Форум » Постскриптум » Барышень обижать не рекомендуется... » Ответить
Барышень обижать не рекомендуется...
Максим Черкасов: Время действия: лето и осень 1914 года Место действия: Петроград Участники: Аполлинария Модестовна Аристархова, Максим Черкасов, семьи и окружение.
Максим Черкасов: Потратив за прошедший день слишком много сил – как душевных, так и физических, по приезде домой, Макс почти сразу улегся спать. В чем был. Скинув с себя прежде разве что пальто и ботинки. Поэтому, нынче поутру, едва взглянув на себя в зеркало в спальне, сразу живо припомнил студенческие годы с их бурными пирушками. Когда после очередных неумеренных возлияний случалось просыпаться в подобном виде незнамо где, а порой – и незнамо с кем. Телесные ощущения, к слову, тоже были на удивление похожи. Хотя в этот раз Макс точно знал, что накануне не выпил ни капли спиртного. Кроме этого, немного щипали сбитые о физиономию Суздальского костяшки пальцев правой руки и, с небольшим кровоподтеком вокруг, – кожная ссадина на левой скуле. Осторожно её пощупав, Черкасов недовольно поморщился. Само по себе повреждение – пустяк, заживет через несколько дней. Но место заметное. А он, все-таки, фигура публичная… Благо хоть, всю ближайшую неделю не назначено ни единого судебного заседания с его участием. Иначе хорош был бы господин присяжный поверенный с физиономией, точно у бандита… Приведя себя в порядок, сколько возможно, Макс побрился и переоделся во всё свежее – с изначальной идеей остаться сегодня на весь день дома. Но, хорошенько подумав и представив себя в текущем расположении духа запертым в этих четырех стенах, плюнул на условности, и все-таки отправился в контору. Со вчерашнего дня там не изменилось ровным счетом ничего. Разве хризантемы в вазе чуть подвяли – что тоже выглядело странно, учитывая обычную стойкость этих цветов. Оказавшись возле стола, Макс поначалу хотел пройти мимо них, но потом вдруг вернулся, вытащил букет из воды и бросил в мусорное ведро. Как ни странно, от этого простого действия, на душе немного прояснилось. Впрочем, ненадолго. Попытавшись, как обычно, сразу же погрузиться в работу, он нисколько не преуспел. Пробегая взглядом вновь и вновь одни и те же строчки из материалов дела, находящегося в данный момент в разработке, он никак не мог уловить их смысла, словно читал не обычный, пусть и написанный сухим, канцелярским языком, текст, а какой-нибудь мудреный философский трактат – да еще и не по-русски. Не помогал сконцентрироваться даже табак. Гора окурков в пепельнице росла, а уровень понимания оставался, как и прежде, почти на нуле. Причем, не только в том, что касалось непосредственно рабочих вопросов. Не больше, чем смысл служебных документов, Макс сейчас понимал самого себя. С одной стороны, разобравшись вчера с вымогателем и избавив Полину – а в какой-то мере, конечно же, и собственную персону – от дальнейших с ним проблем, он не только исполнил долг чести любого нормального мужчины, но и, можно сказать, вернул сполна еще один личный долг. Ей же – пускай сама Полина, скорее всего, вовсе не считала, что он ей чем-то задолжал за дело Саларьевых и то, что за ним последовало. Но это не важно. Главное, он помнил, и он вернул. Следовательно, теперь, вроде бы, должен ощутить свободу. И забыть. В том числе и о самой Полине, которая, предпочтя исчезнуть из его жизни именно таким поспешным образом, наверняка, не хуже него понимала, что после приключившейся с ней истории, дальнейшее развитие их отношений – так, как оно шло в последнее время – станет уже невозможно. Звучит немного цинично, но живут они, увы, не на диком острове, а среди людей. И если даже сословные рамки стали в обществе более размыты, чем прежде, то мораль – во всяком случае, публичная, играет в этих рамках все еще важную роль. Как говорится, «dans la nature des choses». Вчера Суздальский, скорее всего, не солгал, сказав, что отдаёт ему все компрометирующие Полину негативы и карточки. Но кто знает, сколько их успело прежде разойтись по рукам тайных петроградских эротоманов. И нет ли среди них людей, лично знакомых самому Максу или кому-либо из его обширной родни? И каков будет пассаж, если в его спутнице однажды кто-нибудь вдруг узнает безымянную модель с заветной картинки? Вероятность, конечно, мизерная, но ведь она существует! И это всегда будет стоять между ними… Пытаясь разобраться в себе, Черкасов пока не чувствовал абсолютной уверенности, что готов пренебречь даже этим мизером. И дело не в нём самом, а прежде всего в тех, кто его окружает: родителях, сестрах… Может ли он ставить под удар их репутации ради собственных чувств? Может ли он простить – да-да, простить! – также Полину, которая, имея в своём прошлом столь очевидные темные пятна, все-таки принимала его знаки внимания и поощряла в ответ своими, пока не увлекла всерьёз. Настолько, что он даже сам поверил, что происходящее с ним – по-настоящему, а не просто очередная интрижка. Чтобы затем, огорошив признанием в любви – исчезнуть и оставить его разбираться со всем этим и с самим собой. Бред. Это просто какой-то бред, подумалось ему вновь. Решив, что на сегодня с него достаточно – и работы, и тягостных дум, Макс резко захлопнул папку с бумагами, встал из-за стола, и покинул контору. Точно сбежал. Попросив лишь консьержа в холле первого этажа сообщать всякому, кто нынче будет спрашивать, отвечать, что он заболел. Ведь, в сущности, в этом была изрядная доля правды. Дальнейший путь – правда, не сразу, а через пару-тройку попавшихся по пути рюмочных, ожидаемо привел в заведение мадам Розы. В последний раз Макс заходил туда еще со Стёпкой. Потому и хозяйка, и сами девчонки, которые к полудню обычно только просыпались и выползали из своих комнат, были немало удивлены не только его визитом, но и временем, на которое он выпал. Едва взглянув на его лицо, Роза Эммануиловна, правда, сразу же увела Макса в свои личные комнаты, где, заставив выпить залпом еще две рюмки коньяку, непреклонным тоном велела немедленно рассказывать, что у него стряслось. И, посомневавшись еще немного, именно так он и поступил. Не называя, впрочем, имен. Да это было и не нужно. - Слушай, - с усмешкой проговорила она, откладывая в сторону недокуренную папиросу, когда Макс, наконец, умолк, изложив до того с абсолютной искренностью и без пощады к собственному самолюбию все терзавшие его сомнения, – а ты ведь, без сомнений, любишь эту девушку! Не спорь! Я заметила, что с тобой что-то творится еще в прошлый раз – только не поняла, что именно. А теперь мне это таки ясно как день! Любишь! - Ну и что, даже если и так? Я же объяснил: мы все равно не сможем быть вместе… - Вэй’з мир! А что же этому мешает, кроме твоего уязвленного эго, неумный ты идиотик?! – сердито всплеснув руками, воскликнула мадам Роза, вспоминая, как всегда, в минуту гнева или волнения, свой родной язык. - Но я думаю… - Что здесь думать, мешугге?! Здесь надо делать! Ты должен туда ехать, вот и весь разговор! Иначе, клянусь, со мной здесь говорит какой-то жалкий поц, а чудесный мальчик Макс, которого я всегда знала – он тогда просто умер, исчез! Пфуй – и всё! Вот так! Ты это понимаешь?! - А может, так оно и есть? – заметил он мрачным тоном, поднимаясь из-за стола, за которым происходил весь этот разговор. – Пойду, пожалуй. Спасибо, что выслушала. - Ай, приходи ещё, когда надо! А сегодня подумай еще раз хорошенько о том, что я тебе сказала! - Непременно! – склонившись к её руке на прощанье, он вышел из будуара и, пройдя через коридор, вскоре оказался в общей гостиной. А еще через пару минут, небрежно отмахнувшись от повисших было на нем девчонок, спустился по парадной лестнице в холл – и покинул заведение мадам Розы окончательно. Свой автомобиль, будто зная, что день завершится подобным образом, Макс еще с утра оставил около дома. Потому, чтобы добраться туда теперь, ему нужен был извозчик или таксомотор. Именно последний сразу же и подвернулся. Усевшись на заднем сиденье, Черкасов назвал шоферу свой адрес и после долго молчал. А потом вдруг спросил: - Скажи, любезный, а ты не знаешь, долго ли ехать от Петрограда до Опочки? - Да верст, поди, триста будет, барин, - пожал тот плечами, не оборачиваясь. – Но я точно не знаю. Туда же на поезде ехать надо. Это суток в полтора станет! - А на автомобиле? - Да кто ж так далеко на них ездит?! Если только автопробег какой, да и то… Не, барин, говорю же, не знаю я! Там, в глуши, и дорог, небось, нету. Таких, чтоб не на телеге проехать можно было. Это ж в сторону Пскова, а там места дикие! Мне тятенька рассказывал, он у меня оттуда родом… В квартире, куда Макс вошел, спустя некоторое время после этого разговора, было уже темно. Впрочем, всего один поворот электрического выключателя – и тьма в передней рассеялась. А дальше, проделав это нехитрое действие еще несколько раз, Черкасов осветил практически весь свой дом, хотя направлялся сейчас в кабинет. Там, на столе, оставленные еще прошлым вечером, небольшой стопкой лежали пластинки с негативами. Устроившись в кресле, Макс медленно вытащил один из картонной коробки и задумчиво повертел в руках. Рассмотрел на свет. А затем – вдруг медленно разжал пальцы и позволил хрупкой стекляшке свободно упасть на дубовый паркет, разлетевшись там со звоном на кучу мелких бурых осколков. Еще через несколько минут такая же участь постигла и все остальные пластинки. А сам Макс, ничуть не озаботившись уборкой, подошел к своим книжным стеллажам и некоторое время внимательно изучал разноцветные корешки, пока не уткнулся, наконец, взглядом в трехлетней давности том «Почтового дорожника Российской империи с нумерной картой». Взял его с полки и, усевшись на невысокую деревянную скамью-стремянку, принялся листать, отыскивая нужное ему направление. Необходимые карты были найдены довольно быстро, а вот проложить по ним предполагаемый маршрут, заняло куда больше времени. Так что закончил своё занятие Макс довольно поздно. По прикидкам, выходило, что весь путь – при удачном стечении обстоятельств, займет у него завтра часов десять-двенадцать. Так что выезжать, чтобы успеть оказаться в Опочке засветло, придётся пораньше. А там ведь еще надо отыскать нужный дом… Стараясь более не думать о том, насколько безумным выглядит затеянное им предприятие, Макс закрыл «Дорожник», заложив нужное место карандашом, каким прежде намечал свой будущий маршрут, и пошел спать. А уже с рассветом покинул пределы городской черты, направляясь в сторону Пскова и надеясь, что там, где он рассчитывал в итоге к вечеру оказаться, ему хотя бы немного обрадуются.
Полина Аристархова: *с милым Максом* Полина открыла глаза и прислушалась. Только что ей вдруг почудилось, что за голосом божественной Нелли Мельбы она расслышала, будто кто-то постучал в дверь. Но подождав мгновение, и не услышав более ничего, Поля решила, что это, видимо, всего лишь стук топора с одного из соседских подворий, донесшийся сквозь неплотно притворенную форточку. А значит, можно вновь спокойно вернуться в уютный мир грёз и воспоминаний, в который оказалось так легко и просто перенестись под звуки восхитительного пения знаменитой примадонны. Не прошло и минуты, как она оказалась там вновь. И даже не одна, а вместе с объектом своей мечты. Вот он опять совсем близко, улыбается ласково и немного растерянно, совсем, как там, в Петрограде, перед их последним расставанием. А она снова решается его поцеловать – приподнимается на цыпочки и касается его губ своими, ощущая восхитительное смятение чувств и вмиг переполняющее всё существо сладостное томление, которому нет конца – и утоления тоже нет… Тем временем, отвлекший её в прошлый раз стук повторился опять. Уже более громко и настойчиво, не оставляя сомнений, что кто-то действительно пришел к её порогу и непременно желает встретиться. Отерев ладонями щеки, еще влажные от недавно стекавших по ним слёз, Полина вздохнула, поднялась с пола и побрела в сени, гадая, кто и зачем к ней пожаловал. Круг претендентов, впрочем, был невелик. Скорее всего, вновь кто-нибудь из семейства Алевтины Петровны, а может, она сама. Но почему так настойчиво? Уж не случилось ли какой беды? В сенях Полину встретила темнота. Слабый вечерний свет, проникая сквозь маленькое оконце над входной дверью, был не в состоянии её рассеять. Но найти здесь дорогу Поля могла даже с завязанными глазами. Так что и теперь, обогнув кадку для воды, прошла спокойно, ничего не задев, с силой нажала на старый засов, который жалобно заскрипел, прежде чем, поддавшись, выскочить из скобы, и приоткрыла дверь, выглядывая наружу… Решив в следующий же миг, что, верно, сошла с ума. Или же продолжает грезить наяву. Потому что это просто не могло быть правдой! Пусть так, но сердце, пропустив пару ударов, уже зашлось от радости. А сама Полина, не успев и понять, что делает, вдруг громко, по-детски, всхлипнула, и бросилась к своему гостю, прижимаясь лицом к его груди и обнимая так крепко, будто боялась, что тот вот-вот исчезнет и растворится в воздухе. И лишь тогда поверила, что он – не видение, а живой, из плоти и крови, когда, обнимая в ответ, Макс ласково коснулся губами её макушки и негромко проговорил: - Ну, вот я, наконец, и нашел тебя, беглянка моя ненаглядная! Впрочем, по правде, сделать это уже здесь, в Опочке, оказалось не так уж и сложно. Макс хорошо запомнил, как Полина однажды описывала ему свой отчий дом: «чудесный маленький домик, почти на самом берегу реки, и вишнёвый сад». Очень уж живописный образ. Именно по этом саду – вернее, конечно, небольшому, прямо перед окнами, палисаднику, сплошь усаженному вишневыми деревьями, об эту пору уже лишенными плодов и даже частично листьев, но все равно заметному среди прочих, с другими растениями и последними осенними цветами, он его и узнал. Ну и по недалёкому соседству с речкой, носившей, если верить всё тому же «Почтовому дорожнику», патетическое название Великая. Так что даже и спрашивать ни у кого не пришлось. Что и к лучшему. Ибо рокот мотора его автомобиля и без того уже привлек повышенное внимание провинциальных обывателей, по-видимому, даже не знакомых с подобными звуками – заставляя их удивленно прислушиваться и выглядывать из окон. А те из них кому уже довелось воочию увидеть запыленный от долгой дороги, но от этого все равно не менее великолепно выглядящий «мерседес», и вовсе замирали на обочине дороги, словно вкопанные, провожая его затем долгим изумленным взглядом – словно пришельца из какого-то иного мира. Хотя, возможно, так оно во многом и есть, думалось в тот момент самому Черкасову, в свою очередь, сосредоточенно разглядывающему шеренги разнокалиберных домов, что даже на центральной улице, где обыкновенно селятся люди побогаче и позначительнее, казались ему совсем небольшими. Даже если при этом не были убоги, а напротив, отличались ухоженностью и определенным лоском. Или же это просто его «петербургскому» взгляду тесно и малозначительно все, что не Невский проспект? Домик самой Полины оказался совсем маленьким. Сквозь заросли давно не обрезанных ветвистых вишен с обшитого деревянными досками фасада на улицу проглядывали небольшие оконца. Да и сам он явно требовал ремонта – порядком облупившаяся краска стен и оконных наличников выдавала длительное отсутствие хозяина. Но смутило Черкасова вовсе даже не это. А то, что ни одно из окошек не было освещено. А ведь теперь уже вечер. И в помещении наверняка темно. Что, если он все же ошибся в своих предположениях. И она уехала не сюда, на родину, а куда-нибудь еще? Внезапно похолодев от этой мысли – которая отчего-то прежде ни разу не пришла ему в голову, слишком забитую заботами из-за внезапных сборов в дальнюю дорогу, Макс заглушил двигатель прямо напротив невысокого парадного крыльца под деревянным же резным козырьком и, выбравшись из кабины своего авто, еще пару раз прошелся вдоль оградки палисадника, вглядываясь в эти темные окна и пытаясь угадать, есть и за ними какая-нибудь жизнь. И лишь потом решился постучаться в дверь. Которую ему никто сразу не открыл – еще более укореняя в душе слишком поздно зародившееся в ней сомнение. А вместе с ним и страх, совершенно натуральный, физический ужас от понимания: если Полина сейчас все-таки не откроет, то он просто не будет знать, что делать. Где еще её искать? И как вообще жить дальше – без неё? Пораженный своим неожиданным открытием – о том, что, оказывается, и в самом деле, не может жить, мыслить, существовать без этой девушки, Макс едва не задохнулся от нахлынувших разом чувств. Главным их которых по-прежнему был смешанный с крайним душевным волнением страх возможной потери того, чего, по сути, еще толком-то и не обрел, вроде бы… Да только разве от этого легче?! Выждав в итоге всего несколько минут, показавшихся вечностью, он вновь стукнул в старую, такую же облезлую, как весь остальной дом, дверь. Потом, почти в отчаянии – еще и еще. Уже не думая о том, что, возможно, привлекает к себе повышенное внимание. Вообще ни о чем не думая! Но вот изнутри, наконец, послышались вначале какие-то шорохи, потом глухо лязгнул засов, а потом он увидел Полину. Которая пару мгновений смотрела на него, словно на воскресшего вдруг мертвеца – изумленно и недоверчиво. А после с отчаянным рыданием прильнула к груди. Заставив в первый миг лишь развести в стороны руки в перчатках, замызганных многоверстовой дорожной грязью, коими он просто не посмел поначалу прикоснуться к ее аккуратной белой блузке. Но, спустя еще мгновение всё это стало совершенно не важно. Она была рядом. Просто была рядом. И лишь возле неё теперь был его собственный дом.
Максим Черкасов: * с любезной хозяюшкой* Полина не знала, сколько они простояли вот так, просто обнявшись и почти не дыша – минуту ли, пару часов? Было по-прежнему немного страшно отпустить Макса от себя. Хотя рассудком она, конечно, понимала, что это глупо. Что он никуда не денется, раз уж приехал сюда, в такую даль. Раз уж, действительно, её нашел… - Вы не должны были этого делать, не должны! – шептала она, улыбаясь сквозь слёзы счастья, всё еще туманившие взор и не дававшие разглядеть толком любимое лицо. - И сам не знаю, как посмел ослушаться! – беззвучно усмехнувшись, Макс наклонился и осторожно поцеловал её в кончик носа. – Надеюсь, однажды мне все же удастся заслужить прощение за этот ужасный проступок?.. А еще немного воды, чтобы попить и умыться с дороги? – прибавил он вдруг, чуть-чуть отодвигаясь и лукаво прищуриваясь. - Ответ на первый вопрос – «пока не уверена», а на второй – «конечно», - невольно рассмеявшись столь неожиданному переходу, Поля покачала головой и ласково повела ладонью по его взъерошенным волосам. – Пойдемте внутрь, здесь холодно? И, выскользнув из его объятий, быстро юркнула обратно в дом. А вот Максу, чтобы войти, пришлось немного наклониться, абы не стукнуться с непривычки макушкой о низковатый для него верхний откос дверного проёма. Да и дальше, в почти полной темноте, с его слабым зрением было не слишком-то ясно, куда идти. Не сразу, видно, об этом догадавшись, Поля все же довольно быстро спохватилась, вернулась и, взяв его за руку, словно ребенка, сама провела через сени и такую же тёмную кухоньку в следующую, смежную с нею комнату. - Постойте минутку здесь. Я сейчас! – бросила она, разжигая большую керосиновую лампу, тотчас развеявшую мрак и позволившую Черкасову наконец-то толком разглядеть, где он оказался. По всей видимости, это была гостиная. А может и столовая – если расположенный прямо посередине стол, окруженный стульями, был обеденным. Сверху к нему на длинном шнуре спускалась еще одна лампа, накрытая стеклянным абажуром. Прочая же обстановка в целом была не богатая, но весьма разнообразная. И поэтому одна комната словно бы визуально делилась на несколько отдельных частей. У стены стоял шкаф с книгами и маленькая конторка. В дальнем углу примостился широкий диван и пара кресел, а между окон, удивляя размерами и замысловатым декором рупора, стоял граммофон. Шкафчик-хранилище для пластинок в его основании был приоткрыт. Несколько пластинок лежали рядом прямо на полу, а под иглой звукоснимателя виднелась еще одна, которую Полина, вероятно, слушала до того, как он приехал. Потому-то не сразу и услышала тогда стук в дверь… - Вот! – вновь возникнув откуда-то прямо у него за спиной, проговорила она теперь, протягивая полный водой почти до краев стеклянный стакан. - Спасибо, хозяюшка! – улыбнулся Макс и, осушив его до дна практически одним махом, вернул Полине. Благословенная прохладная влага смыла набившуюся, кажется, не только в нос, но даже и в рот, мелкую пыль, неприятно саднившую горло и жизнь сразу показалась еще более приятной. – А у вас здесь очень уютно. - Особенно, когда темно и не видно, что обои отходят от стен, а потолок давно пора белить, – взглянув на него с иронией, заметила Полина – и только теперь вдруг разглядев на его левой щеке какую-то не то ссадину, не то порез, сразу же вновь нахмурилась. – Что это? – спросила она едва слышно, протягивая руку к его лицу. – Откуда? - Пустое! – отмахнулся Макс, тоже слегка помрачнев от неприятного воспоминания. – Царапина. Порезался, когда брился.
Полина Аристархова: *с вежливым гостем* Услышав от него столь явно надуманное, объяснение, Полина лишь кивнула и опустила глаза, не смея спрашивать о большем, однако, уже каким-то шестым чувством догадываясь: Макс всё знает. А потому, следом за нежданно нахлынувшей радостью, её все же ждет неминуемая расплата. Та, от которой она пыталась сбежать из Петрограда. Та, о которой она едва не забыла несколько минут назад, увидев Макса на своём пороге и едва не умерев от счастья в его объятиях. Но теперь реальность опять вступила в свои права. И, болезненно дрогнув, сердце Полины вновь сжалось в маленький комочек от жгучего стыда. Она погасла как-то сразу, внезапно. Изменилось выражение глаз, с губ соскользнула и исчезла улыбка… Умея читать по лицам, наверное, не хуже других, Макс тоже быстро сообразил, что причина этому, конечно, отнюдь не его нелепая отговорка. А значит, видимо, пришло время поговорить начистоту. Хотя, несколько раз размышляя на эту тему по дороге в Опочку, он так и не смог найти подходящих слов. Может, поэтому и соврал. По обычной мужской привычке понадеявшись, что всё как-нибудь само и рассосется… А выходит, всё-таки нет. - Ну, хорошо, - тяжело вздохнув, он чуть наклонился, пытаясь снова поймать её взгляд. – Я не порезался и не ушибся. Это просто небольшое последствие беседы… так сказать, «на повышенных тонах» с одним нашим общим знакомым, Полина. Я не собираюсь много об этом говорить. Хочу лишь, чтобы вы знали: причины, побудившей меня к данному разговору, больше не существует. Он отказался от всех своих требований и более никогда вас не побеспокоит. Так что прятаться и скрываться вам тоже теперь нет никакой нужды. Можете смело возвращаться в Петроград. Пока он говорил, Полина даже дышать не смела. Возможно, ей стало бы легче, прозвучи в голосе Максима презрение или обида, но он говорил абсолютно спокойно и ласково, разве что немного тише обычного. - Нет, не могу, – выговорила она, покачав головой, с тоской глядя ему в глаза. И снова умолкла, не зная, какими словами лучше выразить то, что тревожит душу. Возможно, Макс понял без слов, но честнее и правильнее с её стороны будет всё-таки сказать ему эту горькую правду лично: - Ведь я уехала вовсе не из-за того, что Суздальский угрожал мне разоблачением мне. Его компромат на самом деле куда опаснее для вас! Для вашей карьеры и репутации, которой могло бы повредить постоянное присутствие рядом такой сомнительной особы, как я… вы прекрасно знаете щепетильность некоторых наших… то есть, ваших доверителей, - горько усмехнувшись, поправилась Поля. – Я бы никогда себе этого не простила. Не спорьте! Это правда жизни, Максим Евгеньевич. А то, что… между нами… возможно… было – просто прекрасная сказка! Она не может стать реальностью в нашем мире. Вы и сами это понимаете. Поэтому спасибо, что приехали и еще раз доказали, что я не ошибалась, считая вас самым лучшим, самым благородным человеком на свете. Но завтра, прошу, уезжайте домой, и забудьте обо мне. Вы сможете, я знаю. - А почему завтра? – спросил он вдруг, уязвленный тем, насколько перекликаются только что произнесённые Полиной слова с его собственными недавними размышлениями. А еще тем, сколь гадко они, оказывается, звучат, будучи высказанными вслух. И как он только мог думать о подобном всерьёз? – Если вы меня прогоняете, значит, прямо сейчас и уеду. Чего ждать, если вы уже всё за меня решили и придумали, как лучше? - С ума сошли, да?! Ну, куда вам сейчас ехать?! – ужаснувшись его безумной идее, тотчас воскликнула Полина. Услышав в её голосе знакомые возмущенные нотки, Черкасов, уже сделавший шаг в сторону двери, изумленно замер на месте и обернулся, не понимая, чего же от него всё-таки хотят. - Как не стыдно издеваться?! У меня сердце на части рвется, а вы паясничаете! - Да я, собственно, и не пытался… - пробормотал он растерянно. – И в Петроград, конечно, поеду не прямо сейчас – мне на то и запаса горючего не хватит. Просто хотел найти какую-нибудь гостиницу… Есть ведь тут какие-то, где можно переночевать… - И накормить до отвала тамошних клопов?! Да зачем всё это, если у меня здесь в распоряжении целый дом?! Вы провели за рулём весь день, вы устали, голодны! А еще… «А еще я просто хочу удержать вас возле себя хотя бы на чуть-чуть!» - подумала она в отчаянии. Но вслух сказала совсем иное: - Еще вы хотели умыться. А у меня есть тёплая вода! Объявив это, Полина сразу же развернулась и ушла на кухню, где тотчас стащила с печи и поставила на пол почти полное ведро. Будто в подтверждение своих слов. - Что ж, боюсь, ваша честь, что последний довод мне попросту нечем отразить! – опомнившись от удивления, Макс усмехнулся, покачал головой и побрел следом. А уже на кухне остановился у входа. – Позволите помочь? – осведомился он, наблюдая за её сердитыми хлопотами. Упрямо мотнув головой, Поля тотчас же буркнула «нет». Но Макс всё равно подошел и практически силой забрал из её рук кувшин. Затем сам перелил в него воду из ведра и сам же выплеснул во внутреннюю ёмкость умывальника. Оглянулся, спрашивая взглядом, всё ли делает верно – и, получив столь же молчаливое одобрение, еще пару раз повторил это мероприятие. - Вот и все. Видите, от меня в хозяйстве иногда тоже может быть какой-никакой толк, - проговорил он, наконец, с улыбкой, стряхивая воду с мокрых рук и намекая на ее вечные упреки в абсолютной бытовой неприспособленности. - Возьмите лучше это! – ответила Поля, не обращая внимания на маленькую «шпильку» Максима и вручая ему чистое полотенце, которое уже успела извлечь из комода. – Будет удобнее.
Максим Черкасов: * в совместных трудах* Коротко поблагодарив, Черкасов скинул с плеч пиджак, завернул повыше манжеты рубашки и принялся за умывание. Полина же стала готовить ужин, хотя провизии у нее в доме было немного, да и то – лишь по удачному стечению обстоятельств. Провожая сегодня днем из гостей, тёть Аля буквально силком всучила ей с собой корзину с десятком яиц, парой кусков домашнего сыра, сливочного масла, да еще бутыль с молоком. Смутившись, девушка пыталась отказаться, убеждая, что после её обильных угощений за обедом точно не захочет есть и до завтра, а наутро и сама прекрасно сбегает на рынок. Но теперь не раз успела мысленно поблагодарить эту добрую женщину за предусмотрительность и заботу. Иначе, чем бы теперь было угощать Максима уже ей самой? Это ведь только в столице полно работающих до ночи трактиров, ресторанов и даже магазинов, а здесь… Тем временем, сам Черкасов, покончив с водными процедурами, вновь спросил, чем еще может помочь. И, уже не возражая, Поля предложила ему расставить посуду и приборы. Коротко выяснив, где и что можно найти, Макс так же спокойно взялся за сервировку стола. Изредка украдкой поглядывая из кухни в гостиную и наблюдая за этой такой обычной и мирной картиной, Поля со сладким и ноющим чувством в душе думала о том, как здорово было бы, если б он, и вправду, мог остаться здесь не на один вечер, а навсегда. То же самое ощущение не оставляло ее и во время их скромного ужина. С восторгом уплетая только что приготовленный омлет, Макс не уставал нахваливать её золотые руки, припомнив к месту и прошлые «свершения» на кулинарной ниве – в тот день, когда Поля явилась в его Петроградскую квартиру и почти мигом стряхнула некстати навалившуюся хандру и разочарование в жизни. - Никогда я не забуду этого утра! Да и мой Цицерон, полагаю, тоже, уверен, что на его кошачьем веку точно сроду не происходило ничего подобного! – рассуждал он с обычной добродушной иронией. А Поля, которая, от тоски и совершенно отчетливого понимания, что завтра, когда Макс уедет, ей будет гораздо хуже, чем даже тогда, когда она бежала из Петрограда, напротив, едва смогла проглотить пару кусочков еды, чтобы он не чувствовал смущения, что ест один, готова была заплакать. Но все равно улыбалась, кивала и даже порой вставляла в разговор необходимые реплики. И еще любовалась Максом. Пытаясь сохранить в памяти каждую черточку – на будущее. - Я постелю вам здесь, на диване. Он удобный, хоть и выглядит старым, – сказала она, поднимаясь из-за стола после того, как с ужином было практически покончено, и стаскивая с печки спальные принадлежности, которые ещё вчера закинула туда на просушку. Затем ненадолго вышла из гостиной, вернувшись обратно со стопкой одежды в руках. - Возможно, захотите переодеться? Это халат и рубашка моего отца. Они чистые… Отчим такое не носил, - зачем-то добавила она и положила вещи на подушку, а после вновь села за стол напротив Макса и налила себе в кружку ещё теплого молока. – Вам нужно ещё что-то? - Нет, что вы! – воскликнул он. – Это и так гораздо больше, чем я заслужил! Но… Полина, послушайте… Не зная, как сказать, чтобы ее не обидеть, Черкасов чуть запнулся, подался вперед, опираясь на локти и, глядя ей прямо в глаза, продолжил: - Скажите, это точно будет уместно? Вы ведь выросли здесь, кругом знакомые. Я слишком вас уважаю и потому не хотел бы, чтобы о вас говорили дурное из-за меня… - Спасибо за беспокойство. Об этом я не подумала… хотя, возможно, оно вряд ли уже и важно. Вы правы, я здесь выросла, но теперь чувствую, что Опочка и даже этот дом будто бы перестали быть моими. Потому, быть может, стоит вовсе уехать и отсюда… – неожиданно произнеся вслух то, о чём также думала весь сегодняшний день, Полина обращалась скорее к себе самой, нежели к собеседнику. Вновь вспомнив о его присутствии, она качнула головой и улыбнулась. – Автомобиль ваш следует убрать по значительно более банальной и прозаической причине. Завтра с рассветом пастух наверняка погонит на пастбище скот. Вот и вдруг, какой из коров он зачем-нибудь приглянется?! Они ведь такие! То забор повалят, то цветы в палисаде чужом обожрут. Так что идёмте скорее. Я подержу лампу, а вы отопрёте замок на воротах. И сразу предупреждаю: там могут возникнуть трудности, ведь его никто не касался, наверное, пару лет. - Перед лицом подобной угрозы я приложу все усилия, чтобы их преодолеть! – рассмеялся Черкасов, поднимаясь следом за тотчас вскочившей из-за стола и вновь засуетившейся – теперь с поиском нужных ключей, Полиной. И далее, почти в полной темноте: ночь выдалась по-осеннему пасмурная, спасибо, что без дождя, лишь при свете керосиновой лампы, они вдвоем, должно быть, действительно с четверть часа боролись с упрямым замком. Да и сами ворота, проржавевшие петли которых тоже, видать, сто лет никто не смазывал, поддались Максу, попытавшемуся их открыть, после того, как истинным чудом удалось провернуть в скважине ключ, далеко не сразу. Но в итоге «мерседес» все-таки занял во дворе отведенное ему место. А они, наконец, вернулись домой, где Максу пришлось вновь долго отмывать руки от грязи и ржавчины. В то время как сама Полина убрала со стола уже не нужные приборы, оставив дальнейшие заботы о них уже на следующее утро. - Ну что ж, а теперь – доброй ночи, Максим Евгеньевич? – проговорила она, ненадолго входя вместе с ним в гостиную. – Время позднее, нужно ложиться. Да и вам завтра вновь в долгую дорогу. - Доброй ночи, - словно эхо, откликнулся Макс, немного удивленно: к чему столь прямолинейно об этом напоминать? Тем более то, что он так легко – на словах – согласился на это, еще вовсе не означало окончательного решения на деле. Хотя в данный момент и не было совершенно понятно, каким именно образом можно устроить обратное. – Хороших вам снов, Полина! – автоматически прибавил он через мгновение, глядя, как она, уходя, плотно притворяет дверь. Затем, оставшись в одиночестве, снова зачем-то огляделся и, наткнувшись взглядом на отведенный ему хозяйкой диван, подошел и с размаху уселся на тотчас мягко отпружинившее его сиденье, застеленное белоснежной простынёй. Спать, несмотря на несомненную физическую усталость – поясница и плечи после долгой езды за рулем по тряской дороге всё еще немного ныли – совершенно не хотелось. Однако что делать еще в чужом доме ночью Макс не знал. Быстро оглянувшись на книжный шкаф, идею о чтении он тут же и отмел. При неверном и чуть подрагивающем свете керосиновой лампы, с его зрением, это скорее мучение, чем развлечение. Тогда, что, может, курить? Это было бы кстати. Но спросить у Полины, можно ли это делать в ее доме – пусть даже и в окно, он уже не успел. Тревожить же её теперь из-за этого неловко… В результате, так и не найдя, чем заняться, он убрал с подушки чужие одеяния – счел это явно лишним – затем, стянул с себя пиджак, жилет. Снял и бросил в карман запонки и наручные часы, разулся, погасил лампу и вытянулся во весь рост вдоль дивана, оказавшегося, и правда, на удивление удобным. Хотя прежде, глядя на него, Макс заранее вздыхал, представляя часы своего будущего ночного мучения. Вместе с темнотой, почудившейся поначалу абсолютной, на него сразу навалилась такая же тишина, нарушаемая лишь гулом в печи, да еще какими-то скрипами и шорохами, какие часто издают старые дома, то ли оседая, то ли действительно, вздыхая по ночам от усталости. Звуки эти, непривычные для уха горожанина, впрочем, быстро перестали тревожить. Да и тьма вокруг вдруг как-то рассеялась. Из-за веток, что едва не наглухо загораживали стёкла, Макс не сразу догадался, что дело в проглянувшей все-таки сквозь тучи луне. Некоторое время после этого он лежал на боку, повернувшись к окну, словно ждал, что там вот-вот начнут показывать что-то интересное – а на самом деле, думал и пытался представить, что теперь делает Полина? Легла и сразу уснула? Или так же, как и он сам…
Полина Аристархова: Перед тем, как расстаться, Максим пожелал ей добрых снов. Вот только Полина уже теперь знала, что уснуть ей сегодня едва ли придётся. Оказавшись у себя в комнате, она долго сидела на краю своей постели, прислушиваясь к звукам, что еще некоторое время доносились из гостиной. Но затем там все стихло. А сама она, вздохнув, то ли с облегчением, то ли разочарованно, принялась, наконец, готовиться ко сну. Переоделась в сорочку, расчесала волосы, забралась под одеяло и… уставилась в потолок, по которому, словно трещины на льду, расползались тени от тонких ветвей вишен, освещенных лунным светом. Мысли в её голове потекли так же непрерывно, как и этот серебристый поток, лишая последней надежды на отдых и душевное успокоение. Верно ли она поступает? Неужели же нет иного решения? Нет… она точно уверена, что именно так должно быть. И то, что Максим приехал сюда, ничего не изменит. Она твердо решила, что должна его защитить, и пусть ей будет больно, но только так и нужно. К тому же, он ведь так и не сказал, что приехал именно ради неё – не ради того, чтобы сказать, что теперь она свободна от притязаний шантажиста и может вновь вернуться в Петроград и, при желании, приступить к своей прежней работе, но к ней, как к той, кого любит. Без кого не смог обойтись. И потому проделал такой долгий путь, чтобы вновь оказаться подле неё, что бы ни случилось дальше. Да он, если по правде, ведь ни разу и не говорил ей о своей любви! Даже теперь, когда она сама ему уже призналась. И уехать согласился на удивление легко. Она даже не ожидала… Вот и выходит, по здравом размышление, что всё это лишь иллюзия. Которую она сама себе внушила и в которую еще крепче поверила сегодня – и вновь безо всякой на то причины. А он… вернувшись завтра в Петроград со щитом исполненного долга и еще одним подтверждением своего благородства, спустя несколько недель окончательно о ней забудет. А она вот не забудет никогда. Даже и пытаться не станет. Ведь тогда придется забыть и это пережитое рядом с ним, пусть и украдкой, сладкое волнение, и нежную тоску. Счастье и перманентное ощущение душевного полета… Часы на кухне глухо пробили полночь. Вновь поднявшись, но еще сидя в кровати, Полина посмотрела на дверь своей комнаты. Хотелось пить. Но как пройти на кухню, если в гостиной спит Максим Евгеньевич? А вдруг и не спит вовсе… Спустя еще минуту подобных размышлений, Полина все же откинула одеяло и, на цыпочках соскочив на пол, беззвучно подкралась к выходу из спальни, чуть приоткрыла дверь. В гостиной было тихо, словно никого и нет. Даже дыхания его не слышно. Тогда, осмелев, она все же выскользнула наружу, аккуратно поставила босую пятку на вторую от порога половицу, пропустив первую, скрипучую. И дальше, крадучись, как в детстве на Рождество, чтобы не разбудить родителей, пробралась на кухню, где зачерпнула из ведра полный ковш, сделала несколько глотков, а в остатке воды смочила пальцы и приложила к вискам. Легче не стало. Вздохнув, Полина пошла назад. На пороге гостиной она на миг остановилась, позволив себе единственный взгляд в сторону дивана. Комната всё еще была освещена лунным светом, поэтому фигура спящего на нём мужчины была видна довольно отчетливо. Закинув согнутую в локте руку за голову, он будто отгораживался от чего-то. И тогда, подумав, что ему мешает луна, Поля решила задернуть занавески. Тихо ступая по плетеной дорожке, она дошла до окон и аккуратно сдвинула между собой все плотные тканевые полотнища, стараясь производить как можно меньше шума. Покончив с этим, собралась было уже вернуться к себе, но не удержалась и вновь оглянулась: так хотелось поглядеть на него, спящего! А дальше, не совсем понимая, что и зачем делает, Полина подошла еще ближе и тихо опустилась на пол возле изголовья дивана, не сводя глаз с безмятежного и до боли в сердце прекрасного для неё лица.
Максим Черкасов: * с моей любимой вуайеристкой* Разумеется, он не спал. Вернее, почти уже начал дремать, находясь на зыбкой грани межу сном и явью, когда дверь, отделявшая гостиную от смежной комнаты, едва слышно скрипнув, отворилась, выпуская тонкую фигурку в длинной белой сорочке, слегка похожую в этом призрачном лунном сиянии на привидение. Уже хотя бы тем, что двигалось совершенно бесшумно – то есть, конечно, двигалась, ибо, будучи убежденным материалистом, в призраки и прочие потусторонние силы Макс не верил. Зато четко верил, что в жизни иногда случаются моменты, самым главным в которые становится их попросту не испортить. Потому, едва проснувшись, тут же вновь плотно смежил ресницы и далее весь обратился в слух. Пытаясь именно с его помощью теперь определить, что происходит и что последует дальше. Поначалу это было не трудно. Через пару секунд с кухни послышалась характерная возня, похоже, Полина просто вышла попить. И, поняв это, Макс внезапно испытал нечто вроде разочарования. Но дальше все стало опять неясно. Движение на кухне прекратилось вовсе. Потом он услышал, как Полина вновь входит в комнату, двигает шторы, а потом… выдержав еще, должно быть, с полминуты, он разомкнул веки и увидел прямо над собой её лицо с чуть заметно поблескивающими в темноте глазами. Тихо ахнув от неожиданности и чувствуя панику, будто ее застали за преступлением, Полина отпрянула назад. Однако не вскочила, не убежала тотчас к себе, а замерла – молча, и кажется, даже не дыша... Макс тоже молчал, но она готова была поклясться, что уголки его губ подрагивают в едва заметной улыбке. Той, что порой до ужаса сердила Полину прежде, особенно когда она наблюдала её в момент осознания какого-нибудь своего очередного промаха и его, очередной же, абсолютной правоты. Сейчас же хотелось совсем иного: узнать, какова она на вкус. Не в силах воспротивиться этому порыву, Поля вновь наклонилась к лицу Максима и едва ощутимо, прикоснулась губами к его губам – попытавшись затем тут же сбежать, теперь уже окончательно. Но, выпростав из-под головы руку, он вдруг удержал её. Мягко, но настойчиво привлек к себе, и поцеловал. Вначале так же легко и почти неощутимо, а затем, приподнявшись и обнимая крепче, зарываясь пальцами в её мягкие, сплетенные в слабую косу на затылке волосы, уже по-настоящему. Вложив в этот поцелуй всё пробуждающееся в нём и стремительно нарастающее вожделение. Еще через минуту Полина была уже рядом с ним. Ширины их нынешнего ложа казалось более чем достаточно для одного человека, но для двоих тут было, пожалуй, тесновато. Впрочем, вряд ли это теперь кого-нибудь волновало. Пожалуй, даже напротив, ограниченные в пространстве, их поцелуи и ласки становились только более возбуждающими. Впрочем, помня о пережитом Полиной неприятном опыте, Макс не торопился и сдерживался – сколько мог, пока возбуждение полностью не лишило его рассудок контроля над желаниями тела. И та, кто была сейчас в его объятиях, кажется, жаждала его не меньше. Луна за окном успела зайти, или скрыться за облака, и в комнате снова сделалось совсем темно. Так что разглядеть лица Полины в этом сумраке было почти невозможно. Но это было и не нужно. Ведь он слышал её прерывистое дыхание, ощущал, как под его ладонью вновь и вновь вздрагивает, покрывается мурашками, её гладкая кожа. Как твердеют от влажных прикосновений его губ и языка маленькие бусины ее сосков. Как она прижимается к нему всё крепче, словно упрашивая… Из одежды на ней была лишь длинная сорочка, избавиться от которой не составило труда. Самому Максу потребовалось чуть больше времени. Пока он раздевался, сбрасывая с себя всё, что сейчас так мешало ощущению полного единения и близости, Полину на пару минут пришлось оставить в одиночестве. Вернувшись, Макс вновь потянулся её обнять, но все тем же шестым чувством поймал вдруг отсутствовавшее прежде напряжение. Не понимая, в чем дело, он слегка отстранился, вглядываясь в смутное белеющее очертание её лица, и шепотом, ласково спросил, что случилось. - Ничего, – тоже шепотом отозвалась Полина, стараясь разглядеть его лицо и выражение глаз, но это было невозможно. И тогда она просто положила руку на грудь Максу, чувствуя, как бешеный ритм его сердца, словно бы проникая сквозь кожу кончиков пальцев, вновь разгоняет и её собственное сердцебиение. Потом скользнула ладонью вверх, ощущая, как перекатываются под нею его упругие мышцы, коснулась лица, погладила, едва касаясь, виски и скулы, едва тронула шелковистые ресницы и, завершив своё маленькое «путешествие» на затылке, заставила Макса склониться к своему лицу. – Поцелуй меня. Просить дважды не пришлось. И его губы тут же вновь захватили в ласковый плен её губы, дразня и одновременно терзая. В то время как руки искали и находили на теле всё новые чувствительные уголки, о существовании которых Полина прежде даже не подозревала, вызывая такую полноту незнакомых, но восхитительных ощущений, что даже пугало, как пугает порой своей безграничностью ночное море, накатывающее на берег тёмные волны. Конечно, Полина не была совсем уж наивной, она знала, как происходит любовное соитие мужчины и женщины. Вернее, догадывалась, без деталей, да и вообще – в теории. Потому теперь не совсем поняла момент, когда ласки Макса стали интимнее, а сам он – настойчивее, чем прежде. Затуманенный страстью, рассудок не поспевал контролировать происходящее. И лишь в то мгновение, когда Макс оставил её, чтобы раздеться, Полина вдруг поняла, что именно вот-вот случится, если она его не остановит – не понимая толком, хочет ли, чтобы он остановился. Тело жаждало продолжения, но в сознании уже зародилась тревога. И избавиться от неё Полина не могла, даже когда Макс вернулся к ней, и в крови вновь разлилась жаркая волна, заставлявшая подчиняться его воле, льнуть всем телом и стонать, повторяя его имя в почти беззвучной мольбе. Приняв это, верно, за окончательный призыв, он немного приподнялся, провел рукой по её животу и после скользнул вниз, поместив ладонь между бедер и мягко отодвигая одно от другого, а затем опустился сверху. И Полина, едва почувствовав напор его возбужденной плоти, вдруг совершенно запаниковала, цепенея, и с силой хватаясь за плечи ничего не понимающего Макса, попыталась его оттолкнуть. - Мне страшно! - Кого?! – остановленный в самый последний миг, ошеломлённо выговорил Максим, в сознании которого подобный диалог – сейчас – выглядел каким-то абсурдом. И, тем не менее… – Меня? - Нет, не тебя! Того, что случится… Я ведь никогда прежде… - как хорошо, что в темноте он не мог видеть ее алые от стыда щеки. Скорее почувствовав, чем расслышав, этот торопливый, сбивчивый шепот, Макс, шумно выдохнув, тотчас уткнулся лицом в подушку рядом с ее плечом и сокрушенно выговорил: - Господи, какой же я идиот!.. Ну, конечно, конечно! Именно отсюда эта малообъяснимая робость и некоторая неловкость прикосновений, эта застенчивость и постоянное стремление осторожно ускользнуть от его самых откровенных ласк… Как можно было сразу не догадаться?! - Любимая моя! – отнимая голову от подушки, он приподнялся на локтях и вновь склонился над её лицом, улыбаясь ей в этой темноте и едва не задыхаясь от нахлынувшей разом отчаянной нежности. – Хорошая… ну что ты такое говоришь? Затем, с трудом переводя дух от неутолённого желания, немного отодвинулся, показывая, что не станет действовать силой – однако и далеко от себя тоже не отпустил. - Но ведь я не умею, вдруг что-то сделаю не так?! – воскликнула Поля и, почувствовав, как дрогнули плечи Макса под ее ладонями, поняла, что он смеется. Над нею? Обидевшись не на шутку, она попыталась высвободиться из его рук, собравшись уйти совсем. Но в ту же минуту вроде бы чуть ослабевшие объятия Макса вновь сделались на удивление крепкими, и напоминающими более плен, нежели ласку – если бы не сопровождались столь же крепким и страстным поцелуем. От которого Полина почти сразу забыла о своём недавнем желании сбежать. А еще спустя мгновение, уже с прежним пылом и сама отвечала любимому, обхватив ладонями его лицо. - Вот видишь, - целуя уголки ее губ, произнес Максим, когда им все же потребовалось разомкнуть уста, чтобы вздохнуть, - ты умеешь гораздо больше, чем думаешь. – И после вновь стал покрывать поцелуями, её лицо и шею, продолжая втолковывать новую для нее науку. – Это ведь совершенно естественно, стоит лишь довериться своим чувствам, а остальному… - прибавил он, лаская ее грудь, - тебя научу я, ведь ты мне доверяешь? - Да, - едва сумев произнести это вслух, Полина, облизнула пересохшие губы и судорожно вздохнула, когда рука Макса неторопливо скользнула вверх по внутренней поверхности её бедра. И сдерживаться стало уже невозможно. Дрожа от неведомого прежде наслаждения, она застонала, подаваясь навстречу пальцам, осторожно ласкающим самые сокровенные уголки её естества. Вот только Максу будто и этого было мало. Продолжая сводить её с ума, он ни на миг не прекращал поцелуев и ласк, шепча какие-то нежные слова, смысл которых теперь почти полностью проходил мимо Полиного сознания, которого теперь уже, в общем-то, тоже не было. Не осталось ничего, кроме оголенных до предела чувств и лишь одного желания, яростно требующего немедленного удовлетворения. Потому, когда их с Максом тела всё-таки соединились, смутная боль его проникновения так и осталась почти незаметным эпизодом на пути к их общему, на двоих, восторгу, потрясающему ощущению полного слияния в финале и абсолютному, также для обоих, умиротворению – после.
Полина Аристархова: *с любимым* Полине снилось, что она летает в залитом ярким светом пространстве. И что тело ее, наполненное ощущением восхитительного блаженства, сделавшись легче пёрышка, вознеслось в результате так высоко, что мир внизу сделался крошечным, будто игрушечным. Но удивительно даже совсем не это заоблачное парение, а то, что сама она, более других обычных человеческих страхов с детства боявшаяся именно высоты, чувствует себя в нём на удивление спокойно. И все потому, что в потоке яркого света, рядом с нею тот, кто способен уберечь не только от падения, но и от любой другой беды. Именно его руки бережно, но надежно обнимают её со спины. И потому лицо его остаётся для неё незримым. В какой-то момент, не в силах более стерпеть любопытства, Полина всё-таки обернулась посмотреть, кто же он. И свет, наполнявший пространство, сразу стал ярче. Настолько, что поначалу пришлось даже зажмуриться. Но потом она всё же открыла глаза. И поняла, что слепившее её во сне сияние – это солнечный луч, пробившийся в прореху между задернутыми ночью не слишком плотно шторами. А тот, кто всё время незримо её там обнимал – всего лишь просто крепко спящий рядом Макс, голова которого покоится у неё на плече, а рука – на талии. Вновь зажмурившись, и попытавшись напоследок еще раз схватить за хвост свой недавний сон, Полина невольно улыбнулась, дивясь причудам сознания, превращающего обычные вещи в абсолютно фантастические грёзы. А вот уже следующее воспоминание – тоже связанное с тем, кто сейчас сонно сопел ей на ухо, хоть и было не менее фантастическим, заставило её слегка покраснеть. Возможно, еще и оттого, что сразу же пробудило в теле требовательные отголоски пламени, сжигавшего её в ночи. И это стало для Полины большой неожиданностью: оказывается, чтобы ощутить его вновь, порой бывает достаточно только вспомнить… Полежав еще немного, Поля решила попробовать выбраться из постели, пока Макс не проснулся. Но стоило лишь чуть пошевелиться, как его ладонь, до того совершенно свободно лежавшая поперек её тела, сразу же напряглась. Похоже, опускать её от себя он не желал даже во сне. Что же, значит, так тому и быть. Но развернуться – и отвоевать себе еще хотя бы немного пространства в том промежутке, что Макс ей оставил между собой и спинкой дивана, все же не мешало. А еще очень хотелось, наконец, как следует его рассмотреть: мужское тело по-прежнему казалось почти неизведанной территорией, которую Полина собиралась изучить столь же прилежно, как любую другую новую для себя науку или предмет. А иначе просто не осталась бы собой – даже в нынешних обстоятельствах. Потому, вновь замерев на несколько минут и дождавшись, пока дыхание Макса вновь станет ровнее, а сон – глубже, она всё-таки решилась сдвинуть пониже укрывавшее их обоих одеяло. - Опять подглядываешь? – заданный чуть хрипловатым спросонья, но как всегда, немного насмешливым голосом вопрос, прозвучавший прямо над ухом, заставил её немного смутиться. Но перечить Максиму на этот раз Полина не стала. Лишь кивнула и тихонько рассмеялась: - А чем было еще заняться, если ты всё равно мне встать не даёшь? - И для чего же вставать в такую рань? – глубоко вздохнув, Макс чуть потянулся, открывая глаза и рассматривая её лицо – кажется, впервые в жизни видя его так близко, а потому отчетливо. И с восхищением убеждаясь, что не ошибся, и она действительно прекрасна. Даже такая: неприбранная, сонная, уютная и родная – настолько, что хочется прижаться к ней еще крепче. И, действительно, никуда от себя не отпускать. – Разве тебе со мной тут плохо? - Хорошо. Только тесно немножко, - ответила она совершенно честно. - Прости! – рассмеявшись, Макс тотчас отодвинулся к краю дивана. – Так лучше? - Конечно! Теперь я могу хотя бы свободно дышать… А если серьезно, то вчера мы полностью уничтожили все мои немногие запасы съестного. А в кладовой, если что и завалялось, то только прошлогоднее варенье, да солёные грибы. Поэтому мне нужно теперь же отправиться на рынок и купить чего-нибудь, пока там все не разошлись.
Максим Черкасов: - Ну, может, хоть чуточку позже? – всё еще не желая сдаваться, Максим попробовал вновь привлечь ее к себе, но, не ощутив ответного энтузиазма, все-таки отпустил, заметив при этом с притворно-обиженным вздохом. – Эх, «бренность имя тебе, женщина!» – за что немедленно огреб щелчок по носу, пусть и подслащенный после коротким поцелуем. А затем Поля всё-таки поднялась с постели и исчезла у себя в комнате. Вернулась она, спустя примерно четверть часа, уже полностью одетой. Приказала вести себя хорошо и, пообещав скорый приход, оставила Макса в одиночестве, которое он поначалу намеревался провести в лености и дрёме. Но быстро понял, что проснулся, видимо, уже окончательно и отлеживать бока дальше не имеет особого смысла. Потому тоже встал, оделся, достал из своего дорожного саквояжа заброшенный туда накануне единственным из всех вещей, исключая свежую сорочку и смену белья. И, потирая определенно требовавшие скорейшего свидания с бритвой щеки, побрел на кухню. Где, согрев немного воды и взбив наскоро из мыльного порошка пену, принялся за бритье. Которое, как любое привычное, но все равно требующее аккуратности и внимания дело, вскоре полностью поглотило внимание. Видимо, поэтому он, в итоге, и не услышал, как в сенях, тихо скрипнув, отворилась входная дверь, а еще через пару минут на пороге кухни появилась нежданная посетительница – для которой собственное присутствие Макса в доме, впрочем, оказалось, не меньшим сюрпризом. - Батюшки святы! – всплеснув руками и едва не выронив небольшую корзинку, воскликнула она, едва только разглядела высокого незнакомца, неловко согнувшегося напротив низковатого для него зеркала умывальника с бритвой в руке. – А ты-то кто такой?! - Максим Евгеньевич Черкасов, присяжный поверенный из Петрограда, - чуть вздрогнув от неожиданности, в первое мгновение Макс немного растерялся. Но быстро пришел в себя. И, быстро стерев с лица полотенцем остатки мыльной пены, учтиво поклонился вошедшей в дом пожилой особе. По виду явно из местных мещан. – А с кем же я имею честь… - Ой, да велика честь! Скажете тоже! – смущенно воскликнула она в ответ. – Тетка Аля я! Алевтина Петровна Петухова, соседка Поленькина! Шла вот с базара, да и решила заглянуть, спросить, как дела и не надо ли еще чем помочь… Только где ж она сама-то, голубушка? - Так ведь там же, на базаре! А вы, видимо, с ней разминулись, - мысленно потешаясь над некоторой абсурдностью этого диалога, внешне Макс выглядел совершенно спокойным. – Не угодно ли будет пройти в гостиную и подождать? Думаю, она совсем скоро вернется. - Да нет, лучше после еще раз зайду! – махнула рукой Алевтина Петровна, и было повернулась уходить. Но внезапно замерла на месте и вновь поглядела на Макса с подозрительным прищуром. – Другое лучше скажи: ты кем нашей Поленьке-то приходишься, мил человек? - Женихом! – ответил он так же спокойно, как и прежде, лучезарно ей улыбнувшись. – Третьего дня мы глупо повздорили. И она сбежала, ничего мне не сказав. Так что пришлось мне самому ехать мириться. - Нешто из самого Петрограду?! - Вот именно, сударыня! Из него самого! Ну а как иначе? - И то верно, милые бранятся – только тешатся…
Полина Аристархова: *с Максимом Евгеньевичем снова* До большой базарной площади идти было недалеко – всего-то вдоль набережной, потом через мост и там еще немного. Со своими деревянными домишками, украшенными по фасадам резными наличниками и почти непременными цветущими палисадниками перед ними, что теперь, по осени, сплошь пылали заревом георгинов да бархатцев, Опочка, после петербургских громад, казалась Полине совсем крошечной, похожей на игрушечный городок. Впечатления этого не меняли даже каменные, в два этажа, дома на главной улице, которые она тоже разглядывала теперь, будто впервые в жизни. Как и всё остальное вокруг – улыбаясь им, самой себе и даже солнцу в небе: вчерашний ветродуй, грозивший дождем и холодом, сегодня неожиданно отступил, позволяя еще разок насладиться последним теплом. Хотя, сомнений, что осень вот-вот окончательно вступит в свои права, уже и не было. Потому пройдет еще совсем немного времени, и сегодняшний день с его ароматом сухой травы и вкусом солнца на губах, тоже останется лишь воспоминанием в череде грядущей бесконечной и серой ноябрьской слякоти. Ощутив в этом вдруг поразительное сходство с течением собственной жизни – разве не то же самое ждет после прекрасного миража прошлой ночи и её саму, оглушенная и пораженная своим открытием, Полина резко остановилась посреди длинного цепного моста, по которому переходила на другой берег реки. Улыбка, не сходившая с её уст, кажется, с самого момента пробуждения в объятиях любимого, при этом вначале медленно поблекла, а потом и вовсе исчезла, а общий облик, из расслабленного и беззаботного, вновь сделался обычным – серьёзным и собранным. Довольно ей думать о всяких глупостях. И время терять попусту тоже хватит. Скорее дойдет – скорее вернется домой. А там, так же быстро, приготовит Максу… Максиму Евгеньевичу завтрак, накормит его и отправит обратно в Петроград. Навсегда. Покрепче сжав губы, тотчас же предательски дрогнувшие от этой мысли, Поля переложила с руки на руку свою пустую пока корзинку, решительно вздернула подбородок и скорым шагом устремилась дальше в сторону рынка. Домой она вернулась меньше, чем через час. Поднялась на крыльцо, вошла в сени и еще оттуда расслышала голос о чём-то с упоением вещающего Максима, реплики которого то и дело прерываются весёлым женским смехом. Мгновенно узнав по нему свою соседку, Поля едва не зажмурилась от досады: и принесла её же нелёгкая настолько не вовремя! Тем не менее, в кухню она вошла уже спокойной. Застав там ровно ту же мизансцену, которую и предполагала: за столом сидит тетка Алевтина, а прямо перед ней, словно актёр на сцене, стоит Черкасов, в лицах разыгрывая фрагмент какого-то судебного заседания. И делая это, как видно, весьма убедительно и смешно, ибо, наблюдая за ним, пожилая женщина то и дело принимается хохотать во весь голос, утирая краем платка выступающие на глазах слёзы веселья. - Поленька! Вернулась, деточка? – заметив её, Алевтина Петровна сразу же отвлеклась от своего собеседника. – А я тут вот с женихом твоим случайно успела познакомиться! Заодно хоть узнала, наконец, что это тебя вдруг обратно сюда из столицы пригнало –всё эти дни голову ломала, а спросить неловко! Но зато теперь точно вижу, что пустое это дело! И зря вы поссорились! Хороший он, твой Максим Евгеньевич! – вновь коротко взглянув на скромно потупившегося в сторонке Черкасова, тетка Аля улыбнулась и одобрительно кивнула. – Так что ты уж на него больше не дуйся, не сердись понапрасну, видишь, из какой дали к тебе мириться-то приехал?.. Эх, жаль не дожили родители твои, упокой, Господи, их души! То-то бы за дочку порадовались! И благословили бы… А уж коли нет их больше, так, может, и я на то сгожусь? Подойдя с этими словами к совершенно опешившей девушке, троекратно её перекрестив и расцеловав – и проделав затем ровно то же самое с Черкасовым, она махнула рукой, дескать, не благодарите, а после, растроганно вздыхая, сразу же подхватила свою корзинку и побрела прочь, восвояси, вновь оставляя их наедине. - Ну и что всё это означает? – вновь повернувшись к Максиму, как только Алевтина Петровна ушла, нахмурившись, негромко выговорила Полина. – Для чего вы разыграли перед моей соседкой свой нелепый балаган? Вы хоть понимаете, в какое положение меня этим поставили? - Полагаю, что в весьма определенное, – весело откликнулся тот, вполне уверенный, что она это не всерьез, и шагнул навстречу с намерением заключить её в объятия. Но, вновь сверкнув темнеющими от непритворного гнева глазами, Полина тотчас отпрыгнула прочь, вскидывая руки в предупредительном жесте, заставив тем и самого Черкасова, вмиг посерьезнев, также замереть на месте. - Постой… Что случилось, Поля? Почему ты так говоришь и… почему мы снова на «вы»? - Мне кажется, что всё совершенно очевидно, Максим Евгеньевич. Подхватив оставленную у входа корзину, она прошла к столу, и принялась извлекать оттуда купленную на рынке провизию, раскладывая её затем по полкам и стараясь не смотреть на подошедшего следом и остановившегося рядом, сложив на груди руки, Черкасова. - Да вот, представь себе, нет! – откликнулся Макс, уже чуточку раздраженно, внимательно разглядывая её напряженный профиль. – Видимо, я оказался глупее, чем ты думаешь. Так что объясни уж, будь добра, в чём конкретно я успел провиниться за прошедший час и отчего ты опять ведешь себя со мной, как чужая? - Никто ни в чём не виноват, – отчеканила Полина и медленно выдохнула, чтобы немного успокоиться, давно уже уяснив для себя, что говорить на повышенных тонах с ним бессмысленно. – Просто вы, Максим Евгеньевич, все немного неправильно поняли, решив, видно, что после случившегося прошлой ночью, - чуть запнувшись, произнесла она, ощущая как от волнения дыхание снова участилось, - непременно обязаны на мне жениться. Однако на самом деле это был мой выбор… И я ни о чем не жалею. А вот вы наверняка будете. Только не теперь, а позже, когда чуть утихнет благородный порыв и придет время вернуться в нашу обычную жизнь, где такие, как вы никогда не женятся на таких, как я. - Да что за чушь?! – воскликнул он, глядя на неё так, будто вдруг усомнился на миг в её душевном благополучии. – Какие «такие»?! При чем тут это вообще? Шумно вздохнув, Макс сокрушенно покачал головой, а затем отошел на пару шагов и отвернулся к окну, пытаясь совладать с обуревавшими его эмоциями. Произнесённые спокойным и даже обыденным тоном, слова Полины уязвили его до самой глубины души, взметнув оттуда, вперемешку со смутным, необъяснимым никакой логикой чувством вины, сложную взвесь, составленную из обиды, гнева и оскорбленного самолюбия. - Иными словами, – спустя пару минут напряженного молчания, воцарившегося в комнате после его, в общем-то, риторического вопроса, выговорил он, вновь оборачиваясь к собеседнице, – из всего сказанного тобой следует единственный вывод. Что самого начала нашего знакомства ты считала – а главное, продолжаешь по сию пору считать меня не только трусом, не умеющим отвечать за свои поступки, но еще и абсолютно не способным на истинное, глубокое чувство нарциссом? Интересно, и по какому же праву?! Все это время, не в силах вынести повисшей вдруг в комнате гнетущей атмосферы, Полина также стояла к Максу спиной. Но сказанные им слова заставили её резко обернуться: - Неправда! – воскликнула она обиженно, закусывая предательски задрожавшие губы и едва сдержав рвущийся наружу всхлип. – Никогда я о тебе так не думала! И теперь не думаю. Просто… всё слишком хорошо, – прибавила она вдруг, вновь поднимая на него полные слёз глаза. – Я не верю, что так может быть… у меня… понимаешь?
Максим Черкасов: * с милой своевольницей* - Нет, не понимаю, - тихо ответил Макс, разом теряя весь свой боевой запал и, вновь подойдя к Полине, чуть склонился, внимательно заглядывая ей в глаза, из которых вот-вот готовы были пролиться слезы. – Вернее, нет, я абсолютно искренне не понимаю лишь одного: почему именно у тебя? Почему именно ты не можешь быть счастлива? - Потому что всё в моей жизни так! – горько посетовала Полина и вдруг отчаянно, по-детски, разрыдалась. Возможно, от того, что оказалась не в силах более себя превозмогать, а может, потому, что вновь услышала в голосе Макса те ласковые, доверительные нотки, устоять против которых всегда были бессильны ее здравый смысл и рассудок. Тем более теперь, когда и сердце напрочь отказалось выступить на их стороне, буквально умоляя поверить, наконец-то, своему счастью. - Вот еще глупости-то какие, господи! В жизни подобного не слышал! А тем более уж от тебя никак не ожидал! Обескураженно качая головой и одновременно смеясь, не видя более смысла ни о чем толковать – во всяком случае, прямо теперь, Макс, без дальнейших рассуждений, ограничился тем, что попросту сгреб её в охапку, прижимая к своей груди и давая всласть и от души нарыдаться. И лишь позже, когда буря начала понемногу утихать, вновь немного отстранился, взял в ладони её мокрое от слез лицо и сказал, на сей раз совершенно серьезно: - Послушай и запомни. Мне нет, и не было дела до того, что было в твоей жизни раньше, но о том, что случится дальше я, уж поверь, сумею позаботиться. Я люблю тебя, Поля. И счастлив буду лишь только с тобой одной. И ты будешь со мной счастлива. И жить мы станем замечательно, а умрем – в один день… Причем, возможно, даже сегодня – от голода. Если ты только сейчас же не перестанешь плакать, и не приготовишь нам, в конце концов, хоть какой-нибудь завтрак! Следующие несколько дней Макс и Полина провели все еще в Опочке. Хотя, особенных причин оставаться здесь, с тех пор, как были расставлены все точки над «i», вроде бы, уже и не осталось. Да только именно теперь, и может, по той же самой причине, отступили куда-то на задний план и все их обычные споры, оставив, наконец-то, наедине друг с другом лишь двух людей: страстно влюбленного мужчину и открывающую с восторгом неведомые ей прежде переживания и радости юную женщину. И не было, кажется, ничего, что смогло бы испортить им эту чудесную пору. А искренность и неподдельность чувств, очевидная любому, кто видел их вместе, служила надежной бронёй даже от извечных людских пересуд. Хотя поначалу Макса, если не смущал, то изрядно удивлял столь пристальный интерес к их паре, на которую глазели повсюду, практически не стесняясь, стоило только лишь где-нибудь показаться вдвоем. Не привыкший к такому вниманию посторонних в родном Петрограде, Макс первое время дивился этому молча. Но потом все же поделился с Полиной. Которая, смеясь, пояснила, что дело вовсе не в паранойе. И за ними действительно следят. Впрочем, точно так же, как и за всеми прочими, и за собой – существенно больше, чем в столицах. И это всего лишь особенность жизни в маленьком городке, где все на виду у всех и все друг друга знают из поколения в поколение. Макс тогда лишь иронически хмыкнул в ответ, что в «деревне» под названием «Светский Петербург», где он сам родился и вырос, царят ровно такие же нравы. И скоро Полина в этом лично убедится. Это был, пожалуй, единственный раз, когда они вспоминали о своей обычной жизни, от которой отделяли сейчас десятки верст расстояния и многие часы, проведенные лишь друг с другом наедине, словно бы в плотном коконе, сплетенном из нитей света, счастья и буйных красок осени, так и продолжавшей дарить их, должно быть, в честь свершившейся помолвки, теплом и солнцем – вплоть до самого дня возвращения в Петроград. А накануне Макс и Полина еще успели зайти на старое кладбище, где покоились её родители. Вслух между собой они об этом не говорили, но оба знали, что это необходимо, и это – то самое благословение, без которого всё будет не слишком правильно. Обратная дорога в столицу заняла несколько больше времени, чем то, которое Макс, торопясь и практически нигде не останавливаясь, потратил, чтобы добраться до Опочки. Еще и потому, что пришлось завернуть в Псков, где только и удалось разжиться достаточным на весь долгий путь количеством горючего: едва ли не единственный на всю Опочку автомобилист, местный предводитель дворянства, отдал Черкасову почти весь бензин, что был у него в запасе, причем, просто так, без всякого денежного возмещения, исключительно из приязни к соратнику по увлечению. Но этого было явно недостаточно. Так что посмотрели по дороге и на Псков. И, переночевав в местной гостинице, наутро, не торопясь, продолжили путь, аккурат до заката добравшись и до столицы. О том, куда отправиться после этого, спорили, правда, едва ли не всю дорогу. Макс, убежденный, что все прочее – глупые предрассудки, уговаривал Полину переезжать к нему уже теперь. Какая разница, если они всё равно вот-вот обвенчаются? - Ну, или, хочешь, найдем тебе отдельную квартиру? Только на это надо хотя бы несколько дней, а сегодня все равно поедем ко мне… Господи, Поля! Да мы можем там даже не встречаться, если тебя это так смущает! Или я просто уеду на время пожить в каком-нибудь отеле… Я же видел своими глазами это ваше «гнездо»! И одному-то тесно! Не представляю, как вы умудрялись жить там вдвоем с Нюрой! - Просто прекрасно! И дальше, уверена, замечательно проживем!.. Ну, пойми же, Макс! Я не хочу… так! – почти взмолилась Поля, мягко касаясь его лежащей на руле руки и состроив самую жалобную из всех своих гримасок, когда заметила, как он хмурится и сжимает губы, чувствуя себя, должно быть, оскорбленным в лучших чувствах. – Пусть всё будет, как надо. Мне это важно, поверь! - Да верю я! И знаю, что ты права. Только… не представляю, как теперь без тебя. Вообще, - буркнул он, не сводя глаз с дороги, но хмуриться все же вскоре перестал. А совсем по приезде, уже около самого своего дома, и Полина, не в силах расстаться и отпустить, несколько минут просто так просидела в салоне замершего у ограды авто, подсунув руку под руку Максу и прижавшись щекой к его плечу, прежде чем, наконец, решилась идти к себе. Разумеется, Черкасов вознамерился проводить её до двери квартиры. Но, настояв на том, что пойдет туда одна, Поля мимолетно чмокнула его на прощание – до завтра! – и, подхватив свой чемодан, торопливо зацокала каблучками в сторону своего парадного. Даже не оглянувшись. Чем вновь заставила Макса, напротив, неотлучно следившего за нею взглядом все это время, усмехнуться и покачать головой по поводу того, какой же, всё-таки, подарок в лице этой милой своевольницы приготовила ему коварная и счастливая судьба.
Дарья Черкасова: *с папенькой* - Я поражаюсь твоему равнодушию! – голос Дарьи Львовны зазвенел от возмущения, когда, войдя в кабинет собственного мужа, она обнаружила его уютно расположившимся в любимом кресле напротив камина и спокойно изучающим свежий номер «Петроградских ведомостей». – Это ведь твой единственный сын! - Конечно, дорогая. Однако осмелюсь напомнить, что при этом он также уже и вполне взрослый мужчина, - незамедлительно заметил в ответ Евгений Максимович, не отрываясь от чтения. - Но ведь уже целую неделю… - Шесть дней. - …целую неделю! От него нет вестей, он пропал из города, никого не предупредив! Контора закрыта, швейцар ничего не знает! А ты?! Ты спокойно сидишь и читаешь! - Я читаю не спокойно, Долли! - Не паясничай, ради бога! И положи, в конце концов, эту проклятую газету! Я хочу видеть твое лицо, а не макушку! Понимая, что продолжения этого разговора ему сегодня уже точно не избегнуть, Евгений Максимович вздохнул, и свернул-таки газету, несколько демонстративно укладывая её после на стол перед собой. Затем взглянул на жену, встречаясь с ответным ледяным взором, за которым, как ему хорошо было известно, Даша обыкновенно скрывала тревогу и беспокойство, что и на этот раз терзали ее душу уже в течение нескольких дней. Не беспричинно, однако… - Долли, не стоит нервничать по пустякам. Да мало ли отчего и куда нашему сыну понадобилось вдруг уехать! Вернется, куда же он денется?! - Ты ничего не понимаешь! – в голосе её вновь зазвучали патетические нотки трагической актрисы, и на сей раз Евгений Максимович вынужден был согласиться – он и вправду ничего не понимал. – Это все та женщина! - Какая еще «та»? - Та, о которой нам рассказала на днях Марго. - Ах да, что-то такое припоминаю, - хотя на самом деле сплетни, разносимые светскими дамами, даже если они касались членов его семьи, а вернее сказать – особенно, если касались, интересовали Черкасова мало. Оттого, верно, и теперь он совершенно искренне пропустил мимо сознания всё, о чём поведала в свой последний визит в их дом графиня Кронгхольм. - «Что-то такое»! – между тем, нервно повторила за мужем Дарья Львовна и нервно постучала серебряной ложечкой по краешку блюдца его кофейной чашки. – Что-то такое. Наш сын и какая-то непонятная девица, которая служит в его конторе секретарем. И тебе этого мало?! - Он молод и… - Минутой раньше ты говорил, что он уже взрослый! Определись, наконец! – не выдерживая более этого тона, госпожа Черкасова почти в отчаянии поднесла ладонь ко лбу, смыкая на мгновение ресницы. В этот же момент в комнату вбежала горничная и Дарья Львовна, которая не терпела нарушения порядка ни в чем, вновь широко открыв глаза, воззрилась на нее так, будто несчастная девушка осмелилась явиться перед ней голой. - Это еще что такое! – воскликнула она, окидывая её суровым взглядом, под которым немудрено было превратиться в горстку пепла, но что-то все же дало горничной смелость выстоять. - Барыня, Максим Евгеньевич телефонировать изволят, просят вас срочно пригласить к аппарату! - Ах, боже мой! – вмиг утратив степенность, Дарья Львовна резво сорвалась с места и, подхватив юбки, едва не бегом устремилась в холл, где в их доме находился телефон, оставляя мужа наедине с едва успевшей посторониться с её пути девушкой. - Вот что, Варенька, а налейте-ка мне рюмочку коньяка, пока Дарья Львовна не вернулась! – распорядился Евгений Максимович, когда, проводив жену молчаливым взглядом, вновь обернулся к горничной, заговорщицки ей подмигивая. С готовностью кивнув, та бросилась исполнять поручение. А еще через пять минут в комнату вернулась Дарья Львовна, лицо которой было бело точно мрамор, а нервно сжатые губы едва заметно подрагивали. И теперь уже у самого Черкасова, едва не выронившего из рук рюмки с остатками алкоголя при виде такого отчаяния, болезненно дернулось и сжалось что-то в груди: - Долли, ну! Что ты молчишь! Что? - Наш сын намерен завтра навестить нас вместе с этой своей девицей. Он назвал её, - Дарья Львовна посмотрела на мужа, и в глазах ее блеснули слёзы, - своей невестой! Это катастрофа!
Евгений Черкасов: * с женой-паникершей* - Боже милосердный! Я-то испугался… - разом осекшись, дабы даже вот так, в порядке предположения, не произнести вслух, того, чего и правда, всю жизнь подспудно страшился более всего на свете – Черкасов с трудом перевёл дух и слегка ослабил внезапно сделавшийся тесноватым шейный платок. Судьба, Провидение, Господь… как эту могущественную силу ни называй, щедро благословившая их с Долли брачный союз дочерями, отчего-то довольно долго не давала его роду наследника мужского пола. Двое сыновей, появившихся в разные годы, не прожили и суток. Третий тоже родился раньше срока и был первое время так слаб, что доктора почти не давали шансов. Но в тот раз они с Долли, видимо, всё-таки сумели вымолить для него жизнь. Неудивительно, что при подобном раскладе, единственный и самый младший, Максим мгновенно сделался любимцем всего их обширного семейства. Но если сам Евгений Максимович всё же умел, как и подобает мужчине, хотя бы для виду сдерживать и контролировать проявления питаемого в отношении сына обожания, то Дарья Львовна ничуть в этом не таилась. Макс был её божеством, её кумиром, которому непременно суждено было исполнить в своей жизни нечто великое. И уж, конечно, невесту ему тоже предполагалось найти только самую лучшую, чтобы была достойна такой чести и главное – непременно ясно осознавала, что её удостоилась. Обычно соглашавшийся с женой практически со всем, что касалось Макса, которого также искренне считал золотым мальчиком и своей главной надеждой, именно в последнем пункте Евгений Максимович неизменно высказывал, как говорят в юридическом обиходе, частное определение. Утверждая, что в делах сердечных Максим обязан руководствоваться исключительно личными волей и чувствами. Приводя при этом в пример собственное, теперь уже скоро сорокалетней давности, решение. А ведь будь он тогда чуть менее настойчив и слушайся исключительно советов матери, которой не слишком-то понравилась сведшая с ума в свой первый сезон половину петербургских холостяков и похитившая сердце её сына буквально с первого взгляда своенравная красавица… Но как причудливо порой играет нами судьба! Прошло время, и вот уже Долли, точно так же, как когда-то отцу его собственная мать, с дрожью в голосе сообщает сразившую её в самое сердце весть. - Ну-ну, девочка, это уже, право, слишком! Не преувеличивай! Иди лучше сюда! – опомнившись, наконец, сполна, Черкасов отставил в сторону рюмку и протянул руки к жене, приглашая её к себе в объятия. Обыкновенно на людях, особенно малознакомых или не слишком-то ей приятных, Дарья Львовна держалась довольно холодно и даже высокомерно. А в собственно доме имела славу строгой и требовательной хозяйки, гнева которой слуги откровенно побаивались. Впрочем, по правде сказать, не только они одни. Исключением был, пожалуй, лишь сам Евгений Максимович. Долли смолоду была сильной и властной женщиной. Но муж всегда был той каменной стеной, за которой она могла в любой момент укрыться, и тем сильным плечом, на которое она могла положиться тогда, когда собственных сил уже ни на что не оставалось, даже на надежду. Но то, что иногда он вдруг внезапно будто бы переставал понимать самые элементарные вещи, порой буквально сводило Дарью Львовну с ума! - Да погоди же! Не до того! – нетерпеливо отмахнувшись от мужниных объятий, госпожа Черкасова вновь схватилась за голову. – Эжен, мы должны что-то придумать! Этого просто невозможно допустить! - Ну, хорошо, - разочарованно вздохнув, Евгений Максимович опустил руки, а затем вновь сложил их на груди. – Давай рассмотрим вначале самый простой и надёжный способ решения проблемы, - начал он и после на миг умолк. - Что за способ? Я, право, уже на всё готова! – Дарья Львовна, устремила на него полный искренней надежды взгляд. - Тогда тем более. Гадкую девчонку можно попытаться отравить. Завтра, до того, как они с Максом приедут, закажем… к примеру, у Бликгена, на Невском, самых лучших и свежих миндальных эклеров, затем добавим туда толику цианистого калия… Он, как ты, возможно, знаешь, также имеет привкус миндаля… - Тебе и вправду весело?! – раздраженно воскликнула госпожа Черкасова, едва поверив своим ушам. – А ведь как бы, при таком раскладе, и нам с тобой однажды не пришлось отведать чего-нибудь подобного из ее рук! Неужели только мне очевидно, что происходит?! Марго достаточно хорошо описала эту особу – дерзкая, яркая, не лезет за словом в карман… И моралью, похоже, не блещет. Сам посуди, ну чем же еще можно так быстро привязать к себе порядочного мужчину? Только тем, что никогда не позволит ни одна девочка из достойных семейств! Марго ведь не зря говорила, что там, в театре, эта девица буквально не отлипала от Макса! За весь вечер ни разу от него не отошла и всячески демонстрировала, что между ними связь! Бедный мой мальчик! Поддавшись искушению, он, вероятно, попросту загнал себя в угол и теперь не видит иного выхода… - Хватит, Долли! – до этой минуты внимавший рассуждениям жены хоть и без особенного энтузиазма, однако все равно довольно спокойно, Евгений Максимович внезапно встал, нахмурился и изо всех сил стукнул кулаком по столу. – Замолчи! В конце концов, это переходит уже все мыслимые границы! Не имею представления, кто эта девушка, и чем она сумела увлечь нашего сына. Однако абсолютно не понимаю, почему обязан составлять его, основываясь лишь на болтовне дочери Мишеля Елагина?! Тебе самой-то это не кажется пошлостью и дикостью?! - Вот как… – тихо произнесла Дарья Львовна, обиженно поджимая губы. В их долгом супружестве, конечно, и прежде случались расхождения во мнениях, споры и даже горячие ссоры по пустякам. Иное возможно, наверное, лишь при полном взаимном равнодушии супругов. Но в самых важных жизненных ситуациях Эжен неизменно оказывался на ее стороне. Но вот теперь, вдруг… И из-за кого?! – Ну, хорошо же, Евгений Максимович! Как прикажешь! Замолчу. И слова тебе больше не скажу! - Вот уж, и верно, сделай такую милость, Дарья Львовна! Терпеть это и дальше было немыслимо. Гордо вскинув голову, госпожа Черкасова развернулась и степенно направилась к двери. В душе ее по-прежнему вовсю клокотал вулкан. Предатель! Как он смеет! Да и сын не лучше! Еще и дурак! Как можно было настолько запросто позволить наглой авантюристке обвести себя вокруг пальца?! Ну, ничего-ничего. Пусть только попадется ей на глаза эта негодяйка! Уж она-то сумеет вывести ее на чистую воду! Так, что оба этих олуха – один, великовозрастный и тот, что моложе, ещё будут валяться у нее в ногах, умоляя простить и от всей души благодаря за спасение… Схватив со стола свою газету, Черкасов с грохотом развернул ее во всю ширь и, отгородившись, словно щитом, от супруги, метавшей в него взглядом молнии не хуже Зевеса, сделал вид, что вновь погрузился в чтение, продолжая при этом сердиться и досадовать, кажется на все сразу. На жену с ее извечным высокомерием к тем, кого она считает «неровней», от которого он так и не сумел перевоспитать ее даже за долгие годы их брака. На Макса, не удосужившегося посоветоваться заранее хотя бы с ним прежде, чем вывалить матери на голову такие новости – прекрасно зная особенности ее нрава. На кузину, бездумно разносящую сплетни – даже, если они и имеют под собой какую-то почву… Но более всего – на себя. За несдержанность. Что, как сам же всегда и учил сына, есть первый признак слабости аргументов. И вот… Подумав еще мгновение, Евгений Максимович решил, что лучше бы всё-таки извиниться перед женой. Но, вновь вынырнув из-за газетного листа, успел застать лишь край ее платья, мелькнувший в проёме, прежде чем дверь окончательно затворилась. Ну что ж. Выходит, так тому и быть. Не бежать, в самом деле, же за нею следом…
Максим Черкасов: В своём нынешнем возрасте Черкасов-младший уже давно не был настолько наивен, чтобы не понимать, как устроен этот мир. Потому, конечно же, знал, что столь внезапное решение жениться – да еще и на девушке, «не своего круга», каковыми его матушка, абсолютно без сомнений и угрызения совести, считает, пожалуй, всех женщин за пределами того узкого мирка, в котором привыкла обитать, вряд ли обрадует его семью. Вернее, собственно, не столько семью в целом, сколько именно Дарью Львовну. Отец, всегда проповедовавший гораздо более либеральные взгляды на жизнь и на то, что в ней происходит, а также в принципе более гибкий и деликатный в отношениях с людьми, виделся в этом смысле куда меньшим препятствием. Мнение сестер было также важно. Однако не настолько, чтобы всерьез полагать его способным повлиять на принятое решение. Собственно, изменить его радикально – и в этом Макс был совершенно уверен, не могло уже ничто. Он женится на Полине, даже если против этого будет весь мир. Или не женится вовсе. Никогда и ни на ком. И об этом – правда, в самом крайнем случае, если не получится договориться иным образом, Максим тоже готов был сообщить родителям, собираясь телом и духом нынешним ранним октябрьским вечером, должно быть, к самому важному за всю свою жизнь с ними разговору. Собираясь – в настоящую минуту – у себя дома пока еще один. За Полей, которую он сегодня был намерен официально представить семье как свою невесту, предстояло еще заехать, после того, как они, проведя весь день в конторе – и занимаясь там, кажется, чем угодно, только не работой, ненадолго расстались, чтобы переодеться и встретиться вновь. Уже непосредственно перед визитом в особняк на Морской. Большого общества там, как уже было сказано, не предполагалось – лишь сами Черкасовы-старшие. Потому и сборы были недолгими. Приняв душ, облачившись в подобающий торжественности случая, но при этом не настолько официальный, как фрачная пара, смокинг, Макс вытащил из вазы купленный еще на обратном пути из конторы у Эйслера для матушки букет. Прихватил припасенный чуть ранее как раз для этого вечера двадцати пяти лет выдержки коньяк Frapin Cuvée – для отца. И, взглянув мельком еще раз на себя в зеркало, пару раз глубоко вдохнул и выдохнул. А затем, решительно захлопнув за собой дверь, быстро сбежал по лестнице, через пару минут уже заводя двигатель своего «мерседеса», чтобы ехать к Полине. Она ждала его, стоя возле кованой ограды своего дома. Видимо, также спешила. Или же просто не усидела дома до того момента, когда он сам за нею поднимется. Возможно, от волнения? Они ни разу не говорили об этом напрямую. Но, как все любящие, быстро учась и без слов чувствовать настроение, а даже иногда, кажется, и слышать Полины мысли, Макс был в этом практически уверен. И еще больше гордился ею оттого, что она, умница, держится так спокойно и отважно. Правда, похоже, пока лишь только в его присутствии – с нежностью усмехнулся он, наблюдая сквозь лобовое стекло примерно минуту или две, до того, как Полина услышала звук мотора его автомобиля и, обернувшись, пошла по тротуару навстречу, как она переминается с ногу на ногу и нервно сжимает в руках ручку своего ридикюля. Поспешно затормозив у обочины, Макс быстро выскочил из кабины, чтобы открыть перед нею дверцу пассажирского места. Затем, вновь усевшись за руль, повернулся к Полине и внимательно, с понимающей улыбкой, заглянул ей в лицо: - Все в порядке, родная? Готова войти в клетку к львам? - Ко львам, или на эшафот – рядом с тобой я ничего не испугаюсь, – Полина улыбнулась и легко коснулась руки Максима, лежащей поверх руля. Затем расправила складку на своей юбке и кивнула в ответ на вопрос, готова ли она ехать, после чего мотор заурчал, и автомобиль, свернув с Гороховой на Морскую улицу, начал плавно набирать ход.
Полина Аристархова: На самом деле, Полина сказала Максу неправду или, точнее, не совсем правду. Она боялась. Страх этот возник впервые еще вчера, когда они вернулись в Петербург. Нелепая, иррациональная боязнь, что, расставшись с нею хотя бы на один вечер, Максим передумает. Разумом Полина понимала, что этого не произойдет, но глупое сердце отчего-то все равно время от времени сжималось в комок. Не в силах выносить этой нарастающей паники Полина, в какой-то момент, едва удержалась от того, чтобы, поступиться своими принципами, вновь выскочить на улицу, поймать первого попавшегося извозчика и приказать ему отвезти себя к Максу. Даже не ради каких-то новых уверений с его стороны, а лишь затем, чтобы просто оказаться рядом, почувствовать ту силу и уверенность, которые он ей внушал все эти дни, проведенные в их счастливом уединении в Опочке. К счастью, вскоре вернулась домой Нюра, которая, обнаружив её присутствие, вначале едва не задушила Полину в объятиях, затем четверть часа дулась и молчала, а потом столько же времени без остановки сыпала всевозможными вопросами о её благородном рыцаре на белом коне… вернее, присяжном поверенном на красном авто. Так что страхам вновь пришлось на время отступить. Утром же, когда они с Черкасовым всё-таки встретились, первым делом бросившись друг другу в объятия, вечерние тревоги вновь показались Полине чепухой. И всё было просто замечательно, пока её не огорошили вдруг известием, от которого вновь сразу же напомнил о себе неприятный холодок в области желудка. Сегодня Макс ведёт её знакомиться со своими родителями. Сообщив ей об этом между делом и словно бы даже невзначай – перед тем, как уехать в город на очередную встречу с доверителем, он чмокнул ее в щеку, ласково улыбнулся и был таков! А сама Поля, наверное, еще четверть часа неподвижно просидела за столом, сверля, в смятении и досаде, напряженным взором давно захлопнувшуюся за ним входную дверь, и не понимая, как можно было так с нею поступить. Бог свидетель, она привыкла сражаться со всем миром и быть храброй, но это выглядело слишком серьезным испытанием, чтобы пойти на него практически без подготовки! Неужели же Макс совсем не понимает, сколь многое зависит от того, как пройдет эта встреча?! Что, если его родители, наверняка, ошарашенные такой новостью, попросту откажутся их благословить?! Зная Макса, понимая теперь лучше прежнего, что даже это не заставит его отступиться от принятого решения, Полина была в панике еще и от того, что может вот-вот сделаться причиной глубокого раздора в дружной и любящей, как не раз подчеркивал это и сам её возлюбленный, семье. И что тогда?! Разве о таком она мечтала, представляя себя в самых заветных грёзах её полноправным членом? Всё это требовалось просто незамедлительно растолковать Максу, если и не убедив, то хотя бы упросив его любым возможным способом перенести сегодняшнее рандеву. И следующие несколько часов Поля провела, словно на иголках, дожидаясь, пока он вернется обратно в контору, чтобы поговорить. Но, спокойно выслушав её аргументы, и логические и эмоциональные, Черкасов, столь же решительно ответил, что ничего менять или переносить не намерен. Потому что просто не видит повода, по которому Полину не примут в его семье. - Тебя невозможно не полюбить! Ну, поверь же ты мне, глупенькая! Всё пройдет замечательно. И нам вовсе нет нужды тянуть с этим ни единого лишнего дня! И что было после такого сказать?! Что она все равно сомневается? Что не считает себя для него подходящей парой? Последнее, верно, его особенно бы потрясло – после всех ее извечных попыток доказать свою независимость и нетерпимость к любым существующим предрассудкам. В том числе и сословным. Потому оставалось только сдаться – в надежде, что Макс сам куда лучше знает своих родных, а она просто взвинчивает себя понапрасну. «…А может, и нет!» - вновь с тоской думала Поля всё о том же, спустя еще некоторое время, уже у себя, стоя перед зеркалом и придирчиво осматривая перед выходом из дому свой скромный костюм синей шерсти. Слишком скромный и потому неподходящий. Как и она сама… «Нет, хватит!» – твердо решила она, наконец, а затем гордо расправила плечи и вздернула подбородок. Макс любит её, а она любит Макса. И ничто не сможет этого изменить. А значит, абсолютно не имеет значения, какой у нее костюм, и что про него думают окружающие. Ехать к его родителям оказалось совсем недолго. Дом Черкасовых стоял почти за Исаакиевской площадью, в той части Большой Морской, где сохранились не до конца еще вытесненные доходными домами старинные приватные особняки. Перед невысоким крыльцом одного из таких, Максим вскоре и остановил свой «Мерседес». Фасад этого двухэтажного здания значительно уступал нарядностью своим соседям. Выстроенный еще, верно, в первой половине прошлого века, он был выкрашен в светлый охристый цвет и абсолютно лишен каких-либо отличающих его лепных деталей, сложной рустовки, ренессансных окон или скульптурных композиций. Единственной выдающейся, в прямом и переносном смысле, деталью был полукруглый эркер, нависающей над парадным крыльцом, которое в свою очередь было укрыто от непогоды под козырьком на тонких готических колонках. - Надо же, прежде я столько раз проходила мимо этого дома, и даже представляла порой, кто и как в нём живет! – удивленно рассуждала Поля, пока шли от машины до двери, - но не могла и подумать, что однажды… И умолкла, не договорив, но Максу не нужно было услышать окончание фразы, чтобы понять ход ее мыслей. - Надеюсь, ничто в нём тебя не разочарует, - кивнув, он вновь улыбнулся, желая ободрить Полину, и потянулся к бронзовой кнопке звонка.
Дарья Черкасова: *с папенькой* - Дарья Львовна, они приехали! – послышался голос горничной, явившейся сообщить хозяйке то, что она и так прекрасно сама знала. Чуть одернув занавеску украшавшего её личный будуар эркерного окна, из-за которой только что украдкой наблюдала, как сын бережно помогает выйти из своего авто девушке в синем костюме и шляпке с опущенными вниз полями, мешавшей как следует разглядеть лицо своей обладательницы, она тяжело вздохнула, поправила длинную нитку жемчуга, к концу которой крепился ее лорнет, и вышла из комнаты. Направляясь затем прямиком в гостиную, где, как сказала та же служанка, уже дожидается её муж, с которым Дарья Львовна со вчерашнего вечера едва ли перекинулась и десятком слов, желая в полной мере дать вкусить плоды его вчерашнего предательства. Да-да, предательства! Обдумывая вновь накануне вечером, уже лежа в постели, только что произошедшую ссору, Дарья Львовна лишь утвердилась в этом мнении. Равно как и в том, что Максим, несомненно, обманут этой своей… прости, господи, невестой, будучи в полной мере сыном собственного отца: в молодые годы столь же пылкого, увлекающегося и часто слишком доверчивого к людям. Сколь многих трудов в течение жизни ей стоило ограждать его от разных, связанных с этими свойствами личности, бед! Сколь много неприятных историй пришлось пережить и уладить! Зато теперь, когда у нее возникла серьезная необходимость в поддержке, Эжен не только отказал, но и сделал это в столь неуважительной манере, что забыть сие прегрешение сразу, подобно множеству прежних, попросту не представлялось его супруге возможным. - Мне сказали, они уже здесь, - крайне сухо – сходу давая мужу понять, что он не прощён, произнесла она, неторопливо ступая на порог большой гостиной. Последнее тоже было против воли Дарьи Львовны: если бы выбирала она, самозванку не пустили бы и дальше людской. Увы, подобное было бы слишком демонстративно, а действовать напролом в этой ситуации госпожа Черкасова отнюдь не собиралась. - Я знаю, - столь же сдержанно откликнулся Евгений Максимович, поднимаясь ей навстречу. Со вчерашнего вечера он также не изменил своего отношения к поведению супруги. И потому в течение всего нынешнего дня старался держаться с нею сдержаннее обычного, хоть это было и нелегко. Сердиться слишком долго – не только на Долли, но и вообще, было абсолютно не в его природе. Тем не менее, урок следовало преподать до конца. Иначе, какой же тогда от него толк? - Может быть, выйдем встретить их на лестницу?.. – «… как и подобает гостеприимным хозяевам», - буквально прозвучало следом в его красноречивом молчании. - Ни в коем случае я до этого не унижусь! - Что ж, как прикажешь… Слегка пожав плечами, Черкасов привычным жестом пододвинул жене кресло, а сам так и остался стоять у его изголовья, с тревогой и любопытством поглядывая в сторону входной двери.
Полина Аристархова: *с моим львом* Неброское оформление фасада дома сполна компенсировалось тем, что открывалось взгляду всякого, кто оказывался удостоенным чести быть приглашенным за его порог. Полина поняла это сразу, как только ступила в просторный холл и вновь невольно замерла, ошарашенная окружающим ее великолепием. Между тем, Макс, то ли не желая ее смущать, то ли, действительно, ничего странного в ее поведении не замечая, негромко переговаривался с вышедшим им навстречу мажордомом. - В «серой» гостиной? Отлично… Нет-нет, провожать дальше не нужно! – прибавил он тотчас, с улыбкой, но весьма решительно остановив жестом было пустившегося за ними следом слугу, - уверен, что все еще помню дорогу, потому прекрасно смогу сам проводить туда нашу гостью. И далее, махнув рукой, позвал Полину за собой к широкой парадной лестнице. Ковер, покрывавший белоснежный мрамор, оказался таким толстым, что туфли девушки почти утонули в его роскошном длинном ворсе. Потому приходилось даже внимательнее глядеть себе под ноги, чтобы с непривычки ненароком не запнуться, поспевая за резво устремившимся наверх Максом. Так что толком взглянуть вокруг себя Поля смогла только на втором этаже, представлявшем собой казавшуюся бесконечной анфиладу роскошных залов, где удивительным выглядело все – от паркета до расписных плафонов. «Господи, что я тут делаю?! – было её первой и единственной разумной мыслью среди сонма остальных, подгоняемых учащенным от скорой ходьбы и волнения, биением сердца. – Зачем я на это согласилась?» В гостиной, которую Макс в разговоре со слугой почему-то назвал «серой» – хотя первое, что там бросилось Полине в глаза, были золоченые лепные узоры, извивавшиеся причудливыми узорами к самому потолку, их встречала зрелых лет супружеская чета. Высокий седовласый мужчина, в котором без труда угадывалось внешнее сходство с сыном, и восседавшая рядом с ним в широком кресле, точно императрица на троне, строгая дама, посмотреть на которую Полина почему-то постеснялась, скромно остановившись чуть позади Максима и опуская глаза. - Матушка, отец! – не обращая внимания на эту несколько странную, почти театральную, мизансцену, Максим окинул их приветливым взглядом, и устремился навстречу. Ответил на отцовское рукопожатие, коснулся губами протянутой для поцелуя холеной, унизанной драгоценными перстнями и слегка пахнущей привычными с детства духами, материнской руки. – Рад обнаружить вас в добром здравии! И позвольте же сразу, без лишних предисловий, представить вам Аполлинарию Модестовну Аристархову, Полину, мою любимую и невесту!.. Дорогая, подойди же скорее сюда, почему ты так и стоишь у входа! – быстро обернувшись, он широко улыбнулся, жестом подзывая её к себе. – Прошу любить так же крепко, как и меня! А это, Поля, Евгений Максимович и Дарья Львовна! Мои самые лучшие на свете родители! - Ну, что прямо-таки самые лучшие на всём белом свете – это, конечно, изрядное преувеличение. Однако что точно не худшие – с этим я вполне согласен! – усмехнувшись от такой рекомендации, выждав пару секунд паузы, первым произнёс Евгений Максимович, а затем учтиво поклонился девушке, которая только что, в ответ на призыв Макса, проделала еще несколько робких шагов, и вновь застыла, не смея поднять взор. – Очарован, мадемуазель! И рад, наконец, увидеть собственными глазами ту, о которой мы уже столь много наслышаны, верно, Долли, душа моя?
Дарья Черкасова: *с недоразумением и прочими* - Не знаю, - ответила она. И, через мгновение, очень тихо, но так, чтобы это отчетливо услышали лишь муж и сын, находившиеся в непосредственной близости, прибавила: – Никогда бы не подумала я, что в нашей жизни «невеста» будет обозначать «невесть что», – с удовлетворением отмечая, что реплика произвела ожидаемый эффект. Эжен рядом нервно кашлянул. А Максим, который до того глазел на свою девицу с глупой блаженной улыбкой, улыбаться тотчас же перестал и дернувшись, словно от пощечины, вновь обернулся к ней. Мгновенно получив на свой недоверчивый и обиженный взгляд – ответный, спокойный и безмятежный. А затем Дарья Львовна, наконец, перевела взор на посетительницу, впервые с момента знакомства удостаивая её персонально обращенной реплики: - Я только хотела сказать, что мой муж склонен к преувеличениям. Так же, впрочем, как и сын – к сожалению, это наследственная черта. Поднявшись с этими словами из кресла, мадам Черкасова сделала несколько шагов навстречу Полине и, остановившись буквально в паре шагов, вновь устремила на неё внимательный и изучающий взгляд, от которого, верно, даже покойник покрылся бы нервной испариной. Поля же попросту забыла, как дышать. - Боюсь, что на самом деле, до некоторых пор мы вообще не подозревали вашем существовании. Потому абсолютно не имели возможности составить хоть какое-то личное мнение. Однако теперь я вижу, что вы весьма милы – во всяком случае, внешне. Потому, любому узревшему вас мужчине, несомненно, есть, чем быть очарованным. Говоря об этом тихо и ровно, словно просто констатируя всем известные факты, Дарья Львовна слегка улыбалась. Но обмануть этой улыбкой Полину было сложно. Она чувствовала, что не нравится матери Макса. Но ради него самого, ради их общего будущего, готова была стерпеть – равно, как и сделать, что угодно, лишь бы разрушить предубеждение этой женщины, уговаривая себя, что идет оно исключительно от огромной любви к сыну и вполне понятной материнской ревности. А вовсе не от иных причин, думать о которых было неприятно и даже унизительно. - Мне, правда, жаль, сударыня, что мы не успели познакомиться прежде, и вы ничего обо мне не знали. - Ну почему же? Кое-что о вашем присутствии в жизни сына нам все же успела поведать графиня Кронгхольм… - Дарья Львовна чуть пожала плечами, по-прежнему не сводя глаз с ее лица. Неимоверным усилием воли выдержав до конца её взгляд, Полина чуть улыбнулась, игнорируя иронию, отчетливо прозвучавшую в только что произнесенных словах. - Надеюсь, теперь нам никто не помешает наверстать упущенное. Можете спросить меня обо всем, что покажется вам интересным. Мне нечего скрывать, – прибавила она и вдруг почувствовала, как подошедший сразу же следом за матерью Максим взял и крепко сжал её руку, желая поддержать, а может, просто для того, чтобы передать немного своей уверенности. – Но одно хочу сказать вам прямо сейчас. Я всем сердцем люблю вашего сына и сделаю всё ради того, чтобы он был счастлив! - Любовь – это, безусловно, важная составляющая счастливого брака. Но вот только единственная ли? Хватит ли её одной на целую жизнь? Вы так молоды, моя дорогая! Поэтому вряд ли над этим задумывались. В отличие от нас, людей зрелых и склонных к более трезвому взгляду на всё, что происходит вокруг… Впрочем, теперь не время и не место для философских бесед. Уже накрыт стол. Мальчики мои! – обернувшись к мужу, Дарья Львовна протянула ему руку. А затем кивнула сыну, предлагая проводить в столовую свою даму. Даже в таком обществе важно в мелочах соблюдать этикет, ведь порядок в быту гарантирует порядок и в жизни.
Полина Аристархова: *с Дарьей Львовной* Устроив ладонь на руке Макса, Полина безропотно пошла рядом с ним следом за старшими Черкасовыми, устремившимися вдоль по анфиладе залов первыми, как и подобает хозяевам дома, весь бельэтаж которого, собственно, и предназначался для парадных приемов. Потому все покои были оформлены соответствующим образом – роскошная лепнина высоких потолков, стены, украшенные французскими гобеленами, часть из которых, по семейному преданию, украшала во время Эрфуртского свидания с Наполеоном резиденцию Александра I, расставленные то том, то здесь, драгоценные предметы искусства… В повседневной же своей жизни Черкасовы обходились лишь первым этажом, где располагались их жилые комнаты, гостиные и прочие помещения, куда более скромного – разумеется, лишь в сравнении с бельэтажем – вида. Там же находилась и столовая, в которой обычно принимали пищу в семейном или ближайшем родственно-дружеском кругу. Но сегодня Дарья Львовна намеренно распорядилась накрыть стол именно в парадном зале, выбрав его в качестве главной сцены для задуманного представления. Буфетная эта своими белыми стенами, расписанными синими цветочными узорами и пейзажными вставками в десюдепортах, сюжеты которых явно позаимствовали у китайских ваз, стоявших тут же на консолях и этажерках, весьма напоминала старинную фарфоровую шкатулку. В центре её находился внушительных размеров стол, за которым могли бы легко разместиться человек двадцать. Но сегодня его накрыли лишь на четыре персоны, из-за чего большая часть осталась свободной, и выглядело это весьма странно. Потому – явно затем, чтобы заполнить пустоту, на свободный край были дополнительно выставлены вазы с цветами и серебряные подсвечники, совершенно излишние из-за наличия электрического освещения во всем доме. Еще утром Евгений Максимович весьма деликатно пытался намекнуть супруге о нецелесообразности использования именно этого зала для приема всего одной лишь гостьи и сына. Но переубедить Дарью Львовну нынче не смог бы и сам дьявол. - Кстати, сегодня я велела подать лишь самые любимые угощения Макса, - проговорила она, вновь обращаясь к Полине, когда все они расположились за столом. – Суп-жульен и соте из рябчиков, а также холодная осетрина, котлеты из пулярды и еще несколько разных закусок. Все это приготовил наш повар, он служит в доме уже несколько десятков лет. - А вот Полине и повар не нужен! Она сама восхитительно готовит! – тут же подхватил Максим, искренне желая помочь своей нареченной побыстрее освоиться в непривычной для неё обстановке и наивно предположив, что прямо сейчас вряд ли сыщет более безопасную тему для общего разговора, нежели кулинария. – Готов поклясться, что некоторые блюда выходят у неё ничуть не хуже, чем у нашего Анисима Петровича! - Очень хорошо, - произнесла Дарья Львовна и кивнула. Но к чему конкретно относилась эта короткая реплика – к словам сына, или к тому, что лакей уже начал разливать по тарелкам тот самый суп-жульен, понять было сложно. Выждав еще несколько мгновений, пока слуга отошел от стола на достаточное расстояние, Дарья Львовна взяла ложку, попробовала суп и, опустив ее обратно, снова произнесла: - Прекрасно. Как я понимаю, наш сын оказался весьма дальновидным юношей, раз решил выбрать невесту из практических соображений. Вы ведь, помимо несомненно полезных навыков повара и личного секретаря, наверняка и другими талантами обладаете, моя дорогая? Шьёте? – изучавшая в этот момент все многообразие ложек, ножей и вилок по обеим сторонам от своей тарелки, Полина на миг оторвалась от своего занятия, взглянув на госпожу Черкасову с легким недоумением, и молча кивнула. – Прелестно! А порядок сможете в доме навести? Замечательно!.. И стираете тоже сами? Браво! Лишь одно мне в таком случае неясно: когда же вы собираетесь быть женой своего мужа? - Боюсь, что сейчас тоже вас совсем не понимаю, мадам, - наконец, вымолвила Полина, и верно, чувствуя абсолютную растерянность из-за внезапно осыпавшего её града вопросов. - Ах, ну, конечно же, нет! Разумеется, нет! – ласково и почти по-матерински тут же вновь улыбнулась в ответ Дарья Львовна, готовясь при этом нанести свой решающий удар, под который эта глупышка, отчего-то возомнившая себя ровней их семье, как и ожидалось, подставилась сама. Практически… - К моему глубокому сожалению, не во всяком кругу у нас до сих пор еще делают различие между женой и домашней прислугой! И тому, чтобы отчетливо её видеть, надобно учиться с раннего детства. А то и с рождения!.. Ну, посудите же сами! Как можно заботиться о супруге и достойно воспитывать ваших общих детей, когда голова и руки весь день заняты домашними хлопотами?! - Но разве же это и не есть забота? Прибрать дом, приготовить еду? Моя матушка успевала всё. - Возможно, это принято в мещанских семьях, - пожала плечами Дарья Львовна. – Но у дам из высшего общества, помимо непосредственно семейной жизни, есть еще и светские обязанности! Им тоже приходится уделять немало времени. А еще – постоянно следить за собой. Неухоженная, постаревшая до срока женщина неизбежно вскоре перестанет быть привлекательной для своего мужа. - А мне вот кажется, если муж по-настоящему любит свою жену, то вряд ли станет ежедневно пересчитывать морщинки на ее лице, дабы убедиться, что их не стало больше, чем вчера. Да и держать в доме добрый десяток слуг ради того, что спокойно может сделать и сама хозяйка – абсолютный пережиток прошлого, – вдруг заявила Полина и сама удивилась тому, что осмелилась выговорить подобное вслух. – Взгляните же, наконец, и вы вокруг себя! Мир постоянно меняется, а в стенах этого дома время застыло столетие назад! Многие теперь живут иначе, и это вовсе не означает, что они делают это неправильно, а все перемены лишь к худшему! - А ведь, пожалуй, вы правы! – с интересом выслушав её дерзкую тираду, внезапно согласилась Дарья Львовна. – Да! Вот прямо завтра же возьму, и рассчитаю всю нашу прислугу. Пусть уходят! Уверена, они сумеют себя прокормить за стенами этого дома. В прекрасном и постоянно меняющемся к лучшему новом мире. - Зачем ты так, мама?! – нервно отбросив в сторону льняную салфетку, которую едва успел разложить на коленях, Макс резко поднялся со стула, глядя на нее сверху вниз пламенеющим от гнева и обиды взором. – Полина имела в виду совсем другое! И мы все здесь прекрасно это понимаем, не так ли? Даже, если для чего-то делаем вид, что нет…
Евгений Черкасов: * с отважной девчушкой* - Конечно! – в тот же миг неожиданно ответил вместо жены Евгений Максимович, заговорив едва ли не впервые с тех пор, как его семейство и примкнувшая к нему гостья оказались за столом. – Твоя матушка просто не очень удачно пошутила. Так что, прошу, успокойся и сядь, - продолжил он все тем же негромким и спокойным голосом, в котором, тем не менее, ощущалась такая внутренняя сила, что сын без промедления, не возразив ни единого слова, подчинился. Хотя, за мгновение до того, казалось, был готов на открытую конфронтацию. – Полагаю, нам всем пора оставить ненужные споры и насладиться, наконец, этим великолепным обедом, пока он еще не слишком остыл. Это было бы настоящим преступлением… Скажите, Полина, а что более всего любят готовить в вашем родительском доме? И попутно было бы очень кстати узнать, чем занимается ваш батюшка? Полагаю, где-нибудь служит? - У нас любили самые простые и обычные блюда. Щеки Полины горели от обиды и унижения, тем не менее, она нашла в себе силы благодарно улыбнуться Евгению Максимовичу, который не только минуту назад незаметно подсказал ей, каким из столовых приборов воспользоваться первым, но теперь еще и крайне решительно пресек неприятную тему, которую выбрала для разговора его жена. - А батюшка – так же, как и мама, учительствовал. Они вместе преподавали в женской гимназии в Опочке. - Благородное занятие! – чуть улыбнувшись, Черкасов-старший одобрительно кивнул. Причём, одобрение его относилось даже не к тому, о чем говорила Полина, а к тому, как это было сказано. Девочка вообще держалась крайне достойно и стоически сносила возмутительные нападки Долли, которые та, к немалой досаде и стыду Евгения Максимовича, даже не пыталась хоть как-то завуалировать. Тем не менее, высказать жене открытое неодобрение прямо теперь, в присутствии сына и его избранницы, было невозможно. Потому Черкасов позволил себе лишь многозначительный взгляд в ее адрес, надеясь, что хотя бы теперь, после того, что узнала, Долли, наконец, образумится. Ведь учительство – это действительно достойное и уважаемое всеми поприще. А люди, которые на нем подвизаются, обычно, как минимум, неплохо образованы и интеллигентны. Многие из них, к тому же, сторонники партии, к когорте отцов-основателей которой относил себя – причем, не без внутренней гордости, сам Евгений Максимович. И это, пожалуй, тоже добавляло мадемуазель Аристарховой несколько дополнительных очков в его глазах… Впрочем, теперь совсем не об этом. - А где же они сейчас? Верно, перебрались, к нам, в столицу? – развивая этим вопросом свою предыдущую мысль, поинтересовался он, вновь переводя взор на Полину, и прибавил, поясняя: – Я просто заметил, что в своем рассказе о жизни в Опочке вы употребили прошедшее время… - К сожалению, в настоящем моих родителей уже нет в живых. - О, какое несчастье! Искренне прошу прощения! – Евгений Максимович вздохнул и сокрушенно покачал головой, досадуя на Максима, не соизволившего рассказать заранее хотя бы об этом, и тем в очередной раз поставившего их с женой в неловкое положение. - Ничего. Вы ведь не могли знать, - откликнулась Поля, готовая внутренне возликовать от того, что, хотя бы с отцом Максима у неё, кажется, стало получаться нечто, похожее на нормальный разговор. Впрочем, этот человек даже по первому впечатлению показался ей куда мягче и любезнее собственной супруги. Должно быть, и Макс более пошел в него не только внешностью, но также характером. Что теперь всё более виделось Поле её очередной огромной удачей. Хотя, она все еще не теряла надежды наладить отношения и с Дарьей Львовной, которая все последние минуты в основном молчала, опустив глаза в собственную тарелку. Но, исподволь на нее поглядывая, Поля могла бы поклясться, что всё это лишь имитация смирения. - Ну, что ж, зато теперь я знаю… вернее, вполне понимаю, отчего вы сами переехали в Петроград и стали искать себе работу, - тем временем, продолжал Евгений Максимович. – Деятельной и образованной барышне, к сожалению, все еще трудно найти работу в провинции, верно? Потому и обеспечить себя, прямо скажем, непросто. Вы были у единственным ребёнком в семье? Или имеются еще братья или сестры у вас на попечении? - Нет, я одна. Есть только дальняя родня в Орше. И вы правы, Евгений Максимович. В маленьком городе действительно сложно найти подходящую работу. Но дело не только в этом. Мне всегда хотелось не просто зарабатывать на жизнь, но и найти применение своим талантам.
полная версия страницы