Форум » Постскриптум » Сохранить навсегда » Ответить
Сохранить навсегда
Степан А. Веригин: Время: июнь 1907 года Место: Москва, Сокольники, дачи Действующие лица: Валерия Глебова, Стёпа Веригин. Модест Орбак
Ответов - 55, стр:
1 2 3 All
Степан А. Веригин: Май 1915 года Небо на горизонте застилали тяжелые тучи невероятного цвета. Они были почти синие, с черными разводами, и то и дело озарялись изнутри яркими вспышками. Надвигалась гроза. Что было, в общем-то, вполне характерно для мая. Природа с жадностью ждала благодатной влаги и прозрачно-зеленые листья берез в предвкушении трепетали от порывов ветра. Поручик медицинской службы Веригин сидел у самого окна купе, молча рассматривая пейзаж, проносившийся за стеклом со скоростью движущегося по рельсам поезда. Однако казалось, будто взгляд его проникает куда-то дальше физического горизонта. Он ехал в Петроград, на свадьбу своей младшей сестры. Событие, безусловно, радостное. Но настроение поручика было весьма созвучно наблюдаемой им погоде. Он возвращался с фронта, и еще всего несколько дней назад был в совершенно другом мире. Прошло всего чуть больше полугода с тех пор, как он служит хирургом батальонного полевого прифронтового госпиталя. Но все, что было до этого, все прежние домашние воспоминания успели поблекнуть, заслоненные ежедневной многочасовой пахотой у операционных столов, часами перевязок, сортировки и решения вопросов о транспортировке в тыл вновь поступавших раненых, бессонными ночами дежурств, когда надо бы заняться, помимо непосредственной медицинской работы, еще и оформлением бесконечных документов… Такой теперь была его обычная жизнь. А та, в которую он нынче ненадолго возвращался, выглядела даже странной. Будто кто-то все-таки изобрел машину времени, и перенес его прошлое, в котором еще нет ни войны, ни страданий. Конечно, Веригин понимал, что это лишь иллюзия, и что зловонные щупальца войны, наверняка, уже дотянулись уже и сюда. Но, все же, каким спокойным казался мир через стекло вагона первого класса! Все эти месяцы на фронте он не раз задавался одной мыслью: неужели всем всё равно, что где-то там, за сотни километров погибают молодые и старые?! И, главное, ради какой такой высокой цели? Неужто, всего лишь ради каких-то личных ссор царей, королей, императоров и политических интриг их окружения? Но ведь это же ненормально! И если все действительно так, то такой мир попросту болен, неизлечимо болен! И лекарства от этой болезни нет. Разве что отсечь пораженное гангреной место. Тогда только, возможно, всё и пройдет. Всё наладится… Тем временем, однообразное мелькание густой придорожной растительности начало потихоньку замедляться. Поезд подъезжал к какой-то станции, и кондуктор, пройдясь по вагону, громко объявил, что стоянка не ней продлится двадцать минут. Пропустив вперед всех, для кого путешествие заканчивалось именно здесь, Степан Александрович надел фуражку, и тоже спустился на перрон. Ему хотелось курить. Да и размяться бы, впрочем, тоже не мешало. Сделав несколько шагов вдоль вагона, он достал портсигар – дорогую серебряную игрушку, покрытую черной эмалью, подарок бабушки Лидии, и вынул папиросу. Весьма паршивую, с дешевым и горьким табаком. Но там, на фронте, других чаще всего было не достать. Первая затяжка от нетерпения вышла столь глубокой, что едкий дым полностью заполнил легкие и, кажется, пробрался даже в желудок. Однако поручик даже ни кашлянул, а после еще и с удовольствием выдохнул струю дыма в серое преддождевое небо. К этому времени его уже окружили торговки – какие-то не то бабки, не то тетки, каждая из которых пыталась продать ему свой товар. У одной были горячие пироги, другая трясла перед ним полураскрытым кисетом с домашним табаком, а третья зачем-то пыталась всучить живую курицу. Отмахнувшись от назойливой компании, поручик пошел дальше по недлинному перрону, разглядывая станцию. Здание её было маленьким, но довольно аккуратным. Деревянный домик, больше похожий на русский терем с кружевными наличниками. Железнодорожные служащие, облаченные в форменную одежду, важно сновали туда-сюда, и все остальные уступали им дорогу. Пассажиры спешили, кто забрать вещи из багажа, кто сдать. Кто-то кого-то встречал, и слышались радостные возгласы, другие же наоборот тихо прощались. Да, все было обычно у этих людей, и от этого Веригину, узнавшему с некоторых пор обратную сторону этой жизни, на душе становилось еще тоскливее. Жалел ли он о решении отправиться на войну? И да, и нет. Полгода назад он был мальчишкой, хотя искренне считал себя взрослым, к тому же, преисполненным чувства долга и еще каких-то нелепых фантазий о том, как будет благородно спасать солдатские жизни, а те будут в ответ говорить ему слова благодарности. И никакая грязь войны его самого непосредственно не коснется… Наивный дурак! Знать бы тогда, как оно на самом деле… А впрочем, если б и знать! Что, не поехал бы? Бросив окурок себе под ноги, затоптав его носком сапога, Веригин вернулся к вагону и, взглянув последний раз на неведомую станцию-теремок, прошел к своему месту. Он уже собирался сесть, когда вдруг вновь глянул через окно на перрон, и увидел там её. В черном, облегающем стройный стан платье и в маленькой, тоже черной, шляпке, она выплыла, по-другому и не скажешь, из здания станции. Её лицо было скрыто густой вуалью, но Веригину и не надо было видеть лица, чтобы понять – это действительно она. Эта женщина. Резко развернувшись обратно к выходу, он захотел снова выскочить на перрон. Но в этот самый момент поезд тронулся с места, вагон резко качнулся – и, едва удержавшись на ногах, вцепившись для этого в оконную ручку, поручик так и остался стоять на месте, наблюдая, как разгоняющийся состав приближается к его видению, равняется с ним на какие-то секунды, а затем, все больше набирая скорость, оставляет позади, устремляясь дальше к Петрограду. И вот за окном уже вновь замелькали лишь бесконечные заросли. Только поручик все по-прежнему почему-то не спешил от него отойти, только на суровом и мрачном до этих пор лице теперь подрагивала легкая улыбка, вернувшая ему вдруг молодое, даже почти мальчишеское выражение. Так обыкновенно преображает природу вновь выглянувшее после грозы яркое солнце.
Стёпа Веригин: Июнь 1907 года День выдался на удивление жаркий для самого начала лета. Солнце еще с утра так сильно шпарило лучами, что к обеду прогревшийся воздух вдруг сделался густым и почти осязаемым. Настолько, что его, кажется, стало можно порезать ножом, словно масло и намазать затем на булку. Именно так Стёпа поступил. Не с воздухом, конечно, а с маслом. Достал из плетеной корзины сдобную булку, завернутую в льняную салфетку, маленькую глиняную масленку и серебряный нож. Намазал на румяную корочку толстый слой масла и откусил. Зажмурился от удовольствия и стал с наслаждением жевать, а затем запрокинул голову, упираясь затылком в теплый и шершавый ствол клена, под которым решил устроиться на перекус. Сверху, через зеленое кружево листьев, на его лицо падал теплый свет. А еще выше, высоко над кронами деревьев, синело небо. Только не пронзительно, а такое, будто бы дымкой подернутое. Так всегда бывает с небом, когда на земле очень жарко. Откусив еще бутерброда, Стёпка глубоко вздохнул, продолжая жевать, и вытянул ноги, расположившись под деревом еще удобнее. Тем временем, послышалось глубокое басовитое гудение. И вскоре, не обращая никакого внимания ни на самого Стёпку, ни на его прекрасную булку, совсем рядом с его лицом пролетел по своим шмелиным делам толстый шмель. «Искупаться бы!» - подумал он вдруг, проводив взглядом полосатого трудягу. Но потом представил, как придется тащиться до самой реки по солнцепеку, а потом еще обратно… и передумал. Извлек вместо этого из корзины чудесный немецкий термос, подарок дяди Сережи Гнездова на недавний день рождения. Потрясающая, к слову, оказалась вещь! Отвинтив колпачок, который тут служил еще и стаканом, юноша выдернул пробку, тут же учуяв волшебный аромат чая, который их кухарка заваривала обязательно со смородиновым листом и ягодами шиповника, налил горячей жидкости в колпачок, и сделал первый глоток. Это кажется необъяснимым, но в такую жару порой только горячий чай и спасает. Сразу становится так хорошо, не жарко. И купаться уже не нужно. Доев, в результате, вместе с ним свою булку, Стёпка по-детски облизал каждый палец – но затем все же вытер руки и рот льняной салфеткой и извлек наружу последний скрывающейся в его корзине предмет. Это оказалась небольшого формата книжка, раскрыв форзац которой, он прочитал вслух: - «Под гром аплодисментов». Художественный сборник избранных монологов, стихотворений, романсов и куплетов. Так, под редакцией… о, этого знаю! У мамы пластинка этого Светланова. Ну, поглядим, что вы там наредактировали, господа известные артисты. "Как хорошо вчерашнее свидание! Прийти хотела ты ко мне сегодня вновь… Я ждал тебя, прелестное создание, В меня вселившее любовь. Дышала ночь призывным сладострастием Мечту влюбленную маня куда-то вдаль, За призрачным гоняясь счастием, Я испытал нежданную печаль…" Господи, вот ведь ерундовина какая! Господин… «как-вас-там»… Шевляков, надо же было такое выдумать! Ну, нет, вы только это послушайте! – обращаясь к невидимой аудитории, Степа, пропустив изрядную долю строк, обратил внимание на следующие: - Любовь – не страсть, не грубое волненье; И не порыв безумный, роковой: Любовь двух душ объединенье, Любовь – покой! – и громко рассмеявшись, захлопнул книгу. Но через несколько минут открыл снова и принялся наугад читать по паре строк с разных страниц. Под конец, вновь перелистнул все к форзацу и посмотрел на чистый лист, где каллиграфическим почерком было выведено имя владелицы сборника: «m-lle Олимпиада Рейсс». Липа с некоторых пор считалась новой лучшей подружкой его младшей сестры Таты, познакомились барышни в рисовальном училище. И вот, судя по всему, сошлись не только характерами, но и литературными вкусами – а иначе с чего бы еще Танька все последние дни буквально зачитывалась этой романтической лабудой. А вместе с ней – это было особенно смешно – и девятилетняя Санька, старающаяся во всем копировать более взрослых родственников. Впрочем, с позавчерашнего вечера им обеим не до высокой поэзии, заболели ветрянкой, причем, практически одновременно! И вот теперь бедная мама вынуждена возиться с ними сутки напролет. А сам Степан, который ветрянкой уже болел – давно, в Черном Яру, когда еще был жив папа, теперь, выходит, предоставлен сам себе и свободен. Ведь и в гимназию тоже ходить не надо: вторая неделя, как всех распустили на вакации. Вот и бродит дни напролет по окрестностям, да ищет себе всякие развлечения, дойдя в этом до того, что захватил с собой оставленный кем-то из сестер поэтический сборник, чтобы как-нибудь тоже из любопытства глянуть, чего там такого интересного написано. Оказалось, что и ничего! Сплошная глупость. А чего стоят хоть эти пошлые строки: «Когда со мною нет тебя, моей жены! Прости и позабудь! И я, я все забуду. Жизнь впереди еще! Зачем губить ее?! И если я не мог хорошим мужем быть, то посмотри, каким любовником я буду!» Бред! Отбросив дурацкую книжонку обратно в корзину, Стёпка презрительно хмыкнул. Нет, сознательно он, конечно, любовь не отрицает. Но, если она делает людей такими сентиментальными идиотами, то лучше уж как-нибудь вовсе без неё! А то вот взять хотя бы Володю Резницкого. Влюбился и пропал! С ним же и говорить теперь совершенно невозможно. Одно только на уме. Плеснув себе еще чаю, Стёпа встал и вышел из-под дерева, оглядываясь по сторонам. Небольшая поляна, возле которой росло дерево, послужившее ему убежищем от жары, находилась прямо за их домом и граничила с территорией сразу нескольких дачных усадеб. Одну арендовало семейство Шверин: пожилые супруги и их воспитанница, долговязая и невыразимо скучная девица. Другую в нынешнем году, как и в прошлом, наняли Пресняковы. А вот третья пока стояла пустой. Хотя, ходили разговоры, что ее абонировал какой-то военный из Петербурга. «Чудной какой-то. Что ему, ближе дачи, что ли, не нашлось?» - хмыкнув, в очередной раз подумал Степан и перевел взгляд на дорогу, заслышав вдруг приближающийся откуда-то издали конный топот, и решив поначалу, что это снова едет с визитом доктор. Но нет, экипаж выглядел незнакомым. А в его открытой коляске сидела какая-то дама, рассмотреть лицо которой было из-за расстояния затруднительно. Чего не скажешь про внушительного размера и диаметра шляпу, поверх которой она еще зачем-то («интересно, а зачем?») держала небольшой кружевной зонт.
Валерия Глебова: - Послушайте, Модест Карлович, я по-прежнему решительно не понимаю, ради чего необходимо ехать именно в Москву? Причем, даже не в саму Москву, а на эти пошлые дачи?! Ведь рядом с нами Европа, да что там – целый мир, а вы хотите сослать меня в эту пригородную глушь! Вы же знаете, что я с ума там сойду от скуки! - Ляля, дорогая, умоляю вас, успокойтесь! Мне прекрасно понятны ваши чувства, но мы оба знаем, что теперь это будет наилучшим решением. Вам нужен отдых! Да и рана… - Об этом не будем! – внезапно утратив, правда, всего лишь на мгновение, прежний капризный и обиженный вид, она оборвала собеседника даже не этим восклицанием, но взглядом каре-зеленых глаз, внезапно сверкнувшим в его сторону недобрым фосфорным блеском. – И извольте впредь не называть меня Лялей! Для вас, как и для всех остальных, впрочем, я – Валерия Павловна! - Хорошо-хорошо, простите за фамильярность! Ей-богу, не хотел вас обидеть, милейшая Валерия Павловна! – поднявшись из-за стола, с противоположной стороны которого, в кресле для посетителей расположилась та, с кем он сейчас разговаривал, Модест Карлович Орбак, дюжий, широкоплечий господин лет сорока, совершенно лысый, но с бородой и усами, кончики которых лихо закручивались вверх – прямо, как у нынешнего председателя Совета Министров, сокрушенно вздохнул и с повинным видом сложил на груди ладони. – Тем более вы и сами это знаете. - Что именно? - То, как мы все вами дорожим и как о вас заботимся… да-да! – кивнул он, увидев, как она саркастически сжимает в ответ губы. – И потому сделаем все возможное, чтобы вы, и в самом деле, смогли отбыть в столь любимую вами Европу уже в самое наиближайшее время. Ну, а пока – насладитесь и красотами Отчизны. К слову, вы напрасно так отзываетесь о Сокольниках! Давно ли вы там бывали? - Никогда… - А вот я так и подумал! Уже несколько лет, как это весьма респектабельное место, где есть не только дачи, но и настоящие дома тех москвичей, что бегут от городской суеты и ищут покоя в течение круглого года. Поэтому там есть не только природа, но еще и множество развлечений, вы совсем не будете скучать! - Ну, полно же, Орбак! Остановитесь! Вы ведете себя так, будто имеете в этом деле финансовый интерес, - усмехнулась Валерия, затушила об дно хрустальной пепельницы свою тонкую папиросу, и, освободив от ее остатков длинный мундштук из почти черного янтаря, убрала его в ридикюль. – Предположим, вы меня убедили. Когда надо ехать? - Ах, боже мой! Да хоть нынче, вечерним поездом! Я сам, лично, отвезу вас на Николаевский! А ежели захотите – даже провожу и до самой Москвы… - От этого воздержимся! – немедленно возразила она, чуть качнув головой, увенчанной шляпой моднейшего фасона «Клем», сделанной из черных страусовых перьев и в дополнение украшенной белым пером «Эспри», после взглянула на маленькие наручные часики и вновь перевела взор на Модеста Карловича, замершего в ожидании ее решения. – Хорошо. Этим вечером меня вполне устроит. Вещей у меня немного. Надеюсь, в том доме будет все необходимое? - Разумеется, мадам! Все по высшему классу, не хуже, чем в Ницце! – воскликнул тот, откровенно радуясь тому, что, наконец-то, смог убедить, и даже не замечая, как Валерия смотрит на него с легкой скорбной жалостью. А следующее утро она встречала уже в Москве. В городе, в котором когда-то родилась, но не прожила и трех лет, после того, как отца, кадрового офицера, перевели по службе в Царство Польское. Где Валерия, затем, и выросла, верно, поэтому ощущая себя с тех пор немного чужой в любом ином русском городе, за исключением разве что Петербурга, который и сам среди них немного «иностранец». Вокзальный перрон встретил одинокую путешественницу обычной при прибытии поезда суетой. Остановившись чуть в стороне, Валерия дождалась, пока проводник спустит чемоданы – которые тут же принялся укладывать на свою тележку какой-то ушлый носильщик – разумеется, с её разрешения. И далее неторопливо отправилась к выходу, наняла первый же подвернувшийся экипаж и назвала кучеру адрес в Сокольниках, который накануне на небольшом листке бумаги написал и отдал ей в руки Орбак. Даже толком не представляя себе, насколько далеко – или, напротив, близко находится это место. Вышло, что совсем и недалеко. Хотя даже за это время Валерия успела порядком поджариться на оказавшемся весьма немилосердным московском солнце. Пришлось даже воспользоваться зонтиком. Это было первым заметным контрастом со вчерашним прохладным и дождливым днем в столице, где июнь еще толком и не лето. Еще удивляли, конечно, улицы. Довольно узкие, порой неожиданно извилистые, они при этом совсем не походили на тесные, похожие часто на какие-то горные ущелья, улочки старинных европейских городов. А дома – сплошь большие и даже очень большие, с каменными фасадами, несли на себе заметный оттенок купеческой роскоши. Впрочем, возможно, это просто её взгляд привык к иному городскому пейзажу. Проехав несколько кварталов, экипаж, наконец, вывернул на какой-то явно пригородный, хотя и широкий, тракт. Впереди показался то ли парк, то ли лес, и Валерия предположила, что это, должно быть, и есть те самые Сокольники. А стало быть, она уже на подъездах к своей будущей обители. Так и оказалось. Спустя несколько минут они остановились напротив средних размеров окрашенного в нарядный голубой цвет деревянного дачного дома с высоким мезонином, застекленная дверь которого выходила то ли на большой балкон, то ли на некое подобие маленькой террасы, опиравшейся на белые колонны парадного крыльца. В целом – на первый взгляд, все это смотрелось даже неплохо. Тем более на фоне вековых сосен, что виднелись в некотором отдалении от этой дачи и двух других, расположенных неподалеку. Впрочем, их Валерия рассмотреть пока толком не успела. Потому что как раз в этот момент, заметив её приезд, из дома вышла горничная. Приходящая – как было заранее строго оговорено с Орбаком: постоянного присутствия посторонних рядом с собой Валерия с некоторых пор не желала. Впрочем, здесь Модест Карлович был с нею абсолютно солидарен. - Добрый день, мадам! – сделав вежливый книксен, девушка, представившаяся Зинаидой, забрала из её рук небольшой дорожный несессер и зонтик. И стала объяснять кучеру, занимавшемуся остальным багажом, что и куда после отнести. Сама Валерия, тем временем, пошла в дом. Прежде ей приходилось проживать в разных условиях, как самых роскошных, так и в крайне аскетичных. Интерьер передней, служившей здесь заодно и главной гостиной, куда всякий вошедший попадал чуть ли не прямо с порога, был, пожалуй, неплох. Здесь было все необходимое для жизни. Даже небольшой камин. И телефонный аппарат – единственная вещь, наличие которой Валерия считала обязательной к присутствию во всяком из своих жилищ. Соглашаясь на обратное, разве только, если это было решительно невозможно устроить. Еще в гостиной, как водится, стояли друг напротив друга два небольших дивана с разделявшим их столиком. Кресла, несколько стульев. В углу – пианино. Это заставило Валерию удивленно приподнять брови. Сама она музыке всерьез обучена не была, но может быть, кто-нибудь из гостей… а, впрочем, какие могут быть гости, напомнила она сама себе. И пошла узнавать, что еще интересного может предложить ей этот дом. Из гостиной – прочие помещения этого этажа, относившиеся по большей части к хозяйственным, Валерия решила осмотреть позже – наверх вела узкая крутая лестница. Поднявшись по ступеням, она оказалась на небольшой площадке, откуда по обеим сторонам располагались еще две комнаты. Обычные, ничем не примечательные комнаты, пригодные как для хозяев, так и для тех, кто приехал их навестить. Едва заглянув туда, она вновь вышла к лестнице, которая, еще больше сужаясь, и дальше стремилась ввысь, уводя непосредственно в мезонин. Который изнутри оказался чем-то средним, между спальней и будуаром: большая кровать, рядом с ней – туалетный столик с зеркалом. У противоположной стены – секретер, ширма для переодевания и гардероб. «Да, совсем даже неплохо!» - окончательно решила про себя Валерия, усаживаясь на тотчас же мягко отпружинивший её матрас, и откалывая от прически шляпу, которую затем метко отослала прямиком на стул возле элегантной жардиньерки, где красовался глиняный горшок с лохматой зеленой драценой. А затем вовсе опрокинулась навзничь, разбросала широко по сторонам руки и улыбнулась. Кажется, впервые за все последние дни.
Стёпа Веригин: Стёпа скучал. Нет, обычно он никогда не страдал от одиночества. Но это потому, что у него всегда был выбор – возиться с сёстрами или уединиться у себя в мансарде. А теперь, когда Татка с Санькой вынужденно заперты по своим комнатам, вообще-то выбор у него практически исчез. Вчера, правда, он все-таки был призван к постели одной из «умирающих». Татка долго лежала под одеялом, тихая как мышь, и тяжело вздыхала, усердно демонстрируя, как же ей плохо. А потом слабым голоском попросила Стёпочку ей что-нибудь почитать вслух. Ну он и исполнил ее желание, в «благодарность» за что вскоре был изгнан из комнаты со словами: - Дурак, какой-то! И книжка твоя дурацкая! Ну, допустим, книжка была не его, а папина. Медицинский справочник. А то, что он решил прочесть Таньке статью о ветряной оспе, ну так она же сама сказала, что ей всё равно, что он будет ей читать! Поэтому сегодня к сестрам его не позвали. Зато мама была у них почти с самого утра, шила и читала попеременно в комнате то у одной, то у другой. А Стёпа даже позавтракал один и, кажется, если так пойдет дальше, то и обедать будет ровно в той же компании… Он сидел на диване, в гостиной, забравшись туда, по привычке, с ногами, и читал четвертый номер «Нового журнала литературы, искусства и науки», в котором публиковался перевод романа Уэллса «В дни комет», когда из холла послышался звук дверного звонка. Через пару минут в гостиную вошла Анна, а следом за нею, как та самая комета – влетела Вера Фёдоровна Преснякова. При появлении дамы, Степан, как полагается, немедленно поднялся с дивана, правда, чуть замешкался от неожиданности, разыскивая запропастившиеся куда-то домашние туфли. Впрочем, Вера Федоровна этого, кажется, даже не заметила, тут же плюхнувшись на соседний диван и вновь оборачиваясь к Анне. - Доложи, доложи голубушка, это срочно!.. Ну и жара! – прибавила она еще на выдохе, обращаясь при этом уже к Стёпе, который как раз успел обуться: - Просто пекло адово на дворе! А стрелка барометра, как замерла, так вообще, будто больше двигаться и не собирается! Хотя, муж – а у него рана после последней крымской кампании, говорит, что ноет она сильно, и значит, точно будет дождь. А ваше здоровье как?.. Ну да, чему у вас болеть! Вы для этого еще слишком молоды. Говорила она так быстро, что ни на один вопрос не было возможности ответить, даже если бы Стёпе этого хотелось. Однако отвечать мадам Пресняковой он желанием не горел. И как хорошо, что в комнату уже вошла мама! - Вера Фёдоровна, приятно вас видеть. Но не могу уделить вам много времени. Дочери болеют. - Ох, да неужто? – воскликнула гостья, всплеснув руками. И немедленно принялась подробно выяснять, чем именно, как долго, а главное – не собираются ли они, не дай боже, помереть. Стёпа при этом молча взирал на неё поверх страниц своего журнала, но не уходил, решив, что бросить маму наедине с этой странной особой просто не вежливо. - Ах, как жаль, как жаль ваших девочек! Но, все же, ветряная оспа – это ведь недолго?! А то ведь этак у нас скоро решительно не с кем станет прилично провести вечер! Шверены эти, уф, какие заносчивые! А Алуфьевы взяли, да и укатили вдруг в Кисловодск! Так что, жду, жду хотя бы вашего возвращения, дорогая Ольга Дмитриевна, как и возобновления наших милых дуэтов. Ответив вежливым, но сдержанным кивком, Ольга попыталась встать, собираясь уже проститься с Верой Федоровной. Но та, со своей обычной фамильярностью, внезапно довольно крепко взяла её за руку, удерживая на месте. - Еще минуту, милочка! Вы уже слышали, что у нас появилась новая соседка? Еще третьего дня въехала, однако до сих пор и ни с кем не познакомилась… Вас ведь тоже не навестила, да? Весьма странная личность! Вся такая из себя столичная, ну прямо raffiné! Только и я-то на свете не первый день живу, так что сразу, за версту, вижу: либо веселая вдовушка, что сама мужа своего и сгубила, либо того хуже – чья-нибудь содержанка! Вот можете мне верить! Так что, мой вам совет, сторонитесь лучше её и вы! - Непременно, - холодно кивнула Ольга и с тревогой глянула на сына: как только Вере Федоровне не совестно сплетничать, да еще и в его присутствии?! Но тот будто и не слушал их разговор, сидел на диване все с тем же с непроницаемым видом и листал журнал. – Будем остерегаться всеми силами неуместных знакомств. Простите, Вера Федоровна, но мне к девочкам нужно. Гостья недоуменно взглянула на хозяйку, и только тут будто бы догадавшись, что ее прогоняют, поджала губы, поднимаясь с дивана. Вежливый Стёпа, тоже тотчас вскочил, словно резиновый мячик, и предложил госпоже Пресняковой проводить её до дверей. - А у Шверенов эта их воспитанница – ну, сущая гарпия! Надеюсь, вы не собираетесь за нею ухаживать? – спросила она вдруг уже на крыльце. И Стёпка, лицо которого в ответ выразило всё возмущение по поводу подобной бестактности, с трудом смог удержаться от того, чтобы не сказать что-нибудь лишнее вслух. – Вот и правильно, молодой человек! – одобрительно закивала головой Вера Федоровна, истолковав его эмоции по-своему. «Вот ведь полоумная»! - подумал он, когда она, наконец, ушла восвояси. И, постояв еще минуту на пороге, зашел обратно в дом, а там сразу побрел наверх, чтобы забросить в свою комнату журнал. И заодно, проходя по коридору мимо комнаты Саньки, где сейчас была мама, сказал, что хочет сходить немного погулять с Сэром Монти. - Да там ведь такая жара! – удивилась она в ответ. – Но как хочешь, конечно. Еще через несколько минут Степан в сопровождении большого датского дога, который явно без энтузиазма воспринял прогулку по этой дневной духоте, уже направлялся в сторону поляны, ставшей за последние дни его любимым местом обитания. Отсюда открывался прекрасный вид и на близлежащие дачи, и на раскинувшуюся за ними рощу. Соседка, о которой сегодня столько наговорила Вера Федоровна, действительно интриговала всю округу. Зина, горничная, которую наняли в её дом, вчера тоже долго рассказывала Анне, что новая хозяйка – дама, по всему видно, богатая, но слишком уж скрытная. И даже некоторые вещи свои трогать не позволяет. Сам Стёпа до сих пор видел ее мельком – тогда, в день приезда. И, в общем-то, до сегодня не сильно горел желанием узнавать еще какие-то подробности. Ну, женщина какая-то, и женщина! Приехала, да и ладно, подумаешь?! Но теперь все несколько изменилось даже для него. Потому на свое любимое место он явился не с пустыми руками, а с биноклем, через который обычно разглядывал птиц. Хотя и не сразу решился использовать его в задуманных ныне целях. Было как-то неловко, хотя… ну а что такого? Да к тому же, он совсем быстро, никто и не узнает! Успокоив таким образом не к месту проснувшуюся совесть, Степка направил окуляры на окна соседского дома. Занавески в них были задернуты, и на первый взгляд вообще казалось, никакой жизни за ними нет. Хотя, нет. Вон там приоткрыты ставни окна мезонина. Совершенно бесполезная мера по такой жаре, подумал Стёпа, продолжая затем обследовать остальной дом и периметр. Хотя, вряд ли сумел бы логично объяснить, зачем – поймай его кто-нибудь за этим занятием. Тем более что ничего интересного так на глаза и не попалось. Потому, переведя, в результате, свой бинокль вновь на рощу, он решил, что дальше будет куда интереснее выискивать птиц среди тамошних густых ветвей. Все это время, Сэр Монти так и лежал рядом с ним, тяжело вздыхая, явно недовольный назойливой мухой, которая то и дело норовила сесть ему на нос.
Валерия Глебова: Первые дни после приезда ушли на то, чтобы полностью расположиться и устроиться на новом месте. Не испытывая нужды ровным счетом никуда торопиться, Валерия много спала, пила то кофе, то лимонад, а еще лично наблюдала за тем, как ее горничная распаковывает и развешивает в шкафу все привезенные с собой из Петербурга наряды, аккуратно расставляет по местам шляпные картонки, обувь и помещает в комод прочую одежную мелочь, включая белье и чулки. Хотя, обыкновенно, подобные пустяки почти не занимали её внимания. Но раз уж времени все равно так много, почему бы не провести его и подобным образом? Собираясь в Москву примерно на месяц, она, разумеется, взяла все, что может потребоваться даме, как для повседневных нужд, так и для каких-то особых случаев. Хотя, уже сейчас все больше сомневалась, что те несколько вечерних платьев, которые Зина, по молодости лет, похоже, еще ни разу не имевшая дела с подобной роскошью, помещала в гардероб с особенным трепетом и благоговением, ей здесь на самом деле пригодятся. Сокольники, несмотря на относительную близость к Москве, и правда, оказались глушью, присутствие в которой скрашивала лишь совершенная, что днем, что ночью, тишина, да еще дивный воздух, напоенный запахами разогретой на солнце смолы и хвои, который становился особенно ощутимым ближе к ночи. Именно тогда, к слову, появлялась также и возможность впервые за день распахнуть окна. Разумеется, из-за жары. Которая и не думала уменьшаться, а напротив, только усилилась. Столбик прикрепленного к наружной стороне рамы окна мезонина термометра еще тогда, когда Валерия впервые в день приезда на него посмотрела, уверенно подползал к тридцати по Цельсию. Теперь же и вовсе стремился еще выше, будто где-нибудь на юге Италии. Вот только теплого моря, как там, к здешнему пеклу, увы, не прилагалось. - Зина, скажите, а есть ли здесь поблизости какой-нибудь водоем? – измаявшись от жары и безделья уже к середине третьего дня – как и предполагала еще там, в Петербурге, Валерия медленно подошла к единственному оставляемому открытым настежь круглые сутки французскому окну мезонина, и лениво выглянула в щель между плотными белыми льняными занавесками, едва колышущимися на слабом подобии южного ветерка. – И еще. Чем вообще здесь занимаются? Вчера вечером, когда уже почти стемнело, я немного походила вокруг, но никого не встретила. Эти дома рядом с нашим… в них кто-нибудь теперь живет? - Ну как же, как же, барыня! Конечно! В том, что справа от нас, Пресняковы живут, Вера Федоровна и Викентий Платонович, только они старенькие уже, ей под пятьдесят, а ему и вовсе за шестьдесят, так что и спать ранехонько ложатся, вот и не встретились с ними. Слева господа фон Шверен, барон и баронесса, вместе со своей воспитанницей. Но они… не очень общительные, - чуть замявшись и не посмев сказать ничего более об этом семействе, молва о заносчивости которых ходила по всей округе, девушка вздохнула и смущенно пожала плечами. – Еще поблизости обычно селятся господа Алуфьевы, они теперь в Кисловодске, потому что Семен Львович уже много лет желудком мается, только тамошние воды ему и помогают… - Да, тяжело ему приходится, - усмехнулась в ответ Валерия, погружаясь все глубже в отчаяние по мере того, как Зина рассказывала ей о соседях. – А еще кто? - Еще Веригины. Но их особняка отсюда не видно, он за деревьями, через вон ту лужайку, что за домом, - с готовностью откликнулась горничная. И Валерия, все еще стоявшая возле окна, вновь невольно посмотрела сквозь шторы. Заметив вдруг, как на некотором отдалении, среди густой растительности, будто бы что-то шевельнулось. Или же кто-то… «Да ну, чепуха какая-то! – тотчас же подумала она, моргнув. – И почему бы там, в самом деле, не оказаться кому-нибудь… хотя бы из тех же самых…» - Как-как, ты говоришь, их фамилия? Веригины? - А вы их знаете, да? - Боже мой, да нет, конечно! С чего ты это взяла? А кто они? - Обычные люди. Ольга Дмитриевна – вдова доктора из Москвы, и трое детей. Живут здесь постоянно, уже несколько лет. Дом у них, знаете, правда, такой интересный и необычный, еще когда его строили, мы прямо все смотреть ходили! - А что ж в нем необычного? - Да вот какой-то такой… с выдумкой. Не как все другие здесь. Красивый! Вот пойдете гулять, сами и посмотрите! - Непременно. Ну, а с водоемами-то что? Ты так и не сказала. - А, ну да! Из речек тут только Рыбинка в паре верст, но там не купаются. Есть Золотой пруд, мы в нем, когда малышней были, часто плескались… Только там дико совсем. Господа и дамы туда не ходят! Они на Путяевских прудах обычно, где купальни имеются, мужские и дамские, все как положено. Но они не открыты еще. Вода-то холодная, неделю всего, как потеплело!
Стёпа Веригин: Поняв, наконец, что сойку ему сегодня уже не увидеть, Стёпа опустил бинокль и обратился к дремавшему рядом догу: - А что скажете, Сэр Мортимер, если мы с вами теперь сходим на на пруд искупаться? Едва услышав эти слова, пёс сразу же поднял морду, а затем склонил голову набок и завилял хвостом. Будто, и правда, обладал способностью не просто угадывать интонации молодого хозяина, но еще и действительно понимал смысл того, что ему говорят. А впрочем, кто знает? Иногда Стёпке казалось, что Монти не отвечает на обращенные к нему вопросы лишь потому, что считает это ниже своего достоинства. Потому теперь порой становилось ужасно неловко вспоминать их детские проказы, где Сэр Монтгомери невольно выступал в роли потерпевшего. Хотя бы вот ту же постыдную историю, когда, ради дурацкого веселья, они вместе с сестрами разукрасили благородную черную шкуру пса разноцветной гуашью… Слава богу, краска тогда быстро отмылась, а сам Монти на них за это даже не обиделся. Видать, по врожденному своему уму и великодушию… - Согласен, говоришь?! Ну и решено тогда! – воскликнул Стёпа. И, вскочив, кто на две, а кто на четыре, они наперегонки рванули в сторону Золотого пруда, гладь которого под палящим солнцем издали напоминала огромное зеркало. И никто еще нынче не потревожил её покой. Ведь, большинство любителей водных процедур в Сокольниках, и верно, предпочитали купаться исключительно на Путяевских прудах. Где, кроме обустроенных купален, имелись деревянные лежаки, плетеные кресла-кабины и даже чайные павильоны, где было так приятно, наплававшись и назагоравшись вволю, выпить лимонада или чая с пирожным, в то время как из медного раструба патефона лилась какая-то новомодная мелодия. Вот только такое «культурное» купание никогда не нравилось самому Стёпе. Диковатый и заросший мелким клевером берег манил его своей абсолютной свободой куда больше. Да и сёстры, когда мама разрешала им искупаться, тоже обычно прибегали именно сюда и резвились в воде в свое удовольствие, зная, что никто здесь не сделает замечания за буйные игры или за громкие крики и смех, непристойные для благовоспитанных барышень. Хотя, по правде, совсем уж серьезно, приличий никто из них, в общем-то, не нарушал. Не то, что сам Стёпка, который решил нынче, если повезет, искупаться абсолютно нагишом. А все потому, что специально забегать домой только ради того, чтобы переодеться в купальный костюм, оказалось как-то лениво. Но пока, на ближних подступах к пруду, он скинул с себя лишь носки и легкие парусиновые ботинки, затем закатал обе штанины и с наслаждением затопал босыми пятками по мягкой, еще совсем молодой траве, теплой от солнца и пахучей. В то время как убежавший вперед Монти уже вовсю шлепал по воде у самого берега своими мощными лапами – то с довольным видом носился из стороны в сторону, то резко останавливался и наклонял морду вниз, чтобы с громким чавканьем похлебать еще немного свежей воды. Добравшись следом за своим псом до кромки песчаного берега, Стёпа тоже потрогал ногой воду. Она оказалась ровно такой, как ему хотелось – холодной! Потом отошел, внимательно осмотрелся по сторонам, так и не заметив при этом поблизости ни единой живой души. И уже не раздумывая больше, принялся раздеваться, выбрав вешалкой для своей одежды ветви ближайшей ивы. Последним скинул и исподнее, а потом, с восторженным криком, со всех ног бросился в воду. Плавание всегда казалось Степе самым лучшим и полезным из всех спортивных упражнений. Он начинал купальный сезон примерно в мае, когда вода бывала еще совсем студеной, а заканчивал – ближе к концу сентября, когда листья деревьев уже заметно теряли свой зеленый цвет. Первое время родные считали это его причудой. Особенно волновалась мама, но вскоре перестала, заметив, что с тех пор, как Стёпка стал регулярно заниматься плаванием, простуды к нему перестали приставать вовсе – хотя он и прежде был, пожалуй, самым крепким и здоровым из всех троих детей. Да и теперь, будто в подтверждение этому, бодро рассекал водную гладь, уже пятый раз переплывая от одного берега к другому. Тем временем Монти, из-за своих слишком длинных лап державшийся на воде не так уж уверенно, следил за ним с суши, периодически забегая по грудь тогда, когда хозяин вновь слишком уж удалялся, и выскакивая обратно, заливисто лая и размахивая хвостом – словно бы призывая к себе, когда тот опять оказывался поблизости. Наконец, вдоволь наплававшись, Стёпка выбрался из воды и устроился загорать. Солнце быстро высушило капли воды, а затем стало и ощутимо припекать. Так что водные процедуры вскоре понадобились вновь. И так продолжалось еще несколько раз. Но вот, показавшись над студеной прозрачной гладью поле очередного долгого нырка, юноша вдруг заметил, что пёс его почему-то ведет себя совсем не так, как до того. Не бегает туда-сюда, а стоит, замерев на месте, словно изваяние, и внимательно смотрит на один из дальних кустарников. Как будто чует за ним чье-то пока еще незримое взглядом присутствие…
Валерия Глебова: После того, как Зина рассказала её достаточно о проживающих вокруг соседях, проблема выбора места для прогулки около воды решилась сама собой. Тем более что купаться Валерия пока и не собиралась: шрам под лопаткой зажил, конечно, уже достаточно, но доктора по-прежнему не рекомендовали его часто мочить. Особенно не слишком чистой водой из пруда или мелкой загородной речки. Подробно расспросив горничную о том, как дойти до Золотого пруда, она велела подать ей самое свободное и легкое из чайных платьев. В эти полгода, из-за временной невозможности долго носить корсет, их пришлось сшить сразу несколько. Разумеется, прежде Валерия, как и положено, позволяла себе такие наряды только дома, но недавно случайно прочла в одном из свежих номеров «Vogue» о том, что свободолюбивые американки считают вполне возможным выходить в подобных одеяниях и за его пределы – правда, исключительно в курортных местах. Потому решила, что однажды тоже вполне могла бы попробовать последовать их примеру. Конечно, не в России, а где-нибудь еще. Но раз уж так сложилось, что «курортом» для неё этим летом стали Сокольники, почему бы не рискнуть поступить подобным образом именно здесь? Так что, быстро переодевшись, спустя всего около четверти часа, Валерия неторопливо пересекла лужайку перед своим домом, а дальше пошла между деревьями по тенистой тропе, которая, если верить горничной, примерно через две версты должна была привести её к искомой цели. Пролегала она, впрочем, не только через парк. Порой пересекала и улицы самого поселка, совершенно пустынные в эту жаркую полуденную пору. На одной из них Валерия и увидела с удивлением особняк, несущий в своем архитектурном стиле отчетливые мотивы то ли итальянского либерти, то ли венского сецессиона. И тут же вспомнила слова Зины о «необычном доме» вдовы московского доктора. Что же, следовало признать, что вкус у этой неведомой дамы, оказался, и верно довольно необычным для здешних мест. Невольно залюбовавшись, Валерия даже остановилась перед изящной оградой, но только лишь на минуту, опасаясь привлечь к себе лишнее внимание хозяев, что было бы крайне неловко – да, в общем-то, и не нужно. А потом пошла дальше. И более ничего интересного на своем пути не увидала. До тех пор, пока не приблизилась к пруду. Вернее, даже не к нему самому, а к густым зарослям кустарников, последних, мимо которых нужно было пройти, чтобы выйти на берег. Но именно в них Валерии, в результате, и пришлось задержаться – из-за того, что глухое и уединенное место, как её искренне уверяли, место оказалось, к сожалению не таким уж безлюдным. Во всяком случае, один человек там точно присутствовал. Да еще и мужчина… или нет, скорее все-таки юноша: присмотревшись внимательнее сквозь ветви кустов, Валерия увидела совсем молодое лицо и высокую, однако еще по-мальчишески тонкую фигуру… совершенно, к слову, обнаженную. Это сделалось ясно, когда он стал выходить из воды, одновременно свистом призывая к себе собаку – здоровенного черного датского дога, следившего за ней, пока сама Валерия наблюдала за его хозяином. Сообразив, что если так пойдет и дальше, то её вскоре заметит и сам мальчишка – отчего ситуация станет совсем уж неприличной, она решила, что теперь пришло самое время ретироваться. Потому, негромко хмыкнув, развернулась, и собралась уже было потихоньку уйти – чтобы никого не смутить – да только ровно в тот же момент вдруг запнулась о какой-то торчавший из-под земли корень, и с совершенно немыслимым хрустом и треском уселась прямо в кусты. Да при этом еще и самым идиотским образом умудрившись запутаться в юбках, как-то неловко подвернула под себя левую лодыжку. - Черт побери! – сердито вздыхая, Валерия поморщилась. Причем даже не столько от боли, сколько от досады – тотчас после того, как с берега реки послышался приближающийся заливистый лай. А еще через минуту черный датский дог уже возник перед нею. Не нападая и больше не издавая ни звука. Но всем своим грозным видом давая понять, что не позволит ей сделать более ни единого шага. Как будто бы она это действительно теперь могла…
Стёпа Веригин: *с Валерией Павловной* - Ну и куда ты? – крикнул Стёпа вслед Монти, который с громким, утробным лаем, вначале внезапно рванул в прибрежные кусты, а потом столь же неожиданно там замолк. – Гнездо там, что ли, опять какое-то птичье надумал разворошить, паршивец?! – сердито пробурчал он себе под нос, спешно натягивая на мокрое тело штаны и рубашку и устремляясь следом. Пёс, как и следовало ожидать, обнаружился практически сразу. Ничего дурного при этом он не делал, просто замер в выжидательной стойке, рассматривая что-то там, куда у самого Стёпки получилось заглянуть еще только через минуту – когда подошел поближе и развел в стороны густые ветки и листья. Тут-то и пришло в голову, что первая догадка была, в принципе, не так уж и неверна. Она действительно была чем-то похожа на диковинную птицу, запутавшуюся роскошным, ярким оперением, словно в силках, в гибких и потому не дающих надежной опоры ветвях… Эта женщина, которая, также заметив, наконец, подле себя чужое присутствие, сразу же прекратила бесплодные попытки одновременно высвободить зацепившееся кружевной отделкой сразу в нескольких местах платье и встать на ноги, медленно повернула голову, подняла лицо и взглянула на Стёпку так, что тому вдруг сделалось как-то жарко. Хотя до того, вроде бы, только что вылез из студеной воды. - Позволите вам помочь, сударыня? – не вдруг опомнившись, он моргнул, сделал пару шагов вперед и, оттолкнув в сторону пса, мешавшего подойти ближе: – Да уйди ты! – подал пострадавшей даме руку. - Будет очень мило с вашей стороны! – и в мыслях не имея отказываться, Валерия без лишних разговоров крепко схватилась за протянутую ей ладонь и, поднявшись, наконец-то, вырвалась из невольного плена. – Спасибо! – еще раз благодарно кивнув, она отпустила руку своего неожиданного помощника и, словно бы тотчас же забыв о его существовании, продолжила отцеплять запутавшиеся кружева, без лишних церемоний отрывая их в тех местах, где изящно переплетенные между собой нити особенно крепко держались за ветки. Когда же, выпрямившись, вновь увидела возле себя, то взглянула на него уже едва ли не с удивлением: «Почему вы все еще здесь?» Впрочем, вслух этого, разумеется, не произнесла. Просто молча улыбнулась. И тоже, как говорится, слава богу. Потому что уже в следующее мгновение, сделав один единственный шаг, вновь сморщилась от боли и охнула. - Что с вами? – тут же тревожно спросил Степан, который все это время, и правда, почему-то простоял рядом, не сводя с неё глаз. Хотя и догадывался, что лучше было бы ему, наверное, сразу же уйти, дабы не усиливать возникшую пусть и не совсем по его вине неловкость. Почему догадывался? Да потому, что прожив всю жизнь в окружении женщин, некоторые вещи о них понимаешь уже порой интуитивно… Хотя, окажись на месте этой дамы Татка, она бы уж наверняка объяснила ему это всё уже и на словах. Причем, весьма доходчиво. - Нога! – досадливо воскликнула в ответ Валерия. – Кажется, подвернула её сильнее, чем показалось в первый момент… Скажите, вы местный житель? Есть тут какой-нибудь более короткий путь, чтобы добраться обратно до поселка? Или хоть до дороги… извозчики вообще какие-нибудь сюда доезжают? - Степан Александрович Веригин, – отрекомендовался Стёпка, но тут же подумал, что его невольной собеседнице должно быть всё равно, как его зовут. Потому поспешно прибавил: - У нас тут дом. И, помолчав еще пару секунд под пристальным взглядом дамы, которые показались вечностью, провел рукой по мокрым волосам, откидывая их назад со лба. - Знаете, сюда никто не проедет и дорога всё равно через парк. У вас дача далеко отсюда? Я бы мог вас проводить до чайных мест. Там всегда есть экипажи. Это недалеко. Ну, минут двадцать выйдет, если не спешить. - Ну, уж спешить-то я сейчас совершенно точно не расположена, - усмехнулась она, не сдержав в конце концов некоторого сарказма. Чем, кажется, окончательно смутила бедного юношу, на которого после этой реплики стало вообще жалко смотреть. – Простите, милый Степан Александрович! Когда мне больно, я всегда делаюсь излишне язвительной... Если все так, что же, придется рискнуть дойти пешком хотя бы туда. Не спеша… Оправив платье и отряхнув его от листьев и прочего мусора, успевшего прицепиться к подолу, Валерия с опаской сделала еще один шаг, потом другой и вновь остановилась, сокрушенно качая головой. Боль в проклятой лодыжке казалась слишком сильной, чтобы преодолеть без паузы даже это ничтожное расстояние. А двадцать минут неторопливого хода – это, почитай, целая верста. И как быть? Не просить же этого мальчика отнести ее на руках? - Глупейшее положение! – посетовала она вслух. Обращаясь то ли к нему, все еще взирающему на неё с тревогой, то ли к самой себе. - Погодите! – тем временем, воскликнул Стёпа. Так громко, словно его собеседница уже успела отойти настолько далеко, что иначе его и не услышит. – Вам бы не нужно теперь вот так сразу нагружать больную ногу! К тому же, это, и вовсе, может быть перелом… ну, то есть, я этого не утверждаю, но… - вновь смешавшись под весьма многозначительным взглядом, которым незнакомка одарила его после этих слов, молодой человек опустил глаза, – в любом случае, лучше ведь сразу проверить. И еще повязку наложить. С ней вам и идти будет полегче. - Понятное дело! Но кто будет этим заниматься – вы же сами только что сказали, что сюда невозможно даже подъехать! - Я бы мог… - по-прежнему глядя себе под ноги, внезапно негромко выговорил Стёпка, и даже не сразу сообразил, что произнес это вслух, а не просто подумал.
Валерия Глебова: * со Степаном Александровичем* - Что?! – также подумав в первый миг, что, должно быть, просто ослышалась, переспросила Валерия. А когда он, спокойно повторив сказанное, вновь поднял на неё взгляд темно-карих глаз, отчего-то и сама вдруг как-то растерялась. Впрочем, почти тотчас опомнилась, недоуменно пожала плечами и воскликнула. – Так что же вы сразу не сказали, что вы врач?! - Потому что пока я только лишь мечтаю им стать, - честно ответил Степа и улыбнулся, получив за это в ответ такую же открытую улыбку собеседницы, на чей новый, вполне закономерный вопрос, увы, также пришлось ответить отрицательно: - Нет, и не студент тоже. Я в гимназии учусь, в последний класс перешел. А на медицинский буду поступать только следующим летом. Как мой отец! - Доктор… Веригин, верно? – быстро и почти на автомате, по многолетней привычке, проанализировав все известные ей на данный момент факты, предположила Валерия. И, сразу же покачала головой, отвечая на мгновенно вспыхнувший в глазах собеседника интерес. – Нет, я его не знала. Мы просто с вами, оказывается, соседи. И вчера моя горничная, рассказывая о тех, кто живет поблизости, упоминала имя вашей матушки. - Вот это да! – воскликнул Стёпка, поразившись не столько наблюдательности новой соседки, сколько отсутствию оной у себя любимого: выходит, он уже её видел – пускай, даже издали и в другой одежде! Однако при встрече, надо же, и в голову не пришло, что это может быть она… как же её всё-таки зовут? - Ах, простите, я внезапно вспомнила, что, кажется, так и не назвала вам своего имени? – словно прочитав эту мысль, вдруг проговорила она, заставив Стёпу даже слегка вздрогнуть от неожиданности. – Валерия Павловна Глебова. Очень приятно познакомиться!.. Пусть и не при очень приятных обстоятельствах. Вновь невольно переступив на больную ногу, сразу же откликнувшуюся болью в лодыжке, Валерия поморщилась и вздохнула. - Ой! Да что же мы стоим?! – заметив эту перемену, Степан едва не хлопнул себя от досады по лбу: хорош же «доктор»! Ведет светские беседы, вместо того, чтобы, наконец-то, оказать давно обещанную помощь! – Вам придется снова сесть, чтобы я мог взглянуть на повреждение. И наложить повязку… Я умею, честное слово! Отец мне показывал! … Когда-то давно, еще в черноярской больнице, Александр Глебович, и правда, пару раз позволял ему поучаствовать в перевязках. А потом, будучи еще совсем ребенком, Стёпка также много раз тренировался на Таткиных плюшевых медведях и куклах – и папа говорил, что выходит вполне профессионально. Только об этом Валерии Павловне лучше было, конечно, не говорить. - Если только вы мне позволите, - прибавил он. И после, скорее догадываясь, чем понимая, что должен поступить именно так – дать ей немного подумать, демонстративно склонился к Сэру Монти, принявшись ласково трепать его за холку. - Да… я, собственно, не возражаю… - вновь опустившись прямо на траву, Валерия быстро сняла легкую летнюю туфельку с больной ноги и, слегка выпростав последнюю из-под юбки, взглянула на юношу снизу вверх. – Вот, смотрите! Если надо, могу снять и чулок. - Ну, это вовсе и не обязательно, – после некоторой паузы, произнес Степан и тоже сел рядом с ней. А затем, аккуратно пристроив ногу госпожи Глебовой на своем колене, принялся ощупывать и осторожно поворачивать из стороны в сторону её щиколотку, стараясь сохранить уверенный, «докторский», вид и одновременно припомнить сразу все, что когда-либо знал не только из области медицины, но и просто по жизни. Руководствуясь при этом пусть небольшим, но тоже уже имеющимся собственным опытом и здравым смыслом. Последний, к слову, довольно быстро и подсказал, что никаких серьезных повреждений у новой знакомой нет. – Скорее всего, это лишь сильное растяжение, - огласил он, наконец, свой «диагноз», отпуская ее ногу и вновь бережно устраивая ее на траве. - Слава богу, вы так меня успокоили! – радостно воскликнула в ответ Валерия Павловна. И Степану вдруг опять почудилась в её тоне легкая насмешка. Но, решив не придавать этому значения, он просто молча кивнул. Затем встал на ноги и замер с задумчивым видом. – Что-то еще не так? – чуть нахмурившись, спросила она, заметив его замешательство. - Нет… - мотнул головой Стёпка. – Я тут пытаюсь сообразить… - оглядевшись по сторонам, он вновь повернулся к собеседнице, намереваясь объяснить, что просто ищет, чем перевязать ей лодыжку. Но тут вдруг зацепился взглядом за шелковый шарф, которым была украшена тулья широкополой соломенной шляпы госпожи Глебовой. – Простите, а не могли бы вы на минуту одолжить мне ваш головной убор? – заметив тень замешательства, промелькнувшую по её лицу, он вновь покачал головой и улыбнулся, указывая на приглянувшийся ему аксессуар. – Вернее, мне нужно лишь это. Хочу использовать как бинт. - А что!… Хорошая идея! Ответив таким же коротким понимающим кивком, Валерия тотчас принялась вытаскивать длинные шпильки, которые удерживали её шляпу на голове, затем принялась откалывать от тульи сам шарф. Тем временем сам Степан почему-то поймал себя на мысли, что не может отвести глаз от того, как грациозно, привычно и проворно справляются с этой работой её тонкие изящные пальцы. - Ну вот, готово! Держите! – одарив его короткой улыбкой, Валерия Павловна протянула шарф, невольно заставив этим вновь вернуться в реальность. - Да, спасибо! – кашлянув, Стёпка взял и сразу же развернул перед собой узкое шелковое полотнище, желая убедиться, что его длины точно хватит для задуманных ими целей – выходило, что вполне – а затем вновь скатал уже как бинт. И принялся за дело. Спустя пару минут, повязка была наложена. - Теперь я вас снова покину – надо полностью одеться, - немного смущенно, пояснил юноша, кивая в сторону берега пруда, где по-прежнему оставались кое-какие его вещи. – И потом сразу в обратный путь. Я быстро!.. А ты сиди тут, место! – последнее относилось, разумеется, уже к Монти, тотчас же было привычно увязавшемуся следом. Когда он скрылся за кустом, Валерия приподняла и вытянула ногу, чтобы лучше разглядеть, что и как именно там «навертел» её нежданный спаситель. В целом выглядело очень даже неплохо. Только вот то, что никакую обувь поверх повязки нацепить уже точно не получится, стало ясно тоже буквально на первый взгляд. - Ну и что же он станет делать дальше? – спросила она, повернувшись к псу, который, лежа рядом, внимательно наблюдал за производимыми ею телодвижениями, видимо, расценив слова своего хозяина как приказ не только оставаться на месте, но и охранять. – Верхом на тебя меня, что ли, посадит?.. Хотя, ты вон какой огромный, поди, еще и спокойно довезёшь, да? Как тебя звать-то? Тихонько посвистев, чтобы призвать его поближе, она похлопала ладонью по земле возле себя. - Иди сюда! Немного подумав, дог дружелюбно махнул хвостом и, бесшумно поднявшись на лапы, переместился туда, куда ему указали. - Умница! – одобрительно проговорила Валерия, осторожно потрепав его по лохматой холке. – А уж красавец, каких поискать! Совсем как твой юный друг, верно?.. Господи! – тряхнув головой и зажмурившись на миг, она вдруг весело хихикнула, вновь обращаясь к псу. – Вот, что за вздор я сейчас несу, не знаешь случайно?!
Стёпа Веригин: *те же, там же* Когда Степан, одетый уже по всей форме, вернулся и с обворожительной улыбкой на лице объявил, что готов, сама госпожа Глебова вновь выглядела вполне безмятежной. Да, собственно, так себя и ощущала, беспокоясь теперь лишь о том, что все-таки, видимо, придется идти через парк наполовину босой. Ну, да ничего страшного. Бывали в жизни, как говорится, приключения и похуже… - Прекрасно! Поможете встать? Степан протянул руку. Но когда, поднявшись, Валерия Павловна попыталась её отпустить, сделать этого не позволил. - Что же вы? – подняв удивленный взор, спросила она. – Пойдемте! - Нет уж, Валерия Павловна, дальше, позвольте, пойду только я! – усмехнулся он в ответ. – А вы поедете – у меня на руках. И не спорьте, прошу! Тут – если срезать, всего-то пара минут, и мы уже на аллее. А там вы еще немного подождете, пока я найду для вас экипаж. - Ну, нет! – растерявшись, не то от самого предложения, столь странно перекликавшегося с её собственными недавними мыслями, не то от этой неожиданной в устах почти еще мальчишки, покровительственной и совершенно… взрослой мужской интонации, Валерия решительно замотала головой. – Что вы такое выдумали? Это… невозможно! Неприлично, в конце концов! Нас могут увидеть! Не думаю, что это понравится вашей матушке – если она узнает! – прибавила она свой последний, показавшийся особенно весомым, аргумент. - Уверен, сразу же после этого она скажет, что я поступил правильно. Зато, если уж узнает, что бросил вас в беде или даже помог, но после отправил в одиночестве добираться до дома – вот тогда головы мне точно не сносить! – рассмеялся Стёпа. – Так что выхода у вас нет, только соглашаться! Разве что вам совсем меня не жаль. Ну, или… может, просто опасаетесь, что мой дерзкий поступок приведет в ярость вашего мужа? – спросил он вдруг и сам поразился этой неизвестно откуда взявшейся смелости в общении с явно поглядывающей немного свысока взрослой дамой – даже несмотря на то, что физически, ростом, он выше её чуть ли не на две головы. – Если так, то буду готов с ним объясниться! - Да неужели?! Какой вы, однако! – почти непритворно удивившись, заметила в ответ Валерия, которая по-прежнему чувствовала себя немного не в своей тарелке. И вновь внимательно взглянула на него, слегка приподняв передний край полей своей шляпы. Сколько же ему все-таки лет? Слишком уж смел для своих… скольких же там?.. Шестнадцати, семнадцати? – Ну, хорошо, поступим так, как вы предлагаете. Если вам, конечно, еще хватит сил, чтобы меня донести! Сроду не имея наглости причисляться к силачам и даже просто атлетам, слабаком себя Стёпка, тем не менее, тоже никогда не считал. Да и женщин на руках носить ему уже не раз доводилось… Ну, как женщин – сестер, конечно. Смеясь и кокетничая, те обычно сразу же начинали вопить, что слишком тяжелые, и оттого он непременно надорвется, если непременно не поставит их на место. Примерно те же самые интонации, пусть и высказанные куда как более спокойным тоном, вдруг отчетливо послышались Степану и в словах Валерии Павловны, которая, хоть и была взрослой дамой, однако комплекцию имела весьма хрупкую. И потому казалась на вид вряд ли тяжелее той же Татки, «бараний вес» которой сделался незлобивой домашней дразнилкой с тех пор, как стало окончательно ясно, что она определенно не собирается расти более не ввысь, ни, тем паче, вширь. Так что, если и смутившись вновь, то разве что на мгновение, вместо всяких слов, Стёпка попросту одарил госпожу Глебову многозначительным взглядом, означавшим нечто вроде «а вот прямо сейчас давайте это и проверим!». А потом притянул её к себе и, подхватив на руки, понес к песчаной дорожке, ведущей от пруда к просеку. Весила она, как выяснилось, и правда, немного. Да и идти было, по сути, недалеко. Поэтому главной задачей вначале показалось разве что ненароком обо что-нибудь не споткнуться и не рухнуть прямо вместе с нею, как последнему дураку, на землю. Возможностей, к слову, было хоть отбавляй – если учитывать, что широкополая шляпа Валерии Павловны постоянно маячила перед глазами и мешала рассмотреть толком, что там под ногами, хотя тропинка была широкая и много раз хоженая. А еще шагать вместе с ношей, пусть и не сильно тяжелой, по полуденной духоте оказалось чертовски жарко. Ведь лучи вездесущего солнца местами почти свободно проникали сквозь высокие сосновые кроны, зато ни малейшего дуновения ветерка здесь, внизу, между голыми прямыми стволами, напротив, не ощущалось. Так что вскоре Стёпка от этого все же основательно взмок… Вернее, ему хотелось бы думать, что только лишь от этого. А вовсе не от ощущения стройного женского тела в его руках, прежде никогда еще не бывшего столь острым и дурманящим – не меньше жары и упоительного запаха разогретой солнцем хвои, смешанных с едва заметным ароматом каких-то чуть терпких духов, исходящим от кожи Валерии Павловны, профиль которой тоже то и дело возникал совсем рядом с его лицом в те минуты, когда она поворачивала голову, чтобы взглянуть на дорогу. - Уже недалеко. Видите просвет между деревьями? – проговорил Стёпка, наконец, решив, что именно в этом и состоит причина её беспокойства, указывая после направление движением подбородка. – Вот там проспект и начинается. Мы почти на месте.
Валерия Глебова: *те же, тогда же* - Слава богу! – откликнулась Валерия с абсолютно искренним облегчением. Так как, на самом деле, реально, уже тревожилась о том, как бы ее милый спаситель часом не сомлел от этой прогулки по жаре, отчаянно коря себя за то, что ненароком… почти ненароком зачем-то подстрекнула его на совершенно безумную идею. Ведь это она здесь взрослая! А он – мальчишка, почти еще ребенок, взять которого «на слабо» – и делать нечего! Хотя и вымахал ростом, поди, вершков не менее чем до восьми! Замерев и боясь лишний раз пошевелиться, чтобы не усложнять бедному юноше и без того нелегкий путь – как бы тот не храбрился, всем своим видом показывая обратное – Валерия пыталась понять, зачем вообще на подобное решилась. Следовало быть умнее и отказаться наотрез. Чтобы он даже не подумал… Впрочем, что теперь об этом говорить? Впереди, буквально в нескольких десятках шагов, уже действительно виднелась широкая аллея. И когда, они, наконец, туда дошли, Валерия, едва только вновь оказалась на собственных ногах, сразу же извлекла из своей сумочки кружевной батистовый платок, а после – собственноручно осторожно промокнула капельки пота, выступившие на лбу и висках у молодого человека, кажется, несколько опешившего от подобной заботы: - Вот так будет лучше! – улыбнулась она, сделав вид, что этого не заметила. – А теперь идите. Обещаю, что я никуда отсюда не сбегу! Зная, что больше всего извозчиков в Сокольниках собирается обычно возле чайных, Степан направился именно туда, оставив госпожу Глебову под надежной защитой Монти. Просто пёс давно уже не признавал стремительных движений и считал выше своего достоинства не то, что бегать, но даже быстро ходить. И теперь вновь с явным удовольствием растянулся у ног Валерии Павловны – когда Стёпка велел её сторожить, а сам довольно бодро зашагал к площади. - Свободен? – спросил он, остановив первый же попавшийся на глаза экипаж. - И куды ж это тебе ехать-то? – откликнулся молодой «ванька», окинув его с козел насмешливым взором. Впрочем, Стёпа и сам хорошо понимал, что не внушает особенного доверия своим нынешним внешним видом: мокрые и взъерошенные волосы, мятые льняные штаны и такая же рубаха, поверх которой более ничего не надето – оборванец, да и только! Потому сразу же извлек из кармана деньги, помахав ими перед извозчиком, курносая физиономия которого после этого нехитрого фокуса сразу же сделалась куда как более дружелюбной. - Близко, к началу просеки, что к Золотому ведет. Там одной даме до дома срочно добраться надо. - Ну, дык и шла б сюда, чего мне туды аж с повозкой пробираться-то? – вновь заартачился было «ванька». Но когда Степан уже готов был махнуть рукой и, послав его по известному адресу, поискать более сговорчивого возницу, вдруг замотал головой: - Да не, парень, ты садись, давай! Я ж ничего – просто подумал, а вдруг ты какой тать лесной, мало ли их тут? - Да какой еще тать! – нетерпеливо воскликнул юноша, забираясь на сидение открытого фаэтона и продолжая объяснять. – А дама та просто ногу подвернула, вот дойти сюда и не может, ясно? Её после до Савельевской дачи отвезти надо, что на Алексеевском проезде, за лабиринтом, знаешь? - Как не знать! Мигом доставим! Через пару минут они оказались на месте. Валерия Павловна стояла там же, где Степан её и оставил. И, убедившись в этом, он испытал какое-то необъяснимое облегчение – словно на самом деле боялся, что она уйдет без него. - Ну вот, как и обещал! – проговорил он, спрыгивая с подножки и направляясь к ней. – Позвольте, помогу? Вот только, когда Валерия Павловна уже устроилась на том месте, где до того сидел он сам, вдруг опять почему-то растерялся, не зная, что делать дальше: ехать с ней или прямо тут завершить их короткое и, в общем, абсолютно случайное знакомство. Второе было естественно и правильно, но… - Вас встретят дома? - Разумеется, не волнуйтесь! – тотчас откликнулась Валерия, глядя на него сверху вниз с ласковой улыбкой. Какой же он все-таки забавный! – Еще раз огромное спасибо, Степан Александрович. Хочу надеяться, что доставила вам не слишком много хлопот! Прощайте!.. Поехали! – последнее было обращено уже к вознице, который тут же тронул с места коляску, откинувшись на спинку сиденья которой, мадам Глебова вскоре закрыла глаза и, продолжая улыбаться каким-то своим потаённым мыслям, глубоко вздохнула.
Стёпа Веригин: Экипаж давно исчез вдали аллеи, а Стёпа все так и стоял на месте, глядя ему вслед. Очнуться от этого необъяснимого оцепенения заставило только прикосновение мокрого носа Монти к его ладони. - Да-да, сейчас идем домой, – пробормотал юноша, оглядываясь по сторонам, словно бы пытаясь сообразить, как они вообще здесь оказались. Домой он намеревался пробраться незаметно, чтобы ни Анна, ни тем более мама не застали его в столь расхристанном внешнем виде, но план этот рухнул на корню. Стоило лишь взойти на крыльцо, как парадная дверь распахнулась и в проеме высокий мужчина в светлом летнем костюме, который вначале попрощался с кем-то внутри, а затем повернулся, подался вперед, и едва не столкнулся с замершим прямо перед ним от неожиданности юношей. - А, молодой человек! Добрый день! – чуть приподняв над макушкой соломенное канотье, воскликнул он, окинув Степку с головы до ног удивленным и чуть ироническим взором. - Добрый день, доктор Эберман, - почти беззвучно произнес он, и юркнул в холл через все еще открытую входную дверь. Взгляд Анны, которая придерживала её изнутри, был не менее говорящим, хотя вслух она ничего и не сказала. Зато Ольга Дмитриевна, спускавшаяся в этот момент по лестнице, сдержаться уже не смогла: - Боже! – вырвалось у нее, когда сын оказался перед нею. Стёпа всегда был аккуратным мальчиком, которого она порой даже ставила в пример дочерям, когда тем случалось испортить или испачкать свои платья за слишком активными играми или – в Танином случае, за рисованием. – Что с тобой приключилось? - Ничего, - немного соврал Стёпа, хотя врать маме он не привык, - честно! Все хорошо. Просто ты оказалась права и там так жарко, что даже после купания я весь взмок! Сейчас же немедленно переоденусь и приведу себя в порядок. Ты уже обедала? - Нет, ждала тебя. - Прости, что задержался. Я мигом! – крикнул он уже с верхней площадки лестницы, устремившись в свою комнату. А когда оказался один и впервые сам узрел собственное лохматое и растрёпанное отражение в зеркале, аж покраснел от стыда, тотчас живо вообразив, что же о нём, должно быть, подумала та женщина. «Да какая разница, что?!» - тут же возразил он себе в ответ на эту странную мысль. И потом все равно зачем-то пригладил вечно торчащий надо лбом кудрявый вихор. Спустя пятнадцать минут, умытый, причесанный и аккуратно одетый, он вновь спустился на первый этаж, в столовую. Мама уже была за столом, проглядывала свежий «Огонёк», в то время как на белоснежной скатерти дожидались едоков фарфоровые тарелки, наполненные холодным свекольником с раковыми шейками, который всегда отменно удавался их кухарке. - Сегодня звонила Наталья Викторовна, сказала, что Жорж и Филя здесь, прибыли на вакации. Пригласила нас с тобой в субботу на совместную с ними прогулку. Думаю, это вполне можно будет осуществить. Доктор сказал, что девочкам уже значительно лучше. А еще к нам в пятницу вечером обещала приехать на все выходные тётя Таша. Думаю, она не откажется немного присмотреть за Татой и Санькой, – откладывая в сторону журнал, произнесла Ольга Дмитриевна, когда сын уселся за стол и пожелал ей приятного аппетита. – Что скажешь? - Почему бы и нет, - пожал плечами Стёпа, отправив в рот первую ложку супа и даже зажмурившись от удовольствия. Усмехнувшись при виде этой абсолютно детской гримасы, Ольга Дмитриевна кивнула и тоже принялась за еду. После обеда мама почти сразу ушла к себе немного отдохнуть. А сам Стёпка, не зная, чем заняться, принялся бесцельно бродить по дому, пока не добрался до музыкального салона, где, остановившись в задумчивости подле рояля, вдруг поднял черную лакированную крышку и позволил себе слегка пробежаться пальцами по длинным, покрытым слоновой костью клавишам. Когда-то давно, еще в Черном Яре, мама пыталась немного учить их с Таней музыке. Сестре это занятие не давалось вовсе, а вот у Стёпы получалось лучше, да и усидчивости в нём было не в пример больше, чем у Татки – тем более, когда Александр Глебович сказал, что тренировать подобным образом пальцы весьма полезно, если Стёпа захочет в будущем заниматься хирургией. С тех пор многое изменилось, к роялю он практически не подходил. Разве что в те минуты, когда накатывало особенное, как сейчас, настроение… Которое никуда не делось и вечером, когда, выйдя на террасу, Стёпа долго стоял и смотрел в сторону дачи Савельевых. Разглядеть сам дом отсюда было, конечно, невозможно – на фоне затухающего неба виднелся лишь флюгер. Потому оставалось лишь гадать, чем теперь может заниматься его новая обитательница и все ли у неё благополучно. В какой-то момент даже появилась идея – а не навестить ли её завтра? Просто так, из вежливости – поинтересоваться о здоровье. Но уже в следующий Стёпка решительно отмёл её прочь как совершенно безумную. Это было мимолетное знакомство, которому продолжения не предвидится, решил он тогда окончательно. И уже к вечеру завтрашнего дня забыл и думать о госпоже Глебовой, а также обо всём, что с нею связано. А в субботу, как и планировалось, они вместе с Гнездовыми выбрались на прогулку в парк. Сергей Аркадьевич принёс с собой великолепную модель яхты, которую они с младшим сыном собирали все прошедшие зиму и весну, планируя летом запускать здесь, на дачном пруду в Сокольниках: Жорж с раннего детства мечтал стать кораблестроителем и уже сейчас готовился поступать в Морское инженерное училище, в то время как Филипп уже постигал в Петербурге юриспруденцию. - Так, дамы и господа, попрошу минутку внимания! – обращаясь к жене, Ольге и старшим мальчикам, воскликнул Сергей Аркадьевич, когда они с Георгием, наконец, закончили приготовления. – Сейчас вы все вот-вот станете свидетелями исторического события! Объявляется о торжественном спуске на воду яхты «Фелиции»! Господин главный инженер, прошу вас! – прибавил он, вновь с улыбкой обращаясь к младшему сыну. И тот с гордым видом водрузил на водную гладь судно, парус которого тут же поймал дуновение легкого ветерка, заставившего его легко заскользить вдоль берега. – Ура, господа! Зааплодировав вместе со всеми, Стёпа с интересом наблюдал за первым плаванием «Фелиции» до тех пор, пока случайно не перевел взгляд на мгновение вдаль – на другой берег пруда. Туда, где слегка опираясь на длинную ручку зонта, но всё равно чрезвычайно грациозно, не шла, а тоже будто бы плыла никто иная, как Валерия Павловна Глебова.
Валерия Глебова: Травма, показавшаяся на первый взгляд практически пустяковой, в результате «демобилизовала» Валерию на целых три дня. Бесконечно долгих, душных и лишенных хоть каких-либо, мало-мальски занимательных событий. Не успев завести в Сокольниках ни единого знакомства – кроме того самого, вынужденного, с молодым человеком по имени Степан Веригин, она не могла рассчитывать даже на формальные визиты вежливости от соседей, которые те совершают порой абсолютно без повода. Впрочем, в том, что её приезд все же не ускользнул от внимания местного общества, жаждущего новостей – и новых лиц, кажется, ничуть не меньше, чем теперь она сама, Валерия Павловна была абсолютно уверена. Иначе с чего бы в последние же дни так резко возросло число праздно прогуливающихся мимо ограды её дома незнакомых дам и господ? Просиживая внизу, в гостиной, возле окна, где Зина по её просьбе поставила кресло и вдобавок к нему – мягкий пуф, чтобы с удобством устроить поврежденную ногу, чуть ли не целые дни напролет то с книгой, то просто в полудреме и размышлениях обо всем подряд, по неистребимой привычке всякого, для кого наблюдение есть важная часть профессиональных обязанностей, Валерия просто не могла не обратить на это внимания. Естественным образом поначалу встревожившись, она, однако, не только быстро успокоилась на сей счет, но еще и посмеивалась после над собой по поводу этого внезапного приступа паранойи. Любопытство. Всего лишь банальное людское любопытство – и неумение его толком скрывать. На какое-то время её даже увлекло почти-то детское и даже чуть хулиганское занятие: пугать этих нелепых зевак, в самый неподходящий – разумеется, для последних – момент вдруг внезапно гневно выглянув из-за шторы, вгоняя их в крайнее смущение. Впрочем, быстро наскучило и это. Так что к исходу второго дня своего «заточения», Валерия готова была уже завыть от вселенской тоски, а на третий твердо решила, что завтра, во что бы то ни стало, обязательно пойдет гулять. Благо, и нога, словно бы подчинившись, наконец, приказу мающегося от бездействия мозга, стала беспокоить значительно меньше. Субботнее утро выдалось таким же солнечным, как и все предыдущие. И точно так же обещало жаркий день. Поэтому, выбирая туалет для сегодняшнего моциона, Валерия вновь, не раздумывая, велела приготовить чайное платье. Естественно, не то же самое, что в прошлый раз, а еще более простого и незатейливого фасона, сшитое из тончайшего белого батиста, с довольно узкой и чуть укороченной юбкой, единственным украшением которого были богатая узорная ручная вышивка гладью и ришелье, а также практически невесомые кружева у горловины и по нижнему краю манжет. Случайно заметив его в стеклянной витрине одной из лавок в центре Брюсселя, Валерия просто не смогла пройти мимо, хотя владелица модного ателье, к которой относился и этот магазинчик, запросила за него целое состояние, упирая на уникальность отделки. И она отдала эти деньги, не усомнившись ни на секунду. Не потому, что поверила в рассказы – обычные и одинаковые в любом подобном случае, а оттого, что платье к ней по-настоящему шло, чудесно подсвечивая чуть смугловатый от природы оттенок кожи и буквально «стирая» с него чуть ли не десяток лет… хотя в своём нынешнем возрасте Валерия Павловна не только не имела еще пристрастия молодиться, но и рассчитывала счастливо избежать подобной напасти в будущем. - Ой, какая вы в нём миленькая, прямо барышня! – словно подтверждая своими словами те давние мысли, воскликнула Зина, всплеснув руками и затем умиленно сложив их перед собой, когда хозяйка, наконец, закончила сборы, прикрепив двумя длинными булавками к прическе такую же кружевную шляпу, только «родом» из Парижа. - Спасибо, дорогая! – чуть иронично кивнув Зининому отражению в большом зеркале, Валерия Павловна улыбнулась. – Вот только «барышня» я теперь, увы, только до тех пор, пока не сдвинусь с места, а после – скорее, комическая старуха с клюкой. Конечно, это было преувеличением, тем не менее, идти, не хромая, было еще немного трудно. Поэтому на сей раз для прогулки был выбран более «проторённый», чем несколько дней назад, маршрут. По мере приближения к центру парка, ей попадалось навстречу все больше людей. Многие гуляли целыми семьями. Солидные матроны с такими же важными супругами, выгуливающие подросших дочерей, весёлые стайки юношей, поглядывающих на них с едва скрываемым интересом, молодые матери и бонны с колясками… Всюду кипела жизнь, веселье. И нельзя было невольно этим не заразиться. Так что вскоре настроение, немного подпорченное временной невозможностью передвигаться столь же легко и свободно, как всегда, стало стремительно улучшаться. И к прудам Валерия Павловна вышла уже ощущая совершенное благодушие и искренне наслаждаясь всем, что творится вокруг, включая мягкий солнечный свет, который едва пробивался сквозь высокие деревья, веселый птичий и детский гомон и даже своеобразный, чуть затхлый запах стоячей воды, по поверхности которой, словно по земной тверди, резво носились невесомые водомерки. Коих, как и то и дело зависающих в воздухе переливчатых стрекоз, абсолютно не пугало людское присутствие и шум. Особенно громкий с той стороны пруда, где еще одна большая компания развлекалась, запуская по воде модель яхты и радостно аплодируя успеху своих испытаний. Невольно привлеченная этими звуками, Валерия Павловна ненадолго остановилась и тоже принялась наблюдать за происходящим – со своего берега. Потом, столь же праздно, стала рассматривать людей, составлявших компанию. Средних лет господин и мальчик-подросток – непосредственно у воды, чуть поодаль – две дамы, оживленно общающиеся между собой, и еще двое юношей постарше. В одном из которых Валерия почти сразу узнала своего недавнего спасителя. А у него, оказывается, большая семья – такой была первая мысль, но уже в следующую секунду госпожа Глебова вспомнила, что о мадам Веригиной Зина говорила как о вдове. Стало быть, родственники, или просто друзья? Разглядывать их слишком долго было, впрочем, неловко. Поэтому, постояв еще немного, Валерия вновь пошла вдоль берега пруда. В то время как на противоположном её присутствие тоже было замечено. И отнюдь не единственно Стёпкой. - Оленька, а не знаешь ли, кто вон та дама, в белом? Кажется, я впервые её здесь вижу, – едва заметно кивнув в интересующую её сторону, Наталья Викторовна вновь повернулась к подруге. - Ты только взгляни на её платье! Нет, красиво, конечно, но… разве в таком уже прилично появляться вне дома?
Стёпа Веригин: «А она красивая, даже слишком!» - подумала Ольга Дмитриевна о той, что вызвала такой живой интерес у её подруги. Вообще-то, далеко не каждая женщина способна признать достоинства прочих своих товарок, всегда подспудно подозревая в них соперниц. Пускай даже и гипотетических. Однако Ольга была как раз одной из таких – даже в юности. Впрочем, тогда это происходило скорее от полного отсутствия сомнений в собственной красоте… Теперь, многое пережив и повзрослев, она перестала быть настолько самоуверенной, но по-прежнему не утратила этого ценного качества. Потому и нынче Валерия Павловна Глебова вызвала у неё совершенно искреннее восхищение, словно некий эталонный образец красоты – рафинированной настолько, что выглядит холодной или даже искусственной. И, может, именно от этого платье, нарочито простое по крою, но определенно, безумно дорогое из-за своей роскошной кружевной отделки, так ей подходило, гармонично вплетаясь в весь этот прелестный, но холодновато-отстраненный от всех образ. «Тонкая штучка!» - проводив госпожу Глебову взглядом и еще минуту размышляя то ли об её наряде явно заграничной работы, то ли о чём-то еще, добавила Ольга про себя, а затем пожала плечами и вновь повернулась к подруге. - Впервые ее вижу. Однако Натали было явно недостаточно подобной лапидарности. Судя по яркому блеску глаз, в её бурной фантазии эта дама уже наверняка оказалась занесена в категорию «заслуживающих любопытства», с каким мадам Гнездова, известная любительница светских сплетен, обыкновенно весьма пристально следила за теми экстравагантными людьми из общества, что были «притчей на устах у всех», а также известными представителями артистической богемы. Чтобы после щедро делиться добытыми новостями с подругами. Элен такие разговоры, правда, вовсе не нравились – и она никогда этого не скрывала, обыкновенно, тотчас твердо их пресекая, Ольга же иногда слушала, не поддерживая темы. Впрочем, Натали, с ее неуёмным и кипучим темпераментом, чаще всего большего и не требовалось. Вот и теперь, покуда муж и дети вместе с примкнувшим к ним Стёпой отлавливали и возвращали обратно на сушу игрушечную яхту, она продолжала полушепотом выдвигать все новые версии о том, кто же на самом деле эта новая сокольническая дачница, дойдя в своих предположениях чуть ли не до мысли о том, что она – новая пассия одного из Великих князей. Именно в этот момент к ним, наконец, вновь присоединился Сергей Аркадьевич и предложил продолжить чествование «Фелиции» парой бокалов холодного лимонада – и этим попросту спас Ольгу. Признаться, несколько уже подуставшую от этих гаданий на кофейной гуще по поводу той, чья личность ее, в общем-то, совсем не интересовала. Иное дело Степан. В отличие от взрослых, он прекрасно знал не только имя госпожи Глебовой, но с известных пор смел даже полагать себя ее знакомым. Хотя сама Валерия Павловна, похоже, думала иначе. Или же отчего тогда отвернулась так равнодушно после того, как их взгляды сегодня на мгновение пересеклись? И ни приветственного кивка, ни улыбки… «Неужели и вправду не узнала?» - с какой-то даже обидой подумал Стёпа, продолжая смотреть ей вслед, пока Филипп не отвлек его от этих досадливых размышлений. После этого о Валерии Павловне он больше не вспоминал. Ну… почти. … Идея Сергея Аркадьевича перебраться на террасу, где для удобства гуляющей публики чуть ли не подле каждого киоска, предлагающего холодные напитки и мороженое, натянули тенты от солнца, мгновенно снискала одобрение и общую поддержку их компании. Быстро поднявшись с песчаного берега пруда, они уютно устроились под навесом одного из этих летних кафе, выгодно отличавшегося от прочих тем, что здесь предлагали сразу пять разновидностей фруктовых вод, включая две от Митрофана Лагидзе, а также освежающую сельтерскую. Если же гость предпочитал вместо воды чашку горячего турецкого кофе, то в буфете к нему всегда имелись свежайшие пирожные. И вот от всего этого великолепия Стёпка-то и отказался, когда мама протянула ему меню, предлагая выбрать угощение по душе. - Что-то и не хочу пока ни есть, ни пить, - пояснил он в ответ на ее недоумённый взгляд, а после прибавил, что если никто не станет возражать, то и вовсе предпочел бы вместо этого просто еще немного побродить по парку. - Да у тебя, гляжу, последнее время прямо мания какая-то открылась, гулять по самой жаре! – иронически усмехнулась Ольга Дмитриевна, качая головой. Но останавливать или уговаривать остаться не стала. А Стёпке того и надо было. Да еще, разве, чтобы следом Филипп не увязался… Последнего он опасался более всего. Но, слава богу, повезло и с этим. Так что, сделав вид, будто его совсем не смущают вопросительные взгляды Гнездовых и тень легкого неудовольствия, промелькнувшая по лицу матери, Степан все же вышел из-за стола. А дальше, быстрым шагом, совсем не походившим на прогулочный, припустил вдоль по аллее, то и дело поглядывая по сторонам в надежде увидеть где-нибудь поблизости ту, ради которой, собственно, и затеял это представление в кафе. Зачем? Да хотя бы просто спросить лично, как она себя чувствует и не беспокоит ли её недавняя травма, убеждал он себя, в душе прекрасно понимая, что сейчас самому же себе и врёт. Видел ведь собственными глазами всего четверть часа тому назад, как она совершенно спокойно прогуливается у озера, ничуточки не хромая! Стало быть, всё прошло, и спрашивать, вроде бы, больше не о чем? Так для чего же тогда вообще навязываться? Глупость какая-то! И как только подобное, в самом деле, могло прийти ему в голову?! К тому же, с чего он вообще взял, что Валерия Павловна всё еще здесь, в парке? Вполне возможно, что она вообще уже ушла домой… Пронзённый этой внезапной отрезвляющей мыслью, Стёпка остановился посреди дороги и в растерянности взъерошил затылок. Затем вновь растерянно глянул по сторонам, намереваясь уже вернуться обратно в кафе. Но вдруг заметил, как среди ветвей и листвы гигантского куста сирени, растущего чуть поодаль от той тропы, посреди которой он сейчас стоял, быстро промелькнул знакомый точеный профиль. И тотчас вновь обо всём позабыв, словно под гипнозом – но при этом в совершенно ясном рассудке, буквально вопившем, что делать этого совсем не стоит, медленно направился туда, где на одной из затаившихся в зеленых зарослях скамеек расположилась она. Глядя прямо перед собой и даже не обернувшись на звук приближающихся шагов. - Какая неожиданная встреча! – с улыбкой, которая, как весьма хотелось бы надеяться, выглядела не глупой и нахальной, а любезной и обаятельной, воскликнул Степан, остановившись неподалёку и пытаясь заглянуть в спокойное лицо, затененное полями шляпы и кружевным куполом зонтика. – Приятно видеть вас вновь в добром здравии! А то я ведь думал о вас… в смысле, о вашей ноге… - было поправился он и, сообразив, что, кажется, выдал сейчас нечто еще более странное, жутко смутился, очередной раз мысленно обозвал себя идиотом, и с тяжким вздохом снова попытался улыбнуться. На сей раз немного виновато. – Я хотел сказать, о той неприятности, что с вами недавно приключилась!
Валерия Глебова: *с новым другом* - Да-да, именно так я это и поняла, не волнуйтесь! – кивнула в ответ Валерия Павловна, в свою очередь, изо всех сил стараясь сохранить невозмутимую мину. Что оказалось довольно трудно. Ведь в своей безуспешной попытке выглядеть взрослым и солидным господином, этот мальчишка выдал такую околесицу, что хотелось одновременно рассердиться и рассмеяться в голос. - Благодарю за беспокойство, я нынче совершенно здорова. Вашими молитвами, - прибавила она, так и не сумев до конца сдержать иронии. – А как поживаете вы? Там, у пруда, я мельком видела, верно, кого-то из ваших родных? Часто проводите выходные вместе? На мой взгляд, это прекрасно! Проглотив ироничное замечание госпожи Глебовой, Стёпка вздохнул. «Ну что, опять умудрился выставить себя круглым идиотом?!» - внезапно прозвенел в голове тоненький голосок, в котором легко узнавались характерные Таткины интонации. Степан совершенно не понимал, почему так происходит, но ровно с тех пор, как младшая сестра вновь обрела способность выражать свои мысли вслух, его собственный внутренний голос навсегда приобрел именно ее тембр и манеру общаться. Надо заметить, порой довольно ироничную и даже насмешливую. Ведь и в жизни, несмотря на совершенно ангельский внешний облик, Татка ничуть не стеснялась отпускать в его адрес крайне острые шпильки, которые неизменно попадали в самую цель и задевали порой настолько, что можно было бы всерьез обидеться. Если только не знать наверняка, что на самом деле, случись что-нибудь по-настоящему серьезное, именно она первой бросится в бой и станет драться за него изо всех своих воробьиных сил, покуда их только хватит. Так что мешала Стёпе по жизни, разумеется, не настоящая, а только вот эта самая, «воображаемая Татка». Но она же, впрочем, иногда и помогала. Заставляя взбодриться, взять себя в руки или даже стать увереннее в себе. Вот как теперь, когда, вместо того, чтобы вновь стушеваться, Степан только еще шире улыбнулся, давая собеседнице понять, что заметил её иронию, но ничуть этим не уязвлен. И вообще прекрасно чувствует себя в её обществе. - Вы абсолютно правы. Там… - быстро оглянувшись, он махнул рукой куда-то назад, и потом опять обернулся к Валерии Павловне, - моя матушка и наши друзья. Они решили посидеть в кафе. А я вот, наоборот, захотел еще немного погулять… А вы здесь одна? – прибавил он вдруг – сам удивившись, как легко и непринужденно прозвучал этот вопрос, рискующий показаться из его уст немного дерзким и даже неуместным. И вновь внутренне замер, ожидая, что произойдет дальше. Но неожиданно не случилось… ничего! Все так же мило и немного рассеянно ему улыбаясь, госпожа Глебова ответила, что действительно гуляет в одиночестве. И потому будет очень рада, если Стёпка захочет к ней присоединиться и составить компанию – и в этом месте его сердце, пропустив до того один или два удара, внезапно вновь заколотилось, как ненормальное. - Надеюсь, вы не возражаете? – уточнила Валерия Павловна, взглянув на него чуть пристальнее, озадаченная слишком затянувшейся паузой. - Нет-нет! – замотав головой, выпалил Стёпка, которому лишь теперь удалось как-то справиться с этим нежданным всплеском эмоций. – Ну что вы! Я буду невероятно счастлив сопровождать вас, сударыня! Вышло ужасно высокопарно и «по-книжному». Да и пускай! Тем более, Валерия Павловна, которая как раз поднялась со скамьи, грациозно опершись на свой вновь сложенный на минуту зонтик, чтобы подойти к нему поближе, кажется, и не заметила ничего странного в подобной формулировке. - Знаете, я успела обратить внимание, что здесь очень красивые места, - дружелюбно проговорила она, когда, вновь выбравшись на тропу, они неторопливо побрели рядом. – А вы давно живете в Сокольниках? Имею в виду, родились здесь, или, может, откуда-то переехали? - Время – странная штука: что для одних будет давно, кому-то покажется лишь мигом, – начал, было, Стёпка и разом осекся под очередным чуть насмешливым взглядом госпожи Глебовой. Да, впрочем, и самому ему почти тут же сделалось смешно от собственной высокопарной напыщенности. – Нет, еще и десяти лет не прошло с тех пор, как мы перебрались в Москву. А до того жили под Астраханью. Дело в том…, - начал он, одновременно соображая, как бы изложить покороче и не нагружать собеседницу излишними подробностями. Но после, когда, немного помедлив, всё-таки начал, и сам не заметил, как поведал ей свою семейную историю практически во всех известных ему деталях. При этом, удивительным образом как-то сумев уместить повествование не более чем в десятиминутный рассказ. – А дом, где мы теперь живем, это, по сути, мечта моего отца, которую тот надеялся осуществить для мамы и нас троих еще там, в Черном Яре, да только не успел. В результате это в определенной мере сделал его друг, Сергей Аркадьевич Гнездов, который спроектировал и построил нам особняк уже здесь, в Сокольниках… Он ведь, к слову, известный архитектор, может, вы даже слышали о нём прежде? - Нет, боюсь, не доводилось, в последние годы я мало жила в России, - покачала головой Валерия Павловна, от иронии которой не осталось и следа в тот самый миг, когда она узнала о судьбе этого мальчика и его семьи. Драматической и не очень-то веселой, если говорить начистоту, хотя сам Степан рассказывал о тех событиях без особых эмоций. Что, однако, вовсе не смогло обмануть внимательную слушательницу, от которой даже при дозволено редких и коротких взглядах в его сторону не укрылось выражение легкой грусти, мелькавшее в тёмных глазах юноши в те моменты, когда он говорил о покойном отце. Его Степану, как было видно, не хватает до сих пор. Да и вряд ли когда-нибудь будет иначе. Валерии Павловне, оказавшейся по стечению обстоятельств в нынешнем возрасте своего собеседника не только без отца, но и без матери, это было известно как нельзя лучше. Как и то, что такие дети, как Степан… да, в общем-то, и как сама она когда-то, обыкновенно взрослеют и мудреют заметно раньше своих сверстников. - Я вас, наверное, утомил? – поинтересовался он, тем временем, в очередной раз подтвердив своим вопросом только что обдуманный постулат. Не в том смысле, что был сейчас прав, а в том – что вообще об этом подумал. - Нет, ничуть, - откликнулась она. – Мне было очень интересно узнать. И я благодарна, что вы мне в этом доверились, милый Стёпа… ох, простите, Степан Александрович, я хотела сказать! – спохватилась Валерия. Но потом внезапно наклонила голову набок, и, искоса взглянув, уточнила: - Или, может, всё-таки позволите мне называть вас просто по имени? - Да я только рад буду! – воскликнул он, не веря своей удаче. Признаться, в том, что Валерия Павловна до сих пор упорно величает его по батюшке, ему постоянно чудился глубоко скрытый сарказм. А так выходило просто чудесно. И совсем по-домашнему. Будто с сёстрами или с мамой… хотя уж на неё-то госпожа Глебова была абсолютно точно похожа меньше всего. «Ну, а на кого из известных тебе женщин она вообще похожа?!» – вновь некстати проклюнувшись, напомнил о себе внутренний голос. Но на этот раз Стёпа легко и без колебаний сразу же с ним и согласился: да ни на кого! Не видел он прежде совершенно точно нигде и никогда таких удивительных. Даже не столько внешней красотой, а каким-то исходящим изнутри особенным светом. Но при этом – совершенно естественных и ничуть не манерных… Мама и Татка с Санькой, разумеется, не в счёт. Ну да не о них теперь и разговор… - Ну что ж, тогда, стало быть, и договорились, милый Стёпа! – воскликнула она, тотчас вновь повеселев и одарив такой улыбкой, что у него чуть ноги не подкосились. А внутри сделалось жарко. Но только не так, как бывает от летней погоды, а иначе. – Но и ты называй меня тогда, знаешь, как? – спросила Валерия Павловна вдруг, остановившись посреди тропы, по которой они все это время продолжали куда-то брести – куда, Стёпку сейчас было лучше не спрашивать, всё равно он об этом не думал, а просто шел под звуки её серебристого смеха и голоса, словно крыса – под дудочку гамельнского крысолова. - Как? – замерев рядом, повторил он, не сводя с неё восхищенных глаз. - Ляля! – ответила она просто. А потом, чуть нахмурившись, добавила. – Но пусть это будет только между нами! Секрет! Так называют меня лишь самые близкие друзья! Могу я на тебя в этом рассчитывать? И снова тихонько рассмеялась. «Может ли она?!» Да нет же, спросите лучше, может ли это он… вернее, мог ли, еще полчаса тому назад надеяться, что все обернется таким удивительным образом и та, с кем он прежде едва смел заговорить, вдруг сама назовет его другом? Да еще и близким! Нет, при всей своей неопытности в подобных вещах, Стёпа, конечно, был не настолько самоуверен – или уж глуп, чтобы всерьез поверить, будто его так быстро перевели в разряд «своих людей». Тем не менее, надежда на это теперь определенно возникла. Хотя и оставалось не до конца понятным, почему это вдруг стало настолько важно. И зачем ему в принципе становиться для Валерии Пав… Ляли своим. - Никому и слова не скажу! Можете мне поверить! – истово поклялся он, едва при этом не перекрестившись. Но потом все-таки подумал, что это будет лишним. - Я тебе верю! – ответила Валерия Павловна и снова неспешно двинулась в путь. А Стёпа пошел за ней. Так они, в итоге, и вышли на Сокольнический круг, где его спутница, поблагодарив за прекрасную совместную прогулку, улыбнулась и сказала, что теперь ему, наверное, будет лучше вернуться к своей компании: - Иначе, боюсь, они начнут беспокоиться из-за столь долгого твоего отсутствия. - Да с чего бы? Я ведь уже не маленький, не заблужусь? – искренне изумился Степан, и правда, не поняв, почему вдруг она завела об этом речь. Однако, спустя мгновение, догадался, что дело вовсе не в нём… вернее, как раз таки в нём. Но только не в том смысле, как этого бы, наверное, хотелось. – Как вам будет угодно, Ляля! Имя это, круглое и гладкое, приятно перекатилось во рту. Словно отполированный со всех сторон морскими волнами маленький камушек. Но на душе у Стёпки сейчас было, увы, уже не настолько приятно. По всему выходило, что от него устали и уже хотят избавиться – просто под благовидным предлогом. Но что – и главное, когда он умудрился сделать не так? И почему с этой женщиной всё и всегда настолько непонятно?! - Не смею вас больше задерживать. Отступив на шаг, он вежливо ей поклонился и приготовился уйти. Но тотчас изумленно замер. А все потому, что Валерия Павловна вдруг осторожно коснулась до его руки и удивленно воскликнула. - Эй, дружок, да ты, никак, надумал на меня обижаться?! - Нет, почему вы так решили, я вовсе не обижен… - застигнутый врасплох, пробормотал Степан и запнулся, не зная, что сказать еще. По сути, Ляля была права. Будто прочитав его тайные мысли. И от этого стало даже как-то не по себе. - Обижен, обижен! Даже не спорь, я все вижу. Но совершенно не понимаю, почему? Это из-за того, что я предложила тебе вернуться к родным? И ты решил, что мне надоел? Тяжко вздохнув, Стёпа кивнул, не смея поднять глаз. Щеки его, вообще довольно редко покрывающиеся от эмоций румянцем – чай, не барышня, в эту минуту предательски заалели. - Вот и зря! Поверь, если что-то или кто-то мне вдруг надоедает, у меня всегда достаёт храбрости, чтобы заявить ему об этом напрямую. Так что дело не в тебе. А в твоей маме и ваших друзьях, в глазах которых столь долгое отсутствие без объяснений будет выглядеть как минимум некрасиво, понимаешь? - Угу, - буркнул он в ответ, нехотя признавая её правоту. - Мне, может, тоже совершенно не хочется с тобой расставаться! В конце концов, ты здесь пока вообще мой единственный друг! Но что же делать? Разве что… Умолкнув на минуту, Валерия задумчиво уставилась на поникшую перед ней кучерявую макушку – будто что-то про себя прикидывая, а потом проговорила: - Послушай, Стёпа, а как бы ты отнесся к тому, чтобы наведаться ко мне в гости? Завтра, или на днях? Когда тебе будет удобно!.. И нет, это вовсе не из-за того, что я хочу тебя сейчас утешить! - Если вы действительно этого хотите, Ляля, я приду, – ответил он тихо, все еще не до конца веря в реальность происходящего, но уже с замиранием сердца предвкушая этот визит.
Стёпа Веригин: - Вот и хорошо! – так же просто согласилась Валерия. Затем еще раз кивнула на прощание и пошла прочь. Вскоре ее силуэт растворился в толпе фланирующей публики, да и Стёпа, постояв еще немного, круто развернулся на каблуках, и тоже зашагал обратно в сторону кофейни. Мама и супруги Гнездовы всё так же прятались под тенью брезентового купола, попивая прохладительные напитки, а вот Фил и его младший братишка вернулись к пруду, чтобы еще раз спустить на воду свой парусник. - А, юный друг, Степан Александрович! – громогласно объявил его возвращение Сергей Аркадьевич. – Где же ты бродил, блудный сын? - Да там, - неопределенно махнув рукой в сторону аллей, Стёпа придвинул к себе пустой стакан и бутылку с грузинским лимонадом. – Прогуливался. - «Прогу-уливался»! – многозначительно повторил Гнездов, мама с тётей Наташей отчего-то рассмеялись, а Степа, почувствовав в их смехе иронию в собственный адрес, залпом осушил свой стакан газировки, чтобы скрыть смущение. Но тут же об этом пожалел. Коварные пузырьки углекислоты неистово ударили ему в нос, в котором засвербело так, что на глазах тут же выступили слезы. - Ну сущий ребенок! – воскликнула мама, качая головой и протягивая ему салфетку. Ха, вот если бы она только знала! Домой воротились под вечер, проводив прежде Гнездовых обратно в Москву. Тетя Таша дожидалась в гостиной и как раз недавно распорядилась подавать обед, так что, вместо того, чтобы наконец-то оказаться у себя в комнате и побыть наедине с собственными мыслями, о чем мечтал все последние часы, Стёпа был принужден провести еще сколько-то времени в обществе матушки и тетки. И только когда та уехала домой, наконец обрел желаемую свободу. Его комната под самой крышей была лучшим местом в доме. Уединенная, будто пещера отшельника, наполненная книгами, она казалась тем местом, где можно было находиться часами, не скучая, а наслаждаясь покоем и возможностью заниматься любимым делом. Впрочем, сегодня Стёпке было не до книг. Распахнув окно настежь, погасив свет, он растянулся на своей кровати и мечтательно уставился в потолок, по которому плясали кружевные тени от колышущихся совсем рядом, в проёме, ветвей и листьев. Перед его мысленным взором немедленно вновь возникло Лялино лицо, будто бы и соткавшееся вдруг из этой неуловимой игры тени и света. Оно было прелестно. А её улыбка… Нет, улыбки! Ведь каждая из них была такой неповторимой, что Стёпа уже сейчас мог назвать с десяток эмоций, которые они умели выражать. Хотя и не все они были до конца понятны. Вновь припомнив сегодняшний разговор, повторив его про себя слово в слово, Стёпа силился найти в словах госпожи Глебовой некий тайный смысл, наверняка ускользнувший от него днем. Но даже если и была в них некая загадка, решение её пока никак не давалась. Зато по-прежнему безумно грело самолюбие полученное вот так, практически походя, приглашение в гости. В грёзах об этом будущем визите, он неожиданно для себя и уснул. Пробуждение вышло не таким внезапным. И когда Стёпа открыл в темноте глаза, ему еще некоторое время было непонятно, что из пережитого только что сон, а что – явь. Хотя виделось нечто несомненно приятное. Настолько, что даже теперь он всё еще чувствовал себя так, будто только что получил самый желанный подарок! И это ощущение удовольствия было не столько душевным, сколько физическим. В свои годы Стёпа, разумеется, уже кое-что знал об особенностях юношеского взросления. Частично подчерпнул эту информацию из отцовских книг, что-то услышал от приятелей. Сам он впервые столкнулся с этим еще года три назад и поначалу даже испугался. Впрочем, страх прошел довольно быстро, сменившись, как водится, любопытством, следствием которого стали некоторые довольно увлекательные открытия. Но то, что произошло сейчас, было больше и ярче тех ощущений. К ним будто добавилось что-то еще. Новое и возвышенное. Глубоко вздохнув, Степан уселся на кровати, пытаясь понять, что же именно изменилось. И вдруг вспомнил, кем же на самом деле была героиня его недавних грёз – немедленно и мучительно от этого покраснев. Ведь она ничем не заслужила, чтобы о ней мечтали в столь грубой и низменной форме. Пускай даже и во сне, совершенно не имея возможности контролировать собственное сознание. Все еще переживая свой стыд, за завтраком Стёпа был неразговорчив, хотя мама всячески пыталась втянуть его в беседу. - У тебя есть планы на сегодня, милый? - Не знаю, еще не решил, – вчерашнее намеренье навестить Валерию Павловну после всего произошедшего было уже не таким твёрдым. - А мне вот нужно в город. Не хочешь со мной? – Степа мотнул головой. – Ну нет, так нет. Может, тогда к сестрам зайдешь? Им вновь сегодня значительно лучше. Доктор говорит, что Тане скоро можно будет потихоньку вставать. А Санька, та вообще уже поправляется. Стёпа молча кивнул. А Ольга Дмитриевна вновь внимательно поглядела на сына, который сегодня был не похож на себя, но решила все же оставить его в покое. У всех случается дурное настроение. После завтрака, побродив по дому, он-таки сподобился заглянуть к сестрам. Комнаты у них были раздельные, поэтому первой получилось навестить Саньку, которая, как всегда, тут же всучила ему книжку и заставила читать ей вслух. Поэтому следующие пятнадцать минут Стёпка на разные голоса честно вещал о приключениях девочки Ани в Стране Чудес, где с ней постоянно происходили какие-то совершенно абсурдные истории. - Вот бы и мне увидеть этого кота! – мечтательно протянула Санька, когда, заявив, что на сегодня с него достаточно, Степан громко захлопнул книжный том и поднялся со стула, намереваясь далее следовать к другой их болящей. - Зачем тебе кот? Давай приведу Монти, и он тебе еще шире улыбнется! - Ой, а давай лучше, когда мы с Таткой поправимся, все вместе разыграем эту книжку, как в театре! И Монти тогда будет сразу и за кота, и за мудрую гусеницу? - Можно. Но прежде придется обязательно узнать мнение самого Сэра Монтгомери! Вдруг в его планы не входит изображать ни гусеницу, ни кота? – невозмутимо заметил молодой человек, рассуждая об этом, словно о чем-то абсолютно естественном и обычном. Саньку это, впрочем, тоже ничуть не удивило. Разве что заставило задуматься, каким способом его будет лучше всего убедить. Усмехнувшись про себя, Степан оставил самую младшую из сестер размышлять на эту тему в одиночестве, и пошел к Тане. Которая встретила его недовольной гримасой. - Что, вовсе обо мне позабыл, да?! – проворчала она, складывая руки на груди и глядя исподлобья. - Ну если бы вовсе забыл, то и сегодня, наверное, не зашел бы! – резонно возразил в ответ молодой человек и вздохнул. – Какая же ты всё-таки ворчливая, лисица! Это наверняка от безделья! - А вот и неправда твоя! Смотри, сколько набросков я сделала, пока ты не приходил?! – обиженно воскликнула Таня, указывая на стопку листов в этюднике. Присев на край ее кровати, Стёпа принялся доставать и разглядывать рисунки. Все же удивительно, насколько рано они с сестрой поняли свое жизненное предназначение! Сам он с детства не представляет себя и своего будущего без медицины, а Татка выбрала путь художника. И тоже не устает доказывать, что это никакая не блажь, постоянно совершенствуя свое мастерство. - Да, вот этот мне нравится больше всего! Ты ведь по памяти нарисовала? – на небольшом листе был изображен маленький особнячок за оградой, дом их бабушки. – Надо подарить его Анне Софроновне! - Ну что ты несешь! Ты ужасно глупый и нисколечко не разбираешься в искусстве, если думаешь, что подобную мазню можно кому-нибудь подарить! – возмущенно воскликнула Таня, самокритика которой, по мнению брата, порой переходила все грани разумного. Но спорить об этом вновь сегодня ему было как-то недосуг. Недосуг, в итоге, оказалось до конца этого дня также и выбраться в гости к новой соседке. Хотя еще вчера Степан был вполне уверен, что это есть его самое большое желание. Но, промаявшись до вечера – то читая, то вовсе просто без цели слоняясь по дому, он все же решил отложить визит свой на завтра. На следующее утро, проторчав перед зеркалом вдвое дольше обычного, Степа спустился к завтраку, считай, при параде. За что был тут же закономерно награжден вопросительным маминым взглядом. - Ты куда-то собрался, сынок? - Да, хочу встретиться в городе с Пашкой и Сеней Новгородцевыми, – соврал он, не поднимая глаз от тарелки с кашей. – К обеду вернусь. - Чудесно, - отозвалась Ольга Дмитриевна и предложила ему взять их домашний экипаж. – Василий сейчас сразу же и заложит. - Нет! – немного нервно вскинулся Степка. – Я лучше на конке. - Но ты ведь знаешь, как мне это не нравится! - Зато быстро и удобно. - Совершенно не соглашусь с тобой, дружочек, но воля твоя. Покончив с завтраком, Степа вышел из дома вместе с мамой, решившей проводить его до крыльца. И только тут сообразил, что дача Валерии Павловны находится в одной стороне, а конка и город – в другой. Но делать было уже нечего. Так что, проклиная себя за тупость, Стёпа поначалу вынужденно побрел в сторону станции. И только спустя некоторое время, когда уже точно оказался вне поля зрения материнских глаз, свернул обратно и окольными путями, кое-как добрался до соседней дачи. Но только вздохнул с облегчением, как вспомнил вдруг о том, который нынче час. И о том, что для визитов, вообще-то, еще слишком рано. А потому Ляля, вполне возможно и спит. Не все же такие жаворонки, как у них в семействе. Тем не менее, помаявшись на пороге пару минут нерешительностью, он всё же рискнул нажать кнопку звонка. И через несколько мгновений, показавшихся вечностью, услышал звук отпираемого изнутри замка. Дверь ему открыла горничная, лицо которой показалось смутно знакомым. - Сударь?! - Доброе утро. Я к госпоже Глебовой. Мое имя Степан Веригин и мы ранее договаривались о встрече. Узнайте, сможет ли она меня сейчас принять? - Хорошо, проходите, а я сейчас ей о вас сообщу.
Валерия Глебова: Вчерашний день выдался для Валерии особенно тоскливым. Будто бы в отместку за предшествующий, наполненный хотя бы каким-то событиями. Позавтракав довольно рано, она попыталась гулять. Но быстро нараставший зной, от которого не спасали даже вековые кроны деревьев, вынудил быстро вернуться домой. И дальше для неё вновь начался ад, хорошо знакомый каждому активному и деятельному по жизни человеку. Спокойствие. Но не то, умиротворенное, которого порой ждешь, словно манны небесной, измучившись повседневной рутиной, а похожее более всего на мертвый штиль посреди бескрайнего океана, что в прежние века сводил с ума мореплавателей, лишенных из-за отсутствия ветра возможности продолжить свой путь. Для самой Валерии, таким «ветром в парусах» всегда было её дело. Порой тяжелое и даже опасное, но никогда – скучное. То, без которого она, как выясняется, уже и не представляла своего существования. А иначе с чего бы тяготиться этим временным перерывом так, что впору уже сорвать трубку с рычага телефонного аппарата и, потребовав немедленно соединить её с хорошо знакомым номером, умолять Орбака прекратить это издевательство и придумать, наконец, для нее какое-нибудь нормальное занятие. Должно быть, именно так Валерия бы и поступила… Если бы в принципе умела не то, что умолять, а хотя даже и просто о чем-то просить. Но не сложилось. А потому, слоняясь из угла в угол по собственному дому, отчего-то все более напоминавшему тюремную камеру, она могла лишь пилить себя за ошибки, приведшие не только к этому проклятому ранению, но и, если уж сказать откровенно, действительно ненадуманной необходимости полностью исчезнуть хотя бы на некоторое время. Сегодня началось ровно так же, как и вчера. Проснувшись рано, она выпила чашку кофе, потом приняла ванну, оделась – и вновь приготовилась томиться до вечера в окружении скучных книг из крошечной, всего в пару полок, библиотеки, и не менее скучных людей. Которые, к счастью, по-прежнему не стремились знакомиться, видно, окончательно решив для себя, что новая дачница – дама с чудинкой, поэтому дел с нею лучше не иметь. И это Валерию Павловну, надо сказать, устраивало как нельзя больше. Оттого, когда по дому вдруг разнесся мелодичный звук дверного звонка, удивлению ее не было предела. Неужели кто-то все-таки оказался настойчивее прочих? - Зина, кто там? – выглянув с самого верха в извилистый пролет лестницы, спросила она, от любопытства даже не дождавшись, когда горничная сама поднимется в будуар. - Господин Веригин. Сказал, что у вас назначена встреча и и интересуется, сможете ли вы приять его прямо сейчас. - Ну, разумеется, смогу! – рассмеялась Валерия. И прибавила, уже сбегая вниз по ступенькам –быстро и без всякой должной возрасту степенности. – Не так уж я тут и занята! Ты пригласила его в дом? - Да, барыня! А как же? - Прекрасно! Тогда ступай и немедленно принеси туда кувшин свежего лимонада. Уверена, он пригодится, такая жара за окном!.. Стёпа! – воскликнула она, стремительно влетая в гостиную, притворно хмурясь, и устремляясь прямо к гостю. – Как же я вам рада! В этих словах не было ни капли притворства. Работа давным-давно научила Валерию не разбрасываться по пустякам даже самыми маленькими из тех возможностей, что преподносит жизнь. А новое появление в ней Стёпы Веригина – этого забавного соседского мальчика, запомнившегося лучезарной улыбкой, удивительным образом менявшей его серьезное лицо, и неожиданно разумными для своего возраста суждениями, внезапно показалось совсем неплохим шансом на спасение от скуки. - Вот только что-то сами вы не слишком ко мне торопились! – притворно нахмурившись, она погрозила ему пальцем и предложила располагаться, где сочтет удобным. – Будете пить лимонад?
Стёпа Веригин: *с Лялей Павловной* Гостиная, где Стёпку оставили дожидаться появления хозяйки, была обставлена, как и любая другая съемная дача: очень пестро и немного безвкусно. Кресла и стулья из нарядного тополя, которым часто для солидности заменяют карельскую березу, были добротны, хотя и давно отжили свой модный век. С ними соседствовали несколько этажерок, на полках которых мостились разные фарфоровые безделки и японская ширма, а по стенам, в дешевых паспарту, красовались весьма дурного качества литографии, изображавшие сценки из японской же жизни. Всё это казалось таким нелепым и так не шло Ляле, что Стёпа даже рассердился немного, будто кто-то намеренно решил посмеяться над столь утонченной дамой, как его новая знакомая. Единственными предметами, что выделялись из этого душноватого мещанского уюта, были, пожалуй, шахматная доска на одном столиков, где в идеальном порядке выстроились готовые ринуться в бой фигуры, да томик в темном переплете, из которого торчал как закладка, перламутровый нож для разрезания бумаги. - «Эристика, или Искусство побеждать в спорах». Шопенгауэр, – открыв форзац, прочитал Стёпа вслух и удивленно хмыкнул. Но тут же, услышав шаги, закрыл и положил книгу обратно, поворачиваясь навстречу приближающейся хозяйке дома. – Ляля! – произнес он, чуть склоняя голову в приветствии, не решаясь на большее. – Готов выпить хоть яд, если это доставит вам удовольствие и сможет извинить меня в ваших глазах. Тем более вы ведь говорили, что еще не завели здесь знакомств. Ну, кроме меня. А я взял, и не пришел! Только вчера я… просто не решился… вот! Зато сегодня здесь, и готов вас развлечь! Его извинения выглядели столь по-мальчишески искренними и одновременно столь по-взрослому изящными, что впору было бы вмиг растаять даже самой настоящей обиде. Валерия же на самом деле совершенно и не думала дуться всерьез, потому, с улыбкой махнув рукой, тут же ответила, что это пустое, и она совсем не злится. Затем еще раз предложила Степану, все еще стоящему перед нею, садиться и располагаться с удобством, а сама потянулась за колокольчиком, повторно призывая Зину, запропастившуюся куда-то вместе с обещанным лимонадом. При этом, конечно же, исподволь наблюдала за своим гостем. Похоже, он все еще чувствовал себя несколько скованно. Что с одной стороны, было объяснимо, а с другой… совершенно непонятно! Если учитывать, что в тот день, когда они только познакомились, он показался ей куда более решительным. Впрочем, мальчишка, что с него взять, напомнила себе Валерия Павловна, попутно пытаясь придумать, чем, собственно, сама будет его развлекать и о чём разговаривать, когда закончатся стандартные общие темы. - А вот и наш лимонад! – воскликнула она не без облегчения в тот момент, когда в гостиную, наконец, вошла Зина, на подносе в руках которой красовался большой хрустальный кувшин и пара подходящих к нему стаканов. – Позволите за вами поухаживать? – принимаясь разливать в них холодный напиток, улыбнулась она после того, как отпустила горничную. – Ужасная, всё же, стоит жара! Словно у нас здесь не Россия, а какая-нибудь южная страна. А вы когда-нибудь уже путешествовали за границу, Стёпа? Сегодня она вновь была другой. Стёпа отчетливо видел это, или даже скорее – ощущал, хотя и не понимал причины. В сущности, следовало признать, что его опыт общения с прекрасным полом ограничивался до сих пор, не считая Таткиных подруг, которые были едва ли умнее цветочного горшка, исключительно родственным кругом – тетки, да кузины. Потому сделаться интересным собеседником для такой женщины, как его новая знакомая, представлялось куда более трудной задачей. Приняв лимонад из Лялиных рук, он отпил кислый, сдобренный мятой напиток. А потом поставил стакан обратно на поднос и чуть покачал головой. - Увы, выезжать дальше Москвы мне пока не доводилось. Впрочем, я неплохо знаю Лондон и его окрестности, а также с большой долей вероятности не заблужусь в Вене или Париже… Я люблю читать, - пояснив этот «парадокс», Степа вновь широко улыбнулся. – А мой дядя-дипломат, приезжая из разных своих поездок, часто привозит нам с сестрами книги о тех местах, где побывал… А вы, наверное, тоже много путешествуете, да? Вчера сказали, что последнее время редко бывали в России, - прибавил он вдруг не без зависти.
Валерия Глебова: * с юным книгочеем* - Да, верно, не люблю подолгу задерживаться в одном месте, - кивнула Валерия Павловна, сделала глоток из своего стакана и тоже чуть улыбнулась, оценив его иронию. – Это привычка из детства. Отец был военным, поэтому мы много и часто переезжали. - А сейчас ваши родители тоже живут здесь, в Москве? Они не скучают по вас из-за столь долгих разлук? Молча покачав головой, она на мгновение задумалась, стоит ли об этом, но потом все же проговорила: - Их обоих давно нет на этом свете. Так что нет, милый Степан Александрович, в Москве по мне совершенно никто не скучает. Последние слова Валерии Павловны вызвали у него досаду. Совершенно иррациональную, если учитывать, что они едва знакомы, и вообще… Но думать, что у этой женщины всё же где-то имеется некто, настолько близкий, чтобы обладать правом без неё скучать – ведь, так же, наверное, ему следует понимать её слова, было Стёпке почему-то неприятно. «Ну а чего ты, собственно, ожидал? – тотчас напомнил о себе внутренний голос. – Такую, как она, всегда кто-нибудь ждет… Такую можно ждать целую вечность…» Уязвленный этой мыслью, он опустил глаза и вздохнул. Этот вздох не остался незамеченным. Бесшумно опустив на столик свой наполовину опустевший стакан, Ляля взглянула на него вопросительно. И потому пришлось срочно выкручиваться, придумывая объяснение. - Хочу сказать, что хорошо понимаю ваши чувства, сударыня. И, поверьте, это не просто слова. Супруги Веригины взяли нас с Таней к себе в семью, когда мы были совсем маленькими, из сиротского приюта. И это не важно, я считаю их своими настоящими родителями и самыми близкими людьми. Но маму… родную… тоже иногда вспоминаю. Хотя, пожалуй, уже и как некий размытый образ, - признался он вдруг, хотя изначально говорить об этом, в общем-то, и не собирался. - Выходит, в этом смысле ты пережил больше меня. Сначала родные мать и отец, потом еще и ужасная история с доктором Веригиным, о которой ты говорил третьего дня… Но полно, давай не будем больше о грустном! – словно спохватившись, воскликнула Валерия, а затем потянулась и ласково дотронулась до руки сидящего в соседнем кресле юноши. – Расскажи-ка лучше о своих увлечениях! Сестра, насколько понимаю, всерьез занимается живописью, а сам ты что-нибудь особенно любишь? Ну, кроме медицины, - прибавила она, усмехнувшись, - это умение я уже успела узнать и оценить. - Читаю, – рассеянно произнес Стёпка, уставившись на собственную руку, к которой только что прикоснулись пальцы Валерии Павловны, и ему в тот же миг почудилось, что через неё пропустили ток, а в крови будто порох вспыхнул и тут же угас. – Но это тоже вы уже тоже знаете. Еще я немного музицирую. Мама прекрасно играет на фортепиано и поёт. Поэтому каждому из нас она тоже постаралась привить любовь к музыке. Но получилось по-настоящему только с Санькой, которая любит и умеет понимать музыку так же, как и она сама. Татка оказалась к этому вообще не способна. Я же, - он пожал плечами, - скорее механически и точно ее воспроизвожу. Отец говорил, если захочу быть хирургом, тренировать пальцы – полезный навык. Ну и в шахматы играю неплохо. Вы, наверное, тоже? Пока вас ждал, успел заметить здесь доску с фигурами… Разумеется, она играла. Причем, увлеклась еще в детстве, сама. Наблюдая за партиями, которые порой разыгрывал вместе с сослуживцами, заглядывавшими в гости, отец. Правда, передвижение фигур по клеткам поначалу представлялось каким-то диковинным ритуалом, законы и правила которого были совершенно не ясны. Но однажды, заметив, в конце концов, ее интерес, отец все-таки показал, как ходят разные фигуры, объяснил принципы и некоторые самые простые комбинации. А еще спустя год одиннадцатилетняя Ляля начала его уверенно обыгрывать. Впрочем, дальнейшего развития этот случайно открывшийся талант так и не получил. Как и многое остальное в её дальнейшей жизни. Но иногда, ради интереса, или же, наоборот, от скуки – как здесь, в Сокольниках, Валерия все-таки возвращалась к этому занятию. Вот и теперь хотела было сказать, что Степан угадал. Да только отчего-то вдруг соврала: - Нет, эти шахматы не мои, просто стоят здесь с момента моего приезда. Наверное, принадлежат хозяину дома. Сама я не играю. И даже не пыталась никогда… Послушай, Стёпа! А ты не мог бы попробовать меня научить?
Стёпа Веригин: *с Каспаровым в юбке* - Да с радостью! – воскликнул он, а затем, не дожидаясь второго приглашения, подскочил с места и ринулся к столику с набранными прямо в столешнице шахматными клетками. Поднял его со всеми предосторожностями, чтобы расположенные в исходном порядке фигуры не слетели на пол, и вернулся обратно, установив перед Лялей, которая, кажется, немного не ожидала подобной прыти. Шахматы Стёпка, и правда, любил, только вот редко когда соперник ему попадался удачный. Единственным достойным был, разве что, дядя, который приезжал так редко, что и говорить смешно. Мама, впрочем, тоже играла хорошо, но слишком предсказуемо. Сёстры же не умели вовсе, сколько он ни бился их научить. А вот почему-то, глядя на Валерию Павловну, сразу поверил, что та обладает достаточным умом, чтобы, чуть потренировавшись, стать ему в этом деле хорошим компаньоном. - Для начала об игре в целом! – провозгласил он, наконец, покончив с приготовлениями и устроившись прямо напротив неё. – Общий принцип понять довольно просто, если рассматривать всю шахматную партию как маленькую войну. Дело в стратегии и умении иногда пожертвовать чем-то важным, чтобы достичь еще более важной цели. - Надо же, как интересно! – удивленно воскликнула Валерия, едва сдерживая при этом улыбку. – Никогда не думала об этом в подобном ключе. А ведь и правда: будто война! И две армии выстроились на поле боя перед атакой! А как ходят фигуры, покажешь? - Конечно, это совсем просто. Вот, смотрите, этот ряд – пешки. Они простые солдаты, которым чаще всего суждено быть разменной фигурой. Но при определенной удаче, любая из них однажды может стать генералом. А ходят они вот так… Потянувшись к одной из пешек, Стёпа сдвинул ее с места. Затем продолжил пояснять азы шахматного искусства на примерах остальных фигур, постепенно увлекаясь и, со всем присущим ему артистизмом, разыгрывая на черно-белой плоскости целый драматический спектакль. Пусть пока лишь только и на словах. Всё это время Валерия Павловна слушала его, не отрываясь. Разве что задавала иногда какой-нибудь уточняющий вопрос. Но тогда Стёпка лишь отчетливее понимал, что не ошибся. И ум у неё действительно очень острый, а память цепкая и на удивление внимательная. - Ну, а вот здесь у нас главная фигура на доске – Её Величество королева. Весьма ловкая, коварная и непредсказуемая особа, ходит, как хочет. И порой одна способна сделать всю игру. Впрочем, бдительность нужно сохранять и ей, ведь любая ошибка может стоить, в том числе, и поражения! - И снова все, как и в жизни, - кивнула Валерия, поднимая на своего «учителя» глаза, полные восхищения. Практически не наигранного, если учитывать, что его вдохновенный рассказ о таких, казалось бы, простых и прозаичных вещах, как шахматные фигурки, и вправду, выглядел настолько живым и интересным, что впору было заслушаться. Да это ведь, собственно, с нею и произошло, внезапно с удивлением подумала она, вероятно, впервые за время знакомства, рассматривая лицо этого юноши со столь близкого расстояния. «А все же он очень красив… – промелькнула следом за этой еще одна мысль, показавшаяся настолько странной и неуместной, что стало даже неловко. – Станет… когда повзрослеет!» - тут же прибавила Валерия про себя и поспешно перевела взгляд снова на шахматную доску, надеясь, что Степан не заметил этого мимолетного смятения. - Что ж, стало быть, это все о фигурах и правилах? – проговорила она через минуту, осторожно погладив пальцем гладко отполированную голову одного из коней. - Да, - беззаботно откликнулся Стёпка. – Теперь, если желаете, можно попробовать попрактиковаться! - Пожалуй… - Давайте только, ваши фигуры будут белыми? Они всегда начинают, и считается, что ими проще выиграть, - любезно предложил он, но тут же с ухмылкой и прибавил: – Правда, на самом деле, это, конечно, заблуждение. Всё зависит от мастерства игроков. - Очень великодушно с твоей стороны! – в тон ему усмехнулась Валерия Павловна, к которой лишь теперь в полной мере вернулось обычное самообладание и, следовательно, ирония. – Хорошо, я согласна. Стало быть, мне и начинать? - Ходите! Их первая партия, как и следовало ожидать, продлилась недолго. Хотя, изображать абсолютное неумение играть оказалось значительно труднее, чем это можно было предполагать. Тем более что и Степан явно не стремился её обыграть, постоянно давая всевозможные форы и явно намеренно не замечая настолько очевидных промахов, что порой это даже немного злило. Видно, поэтому проиграть с треском, как и положено новичку, все равно не получилось. А в ходе самой партии Стёпа даже пару раз удивленно присвистнул, поражаясь её понятливости. - Мне кажется, у вас определенно талант, Ляля! Клянусь, никогда не видел, чтобы человек, впервые оказавшийся за доской, делал такие успехи!
Валерия Глебова: * c Чебурданидзе в брюках* - Ах, да брось, ты явно всё слишком преувеличиваешь! – махнула Валерия рукой и, подумав немного, совершила очередной ляп, который сделал дальнейшее сопротивление её «армии» бессмысленным. – Вот видишь, я же говорю! Обыкновенная удача неофита! Стёпка, и правда, очень радовался её успехам, но еще сильнее, хотя и втайне, гордился собственным талантом объяснять. Это свойство первыми заметили у него сестры, с тех пор вечно таскаясь за помощью в решении какой-нибудь очередной сложной задачки по математике или еще какой сложной для них гимназической науке. Прежде Стёпа даже не думал, что это может распространяться и на другие вещи. Например, те же шахматы, которые, если походить к ним серьезно, будут куда сложнее, чем Санькина грамматика и даже Таткина тригонометрия. Однако Валерия Павловна с его помощью схватывала налету даже такое непростое искусство. Иногда, конечно, делала совсем глупые ошибки, но для новичка это простительно. В подобных случаях Степан, не давая переиграть, объяснял, почему так делать не стоило, и показывал своим собственным ходом, к каким последствиям это приводит. - Ничего, на ошибках учатся – пусть это и банально, но в данном случае очень наглядно, – ответил он тоном заправского преподавателя, немного копируя интонацию дяди Поля, который и посвятил его в свое время в этот удивительный мир логики. – Хотите попробовать еще раз? Она согласилась. И следующие несколько часов пролетели так же незаметно. Но, разумеется, не только потому, что все это время они не отходили от шахматной доски. Просто вместе с этим занятием, интересным сразу для обоих, стал, будто бы сам по себе, спориться и разговор, вначале немного затруднённый, легко перелетая с деталей очередной разыгрываемой партии на другие общие темы, коих, к Стёпкиному удивлению, находилось всё больше. Потому, когда часы на стене вдруг пробили два пополудни, он едва не подскочил в кресле, удивившись, что прошло уже так много времени. И все приличные сроки продолжительности визита давным-давно истекли: - Извините, Ляля, мне пора домой! – вздохнул он, вновь взглянув вначале на беспощадный циферблат, а после – на свою новую соратницу по увлечению. Да, теперь он был точно в этом уверен! Иначе, отчего же еще нечто подобное сожалению оказалось в этот миг написано и на её лице? Услышав эти слова, Валерия Павловна почувствовала разочарование, похожее на то, что бывает детстве, когда заканчивается долгожданный праздник вроде именин или Рождества: и понимаешь ведь, что так положено, а все равно обидно. «Нет, ты, должно быть, положительно сошла с ума, или совершенно изголодалась по человеческому общению, – тут же строго напомнила ей другая, «взрослая» часть её личности, – если находишь развлечение уже даже в разговорах с наполовину ребенком». Давно уж привыкнув прислушиваться именно к ней и руководствоваться лишь её советами, Валерия тут же молча поднялась вслед за гостем, всем видом демонстрируя, что не собирается его удерживать, и пошла вместе с ним, провожая до порога. Но там почему-то всё-таки вновь поддалась так и не угасшему до конца порыву, и пригласила Стёпу заходить к ней и впредь совершенно свободно. Всякий раз, когда он захочет сыграть с ней еще партию другую и вообще… - А можно завтра? – спросил он мгновенно. Слишком поздно сообразив, что это может показаться Валерии Павловне странным или даже смешным. И ответом ему, действительно, оказался, как это говорят, её хрустальный смех. Только вовсе не обидный, а ласковый, после которого прозвучало столь же ласковое «Разумеется!», заставившее Стёпку немедленно воспарить на вершины блаженства. В этом абсолютно счастливом состоянии он и побрел восвояси, не забыв, впрочем, о необходимых предосторожностях. Вновь сделал петлю и, вынырнув из кустов на подходе к дому, будто возвращался с трамвайной станции, поспел туда как раз к обеду.
Стёпа Веригин: *с обманщицей* На следующее утро, прямо после завтрака, Степка так же, как и накануне, отправился в гости. По дороге он набрал полевых цветов, ругая себя за то, что не додумался до этого еще вчера, явившись в дом к Валерии Павловне с пустыми руками. Впрочем, исправиться в этом никогда не поздно. Так что сегодня дополнением к элегантному летнему костюму, совсем недавно заказанному мамой у лучшего московского портного – хотя Стёпка всё равно не хотел его носить, так как почему-то казался себе в таком одеянии смешным – оказался букет из ромашек, васильков и еще каких-то мохнатых метелок, как думалось, вполне удачно его разбавивших. Однако Зина, как и вчера, открывшая дверь и проводившая в гостиную, окинула его цветы таким говорящим взглядом, что уверенности в этом тут же поубавилось. Что ж, может, она и права. Такой даме, как Валерия Павловна, надо дарить розы и лилии, а не подобную чепуху, вздохнул Стёпка с досадой, всерьез уже подумывая о том, чтобы выкинуть свой жалкий веник в открытое окно, пока хозяйка еще не вышла в гостиную. Но с окончательным решением все-таки опоздал. Вскоре со стороны лестницы уже послышался легкий стук каблучков, а после, сопровождаемая шелестом шелкового платья и ароматом духов, которые вскружили Стёпке голову еще в первое утро их знакомства, в комнату вошла Валерия Павловна. - А я принёс вам цветы! – зачем-то громко заявив об этом сразу после их короткого взаимного приветствия – будто и так не очевидно, он протянул свой букет. – Не знал, правда, какие вы больше любите. Так что, вот, пока эти… - Они прекрасны, спасибо! - с улыбкой отозвалась Валерия, полюбовалась подарком со всех сторон и поднесла к лицу. Внимательно наблюдавший за ней Стёпка, хотел было тут же сказать, что полевые цветы не пахнут. Так что нюхать их нет никакого смысла. Но промолчал. Потому что жест этот в её исполнении вышел настолько милым, что у него буквально язык присох к нёбу от восхищения. - Может, тебя удивит, но я и правда очень люблю все эти дикие ромашки и колокольчики, - призналась ему, меж тем, сама Валерия. Оставив букет временно лежать прямо на столе, оно взяла пустую вазу и быстро наполнила её водой из графина, а затем вернулась обратно и поместила в неё цветы. - Ну вот, видишь, как красиво!.. Только позволь сейчас дать тебе один маленький совет на будущее, ладно? Никогда впредь не извиняйся за свои подарки, какими бы они ни были. То, что подарено от души, невозможно не оценить по достоинству! Стёпа послушно кивнул и подумал в очередной раз, какая она все-таки удивительная и непохожая на других. И уже даже собрался сказать это вслух, да только тут в комнате вновь появилась Зина. И, конечно, сразу же испортила момент, так как принялась суетиться у чайного столика, расставляя посуду и разные лакомства, которые принесла с собой. Это было неприятно. А вот из приятного было то, что по всему выходило, будто сегодня в этом доме его по-настоящему ждали. Приготовили угощение… даже мебель, вон, расставили, чтобы побыстрее начать игру, подумал он, заметив заранее придвинутые к шахматному столику с обеих сторон кресла. Впрочем, ему и самому не терпелось продолжить турнир. Потому, временно отказавшись от предложенного чая, он сразу же предложил Валерии Павловне составить ему первую на сегодня партию. Которая, в отличие от всех вчерашних завершилась уже вничью – но в этом не было ничего странного. Ведь Стёпа продолжал объяснять сопернице каждый из её неверных ходов. А училась на своих ошибках она очень быстро. Это стало особенно заметно в следующей игре, где, после нескольких первых ходов Стёпа рискнул направить в атаку одного из своих коней. Далее, по его прикидкам, должен был последовать еще один ход, после которого Ляля окажется в безвыходном положении и будет вынуждена признать своё очередное поражение. Но тут, легким движением руки, она вдруг произвела совершенно неожиданный для него маневр: а именно рокировку, которая тут же разрушила этот честолюбивый план. Разочарованно вздохнув, Стёпка взялся за своего слона и… внезапно замер, вскидывая на Лялю потрясённый взор: всё дело в том, что он еще не успел объяснить ей принципа рокировки. И то, что она так легко и естественно использовала этот приём, означало лишь одно: он был ей хорошо известен и ранее. Иными словами, его попросту провели, и считают, если не идиотом, то уж точно ребенком, с которым легко проделать подобный фокус. Или того хуже – забавным котенком, который будет сломя голову носиться за бумажным фантиком, без сомнений видя в нем настоящую мышь. От этого обидного открытия на душе сразу же сделалось тоскливо и почему-то захотелось сбежать домой. - Зачем вы это сделали? – нахмурившись, спросил он с укором в голосе. – Сказали, что не умеете играть?..
Валерия Глебова: * с догадливым * - Не знаю! – совершенно искренне ответила Валерия, чуть откинулась назад и сокрушённо покачала головой, прикрывая затем ладонями на пару мгновений вспыхнувшее неподдельным стыдом лицо. – Прости, прости пожалуйста! Я, не подумав, совершила глупость. И очень об этом сожалею. Просто не представляю, что на меня вдруг нашло в тот момент! Но, поверь, мне действительно было интересно слушать твой рассказ – как будто заново это все, даже удивилась! И вообще очень интересно с тобой… Клянусь, я сегодня еле дождалась, когда ты придешь! Он посмотрел на нее с недоверием. Ну, а как сразу вновь поверить после такого обмана?! Тем не менее, придется. Только потому, что иначе нет иного выхода, чем просто встать, уйти и больше никогда сюда не возвращаться. А готов ли он теперь принести своему самолюбию такую жертву, Стёпка уже и не знал… - Ладно, - буркнул он и вновь взглянул на Лялю так, как на свою Татку, когда та, ляпнув какую-нибудь обидную глупость, после, ластясь по-лисьему, изо всех сил старалась загладить перед ним вину. А сам он, попросту не умея подолгу на неё сердиться, все еще упорно продолжал делать вид, что оскорблен. – Но все равно. Я прощу вас по-настоящему, только если вы прекратите притворяться и сыграете со мной прямо сейчас – как полагается и в полную силу. Она согласилась и тут же принялась расставлять фигуры на доске в исходный порядок. Минут пять после этого они играли молча, но постепенно азарт игры вновь начал захватывать обоих. И думать о своей обиде Стёпе стало совершенно некогда! Сбросив маску мнимой неопытности, Валерия Павловна стала действовать решительно, жестко и крайне изобретательно. Но главное – так быстро, что только успевай увёртываться, да продумывать следующий ход, чтобы не проиграть совсем уж по-глупому. Собственно, только это, в итоге, ему и удалось. Но вместо досады или неловкости по поводу первого за долгое время поражения, да еще и от дамы, Степан испытывал лишь искреннее удовольствие. Вернее, даже почти восторг при виде подобного мастерства! А обида была и вовсе забыта. - Поздравляю вас с заслуженной победой, Ляля! – проговорил он, поднимаясь и протягивая ей руку, как и подобает между равными соперниками. Приняв рукопожатие юноши в обмен на своё собственное, Валерия благодарно кивнула: - Это тебе спасибо за отличную партию! Клянусь, давно не играла с таким наслаждением. Ты уже сейчас один из наиболее грозных соперников, среди тех, с кем мне когда-либо приходилось делить шахматную доску, а если еще и немного потренируешься... - А вы – самая удивительная женщина вообще из всех, кого я знаю! – выпалил Стёпка вдруг, сам едва поверив, что всё-таки осмелился произнести вслух слова, которые все последние дни беспрестанно жгли ему язык. – Да к тому же, еще и с острым, аналитическим умом, - прибавил он через мгновение, подумав, что так будет еще лучше. - Спасибо, лестно, что ты так обо мне думаешь, - кивнула она с достоинством. Но про себя вздохнула, что если бы Стёпа был прав, а ее «аналитический ум» , в самом деле, оказался бы таким острым, как он утверждает, то вряд ли бы ей сейчас коротать вместе с ним эти бесконечные дни безделья в Сокольниках… Впрочем, об этом ему знать было уж точно не обязательно. - Ну что, еще одну партию? – вновь обратив всё внимание на своего гостя, Валерия Павловна бросила лукавый взгляд вначале на него, а потом – на шахматную доску. – Или отложим матч-реванш до завтра, а сегодня просто мирно попьем чаю? Зина по моей просьбе нынче ранним утром ездила к Эйнему и привезла много вкусного. Будет крайне обидно, если это великолепие пропадет – мне столько ни за что не съесть! А после можно немного погулять? Если твои домашние, конечно, не станут тревожиться… - Опять вы, Ляля, говорите со мной, как с малышом! – досадливо вздохнул в ответ Стёпка. - Что? – вскинулась она тревожно. – Но это не имеет отношения к возрасту! Я и сама обожаю шоколад, а за воздушные меренги и вовсе душу продать готова! Или тебе просто не нравятся сладости? - Да нет! Дело не в конфетах, их я тоже люблю, - честно признался Степан, у которого дома, еще с детства была репутация отменного сладкоежки. Потягаться с ним в этом с некоторых пор могла разве только Санька. Так что и теперь у него едва уже не текли слюнки при виде чайного стола, где рядом с фарфором на изящном хрустале горками красовались бисквитные печенья и эклеры. А возле них стояла и еще какая-то большая картонная розовая коробка, о содержимом которой можно было только догадываться. - Но в чём же? – не понимая, продолжала, между тем, настаивать Валерия. - «Если твои домашние, конечно, не станут тревожиться…» - повторил он, вместо ответа, пытаясь как можно более точно воспроизвести её интонацию. – Словно мне десять лет, и мама требует, чтобы я каждые пятнадцать минут заглядывал домой для отчёта… Поверьте, Ляля, это совсем не так! – прибавил Степан с достоинством и даже несколько горделиво. Ведь, мама, и правда, давно уже – а может, и вовсе никогда – не контролировала каждый его шаг, так, как это иногда доводилось наблюдать в семьях гимназических и даже университетских приятелей. Возможно, в некотором смысле причиной являлось то, что, после смерти отца, Стёпка, как бы странно это не прозвучало, был в своём доме старшим мужчиной. Ведь мама неоднократно и с самого детства внушала, что именно он – главная опора и защита для неё и сестёр. Привыкнув к этому, Степан соответственно себя и ощущал. Хотя мама, конечно, по-прежнему была непререкаемым авторитетом. И её спокойствием и доверием Стёпка очень дорожил. Так что даже теперь, уходя поутру из дома, разумеется, предупредил, что будет отсутствовать довольно долго. Не пояснив, однако, более ничего. И не получив от неё в ответ – как подтверждение этого самого доверия – ни единого уточняющего вопроса. - Поверю, пожалуй. Но только при одном условии, - откликнулась Валерия Павловна и прибавила с тонкой улыбкой: - если ты перестанешь мне так часто об этом напоминать. Ведь это подчеркивает и мой возраст!
Стёпа Веригин: *с Лялей и бизе* Захлопав глазами от удивления, от этих слов Стёпка вновь почувствовал себя будто за шахматной доской – где он только что пропустил какой-то важный маневр соперницы, и итогом этой ошибки стал сокрушительный мат в три хода. Она права. А он опять выставил себя невежей, который смеет напомнить женщине о том, сколько ей лет. Хотя, сколько их Валерии Павловне на самом деле, и предположить-то было сложно. Ведь выглядела она, пусть и прелестно, но вряд ли намного моложе мамы, а вот вела себя совсем иначе. Почти что как его ровесница. И последнее вечно так путало и сбивало Стёпу с толку, что, должно быть, становилось еще одной причиной, по которой он без конца говорил и делал глупости в ее присутствии. И очень после от этого на себя сердился. Вот и теперь, изящно отчитав его за очередную промашку по части хороших манер, словно мальчишку – взрослая дама, уже спустя минуту, эта непонятная и двуликая Ляля вновь ведет себя, словно юная барышня. А именно беззаботно болтает о разных сортах конфет, припоминая те, что нравятся ей более остальных, одновременно разливая по чашкам чай и добавляя после в заварочный чайник еще горячей воды из бульотки. - …А больше всего я люблю «Сакай» и «Мияки» - такие, знаешь, в японских лаковых шкатулках? – закончив хлопотать над чаем, Валерия Павловна обернулась к своему гостю, который в последние пять минут сделался, отчего-то, чуть более молчалив, чем прежде, и с улыбкой пригласила его к столу. – И еще, конечно же, меренги… хотя, об этом я тебе уже говорила. И, так как соловья баснями не кормят, самое время нам их отведать! – воскликнула она, потянувшись к той самой розовой коробке и распуская атласную ленту, которой она была крестообразно обвязана. А дальше для Стёпки, до этой минуты аккуратно грызшего взятый из деликатности с самого краю и практически не глядя, первый подвернувшийся под руку бисквит, будто бы открылся настоящий ящик Пандоры! И на самом дне его, на шуршащей розовой же бумаге, лежали самые красивые меренги, которые он когда-либо видел! - Ну что же ты смотришь, угощайся! – рассмеявшись все тем же своим удивительным серебристым смехом, Ляля подвинула коробку к нему поближе. Но, видя, как он – вероятно, от смущения, не решается, сама аккуратно выудила вложенными внутрь упаковки маленькими кондитерскими щипчиками одно пирожное, и протянула гостю. – Держи! Кстати, французы называют меренги иначе, «безе». Ты знаешь, как это перевести на русский? - «Poète, prends ton luth et me donne un baiser», - продекламировал Степка сразу же пришедшую на ум строчку из Мюссе и взял в руки блюдце со сладостью. – Странное название. - Разве? А мне кажется, очень подходит. Ведь они такие сладкие и воздушные. Совсем, как нежный поцелуй! – улыбнулась Валерия, тотчас беззаботно отправляя одно из пирожных в рот и даже жмурясь от удовольствия. Совершенно простое и обычное, вроде бы, действие. Но Стёпу от него вдруг будто бы кипятком ошпарило. Чуть приоткрывшиеся алые губы, за которыми на миг показались жемчужные зубы, с хрустом вонзившиеся в тонкую и хрупкую корочку десерта, а затем сомкнувшиеся вновь, и еще более мимолетно показавшийся между ними кончик языка, когда Валерия Павловна аккуратно облизнула сахарную пудру… Судорожно сглотнув от внезапно пересохшего горла, он опустил глаза, не в силах забыть этого зрелища, боясь, что если увидит его вновь, то с ним произойдет нечто еще более неподобающее и постыдное – и одновременно до одури мечтая попробовать, каков же может быть на вкус поцелуй этой женщины. - Ну что же ты почти ничего не ешь?! Стесняешься?! Вот уж глупо! – воскликнула, тем временем, сама Ляля, глядя на него с шутливой укоризной. – И даже нечестно. Не хочешь же ты, чтобы я растолстела до неприличия? Не зная, что и ответить на подобный вопрос и всё еще не смея поднять глаз, Степан молча помотал головой и послушно вгрызся в собственное пирожное. Остаток которого в его руках, конечно, сразу же коварно раскрошился на кучу мелких легких фрагментов, осыпавших не только отведенное им блюдце, но и всё вокруг, включая подбородок, одежду и скатерть и даже ковер. Ведь это только такие небожительницы, как Валерия Павловна, наверное, умеют съесть их аккуратно. - Черт! – процедил он сквозь зубы едва слышно. – Простите, Ляля… Вот поэтому и не хотел, - прибавил он, радуясь, что нашлось столь разумное объяснение недавнему смущению и тоже вновь улыбнувшись в ответ на её весёлый смех. От него, как всегда, было совсем не обидно, а напротив – очень даже хорошо на душе. - Ну и зря, подумаешь, крошки! – подмигнув мальчишке, она, как ни в чем не бывало, смахнула на пол и остальные мелкие кусочки безе. – Зато удовольствия – море!.. А вот, кстати, море ты тоже никогда не видел? Из Астрахани, ведь, вроде бы, сравнительно недалеко до Каспия, верно? - Никогда не видел, вы угадали, – кивнул Стёпка и пышный вихор, извечно доставляющий ему неудобства на занятиях, вновь свалился прямо ему на лоб. Попытка дунуть, чтобы отогнать его прочь, привела к тому, что волосы лишь сильнее распушились. И потому, чтобы вернуть себе цивилизованный вид, пришлось уже совсем отставить и чашку, и блюдце с угощением. - Мы недолго прожили в тех местах, и дальше самого города не уезжали. А вот вам, я уверен, доводилось и, наверное, не одно! Расскажите, на что оно похоже!
Валерия Глебова: * с безе и Стёпой* - На что? – переспросила Валерия и после ненадолго замолчала. При всей кажущейся простоте, вопрос Стёпы показался ей довольно каверзным. Наверное, только дети умеют спрашивать вот так – вроде бы, и ничего особенного, а ответ искать – голову сломаешь. – Наверное… на жизнь? – выговорила она, наконец, задумчиво глядя перед собой. – То спокойно и безмятежно. И, кажется, ничего не происходит и не меняется в нем веками. То, напротив, такое бурное, что бьешься в его волнах и не успеваешь отдышаться от одной до другой, с единственным желанием выбраться в более тихое место и отдохнуть… Ай, что-то я вдруг не к месту ударилась в философию! – будто опомнившись, Ляля широко улыбнулась своему удивленно притихшему гостю и, протянув руку к его лицу, ласково поправила чуть растрепанный, кудрявый чуб. – Глупости это все. Словами море не описать. Вот станешь еще немного старше, будешь путешествовать, и тоже сам все увидишь! Легко поднявшись из-за чайного стола, она отошла к раскрытому настежь окну и выглянула на улицу. - По-моему, сегодня не так жарко, как все предыдущие дни. Может, пойдем немного погуляем? А то, признаться, я уже начинаю чувствовать себя немножечко вампиршей: выхожу из дому только в темноту… То, что у Валерии Павловны есть в жизни какая-то тайна, Стёпа почувствовал еще почти сразу после их знакомства. И со временем этот флёр недосказанности только усиливался, несмотря на всю ее кажущуюся простоту и откровенность. Вот и сейчас, рассуждая о море как о метафоре жизни – кто знает, возможно, даже и своей собственной? – Ляля вновь будто бы на миг приподняла перед ним её завесу. Однако лишь затем, чтобы сразу же вновь ее и опустить, так и не позволив не то, что разгадать, а даже и приблизиться толком. Но, несмотря на разочарование этим фактом, Стёпа по-прежнему ничуть на неё не сердился. Возможно, еще и потому, что так же точно ощущал – скрытность этой женщины идет совершенно не от жеманства и не от желания лишний раз нагнать туману, дабы выглядеть более «интересной». Подобное Стёпка, и при всём своем небольшом опыте общения с женским полом, успел уже практически возненавидеть. Особенно бесило это у ровесниц, юных девиц, жизни толком не знавших и не видевших, а судивших о ней преимущественно по романам, «загадочных» героинь которых они старательно копировали. Даже не понимая, насколько глупо при этом выглядят со стороны. Слава богу, хоть Татку, вроде бы, пока миновала подобная участь. В отличие от той же ее любимой подруги Липочки Рейсс… Но Валерия Павловна точно была другой. Настоящей. Пусть и самой необычной на свете. А еще такой красивой, что, слушая, как она говорит, Стёпка в очередной раз поймал себя на том, что одновременно любуется ею, словно произведением искусства, в котором нет ни единого изъяна. Об этом тоже порой чертовски хотелось ей сказать. Но, понимая, что подобное невозможно – так же, как, например, вскочить сейчас на стол и исполнить на нём шотландскую джигу, Степан молчал и просто смотрел, словно зачарованный. Пока сама Ляля, не предложила вдруг пойти на прогулку. Внезапно сменив столь интригующую тему их разговора на существенно более заурядную – о погоде. Против прогулки Степан, собственно, не возражал. А сожалел немного лишь о том, что очередной его визит в этот дом, кажется, подошел к концу, и позовут ли вновь – кто еще знает… - Ляля, а можно спросить, почему вы всё-таки ни с кем не заводите здесь знакомств… ну, кроме меня? – спросил он вдруг, спустя несколько минут, когда они вдвоем уже вышли на улицу. И тут же внутренне замер, удивляясь собственной наглости и ожидая за неё немедленной кары в виде праведного гнева Валерии Павловны. - А разве тебя мне мало? – только и усмехнулась она в ответ. Но, не желая допустить неверного толкования своих слов, почти сразу прибавила. – Ты не подумай, это не тебе упрек в излишней назойливости! Возможно, дело в том, что я просто… не слишком люблю людей? Или не хочу под них подстраиваться. Вот и всё. А ты чего себе навоображал? - Да ничего! – не раздумывая, соврал Стёпка, который, на самом деле, конечно, уже давно гадал на эту тему. Как и о том, почему Ляля все же одна. Может, как раз потому, что один из тех людей, в нелюбви к которым она теперь так запросто и весело признаётся, однажды сделал ей очень больно? Разбил сердце?… Хотя, вообразить себе подобное преступление против такой женщины казалось практически кощунством. Каким же мерзавцем надо быть, чтобы взять, да и поступить с нею вот этак?! - И вам совсем не бывает скучно в одиночестве? - Не могу сказать, что совсем, но я давно привыкла с этим справляться… А ты ведь тоже не слишком дружишь с ровесниками, верно? - Неправда, у меня много друзей! В гимназии и здесь тоже. - И, тем не менее, все эти дни ты выбираешь общение со мной, а не с ними. Кстати, а почему? – остановившись посреди тропинки, Валерия повернулась и, чуть приподнимая брови, внимательно посмотрела ему в глаза.
Стёпа Веригин: *с вероломной* - Так сейчас на вакации многие разъехались… - ответил Стёпка и тут же закусил губу, слишком поздно сообразив, что только что сморозил очередную глупость. Вышло так, будто общается и проводит время он с Валерией Павловной исключительно от скуки. – Простите, я вовсе не то хотел сказать! – воскликнул он, заметив промелькнувшее в Лялином взгляде ироническое удивление, видимо, та же мысль посетила и её. – Дело не в моих друзьях, а в вас! С вами мне интересно. Интереснее, чем с кем бы то ни было из ребят! Они хорошие, но… слишком еще дети, понимаете? - А ты чувствуешь себя взрослым? – спросила она тихо, продолжая все так же несколько задумчиво его разглядывать. - Да! Вот вы, в отличие от других, это понимаете! И никогда не смеетесь надо мной… А еще вы очень красивая! – внезапно прибавил он, опуская глаза, не выдержав её странного, будто изучающего взгляда. И замер, понимая, что с языка только что вновь сорвалось то, что произносить он совершенно не собирался. Только исправить это уже невозможно. Да, в общем-то, и не хочется. - Спасибо. Приятно знать, что ты так считаешь, - сказала Валерия, также отведя взор. И вовсе не затем, что решила, наконец, пощадить своего незадачливого визави. Но оттого, что была немало смущена его неожиданным признанием, хотя, владея собой гораздо лучше, сумела этого почти не показать. – И ты прав. Я действительно не считаю тебя ребенком. Поэтому уверена, что ты правильно воспримешь то, о чём я хочу сказать дальше, и не обидишься на меня. Природой устроено так, что молодые люди твоего возраста довольно легко поддаются… эмоциям. Это нормально и естественно. Но таит весьма неприятный подвох – можно случайно принять одно свое чувство за совсем иное. Просто перепутать по неопытности. Понимаешь, о чём я сейчас говорю? Он кивнул, не поднимая головы. Но не потому, что был согласен, а просто, чтобы как-то отреагировать. Сами же слова Валерии Павловны, хотя и были ясны по значению, в плане общего смысла казались Стёпке форменной ересью, которую он абсолютно отказывался понимать. И главное – принимать на свой счет. Уж он-то точно ничего не перепутал! Желая, чтобы и сама Ляля, наконец, это осознала, Степан вновь поднял на неё глаза, намереваясь объясниться. И в тот же миг натолкнулся на ответный взор, полный понимания и сочувствия, от которого в сердце, точно поднятая резким порывом ветра пыль, мгновенно взметнулась жгучая обида: да как она смеет его жалеть?! Как она вообще смеет говорить с ним в подобном тоне?! - Что ж, Валерия Павловна, наверное, вы действительно лучше меня знаете жизнь, - отчеканил он голосом, чуть звенящим от старательно сдерживаемого, совсем не детского, гнева, и сам удивившись этой, прежде неведомой у себя, интонации. – Однако это не дает вам права утверждать, что и меня вы знаете лучше, чем я сам! Потому, если я в чём и ошибся, то определенно не в своих чувствах, а лишь только… «…в той, к кому их испытываю», - хотелось бы сказать. Но произнести подобное вслух и в лицо этой женщине, Стёпа оказался не в силах даже в своём нынешнем состоянии. Потому, резко осекшись, просто сухо кивнул и пошел прочь, уже на ходу бросив ей короткое: «Прощайте!» «Трус! Жалкий и ничтожный трус!» – противненько запищало при этом в его голове. - Да заткнись уже хоть ты! – зло процедил Степан сквозь зубы, обращаясь то ли к нему, то ли к той, которая его обычно олицетворяла. Опешив на миг после столь неожиданной и, главное, дерзкой отповеди – что в последние годы случалось с ней крайне редко, после Валерия, тем не менее, ограничилась лишь тем, что проводила уходящего Стёпу долгим молчаливым взглядом. Хотя, пожалуй, имела полное право одёрнуть этого зарвавшегося дерзеца не менее резко. А то и вовсе окончательно морально уничтожить. Что тоже умела делать, хотя и нечасто пользовалась подобным навыком. Не стала и теперь. Вместо этого, постояв еще немного, и дождавшись, пока спина уходящего прочь юноши окончательно скроется с её глаз среди буйной парковой зелени, вновь шумно раскрыла свой кружевной зонтик и повернулась в противоположную сторону, решив продолжить, во что бы то ни стало, эту прогулку. И тем показать, как мало её волнует всё только что случившееся. Кому показать? Ну, разумеется, лишь ему. Ведь сама-то она в этом совершенно не сомневается! Как, впрочем, и в том, что это странное знакомство настала пора прекратить. В конце концов, она здесь уже столько времени. А Орбак еще в Петербурге говорил, что этот так называемый «отпуск» долго не продлится. Потому теперь его появления с новым заданием можно ожидать практически каждый день. И не хватало еще, чтобы в этот момент у неё в гостях внезапно оказался Степан… С этой мыслью, превратившейся на обратном пути уже в почти окончательную уверенность, Валерия и пришла домой. В гостиной её встретил лишь основательно разорённый стол с остатками недавнего чаепития. Но раздражения по этому поводу Ляля не испытала. Скорее, напротив, даже удовлетворение тем, что горничная, наконец, оставила изначальную привычку проявлять порой совершенно не нужную инициативу и постоянно мельтешить перед глазами, словно доказывая свою полезность. Оставив на вешалке у двери свой зонтик, она отколола от волос тяжелую шляпу и с наслаждением повела плечами, наслаждаясь вновь обретенной свободой и покоем. Затем подошла к столу, взяла из коробки одну из недоеденных меренг и сжевала с наслаждением, запив оставленными еще перед уходом на дне собственной чашки остатками совершенно остывшего чая. Да, прекратить все и вновь жить так, как раньше – это, несомненно, её самое разумное решение за последнее время. Хотя, как подумалось вдруг при новом взгляде на шахматную доску с партией, так и оставшейся незавершенной, и не самое приятное.
Модест Орбак: Полковник Орбак не привык тратить впустую ни одной минуты своего времени, если мог использовать его на пользу делу и своему служению Отчизне. Вот и теперь, сидя в одном из купе первого класса поезда, что на всех парах несся из Петербурга в Москву, он не бездельничал, глазея на мелькающий за окнами пейзаж. Проглядывал служебные бумаги, что содержала пухлая сафьяновая папка, лежащая прямо перед ним на купейном столике, делал иногда кое-какие пометки в небольшой блокнот, и лишь изредка отпивал по глотку из мелодично позвякивающего в серебристом подстаканнике стакана горячий чай. Изучаемые документы, разумеется, не были секретными. Тем не менее, изложенные в них данные напрямую относились к деятельности организаций, поднадзорных Второму отделению Особого отдела, заместителем начальника которого Модест Карлович был назначен совсем недавно, аккурат после очередной реорганизации. Связанной, как многие полагали, также и с тем, что в последнее время, в сравнении с предыдущими годами, активность боевой организации эсеров заметно снизилась. Соглашаясь с этим, полковник Орбак не без оснований гордился, что внёс в это общее достижение Департамента полиции и собственную лепту. И продолжает вносить. Полагая, что главное в его работе – даже не пресечь преступление против законной власти, но своевременно упредить возможность его замысла. Найти и выявить слабых духом и разумом, не допустить их совращения нелепой пропагандой революционного толка, направить их силы на полезное дело – вот о чем мечтал Модест Карлович. Но реалии по-прежнему были таковы, что куда чаще приходилось отыскивать тех, кто уже созрел морально, а вернее бы сказать, морально разложился, для совершения противоправного акта. Этих отщепенцев требовалось как можно скорее изъять из общества и подвергнуть справедливой каре. И желательно, чтобы в этом деле не мешались всякие там Плевако, а также подобные им моралисты! Отстаивая – по большей части, ради славы и утоления личных адвокатских амбиций, «права» очередного террориста на защиту и гласный суд с участием присяжных, выигрывая после эти процессы, они, примером подобной безнаказанности, заведомо множат ряды его последователей, верящих, что и им удастся ускользнуть от заслуженного наказания. Но только разве же не есть это – нарушение истинных, уже без всяких кавычек, прав сотен и тысяч других, мирных и законопослушных, граждан на спокойную жизнь? Нет уж, по мнению Модеста Карловича, судить всех тех, кто стремится расшатывать устои государства, следует именно закрыто, тайно и быстро! И наказывать лишь единственным образом, смертной казнью. Жаль, что это лишь утопические мечты. Наяву главной задачей остается хотя бы не снижать набранный темп и не поддаваться на уговоры либералов всех мастей, утверждающих, что события 1905 года остались в прошлом и ныне спокойствию государства уже вновь ничто не угрожает. И потому самое время начинать ослаблять удила. А вот как бы ни так! И в этом полковник Орбак был убежден так же твердо, как верил в своих самых проверенных и надёжных агентов. Одной из лучших среди них была Валерия Павловна Глебова, с визитом к которой из Петербурга в Москву, вернее, в подмосковные Сокольники, Модест Карлович теперь, собственно, и направлялся. Познакомились они больше десяти лет назад в Царстве Польском, где, несмотря на все дарованные после вхождения в Российскую Империю права и привилегии, век от века вечно тлеет так называемое «национальное движение», смущая и отравляя ядом ненависти к метрополии и русским в целом чистые умы и души местных жителей. Впрочем, к самой Ляле это никоим образом не относилось. Модест Карлович увидел её впервые в доме госпожи Рейгель, опекавшей девушку после смерти других близких родственников. Самому барону фон Орбаку Амалия Йозефовна также приходилась какой-то дальней родней, так что, задержавшись однажды по служебным делам надолго в Варшаве, он вскоре стал довольно часто её навещать. И вовсе не из-за того, что так уж полюбил общество почтенной матроны. Куда больше Модеста Карловича заинтересовала её воспитанница. Еще совсем юная барышня, та уже тогда удивила его своим пытливым умом, сквозившим даже в самых обычных житейских рассуждениях. А еще, при всей кажущейся внешней нескладности, Ляля уже тогда обещала вот-вот превратиться в блистательную красавицу. Это Орбак также заметил, возможно, среди первых. Однако открытия свои использовать придумал со временем вовсе не в личных целях. Хотя Амалия Йозефовна, кажется, была убеждена в обратном. И явно надеялась позже выдать Валерию за него замуж. Разумеется, ничего подобного не случилось. Уехав в тот год обратно в столицу, в Варшаву Орбак вернулся аж через пять лет, обнаружив повзрослевшую и прелестно расцветшую пани Валерию новым объектом восхищения всей мужской половины местного светского общества. Среди особенно пылких её поклонников выделялся некий Станислав Гжедич, которого сам Модест Карлович знал, однако, не как галантного кавалера, а как одного из самых деятельных участников «Лиги Польской», славившегося тесными контактами с Пилсудским и почти не стеснявшегося высказывать радикальных суждений о решении местного национального вопроса. Тогда-то Орбак впервые, не без сомнения, и обратился к Валерии с маленькой, ничего для нее не значащей, просьбой. Результаты превзошли все его ожидания – был арестован сам Гжедич и еще трое других членов ППС, что принесло Модесту Карловичу не только поощрение от начальства и повышение по службе, но и нового ценного агента. Расспрашивая Валерию как-то после, не чувствует ли она вины за обман чужого доверия, и получив разумный ответ, что вину должен испытывать тот, кто нарушает закон, а не тот, кто помогает его исполнению, барон окончательно успокоился. Утвердившись, также, еще и в том, что был прав, отодвинув прочь тогда, пять лет назад, все прочие мотивы к развитию знакомства с этой барышней – кои в глубине души, признаться, поначалу всё-таки немного питал. Однако и хорошо, что не дал этому хода. … Сделав очередной глоток чаю, Модест Карлович достал часы. Затем выглянул в окно и недовольно поморщился. По его подсчётам поезд опаздывает с прибытием на вокзал примерно на семь минут. Мелочь, вроде бы. Однако непунктуальность любого рода Орбак ненавидел не меньше радикалов всех мастей. В их же деле, когда счёт порой идет на секунды, промедление и вовсе бывает смерти подобно! Вот и в той последней истории с Лялей было полно, казалось бы, совсем мелких просчётов, сложившихся в итоге в огромные неприятности. В которых Орбак обвинял, конечно же, тоже главным образом себя самого. Особенно за то небольшое опоздание. Явись они тогда вовремя, не случилось бы перестрелки, в которой Валерия едва не погибла… Хотя, по большому счету, и сама она тогда во многом излишне рисковала, неоправданно поверив в свою неуязвимость. За что и поплатилась. В том числе и временным отстранением от служебных заданий – по поводу чего, едва придя в себя, сразу же начала устраивать Орбаку чуть ли не ежедневные истерики, требуя добиться от руководства его отмены. И он терпел, чувствуя себя перед нею до сих пор виноватым. Пока к вящему облегчению не получил от Васильева новое распоряжение временно отправить её подальше от столицы для окончательной реабилитации и отдыха. С этого времени они лишь изредка перезванивались. Однако в течение последних дней начало происходить нечто странное. Валерия перестала отвечать на звонки. Лично. Вместо неё трубку неизменно поднимала горничная, сообщавшая каждый раз, что «Валерия Павловна занята, перезвоните позже». Но и позже она тоже не подходила, и не перезванивала сама. В конце концов, сломав голову в попытках понять, что же там, черт возьми, всё-таки происходит, Модест Карлович решил, что должен лично съездить в Первопрестольную. Дабы убедиться, что Ляля не впала в черную меланхолию и всё ещё пригодна для работы. В Москве он остановился в печально известном «Метрополе», принял ванну, выпил кофе и вновь позвонил по затверженному уже наизусть номеру. - Валерия Павловна отдыхает и не может подойти сейчас. - Да чем же это она так себя утомила? – раздражённо рявкнул Орбак и, не дождавшись ответа, бросил трубку на рычаг. Через час он уже направлялся в Сокольники, предварительно заехав к «Эйнему», чтобы приобрести любимые Лялей меренги, и ещё в какой-то цветочный павильон, где купил для неё же букет ярко рыжих лилий.
Валерия Глебова: Следующий день, как и ряд тех, что ему предшествовали, начался для Валерии с истерического стрекотания мелких, но необычайно голосистых птиц, похожих на воробьев, только с чуть более длинными рыжеватыми хвостиками. Гнездились те, по-видимому, где-то в непосредственной близости от распахнутого окна её спальни, и возобновляли свои неистовые рулады каждое утро, едва лишь забрезжит рассвет. Поначалу это казалось даже милым. Однако последнее время Валерия все чаще признавалась себе, что вновь начала скучать по иным звукам, привычным слуху исконной обитательницы больших городов: топоту копыт и шороху резиновых шин по мостовой, звону проезжающих мимо дома трамваев, гудкам автомобильных клаксонов… Иными словами, по всей той, сводящей порой с ума, какофонии, именно от которой многие и сбегают за город. Многие – да не все. Из таких была и Валерия, за много лет уже давно привыкшая постоянно находиться в самой гуще событий, и оттого, должно быть, попросту разучившаяся ощущать прелесть «dolce far niente». Вот и теперь, едва попытавшись представить наперед события, которыми, скорее всего, окажется наполнен наступающий день, она нахмурилась и со стоном накинула сверху на лицо одну из подушек, будто желая отгородиться не только от становившегося все более ярким света, но и от всей этой грядущей неизбывной скуки. Прогулки? Но, за прошедшие дни она успела несколько раз обойти все окрестности вплоть до самых дальних закоулков. Чтение? В имеющейся в доме библиотеке были выбраны и изучены уже все книги, способные мало-мальски её заинтересовать. За новыми можно было бы съездить в Москву, но еще в Петербурге Орбак строго-настрого предостерег её покидать пределы Сокольников. А когда Ляля с вызовом поинтересовалась, не перепутал ли Модест Карлович отпуск с домашним арестом, спокойно встретив ее взгляд, сказал, что она может думать как угодно. Однако если не хочет, чтобы он продлился слишком долго, правила лучше не нарушать… - Проснулись, барыня? – Зина, возникшая в комнате, как всегда, бесшумно, отвлекла Валерию Павловну от невеселых раздумий, за что можно было ее, пожалуй, даже поблагодарить. - Да, давно. Птицы опять разбудили. - Вот ведь, гадкие! – воскликнула девушка, подошла к окну, отодвинула штору и шутливо погрозила невидимым среди листвы нарушителям хозяйкиного покоя. – Ужо я вам!.. Это они, видать, за птенчиков своих беспокоятся, Валерия Павловна! Чтоб из гнезда не выпали. Или просто солнышку радуются и новому дню! - Очень даже может быть, - откликнулась мадам Глебова, усаживаясь повыше и подкладывая под поясницу и лопатки подушки, чтобы удобнее разместиться за столиком-подносом, на котором Зина по утрам подавала ей в постель первую чашку кофе. – Спасибо… Ну и что там нынче в мире за новости? - Да какие тут новости, барыня? Одни «старости»! – рассмеялась Зина. И это тоже стало у них уже почти привычным ритуалом. Как пароль и отзыв. Обыкновенно после этого, впрочем, всё-таки следовала пара каких-нибудь свежих сокольнических сплетен. Но сегодня, Зине, и верно, нечего было рассказать. О чем она честно сообщила хозяйке. - Ну да ничего, Валерия Павловна, вот явится скоро вновь кавалер ваш, что-нибудь интересное точно расскажет! – прибавила она, вдруг, подмигнув. - «Кавалер»? – опуская на блюдце крохотную белую чашку, переспросила Ляля, медленно поднимая на Зину удивленный взор. Хотя, конечно, сразу же догадалась, кого та имеет в виду. Вот, значит, что на самом деле думают о ней и этом мальчишке местные? Что же, с одной стороны, это даже забавно, но с другой… еще одно лишнее подтверждение тому, что вчера она поступила верно… – А говоришь, что нет в Сокольниках новостей! – прибавила она, все еще не сводя глаз со смущенной горничной. - Да бог с вами, барыня! – сообразив, наконец, что сболтнула лишнего, Зина отчаянно замахала руками. – Пошутила я неудачно, простите, милости ради! - Так за что же и прощать, коли без умысла? Не зная, что ответить, Зина кивнула, не поднимая глаз, и сделала почтительный книксен. Затем ринулась к окну и с неистовым прилежанием принялась поправлять складки штор. Валерия Павловна, тем временем, задумчиво наблюдала за этими суетливыми передвижениями, допивая свой кофе. - А еще вам, Валерия Павловна, тот господин вчера телефонировал опять, - покончив со своим занятием, Зина вновь повернулась к ней лицом. – Я, как и велено, сказала, что вы не можете подойти. - А он что? - Трубку почти сразу бросил. Видать, рассердился! - Ну, надо же, какие страсти! – усмехнулась Ляля, слегка прищуриваясь и испытывая при этом нечто, вроде мстительного удовлетворения. – Ничего, переживет… Первое время после приезда в Сокольники, она постоянно делала звонки в Петербург, в надежде услышать, что может, наконец, уже вернуться к привычной жизни. Но с тех пор, как в ней неожиданно появился этот Степан, положение удивительным образом переменилось. Пустота бытия заполнилась какими-никакими, но всё-таки событиями. И однажды вечером, укладываясь спать, Ляля поймала себя на том, что забыла нынче телефонировать Орбаку. И, главное, нисколько об этом не сожалеет. Еще через пару дней Модест Карлович впервые позвонил ей сам. А еще через несколько она, в самом деле, приказала Зине отвечать ему всякий раз, что хозяйка занята и не может ответить, либо куда-то ушла. - Велел что-нибудь передать? - Нет, говорю же! Только буркнул, дескать, чем же вы тут постоянно так заняты! И всё. - Вот и чудесно, - поставив на столик пустую чашку, Валерия Павловна с легкой улыбкой выбралась из постели, направляясь за ширму, где располагались умывальные принадлежности. - Следующий раз скажи ему ровно то же самое!
Модест Орбак: *с очаровательной Валерией* Всю свою жизнь Орбак был, и оставался ныне, большим поклонником современных благ цивилизации. Всё, что выдумывали для удобства жизни современного человека, практически сразу входило в его обиход. В том числе и автомобильный транспорт. Но, приезжая в Первопрестольную, он неизменно предпочитал таксомоторам традиционных извозчиков. Москве с ее неспешным ритмом жизни просто не шли эти новомодные механизмы для передвижения, помимо своих явных удобств, обладающие и немалыми недостатками – производящие сильный шум и причиняющие им заметное беспокойство горожанам, в чьих привычках исстари были в особом почете степенность и размеренность. А вот в столице, по мнению Модеста Карловича, можно было запросто убрать гужевой транспорт со строгих и прямых, как стрелы, европеизированных проспектов, оставив их лишь для современных авто и трамваев. Так что сейчас, устроившись на мягком сиденье отличной рессорной коляски, и направляясь в сторону Сокольничих дач, Орбак находился в абсолютной гармонии с собственным мироощущением. И потому, пребывая в благодушном настроении, с интересом поглядывал по сторонам, наслаждаясь парковым пейзажем и рассматривая гуляющую публику, коей в области главных аллей вскоре сделалось так много, что его извозчику невольно пришлось заметно сбавить скорость, чтобы никого ненароком не задавить. Пребывая в праздности и расслабленности, иные попросту не обращали внимания на движущийся совсем рядом экипаж и возможно исходящую от него опасность. Хотя и не все, некоторые пешеходы, напротив, поглядывали с не меньшим интересом на тех, кто передвигался в пролетках и ландо. Как, например, вот тот юноша, выгуливающий на поводке огромного черного датского дога – из-за которого Орбак, собственно, на него внимание и обратил… Впрочем, буквально на пару минут, почти сразу же о нём вновь и забыв. Тем более что экипаж его, проехав еще пару сотен метров, вскоре уж подкатил и остановился напротив невысокой кружевной кованой ограды, за которой, среди буйной зелени, виднелся дачный домик, где ныне обитала нужная Модесту Карловичу особа. Расплатившись с извозчиком, Орбак аккуратно открыл калитку, прошел по посыпанной свежим песком дорожке и поднялся на ступеньку крыльца, где повернул ручку звонка и замер, прислушиваясь к доносящимся изнутри дома звукам. Спустя минуту, дверь ему открыла горничная, голос которой Модест Карлович сразу же узнал после взаимных приветствий. - Доложите хозяйке, что прибыл барон Орбак. - Но барыни, к сожалению, сейчас нет дома, и… - В самом деле? Ну что же… – чуть усмехнувшись в усы, спокойно перебил ее полковник. – В таком случае, я готов подождать… да вот, хоть там, на веранде, – пояснил он, указывая в сторону чуть приотворенной двери в конце коридора и прошествовал туда, не дожидаясь приглашения от Зины, а там уже опустился в одно из плетеных ротанговых кресел, сложив в то, что располагалось по соседству, свой букет и коробку со сладостями. – Уверен, она совсем скоро вернется. А я ровным счетом никуда не спешу! - Сказала всё, как вы и велели, Валерия Павловна! А он такой: «Ну что ж, я тогда подожду!» Уселся там, на веранде, и уходить не собирается! Что ж теперь делать-то, барыня?! Может, спуститесь потихоньку, да выскочите через чёрный ход, а потом дом вокруг обойдете – и явитесь, будто с прогулки?! – обескураженная странной настойчивостью незваного гостя, бедная Зина пыталась найти выход из крайне неловкого, на её взгляд, положения всеми доступными её разуму средствами. В отличие от неё, сама Ляля, имевшая неплохую возможность пусть и не увидеть – все происходило как раз под тем козырьком, что сверху служил небольшим балконом, куда открывалось французское окно мезонина, то хотя бы услышать краткий диалог, состоявшийся между её горничной и её непосредственным начальником. Хотя, за давностью лет и близостью знакомства, административно-командный стиль в их общении бароном давно уж не применялся. Вернее, можно сказать, что не применялся никогда – если учитывать, что до этого, в доме дальней тётки, которая опекала её после смерти отца, Модест Карлович и вовсе появлялся на правах родственника. Пусть и не кровного. Но, собственно, именно таким образом Ляля и привыкла его воспринимать, потому, даже прекрасно понимая его истинное служебное и общественное положение, позволяла себе в отношениях с ним немалые вольности. Которые, как Ляле иногда казалось, Орбаку даже нравились. Хотя она была далека от мысли, что это может быть связано с какой-то романтической подоплекой – последнее, как и склонность к любым иным человеческим порывам в пропорциях, хотя бы слегка превышающих умеренность, Модесту Карловичу, похоже, были вообще не свойственно. Тем не менее, обладая, как и большинство женщин, весьма развитой интуицией, Ляля всё равно догадывалась, что занимает в душе этого хладнокровного остзейца какое-то, если и не особое, то отдельное место. И потому даже иногда позволяла себе на этом играть. Хотя, и очень осторожно. Как теперь, когда, разыграв всё, словно по нотам… ну, или на шахматной доске – если пользоваться иным сравнением, всё-таки вытащила его из Петербурга в Москву, намереваясь, наконец-то, серьезно поговорить о своём профессиональном будущем. Которое из-за затягивающейся паузы начинало уже казаться немного туманным. И это Лялю, признаться, здорово беспокоило. А вот то, что подумает Орбак по поводу нынешней эскапады с мнимым отсутствие дома, напротив, совершенно не волновало. Потому, спокойно выслушав Зинины причитания, она лишь слегка улыбнулась и ответила, что не собирается разыгрывать перед бароном Орбаком никаких спектаклей. - Но как же, Валерия Павловна?!.. - Никак. Не беспокойся, все будет хорошо. А прямо сейчас принеси мне из гардероба то платье, цвета слоновой кости, я хотела бы переодеться. Спустя четверть часа, облаченная в свой любимый наряд из тончайшего батиста, украшенный изящной вышивкой и пеной брюссельского кружева, Валерия Павловна отворила дверь и почти бесшумно выскользнула на веранду. - А я уже начала и забывать, каким настойчивым вы умеете быть! – проговорила она с улыбкой, обращаясь к обернувшемуся на звук ее шагов и тотчас учтиво поднявшемуся со своего места барону. – Добрый день, Модест Карлович. Как доехали из Петербурга? Легка ли была дорога? - Вашими молитвами, любезная Валерия Павловна! – чуть склонившись к ее руке, но не коснувшись, произнес Орбак и потянулся за привезенными с собой гостинцами. – А это вам! - Как приятно! Не забыли мою слабость? Усмехнувшись в ответ, Орбак молча кивнул и, как только Ляля предложила присесть, сразу же вновь опустился в плетеное кресло. - Как ваше самочувствие, моя дорогая? – спросил он, спустя пару минут, выдержав довольно долгую паузу, в течение которой внимательно разглядывал хлопотавшую над букетом собеседницу. – Рана все еще беспокоит? Признаться, поначалу думал прислать к вам доктора Свиридова, но в конце концов решил, что прежде обязан навестить вас лично. - Обязаны? – чуть вскинув брови, Валерия иронически выглянула из-за высоких, увенчанных рыжими цветами, стеблей, по которым во все стороны топорщились узкие длинные листья. - Именно, - спокойно кивнул Модест Карлович. – Потому что это действительно для меня важно. - Что ж, в таком случае, хочу вас обрадовать. У меня все хорошо. Рана совершенно не беспокоит. Я о ней уже даже и не вспоминаю, - последнее было некоторым преувеличением, но знать об этом Орбаку было не обязательно. – Так что обрадуйте же, наконец, меня и вы! Скажите, что приехали сюда не просто ради того, чтобы вести пустые разговоры! - Очень рад, – задумчиво разглядывая собеседницу, тотчас отозвался полковник – примерно таким же безучастным тоном, каковым обычно сообщают знакомым из общества о кончине какой-нибудь троюродной тетушки из Вятской губернии, с которой до того лет двести не общались и не виделись. – Также приятно, что вы не утратили и своей проницательности, сударыня. Я действительно здесь с оказией. Третьего дня мы получили достоверные сведения, что в Москву из Берна вернулись подпольные типографы – те самые, помните, что прежде безуспешно пытались возить свои гнусные листовки с памфлетами о Высочайшем семействе из Швейцарии, а ныне, стало быть, они же надумали, по этой самой причине, наладить печать в родных палестинах… Местное Охранное отделение завтра намерено провести обыск и задержания по адресу, указанному в донесении нашего агента. Мне же предстоит там присутствовать в качестве наблюдателя от Второго отделения… Не бог-весть, какой интерес. Но на что только не пойдешь ради того, чтобы вас навестить! А вы тут, выходит, скучаете? И отчего же, скажите на милость? Я вот нынче ехал, так, напротив, даже удивлялся про себя, каким оживленным, оказывается, стало это место! А мы-то еще думали, что отправляем вас в уединение! - Вы – вместе с господином Васильевым? – спросила Ляля, мгновенно возвращаясь, вслед за Орбаком, к той же самой прохладной светской интонации, которую барон – она была в этом почти уверена, выбрал, специально дабы её позлить. Но ничего, у нее ведь тоже имелись в арсенале достаточно действенные методы, чтобы ответить ему тем же самым. В частности, напомнив Модесту Карловичу о его непосредственном руководителе. К которому Орбак – при всей своей абсолютной внешней лояльности и всячески демонстрируемой поддержке, кажется, всё же имел некоторую ревность из-за того, что при последнем реформировании Особого отдела, именно Алексея Тихоновича, а не его самого, обладающего большим опытом и старшего годами, назначили руководить 2 отделением. - Как он, к слову, поживает? Освоился уже в новой должности? Не жалеет, что согласился занять такой ответственный пост? От упоминания фамилии начальника Орбак едва заметно скривился. Словно от донимавшей колено старой ноющей боли. Вот женщины! Обязательно отыщут, где побольнее ужалить! Но что же делать, это их природная слабость… - Вроде, неплохо, - пожал он плечами и, решив не поддаваться этой плохо завуалированной попытке вывести его из равновесия, вновь продолжил разговор исключительно о служебных делах. – Всё совершенствует свою любимую методу, провокацию. Сейчас, его волей, у нашего отделения в разработке сразу несколько операций. Одна из них – как раз в стадии завершения. Некоторое время назад нашего сотрудника внедрили в один из тайных студенческих нигилистских кружков, где он быстро сумел втереться в доверие и даже занять главенствующее положение… Теперь под его непосредственным началом планируется покушение на важного чиновника Министерства внутренних дел… липовое, разумеется. И когда оно сорвется, все участники этой группы будут арестованы с неопровержимыми доказательствами вины.
Валерия Глебова: *с мерзавцем* - Умно! – внимательно выслушав этот рассказ, Ляля даже забыла о своем недавнем желании уязвить Орбака – уж больно интересным показался вдруг его рассказ. – Можно сэкономить время на следствии. - Вот и вы туда же! – вздохнул Модест Карлович и, взглянув на неё чуть ли не с обидой, сокрушенно покачал головой. - В каком смысле? - Да в прямом! Норовите поскорее покарать там, где вполне еще можно попробовать убедить. А, между тем, это ведь сплошь молодые и горячие люди, которые всё еще верят, что могут изменить мир. И именно поэтому так легко поддаются влиянию – причем, не только дурному, но, смею с уверенностью утверждать, и благотворному. Искать же – и нейтрализовать прежде всего – следует тех, кто всех их организует! Какой смысл рубить этой ящерице хвост, который она непременно отрастит вновь, вместо того, чтобы попытаться сразу же её обезглавить?! Как тогда, в Москве, с эсеровскими боевиками! Вот это было дело! Пять убийств разом предотвращено! А тут… Эх, да что попусту говорить! Досадливо взмахнув рукой, Орбак достал из кармана портсигар и, не спрашивая позволения у хозяйки, немного нервно закурил папиросу. Впрочем, сделав пару глубоких, жадных затяжек, довольно быстро успокоился. И вновь посмотрел на безмолвно наблюдавшую за ним женщину так, словно впервые заметил ее присутствие подле себя. - Прошу меня извинить, кажется, я излишне увлекся… Ну а вы? Что здесь, в Сокольниках, более всего увлекает вас, Ляля? То есть, я хотел, конечно же, сказать Валерия Павловна, - внезапно вспомнив недавний запрет привычно именовать ее запросто, Модест Карлович усмехнулся в усы. - Ах, да что здесь может меня увлечь, право слово?! – нахмурилась Глебова. – Издеваться изволите? Ничего ведь не происходит: день ото дня все те же лица и события. Поверите ли, я дошла до того, что играю в шахматы с соседским мальчишкой! – прибавила она раздраженно, не подумав при этом, что уместнее было бы употребить здесь прошедшее время, «играла». - Да неужели?! Опершись подбородком на руку, которую он так удобно расположил на подлокотнике плетеного кресла, Модест Карлович одарил Валерию долгим понимающим взглядом и кивнул, дескать, как же я вам сочувствую! А потом вдруг вновь слегка скривил губы в улыбке и пожал плечами: - И, тем не менее, это жизнь, моя дорогая! Нормальная человеческая жизнь, от которой мы просто отвыкаем из-за нашей работы. Оно и понятно: калейдоскоп событий, риск, опасность – все это держит в неизменном тонусе. Действует почти так же, как – не побоюсь этого сравнения – кокаин. И точно так же быстро может до предела истощить. Потому самое важное – это уметь вовремя остановиться. - Но ведь вы отнюдь не выглядите истощенным, - немедленно возразила Ляля. – Ни душевно, ни физически. А ведь служите гораздо дольше, чем я! - А, merci за неожиданный комплимент! – убрав на миг из-под подбородка кулак, Модест Карлович благодарно склонил голову. – Хотя я и чувствую в нем некоторый подвох! Я действительно старше вас. Но – я мужчина. И служба – Государю, Отчизне, делу есть моё главное предназначение. В то время как главное, а, пожалуй, даже и высшее, Божественное, предназначение женщины – быть женой и матерью… - Орбак, я не совсем понимаю, к чему эта проповедь? Отделившись от спинки плетеного кресла, в котором, пользуясь давней и почти родственной близостью с собеседником, еще мгновение назад, вопреки всем правилам этикета, вольготно полулежала, Ляля вновь выпрямила спину, тотчас напомнившую о себе легкой болью, серьезно и очень пристально поглядела ему в глаза. Словно бы рассчитывая прочесть то, что написано даже не во взгляде, а где-то поглубже. Заметив перемену ее настроения, мгновенно внутренне собрался, сделался серьезен, и сам Модест Карлович. Внешне при этом на лице его не дрогнул ни единый мускул. - Да к тому, Валерия Павловна, - проговорил Орбак, внутренне почти торжествуя, что наконец-то сумел подвести их беспредметный разговор к тому, ради чего он, собственно, и затевался, - что я свое предназначение могу исполнять практически в течение всей жизни. Если, конечно, Господь помилует и разума до сроку не лишит. А вот вы… Ах, да не смотрите на меня, словно на врага, шери! Я хочу донести до вас лишь одну простую истину: пора принять тот факт, что вы, к сожалению, становитесь старше. И, увы, начинаете терять прежнюю сноровку. Взять, к примеру, этот, последний промах… разумеется, этого еще довольно долго никто не скажет вам в глаза. Кроме меня, пожалуй. Хотя и мне предельно тяжело признавать подобное, ведь я вложил в вас так много! Но вы стали практически битой картой, Ляля! И это вряд ли удастся исправить в течение еще долгого времени. А может, и вовсе не удастся… Поэтому, возможно, действительно, пора подумать о будущем? Ином будущем, я имею в виду. Семья, дети… тем более вы, оказывается, с ними чудесно ладите. В шахматы, вот, играете, в шашки… - Что вы сказали?! – переспросила Валерия, в ушах которой, с тех пор, как Орбак произнес эти ужасные, оскорбительные слова, на глазах, буквально по кирпичику, вмиг разобравшие уверенность во всем, чем она привыкла в себе гордиться и что считала своими неоспоримыми достоинствами, стоял как-то мерзкий, вызывающий тошноту и головокружение, шум. Нечто подобное она уже однажды испытывала – в момент, когда истекала кровью после ранения. Но теперь тело было в относительном порядке. А вот душа, дух… Прежде практически непоколебимое даже в моменты физического страдания, самообладание её впервые дало столь серьезный сбой, что захотелось не просто плакать, а завыть по-бабьи от неправедной обиды и унижения. Но прежде – вцепиться изо всех сил ногтями в эту самодовольную рыхлую физиономию, и разодрать в клочья кожу, выдрать из нее по волоску эти холеные усы и лощеную бороду! Но, изо всех сил сжав пальцы в кулаки, чтобы не сделать этого на самом деле, Ляля все же заставила себя остаться на месте. - Вон. Из моего. Дома, - четко отделяя каждое слово от следующего, произнесла она едва слышно, как только душивший горло рыдательный спазм немного ослаб, и вновь появилась возможность говорить ровным голосом. – Я не хочу вас более ни видеть, ни знать! - Как вам будет угодно. Он всегда пекся о ее интересах, заботился, как умел. И даже сегодня, сказав напрямую, должно быть, действительно жестокую, но – правду, поступил так исключительно из лучших побуждений. Пускай сейчас, в гневе и обиде, Ляля этого пока и не осознает. Ну что ж, Господь управит, со временем поймет. Она ведь умная. Пожалуй, и правда, умнее многих, кого ему доводилось встречать. И поэтому особенно жаль, что – всего лишь женщина, созданная природой, чтобы руководствоваться эмоциями, а не рассудком. Как теперь, когда злится и досадует, не желая понять, что он, Орбак, перед нею ни в чем не виноват. Напротив – прав, тысячу раз прав, уберегая от, возможно, фатальной ошибки, которую она все равно однажды совершит, положившись не на логику, а на чувства. И что же будет, если его тогда вдруг не окажется рядом?.. Выждав еще минуту густо наэлектризованной Лялиной обидой тишины – чтобы это не выглядело так, будто его, в самом деле, выгнали взашей: такое невозможно было позволить даже ей, Орбак встал, взял шляпу и трость, и почтительно поклонился на прощание. Он уже почти покинул веранду, когда вдруг, вновь обернулся. Будто что-то вспомнил. - Ах, да! Забыл сказать, Валерия Павловна! Дача эта по-прежнему в вашем полном распоряжении! Так же, как и прислуга. Столько, сколько потребуется… Ну, вот теперь точно всё. Прощайте! Услышав эти слова, Валерия вздрогнула, словно от удара хлыстом. Недвусмысленно напомнить, что дом предоставлен ей лишь во временное пользование, сейчас… Это было особенно низко. Ляля была абсолютно уверена, что Орбак поступил так специально, чтобы еще раз её уязвить. Возможно, в отместку за то, что она его отсюда прогнала. А может, из-за чего-то еще. Однако анализировать и устанавливать причинно-следственные связи, было значительно выше её моральных сил. Большую часть остатков которых, к тому же, пришлось потратить на то, чтобы сохранить лицо, пока незваный гость не покинет её – черт возьми, всё-таки, именно её! – владений. И не удалится от них достаточно далеко, чтобы не увидеть, как, вскочив, наконец, со своего кресла, она со всех ног бросилась в дом. Едва не сбив при этом в передней Зину, ничего не понимающую, и донельзя напуганную чрезвычайно странным видом хозяйки. Которую она прежде еще никогда не видела с таким лицом. - Барыня… да что стряслось-то, барыня?! - Прочь! – бросив это сквозь зубы, едва не оттолкнув бестолковую девчонку со своего пути, Валерия стремглав взлетела по лестнице до самого мезонина, плотно захлопнула дверь. И лишь тогда, навзничь рухнув на свою постель, разрыдалась. Отчаянно, в голос и безутешно. По-женски.
Стёпа Веригин: *с лисицой и немного старым лисом* Утверждение, будто молодость – это самая светлая и безмятежная пора, всегда казалось Степану явным преувеличением. Придумать и изречь подобное определенно могли лишь напрочь лишившиеся памяти старики. Тем не менее, по-настоящему очевидным это, прежде более умозрительное заключение, сделалось для Стёпы только после бурного расставания с Лялей. Вернувшись домой в тот день, он успел пережить, кажется, весь спектр эмоций: от ярости и стыда, до тоскливого чувства утраты чего-то, что сам даже толком не мог осознать, и уж тем более подобрать подходящее название. От этого утрата казалась еще более ощутимой. И пытаясь, по природной пытливости ума, все же понять, что его постигло, Стёпка то и дело вновь впадал в задумчивость. Выглядя при этом, должно быть, точно дурак, или того хуже – мечтательная девица, вроде одной из его сестёр, а не как взрослый мужчина, коим себя уже давно полагал, и которому совершенно не пристало воображать всякие несбыточные небылицы. Однако что же было поделать, если в голове все равно то и дело постоянно возникали вполне себе отчетливые «живые картины», похожие на короткие фрагменты синематографических лент, в которых Ляля, отчаянно заломив руки, или прижав их груди, патетически запрокидывает голову и признает свою неправоту. А сам Стёпа, подобно романтическим героям, великодушно прощает ее заблуждения, склоняется к ней, и дальше… исход обыкновенно варьировался. Становясь при этом все более смелым. Как теперь, когда он в своём воображении уже почти ощутил прикосновение алых Лялиных губ к своим губам – в то время как в дверь его комнаты кто-то внезапно постучал, вероломно разрушив всю красоту и величие момента. Тяжко вздохнув, и зная, что так стучать может только один-единственный человек, Стёпа поднялся с кровати и поплёлся открывать, уверенный, что она всё равно никуда отсюда в ближайшее время не уйдет и дальше будет только хуже. - И что ты тут делаешь? Почему не в постели?! Презрительно хмыкнув в ответ, Тата – а это была, разумеется, она, бесцеремонно отодвинула его в сторону и, кутаясь в одеяло, как в римскую тогу, шагнула в комнату. - Не могу больше! Все бока отлежала! – Просипела она, устраиваясь на его кровати и сооружая теперь из одеяла подобие гнезда, в которое тотчас и спряталась. – Да и просто интересно, где это ты пропадаешь. Анна сказала, что еще утром куда-то ушел и не появлялся… Ну что замер, как статуя?! Закрывай дверь, пока мама меня тут не увидела! Явление Татки подействовало, словно опрокинутый на голову ушат ледяной воды. Золотая дымка грёз, еще висевшая в комнате невидимым ореолом, окончательно растворилась. Стёпа закрыл дверь и мгновение, видимо, слишком долгое, постоял спиной к сестре, которая, тем временем, всё еще гнездилась на его отвоеванной без боя постели. - Ну, и?.. - Что? – уже догадавшись, что полностью скрыть свой душевный разлад от этой маленькой проныры ему все-таки не удалось, Стёпа все же попытался сохранить хорошую мину при плохой игре. Чем, кажется, лишь сильнее её рассердил. Насупившись пуще прежнего, и порекомендовав впредь не пытаться делать из неё дурочку, Тата повторила вопрос, на который пока так и не получила ответа. - Был в городе. В шахматы играл с одним своим приятелем. Ты его не знаешь. - Стёпка уселся рядом с сестрой. Делиться с ней своими переживаниями он не желал, но и врать не было смысла. Уж она его тут же раскусит. Так что, сказав полуправду, он надеялся, что вполне удовлетворит ее любопытство. - И, что, проиграл, что ли? - Нет. Одну сыграли вничью, а другую мы не закончили, – отозвался он, бросив на неё короткий косой взгляд. – С чего ты решила? - Да меня не проведешь, я сразу вижу, когда ты расстроен. Только кто бы мог подумать, что ты так из-за шахмат горевать будешь. Прямо как в прошлом году, после истории с Аннет Савельевой, когда вдруг выяснилось, что тот юнкер из Пажеского, что приезжал к ней на именины из Петербурга, её давний ухажер. Я, правда, и сама была так шокирована, узнав, что она предпочла тебе этого напыщенного коротышку в мундире, который на нём, как на корове седло, что с тех пор с ней даже не здороваюсь в гимназии… - Ну и зря – из-за такого-то пустяка! Даже я сам о нём уже не вспоминаю! – пожал плечами Степан, постаравшись придать своему голосу максимально безразличный тон. Хотя, на самом деле, тот случай ему, конечно, прекрасно запомнился. Прежде всего – как первый серьезный урок в науке отношений с противоположным полом, до того совершенно неведомой. Из него, в частности, следовало, что женщины, во-первых, падки на внешнюю мишуру, вроде красивого военного мундира, во-вторых, тщеславны – с чего бы Анне иначе с ним флиртовать при наличии постоянного поклонника. А в-третьих – корыстны. Потому легко предпочтут будущему студенту-медику с искренними чувствами, но пока несколько туманными профессиональным перспективами, потенциального офицера, пленяющего воображение не только гвардейской выправкой, но также высоким общественным положением своего семейства, а значит, наверняка и прекрасными карьерными возможностями… Собственно, именно последнее, едва только оказалось сполна осознанным, и охладило в результате Стёпкину прыть. Попутно весьма болезненно стеганув его по самолюбию. Но признаваться в этом было противно даже самому себе – не то, что сидящей рядом Татке. Мала еще. Хоть любима безмерно. А порой и вовсе кажется единственным на свете человеком, способным его понять, когда плохо, и развеселить, когда грустно. Только сказать её об этом, увы, тоже нельзя – чтоб не задирала слишком высоко свой и без того курносый нос, едва торчащий в эту минуту из отверстия одеяльного кокона. - Мама тебя не хватится? – не сдержав, все же, однажды улыбки при виде этого забавного зрелища, спросил он, наконец, спустя еще несколько минут их беседы, взглянув на циферблат бывших отцовских часов, преподнесённых в подарок Ольгой Дмитриевной на его пятнадцатый день рождения. – Захочет вдруг навестить тебя перед обедом и в постели не застанет? Иди-ка ты лучше к себе, пока не поздно! Иначе, боюсь, нам обоим мало не покажется! А я провожу и после даже еще немного с тобой побуду. Надо же проверить, как ты исполняешь назначения Карла Оттовича! – прибавил он вдруг и рассмеялся, наблюдая, как Таткину физиономию, при упоминании его горьких микстур, тотчас же опять исказила страдальческая гримаска. Потом был обед и занятия по учебникам, которые Степа не прекращал полностью даже летом, вечернее чтение с мамой… И вся эта рутина как-то незаметно окончательно оттеснила на задний план мысли о Валерии Павловне. На следующий день, так же привычно позавтракав с мамой и сбегав к реке искупаться, Степа отправился в парк, выгуливать Сэра Монти, который, впрочем, как всегда шел рядом с таким важным и значительным видом, словно всё было совершенно наоборот. Народу там по дневной жаре, пусть и смягченной отчасти густой тенью деревьев, оказалось не очень много. Лица мелькали привычные, однако никого из по-настоящему знакомых Степан – то ли к счастью, то ли к разочарованию – не встретил. Зато на обратном пути к собственному дому увидел того, кого прежде в небольших, в общем-то, Сокольниках еще ни разу не замечал. Ни среди дачников, ни среди гостей постоянных обитателей. Ехал этот господин в явно наёмном открытом экипаже, глядел при этом равнодушно и только прямо перед собой – будто ничего интересного вокруг для него и быть не могло; одну руку держал на рукоятке трости, а в другой крепко сжимал большой букет тигровых лилий. «Чудной какой-то», - подумал Степан, проводив проехавший мимо фаэтон продолжительным взглядом и приготовившись уже было о нём позабыть, но тут вдруг заметил, что направляется он, кажется, по вполне знакомому ему маршруту. Не поверив поначалу собственной догадке, юноша, тем не менее, невольно ускорил шаг, прошел еще около сотни метров, свернул за угол – и убедился, что был прав. Фаэтон незнакомца остановился именно напротив ограды Лялиного особнячка. А сам его пассажир, тем временем, расплатившись с извозчиком, соскочил с подножки на землю и, забрав в руки свой скарб, включавший, оказывается, не только букет, но и коробку с каким-то угощением, прошел до калитки. Затем совершенно по-хозяйски её распахнул и вскоре исчез со Стёпкиных глаз в густой зелени кустарников, обрамлявших дорожку к парадному крыльцу. Сам же юноша, озадаченный и одновременно отчего-то уязвленный этим зрелищем, вскоре тоже дошагал до калитки. А после и до собственного дома – в глубокой задумчивости пройдя и мимо него. Направился дальше по аллее… Остановился лишь заметно дальше, чуть по диагонали от дачи Валерии Павловны, и стал ждать. Чего – непонятно. Но заставить себя уйти было так же невозможно, как отделаться от гадких мыслей, вполне объяснимо родившихся после всего, чему пришлось стать невольным свидетелем. И делавшихся все более настойчивыми по мере того, как становилось очевидно, что приезд этого господина – не обычный визит вежливости, что продолжается не более четверти часа, а нечто большее. Но что?! И кто же он сам для Ляли, если та принимает его у себя среди бела дня без всякого стеснения?! Стиснув руки в кулаки с такой силой, что собственные ногти впились ему в ладони, Стёпка впервые в жизни страдал от ревности. Хотя этого и не понимал, уверенный, что злится на себя лишь за то, что не сумел угадать истинной сущности этой женщины, нарисовав идеальный образ и наделив его какими-то неземными чертами. А она – обычная. «Обычная…» Прошло не менее получаса, пока голова незнакомца вновь вынырнула из-за кустов. Быстро прошествовав обратно к калитке с тростью под мышкой, он на ходу натянул перчатки и нахлобучил на блестящую лысину соломенное канотье. Именно в этот момент и Стёпа вновь вспомнил, что так и стоит посреди улицы. Однако уходить было уже поздно: его заметили. - Послушайте, молодой человек! – разглядев неподалёку от себя мальчишескую фигуру, Орбак кивнул: – Да-да, вы! Я к вам обращаюсь! Подскажите, как мне выбраться обратно в город из этой глухомани? По глупости отпустил свой экипаж… Не обращая внимания на этот нетерпеливо-раздраженный тон, Степан смерил его холодным взглядом, отметив дорогой костюм, золотую цепочку от часов, с которой на толстое пузо свисали сразу несколько брелоков, набалдашник трости с причудливой женщиной-стрекозой, призывно извивавшейся вокруг неё своим телом – и лишь потом, коротко махнув рукой, бросил в ответ так же небрежно: - На Круге найдете извозчиков. Это – туда! – а затем, развернувшись, свистнул Монти и пошел домой. А Модест Карлович, тем временем, так и остался стоять, удивленно разглядывая его удаляющуюся прочь спину. «Экий наглец!» - подумалось ему, однако, беззлобно. Скорее, с иронией. И с понятной лишь зрелости легкой ностальгией по светлым и безмятежным временам юности. Мимолетной. Ибо вскоре голову вновь заняли привычные мысли и заботы. Двинувшись в указанном ему направлении, он в последний раз оглянулся на оставленную только что мирную обитель, хозяйке которой теперь, впрочем, тоже вряд ли было спокойно и радостно. Ну, да ничего. Будет ей урок! А позже, когда немного гонору убавит, он вновь её навестит. Тем более в Вене, осенью, она ему точно понадобится…
Валерия Глебова: Плакала Ляля довольно редко. А чтобы вот так, навзрыд – и того реже. Не любила себя после слёз: с опухшими глазами, покрасневшим и после еще долго заложенным носом – точно при инфлюэнце. Да, собственно, ровно так же, словно некую внезапную и нелепую болезнь, подобные ситуации и воспринимала. Потому старалась поскорее из них выходить, используя для этого любые доступные средства. Беда лишь в том, что здесь, в Сокольниках, вряд ли можно было найти хотя бы одно из них. Разве что табак… Но курить тоже не хотелось. Вопреки всеобщему убеждению в обратном, процесс этот Лялю никогда особенно не успокаивал. Концентрировал. Позволял, порой, собраться с мыслями и быстрее найти необходимое решение. Но покоя никогда не приносил. Так что, едва кинув мимолетный взгляд на выложенный из ридикюля еще сразу по приезде на одну из этажерок изящный золотой дамский портсигар, Валерия лишь поморщилась и отвернулась. Это был подарок Орбака после их первого совместного успешного задания. После он никогда не дарил ей ничего настолько ценного… Да Ляля ни за что бы и не приняла, прекрасно осознавая неуместность подобных жестов даже несмотря на близость и давность отношений с этим человеком. «Да только человек ли он вообще?!» - внезапно подумав об этом, она вновь горестно всхлипнула. Но, подавив очередной приступ подступивших к горлу рыданий, все-таки снова совладала с собой, поднялась, наконец, с кровати, быстро умылась и побрела к окну, надеясь, что струящийся с улицы легкий ветерок хотя бы немного развеет её грусть. Как долго, в итоге, она просидела, глядя вот так, прямо перед собой, на уже привычный скучный пейзаж – неизвестно. Зина, верно испугавшись неожиданной гневной вспышки, там, внизу, долго её не тревожила. И первое время это было Валерии даже на руку. Тем не менее, когда дверь на входе в мезонин тихонько скрипнула, оповещая о том, что уединение его обиталицы таки нарушено, сердиться на горничную Ляля не стала. Хотя и не обернулась, когда та тихо прошла по комнате и остановилась в нескольких шагах у неё за спиной…
Стёпа Веригин: Вернувшись домой, Степа обнаружил, что мама уехала в город, а значит, обедать ему предстоит в одиночестве. Идти к Тате в нынешнем разобранном состоянии он не хотел. Поэтому заглянул на кухню и попросил просто собрать ему в корзину молока и каких-нибудь булок, решив, что на природе, под пение птиц, перекусить будет всяко приятнее, чем в четырех стенах. А усилить удовольствие можно, захватив с собой бинокль, чтобы разглядывать тех самых птиц. Что он, собственно, вскоре и сделал, вновь покинув дом спустя еще несколько минут. На сей раз уже без Монти, который, вдоволь набегавшись, теперь беззаботно дрых, растянувшись во всю длину прямо на полу гостиной. С лужайки за домом, куда вскоре вольно или невольно привели его ноги, как обычно открывался отменный обзор на заросли орешника, среди веток и листьев которого сквозь окуляры «цейссовского» бинокля можно было вволю налюбоваться различными сценками из птичьей жизни. Впрочем, по правде сказать, и не только из птичьей… Но об этом, устроившись под любимым клёном и раскладывая на льняной салфетке свою нехитрую провизию, Стёпа запретил себе даже думать. Вместо этого, отхлебнул из бутылки молока, отгрыз кусок булки, и закрыл глаза, прислушиваясь к птичьим трелям, пытаясь определить знакомые голоса. Затем, прожевав еду, достал бинокль и привычно направил его на кустарник, настраивая и обшаривая квадрат за квадратом зеленые заросли, пока не обнаружил тех, кто там прятался. Вот воробьиное семейство суетится в ветках. Самцы, что-то не поделив, шумно ссорятся между собой, устроив среди соседей настоящий переполох. А вот, чуть поодаль, на березе, сидит сорока, с интересом наблюдая за этой перепалкой… Полетит потом обратно в свой лес, и будет всем там рассказывать, как два глупых воробья клок собачьей шерсти для гнезда не поделили! «Вот же бред! Это ведь только люди сплетни разносят…» – усмехнувшись своей нелепой мысли, Стёпка сдвинул поле зрения бинокля еще немного в сторону. И в тот же миг в нем оказалась крыша соседней дачи, та самая, куда изначально он смотреть вовсе даже не собирался. Зато теперь, увидев невольно и мезонин под нею, и открытое настежь окно, вздрогнул и замер, разглядев в его проеме хорошо знакомый силуэт – так, словно бы Ляля действительно могла вдруг увидеть, что он за нею следит… Вернее, конечно же, не следит, а всего лишь случайно заметил и разглядывать дальше не собирается. Вот только разве что всего на минуточку, чтобы просто понять, что она делает… Сидит на подоконнике и… Чуть нахмурив брови, Степан подкрутил колесико и понял внезапно, что знакомая его уселась на подоконник вовсе не только для того, чтобы полюбоваться видом из своего окна. Хваленая швейцарская оптика вновь не подвела. И вскоре юноша, столь же отчетливо, как если бы находился совсем рядом, увидел расстроенное, но по-прежнему, необычайно прекрасное лицо, к которому его обладательница то и дело прикладывала край маленького кружевного платка. Как будто слезы вытирала… Хотя, почему же «как будто»?! Точно – плачет! И даже понятно, из-за кого! Из-за этого лысого! Нет, ну а кто еще мог довести её до слёз?! Обидел, а после – с надутым видом, восвояси! Словно это она его чем-нибудь оскорбить могла! Тотчас забыв во вспыхнувшем в сердце праведном гневе недавнюю собственную обиду, Степка думал теперь лишь о том, какой подлец этот приезжий тип. И как, должно быть, страдает обиженная им и оставленная после в одиночестве бедная Ляля. А утешить и поддержать её некому! Решение этой проблемы лежало на поверхности. И думать тут более было совершенно не о чем. Потому, ровно через минуту, побросав обратно в свою корзину еду и отправив туда же следом бинокль, Степан уже стремительно шагал к заветной даче. Только не к парадному её крыльцу, справедливо рассудив, что через основной вход его теперь в дом никто попросту не пропустит. Даже если Ляля не успела запретить этого своей горничной после их вчерашней размолвки, то сегодня – особенно сейчас, ей точно не до гостей. В сад он проник через маленькую калитку напротив торцевой стены дома – оттуда как раз начиналась тропинка, ведущая к реке. Там же оставил свою ношу, решив, что та сейчас будет только мешать. Подошел к веранде, дернул за ручку, ожидая, что дверь окажется закрытой – но нет, она легко поддалась. И тогда, помявшись еще несколько долгих мгновений, Стёпка все же решился войти. Но что было делать дальше? Как именно дать Ляле узнать о своём присутствии? Или, может, лучше будет всё же уйти, так и оставшись незамеченным?.. Нет, глупо! И особенно глупо – после всего, что уже сделано. Мотнув головой, чтобы прогнать последние сомнения, Стёпа проскользнул в полутемную прихожую, тихо прошел к лестнице и быстро пошел наверх. Однако на лестничной площадке, перед заветной дверью, его вновь внезапно охватила какая-то дурацкая робость, полностью преодолеть которую юноше не удалось, даже после того, как он все-таки вошел в комнату. Должно быть, именно это чувство заставляло и дальше стараться ступать совсем бесшумно, хотя таиться или подкрадываться исподтишка вовсе не входило в его планы. Сама же Ляля, тем временем, по-прежнему оставалась у окна, так ни разу и не обернувшись. Отчего Стёпке было абсолютно неясно, замечено ли его присутствие, обнаружить которое сам он почему-то все еще медлил... Не оттого ли, что просто в очередной раз невольно залюбовался обращенной к его взору прямой и изящной спиной, покатыми плечами и тонкой шеей, открытой забранными вверх волосами, лишь пара коротких завитков из которых, вырвавшись на волю, оттеняли мраморную белизну кожи? Внезапно отчетливо представив, как осторожно убирает их своей рукой, осязая подушечками пальцев этот живой шелк, а затем – склоняется и касается губами маленькой ямки под Лялиным затылком – и сама она, вздрогнув, тут же подается назад, прямо в его объятия, Степан судорожно втянул воздух. И этим, наконец-то, привлек к себе внимание. Порывисто обернувшись, Валерия подняла голову и взглянула прямо на него. В её заплаканных глазах отразилось удивление, а губы едва заметно шевельнулись – верно, для того, чтобы выразить его уже на словах. Но, шагнув еще ближе, Стёпа коротко мотнул головой, взглядом умоляя её промолчать. Не делать ничего. А просто выслушать то, что он хочет ей сказать… Вернее, объяснить ей, какая она невероятная! Какая умная, добрая и красивая! И что быть рядом с такой женщиной – мечта и самое великое счастье на свете. А если тот старый лысый идиот не понимает таких элементарных вещей, то он попросту не заслуживает быть с нею рядом, и уж тем более не стоит её слез… Вот только вместо всей этой долгой и пламенной речи, почему-то вымолвил всего лишь три слова: - Я люблю вас! А после, подавшись еще немного вперед, заключил Лялю в объятия, и прижался губами к ее губам: неумело, скорее интуитивно, но так пылко, как способен лишь влюбленный, впервые в полной мере осознавший свою страсть.
Валерия Глебова: * с незваным гостем* Его внезапное появление здесь и сейчас – казалось бы, последнее, чего можно было ожидать, на деле обернулось еще большей неожиданностью. Оказавшись вдруг в крепких объятиях своего незваного гостя, Валерия на какое-то время абсолютно потеряла способность соображать. Потому, верно, не сразу поняла, что последует дальше. Хотя, конечно, слышала произнесённые до этого слова. Однако дальнейшее оказалось столь… немыслимо, столь безумно, что возможность такого развития событий просто не пришла ей и в голову. К тому же, все случилось так быстро! Горячие мальчишеские губы, с которых всего мгновение назад слетело краткое, как вздох, любовное признание, неумело, и потому слишком резко, уткнулись в её собственные, от неожиданности накрепко сжатые, сильно и немного больно придавливая их нежный внутренний край к зубам. Отчего во рту немедленно появился легкий солоноватый привкус крови… Или, может быть, греха? Того самого, ощущение которого, подобно горячей волне, вдруг тотчас же, следом за этой неловкой лаской, прокатилось по всему телу Валерии, смущая и обескураживая её даже больше, чем вся эта немыслимая ситуация. - Ты сошел с ума?! – выговорила она, как только смогла опомниться от первого, смешанного с изумлением, возмущения. А когда Степан, согласно кивнув, вновь потянулся к ней, решительно уперлась ладонями ему в грудь, откинула голову назад и неожиданно заливисто рассмеялась – вызвав этим у по-прежнему державшего её в объятиях молодого человека абсолютное недоумение. - Ты сошел с ума! – между тем, повторила Валерия, уже не вопросительно, а утверждая – слегка тронув при этом кончик Стёпкиного носа своим указательным пальцем и продолжая еще какое-то время весело хохотать. Однако потом, внезапно умолкнув и посерьезнев, убрала руку прочь и очень пристально глянула ему в глаза. Так, словно собиралась прочесть что-то их в самых дальних глубинах. И – уже сама, приникла к его губам долгим и жадным поцелуем. Прервать который смог лишь тихий оклик, послышавшийся из-за запертой – «да запертой ли, в самом деле?!» – двери: - Валерия Павловна! Барыня, миленькая! Все ли у вас хорошо? – это Зина, отважившись подняться наверх, но, всё еще не смея войти, решилась-таки напомнить о себе. В один миг оттолкнув от себя Стёпу, Валерия жестом приказала ему исчезнуть за ширмой, что прятала от посторонних взоров угол с умывальными принадлежностями. Сама же подошла к двери и чуть опустила ручку: так и есть, не заперто… - Входи, Зина! – отступив на пару шагов, она впустила девушку в комнату, делая вид, что не замечает тревожных взглядов, то и дело осторожно касающихся её лица, всё еще выглядящего, должно быть, несколько заплаканным. – Чего ты хотела? - Да я ничего… просто… послышалось, будто дверь веранды скрипнула. После – будто шаги по лестнице… Я и подумала, а вдруг чужак к нам какой пробрался? - И тотчас направился ко мне в комнату? – усмехнувшись, Валерия покачала головой и взмахом руки обвела собственную спальню. – Как видишь, здесь нет никого, кроме нас с тобой. Да и что это за вздор! Кому здесь может понадобиться тайком пробираться к нам в дом? Можешь не волноваться. Мы в полной безопасности. - Ясно, барыня! – присев в коротком книксене, Зина замерла, опуская глаза. - Что-нибудь еще? Нет? Ну тогда ступай себе. Я позову, когда понадобишься вновь. - Как прикажете! – еще раз быстро поклонившись, девушка выскользнула из комнаты. Выждав минуту, пока шаги горничной не стихли где-то внизу, Валерия вернулась к двери, и бесшумно повернула торчащий из замочной скважины ключ. А потом, по-прежнему не оборачиваясь, тихо, будто бы у себя самой, спросила: - И что же нам делать дальше? Её губы оказались сладкими на вкус. Меренговыми. Все еще пьяный от восторга тем, что Ляля его не отвергла, Степка беспрекословно подчинился ее молчаливому приказу и спрятался за ширмой. Ощущая себя и там, среди банальных туалетных принадлежностей, вроде фарфорового умывального кувшина, кем-то вроде религиозного фанатика, попавшего вдруг в святилище своей богини. Ведь до всех этих предметов недавно дотрагивались ее руки! А краю вон того стакана наверняка ведомо прикосновение ее губ… Разумеется, благоговение было далеко не единственным чувством, рожденным Лялиной лаской. Глубоко интимные, прежде знакомые лишь через смутные фантазии и неподконтрольные рассудку сны, в жизни они ощущались существенно ярче, глубже, и… мучительнее. Потому что удовлетворить наяву рождаемые ими желания по-прежнему представлялось чем-то почти несбыточным. Однако отринуть прочь, а тем более забыть их, было теперь абсолютно невозможно. Когда горничная покинула комнату, вновь оставив их с Лялей наедине, Степа далеко не сразу позволил себе пошевелиться. Как будто все еще боялся ее скомпрометировать. Между тем, сама Валерия словно запамятовала о его присутствии. Даже реплика, слетевшая с её уст, более походила на случайно высказанную вслух мысль, нежели на попытку возобновить их диалог. Тем не менее, Степану хватило и этого, чтобы, очнувшись от собственных грёз, тоже наконец увидеть со стороны всю нелепость их нынешнего положения. - Ничего! – выходя из-за ширмы, сказал он, стараясь придать голосу как можно более уверенную и взрослую интонацию. – Вам – ничего! Я прошу прощения за это нежданное вторжение и… за все остальное тоже. И, конечно, сейчас же уйду… «… Если вы этого действительно желаете», - хотелось было продолжить. Но, сама того не ведая, Ляля, не позволила этим словам прозвучать вслух: - Куда?! В окно? – спросила она, всплеснув руками и вскинув на Стёпу горящий негодованием взор. - Ну… могу и туда… - покосившись на распахнутые ставни, между которыми весело трепыхалась на сквозняке газовая занавеска, - ответил он, уже прикидывая в уме высоту, с которой, возможно, вот-вот придется – во всех смыслах – спуститься на грешную землю. - Вздор! – между тем, уже совсем сердито воскликнула Валерия. Услышав этот сухой, похожий на резкий щелчок кнута в воздухе, окрик, Степка удивленно раскрыл глаза: действительно ли это та самая женщина, которая целовала его всего несколько минут назад?! - Здесь не меньше четырех аршин высоты! Ты переломаешь себе руки-ноги и… - Ляля, я же просил, не нужно говорить со мной в подобном тоне! - В «подобном» чему?! – в запале спора переспросила было Валерия, но тут же осеклась, внезапно сообразив, что он имеет в виду, улыбнулась на миг. – Ну что ж, извини. Не буду… Но в окно прыгать все равно не позволю, - прибавила она снова серьезно. – Выйдешь из дома, как все нормальные люди, через дверь. Ту, что на веранде и ведет в сад. А Зину я тем временем ненадолго отвлеку. «И всё?!» - едва не воскликнув это вслух, Стёпка вздохнул, согласно кивая, и опустил глаза. Выходит, всё было зря – гора родила мышь. И то, что произошло между ним и Лялей, останется лишь эпизодом, к тому же, имеющим для нее так мало значения, чтобы совершенно забыть об этом уже через пару минут. А спустя еще несколько – деловито обдумывать то, как бы незаметнее удалить его из своего дома… От подобных раздумий на душе внезапно сделалось так же тяжело, как и после ссоры с Лялей. Хотя, нет. Даже хуже. Ведь тогда еще не случился этот проклятый поцелуй… По-прежнему стоя, посреди комнаты: «Точно идиот», - мелькнуло в голове, Степан тоскливо наблюдал, как Валерия, вновь отперев замок, осторожно выглядывает за дверь, прислушиваясь к доносящимся из глубины дома звукам, затем, на цыпочках, выходит из спальни, бесшумно спускаясь по лестнице на несколько ступеней – и после быстро возвращаясь обратно, чтобы жестом позвать его за собой: - Внизу никого! Можешь идти! Произнеся это практически без звука, она тотчас же отступила из дверного проёма, позволяя ему тоже выйти на тесную лестничную площадку. А когда они оказались там вдвоём, на мгновение прижалась к его плечу и быстро шепнула на ухо: - Сегодня вечером, в десять. Я буду ждать тебя ровно пятнадцать минут… - Но… как?! - Мужчины не задают подобных вопросов. Найди способ!.. Или прежде окончательно повзрослей, - чуть ухмыльнувшись, прибавила Валерия вдруг, а затем слегка подтолкнула его к лестнице. – Запомни: после десяти у тебя только четверть часа!
Стёпа Веригин: «Пятнадцать минут! Только четверть часа!» - слова эти почти непрерывно звучали у Стёпы в голове, пока он спускался по ступенькам, шел через сад к калитке и выбирался через заросли боярышника и орешника на ведущую к его дому тропинку. «Она будет ждать меня!» - остановившись, он зажмурился и мотнул головой, всё еще не веря, что это происходит наяву и взаправду. А что, если Ляля все же просто вот так над ним пошутила?! «Нет! Нет, этого не может быть! Это не в ее характере!» - попытавшись успокоить себя подобным образом, Стёпка тотчас же и скривился: как будто он действительно знает, каков на самом деле характер этой женщины! И все же, опаздывать он не собирался. Ведь, что бы там Ляля не говорила и не думала, он и есть мужчина, а значит, ни за что не заставит её ждать. Ни минуты, ни даже секунды. С этой мыслью Стёпа гордо вздернул подбородок и с достоинством двинулся дальше по тропинке. Хотя, от предвкушения грядущего приключения голова по-прежнему была словно в тумане, а сердце заходилось в бешеной скачке, стоило лишь на миг вновь вообразить перед собой Лялин образ. «Словно пьяный!» - с удивлением думал он, пытаясь по привычке анализировать это странное, но приятное состояние. Впрочем, на собственном опыте с алкогольным опьянением Стёпка тоже знаком пока еще не был. Но, разве не так описывают его в книгах? А еще там пишут, что от любви тоже порой пьянеют… Всего неделю назад он искренне потешался над подобными метафорами, а еще больше – над авторами, смело использующими такие банальности в своих произведениях, полагая их дешевыми пошляками, озабоченными лишь тем, как произвести впечатление на своих читательниц, романтических барышень вроде Татки – строки из любимого сборника стихов которой сейчас так некстати вновь всплыли у него в памяти: «Как светлый луч среди ненастья, Блеснула ты в холодной тьме И вновь зажгла надежду счастья В моем озлобленном уме…» Только смешными на этот раз уже почему-то не показались. Да, в голове его нынче, и верно, царила полная неразбериха, а мысли путались и скакали. Да так, что всё никак и не удавалось сконцентрироваться хотя бы на чем-то одном. И через эту чехарду мыслей, через непроглядный туман, заполнивший сознание, отчетливо проглядывали только знакомые черты женского лица: бездонные, черные, как два омута, глаза и такие нежные, манящие губы, которые он дерзнул поцеловать, и которые целовали его в ответ. Порожденный этими воспоминаниями телесный жар оказался столь сильным, что на ближних подходах к дому пришлось снова остановиться в надежде, что сбившееся дыхание придет, наконец, в норму, а щеки прекратят пылать. Появиться дома в подобном виде было немыслимо. Ведь даже если ничего необычного не заметит мама, то Татка уж точно не оставит без внимания его странный лихорадочный вид. А значит, избежать объяснений точно не удастся. Но этого сейчас хотелось меньше всего на свете. Поэтому домой решено было проникнуть тем же способом, что и к Ляле, а именно через дверь веранды. Сестры сейчас наверху, в своих комнатах, а мама наверняка еще не вернулась из города – вот и прекрасная возможность войти незамеченным, чтобы после тихонько подняться к себе на чердак и до самого вечера предаваться мечтам о грядущем свидании. И какое же вышло разочарование, когда, едва войдя в сад и свернув к веранде, Степка неожиданно услышал доносившиеся из дома сквозь приоткрытые окна голоса! А, спустя еще минуту, когда одно из них отворилось полностью, и в проёме показалась долговязая, сутулая фигура кузена, Сережи Левитина, настроение сделалось еще хуже. Причем, не только из-за того, что столь внезапно рухнул весь первоначальный план на остаток этого дня. Но еще и потому, что сына своей тётушки Степан всегда немного недолюбливал. Хотя Серёжа был вполне достойным парнем и хорошо к нему относился с первого дня их знакомства… Вот только манеру общения с этого же самого времени выбрал какую-то неприятную: демонстративно-покровительственную. И если подобное ещё можно было как-то терпеть, когда Стёпке было семь, а самому Сергею – пятнадцать, то в последнее время все чаще возникало желание послать кузена вместе с нею по всем известному адресу. Вот и теперь, отступив в тень ближайшего дерева, Степа с раздражением сжимал губы, наблюдая, как Серёжка гнездится на подоконнике с зажатой в зубах папиросой, и мысленно задавая ему – а, скорее, судьбе, всего один единственный вопрос: какая нелегкая его сейчас сюда принесла?! - А вот и Стёпушка наш вернулся! – громко воскликнул Сергей, смахнув пламя со спички, быстро засунул коробок обратно в карман и приветственно помахал ему рукой. Так стало окончательно ясно, что прятаться дальше смысла нет. И, выходя обратно на свет, Стёпа вяло махнул в ответ и изобразил на губах некое подобие улыбки, в очередной раз внутренне передернувшись от этого отвратительного «Стёпушка», произносимого с какой-то почти отеческой интонацией. - Видите, выходит, зря вы волноваться надумали! – отвернувшись в глубь веранды, где, похоже, находилась Ольга Дмитриевна, а может, и еще кто-то, кроме неё, тем временем, прибавил Сергей. Не видя более смысла гадать, кто именно, Стёпа быстро преодолел последние пару метров садовой тропинки, поднялся по порожкам, и через мгновение уже приветствовал довольно обширную компанию родственниц, как тотчас выяснилось, прибывших вместе с Серёжкой из Москвы, чтобы навестить их заболевших девочек. Об этом, прежде крепко расцеловав в обе щеки, Стёпе сразу же поведала тётя Таша. А до того он еще успел поздороваться с бабушкой и кузиной Шурочкой, которые также были здесь. Как и мама, устроившаяся чуть поодаль в своем любимом плетеном кресле. - Слава Богу, им обеим уже лучше! Правда, Санька всё еще очень слаба, бедняжка. Она ведь такая хрупкая, словно фарфоровая куколка! Хорошо хоть Тата покрепче… Но это все равно так тревожно и страшно, когда болеют дети! А помните, мама, как у Серёжи в детстве коклюш осложнился пневмонией, и мы чуть не сошли с ума от страха за его жизнь? И если бы не милый Саша, который примчался тогда из Петербурга буквально по первому зову… Вспомнив о покойном брате, Наталья Глебовна, как всегда, горестно вздохнула, покачала головой и умолкла. Правда, уже через минуту сама же эту повисшую следом за ее словами общую тишину и нарушила, предложив всем вместе попить чаю в комнате у младшей племянницы. - Мне кажется, это ее немного подбодрит. Да и Тане нетрудно выйдет дойти до соседней спальни. А то, с ее характером, она поди совсем уже измучилась в своем невольном заточении? - Правильно, мамочка! – тут же, радостно воскликнула Шура, которой все это время было ужасно скучно в обществе взрослых, умоляюще взглянув при этом вначале на тётю Ольгу, а затем на бабушку, от которой, по ее мнению, главным образом зависело принятие этого решения. Но Анна Софроновна и не думала возражать. Да и Ольга Дмитриевна была не против, немедленно призвав горничную и распорядившись отнести в Санькину комнату чайные приборы и угощение, а также пригласить туда Таню. - А после, если Санечка и Тата не слишком устанут, можно было бы еще почитать по ролям какую-нибудь пьесу? – совсем уж расхрабрившись, вновь предложила Шура. В ответ на что ее старший брат немедленно скорчил недовольную физиономию: - Нет уж, от этой дребедени меня, если что, сразу уволь! У Стёпушки, вон, лучше проси! Пусть он тебе подыграет, коли захочет! А я в этом не мастак. Собственно, Стёпе ничего и не стоило порадовать кузину, которая, загоревшись своей затеей, тотчас подскочила к книжному шкафу, чтобы выбрать подходящую книгу. Но тон Сергея, в очередной раз словно бы ненароком подчеркнувшего свою важность и принадлежность к миру взрослых – на их с сестрами и кузиной общем фоне, вновь ощутимо задел его самолюбие. Поэтому первым порывом было также Шуре отказать. Но, усилием воли сдержавшись, Стёпка все же согласился почитать вместе с ней, так как хорошо понимал: в сущности, бедняжка совершенно не виновата, что брат ее – такой напыщенный остолоп. Тем более и до назначенного Лялей часа еще целая уйма времени. «Успеется!» - подумал он про себя и направился следом за Шурой, вместе с которой они и выбрали затем в томике басен Лафонтена историю о Павлине и Юноне. Впрочем, спустя несколько часов, на которые, в итоге, растянулось семейное чаепитие, а после еще чтение вслух, перемежавшееся бесконечной болтовней Шурочки и Татки, и верно, до крайности довольной тем, что удалось, наконец, хоть ненадолго выбраться на люди, так сказать, на законных основаниях, Степкина уверенность в правильности принятого решения начала постепенно таять. А тут еще и бабушка, которая захотела после посидеть с Санькой еще немного, чему та была только рада. И мама, которая всё никак не могла наговориться с тётей Ташей… «Словно бы год все друг с другом не встречались!» - мрачно думал он, поглядывая то на циферблат каминных часов, то прислушиваясь к напольным курантам в холле, и чувствуя, как в сердце, вместе с раздражением, заползает холодок тревоги: что, если родня задержится у них и на ужин?! А вдруг еще и после него не сразу отправится восвояси? Но, слава богу, оба последних опасения не сбылись. Незадолго до шести тётино семейство все-таки отбыло обратно в Москву, поэтому ужинать пришлось вновь, как и все последние дни, наедине с мамой, перед которой Стёпка затем принялся сразу же разыгрывать задуманную заранее комедию. С трудом «подавлял зевки», почти не говорил, да и вообще всем своим видом демонстрировал неимоверную усталость. И, видимо, все же немного переиграл: иронически изогнув бровь, Ольга Дмитриевна поинтересовалась, не намерен ли он уснуть прямо здесь, упав лицом в тарелку? Ощутив себя жалким клоуном-неудачником, Степка тотчас же извинился, но от плана своего не отступился, «честно» признавшись маме, что сильно утомился за сегодняшний день и действительно ужасно хочет спать, но просто не смог оставить ее за ужином совсем одну. - Да и после… ведь ты еще не сразу ляжешь? И тебе будет скучно! - Ну уж мучить тебя лишением отдыха, мой сонный рыцарь, из-за этого я бы точно не стала! – вновь усмехнувшись, на этот раз уже ласково, Ольга Дмитриевна покачала головой. – Так что давай-ка, ступай в постель! А я найду, чем себя занять, не волнуйся. Почитаю, порукодельничаю… Второй раз просить ей не пришлось. Получив разрешение покинуть столовую и пожелав маме доброй ночи, Степка сразу же направился к себе – едва сдерживая желание взлететь по лестнице бегом через ступеньку. Отдыхать, а уж тем более ложиться спать, разумеется, в его ближайшие планы абсолютно не входило. Вместо этого, тщательно умывшись, он переменил одежду, выбрав последнюю с необычайным старанием. Затем, стоя перед зеркалом, долго причесывал то так, то этак свои непослушные кудри, пытаясь заставить их лежать гладко. При этом то улыбался, то, напротив, хмурился, словно выбирал то выражение лица, с каким будет лучше всего престать перед Лялей… придумывал слова, которые скажет ей в этот миг, и после… Покуда, ближе к назначенному часу, не оказался полностью охвачен неведомой прежде паникой и сомнениями: а стоит ли вообще туда идти? Вдруг он разочарует Лялю настолько, что она прогонит его. Или того хуже, в открытую над ним посмеется? И самое ужасное, что даже не это, случись оно вдруг наяву, виделось главной катастрофой. А то, что в подобном случае Ляля вряд ли позовет его вновь! И значит, они никогда более не увидятся. Чувствуя, что вот-вот завоет от этих мыслей, а то и вовсе тронется умом, Степка опустился на стул, обхватив голову руками, и попытался сделать несколько глубоких вдохов и выдохов. Этот метод всегда помогал справиться с лишним волнением. Не подвёл и теперь. Вскоре безумная скачка мыслей стала потихоньку униматься, а следом за нею – более-менее успокоились пульс и дыхание. Когда же он следующий раз взглянул на часы, стало понятно, что самое время выходить. Бесшумно спускаясь по ступенькам, Стёпа на миг остановился на этаже, где располагались спальни сестер и матери. Ни из одной комнаты не доносилось ни звука. Потому, укрепившись в своей уверенности, дальше он понесся было уже во весь опор – едва успев резко затормозить и не влететь в гостиную, прежде чем понял, что в ней все еще светло! И отнюдь не потому, что кто-то забыл выключить электричество. Мама все еще была там! Читала, устроившись на диване с книгой в руках. И сидела при этом так, что проскользнуть мимо незамеченным не было ни малейшей возможности. Ни на веранду, ни в холл. Затаившись за дверью, Стёпа пытался сообразить, что можно еще предпринять, когда за спиной вдруг что-то вначале тихо заскрежетало, зашуршало – а потом гулко бахнуло. Да так, что он едва не подпрыгнул, в лихорадочных раздумьях не в первый же миг осознав, что это всего лишь часы, отмерившие ровно половину десятого. Между тем, мама в гостиной тоже по-своему отреагировала на этот звук. Естественно, не так бурно – просто подняла голову и глянула в сторону окна, будто удивившись, что за ним уже смеркается. А потом снова склонилась над книгой, видимо, решив еще немного почитать. Степка же, при виде этой картины, едва не заскулил от досады. Времени у него оставалось совсем мало, а выхода из ситуации по-прежнему не предвиделось. Разве что попытаться пройти через кухню – но там все ещё грохотала посудой кухарка, заканчивая сегодняшние дела и подготавливая все необходимое на завтра. Или… «Через окно?» Сверкнув на миг в голове яркой молнией, идея тотчас же и угасла. Со своего чердака спрыгнуть вниз на голую землю он точно не решится, а если рискнуть открыть окно где-то здесь, на первом этаже, то это все равно услышат все, кто на нём сейчас находится. Так что по всему выходило, что прийти к Ляле вовремя ему не удастся. «Четверть часа!» - словно насмешка, вновь прозвучал в его голове её сладкий зов. Обернувшись к курантам, Степа был почти готов всерьез умолять стрелки не двигаться так шустро, если бы даже теперь не осознавал всю абсурдность подобного поведения. Потому, просто отвел взгляд от циферблата, закрыл глаза и в отчаянии прижался затылком к стене. Но почти сразу же опять насторожился, услышав вдруг, что в гостиной снова началось какое-то передвижение. Бесшумно отделившись от стены, он рискнул еще раз осторожно заглянуть в дверной проем и увидел, что это мама, отложив книгу, встала с дивана и медленно бродит из стороны в сторону, разминая затекшие руки и шею. Тем временем, часы за спиной хладнокровно известили, что в запасе у него осталось уже всего пятнадцать минут. Ну, и, может быть, еще столько же сверх – если всё-таки повезет и Ляля его дождется. Думая об этом, Стёпка не переставал напряженно следить за мамой. Так прошли еще пять едва ли не самых долгих минут его жизни. А потом Ольга Дмитриевна, наконец, подошла к стенному выключателю, погасила электрический светильник и направилась к выходу из комнаты. Стёпа при этом едва успел отпрянуть и спрятаться с другой стороны огромных часов, где замер, боясь даже вздохнуть, пока мама, спокойно пройдя мимо, не достигла лестницы и не поднялась по ней достаточно высоко. После этого, едва переведя дух, бесшумной тенью выметнулся из своего убежища, чуть ли не в три шага проскочил всю гостиную, холл, и вскоре уже несся сломя голову по хорошо знакомой тропинке, ведущей к Лялиному дому.
Валерия Глебова: Проводив Стёпу днем восвояси, Валерия Павловна первым делом позвала к себе Зину и распорядилась немедленно выкинуть в мусорное ведро букет тигровых лилий со стола на веранде. Туда же собралась было отправить и непочатую коробку со сладостями. Но после всё-таки решила предложить горничной забрать её себе – разумеется, если та захочет. Зина не отказалась. И сразу, без лишних слов, ушла исполнять поручение, чем Лялю весьма порадовала – сообразительная все же девушка, быстро учится главному навыку хорошей прислуги: делать все, что говорят и ничему не удивляться. Следующие несколько часов прошли, не занятые абсолютно ничем. Однако, в отличие от прежних дней, не оставили после себя тягостного ощущения потраченных понапрасну. Напротив, Ляля то и дело с удивлением замечала, что на душе у нее сегодня непривычно легко и даже весело – несмотря на отвратительную ссору с Орбаком. Удивительно, но даже об этом событии теперь вспоминалось почти без досады, словно о мелкой неприятности, вроде некстати поломавшегося веера, или потерянного где-нибудь на прогулке не самого ценного украшения. Зато о другом сегодняшнем визите и том, кто его нанёс, думать было уж точно приятно. Вернее, даже не о нём самом, а в целом об этой, что уж скрывать, весьма лестной и утешительной для задетого поутру самолюбия, истории. Хотя, и сам юноша был, конечно, очень мил. Немного забавен и суетлив, разве что… Но это лишь следствие неопытности. Скоро пройдет. И уж тогда… Грациозно потянувшись, Валерия улыбнулась своим мыслям и легко поднялась с кровати, куда прилегла отдохнуть примерно с четверть часу тому назад. Затем подошла к зеркальному трюмо в углу спальни и принялась внимательно разглядывать свое отражение. Пытаясь представить, какой её видит Степан. Взрослой и, наверняка, весьма искушенной… Что же, здесь он, пожалуй, прав. Хотя, в своей правоте так никогда и не убедится, если она не захочет этого сегодня показать. Или всё-таки захочет? Этого Валерия еще окончательно не поняла. А думать и анализировать всерьез даже и не собиралась. Пускай все случится так, как… случится. Так много лет в ее жизни почти ничего не происходило спонтанно – особенно, если говорить о приятных вещах, что ныне планировать наперед абсолютно не хотелось. Да и надобности не было. Как, в сущности, не имелось ее и в самом этом красивом мальчике, единственным назначением которого было стать ее сегодняшним развлечением и, возможно, хорошим завершением очередного долгого летнего дня. Полюбовавшись собой еще немного – и вполне удовлетворившись увиденным, Валерия Павловна вновь потянулась за колокольчиком для вызова прислуги. - Звали, барыня? – Зина явилась так быстро, что невольно подумалось, будто она все это время так и стояла за дверью в ожидании очередного распоряжения. - Да. Хотела бы попросить тебя приготовить для меня ванну. Только воду нагрей посильнее. - Неужто озябли, барыня? – спросила Зина, глядя на неё с некоторой тревогой. – С чего бы? Вон, какая жара-то на улице нынче. Не заболели ли, часом? - Нет. Просто намерена принять её не прямо сейчас, а позже – вода как раз остынет до нужной температуры. - Да зачем же тогда прямо сейчас? Я позже и натаскаю ровно той, какой надо! - Затем, что я хочу провести этот вечер одна, - устав объясняться, Валерия Павловна слегка нахмурила брови. – Ты тоже проведи его по собственному усмотрению. И завтра можешь не торопиться. А хочешь, и вовсе возьми выходной. Ты ведь еще ни разу его не просила? - Да я и не устаю с вами совсем, Валерия Павловна, душенька! Редко, кому так с местом везет, как мне у вас! Я б и дальше служить вам стала, коли позвали бы, даже в Петербург бы за вами отправилась… - Я подумаю над твоим предложением. Позже, - с этими словами, Валерия вновь подошла к трюмо и стала перебирать расставленные на полке флаконы с духами, всем видом давая понять, что разговор на эту тему окончен. Постояв еще минуту у нее за спиной, Зина сделала книксен и бесшумно вышла. Сама же Ляля, тотчас оставив в покое свои духи, распахнула створки гардероба и, подбоченившись, принялась придирчиво разглядывать содержимое его недр, прикидывая и выбирая, в чем будет встречать своего вечернего гостя. Ведь в том, что он точно придет, она нисколько не сомневалась.
Стёпа Веригин: *с моей мечтой* Ночь постепенно входила в свои права. Лишь только узкая полоска неба над горизонтом с западной стороны все еще слегка светилась красноватым – будто остывающий раскаленный металл. Как раз к этому времени, Стёпа, чьи ладони и спина под рубашкой были влажными не столько от быстрого бега, сколько от внутреннего напряжения, замер у двери заветной для себя обители. Голова его была полна смятенных мыслей и воображаемых картин, каждая из которых пускай и выглядела по-разному, однако посвящена была лишь одному-единственному событию: грядущей встрече с Лялей. Вернее, тому, как она его встретит. Бросится ли в объятия прямо у порога, как романтическая героиня из книг? Или, может, будет ждать, возлежа на ложе, словно восточная одалиска? И тогда ему придется крадучись пробираться по темноте непосредственно в спальню… Хотя, зачем же «крадучись», если его там ждут? Да и по темноте не обязательно: вон, окна гостиной на первом этаже вполне себе освещены, а значит, наверняка, и лестница тоже… Но вот только что, если всё это значит совершенно иное?! Например, то, что Ляля его не ждет, а оттого жизнь в ее доме и протекает самым обычным вечерним образом? От этой внезапно пронзившей сознание мысли по вспотевшей спине разом пробежал пренеприятнейший холодок. Но всё же отступать Степан уже не собирался. Повернув дверную ручку, он толкнул дверь от себя. Та легко открылась. И замершее сердце вновь радостно забилось в груди: выходит, его всё-таки ждут! Хотя и не у входа… В прихожей царила абсолютная тишина. Из гостиной тоже не донеслось ни единого звука, кроме мелодичного перезвона серебряного карильона, возвестивших обитателям дома о наступлении очередного часа как раз в тот момент, когда Стёпа тихо закрыл за собой входную дверь. Простояв на месте недвижно шесть первых ударов, на седьмом и восьмом он переместился к входу в гостиную. На девятом зажмурился и глубоко вздохнул. А ровно с началом десятого вновь открыл глаза и переступил порог комнаты. Ляля была там одна. Сидя на диване, она спокойно и внимательно читала книгу, которую не отложила в сторону даже тогда, когда, пройдя еще несколько шагов, Стёпа остановился непосредственно перед ней. И это выглядело так демонстративно, что захотелось воскликнуть: «Не верю!». Но сделать нечто подобное Степан, естественно никогда бы не посмел. Хотя и чувствовал себя изрядно уязвленным. - Как видите, я всегда держу слово! – негромко проговорил он, спустя минуту, когда стало окончательно ясно, что заговаривать с ним первой Ляля не собирается. - Как видишь, я тоже, - ответила Валерия в тон, бесшумно захлопывая книгу. Затем встала и неторопливо подошла совсем близко, с легкой улыбкой разглядывая его лицо. – Мой ночной гость… очень рада тебя видеть! Что тебе предложить? Чаю? Вина?.. Или, может быть, для начала сыграем партию в шахматы? – прибавила она вдруг, чуть приспуская ресницы. «Разве так выражают радость?» - едва не сорвалось со Стёпкиных губ. Мгновенно догадавшись, что с ним играют, но, не будучи уверен наверняка, как лучше повести себя в подобной ситуации, он – в который уже раз в присутствии этой женщины, ощутил нечто вроде растерянности, пытаясь как можно быстрее найти подходящий ответ на её слова. Впрочем, сейчас главным было совсем не это, а то, что Ляля находилась так близко. И что аромат ее духов дурманил ему голову сильнее любого алкоголя на свете, а бархатный взгляд из-под полуопущенных ресниц казался чернее, чем ночь за окнами – но так же жарок. Ощутив в себе тотчас отголоски этого жара, Стёпа прерывисто выдохнул. А затем вдруг слегка улыбнулся и качнул головой: - Не хочу сейчас играть в шахматы. И мне всё равно, что пить. Я здесь в надежде, что ты угостишь меня своим… baiser. - Значит, вот, зачем ты пришел? – усмехнувшись, Валерия вновь посмотрела на него с интересом, заметив – но намеренно оставив без комментариев то, что он впервые осмелился обратиться к ней на «ты». – Ну что ж… было бы крайне неучтиво отказать в угощении дорогому гостю… - прибавила она едва слышно и мягко коснулась своими губами его губ. – Достаточно? Или добавить еще? - Конечно, ведь первый я даже толком не распробовал! – разом осмелев, или даже лучше сказать, ошалев от восторга, пробормотал он в ответ, все еще не веря, что женщина, о которой прежде смел лишь грезить, может быть к нему столь благосклонна. А потом, крепко обнял её за талию и, притянув к себе, поцеловал, вложив в свой поцелуй, кажется, всё буйство переполняющих его эмоций. Получилось как-то резко и неловко, но Ляля – о, чудо, вновь его не отвергла. А напротив, будто даже сама подалась навстречу, щедро отвечая на ласку, и еще крепче прижимаясь к нему всем телом. Это последнее, едва заметное её движение почему-то оказало на Стёпкину волю самое сокрушительное воздействие. Нельзя сказать, чтобы такие ощущения были ему незнакомы раньше, но прежде они никогда не были настолько яркими, чтобы вмиг стало трудно дышать… да даже просто стоять на ногах – если бы не твёрдая убежденность том, что падать сейчас нельзя. Ведь в этом случае придется выпустить из объятий Лялю, а этого допустить просто невозможно… - Я люблю тебя! – прошептав это срывающимся от волнения голосом, Стёпа чуть отстранился, вглядываясь в ее лицо. Словно пытался понять, что она чувствует и похоже ли это на то безумие, что охватило его собственный разум и тело. – А ты… ты любишь меня?
Валерия Глебова: *с моим развлечением* - Конечно, - ответила Валерия тотчас, нежно перебирая пальцами кучерявые пряди на его затылке. – Как же тебя можно не любить? – едва слышно усмехнувшись, она ласково поцеловала кончик его носа, но мягко отодвинулась, когда юноша вновь потянулся к её губам. – Погоди, не так быстро! Разве мы куда-нибудь спешим? - Но… что же мы будем делать? – вопрос этот слетел со Стёпкиных губ прежде, чем он успел понять, насколько глупо он прозвучит. - Что?! – высвободившись из его рук совсем, Валерия тихо рассмеялась. – А что же, разве больше уже и вправду нечего? Ну что сказать, настоящий мужчина! - Никогда не думал, что это может прозвучать как упрёк! – буркнул Стёпка, тоже отступая на шаг и чувствуя себя совершенно сбитым с толку столь внезапной переменой её настроения. - Но почему ты решил, что это упрёк? – всё еще продолжая улыбаться, Валерия медленно скользила взглядом по его насупленному лицу. – Я лишь констатирую факт, что подобное – часть мужской природы! - Но ведь мы же цивилизованные люди, а не какие-то там дикари! – чувствуя, как от этого взгляда у него начинают предательски пылать уши, воскликнул Стёпа. – И я тоже никогда… - Тихо! – слегка качнув головой, Валерия приложила к его губам указательный палец. – Ну, разумеется, ты – не дикарь. Они никогда не бывают такими милыми и… застенчивыми! - Я не застенчивый! - Нет? – удивленно вскинув брови, переспросила она с иронией. И затем, помолчав еще миг, проговорила вдруг абсолютно серьезно. – Тогда раздевайся! Вздрогнув, точно от неожиданного удара тонким, гибким хлыстиком, Степан вскинулся и вновь пристально посмотрел ей в глаза, пытаясь понять, что это: новая насмешка, или, быть может, очередное испытание? По всему выходило – последнее. Ляля глядела на него с выжидающей улыбкой. Даже руки на груди сложила, явно затем, чтобы это продемонстрировать. «В чем дело?» - будто бы вопрошал ее взор в ответ на его заминку. И тогда, вздёрнув подбородок и тоже коротко ей улыбнувшись, Стёпка, не торопясь, стянул с себя пиджак. После аккуратно развязал галстук, а затем так же медленно, принялся расстегивать пуговицы сорочки – по-прежнему не сводя взгляда от Лялиного лица, на котором, тем временем, отразилось нечто новое, не ведомое ему прежде и будоражащее кровь гораздо сильнее, чем их недавние страстные поцелуи. И даже больше, чем вся эта нынешняя безумная ситуация. Точнее – игра, правил которой Стёпа до конца не понимал, но был почему-то абсолютно уверен, что поражение в текущем раунде повлечет за собой неизбежное фиаско и во всем турнире. - Так лучше? – переспросил он, когда, наконец, предстал перед Лялей в абсолютной наготе. - Так – прекрасно! – отозвалась она, довольно точно копируя его тон. Потом вновь подошла совсем близко, на миг прислонилась лицом к едва заметной ямке между ключиц, и, повернув голову, слегка потерлась щекой о гладкую, горячую кожу груди.
Стёпа Веригин: *с повелительницей и очаровательницей* Боясь вновь сделать что-нибудь не так, Стёпка стоял неподвижно, едва дыша, позволив себе лишь слегка склониться, чтобы лучше ощущать исходивший от её волос лёгкий пьянящий парфюмерный аромат. - Ты очень красивый! Знаешь об этом? – меж тем, проговорила Ляля, поднимая голову и вновь переводя взор на его лицо. - Нет, - тихо откликнулся Стёпка, мотнув головой. – Но зато я точно знаю, какая красивая ты! - И какая же? - Лучше всех! – воскликнул он и, не в силах более терпеть, решив – будь, что будет, снова заключил её в объятия. Целуя затем беспорядочно буквально всё, что попадалось ему на пути – щеки, глаза, губы, приоткрытую глубоким вырезом декольте грудь. А Лялины пальцы в ответ путались в его волосах, тревожили и обжигали своими прикосновениями кожу шеи и плеч. Но уже скоро этого стало слишком мало, чтобы утолить или хотя бы перекрыть его собственный пылающий внутри и безудержно рвущийся наружу жар. - Пожалуйста, будь моей! – то ли прошептав это вслух, то ли просто подумав, но явно услышав ответное «да», сорвавшееся с полураскрытых после очередного поцелуя Лялиных губ, Стёпка принялся расстёгивать крючки её платья. Пальцы дрожали от волнения и вожделения. В конце концов, оттолкнув на миг его руки, Ляля сама расцепила те, что смогли устоять под его напором – на удивление быстро и ловко. И вот платье с тихим шорохом скользнуло к её ногам. А дальше в дело вновь вступил Стёпа. Изучая наощупь, его губы и руки сразу и навсегда запоминали все волнующие рельефы заключенного в его объятия стройного женского тела – покатые хрупкие плечи, гладкую спину, округлые бедра… А потом, еще каким-то непостижимым образом, они с Лялей оказались уже на полу. Вернее, конечно, не на голом полу, а на мягком толстом ковре, покрывавшем пространство посреди комнаты, но это Стёпка заметил уже значительно позже, пока же с ним происходило нечто столь волшебное, что думать о таких прозаических вещах совершенно не было сил. Едва они улеглись рядом, Ляля, до того на какое-то время будто забывшаяся от его ласк, внезапно вновь стала главной. И теперь уже ее руки, губы и даже, кажется, волосы ласкали Стёпкино тело такими невероятными способами, что даже в самых смелых полночных своих фантазиях он не ведал прежде, что возможно переживать нечто столь острое, почти невыносимое и прекрасное. Но все это оказалось лишь прелюдией главного. Он понял это в тот момент, когда, оказавшись в очередной раз сверху, Ляля обхватила его бедра своими и наконец-то позволила их телам соединиться. И дальше, упершись ладонями в его грудь, начала ритмичное движение – то совсем медленно, то вдруг внезапно ускоряя темп так, что потрясенному и ошеломленному тем, что с ним сейчас происходит, Стёпке казалось – еще минута, другая и он попросту взорвется от наслаждения, рассыплется в прах и вовсе исчезнет! Но всякий раз, будто бы каким-то сверхъестественным образом предугадывая этот момент, Ляля успевала остановиться и замереть, не давая свершиться, кажется, уже неизбежному. А потом, немного выждав, вновь продолжала безжалостно сводить его с ума. До тех пор, пока не насытилась вдоволь, и, издав сладостный стон, не опустилась бессильно ему на грудь. Всего на миг. Чтобы после, мгновенно соскользнув, снова оказаться просто рядом, в то время как Стёпка так и остался на самой грани, которую Ляля, впрочем, почти сразу же помогла пересечь, умело продолжив ласки рукой, пока ощущения «маленькой смерти», отголоски которой она и сама все еще отчетливо ощущала в собственном теле, не накрыли его с головой. - Почему ты… так… сделала? – спросил Стёпка первым же делом, как только вновь сумел связно думать и более-менее свободно дышать.
Валерия Глебова: * с непонятливым и милым* - Потому что мне пока не время думать о потомстве, - усмехнувшись, пояснила она без обиняков. И, приподнявшись на локте, нежно убрала с его лба влажную русую прядь. – Нам, женщинам, обычно самим приходится заботиться о подобных вещах… Тебе это не понравилось? - Нет, ну что ты! Но только я ведь не из таких, Ляля! Не из тех мужчин, которым нет дела… У меня к тебе серьезное чувство, и если случится так, что… я готов… - Господи, какой же ты всё-таки милый! – не дав юноше договорить, Валерия приникла к его губам, но, едва позволив себя поцеловать, Стёпка тут же отодвинулся и сел. - Оставь этот тон! Я говорю серьезно! Будь моей женой! Мне всё равно, что ты старше, я люблю тебя, и вместе мы будем очень счастливы. - Ну что ж, может быть ты и прав, - усевшись рядом и положив голову к нему на плечо, Ляля задумчиво сощурилась – словно, в самом деле, просчитывала в уме возможность этого совместного счастья. – Но когда же будет наша свадьба? Прямо на днях, или лучше подождем, середины августа, когда ты вновь вернешься в гимназию? А заодно к этой новости успеют привыкнуть твоя мама и сёстры… И остальные родственники тоже! - Зачем ты так?! – воскликнул Стёпа, обиженно отстраняясь и, поднявшись на ноги, принялся оглядываться в поисках брюк. Лялины слова больно задели его самолюбие. Но не столько потому, что были произнесены с привычной иронической интонацией, сколько оттого, что в душе Степан прекрасно понимал, что она права. - Наверное, мне лучше уйти, - проговорил он, продолжая поспешно одеваться и не смея на неё взглянуть. - Я не держу тебя! – спокойно откликнулась Валерия, поднимаясь следом и тоже накидывая на себя сорочку. – Ты ведь пришел ко мне сам. И добился всего, чего хотел. Так что теперь смело можешь покинуть этот дом, как победитель. - Но это же подлость! - Если ты так считаешь… - А как считаешь ты, Ляля?! – не выдержав, Степан, наконец-то, повернулся. – Почему мы всегда, всё время, говорим только обо мне? - Потому что всё, о чём мы говорим, касается именно тебя. Если ты взрослый, то обязан понимать, что делаешь, и какие у этих поступков могут быть последствия. - Да я уже ничего не понимаю! – выговорил он почти в отчаянии. – И тебя, Ляля, тоже совсем не могу понять! Я всего лишь хочу быть с тобой, хочу любить тебя! Но даже не знаю, что ты на самом деле ко мне испытываешь! - Я ведь уже говорила, что люблю тебя! Люблю, правда-правда! – прибавила она, подходя к юноше и, улыбаясь, чуть коснулась кончиками пальцев его щеки. – Просто это не та любовь, которая должна приводить людей к браку и рождению детей! - И что же это за странная любовь такая?! Какая-то дурацкая! - Совсем не «дурацкая»! Просто другая. Со временем ты поймешь, о чём я. А пока просто поверь на слово и прекрати, наконец, на меня дуться. А то я скоро начну думать, будто только что соблазнила не взрослого – пусть и юного – мужчину, а противного и капризного мальчишку! И почему она всегда оказывается права?! Подумав об этом, Степа обиженно поджал губы. Хотя, с другой стороны, а на что обижаться? Ляля смотрела на него спокойно, без всякой насмешки. Словно опять ждала, какой выбор он сделает. И, подумав еще немного, Стёпка всё же решил, что продолжать сейчас лезть в бутылку означает именно то, чего так хотелось избежать, а именно раз за разом, выставлять себя перед нею каким-то недоумком. - Хорошо, – вновь посветлев лицом, проговорил он, и уголок его губ при этом дрогнул в полуулыбке. – Допустим, ты права. Но тогда расскажи подробнее, какая она, твоя «другая любовь». Научи меня и ей тоже, если так хорошо знаешь правила! – перехватив Лялину руку, Стёпа прижался губами к тыльной стороне её ладони. – А потом я попробую их поменять? Знаешь, как в шахматах? Вроде существуют всем известные правила, но всегда есть и момент импровизации. Что скажешь? - Скажу, что непредсказуемые партии и неожиданные ходы – моя большая страсть! Хочешь поменять правила – не спрашивай разрешения, действуй! Сейчас я полностью у тебя в руках…
Стёпа Веригин: *с той, что в моих руках* «Иными словами – делай что хочешь, но только из того, что я тебе позволяю», - подумал Стёпка. Что ж, кажется, он действительно начинает кое-что понимать в правилах её любовной игры… - Значит, у меня в руках? – с усмешкой, вкрадчивым тоном переспросил он у Ляли. – А мне так пока совсем не кажется… Но самое время это исправить! – прибавил он следом. И, приобняв за талию одной рукой, другой ловко подхватил Лялю под колени, и легко поднял её в воздух. Затем вновь заглянул ей в глаза и, чувствуя, как с новой силой вспыхивает и разгорается еще совсем недавно казавшееся сполна удовлетворенным желание, с довольным видом заметил: - Вот теперь всё верно. Ты в моих руках! Удивленное одобрение, тенью промелькнувшее в ответ по её лицу, стало разом и наградой, и поощрением. Тотчас же осмелев, Стёпка приник к Лялиным губам долгим и жадным поцелуем, в то же самое время, направляясь обратно к дивану, на мягкие подушки которого вскоре бережно и опустил свою ношу. А сам устроился рядом, на полу, и замер, восхищенно рассматривая раскинувшуюся перед ним, словно восточная одалиска, женщину. - А знаешь, о чём я сильнее всего мечтал, когда нёс тебя на руках через наш парк в тот день, когда мы только познакомились? – спросил он вдруг. - Должно быть, о том, как бы побыстрее от меня избавиться? – лукаво улыбнулась Ляля и, протянув руку к лицу юноши, ласково дотронулась кончиками пальцев до его виска. – «И зачем я только связался с этой ужасной тяжелой тёткой?!» - пробурчала она, нахмурив брови и копируя его воображаемую интонацию. - Что?! Ну, нет! – опешил Степан, не выдержав, и тоже коротко рассмеявшись. – На самом деле, я думал тогда о том, как восхитительно ты пахнешь… И еще о том… - вновь улыбнувшись, он повернулся лицом чуть вбок и медленно скользнул губами вверх от её тонкого запястья к сгибу локтя, - каков вкус твоей кожи. Теперь вот я точно знаю, что он терпкий и пряный. Как дикий мёд. Выдохнув глубоко и прерывисто от этой простой и одновременно такой интимной ласки, Ляля тут же попыталась притянуть его к себе. Но, мотнув головой, Степан не дал этого сделать, отстранился, и вновь стал просто смотреть, лаская взором, впрочем, уже не только лицо, но и едва скрытые тканью сорочки, пленительные очертания, которые, между тем, уже вновь мучительно хотелось поскорее ощутить под своими руками. Однако интуиция подсказывала, что торопиться не стоит. Так что вместо этого, Стёпа позволил себе лишь провести ладонью над ними – так близко, чтобы отчетливо ощутить собственной кожей тепло её тела – и все-таки к нему не прикоснуться. Остановилась его рука только над Лялиной точёной щиколоткой, под почти прозрачной кожей которой едва заметно виднелись голубые венки. Пройдясь вдоль каждой из них кончиком своего указательного пальца, Степан склонился и поцеловал выступающую сбоку хрупкую косточку – так бережно, будто перед ним была распростерта настоящая святыня. - Будь благословенен тот день у реки! – произнес он, поглядывая на Лялю, а когда та, усмехнувшись в ответ, тихо шепнула: «Аминь!», вновь приник губами к ее ножке, постепенно сдвигая кверху край сорочки, и дюйм за дюймом её обнажая, покрывая затем эти освобождённые участки всё более жаркими поцелуями. Временами он поднимал голову, словно бы желая вновь и вновь убедиться, что его действия одобряют, но в какой-то миг увидел, что за ним уже, оказывается, никто и не следит: откинувшись на подушки и закрыв глаза, Ляля просто блаженно принимает его ласки. Так можно ли было мечтать о еще большем одобрении?! Все ярче воспламеняясь, полагаясь лишь на собственные инстинкты, Стёпа усердно постигал эту новую для себя любовную науку, отдаваясь своему занятию столь же прилежно и вдохновенно, как и любому прочему их тех, что когда-либо всерьез и по-настоящему занимали его разум. Изучая тело возлюбленной, он пытался понять и растолковать для себя каждый её невольный жест, каждый вздох, и каждый сладостный стон, словно первооткрыватель нового мира, с восторгом исследующий его карту, стараясь сразу и навсегда запомнить, не океаны и континенты, но каждую его линию, изгиб, родинку… В какой-то момент ему вдруг окончательно надоело бороться с проклятой Лялиной сорочкой, что сбилась комом уже где-то над её обнажившейся грудью, к которой сейчас было приковано его основное внимание. И потому, вновь внезапно отстранившись, Степан встал, а затем решительно потянул к себе и несколько обескураженную подобным переходом Лялю, заставляя её подняться следом за собою. Чтобы после, всего одним ловким движением, сдернуть неё это опостылевшее ему лично одеяние, отбросив его куда-то в сторону.
Валерия Глебова: * с неистовым любовником ;)* - Вот как! И что же будет дальше? – тихо осведомилась в этот момент Ляля – то ли у него, то ли у себя самой, невольно провожая взглядом его краткий полет. И, отчетливо ощутив в её тоне иронию, впрочем, не слишком-то и скрываемую, вместо ответа, Стёпка тоже усмехнулся, и слегка поводя бровью. А потом, вновь обхватив за талию, резко развернул Лялю к себе спиной. Чтобы дальше, прильнув сзади всем телом, ласкать ладонями её грудь, живот и бедра, одновременно не забывая и о плавных изгибах шеи и плеч. Их приходилось целовать, беспрестанно путаясь в рассыпавшихся по спине женщины шелковистым водопадом после долгожданного освобождения от гнета многочисленных шпилек, каштановых прядях волос. Поэтому чуть позже Степан все-таки осторожно собрал их заново вместе, и перекинул Ляле через плечо. А после, нежно коснувшись губами освободившейся неглубокой впадинки в основании её шеи, отстранился, чтобы снять уже собственную рубашку. Но тут же и замер, невольно скользнув взглядом вниз, и впервые заметив чуть ниже левой Лялиной лопатки, ярко-розовый и совсем еще свежий шрам какой-то странной неправильно-округлой формы - Что это?.. - Моя маленькая тайна, - почти сразу же откликнулась Ляля. И в момент этого самого «почти» по лицу её пробежала едва заметная тень, увидеть которую юному любовнику, впрочем, было не суждено. Потому что вновь повернулась к нему она уже с привычной легкой улыбкой. – Каждый из нас, ведь, имеет право на личные секреты, не правда ли? - Да… только у тебя их почему-то так много, что порой я сам чувствую себя рядом с тобой уж слишком простым! – обиженно заметил Степан, уклоняясь от её попытки вновь его обнять. - И что ж?! Если бы ты только ты знал, как мила мне эта твоя простота, глупенький! И как я устала от сложностей! – переборов сопротивление, и все же притянув юношу к себе, проворковала Ляля и вновь на миг прижалась щекой к его груди. А потом принялась покрывать её гладкую кожу короткими, лёгкими поцелуями, медленно спускаясь вниз, к животу и одновременно опускаясь ниже сама, будто стекая вдоль Стёпкиного тела, пока не оказалась у его ног. И именно в этот момент, отвлекшись от своего занятия, вновь подняла лицо, и, встретившись с его затуманенным вожделением взглядом, чуть усмехнулась. – Вот видишь, как всё, на самом деле, просто, малыш? Но разве же это плохо? Плохо это или хорошо, просто или сложно, Стёпа ответа не знал. И выяснить его прямо сейчас, абсолютно не горел желанием, несмотря на всю свою природную любознательность. Но одно было вполне очевидно – так хорошо и просто, как с Лялей, ему не было ни с одной из прежде знакомых женщин. Хотя и отношения с ними ни разу не заходили так далеко. Но ведь и это, в свою очередь, совершенно явно говорило о том, что сама Ляля им вполне довольна. А иначе разве поведала бы ему свои тайны? Позволила бы познать свои слабости, открывая взамен его собственные? Размышляя об этом, Степан внимательно рассматривал лицо своей прекрасной любовницы. Они лежали вдвоём в её спальне, на её постели – но как и когда именно они сюда переместились, сам юноша помнил весьма смутно. А спрашивать было нелепо – даже если бы Ляля теперь тоже бодрствовала, а не спала, утомленная их страстными любовными играми. Впрочем, спала ли на самом деле? Степан начинал уже понемногу привыкать, что с этой женщиной никогда нельзя быть ни в чём уверенным наверняка. Но это совсем не мешало ему, находясь рядом с нею в этой тиши, наполненной лишь привычными звуками ночи и ароматами сада из приоткрытого окна, чувствовать себя наисчастливейшим человеком на земле. И потому, утомившись своими раздумьями, вскоре Стёпка просто откинулся на спину, заложив руки под голову на манер подушки, и сладко вздохнул, с улыбкой глядя на сумеречные тени веток и листьев, едва-едва колеблющиеся на беленом потолке. А спустя какое-то время еще, их гипнотическое шевеление, или может, просто наконец-то догнавшая и накрывшая мощной волною блаженная физическая усталость, заставили уже и его самого крепко смежить ресницы и отправиться следом за Лялей в страну сладких грёз и фантастических сновидений.
Стёпа Веригин: Летние ночи такие короткие! Стёпа едва лишь успел задремать, а небо уже начало светлеть, мрак таял, уступая место прозрачному перламутру утра. До восхода солнца оставалось меньше часа и в это предрассветное время Стёпа спал так крепко. Но даже и через сон в какой-то момент он ощутил шевеление рядом, и еще не до конца понимая, где он находиться и с кем, резко проснулся от неожиданности. Ляля полулежала, облокотившись на подушки и со свойственным ей ироничным прищуром, который все больше нравился Стёпке, разглядывала юношу. Он сонно зажмурился, потер лицо ладонью и взъерошил волосы. - Мне нужно уходить, да? – спросил, а скорее уточнил он, понимая, что вечно, увы, это их блаженное уединение длиться не может. – Пойдем сегодня гулять днем? Я покажу тебе чудесные места. – Она чуть насмешливо изогнула брови и посмотрела столь выразительно, что ему даже почудилось, будто он вполне отчетливо услышал ее вопрос. – Нас там никто не увидит, если тебя это так волнует! Но там чудесно, поверь. В общем, я за тобой приду после обеда! – наклонившись к ней, он поцеловал ее в плечо, а после вскочил с постели и отправился на поиски своей одежды. Впрочем, если из комнаты Ляли он вышел довольно смело, то у подножия лестницы замер, прислушиваясь и опасаясь, что Зина уже могла заявиться. Но было так же тихо и пусто, как и накануне вечером. Поэтому без свидетелей и препятствий он быстро оделся и выскользнул прочь, но направился не домой, а к реке. Над водой в этот утренний час повисла белесая дымка, будто пар поднимался над горячей водой. Только вот вода была вовсе не горячая, а напротив, очень даже бодрящая, но именно это и было сейчас необходимо Степану, который быстро скинул одежду и с разбега нырнул в реку, ощущая обжигающее прикосновение воды к обнаженной коже. А когда вновь вынырнул, то воздух вокруг него наполнился тем золотистым мерцанием, которое предвещает появление солнца из-за горизонта. Утро было сказочным и всё вокруг казалось наполненным тайным волшебство перерождения. И он сам ощущал, как с каждой секундой становится другим. Эта ночь окончательно забрала с собой Степу-мальчишку и теперь, словно рожденное божество, из воды выходил новый Стёпа-мужчина. И осознавать это было так же волнительно, как и вспоминать сами события, которые способствовали этому его перерождению. Он еще не скоро вернулся домой, а когда наконец поднялся в свою комнату и рухнул на постель, часы показывали пять утра, и чтобы не проспать, Стёпка предусмотрительно завел будильник. За завтраком они с мамой говорили как всегда о самых разных вещах, но Стёпа то и дело поглядывал на Ольгу Дмитриевну, словно ожидая, что она сама заметит те изменения, которые он буквально ощущал каждой своей клеточкой, но когда мама наконец обратила внимание на его странные взгляды в ее сторону и спросила в чем дело, Стёпка только покраснел до самых ушей и уткнулся носом в тарелку. После завтрака он поднялся в комнату сестры и у Татки просидел до самого обеда. И она тоже казалось ничего особенного в брате не заметила, хотя на прощанье, когда он собрался присоединиться к маме за обедом, всё же бросила ему своё язвительное замечание, что он какой-то шальной. А он лишь плечами пожал! Много она понимает! Шальной! - Какие у тебя планы, милый, на вечер? – поинтересовалась мама, когда они вышли после обеда в гостиную и Степа поглядел на часы. - Думал взять книги и отправиться в рощу, там, где ручей. Позаниматься. - Ты слишком много времени занимаешься, нужно же и отвлекаться. Съездил бы в город… - Нет, мама. Мне в следующем году держать экзамены. Мне некогда отвлекаться на всякую ерунду! - Но когда же на нее отвлекаться, как не в твоем возрасте?! – удивилась Ольга Дмитриевна, но не стала спорить и поцеловав сына в щеку, сама отправилась наверх к младшей из дочерей, попутно захватив корзину с рукоделием. А Стёпа терять время не стал и, быстро переодевшись, через четверть часа уже стоял у крыльца Лялиного дома, дергая ручку дверного звонка.
Валерия Глебова: *с господином Веригиным* - К вам господин Веригин! – появившись в гостиной спустя всего минуту после того, как привычную тишину маленького дачного домика нарушила настойчивая трель дверного звонка, Зина сделала почтительный книксен, ожидая дальнейших распоряжений. - Прекрасно, приглашай! Да… и следующий раз, пожалуйста, без дополнительных церемоний. Пусть проходит в гостиную сразу. - Хорошо, барыня, как прикажете! – вновь слегка присев, девушка удалилась обратно в переднюю. Но в самый последний момент перед тем, как она вышла, Ляля, стоявшая в этот момент у окна, успела обернуться и поймать её быстрый любопытный взгляд. Догадывается о чем-то? Вряд ли… Хотя, даже если вдруг и так. Какая, в сущности, разница? Она слишком заинтересована в том, чтобы сохранить за собой эту работу, так что едва ли захочет испортить впечатление о себе излишней болтовнёй. Да и опасаться, как всегда говорит Орбак, следует только равных. Остальных нужно просто удерживать на достаточном от себя расстоянии… - Добрый день! – вбежав в комнату так резво, что Ляля даже толком не успела на это среагировать, Стёпка обнял её сзади и поцеловал в висок, успев при этом шепнуть: – Надеюсь, тебе сладко спалось после того, как я ушёл? - Спасибо, недурно! Но с тобой было лучше, - улыбнулась Ляля, слегка отстраняясь, чтобы развернуться лицом к юноше, и иронически наблюдая, как на его губах в тот же миг расцветает довольная улыбка. – А тебе удалось отдохнуть? Мама не заметила отсутствия? - Ляля! – с упреком в голосе и прищуром в глазах, воскликнул Степан. Опять она с ним как с мальчишкой! Но на сей раз на эту провокацию он не поведется. – Нет, она ничего не заметила, а я прекрасно выспался и полон сил. И намерен исполнить свое обещание отвести тебя на прогулку. Надеюсь, ты не передумала? На улице прекрасно. Не слишком жарко и дует легкий ветерок, так что идти будет совсем не утомительно. К тому же, туда, куда я тебя веду, есть река. - Хм, стало быть, мне понадобится купальный костюм? Или там можно будет обойтись без него? Стёпа удивлено взглянул на Лялю. Подобного развития событий не возникало даже в его фантазии. Сестёр было не так-то просто уговорить искупаться в реке даже в самый жаркий день. Что уж говорить о знакомых взрослых дамах? Но, впрочем, чему же он всё еще удивляется, если перед ним самая необычная из всех земных женщин? - Мы что-нибудь придумаем на месте. Через несколько минут они уже шли по лесной тропинке. Дорогой говорили. Вернее, это делал больше сам Стёпа, как и всегда, а Ляля чаще слушала, лишь изредка вставляя комментарий или задавая вопрос. Но даже так их беседа не утихала ни на минуту. Хотя, однажды он всё-таки позволил себе вновь поинтересоваться, почему Ляля по-прежнему почти ничего не говорит о себе. И тогда, рассмеявшись, она ответила, что именно так всё и должно быть. - Женщине полагается быть загадочной, даже если за этой «ширмой» нет никаких особенных тайн. Иначе ни один кавалер не сочтет её интересной.
Стёпа Веригин: *с моей королевой* - Глупость какая-то! Но, если ты утверждаешь, что так положено… – рассмеялся Степка и поцеловал Лялю в щеку. – Мы почти пришли, вон, видишь, там кончается роща? За ней большая поляна посреди оврага и берег реки. Окраина Сокольничего парка, пожалуй, последнее необжитое еще место. Но учитывая, как скоро стали строиться тут дачи, еще пара лет и этого рая тоже не будет. Поляна была окружена высокими пологими склонами, и оттого там было по-особенному тихо. Нагретые солнцем травы и цветы источали свой терпкий аромат, а над розовато-лиловыми шапками медуниц деловито гудели шмели и пчелы. Проведя Лялю за руку через это зеленое море поближе к берегу реки, Степа вытащил из корзины плед, расстелил его посреди высокой травы и тут же шутливо бросился перед своей дамой на колени. - Моя королева, верный паж у ваших ног. Повелевайте! - А можно, я не буду сегодня никем повелевать? – вдруг лукаво поинтересовалась в ответ Валерия, грациозно опустившись следом за ним на пестрое, украшенное персидским узором, полотнище. – У королевы нынче объявлен законный выходной! – провозгласила она, и затем с удовольствием откинулась навзничь, широко разбросав по сторонам руки, с улыбкой глядя в высокое, ярко-голубое, июльское небо. Молча пожав плечами, Стёпка, ничтоже сумняшеся, немедленно рухнул рядом, устроился головой на ее плече и тоже внимательно уставился на небосвод. Так они пролежали, должно быть, несколько минут, а потом Ляля повернулась чуть вбок – так, чтобы лучше видеть его профиль. Заметив этот маневр, Степа тоже взглянул на неё. А еще через секунду они уже целовались. Вернее, это он – Стёпка, сам нежно и неторопливо целовал податливо раскрывавшиеся ему тотчас Лялины губы – так, как нравилось ей. Пытаясь сейчас вообще не думать о себе и о собственном желании, вспыхивавшим рядом с этой женщиной так жадно и яростно, что справляться с ним, заставлять себя не спешить, казалось почти неисполнимой задачей. Но Стёпка очень старался. Ведь вместе с пробуждавшейся во всю силу мужественностью, в нем столь же неизбежно проснулось и дремавшее прежде, известное всякому сыну Адама, тщеславное желание стать для своей женщины если и не первым, то самым лучшим… заставить ее запомнить именно тебя столь надолго, сколько это вообще возможно… Продолжая покрывать поцелуями Лялины лицо и шею, медленно исследуя ладонями ее тело, достигнув груди и нащупав твердеющий под батистом платья сосок, Стёпа сжал его довольно сильно, заставив обескураженную подобной резкостью Лялю беззвучно ахнуть, и затем принялся уже более осторожно ласкать его кончиками пальцев, в то время как другая рука, скользнув между Лялиных ног, повторяла то же в самом сосредоточии ее возбуждения, до тех пор, пока сильно сжав бёдрами его запястье и выгнувшись, Ляля не вскрикнула от наслаждения – и долго потом не отпускала его руки, так что Степка мог отчётливо чувствовать сам всю силу пронзавших ее сладостных спазмов. И это осознание своей власти над телом женщины, что открылось ему именно сейчас, а не прошлой ночью, внезапно оказалось даже острее и слаще, чем пережитые тогда минуты его собственного блаженства. - Ну что, так моя королева больше довольна? – прошептал он с улыбкой, вновь укладываясь рядом и нежно прижимаясь губами к ее влажному виску. - Даже более чем… - едва слышно усмехнулась она в ответ. – Разве что, теперь её еще окончательно разденут, а после услужливо отнесут на руках прямо в воду… Очень хочется искупаться! Прогретая полуденным солнцем вода мелкой речушки, куда Степан вошел вместе с уютно устроившейся у него на руках Лялей, тем не менее, показалась с непривычки немного прохладной, заставив обоих, смеясь, прижаться друг к другу чуть крепче. Впрочем, возможно, им просто не хотелось размыкать объятий – во-всяком случае, Степа ради этого был готов на что угодно. А Ляля… еще несколько минут назад, он был уверен, что она принадлежит ему полностью, и упивался этим чувством. Но теперь все вновь неуловимо изменилось. Едва привыкнув к воде, она сразу же выскользнула из его рук и поплыла вдоль берега. - Ты здорово держишься на воде! – заметил он, пустившись вскоре вслед за нею и практически сразу догоняя.
Валерия Глебова: * с рыцарем прекрасного образа* - Почему тебя это удивляет? – остановившись на плаву, усмехнулась Ляля. - Ну, не знаю… из моих знакомых женщин этого толком никто не умеет, - отозвался Стёпка, который тоже «завис» рядом с ней, а потом беззаботно перевернулся на спину и заложил за голову руки. - Многих ты прямо знаешь! – рассмеялась Ляля, подплыв поближе, и вдруг, резво выпрыгнув из воды, попыталась забраться на него сверху. Что, разумеется, не вышло, но произвело огромное количество брызг и шутливых Стёпкиных воплей-упрёков в неудавшейся попытке его утопить. - Конечно! А что еще мне остается сделать с тем, кто узнал мою страшную тайну?! - Нет, ну правда! – вновь изловив в объятия, Степан прижал ее к себе, не собираясь больше отпускать, равно, как и позволять в очередной раз уйти от ответа на свои вопросы. – Где ты научилась плавать? Мне же интересно! - Да ничего интересного, боже мой! Всё как у всех! У нас в имении был огромный пруд. А мой отец – морской офицер… И разве могла я в итоге не научиться? Ну, хотя бы этому – если уж родилась девочкой, и меня нельзя было после отдать в морской кадетский корпус? - Жаль. На тебе прекрасно бы смотрелся капитанский мундир!.. Хотя видеть тебя без него – вообще без всего, мне нравится куда больше! - Вот и где ты успел набраться подобной пошлости?! Не смей так больше говорить… - А то что? – развернув ее к себе и глядя с шутливым вызовом, поинтересовался Степан, приподнимая брови. - А то больше не увидишь! – ответила Ляля, щелкнув его по носу мокрыми пальцами и заставив этим снова обиженно фыркнуть. – Всё, давай, неси меня обратно! Кажется, я начинаю замерзать! - Послушай, - тихо выговорил Стёпа, спустя несколько минут, когда они уже вновь были на берегу. Устроившись на боку, рядом с Лялей, он нежно водил по её спине, бесстрашно подставленной солнечным лучам, только что сорванной длинной травинкой, то и дело невольно задерживая взгляд на странной лиловато-розовой отметине под лопаткой. – Можно, я все-таки спрошу, откуда это у тебя? - Несчастный случай, - откликнулась Валерия, чуть помедлив. – Я не люблю о нём вспоминать. - Прости… но тогда еще всего только один вопрос: это он сделал? - Кто? – повернувшись к нему лицом, Валерия смотрела на него вопросительно и удивлённо. - Ну, тот, лысый, который приезжал к тебе вечера… - А ты откуда об этом знаешь? – резко поднявшись, она села и крепко взяла Стёпку за руку – словно опасаясь, что тот вдруг сбежит. – Следишь за мной? - Нет, что ты! – едва, и в самом деле, не отпрянув от неожиданности, воскликнул Стёпка, пораженный этой внезапной переменой настроения. – Да мы случайно… Я гулял там вечера с Монти, когда он вышел из твоего двора и спросил, как добраться обратно в Москву… Просто у него был такой недовольный вид… и ты после была расстроена… когда я пришел… Ляля, клянусь, я не следил! Не совсем так, конечно, но зачем ей об этом знать? Не только ведь у женщин могут быть свои небольшие секреты?.. Еще немного испытующе посмотрев в глаза, Валерия отпустила его кисть, вздохнула и вновь улеглась на плед. - Я тебе верю. И, нет, этот человек здесь не при чём. Он мой… старый друг. Приезжал навестить. А расстроилась я и вовсе по другой причине, не имеющей к нему отношения. - А по какой? - Да… я теперь уже и не вспомню! – пожав плечами, Валерия чуть улыбнулась. – Видно, несущественная была… А ты, оказывается, ужасно любопытный, мой верный паж! - Я? Да совершенно же нет! – возмутился Стёпка, обиженно отворачиваясь. Любопытство – в отличие от любознательности – он всегда считал исключительно девчачьим свойством. – Я всего лишь хочу, чтобы ты мне доверяла! Хочу хоть что-нибудь знать о тебе! - Поверь, ты и так знаешь обо мне куда больше, чем многие! – вновь улыбнувшись, Валерия вскинула руку и нежно провела кончиками пальцев сверху вниз вдоль его позвоночника. Затем села и, прижавшись на миг щекой к плечу, уткнулась лицом между лопатками. – Потому что ты мой самый любимый и верный… нет! Отстранившись, она вдруг взяла его за плечи, снова поворачивая к себе лицом, и торжественно произнесла: - Сэр Стивен! Суверенной волей, ваша королева, ровно с этой минуты, производит вас в звание своего верного рыцаря! Самого красивого и милого на свете! Надеюсь, вы сполна оправдаете ее доверие!
Стёпа Веригин: В это фантастическое и невероятное лето жизнь Степана Веригина разделилась на две части. Днем, дома, он был сыном и братом: Стёпой, Стёпочкой, Стёпкой, а вечерами, с Лялей, становился любовником и другом. И совмещать между собой эти роли оказалось не так просто, как думалось вначале. После того, как сестры окончательно поправились, и жизнь вновь потекла обычным ходом с постоянными летними гостями, поездками к родне в город и привычными домашними развлечениями, количество личного времени, которое Стёпа всецело желал теперь посвящать своей возлюбленной, катастрофически уменьшилось. Тем не менее, в любой свободный час он стремился улизнуть из дома, что порой вызывало неудобное любопытство со стороны сестер. А отвязаться от этих двух хвостиков, которые постоянно осыпали его вопросами – куда и надолго ли он собрался? – было очень сложно. И тут Стёпа оказался весьма благодарен маме, которая однажды, после весьма глупой ссоры с Таткой, твердо встала на его защиту. Сестра тогда посетовала, и вполне справедливо, что он стал уделять им с Санькой меньше внимания и времени, а если и остается, то словно желает поскорее от них отделаться. Стёпа возразил, что она всё это выдумала, хотя сам со стыдом чувствовал – Таня права. Потому на следующий день, желая загладить вину, проявил к обеим девчонкам даже чрезмерное внимание. Настолько, что обе в итоге взмолились оставить их в покое. Он вышел из комнаты, буркнув, что девчонки сами не понимают, чего от него хотят, а вечером, проходя мимо веранды, вдруг невольно подслушал их разговор с Ольгой Дмитриевной. - Ваш брат взрослеет и сейчас ему нужно чаще, чем прежде бывать наедине с собой. Вам надо это понять и принять, не обижаясь понапрасну и не обижая его. Пройдет немного времени и всё образуется, вот увидите. У меня-то целых два брата, я знаю, как это бывает! Впрочем, и сам Стёпа не избежал подобного разговора по душам. Из-за того, что все дни по-прежнему проводились с родными, а ночи с Лялей, возможность подремать приходилось искать урывками и где придётся. Разумеется, однажды мама это всё-таки заметила и спросила, не стоит ли ему на время оставить свои занятия и книги. - Какой смысл читать ночами и так уставать, чтобы потом засыпать почти на ходу, мой мальчик? Я знаю, что для тебя очень важно выдержать экзамены и поступить в университет, но впереди целый год и поверь, будет мало толку, если ты заболеешь от переутомления. Стёпе было стыдно, что он, если не обманывает, то скрывает от мамы правду. В какой-то момент ему даже захотелось вдруг поделиться с ней своей историей, но в итоге он благоразумно передумал. Лишь пообещал Ольге Дмитриевне перестать сидеть с книгой допоздна. Но главным для него, по-прежнему, оставалось общение с Лялей. С ней он забывал усталость, забывал домашние дела. Они проводили всё отведенное им время наедине, буквально упиваясь общением и друг другом. Когда безудержный любовный жар первых недель немного поутих, внезапно открылись и прочие приятные грани столь тесного общения. Стало понятно, что их объединяет не только общий интерес к шахматам, но и, например, на удивление схожие книжные вкусы. К тому же, узнав однажды о семейной традиции Веригиных читать дома вслух, она как-то попросила Стёпу сделать то же самое и для неё. И вскоре это стало уже их собственным маленьким ритуалом. Каждый вечер Ляля подбирала книгу из скромной дачной библиотеки, фрагмент которой ей хотелось бы услышать прочитанным его устами. И Стёпа с радостью исполнял эти прихоти, чувствуя себя при том так, будто из них двоих именно он – взрослый и умудренный опытом мужчина, а Ляля – юная барышня, которая слушает его буквально с раскрытым ртом. А еще они все также иногда играли в шахматы, музицировали в четыре руки на чуть расстроенном стареньком пианино в её гостиной и часто, уже поздними вечерами, бродили вдвоем по залитым лунным светом полям – пока это еще позволяла настойчиво двигавшаяся в сторону приближающейся осени погода. А потом вновь любили друг друга в Лялиной постели. Или же даже просто лежали, крепко обнявшись, и наслаждаясь этими минутами абсолютного единения. Проживая которые Стёпа и не думал, что можно быть настолько счастливым. А счастливые, как известно, часов не наблюдают. Вот потому и он, ни разу не задавшись вопросом, что будет с их отношениями, когда наступит осень, просто жил и просто не верил, что однажды всё это может измениться. Да и с чего бы подобному произойти, если даже сама Ляля ни разу не намекнула на возможность такого исхода. Оттого, вместе с безграничной и всепоглощающей первой любовью, в Стёпкином сердце постепенно поселились еще и покой вместе с удивительным умиротворением. И казалось, что все это отныне будет длиться всегда.
Валерия Глебова: В течение последних недель Валерия уже не раз с улыбкой вспоминала о том, как, отправляясь в середине июня в Москву, готовилась прожить самое скучное лето в своей жизни. Впрочем, поначалу всё складывалось именно так, как и ожидалось. А потом судьба вдруг неожиданно подкинула ей то, чему она… до сих пор еще окончательно не нашла подходящего определения. И дело было даже не в самом факте романа, внезапно вспыхнувшего между нею и соседским мальчишкой-подростком. А в том, что она при этом испытывала. Ведь еще в юности Валерия вроде бы достаточно чётко поняла про себя одну вещь: она не способна любить. Не в смысле – дружить, испытывать теплые чувства, вроде нежности или душевного сродства, а в том самом, о котором мечтали все ее тогдашние ровесницы, рисовавшие в воображении картины счастливого семейного будущего рядом единственным и любимым. Сама же Валерия с детства грезила отнюдь не о семье и детях, а скорее о свободе, приключениях и путешествиях в дальние страны. И еще о том, чтобы не зря прожить свою жизнь. Не вкладывая в это, впрочем, никакого высокого смысла. Просто не хотелось размениваться на мелочи, из которых, по ее довольно рано сформировавшемуся мнению, в основном и состояла жизнь обыкновенной женщины, казавшаяся у всех вокруг до невыносимости одинаковой. Между тем, время шло. И опекунша, в доме которой, полностью осиротев к тринадцати, Ляля жила тогда вот уже третий год, все настойчивее заговаривала об её грядущем замужестве. Предлагая при этом такие кандидатуры, от вида которых Ляля только сильнее утверждалась во мнении, что замуж совершенно не хочет. Ни теперь, ни потом. Хотя и отдавала себе отчёт, что возможности противиться давлению Амалии Йозефовны слишком долго у неё не будет. Ведь, при всех своих, вскоре сделавшихся очевидными каждому, внешних достоинствах, была она практически бесприданницей. Потому-то появление барона Орбака в её жизни стало, можно сказать, счастливым знамением. Поначалу Валерия, конечно, сочла и его, дальнего родственника своей опекунши, очередным претендентом в женихи. Потому держалась с ним холодно. Но, как только стало понятно, что добивается Модест Карлович от неё отнюдь не руки, успокоилась и вскоре начала чувствовать себя рядом с бароном настолько спокойно и уверенно, что со стороны это могло даже показаться увлеченностью. Да, собственно, именно ею и было. Только совсем иного рода. Дело в том, что буквально с первой встречи Модест Карлович взялся держаться и говорить с нею на равных – без заметной скидки на пол и на возраст. Внимательно слушать. Подробно и вдумчиво отвечать на любые, даже самые неожиданные из уст столь юной барышни, вопросы. И не было ничего удивительного в том, что со временем темы этих разговоров становились всё серьезнее. А сами они – более долгими, и касавшимися уже не только отвлеченных вещей, но и вполне конкретных деталей специальных операций ведомства, в котором барон Орбак служил до того многие годы и продолжал служить в то время, когда они с Лялей познакомились. Рассказывая эти подробности, Модест Карлович будто и не замечал, каким интересом и любопытством всякий раз загорается её взор… А потом была та первая история со Станиславом Гжедичем, обаятельным молодым польским дворянином, которого Валерия увлекла собой так легко и быстро, что даже сама этому поразилась. Впрочем, возможно, дело было в том, что он ей тоже нравился. Настолько, чтобы спустя некоторое время – правда, всего один раз – позволить чувствам даже одержать над разумом кратковременную победу… О которой Орбак так никогда после и не узнал. А иначе, пребывая в тесных рамках своих моральных принципов, верно, терзался бы муками совести и поныне. Сама же Ляля ни о чем тогда не жалела. Как и позже, когда с легкостью отправила безумно влюбленного в нее Гжедича прямо в руки Охранного отделения, не испытав при этом почти никакого душевного дискомфорта. И окончательно в тот момент убедившись, что не ошиблась ни в себе, ни в правильности избранного пути. После были новые задания. Куда более сложные и опасные. И холодный, не по-женски трезвый рассудок, еще не раз помогал Валерии выбираться из сложных жизненных передряг. Ничуть при этом не мешая наслаждаться всей полнотой ощущений тогда, когда возникало желание дать им волю. Собственно, именно так начался и её нынешний роман. Заметив практически сразу, что интерес нового знакомого – этого милого, воспитанного мальчика, с которым её здесь, в Сокольниках, случайно столкнула судьба, выходит за рамки обычной вежливости, Валерия была немало изумлена. Она давно привыкла к вниманию мужчин самых разных возрастов. Но столь юные персоны, как казалось, вряд ли могли уже затесаться в ряды её поклонников… Должно быть, именно поэтому его интерес поначалу вызывал лишь иронию, смешанную с совсем уж неприличным желанием поддразнить незадачливого «ухажера». Разве могла она знать, куда приведет эта игра?.. Да, впрочем, что кривить душой? Конечно же, знала! Но продолжала развлекаться, пока однажды внезапно не поняла, что радуется встречам с ним уже безо всякого притворства, а ждет их ничуть не меньше, чем, должно быть, сам Стёпа, постоянно выискивающий для этого самые неожиданные поводы. Порой столь немыслимые, что впору бы рассмеяться, вроде романтических прогулок поздними вечерами под луной! То, чего с Лялей не случалось даже тогда, когда ей самой было семнадцать. А теперь, в её нынешнем возрасте! Ну, разве же это не смешно? Особенно в сочетании с другой, чувственной, стороной их отношений со Стёпой, где он оказался столь способным, что оставалось лишь удивляться и втайне гордиться тем, что именно ей, а не кому-либо еще посчастливилось стать первооткрывательницей этого дара – а значит, и той, кого он определенно запомнит. И навсегда сохранит в сердце, даже если никому после об этом не расскажет. И здесь смеяться Ляле уже совсем не хотелось. Вернее, хотелось, но не над Стёпкой. А от удивительного, давно забытого – а может, и, вовсе никогда неведомого, чувства полноты и насыщенности своего существования, пришедшего вслед за пониманием, что всё происходящее – уже не игра, а самая что ни на есть жизнь. Возможно, короткая – всего в несколько быстротечных летних недель. Зато, без сомнений, настоящая. Та, которую тоже вряд ли можно будет забыть даже тогда, когда она всё же закончится.
Модест Орбак: Правда, когда ее не пытаются прикрыть розовой вуалью, порой имеет весьма неприятное свойство – ранить людские чувства. Но, к сожалению, полковник фон Орбак, всегда предпочитал именно такую, исключительно чистую, даже концентрированную правду. Это как прижигание – невыносимо больно, но останавливает распространение по крови заразы ложных надежд. В прошлый визит в Сокольники он был вынужден проделать нечто подобное и с Лялей. Которую с некоторых пор определенные – и весьма высокопоставленные люди в их ведомстве стали считать картой не то, чтобы «битой», как он позволил себе произнести вслух во время того разговора, но и опасной. Настолько, что невыгодно становилось даже продолжать бороться за ее сохранность в прямом, физическом смысле этого слова. Раскрытая одним, она может быть узнана и остальными. А значит, серьёзный урон окажется нанесен и всему Охранному отделению. Орбаку пришлось воспользоваться всем своим даром убеждения, чтобы уговорить Васильева дать ему время еще раз проверить, каково положение вещей. И вот теперь, спустя три месяца после той провальной операции, он с чистой совестью положил на стол начальника отчёт, в котором сообщалось, что все фигуранты, знавшие агента Валерию Глебову лично, погибли при задержании. Потому она не может считаться раскрытой и при дальнейшей необходимости вполне возможно её возвращение в большую игру. Рассмотрение его предложения длилось около двух недель, в течение которых Васильев, видимо, не прекращал колебаться. Но в итоге всё-таки решил, что Орбак прав. Отведя, тем самым, невидимый дамоклов меч от непокорной Лялиной головы и убрав с души самого Модеста Карловича здоровенный булыжник. Как теперь уже вполне можно было себе признаться, весьма её тяготивший. Нынче же дело и вовсе оставалось за малым. Сообщить самой Ляле о переменившихся обстоятельствах. Думая, как это лучше сделать, Орбак вначале планировал послать в Москву срочную телеграмму и просто вызвать её в столицу. Но памятуя о том, как они расстались, зная характер Валерии Павловны, и делая скидку на то, что она, при прочих своих несомненных достоинствах, всё же, по-прежнему, только лишь женщина, решил, что лучше будет съездить в Первопрестольную еще один раз самому. Именно поэтому он теперь и вышел из здания Николаевского вокзала, недовольно поглядывая на московское небо, явно готовившееся вскоре пролиться дождем. А затем занял место в первом же подвернувшемся таксомоторе, где сразу назвал шоферу адрес дачи в Сокольниках, а отнюдь не гостиницы. Ибо оставаться в Москве дольше, чем потребуется для разговора с Лялей, не собирался. При этом его уже почти не волновало, что её не окажется дома. Куда, скажите на милость, отправиться в дождь?! На прогулку? Или, может быть, в гости? Но, сколько помнится, в прошлый раз Валерия говорила, что друзей на новом месте она так и не завела… кроме какого-то соседского мальчишки, с которым играет в шахматы. И вряд ли тут что-либо изменилось… Представив вдруг зачем-то перед собой эту картину: отчаянно скучающую над клетчатой, черно-белой, доской Лялю, и напротив неё – прыщавого очкастого подростка, полковник усмехнулся, искренне посочувствовав бедняжке. «Ничего, скоро всё образуется! Ведь впереди нас уже ждет новое приключение, Вена!» – мысленно утешив воображаемую визави, он слегка погладил лежащий на коленях портфель. В недрах его покоилась папка с материалами дела, которое должно было стать для Ляли своеобразным подарком-извинением. Отказаться от него, тут уж Модест Карлович был совершенно уверен, она ни за что не захочет. Но перед этим, конечно, ему ещё придётся пережить несколько неприятных минут. Ведь и её обида после прошлой встречи тоже наверняка никуда не девалась. Что же, даже если и так, то он ни о чем не жалеет. Главное – всё равно лишь то, от чего её удалось ценой этой обиды уберечь. - Заплачу вдвое, если дождетесь меня здесь, – проговорил Орбак, передавая водителю деньги, когда они, наконец, доехали. Потом, заручившись согласием, выбрался из кабины, открыл калитку и быстро направился к дому. Поднялся на крыльцо, позвонил в дверь. Открывшая горничная его узнала и потому – невиданная наглость! – сразу же попыталась вновь захлопнуть дверь. Орбак едва успел помешать, затормозив её носком собственного ботинка и резко толкнув обратно. - Это было весьма глупо, милая барышня! – сухо сообщил он, едва войдя в переднюю. – Где хозяйка? - Она вас не примет! – пролепетала Зина, всё еще пытаясь отстоять покой своей барыни. - Я разве спрашивал примет она меня или нет? Я задал вопрос – где она? – повторил Орбак таким тоном, что с круглого лица девицы тут же схлынула вся краска. Сжав губы, она молча кивнула в сторону второго этажа. Орбак кивнул в ответ, размышляя, стоит ли подняться туда самому или заставить упрямую девчонку привести Лялю прямо сюда. Затем всё-таки пошел наверх. Горничная же, постояв еще пару секунд на месте, бросилась за ним вслед. - Стойте! Вам туда нельзя!.. Ну нельзя же вот так врываться! Вы не имеете права! Не обращая внимания, на смысл этих восклицаний, в некотором роде Орбак был даже рад подобному шумовому сопровождению, так как не собирался совсем уж шокировать Лялю внезапностью своего появления. - Да у вас не горничная, а прямо настоящий цербер, шери! – заметил он с усмешкой, когда вошел в Лялину комнату. – Можете вручить ей медаль за достойную службу!
Валерия Глебова: Безмятежность ленивого летнего загородного утра – ощущение, к которому за минувшие два с небольшим месяца Ляля уже почти успела привыкнуть и даже где-то его полюбить, разрушилась еще до того, как нежданный гость бесцеремонно вторгся в её мирную обитель. Находясь в спальне, окна которой были, по обычаю, распахнуты чуть ли не сутки напролет, она, разумеется, не могла не услышать приближающегося рокота автомобильного мотора. Звука, здесь все еще вполне достаточно необычного, чтобы ради него – и для того, чтобы понять, кто же это пожаловал в Сокольники столь модным способом, оставить своё занятие и выглянуть наружу. Именно так Ляля и поступила. Отложила, перевернув кверху обложкой, на подлокотник кресла книгу, которую до того спокойно читала, попивая кофе вприкуску с любимым зефиром. Встала и подошла к окну, откуда, сквозь полупрозрачную, слегка колыхающуюся на легком сквозняке, занавеску, как раз и успела узреть момент, когда из кабины таксомотора показалась хорошо знакомая ей лысая и круглая, словно бильярдный шар, голова. А дальше всё происходило слишком быстро. Впрочем, даже если бы Орбак, вопреки своей, всегда несколько раздражавшей Лялю привычке действовать в манере «буря и натиск», решил появиться в её доме со всеми подобающими вежливому посетителю церемониями, она всё равно вряд ли успела бы подготовиться к этому настолько, чтобы ничем не выказать удивления. Прошло уже больше месяца с момента их последней встречи. И ровно с тех самых пор Ляля старалась не вспоминать её обстоятельств, чтобы, не дай бог, вновь не испытать пережитого унижения. И не позволить этому чувству укорениться в душе, чтобы разъесть затем, словно ржавчина, твёрдую и спокойную уверенность в собственном профессионализме, которую она растила в себе в течение многих лет. И которую слишком высоко ценила, чтобы бездумно ею рисковать. Именно поэтому Орбак даже теперь, спустя время, был, пожалуй, последним из тех, с кем ей хотелось бы увидеться. Кроме того, было совершенно непонятно, ради чего он, собственно, вновь сюда явился. И главное – как решился это сделать после всего, что посмел тогда сказать? Именно об этом Валерия размышляла, пока внизу, в передней, разворачивалась сцена с участием её горничной. Которая, влетев следом за Модестом Карловичем в гостиную, тотчас принялась испуганно убеждать её, что ни в чем не виновата, и что «барин», когда ему отказали в разрешении войти, вторгся в дом самовольно. - Ничего-ничего, Зина! Я всё понимаю! Ты не при чём! – проигнорировав ироническое замечание Модеста Карловича относительно её ценных сторожевых качеств, Ляля ободряюще улыбнулась служанке. И затем сразу же сказала, что она свободна. – Не волнуйся! – прибавила она, чуть покачав головой в ответ на новый настороженный взгляд девушки, будто бы вопрошающий, действительно ли она уверена в этом решении. – Всё будет в порядке. Можешь идти! И, когда Зина удалилась, прикрыв за собой дверь, обернулась уже непосредственно к Орбаку: - И ради чего же, на самом деле, всё это шумное представление, сударь? Что еще вам от меня угодно? Мне казалось, что в прошлый раз мы расставили все точки над «i».
Модест Орбак: *с госпожой Глебовой* - Ну! В нашем языке найдется еще достаточно букв, которым нужно подправить черточки, точки, а где-то и знаки препинания расставить! – не обращая внимания на ее недовольство, Орбак прошел к окну, выглянул наружу, а потом покосился на обложку небрежно оставленной на кресле книги. – М-да, а вот это уже точно никуда не годится. Этак вы скоро и до дамских романов дойдёте! Просто ужасно, до чего себя довели! Но ничего, думаю, совместными усилиями это мы тоже сможем исправить. Опустившись в кресло, некоторое время назад покинутое хозяйкой комнаты, он посмотрел на Лялю. На ее лице было написано нескрываемое раздражение. - Не припомню, чтобы дозволила вам сесть, - проговорила она, крайне сухо и холодно. - Прошу прощения! – тотчас же вновь поднимаясь, смиренно откликнулся Модест Карлович. Прежде он ни при каких обстоятельствах не потерпел бы подобного тона в свой адрес. Однако теперь сдержался. Незачем и дальше раздувать этот конфликт. – Вы же знаете, изысканные манеры никогда не были моим коньком… А еще, Ляля, я никогда не умел извиняться, - внезапно прибавил он, взглянув ей прямо в глаза. – Заметьте, я имею в виду не умение в принципе осознавать свою неправоту, но только лишь неспособность отыскивать для этого подходящие слова. - Не беда. Полагаю, что с этим вполне могла бы вам помочь. Вы, верно, хотели сказать, что в прошлый свой приезд повели себя предельно низко и отвратительно? - Да, но… - слегка опешив, попытался было возразить полковник. Однако Ляля вновь его перебила, продолжив неумолимо перечислять список его грехов, присовокупив к ним, в довершение, еще и высокомерие, а также душевную черствость. - Хорошо, вы правы, - стоически проглотив все выданные ею горькие «пилюли», Орбак вздохнул, чуть наклоняя голову в знак согласия и смирения. – Так и есть! Однако могу ли я хотя бы теперь, после полного и безоговорочного признания моей тяжкой вины, рассчитывать на то, что вы ознакомитесь с материалами одного непростого дела, которые я привез с собой из Петербурга специально ради того, чтобы их вам показать? И теперь уже сам, не позволяя собеседнице опомниться, открыл портфель, извлекая оттуда заветную папку. - Это… Я всё-таки сяду, позволите?! – последовал небрежный кивок, и Орбак, протянув ей документы, вновь опустился в кресло. – Благодарю, - кивнул он в ответ, делая вид, будто не замечает, что Ляля совсем не торопится её открыть – делая это явно демонстративно. – Ну что ж, ближе к делу, как говорится. Тем более что размах-то у него на сей раз международный! Да-да, я не оговорился! – вновь качнул головой Модест Карлович, заметив в устремленном на него пристальном взгляде некоторый проблеск удивления. – И прежде мы с вами, Валерия Павловна, подобным еще не занимались. Речь о Боснийском вопросе. Возможно, вы слышали, что в последнее время Австро-Венгрия всё активнее зондируют почву относительно аннексии этого государства? - Допустим… - Прекрасно, хотя я, собственно, и не сомневался. Спросил на всякий случай… Не трудно догадаться, насколько эта ситуация нервирует сербских братьев. А еще осложняет, по этой же самой причине, без того напряженные отношения между Россией и империей Габсбургов. Так вот. Некоторое время назад наша военная контрразведка получила оперативные данные, что в австрийской столице появилась некая группа лиц, занятых подготовкой провокации якобы со стороны Сербии, с целью еще больше дестабилизировать и без того сложную ситуацию. Вы можете спросить, при чем же здесь мы, Охранное отделение? И это резонный вопрос! А дело-то в том, что активными участниками этого подпольного объединения являются наши с вами старинные знакомые, родные анархисты! Те, которые, ради навязчивой идеи любым способом разрушить ненавистное им Российское государство, готовы сотрудничать с кем угодно! Хоть с самим дьяволом! Что уж говорить о каких-то там австрияках! Проще же говоря, милая Ляля, речь идет о серьезной и большой игре специальных служб сразу двух серьезных и больших империй. И быть приглашенными принять в ней участие – большая честь для людей, вроде нас с вами… ну и, конечно же, прекрасная возможность искупить нашу прошлую ошибку.
Валерия Глебова: * с вершителем моей судьбы* - «Нашу»? – переспросила Валерия. – Но в прошлый раз вы отчетливо дали понять, что виновата в ней только я одна… - Не имеет значения. Уже, - откликнулся Орбак и умолк, давая ей время подумать, а заодно и ознакомиться с документами из папки, которую после этих слов Ляля все же открыла, поначалу их просто нехотя проглядывая, но затем – исподволь внимательно за нею наблюдая, Модест Карлович даже заметил, когда это начало происходить – постепенно всё сильнее увлекаясь. Что было, в общем, и немудрено. Получив эти бумаги несколько дней назад, он и сам не смог оторваться, пока не прочел их все, от корки и до корки. А в этом – в своём неимоверном азарте, Ляля всегда была на него очень похожа. – Как видите, там есть некоторые деликатные моменты, которые можно доверить далеко не всякому. Но я уверен, вы можете справиться. О чем накануне лично сказал Васильеву. А он со мной согласился. Так что каникулы закончены, душа моя! Вам пора собираться обратно! - Когда? – тихо спросила Ляля, медленно поднимая взгляд от только что прочитанного листа и с грустью думая теперь не только о том, что Орбак, всё же, слишком хорошо ее изучил: отказаться от такой возможности, и в самом деле, немыслимо. Даже если бы это на самом деле было лишь предложением, а не завуалированным приказом – ведь, что ни говори, со службы её до сих пор официально не уволили… Но также еще и о том, что придётся оставить здесь, в Сокольниках. Вернее, о том, с кем придется расстаться. В последние дни Стёпа стал бывать у нее чуть реже. Не потому что этого не хотел. Просто в середине августа у него, как водится, начался новый учебный гимназический год. Последний, потому самый важный в жизни школяра, рассчитывающего на успешное продолжение своего учения в университете. В Стёпином же случае, к естественному для всякого умного и талантливого молодого человека желанию добиться этой цели, было примешано еще и глубоко личное устремление не подвести памяти человека, который сумел не просто заменить ему отца, но и за совсем короткое время оказать огромное влияние на формирование его личности. Ведь в своих рассказах о детстве Стёпа так много рассказывал о докторе Веригине, что Ляле начинало порой казаться, будто и она тоже была с ним знакома. И так же им восхищается. Впрочем, если отбросить иронию, то, возможно, где-то, в глубине души, это и не было большим преувеличением. В конце концов, суметь сделать так, чтобы тебя помнили, ценили и уважали спустя столько лет после твоего физического ухода – это, и в самом деле, немалое достижение. Даже если кроме него в твоей жизни, вроде бы, не было больше никаких великих дел или событий. Так или иначе, сыграв значительную роль в жизни своего сына, сделав его тем, кем он является теперь, покойный Веригин-старший оказал неоценимую услугу и самой Ляле. И уже только за это ему надо было сказать спасибо. Хотя именно по той же причине, верно, следовало на него и обижаться: за то, что вновь вернувшись к занятиям, Стёпа мгновенно погрузился в них настолько серьезно и основательно, что Ляля, уже привыкшая располагать им полностью, стала ощущать даже некоторую пустоту, которой еще никогда не испытывала прежде. И от неё иногда, теми вечерами, в которые Стёпе приходилось теперь оставаться дома, корпя над очередной особенно важной для него учебной темой, в груди начинал растекаться неприятный холодок, избавиться от которого было весьма затруднительно. Разумеется, она не признавалась в этом Стёпе и ничем его не попрекала. Да и не имела на то морального права. Но с некоторых пор эта странная слабость начала её понемногу утомлять. И потому сегодняшнее появление Орбака – точнее, его предложение, в какой-то мере оказалось даже кстати… Но вообразить, что решать всё придется непосредственно сейчас – а именно об этом Модест Карлович сразу же и заявил в ответ на её короткий вопрос, Ляля была все-таки не очень готова. - Но это же невозможно! – воскликнула она, резко захлопнув папку и принялась, не выпуская её из рук, нервно расхаживать по комнате. – Я не могу. - Почему? Вас разве что-то здесь удерживает? – спросил Орбак, понаблюдав немного за тем, как Ляля перед ним мечется и, действительно, даже не подозревая, в чём дело. – Поймите, времени мало! Катастрофически мало. Завтра вечером нужно отправляться в Вену, а сегодня – в Петербург. Я уже купил билеты. - То есть, всё опять решено за меня? – внезапно остановившись, она посмотрела на него с горькой усмешкой. – Точно так же, как и с этим отпуском, в который вы тоже отправили меня без моего ведома и желания! Иногда кажется, Модест Карлович, что дело вовсе не в чувстве долга перед Отчизной, а в том, что вам просто доставляет удовольствие играть моей судьбой!
Модест Орбак: *с Лялей* Всерьез растерявшись от подобных упрёков, Орбак вновь невольно подумал о том, что он впервые интуитивно почувствовал еще полтора месяца назад – и теперь, при виде происходящего перед его глазами, это подозрение лишь усилилось. Что, если Ляля, и в самом деле, отыграла своё? А он, не в силах признать, что всё потеряно безвозвратно, продолжает упрямо цепляться за прошлое? Но ведь нет же! Такого просто не может быть, чтобы эта девочка, выросшая когда-то у него на глазах в сильную, умную и смелую женщину, вооруженную, к тому же, непоколебимыми жизненными принципами, внезапно взяла и исчезла под спудом каких-то необъяснимых сантиментов! Бесшумно поднявшись, полковник медленно подошел к своей воспитаннице, обхватил её за плечи и повернул к себе лицом, внимательно вглядываясь в глаза. Затем взял за руку и отвел обратно к креслу: – Присядьте, давайте! Не упрямьтесь! Вот, молодец! – прибавил он, удовлетворённо, когда Ляля подчинилась. А после, в совсем неприсущей себе манере, двумя пальцами, осторожно взял её за подбородок, заставляя приподнять лицо, и ласково, по-отечески, улыбнулся. – В общем, так. Всё, что я скажу сейчас, должно навсегда остаться в этой комнате. Если вы хоть раз после где-нибудь попробуете об этом заговорить, я стану отрицать этот разговор! Понятно? – сделав серьёзное лицо, Орбак нахмурился, дожидаясь ответа. А когда Валерия чуть шевельнула подбородком в знак согласия, тоже кивнул: - Вот и славно. Затем сел рядом и взял Лялину ладонь в свои руки. Посмотрел задумчиво куда-то в потолок, несколько раз нерешительно крякнул и, наконец, решился заговорить. - На самом деле, шери, вы для меня уже очень давно не просто агент, подопечная… или назовите это как-то еще – как хотите. Однако лично я сам воспринимаю вас почти как члена семьи. Да, это непрофессионально и неправильно, но ничего уже не поделаешь. Скажу больше: в некотором роде, вы мне почти что дочь. Поэтому я беспокоюсь о вас и о вашем благополучии абсолютно искренне. А коли бываю суров, резок, даже несправедлив – как вам, верно, иногда кажется, то не потому, что хочу вас позлить или обидеть. А в первую очередь ради того, чтобы предостеречь и защитить. Ведь наше общее дело – служение Отчизне, безусловно, почётно, однако порой бывает и весьма опасным. А я старше и опытнее, больше видел… в том числе и такого, чего ни в коей мере не пожелал бы для вас. Ровно по тем самым причинам, о которых сообщил до этого. Так что всё, что я сказал в прошлый раз – чушь, не имеющая к вам никакого отношения! Теперь вы это точно знаете. А еще должны знать, что, хотя мы, люди служивые, и до конца себе и не принадлежим – однако ж, всё-таки люди. И потому выйти из игры – если сил на неё более не осталось, можно. Как я понимаю, у вас здесь было довольно времени обо всём поразмыслить, и если это ваша воля, так тому и быть. Но обратного пути уже не будет. Выбирайте, Ляля! Я приму любое ваше решение. - В сущности, кроме вас, у меня ведь тоже никого нет, - выговорила она после долгого – очень долгого, молчания, глядя при этом даже не на самого Орбака, а будто бы сквозь него. – Никого и ничего… Но, если вы спросите у меня об этом еще раз за пределами этой комнаты… - вновь задумчиво стихнув, Ляля пару раз глубоко вздохнула. Потом взор её вновь сфокусировался на лице собеседника, а по губам мимолетно проскользнуло нечто, что можно было бы назвать бледной тенью улыбки, если бы не выражение глаз, по-прежнему печальных. – Я поеду с вами в Петербург, Модест Карлович. И, конечно же, в Вену. Мне необходимо лишь собрать вещи. Это недолго. А вы… просто побудьте пока моим гостем. Когда еще представится подобная возможность? Следующие три часа прошли довольно быстро, однако, без суматохи. Причем первые тридцать минут пришлось потратить на то, чтобы хоть как-то успокоить совершенно потрясенную таким оборотом событий Зину, чьи надежды оказались полностью разбиты. Хотя, пока бедняжка безутешно хлюпала носом, старательно складывая и упаковывая в чемоданы хозяйкины наряды и прочие предметы туалета, та успела написать ей самые лестные рекомендации для потенциальных будущих хозяев, вложив при этом в конверт вместе с письмом сумму, равную трехмесячному жалованию. Да только Зина всё равно была уверена, что лучшей барыни, чем Валерия Павловна, ей больше не сыскать не то, что здесь, в Сокольниках, но даже и в самой Москве. О чем так прямо ей и заявила, признаться, изрядно госпожу Глебову растрогав. Вместе с этим посланием было написано и еще одно. Совсем короткое, скорее, даже записка, которую Валерия также отдала Зине, взяв в ответ обещание вручить её тому, чьё имя не было произнесено вслух, но этого, впрочем, и не требовалось. Осенив себя крестным знамением, хотя Ляля, в общем-то, об этом тоже не просила, горничная клятвенно заверила, что всё передаст, коли спросят. На том их общие дела и завершились. Потом был еще короткий обед, без которого Зина не захотела отпустить теперь уже бывшую хозяйку и даже её посетителя, на которого смотрела ныне, как на своего личного злого гения. А дальше Ляля и Модест Карлович, до того собственноручно перетаскавший из дому все до одного её чемоданы, вдвоём вышли к таксомотору. Где вещи устроил в багажник шофер, мирно продремавший на своем месте за рулем, покуда странный господин, что теперь, выходит, был обязан ему целую кучу денег за столь продолжительное ожидание, не явился вновь в сопровождении стройной дамы в темном дорожном платье и шляпе с полностью закрывавшей лицо густой вуалью. Еще через несколько минут, распрощавшись с Зиной, вновь залившейся горькими слезами, Валерия Павловна расположилась на заднем сиденье. Орбак сел рядом с ней и распорядился везти их прямиком на Николаевский вокзал. Как только автомобиль отъехал от дома, Ляля, до того казавшаяся совершенно спокойной, даже несколько безучастной к происходящему, внезапно встрепенулась и тоже окликнула шофера: - Простите, а вы не могли бы поехать не этой дорогой, а немного вокруг, мимо вон тех дач? - Как будет угодно, мадам, - откликнулся тот, привычный к самым разным капризам богатых пассажиров – а бедные его услугами просто не пользовались, ибо не по средствам. - Спасибо, - вновь откинувшись на мягкую спинку и не обращая внимания на удивленный взгляд Модеста Карловича, правда, без дополнений в виде какого-либо словесного комментария, Валерия отвернулась к окну, ожидая, когда автомобиль поравняется со знакомым причудливым особняком. Это произошло довольно скоро и длилось всего минуту. Разглядеть не удалось почти ничего. Лишь только девочку, лет восьми-девяти, с белокурыми волосами, заплетенными в две тугие косички, увлеченно игравшую за невысокой оградой с черным датским догом, навострившим уши и пару раз глухо предупредительно гавкнувшим в адрес проезжающей мимо машины, а затем размеренным шагом поплетшимся туда, куда его хозяйка, тем временем, уже успела забросить свой небольшой мяч.
Стёпа Веригин: Игнатий Васильевич объяснял очередную теорему, но сегодня Стёпа, который вообще-то очень любил занятия Дмитриева, почему-то всё никак не мог заставить себя сосредоточиться на его словах, то и дело поглядывая в окно. Небо за ним было черным, до краев налитым влагой, однако дождь не начинался. И от его томительного ожидания, кажется, стих даже ветер. Впрочем, рассеянно гадая вместе со всей природой, когда же всё-таки хлынет ливень, думал Стёпка сейчас в большей степени не об этом, а о новом свидании с Лялей. В их прошлую встречу она пообещала сегодня отпустить Зину домой сразу после обеда. Так, чтобы сам Стёпа мог прийти к ней непосредственно после окончания уроков в гимназии. Да он и сам успел уже насочинять ради этого целую легенду для домашних о необходимости задержаться после учебы в городе до вечера, ради того, чтобы позаниматься в библиотеке. Мама и сёстры, разумеется, поверили. Потому – хотя он поступал так далеко не впервые, было перед ними немного неловко. Однако что же делать? Ещё сегодня по дороге в гимназию Стёпке на глаза попалась тумба с афишей «Приключений Шерлока Холмса». Поэтому, глядя вместо классной доски в окно, он размышлял, согласится ли Ляля отправиться вместе с ним в синематограф, если ей это предложить? Помнится, совсем недавно они ведь даже читали вслух что-то из Конан Дойля! Потому было бы, наверное, здорово теперь посмотреть вместе ещё и новенькую киноленту! Здорово. Да только вряд ли возможно. Учитывая, что Ляля так ни разу и не выбралась в город за всё время, проведенное в Сокольниках. Да и там-то в основном предпочитала бродить дикими лесными тропами, мягко, но решительно отказываясь от всех Стёпкиных предложений сходить для разнообразия хотя бы в центр посёлка, на пресловутый «круг». Этого упрямства в ней он тоже так до сих пор и не понял, а расспрашивать – не решался, боясь испортить совершеннейшую идиллию их нынешних отношений. Не хочет, и ладно! Главное, что по-прежнему рада его видеть. А уж сам-то он и подавно. Потому и сегодня, едва дотерпев до конца уроков, толком даже не попрощавшись с приятелями, очертя голову выскочил из здания гимназии, чуть ли не бегом затем бросившись на трамвайную остановку. А уже за городом, словно шпион, опять пробирался к Лялиному дому окружными путями, чтобы не дай бог не попасться на глаза кому-нибудь из местных знакомых. И, слава богу, снова удачно. Оказавшись же перед её дверью, и не подумал стучаться – давно зная, что Ляля, когда его ждет, не запирает замка. Сразу же взялся за ручку и привычно толкнул дверь, но… та почему-то не поддалась. Удивившись про себя подобной странности, Стёпа попробовал еще раз, уже сильнее. Но и вторая попытка оказалась тщетной. Потому, взглянув на запертую дверь как на личного врага, он все же нажал кнопку звонка. Прошло, как показалось, целое столетие, прежде чем ему, наконец, открыли. На пороге стояла Зина. И это озадачило Степана еще сильнее – ведь Ляля вроде бы обещала, что ее отпустит! - А где же… Валерия Павловна? – спросил он, чуть запнувшись из-за отвычки называть ее полным именем. И сразу же внутренне похолодел, увидев, как скривилось и скуксилось в ответ, лицо девушки, из глаз которой затем фонтаном брызнули слёзы. - Что случилось?! – воскликнул Стёпа, уже переступив порог, и быстро направился сначала в гостиную, а когда никого там не обнаружил, по ступенькам наверх. – Ляля! – позвал он, врываясь без стука в комнату мезонина, служившую ей спальней. – Ты здесь? Ответом снова была тишина. Но дело даже не в ней. Быстро оглядевшись по сторонам, Стёпа вдруг с холодной очевидностью осознал, что комната опустела. Причем, вся мебель по-прежнему стояла на своих местах. Исчезли лишь вещи: все эти бесчисленные баночки и флаконы на полке зеркального трюмо, гребни, шелковый пеньюар, вечно небрежно перекинутый через ширму… Собранные здесь вместе, они словно бы оживляли скромный, почти спартанский интерьер съемной дачи, делали его живым и уютным. А теперь ничего этого не осталось. Окинув комнату взглядом еще один раз, Стёпа повернулся и вновь вышел на лестницу, у подножия которой, тихонько всхлипывая, его дожидалась Зина. - Когда она уехала? – тихо спросил Стёпа, сам поразившись, как спокойно при этом прозвучал его голос. - Около двух часов назад. - А с кем? Одна, или… - он умолк, не в силах высказать своей догадки словами. Впрочем, это не потребовалось. Мелко закивав, Зина тотчас ее и подтвердила, быстро залепетав что-то о «противном лысом господине», которого и «в дом впускать больше не следовало после прошлого раза». Но «барыня, добрая душа», всё равно его зачем-то приняла. - И всё! Увёз он ее после этого куда-то, упырь окаянный! – с горечью закончив свой короткий рассказ, горничная опять принялась плакать. И, чтобы выведать еще хоть что-то, Степке пришлось спуститься, отвести ее на кухню и налить воды, чтобы успокоить. Хотя ничего интересного Зина, в сущности, больше и не рассказала, печально помянув лишь о том, что Валерия Павловна, оказывается, прежде обещала забрать ее с собой: - Насовсем! А теперь видите, как оно вышло?! – прибавила она с тяжким вздохом и полезла в кармашек своего передника за носовым платком. Но внезапно застыла и вновь взглянула на Стёпку широко распахнутыми глазами: - Ой! Забыла! Она ведь вам велела передать, когда придете, а я… Вот, держите! Тут же выхватив конверт из ее рук и едва не обозвав при этом ошарашенную такой неожиданной прытью девушку идиоткой – «Как можно было о подобном забыть, а если бы я так и ушел?!» – Стёпа вскочил с табурета, словно с раскаленных углей, и выскочил из кухни обратно в коридор, на ходу разрывая плотную почтовую бумагу. Ну, конечно! Ляля просто не могла поступить с ним подобным образом! Наверняка в ее письме найдется объяснение причин столь внезапного отъезда, а также дата и место их новой встречи… Однако когда конверт оказался окончательно растерзан его нетерпеливыми пальцами, на раскрытую ладонь из него выпала лишь маленькая, сложенная пополам, записка. Развернув которую, Стёпа увидел и тут же жадно прочёл всего одну единственную строчку, означавшую, что это удивительное лето навсегда осталось для него в прошлом.
Степан А. Веригин: 1915. После того, как поезд отправился с последней станции дальше, поручик, наверное, еще с час простоял у окна. И почти всё это время, ударяясь и тотчас же разлетаясь вдрызг, в него яростно бились и ломились дождевые струи. Это разразилась грозовая буря, которая всё никак не могла толком собраться, и вот теперь наконец-то обрушилась на землю всей своей мощью, скрывая в плотной пелене все пейзажи и ландшафты, вдоль которых проносился, продвигаясь всё дальше в сторону Петрограда, длинный железнодорожный состав. - Эк поливает-то, верно, ваше благородие? – тихо и добродушно, заметил проводник, высунувшись из своего купе, и заметив замершего напротив окна с задумчивым видом офицера медицинской службы. – Ну, ничего, в Петрограде, сказывают, погода хорошая. И весна нынче на удивление тёплая!.. А вы, наверное, домой, на побывку? - Да, - коротко отозвался Веригин, не желая вдаваться в подробности, и отступил со своего добровольного наблюдательного поста на пару шагов, давая железнодорожнику пройти мимо себя. – Простите! – вдруг вскинувшись и вновь глянув ему вслед, прибавил он, спустя мгновение. – Не принесёте ли чаю в моё купе? - Как будет угодно! Через пять минут сделаем-с! - Спасибо! – проговорил он в ответ. Слегка кивнул и отправился к себе. Там, расположившись на одном из диванов, извлёк из кармана портсигар и записную книжку, между последних страниц которой хранился чуть потрепанный и уже пожелтевший листок-записка, что в юности несколько лет кочевала из каждого его предыдущего личного дневника в следующий. А теперь вот осела и в этом дорожном блокноте. Бережно вытащив наружу, поручик развернул записку и поднёс её к лицу. Потом закрыл глаза и глубоко вдохнул, ощутив едва-едва заметный аромат терпких женских духов, который до сих пор хранила бумага… А может, это просто уже и чудилось. Однако сентиментальное воспоминание, которое он навевал, все эти годы оставалось неизменным: лето, знойный, поздний июнь – и образ безупречной красавицы, которая однажды вошла в его жизнь, чтобы затем навсегда из неё исчезнуть. Вновь медленно раскрыв глаза, Степан Александрович мельком взглянул на текст, выведенный изящным, однако чересчур твёрдым и решительным – для дамы – почерком, и улыбнулся: «Останься таким, каким я тебя знаю». Исполнить этот завет оказалось куда сложнее, чем когда-то представлялось, но он старался. И даже теперь, черствея душой и сердцем на этой паршивой войне, ему хотелось верить, что искру того их общего лета, той юной любви и почти безудержной страсти, он сумеет сохранить в себе навсегда.
полная версия страницы