Форум » Прочие города и веси Российской империи » Порою страх перед бедой к беде приводит худшей » Ответить
Порою страх перед бедой к беде приводит худшей
Антон Лазарев: Время действия - июнь-июль 1833 года Место действия - имение Терновое, в 14 верстах от Коротояка, Воронежкая губерния Участники - Матвей фон Гесс, Нина и Антон Лазаревы
Ответов - 33, стр:
1 2 All
Антон Лазарев: Сказать, что у жены вызвало восторг скорое отправление в деревню, Антон не мог. Нина вообще была очень странной последнее время, особенно после того вечера, когда у них ужинал Матвей. Правда, связать эти два обстоятельства Антон Филиппович не мог, да и не стал бы делать. Нина, как всегда, отговаривалась бессонницей, которую на свежем воздухе точно должна была излечить. Странные у супругов были отношения, временами Антону хотелось сблизиться с ней, временами это почти удавалось. Нина была интересной собеседницей, умной, начитанной. Когда она забывала о своих печалях, то становилась веселой и живой. Но случалось это крайне редко. Еще тяготило Антона, что между ним и женой нет полного доверия, словно она хочет что-то сказать, но не говорит. В деревню супруги приехали в самом конце июня. Старшего брата Антона, вместе с его женой и дочерью, в имении уже не было. Они еще в начале лета отбыли в Ниццу, оставив дом в полное распоряжение младшего Лазарева. Дом был небольшой, построенный в старорусском стиле, обстановка - уютной, с претензией на современную моду, но с неизбежным налетом провинциальности. И все же, Антон любил это место больше Петербурга или дачи под Москвой за какую-то особую домашность. За домом находился фруктовый сад, в котором имелись две беседки, а среди причудливых клумб вились маленькие тропинки. Одна из них вела прямо к озеру, которое находилось на границе имений Лазаревых и их соседей, Подлясных. Через озеро был перекинут мост, да такой широкий, что по нему могла проехать телега. Но так как им давно не пользовались, то он, пожалуй, уже и не выдержал бы такой тяжести. Озеро же под ним было глубоким и по преданиям стариков, пользовалось дурной славой, что якобы обитает там водяной, который тащит на дно всех, кто вдруг решился искупаться в нем. И за то прозвали его Мертвым. На деле же все объяснялось просто: омуты были по всему озеру – и у самых берегов, и на его середине. Едва они приехали и устроились сами, как сразу же было велено готовить комнаты и для гостя, который должен был приехать следом за Лазаревыми. Антон собирался дождаться барона, но лишь затем, чтобы встретить на правах хозяина, и может, разок-другой съездить с ним на охоту, а затем оставить гостить Матвея на попечение жены в имении, пока сам он будет налаживать дела в Коротояке. Впрочем, не исключал, что и приятель его возжелает съездить в город, поглядеть вместе с Лазаревым на его детище. Правда, такого человека, как Матвей Ульрихович разве что из вежливости может заинтересовать кирпичный завод. Неделю спустя, когда жизнь их в деревне более-менее наладилась и установилась, на дворе послышался шум подъехавшего экипажа. Антон Филиппович как раз сидел в гостиной в ожидании обеда и читал столичную газету, которая со своими новостями в Воронежскую губернию приходила с большим опозданием. Сложив газетный лист и бросив его на столик возле кресла, Антон поспешил в сени, крикнув служанке, чтобы позвала Нину Евгеньевну. Гость приехал.
Нина Лазарева: Нельзя потерять то, чего, на самом деле, у тебя нет. Поэтому было бы слишком громко говорить, что после того недоброго вечера, когда Матвей вновь возник в ее жизни, Нина утратила покой и равновесие. Ей все чаще казалось, что где-то в глубине души она всегда знала, что именно так и случится, однако что теперь делать, не знала вовсе. Рассказать, как и советовал доктор Пфайффер, обо всем мужу – с этим она явно припозднилась. Во-первых, Антон не поверит. Да что Антон! Никто и никогда не поверит в то, что такой благовоспитанный и утонченный господин, как барон фон Гесс, способен на насилие. Нужны доказательства, которых у нее нет. А в противном случае – ее слово против слова Матвея. И еще не слишком очевидно, чье именно перевесит на этих «весах», особенно после его рассказа о «странной девице-затворнице». Рассчитывать же на отца, который мог бы подтвердить ее слова, не приходилось. Пойдя на поводу у барона фон Гесса-старшего из благих намерений, как он их представлял, Евгений Петрович натуральным образом подтвердил пословицу о том, куда выслана ими дорога. Он не понял этого тогда, не поймет и нынче. Нина вполне уже успела ощутить себя в аду, и подозревала, что это лишь самые верхние его круги. Что будет и хуже. Поэтому мрачнела с каждым днем, приближающим их отъезд в Воронежскую губернию. И лишь тогда, когда принимала капли, назначенные доктором Пфайффером, чувствовала некоторое облегчение, и становилась на время спокойнее. И в эти непродолжительные светлые промежутки, как и следовало ожидать, налаживались также ее отношения с Антоном. Ведь, чем больше она его узнавала, тем чаще думала, что, возможно, вполне могла бы быть с ним счастлива, если бы не ее прошлое. Супруг искренне пытался делать шаги навстречу и, замечая эти попытки, понимая их бесперспективность, Нина лишь мучилась сильнее, укоряя себя и вновь погружаясь в меланхолию. Если бы можно было ему объяснить! Если бы… В Терновое, воронежское имение Ивана Филипповича, старшего брата Антона, Лазаревы добрались в первых числах июля. Барон фон Гесс обещал приехать позже, поэтому Нина, в некотором роде, чувствовала себя, словно приговоренный, которому дали небольшую отсрочку с исполнением приговора. Терновое - и усадьба, и дом, как-то сразу понравились ей. Вероятно, потому, что в душе она так и осталась девочкой из провинции. Даже Москва казалась ей слишком большой и чопорной, а здешние места живо напомнили родную Тульскую губернию, имение отца. Так как до их приезда дом не пустовал, то и налаживать в плане быта от нее почти ничего не потребовалось – приезжай, да живи. Так они с Антоном, в общем-то, и поступили. И потянулась череда одинаково длинных, сухих и знойных дней, какие почти всякий год надолго устанавливаются в середине лета в этих степных краях. Заполнять их было особенно нечем, кроме прогулок по окрестностям и вылазок в ближайший уездный городишко, где жизнь протекала столь же размеренно, как и в усадьбах вокруг него. Будучи деятельной натурой, Антон маялся этим вынужденным бездельем в ожидании барона фон Гесса, который все никак не приезжал, хотя уже и должен был. Нина чувствовала это, но, в отличие от мужа, напротив, радовалась, когда проходил очередной день, а Матвей не приезжал. И каждый вечер в молитвах своих перед сном просила Всевышнего отсрочить его приезд еще ненадолго, а лучше – и сделать так, чтобы он и вовсе не приехал. И в какой-то момент ей стало казаться, что молитвы ее дошли по адресу, ведь они в Терновом уже неделю, а Матвей и не думает появляться. «Да что ему здесь делать, в самом деле, - внушала она себе, - Здесь и мне-то скучновато! Нет, не приедет, а согласие дал Антону из вежливости, не желая огорчить отказом» И убедив себя в этом, Нина даже как-то повеселела. Все утро провела на летней кухне с кухаркой Прасковьей, где варила в большом медном тазу варенье из собранной накануне дворовыми ребятишками дикой земляники, которой здесь было довольно много, намереваясь угостить им супруга нынче же вечером, за чаем. Хотелось сделать ему хоть что-то приятное, проявить заботу, чтобы знал, что не такая уж никчемная ему досталась жена. Варенье удалось на славу, и в тот момент, когда служанка забежала на кухню, Нина как раз укупоривала вощеной бумагой банки, тщательно перевязывая их у горлышка бечевой, чтобы не пробралась со временем плесень. - Барыня, там Антон Филиппович велел сказать, что гость Ваш из Петербурга прибыли, - сердце подскочило в груди и глухо ухнуло куда-то вниз. Все же, приехал…
Матвей фон Гесс: Эти несколько недель после ужина в доме Лазаревых были крайне суетны, дела не спорились, Матвей даже не спал несколько ночей, словно кто-то украл его покой. Нет, это был не страх перед разоблачением, он не боялся. Он вообще был неспособен на подобные эмоции, да и Нина никогда не посмеет рассказать. Эта маленькая дрянная девчонка, она визжала, отбивалась, но ведь она сама хотела этого, она это заслужила. Покоя Матвею не давало странное желание, увидеть страх в ее глазах, тот самый особый всепоглощающий страх, утолить им свой голод и наконец, получить успокоение. Нина была чем-то особенным, ее эмоции, ее страхи, ее боль была самой сладкой, никто другой не дарил ему такого покоя и желания в то же время, это можно было назвать своеобразным извращенным подобием любви. Ни терпеливо стонущие крестьянки, ни орущие и корчащиеся от боли мальчишки, ни шлюхи, которые садились в его экипаж и более не возвращались на улицы, никто не приносили ему насыщения. Нина была живой, такой же была ее боль. Матвей прикрыл глаза, духота и долгий путь, а также бессонные ночи сделали свое дело, вид у него был слегка разбитый, под глазами глубоко залегли темные круги. Прием хозяев был радушным, обнявшись с Антоном и отдав приказание слуге отнести его вещи, Матвей спросил Антона: -А где твоя супруга? Как ее здоровье, надеюсь, на природе, в имении ей стало лучше? Порой, городская суета утомляет даже меня, - Матвей улыбнулся, с удовольствием освежаясь принесенным горничной холодным квасом. - Эххх, хорошо-то как здесь, воздух даже иной. Я уже и сам подумывал о поездке за город, но твое предложение было как нельзя кстати. В хорошей компании отдых всегда приятнее. Кстати, помнишь наше пари? Надеюсь, оно в силе. Если ты попадешь в утку из моего ружья с трехсот шагов, оно твое, если нет - я выбираю любой пистоль из твоей коллекции.
Антон Лазарев: - Нина? Она где-то в доме, была занята по хозяйству. Я послал ее предупредить. Ну как ты добрался? Дорога сюда ужасная, хотя летом еще терпеть можно, кабы не пыль эта вечная, - встретив гостя, Антон Филиппович повел его в гостиную, по пути расспрашивая о путешествии по деревенским ухабам, - Да, здесь и впрямь удивительно хорошо – ты сам убедишься в этом. Антон снова сел в кресло, жестом приглашая гостя последовать его примеру. Нина все еще не явилась, но если он не ошибался, то женщина должна привести себя в порядок, прежде чем предстать перед гостем. Это не просто обязанность хозяйки, но вторая натура любой из них. И тут Антон вполне закономерно полагал, что жена его ничем особенным не должна отличаться от других. Примерно это предположение он и высказал Матвею, который снова поинтересовался, почему нет Нины. - Про пари помню, вот только одна загвоздка – мне нужно ехать в город, так что – либо отложить охоту придется, либо завтра отправиться. Последнее мне кажется крайне жестоко по отношению к тебе, трясшемуся в дороге не один день. Отоспаться, наверное, тебе хочется? А про пистолет…, - Антон подмигнул барону. У Лазарева была и впрямь недурная коллекция кремневого оружия, в основном XVIII века, тульских мастеров, но была в этой коллекции и парочка редких австрийских и испанских пистолетов, которые особо нравились фон Гессу. Антону крайне было бы жаль с ними расстаться, но если он и проиграет пари, то не станет отступать от условий. Сам же Лазарев был недурным охотником и метким стрелком, но с чужим ружьем всегда была вероятность промаха – никогда не знаешь, как поведет оно себя в чужих руках. У Антона Филипповича ружьецо было старое, немного тяжеловатое для охотничьего, но привычное. - А ты вовремя приехал, скоро ужин подадут. И к чаю моя жена обещала сюрприз.
Матвей фон Гесс: Новость об отьезде Антона была получше всякого сюрприза, уготованного Ниной на ужин. В глазах Матвея блеснул тот самый сатанинский огонек, не обещающий ничего доброго обитателям это дома. - О...погоди, ты не сказал мне об отъезде, быть может, стоило повременить с визитом?Надеюсь, это ненадолго, а по возвращению моя коллекция пополнится тем самым пистолем, который ты увел у меня из под носа в Неаполе. Матвей сделал глубокий глоток их пузатой рюмки. Сейчас ему очень хотелось увидеть Нину, на губах образовался странный сладковатый осадок. Он предвкушал их разговор наедине, ее гнев и страх и то, как далеко зайдет их светская беседа, в голове тут же созрел план. От ужина Матвей отказался, сославшись на сильную усталость. Антон не стал настаивать, ибо изможденный вид приятеля говорил сам за себя. Усталость, видимо, все-таки взяла свое, Матвей проспал всю ночь и почти до полудня. Естественно, ни о какой охоте и речи не могло быть, но после сытного обеда он с удовольствием составил Антону компанию. Небольшая верховая прогулка привела его в доброе расположение духа. Все это время Матвей умышленно игнорировал супругу Антона. Нет, он вовсе не пытался усыпить ее бдительность, просто знал, что ее страх не под силу усмирить никому. Он чувствовал его и наслаждался, но Нина и представить не могла, что самое страшное еще впереди.
Нина Лазарева: Нина шла в гостиную крайне неохотно, однако, вопреки своим неприятным ожиданиям, застала там одного Антона. На ее несколько удивленный вопрос, где же барон фон Гесс, муж ответил, что он устал с дороги и, отказавшись от ужина, отправился отдыхать. Услышав это, Нина облегченно вздохнула. И перемена в ее настроении была настолько очевидна, что Антон даже поинтересовался, отчего это. На что женщина, которая чувствовала себя в этот момент, словно приговоренный к казни, которому дали еще несколько часов отсрочки, ответила, что ничего особенного, просто хорошо провела день. Вскоре после этого короткого диалога, супруги переместились в столовую, где к чаю подали в числе прочих угощений так же варенье, которое она и варила нынче утром. Антон сказал, что оно удалось на славу, и от этого настроение Нины еще больше улучшилось. У них с мужем даже завязался род застольной беседы, из которой она и узнала, что тот на днях собирается в Коротояк. Нина немного удивилась: - Ты полагаешь, что барону фон Гессу будет там интересно? Матвей Ульрихович - столичный житель, Антон, что за радость ему посещать уездный городишко? Однако когда услышала ответ на свой вопрос, почувствовала, как любопытство сменяется страхом. - Нет, это невозможно! Антон, что ты говоришь, ты не можешь уехать один и оставить меня с ним здесь! И в самом деле, труднее было вообразить себе менее удачный способ решения этой проблемы, чем тот, что он предложил. Оставить ее вдвоем в деревне с этим извращенцем, да он с ума сошел! Обычно бледные щеки мадам Лазаревой вспыхнули румянцем возмущения, а в голосе появились нотки истерики. Такое поведение прежде спокойной и сдержанной Нины не могло остаться незамеченным ее мужем и теперь пришла его очередь удивляться, глядя происходящее, но женщине было все равно. Ни в коем случае нельзя было допустить того, что Антон задумал! - Послушай, это, в самом деле, очень плохая идея! Я… не могу, просто не могу находиться здесь с бароном, пока ты отсутствуешь. У меня совершенно нет опыта приема таких важных гостей, как он… Да в конце концов – это просто неприлично, Антон, что о нас подумают соседи, когда узнают, что ты оставляешь меня с практически незнакомцем, а сам уезжаешь в город? Ну, что там за дела, которые невозможно отложить до его отъезда? Или уже давай поедем в Коротояк все вместе. Антон, умоляю тебя!
Антон Лазарев: Простившись с Матвеем до следующего дня и самолично проводив того в комнату, сам Антон Филиппович вернулся в гостиную, куда вскоре пришла Нина. Немного встревоженная, что на фоне спокойствия прошедших дней явственно читалось и в ее взгляде и в ее движениях – они стали чуть более резкими. И в какое-то мгновение - едва она узнала, что Матвей приехал, но ужинать не спустится - ее напряжение отступило. Это должно было показаться Лазареву странным, но вызвало лишь легкое недоумение. Он уже привык к странным перепадам настроения своей супруги и не пытался ни дать им объяснений, ни отыскать причину – у каждого человека свой склад характера. К чаю было подано варенье, как оказалось – именно ему Нина посвятила полдня, что провела на кухне. Антон наслаждался им, словно изысканным деликатесом. Постепенно у них с женой завязался разговор. Вообще-то, Антон не привык посвящать ее в свои дела – не думал, что ее могут интересовать подобные вещи, да и не находил повода к подобным разговорам. Но предупредить Нину о своем отсутствии, которое должно было продлиться не меньше недели, было нужно. С чего-то она вдруг решила, что он потащит с собой и Матвея. - Нет, Нина. Матвей приехал отдохнуть от суеты и дел и никуда не поедет, - и тут произошло что-то странное. Поведение его супруги, отличавшейся до тех пор спокойным нравом, вдруг резко изменилось. Щеки ее вспыхнули румянцем, в глазах появился какой-то лихорадочный блеск, а губы чуть приоткрывшись, обнажили ряд влажных белоснежных зубов. На какую-то долю секунды Антон залюбовался представшей его взору картиной, но тут же был вынужден прейти в себя. Нина начала говорить, и каждое ее слово удивляло. - Какая глупость! Кому какое дело, что он проведет здесь пару дней? Да я уверен, что вы и не встретитесь друг с другом. Матвей приехал поохотиться и насладиться тишиной деревни. В свое время он писал недурственные стихи, может, и сейчас на что-нибудь сподобится. И он не такая уж важная персона, чтобы ты волновалась о том, как его принять – балы и приемы ему не нужны, а составить компанию и завести разговор за обедом тебе ведь труда не составит? И к тому же, что тебе-то делать в уездном городишке?! Подойдя к жене, Лазарев, чуть заметно улыбаясь, похлопал ее по руке, внезапно холодной для столь жаркого вечера и, пожелав доброй ночи, удалился к себе. Утром Нина за завтраком смотрела на него затравленным взглядом, словно укоряя в том, что он не хочет уступить ее просьбе. После полудня им с Матвеем удалось совершить верховую прогулку, осмотреть окрестности. Антон передал приятелю волнения супруги по поводу «приема таких важных гостей», как он, и они вместе посмеялись. Матвей успокоил Лазарева, что нисколько не стеснит его жену и не станет докучать ей сверх меры. Вечером они втроем собрались за ужином, но в беседе Нина почти не принимала участия. А на следующее утро Антон Филиппович отбыл в Коротояк, обещая вернуться в конце недели.
Матвей фон Гесс: Проводив Антона, Матвей одарил Нину лишь коротким взглядом и улыбкой, той самой, которую она так хорошо знала. Пожалуй, она уже нутром предчувствовала, чем может обернуться присутствие в ее доме «званного» и столь «желанного» гостя. Однако раскрывать карты барон фон Гесс не спешил. После обеда он велел оседлать коня и отправился на прогулку, вернулся поздно, поужинал у себя в комнате и засел за чтение в кабинете с рюмкой коньяка - ничего необычного и настораживающего, казалось бы. На самом деле, разговор с мадемуазель Нестеровой, вернее, новоиспеченной мадам Лазаревой, еще состоится. Но Матвею спешить было незачем, наоборот, он растягивал удовольствие, наблюдая затравленное выражение в глазах хозяйки этого дома, когда они случайно сталкивались. Он усыплял ее бдительность и в то же время - подпитывал ее страх, сомнения. Знал, что она не спит ночами, запираясь в спальне, и почти не выходит из своих покоев днем, боясь их случайной встречи. Матвей же за это время постарался запомнить, когда уходит и приходит ее горничная, когда подают обед, сколько в доме слуг и насколько они внимательны. На исходе третьего дня, после обеда, он «случайно» встретил Нину в коридоре... -Нина Евгеньевна, ну куда же вы? - с усмешкой проводил он ее взглядом, когда женщина, словно загнанная сворой собак лань, устремилась прочь от него по коридору, не обмолвившись ни словом... Я научу тебя уважать гостей, моя дорогая... Коли ты забыла мои уроки... Вернувшись после очередной прогулки раньше обычного, он поспешил к себе, прекрасно зная, что Нина выходит из комнаты лишь в его отсутствие. Дверь в ее комнаты была приоткрыта, и барон слышал голос Нины снизу, из столовой, где она что-то говорила поварихе. В комнате было темно, Матвей повернул кресло спинкой к двери и присел так, чтобы в мягком полумраке оно полностью скрывало его силуэт.
Нина Лазарева: Все дни, что прошли с момента отъезда мужа в город, Нина, действительно, всеми доступными способами пыталась избегать встреч с Матвеем, ничуть не заботясь о том, что подобное поведение со стороны хозяйки в отношении гостя находится не просто на грани приличия – за нею. Впрочем, в их отношениях с бароном фон Гессом все грани приличий были разрушены так давно, что не стоило об этом волноваться. В глубине души Нина, тем не менее, надеялась, что Матвей не настолько сошел с ума, чтобы пытаться причинить ей вред – в физическом смысле этого слова, находясь в ее же доме. В конце концов, прошло время, она уже не та безответная деревенская девчонка, которой была тогда, когда он посмел надругаться над нею, ощущая свою полную безнаказанность. У нее есть муж. Несмотря на то, что любви между ними нет, Антон в любом случае не допустит, чтобы кто-либо обидел ее… Утешая себя подобным образом всякий раз, перед тем, как предстояло встретиться с фон Гессом – неизбежными поводами к этому оставались совместные трапезы, хотя вечерами он иногда ужинал у себя, Нина, тем не менее, всякий раз внутренне цепенела, стоило Матвею чуть задержать на ней взгляд. И неважно, о чем в этот момент шел их разговор, а говорили они мало и, в основном, на какие-то общие темы, например, бесконечно обсуждая погоды, словно важнее этого ничего и не было. Он охотно поддерживал эти пустые разговоры, вполне благодушно, но Нина понимала, что в глубине души Матвей, должно быть, потешается, зная, что она чувствует на самом деле. Почему-то она была просто уверена, что, во всяком случае, в отношении нее, этот человек обладает способностью читать мысли. И от этого на душе становилось еще неуютнее. Кончилось тем, что Нина и вовсе почти перестала покидать свои комнаты, чувствуя себя в собственном доме едва не пленницей, выходя лишь тогда, когда Матвея наверняка не было где-то поблизости. Ибо, не зная, чем себя занять, он всякий день после завтрака довольно надолго уезжал гулять. И это были счастливые часы для Нины, когда она недолго могла побыть в покое, а также заняться домашними делами, которые грозили прийти в упадок, если мадам Лазарева и далее продолжит ими манкировать. И что тогда скажет ее муж, когда вернется? Ведь, кажется, умение вести дом – это единственное, что Антон оценил в ней сразу. И Нине не хотелось бы утратить его доверие в этом. А слуги, стоит лишь им дать почувствовать слабину, непременно начнут лениться и пренебрегать обязанностями. Вот и сегодня мадам Лазарева с удивлением увидела хоть и тонкий, но заметный слой пыли на полированной поверхности пианино в гостиной, по поводу чего уже сделала внушение горничным, а теперь приказала явиться в столовую кухарке – не идти же на кухню самой? Нельзя сказать, чтобы кухарка сильно обрадовалась замечаниям барыни, которую все здесь полагали «чужой» - «своею» была, разумеется, супруга старшего брата Антона Филипповича. Поэтому слушала она Нину Евгеньевну, лишь демонстрируя раскаяние по поводу того, что вчера вечером бифштекс оказался не поджаренным, а скорее подгоревшим, а вот бисквит нынче с утра наоборот – недостаточно хорошо пропечен, но при этом отнюдь его не испытывая. И это еще сильнее раздражало мадам Лазареву, не хватало еще, чтобы дворня вышла из подчинения! Раздосадованная, зачем-то пообещав кухарке отправить ее на конюшню, чтобы выпороли, если будет впредь столь же нерадиво относиться к своей работе, хотя, на самом деле, никогда бы подобного не сделала и за более серьезную провинность, чем испорченные продукты питания, Нина отослала обиженно надувшуюся Авдотью прочь, а сама пошла к себе в будуар. Окна его были обращены на юг, поэтому, чтобы солнце не так палило, почти весь день шторы тут держали закрытыми, что придавало комнате полумрак и хоть и незначительную, но прохладу, в сравнении с жарой, что стояла за окнами. Войдя в комнату, Нина прикрыла за собой дверь и, прислонившись спиной к прохладной стене рядом с нею, потянула завязки на корсаже своего светлого утреннего платья в «пасторальном» стиле – со шнуровкой впереди. Даже сшитое из легчайшего муслина, оно казалось Нине настоящими доспехами, от которых так хотелось, если и не избавиться, то хотя бы как-то ослабить ощущение их присутствия на собственном теле. Наличие тугой шнуровки позволяло не носить этот туалет с корсетом, поэтому ей сразу стало немного легче, когда корсаж перестал душить ее. Вздохнув свободнее, женщина направилась к небольшому комоду в углу, где стоял графин с лимонадом, намереваясь утолить жажду, но тут же едва не закричала, когда боковым зрением заметила, что в комнате не одна. Барон фон Гесс, собственной персоной, сидел в огромном, более похожем на трон, и непонятно, для каких целей здесь нужным хозяйке дома кресле, которое было развернуто широкой спинкой к двери. Ничего странного, что она его сразу не заметила, ведь Матвей сидел в нем, молча, затаившись, словно паук в паутине. И лишь глядел на нее насмешливо и нагло. - Что вы здесь делаете?! – заметив, что его взгляд опустился к ее груди, скрытой теперь лишь тонкой тканью шелковой нижней сорочки, Нина судорожно стянула края корсажа руками. – Немедленно убирайтесь прочь или я позову слуг и вас вышвырнут с позором! Клянусь, я сделаю это, если вы ко мне прикоснетесь!
Матвей фон Гесс: - Зовите, что же вы? Пригласили гостя в свой будуар, разделись... с непонятной целью, а когда он отказал вам, решили оклеветать его. Как нехорошо, Нина... очень нехорошо! - Матвей чинно встал, ослабив платок на шее. Он приблизился к ней вплотную, аккуратно коснулся локона женщины и откинул прядку с плеча, с наслаждением глядя на сковывавший его жертву ужас. Ибо знал, кричать она не посмеет, а если это случится, то ее никто не услышит. Повариха гневно гремела на кухне кастрюлями, лакея он с утра не видел, а горничная... ну, кто поверит словам вздорной девчонки? - По правде я и не мог предположить, что вы осмелитесь когда-либо покинуть свое захолустье. Но приехать в Петербург... Свыше похвал! - он осторожно понюхал ее волосы, обходя Нину, после коснулся пальцами ее плеча, сталкивая с него каемку сорочки... - Кричите же, - сказал он ей почти на ухо, обжигая кожу горячим дыханием. Его рука сомкнулась на ее запястьях, судорожно удерживающих края платья на груди, другая рука легла на горло, готовая стиснуть его в любой момент. Но если бы кто-то вошел в этот момент, сия пикантная сцена навряд-ли бы показалась актом насилия. От близости к ней его желание разгоралось с каждой секундой, напряжение даже вызывало боль, блаженную в этом понимании, Матвей был готов сорвать с нее одежду и утолить свою похоть прямо здесь, на холодном полу. Но голод, голод к ее страху пересилил вожделение. Его задевала ее манера двигаться, смотреть на него, то как она беседовала с мужем - у нее не было на все это права, он ей не этого не разрешал! Нина виновата во всем, и за это заслужила наказание, ее следовало непременно наказать, особенно за то, что осмелилась смотреть ему в глаза.
Нина Лазарева: От него словно бы веяло холодом. Нет, не блаженной прохладой, приятной среди этой нестерпимой духоты, а настоящим холодом, словно от мертвеца. Нина не смогла удержаться от этого сравнения еще и потому, что, случайно встретившись взглядом с Матвеем, страшно испугалась их выражения – совершенно безжизненного, такого же холодного и липкого, как прикосновение его руки к коже плеча, от которого женщина вздрогнула, а по спине невольно пробежала дрожь отвращения. В ответ на его слова, прозвучавшие с той же холодной насмешкой, в ее душе было поднялась волна возмущения: да как смеет это подлец вести себя так, словно она – последняя дрянь?! Но язвительный шепоток откуда-то изнутри сознания немедленно спросил: «А разве нет, Нина?! Разве случаются подобные мерзости с хорошими девушками? Может быть, это ты сама дала повод так с тобой поступить? И продолжаешь давать?» - Нет! – воскликнула она в ответ этому внутреннему «ментору», а вовсе не фон Гессу, который, как будто и не ожидал от нее подобной реакции – во всяком случае, в его взоре, до того абсолютно безмятежном, Нине привиделись отблески удивления. Впрочем, восклицанием ее хриплый шепот назвать было трудно, но даже такого «отпора» он, наверное, от нее не ожидал. Хотя, на самом деле, она и не пыталась отпираться сейчас, потому что относилась к тому типу людей, которых ужас заставляет не убегать, а цепенеть на месте. – Послушайте, что вы хотите от меня? – Нина и сама понимала, что ее слова звучат жалко. – Боитесь, что я обо всем расскажу мужу? Я не расскажу, даю вам слово! Матвей, прошло много времени… давайте не будем ворошить прошлое, прошу, уезжайте! Ну зачем я вам нужна?!
Матвей фон Гесс: -Нужна-не нужна... Милая Нина, ты совершила непростительную ошибку. Ну скажи, зачем тебе было приезжать в Петербург, выходить за Антона? Липкая от пота ладонь сильнее обвила горло женщины, контролируя каждый ее вдох и выдох. Носом Матвей зарылся в ее дивные волосы, а после, скользя ниже губами, касаясь ее плеча. Прикосновение к ее разгоряченной коже и ощущение того, как дрожит каждая клеточка ее тела, просто сводило с ума. Он сдвинул сорочку с другого плеча обнажая и его, после неожиданно схватил Нину за волосы, сжимая руку в кулак и наклоняя к себе. Не давая своей жертве ни малейшего шанса вырваться, свободной рукой он опускал сорочку ниже вместе с платьем. -Я же предупреждал тебя, но ты не умеешь молчать, а знаешь, что я делаю с болтливыми? Я любил тебя, но ты не хотела быть моей, а это ошибка Нина, ошибка, которая будет тебя преследовать всю твою жизнь! - рука его, наконец, обнажила ее грудь. Шершавая ладонь коснулась нежной кожи сосков, холодные пальцы скользили по коже, будто вырисовывая что-то. Ее голос раздражал, мольбы, такие наивные и глупые... Матвей толкнул Нину к кровати, позволив на миг ощутить свободу, он попросту хотел увидеть ее лицо. Игра в кошки-мышки забавляла, он придушивал свою жертву, а после ослаблял хватку, создавая иллюзию возможности побега. - Неужели ты думаешь, что я просто так возьму и уеду? Ты совершила непростительную ошибку, и я просто вынужден тебя наказать, чтобы предостеречь от дальнейших неверных шагов...
Нина Лазарева: Зря она сказала о том, что прошло много времени. На самом деле, в эту минуту Нина чувствовала себя так, будто бы волей какого-то злого чародея вдруг оказалась в собственном прошлом. Словно бы и не было тех десяти лет. Времени, за которое она мучительно пыталась забыть событие, отравившее ее юность, убеждая себя, что она больше не та наивная деревенская дурочка, которой можно попользоваться и выбросить, совершенно не испытывая никаких угрызений совести. И вот он снова заставляет ее чувствовать себя вещью – принадлежащей ему вещью, а она ничего не может поделать с этим тяжелым мороком, чтобы стряхнуть его с себя прочь. Когда Матвей сорвал с нее сорочку и принялся касаться своими ладонями ее тела, Нине стало казаться, что руки его грязные, что грязь от них пачкает и ее саму. К ощущению страха и брезгливости добавилась примесь липкой дурноты, которая поднималась внутри нее с каждым новым прикосновением этого человека. В какой-то момент, впрочем, он отпустил ее от себя. И Нина предприняла отчаянную попытку вырваться, бежать, даже не думая, что произойдет, если ее, действительно, увидят такой – растрепанной, полуобнаженной, испуганной. Сейчас ей было важно просто спастись от этого сумасшедшего. Но фора, которая у нее была, оказалась ничтожной. А может, он и вовсе намеренно сделал это – чуть отпустил, чтобы спровоцировать побег. Только, едва Нина оказалась у двери, как Матвей перехватил ее там и буквально поволок к кровати. Она сопротивлялась из последних сил. При этом борьба их происходила почти в полной тишине – шуметь не было резона ни у кого, и оба это понимали. До кровати, тем не менее, не дошли, в пылу борьбы, Нина споткнулась все об то же проклятое кресло и, увлекая за собой Матвея, тоже потерявшего от неожиданности равновесие, упала на пол. И их молчаливый поединок продолжился уже там. Несколько раз ей удалось ударить его коленом, нанести пару чувствительных царапин, но силы были не равны. Нина слабела с каждой минутой, а он, казалось, лишь распалялся пуще прежнего. - Ненавижу! Ненавижу тебя, грязный мерзавец! – шептала, а точнее шипела она, все еще пытаясь оттолкнуть, вывернуться, но фон Гесс уже наваливался сверху, задирая ее юбки и пытаясь протиснуть свое острое колено между ее ног…
Матвей фон Гесс: Это было не совсем то, чего ожидал барон фон Гесс от своей мышки. И сейчас ему пришлось пожалеть о своем упущении, ранее Нина так не сопротивлялась. Быть может, в ее душе еще теплилась надежда на побег? Как глупо было рассчитывать на такое, если она, конечно, рассчитывала. Ее слабые потуги на сопротивление были так бесполезны и жалки, но, тем не менее, еще более раззадоривали его желание. Наконец, улучив момент, он прижал ее своим телом, не давая более возможности сопротивляться. Сдавив оба запястья женщины за ее головой одной рукой, он обездвижил ее. Касаясь губами щек Нины, затем языком он раздвинул ее губы, вторгаясь им в рот, словно склизким щупальцем, чтобы после, скользить по шее и груди Нины. Одновременно он расстегивал брюки, давая свободу изнемогающей от желания своей плоти, потом принялся раздвигать плотно сжатые коленки Нины, вторгаясь свободной рукой вовнутрь. Все это время фон Гесс не закрывал глаз ни на секунду, потому что страх на ее лице и солоноватые на вкус слезы питали демона внутри него, требующего еще и еще того самого ужаса, приводившего в оцепенение девушку. Однако в нужный момент поток силы, поддерживающий его естество возбужденным, будто перекрыли. Таких осечек прежде не случалось. И виной тому могло стать как слишком долгое томление, так и недавно нанесенный туда пинок коленом. Но быть может и то, что в самый нужный момент Нина вдруг перестала сопротивляться. Тело ее обмякло, будто тряпичная кукла, а глаза более не источали того великолепного ужаса, потому что были закрыты. Барон припал к ее обнаженной груди, пытаясь услышать стук ее сердца. Оно билось, но глухо, будто его заперли на замок в темницу... Шлепок по щеке не смог вернуть ее в чувство. И это безжизненное тело не вызывало у него совершенно никакого интереса. Подняв истерзанную Нину с пола, Матвей швырнул ее на кровать. После налил в стакан воды из кувшина и плеснул ей в лицо. Поданные женщиной в ответ на это признаки жизни не вернули ему возбуждения. Наоборот, брезгливо поправив одежду, он смахнул выступившие капельки крови на оцарапанной шее и процедил сквозь зубы: - Мы еще не закончили. Я очень тобою недоволен...Нина! - и с этими словами покинул ее будуар, тихонько запирая за собой дверь.
Нина Лазарева: Чувствуя, что сил к сопротивлению более не остается, единственное, чего теперь желала Нина, чтобы ей было ниспослана милость лишиться разом всех чувств. Чтобы не видеть его покрасневшего от натуги лица, искаженного гримасой и жирно блестящего от выступившего пота, не чувствовать гнусных прикосновений к своему телу, не слышать тяжелого, прерывистого дыхания, пополам с грязными словами в ее адрес и проклятиями. И, вероятно, отчаянная, хоть и безмолвная мольба ее была услышана, потому о том, что случилось с ней дальше, Нина могла лишь строить предположения, когда окончательно пришла в себя, после того, как истязатель покинул комнату, прошипев на прощание, что это еще не конец ее мучениям. Пролежав без движения еще несколько минут, чувствуя, что голова по-прежнему кружится, а тошнота не отпускает, женщина попыталась подняться, присесть. И в этот момент к горлу подкатил новый спазм, такой сильный, что она не смогла сдержаться, а лишь только успела перегнуться через край кровати, чтобы ее не вырвало прямо на постель. После этого стало, будто бы, немного легче. Пошатываясь, Нина поднялась на ноги и, сделав несколько шагов к комоду, взяла с его крышки графин с остатками лимонада, принимаясь жадно пить кисловатую жидкость прямо оттуда. Попутно, взгляд ее задержался на мгновение на собственном отражении в одном из зеркал: затравленный взгляд, бледная до зелени, все лицо покрыто каплями испарины, волосы растрепаны и спутаны, платье помято, а лиф его разодран до пояса, обнажая грудь… Нет, она никого не могла позвать на помощь даже сейчас, чтобы не между слугами не пошли разговоры о том, что случилось. Вернее, не случилось, но разве от этого легче? Пока умывалась, переодевалась и причесывалась, в голове билась лишь одна мысль: «Что будет дальше?» Становилось понятно, что Матвей абсолютно безумен, раз решился напасть на нее здесь. Он все еще верит в свою безнаказанность и, конечно, не оставит ее в покое. А ей некуда даже убежать. Куда сбежишь из собственного дома и как объяснить такой побег? Один раз она уже предпринимала такую попытку, как выясняется, совершенно бесполезную. Такое чувство, что это сама судьба ополчилась против нее, сталкивая вновь с этим чудовищем, но за что? За какие и чьи грехи она расплачивается? При мысли об этом, Нина заплакала от безнадежности и ощущения бессилия хоть что-нибудь изменить. Здесь она совсем одна. Да что там – она вообще одна в этой западне. Даже если рассказать обо всем Антону, разве поверит он, что его друг способен на такое? Впрочем, до возвращения мужа ей еще надо дожить. Возможно даже – в прямом смысле этого слова.
Антон Лазарев: Антон Филиппович провел в городе уже пять дней. За это время он справился почти со всеми делами, которые необходимо было решить срочно, оставались еще некоторые незавершенные, но о них фабрикант беспокоился меньше. В конце концов, ему с каждым днем все больше казалось, что супруга его в некотором роде права – оставить Нину одну с Матвеем было несколько неудачной идеей. Нет, он, конечно, не думал об этом в том ракурсе, в котором все преподнесла ему жена – мнение соседей и их пересуды волновали Лазарева мало, ведь он прекрасно знал барона, да и Нина не могла вызвать в нем подозрения. Но оставить гостя, который, по сути, приехал в этот медвежий угол из-за него, в одиночестве скучать и коротать дни в верховых прогулках, а вечера - в библиотеке (довольно скудной, ибо ни брат, ни его жена чтением особо не увлекались), было неучтиво. Именно поэтому, все дела, что не требовали его непосредственного присутствия на фабриках, господином Лазаревым было решено отложить на потом. А еще лучше, и этим своим желанием он поделился с управляющим, чтобы Семенов собрал все документы и привез ему в имение. После чего, Антон велел закладывать экипаж и к вечеру пятого дня прибыл назад в имение. В доме стояла какая-то почти зловещая тишина. Служанка, вышедшая встретить его с дороги в сени, объяснила, что Нина Евгеньевна со вчерашнего вечера не выходила из спальни, а Матвей Ульрихович уехал опять на прогулку. Это «опять» Маша сопроводила какой-то странной интонацией, на которую Антон Филиппович не обратил внимания. - Пойди, скажи барыне, что я вернулся. И ужин подавайте, как только Матвей приедет, а я пока с дороги переоденусь и отдохну. Спустя час, все собрались в столовой. Нина спустилась сразу после Антона и выглядела, и впрямь, уж слишком бледной. Впрочем, в ее взгляде, обращенном к мужу, читалось что-то сродни радости. На мгновение Антону даже показалось, что она готова броситься ему на шею – странный жест, когда она пошла к нему навстречу, протягивая руки для приветствия. На обычный вопрос, здорова ли она, Нина ответила как-то неопределенно и быстро перевела тему разговора на дела самого Антона. И каждый раз, когда он пытался узнать, как провели время в его отсутствие сами Нина и Матвей, жена ловко уворачивалась от прямого ответа. Матвей появился чуть позже, и как только он вошел, поведение Нины вновь переменилось: внешне она оставалась прежней, но в глазах появилось какое-то отчуждение. Ужин прошел чуть напряженно, даже Матвей был немного скован, хотя причину этого выведать хозяину так и не удалось. Сразу после ужина супруга поднялась к себе, а Матвей с Антоном, покурив на веранде и решив завтра с утра все же рвануть на охоту, тоже распрощались до завтрашнего дня. Барон фон Гесс пошел к себе, а Антон решил наведаться в спальню супруги. За последнее время он стал часто ловить себя на мыслях о ней, и, надо сказать, думал о Нине в ином ключе, чем прежде. Он находил ее привлекательной внешне - но сама она, видимо, не верила в это, оттого и не стремилась подать свою внешность в выгодном свете. Еще Нина иногда умела быть очень нежной, когда обычная странная скованность отступала и мешала ей. Тем не менее, это в целом создавало для Антона достаточно привлекательный образ той молодой женщины, что стала его женой. На его стук Нина открыла не сразу, удивив Антона тем, что дверь ее была заперта на ключ, да еще и не на один оборот. - Нина Евгеньевна, уж не боитесь ли вы, что из собственного дома вас украдут?
Нина Лазарева: Объяснив недомогание накануне тепловым ударом, Нина весь вечер провела у себя, не поднимаясь с постели и чувствуя себя, в самом деле, совершенно больной. Слугам велела сказать гостю, что к ужину не спустится, отказавшись от еды вообще – кусок не лез в горло. Да и наутро все не решалась выйти из спальни. Как и многие ночи до того, нынешняя прошла для нее без сна. Но теперь вовсе не оттого, что невозможно было заснуть, Нина была так измотана, что, верно, отключилась бы, едва донеся голову до подушки. Причина была иной – мучительный страх, что фон Гесс придет к ней снова. И от этого страха не избавляли даже на несколько оборотов запертые – чего прежде никогда не делалось – двери спальной комнаты и наглухо закрытые, несмотря на не отпускавшую и в ночи духоту, окна. Некоторый отдых удалось получить лишь поздним утром, когда обеспокоенная плачевным состоянием барыни горничная принесла ей легкий завтрак, рассказав при этом, что «Матвей Ульрихович уже позавтракали и убыли на прогулку». И все время, пока Маша была вместе с нею, мадам Лазарева ловила украдкой бросаемые на нее девушкой настороженные взгляды, что очень раздражало. Хотя, с другой стороны, выглядела и вела себя Нина Евгеньевна, на взгляд стороннего наблюдателя, последние дни весьма странно. Поэтому, чтобы не усугублять это впечатление, Нина старалась делать вид, что ничего не замечает. Но выходило только хуже. К тому же, она так и не придумала, как ей быть – отговариваться от встреч с Матвеем болезнью она сможет еще день-два. А что будет дальше, если Антон не вернется? Разумеется, можно написать письмо и соврать что-нибудь, чтобы заставить его бросить дела, но как потом с ним объясняться? От этих мыслей голова шла кругом в прямом и переносном смысле. Поэтому, не допив кофе и почти не прикоснувшись к еде, Нина вновь отослала от себя Машу, сказав, что дурно себя чувствует и будет теперь спать. И действительно, заснула на несколько часов, чтобы вновь оказаться разбуженной явлением горничной, робко постучавшейся в запертые двери спальни и из-за них доложившей хозяйке о том, что вернулся домой Антон Филиппович. И это было первой хорошей новостью за все пять дней, который прошли с момента его отъезда. Нина не надеялась, что муж мог как-то почувствовать, что ей нужен – такое бывает лишь между очень привязанными друг к другу людьми, что явно было не про них. Но была безмерно рада его возвращению. Настолько, что даже будто бы ожила, вскочила с постели, призвала Машу обратно и велела сделать ей ванну – и вообще: помочь привести себя в порядок. Очередной перепад настроения барыни почти напугал горничную, однако перечить Нине Евгеньевне Маша не стала, поспешила на кухню, сказать, чтобы грели воду. Спустившись в столовую, увидев там мужа, как всегда, просматривающего газету в ожидании остальных участников трапезы, Нина едва не разрыдалась от радости. Антон выглядел таким спокойным и… надежным, что в момент страхи ее отступили. Он не даст ее в обиду! Да и Матвей же не посмеет при нем… Кажется, ее несколько ажитированная веселость изумила его. Она с преувеличенным интересом расспрашивала о делах на заводе, хотя прежде не интересовалась ими, просила рассказать, понравился ли Антону Коротояк, как будто он побывал там впервые в жизни… При этом тщательно уклонялась от любых вопросов мужа о том, как провела время она сама. Вскоре к ним присоединился Матвей. Никто и никогда бы не заподозрил в этом господине с идеальными манерами и тихим голосом, которым он рассказывал другу о своем времяпрепровождении, «размеренном и чинном», того монстра, которого всего несколько часов видела Нина. Ее присутствия за столом барон словно не замечал, вернее, замечал не более, чем должен вежливый гость. А она – даже его присутствия рядом было достаточно, чтобы вновь притихнуть и сразу после того, как ужин закончился, удалиться к себе. Правда, повод был вполне законный – негоже даме присутствовать при мужских разговорах. Впрочем, на этот раз ее уединение оказалось недолгим. Вскоре в коридоре раздались шаги Антона, который, вместо того, чтобы пойти к себе в спальню, постучал в дверь ее будуара, обнаружив, что она заперта и искренне этому удивившись. - Нет, почему украдут? – Нина на секунду замялась, подыскивая более-менее подходящий предлог, но, как назло, в голову не приходило ничего подходящего. – Я заперлась, потому что… потому что сквозняки, Антон. Видишь ли, когда окно открыто, от сквозняка приоткрывается и дверь, а я все забываю сказать, чтобы ее чем-нибудь уплотнили. Я рассеянная, ты же знаешь, - попыталась она улыбнуться, но вышло как-то не слишком убедительно. Однако Антон, наверное, этого не видел, потому что как раз в этот момент посмотрел в сторону окон, которые были, по-прежнему, закрыты на защелки… Впрочем, никак не комментируя эту странность, спустя секунду, он стал за спиной у Нины, присевшей напротив зеркала и расчесывающей свои длинные волосы, отчего они едва слышно потрескивали, электризуясь, и отдельными волосками тянулись за щеткой, словно лапки какого-то насекомого, и некоторое время наблюдал за ней в отражении зеркала, ничего не говоря. Не прекращая своего занятия, Нина тоже наблюдала за ним, но по выражению лица Антона всегда было довольно трудно догадаться, чего он хочет. Поэтому, когда он вдруг склонился, прижимаясь губами к ее шее, к месту, где она переходит в плечо, освобожденному для его взора перекинутыми на одну сторону, чтобы было удобнее расчесывать, волосами, Нина от неожиданности замерла…
Антон Лазарев: «От сквозняка приоткрывается дверь?» - Лазарев удивленно глянул вначале на дверь, отворяющуюся вовнутрь комнаты, после - на закрытые ставни, а потом едва заметно пожал плечами – все может быть, завтра с утра сам скажет, чтобы все исправили. Но сейчас Антона не интересовали ни двери, ни окна, ни замки с ключами, потому что он очередной раз поймал себя на мысли, что жена у него немного странная. Он-то думал, что сам бирюк бирюком и нелюдим, но Нина казалась еще большей затворницей, стесняясь даже его самого, стоило сделать чуть более откровенный жест. Вот и теперь, простояв с минуту позади нее, любуясь с откровенным наслаждением отражением супруги в зеркале и одновременно точеными линиями ее спины, Антон не удержался от желания поцеловать Нину. От ее волос пахло полынью и мятой. «Именно такой у нее должен быть запах», - решил он про себя, и губы скользнули по чуть прохладной коже шеи выше, остановившись за прозрачно розовеющем в отсветах свечей ушке. Свободной рукой Антон Филиппович забрал у Нины расческу, которую она все еще сжимала в своей ладони, замерев от его прикосновений. Выпрямившись вновь, он принял на себя шутливую обязанность горничной, прядь за прядью разглаживая щеткой и пропуская сквозь пальцы шелк ее волос. В зеркальном отражении глаза Нины поблескивали, как темные агаты, она ни на миг не выпускала Антона из поля зрения. Ему даже на минуту стало не по себе от этого почти что ведьминого взгляда, о чем он ей шутливо заявил. Жена в ответ робко улыбнулась и опустила взгляд к ладоням, спокойно лежащим у нее на коленях. Минуты близости, что были между ними прежде, не имели ничего общего ни с романтикой, ни даже с попыткой ее отыскать, и теперь поведение Антона могло показаться ей странным. Он и сам чувствовал себя необычно, чувствуя, как что-то, сродни восторгу, зарождается в нем. Вновь склонившись, чтобы положить щетку на столешницу перед зеркалом, он одновременно обхватил жену за талию и чуть развернул к себе, чтобы поцеловать теперь в губы. Нина ответила не сразу, но и противиться не стала, поднимаясь со своего пуфа навстречу ему, и стояла теперь, тесно прижавшись к супругу, позволяя целовать себя. На какие-то доли секунды Антону показалось, что он улавливает ее ответное желание, но тут произошло что-то странное. Руки жены, которые только что располагались на его груди, несмело поглаживая ее через тонкую ткань рубашки, вдруг остановились, напряглись и стали его отталкивать. Антон замер и открыл глаза. Лицо жены было опять бледным, а в глазах плескался какой-то первобытный ужас. - Что такое, Нина? Я сделал что-то не так? – в голосе мужчины было удивление, а также едва скрываемая досада. Скорее на себя. Нина продолжала упираться, и он разжал объятия, выпуская женщину на свободу, которой она не преминула воспользоваться тут же.
Нина Лазарева: В их супружеских отношениях, пожалуй, действительно, романтики недоставало. Это были именно, что «отношения», но неприязни к мужу Нина не питала. Тем более Антон никогда не принуждал ее к ним силой, несмотря на то, что имел полное право. И уже только за это Нина испытывала к нему глубокую благодарность, которая иногда сопровождалась абсолютно иррациональным чувством вины за то, что не смогла дать ему того, на что он, ее супруг, опять же, на законных основаниях, мог рассчитывать. А именно – стать ее первым и единственным, как полагается у всех порядочных женщин, мужчиной. Поэтому она смиренно приняла его разочарование в их первую ночь, поэтому никогда не отказывала в близости даже тогда, когда этого не слишком-то хотелось ей самой. Впрочем, к сегодняшнему случаю это не имело отношения. Удивляясь себе, Нина настороженно прислушивалась к собственным ощущениям, в то время как муж невесомыми поцелуями каcался задней поверхности ее шеи, мочки уха, аккуратно расчесывал и перебирал пряди волос, отчего иногда по всему телу женщины пробегали мурашки… Казалось, после того, что довелось испытать вчера, любое мужское прикосновение будет ей отвратительно, но Антон был так деликатен, что на какое-то время смог изгнать из ее памяти неприятные образы, заставив думать лишь о том, что происходит сейчас. Мягко подняв ее на ноги, развернув к себе лицом, он некоторое время смотрел ей в глаза, и от этого взгляда, полного желания, у Нины слегка закружилась голова. Она прикрыла глаза, прижимаясь к груди Антона, в то время как сам он, cначала тоже легко, словно спрашивая разрешения, поцеловал ее в губы. Почувствовав ответное движение с ее стороны, он вновь прижался губами к ее губам, уже более требовательно, пытаясь кончиком языка раздвинуть их, проникнуть внутрь, но именно в этот момент яд, внесенный в ее душу, вновь проявил свое действие резким приступом дурноты и страха на грани паники. Судорожно упершись ладонями в грудь Антона, Нина принялась отталкивать его от себя с такой решимостью, что когда тот, опешив, выпустил ее из объятий, отскочила от него на несколько шагов – к окну. Где, упираясь в подоконник, полусогнувшись, некоторое время стояла молча, пытаясь отдышаться и справиться с тошнотой и сердцебиением. Антон вновь спросил, что с ней, попытался подойти, но Нина умоляюще выставила вперед ладони: - Умоляю! Не подходи… я… я не могу, прости меня, пожалуйста! Я не хочу, Антон, извини. Не успела рассказать тебе: вчера мне весь день было очень плохо – перегрелась, наверное. Видно, сегодня еще не прошло до конца. Дай мне воды, пожалуйста! Мужчина кивнул и пошел исполнять ее просьбу, по-прежнему не сводя настороженного взгляда с лица жены, вид у него был крайне раздосадованный. И Нина почувствовала, как новый приступ мучительного стыда накрывает ее. Опустившись на край постели, она закрыла лицо ладонями, словно намереваясь, таким образом, остановить поток слез, хлынувший вдруг из глаз. - Прости меня… прости… я не должна была, я все испортила, - повторяла она через пару минут после этого, сквозь всхлипывания, размашисто вытирая влажные щеки и глаза, пытаясь успокоиться, словно, в самом деле, сделала что-то неприличное и заслуживающее осуждения.
Антон Лазарев: Ее поведение не столько раздосадовало Антона, сколько испугало. Да, он не на шутку разволновался. Нина была, и впрямь, бледна, и эта бледность была какой-то нездоровой. Когда же она стала объяснять, что с ней приключилось вчера, волнение немного отступило, но ее состояние по-прежнему не могло оставить мужа равнодушным. - Может, послать за врачом стоит? – Нина ответила отказом, лишь жадно припала к стакану и принялась быстрыми глотками пить воду, будто опасалась, что ее могут отнять. Когда же вернула ему пустой стакан, то даже не подняла глаз, а закрыла лицо руками и вдруг разрыдалась. Уж этого Антон никак не мог понять. А она лепетала что-то про свою вину, про то, что все испортила. Лазарев стоял подле нее, растерянный, и не знал, как ее успокаивать. Наконец, присел подле нее и, отняв руки от ее покрасневших глаз, которые Нина по-детски утирала ладонью, заставил, наконец, посмотреть на себя. Своему голосу Антон Филиппович постарался придать столько нежности и искренности, чтобы до ее затуманенного сознания наверняка дошло – ни в чем он ее не винит, глупости все это. Но, выйдя из комнаты жены и отправляясь к себе в кабинет, ибо спать после произошедшего не хотелось, он все не мог отогнать прочь какого тревожного образа, какой-то странной мысли, до конца еще не успевшей оформиться. Несмотря на вечерний час, в кабинете все еще было душно от солнца, что в течение дня почти не покидало его. Мужчина подошел к окну и открыл его. Прохлада ночи с ее запахами и звуками тут же проникла внутрь помещения, и легкий ветерок едва коснулся лица Лазарева, но даже этого хватило, чтобы прогнать тревогу. Минуты три Антон стоял вдыхая запах остывающих трав и слушал стрекот какой-то ночной букашки. Наконец, когда мысли пришли в порядок, и он мог уже спокойно рассуждать, Лазарев отвернулся от окна и начал искать спички, чтобы зажечь свечи. Время приближалось к полуночи, но Антон предпочел погрузиться в работу, нежели отправиться спать. В доме воцарилась сонная тишина – ни звука не доносилось из коридора. Некоторое время мужчина работал, сосредоточенно перечитывая документы и сверяя столбики цифр финансовых отчетов. Но потом вдруг резко отложил бумаги в сторону, и мысли его снова вернулись к жене. Ее самочувствие, дурнота, перепады настроения…. Не на это ли в свое время жаловалась невестка, нося под сердцем его племянницу?! Смутная догадка, наконец, начала приобретать четкие формы.
полная версия страницы