Форум » Постскриптум » За гранью всех страстей » Ответить
За гранью всех страстей
Елизавета Мышкина: Время действия: весна-лето 1907 года Место действия: Петербург Участники: Елизавета Мышкина, Владимир Волгин A.S. Посвящается вечно молодому и бесконечно талантливому М.Ю.Г.
Ответов - 46, стр:
1 2 3 All
Елизавета Мышкина: За окном завывал холодный ветер, совершенно не внушая желания выходить из дому. Но ещё неделю назад Лиза Мышкина клятвенно пообещала подруге, что проведёт с нею свой сегодняшний выходной, а все данные обещания следует обязательно исполнять. Именно этому она всегда учила и своих подопечных, одна из которых как раз сидела сейчас на краю её собственной, тщательно прибранной, кровати, внимательно наблюдая за тем, как Мадемуазель Лиззи — в доме статского советника Власича, где она служила гувернанткой, Лизу всегда именовали только так — расчесывает перед зеркалом свои густые, блестящие волосы цвета тёмного дерева, струившиеся по спине и плечам до самой поясницы. И думая про себя, что, пожалуй, лишь только они и являются, к сожалению, единственным ярким пятном во всей её невзрачной наружности. «Остальная» часть которой более всего напоминает незавершенный карандашный набросок: слишком бледная, слишком незаметная. Серенькая. Хотя, вроде, и не уродливая… - Вы вернётесь к ужину? — вдоволь насмотревшись, Ларочка — таково было имя нынешней Лизиной собеседницы, с трудом подавила скучающий зевок. - Ещё до того, как вы ляжете спать, — ловко собрав волосы в тяжёлый узел и заколов его шпильками, невозмутимо откликнулась Лиза, которую будто и не заботило вовсе столь беспардонное разглядывание. «И причёски вечно делает какие-то неподходящие! И так лоб широкий, а с ними ещё больше делается!» — вновь глянув на наставницу, подумала Лара, но вслух произнесла совсем другое: - Так, значит, вы и правда, всерьёз, решили от нас уехать, мадемуазель? - Да, в конце августа, всё уже устроено. - А как же мы?! — нахмурившись, девочка упёрлась локтями в колени и положила голову на сжатые кулачки, капризно надувая губы для пущей демонстрации своего негодования. - А вы уже почти выросли, — отложив в сторону щётку, Лиза повернулась к подопечной с лёгкой улыбкой. Пять лет она прожила в этом доме, наблюдая за тем, как растут и меняются вверенные её заботам дети. — Тебя родители будущей осенью отправят в Швейцарию, в пансион. А ещё через год Лерик поступит в Пажеский корпус. - А как же Жюли?! Ведь она-то ещё совсем маленькая! - А для неё ваша матушка найдёт новую, замечательную гувернантку! - Не нужна нам новая, когда есть вы! Неужели трудно остаться ещё хотя бы на пару лет? Зачем вам дался этот Париж, мадемуазель?! — не унималась Лара. — Разве же вам у нас так плохо живётся? - Нет. Мне живётся у вас замечательно, — чуть покачав головой, Лиза вновь улыбнулась ее непосредственности и все ещё абсолютно детскому упрямству. И, поднявшись со стула перед зеркалом, также переместилась на свою кровать, усаживаясь рядом с девочкой и забирая в свои руки её ладошки. — Но, видишь ли, дело в том, что у каждого из нас есть свои мечты. И каждый имеет право попробовать их осуществить. И я здесь не исключение. А потом… только вообрази, сколько интересных возможностей это перед нами открывает! Когда я уеду, мы станем часто с тобой переписываться. А потом, однажды, ты, может быть, даже сможешь меня навестить: Франция ведь совсем недалеко от Швейцарии! И мы будем вдвоём гулять по Парижу. Сходим в Лувр, наведаемся в Оперу! - Не хочу я в Лувр. Хочу, чтобы вы остались! — буркнула Лара. - Так я пока ещё никуда и не уезжаю! У нас впереди целых полгода! А всего через час после этого разговора Лиза уже стояла на углу Моховой и Пантелеймоновской, рассматривая от скуки витрину гастрономического магазина, и зябко ёжилась от проникавшего даже под тёплое пальто ветра. Взглянув в очередной раз на часы, она раздражённо вздохнула. Белла никогда не отличалась пунктуальностью, и еще во время учебы постоянно получала за это выговоры от классной дамы. Сама же Лиза довольно спокойно относилась к данной привычке подруги, уверенная, что происходит она не от злого умысла или пренебрежения, а просто от особенности восприятия времени, которое течет для Беллы чуточку быстрее, чем для других. Вот и как тут повсюду вовремя успевать? Однако нынешнее опоздание выходило даже за все ее личные рамки: целых полчаса! Потоптавшись напротив витрины еще минуту, Лиза, наконец, решила, что ждать дальше не имеет смысла. Кроме того, даже если Белла все-таки соизволит прийти, то отсутствие подруги на месте встречи, послужит ей хорошим уроком на будущее. С этой мыслью Лиза развернулась, и уже было пошла восвояси, но тут вдруг увидела, как, стремительно выскочив из-за угла, к ней практически бегом направляется мадемуазель Форш собственной персоной. В руках у нее – охапка белых хризантем, а на губах улыбка, столь лучезарная, что, кажется, озаряет солнечным светом целый квартал. - Мышка! Милая! Ну, прости, прости меня, бестолковую, пожалуйста! Как всегда плохо рассчитала время! - Ей-богу, Белка! В следующий раз нарочно приду на встречу с тобой ровно на час позже! - Договорились! - рассмеялась Белла, протягивая ей один цветок из своего букета. - Вот, возьми немедленно! Прикрепи к своему платью, уверена, что оно такое же скучное, как и всегда! Уже вижу серую юбку!.. Или ладно! Позже прикрепишь, пойдем уже, не то опоздаем! – махнув рукой, прибавила она вдруг и тут же вновь устремилась вперёд по улице, даже не удостоверившись, что подруга следует за ней. Между тем, Лиза далеко не сразу сдвинулась с места. Постояв еще чуть-чуть, она иронически усмехнулась, покачала головой, вертя в руках хризантему, вздохнула – и лишь затем быстро её нагнала. Они дружили уже десять лет. С тех пор, как обе поступили в Женский патриотический институт. Абсолютно не схожие характерами, внешностью, складом ума… Белла происходила из весьма обеспеченной семьи: была своекоштной ученицей, отец которой, держа в городе три аптеки и владея двумя доходными домами, не только сам платил за образование дочери, но также являлся одним из попечителей всего учебного заведения. Лизин отец, отставной офицер небольших чинов, умер, когда ей было всего девять, оставив свою вдову с тремя детьми и крошечной пенсией, которой едва хватало на существование. Да, собственно, по правде сказать, и не хватало вовсе. Поэтому, спустя некоторое время, Лизу забрала к себе бездетная отцовская сестра. А как только племяннице сравнялось пятнадцать, пристроила её на институтские курсы, чтобы после их окончания, та имела возможность позаботиться о себе самостоятельно, нанявшись куда-нибудь учительницей или гувернанткой. Лиза выбрала для себя второй из двух возможных путей, и через пять лет поступила на службу к семейству Власичей. А Белла, всегда грезившая о столичной театральной сцене, укатила для начала покорять Москву, где принялась активно посещать всевозможные актерские курсы, расписывая Лизе в письмах, как готовиться стать «новой Сарой Бернар, или, на худой конец, Жанной Самари». Но, видимо, в итоге что-то все-таки не задалось. И еще спустя год Белла вернулась домой, в Петербург. Впрочем, не оставив своих грез об искусстве, хотя актрисой ей быть больше не хотелось. Зато хотелось писать стихи и непременно прославиться уже на поэтической ниве… Тем более что стихи она писала с детства. Совершенно графоманские и нелепые, как представлялось Лизе, державшей, однако, это мнение при себе – обижать Беллу, всегда такую искреннюю и наивно, по-детски, уверенную в себе, представлялось ей чем-то, вроде святотатства. Занимаясь активным развитием своего нынешнего увлечения, мадемуазель Форш быстро попала в богемную среду, в которой встречались порой довольно странные и даже не совсем благонадежные личности. Но Беллу это волновало постольку-поскольку… - Между прочим, ты так и не сказала, куда мы идём? - Что, серьезно?! Ой, ну тогда сейчас скажу: мы, Мышка, идем смотреть на самых необычных и ярких людей в этом городе! Раз уж ты решила заниматься журналистикой, тебе это точно должно быть интересно! Кстати, читала твою статью в «Календаре». Ты такая молодчина! - Спасибо, - рассеяно буркнула в ответ Лиза, пытаясь вообразить, что могут означать подобные характеристики. Вечный восторженный ребенок, Белка постоянно попадала под чье-нибудь влияние. С некоторых пор её, например, увлекли всевозможные «прогрессивные политические течения» - ровно настолько, на сколько их мог постичь ее ум, искренне полагавший революцию чем-то романтическим и несущим свет этому миру даже после всех ужасных прошлогодних событий. Которые сама Лиза совершенно не одобряла, хотя и понимала причины недовольства простых людей. Однако методы, которыми пользовались те, кто, вроде бы, взялся бороться за их интересы, казались ей абсолютно неприемлемыми. Для чего необходимо все это насилие, когда есть множество способов достичь ровно того же мирным путем? К тому же, в государстве есть множество деятельных и порядочных людей, которые уже вовсю работают над этими проблемами. Взять хотя бы Леонида Сергеевича, дневавшего и ночевавшего в своем министерстве. И хотя Лиза вовсе не старалась вникать в его служебные заботы, но даже в тех рабочих разговорах, обрывки которых изредка долетали до ее слуха из его уст, находилось то, с чем она была готова искренне согласиться. - Ну вот и пришли! – объявила, тем временем, Белла, отвлекши её от размышлений и указав на расположенный по правую сторону улицы дом, во двор которого она затем повела подругу столь же решительно, как всю дорогу до этого. Над дверью, в которую они вошли, нависал широкий козырёк, укреплённый к стене тонкими коваными дугами, завершавшимися львиными маскаронами. И эти суровые кошачьи морды почему-то сразу привлекли внимание Лизы, не ожидавшей увидеть что-то подобное в подобном дворе. В парадном было тепло, топилась печь. Девушки быстро поднялись по лестнице и вошли без каких-либо препятствий в одну из квартир верхнего этажа. Если судить по количеству верхней одежды в передней, то гостей в ней собралось ещё не так уж много. Лиза сняла и повесила своё пальто на свободный крючок. И едва повернулась, как тут же столкнулась с оценивающим взглядом подруги. - Ну вот, так и знала! Давай сюда свой цветок! Так значительно лучше! - проговорила она, пристроив хризантему к платью на её груди, и повела Лизу в комнату. Там, прямо у окна, ей первым делом попались на глаза молодые мужчина и женщина. Куря и беседуя о чем-то между собой, они едва удостоили только что вошедших взглядом. А дама так и вовсе затем выпустила изо рта целое облако табачного дыма, будто отгораживаясь от них дымовой завесой. На диване у противоположной стены о чем-то оживленно спорили две другие барышни. Вначале Лиза почему-то подумала, что именно они и есть – здешние Беллины знакомые. Но, не обратив на них никакого внимания, та вдруг замерла на месте и, сделав стойку, словно щенок пойнтера, и восхищенно заулыбалась. Невольно глянув в тот же дальний угол, Лиза разглядела там одинокую мужскую фигуру. Небрежно притулившись к стене плечом, этот человек существовал будто бы отдельно от всех остальных в этой комнате. И выглядел то ли сильно усталым, то ли нездоровым – но абсолютно точно не стремящимся к общению с кем бы то ни было. Причем, явно не собирался этого скрывать, а будто напротив подчеркивал, изредка бросая на окружающих сумрачные взгляды из-под падавших прямо на лицо темных волос, в те моменты, когда подносил к губам небрежно сжатый в свободной руке стакан. Однако, напрочь проигнорировав все эти невербальные знаки, Белла все равно устремилась именно к нему. А Лизе не осталось ничего другого, как последовать за нею. - Владимир Андреевич, какая приятная встреча! – пропела Белка нежнейшим из своих голосов. Но так неестественно, что Лиза сразу подумала: теперь-то она точно знает, почему не задалась ее карьера актрисы. – Немедленно признавайтесь, отчего вы такой хмурый?! Не из-за того ли, что на улице ветер нынче так сильно разгулялся? – взглянув на неё, как на пустое место, он ничего не ответил. Или, может, просто не успел? Потому что уже в следующее мгновение Белла ринулась представлять его Лизе. – Мышка, дорогая, познакомься! Это господин Волгин, наш здешний мрачный демон и алхимик!
Владимир Волгин: Истинная ценность любого удовольствия определяется тем, что ты способен ради него отдать, и на что готов пойти, чтобы его достичь. Когда-то Волгин искренне в это верил, и потому был готов платить много за то, чего желал по-настоящему. «Только учти, малыш, что это совсем ненадолго! И момент пресыщения наступит куда раньше, чем ты сам это поймешь. А когда поймёшь, сбежать будет уже некуда», — насмешливо предупреждала его, тогдашнего, Стелла. Тем не менее, в первый раз путь для побега он, как показалось, все-таки нашёл, вернувшись в Россию в конце 1903, и страшно удивившись, насколько здесь все, оказывается, переменилось с тех пор, как в последний раз довелось увидеть столицу своими глазами — в год отъезда на учёбу в Геттинген. Да, нынче это был уже совсем другой город. Обладавший прежде особым духом имперской сдержанности и стоицизма, столь отличным от иных городов и весей Отчизны, нынешний Петербург сделался нервным, злым, чем-то постоянно недовольным, и… на удивление притягательным. Здесь постоянно что-то происходило: чуть ли не ежедневно открывались новые ресторации и кабаре, в которых бурлила богемная жизнь, плавно перетекая туда и обратно из театральных студий, художественных и поэтических салонов. Здесь вечно кого-то всем миром обожали и всей толпой носили на руках — или же, напротив, ненавидели, обсуждали, презирали. А иногда и убивали. Насилие достигло апогея в прошлом году, обратившись попыткой натурального антигосударственного мятежа. Да и теперь ещё толком не пошло на убыль, хотя в последнее время эту «реку» и стремились весьма активно вернуть обратно в привычное «русло», жестоко подавляя любые новые попытки выражения общественного недовольства. При этом, самое интересное, что сила и мощь недавнего «разлива», похоже, напугала, не только правящие круги, но даже некоторую часть их прежних идейных противников. Которые теперь так же едва ли не открыто призывали «не к революции, а к эволюции». И не считали себя из-за этого предателями собственных идеалов, называя тех, кто не собирался поддаваться миротворческим настроениям, радикалами и даже опасными сумасшедшими, не ведающими, что они творят, и уже за это нуждавшимися в скорейшей изоляции от нормального большинства. Самому Волгину, подхватившему бациллу анархического мировосприятия жизни в ее классическом, прудоновском, понимании ещё в ранней юности, со временем, напротив, становилась все ближе последняя, бакунинская, редакция этой философской концепции. С постулатом права народа на бунт и разрушение, в том числе, и насильственным образом, не удовлетворяющих его социальных институтов. Даже если речь идёт о таких, основополагающих из них, как органы управления государством, или о самом государстве в целом. Данное изменение жизненной позиции, произошедшее примерно в тот же отрезок времени, а также врождённое природное любопытство, в итоге закономерно привели Волгина в круги, где обращались между собой люди, исповедовавшие сходные взгляды. И поначалу это очень его увлекло, будто бы сообщив некий новый энергический импульс всему его бытию. Активно ввязавшись в новую для себя и весьма опасную — что также приятно щекотало нервы, игру, он сделался погружен в нее не только делами и помыслами, но даже личными финансами, коими щедро снабжал ту организацию, к которой примкнул. Пока вдруг не понял, что новые соратники воспринимают его не полноправным товарищем, а скорее восторженным неофитом с бездонным кошельком в руках. Собственно, в определённой мере, поначалу он им действительно являлся, искренне радуясь, что нашёл, наконец, тех людей, среди которых чувствует себя по-настоящему понятым и своим. Чего прежде не случалось нигде и никогда жизни. Но прозрение все равно наступило. А следом за ним — и отрезвление. Вернее, похмелье. В котором Волгин впервые понял всю горечь и правоту тех давних, сказанных ему однажды Стеллой, слов о пресыщении. Хотя, может быть, и просто достиг тогда возраста, в котором осознаешь, что все самое важное интересное в твоей жизни уже произошло. Или нет — но уже и не случится. А впереди ждёт лишь скучный остаток пути в неизбежность. Об этом Стелла тоже, помнится, любила иронических порассуждать, когда он пытался выяснить, ради чего она делает со своей жизнью все то, что… делает? Что ж, теперь он мог бы и сам рассказать об этом многое. И бежать было, действительно, уже некуда. Впрочем, надели его Мироздание развитым воображением сочинителя, или талантом к любому из прочих видов творчества, он еще, возможно, смог бы попытаться поискать себя в этом. Но, увы, переноситься в другие миры в этой жизни Волгину было дано лишь единственным способом. Весьма разрушительным для здоровья. Хотя, это, по-большому счету, давно не волновало. Ведь жить долго он совсем не собирался: а, собственно, ради чего? Если нового все равно уже не увидишь и не испытаешь? Практически устранившись тогда же от участия в деятельности своего кружка, однако не прекратив его финансировать — последнее было делом принципа: раз уж дал слово, значит, держи, весь минувший год своей жизни Волгин провел уже в другом обществе. Теперь его окружали преимущественно богемные и околобогемные личности, старательно культивирующие свои странности и пороки, отчего те порой начинали выглядеть сущим гротеском. Потешаясь над ними в душе, Волгин, тем не менее, находил нынешнюю компанию менее скучной, чем прежнюю. Потому поначалу, дабы создать в ней нужное впечатление о своей персоне, даже приложил некоторые старания. Небольшие. Иного не требовалось, ибо ума у этих людей-мотыльков крайне редко встречалось больше, нежели у их насекомых собратьев. А на его стороне был куда более обширный жизненный опыт — основную часть нынешнего окружения составляла молодёжь, и изрядное личное обаяние. Которое Владимир Андреевич, впрочем, давно пускал в ход лишь в том случае, если собеседник — или собеседница — были ему по какой-то причине интересны. В противном же случае, наоборот, становился столь неприятен и желчен, что бедные «мотыльки», шокированные подобной грубостью, в ужасе разлетелись кто куда. В конце концов, этот образ Тёмного Демона так полюбился Волгину, что, в очередной раз оказываясь в подобной компании, он из него уже практически и не выходил. Что, тем не менее, почему-то некоторых лишь сильнее к нему притягивало… Но сегодняшним вечером дело было не столько в образе, сколько в натуральном физическом нездоровье. Обусловленном, впрочем, очередным, почти недельным, крайне разрушительным «марафоном». Отчётливо понимая, что в последнее время они заметно участились, Волгин, однако, намеренно не делал ровным счётом ничего, чтобы хоть как-то себя сдержать. Ведь, за удовольствия надо платить, не так ли? И что же делать, коли конкретно за эти «оплата» принимается именно в подобном виде? Разумеется, логичнее было бы пережить нынешние неприятные моменты выхода из других миров в объективную реальность где-нибудь дома, лёжа в собственной постели. Но он не хотел, изобретя себе с некоторых пор новый принцип, что похмелье — есть главная цель всякого подобного «путешествия». Ведь, именно в нем, страдая физически, а иногда (но все реже) и нравственно, только и понимаешь, что все ещё пока что живой… Вот только действительно ли человек? Эта любопытная мысль пришла ему в голову именно в тот момент, когда рядом внезапно оказалась девица с охапкой белых цветов. Подобное выглядело настолько странным, что на миг представилось галлюцинацией. Но нет. Молодая особа была вполне живой. Сфокусировав на ней взгляд, Волгин попытался вспомнить, где они могли встречаться? Но не вспомнил. И тут же потерял к этому интерес. К тому же, у неё был неприятный высокий голос, который в его нынешнем состоянии слышался чуть ли не скрежетанием железом по стеклу. Потому, с трудом дослушав характеристику, коей девица с хризантемами наградила его, зачем-то представляя при этом своей подруге, Волгин даже невольно мученически поморщился: - Да какой уж, к черту, алхимик?! Был бы им в самом деле, так сразу придумал бы средство, чтобы вы, мадемуазель, немедленно растворились в воздухе и исчезли…
Елизавета Мышкина: - Но-о... — ошеломленно протянула Белла и, не зная, что сказать дальше, глуповато хлопнула своими кукольными ресницами. Впервые господина Волгина она увидела на поэтическом вечере у Зиночки Муромской. И, когда их познакомили, он показался ей весьма обаятельным, умным и весёлым собеседником. Ещё через пару недель случай свёл их в кабаре «У Моста», где Владимир Андреевич сам подсел за столик к Белле и её спутникам. С тех пор она была заворожена этим мужчиной. Совершенно необычным и не похожим ни на одного из тех, кого знала прежде. Весёлый и беззаботный, он буквально за мгновение мог резко перемениться и впасть в мрачную задумчивость. А потом, так же вдруг, вновь одарить лучезарной улыбкой или взглядом, от которого по всему телу растекаются жар и истома. Белла не имела понятия, чем он занимается в жизни, но была абсолютно уверена, что это имеет какое-то отношение к театру. Вот и нынешний неожиданный афронт в собственный адрес внезапно представился ей чем-то, вроде спектакля. «Ну, разумеется! Ведь это весьма в его духе!» — подумала она, убежденная, что разгадала хитрую игру собеседника, весело хихикнув: - Ох, уж мне эти ваши шутки, Владимир Андреевич! Не заметив, как от этого восклицания, лицо Волгина, выражавшее прежде только досаду и нетерпение, омрачила тень уже нескрываемого недовольства. Более же чуткая к переменам человеческого настроения Лиза была в ужасе: ещё одно Белкино слово, подумала она, и разразится настоящая гроза! Рядом с которой даже прежний злобный сарказм этого странного господина покажется детским лепетом. К счастью, это, кажется, наконец-то, поняла и сама Белла. Улыбка которой снова померкла, обернувшись не наигранно обиженной гримаской. За которой, верно, все же последовала бы и роковая реплика, если бы Лиза, в этот же самый момент, не тронула её за рукав, привлекая внимание к себе. - Послушай, Белла! А ты не могла бы представить меня вон той даме? — указав в сторону первой же попавшейся особы, Лиза перевела на Волгина чуточку извиняющийся взгляд. — Простите, Владимир Андреевич. Очень рада с вами познакомиться. Но я здесь впервые, а вокруг ещё так много интересных людей… - Вот именно, Мышка! Интересных и достойных! И, разумеется, я тебя со всеми познакомлю! — подхватив её слова, но вложив в них собственный смысл, Белла гордо вздернула подбородок. — Пойдём! А наш любезный господин Волгин пускай дальше предаётся своей мизантропии в одиночестве! Резко повернувшись на каблуках, она схватила подругу за руку и потянула за собой. Но прежде, чем они отошли, Лиза ещё успела заметить в хмуром взгляде «алхимика» смешанное с благодарностью облегчение, и это почему-то вдруг заставило её улыбнуться. Спустя целый час после этого, исполняя свою «угрозу», Белла старательно знакомила Лизу со всеми, кого считала интересными и достойными внимания. К сожалению, её собственное мнение и желание при этом уже практически не учитывалось. Видимо, твердо решив провести весь нынешний вечер в самом центре всеобщего внимания, Белла беззаботно порхала от одного здешнего завсегдатая к другому, заливисто хохоча и эпатируя своим поведением всех. Но более остальных — саму Лизу, которая почти не узнавала в этой развязной девице свою подругу. Хотя, Белла и прежде не казалась ей ангелом. Все это рождало чувство мучительного стыда и страстное желание забиться в одиночестве в самый дальний уголок. А ещё лучше и вовсе отсюда сбежать. - Ой, да прекрати! — отмахнулась Белла, когда Лиза все же намекнула, что устала от этой непрерывной «карусели» новых знакомств и хочет домой. — Сейчас даже не вечер! Все главное веселье впереди! Лучше выпей вместе со мной ещё вина! Это тебя подбодрит. Но Лиза от напитка отказалась. И вскоре, может быть, оттого, что оставалась совершенно трезва — в отличие от подруги, которая, напротив, была изрядно навеселе после нескольких бокалов алкоголя, ещё явственнее ощутила себя в этом месте лишней. Ей было скучно слушать разговоры, в которых не имелось возможности принять участия, так как непонятно, о чём или о ком идёт речь. Кроме того, утомляла чрезмерная эмоциональность и явно привычная здесь всем, но ей лично неприятная, несдержанность в общении. В результате, вместо того, чтобы веселиться, Лиза всё больше досадовала, что согласилась сюда прийти и непрестанно поглядывала на часы, стрелки которых, как назло, будто приросли к одному участку циферблата. А потом кто-то ещё завёл патефон, громогласно объявив танцы. Но, тотчас оказавшись в этом же месте, Белла со скрежетом сдернула иглу с пластинки и объявила, что будет читать всем стихи. И потому ей нужна сцена и зрительный зал… Не в силах более на это смотреть, и уж тем паче не желая принимать участия, Лиза сокрушенно вздохнула и тихонько выскользнула в соседнюю комнату. На её удачу там никого не оказалось, лишь дымилась в пепельнице недокуренная папироса, да недовольно скрежетал внутри подвешенной в углу у окна клетки крупный разноцветный попугай. Едва осмотревшись по сторонам, Лиза поначалу выглянула в окно, невольно выцепив взглядом из открывшейся панорамы тонкий шпиль колокольни церкви Симеона и Анны за последним из фасадов, а затем направилась к птице, которую принялась от скуки внимательно разглядывать — дав себе слово, что ровно через полчаса покинет этот вертеп. И уже неважно, одна, или вместе с Беллой.
Владимир Волгин: * с m-lle Мышкой* Причудливый дивертисмент, устроенный девицей, имя которой так и не вспомнилось, пока его не произнесла вслух её спутница — но и после этого не стало яснее, где они прежде встречались, не произвёл на Волгина особого впечатления. Уже хотя бы потому, что он толком за ним не следил. Да, признаться, и вовсе тотчас забыл бы об этом думать, если бы не подруга Изабеллы, к которой та обращалась, упорно именуя её «Мышкой». Что-то мышиное, и в самом деле, проскальзывало в повадке этой барышни. И прежде всего, откровенное нежелание привлекать к себе внимание. Однако именно это, в итоге, сработало противоположным образом. И весь следующий час Волгин с некоторой иронией наблюдал за героической одиссеей «Мышки» – не зная имени, он тоже решил пока называть ее так – промеж всех здешних «сцилл» и «харибд», в то время как подруга, отчаянно навязываясь ко всем подряд с общением, что-то доказывала миру. В какой-то момент сделалось даже просто интересно, а как долго, в принципе, она способна выносить подобное издевательство? Оказалось, что терпения m-lle было отнюдь не занимать. И это вызывало невольно уважение. А ещё — желание познакомиться поближе. Хотя, внешне «Мышка» определённо проигрывала не только подруге, но и многим из здешних дам. Окончательно осознав в себе данную потребность, Владимир Андреевич, которого к этому моменту как раз начало потихоньку отпускать нещадно мучившее до того весь день похмелье, стал более сосредоточен и внимателен. А потому, разумеется, не упустил момент, когда, верно, совершенно утомившись терпеть дурацкие выходки подруги, «Мышка» тихонько выскользнула из гостиной в соседнюю комнату. И так же тихо последовал за ней. Однако не сразу, а спустя еще пару минут. Когда он вошёл, она стояла спиной к двери, внимательно разглядывая попугая в клетке — а тот был явно этим недоволен, поэтому хохлил перья и сердито стрекотал. - Чувствуете себя в здешнем обществе примерно так же, как и он сейчас? — бесшумно подойдя к девушке, Владимир Андреевич стал у неё за спиной. Ближе, чем это было позволительно между незнакомыми, в общем, людьми, но все же, не настолько, чтобы напугать или смутить. Услышав мужской голос, прозвучавший, будто над самым ухом, Лиза невольно вздрогнула. Не то, чтобы испугавшись, скорее, от неожиданности: не расслышала приближающихся шагов – то ли из-за царившего в соседней комнате гвалта, который едва ли заглушала висевшая над дверью плотная портьера, то ли чересчур погрузившись в свои размышления. Резко обернувшись, она увидела рядом с собой того самого недружелюбного мужчину из гостиной, господина Волгина. Только теперь он выглядел совсем иначе – будто посветлел изнутри. Настолько, что на какое-то мгновение даже почудилось, что это кто-то другой. От былой суровости не осталось и следа – хмурая морщина между бровей заметно разгладилась, а темно-карие глаза смотрели на неё заинтересованно, хотя явно и без всякого намека на возможный флирт. - Думаете, он помышляет о побеге? – покосившись на попугая, который при появлении второго человека, настороженно умолк, спросила Лиза, вновь затем переводя взгляд на своего неожиданного собеседника. – А мне кажется, просто хочет остаться наедине с собой, в то время как ему упорно надоедают вниманием. - Ваша аллегория весьма прозрачна, - едва слышно хмыкнув, Волгин одобрительно кивнул. – Я действительно так похож на потрепанного жизнью попугая? - Ну, зачем вы?! Прекрасно ведь поняли, что я вовсе не это имела в виду! В жизни бы не позволила себе столь нелестной характеристики! К тому же, я вас совсем не знаю! - Хорошо! Но, допустим, если бы я вдруг сам попросил вас пофантазировать на эту, согласен, весьма… странную тему? - И для чего же?! - Да ни для чего! Просто бывает иногда интересно узнать, каким тебя видят со стороны другие люди. Особенно незнакомцы. А вам, разве, нет? - Не знаю. Никогда об этом не думала, - замявшись на миг, проговорила Лиза. – Особенно в подобном, анималистическом, ключе… Но если вам действительно угодно, то, пожалуй, вы – волк! Да-да! Точно волк! – кивнула она, вновь быстро, но пристально глянув на Владимира Андреевича, и будто окончательно в этом уверившись. — Честно сказать, впервые отметила это ваше сходство с диким зверем, которого лишили свободы, еще там, в гостиной. - Так, что же выходит, сударыня, вы весь этот вечер исподтишка за мною наблюдали?! - Не более чем вы сами, сударь, наблюдали за мной. - Хах, а вы, оказывается, не только наблюдательны, но еще и остроумны! – окончательно развеселившись, проговорил Волгин, складывая руки на груди и гораздо внимательнее, чем прежде, вглядываясь в её лицо. Словно бы отыскивая в нем признаки всех этих, только что обнаруженных, достоинств. – Не понимаю, почему подруга называет вас Мышкой?
Елизавета Мышкина: *с Волком* Улыбка его оказалась удивительной. Словно ослепительный луч солнца, что внезапно прорезывает свинцовые осенние тучи, буквально в один момент озаряя весь мир вокруг своим золотистым светом, делая его вновь уютным и дружелюбным. Ровно то же произошло и сейчас. Когда из облика этого человека вдруг будто бы напрочь исчезла вся его неизбывная, кажется, внешняя суровость, оставив вместо себя лишь теплоту и обаяние. Столь заразительное, что у Лизы просто не оказалось сил тут же не улыбнуться в ответ: - А как же ещё меня можно назвать? — весело воскликнула она. И от этих слов выражение её собеседника очередной раз радикальным образом переменилось на глубоко озадаченное. — Ну, взгляните же! Маленькая, тихая, почти незаметная… - Чего это вдруг и «незаметная»?! — удивлённо перебил её Волгин. — Я бы так не сказал! Хотя, с первым утверждением, пожалуй, соглашусь, — усмехнулся он, чуть отступая и лёгким взмахом руки как бы констатируя действительно солидную разницу в их росте. — И правда, небольшая! Всё так же улыбаясь, Лиза в ответ лишь со вздохом пожала плечами: дескать, что ж, не поспоришь! Хотя, на самом деле, была отнюдь не такой уж и малышкой. Просто сам Владимир Андреевич ростом и статью оказался гораздо внушительнее большинства известных ей прежде мужчин. Что особенно ощущалась именно теперь, когда они стояли совсем рядом. Настолько, что Лиза уже готова была признать, что несколько погорячилась, назначив именно волка в качестве его «тотемного зверя». Может быть, он — «медведь», размышляла она, продолжая с интересом разглядывать Волгина. Но ведь те неуклюжи, а Владимир Андреевич — нет. Двигается несуетливо, но при этом будто перетекает из одной позы в другую. А ещё говорят, что медведь зол и непредсказуем, потому особенно опасен. Однако она не чувствует никакой опасности от этого человека. Даже тогда, когда он сердит или чем-либо недоволен — как в первый момент их знакомства. И вообще будто бы какой-то свой. У Лизы не было старшего брата, лишь младший, о котором ей долго приходилось заботиться самой. Но если бы был, то, наверное, именно нечто подобное она и ощущала бы в его присутствии. - Знаете, а я вообще-то смущаюсь, когда меня столь беспардонно разглядывают! Новая реплика — и соответствующая эмоция, отобразившаяся на лице Волгина, заставили Лизу, тихо ахнув, очнуться от размышлений, сообразив, что она, и правда, ведёт себя неприлично. - Простите, Владимир Андреевич! Бога ради! - Я атеист, так что прощу вас ради того, чтобы все-таки узнать ответ на свой вопрос… - Какой?... А, вы все про эту самую Мышку! Так это совсем просто. Производное от моей фамилии, Мышкина. Ещё в институте прицепилось, где мы учились вместе с Беллой. Поэтому она меня так и зовёт. А я за это дразню её Белкой. - Так вы давно дружите? А ведь совсем не похожи! - Как водится, противоположности притягиваются! А вы вот совсем не похожи сейчас на того мрачного типа, с которым она меня безуспешно пыталась познакомить. Зачем вы тогда себя так повели? - Не знаю! Вернее, абсолютно уверен, что точно не из-за вас… Да и не из-за подруги вашей, в общем-то… А так, будто находит иногда что-то. Скучно становится, — чуть дернув уголком рта, прибавил он, на миг опуская глаза. — Слушайте, а давайте прямо сейчас сбежим отсюда вдвоем?! Вам ведь тоже все это порядком осточертело? Его предложение показалось на удивление привлекательным. И оно определенно не содержало никакого второго, скрытого смысла – Лиза была в этом абсолютно уверена. Поэтому заветное «а, давайте!» уже готово было сорваться с её губ. Но в этот момент до ее – и Волгина – слуха внезапно донесся иной звук: резкого и громкого женского смеха, переходящего в дурашливый, пьяный визг. Мгновенно догадавшись, кому принадлежит голос, Лиза сокрушенно покачала головой и, вновь извинившись перед Владимиром Андреевичем, бросилась обратно в гостиную, чтобы своими глазами посмотреть, что еще решила сегодня отчебучить эта неугомонная?! И лучше бы она этого не видела. Но теперь было уже поздно что-либо изменить. Потому, застыв на пороге, Лиза пару минут молча наблюдала за тем, как Белла восседает на коленях у какого-то мужчины, обнимая того за шею и хохоча во все горло. А еще один, столь же вульгарного вида, как и первый, стоя рядом, тонкой струйкой вливает ей прямо в рот вино из графина. Ни дать ни взять – античная вакханалия! - Ааа, Мышка! – наконец-то её заметив, Белка размашисто оттолкнула прочь руку того, кто ее поил – от этого часть вина выплеснулась ей на платье, вызвав новый приступ всеобщего хмельного гогота, затем поднялась на ноги и, криво ухмыляясь, нетвердой походкой направилась к буквально окаменевшей от ужаса и стыда за ее поведение Лизе. – Ну что ж ты всё никак не развеселишься, а?! - Потому что это уже не веселье, а безумие, - глядя ей прямо в глаза, тихо, но твердо проговорила она в ответ, попытавшись затем взять ее за руку, которую Белла тут же захотела вырвать, однако безуспешно. – Послушай, нам действительно пора домой! - «Нам»?! – дурашливо хихикнув, мадемуазель Форш склонила голову набок и ехидно продолжила. – Ну, уж нет! Мне-то еще точно не пора!.. Эх, подруга, кабы знала б, что ты такая нудная, никогда бы тебя сюда не позвала! - Белла, я тебя умоляю! – не обращая внимания на весь этот словесный бред, Лиза попыталась снова воззвать к остаткам ее разума. Но вдруг заметила, что та смотрит уже не на неё, а что-то – или кого-то, находящегося за ее спиной. Невольно глянув туда же следом за ней, Лиза увидела Волгина, о котором, признаться, в последние минуты забыла и думать. Верно, привлеченный происходящим – или просто не поняв причины ее внезапного бегства, он также подошел поближе к выходу, и теперь с иронией наблюдал за дальнейшим развитием ситуации. - Ах, вот, стало быть, как?! – тем временем, внезапно прошипела Белка над самым Лизиным ухом, жарко пахнув при этом крепким алкогольным духом. Тотчас же отвернувшись от Владимира Андреевича, она вновь подняла на подругу озадаченный взгляд и буквально опешила от ненависти, с которой та на неё сейчас смотрела. - Решила, значит, мужчину моего отбить, пока я немного отвлеклась, да?! - Ты. Сошла. С ума, - холодно и резко отчеканила в ответ Лиза, едва не вспыхнув при этом от жгучего стыда и унижения. Затем сделала решительный шаг вперед, вынуждая Белку невольно посторониться. – Поступай, как знаешь! А я в этом вертепе больше ни на миг не задержусь! - Да и катись ты хоть на все четыре стороны! Сомкнув на миг ресницы, Лиза в ответ лишь снова со вздохом покачала головой. А далее, не оборачиваясь, быстро пошла через всю гостиную к выходу. Вокруг по-прежнему бурлило веселье, поэтому никто, кажется, даже и не заметил их ссоры. В передней, с трудом разыскав в груде одежды на вешалке собственные вещи, Лиза быстро накинула на плечи пальто, а шляпку просто взяла в руки. И прямо в таком, не до конца прибранном виде, поспешно выскочила на лестницу. Ей было просто необходимо как можно скорее оказаться отсюда подальше.
Владимир Волгин: *вместе весело шагать* Изабелла же, едва изгнав с поля боя «соперницу», немедленно ринулась в новую атаку — теперь уже на объект своей страсти. Чего, Волгин, признаться, совсем не ожидал, потому едва успел мягко выставить вперёд ладони, принимая именно на них всю массу бренного тела изрядно подвыпившей барышни, которая, шепча нечто бессвязное и страстно сверкая очами, к тому же, явно вознамерилась поцеловать его в губы. - Ч-ч-ччч! — продолжая ловко уклоняться от непрошеных лобзаний, Владимир Андреевич аккуратно перехватил её за плечи, отстраняя от себя. И, почти не глядя, передал на руки кому-то из присутствующих рядом: — Не соблаговолите ли подержать? Увы, вынужден срочно удалиться! И далее, ловко лавируя в толпе, устремился в переднюю, надеясь, что мадемуазель Мышкина все ещё там. Однако застал лишь чуть приоткрытую дверь в парадную. Поразмышляв ещё мгновение, он спешно подхватил свою верхнюю одежду и тоже покинул квартиру. Резкий порыв стылого и сырого мартовского ветра, поймал Волгина прямо на выходе в особенно сумеречный ввечеру двор-колодец. И, облизнув лицо, словно обрадованный встречей хорошо знакомый пёс, тотчас унесся куда-то дальше по своим делам. А Владимир Андреевич, оставшись пока на пороге, быстро покрутил головой по сторонам, словно пытаясь понять, куда ему двигаться. И почти тут же заметил в темноте под сводом арки какое-то смутное шевеление. Присмотревшись внимательнее, улыбнулся. Затем, слегка запахнув полы пальто, опустил руки в карманы, и неспешно пройдя через весь дворик, остановился прямо перед мадемуазель Мышкиной, которая, прячась во мраке, боролась с пуговками собственного верхнего одеяния. - Могу вам чем-нибудь помочь! Это был не вопрос, а утверждение. Но девушка все равно спросила, чем же именно. - Чем прикажете! Если хотите, могу, например, повязать вам шарф. Также готов с удовольствием проводить вас до дома. Час, конечно, не слишком поздний. Но и в него порядочной барышне в одиночестве бродить по городу не слишком пристало. Даже если она маленькая и незаметная, словно мышка. - Вы весьма любезны, но, как видите, с шарфом я уже и сама управилась, — ответила Лиза, вдруг удивленно поймав себя на том, что с трудом сдерживает улыбку. Хотя ещё всего пару минут назад до дрожи в руках — причём, в буквальном смысле, злилась на идиотку Беллу. И из-за этого даже никак не могла совладать с застёжкой пальто. — То же касается и второго предложения, — продолжила она, застегнув, наконец, последние пуговицы и вытащив из кармана перчатки, — мой дом совсем недалеко. И здесь людное место. Поэтому я могу вполне спокойно дойти до него одна. Но… если, правда, хотите составить мне компанию, возражать не стану! И, коротко кивнув, не дожидаясь ответа, направилась к выходу из-под арки — словно бы предлагая Волгину ещё раз подумать и решить, действительно ли он этого хочет. Спустя мгновение, они вместе вышли на Моховую. - Я живу недалеко от Лавры, на Калашниковской* набережной, — сообщила Лиза, постаравшись, чтобы голос её прозвучал как можно более ровно. Хотя, на самом деле, почти торжествовала. И не только потому, что в глубине души все-таки немного беспокоилась: ходить одной вечерами приходилось крайне редко. Но ещё и из-за того, что Владимир Андреевич ни на миг не воспользовался предоставленной ему возможностью. — Можно, конечно, и доехать, но, если не возражаете, прошлась бы пешком. Хочется немного развеяться. - Наоборот поддерживаю! Что может взбодрить лучше, нежели неспешная прогулка под пронизывающим мартовским ветром?! — с воодушевлением откликнулся Волгин. - Извините, об этом я просто не подумала! — услышав в его голосе иронию, Лиза смутилась. — Давайте тогда все же лучше возьмём извозчика, если вам холодно? - Да все у меня в порядке, я больше о вас тревожусь. Простудитесь ещё ненароком… - Я?! – от души возмутившись столь нелепым предположение, Лиза аж замерла на месте. А потом сурово посмотрела на Владимира Андреевича и с гордостью добавила: – Схватить простуду в Петербурге по весне способен лишь тот, кто здесь не родился и не вырос! - Что ж, тогда мне определенно следует побыстрее застегнуть пальто! Ибо, увы, не могу похвастаться местным происхождением. Вырос в Калужской губернии. Да и жил до некоторых пор все больше в иных краях… — прибавил он затем, чуть усмехнувшись, и вновь искоса глянул на девушку. — А вы, значит, «столичная штучка»? - Не то слово! Сами видите, какие богемные места для избранных я посещаю! — воскликнула Лиза, постаравшись максимально сгладить самоиронией некоторый, пусть и совсем ненамеренный, снобизм своей предыдущей реплики, за который сделалось неловко, как только её собеседник, даже ещё ничего не ответив, выразительно изогнул в ответ тёмные брови. - Да, я, едва вас увидел, буквально сразу понял, что вы — завсегдатай! — кивнул Волгин, которому уже совсем без притворства нравилась эта беседа. Равно как и сама девушка, державшаяся с ним просто и без этого модного, почти театрального, пошлого жеманства, которое слишком многие дамы теперь считают «интересным» и всячески пытаются воспроизвести в своих манерах, особенно желая понравиться. Впрочем, к последнему мадемуазель Мышкина, похоже, тоже не слишком-то стремилась. И этим была Владимиру Андреевичу ещё более симпатична. Вот и сейчас, вместо того, чтобы выдать какую-нибудь заранее заготовленную красивую фразу — из тех, что, наверняка, есть в арсенале и у её богемной подружки, просто кивнула в ответ и рассмеялась. Смех у неё тоже был хорош. - А вы там часто бываете? — спросила Лиза, которой, по правде, интереснее было узнать — зачем? Но подобное любопытство оказалось бы совсем бестактным. К тому же, вполне могло вновь испортить ему настроение. А этого совсем не хотелось. - Нет. Только когда желаю полного одиночества. * ныне Синопская
Елизавета Мышкина: *в приятной компании* - Одиночества — в целой толпе людей?! — простодушно переспросила Лиза — и тут же громко «ойкнула», от души поскользнувшись на замерзшей к вечеру посреди тротуара луже, которую не заметила, так как в этот момент вновь глядела на Волгина широко раскрытыми от удивления глазами. И далее, наверное, совсем уж неавантажно рухнула наземь, если бы Владимир Андреевич ловко не подхватил её, крепко прижав затем к себе. Правда, лишь на мгновение, до той поры, когда Лиза вновь обрела устойчивое равновесие. Потом сразу же отпустил, вновь просто пошёл рядом, буркнув себе под нос: - Вот, и как, спрашивается, вы собирались идти тут одна?! А насчёт одиночества в принципе, — продолжил он, вновь возвращаясь к теме их разговора, — вы все верно услышали. В толпе, особенно шумной, его ощутить проще всего. Никогда подобного не замечали? Впрочем, о чем я? Это чаще всего понимаешь с годами, а вы ещё слишком юная барышня, мадемуазель Мышка! Кстати, как вас, в конце концов, зовут?! Вы ведь до сих пор так и не назвали своего имени! «Да спокойно бы шла! И под ноги себе внимательно глядела…» - подумала Лиза, в очередной раз ловя себя на радости от того, что в итоге все сложилось иначе. К тому же, чем дальше, тем ещё более необычным и ни на кого не похожим, казался ей Владимир Андреевич. И раз уж ей повезло сегодня заполучить такого спутника и собеседника, воспользоваться своей удачей следовало до конца… Вот только бы он ещё не вёл себя с нею постоянно, точно с маленькой девочкой. Имея немалый опыт постоянного и тесного общения с детьми, она и сама порой любила использовать эту чуточку покровительственную, чуточку ироничную интонацию. Но уж никак, в том числе, и в силу нынешнего возраста, не ждала, что кто-то станет обращаться в подобном духе с ней самой. Тем более, когда этот «кто-то» и сам ещё вполне себе молод и полон сил. Да ещё и столь обаятелен… - Вот здесь, сударь, вы уж точно заблуждаетесь! — возразила она поэтому, пожалуй даже с некоторым торжеством, когда Волгин, наконец, сам заговорил о её возрасте. — Потому что барышня я уже далеко не юная, а очень даже взрослая! Настолько, что осенью, когда перееду во Францию, наверняка получу там прозвище «catherinette». Причём, совсем не из-за имени. Ведь зовут меня Лизой. Вернее, Елизаветой Егоровной. - Что, да неужто вам уже двадцать пять?! — шумно втянув в себя воздух, Волгин резко остановился посреди тротуара, взирая на явно опешившую от подобной реакции девушку чуть ли не со священным ужасом. — Боже, да ведь это же целая четверть века! Впереди лишь увяданье и тлен, — прибавил он, сочувственно кивая. А потом расхохотался. - Да ну вас совсем! — едва вновь обретя способность говорить, воскликнула в ответ Лиза, которой от его слов тоже вдруг сделалось ужасно смешно, хотя следовало бы всерьез обидеться. Попытавшись тогда это хотя бы изобразить, она «досадливо» махнула рукой и, обогнув Владимира Андреевича, пошла вперед одна. — Ничего такого я в виду не имела! - Нисколько не сомневаюсь! — в ту же секунду её нагнав, откликнулся он. — Просто так драматично прозвучало! Я и не сдержался. Простите. - А если не прощу?! - Тогда я буду крайне опечален. А вы ведь добрая девушка, мадемуазель Лиза, поэтому точно не любите расстраивать людей понапрасну. И имя у вас красивое. Прямо царское!.. Ну, не обижайтесь, ладно? Расскажите лучше, что вам понадобилось будущей осенью в этом Париже? - Почему вы уверены, что я еду непременно в Париж? А впрочем, угадали! Собираюсь поступить в Сорбонну. Прежде возможности толком продолжить образование у меня не было, но не так давно неожиданно перепало наследство. Небольшое, но вполне достаточное, чтобы почувствовать себя независимой. - И вы решили использовать его именно таким образом? — уже совершенно серьёзно, даже с уважением, уточнил Волгин, одобрительно кивая. — А что собираетесь изучать? - Филологию. И все прочее, так или иначе связанное с литературой и публицистикой. Причём, последнее привлекает даже больше! Тем более, у меня и на данный момент есть уже шесть опубликованных статей. Нет, я не хвастаюсь, лишь хочу, чтобы вы поняли: это не просто мечты, а вполне конкретная цель… Которой я твердо намерена достичь прежде, чем истлею и обращусь в прах. - Да, когда в жизни есть цель — это настоящее счастье, — оценив её иронию понимающей усмешкой, он вздохнул и помрачнел. Однако лишь на миг. — А о чем вы пишете? И позвольте уж сразу осведомиться, будет ли слишком большой наглостью просить вас при случае показать мне плоды своих трудов? - О, вряд ли вам захочется это читать. «Женский вестник» или «Календарь»* не слишком подходящие для мужского чтения журналы, — Лиза предпочла проигнорировать последнюю фразу Волгина, безусловно сказанную из элементарной вежливости, ведь вполне очевидно, что нынешняя их встреча первая и последняя. — Хотя, пишу я не про ленты с кружевами. В последней статье, например, рассуждаю о жизни женщин времен Римской империи… И вот, к какому любопытному выводу прихожу: миновали тысячи лет, целые эпохи! Падали и появлялись заново государства — в общем, жизнь менялась. И порой очень круто. Лишь женская доля почти везде и всегда оставалась неизменной! И даже теперь, в нашем двадцатом веке, мои современницы едва ли обладают большим правами, чем древние римлянки! Мне кажется, это так несправедливо! Может, мы слабее мужчин физически, но тоже могли бы приносить обществу больше пользы… В этом месте Лиза резко умолкла и бросила на Волгина настороженный взгляд, внезапно сообразив, что её монолог длится уже слишком долго. И что Владимир Андреевич, который все это время его лишь слушал, возможно, молчит не оттого, что полностью поглощен её идеями, а потому что… заскучал. Или, того хуже, считает её теперь сумасшедшим «синим чулком». К числу которых сама себя она при этом отнюдь не относила. Интересовалась и модой, и всем прочим, что положено девушкам. Только не считала это своим единственным в жизни предназначением! Пускай старалась и не слишком делиться такими мыслями с окружающими в повседневной жизни. Читатели статей — не в счёт. К тому же, кто знает, сколько их было на самом деле? А вот так, чтобы рассказывать об этом кому-то живому, идущему прямо рядом с тобой… Подобное случилось с Лизой едва ли не впервые в жизни. И это тоже было удивительно. Как и то, что ответил на её взгляд Волгин — когда его заметил, отнюдь не с презрением, а с понимающей улыбкой. Которая заставила девушку тут же отвести взор и ярко зардеться от удовольствия. Хорошо, что в темноте этого было не видно. Вернее, Лиза искренне на это надеялась. *«Женский Вестник» — ежемесячный общественный и научно-литературный журнал, издавался в Санкт-Петербурге с 1905 по 1918 годы[1]. Издатель-редактор женщина-врач М. И. Покровская. «Женский вестник» ставил своей целью борьбу за получение равных избирательных прав для женщин, эмансипацию женщины в семье и в обществе, освещал вопросы избирательного права женщин, политические права и свободы, женские организации, дискриминацию женщин (социальная, профессиональная, образовательная, и др.). «Первый женский календарь» - издавался с 1889 года, охватывающий широкий круг вопросов, представляющих интерес для женщин, в том числе охват основных феминистских организаций и их конгрессов. Календарь ежегодно издавался до 1915 года. П. Н. Ариян была издателем, редактором и составителем календаря. Свой вклад в календарь внесли писатель Максим Горький, радикальная активистка Вера Фигнер, художник Илья Репин и психолог Владимир Бехтерев.
Владимир Волгин: На самом деле, Волгин действительно слушал её довольно внимательно. При этом, не упустив из виду и того, что, все более распаляясь в своём полемическом порыве, она делается даже хорошенькой! Подобный тип женщин был ему хорошо известен. Именно такой, например, являлась его Стелла… Правда, она была красива и вне всяких полемик. Но, если что-то её всерьёз увлекало, вспыхивала особенно ярко и превращалась в настоящую звезду, полностью оправдывая данное при крещении имя и полностью затмевая всё и всех вокруг… В такие моменты Волгин особенно любил на неё смотреть. Должно быть, нечто подобное — в весьма отдалённом приближении, конечно, случилось с ним и теперь. Прежде, чем он заметил, что смущает бедную девушку своим пристальным взглядом. - Между прочим, вы совершенно правы, — проговорил он, наконец. — Никогда не мог понять этого, принятого повсеместно, отношения к женщинам как к… вечным детям, к тому же, слегка слабоумным, что ли? Фактически запрещать вам учиться в университетах, заниматься после выбранной профессией — зачем?! Для того, чтобы, не дай бог, не почувствовать себя вдруг слишком ущербным рядом с подобной развитой и образованной дамой? Но кого это может напугать, кроме дурака или слабака? Равно как и прочие возможности… Знаете, мне близки анархические взгляды. А ведь они как раз о свободе личности от любого давления. В том числе и от общественных устоев. - Но, позвольте, ведь это же хаос! Да и не все устои общества столь закостенелые! - А вот и нет! Хаос — это то, как свободу понимают незрелые личности. Свобода безнаказанно разрушать. Но есть ведь ещё и свобода созидать! - Боюсь, вы говорите слишком сложные для меня вещи… - Ах, да бросьте! Ничего сложного вы здесь не видите. Скорее, не верите, что подобное возможно. А я верю. Не сегодня. И даже не послезавтра. Это очень отдалённое будущее. Но однажды оно должно наступить. - Беда лишь в том, что нам-то приходится жить сейчас, — вздохнула Лиза, кажется, впервые за долгое время осмотревшись по сторонам, и с удивлением сообразив, что они, оказывается, добрались до её улицы, а она этого даже не заметила. Так же как и столь докучавшего прежде ветра. Так же, как и мелкого колючего снега, который в какой-то момент стал сыпаться с неба, зачем-то доказывая и без того известную всякому аксиому, что март в Петербурге — это не весна. — А мы с вами, между прочим, пришли туда, где сейчас живу я. Вон там мой дом, видите? — с этими словами она указала на солидный двухэтажный каменный особняк за изящной оградой. — Поэтому дальше, если позволите, я уже сама. Спасибо, что проводили. Было очень интересно и приятно с вами поговорить. - Беспокоитесь, что ваши строгие родители заметят вас в компании подозрительного незнакомца? — лишь мельком глянув на дом, Волгин снова перевёл на неё немного насмешливый взгляд. - Да ну что вы! Какие еще «мои родители», здесь я всего лишь гувернантка! — иронию в его взгляде сменило столь искреннее изумление, что Лиза невольно рассмеялась. — Что, неужели, вы действительно подумали, что я могу быть хозяйкой подобного особняка?! Право, мне очень лестно! - Но кто же его владелец на самом деле? — минуя ненужные светские словесные реверансы о том, что она этого, конечно, достойна, и прочее в соответствующем духе — ибо был, правда, удивлён, а вернее, заинтригован, поинтересовался Волгин. - Статский советник Леонид Сергеевич Власич. - Статский… советник? — после некоторой паузы тихо переспросил Владимир Андреевич, вполне реально ощутив до того — пусть и всего на миг, как земля под ногами сделалась вдруг зыбкой. Подобные вещи порой случались и прежде, но отнюдь не тогда, когда его разум был ничем не замутнен… - Да, и товарищ министра Внутренних дел, — кивнула Лиза, которая, конечно, сразу же заметила произошедшую в нем перемену, хотя совсем не понимала её причины. — Ну что ж, мне пора! — помолчав ещё немного, но так и не дождавшись внятных объяснений, она смущённо улыбнулась. — Прощайте, Владимир Андреевич! - Прощайте… — словно эхо, безучастно проговорил он в ответ. А после, не прибавив больше ни слова, столь же сомнамбулически, развернулся на сто восемьдесят градусов, и быстро пошёл прочь.
Елизавета Мышкина: «Какой странный!» — думала Лиза, недоуменно наблюдая за стремительно удаляющимся от нее вдоль по набережной мужским силуэтом в развевающемся пальто, пытаясь заодно определить и свое отношение к факту подобной «странности». А именно, хорошо это или плохо, пока её не потревожил очередной, особенно сильный, порыв холодного ветра с Невы, заставивший оставить раздумья и поскорее устремиться домой. В мир привычный, уютный, а главное — спокойный и хорошо понятный, в отличие от того, дерганого и сумбурного, в котором довелось нынче, пусть и не совсем по своему желанию, побывать. Она вернулась гораздо раньше, чем сама ожидала, около семи — часа, в который у Власичей было обычно принято собираться за ужином. Поднявшись в свою комнату, переоделась, и затем спустилась в столовую. - А, так вы, оказывается, уже дома! Как славно! А Ларочка говорила, что вернётесь поздно. Ну как, повеселились, душенька? Где побывали? В театре, или, может, в концерте? — мелодичный голос, в котором Лизе всегда отчётливо слышался перезвон хрустальных колокольчиков, заметно диссонировал с обликом его обладательницы: невысокой, полнотелой дамы с немного суетливыми повадками. Что, впрочем, ничуть не умаляло ни внешнего, ни внутреннего, человеческого, обаяния госпожи Власич — а это именно она и окликнула сейчас Лизу, ласково ей затем улыбнувшись. Подобные добрые, почти родственные отношения между Лизой и четой её нанимателей установилось практически сразу и будто бы сами собой. И девушка очень ценила их полное доверие, стараясь всегда и во всем его оправдывать. Вот и сейчас ответила совершенно искренне: - Думаю, в некотором роде это можно назвать цирком. Причём, представление мне не понравилось. Вот и ушла раньше, — прибавила она, также улыбнувшись Лилии Николаевне, абсолютно уверенная, что та не станет выяснять подробности, потому что уже через минуту переключится на что-нибудь другое. Именно так и вышло. Искренне посочувствовать, что Лизе не удалось хорошо развлечься: «Очень жаль, очень жаль, дорогая! В вашем возрасте это обязательно необходимо!» — мадам Власич мельком глянула на часы и заговорила уже о своём муже, сетуя, что тот вновь опаздывает к ужину: - И пусть бы речь шла лишь только о возможной задержке на службе! Так нет же! Теперь я всякий раз обречена тревожиться… — с этими словами Лилия Николаевна умолкла, со вздохом взглянув на Лизу, которая тут же ответила ей сочувственным кивком. Потому что сразу поняла, что она имеет в виду те два, к счастью, неудачных покушения на жизнь Леонида Сергеевича (а слуги, меж тем, шептались, что было, вроде бы, предотвращено ещё и третье), которые за последний год коренным образом изменили всю жизнь в этом доме. Хотя поначалу подобного не хотел даже сам статский советник, утверждая, что никого в своей стране и в своём городе не боится. Ни эсеров, ни социалистов, ни прочей шушеры, посмевшей думать, что может устроить на него род охоты. И потому готов, если что, взглянуть каждому из них в глаза, лично. Не прячась за спины охранников. Однако летом прошлого года его вновь попытались убить — теперь уже на глазах у старшей дочери. А ещё через месяц, в августе, произошёл ужасающий теракт на Аптекарском острове в доме у Столыпиных, и стало ясно, что эти мерзавцы, презрев все законы чести и совести, воюют не только с ними — с теми, кого считают своими идейными врагами, но и с их семьями, с детьми. Именно тогда Леонид Сергеевич согласился на круглосуточный жандармский конвой своего особняка. Прибегнуть к такой же мере охраны его собственной персоны, под угрозой устранения от занимаемой должности потребовал от него лично Пётр Аркадьевич… - Ах, ну вот, слава богу, кажется, и муж!.. — прислушавшись к звукам, доносящимся из холла, с радостным облегчением воскликнула Лилия Николаевна. Спустя ещё несколько минут господин Власич занял свое место во главе стола. И дальше все пошло, как обычно, включая короткий, в общем-то, ни о чем table talk, после которого Лиза вновь пошла к своим подопечным, их к застолью с взрослыми, по малости лет, в этом доме пока ещё не допускали. А после, немного почитав детям на ночь и пожелав им спокойной ночи, отправилась, наконец, восвояси, чтобы закончить и свои собственные ежедневные дела. Именно теперь, неторопливо готовясь ко сну, она вновь мысленно вернулась и к событиям минувшего вечера. Размышляя, впрочем, не столько о них самих, сколько о встречах с людьми, которые они повлекли. О самих этих людях. И более всего — о двоих их них. О Белке, которой всё никак не получалось простить её сегодняшнюю выходку, хотя и зла на неё особенного, вроде бы, уже не осталось в сердце. А скорее нечто, вроде брезгливого сочувствия за то, как нелепо она распоряжается всем, что ей дано — в том числе, и безграничным кредитом доверия собственных родителей, до сих пор убежденных, что дочь действительно «ищет себя», а не прожигает попусту юные годы в богемном угаре. А ещё о Волгине. С которым нынче как раз довелось поговорить о разнице свободы разрушения и свободы созидания. Впрочем, вот именно о нём думать связно почему-то не слишком и получалось. Мысли упорно рассыпались и носились в голове, словно стая встревоженных летучих мышей. И дело ведь вовсе не в том, что Лиза была им как-то очарована. Да, он оказался приятным, умным собеседником, обладал хорошими манерами… Но, во-первых, в отличие от легкомысленной Беллы, самонадеянно объявившей Волгина «своим», она практически сразу разглядела на его безымянном пальце ободок обручального кольца. И это определенно значит, что в мире точно есть женщина, которая имеет на это куда больше прав. А во-вторых… С другой стороны, в нем отчетливо чувствовалось и нечто иное. Что никак с этим не вязалось. А именно – необъяснимая, но четко ощущаемая на интуитивном уровне даже с Лизиным небольшим опытом общения с людьми, внутренняя «отдельность». Указывающая, что быть «чьим-то» полностью, до конца, Владимир Андреевич в принципе не способен. Не это ли и сам он имел в виду, когда говорил, что ищет порой полного одиночества? Желая лучше разобраться в своих мыслях, Лиза решила поступить тем способом, который прежде всегда ей в этом помогал. А именно оформить все их обрывки в слова, фразы – и записать на бумаге. Чтобы затем перечитать получившееся и лучше все понять. Для этой цели она извлекла из стола пенал, оправила карандаш до идеальной остроты, достала несколько листов бумаги… но ничего на них в итоге не написала. Так и просидев затем еще довольно долго, задумчиво покусывая кончик карандаша, глядя в темный квадрат окна на постепенно засыпающий город. И очнувшись лишь тогда, когда часы на столике тихонько звякнули час пополуночи.
Владимир Волгин: Говорят, невозможно помнить себя трёхлетним. Что это слишком рано, и потому все, имеющиеся воспоминания об этом времени жизни, скорее всего, ложны и формируются сознанием на основе рассказов близких, а со временем, оно просто полностью их «присваивает», и мы всерьёз начинаем верить, что видели все собственными глазами… Что ж, может, и так. Но как быть, если рассказывать было некому, а ты все равно помнишь? Пусть и не всегда сами события, а порой лишь только звуки, запахи, собственные ощущения… Тонкую, почти прозрачную руку, аккуратно разжимающую маленькие детские пальчики, неловко, но крепко держащие кисть, которую до того было так интересно и весело макать в краски, чтобы после оставлять ею яркие разноцветные мазки — повсюду, а не только на выданном листе бумаги: «Горюшко моё, опять все вокруг разрисовал, и сам с головы до ног измазался!...» Ласковый смех, переходящий в приступ надсадного кашля… Запах жидкости, тряпками, смоченными в которой, старательно трут все вокруг две незнакомые тебе женщины… Она пахнет гуашью*. Той самой, которой вы так часто рисовали вместе с мамой. Когда она ещё могла вставать и не так сильно кашляла. Теперь же она просто тихо лежит в своей постели с закрытыми глазами. И эта тишина тебе совсем не нравится, потому ты пытаешься её растормошить. И тогда одна из женщин оборачивается и, устало отерев со лба пот, монотонным голосом велит «мальцу» — то есть, тебе, «перестать чудить»: - Померла твоя мамка, не видишь, что ль?! - Угу, — сердито вторит её товарка. — А нам тут таперича прибирай за ейной чахоткой! «Барышням»**-то, подружкам, оно никак не по чину! Что значит «померла», ты не знаешь. Но слышишь в этом слове холодную, звенящую тишину, которую уже ненавидишь… Еще воспоминание. Высокая, сухощавая пожилая дама со скорбно поджатыми губами, облаченная в глухое чёрное платье. Её пристальный, долгий взгляд сверху-вниз. Глаза совсем такие, как у мамы, но смотрят иначе: холодно, оценивающе. «Теперь ты будешь жить со мной. Можешь называть меня бабушкой…» Ты молчишь в ответ. Твоё единственное желание сейчас — сжаться в комок, а лучше убежать подальше и надёжно спрятаться… Дело, по которому были осуждены его родители, давным-давно забылось в целой череде довольно похожих политических процессов конца семидесятых. Всего лишь ещё одна из многих неудачных попыток покушения на жизнь предыдущего государя. Тем более удручающе-бесславная, что оказалась раскрыта при заурядной перлюстрации почты простодушно делившегося планами со своим провинциальным корреспондентом участника столичного политического студенческого кружка. Будущий отец Волгина был одним из его предводителей. Единственным, кто после задержания честно признал не только существование преступного умысла, но и свое непосредственное участие в организации и подготовке будущего террористического акта. Из почти шести десятков рядовых членов кружка, также арестованных по этому делу, в том же сознались ещё трое. Среди них — единственная дочь отставного артиллеристского генерала, героя первой обороны Севастополя, застрелившегося вскоре после этой, ошеломившей его, новости в своём Калужском имении… Надо сказать, что в те годы терроризм оставался, по сути, единственным преступлением, за которое в Российской империи виновным полагалась смертная казнь. Но времена были, все же, ещё относительно милосердные. Потому даже в здесь повешение, как правило, заменяли пожизненной каторгой. Такого же исхода ожидали и в этом деле. Которое, кстати, довольно подробно освещали в тогдашних газетах. И во многих репортажах из зала суда, вполне возможно, что и против желания их авторов, тоже проглядывало откровенное сочувствие к «юным заблудшим душам» неудавшихся террористов, энергию которых обществу не удалось направить в правильное и нужное себе русло. Волгин отчётливо замечал это даже подростком, когда, пытаясь узнать о родителях больше, чтобы понять мотивы их рокового поступка, знакомился со всеми доступными материалами, чуть ли не сутками просиживая в читальном зале библиотеки над пожелтевшими от времени подшивками. Тем не менее, прокурор настойчиво требовал высшей меры без всякого снисхождения. И добился-таки, несмотря ни на что, своего для трех подсудимых. Четвёртого же — вернее, четвертую, спасло её деликатное положение. Оглашение известия о котором присяжным проверенным во время решающего заседания суда сыграло свою роль и повлекло, все же, замену смертной казни пожизненной каторгой. Собственно, там, в Нерчинском крае, через полгода, Волгин и появился на свет. Там же, спустя еще неполных четыре, его мать скончалась от скоротечной чахотки. Впоследствии он не раз пытался понять, с чем была связана подобная показательная суровость приговора? С тем ли, что судебные слушания совпали по времени с очередным покушением на царя новоявленными «народовольцами»? Или же, все-таки, куда больше – с неистовым служебным рвением совсем недавно на тот момент переведенного в столицу провинциального прокурора, стремившегося обратить на себя повышенное внимание своего руководства? Спустя годы, этого было уже не узнать. Хотя, и сейчас Волгин был практически уверен, что дело, все же, именно в последнем. А уж тогда, в юности, и вовсе вынашивал чуть ли не романтическую, в духе Дюма, идею об отмщении господину Власичу — так звали того злосчастного прокурора, имя и фамилия которого, похоже, навеки отпечаталась в его памяти. Хотя, казалось, что всё это давно отодвинулось на самую её периферию. Вместе с прочими мечтами, которым никогда не будет суждено исполниться. Именно поэтому столь неожиданным оказалось испытанное ныне потрясение, враз всколыхнувшее весь осадок уже пережитых и, вроде бы, почти забытых бедствий, главный виновник которых, сам того не ведая, находится в большой опасности. Если только хоть на миг представить, что отомстить все ещё хочется на самом деле. От напряженных раздумий на эту тему Волгин очнулся лишь тогда, когда, оглядевшись по сторонам, вдруг понял, что находится напротив огромной вывески магазина виноторговли и фруктов, занимающей весь первый этаж доходного дома Тупиковых, где и сам он вот уже три года снимает одну из немногих, предназначенных под сдачу, квартир. Вот только как давно он сюда пришёл и как долго тут стоит? А впрочем, какая разница?! Благо, что волноваться об его долгом – в течение всего дня – отсутствии все равно некому. Квартира встретила его появление привычной тишиной и ровно тем же беспорядком, что был оставлен здесь утром. Пустые и полупустые бутылки, полные окурков пепельницы, разбросанные повсюду вещи… Всё это довольно плохо вязалось с фешенебельной и даже богатой, в целом, обстановкой. Дорогой мебелью, картинами на стенах и коврами на полу гостиной… Вновь запнувшись носком ботинка о вечно слегка топорщившийся край одного из них, Волгин тихо выругался. Направлялся он при этом к граммофону, что вместе со своей тумбой притулился здесь же, у окна, рядом фикусом в напольной кадке. Спустя минуту пространство комнаты заполнили полившиеся наружу из внушительного раструба-резонатора звуки вагнеровской прелюдии к «Тангейзеру», всегда неплохо помогавшей Волгину от тишины, которую он с раннего детства совершенно не выносил… Опустившись в кресло, как был, прямо в пальто, он некоторое время просто послушал музыку, а затем потянулся к низкому столику, нащупывая одиноко стоящую посреди него початую бутыль ямайского рома. К счастью, не совсем еще пустую. Банановый, с вяжущим дубовым оттенком, вкус привычно обжег горло. Заставил глубоко вздохнуть и прикрыть глаза от удовольствия. Увы, слишком мимолётного, чтобы наслаждаться им достаточно долго. Даже если выпить много. Или очень много. Он пробовал. И поэтому точно это знал. Поэтому сейчас было необходимо совсем иное средство. Хотя с ним Волгин все еще старался обращаться более почтительно, чем с алкоголем. Не потому что боялся, а лишь затем, что не хотел утрачивать особенности этого рода удовольствия. Превращать в его обыденную банальность. Футляр со шприцем и остальными принадлежностями, включая запас ампул, хранился в спальне, в дальнем ящике комода, вместе с револьвером и патронами. Весьма странное соседство, сказали бы иные. Но Волгину оно казалось совершенно естественным. Оставив на полке комода принесенную с собой из гостиной бутылку, из которой только что был выпит последний глоток, он спокойно извлек наружу все, что было необходимо, отломал головку стеклянной ампулы и набрал в шприц нужное количество морфия. Затем, наконец, снял пальто, пиджак, закатал выше локтя рукав сорочки. Привычно затянул зубами жгут вокруг плеча. И переместился на кровать, зная, что сегодня с неё уже больше не встанет. Из гостиной при этом всё еще доносились патетические аккорды, всегда особенно восхитительно сочетавшиеся с теми самыми первыми минутами, что наступали после… *** - Волгин?! Давненько вас здесь не было видно! Думали, что больше уж нас никогда и не навестите! - Полагаю, подобный расклад был бы для вас даже более предпочтительным – при условии, что финансовые средства от меня при этом все равно продолжали бы поступать? – немедленно парировал Владимир Андреевич, бросив на окликнувшего его человека – совсем молодого, должно быть, вчерашнего, если еще и не нынешнего, студента, короткий, но полный язвительного презрения взгляд. Прибавив после в дополнение к нему столь же недобрую улыбку, заставившую «ода́ренного» ею немедленно вскинуться и по-петушиному нахохлиться: - Что вы хотите этим сказать? - Лишь то, что сказал. И ничего более, - чуть качнув головой, Владимир Андреевич вновь поднес к губам папиросу – до того небрежно зажатую, по довольно своеобразной привычке, не между указательным и средним пальцами, а между средним и безымянным и глубоко затянулся дымом. А затем чуть изогнул брови и выдохнул его несколькими изящными кольцами прямо в физиономию, кажется, всё более ярящемуся против него юнцу. В конце концов, становилось даже интересно, как он поведет себя дальше? Однако выяснить это ему, конечно, не дали. - Господа, господа! – наконец-то заметив назревший внезапно, и будто бы, на пустом месте, конфликт, инженер Леонтьев, владелец квартиры, где происходила сегодняшняя встреча участников их организации, поспешно бросился их мирить. – Прошу вас, давайте успокоимся! - Да я, собственно, совершенно спокоен, Аврелий Прокофьевич, - окончательно поняв, что развлечься сегодня уже не получится, Волгин отвел взгляд от лица своего собеседника и, теряя к нему всякий интерес, разочарованно вздохнул. – Все это всего лишь слова, слова… Как, впрочем, и все остальные наши с вами здешние речи. И прежде, и теперь. - Не понимаю вас, Владимир Андреевич! – аккуратно уложив руку на его плечо и на всякий случай все же отводя подальше от юнца, который, между тем, кажется, по-прежнему продолжал внимательно прислушиваться к их разговору. – Как и вашей нынешней излишней желчности. В конце концов, что ж еще вы предлагаете – в нынешних обстоятельствах? Когда и слово произнести, простите, далеко не любое возможно! Особенно, так сказать, публично-с… - Вот поэтому, видно, я и потерял во многом тот свой первоначальный запал. Тогда-то мне казалось, что впереди реальные дела. А на самом деле… - И что же вы подразумеваете под этим наименованием?! – вытягивая шею, вновь оживился «студент». А вместе с ним и другие посетители инженерской гостиной, чье внимание также оказалось привлечено их недавней стычкой с Волгиным, которого здесь многие знали. - У вас довольно нелепая манера постоянно задавать уточняющие вопросы там, где этого совсем не требуется, господин… - также снова к нему обернувшись, Владимир Андреевич нахмурился, как бы припоминая его фамилию. Которой, конечно, на самом деле, не знал. - Савицкий! – процедил тот сквозь зубы. - Савицкий, – повторил, согласно кивнув, Волгин, отсалютовав окурком папиросы, который все еще держал в руке, и только теперь пристроил в одной из пепельниц. – Ведь все здесь прекрасно знают, о чем я! Но могу и сказать, если хотите. Новое дело, господа! Достаточно громкое, чтобы привлечь внимание к нашей организации. Показать всем, что мы не сломлены действиями властей. Что мы все еще существуем… Если мы, конечно, всё еще существуем. - Владимир, прости, но теперь демагогией занимаешься как раз ты сам, - поднимаясь со своего места, тихо проговорил еще один из нынешних гостей, собственно, отец-основатель этого кружка, с которым Волгин случайно познакомился и разговорился в поезде, возвращаясь домой из Европы. Именно он, в итоге, и ввел его в это общество. – Если предлагаешь дело, то назови вначале хотя бы имя. - Изволь. Леонид Сергеевич Власич. Статский советник и, кажется, товарищ министра внутренних дел. - Да уж, господин, известный многим... Однако ты ведь знаешь, что на него, кажется, уже и без нас покушались дважды? Неудачно. Так что теперь и его самого, и его дом, наверняка, круглосуточно охраняют жандармы… И потом, а почему ты, вообще-то, вспомнил именно о нем? - Ты попросил имя – и я его назвал, - усмехнулся Волгин, пожимая плечами. – Не нравится, предложи свой вариант. Но прежде ответь: а почему бы и нет?! По мне, так самое интересное – это добиться успеха там, где никому не удавалось! Там, где все остальные уже успели обломать себе зубы. Вдвойне почетно, я бы сказал. - Может быть, может быть… - задумчиво откликнулся его оппонент. – Но здесь требуется прежде многое обдумать. Слишком многое, чтобы ответить тебе прямо сейчас. - Я и не тороплю. Но могу сказать, что если ответ окажется все же положительным, то готов заранее пообещать свое всестороннее – а не просто финансовое участие. - Но почему? - Да потому что все последнее время, дорогой друг, мне было чертовски, до тошноты, скучно жить! Подобное же дело сулит, наконец, развлечение, к тому же, прежде неведомое. А ты знаешь, что я до них самый жадный охотник! Иначе, наверное, и здесь бы никогда не оказался… * из-за родственного химического состава, краска гуашь имеет одинаковый запах с карболовой кислотой, которую прежде широко применяли для антисептической обработки кожи и поверхностей ** общераспространенное тогда жаргонное название женщин-политических заключенных
Елизавета Мышкина: Миновала ещё не одна неделя, прежде чем упрямая и медлительная петербургская зима, наконец-то, начала потихоньку сдавать весне свои ледяные бастионы. И первыми её «лазутчиками», как обычно, стали солнечные лучи, что теперь, пускай и робко, но все чаще пробивались сквозь привычную об эту пору серую небесную муть. До тех пор, пока очередной мартовский ветродуй, собравшись как следует силами, не разогнал её совсем, и не явил всем чистое и кажущееся, с отвычки, особенно высоким и безупречно-голубым небо. А засиявшее в нем на полную силу солнце сразу же пробудило к жизни и всю остальную природу. По оконным карнизам весело забарабанила капель, оголтело запели на разные лады в ещё абсолютно голых ветвях деревьев, торжествуя, что пережили холода, городские птахи… Нечто подобное их простому счастью, верно, ощущали и сами люди, которые теперь уже не просто торопились поскорее добежать по улице из одного тёплого места в другое, а все чаще неторопливо прогуливались по тротуарам, радуясь солнцу, свету и даже ползущим в сторону моря по тёмному невскому льду причудливо-узорным трещинам, обещавшим скорый ледоход. Спокойный и тихий до тех пор, пока не вскроется Ладога, и в русло не придут тяжёлые озёрные льдины, что, неистово напирая друг на друга, станут пытаться выбраться даже на гранитные набережные. Лиза всегда особенно любила этот момент весны, и если выдавалось свободное время, могла подолгу стоять у реки, с тайным восторгом наблюдая за её непредсказуемым природным буйством. Пожалуй, именно этого ей будет более всего не хватать в Париже… - Мадмуазель, мы готовы! — тонкий голосок Жюли, вышедшей с братом и сестрой на крыльцо, где Лиза дожидалась их появления, отвлёк её от размышлений. Поправив ленты-завязки на Юлиной шапочке, она придирчиво посмотрела своих остальных подопечных и, оставшись вполне довольной их видом, повела затем всех вместе усаживаться в экипаж. Сегодня они собрались в Зоологический сад, где, следуя воспитательной методе, в основу которой был положен разумный принцип Горация «utile cum dulci», Лиза намеревалась, как обычно, не только развлечь детей, но и научить чему-то новому и полезному. Этот метод она начала использовать ещё с первых дней своей службы у Власичей, и теперь была вполне довольна результатами. Дети росли смышлеными и охотно постигающими самые разные знания. А они, как известно, никогда не бывают лишними, даже если так иногда и не кажется. И могут порой пригодиться в самый неожиданный момент. Именно так Лиза всегда и отвечала, если кто-нибудь из её подопечных начинал капризничать на эту тему, не желая заучивать очередное сложное название какого-нибудь растения, запоминать дату знаменательного исторического факта, фамилию великого художника, скульптора или название созданного ими шедевра, который довелось увидеть воочию во время очередного посещения Эрмитажа. Впрочем, нынешний визит в зоосад был действительно скорее развлечением, чем уроком. Особенно для девочек. Лерику Лиза все же приготовила заранее несложное задание почитать об обитающих в лесах диких хищниках, чтобы после, уже «со знанием дела», рассказать ей об их повадках прямо на живых примерах. Несмотря на солнечный день и относительно теплую погоду, привычного в прочие сезоны людского столпотворения в зоосаде отнюдь наблюдалось — по понятным причинам. Многие звери ещё не вышли из спячки, а те, что бодрствовали зимой, но не любили холодов, прятались в тёплых вольерах, почти не показываясь публике. Но некоторых, включая и тех самых лесных хищников, вроде волка или лисицы, увидеть все же было вполне возможно. А кроме них, в нынешнюю пору прекрасно чувствовали себя и белые медведи, что плескались в глубоком бассейне среди нерастаявших до конца льдинок, гоняя по воде цветной деревянный мячик. И даже тигр, который важно и грациозно расхаживал по своему вольеру, искоса поглядывая на собравшихся перед оградой, чтобы на него полюбоваться, посетителей, которых здесь было куда больше, чем у обиталищ других местных зверей. К тигру же первым делом устремились и маленькие Власичи. А вместе с ними, конечно, Лиза. - Ах, как это было бы чудесно, если бы папенька позволил завести мне у нас дома такого же милого котика! — как всегда, чуть театрально, вздохнула Юля, которую за эту манерную привычку выражать свои эмоции домашние между собой частенько поддразнивали «артисткой» - Ага! А потом бы этот «милый котик» вырос, и съел тебя на завтрак вместо мышки! – заметил в ответ Лерик. А затем еще ехидно прибавил: — «Ах, как это было бы чудесно!», — довольно точно воспроизведя восторженную интонацию девочки. — Ты совсем, что ли, глупенькая, Жюли?! Это же хищник, опасный дикий зверь! - Фу, какие гадости и глупости ты говоришь, дурной мальчишка! Если бы мне подарили тигренка, я бы вырастила его добрым! И никого бы он не съел, правду я говорю, мадемуазель? — спросила Юля, обращаясь за поддержкой к наставнице, мнение которой всегда очень ценила и уважала. - Нисколько в этом не сомневаюсь! — тут же согласилась Лиза, прежде чуть заметно подмигнув при этом Лерику. — Но разве ты была бы рада, если бы тебя всегда заставляли делать не то, к чему ты имеешь природные склонности, а нечто, совсем тебе несвойственное? Например, не заниматься балетом в студии мадам Дени, а, скажем, каждый день, часами, решать задачки по арифметике? - Это было бы ужасно! — совершенно искренне воскликнула девочка. - Точно так же плохо жилось бы и тигренку, которому не позволяют быть таким, каким его создала природа. Каждый должен иметь возможность стать тем, кем был задуман. Выполнить свое предназначение. А иначе совсем не будет счастлив. - Я не хочу, чтобы мой питомец был несчастлив! – вздохнула Жюли и, нахмурившись, задумалась. Однако ровно через минуту вновь повеселела и упорхнула следом за старшей сестрой, внимание которой привлекли забавные еноты. А Лиза, усмехнувшись ей вслед, вновь переключила внимание на Валеру, предложив отправиться вместе с нею туда, где в соседних вольерах держат волков и шакалов, и рассказать, чем они отличаются друг от друга. - Елизавета Егоровна, а кто это там, рядом с моими сёстрами? – изумленно спросил мальчик, спустя несколько минут, после того, как блестяще выдержал этот маленький экзамен. - Пока не знаю, - настороженно обернувшись, Лиза увидела, что девочки действительно разговаривают с каким-то мужчиной, стоящим сейчас к ней спиной. Да не просто разговаривают, весело смеются! А Жюли даже хлопает в ладоши. – Что здесь происходит?! – немедленно ринувшись к ним, воскликнула она строгим голосом, как только приблизилась достаточно, чтобы ее могли услышать. Как сами воспитанницы, так и незнакомец, который тотчас же после этого обернулся, заставив ее вновь замереть на месте. - Мадмуазель! Как хорошо, что вы, наконец, пришли! Представляете, а мы только что познакомились с настоящим волшебником! Он умеет делать чудесные вещи! Буквально из воздуха! - подскочив к Лизе, Лара взяла ее за руку и потянула за собой, навстречу взирающему на неё с легкой улыбкой… Владимиру Андреевичу Волгину. – Месье, ведь вы повторите свои чудеса для нашей гувернантки?
Владимир Волгин: * с m-lle Лиззи и почтеннейшей публикой* - Нет, не повторю! – ответил Волгин, не сводя глаз с лица мадемуазель Мышкиной, по которому, тем временем, успела уже промелькнуть целая череда эмоций: от недоумения до чего-то, показавшегося ему похожим на радость. И это было именно то, что нужно. То, чего он очень хотел. - Но почему?! – тем временем, разочарованно переспросила старшая девочка. - Потому что чудо, повторенное дважды, становится обыденностью, – «отпустив» взглядом Лизу, Владимир Андреевич, вернулся к своей прежней собеседнице. – А этого, как вы понимаете, милая барышня, ни в коем случае нельзя допускать! - Да не существует на свете никаких чудес! – чуть надменно заявил присоединившийся к их компании последним мальчик, ее брат. – И волшебников тоже не бывает! - А вы, сударь, я смотрю, убежденный материалист? - Да, я не верю в сверхъестественное! У всего непонятного и загадочного обязательно есть разумное объяснение! - Согласен! – слегка подивившись подобной затейливости формулировок из совсем еще детских уст, Волгин уважительно кивнул оппоненту. – Однако заметьте, что волшебником меня назвала ваша сестра… - Но кто же вы тогда?! - Фокусник! И все, что я делаю суть обычная наука! Могу это доказать! Вот, вы, например, любите науку математику?.. Вернее, арифметику, - уточнил он, вдруг сообразив, что стоящему перед ним мальчишке вряд ли больше десяти лет, а значит, ничего, кроме нее, в гимназии он еще не изучал. - Да, по арифметике я первый в своем классе! – гордо отозвался Валера. - Отлично. Тогда, точно справитесь с моими несложными заданиями… Кстати, барышни тоже могут к нам присоединиться. И вы, сударыня, разумеется! – прибавил он, глянув на Лизу, которая, по-прежнему, внимала их оживленной беседе с молчаливой иронией. - А что надо делать? – спросила Жюли. - Ничего особенного. Лишь задумать про себя номер дня недели. Например, понедельник – «один» и тому подобное, понятно? А я после его угадаю, но прежде попрошу произвести в уме небольшие расчеты… - Но я не умею считать в уме! - Что ж, это жаль! Ну, тогда пока просто за нами понаблюдайте. А за это я после отдельно покажу вам настоящее чудо! Итак, все готовы? - Готовы! – разом, вместе, воскликнули Лара и Валера. - Готова, - негромко откликнулась Лиза, которую на самом деле сейчас занимало лишь то, как господин Волгин здесь оказался? И, главное, зачем? Ведь, в отличие от детей, она не была настолько наивна, чтобы верить в случайность подобных встреч… - Тогда загадайте номер дня недели… Умножьте его на два… к произведению прибавьте еще пять… Готово? А теперь умножьте на пять эту сумму… Добавьте к полученному числу ноль… И скажите его мне! - Четыреста пятьдесят! – доказывая гордое звание лучшего математика, первым все подсчитал, конечно же, Валера. - Значит, вы загадали вторник! - Да! – удивленно проговорил он в ответ. - А у меня шестьсот пятьдесят вышло! – заявила Лара. - Тогда четверг, - улыбнулся Волгин. И повернулся к Лизе: - Ну а у вас, мадемуазель, какая в итоге получилась цифра? - Девятьсот пятьдесят, - одарив Владимира Андреевича короткой ироничной улыбкой, ответила Лиза, которая, конечно, уже догадалась, в чем суть несложного фокуса. В свою очередь, сам Волгин, услышав ответ, нахмурился, будто всерьёз задумался, и лишь потом, выдержав почти театральную паузу, назвал загаданное девушкой воскресенье. - Он угадал, мадемуазель? – Валера смотрел на неё с живым интересом. - Да, угадал, – всё так же спокойно подтвердила Лиза, и это окончательно поразило Лерика. - Но как?! - Предлагаю тебе попытаться самому это понять, тем более у тебя уже есть подсказка из наших с Ларой ответов. Считай, что найти, в чем здесь закономерность, — это твоё новое задание. - А моё чудо? — в отличие от старших брата и сестры, маленькую Юлю совершенно не интересовали скучные подсчёты. - Милая девочка! Неужто вы всерьёз решили, что я забуду о своем обещании?! — тотчас же вновь изогнув брови, «обиженно» воскликнул Волгин. - Простите… — смущённо краснея, пробормотала она, потому что именно о том и подумала — так глупо забыв, что этот странный господин умеет читать мысли. — Только вы ведь сами сказали, что не волшебник… - Я так сказал?! Но, позвольте, когда же?! - Сказали-сказали! Нашему Валере! — решив поддержать сестру, заявила Лара. — Что вы фокусник. Я сама слышала! - Ах, так вы об этом! Да, признаю, сказал — только с одним «но»! Фокусник я лишь для тех, кто верит в фокусы, — с тонкой улыбкой уточнил Владимир Андреевич. — Для тех же, кто точно знает, что чудеса на свете все-таки существуют… — продолжил он, с загадочным видом склоняясь к завороженно следящей за ним Жюли, и совершая затем перед её лицом несколько «магических» пассов, в результате которых в его руке внезапно возникла искусно свернутая из белой папиросной бумаги роза, тотчас же торжественно врученная девочке, — я… - Волшебник!!! — громко закричала Жюли, забыв от восторга все наставления о том, что вести себя подобным образом приличным барышням никак не подобает. Волгин, меж тем, вновь обвел всю компанию торжествующим взглядом и, приложив к сердцу ладонь, с достоинством поклонился. - Ну а теперь, почтеннейшая публика, к глубочайшему сожалению, вынужден вас оставить: пришло время вернуться к моим магическим изысканиям! Барышни! Юный джентльмен… — кивнув по очереди каждому из трех детей, Волгин повернулся к их наставнице. — Прекрасная мадемуазель! Был бесконечно рад нашей встрече… и весьма надеюсь… — прибавил он едва слышно, уже проходя мимо нее. После чего, не договорив, на что же конкретно, лучезарно улыбнулся, коснулся кончиками пальцев в знак почтения полей своей модной шляпы, и, чуть ускорив шаг, направился к главной аллее, ведущей в сторону выхода из Зоологического сада.
Елизавета Мышкина: - Мадмуазель, а как вы думаете, он из цирка или бродячий волшебник? А давайте когда-нибудь сходим в настоящий цирк, мадмуазель Лиззи?! Ну, пожалуйста! — едва Волгин отошёл на некоторое расстояние, дети тут же снова защебетали, наперебой и хором, словно стайка возбуждённых воробьев, - Я не вправе давать вам подобных обещаний, об этом нужно спрашивать ваших родителей. - Но папенька непременно согласится, если его хорошенечко попросить! - Вы ведь попросите нашего папеньку, мадмуазель?! Вместе с вами он точно нас отпустит! - Хорошо, я обещаю с ним поговорить, но предсказать заранее ничего не берусь, я ведь не волшебница! - Вы лучше, чем волшебница! Добившись своего, дети с довольным видом убежали дальше разглядывать животных. А Лиза, наконец, получила возможность хотя бы ненадолго вновь вернуться к тому, что по-прежнему занимало все её мысли: встрече с господином Волгиным. Итак, в её случайность Лиза, разумеется, не поверила. Однако как он сумел все устроить, если нынешняя поездка с детьми в зоопарк была, в общем-то, спонтанным решением, пусть и не прямо сегодняшним? Следил за их домом? Но с какой целью? Конечно, после двух покушений на его хозяина, самая первая мысль, что приходит в голову, — это именно какой-то дурной умысел. Только, во-первых, для чего было тогда тут же себя и обнаружить, подойдя к ним сегодня, да ещё и не просто так, а с целым представлением? А во-вторых, думая о Волгине, Лиза по-прежнему не могла всерьез представить, что этот человек способен причинить кому-либо зло… Ну, разве что, обругать от дурного расположения духа… Да и то не всякого, а лишь того, кто сам ведёт себя неподобающим образом. Как Белка в тот вечер, когда они познакомились. С Лизой же он был тогда совершенно другим. И их короткое общение оставило самые добрые впечатления. Как и сам Владимир Андреевич, показавшийся теплым и душевным человеком, просто чуточку нетерпеливым и порой сверх меры ироничным… Еще час спустя, вдоволь нагулявшиеся и налюбовавшиеся на зверей, они ехали по Невскому проспекту домой. Дети продолжали весело болтать, разглядывая через окна экипажа нарядные витрины, яркие вывески, прохожих, а Лиза всё ещё пребывала в своих мыслях, что, впрочем, вызывали не только приятные воспоминания, но и какое-то смутное душевное волнение. С чем оно было связано, девушка толком не понимала. Вернее, догадывалась, но упорно гнала эти догадки прочь, как совершенно абсурдные и ни к чему хорошему не ведущие. - Через полчаса обед, не опаздывайте! — передав своих подопечных на руки их боннам, Лиза тоже пошла переодеваться. Уже у себя в комнате, непроизвольно сунув зачем-то руку в карман пальто, она вдруг нащупала там не только привычный платок, но и еще какую-то небольшую бумажку. Вытащив ее наружу, и неожиданно поняв, что это вовсе не пустая конфетная обертка и не затерявшийся случайно еще с зимы использованный билетик ледового трамвая, а записка. Кто мог быть ее автором, у Лизы не было ни малейших сомнений. И от этого сердце в груди забилось еще сильнее. Аккуратно развернув сложенный в несколько раз листок, она буквально за мгновение прочла содержимое послания — состоящее, впрочем, всего-то из пары строк, выведенных крупным, красивым почерком: «Буду ждать Вас в беседке Овсянникова сквера в три часа пополудни. Каждый день. Пока Вы не придёте». Вот так просто, без лишних деталей и подробностей. Получить их ей явно предлагали уже на месте. – А для чего? — все еще задумчиво вертя в руке записку, тихонько проговорила Лиза, и вопрос этот был адресован не столько незримо присутствующему сейчас подле нее Владимиру Андреевичу, сколько к собственному желанию прояснить ситуацию прямо завтра. Но нет. Это глупая, слишком глупая идея! Поэтому, разумеется, ни в какой Овсянников сквер она завтра не пойдет. И послезавтра тоже… И вообще никогда. На что бы он там ни надеялся. Пусть даже и «весьма»… Вспомнив эти слова Волгина – вполне понимая теперь, наконец-то, что они означали, Лиза качнула головой и, недовольно сжав губы, фыркнула. Затем убрала записку в секретер и решительно направилась к своему гардеробу. Следующий день начался вполне обычно. Проводив Валеру в гимназию, Лиза отвезла обеих его сестер на занятие в балетную студию. А сама вознамерилась провести свободные часы в ожидании, пока оно закончится, в библиотеке. Тамошний служитель знал Лизу как одну из постоянных посетительниц, поэтому, радостно поприветствовав, заговорил с нею тоном старого знакомого. Пообсуждав немного погоду, перешли к книжным новинкам, которые Лиза давно караулила: записывать для себя названия всего, что могло оказаться после интересным, тоже было её давней, еще детской, привычкой. Сегодня ей, можно сказать, повезло. Увидев одно из названий в предъявленном списке, старик-библиотекарь радостно закивал и сказал, что эту книгу они получили буквально на днях. И, на Лизину удачу, ее еще даже никто ни разу не спросил: - Так что будете первой читательницей! Сию же минуту принесу! – проговорил он, кивнув при этом на циферблат настенных часов, глянув на который следом за ним, Лиза вдруг на миг задумалась, а потом, робко улыбнувшись, сказала, что лучше зайдет за этой книгой в другой раз. А сейчас неожиданно вспомнила об одном неотложном деле и потому обязана срочно уйти.
Владимир Волгин: Решения по поводу внесенного предложения ждать пришлось сравнительно недолго. Всего два дня. А на утро третьего в квартиру Волгина на Литейном наведался лично тот, с кем он обсуждал эту идею во время последнего заседания кружка. И это было для Владимира Андреевича некоторой неожиданностью. Потому что, во-первых, он не помнил, чтобы когда-либо называл ему свой петербургский адрес, а во-вторых, как практически и все последнее время, примерно до обеда, находился не в самой подходящей для ведения важных переговоров форме. И ровно в таком же настроении. Впрочем, последнее в разговорах с этим своим знакомым он старался контролировать. Хотя в целом они общались практически на равных. - Итак, решение принято. Правда, не сразу, а после долгих, очень оживленных прений. И, кстати, не единогласно, а лишь простым большинством членов исполнительного комитета, - проговорил он, отказавшись от предложения Волгина расположиться в кресле, ограничившись стоявшим отдельно, в простенке между двух окон, стулом, и окидывая взором царящий вокруг беспорядок: разбросанные вещи, смятые газеты, пепельницы, полные окурков. А главное – множество пустых и недопитых бутылок повсюду: на полу, столе, каминной полке… даже на подоконниках. – Я голосовал «против», если тебе интересно. - Интересно, - кивнул Волгин, который сесть и вовсе не захотел, а так и остался стоять, прислонившись плечом к высокому мраморному портику камина. – Почему? - Потому что не верю в случайности. - Это правильно, - переменив позу на чуть более свободную, Владимир Андреевич усмехнулся, достал из брючного кармана пачку папирос и закурил. - И что же?.. Следует ли мне ждать в дальнейшем каких-либо разъяснений? - А они тебе так уж нужны? - Полагаю, что да. - Хорошо. Ты ведь знаешь мою историю? Ну, прошлое… - покрутив в воздухе тлеющей папиросой, уточнил он в ответ на недоуменное пожатие плечами. - Ах, это! Да, в общих чертах. То, что ты сам рассказывал. - Так вот, недавно у меня появились новые сведения. И главное из них – что вновь обнаружился человек, которого я прежде люто ненавидел за то, что он… фактически разрушил мою жизнь… - Власич? - Да, он ведь выступал обвинителем на том суде... Потом я на много лет потерял его следы. А теперь, вот, случайно узнал, что свою собственную жизнь он, оказывается, сумел устроить наилучшим образом: значительный чин, семья, дети… Уважение людей, - прибавил Волгин, проговорив это с поистине дьявольским сарказмом. – А в основе всего этого – разрушенные судьбы… Что скажешь, достаточное основание? - Для личной мести – вполне. Но ведь ты затеял целую пьесу. С большим количеством действующих лиц и исполнителей. - Ну а почему нет, если ее можно будет сыграть красиво? В конце концов, в основе практически каждой великой пьесы лежит самый заурядный сюжет. Да я думаю, ты тоже не станешь спорить, что и помимо всех моих личных мотивов, этот человек вполне заслуживает казни, так сказать, и по совокупности прочих своих деяний. - Да. Ровно поэтому и предложил дело к рассмотрению ЦК. При этом я не вполне уверен, что ты – лично ты сам, Владимир, не отступишься в самый последний момент. Ведь ты не член нашей партии. И, к тому же, никогда прежде не участвовал в подобных акциях. - Не отступлюсь, не беспокойся. Я все решил, - вновь на глазах помрачнев, Волгин резким тычком затушил окурок папиросы о мрамор каминной полки. – И уже даже придумал, как можно будет проникнуть в дом – если это понадобится. - Тогда делись! ...На самом деле, осуществить задуманное оказалось, как обычно, немного сложнее, нежели ожидалось по предварительным расчетам. Однако Волгин, наделенный от природы не только упрямством, но и достаточно гибким – в том числе и к внезапно изменяющимся обстоятельствам, умом, совершенно не собирался отступать и тем более отчаиваться. В течение следующих дней он наблюдал за тем, как устроена жизнь в интересующем его особняке – точнее, за тем, как и в какое время его обычно покидают обитатели, когда и во сколько возвращаются… Для этой цели ему просто идеально подошла пивная при расположенной неподалеку Калашниковской пивоварне, где он проводил по несколько часов к ряду, покуда не узнал все, что его интересует. Хотя дало это, по большому счету, немногое. Вернее, лишь вовсе одно: то, что пересечься с Лизой, которая была ему теперь так необходима, напрямую здесь практически невозможно. И что нужно искать для этого иные способы. Ему повезло спустя почти целую неделю. В то утро он, как обычно, внимательно наблюдал движение проезжающих по набережной фаэтонов, грузовых подвод и редких автомобилей. Бонусом этого нудного занятия была возможность употреблять местное пиво. Не бельгийское, конечно, однако все одно неплохо проясняющее мозги после очередной проведенной в дурмане ночи. Не алкогольном. Потому что обильные спиртные возлияния в нынешние Волгинские лета уже заметно отражались на утреннем внешнем виде. А это теперь было ему ни к чему. Нужный ему экипаж появился сегодня чуть раньше обычного, это удивило Волгина, уже привыкшего к тому, что все в этом доме происходит, похоже, по раз и навсегда заведенному распорядку. Настолько, что отставив в сторону кружку с недопитым пивом, бросив рядом на стол несколько монет, он тут же поспешно выскочил на улицу и, свистнув первому попавшемуся «лихачу», велел ехать строго следом за фаэтоном Власичей, пообещав при этом двойную цену сверх обычной оплаты. Ну, а далее все было делом техники. Хотя, сказать по правде, не потребовалось никакого особенного мастерства иллюзиониста, чтобы поразить простейшими фокусами с монеткой воображение двух девочек, до этого с интересом наблюдавших за суетящимися в клетке енотами. Удивить их брата оказалось, в общем, не сложнее, хотя и немного другим способом. Со своим главным заданием на сегодняшний день Волгин тоже справился преотменно. Лиза ничего не заметила. И вот этим уже можно было гордиться – уже потому, что в последний раз он использовал эти навыки, дай бог памяти, лет пятнадцать тому назад… Потому далее оставалось лишь ждать и надеяться. Весьма надеяться на то, что женское любопытство окажется сильнее благоразумия и впитанных с молоком матери «правил благопристойности», которые его поступок, некоторым образом, определенно нарушал… Но ведь от этого только интереснее? Следующий день выдался погожим. Что также наталкивало на мысль о продолжающемся везении, счастливо сошедшихся на небе звездах и всём прочем, что обычно принято считать символами удачи и неуклонно надвигающегося успеха. Появившись в Овсянниковом сквере примерно в половине третьего, Владимир Андреевич поначалу просто прогуливался по его дорожкам, уже вполне очистившимся от снега и льда, радуясь первому более-менее ощутимому теплу и солнцу. Которого здесь, в России – а особенно в этом, идеально сером городе, ему по-прежнему порой катастрофически не хватало после долгих лет жизни в более южных краях. Отчего к концу очередной зимы он временами ощущал себя ожившим мертвецом из старинных жутковатых европейских легенд. Впрочем, следовало откровенно признать, что этому самоощущению в немалой степени способствовал также и сложившийся образ жизни… Но нынче все было не так уж плохо. Ибо заботясь о том, какое впечатление произведет – пожалуй, впервые за долгое время это было по-настоящему важно, Волгин привел себя в порядок довольно тщательно. И потому выглядел, на свой взгляд, вполне неплохо. О том же, видимо, свидетельствовали и несколько заинтересованных дамских взглядов, которые Владимир Андреевич поймал, отвечая порой прелестницам отчего-то смущавшей их улыбкой. Последнее было забавно и немного странно – до тех пор, пока он не сообразил, что находится все же не в Италии, а в России. Где у соотечественников эмоции – в том числе и симпатии – демонстрировать принято гораздо более скупо. А лучше и вовсе их не показывать. Тем временем, стрелки на циферблате часов вплотную приблизились к трем. И тогда, вновь сделавшись собой обычным, Волгин поспешил в беседку, где во вчерашней своей записке назначил встречу мадемуазель Мышкиной. Если она, разумеется, все же туда придет.
Елизавета Мышкина: Наёмный экипаж давно уже остановился, но Лиза всё продолжала сидеть на пассажирском месте, задумчиво глядя сквозь незатейливую ограду Овсянникова сквера. Возникший, как говорили, на месте гражданской казни Чернышевского, этот небольшой городской садик, окружённый высокими каменными домами, однако, уже давно ничем не напоминал о той драматической истории, со временем превратившись в обычный тихий оазис для отдыха и прогулок. Особенно прекрасный в конце весны, утопающий в молодой зелени деревьев, благоухании цветущих яблонь и сирени, он, впрочем, вполне привлекал людей и в другие времена года. Поэтому даже сейчас по его едва оттаявшим дорожкам, нисколько не смущаясь ни чернеющей земли на месте газонов, ни деревянных футляров, скрывающих на зиму под собой фонтаны, бродило не так уж мало посетителей. Но вовсе не их разглядывала Лиза. Её взор был прикован к огромной, двенадцатиугольной беседке в самом центре сквера, более походившей на открытый павильон. В жаркие летние дни там, вероятно, было весьма уютно прятаться от солнца и зноя — всё пространство вокруг закрывали густые декоративные кустарники. Даже теперь они надёжно таили за чёрными кружевами своих голых ветвей то, что происходило внутри. Точно так же ничего не было видно наружу и непосредственно оттуда… - Прибыли, барышня! — не выдержав, наконец, повернулся к ней возница. — Аль, не сюда вам и надо было? - Нет-нет, всё верно! Спасибо. Поспешно протянув ему деньги, Лиза покинула фаэтон, но дальше вновь не сдвинулась ни на шаг, так и оставшись стоять на тротуаре, и продолжая разглядывать место, где должна была состояться встреча, ради которой она, здесь, собственно, и оказалась. Вот только прежней уверенности в том, что поступает правильно, согласившись на неё прийти, уже не было. Как и в том, что она намеревалась прежде сказать пригласившему её сюда Волгину: все эти несколько заранее заготовленных фраз почему-то казались сейчас особенно нелепыми и взятыми будто из пошлого бульварного романа. Постояв ещё немного у калитки, Лиза вздохнула и направилась вдоль ограды в сторону Рождественской улицы, где находился ещё один вход в парк — будто две этих лишних минуты пути могли уже что-то изменить. Тем не менее, даже понимая абсурдность своего поведения, она решила воспользоваться именно им. А после, не спеша, направилась к центру сквера, туда, где находилась беседка. Волгина она увидела сразу. Сидя вполоборота на одной из скамеек, он внимательно наблюдал за главной аллеей, видимо, ожидая Лизиного появления именно оттуда. Соседнюю лавочку занимали, о чем-то весело щебеча, две беззаботного вида гимназистки, ещё чуть дальше, с трубкой в зубах и газетой в руках, расположился солидный господин средних лет. Не в силах отказать себе в маленькой мести за все переживаемые в душе сомнения, Лиза намеренно направилась под свод беседки через самый дальний от Волгина вход. А затем, так и оставшись незамеченной, тихо подошла к Владимиру Андреевичу со спины и, склонившись, негромко, над самым его ухом, проговорила: - А можно поинтересоваться, кого это вы там так пристально высматриваете?
Владимир Волгин: * с любопытной Варварой m-lle Мышкой* - Одну свою знакомую, и очень прошу вас меня не отвлекать! — все так же, не отводя взор от главной аллеи, недовольным голосом проговорил Волгин. А затем, тотчас же резко повернувшись к девушке, и успев поймать мгновенно промелькнувшую по её лицу лёгкую тень недоумения, коротко рассмеялся. — А вы, мадемуазель Мышка, похоже, любите заставать людей врасплох? — прибавил он, поднимаясь во весь рост со скамейки и почтительно снимая перед Лизой свою шляпу. — Не представляете, как я рад вас видеть! - Не более чем вы, Владимир Андреевич, — небрежно пожав плечами, ответила Лиза. Пять лет службы гувернанткой в чужом доме научили её не только прекрасно владеть собой — в воспитании детей это порой самая насущная необходимость, но и надёжно скрывать испытываемые эмоции. Поэтому очень хотелось верить, что эти полезные навыки не изменили ей и сейчас, а значит, Владимир Андреевич никак не догадается, что демонстрируемое ему спокойствие — лишь маска. — И, да, мне действительно не понять вашей бурной радости. Как и того, ради чего вам вообще потребовалось устроить вначале представление с фокусами в Зоологическом саду, а после — ещё подбросить мне эту записку? - Уверен, вы прекрасно понимаете, что вторая часть вашего вопроса уже сама по себе содержит ответ на первую, — мягко улыбнулся ей Волгин, которого абсолютно не смутила подобная холодность. Собственно, ничего иного для себя на первый момент их сегодняшней встречи он и не ожидал. — Но, если хотите, я всё охотно подтвержу. Я устроил это представление, потому что, увы, не придумал иного способа увидеться с вами вновь. А после нашего прошлого разговора, признаюсь, мне очень этого захотелось. - Увидеться, чтобы просто поговорить?! — чуть запнувшись, удивлённо проговорила Лиза, все прежние внутренние логические выкладки которой в этот миг окончательно обратились в прах. - Да, а разве этого мало? - Нет, конечно же, нет, — поспешно откликнулась она, ощущая при этом легкое разочарование. Хотя, наверное, должна была бы скорее обрадоваться, что настолько ошиблась в своих предположениях. — Однако неужели вам и без меня совершенно не с кем поговорить?! А как же друзья? - Увы, у меня нет друзей Петербурге! — развёл руками Волгин. — Я ведь уже, кажется, рассказывал, что долго прожил за границей и вернулся в Россию относительно недавно? - Да, я помню, — кивнула Лиза, принимая затем его предложение покинуть, наконец, беседку и немного пройтись вместе по парку. — Но ведь вы здесь уже несколько лет… - Да вот, видите ли, мадемуазель, — усмехнулся Владимир Андреевич, — дело в том, что начиная с определенного возраста заводить новые дружбы становится не так просто, как в юности. Так что остаётся либо довольствоваться старыми, либо — привыкать как-то обходиться в одиночестве. - Но почему «в одиночестве»? Разве ваши родные живут не с вами? — искренне удивилась Лиза, указав на тускло поблескивающее на его безымянном пальце обручальное кольцо, тонкий ободок которого почему-то постоянно словно примагничивал её взгляд ещё начиная с их первой встречи. - Родные? — переспросил Волгин, скосив следом за ней взгляд на собственную руку. — Ах, вы об этом! Нет. Жена умерла, а детей у нас не было.
Елизавета Мышкина: *с Владимиром Андреевичем* - Боже, простите! — прижимая к груди ладонь, тихо воскликнула Лиза. — Мне так неловко! - По какой причине? Ведь вы не могли этого знать. К тому же, прошло немало лет. Уже почти шестнадцать. - Всё равно это очень грустно! — с искренним сочувствием, вздохнула Лиза, которую в глубине души на самом деле куда больше впечатлило то, что, спустя столько времени, Владимир Андреевич все ещё носит обручальное кольцо покойной супруги. «Должно быть, очень её любил… » — вновь на мгновение повернувшись к спокойно идущему подле неё спутнику, она вдруг поймала себя на том, что вместе с уважением к глубине пережитого им чувства, испытывает лёгкую ревность. Совершенно необъяснимую и от этого ещё более странную. - Ну, как вам сказать? — тем временем, задумчиво проговорил в ответ Волгин. — Грустно, конечно. Но тут ведь дело ещё и в том, что Стелла — так её звали, и сама никогда не хотела жить долго… Говорила, что состариться для неё хуже смерти… - Но откуда такие странные мысли?! — воскликнула Лиза. — Она ведь была тогда совсем молодой! - Да, я тоже постоянно об этом твердил. Сорок лет — ну какая же это старость?! Тем более для такой невероятной женщины… Молча ему кивнув, Лиза ненадолго отвела взгляд в сторону, будто её внимание привлекло что-то иное, и снова тихо вздохнула. Вряд ли кто-нибудь скажет когда-нибудь подобные слова о ней самой! Она сроду не была завистливой, но, наверное, очень приятно, когда, несмотря на многие прожитые вместе годы, муж по-прежнему так откровенно тобой восхищается. «Но ведь…» — будто физически наткнувшись на это, сделавшееся для неё вдруг очевидным, противоречие, Лиза внезапно остановилась прямо посреди прогулочной дорожки и, чуть нахмурившись, вновь внимательно взглянула на своего собеседника. - Владимир Андреевич, я, видно, что-то не очень верно поняла… — запинаясь от неловкости также и на словах, проговорила она, — но вы, кажется, сказали, что овдовели больше пятнадцати лет назад?.. - Да. Всё именно так. «Тогда как же вашей жене могло быть сорок?!» — именно этот вопрос натурально обжигал Лизе язык, но задать его напрямую было немыслимо, поэтому она решила спросить иначе: - Простите за личный вопрос. Но… сколько вам лет, Владимир Андреевич?! - Тридцать семь… — в свою очередь недоумевая её недоумению, Волгин тоже сосредоточенно нахмурил брови. Но вдруг всё понял и, добродушно усмехнувшись, утвердительно кивнул. — Не наговаривайте на себя, милая мадемуазель Мышка. Вы все услышали верно. Когда моя Стелла умерла, ей действительно совсем недавно сравнялось сорок. А мне самому тогда было двадцать два. Ну да. Так тоже иногда случается в жизни! Что ж, наверное, действительно случается. Правда, единственный союз подобного рода, о котором Лиза знала доподлинно, заключила однажды лишь скандальная Зинаида Юсупова, вышедшая в свои пятьдесят второй раз за французского офицера, который был на двадцать лет её моложе. Поговаривали, жених искал в этом браке лишь материальную выгоду, но даже если и так, то судьба после знатно над ним за это посмеялась, заставив умереть первым, спустя еще целых двадцать лет жизни с престарелой княгиней… Разумеется, все это вовсе не означало, что Лиза думала нечто подобное и о Владимире Андреевич, в словах которого было трудно заподозрить неискренность. Да она, в общем, и не пыталась. А скорее, напротив, даже чувствовала себя ещё более заинтригованной столь необычной историей любви, более всего желая теперь узнать хотя бы какие-нибудь подробности. Вот только как? Ведь, несмотря на всю кажущуюся открытость, Владимир Андреевич не выглядел человеком, легко поверяющим другим свои личные переживания. А здесь речь шла именно о таких. Поэтому следующие несколько секунд в душе у Лизы происходила довольно ожесточенная борьба между любопытством и природным чувством такта — выражавшаяся внешне, впрочем, лишь в том, что она вновь ненадолго умолкла, размышляя над тем, как бы получше сформулировать свой вопрос — в общении с этим мужчиной данное умение, похоже, обретало особенное значение.
Владимир Волгин: * с будущим инженером человеческих душ* Что касается самого Волгина, то он воспринял повисшую в их доселе оживленном разговоре паузу как вполне объяснимое желание переварить полученную информацию. Он никогда не стеснялся своего прошлого. А потому, пусть и не рассказывал о нем на каждом углу, также не испытывал и никакой нужды как-то его скрывать. Хотя и осознавал, что иного слушателя подобная правда может шокировать. Иного — однако не эту девушку. Если он хоть что-то действительно понимает в людях. А ежели не понимает… так тогда, наверное, не стоило и начинать то, что было задумано. - Даже не спросите, где мы познакомились? — выждав ещё какое-то время, Волгин повернулся и снова с немного лукавым видом посмотрел на Лизу. - Издеваетесь?! — почти обиженно воскликнула она, ибо, конечно, сразу же почувствовала в его интонации лёгкую иронию, означавшую, что карты её раскрыты, а потому притворяться невозмутимой и далее не имеет уже никакого смысла. — Да, мне очень это интересно, но ведь о таком не спрашивают… - А почему? Что, в сущности, плохого в простом человеческом любопытстве? Мне всегда казалось странным, что его как-то излишне демонизируют… Мы встретились в цирке. В том самом, где я на тот момент уже почти год подвизался в качестве фокусника… - В цирке?! Владимир Андреевич! — не выдержав, взмолилась Лиза. — Право, я уже устаю удивляться! Это что же выходит, вы вчера и не шутили вовсе? - Поверьте, я никогда не шучу над детьми! Потому что все ещё довольно неплохо помню сам, как это бывает обидно, — улыбнулся Волгин, чуть пожимая плечами. - Но все равно, я и представить не могла, что это правда… — получив официальную «индульгенцию» на любопытство, Лиза, в самом деле, почувствовала себя свободнее. — А ваша Стелла? Она тоже там выступала? - Кто?! Да упаси, Господь! Нет! Как вы вообще могли такое подумать?! Она была итальянской аристократкой, маркизой. И однажды просто пришла на представление, в котором я принимал участие. - Ну, теперь это ещё больше напоминает мне сюжет какого-то романа! — качая головой, рассмеялась Лиза. - Что ж поделать, если жизнь порой выдумывает истории, похлеще любых писателей? Вот и наша оказалась как раз из таких… Хотя, были мы вместе совсем недолго. Потом она умерла. И в тот момент мне казалось, что я тоже умер вместе ней… - Наверное, потому что вы были очень с нею счастливы? - Далеко не всегда… — глядя прямо перед собой, тихо усмехнулся Владимир Андреевич. — Но все равно её любил. Так остро, как это можно ощущать, видимо, лишь в двадцать лет… Уверен, вы представляете, о чем я говорю. - Нет, — Лиза покачала головой. — Мне всегда казалось, что испытывать сильные эмоции способны далеко не все, и я уж точно не отношусь к породе таких людей. Но понимаю, что вы хотели сказать. Что любовь — вовсе не всегда гарантия счастья вдвоём. Поэтому иногда двум людям, связанным чувством, бывает — несмотря на него, лучше никогда не жить вместе. Но они все равно живут и мучают друг друга. - Откуда же вы об этом знаете, если никого и никогда не любили? - Ну, вы же помните, что я пробую себя как литератор? — вновь почуяв в вопросе Владимира Андреевича какой-то подвох, Лиза решила попробовать действовать в том же духе. - Конечно! — кивнул Волгин. - Тогда давайте допустим, что у меня просто достаточно живое воображение и хорошо развитая привычка наблюдать. Иногда этого вполне хватает, чтобы сделать выводы даже о тех вещах, в которых не очень разбираешься, так сказать, в практическом смысле, — улыбнулась она, тем самым же временем попутно размышляя ещё, каким образом Волгину удаётся добиться от неё подобной откровенности — ведь они столь мало знакомы. Но главное, почему это её совсем не смущает, а напротив, даже веселит. - О, несомненно! Я и сам всегда говорю, что совсем не обязательно кого-то убивать, чтобы узнать, что убийство — это плохо, — с готовностью согласился он. — Но кое-что действительно можно понять сполна, лишь попробовав на вкус… Вот, вы, например, когда-нибудь в своей жизни ели ананасы? - Нет… но при чем здесь ананасы? — на миг опешила Лиза. — А, в этом смысле?! Ну хорошо, toucher! — воскликнула она, рассмеявшись. — Здесь вы меня победили! Но только здесь! Ибо я по-прежнему не собираюсь ни становиться убийцей, ни страдать от роковой любви ради того, чтобы познать все это на собственном опыте. Лучше уж в сторонке постою! - Ну, дай бог, чтобы вышло по-вашему! — в тон ей откликнулся Владимир Андреевич, почему-то невольно при этом отметив, что когда Лиза, которую ему — также по неизвестной причине, так нравилось называть про себя Мышкой, искренне улыбается, то выглядит прямо-таки очаровательной. Да и в остальное время, если по-честному, в общем-то, не хуже… Вновь быстро взглянув на девушку, словно желая ещё раз убедиться в собственной правоте, Волгин вздохнул. Что ж, кто знает? Возможно, при других обстоятельствах он даже мог бы ей и увлечься… Хотя, на самом деле, вряд ли имел основания причислять себя к отъявленным донжуаном. Разумеется, после смерти жены, у него случались романы, но всерьёз ни души, ни сердца они не захватывали более ни разу. И где-то Волгин был этому даже рад, со временем убедив себя, что, видимо, уже более не способен на глубокие чувства. Да это было и ни к чему в его нынешней жизни. Не понаслышке зная, что означает постоянно быть рядом с тем, кто всерьёз подвержен к саморазрушающим привычкам, он не желал подобной участи также и ни одной женщине подле себя. В том числе и этой. Потому ещё с самого начала решил, что не станет играть её чувствами… Прежде, чем не использует все остальные доступные способы добиться нужного ему результата. Да и тогда… Однако до этого «тогда» ещё нужно дойти, обычно напоминал он себе в этом месте. А пока — попытаться играть другими картами. Коих в запасе ещё почти целая колода.
Елизавета Мышкина: *с настоящим волшебником* Поймав этот, очередной взгляд, сама Лиза тотчас же отвернулась в сторону. Не то, чтобы смутившись, а скорее затем, чтобы полностью исключить вариант, при котором Владимир Андреевич воспримет это за попытку кокетства. Не считая себя красивой, она всегда намеренно чуралась любых подобных женских уловок, полагая, что в её случае они будут выглядеть не мило или очаровательно, а скорее жалко. К тому же, ей очень нравилось то, как начали складываться сейчас их отношения. Несмотря на то, что рассчитывать на нечто большее, нежели дружба, с мужчиной, вроде него, ей бы и в голову не пришло. Только если вначале от этого надёжно защищала уверенность в том, что он женат, но теперь… теперь все стало сложнее. Потому, чтобы не утратить нынешней, почти воздушной, лёгкости и простоты их общения, следить за собой следовало как можно строже… Продолжая разглядывать встречных прохожих, Лиза случайно обратила внимание, как один из них извлёк из кармана часы, и вдруг поняла, что находится здесь, в Овсянниковом саду, уже довольно долго. Должно быть, не менее получаса. А до этого ещё какое-то время было потрачено на дорогу от балетной студии, где теперь, скорее всего, уже вот-вот окончится занятие у Лары и Юли. «Если уже не кончилось!» — подумала она, почти в панике отодвинув манжету рукава пальто и бросив испуганный взгляд на циферблат маленьких часиков на собственном запястье. Но нет, к счастью, на все про все у неё ещё оставалось около пятнадцати минут. Если только поспешить и уехать прямо сейчас. - Простите, Владимир Андреевич! Но мне пора идти. - Что случилось? — встрепенулся Волгин. — Я вас чем-то задел, или, может, обидел? — прибавил он тихо, спустя мгновение, имея в виду паузу, повисшую после его прошлой реплики. На которую Лиза так и не ответила. - Что?! Да нет, все просто! Я ведь сейчас на службе! Пришла сюда в то время, пока Лара и Юля занимаются балетом. Но теперь уже надо отправляться обратно, забирать их и везти домой. - Понимаю! Ну, что же делать? Не смею больше задерживать! Скажите только… Мы ещё увидимся? Или ради новой встречи с вами я опять должен буду прибегнуть к магии? - Увидимся, господин волшебник! — откликнулась Лиза, наконец-то, позволив себе вновь взглянуть Владимиру Андреевичу в лицо. А затем чуть нахмурилась, задумавшись над тем, стоит ли признаваться, что главное чудо, возможно, и сам того не ведая, он уже совершил. И состоит оно в том, что ей, всего ещё час назад всерьёз считавшей, что более никогда не пожелает его видеть, теперь тоже ужасно жаль с ним расставаться. «Ну нет. Ни за что! Не хватало ещё дать ему такой повод для гордости!» — решила она и все же промолчала, вновь продолжив вслух совсем о другом: - Но вы не должны забывать, что свободного времени у меня совсем немного. Час-полтора ежедневно, когда девочки посещают разные занятия вне дома, да воскресенье, когда у меня выходной. - И ничего! Напротив, так даже и лучше: чем короче будут наши встречи, тем меньше у меня шансов быстро вам надоесть! - Тогда, завтра? — с легким вызовом глянув на Волгина, спросила Лиза, сделав вид, будто совершенно не заметила, как он ненавязчиво напрашивается на комплимент. — Мы будем недалеко от Таврического сада и в час пополудни я точно окажусь свободна. Вы бывали в большой оранжерее? - Завтра! — тут же радостно кивнув, согласился Владимир Андреевич. — И, нет, там я ещё не бывал. Столько раз проходил мимо, а вот внутрь заглянуть почему-то так пока и не удосужился, представляете? И, наверное, зря, думаю, там очень красиво? - Красиво, да. Огромные пальмы, тепло, и вообще, самые настоящие тропики! А ещё там растут ананасы! — изогнув брови, прибавила она вдруг тоном заговорщицы. И затем, быстро махнув рукой весьма удачно подоспевшему к воротам сада извозчику, сразу же проворно забралась в повозку, даже не воспользовавшись при этом помощью Волгина, который в тот же миг было попытался предложить ей руку жестом неосознанной вежливости истинно галантного кавалера. — Прощайте, Владимир Андреевич! Вернее, до завтра! — тряхнув головой, тут же исправилась Лиза. И ещё раз — на прощание, улыбнувшись, кажется, слегка озадаченному Волгину, велела извозчику как можно быстрее ехать к студии мадам Дени. На душе у неё при этом было необычайно весело. Словно после выпитого залпом бокала ледяного шампанского.
Владимир Волгин: *с мадемуазель Лизой* Необычное, сплошь из металла и стекла, здание громадной теплицы, вот уже более десяти лет обосновавшееся в угловой части Таврического сада, успело давно и надёжно вписаться в городской ландшафт, сделавшись привычным взору не меньше, чем расположенные по соседству здания более традиционной архитектуры, и потому вызывало теперь удивление разве что у гостей столицы. Прожив в Петербурге несколько лет, сам Волгин уже сполна обрел право именовать себя здесь аборигеном, однако отдельные уголки этого города, даже, казалось бы, такие заметные как Таврический сад с его оранжереей, по-прежнему оставались для него терра инкогнита. Вернее, конечно же, в самом саду он бывал, и не раз. Однако посетить его экзотический дендрарий все ещё действительно ни разу не удосужился. Потому, прогуливаясь вдоль тротуара у входа в ожидании Лизиного приезда, разглядывал здание с большим интересом, находя немало общего со знаменитой пальмовой оранжереей в Лондонских Королевских ботанических садах Кью… Где его однажды натурально соблазнила Стелла, со всем присущим себе сумасбродством предложившая вдруг, прямо посреди чинной экскурсии, которую они посетили в свой единственный короткий визит в Лондон, потихоньку отделиться от остальной группы, найти какой-нибудь укромный уголок, и поиграть «в Адама и Еву среди райских кущ»… Усмехнувшись этому внезапному воспоминанию — пожалуй, и по сию пору одному из самых волнующих в его жизни, Владимир Андреевич опустил глаза и слегка поддел носком ботинка какой-то камушек под ногами, а потом покачал головой и вновь глянул по сторонам, проверяя, не приближается ли откуда-нибудь его нынешняя дама. Между тем, сама Лиза, оставив подопечных в художественной мастерской, где они вот уже полгода пару раз в неделю брали уроки живописи у одного из профессоров Академии, бодро шагала по Шпалерной улице, в очередной раз испытывая глубокую признательность к госпоже Власич за то, что та столь рьяно относится к идее всестороннего духовного развития собственных отпрысков. «В очередной» — это потому, что и раньше была очень довольна тем, что столь насыщенные и разнообразные графики детских занятий дают ей почти каждый день несколько часов полной личной свободы, которые можно употребить как для пользы, так и для собственного удовольствия. А уж теперь-то, когда они впервые в жизни действительно всерьёз понадобились, — и подавно. Вчерашний разговор с господином Волгиным, был довольно предметным, но оставил множество вопросов, задать которые, ободренная его же собственными словами, что любопытство не грех, Лиза намеревалась как раз сегодня. Хотя, это была, конечно, далеко не единственная причина, заставлявшая её торопиться, то и дело поглядывая на часы, чтобы не опоздать на встречу, которую сама девушка, впрочем, даже мысленно избегала называть свиданием. Ибо какое же это, и правда, свидание, если совершенно очевидно, что Владимир Андреевич не питает к ней ничего, кроме дружеского расположения… Вновь внезапно поймав себя на некотором сожалении по этому поводу, Лиза глубоко вздохнула. И тут же сердито нахмурилась: ну что за нелепые сантименты?! К чему они вообще здесь и сейчас, в её нынешней жизни, которая, к тому же, вот-вот должна измениться коренным образом? Уже только по одной этой причине позволить себе поддаться им было бы попросту неразумно. А уж в собственном здравомыслии — в отличие от внешней привлекательности, Лиза не сомневалась никогда. Так что и нынешний ее интерес к Владимиру Андреевичу, конечно же, вовсе никакая не женская симпатия, а всего лишь простое любопытство профессионального наблюдателя человеческих судеб, рождённое необычностью его персоны, богатым жизненным опытом и занятными рассуждениями… Подобных людей прежде никогда ещё не было в Лизином кругу. Потому вполне естественно, что её к нему тянет. И вовсе не стоит искать в этом какого-то иного, скрытого, смысла. Разложив, таким образом, по полочкам все свои ощущения, уже на подходах к Таврическому скверу мадемуазель Мышкина вновь сделалась весела и спокойна. И даже позволила себе первой приветливо помахать рукой неторопливо вышагивающему вдоль фасада оранжереи Волгину, едва только рассмотрела издали его высокую фигуру. Невольно обратив при этом внимание, что он, оказывается, немного сутулится, когда думает, что за ним никто не наблюдает. «А вот уж это, милочка, у тебя точно следствие профессии!» — едва не рассмеявшись, подумала она, вспоминая извечную, не на жизнь, а насмерть, борьбу за ровные спины и расправленные плечи своих подопечных. Тем временем, заметив её жест, вновь выпрямился и сам Владимир Андреевич, сделавшись при этом ещё внушительнее. А затем, махнув рукой ей в ответ, отправился навстречу.
полная версия страницы