том, что происходит с теми, кто узнает об истинной сущности барона фон Гесса, Нина боялась даже думать… Очнувшись от своих неприятных размышлений, она взглянула в окно. Это только Петербург, с его белыми ночами, в начале лета день почти не покидает, в этих краях ночь вступает в свои права на вполне законных основаниях, плотно закрашивая небеса глубокой чернильной синевой. Нагретый за день безжалостно палящим солнцем, дом медленно остывал ночами, и чтобы хоть как-то проветрить душную спальню, Нина все же открыла окна настежь, прислушиваясь к звукам и вдыхая вечернюю прохладу полной грудью. Нынче было полнолуние, и желтый диск, еще не успевший взойти высоко, оттого кажущийся нереально большим, тем не менее, ярко освещал картину летней ночи. Окна спален в доме были обращены в противоположную основному фасаду сторону и открывали живописный вид на фруктовый сад, в глубине которого чуть таинственно светились выкрашенные белой краской беседки, а чуть далее было заметна спокойная гладь Мертвого озера. Вопреки своему жутковатому названию, в ярком лунном свете, оно казалось вполне живым, влекущим, обещающим подарить часть своей сырой прохлады всякому, кто к нему подойдет. И Нина, словно услышав этот своеобразный зов, вдруг очень захотела ощутить эту прохладу, постоять на старых деревянных мостках, с которых дворовые бабы обычно полоскали белье. Отчего-то ей подумалось, что сходив туда – совсем ненадолго, она сможет успокоиться и нормально уснуть этой ночью. Темноты Нина никогда не боялась, кроме того, присутствие в доме Антона, который, наверняка, еще и не спит, а занимается своей бухгалтерией в кабинете, выходящем окнами, кстати, на эту же сторону, так что даже, наверное, может ее видеть, делало такую небольшую прогулку безопасной. Поэтому, накинув легкую кружевную шаль прямо поверх пеньюара, Нина почти бесшумно покинула свои комнаты и спустилась вниз. Выйдя из дома через заднюю дверь, она оглянулась и увидела, что окно кабинета мужа, действительно, светится, стало быть, Антон там. А значит, можно совсем ничего не бояться. Глубоко вдохнув терпкий аромат метеол, любимых хозяйкой дома, а потому насаженных местным садовником здесь практически повсюду, Нина направилась по одной из тропинок в сторону озера.

Матвей фон Гесс: Он не спал и не бодрствовал - странное состояние полудремы действовало несколько угнетающе, особенно если учесть, что Матвей не спал уже несколько дней. Он был зол, как никогда доселе, чувство неудовлетворенной страсти терзало и сковывало тело, словно мучительная боль. В голове поселилась единственная навязчивая мысль - Нина Нестерова... Он сидел в полной темноте, лишь тонкий лучик света от фонаря во дворе пробивался в спальню. Матвей кусал губы, без звука, словно заклинание или молитву, произнося ее имя, повторяя его снова и снова. Застывший, холодный, словно у мертвеца, взгляд был прикован к полному диску луны, свет которого отражался на едва колеблющейся водной глади Мертвого озера. И вдруг на тропинке возник силуэт, похожий на призрак - в белых одеждах, такой, каким их обычно рисуют в книжках. Только ничего потустороннего в действительности не происходило. В этом силуэте барон быстро признал знакомые очертания, и уголки его рта дрогнули в немой улыбке. Спальня его находилась на первом этаже, а окна расположены на небольшой высоте от земли. Долго не размышляя, Матвей открыл окно настежь, и словно мальчишка, бегущий от наказания строгого ментора, выскользнул наружу, следуя за своим "призраком". Нина стояла на ветхом мостике, тихо, словно рысь, стерегущая добычу. Фон Гесс подошел сзади, стрекотание саранчи и кваканье озерных жаб, наполнившее ночной воздух, полностью заглушили его шаги. Холодные пальцы легли на ее плечи... - Нина, не стоит тебе гулять одной по ночам, - прошептал Матвей, едва касаясь губами ее уха. И тотчас почувствовал, как по ее телу пробежала электрическая волна, заставившая женщину вздрогнуть и затаить дыхание. -Я... хочу... знать... где ... мой... дневник, Нина!- протянул он, делая долгие паузы после каждого слова. - Нехорошо присваивать чужие вещи! Ты снова напрашиваешься, чтобы тебя наказали.. - добавил он еще крепче впиваясь пальцами в ее плечи.


Нина Лазарева: Чуть осклизлые и заросшие, словно мехом, мягкими зеленоватыми водорослями столбы, на которые и были положены доски мостков, довольно далеко выступали от берега, образуя собой род пирса, у подножья которого тихо плескались темные воды Мертвого озера. Но это были не единственные звуки летней ночи. Отчаянно стрекотали цикады в саду, откуда изредка раздавались также крики какой-то ночной птицы, а рядом, в зарослях камыша вдоль берега, громко квакали жабы. Все вместе это составляло вполне гармоничный ансамбль, к которому Нина с удовольствием прислушивалась, пройдя по мосткам и остановившись неподалеку от их края. Луна поднялась уже совсем высоко, стала маленькая и почти белая, а вовсе не того сырно-желтого цвета, какого была, нависая еще некоторое время тому назад над линией горизонта. Но по-прежнему светила очень ярко, завораживающе. Подняв взгляд, Нина рассматривала ее диск, пытаясь увидеть на нем характерные темные пятна кратеров, которые в детстве ей часто представлялись «чертами лица» ночного светила. Тогда ей даже казалось, что его «выражение» может меняться… Засмотревшись на луну, Нина лишь в последнее мгновение перед тем, как почувствовала уже знакомое прикосновение холодных пальцев, обернулась на легкий скрип досок за спиной. Вероятно, иная женщина на ее месте закричала бы от ужаса. Но ее уделом было от страха цепенеть и лишаться возможности выговорить хотя бы слово. Так произошло и на этот раз. Безмолвно замерев, Нина смотрела в глаза Матвея, в которых поблескивало то ли отражение лунного света, то ли безумие, что вероятнее, и слушала его слова, не понимая, что он имеет в виду. - Какой дневник? О чем вы говорите? Я ничего у вас не брала! – проговорила она, наконец, стараясь справиться с дрожью в голосе, отступая от Матвея и невольно еще сильнее приближаясь к краю мостков. – Вы не в своем уме, барон!

Матвей фон Гесс: - Сошел с ума? Нина, похоже жизнь тебя ничему не научила, это был неправильный ответ, - он протянул к ней, и так стоявшей на краю хлипкого мостка, руки. Один неверный шаг и в тот же миг они вдвоем оказались в воде. Нина попросту оступилась, а Матвей, подхватывая ее руку, не удержал равновесия. Вода доходила барону почти до подбородка, но все же, в отличие от мадам Лазаревой, он доставал до дна. Позволив ей вынырнуть, он крепко обхватил ее за плечи, вновь заставляя погрузится под воду, любуясь тем, как она пытается вынырнуть, бьет руками по воде, цепляется за его руки, впиваясь ногтями до крови, а после - жадно хватает воздух, как только он ослабляет хватку. Но стоило девушке попытаться издать хоть звук, как она снова оказывалась с головой под водой, а вместо крика слышалось лишь приглушенное булькающее клокотание. Убивать Нину не входило в его планы, но Матвей понимал, что слишком увлекшись, пожалуй, мог и недодать ей того самого необходимого глотка воздуха, от которого зависела теперь ее жизнь. Обостренный слух его ловил шорох кустов и едва различимые на фоне плеска воды и рулад, издаваемых озерными лягушками. Метким ударом под ребра он вышиб весь воздух из легких Нины и заставил ее, наконец, утихнуть. Одной рукой обняв ее и удерживая на плаву, Матвей поплыл к берегу, разгребая склизкие водоросли, плотно обвивавшие его ноги, словно не желая отпускать.

Антон Лазарев: В то время, когда на озере разыгрывалась драма, Антон Филиппович предавался фантазиям на тему своего будущего отцовства. К этому вопросу он обращался прежде лишь один раз, после первой брачной ночи, когда узнал, что жена его вовсе не невинная дева. В раздосадованном состоянии он покидал спальню новоиспеченной мадам Лазаревой и подумал, что единственной целью их совместной жизни, - ну, за исключением того, что ее деньги помогли вернуть его фабрике жизнь, отныне будет рождение наследника. Ни о каких других отношениях с женой тогда он и мвслить не желал. Теперь же чувствовал, как внутри зарождается нечто новое, необычное. А теперешняя мысль, что может стать отцом и вовсе заставила полностью пересмотреть отношение к жене. Бумаги, разложенные на столе, уже не вызывали интереса у Лазарева. И он ленивым жестом отбросил их на стол, откинувшись в кресле и заложив руки за голову, прикрыл глаза. Задремал ли Антон, или так увлекся своими мечтами, но внезапно донесшийся со стороны озера странный звук потревожил фабриканта, заставив сердце его гулко забиться в груди. Антон открыл глаза и прислушался – вначале он подумал, что это утки, встревоженные каким-нибудь ночным зверем, разлетелись с озера, плеская крыльями по воде. Но потом услышал странный, приглушенный вскрик и, не раздумывая более, бросился из дома, еще не понимая, что происходит на самом деле. На берегу озера, куда он вскоре прибежал, в грязи и мокрые с головы до ног лежали Нина и Матвей. Последний чертыхался и активно шлепал супругу Лазарева по щекам. В глазах Антона на секунду потемнело от мелькнувшего в голове подозрения, но оно тут же потухло. - Что здесь происходит? Матвей, что случилось?

Матвей фон Гесс: -Что случилось? Она едва не утонула! - зло кинул Матвей недоумевающему другу, в этот момент Нина сделала резкий вдох. И из ноздрей и рта ее хлынула озерная вода, коей она успела изрядно наглотатся за время своего "купания". Но теперь она исправно дышала. -Слава богу... вовремя успел, а то топором ко дну... - Матвей присел рядом, разглядывая изодраную в лохмотья рубашку и глубокие саднящие царапины на левой руке. - Ее нужно поскорее отнести в тепло, посылай за доктором, немедленно, - он встал, поднимая все еще бесчувственную женщину и передавая Антону. Наконец, Нина была у себя в спальне, перепуганная служанка стащила с нее мокрую и грязную сорочку, переодевая в сухое. - Наверное, вам лучше подождать за дверью, пока я переодену мадам, - сказала она и вот уже выдворенный за дверь Антон с недоумением смотрел на Матвея. - Не спалось мне, я в последнее время вообще плохо сплю, - начал тот излагать свою версию произошедшего. - Гляжу, словно призрак за окном проскользнул, думал привидилось. Но вот нет.. Дай, думаю, пройдусь, может, сон нагуляю, заодно и убежусь. Пошел следом, за "призраком" - гляжу, Нина на пирсе стоит, в одной сорочке, на воду смотрит! Я ее окликнул, побоялся напугать, а она так спокойно улыбнулась - и к краю, я даже понять не успел... Не хотел тебя пугать, но взгляд, как у безумной был. Я нырнул вслед за ней, так она еще и отбивалась, словно кошка, будто я ей вреда желал. Матвей прислонился к стенке сползая по ней спиной, на лице его был мученическое выражение, руки слегка подрагивали. -Ты что, ее обидел, Антон? Она ведь могла утонуть! Не понимаю, что толкнуло ее на такой поступок? Не пойми превратно, Антон, ты мой друг. Потому и говорю тебе правду, что боюсь, она повторить это попытается. А я совсем не хочу чтобы на моей совести был такой груз, если подобное случится.

Антон Лазарев: - Ничего не понимаю, - в голосе Антона Филипповича и впрямь сквозило полное непонимание. Что вдруг могло случиться такого, чтобы Нина решила покончить с собой? Да нет же, это ошибка! Наверняка, Матвей просто напугал ее своим присутствием, она оступилась и упала в воду. А когда он нырнул за ней, испуганная тем, что тонет, начала за него цепляться. Ведь, так обычно и ведут себя утопающие – паника не дает им возможности здраво размышлять, и нередко спасающий из-за этого сам находится на краю гибели. Но нет, Матвей еще раз повторил ему свой рассказ, слишком спокойно и убедительно, чтобы можно было допустить, что он ошибся. - Я ее ничем не обижал, надеюсь. Хотя, должен признаться, что сегодня она была очень нервной – ни с того ни сего заплакала и мне насилу удалось ее успокоить. Но когда я уходил, Нина ничем не выдавала подобного своего намерения. В доме уже никто не спал – горничная раздавала короткие распоряжения младшей прислуге о том, что нужно принести барыне. Кучера послали за доктором в соседнее село, а остальная челядь, если не была занята какими-то поручениями, тихо на кухне обсуждала случившееся. Доктор Ибрагимов прибыл минут через сорок – все это время Нина Евгеньевна пролежала в беспамятстве, а Антон, находясь рядом с нею, прислушивался к невнятному бормотанию жены, силясь уловить в нем ответ на свой вопрос. Приехавший врач, впрочем, снова выставил хозяина дома за дверь, и тогда Антон пошел проведать Матвея, которому тоже досталось за сегодняшнюю ночь. Девушка, отосланная Лазаревым в комнату гостя, уже промыла и перевязала достаточно глубокие царапины на его лице и руках, а сам барон переоделся в домашний костюм и халат, сидел в кресле и пил принесенный ему коньяк. Антон присоединился к нему и так, в молчании, они провели еще некоторое время, каждый раздумывая о своем. Когда же доктор Ибрагимов позвал Антона Филипповича после осмотра Нины, в груди Лазарева что-то сжалось в предчувствии надвигающейся беды. - Ну, физическое самочувствие Нины Евгеньевны не вызывает у меня опасений, но должен вам заметить – у нее сильно расстроены нервы! – Артемий Дмитриевич пригладил рукой седые волосы и посмотрел на Лазарева, стараясь угадать, насколько точно он выразился и насколько верно понял его Антон Филиппович. - Я дал ей сейчас успокоительных капель и до утра она будет спать, а завтра, думаю, вам нужно будет с ней поговорить, но! Старайтесь ее при этом не сильно волновать. Если же будут проблемы, сразу же зовите меня. В любом случае, к вечеру я снова заеду к вам. Странное высказывание доктора вкупе со словами Матвея привело и самого Лазарева в неспокойное душевное состояние, которое до самого утра не позволило ему сомкнуть глаз. Так он и просидел у постели жены, ожидая ее пробуждения. Когда же та открыла глаза и первое время с удивлением разглядывала Антона, как бы силясь узнать его и понять, что он тут делает, Лазарев не удержался и задал вопрос, всю ночь мучивший его: - Нина, отчего ты так поступила? Зачем ты решила покончить с собой и броситься в озеро?!

Нина Лазарева: Открыв глаза после продолжительного обморока, будто в очередной раз вынырнув из темной воды, Нина увидела рядом с собой лицо незнакомого человека, склонившегося к ней. И в первый миг женщине показалось, что это Матвей, поэтому она в ужасе вскрикнула и попятилась было назад, но тут, наконец, в сознание проник спокойный голос: - Успокойтесь, сударыня, все хорошо, вы спасены! - Кто вы такой? – Нина с тревогой смотрела на незнакомца. – Где… где он? - Мое имя – Артемий Дмитриевич Ибрагимов, я доктор, меня пригласил к вам ваш супруг, который сейчас находится в соседней комнате… Вы ведь об Антоне Филипповиче меня спрашиваете? - Нет, я говорю о бароне фон Гессе, - Нине пришлось сделать над собой усилие, чтобы произнести это имя без дрожи в голосе, но вышло не слишком убедительно. - Ах, вы беспокоитесь о Матвее Ульриховиче? – улыбнулся доктор. – Не стоит, право. Спаситель ваш ничуть не пострадал, разве что промок до нитки, ну да ничего, теперь лето, думаю, что даже насморка у него не случится после этого ночного купания. - «Спаситель»? В каком смысле? Я не понимаю вас, Артемий Дмитриевич! - Ну как же, мадам? – в глазах доктора мелькнуло удивление, быстро сменившееся чуть настороженным выражением. – Вы, разве, не помните, что с вами случилось? Конечно, она помнила, вот только рассказывать об этом раньше всех доктору Ибрагимову отнюдь не стремилась, кроме того, хотелось узнать, что имеет в виду он сам. - А что… со мной случилось? – проговорила она, замечая, как неуловимо меняется его выражение лица. – Напомните мне? - Разумеется. Вы гуляли на берегу Мертвого озера и по неосторожности упали с мостков в воду. И лишь благодаря счастливой случайности – потому что поблизости оказался Матвей Ульрихович, который и вытащил вас из воды – не утонули… Что с вами, Нина Евгеньевна, вам снова дурно? Нина нервно засмеялась. Должно быть, со стороны это выглядело странно, но отчего-то в этот момент ей стало невыносимо смешно – Матвей спас ей жизнь! Она чуть не утонула! Она, которая с детства прекрасно умеет плавать, чуть не утонула в озере! Не шутка ли?! С ума они что ли все тут посходили?! - Я не падала в воду, доктор! – сквозь смех, который буквально на глазах вновь начинал обращаться в истерику, воскликнула она. – Я не падала! Как вы себе это представляете – шла и упала в воду?! Я, что, ненормальная?! Это же он… «спаситель»… господи! Вы ничего не понимаете, да?! - Тихо-тихо, сударыня! Я все понимаю, вам нельзя больше волноваться и плакать. У вас сильнейшее нервное потрясение, поэтому расстройство памяти вполне объяснимо. Не переживайте так, все это пройдет. А теперь, прошу вас, примите это, - он стал совать ей рюмку с какими-то каплями, выпив которые, очень быстро Нина вновь стала погружаться в какое-то сонливое состояние. – Вот, прекрасно. Сейчас вы поспите, а потом все будет очень хорошо… … Когда она проснулась вновь, комната была залита солнечным светом, приглушенным приспущенными шторами. Рядом с ее кроватью, сидя в кресле, дремал Антон. Впрочем, стоило ей пошевелиться, как он тут же открыл глаза и несколько секунд они молча смотрели друг на друга. В его глазах было столько тепла и нежности, что Нина даже не смогла сдержать улыбки. Но вот прошло еще мгновение, и на лице мужчины вдруг появилось почти страдальческое выражение. Спросить, что случилось, она не успела, хотя, стоило ему лишь заговорить, все стало ясно и без дальнейших расспросов. Стало быть, и он тоже… - Антон, клянусь, у меня и в мыслях этого не было, - серьезно и максимально спокойно сказала она, не сводя глаз с его лица. – Выслушай меня внимательно. То, что я сейчас скажу, может показаться бредом, но все это чистая правда. Ты должен мне верить. Ты – должен, понимаешь? – он кивнул. – Твой друг – чудовище, Антон! Все дни, что тебя не было, он домогался меня, а нынче ночью, поняв, что не добьется того, чего хочет, решил убить! Это он толкнул меня в воду! Он хотел меня утопить!

Антон Лазарев: Когда Нина произнесла свое обвинение, глаза мужчины сузились. Оно выглядело столь нелепо, что Антон еле удержался от гневного окрика, но вспомнив пожелание доктора лишний раз не волновать мадам Лазареву, молча продолжал смотреть на нее. Верить ей? В ее глазах, действительно, не было и тени сомнения в том, что она только что произнесла. Но слова Нины никак не могли быть правдой. Он был знаком с Матвеем почти десять лет. Знал его не слишком близко, но достаточно, чтобы быть уверенным – барон фон Гесс ни за что бы не стал «домогаться» чужой жены. - Нина, мне кажется, что ты ошибаешься. Если бы не он, то ты бы вчера утонула, и не важно, как ты оказалась в озере, но именно ему ты обязана своим спасением. Я подоспел как раз к тому моменту, когда барон вытащил тебя на берег и поверь мне – он был не меньше меня встревожен за твое самочувствие! – тут Нина снова издала свой нервический смешок, который начинал пугать Лазарева. При этом ее глаза начинали недобро сверкать и милая, тихая женщина, которой он привык видеть свою супругу, вдруг исчезала. « А она так спокойно улыбнулась», - сказал Матвей. Сейчас ее улыбка больше походила на оскал. Но жена все продолжала твердить свое. С прежней горячностью она настаивала, что Матвей все эти дни преследовал ее, что он чудовище – произнося это слово, губы женщины кривились от омерзения – и что он хотел ее убить. И Антон Филиппович уже начал соглашаться с ней, хотя бы ради того, чтобы успокоить. Он пообещал, что сейчас же поговорит с Матвеем и попросит у него разъяснений. Но для себя уже решил, что перво-наперво опросит слуг – этих всевидящих теней дома. Если гость в его отсутствие и мог позволить что-то, выходящее за рамки дозволенного, то первой об этом узнала бы челядь. Нину же он оставил с горничной, проследив перед уходом, чтобы она приняла оставленную доктором настойку. В коридоре же Лазарев помедлил – слова жены заронили в нем зерно сомнения, но совсем иного, нежели хотела посеять сама Нина. Доктор вчера сказал что-то о ее расстроенных нервах. «Нужно будет сегодня же у него узнать об этом подробнее». В кухне, при появлении хозяина, моментально стихли все разговоры. Антон Филиппович объявил, что желает поговорить с каждым из слуг отдельно. И уже через пять минут, сменяя друг друга в кабинете хозяина, домашние рассказывали барину события прошедшей недели. Как и думал Антон, ничего особенного не происходило – Матвей Ульрихович почти целые дни катался верхом, завтракали они с барыней редко, только обедали. Сама же Нина Евгеньевна больше времени проводила в кухне или в своей комнате. Антон нервно барабанил по крышке стола и думал, стоит ли идти к Матвею и пересказывать ему слова Нины. Это может его обидеть. Сам Лазарев полагал, что Нина слишком впечатлительна и приняла обычные знаки внимания, оказываемые ей бароном, как нечто выходящее за рамки приличий. Ее щепетильность на этот счет некоторое время назад, перед самым отъездом, повеселила Антона, теперь же заставила всерьез задуматься над странной дикостью жены. Конечно, Нина провела почти всю жизнь сперва где-то в деревне, а потом в московской провинции, но не настолько же она незнакома с общепринятыми светскими отношениями. В конце концов, ему пришло в голову дождаться визита доктора и только после этого идти разговаривать с Матвеем.

Нина Лазарева: - Уверяю вас, со мной все в порядке! – Нина уже успела сбиться со счета, сколько раз за сегодняшний день она успела повторить эту фразу – и скольким людям. Все вокруг нее – Антон, слуги, доктор Ибрагимов, который, как и обещал, вновь заехал к ним во второй половине дня – будто бы сговорившись, продолжали вести себя так, будто она чем-то тяжело больна. Между тем, самой Нине все больше начинало казаться, что это все ее окружение, если не заболело, то находится во власти какого-то странного наваждения, воспринимая происходящее в доме совсем не так, как оно есть на самом деле. Антон, как ни умоляла она его об этом, кажется, не поверил ни единому слову из ее рассказа об истинной сущности барона фон Гесса. Нина, действительно, чуть вновь не сорвалась в истерику, пытаясь доказать ему свою правоту. Но в той ситуации мало кому бы удалось сохранить спокойный и рассудительный тон – слишком свежи были воспоминания. Однако в глазах мужа читалось лишь недоверие пополам с возмущением. И это привело Нину почти что в отчаяние. По-своему Антон был прав: все ее рассказы были лишь словами, доказать которые было нечем. Кроме того, изворотливый мерзавец фон Гесс имел достаточно времени и возможностей подать все происходящее в нужном ему свете, надежно защитив себя от любых подозрений, пока сама она была этого сделать не в состоянии. - Да поймите же, я не нуждаюсь в лекарствах, доктор! Со мной все в порядке, я спокойна и не хочу больше пить ваших капель – от них мне делается хуже, чем без них! – Нина решительным жестом отодвинула от себя рюмку, которую доктор Ибрагимов поднес к ее губам. – Не нужно вести себя так, будто бы я… с ума сошла! Он же именно этого и добивается, неужели вы не видите этого?! - Кто добивается, Нина Евгеньевна? Разве кто-либо в этом доме хочет причинить вам зло? Вы можете рассказать мне об этом подробнее? – голос Артемия Дмитриевича звучал с обычной спокойной любезностью, но Нина все равно чувствовала в нем странную интонацию. Пристально взглянув в глаза доктору, она покачала головой и, помедлив, проговорила: - Н-нет… вы правы, а я заблуждаюсь. Никто здесь не желает мне зла. Меня все любят и заботятся обо мне. Позвольте только не пить больше лекарства, а просто оставьте меня. Я лягу спать. А потом… потом все будет хорошо. Прошу, скажите Антону, что мне лучше. - Непременно, сударыня. Я обещаю. Только вы, в свою очередь, пообещайте рассказывать мне, не скрывая, если вам покажется, что кто-то хочет вас обидеть. Вы ведь ничего не скрываете от меня сейчас, Нина Евгеньевна? - Нет, доктор! Впрочем, нет, скрываю, - Ибрагимов приподнял брови. – Я устала больше, чем это вам демонстрирую, Артемий Дмитриевич. Вы меня понимаете? - Да, мадам, думаю, что вполне, - с этими словами мужчина взял свой саквояж и, наконец, ушел. И как только это произошло, Нина рухнула навзничь на постель и со стоном закрыла ладонями лицо, пытаясь сообразить, что ей делать: как объяснить, как доказать им всем?! Пролежав так некоторое время, ничего не придумав, она отняла руки от лица, села и стала бездумно оглядываться по сторонам. Внезапно взгляд женщины задержался на прежде не виденной здесь записной книжке в коричневом кожаном переплете, которая лежала на самом краю каминной полки. Подумав, что это, верно, Антон забыл ее здесь, Нина решила отнести ее мужу – вдруг, он ее теперь ищет? Однако взяв в руки, отчего-то раскрыла, прочла первую попавшуюся взгляду страницу – и опешила! Прочитанное ею там было писано не рукою Антона. Но не это потрясло мадам Лазареву, без того преступившую правило приличия, строго-настрого запрещающее читать чужие дневники и записи, если на то не получено разрешения. На мгновение захлопнув книжицу, Нина вновь раскрыла ее и принялась лихорадочно перебирать листок за листком дрожащими пальцами, осознавая, что по какому-то мистическому совпадению, в руках у нее оказалось то самое доказательство, о котором еще несколько минут назад она так страстно мечтала. В этом импровизированном дневнике Матвей – а записи принадлежали именно ему, – хоть и не называя имен жертв, оставив от них лишь инициалы, описывал свои любовные с ними утехи, а так же впечатления, которые они на него произвели. Многое из того, что случилось прочесть, выглядело столь отвратительным извращением, что Нина вновь и вновь чувствовала приступы дурноты, а о некоторых вещах она и вовсе прежде не слышала. И все это было запротоколировано со столь сладострастной дотошностью, что не оставляло сомнений в душевном расстройстве автора заметок. Наконец, поняв, что более читать это не в состоянии, женщина вновь закрыла книжку, вскочила с места, намереваясь немедленно показать находку Антону. Но тут же села вновь и задумалась. Нет, нельзя! Ни в коем случае невозможно кому-либо рассказать об этом, пока они не уедут домой, в Петербург. Матвей – опасный безумец. Она и прежде это предполагала, теперь же знала наверняка. А значит, способен на что угодно, если вдруг заподозрит, что у кого-либо есть доказательство его сумасшествия. Ведь ее саму он готов был убить всего лишь за то, что она была свидетельницей его пароксизмов. А в том, что фон Гесс бы ее утопил, она теперь не сомневалась. Поэтому, пока тщательно прятала свою находку в глубине ящика комода среди вороха чистого белья, Нина придумала иной план, который и начала осуществлять уже через несколько минут, когда постучалась в дверь кабинета мужа, который, как всегда, вечер проводил над своими деловыми бумагами. Когда она вошла, Антон поднялся со своего места и пошел к ней навстречу. И тогда Нина вдруг бросилась к нему, обнимая и прижимаясь к груди ошарашенного мужчины лицом, словно ища у него защиты и утешения. - Антон, мы должны уехать в Петербург! Как можно скорее, пожалуйста, я не хочу больше оставаться здесь! Умоляю, увези меня отсюда! Прошу, не отказывай мне!

Антон Лазарев: - Боюсь, Матвей, что не будет у нас охоты и пари тоже не состоится, может, потом, - Антон Филиппович сидел в комнате барона и пересказывал ему вкратце разговор с доктором, а также просьбу Нины. Всего он рассказывать, конечно, не стал, но поведал, что у жены его сейчас слишком расшатаны нервы, хотя причины он назвать не может. Доктор даже предположил, что свой поступок минувшей ночью Нина совершила в неком подобии лунатического сна, оттого и не помнит всего, а действительность сильно искажает своими ночными грезами. Поэтому Антон также принес извинения Матвею за странное поведение своей супруги и по-отношению к нему. - И все же, доктор Ибрагимов советовал обратиться к врачам в столице. Странные они люди – городские советуют вывозить пациентов за город, а провинциальные отправляют в столицы, - попытался пошутить Лазарев, но сам порадоваться своей шутке не смог, - Я волнуюсь за нее. Знаешь, не думал я, когда женился, что она может стать мне столь близка. Не могу сказать, что люблю ее – нет. Но знаешь, определенную нежность к Нине я испытываю, ты меня понимаешь? А сегодня она сама попросилась в город. Так что мы с ней завтра вечером уезжаем. Ты же можешь остаться еще погостить. Дом в твоем полном распоряжении, брат вернется еще не скоро. А на меня не обижайся. Антон все еще вспоминал, как Нина сегодня, войдя в кабинет, прижалась к его груди, словно маленький ребенок, ищущий защиты и поддержки. И вдруг осознал, что хочет и защищать ее и поддерживать в любой беде – реальной или вымышленной. Нина больше не заговаривала с ним о Матвее, ни придумывала чего-то нереального, но просто просила его увезти в город. И он понадеялся, что там, в их доме, она почувствует себя значительно лучше. Ведь в Петербурге с ней ничего подобного не случалось, даже если она временами и была несколько напряжена. - Ну, а как вернешься в столицу – заезжай в гости, мы будем рады видеть тебя у нас.

Матвей фон Гесс: -Антон, я все прекрасно понимаю. По правде, я хотел покинуть поместье в тот же день, когда это произошло. Ты же знаешь, как умерла моя мать. А когда я увидел там, на мостике, твою Нину, у меня у самого рассудок едва не помутился, - Матвей мученически вздохнул, поглаживая забинтованную руку, кожу на которой изодрала Нина. - Я уезжаю сегодня, мои вещи уже упакованы. Просто подумал, что будет неуместно уехать, не простившись. С Ниной я, пожалуй, прощаться не стану, зная, как мое присутствие сказывается на ее поведении. Не понимаю, почему именно мое присутствие ее так пугает? Я и так старался обходиться лишь знаками приветствия при случайных столкновениях, но она в панике убегала при одном моем виде. А за обедом сидела по другую сторону стола, не прикасаясь к еде. Поняв, что и это причиняет ей неудобства, я даже попросил приносить обеды в мою комнату. Всему должны быть причины, Антон, и я думаю странному поведению твоей супруги тоже найдется объяснение... Быть может, с ней были жестоки, кто-то ее напугал, я не знаю! В глазах Матвея блеснула искорка удовольствия, а на лице расплылась блаженная улыбка, благо Антон ее не видел, ибо в этот момент своего повествования Матвей повернулся лицом к окну. Он буквально чувствовал, как семя сомнения в душе Антона дало росток. Впрочем, поведение Нины показалось бы более чем странным кому угодно. Единственное, что не давало ему покоя - это пропавший дневник. Но если Нина его не находила, быть может, он обронил его в другом месте? Хотя, его инициалов там не было, да и почерк изменен, поэтому доказать что-либо, исходя из этой сумбурной писанины было совершенно невозможно. Долгие годы безупречной службы и доброе имя барона было непросто замарать подозрением, люди скорее бы растоптали пытающегося это сделать, нежели поверили слухам.



полная версия страницы