Барышень обижать не рекомендуется...

Форум » Постскриптум » Барышень обижать не рекомендуется... » Ответить

Барышень обижать не рекомендуется...

Максим Черкасов: Время действия: лето и осень 1914 года Место действия: Петроград Участники: Аполлинария Модестовна Аристархова, Максим Черкасов, семьи и окружение.

Ответов - 91, стр: 1 2 3 4 5 All

Полина Аристархова: В маленькой комнатушке под самым чердаком, висел сизый чад. Молодая девушка держала в одной руке деревянную лопатку, в другой два яйца, и одновременно приглядывала за дымящимися, шкварчащими кружочками колбасы, которые жарились на прогорклом масле. - Чай в такой день завтраком считаться не может! – серьезно произнесла она, не отводя глаз от сковороды. - Та я так опождаю ш твоим шавтраком! – ответила ей другая девушка, шепелявя из-за шпилек, которые держала в зубах. Стоя перед старым зеркалом, на котором черные пятна стертой амальгамы были больше самой отражающей поверхности, она ловко, прядь за прядью, укладывала волосы в простую, но весьма изящную прическу. – А мне опаздывать ну никак нельзя. - Ой, ну не опоздаешь ты! Что ты переживаешь так. Да и подумаешь, ну придешь чуть позже – велика беда! - Ну что ты такое говоришь? Я ведь иду устраиваться на работу! Как можно опоздать! Меня будет собеседовать сам владелец конторы, господин Черкасов. - Угу, - произнесла первая девушка, стукнув по краю сковороды одним из яиц, содержимое которого тут же с шипением вылилось на успевшие зарумяниться куски колбасы , - знаем мы, как они «собеседуют», господа эти. – сально ухмыльнулась она и тут же поймала на себе осуждающий взгляд подруги. – Ох, ладно! Забудь, я глупость сказала! Ты ведь теперь у нас с профессией! А это все же не лапоть сплести! Тебя теперь куда хочешь возьмут. - Нюра, ты прямо как ребенок, честное слово! Да таких как я, “с профессией”, как ты выражаешься, столько! Хоть пруд пруди! А все эти телефонистки и телеграфистки в ведомствах либо жены, либо родственницы тамошних служащих. Просто так, без покровительства, туда и не попадешь. Так что сегодня непременно надо прийти вовремя. Кто знает, сколько там будет таких, как я?! – вздохнув, Полина опустила взгляд на полочку перед зеркалом, на которой лежала газета с заинтересовавшим ее объявлением о том, что некий присяжный поверенный ищет себе секретаря в контору по адресу… Сама Полина газет не покупала и не выписывала, но добродушный привратник Мирон иногда отдавал ей те, что прочитывал сам, а ему они, в свою очередь, доставались от господина из третьей квартиры. - За красивые глаза мне там места точно не получить. Это ведь не прачкой какой-нибудь... - Ну, за твои-то глазки – почему бы и нет?!– весело подмигнув подруге, Нюра извлекла из буфета две тарелки. Одну простую, фаянсовую, другую из настоящего немецкого фарфора, только с трещиной, которая эту самую тарелку делила почти на две равные части. – А потом, знаешь, скоро этих самых прачек и вовсе не останется! – поставив рядом с тарелками две кружки с горячим чаем, она позвала Полину за стол, а сама вернулась к примусу и сняла с него сковороду. – Я тут в одном журнале видела, что есть такие машины электрические. Кладешь туда грязное белье, наливаешь воду, добавляешь мыльную стружку, и вуаля! Всё постирано и руки не нужно щелочью портить. Ой, ну что ты смеёшься?! - Да ничего! Скажи лучше, нет ли такой машины, чтобы туда еду положил, а потом – раз, и она сама готовой сделалась?! – иронично приподняв бровь, Полина помахала перед Нюрой наколотым на вилку куском не жареной, а прямо-таки обугленной колбасы, но после все же смело отправила его в рот. – Знай, коли я сегодня работу не получу, колбасы мы с тобой еще долго вновь не отведаем! А спустя еще четверть часа после этого разговора, Полина уже торопливо стучала каблучками, по мраморной лестнице, спускаясь из «гнезда», как подруги с самого начала окрестили свое пристанище на седьмом этаже доходного дома, что совсем недавно выстроили в абсолютно дивном месте – в самом начале Гороховой улицы, как раз напротив Александровского сада. Единственным его недостатком были, пожалуй, неудачно сделанные мансарды, в которых никто особенно не хотел селиться. Внешние стены их были чрезвычайно тонки и обиты железными листами, поэтому зимой тут было очень холодно, а летом невыносимо жарко. С соседними же комнатами стены, напротив, были толстые, так как в них проходили дымоходные трубы со всех предыдущих этажей. И парадная была отдельная от основной, во дворе. Лестница из нее вела в квартиры с третьего по седьмой этажи. А вот для роскошных квартир второго этажа был продуман отдельный вход. С разрешения Мирона, Полина однажды туда заглянула и увидела огромную, широкую, из каррарского мрамора, лестницу с зеленым ковром, и распускавшиеся цветами чудесные витражи. Впрочем, их с Нюрой вполне устраивало и «гнездо». Ведь из окна его был виден сияющий золотом купол Исаакия. А еще рядом обитал милый старичок, Валериан Михайлович, некогда служивший в почтовом ведомстве, и перебравшийся в квартиру по соседству после того, как выдал замуж трех своих дочерей. За Нюрой и Полиной он тоже приглядывал по-отечески, угощая их то пряниками, то домашними пирогами, которые ему присылали родные. Так что жизнь их была бы совсем не плоха. Если бы не становившаяся все более серьезной угроза финансовых затруднений. Небольшие сбережения, которые были у Полины с тех пор, как она перебралась в столицу, стремительно таяли. Да еще и курсы машинисток, которые она недавно окончила, вышли весьма затратными в денежном плане. А Нюра, хоть и была бойкой девушкой, но перебивалась случайными заработками. Она недурно рисовала, поэтому то бралась за иллюстрации для журналов, то нанималась в фотоателье, где колорировала и ретушировала клиентские карточки. В таком ателье однажды они и познакомились. Платили за эту работу немного, поэтому всё острее вставал вопрос о том, чтобы начать искать дополнительного заработка и Полине. Контора искавшего себе помощницу господина Черкасова находилась, судя по адресу в объявлении, совсем недалеко, на Садовой улице. Идти туда пешком было меньше двадцати минут, но Полина так торопилась, что поспела и за пятнадцать. Остановившись перед массивной дверью, на которой были прикреплены сразу несколько латунных табличек, она принялась внимательно изучать выбитые на них наименования: «Представители товарищества Половец и К°», «Школа кройки m-me Теодор»… Третьей по списку значилась «Контора присяжного поверенного, г-на М.Е. Черкасова». Зажмурившись на миг, и мысленно пожелав себе удачи, Полина толкнула дверь и вошла в просторную парадную.

Максим Черкасов: Поместив в минувший понедельник в «Петроградской газете» своё небольшое объявление Максим, признаться, даже не думал, что оно может оказаться настолько востребованным. Первые желающие заполучить подле него место, появились уже назавтра после публикации. А к третьему дню их поток начал более походить на род религиозного паломничества. Трудно сказать, что было этому настоящей причиной – то ли согласие молодого присяжного поверенного рассмотреть кандидатуры без рекомендаций с прежних мест службы, то ли предлагаемое им ежемесячное жалование в двадцать восемь рублей – очень неплохие по нынешним временам деньги за такую работу. Последнее, к слову, было для Черкасова принципиальным моментом. Несмотря на то, что жил в совершенном достатке и отроду не ведал – спасибо родителям, не чаявшим души в младшем сыне и единственном наследнике фамилии – материальных лишений, Макс, благодаря их же стараниям, был выращен в твёрдом убеждении, что всякий труд должен иметь в результате достойную оплату. Поэтому, надумав подыскивать себе секретаря, сразу же решил, что будет платить ему больше, чем можно обычно рассчитывать на подобной должности в какой-нибудь конторе, вроде почты, банка или тех же судебных органов, где мелкие клерки зарабатывали в пределах двадцати-двадцати трех рублей в месяц. Причем делать это намеревался исключительно из собственных средств, не прибегая к помощи отца, который, оценив подобный порыв, тотчас же предложил поддержку – хотя бы на первое время, пока круг клиентов Макса расширится настолько, чтобы его частная практика начала приносить стабильный доход. Девяносто процентов университетских сокурсников, происходивших из столь же состоятельных семейств, как и сам Максим, верно, были бы счастливы подобному обороту и с радостью бы на него согласились. Ведь почти никто из них не рассматривал будущую службу как главное дело своей жизни. Совсем иное дело Черкасов-младший, который еще в годы учебы был словно кость в горле для большинства таких однокашников. А все оттого, что еще с гимназии задумав для себя в будущем юридическое поприще, искренне восхищался признанными мэтрами адвокатского дела, вроде Плевако и Кони. И мечтал однажды достичь не меньших, чем они, успехов. Затея сколь смелая, столь и трудновыполнимая – поэтому тайная. Ибо, вместе хорошими способностями к наукам, Максу от рождения было дано еще и изрядное самолюбие. Ущемление которого в случае публичного фиаско всех этих амбициозных планов стало бы крайне болезненным. Впрочем, на данный момент для этого не было никаких предпосылок. Начало адвокатской карьеры выходило на удивление успешным. Но Макс действительно много работал, чтобы и дальше не сбавлять набранный темп. Того же ждал и от своего потенциального секретаря. Вот только и к третьему дню собеседований пока так и не нашел того, кто в полной мере соответствовал бы его требованиям. Хотя люди приходили разные – зрелые дамы и совсем юные барышни, которые, при виде молодого и, что уж скромничать, привлекательного внешне присяжного поверенного, довольно часто принимались чуть ли не кокетничать. Верно, рассчитывая таким образом увеличить свои шансы. Милых и кокетливых девиц Макс, конечно, ценил. Однако прямо здесь и сейчас искал для себя не новую пассию, но соратника. Поэтому – чтобы не поддаться ненароком ненужному искушению, даже специально снимал очки, когда открывавшаяся дверь впускала в его кабинет очередную особу, которой было менее двадцати пяти лет на вид. Увы, компетенциями из них до сих пор пока никто особенно не блеснул. А брать в секретари кого-то намного старше, чем он сам, Черкасов попросту не хотел. Может, и зря, но иметь дело на постоянной рабочей основе было бы приятнее с кем-то, хотя бы приблизительно из своего поколения… - Ну что же, сударыня, полагаю, я выяснил все, что хотел. Спасибо, что пришли и уделили мне время. Теперь я немного подумаю, и на днях непременно сообщу вам свое решение. Только укажите для этого свой адрес… вот здесь, да, всё верно, еще раз благодарю! Поправив на носу тонкую золотую оправу – нынешняя претендентка, высокая и грузная особа лет тридцати пяти, с одутловатым лицом и взглядом, будто у снулой рыбы, явно не относилась к «опасной» категории, поэтому ни при каких условиях не смогла бы его искусить, Черкасов широко улыбнулся и встал из-за стола, показывая, что разговор окончен. - Хорошо, сударь. Я буду ждать. Но прошу учесть, что у меня много разных предложений, поэтому… - Прекрасно! – перебил её Макс, враз сатанея от подобной наглости и от общей усталости из-за непрерывного многочасового общения с кучей незнакомых людей, но продолжая улыбаться. – Если вы столь заняты, мадемуазель, то не стану тратить ваше время попусту, и отвечу уже сейчас: вы мне не подходите! Удачи и всего вам наилучшего! «Дура!» – почти беззвучно бросил он вслед, как только дверь за толстухой, что после этих слов подскочила, будто ужаленная и, обиженно поджав губы, бодро промаршировала на выход, с грохотом закрылась. Потом глубоко вздохнул, вновь опустился в кресло и, клятвенно пообещав себе, что очередная кандидатка точно будет на сегодня последней, уже более миролюбивым голосом, но достаточно громко, чтобы было слышно в «предбаннике» кабинета, прокричал: - Прошу вас, mesdames, заходите! Кто следующая?

Полина Аристархова: В небольшом помещении, которое предваряло кабинет адвоката, стояли лишь несколько венских стульев, на которых расположились соискатели предлагаемой должности. Вместе с Полиной их оказалось шестеро. Две молоденькие девицы, одну из которых она даже, кажется, встречала на стенографических курсах. Болезненного вида молодой человек – из тех, кого величают «вечными студентами», со стопкой книг, одна из которых носила сложное название «Характеристика известных русских судебных ораторов, с приложением избранной речи каждого из них». Дама неопределенного возраста, похожая на строгую учительницу, в костюме мышиного цвета и огромных роговых очках. И еще одна – необъятных размеров, с крайне надменным выражением лица. Рядом с нею было единственное свободное место, поэтому Полина направилась именно туда. - Добрый день. – тихо поздоровавшись сразу со всеми, она присела на стул, в то время как за дверью кабинета исчезла очередная соискательница. – Здравствуйте, милочка! – тут же отозвалась соседка, переводя на неё взгляд и снисходительно наблюдая за тем, как Полина аккуратно расправляет на коленях юбки. – Зря так стараетесь. Да и вообще зря пришли – только время понапрасну потратите! – произнесла она вдруг, окончив осмотр и несколько пренебрежительно усмехнувшись девушке, которая от этих слов замерла и вскинула на нее удивленный и вопросительный взгляд. – Не только вы. Эти две тоже. И у того юноши – точно ни единого шанса, – продолжала, тем временем, вещать безапелляционным тоном неприятная особа, почти не утруждаясь понизить голос. Затем посмотрела в сторону «учительницы», и вынесла окончательный вердикт ей: - А эта слишком старая. - Зачем вы так? Еще ведь ничего не известно! – смутившись от неожиданности так, будто сама только что проявила бестактность в отношении этих людей, прошептала в ответ Полина, на что её собеседница лишь презрительно фыркнула и пожала плечами, дескать, вот посмотришь! - Луиза Карловна меня зовут. Прежде я служила секретарем у полковника Шульца, великий был человек, упокой Господь его душу! Уверена, вы о нём слышали. Все последние годы я помогала писать и редактировать его военные мемуары, мы дошли уже до 1895 года, представляете?! Но весной бедняжка, к несчастью, скончался, и весь его титанический труд пропал даром – неблагодарным племянникам оказалось необходимо лишь его материальное наследство… А до него я работала при писателе Лапкине, автор многих известных сатирических рассказов… Как, вы их не читали?! Ну, да что я удивляюсь! Вы, молодежь вообще, кажется, теперь не интересуетесь сочинениями классиков! С последним безосновательным утверждением в какой-нибудь иной ситуации Полина, скорее всего, обязательно бы поспорила. Но теперь все её внимание было приковано к массивной двери кабинета господина адвоката, которая, по-прежнему, то открывалась, то закрывалась вновь, впуская и выпуская её конкурентов. Поэтому она просто молча кивнула в ответ. Поняв, наконец, что её не слушают, бывшая генеральская секретарша умолкла, обиженно поджала тонкие губы и отвернулась. А из кабинета выпорхнула, улыбаясь так, будто только что получила предложение руки и сердца, та барышня, что отправилась на собеседование, когда Полина только пришла. Её сменила другая, следом вошел молодой человек с книгами – но никто из двоих, видимо, не снискал успеха у строгого нанимателя, так как на выходе выражения их лиц были весьма разочарованными. В результате, в «предбаннике», как девушка уже успела про себя окрестить этот небольшой закуток, остались лишь они с Луизой Карловной. И когда та, в свою очередь, словно ледокол «Ермак», проплыла меж стульев в сторону двери, решительно её отворила и прямо с порога отрапортовала, кто она и по какому поводу явилась, Полина сокрушенно вздохнула, решив, что шансов против такого профессионализма и выучки у неё определенно немного. Если вообще есть... А потому, возможно, и правда, не стоит более терять здесь время. Проведя наедине с этими тягостными мыслями следующие пятнадцать минут и окончательно уверившись в собственной никчемности, Полина вновь вздохнула и поднялась со стула, намереваясь уходить – собеседование Луизы Карловны, тем временем, все еще продолжалось. И это, по мнению девушки, могло означать лишь одно – кандидатура немки устроила присяжного поверенного Черкасова и теперь они с нею просто обсуждают какие-то мелкие детали. Но вот тяжелая дверь кабинета вновь распахнулась, да не просто так, а с размаху и настежь, едва удержавшись на петлях, и после захлопнулась с такой силой, что Поля невольно взглянула на потолок – не осыпается ли оттуда побелка. - Немыслимо! Какая наглость! – вибрируя от негодования каждой частью своего мощного организма, сердито протрубила Луиза, пылающее лицо которой сейчас напоминало своим оттенком лучшие сорта свёклы. – Не советую я вам туда ходить, право слово! Это просто самодур какой-то! И, не объясняя более ничего, умаршировала прочь из «предбанника», так же громко хлопнув на прощание и его дверью. Вновь оставшись в одиночестве, Полина с ужасом покосилась в сторону адвокатского кабинета, чувствуя, как у нее влажнеют ладони. А во рту, напротив, становится так сухо, что вряд ли получится внятно произнести вслух даже собственное имя. Вновь промелькнула мысль: может быть, лучше сбежать, пока не поздно?! Но тут до ее слуха донесся призыв проходить следующему. Оглядевшись – словно здесь, в комнате, был кто-нибудь еще, кто мог бы пойти вместо неё, Полина помедлила в нерешительности еще пару мгновений. Но потом все-таки решила войти: ну не съедят же её там, в самом-то деле! Кабинет присяжного поверенного Черкасова оказался просторным – куда больше тесного «предбанника». И светлым. Вдоль стен тянулись высокие стеллажи с книгами, два из которых были полностью заставлены томами «Сводов законов Российской империи» в темном зеленом сафьяновом переплете. В дальнем торце стояла большая картотека, кожаные кресла. А посреди комнаты, за большим дубовым столом расположился мужчина в модном пиджаке, белоснежной сорочке и с ярким шелковым платком вместо уже более привычного глазу строгого галстука. Изящный узел его фиксировала жемчужная булавка. Невольно засмотревшись на неё дольше положенного, Полина, впрочем, довольно быстро спохватилась и перевела взгляд на лицо её обладателя, поразившись тому, насколько он привлекателен и… молод, несмотря на украшавшие переносицу тонкие золотые очки. Сквозь них на Полину, в свою очередь, столь же пристально смотрели внимательные светлые глаза. И их выражение было таким, точно обладатель впервые за долгое время узрел перед собой живое существо. Внезапно засомневалась – в том, что видит перед собой именно того человека, объявление которого прочла накануне в «Петроградской газете», и сама Полина: разве бывают на свете такие молодые адвокаты? - Извините… – пробормотала она растерянно, судорожно перебирая в памяти образы недавно увиденных на входных дверях здания табличек. Неужели она по ошибке забрела куда-то не туда?! Нет, кажется, все верно… Тогда, может быть, это просто не сам поверенный, а какой-нибудь его помощник? – Просто мне был нужен сам господин Черкасов… Я, наверное, лучше зайду в другой раз.

Максим Черкасов: *с ретивой барышней* - Погодите, отчего же вы так торопитесь! – мгновенно вновь вскакивая на ноги, проговорил Макс, не понимая поначалу, почему так отчетливо видит ее лицо – несмотря на разделяющее их немалое расстояние. Но вскоре сообразил, что попросту не успел снять очки. И слава богу! Ведь барышня оказалась прехорошенькой… Правда, сильно волнуясь, или попросту растерявшись, она почему-то все так и стояла у самой двери, буквально на пороге. И еще даже не отпустила дверной ручки, словно собиралась вот-вот убежать. - Прошу вас, проходите, садитесь! – он улыбнулся и жестом указал на стоящий напротив своего стола одинокий стул, предназначенный для кандидатов. – Господин Черкасов – это я и есть! Максим Евгеньевич… А к вам-то как позволите мне обращаться? - Меня зовут Аполлинария Модестовна Аристархова, - произнесла Полина, не понимая, что ее больше взволновало – улыбка, взгляд или та особая интонация, с которой господин Черкасов к ней обратился. – Странно, я представляла вас совершенно другим. Ну, лет на двадцать старше, хотя бы… Сказала – и тут же вновь вскинула на него настороженный взор, желая убедиться, что слова эти не прозвучали обидно. Последнего совсем бы не хотелось, потому что Максим Евгеньевич показался ей вполне приятным молодым человеком. Даже непонятно, с чего эта странная Клара… то есть Луиза вдруг обозвала его самодуром, подумала Поля, когда, не выдержав становящийся все более заинтересованным взгляд, смущенно опустила глаза на застежку ридикюля, который до того нервно сжимала в руках. - Я к вам по объявлению! – уточнила она зачем-то и без того очевидное. А затем сразу раскрыла сумочку и начала извлекать оттуда принесенные с собой документы об окончании всевозможных курсов. - Правда? Жаль! А я думал, что на рандеву! – усмехнулся в ответ Макс, неторопливо обошел стол и, присев на его переднем краю, сложил на груди руки, продолжая при этом разглядывать мадемуазель Аристархову, покуда та судорожно рылась в своих бумагах. Вполне понимал, что подобное неловко, но отказать себе в этом удовольствии не мог. Да, в общем, и не хотел. – Аполлинария Модестовна… как строго звучит! Можно, я стану называть вас Полин? «Это просто самодур какой-то!» - вполне отчетливо прозвучал в её голове возмущенный голос Луизы Карловны. - П-простите?! – чуть запнувшись, Поля вскинула взгляд на вольготно расположившегося перед ней мужчину. – Я, что, ослышалась? – и тут же поднялась со стула, чтобы посмотреть этому наглецу прямо в глаза. Ну, или хотя бы не глядеть на него настолько снизу вверх, потому что при их разнице в росте, сделать это, даже стоя, было не так уж просто. В своей жизни Полине пришлось пережить многое, поэтому однажды она дала себе твердое обещание – не позволять вольностей по отношению к себе ни одному мужчине на свете. И теперь, задетая за живое развязной манерой присяжного поверенного, она словно бы вдруг очнулась и вспомнила, что вообще-то никогда не была барышней робкого десятка. И потому вполне способна постоять за себя. - Теперь мне ясно, почему предыдущая претендентка покинула ваш кабинет столь возмущенной. Если вы и с ней говорили в подобном тоне, то право слово, это вовсе не удивительно! - Что? С ней?! Да ни за что в жизни, убей меня Бог! – испуганно воскликнул Черкасов, едва при этом не перекрестившись. Хотя, вообще-то, вряд ли мог претендовать на то, чтобы называть себя добрым христианином. – Скажете тоже! – слегка успокоившись, он вновь улыбнулся. И, весело прищурившись из-за стекол очков, прибавил: - А вы, оказывается, бойкая! И знаете, что? Пожалуй, я вас беру! - Но вы даже не взглянули на мои аттестаты… - Да какая разница? Плевать мне на них! Кому вообще есть дело до этих бумажек, если у той, которая их принесла, такие… удивительные глаза? – вновь пристально на неё посмотрев, Максим встал во весь рост. – Говорю: вы приняты! И звонко хлопнул в ладоши, точно поставив этим в конце своего предложения восклицательный знак. - Когда сможете приступить?

Полина Аристархова: *с работодателем* Он, что, шутит? Или это действительно всерьез? Немного сощурившись, так же, как и сам Черкасов, обескураженная Полина старательно пыталась разгадать его замысел. И чем больше пыталась, тем яснее приходила к выводу, что это всё-таки правда. Ей только что дали работу… Даже не поинтересовавшись, что же она, собственно, из себя как работник представляет. Или не представляет… Это было странно и даже обидно, учитывая, что здесь Полине вполне себе было, чем похвастаться: на курсах она научилась печатать быстрее всех остальных девочек и при этом практически никогда не ошибалась. Да и стенографию изучила преотменно. А тут, выходит, это никому и не нужно? Но, что же нужно тогда? Вспыхнув от внезапной догадки, Полина нахмурилась, решив было послать этого наглеца к черту и уйти. Но уже в следующее мгновение слегка поумерила пыл: что ни говори, а предложение было слишком хорошим, чтобы вот так запросто от него отказаться. Да еще и от дома недалеко: даже на транспорт не тратиться. К тому же, может, ей и правда, все только показалось и будет крайне глупо из-за этого упустить такой шанс… Меж тем, в серо-голубых глазах, взгляд которых был по-прежнему устремлен прямо на неё, отразилось нечто вроде нетерпения. - Так что скажете, барышня? Чего молчите, будто язык проглотили? – поинтересовался Макс, которому были совершенно невдомек одолевавшие её сомнения. - Ничего я не проглотила! – обиженно вскинувшись, ответила Поля. – Мне просто надо было подумать! - Это занятие весьма похвальное! – одобрительно кивнул Макс, в голосе которого, однако были отчетливо слышны нотки иронии. – И каков же ваш окончательный вердикт? - Могу приступить хоть сейчас, - игнорируя его насмешливый тон, сказала Полина. – Но только при условии… Точнее, при ряде условий, которые вы будете обязаны соблюдать. - Надеюсь, у меня будет возможность с ними ознакомиться?… - вновь сложив на груди руки, Черкасов смотрел на нее уже с откровенным любопытством. - Разумеется! – кивнула девушка, и сама поразилась своей смелости, все более смахивающей на наглость. Но остановиться теперь, когда ее, что называется, «понесло», было уже невозможно. – Первое и главное – пожалуйста, называйте меня Аполлинарией Модестовной! – провозгласила она. И Черкасов тут же глубокомысленно кивнул, дескать, хорошо, принимается. - Второе, но не менее важное, впредь – никаких комментариев относительно моей внешности… - Что, даже и лестные нельзя? - Никакие! – решительно оборвала его Поля, лишь сильнее распаляясь от того, что чувствовала: он продолжает над нею иронизировать, хотя изо всех сил делает вид, что серьезен. Ну и пускай! – Так что запомните, еще хоть один и вам сразу придется искать себе нового секретаря! - Суровая угроза! – на сей раз Черкасов почти не шутил. Перспектива снова пережить пытку собеседованиями его отнюдь не увлекала. Но в своем ретивом боевом запале мадемуазель Аристархова вряд ли была способна это понять. - И еще! – внезапно сказала она, прерывая размышления Макса о том, почему он до сих пор все это слушает. - Неужто будет еще? – окончательно опешил он, приподнимая от удивления брови. - Да. Последнее. Прикажите вынести из вашей приёмной то ужасное чучело утки, у него совершенно инфернальный взгляд! Если мне придется там постоянно находиться, не хотелось бы ежедневно его на себе ощущать. Произнеся финальный тезис своей пространной речи, Поля умолкла, уверенная, что уж теперь-то ее точно выгонят взашей. Но, может быть, это даже и к лучшему: не придется больше терзаться, выбирая между чувством собственного достоинства и материальным достатком. Да только напрасно она надеялась. - Хорошо, Аполлинария Модестовна, - со спокойной улыбкой произнес Черкасов, сделав при этом едва заметную паузу между ее именем и отчеством – конечно же, намеренную. Однако по факту – не придерешься. - Что? – не веря собственным ушам, переспросила девушка. – Так вы… правда, согласны? - Да. А чучело, кстати, мне и самому никогда не нравилось – оно здесь от прежнего арендатора. Так что можете хоть сию же минуту его выкинуть или сжечь в печке. Меня это ничуть не расстроит. *** - Чего-чего?! Вот прямо так и сказал? – едва не поперхнувшись чаем и вытаращив от удивления и без того огромные, как плошки, глаза, воскликнула Нюра, потрясенная почти дословным пересказом этого разговора, услышанным ею спустя час после того, как распрощавшись с Максимом Евгеньевичем до десяти утра завтрашнего дня, счастливая Полина вернулась в «гнездо» с победой и пакетом мятных пряников. - Да, вообрази! Я и сама потрясена! - Ну надо же! Только… что-то мне все равно как-то странно, Полинька! Должен быть в этом какой-нибудь подвох!.. Слушай, а вдруг он – тайный извращенец?! А из себя каков? Небось, средних лет и внешне совсем неприметный? Такие чаще всего ими после и оказываются! Мне одна знакомая рассказывала, а она в «заведении» работает… Сама понимаешь, знает жизнь… - Ещё хуже! – в тон подруге, немедленно отозвалась Полина. – Помнишь Желткова из квартиры на втором этаже? Ну, того, старого, обрюзгшего и с огромной волосатой бородавкой на носу? – Нюра активно закивала. – Так вот, Максим Евгеньевич… полная ему противоположность! Очень молод, едва ли намного старше нас: я, признаться, поначалу даже подумала, что наниматель – вовсе не он. Высокий – такой, что даже я вынуждена смотреть на него снизу вверх. Прекрасно одет… Да и собой хорош, – последнее Поля произнесла настолько по-особенному, что Нюра, с удовольствием впившаяся своими белоснежными зубками в румяный пряничный бок, аж невольно раскрыла рот, едва после сумев поймать на лету уже откушенную часть угощения. - Вот, видишь! А я ведь еще утром говорила, что тебе сегодня повезет! Говорила, помнишь?! - Ну как же забыть? – покачав головой при виде этого зрелища, Поля улыбнулась и вздохнула, немного задумчиво. – Поживем – увидим, Нюра! Поживем – увидим…

Максим Черкасов: Прошло чуть больше недели с тех пор, как новая помощница впервые переступила порог его рабочего кабинета, а Максим уже почти и не представлял, как умудрялся так долго без неё обходиться. В том, что ему повезло – очень, он убедился, впрочем, еще буквально в первый день их совместной работы. Когда Полина (почти сразу замучившись спотыкаться о малопроизносимое «Аполлинария Модестовна», Черкасов твердо решил, что станет называть её так хотя бы мысленно) всего лишь перепечатала начисто все писаные до того самим Максом от руки заметки и тезисы по тем делам, которые он вел в настоящее время. Причем, сделала это так быстро, что он поначалу даже не понял, в чем дело. Вернее, решил, что вернувшаяся к нему примерно через час бодрого отстукивания по клавишам новенького «Ремингтона» в своем закутке девушка просто что-то не разобрала в его рукописях и хочет уточнить. - Да вы же не машинистка, вы же прямо пулемет какой-то! – воскликнул Макс тогда, в невольном восхищении перебирая протянутую ему с важным видом кипу свежеотпечатанных бумаг. – Пулемет Максима, - прибавил он, и даже сам рассмеялся от столь удачно пришедшего вдруг на ум каламбура. Но мадемуазель Аристархова его веселья почему-то не разделила. Чуть пожав плечами, ответила лишь, что это её работа. И, что, если новых распоряжений для неё нет, она пока пойдет к себе. Продолжать обустраиваться. Не найдясь, что ответить, Макс лишь согласно кивнул, по-прежнему не понимая, отчего она с ним так сурова. Родившись в семье, где они с отцом были единственными представителями своего пола, он с детства научился прекрасно ладить с женщинами. И, кажется, всегда им нравился – всякой, разумеется, по-разному. Потому, право, было довольно странно получать такой афронт при любой, даже самой малой попытке вывести их общение за рамки формальных диалогов между руководителем и подчиненной. Поначалу он думал, что это явление временное, что, чуть привыкнув и освоившись в его обществе, Полин станет хоть немного мягче – что очень бы ей пошло. Но проходил день за днем, а все оставалось так же, как и тогда, когда они только познакомились. Впечатлившись в тот день ее нежным и даже каким-то трогательным внешним обликом, вступавшим в странное противоречие с резкостью и прямотой суждений, Макс решил, что последнее – своего рода бравада. Или же – что было бы хуже – попытка следовать постулату о равенстве между полами, по счастью, пока слабо приживающемуся на Отчизне, в отличие от некоторых других европейских стран, например, Британии, где поклонницы этих странных идей порой переходят все допустимые рамки. Но, в любом случае, не придал этому особенного значения. Полагая, что вполне способен при желании преодолеть даже подобную блажь в голове любой понравившейся девушки при помощи своих обычных приемов обольщения. Потому что до нынешней поры все они – эти улыбки, самоирония, мимолетные, чуть более пристальные, чем обычно и как бы случайные взгляды, ненавязчивые комплименты, да и общая рыцарская манера держаться, еще ни разу его не подводили. Оставалось только понять, зачем ему так нужно, чтобы Полина перестала, наконец, видеть в нём только начальника-работодателя, и узрела, наконец, мужчину. Задавая себе этот вопрос, Макс, привыкший быть честным перед самим собой, упорно не видел на него ответа. Несомненно, Полина нравилась ему внешне. Но оснований для того, чтобы дать волю росткам этой симпатии, разрешить им развиться в нечто большее, у него не было. Их слишком многое разделяет. Даже ничего не зная о жизни этой барышни за пределами присутственных стен, Черкасов прекрасно видел, что они из разных миров. И тот, в котором большую часть времени обитает он сам, вряд ли способен принимать всерьез таких, как Полина. Да он и сам никогда бы не обратил на неё внимания, например, если бы просто однажды встретил на улице как спешащую по своим делам прохожую. Мало того, прежде его даже скорее отталкивал подобный тип женщин. Собственно, даже теперь Черкасов был практически убежден, что все дело лишь в нежелании Полины принимать от него никаких знаков внимания. В её недоступности – временной, как саркастически нашептывало ежедневно уязвляемое мужское самолюбие. Ибо попросту нет такой женщины, к которой невозможно подобрать свой ключик. И, перебирая раз за разом весь свой «набор», каждый новый день Макс упорно пробовал разные варианты. Хотя, по-прежнему не считал своё увлечение этой Полиной чем-то серьезным и значительным. Тем более что и времени на серьезный роман у него по большому счету практически не оставалось. В перерывах между судебными заседаниями, встречами с доверителями, работой над их делами и прочими документами он порой забывал даже о еде, а не то, что о каких-либо амурных устремлениях. Это приносило свои плоды в виде выигранных процессов и неуклонно растущего авторитета с одной стороны – и зависти менее успешных коллег, по-прежнему видевших в успехах молодого да раннего отпрыска знатной фамилии одно лишь влияние последней. Самому Максу на это было, впрочем, глубоко наплевать. Он шел к своей цели и не собирался сходить с этого пути, пока не достигнет успеха. Одним из тайных аспектов которого с некоторых пор почти всерьез полагал возможность прочесть однажды хотя бы толику одобрения в серьезных серо-голубых глазах одной крайне вредной и упрямой особы…

Полина Аристархова: - Здесь теперь стоят ваши уголовные дела, а вот здесь – гражданские, - невозмутимо пояснила Полина, в очередной раз делая вид, что искреннее восхищение патрона тем, как быстро ей удалось навести порядок в его архивах, её совершенно не трогает. Хотя, на самом деле, конечно, было очень приятно. - А сюда, - продолжая экскурсию, она извлекла из ящика стола увесистую канцелярскую книгу, - я внесла в хронологическом порядке все ваши расходы и приходы. Точнее, те, которые сумела отыскать. Нельзя так легкомысленно относиться к деньгам! – попеняла Поля Черкасову, который, кажется, уже начал привыкать к присущей ей некоторой суровости. В то время как сама девушка постепенно привыкала к шуткам и подначкам в свой адрес, удерживаться от которых Максим Евгеньевич не мог, а может, просто не хотел. Это, пожалуй, было единственной сложностью во всей ее новой службе. В остальном работать в адвокатской конторе оказалось хорошо. Да к тому же еще и интересно. Любознательная от природы, Полина получила уникальную возможность проникнуть в самое закулисье человеческой жизни. Как и полагается, чаще всего там можно было разглядеть лишь неприглядный «тыл» выставленных на сцене декораций. Поэтому куда интереснее оказалось вникать непосредственно в то, как Максим Евгеньевич ведет эти дела. И как, принимая порой кажущийся совершенно безнадежным случай, умудряется затем обернуть его в пользу своего подзащитного. Жаль только, что проглядывая эти конспекты и черновики, писанные четким, решительным почерком уверенного в себе человека, Полина часто далеко не полностью понимала их смысл. Особенно там, где Черкасов пометками на полях указывал номера статей или параграфов законов, на которые ссылается. Несколько раз, когда его не было в конторе – обедал, или уезжал в суд, Полина даже доставала с книжных полок те самые увесистые тома в зеленом переплете. И, отыскав по цифрам нужные места, внимательно читала, пытаясь вникнуть и самостоятельно разобраться, что к чему. Но казенный язык был столь невыносимо сух и выспрен, что оставалось лишь поражаться, как это Максиму Евгеньевичу удалось не только всё запомнить, но еще и так свободно оперировать своими знаниями, извлекая их как раз в нужный для доверителя момент. Последнее впечатляло, кажется, не только Полину. При разборе бумаг ей не раз случалось натыкаться на вырезки из статей, авторы которых пели молодому адвокату откровенные дифирамбы и, сравнивая с самими Урусовым и Зарудным, прочили ему не менее блестящую карьеру. А о том, что она и теперь уже на взлете, недвусмысленно свидетельствовали суммы гонораров, договоры по которым Черкасов с великолепным разгильдяйством тоже бросал везде, где только можно. Хранил Максим Евгеньевич, впрочем, и некоторые газетные реплики своих недоброжелателей, об отношении к которым красноречиво говорили нарисованные явно его же рукой забавные рожицы. Решив, было, поначалу выбросить их как ненужный хлам, в результате, Полина все же вновь сложила все вместе – на сей раз аккуратно, листок к листку, и убрала. Кто знает, а вдруг, он и правда со временем прославится настолько, что будет, как другие известные люди, писать о своей жизни какие-нибудь мемуары? Вот тогда, пожалуй, может пригодиться даже и такая мелочь… Ну а пока до работы над воспоминаниями было еще далеко. И потому Максима Евгеньевича – а вместе с ним и Полю – все больше занимали дела насущные. Одно из них буквально в начале этой недели доставил в контору присяжного поверенного серьезный господин из судебного департамента, доверительно сообщив при этом, что оно «безнадежное». Как всегда быстро ознакомившись с представленными в объемной папке материалами, Черкасов вздохнул и тихо сказал присутствовавшей в этот момент в его кабинете Полине – а может, даже и самому себе, что выглядит все, и в самом деле не очень. И потом снова на какое-то время умолк в раздумьях. - А почему? – внезапно спросила у него девушка, не сдержав обуявшего ее от этих слов любопытства.

Максим Черкасов: * с Аполлинарией Модестовной* Словно очнувшись, Черкасов с минуту пристально смотрел ей в лицо. Будто прикидывал, нужно ли утруждаться объяснениями. Но потом все же, видно, решил, что стоит и пересказал Полине обстоятельства выданного ему нынче в производство дела. А состояло оно в том, что некий Август Фрейбург, 50 лет, хозяин немецкой кондитерской и кофейни, обвинен в нападении на полицейских и активном сопротивлении действиям властей. Из материалов дела следовало, что кондитер, и верно, десять дней тому назад задержал в своем заведении четырех неожиданно заявившихся к нему около восьми вечера и одетых при этом в штатское полицейских жандармов. А еще от двоих, пришедших им на помощь, потребовал составить акт о происходящем незаконном вторжении. Пристав же изобразил его поведение как «сопротивление» и «насилие», а на следствии по делу и вовсе объявил, что явление жандармов объяснялось полученными загодя «секретными сведениями» о том, что кондитер Фрейбург является участником действующей в столице с начала войны германской агентурной сети. Однако что это за сведения и на чем конкретно основывалось подозрение в шпионаже – оставалось неясным. - Но так ведь нельзя! – воскликнула Поля, которую с детства возмущала любая несправедливость. - Нельзя, - согласился Черкасов. – Но там, где одновременно затронута политика и уязвлена честь мундиров, к сожалению, немного надежды на благоприятный исход. - И что же, значит, его так и осудят ни за что?! - А вот это мы еще посмотрим… - откинувшись на спинку кресла, Максим Евгеньевич вдруг улыбнулся, сдернул с кончика носа очки и прищурился, сделавшись вмиг похожим на задиристого мальчишку, предвкушающего драку с обидевшими его однокашниками. Собственно, это был последний раз, когда Полина видела его улыбающимся на протяжении следующих двух недель, в течение которых Черкасов практически жил в своем рабочем кабинете, покидая его затемно и возвращаясь обратно раньше, чем на службу приходила его помощница. Следует ли упоминать, что о такой мелочной прозе жизни, как обед, он просто и не вспоминал? Потому, понаблюдав пару дней за этими изнурительными бдениями, Поля даже решила на время отойти от твердых первоначальных планов ни в коем случае не превращаться из личного секретаря в прислугу. И начала понемногу о нём заботиться, ежедневно принося в кабинет уже не только кофе, который Черкасов потреблял теперь, как и табак, в неимоверных количествах, но и нормальную человеческую еду. Её она заказывала в ближайшем трактире, стараясь выбирать что-нибудь повкуснее. Да только, наверное, могла бы этого и не делать, потому что, всегда сердечно благодаря ее за труды, Максим Евгеньевич чаще всего попросту так и оставлял принесенные яства нетронутыми. Заметив подобное один раз, а потом другой и еще, оскорбленная в лучших чувствах, Поля решила, что больше ни за что этого делать не станет: хочет умереть от голода, сидя над своими бумажками, и пускай! Но уже не другой день, явившись с утра пораньше с кофейным подносом в кабинет патрона и увидев его осунувшееся лицо и покрасневшие от очередной бессонной ночи глаза, почему-то снова предала свои принципы. И, злясь и досадуя на себя за подобную мягкотелость, все равно побежала в трактир. А после еще и проследила за тем, чтобы Максим Евгеньевич съел почти все, что она принесла, стоя над ним, словно суровая нянька и не отойдя, пока тот не взмолился о пощаде, убеждая её, что попросту лопнет, если съест еще хоть один кусочек. И вот, наконец, настал день судебного заседания. Впервые убыв домой накануне вечером в положенное время, чтобы как следует выспаться, Черкасов, должно быть, выполнил это своё намерение. Потому не смотрелся сегодня таким замученным, как прежде. Вопреки желанию, Поля даже невольно залюбовалась им в мгновенье, когда, как обычно веселый и чуточку насмешливый, Максим Евгеньевич бодро шагнул через порог ее «предбанника». Очень уж хорошо сидел на его высокой стройной фигуре фрак, исключительно в котором адвокату, оказывается, и положено появляться в зале суда… Случайно поймав этот несколько более долгий, чем следует, взгляд, Черкасов, к счастью, истрактовал его исключительно как вопросительный и потому быстро объяснил, что приехал захватить некоторые необходимые ему документы. Молча кивнув, Полина тотчас же сделала вид, что и сама страшно занята, начав перебирать какие-то бумаги на столе до тех пор, пока Максим Евгеньевич вновь не вышел из кабинета, сообщив, что после окончания заседания возвращаться в контору уже не будет. Потому сегодня, как только закончит свои дела, она тоже может идти домой. - В общем, проведите этот день с удовольствием и так, как вам более всего нравится, дорогая Аполлинария Модестовна! – подытожил он свой краткий спич, как всегда при этом сделав едва заметную паузу между Полининым именем и отчеством.

Полина Аристархова: - Спасибо, именно так и поступлю, - как всегда притворившись, что этого не замечает, отозвалась она. Потом встала из-за стола, поводила Черкасова до дверей, а сама вернулась в его кабинет, который с некоторых пор более всего походил на поле сражения. Повсюду валялись раскрытые тома законов, стояли полные окурков пепельницы и смятые в небрежные комки листы, которым не повезло стать чистовиками. Чернильница же была почему-то на подоконнике, в то время как бювар переместился на каминную полку… Уборка всего этого безобразия заняла почти целый час. Но, закончив, Поля неожиданно поняла, что все еще полна сил и совершенно не хочет прямо сейчас идти домой. Или даже гулять. А вместо этого совсем не прочь прокатиться до здания окружного суда, где как раз в это время, наверное, и решается – при непосредственном участии Максима Евгеньевича, судьба злосчастного кондитера Фрейбурга. Прежде ей еще никогда не случалось присутствовать на подобных мероприятиях, но, конечно, доводилось слышать и читать в газетах, что некоторые люди посещают открытые процессы просто ради забавы, иными словами, ходят туда, словно в театр или в цирк. Однако сегодняшний общественный интерес явно превосходил обычные масштабы. Усилиями стороны обвинения, дело получило широкую огласку в прессе. И потому поглядеть на пойманного «немецкого шпиона» пришло куда больше народу, чем всегда. Об этом Поле, не сведущей в подобных тонкостях, рассказал господин, который сидел рядом с нею на самой галерке. Он же объяснил и еще одну подоплеку происходящего, о которой девушка доселе не знала. Оказывается, государственным обвинителем нынче вновь назначили господина Алсуфьева, непримиримого, после нескольких проигранных подряд дел, оппонента её патрона, который и вне зала суда постоянно публично попрекает «молодого да раннего» Черкасова за дерзость и слишком смелое поведение. - Так что сегодня будет настоящая битва Титанов! – прибавил он, едва не потирая от удовольствия руки, а Поле, наконец, сделалось понятно, отчего Максим Евгеньевич так тщательно готовился к сегодняшнему процессу. И еще немного тревожно. – Ну, да молодому Черкасову тоже палец в рот не клади! – будто почуяв это волнение, тут же успокоил её собеседник. – Разделает он его вновь под орех, вот посмотрите, милая барышня! Я нынче за него! - Так-то оно так, да только что-то не слишком-то завидное положеньице у вашего сегодняшнего фаворита! – услышав их диалог, ухмыльнулся вдруг сосед Полины с другой стороны. – Сомневаюсь, что выйдет что-то толковое. Но пора бы и ему уже проиграть хоть одно дело, а то даже и неприлично как-то выходит… Тем временем, судебный пристав громко потребовал у всех собравшихся тишины, затем велел встать и объявил, что суд идет. А еще через мгновение Поля наконец-то увидела Максима Евгеньевича – скамья подсудимого, а соответственно, и место его защитника, располагались почти под балконом, где она сейчас сидела, и даже не в первых рядах. Потому рассматривать то, что происходит внизу, было удобнее именно стоя. Однако, не желая, чтобы патрон её заметил, Поля к этому вовсе не стремилась. Впрочем, сейчас, пока он стоял к ней спиной, о чем-то тихонько переговариваясь со своим доверителем, это было еще относительно безопасно. Но вот в зал вошел и занял свое место председатель суда, расселись по своим и зрители, у который пристав, спустя мгновение, вновь потребовал тишины, а потом слушание объявили открытым.

Максим Черкасов: Последние две недели, и верно, дались Черкасову весьма нелегко. Особенно после того, как он узнал, что в противники ему вновь назначили проклятого Алсуфьева, заимевшего на Макса «зуб» еще с той их встречи, когда он, вчерашний студент юридического факультета, умудрился выиграть свой первый же процесс у опытного, с более чем десятилетним стажем, прокурора, доселе почти не знавшего поражений. Дело было, впрочем, несложным. Но никто не ожидал, что дебютант победит настолько легко… В дальнейшем было еще несколько их очных поединков, что лишь усиливали неприязнь Алсуфьева, который, как Максу позже удалось выяснить, и сам в свое время мечтал об адвокатской карьере, да что-то не срослось. Но вершиной противостояния доселе являлось скандальное дело крестьянки Матрёны Ухиной, которую обвиняли в убийстве её мужа, расчленении его трупа на две части и сокрытии их в погребе собственного дома. Труп, к слову, был впоследствии найден. И в том, что подсудимая будет приговорена к пожизненной каторге, сомнений не было практически ни у кого. За исключением разве что самого Черкасова, которому неожиданно удалось разрушить казавшуюся безупречной линию обвинения, не опровергая ни имеющихся улик, ни даже напрямую – вины, но основываясь лишь на толике сомнения, которую удалось внести – а главное, основательно закрепить в умах присяжных. А всякое сомнение, как известно, трактуется в пользу обвиняемого. К этому был удачно присовокуплен известный многим односельчанам факт, что покойный и сам был дурным мужем, беспробудно пил, да кому же много лет истязал свою несчастную жену… Иными словами, в результате крестьянка Ухина оказалась присяжными полностью оправдана, а об ее защитнике впервые всерьез заговорили в профессиональном сообществе и стали писать в газетах как о новой восходящей звезде русской адвокатуры. А над Алсуфьевым, потерпевшим крах, казалось бы, в беспроигрышной ситуации, едва ли не потешались вслух, что, естественно, не способствовало улучшению отношений с Максом, которого он упорно считал выскочкой и креатурой влиятельных дружков его не менее влиятельного отца. Черкасова это, впрочем, волновало не слишком. Да и не встречались они более в суде ни разу – и в жизни тоже, существуя будто бы в параллельных вселенных. Но вот – новая история. И на сей раз Максим уже не был настолько уверен в успехе. Виной тому являлась, впрочем, не его собственная слабость, но привходящее обстоятельство, преодолеть которое на первый – да и на последующие взгляды тоже, казалось совсем не просто. Война с Германией. И прокатившаяся в связи с ней на фоне вышедшего из-под контроля всплеска патриотизма, волна немецких погромов. Их апогеем стало разграбление и разрушение 22 июля нового здания Германского посольства на Исаакиевской площади. Начав «разминаться» с принадлежащих коренным петербургским немцам кофеен и кондитерских – одну из таких как раз сожгли в тот же день неподалеку от конторы Черкасова, прямо на углу Садовой улицы, мотивируя это тем, что из её окон, быть может, шпионы наблюдают за русскими и доносят своему правительству, обезумевшая толпа вскоре ворвалась внутрь посольства. Не пощадив ни винный погреб с солидным запасом шампанского, ни хрустальную посуду, ни старинные картины и коллекцию бронзы эпохи Возрождения. В какой-то момент в спальне посла Пурталеса начался пожар, и вскоре огонь охватил и все здание. При этом погромщики забрали из зала для приемов портреты Николая II и императрицы Александры Федоровны, а затем с пением гимна пронесли их по городу под восторженные крики «ура» со стороны всех, кто их видел и призывы убивать как можно больше немцев. Обитателей самого посольства, к слову, успели заблаговременно увезти из города и страны, но один человек в его здании все же погиб. Несчастный старик-кельнер. Причем не от пожара, от ножевого ранения и обстоятельства этого преступления, разумеется, никто уже расследовать не собирался… Вот на таком фоне общественных настроений Максу и предстояло как-то выстроить защиту своего клиента. Да еще и с учетом того, что сам Фрейбург оказался человеком закрытым и, пожалуй, даже неприятным. Этаким карикатурным пузатым германцем из сатирических журналов. Разве что каски рогатой на голове не хватает. Да и её, в общем-то, не нужно. Первой, как водится, выступала сторона обвинения. Досконально изучив материалы дела, Максим почти не слушал вышагивающего перед судьей и присяжными Алсуфьева, а вместо этого, делая вид, что сосредоточенно изучает собственные записи, внимательно прислушивался к настроениям собравшихся в зале людей: присяжные обсуждать между собой что-либо прямо сейчас права, естественно, не имели, но остальным-то ведь этого не запретить, верно? По всему выходило, что эхо недавних городских волнений докатилось и сюда. Перешептываясь между собой, зрители практически повторяли то, о чем трубили теперь все газеты, за исключением разве что кадетской «Речи», призывавшей не обезображивать погромными выходками «серьезное, сосредоточенное настроение, которое переживает теперь столица, а с ней и вся Россия». Да только кто его слушал, этот одинокий голос разума в общем безумном хоре? Закончив своё выступление под одобрительный ропот, Алсуфьев, кажется, совершенно уже уверенный в успехе, пошел на место, бросив при этом на Макса презрительный и уничтожающий взгляд – которого тот, впрочем, благополучно не заметил. Ибо как раз в этот момент снял очки, желая протереть их стекла. И далее судья предложил выступить стороне защиты. Поднявшись из-за стола, Черкасов неторопливо вышел на «авансцену» и прежде всего, улыбнулся – самой беззаботной из всех своих улыбок. Хорошо зная, каким образом, и главное, как безотказно это действует на окружающих людей с самого его детства. Вот и сейчас по залу ожидаемо пронесся легкий девичий шепоток – а о том, что среди его почитателей немало дам, а особенно барышень, Максим, разумеется, тоже знал, хотя обычно и не использовал этот «ресурс», полагая последнее не совсем честным. Но в сегодняшнем поединке сгодится и такой. - Глубокоуважаемый председатель суда, глубокоуважаемые господа присяжные, - начал он, наконец, свою речь. – Прежде всего, должен сказать, что полностью согласен со своим оппонентом, господином Алсуфьевым, в том, что совершенное моим подзащитным преступление – пусть и исключительное, в своей странности, действительно предусмотрено уголовным кодексом и служит как бы видоизменением бунта – совершаемого, однако, не массой, но одним лицом. Это восстание. Открытое и насильственное восстание одного лица против целого порядка управления, произошедшее, ни в каком-нибудь захолустье, а буквально в центре столицы, где некто, кондитер Фрейбург возьми да и арестуй в указанное в материалах дела число и время в своём заведении едва ли не половину всей петроградской полиции! – поведал он с убийственным сарказмом, немедленно вызвавшим в зале всеобщий приступ гомерического хохота, из-за чего председателю суда даже пришлось взяться за колокольчик, чтобы унять непрекращающийся шум. С трудом дождавшись вместе с ним тишины, Макс продолжил выступление, уверенно развивая успех и умело расставляя смысловые акценты именно там, где в линии обвинения просматривались наиболее слабые места. Все с той же своей фирменной иронией напомнил присяжным, что четверо ворвавшихся в кондитерскую были одеты не по форме, а потому хозяин никак не мог заподозрить в них представителей власти. Упомянул и о якобы шпионской составляющей дела, заметив, что главное достояние гражданина – его доброе имя. - Так неужели же и про каждого из нас полицейский чиновник теперь вправе сказать: он негодяй, он – шпион, и пусть я не могу ничего доказать, зато положительно знаю это из секретных сведений?! Так вот нет, милостивые государи! Для суда и совести только лишь то истина, что может быть доказано! – торжественно провозгласил он, возвышая голос, и последние слова этой части его рассуждений практически утонули в одобрительных возгласах и даже аплодисментах, вынуждая председательствующего вновь призывать зал к порядку. Ну а далее – если бы речь шла о музыкальном сочинении крупной формы, вроде концерта или симфонии, последовала торжественная кода и финальные аккорды: - Уважаемые дамы и господа! – обращаясь к присяжным, но глядя при этом в зал – будто бы присовокупляя к последним и других здесь присутствующих, Черкасов вновь заговорил тихо и особенно проникновенно, заставляя свою аудиторию едва ли не дыхание затаить, дабы не упустить ни единого его слова. – В первый раз вы призваны в деле об оскорблении полиции. Так пусть же высказывается вашими устами здравая, разумная сила общественного мнения! Невозможно и глупо отрицать значение полиции в государстве. Два великих начала лежат в основе развития общества: свобода и порядок. Полиция охраняет порядок. Но в основе порядка лежит прежде всего признанное всеми народами уважение к свободе, собственности и домашнему очагу. Посягать на их неприкосновенность не значит охранять порядок! Благодарю за внимание! – закончил он среди повисшей к этому моменту абсолютной, звенящей тишины, чуть поклонился и сел на место. Спустя минуту после этого, судья, опросив еще раз состязающиеся стороны на предмет возникших замечаний и возражений, предложил присяжным приступить к совещанию и огласить затем свой окончательный вердикт.

Полина Аристархова: Когда прокурор, серьезный и грозный на вид мужчина, закончил свою обвинительную речь, Полиной душой овладело отчаянье. По всему выходило, что все старания Максима Евгеньевича пошли прахом, и что напрасно корпел он почти без пищи и отдыха все эти дни над своими талмудами. После того, как оппонент просто и ясно дал понять публике, а главное – присяжным, что подсудимый является человеком непорядочным и имевшим злой умысел против самого государства, поверить в то, что его еще могут оправдать казалось попросту невозможным. Сокрушенно вздохнув, Поля с сочувствием взглянула на своего патрона… ну, то есть, попыталась взглянуть: для того, чтобы рассмотреть хотя бы часть его профиля, пришлось вновь изрядно вытянуть шею. Но даже так и отсюда вдруг с удивлением обнаружила, что сам Максим Евгеньевич, похоже, по-прежнему считает иначе. Да и вообще выглядит расстроенным ничуть не больше, чем, если бы она принесла ему вдруг вместо чашки кофе стакан с чаем. С этой минуты отчаяние в её душе вновь сменилось любопытством. Вернее, пожалуй, даже нетерпением, с которым Поля – а вместе с ней и остальные присутствующие, едва дождалась момента, когда Черкасов нарочито неспешно, вышел «к барьеру» и, наконец, заговорил. Именно теперь, впервые наблюдая его в деле воочию, она в полной мере осознала, о чем говорили её недавние собеседники. Буквально с самого начала выступления Максим Евгеньевич продемонстрировал не только блестящие ораторские способности, великолепную эрудицию и абсолютное знание материалов дела, но и почти сверхъестественное умение захватить публику «в плен», заставляя сопереживать и реагировать на излагаемые факты и доводы единственно нужным ему способом. Словно выдающийся актер, каждый взгляд, жест и реплика которого досконально выверены, и всегда работают точно на тот образ, который он желает создать – пусть и не для себя, а лишь для того, чьи интересы в этот момент представляет. А если прибавить к этому еще и внешние данные, голос, улыбку и общую победительную, без тени сомнения в себе, манеру держаться… Имея, казалось бы, миллион возможностей наблюдать их и раньше, причем, в куда более непосредственной близости, Поля тоже почему-то лишь сейчас оценила их в полной мере. И была немало смущена тем, какое впечатление произвело на нее это «открытие»… Когда Черкасов закончил свою речь, симпатия публики в зале стала столь явно клониться в сторону обвиняемого, что это удивило, кажется, даже его самого, прежде поникшего и почти не рассчитывавшего уже на благополучный исход. Явно приободрившись, он несколько ошалело глядел то на защитника, только что, как ни в чем не бывало, вернувшегося к нему под одобрительные возгласы из зала, то вокруг себя – будто до конца не верил в происходящее. Не могла до сих пор поверить своим глазам и ушам и Полина. Несмотря на явный успех защитительной речи, сомнений добавляли слова соседей, с видом знатоков утверждавших, что всё еще может измениться, когда дело дойдет до обсуждений между присяжными. Ибо кто же рискнет всерьез пойти против устоявшегося порядка вещей? Но, слушая их краем уха, Полина все равно отказывалась понимать, какой именно порядок, и каких конкретно вещей должен заставить отправить за решетку человека, чья вина так толком и не доказана. И потому, все время, пока длился объявленный председателем суда перерыв на совещание присяжных, просто мысленно упрашивала богиню правосудия Фемиду не глупить и не подводить сегодня по пустякам Максима Евгеньевича, а вместе с ним – и её, Полину. Но вот ожидание, наконец, закончилось. Присяжные гуськом потянулись обратно в зал и вновь расселись по своим местам. Дождавшись полной тишины, судья обратился к ним с занимавшим абсолютно всех вопросом: - Каков ваш вердикт? Поднялся мужчина средних лет, что был ранее определен старшиной, откашлялся и посмотрел поочередно на Алсуфьева, Черкасова, а затем на председателя. - Невиновен, Ваша Честь! И далее зал потонул в таком шуме, что сразу оказалось даже сложно понять одобрение это или досада. Волнение едва ли достигло самого пика, когда, присовокупив к звону колокольчика силу своего громоподобного голоса, судья все же сумел успокоить зал. И, подтвердив решение присяжных, признал кондитера Фрейбурга свободным от дальнейшего преследования за недоказанностью вины, а после объявил заседание закрытым, выразив при этом еще и частное мнение о недопустимости в дальнейшем подобного полицейского произвола. Иными словами, это была полная и безоговорочная победа стороны защиты. Сияя от радости так, будто это она сама, а не Максим Евгеньевич только что сенсационно выиграла процесс, аплодируя вместе с другими, Полина вскочила с места, желая как можно быстрее пробраться в фойе. И там, дождавшись появления патрона, лично поздравить его с таким грандиозным успехом. Да только вскоре с немалым разочарованием выяснила, что желание это, оказывается, посетило не только её, но и еще толпу других людей, что собрались у выхода из зала заседаний с той же целью. Мало того, стоило Максиму Евгеньевичу все-таки появиться, отовсюду сразу замелькали ослепительные магниевые вспышки фотографических аппаратов, а корреспонденты разных газет кинулись к нему навстречу, умело оттирая назад менее проворных поклонников молодого адвоката, наперебой задавая свои вопросы. Черкасов принялся отвечать на них охотно и все в той же своей уверенной, непринужденной манере как раз тогда, когда из зала, с лицом человека, разжевавшего лимон, вышел никому не нужный Алсуфьев…

Максим Черкасов: * с любопытной Варварой* Сполна удовлетворив любопытство журналистов, Черкасов переместился в следующий круг поклонников, составляемый теми, кто уже не имел отношения к прессе. Среди них был особенно заметный перевес в пользу представительниц прекрасного пола. Причем, некоторые вели себя словно откровеннее дикарки, стараясь дотронуться до объекта обожания, и дурашливо при этом хихикая. Поля взирала на них с удивлением и жалостью, пока не заметила случайно вдруг одной молодой особы, что стояла в нескольких шагах от неё самой и тоже явно ждала, пока эти идиотки, наконец, оставят Черкасова в покое. Только выглядела при этом куда изысканнее, чем сама Поля – модное платье, причудливый головной убор, нарочито скромные, но явно очень дорогие украшения… Но даже не это отличало её от всех прочих, включая и саму наблюдавшую за ней исподволь девушку. А стать и гордая осанка, явно выдававшая происхождение из высшего общества. Скорее всего, того самого, к которому принадлежал по праву рождения Максим Евгеньевич и, увы, никак не относилась сама Поля. Ощутившая это особенно отчетливо в тот момент, когда, видно, все же, почувствовав её избыточное внимание, красавица вновь обернулась и коротко взглянула в ее сторону – сразу же равнодушно отвернувшись, будто никого и не увидела. А потом вдруг плавно взмахнула рукой и глубоким, мелодичным голосом негромко окликнула Черкасова просто по имени, без всякого отчества и прочих регалий – словно подтверждая тем первую Полинину догадку. И он тут же обернулся, улыбаясь ей так, что Полина вдруг почувствовала неловкость. Как будто случайно подсмотрела что-то, не предназначавшееся для чужих глаз. Разозлившись на себя за этот внезапный и абсолютно немотивированный стыд, она поспешила тут же отвернуться, вновь оставляя патрона и его знакомую «наедине». «Нужно уйти отсюда и поскорее!» - такой была следующая мысль, показавшаяся единственно разумной среди череды глупостей, которые Полина успела сегодня передумать, и самое неприятное – сделать. Уйти, пока Максим Евгеньевич ее не заметил. А то подумает еще, не дай бог, что она тоже одна из тех дурочек, что бегают за ним и восхищенно заглядывают ему в глаза. А ведь она-то здесь не за этим. Конечно же, не за этим! - Баронесса фон Штакельберг! Собственной персоной! – пройдя сквозь плотное кольцо все еще окружавших его людей, Макс остановился буквально в полушаге от неё и, улыбаясь, склонил голову в учтивом, но чуточку нарочитом поклоне, будучи при этом вполне уверен, что его ирония не повлечет ни малейшей обиды и будет воспринята единственным верным образом. Дочь Аркадия Борисовича Комаровского – профессора Военно-Медицинской академии и старинного отцовского друга, Лара с юных лет отличалась изрядной проницательностью и потому словно бы видела Макса насквозь. Должно быть, именно это в свое время и помешало перерождению детской дружбы в увлечение иного рода. Хотя обе семьи до последнего лелеяли такую надежду. Но – не случилось. Два года тому назад Лариса стала супругой морского офицера и уехала вслед за мужем в его родной Гельсингфорс. – Не знал, что ты в Петрограде! Почему же ты не сообщила о приезде?! - Не успела. Мы прибыли третьего дня. У Карла какие-то дела в Адмиралтействе, а я решила воспользоваться случаем навестить родителей. И буквально сразу же услышала от них о том, какие большие успехи на адвокатской ниве успел за время моего отсутствия снискать Максим Черкасов. А ты ведь еще помнишь, как я любопытна и недоверчива? Поэтому естественно не смогла не прийти и не убедиться во всем лично. - И как? – усмехнувшись, Макс слегка приподнял бровь: Лара – одна немногих, на кого никогда не действовали его уловки и приёмы обольщения. Прежде, в ранней юности, последнее его немало задевало. Теперь все это, конечно, осталось в прошлом. Но неженская прямота её суждений по-прежнему порой изумляла. А мнение – хоть Макс ни за что бы в этом и не признался – было для него весьма важным. – Убедилась? - Да, сегодня ты был почти безупречен! – благосклонно кивнула в ответ Лара. - «Почти»?! – изумленно переспросил Макс. - Именно. Для «абсолютно безупречен» ты слишком много любовался собой!.. Однако готова признать, что линия защиты была выстроена безукоризненно. Ведь поначалу, после речи вон того субъекта, - едва заметно дернув подбородком в сторону Алсуфьева, к которому в итоге все же подошёл с вопросом кто-то из репортеров, - даже я немного засомневалась в том, что тебе удастся переубедить присяжных. Так что ты молодец и можешь собой сегодня гордиться… Впрочем, я дожидалась тебя вовсе не для того, чтобы петь дифирамбы. - Что, нет?! – не выдержав, он рассмеялся. – А я-то, дурак, обрадовался!.. - Действительно, зря! Так вот. Родители устраивают по поводу нашего с Карлом приезда небольшой приём. Будут только свои. Поэтому очень надеюсь увидеть там и тебя. Завтра в восемь, как обычно. Придешь? - Разумеется! - Ну что ж, тогда возвращаю тебя твоим поклонницам и – до завтра! - Погоди! Я тебя провожу! – воскликнул Черкасов, устремляясь за нею следом. Но, качнув головой, Лара сказала, что это лишнее. - Я все равно еду не домой, а к своей модистке. На том и расстались. Неторопливой плавной походкой баронесса поплыла к выходу, где кто-то тут же с готовностью распахнул перед ней дверь, и исчезла из виду. А Максим так и остался стоять посреди фойе, успевшего изрядно обезлюдеть за время их общения, размышляя о том, как она все же необычна. В его нынешнем окружении, пожалуй, есть еще только одна такая особа… хотя, друг другу они с Ларой вряд ли пришлись бы по вкусу, подумал он вдруг и снова усмехнулся, осматриваясь по сторонам. Но почти сразу же удивленно нахмурился и замер, заметив на отдалении, за одной из массивных мраморных колонн, ту, о которой только что мимолетно вспоминал… Но уж она-то тут что забыла? Или это, быть может, просто всего лишь очередной обман его не слишком надежного зрения?

Полина Аристархова: *с шефом* Ни подглядывать, ни тем более подслушивать за патроном Полина, естественно, не собиралась. Поэтому она даже вздохнула с облегчением, когда убедилась, что сияющая красота собеседницы, которую он сам назвал баронессой с какой-то непроизносимой иностранной фамилией, полностью затмила ему взор – стало быть, теперь у и нее самой куда больше возможностей уйти незамеченной. Хотя вот так запросто взять, и пройти мимо них, стоящих посреди фойе, казалось по-прежнему рискованным. Другого же пути, которым можно было бы покинуть здание, Полина не знала. И оттого в итоге решила, что лучше всего будет дождаться, когда Черкасов уйдет. А пока спрятаться – да вот хотя бы за этой колоннадой! Так она и поступила, но все равно нет-нет, да и выглядывала из своего убежища. И вовсе не из любопытства! А исключительно за тем, чтобы узнать, когда станет возможно покинуть его без ущерба репутации и чувству собственного достоинства. Меж тем, Максим Евгеньевич и баронесса и не думали расходиться, продолжая все так же оживленно общаться. Злясь на них за этакую безудержную болтливость, себя Полина ругала еще больше – угораздило же по собственной вине оказаться в столь нелепой ситуации! Но противнее всего было от мысли, что эти двое – о чем бы они там ни говорили, на удивление хорошо смотрятся вместе… Сама не понимая порождаемого ею чувства досады, Полина тяжело вздохнула и снова спряталась за колонну. Но вот разговор наконец завершился. Попрощавшись с Максимом Евгеньевичем, баронесса направилась к выходу. И все время, пока она шла, Черкасов задумчиво смотрел ей вслед. Решив воспользоваться этим моментом в своих целях, Поля тоже сделала пару шагов, переместившись теперь за ту колонну, что находилась немного ближе к двери. Потом за следующую… Именно в это мгновение Черкасов вдруг и обернулся. Чувствуя себя застигнутой на месте преступления злоумышленницей, она замерла, ожидая, что будет дальше. Но, быстро скользнув по ней взглядом, патрон тотчас и отвернулся, а потом спокойно пошел обратно в сторону зала заседаний. Облегченно выдохнув, Поля медленно прикрыла глаза. Кажется, пронесло! Глупо так переживать, но все же хорошо, что ее не заметили. Подождав еще какое-то время – пока Черкасов отойдет подальше, она почти на цыпочках обогнула последнюю колонну на пути к свободе и уже взялась за отполированную тысячами прикосновения медную ручку, когда рядом внезапно послышался все тот же знакомый, чуть насмешливый голос, назвавший её, как обычно, с расстановкой, по имени и отчеству. Вновь крепко зажмурившись, как это часто делают маленькие дети, надеющиеся, что, став невидимой, неприятность тут же сама по себе и исчезнет, Полина едва не чертыхнулась. Но после – что уж теперь-то? – молча обернулась и, сжав губы, взглянула на стоявшего уже практически у нее за спиной Максима Евгеньевича чуть ли не с вызовом. - Неожиданная встреча! – прокомментировал тот и без того очевидное, с иронией рассматривая лицо, которому мадемуазель Аристархова старательно пыталась придать независимый и даже безучастный вид. Получалось неплохо. Но в глазах все равно читалось некоторое смятение – теперь, с близкого расстояния, Макс видел это достаточно отчетливо. Оттого так откровенно над ним и потешался. – Отличное здесь место, не правда ли? Вы тоже часто приходите сюда в свободное время? – поинтересовался он светским тоном так, будто речь шла не об окружном суде, а о театре или какой-нибудь художественной галерее. - Нет. – мгновенно выпалила в ответ Полина, глядя прямо в смеющиеся глаза шефа и замолкла, словно бы предлагая тому самому определить, к какому из поставленных вопросов относится этот ответ. «Идиотка!» - мысленно отругала она себя и даже приободрилась от этой самокритики. Потом вытянулась, словно к спине была привязана линейка, чуть приподняла подбородок и все-таки снизошла до разъяснения: - Я хотела сказать, что не отношу себя к тем, кто считает судебные заседания родом публичного представления и приходит на них из праздного любопытства. Это глупо и недостойно разумного человека. Меня тоже привел сюда исключительно деловой интерес. Раз уж я теперь служу вашей помощницей, мне следует изучить всю процедуру делопроизводства. От начала и до конца. - Ну конечно! – кивнул Максим, вновь хмуря брови и изо всех сил сдерживая улыбку. - Стоило бы сразу об этом догадаться, и не задавать нелепых вопросов. Простите, Аполлинария Модестовна. Право, так неловко, что осмелился предположить нечто иное! Настолько, что теперь прямо чувствую себя обязанным как можно скорее исправить оплошность и загладить вину… Послушайте, здесь совсем недалеко, прямо на Литейном, есть неплохая кондитерская – Наумова, может, бывали прежде? Там делают прекрасные пирожные и варят очень вкусный кофе. Может, позволите вас туда пригласить? Обсудим наше сегодняшнее дело и прочие… тонкости делопроизводства… Соглашайтесь, прошу вас! То, что Черкасов так упорно не желает воспринимать её всерьез, было довольно обидно. Однако показать эту обиду стало бы еще большим унижением. Поэтому Поля лишь крепче сжала губы и вновь сделала вид, что ей нет дела до насмешек шефа, в то же самое время ни на миг не прекращая размышлять над тем, как бы поскорее избавиться от его общества. Но тут Максим Евгеньевич её вдруг здорово удивил. И дело было даже не в самом приглашении, а в том, каким тоном оно было произнесено. А еще во взгляде и улыбке, от которых у Полины против воли зарделись щеки. Зачем-то оглядевшись – словно вокруг был кто-то, кто мог посоветовать: соглашаться или нет, она молча кивнула. И тут же была вознаграждена еще одной улыбкой – на сей раз благодарной. А потом Черкасов распахнул дверь и далее они пошли рядом по залитому послеполуденным солнцем тротуару. Дорогой почти не разговаривали. Но это было и некогда – кондитерская, в самом деле, оказалась совсем недалеко. Полина никогда не бывала здесь прежде, в чем сразу честно же и призналась, как только они заняли один из многочисленных столиков просторного зала, где все вокруг было отделано под красное дерево. Стены, полочки, мебель и даже застекленные витрины, в которых на кружевных бумажных салфетках красовались торты и пирожные на любой вкус.

Максим Черкасов: * с подчиненной* - Уже присмотрели что-нибудь для себя? – поинтересовался Максим Евгеньевич, должно быть, заметив интерес, с которым Поля их разглядывает, невольно залюбовавшись таким многообразием. - Честно – не знаю, - отводя взор от витрины, она нерешительно пожала плечами. – Я же говорю, никогда не бывала тут раньше. Да и вообще не часто хожу в такие места. - Почему?! – изумился Черкасов. – А, позвольте угадать! Бережете талию! - Нет! - Тогда, быть может, просто не любите сладкого? – предположил он опять, но по сочувственному взгляду собеседницы понял, что вновь промахнулся. – Хорошо, сдаюсь! - Все гораздо проще. У меня не всегда есть на это деньги, - улыбнулась Поля, читая теперь уже в его глазах смущение. - Простите, я идиот, - Макс сокрушенно вздохнул и потупился. - Ну это уж слишком самокритично! – усмехнулась она в ответ, не без усилия подавив в душе нечто, похожее на злорадство. Слишком приятно оказалось чувствовать себя победительницей, а не проигравшей хотя бы в одном из их постоянных незримых словесных поединков. – Просто, видимо, никогда не бывали в подобной ситуации. - Не бывал, - согласился Черкасов, вновь устремляя на нее внимательный взгляд. – А вам, стало быть, приходилось? - Разные случались времена, - откликнулась она уклончиво и качнула головой, давая понять, что не хочет более распространяться на эту тему. - Ну, главное, хотя бы теперь все благополучно, - мгновенно считав это невербальное послание, Макс улыбнулся и жестом подозвал человека, который вот уже несколько минут терпеливо ждал у витринной стойки, когда новые посетители будут готовы сделать заказ. – Принесите нам, пожалуйста, два десерта крем-брюле и два кофе… или вы, может быть, предпочитаете чай? – с этими словами он вновь повернулся к Полине. Она выбрала кофе. – А вы родом из Петербурга, или переехали сюда откуда-то еще? – спросил Черкасов, как только их снова оставили наедине. – Простите за это любопытство, но мне просто хочется узнать о вас хоть что-то помимо работы. - Отчего же, мне скрывать нечего. Я родилась и выросла в Опочке, там у родителей был чудесный маленький домик, почти на самом берегу реки. И вишневый сад. Каким же сказочно красивым он становился по весне! – внезапно переместившись посредством воспоминаний в собственное детство – а последние годы это происходило с ней нечасто, Полина мечтательно улыбнулась. – Оттуда мы иногда ездили на ярмарку в Псков. Когда это случилось впервые, он показался мне самым большим городом на свете. Помню, это очень развеселило отца, который как раз преподавал в Белой гимназии географию и историю. Там же, к слову, служила и мама, она была учительницей французского и немецкого языков… – в этот момент к ним вернулся официант, и пока по столу расставлялись угощения – две креманки с аппетитными десертами под характерной карамельной корочкой и две маленьких фарфоровых чашки с ароматным кофе, рассказ пришлось прервать. Но вот с сервировкой было покончено. Благодарно кивнув любезному юноше, Полина вновь перевела взгляд на Максима Евгеньевича, на лице которого столь отчетливо читалось желание поскорее услышать продолжение ее истории, что это было даже забавно. В отличие от того, что Поля собиралась поведать дальше. Впрочем, сама она уже вполне научилась говорить об этом отстраненно. Просто как о свершившемся факте. Хотя, поначалу было совсем непросто… - Она умерла год назад. А за шесть лет до этого скоропостижно скончался папа. Так что в Опочке, как вы понимаете, меня больше ничто не держало. Еще к этому времени я успела узнать, что Псков – отнюдь не столица мира. И потому, немного подумав, вознамерилась попытать счастья в самом Петербурге, - усмехнувшись, она взяла серебряную ложечку и погрузила ее в десерт, разламывая тонкую корочку карамели. – Вот такое наивное решение. - Да почему же сразу наивное? – удивился Макс, и верно, все это время жадно ловивший подробности, коих, однако, пока было куда меньше, чем ему бы хотелось. Но это не страшно. Ведь они только начали. – Я бы назвал его смелым. И необычным, особенно для столь юной особы. Хотя, чему удивляться, вы ведь такая и есть – необычная… правда-правда! – закивал он, подтверждая свои слова. И лишь вновь чуть улыбнулся, когда, нахмурив брови, Полина строго напомнила об их уговоре. Точнее, о том пункте, в котором Черкасов весьма, как теперь все больше казалось, опрометчиво пообещал полностью отказаться от любых комплиментов в ее адрес. Только и Макс не был бы собой, если бы даже здесь не нашел выхода из сложной ситуации. - Но ведь я говорю вовсе не внешности, а лишь о ваших профессиональных навыках! Уж их-то я имею право оценить, не так ли? – поинтересовался он, чуть прищуриваясь и внимательно наблюдая за выражением ее лица. А лицо Полины, меж тем, предательски и вспыхнуло, выдавая ее с потрохами. Причем, отнюдь не от удовольствия, и даже не от смущения – а от болезненного укола, легко и походя нанесенного собеседником ее гордости. А самое противное было как раз то, что он ее вроде бы даже и похвалил… но сделал это так, что на душе сразу же сделалось как-то тоскливо. А перед мысленным взором немедленно вновь нарисовался блистательный образ той, с кем он недавно был так неподдельно мил и любезен… Оно и верно: куда Поле до такой женщины! Потому и понятно, что, кроме профессиональных навыков, ценить в ней попросту нечего… Хотя и не должно. Разве не глупо, когда женщину оценивают лишь за экстерьер, словно комнатную болонку?! И зачем она вообще сейчас об этом подумала?! Окончательно смутившись и рассердившись теперь уже и на себя за эту нелепую обиду, Поля опустила глаза, потом взяла со стола фарфоровую чашечку и поднесла к губам. Кофе, который им принесли, оказался тоже совсем не похож на тот, который они с Нюрой иногда варили на примусе у себя дома. Во-первых, очень крепкий – такой, что сделав первый глоток, девушка даже поморщилась от неожиданности. А во-вторых, другим был, кажется, и сам вкус, который не отдавал ни кислым, ни горелым – из-за этого Поля тот их домашний кофе, по правде сказать, не очень-то и любила – а походил на какую-то дивную восточную пряность. - Оч-чень вкусно, - сообщила она в ответ на вопросительно приподнятую бровь Максима Евгеньевича. Хотя и не была уверена, что это самое подходящее определение для испытанного только что ощущения. Однако сочетание сладкого, кремового десерта с этим горьким и будоражащим напитком было, и правда, замечательным. - Это эспрессо, - пояснил Макс, сполна насладившись своей маленькой победой и великодушно сделав вид, что не заметил смятения визави. – Его готовят, пропуская под давлением через фильтр с молотым кофе горячую воду в специальном агрегате. Очень популярный способ родом из Италии, где кофе – целая религия! Лично я именно там и сделался её истовым адептом. Родители прежде часто арендовали на лето виллу в Сорренто… А вам, стало быть, не доводилось еще путешествовать дальше Петрограда? Что, даже и в Москве еще ни разу не бывали? – спросил он, совершенно искренне удивившись, когда Полина ответила, что нет. – Вот странно… а, впрочем, я опять, наверное, сказал глупость, да? Дело в том, что у меня там полно родни и друзей, поэтому иногда кажется, что то же самое и у всех остальных. А вы, выходит, единственная дочь у своих родителей? Кто же о вас теперь заботится?

Полина Аристархова: *те же и третий лишний* Более неудачный вопрос, чем тот, что ей только что задали, было трудно и представить. Если до этого Поля лишь мысленно забавлялась над разглагольствованиями шефа: как и все увлеченные люди, едва заговорив о предмете своего интереса, тот сразу ударился во всякие детали и подробности, то теперь вновь сделалась совершенно серьезной, расценив его последнюю реплику чуть ли ни как намёк на некую неполноценность. - Поскольку давно уже не нуждаюсь в опеке, я вполне способна позаботиться о себе и сама, - заметила она довольно холодно. – И вообще, откуда у вас, современного и образованного человека, эти устаревшие представления о женщинах как о неких вечно немощных, полуобморочных созданиях? Тепличных цветах, что не способны выжить, если за ними каждодневно не ухаживать? - Помилуйте, да я вовсе не это хотел сказать! – воскликнул Макс, опешивший от столь острой реакции на, казалось бы, совершенно невинный вопрос, и тоже поставил на стол чашку с недопитым кофе, с удивлением вглядываясь в её лицо, сделавшееся в одно мгновение хмурым и даже несимпатичным… Или, может, таким оно на самом деле все это время и было, а он, просто по близорукости, этого не заметил? Нет, все-таки, странная, весьма странная она особа! То заглядывает в глаза и ловит каждое слово, то вдруг ни с того ни с сего фыркает, словно разозленная кошка... - Но это ведь нормально, когда люди заботятся друг о друге! И необязательно мужчины о женщинах – хотя, в моём представлении последнее тоже совершенно естественно и приятно. Только я, собственно, спрашивал не о том, есть ли такой опекун у вас, упаси бог! Даже не знаю, отчего вы так решили. Тем более что в вашей… жизнеспособности, милая Аполлинария Аристарховна, я, поверьте, не сомневаюсь! – чуть усмехнувшись, Макс опустил глаза и, зачерпнув немного крем-брюле, с удовольствием отправил его к себе в рот. Отрицать его правоту было невозможно. Однако дело было в том, что сам того не ведая, Черкасов случайно затронул тему, весьма для Полины болезненную. Успев получить от жизни немало уроков, она, увы, уже довольно давно усвоила, что далеко не всем девушкам в этом мире везет на благородных и добрых защитников, потому при необходимости надо уметь как следует за себя постоять. Усвоила – и даже довольно быстро этому научилась, нарастив, как казалось, весьма крепкий и надежный панцирь… который треснул, будто хрупкая карамельная корочка крем-брюле, от очередного изящно-язвительного замечания шефа. Быстро взглянув на Черкасова, продолжающего безмятежно наслаждаться своим десертом, Поля на миг задумалась, а смог бы он понять, если бы она вдруг решила все это ему объяснить? Да нет, пожалуй… В слишком уж разных мирах они обитают. И слишком по-разному эти миры относятся к ним. - Ну что ж, возможно, я просто не слишком верно донесла свою мысль… Но рада, что вы так высоко меня оцениваете, - слегка кивнув, Полина сделала еще один глоток кофе. – Впрочем, довольно обо мне. Давайте теперь и о вас. Тем более что заботиться об успехе и благополучии ближних своих – можно сказать, сама суть выбранного вами жизненного поприща! Нужно было родиться совсем уж идиотом, чтобы не услышать сарказма, спрятанного в этом комплименте. Сполна его оценив, Макс одобрительно улыбнулся: - Вы абсолютно правы, всё именно так и есть. А от того, насколько хорошо я это делаю, в конечном итоге зависит мой собственный успех… и я теперь даже не о материальном. Самолюбие и некоторый избыток тщеславия – таковы, любезная Аполлинария Аристарховна, мои главные и любимые пороки. А успешные публичные выступления перед присяжными, и тем более, победы в судебных процессах – довольно действенный способ удовлетворить эти страсти, и одновременно удержать их в узде. Не позволяя им выходить за рамки дозволенного и причинять ущерб мне и окружающим меня близким людям. А у вас есть такие недостатки, от которых совсем не хочется избавляться? Собравшись ответить, что глупо лелеять собственные пороки, Полина, тем не менее, так и не успела этого сделать. Виной всему – внезапное деликатное покашливание и мужской голос с нотками фальцета, что ровно в ту же самую минуту произнес слова приветствия, обращенные к её собеседнику: - Максим Евгеньевич, душа человек! Что за приятная встреча! Сказывают, будто вы нынче опять из зала суда триумфатором вышли? – сдержанно кивнув в знак приветствия, Черкасов молча наклонил голову второй раз. Явно давая понять, что не слишком настроен на продолжение диалога. Во всяком случае, здесь и сейчас. Но прервавший их с Полиной тет-а-тет господин, по всей видимости, особой проницательностью не отличался. – Да уж, молчите-молчите, - замахал он руками, хотя Максим Евгеньевич говорить по-прежнему не пытался, - всё наше управление об этом гудит, точно растревоженный улей! Дескать, вновь выставил нас этот ловкач-адвокат в самом комическом свете! Особенно же лютует Крапивин, который до того при всех побожился, что непременно упечёт того немца за решетку. И никто ему в этом не помешает… Упечет, значит, пекаря, ага?! Вот, и как вам такой каламбурец? Захохотав пуще прежнего – смех у него оказался таким же противновато-визгливым, он переместился на пару шагов и оказался, наконец, в её поле зрения Полины. Хотя она вовсе не стремилась его рассматривать. Напротив, опустила голову ниже и даже чуть отвернулась, подчеркнуто не вмешиваясь в разговор, и словно бы давая понять, что он ей абсолютно не интересен. Но это не помогло. И уже в следующую минуту неуёмный господин без посредников рекомендовался Полине Вениамином Андреевичем Суздальским, фотографом полицейского управления – впрочем, едва при этом на неё взглянув. А затем вновь перевел на Черкасова взор, полный восторга и обожания, продолжив стрекотать о том, как жаль, что не случилось увидеть его выступления лично и прочее в подобном же духе. До тех пор, пока сам Максим Евгеньевич не прервал его излияния столь же велеречивой благодарностью, в которой достаточно изучившей повадки патрона Полине вновь послышались иронические нотки. - Исключительно лестно, что результат моего скромного труда находит столь щедрый и искренний отклик не только у друзей, но и у оппонентов!.. Знаю, знаю, любезный Вениамин Андреевич, что лично ко мне вы крайне благосклонны и потому относитесь к противникам лишь формально… Ибо может ведь быть и по-другому! Взять вот, например, хоть мадемуазель Аристархову, мою помощницу и секретаря, с которой мы как раз до вашего прихода обсуждали нюансы сегодняшнего процесса, - кивнув в её сторону, Макс улыбнулся – на сей раз совершенно искренне. – И которая, напротив, ко мне очень требовательна, поэтому всегда указывает на малейшие ошибки и упущения. Но это мне тоже только на пользу! – прибавил он и снова посмотрел на Полину, будто призывая сказать, наконец, хоть что-нибудь. - Вы великодушно преувеличиваете значение моей поддержки. Хотя, я действительно стараюсь помочь всем, чем могу, - отозвалась она тогда, по-прежнему не отводя взгляда от расстеленной на собственных коленях льняной салфетки. – И надеюсь продолжать в том же духе. Поэтому прямо сейчас буду вынуждена вас оставить: вспомнила вдруг, что так и не закончила вчера печатать исправленный вариант вашей будущей статьи для «Журнала Министерства Юстиции»… - Да, но почему сейчас, не завтра же её публиковать?! – еще более удивившись, воскликнул Черкасов. – Позже допечатаете! - Потому что я требовательна не только к вам, Максим Евгеньевич, а еще и к себе. Так что благодарю за угощение и до завтра! Месье… - быстро кивнув Суздальскому, Полина встала из-за стола, и быстро пошла на выход, стараясь не глядеть по сторонам. - Ничего не понимаю! – растерянно проговорил Макс, проводив девушку взглядом и пожимая плечами, когда вновь посмотрел на Суздальского, также наблюдавшего за ее уходом. - Женщины! – ответил тот, вздыхая. – Кто может точно знать, что у них на уме? - Это точно, - согласился Черкасов, - Но что же вы всё стоите, право? Садитесь, прошу вас! – проговорил он, кивая на опустевший Полинин стул. – Вы ведь, наверняка, тоже перекусить хотели. А тут об эту пору свободного места так легко не сыщешь. Я же тоже скоро пойду восвояси, так что вас смущать не буду. - Ну, я-то уж точно и не из застенчивых! – усмехнулся Вениамин Андреевич, с подтверждающей эти слова легкостью тут же принимая его приглашение и жестом призывая человека, пока сам Черкасов расправлялся с остатками крем-брюле и кофе. – Ну а вы, стало быть, решились обзавестись секретарём! - Да, пришло время. Работы много, один с оборотом документов уже не справляюсь. - Что ж, дело нужное. Но и непростое. Тут ведь, как при марьяжном интересе, важно найти кандидатуру не только качественную, но еще и скромную да порядочную! - Странная у вас ассоциация, - заметил Черкасов. – Впрочем, даже если и так судить, то я, кажется, отнюдь не прогадал. Аполлинария Модестовна – отличный помощник, да и репутация у нее преотменная, так что… - Да… дай-то бог, как говорится, дай-то бог! – закивал в ответ Суздальский, отвлекаясь затем, чтобы сделать заказ. А Макс, тем временем, извлек из-за пазухи портмоне и, вручив подошедшему официанту плату за тот, который сделали они с Полиной, встал со своего места, намереваясь уходить. - Рад был увидеться, Вениамин Андреевич! – сказал он, застегнув пиджак и забрав со стола свою шляпу. – Кланяйтесь от меня при случае господину Крапивину и передайте, что я весьма сочувствую его сегодняшней неудаче. Однако не намерен и далее щадить его чувств. Такова уж служба.

Максим Черкасов: Первая научная статья Макса, посвященная теории пощады потерпевшему как основанию для реформы института неофициальных преступлений, увидевшая свет в августовском номере «Журнала Министерства Юстиции», как им и предполагалось, вызвала в профессиональных юридических кругах довольно широкий резонанс. Содержание не оставило равнодушным, кажется, никого, хотя ругали автора практически так же часто, как и хвалили. Большинству опытных юристов прежней школы выводы молодого присяжного поверенного, произведенные de lege farenda, показались слишком смелыми и даже провокационными. Однако были и те, кто одобрил предложенный материал. Главным и самым весомым авторитетом среди них внезапно оказался профессор Гольмстен, от которого Макс, к слову, поддержки в данном вопросе ожидал менее всего. Но главное, что после этого, буквально на глазах, стало увеличиваться количество положительных отзывов – должно быть, от тех, кто прежде колебался и теперь был рад присоединиться к непререкаемому авторитету самого господина декана юридического факультета. А еще через пару недель после публикации о Черкасове заговорили и вовсе благосклонно. Ощущая себя рыцарем-победителем драконов старой гвардии, Макс практически постоянно пребывал теперь в приподнятом расположении духа. Дополнительным стимулом явились два выигранных за это время судебных процесса – не таких сложных и запутанных, как дело кондитера Фрейбурга, но добавить в свою личную копилку побед было приятно и их. Пожалуй, единственным, в чем подвижек в лучшую сторону по-прежнему не наблюдалось, были отношения с мадемуазель Аристарховой. На взгляд самого Макса, происходило нечто совершенно противоестественное: чем больше времени они проводили вместе, чем сильнее, если можно так выразиться, срастались по работе, тем прохладнее и отстраненнее Полина держалась с ним во внеслужебных обстоятельствах. И тут уж дело не в возможности романа – или пускай даже в его невозможности, а в том, что своим поведением эта девушка разбудила в нём жгучее любопытство и неистребимое желание понять, наконец, что же она собой представляет и почему ведет себя столь странным образом. Впрочем, идею о том, чтобы однажды все-таки попытаться перевести их отношения в более личное русло, Макс тоже далеко не отбрасывал. Потому продолжал демонстрировать заинтересованность, только весьма умеренную и дозированную – уже вполне догадавшись, что иное Полину по какой-то причине отпугивает. Медленно, но планомерно приучая таким образом эту дикарку к себе. Или, может быть, даже приручая. Как сегодня, когда решил, что, кажется, пришло, наконец, подходящее время для цветов – в том смысле, что подобный знак внимания с его стороны, буде он вдруг оказан, не вызовет у неё отторжения. Но если местом, где в любое время года можно купить достойный букет, сомнений не возникало никаких – конечно, у Эйлерса на Невском, где же еще, то вот с тем, какие именно цветы подарить такой барышне, конечно, была та еще шарада. Розы Макс сразу же отмел – банально и по-мещански. Но и прочие цветы, которые предлагала ему милая приказчица в аккуратном белом кружевном переднике, тоже по разным причинам казались не тем, что нужно, пока он сам вдруг не вспомнил о ландышах – очаровательных, с чудесным ароматом, да к тому же достаточно скромных. А еще – чрезвычайно редких в конце лета, если, конечно, не знать, что у Эйлерса их можно купить фактически круглый год. Другой разговор, что в необычное время их обыкновенно приходится заказывать заранее, но вдруг повезет… - Скажите, а ландыши у вас нынче есть? - Конечно! – с готовностью кивнула приказчица. – Сколько вам будет угодно? - Да… даже не знаю. А сколько есть? Несите, что ли, все, я их возьму! – пожимая плечами, ответил ей Макс. И вскоре уже ехал к себе в контору, временами с удовлетворением поглядывая на перевязанную лиловой шелковой лентой и плотно наполненную душистыми белыми цветками в обрамлении широких заостренных на вершинах листьев корзинку, что стояла подле него на сиденье «мерседеса». - Это вам! – произнес он просто, когда, спустя еще четверть часа, с улыбкой бережно поставил её на край рабочего стола изумленной и обескураженной Полины, а далее, как ни в чем не бывало, удалился к себе в кабинет. Предоставив мадемуазель Аристарховой самой решить, как поступать дальше: то ли по привычке сделать вид, что ничего особенного не произошло, то ли все-таки как-то попытаться развеять эту неожиданную интригу.

Полина Аристархова: Полина стремительно покинула кофейню и не сбавляя скорости устремилась от нее прочь. Словно все черти преисподней гнались за ней. Шла она не разбирая дороги и единственным ее желанием было оказаться как можно дальше от того места и того человека, которого, как она думала, ей больше не доведется увидеть. Господин Суздальский то ли сделал вид, что не узнал ее, то и вправду он не вспомнил Полину сразу, но то, что память его через некоторое время подскажет ему истину, если бы она задержалась хоть еще на мгновение, Поля не сомневалась. И оставаться там, чтобы ее позор узнал Максим Евгеньевич… Сердце Полины от этой мысли замирало и тошнотворный ком подкатывал к горлу. Очнулась она от своих тревог только тогда, когда перед нею засверкала жидким золотом Нева, расцвеченная вечерним солнцем. Поля перешла дорогу и остановилась у ограды набережной, облокачиваясь на теплую. Согретую за день солнцем, гранитную тумбу. И ее тепло будто бы передалось ей, проникая под кожу и даря если и не полное успокоение, то временное забвение всем ее тревогам. Взглянув на реку, по которой медленно плыли баржи и лодки, груженые разным товаром, Полина поняла для себя. Что по сути мир ее остался стоять на том же месте. И уж если и суждено ему рухнуть, то только завтра. Так что, явившись на следующий день в контору, девушка спокойно дожидалась появления Максима Евгеньевича, который должен был решить ее судьбу. Конечно, спокойствие ее было лишь внешнее, но она достаточно хорошо умела владеть собой. Поэтому, когда вошел шеф. Полина подняла на него свой взгляд, не выражавший никаких эмоций, и попыталась прочесть в его лице свое будущее. Но Максим Евгеньевич был совершенно таким же, как и в любой другой день. Глаза его сияли, на губах была всё та же ироничная улыбка, и кивнув ей, она приветствовал девушку привычным длинным и витиеватым образом. С тех пор все было также, как и всегда – она приходила каждый день, кроме воскресенья, в контору, они с господином Черкасовым работали и затем она возвращалась в гнездо к Нюре. Ну вернее сказать, было почти всё как всегда. Одно ее беспокоило и очень сильно. В тот день, после суда она поняла, что ей небезразлично мнение шефа о ней, но вот только почему её так это волновало. И с каждым днем, чем лучше она узнавал Максима Евгеньевича, который работая, иногда забывал о вечном своем амплуа балагура и бонвивана, тем яснее видела Полина, какой удивительный человек её патрон, даже если сам об этом и не подозревал. И её восхищение им как человеком в какой-то момент стало столь сильно, что она испугалась, будто влюбилась в нег. Но это же было бы истинной глупостью с ее стороны, позволить подобное чувство себе! Впрочем, предаваясь иногда украдкой девичьим грезам в своей постели, она позволяла себе думать, что возможно однажды, когда придет время, она выйдет замуж за человека достойного, положительного и… почему-то в этот момент воображение ей показывало лицо именно Черкасова. Возможно, лишь потому, что других мужчин с такими качествами и подходящего возраста, она попросту не знала. Но чем чаще внерабочее время Максим Евгеньевич проникал в ее разум, тем суровее старалась себя вести Полина на работе, не желая даже повода дать ему над нею подтрунивать. Вот и сегодня, перебирая корреспонденцию и составляя список первостепенных дел, Полина готовилась к приходу шефа, предвкушая самый обычный день в конторе. И вот, звякнул колокольчик входной двери, на пороге появился господин Черкасов, как всегда облаченный в свой великолепный английский костюм и беззаботную улыбку и водрузил ей на стол корзину ландышей, после чего исчез за своей дверью, будто ничего и не случилось необычного. Полина как сидела на своем стуле недвижимая, не успев даже рта раскрыть, так и продолжила сидеть несколько минут, просто разглядывая цветы, от которых исходил восхитительный аромат весенней свежести. И это при том, что на дворе стояла середина августа. Если бы Максим Евгеньевич видел теперь ее лицо, то на каждое выражение его, которое сменялось буквально через секунду, он мог выпустить ни одну острую стрелу своих иронических шуток. Но когда ошеломление начало проходить, а Полина вновь обрела способность мыслить и рассуждать хотя бы чуточку здраво, она вскочила со своего места и уже думала ворваться в кабинет патрона, но вовремя одумалась. Оправив свою юбку и взглянув в маленькое зеркальце, которое она носила в ридикюле, она убедилась, что выглядит вполне достойно. Затем взяла свой блокнот, бумаги и письма для шефа, постучала привычно в дверь его кабинета и вошла, едва услышав его голос. - Вы в своем репертуаре, Максим Евгеньевич, - спокойно произнесла она, положив на стол перед ним письма из ведомства и пару запросов, которые по его просьбе она сделала накануне. В его взгляде, обращенном на нее в этот момент читался немой вопрос, ибо сложно было понять к чему относилась ее реплика. – Я ведь просила вас вчера подписать этот запрос, а что в итоге?! Мне пришлось просто-таки титанические усилия приложить, чтобы нам выдали на него ответ. И я конечно не знаю, от чего это вы решили мне принести цветы, но приму их как извинения за те неудобства, которые вы мне доставляете!

Максим Черкасов: * с А.М.* - Черт возьми, и правда, забыл! – с досадой хлопнув себя по лбу, Максим вздохнул, откинулся на спинку кресла и виновато взглянул на строго взирающую сверху вниз помощницу. – Вы – мой ангел-хранитель, Аполлинария Модестовна! – прибавил он тотчас, обмакивая перо в чернила и выводя свою размашистую подпись там, куда ему требовательно ткнул указательный пальчик девушки. Руки у нее были изящные, с длинными пальцами, словно у пианистки. «Может, из-за этого ей удается так быстро печатать?» - невольно подумал Черкасов, не без усилия отводя взгляд в сторону, чтобы ее ненароком не смутить. Да впрочем, ведомо ли ей это чувство в принципе? Признаться, Макс уже потихоньку начинал в том сомневаться. Ему никогда особенно не нравились молчаливые и робкие барышни. Но напористость мадемуазель Аристарховой все же порой переходила границу умеренности даже с точки зрения его личных, довольно широких взглядов на эти вещи. И, наверное, уже давно бы начала его раздражать, если бы так… не веселила. Вот и сейчас, вместо того, чтобы поставить маленькую нахалку на место, он лишь тихо хмыкнул и пожал плечами: - Как вам будет угодно. Хотя лично я не считаю какие-то там заурядные цветы достаточной благодарностью за все, что вы для меня делаете… Только скажите хотя бы, понравились ли они вам? - Понравились, – в обычной своей лаконичной манере ответила Полина. И тут же вдруг улыбнулась, проговорив уже совершенно иным тоном: - Нет, не так. Они понравились мне очень! В сущности, не так уж и важно, отчего Максим Евгеньевич подарил ей эти ландыши. Но не признать, что они её порадовали, было попросту неискренне и совершенно некрасиво. - Честное слово, спасибо вам большое! – озвучивая свои мысли, коротко прибавила она. И потом вновь умолкла, решив, что на сей раз уж точно сказала достаточно. Не объяснять же Черкасову, в самом деле, что прежде ей еще никто и никогда не дарил цветов!.. Ну, если, конечно, не считать того букета васильков, который однажды неловко сунул в руки соседский Егорка, пытавшийся ухаживать за ней еще в Опочке, когда им обоим было, наверное, лет по десять. - Какие нас сегодня ждут дела? - Все те же! – пожал плечами Макс, которому были неведомы ее терзания, посмотрев на Полину при этом, возможно, чуть пристальнее, чем обычно, но ничего более не прибавив к прежней теме их разговора. Это было бы лишним ходом. Теперь, согласно его личному пониманию науки построения доверительных отношений с дамой, следовало вновь на время отступить. – Принесите, пожалуйста, прямо сейчас папки с делами купца Анохина и коллежской советницы Курочкиной. Затем можете отправиться в архив – передать хранителю подписанный запрос и мои глубокие извинения… Потом у меня две выездные встречи с доверителями, а после, думаю, часам к двум-трем по полудни, я вернусь в контору. И, если не возникнет более ничего неотложного, отпущу вас домой! Устраивает такое расписание?

Полина Аристархова: *с господином С* С самого первого дня присутствия в адвокатской конторе господина Черкасова Полина завела на рабочем месте столь идеальный порядок, что Максим Евгеньевич даже иногда ерничал по этому поводу, намекая на сходство ее стола с операционным. Что ж, хаос и кавардак вокруг себя, Полина, и правда, не выносила. Потому, кроме великолепной «Remington», письменного прибора и папок с текущими делами, там и правда, было ничего не сыскать. Даже тех милых штучек, что принято считать чисто «дамскими», вроде какой-нибудь статуэтки, фотографической рамки или вазочки. Впрочем, об отсутствии последней – а лучше бы и сразу нескольких, учитывая количество подаренных Черкасовым ландышей, Полина теперь готова была даже пожалеть. Цветы ведь совсем скоро увянут, если их не поставить в воду! Но куда эту воду, спрашивается, набирать?! Кончилось тем, что, поразмыслив, она попросту выгребла из серванта, где хранилась нехитрая посуда, все имевшиеся там чашки, стаканы и даже заварочный чайник, наполнила их водой. И затем, разобрав на небольшие букетики всю ландышевую кипу, расставила полученные аккуратные композиции по кабинету – рядом со своей машинкой, на полках стеллажей, на столике возле стульев для посетителей, и даже на подоконнике. Распространившись, таким образом, повсюду, ландыши вскоре наполнили своим пьянящим ароматом уже все остальное помещение, навевая совсем не рабочее, а мечтательное и даже романтическое настроение, и противостоять ему Поле удавалось с большим трудом. Благо, хоть было дело, ради которого требовалось отсюда ненадолго уйти. Но и тогда, собираясь в архив и застёгивая перед небольшим зеркалом свой строгий серый жакет, она не смогла удержаться от того, чтобы не приколоть к его лацкану несколько веточек с белоснежными колокольчиками – с удивлением отметив, как при этом сразу похорошело и посвежело ее собственное отражение. Приподнятое состояние духа никуда не делось и на улице. Было ли тому причиной по-прежнему действие цветочного аромата, или дело было уже и в солнечной погоде, установившейся после недели затяжных дождей, напомнивших жителям столицы, что август в Петрограде – уже маленькая осень, Поля не знала. Да и раздумывать на эту тему не хотела вовсе, одаривая вместо этого всех встречных прохожих улыбками, которые, как утверждала Нюра, очень к ней шли, делая куда менее строгой, чем обычно. «И очень даже миленькой!» Последнее замечание прежде обыкновенно заставляло Полину презрительно фыркать. Однако с некоторых пор она и сама почему-то все чаще стала поглядывать на себя в зеркало не только для того, чтобы убедиться, что с внешностью и туалетом все в порядке, но и просто так… В архиве, как обычно, было тихо, малолюдно и немного темно, даже несмотря на яркий солнечный день за окном. Смотритель встретил Полину любезно и похвалил за обязательность и пунктуальность, когда девушка вручила ему обещанные еще накануне подписанные Черкасовым запросы. Кроме них, впрочем, имелись уже и новые. Потому, пока архивариус удалился рыться в своих папках и каталогах, Полина в ожидании присела на небольшой диван для посетителей. Как и остальные его собратья по здешнему гарнитуру, тот претендовал на строгость и даже изысканность. И явно стремился подражать знаменитой гамбсовской мебели. Но вот беда: древесина для него была взята явно попроще, а сиденья, вместо дорогой кожи, обиты всего лишь зеленой клеенкой. Да и общий вид – приземистый и немного аляповатый, был таков, будто мебельщик обладал не только малыми возможностями, но и дурным глазомером. Сочувствуя несчастному дивану за его неуклюжесть, Полина чуть погладила его подлокотник, словно успокаивая большое и грустное животное. И тут же развеселилась своим детским фантазиям, пряча улыбку за поднесенным к губам кулачком и изображая внезапный приступ кашля. Ну, так, на всякий случай, если кто-то из клерков сейчас за ней наблюдает. - Сударыня, можете получить документы. Все готово, – послышался глубокий, басовитый голос архивариуса. И она тут же поднялась, направляясь к дальнему столу, однако почти сразу оказалась вынуждена остановиться из-за того, что кто-то заступил ей дорогу. - Позвольте пройти, пожалуйста! – негромко попросила Поля, подняла глаза и… почувствовала вдруг, как сердце стремительно ухнуло куда-то в пятки. Опять он! Да что же это такое, в самом-то деле?! - Мадемуазель Аристархова! Как тесен мир! Суздальский моя фамилия… Помните, нас некоторое время тому назад представил друг другу господин Черкасов?.. Впрочем, мы ведь были знакомы и до этого, не так ли? – прибавил он вдруг уже тише и с легкой усмешкой, заметив, наконец, ее смятение. Затем отступил на шаг и смерил таким взглядом с головы до ног, что Полине на миг сделалось совсем нехорошо. - Да, – коротко произнесла она и добавила: - Я вас помню. - Весьма занятные были обстоятельства… Однако вижу, что нынче все изменилось. И очень, знаете ли, этому рад! Вы нынче сюда по служебной надобности? - Именно так, – кивнула Полина и, более внимательно взглянув на собеседника, лицо которого, в принципе, не выражало ничего, кроме вежливого интереса, наконец, немного успокоилась. - А вы… Как поживаете? Выходит, в полиции служите? - Да, фотографом. Такова моя основная профессия. А там, - сделав небольшую паузу, уточнил он, - у меня просто хобби. Так сказать, для души. - Барышня?! – тем временем, вновь окликнул Полину архивариус, на сей раз немного нетерпеливо. – Вы идете? - Да! – воскликнула она в ответ. И вновь многозначительно взглянула на Суздальского, который все еще стоял у неё на пути. – Так вы позволите? - Ах, простите! – словно опомнившись, он всплеснул руками, и отступил в сторону. – Я так вас задержал! Ступайте, ступайте, Полиночка, доброго вам дня! И до новых встреч… «Век бы тебя не видеть!» - подумала она, кивая и проходя мимо, будучи практически уверена, что Суздальский после этого так и остался стоять на месте, провожая её взглядом. И от этого на душе сделалось как-то противно. Ну, дернул же их черт, в самом деле, заявиться сюда практически одновременно… Впрочем, углубившись в изучение содержимого принесенных архивариусом папок, о присутствии Суздальского Полине вскоре удалось почти забыть. А когда, отобрав и скопировав для шефа нужные бумаги, она вновь оглянулась по сторонам, его в поле зрения уже не оказалось. Что, если подумать, тоже было хорошим знаком. Да и в целом – по здравому рассуждению, вряд ли и сам он так уж захочет широко афишировать ту часть своей жизни, что лично определил как «хобби», которое, к тому же, вряд ли благожелательно оценят сослуживцы по полицейскому департаменту – коли о нём узнают. Соответственно, здесь их интересы как минимум совпадают. И потому, может, зря она так уж и разволновалась? Вернувшись, спустя еще примерно час, обратно в контору, Полина была уже практически спокойна. А накативший на неё потоком прямо от входной двери цветочный аромат унёс тревогу окончательно, вновь погружая в куда более приятные воспоминания об утреннем приключении. Думать о нём – равно как и о том, кто послужил его причиной, было одновременно радостно и неловко. Словно было в этом что-то чуточку запретное, но ужасно привлекательное. Пройдя через весь «предбанник» к своему рабочему столу, Поля тихо опустилась на приставленный к нему стул и, невольно улыбнувшись своим мыслям, подперла рукой подбородок, задумчиво уставившись на один из букетиков, притулившийся возле ее пишущей машинки. Да так, верно, и просидела до той поры, когда медный колокольчик на двери вновь мелодично звякнул, оповещая о возвращении Максима Евгеньевича.

Максим Черкасов: * те же, там же* - Скучаете? – усмехнулся Макс, успев поймать это рассеянное и мечтательное выражение на её лице буквально за миг до того, как оно вновь сменилось внимательной, «деловой» гримаской, с которой Полина обыкновенно выслушивала его распоряжения, прежде чем их исполнить. И очень зря! Ведь без этой извечной постной мины она смотрелась… почти красавицей. А вот если бы еще добавить туалет, более изысканный, нежели это серо-мышиное нечто, не выглядящее совсем уж уродством лишь потому, что на тонкой и изящной фигурке мадемуазель Аристарховой хорошо смотрелся бы даже мешок из-под муки, тогда… Внезапно опомнившись и сообразив, что размышления вновь увели его куда-то не туда, Черкасов тихо кашлянул и отвел взор от девушки, которая, как обычно, поднялась из-за стола при его появлении. И, наверняка, уже успела ощутить неловкость оттого, что он вот так на неё уставился. - Отличная идея, - заметил Макс, кивнув на один из расставленных по всему помещению букетиков с ландышами. Просто для того, чтобы что-нибудь сказать. – Мне бы и в голову не пришло. Особенно хороша вон та «ваза», - прибавил он, указав на приспособленный для насущных нужд чайник. – Ну, как сегодняшние успехи в архиве? На сей раз, надеюсь, любезная Аполлинария Модестовна, я ничем невольно не осложнил вам жизни? - Нисколько, - честно ответила Полина, несколько смущенная тем, что шеф припомнил ей ту смелую утреннюю реплику. – В архиве тоже все успешно. Я выписала необходимые данные и сложила в папку, которая уже у вас на столе. Можете ознакомиться хоть сейчас. Только… может быть, лучше чаю сначала попьете? – спросила она вдруг, но тут же глянула на занятый ландышами заварочный чайник. – Или я лучше кофе вам сварю? У меня в буфете и бисквиты есть! Ну, или могу что-то поплотнее из трактира принести. Это совсем недолго… Хотите? - Эгхм! – только и сумел выговорить в ответ Черкасов, несколько озадаченный этим внезапным припадком заботливости, столь контрастирующий с обычной вежливой, но подчеркнуто отстраненной манерой Полины, не понимая, чем умудрился его вызвать. – Нет. Есть я пока почему-то почти не хочу. Но вот кофе буду очень даже рад… И еще больше обрадуюсь, если вы разделите этот перекус со мной. Надеюсь, бисквитов хватит на двоих? Если нет, то я охотно уступлю вам те, что полагаются мне! - С удовольствием приму ваше приглашение, Максим Евгеньевич! Фраза эта, возможно, прозвучала немного официально, зато Полина сопроводила ее улыбкой, которую, и правда, нечасто позволяла себе на работе. Вот только сегодня буквально с самого утра все было не так, как обычно. И возвращаться к привычной сдержанной манере общения почему-то не хотелось до сих пор. - Как жаль, что невозможно поставить здесь в кабинете тот агрегат, о котором вы мне тогда рассказывали – чтобы варить… эспрессо, верно? – спросила она, выглядывая на миг из-за открытой дверцы того шкафчика буфета, где хранился запас свежесмолотого кофе и сахар. – Моя соседка по квартире, Нюра, довольно часто болтает о всяких таких механизмах, мечтая, как они в будущем упростят нам жизнь… Иногда даже кажется, что она слишком много читает Жюль Верна. Впрочем, было бы, наверное, забавно наполнить дом машинами, которые могут делать за тебя хоть часть домашней работы… - Все может быть, - пожал плечами Макс. – Но я не совсем понимаю, для чего нам понадобятся эти машины, когда всегда можно нанять достаточно слуг?.. О, вот только не надо на меня так смотреть! – рассмеялся он, протестующе вскинув ладони, когда Полина, в очередной раз высунувшись из-за дверцы буфета, одарила его коротким, но весьма красноречивым взором. – Да, я вырос в совершенном достатке. А, может быть, и в избытке. Но не вижу причины за это извиняться и делать вид, что не принадлежу к той среде, к которой… принадлежу. Дело не в этом. Я рассуждаю здесь не как барин, а прежде всего как юрист, которому просто положено рассматривать любую ситуацию как минимум с двух позиций. Вот и представьте же тогда, милая Аполлинария Модестовна, что наступит время, когда умные машины полностью заменят нам слуг. Казалось бы, чудесно. Никакой эксплуатации человека человеком – или о чем там еще рассуждают в таких случаях господа социалисты? Но… что же тогда делать всем этим, ставшим вдруг резко ненужными, людям? Каким образом заработать себе на жизнь? - «Социалисты»… Полина негромко фыркнула, выразив этим то ли несогласие, то ли насмешку, чиркнула спичкой над фитилем спиртовки, поставила кофейник на вспыхнувший тотчас голубоватый огонёк, и только затем, наконец, повернулась к Максиму Евгеньевичу, одарив его взглядом строгой учительницы, вынужденной сотый раз разъяснять глупому ученику элементарные вещи. Так на своих самых нерадивых школяров, помнится, порой смотрел её отец. И маленькой Поле очень нравилось копировать эту манеру. - Не стану спорить, вы правы, но только отчасти. Предположим, что ваши фантастические «умные» машины уже изобретены… да, впрочем, зачем даже и фантастические? Самые простые, бытовые. Вот, Нюра мне еще недавно говорила про агрегат, который сам стирает белье. Ну, хорошо, постирать-то он постирает, а вот отжать, высушить?! А после еще и погладить?! Тут ведь точно без человека не обойтись! - Возможно, со временем изобретут и такие механизмы, - резонно заметил Макс, продолжая развивать свою мысль. – А после еще и машины для уборки, например. Таким вот образом и не останется работы для горничных с прачками. Да и те женщины, которые обходятся без их помощи, и сами ведут свое домашнее хозяйство – чем будет им заняться? Скучать целыми днями над рукоделием? - Так с вашей точки зрения, мы, женщины годны лишь на то, чтобы сутки напролет хлопотать по дому, на кухне или в прачечной?! А если этого вдруг не потребуется, то мы вовсе не найдем, чем себя занять и сразу увянем от скуки? – вскинулась Полина, вновь утрачивая терпение при виде подобной дремучести. – Хорошенького же вы о нас мнения, Максим Евгеньевич! – прибавила она через секунду, уже чуточку спокойнее, поворачиваясь при этом обратно к спиртовке, где, словно вторя ее возмущению, как раз запыхтел закипающим внутри напитком кофейник. Сняв крышку и выждав еще несколько секунд, Поля ловко подхватила и его с огня ровно в тот момент, когда бурая пена устремилась из глубины наверх, не успев при этом выплеснуться наружу. – Нет, лично я убеждена, что рационализация труда и в целом изменит жизнь женщин. Появится больше времени, чтобы учиться, развивать себя интеллектуально и духовно. Становиться более совершенной и самостоятельной личностью! Разве же это плохо? - Нет-нет! Разумеется, хорошо! – уверил её Черкасов. Правда, не сразу, а после некоторой заминки. Вызванной, впрочем, не столько размышлениями, сколько легким, полугипнотическим трансом, в который он погрузился, наблюдая за тем, как Полина варит им кофе. Причем, совершенно для себя неожиданно. А все потому, что это простейшее, вроде бы, действо в ее случае было исполнено такой грации, что напоминало то ли некий сложный и церемонный старинный танец, вроде менуэта, то ли вовсе магический ритуал. Да и сама Полина – с лицом, зардевшимся в пылу желания непременно доказать свою правоту ему и всему миру, ярко сияющими на этом лице глазами и бурно вздымающейся под строгим одеянием грудью – видимо, от переполняющих эмоций, необычайно походила на прелестную молодую колдунью, творящую заклинания над приготавливаемым зельем. «Приворотным, не иначе!» - подумал Макс, уголки губ которого в этот миг едва заметно дрогнули. Тихо отделившись от края стола, где по обыкновению присел, сложив на груди руки, он сделал несколько шагов к серванту, у которого по-прежнему хлопотала Полина – на сей раз осушая освобожденные от ландышей и сполоснутые чистой водой чашки льняной салфеткой перед тем, как наполнить их кофе, остановился у нее за спиной, и немного наклонился вперед, приближаясь к ее щеке: - А не позволите ли мне вам помочь, милая Аполлинария Модестовна? – проговорил он негромко. А после вдруг снова ухмыльнулся, колыхнув своим дыханием тонюсенькую прядь, выбившуюся из её строгой прически над виском возле уха, и прибавил: - Ну… пока и для этих целей еще не придумали какую-нибудь специальную машину…

Полина Аристархова: с шефом Это было так неожиданно, что Полина вмиг позабыла всё, что только что собиралась сказать, а только молча кивнула ему в ответ и протянула чашку. В ту долю секунды, когда их лица оказались настолько близко, что теплое дыхание Черкасова коснулось кожи щеки, а взгляды встретились, её вдруг вновь охватило смятение. А еще – в который уж раз – крамольная мысль о том, насколько же он красив! Особенно тогда, когда перестаёт насмешничать, словно бы испытывая её терпение, и становился собою настоящим… Жалко, что ему так нравится притворяться. Хотя сама-то она чувствует себя гораздо увереннее, когда все идет так, как обычно! Не то, что теперь, когда сердце в груди, внезапно подпрыгнув, застучало в два раза быстрее, а губы пересохли настолько, что пришлось их облизнуть. Испугавшись, что ее волнение оказалось заметно и со стороны, Поля осторожно, из-за плеча взглянула на Черкасова. Но тот, слава богу, был слишком занят тем, что разливал кофе. И потому, кажется, ничего не понял. - Благодарю, - быстро вытерев ладони, которые, напротив, сильно вспотели, все той же салфеткой, что до сих пор судорожно сжимала в руке, она взяла одну из курящихся ароматным дымком чашек себе и, совсем уж осмелев, улыбнулась патрону. – Только теперь вдруг поняла, что ужасно проголодалась. - Ну вот! Тогда, может, бог с ним, с кофе? И давайте вместо него сходим в какой-нибудь трактир поблизости? Вы нормально пообедаете, я же… - тут Макс беззаботно пожал плечами, - просто составлю вам там компанию. Надеюсь, что приятную. А после, если позволите, провожу до дома – достаточно с вас на сегодня работы. Да и я уже сделал нынче все, что хотел. А с этими новыми выписками из архива подробно ознакомлюсь завтра. Весьма заманчивое предложение, однако… насколько удобно было бы его принять? Быстро подумав над решением этой дилеммы, Полина почти сразу пришла к выводу, ни в коем случае! И уже даже собралась произнести это вслух – конечно, не так резко, но тем не менее… Вот только, вместо того, чтобы вежливо сообщить патрону, что ей вполне достаточно кофе и бисквитов, почему-то согласно кивнула и выпалила: - Хорошо! Только если вы не просто составите мне компанию, а тоже пообедаете. Вечно ведь забываете о нормальном обеде и терпите после до самого вечера! А это чрезвычайно вредно для здоровья! - Уж не хотите ли вы сказать, что вас действительно заботит моё здоровье?! – с шумом втянув в себя воздух, воскликнул Макс, но, награжденный в ответ свирепым взглядом, тотчас же вновь нахмурил брови и поднял вверх раскрытые ладони в знак того, что сдается и не станет более ехидничать. – Скажите только… а как насчет моего другого предложения? – поинтересовался он вкрадчивым тоном, спустя пару мгновений и вновь внимательно взглянул на девушку. - Только, если и дальше будете хорошо себя вести! – заявила она тотчас, решительно забирая с вешалки свою шляпку и устремляясь к зеркалу, дабы прикрепить ее к волосам. - Приложу к этому все возможные усилия, сударыня! – щелкнув каблуками, Черкасов шутливо поклонился. И дальше, также вновь облачившись в пальто и шляпу, открыл дверь, выпуская свою норовистую даму из конторы на лестницу. А далее они неспешно побрели вдвоем по тротуару, болтая о разных пустяках, миновав при этом, вопреки первоначальному намерению разместиться на обед в первой же поблизости, сразу несколько харчевен. Была ли тому причиной солнечная и теплая погода, или же дело в том, что вот так, без начальственно-подчиненных взаимоотношений и пикировок, им вдруг оказалось неожиданно легко и весело просто говорить, не замечая ни снующих мимо пешеходов, ни экипажей и авто, а видя только лишь друг друга… Впрочем, ресторация в результате, конечно, все-таки была выбрана. И обед удался на славу. Когда же, покинув заведение вполне довольными, они снова вышли на улицу, солнце уже клонилось к горизонту. - Не хочу вас отпускать, – сжимая в руках шляпу, которую еще не успел водрузить на голову, Макс, сощурясь, посмотрел вначале на небо, а затем снова на спутницу и чуть склонил голову набок. – Вечереет, - коротко пояснил он, когда Полина вскинула на него удивленный взгляд. – И барышне, вроде вас, не стоит ходить по улицам одной. Моё предложение все еще в силе. И если вы все-таки готовы его принять… я буду очень рад. Услышать подобные слова из его уст оказалось… очень приятно. Хотя, Полина и была твердо убеждена, что Максим Евгеньевич не вкладывал в них никакого другого – льстящего её самолюбию – смысла. Просто так случайно получилось. Ведь она и сама отнюдь не рвалась немедленно избавиться от его общества. Точнее, совсем не хотела. Потому что давно уже не проводила времени в обществе кого-либо с таким удовольствием. Твердо держа данное слово, патрон вел себя идеально. Хотя и совсем нельзя сказать, что намеренно при этом старался быть паинькой. Напротив, в ресторации, пока ждали заказ – да и после этого, они даже, как обычно, успели несколько раз поспорить. Вот только споры эти были не злыми, а скорее, азартными, причем для обоих. Кому там приписывают фразу: «В спорах рождается истина»? Полина не помнила точно. Равно как и не была уверена, что их взаимные пикировки с Черкасовым несут столь высокую миссию. Но с одной задачей они определенно справлялись на «отлично» – позволяли спорщикам еще лучше, чем прежде, узнать и понять друг друга. Для чего это нужно Максиму Евгеньевичу, Поля предпочитала не думать. Да и с собой продолжала бороться, так как отчаянно трусила окончательно поддаться обаянию этого мужчины, слишком хорошо понимая, что ничего доброго подобное ей не принесет. А впрочем… что уж такого страшного может произойти, если всего-то один разок и отступить от этого нерушимого принципа, подумалось ей внезапно. И уже в следующее мгновение, вновь взглянув на Черкасова, на лице которого словно бы застыла любезно-выжидательная улыбка, Поля тоже коротко улыбнулась и кивнула: - Ну, хорошо. Хотя, право слово, это абсолютно лишнее, мне тут совсем недалеко! Однако если вы так настаиваете… - Еще как! И буду упрямиться до последнего! - Ох, да пойдемте уже! Хватит паясничать! – смеясь и качая головой, она двинулась вперед по тротуару, застегивая на ходу пуговки перчаток и даже не оглянувшись, чтобы проверить, отправился ли Черкасов следом за ней.

Максим Черкасов: В этом, и верно, не было нужды. Водрузив на законное место свою шляпу, Макс нагнал её в два шага и затем снова пошел рядом. Так и миновали Кирпичный переулок. А чуть позже, вывернули с Гоголя на Гороховую, невольно залюбовавшись на сияющий в последних лучах заката шпиль Адмиралтейства. - Вот здесь я и живу! – произнесла Полина, останавливаясь неподалеку от своего дома. – Как видите, совершенно безопасное место. И даже недалеко от вашей конторы. - Красивый! – откликнулся Макс, взглянув при этом на фасад семиэтажного здания с мансардами, лишь мельком: все равно мало что рассмотрел бы с такого расстояния без очков. Полина же все еще стояла рядом. И смотреть на ее лицо было не только легче, но и гораздо приятнее. В рассеянном свете ясного вечера черты его казались еще тоньше, а глаза будто бы мягко сияли. – И вы… - Спасибо! – ответила Поля просто и без всякого жеманства. – А еще спасибо за компанию и вообще за… этот день, Максим Евгеньевич! – прибавила она затем чуть смущенно, протягивая ему руку для пожатия. – Прощайте! - Не за что! – он улыбнулся и бережно сжал её узкую ладошку – ровно на пару дозволенных приличиями секунд. Чтобы после, уже почти отпустив, внезапно вновь задержать в своей. – Нет… стойте! Аполлинария Модестовна, послушайте! Но если вам и правда так понравился этот день, тогда, может быть, вы доставите мне удовольствие и как-нибудь подарите вдобавок к нему еще один… свой вечер? Я знаю-знаю, что не должен, мы давно об этом договорились, но… - пожав плечами, Макс виновато хмыкнул и умолк, дожидаясь её ответа. И все-таки это выглядело довольно странно. Неужели же ему не с кем больше провести время? С таким характером наверняка ведь должна быть целая толпа друзей! Причем, не только мужского пола, но и девиц, горящих желанием составить ему компанию… Вспомнив ошеломительную красавицу, которую пару недель назад видела с Максимом Евгеньевичем в суде, Полина невольно вздохнула. Впрочем, быстро воспрянула духом вновь, когда сразу после этого не без мстительного удовлетворения подумала, что при всем при этом, приглашает Черкасов все-таки её, а не эту светскую фифу. Даже если та и красивее внешне, чем сама Поля. Да к тому же, а почему бы, собственно и нет?! Что так уж всерьез мешает ей попробовать на вкус и такую жизнь, хоть раз оказавшись на месте барышни из высшего света? Ведь, ей и правда, понравился сегодняшний день, проведенный вместе с Максимом Евгеньевичем. Настолько, что даже не хочется, чтобы он кончался. Вот и пускай это продлится еще хотя бы ненадолго. А завтра вновь будет все по-старому, обычно и просто. - Максим Евгеньевич, а вы бывали когда-нибудь «Дикой кошке»? - Нет, - честно сознался Черкасов, который, в самом деле, впервые услышал это название. Хотя на вполне заслуженных основаниях полагал себя в данном вопросе знатоком. А еще вышло довольно неожиданно, что пока Макс ждал ответа, одновременно перебирая в уме все места, подходящие для времяпровождения с такой барышней, как мадемуазель Аристархова, она, оказывается, уже все решила за них двоих. Удивительная, все же, особа! – Я знаю только «Бродячую собаку», заходили туда пару раз с товарищами. И не могу сказать, что был впечатлён. К тому же, местные завсегдатаи и их повадки иногда выглядят… странно, - прибавил он после некоторой паузы, решив, что толковать суть тех декадентских «странностей» в присутствии Полины будет неуместно. – А это что за заведение? - Да… просто, - пожала в ответ плечами Поля. – Даже не знаю, как и назвать. Похоже на кабаре. Там шумно, весело, и еще там танцуют. Мы вдвоем с моей подругой иногда выбираемся туда по выходным. Проводим время. Только она сегодня работает допоздна, поэтому не сможет составить нам компанию… То есть, если вы вдруг согласитесь… О, боже! Нет, забудьте! Это совершенно неуместно! – чувствуя, как краснеет, Полина замахала руками. – Извините еще раз, Максим Евгеньевич. Я, наверное, пойду лучше домой… - Да почему же неуместно?! Я ведь ровно этого и хотел: повеселиться, потанцевать, выпить немного вина, или шампанского… надеюсь, там их наливают для посетителей? – с улыбкой осведомился он, вновь слегка коснувшись её руки. – А домой… Ну, успеется, же! Впрочем, извините, я просто осёл! Совершенно не подумал о том, что вам ведь наверняка нужно время, чтобы сменить туалет… Если так, я готов подождать вас! Прямо здесь – или где-то еще. А в условленный час подойду сюда вновь, и поедем развлекаться в эту вашу «Дикую кошку»! Кстати, а где она находится? - Совсем близко, полчаса отсюда – в Графском переулке, - все еще не до конца веря в то, что он согласился, Поля назвала адрес. И тут же выпалила: – Я очень быстро, мне и четверти часа хватит переодеться. Честно! – добавила она, когда Максим Евгеньевич посмотрел на нее с сомнением. - А вы можете там, в саду подождать, если удобно.

Полина Аристархова: *с мистером Ч* Решив таким образом, где они встретятся вновь, Полина быстрым шагом скрылась в подворотне дома, а затем стремглав взбежала по лестнице на верхний этаж и ворвалась в свое «гнездо». Она нисколько не соврала Черкасову, когда сказала, что соберется за пятнадцать минут. Нарядных платьев у нее было совсем не много. Одно. Зато какое! Полина им очень гордилась. Терракотового цвета, в темно-красную полоску, оно обладало достаточно узким лифом, чтобы подчеркнуть особую красоту девичьего стана, но при это весьма высокий воротник, чтобы быть вполне целомудренным. Талию выделял широкий пояс с фигурной, латунной пряжкой, а юбка, пышная, ложившаяся складками на бедра, сужалась книзу, но имела позади разрез, потому вполне подходила для танцев. Одевшись и оценивающе осмотрев свое отражение в зеркале, Поля достала из ящика комода маленькую шкатулку и, открыв ее, извлекла белый атласный воротничок, который тут же и приколола к отложному вороту своего платья, золотые сережки и коралловые бусы, что были ее единственными украшениями. Более добавить к наряду было нечего. И, хотя ошеломительной красавицей за эти пятнадцать минут она, пожалуй, так и не стала, но в целом, по собственному мнению, все равно выглядела вполне привлекательной. Сменив башмаки на туфли с каблучками, и надев пальто, Полина заспешила вниз. В подворотне ей встретился Мирон, который лениво скреб метлой асфальт. Подняв голову на звонкий стук каблучков, он улыбнулся. - А, барышня Полина! И куда это вы так поздненько? Неужто, опять танцевать? Нюрка-то где? - Да, дядя Мирон, танцевать. Только без Нюры. - С кавалером нешто? – с прищуром спросил дворник и увидел, как зарделись щеки Полины. – Ты смотри, ухо востро держи. Знаем мы кавалеров этих! - Не переживай, дядя Мирон! – Полина подбежала к нему, чмокнула в мохнатую щеку, пахнувшую дымом от печки, и быстро выскочила на улицу. Максим Евгеньевич сидел в Александровском саду на скамейке с отрешенным видом и наблюдал за прогуливающейся публикой. - Ну, вот и я. - Рад вашему возвращению! – кивнул Черкасов, поднимая на неё глаза и вновь вставая во весь рост. И затем, мельком взглянув на часы, прибавил. – А вы необычайно пунктуальны! Ровно четверть часа! Даже меньше: всего четырнадцать минут! Причина этой немыслимой, с его точки зрения, быстроты казалась достаточно очевидной: никаких особых перемен во внешности или одеянии девушки Макс попросту не заметил. Или, быть может, все же… ну да, кажется, она переменила обувь на более изящную. Но говорить о таком вслух, разумеется, было неучтиво. Потому, удовлетворенно склонив голову, Черкасов все равно подарил спутнице некий дежурный комплимент. А после, протянув руку, предложил незамедлительно выдвигаться к намеченной цели. Судя по указанному адресу, кабаре располагалось примерно в десяти минутах езды от Александровского сада. Ну, или в получасе пешком. Сам Максим предпочел бы именно такой способ. Однако, предположив, что подобная прогулка может оказаться некомфортной для барышни в туфельках на каблуках, вежливо предоставил право выбора самой Полине. Весело мотнув головой, та тотчас ответила, что хочет еще немного погулять. Погода к этому располагает, да и «Дикая кошка», работающая ночи напролет, в этот непоздний вечерний час едва только распахнула двери для посетителей. Потому спешить абсолютно некуда. - Как вам будет угодно! Выведя девушку по узкой и уже темноватой в сумерках парковой дорожке на широкий и достаточно освещенный тротуар, Макс сразу же вновь отпустил её руку и просто пошел рядом – будто подчеркивая тем исключительную скромность своих намерений и уважение к её свободе. Хотя, признаться, чувствовал себя несколько странно. Ибо впервые в жизни оказался в положении, когда на свидание… ладно-ладно, на обыкновенную дружескую встречу, сопровождал не он – а его. Понимала ли это Полина, испытывала ли также что-нибудь по этому поводу, догадаться по её поведению было невозможно. - Пришли! – объявила она, наконец, останавливаясь напротив ничем не примечательной двери одного из парадных столь же простого, даже немного обшарпанного на вид, здания, явно знавшего лучшие времена и, возможно, лет пятьдесят тому назад служившего доходным домом. Оглядев указанный вход сверху донизу, Макс не заметил нигде ни вывески, ни даже простой маленькой таблички – в общем, ничего, что хотя бы как-нибудь выдавало принадлежность этого строения к местам для развлечения. - И вы на самом деле думаете, что здесь теперь уже открыто? – с сомнением в голосе уточнил он, вновь поворачиваясь к Полине. - Ну, вот и проверим! – она взялась за ручку и потянула на себя дверь. И, едва открылась достаточного размера щель, изнутри, приглушенный еще одной дверью, уже внутренней, послышался характерный шум: играла музыка, раздавались взрывы смеха и громкие возгласы. – Видите! Всё уже началось. Полина улыбнулась и юркнула внутрь, предоставляя кавалеру следовать за нею. Открыв вторую дверь, они очутились в своеобразном фойе. По своей сути это был большой предбанник прежней черной лестницы, теперь же тут устроилась стойка консьержа, и прямо за ней к стене были прибиты многочисленные крючки, на которых уже висело десятка два мужских и женских пальто разной степени солидности и изношенности. При появлении новых гостей, консьерж – исполнявший заодно и работу гардеробщика, встал во весь рост, демонстрируя телосложение заправского атлета, и лихо подправил ус. - Нужно купить входной билет, - шепнула Поля Черкасову, открывая ридикюль. – Нет-нет, сегодня вы мой гость! – воскликнула она, как только заметила, что тот сунул руку за пазуху, чтобы извлечь портмоне. – Ну, в крайнем случае, после угостите меня чем-нибудь. Нам два билета, любезный, – обращаясь уже к консьержу, Поля протянула деньги. Затем принялась расстегивать пальто, а когда Максим Евгеньевич предложил свою помощь, повернулась спиной, скидывая верхнюю одежду ему на руки. А после вновь полезла в сумочку, убрать купленные билеты. Оттого вначале и не заметила, как спутник вдруг будто бы замер на месте. Когда же, покончив с этим, снова подняла глаза, то увидела, что он все еще не разделся. – В чем дело, Максим Евгеньевич? Вы передумали?

Максим Черкасов: * вместе в странном месте* - Нет, я просто… задумался, должно быть… неважно! Я сейчас! – до того толком не пережив еще болезненного укола по самолюбию, вызванного странным поступком Полины с покупкой билетов, Черкасов тихо качнул головой, полной впечатлений от её внезапного преображения буквально из блеклой куколки в яркую бабочку, и поспешил расстегнуть пальто. А после, почти не глядя, отдал его вместе с головным убором плечистому мужику, если честно, больше походившему на дюжего циркового силача, или и того хуже – на уличного бандита, нежели на консьержа. Внутренне помещение, куда Полина вновь привела его за собой, также было мало похоже на то, что Макс привык вкладывать в понятие «кабаре»: небольшой зал с маленькими столиками, приглушенный свет, создающий более интимную обстановку, чем в обычном трактире, и вдобавок – какое-нибудь представление на сцене. Пение, танцы, комические номера или мелодекламации, сделавшиеся особенно модными последние несколько лет. Что ж, из всего означенного «Дикая кошка», похоже, могла предложить своим гостям разве что полумрак и музыку. Последнюю обеспечивал тапёр, наигрывающий разудалые мелодии на стареньком пианино. Но вряд ли это расстраивало хоть кого-то из собравшихся здесь людей – преимущественно совсем молодых. Впрочем, об этом Черкасов, мог судить больше по общим очертаниям фигур и попадавшимся повсюду на глаза студенческим и даже гимназическим мундирам. Лица же в таком освещении с его зрением рассматривать было куда сложнее. Но это не имело значения, потому как то единственное, что его теперь интересовало, находилось прямо перед ним. И выглядело исключительно довольным. - Вам нравится? – в очередной раз поймав на себе его взгляд, воскликнула, тем временем, Полина, пытаясь перекричать бряцание пианино, многоголосый гомон и взрывы смеха, то и дело раздававшиеся по сторонам. - Вполне! Хорошее место! – так же громко откликнулся Макс, хотя с его точки зрения все это, на самом деле, напоминало скорее какой-то филиал преисподней. – Часто тут бываете? – спросил он еще через несколько минут, в течение которых они на пару продирались сквозь толпу в поисках свободных мест подле какого-нибудь из столов: здесь они были довольно большими и, похоже, явно не предполагали возможности публичного уединения. – Я смотрю, вас многие знают! – пояснил он свою мысль, имея в виду все те дружеские взмахи, приветственные оклики и улыбки, которым Полину то и дело встречали попадавшиеся на пути девушки и молодые люди. - Нет, не слишком. Раза два или три в месяц, – пожав плечами, она улыбнулась. Может, во время своих судебных выступлений Максим Евгеньевич и преуспел в искусстве сокрытия эмоций, однако сейчас на его лице было написано вполне достаточно, чтобы догадаться, что, вопреки высказанным вслух словам, это место ему вовсе не по нраву. Зато сама Поля чувствовала себя тут, словно рыба в воде, пускай местную публику в основном и составляли те, кто пока только лишь мечтает однажды оказаться среди посетителей того самого кабаре для избранных. Но ведь и «Дикой кошке» тоже была присуща собственная атмосфера. Ценная уже тем, что позволяет на время забыть привычную, скучную жизнь. - Хотя вы правы, некоторых я действительно знаю. Видите вон того долговязого юношу? Студент, любит рассказывать, что он внебрачный сын князя Багратиона. Врёт, конечно. А ещё пишет стихи. Ну как пишет, делает вольный перевод лорда Байрона и выдает за свои… А вон та девица – медиум, знаете, из тех, что столы трясут и с духами общаются? Чудной народец. Но не дурной. Не подумайте! Просто пока не нашедший в жизни своего пути… Или же немного с него сбившийся. А здесь можно об этом забыть, просто побыть собой, не обращая внимания на условности, повеселиться… К слову! А вы знаете, совсем скоро к таперу присоединятся скрипач и аккордеонист, будет почти настоящий оркестр и танцы. Но пока давайте-ка пойдем и сядем во-оон туда! – высмотрев, наконец, пару пустых стульев рядом с какой-то занятой лишь друг другом парочкой, Поля позвала Максима Евгеньевича за собой. Её слова были полны такой простоты и искренности, что Максу стало немного неловко. Из всего обширного сонма человеческих недостатков, снобизм всегда был одним из тех, которые он особенно презирал. А сам, выходит, ничем и не лучше. Сама того не понимая, Полина только что блестяще это ему доказала. Но, несмотря на то, что урок оказался весьма неприятным, Максим был, пожалуй, ей даже благодарен. Иногда взглянуть на себя со стороны бывает очень полезно – особенно, когда давно привык, что тобой в основном восхищаются… Устроившись рядом с Полиной на одном из обнаруженных ею свободных мест, Черкасов попытался заново оглядеться. На сей раз для того, чтобы понять, как здесь добывают еду и напитки. Вообще, чем дальше, тем сильнее, обстановка «Дикой кошки» напоминала один из тех пабов, что довелось посещать во время путешествия по Англии и Ирландии, которое он предпринял несколько лет тому назад вместе с несколькими университетскими товарищами во время летних вакаций. Та же шумная и галдящая толпа вокруг – и при этом никто не обращает на других особого внимания. Теперь, находясь буквально на расстоянии вытянутой руки от откровенно милующейся при всех пары, Макс готов был признать, что ошибся, решив вначале, что здесь принято нечто вроде ресторанных табльдотов. Как и то, что все это, тем не менее, отнюдь не похоже на заведения, наподобие тех, хозяйкой которого является Роза Лейбман. Тем временем, в прямом смысле сама собой, решилась проблема с напитками. Верно, заметив напряженно озирающегося по сторонам посетителя, из-за высокой деревянной стойки, на половину высоты загораживающей дальнюю стену помещения, вышел и направился к ним с Полиной молодой парень в длинном переднике. - Желаете чем-то угоститься? – поинтересовался он, оказавшись рядом. – Или, может быть, выпить чего-нибудь горячительного? - Секунду, мне нужно посоветоваться с моей дамой! – повернувшись к Полине, Максим взглядом спросил, что именно она предпочитает.

Полина Аристархова: *с ним же толикой сомнений* - Сидр, Максим Евгеньевич! Он тут вполне достойный, – это было правдой, как и то, что остальные напитки бы вряд ли понравились бы Черкасову. Половой кивнул, принимая заказ и быстро удалился, чтобы вернуться через пару минут с двумя два большими стаканами, наполненными янтарной жидкостью. Белая пенка поверх неё ещё не осела, и пузырьки, лопаясь, распространяли аромат яблок, которые долго лежали на земле под солнцем. Полина взяла свой стакан, Максим Евгеньевич последовал ее примеру. - За здоровье! – края их бокалов соприкоснулись, издав, глухой звук. И почти одновременно с ним, со сцены грянула музыка наконец-то собравшегося вместе трио. А в центр зала устремились первые, самые смелые пары. А Поля, опустив свой стакан на стол, тут же приготовилась к любимому занятию: наблюдать за тем, как люди танцуют. Ведь порой именно танец лучше всяких слов показывает истинную сущность человека. Сидр, и верно, оказался неплох. Но удивило Макса даже не это, а то, с каким невозмутимым спокойствием его им доставили – с началом войны практически повсеместно стал действовать строгий сухой закон. Но здесь о нем будто не слышали. Или, может быть, слышали, да только благополучно пропускали мимо ушей. А впрочем, какая разница?! Внезапно взыгравший оркестр отвлек его от раздумий на эту тему. Также отставив на время свой сидр, Максим позволил себе чуть откинуться на спинку стула и тоже стал наблюдать за парами, лихо отплясывающими нечто похожее на кекуок на маленьком пятачке перед сценой. Танец этот, еще лет десять тому назад считавшийся едва ли не угрозой общественной морали и нравственности, к нынешним временам уже успел превратился в нечто почти обыденное, как, впрочем, и еще более «вызывающий» матчиш, который, конечно же, тоже не заставил себя ждать. Сам же Макс дожидался теперь, когда на смену всей этой вакханалии придет более медленный танец. И вовсе не потому, что не умел скакать и дергаться, размахивая руками и высоко подбрасывая ноги в самых затейливых коленцах – очень даже умел! Однако имел на сегодняшний вечер чуть большие виды, чем просто повеселиться. И потому предпочитал не торопить события. Решив заодно еще раз проверить, насколько хорошо у него развита интуиция. Подсказывавшая, что Полина, почти ни разу не посмотревшая на него с тех пор, как был произнесен и выпит первый тост, тоже, кажется, чего-то ждет. Танцующих пар на площадке всё прибывало, но Поле, которой тоже очень хотелось там оказаться, по-прежнему приходилось наблюдать за их весельем со стороны. Ведь Максим Евгеньевич совсем не торопился с ангажементом. Пытаясь понять, почему, девушка успела перебрать в голове уже все возможные причины, пока в конце концов не решила, что, наверное, просто фраппировала его до предела, совершив все возможные ошибки сразу. Как в поведении, так и вообще в том, что додумалась позвать в подобное место. Куда ему, привыкшему к утонченным манерам и светским развлечениям, такие танцы?! Все больше переживая и расстраиваясь, она успела уже несколько раз искоса взглянуть на Черкасова. И каждый из них он все с тем же невозмутимым видом наблюдал за танцующими. Самым же обидным и глупым было то, что если бы не столь солидный кавалер рядом, её бы уже наверняка кто-нибудь да пригласил! А так, выходит, сама же себе все и испортила. Причем, кажется, не только с этим вечером. Горько вздохнув, Полина отпила ещё глоток сидра, который на этот раз почему-то показался совсем безвкусным. А когда отзвучали последние ноты второго танца, окончательно, убедившись в том, что с нее достаточно, повернулась к Черкасову, чтобы предложить уйти. Но прямо в это мгновение тапер на сцене вновь со всей силы ударил по клавишам, обозначая первые пассажи и аккорды всем известного танго «Эль Чокло» - да так громко, что показалось просто невозможно его перекричать. Когда же, следом за его пространной импровизацией, в дело вступили аккордеон и пронзительная, словно отчаянное рыдание, скрипка, последнее сделалось Поле и вовсе очевидно. Вновь опуская глаза, она решила – так и быть – подождать еще немного, до следующей паузы. И тут Максим Евгеньевич вдруг сам легко коснулся её руки – будто бы привлекая внимание. - Аполлинария Модестовна, не согласитесь ли вы доставить мне удовольствие? - Что? – чуть хмурясь, переспросила она, и веря и не веря одновременно в свою внезапную догадку. - Потанцуйте со мной это танго, прошу вас! – улыбнулся Черкасов, вставая из-за стола, и теперь уже открыто протягивая ей руку в приглашающем жесте. – Вы ведь умеете, я даже не сомневаюсь! И Полина приняла это приглашение – без лишних слов. Просто молча кивнула, также поднялась на ноги и пошла за ним.

Максим Черкасов: * для танго нужны двое* Танцевать танго хотели многие. Потому им не сразу удалось найти себе достаточно места среди других пар, скользящих и прохаживающихся по гладкому дощатому настилу, изображая затейливые фигуры и поддержки этого танца. Но вот, церемонно кивнув, Максим все же занял исходную позицию. А Полина опустила одну руку ему на плечо, устроив при этом другую поверх его отведенной в сторону и распахнутой правой ладони, считая это достаточным. Однако у самого Макса было несколько иное мнение на этот счет. Всего одно едва заметное движение кистью, и вот их с Полиной пальцы оказались плотно переплетены. В то время как вторая ладонь его уже нашла себе место на уровне ее лопаток. Вернее, почти нашла – замерев, как предписывали приличия, на расстоянии буквально считанных от нее миллиметров. Но так, чтобы Полина все равно постоянно чувствовала её рядом – в прямом смысле этого слова, спиной. А потом, дождавшись очередного подходящего момента в четком четырехдольном ритме, Макс наконец сделал первый шаг навстречу своей даме, сохраняя при этом, как и положено, непроницаемое выражение лица. Свои первые па в их танце Полина тоже произвела с самым серьезным видом, стараясь при этом как можно быстрее понять манеру партнера, чтобы под нее подстроиться. Это оказалось не сложно. И уже через минуту она подняла взгляд, и улыбнулась ему, слегка опуская ресницы. Будто бы приглашая Максима Евгеньевича к дальнейшему развитию молчаливого диалога, который они начали, как водится, с самых простых и обычных приветственных фраз, «словами» которых были совершаемые ими движения. Да, танго, пожалуй, всегда представлялось Поле неким приватным разговором, где всякий шаг и жест – это ответ на задаваемый таким же образом вопрос. И в этом было его главное отличие от всех остальных танцев, которые требовали обычно лишь хорошей памяти, чтобы запомнить последовательность фигур, да определенной ловкости, чтобы воспроизвести их красиво и по возможности грациозно. Танго же было полно интриги, всякий раз рождаемой взаимной непредсказуемостью импровизаций партнеров. Отчего еще одним занятием, с которым его можно было успешно сравнить, казалась азартная игра. И Поля с радостью в неё включилась – в тот же самый миг, когда Черкасов начал свою. Не желая уступать ни в одном из других их споров, здесь она, напротив, будто бы вручила Черкасову абсолютный карт-бланш, устремляясь за ним в следующем новом движении, фигуре или головокружительном пируэте. Явно плюнув на традиции этого танца, предписывающие изображать серьезность, Максим Евгеньевич – которому в остальное время было строго-настрого запрещено над ней насмешничать, в результате тоже перестал сдерживать улыбку. И сопровождал теперь всякое свое па то ироничной улыбкой, то вопросительно изогнутой бровью – будто смел сомневаться в том, что Полине удастся их за ним повторить. И напрасно! Сегодня у неё получалось все, включая и те движения, которые удавалось подсмотреть у других танцоров. А темп мелодии, между тем, продолжал ускоряться, несмотря на все тот же четкий аккордеонный ритм, сбиться с которого было совершенно невозможно, хотя, подстегиваемое азартом и радостным возбуждением сердце тоже стучало в груди все быстрее. Причем не только из-за этого, но и от предвкушения продолжения. А еще – от невольного гадания, решится ли Максим Евгеньевич на самую смелую фигуру этого и без того скандального танца. И он, конечно же, решился. В один из моментов отпустил от себя Полину немного дальше, и вдруг – резко притянул обратно, заставив при этом вначале быстро обернуться вокруг своей оси, а потом отклониться назад, прогнувшись в талии почти до самого пола. Замерев в этой позиции, должно быть, всего на несколько мгновений. Что самой Поле показались, однако, если и не часами, то уж точно минутами, в течение которых она слышала лишь шум прилившей к голове крови, да все тот же ритм, который, словно метроном, задавал всему трио музыкантов аккордеонист. Тем временем, Черкасов уже успел вернуть ее в вертикальное положение, закружившись теперь уже вместе с ней на одном месте, вновь отпустив на расстояние вытянутой руки, притянув обратно и – в финале всего – подхватив ненадолго на руки. Поставив затем снова на пол ровно тогда, когда раздался последний аккорд. - Я не ошибся, вы прекрасно танцуете, Аполлинария Модестовна! – проговорил он негромко, с улыбкой склоняясь к её лицу, и намеренно подчеркивая церемонностью обращения по имени-отчеству его явную абсурдность в их нынешних обстоятельствах.

Полина Аристархова: *с мои галантным кавалером и настырной соседкой* Расстояние, что сейчас их разделяло, было ничтожно, неприлично ничтожно. Но Полина не спешила отстраниться. Наклонив голову к плечу, она выждала еще несколько мгновений, давая восстановиться дыханию и успокоиться сердцу, готовому вырваться из груди от той сложной гаммы чувств, разбираться в которых прямо сейчас Полина была не готова. - Вы не привыкли ошибаться и проигрывать, - то ли вопросительно, то ли утвердительно заметила она вслух, после чего хитро улыбнулась и качнула головой в сторону оркестра, который уже начинал играть следующую, весьма задорную, мелодию. – А как насчет этого, сумеете? - Почему бы и нет! – беззаботно хмыкнул Макс, также вполне уже восстановивший дыхание, вновь подавая ей руку. Так что к своим местам за столом они вернулись еще нескоро, спустя два танца, смеясь, словно дети. Посещение этого заведения и прежде всегда поднимало Полине настроение. Но сегодня она не просто развеселилась, она была счастлива. Пожалуй, впервые после того, как похоронила родителей. И если бы можно было бы остановить время, то именно здесь и сейчас она предпочла бы остаться навсегда. Причем, именно вместе с Максимом Евгеньевичем… Увы, только, что подобное – лишь несбыточная мечта. И, мельком взглянув на старые ходики, что висели на стене возле входа, Поля в этом лишний раз убедилась. Почти полночь. А в это время волшебные чары исчезают обыкновенно даже в сказках. - Думаю, нам пора. - Что? Но почему? – воскликнул Черкасов, в голосе которого внезапно прозвучала почти что детская обида. – Веселье в самом разгаре! Давайте закажем еще сидра… или шампанского? Или, можем пойти куда-нибудь еще? - Нет, Максим Евгеньевич! – поколебавшись ровно мгновение, Полина покачала головой и мягко улыбнулась. – Завтра снова рабочий день и мне рано вставать. Мой шеф – весьма пунктуальный господин. Он будет недоволен, если я опоздаю. - Но неужели с ним совсем нельзя договориться? – спросил Макс, губы которого при этом чуть дрогнули в улыбке. – Вы ведь даже ни разу не пытались… Поля только головой покачала в ответ и опустила глаза. Черкасов выждал еще пару мгновений, но, видно, решив уступить просьбе, встал и подал ей руку. Уже через несколько минут они оказались на улице, где, после шума маленького танцевального зала, на них буквально обрушились тишина и сыроватый воздух по-августовски бодрящей ночи, напоминающий о надвигающейся осени. Дойдя пешком до Невского проспекта, где в такое время его только и можно было найти, наняли экипаж – Полина противилась, но Черкасов настоял, что теперь по городу ночью лучше передвигаться не на своих двоих. Слишком свежа память о погромах, вспыхнувших в самом начале войны. Последние дни, правда, ничего такого не происходило, но ведь ворам, бандитам и прочим недостойным личностям только дай повод… Ехать было, впрочем, совсем недалеко и не прошло десяти минут, как экипаж остановился перед высоким фасадом дома на Гороховой. Черкасов помог Полине сойти на мостовую и, как ей показалось, задержал её руку в своей чуть дольше допустимого. Потому она вновь первой пожелала ему доброй ночи, стремительно удаляясь затем в свою подворотню, в тени которой вдруг остановилась, прислушавшись и дождавшись, пока кучер понукнул лошадь, а ее копыта, вместе с колесами экипажа, опять застучали по брусчатке. И только тогда зашла в свой парадный. Дом уже давно спал, поэтому тишина в нем была почти осязаемой, а звук шагов эхом разлетался на все семь пролетов лестницы. Поднявшись на свой этаж, Полина осторожно вставила ключ в замочную скважину своей двери и постаралась провернуть его как можно тише, чтобы не дай бог не разбудить Нюру. Но не тут-то было. В передней «гнезда» было темно, однако из-под двери их общей комнаты пробивалась узкая полоска света. Поняв, что без объяснений ей нынче уже не обойтись, Поля вздохнула, медленно расстегнула пальто, повесила его на крючок, туда же пристроила шляпку и только затем открыла дверь. Нюра сидела у стола, забравшись на стул в позе васнецовской Алёнушки, и, подперев голову рукой, глядела на неё осуждающе. - Явилась, не запылилась! – протянула она, вскидывая брови. – И ничего, что я тут с ума схожу от волнения, в то время как она по танцулькам расхаживает! Да еще и не одна! - С чего ты решила, что я была на танцах? - Ну, во-первых, твое нарядное платье. Значит, ты явно не с работы. А откуда?! Из гостей? Так у тебя в Петрограде, кроме меня, и друзей-то, поди, больше нет! А во-вторых, мне дядь Мирон так и сказал, что ты ушла танцевать! - А еще что сказал? - Я же тебе сказала уже: что не одна! – добавила Нюра с прищуром, пристально разглядывая заалевшие вдруг щеки Полины. – Ой, ну неужели ты с этим клопом серым сподобилась выйти, как там его?.. - Валентин. Нет, не с ним, – сказала Полина и села за стол напротив подруги, спокойно сложив руки поверх скатерти. - Ну? – не унималась подруга, которой такой поворот событий был интереснее самого лихо закрученного сюжета в романе. – А с кем же тогда? - Со своим начальником. - С кем?! – лицо Нюры искривилось, словно она проглотила таракана, а потом вдруг, наоборот, прояснилось. – Вот тебе и раз! Вот тебе и скромница Лина! – и тут же разразилась таким хохотом, что Поля испуганно посмотрела вокруг, боясь, что через стены этот шум потревожит соседей. - Тише ты! Подумаешь! Просто сходили потанцевать. Максим Евгеньевич отродясь не бывал в таких местах, вот ему и стало интересно. И ничего такого, – выделив голосом последнее слово, Поля вскинула подбородок, давая Нюре понять, что обсуждать это не намерена. - Ох, тоже мне! Ну, подумаешь! Не хочешь говорить правду, и не надо! – соскочив со стула, Нюра гордо прошествовала через всю комнату в свой угол, плюхнулась на кровать, так, что ее старая металлическая сетка жалобно скрипнула, и сразу же отвернулась к стене. А вот Полина, напротив, еще довольно долго просидела на своем месте, пытаясь сообразить, какой же правды от неё требуют, если она даже сама себе толком не в силах объяснить, что с нею нынче сегодня творится? Ровно те же мысли – вперемешку с живыми и ярким воспоминаниями, причем, не только о танцах с шефом, но и о его взглядах и прикосновениях, довольно долго не давали Поле уснуть уже и тогда, когда она сподобилась раздеться и тоже лечь в постель. Только, в отличие от недавней полуссоры с Нюрой, думать о Максиме Евгеньевиче было приятно. Настолько, что, когда сон все-таки пришел, Полина погрузилась в него с блаженной улыбкой на губах.

Максим Черкасов: Минувший вечер многое изменил в жизни Макса… Точнее, так должно было, наверное, и произойти, однако на самом деле так и не случилось. А все потому, что с некоторых пор и без всяких танцев было достаточно очевидно, что Полина стала играть в его жизни существенно более заметную роль, чем прежде. И дело не только в том, как блестяще она справляется со своими профессиональными обязанностями, всего за месяц наладив, отрегулировав и предусмотрев, кажется, все на свете. Так, что порой оставалось только поражаться, как же именно ей удается удерживать в своей голове весь этот объем данных, включая фамилии, цифры, названия и прочее. Иными словами, все то, что у самого Макса, способного нужным образом переработать и подать во время своих судебных выступлений любую полученную информацию, совершенно не удерживается в памяти. Кроме, разве что, вбитых туда намертво за время учебы на юридическом статей и параграфов всевозможных кодексов и законов. А еще, у него теперь все время было хорошее настроение. Ну, или почти, ибо понятно, что всегда доволен и рад всему только идиот. Но это заметили даже родные. Хотя Макс и прежде старался не обременять их сверх меры своими заботами. Тем не менее, ни откровенно вопросы, ни тайные попытки выяснить причины его веселья, предпринимаемые, впрочем, в основном матушкой и сестрами, успехом для них не увенчались. Держался Макс стойко. И влюбленным себя признавать напрочь отказывался. Да и не было же это, на самом деле, никакой влюбленностью. А так… всего лишь, пожалуй, только одним увлечением, рождающимся порой из общности интересов и необходимости долгое время проводить практически наедине. Которое сама Полина, между прочим, также, кажется, не слишком стремилась развивать в нечто большее – даже если бы он этого вдруг захотел. Хотя, с тех пор, как они побывали вдвоем в «Дикой кошке», держалась с ним уже не так отстраненно и холодно, как до этого. Стала чаще смеяться, реагируя на его шутки, не так, как прежде, торопилась домой после того, как завершала все запланированные на день дела. Позволяла Максу иногда проводить себя до дома. Странное дело, но в таких случаях они, не сговариваясь, обыкновенно выбирали самый «длинный» путь. Хотя, учитывая расстояние от конторы до «гнезда», как сама Полина любила называть свое обиталище, это казалось почти невыполнимой задачей. Но выход быстро нашелся в виде обязательной совместной прогулки по Александровскому саду. Ради этого Черкасов даже как-то незаметно для себя вновь превратился в пешехода: автомобиль, за рулем которого последние несколько лет он в основном только по городу и передвигался, все больше простаивал в гараже. Но ведь и в этом было свое преимущество. Доктора не зря утверждают, что прогулки полезны для здоровья. Хотя, на здоровье Черкасов, в общем-то, и не жаловался. Разве что, изредка на бессонницу. Да и то, теперь, когда Полина сумела правильно организовать его труд, в голове, куда прежде порой к концу дня уже ничего больше не помещалось – даже сновидения, стало оставаться заметно больше свободного места для приятных грез. Героиней которых, что уж скрывать, порой становилась и она сама… Хотя наяву их отношения оставались все так же просты и целомудренны, как и раньше, прерываясь совершенно спокойно и естественно всяким вечером до новой встречи наутро. Сегодня Макс тоже провожал ее домой. Но не по какой-то особенной причине, а лишь потому, что после обеда за окном вдруг разгулялась непогода – пошел сильный дождь. А зонт, собираясь на работу, Полина прихватить с собой, увы, забыла. В отличие от более предусмотрительного Черкасова. И что ж тут странного в том, что он вызвался поделиться своим – коль уж она решительно отказалась воспользоваться услугами извозчика на таком коротком расстоянии. К пяти вечера ливень, правда, уже почти утих, превратившись в небольшой тихий дождь. Поэтому уже почти не мешал Полине и Максу, неторопливо бредущим под руку, прижавшись друг к другу довольно тесно – исключительно для того, чтобы лучше защититься от сырости. - Ну что прелесть, право слово! Не сразу сообразив, кто это и чего, собственно, от них хочет, Черкасов немного отклонил назад черный купол, раскрытый над их с Полиной головами, и увидел перед собой улыбающегося Суздальского. - А, Вениамин Андреевич! Здравствуйте. Чем могу услужить? - Ну что вы, право! Ничего мне не нужно! Просто шел мимо и не смог сдержать восторга по поводу столь очаровательного этюда: город, дождь, мокрый тротуар и двое под одним зонтом! Si romantique! – хихикнул он, почему-то подмигнув при этом Полине, чья затянутая в кожаную перчатку рука в этот момент будто бы чуточку крепче сжала рукав пальто самого Макса. - Возможно, - суховато откликнулся Черкасов, также неприятно задетый подобной фамильярностью. Совершенно необъяснимой, если учитывать, что они с этим человеком не только никогда не считали себя друзьями, но даже и знакомство водили весьма шапочное. – Но чисто умозрительно. В нашем случае все проще: Аполлинария Модестовна забыла дома зонт и потому позволила мне поделиться с нею своим. - Вот ведь как изящно сказано… «позволила поделиться»! – покачал головой Вениамин Андреевич. – Не устаю поражаться вашему красноречию, Максим Евгеньевич. Что в суде, что в простой беседе… - Что-что?– чуть прищурившись, Черкасов посмотрел на него внимательнее. – А, я, кажется, догадался! Вы, Суздальский, верно, нынче выпили лишнего? - Ну что вы! Если меня что-то и опьянило, то только наша неожиданная и радостная встреча. Особенно с прелестной Аполлинарией Модестовной! – любезно поклонившись Полине, он тотчас вскинул ладони, заметив, как Макс сжал губы и нетерпеливо вздохнул, приготовившись дать ему отпор. Пока словесный. – Простите! Я, верно, неудачно пошутил! - Хорошо, что вы это вовремя поняли, - Черкасов кивнул. Потом, выждав еще ровно одно мгновение и мельком глянув на притихшую и какую-то даже испуганную барышню подле себя, прибавил уже спокойнее, - что ж, нам пора идти. Не хотелось бы вымокнуть окончательно. И вам советую долго не гулять. Всего наилучшего!.. Чудной человек! – усмехнулся он, когда они с Полиной уже отошли на достаточное расстояние от так и оставшегося стоять посреди улицы, глядя им вслед, Суздальского. – Казалось бы: чем дольше живу на свете, тем меньше следовало бы подобным удивляться, так нет же… А, впрочем, неважно. Вот уже и ваш дом, дорогая Аполлинария Модестовна! Потому прощайте, до завтра! И передайте от меня привет вашей любезной подруге Анне… к сожалению, не запомнил ее отчества!

Полина Аристархова: Приехав в Петербург чуть более года тому назад, Полина немедленно бросилась его изучать, с наивностью и любопытством, присущими многим недавним провинциалам, вникая во все детали столичной жизни, стараясь как можно быстрее стать в этом городе своей. Поэтому неудивительно, что уже совсем скоро у нее появились не только новые знакомые, но и любимые места. Одним из них оказался Александровский рынок – настоящий маленький город внутри большого, живущий по своим особым традициям и правилам. Петербуржцы не зря судачили между собой, что на Александровском можно порой достать даже то, чего не сыщешь и в роскошных магазинах на Невском проспекте. Сотни и сотни лавок, рассчитанных на любой вкус и достаток, предлагали покупателям тысячи наименований товара – от вполне добротного и даже дорогого готового платья, до самых старых, заношенных чуть ли не до дыр башмаков в каморке у какого-нибудь ростовщика. От простого калача, до парадного серебряного сервиза. Такого, что хоть в музей его забирай. Столовое серебро Полину, впрочем, пока совершенно не интересовало. Куда больше ей нравились витрины с красивыми платьями и шляпками, которые можно было рассматривать, гуляя по крытой железной галерейке, устроенной от непогоды вдоль торговых фасадов на Вознесенском и Садовой. Кроме того, как раз здесь, в подвалах этих самых магазинов, издавна обитали петербургские букинисты, чьи утлые лавчонки часто представлялись Поле чем-то, вроде земного рая. Благодаря отцу, привившему вместе с любовью к чтению, еще и живое воображение, книги – особенно те, что постарше, с детства казались ей почти живыми существами, способными поведать не только созданный автором сюжет, но и собственную историю. И порой она оказывалась даже более интересной и интригующей. Таких было немало в домашней библиотеке в Опочке. Там они и остались, когда Полина сбежала в столицу. Потому, едва обустроившись на новом месте, Поля твердо решила, что постепенно соберет уже свою личную коллекцию. На покупку новых книг, с её скромным достатком, конечно, было рассчитывать практически невозможно. Зато у букинистов порой отыскивались настоящие сокровища. Их Поля, гордая и до невозможности счастливая очередным подобным приобретением, приносила затем в свое «гнездо», с любовью обустраивая на полке. За последнее время количество томов на ней заметно увеличилось. И потому Нюра уже не раз, то ли в шутку, то ли всерьез, говорила, что вскоре, видно, придется им снять еще одну комнату – для книг. Преувеличивала, конечно. Хотя останавливаться в своём увлечении Поля пока точно не собиралась. Потому продолжала покупать то, что так или иначе привлекало её внимание. Впрочем, сегодня шла она за книгой вовсе не для себя. Некоторое время назад Максим Евгеньевич рассказал, что уже довольно давно собирает старинные издания по юриспруденции, посетовав при этом, что сложнее всего бывает найти труды русских пионеров в данной области. Тогда-то Поля и подумала вдруг, что вполне могла бы попытаться помочь шефу и в этом. Причем, с большим для себя удовольствием. Полина аккуратно спустилась по крутой и узкой каменной лестнице в подвальное помещение одного из магазинчиков и едва за ней закрылась дверь, как вся суматоха верхнего мира с громкими криками зазывал и шумными спорами покупателей исчезла. Помещение этой полуподвальной букинистической лавки было весьма просторным, только потолок был слишком низким, а два окошка под самыми сводами едва пропускали дневной свет, которого не хватало, чтобы проникнуть во все уголки. К потолку было подвешена керосиновая, в неверном, мерцающем круге которой виднелся низенький стол. А за ним – такой же небольшой, похожий на гнома, старик, который увлеченно читал. Потому не сразу обратил внимание на появление посетительницы. Но заслышав ее шаги, поднял голову, нахмурился, пытаясь понять кто и зачем пожаловал к нему, а затем кивнул и снял очки: - А, барышня, это вы! Приветствую! Давно уже вас жду! - Неужто нашли? - Ну! Обижаете! Уже, если я пообещал, то непременно исполню! – медленно поднявшись из-за стола, он неспешно, словно впереди была вся жизнь, побрел к одному из стеллажей и принялся перебирать наполнявшие его тома, отыскивая необходимый. Полина покорно ждала, стоя посреди комнаты, не смея его поторопить. И вот уже желанная книга была у нее в руках. Она оказалась совсем небольшой, с прекрасно сохранившимся переплетом, хотя, открыв обложку, Полина с удивлением разглядела год издания – 1774. - Совсем как новая, надо же!.. «Юридические рассуждения о начале происхождения супружества»,* – прочитала она вслух и пролистала еще несколько страниц, все более убеждаясь в догадке, что причина подобной сохранности лишь в том, что ее прежде, скорее всего, никто толком и не читал: многие страницы были попросту не разрезаны. - Да так оно, почитай, и есть. Кто ж подобное до дыр зачитывать станет? Разве что по делу, или, быть может, по учёбе еще… Вы сами-то, барышня, не из университеток ли будете? - Нет, нет, что вы! И книга не для себя. Подарок. - А, ну и верно! Незачем вам, девицам, голову себе разными глупостями забивать! – старик одобрительно закивал, а Поле вдруг стало весело от мысли, что подобные рассуждения происходят над книгой, автор которой ратует не за что иное, а за именно равноправие мужчин и женщин. Но объяснять этого букинисту она, конечно, не стала – зачем? А просто попросила завернуть книгу в бумагу и, расплатившись, покинула магазин. Только пошла после этого не на службу, ведь сегодня суббота, а по этим дням недели Максим Евгеньевич в контору не приезжал. И не домой, где тоже еще никого не было – Нюра работала и должна была вернуться лишь вечером, на который девушки уже запланировали вылазку в синематограф «Пикадилли», где нынче демонстрировали новые ленты с обожаемым обеими Чарли Чаплином. Ну а пока, стало быть, Поле можно было тратить время так, как ей заблагорассудится. К примеру, заглянуть в кафе Миронова и съесть там вкусное пирожное. Или просто побродить еще возле модных лавок, присматривая что-нибудь для будущих покупок. Поступив для начала именно таким образом, Поля внезапно углядела на одной из витрин симпатичную осеннюю шляпку, цветом и отделкой весьма подходящую к её пальто. Решившись зайти, она встретила крайне любезную приказчицу, которая не просто подала товар, но еще и помогла правильно надеть и заколоть на голове, убеждая при этом, что шляпка Полине необычайно к лицу. И, с удовольствием разглядывая себя в зеркале, та была с этим, пожалуй, вполне согласна. И уже готова была согласиться на покупку, но вдруг увидела в отражении витрины за своей спиной знакомую мужскую фигуру, замерла и резко опустила зеркало обратно на прилавок. Встревоженная приказчица, заметив, что настроение потенциальной покупательницы внезапно изменилось, тотчас стала сыпать комплиментами с удвоенной силой. Но Поле было уже не до шляпки. Продолжая по инерции улыбаться, правда, какой-то деревянной улыбкой, она медленно обернулась, ожидая, что вот-вот столкнется взглядами со стоящим по другую сторону стекла Суздальским. Именно его она заметила за минуту до этого. Только в окне витрины она не увидела ничего страшного – люди шли по своим делам, у лавок все так же стояли зазывалы, а разносчики спешили куда-то со своими кулями. Суздальского не было. «Померещилось!» – подумала Полина с некоторым смятением, но и с глубоким облегчением тоже. С того дня, как этот человек в очередной раз так явно напомнил о своем существовании, ей отчего-то сделалось неспокойно: слишком уж частыми стали эти «случайные встречи». - Да ну же, барышня, все еще сомневаетесь? – вновь поинтересовалась приказчица, объяснив внезапную задумчивость посетительницы единственно понятным для себя образом. – Напрасно! Соглашайтесь! А цену можно немного и убавить, - понижая голос, добавила она, - и перчаточки лайковые в тон еще подобрать! - Простите, но я, наверное, лучше в другой раз… – чуть виновато улыбнувшись девушке, Поля поспешно сняла с головы шляпку, которая больше её не радовала. Затем надела свою и, извинившись еще раз, покинула магазин. Теперь ей более всего хотелось как можно скорее оказаться дома. Потому, вмиг забыв все предыдущие планы, она очень быстро пошла в сторону Садовой. Почему-то то и дело при этом оглядываясь – хотя по-прежнему не видела вокруг себя ничего подозрительного. Разве что в один из моментов, когда за спиной вдруг раздались стремительно приближающиеся мужские шаги, заслышав которые, Поля резко остановилась и обернулась – едва не оказавшись при этом сбитой с ног каким-то торопливым господином в темном котелке, совершенно не ожидавшим подобного маневра. Едва извинившись, тот с недовольным видом понесся дальше. А Полина еще с минуту, вздыхая, не могла сделать и шагу, мысленно ругая себя за расшалившиеся не к месту нервы. Больше по дороге домой ничего особенного не случилось. Почти уже успокоившись, Полина свернула в родную подворотню и направилась к крыльцу парадного. Прямо возле которого дорогу ей заступил Суздальский – приподняв над макушкой головной убор и неприятно улыбаясь. - Чудесный денек для прогулок, не правда ли? В одиночестве, правда, не так весело, как в компании, но иногда это даже к лучшему… - Вы?!...что, следите за мной?! – едва не задохнувшись от смешанного со страхом возмущения, воскликнула Поля, попытавшись его обойти и незамедлительно скрыться в парадном – не побежит же он следом?! – но маневр не принес успеха. Глумливо ухмыляясь, Вениамин Андреевич отвесил ей род шутовского поклона: - А вы догадливы, милая барышня!.. Впрочем, нет. Зачем так грубо? Ничего я и не слежу, а просто… с некоторых пор с интересом наблюдаю за тем, как протекает ваша новая жизнь. Кстати, а что же та шляпка? Вы так ее и не купили? Цена не устроила, или не понравилась? Если последнее, то напрасно, она вам пошла! - Да вам-то что за дело?! И что за бессовестные вопросы?! Пропустите меня немедленно, а то я сейчас на помощь позову! - Да никого вы не позовете! Помощникам придется после что-нибудь непременно объяснять. А вы не хуже меня понимаете, что это не в наших общих интересах. Вы ведь умная барышня, Полина Модестовна… Лина! Могу ведь я вас звать так по старой памяти? - Нет! – выпалила она и злобно посмотрела на него. – И «общих интересов» у нас тоже никаких нет и быть не может. - Вот те раз! Но вы ведь даже еще и не знаете, что я собираюсь вам предложить! - Что бы это ни было – нет. Суздальский улыбнулся, затем тихо рассмеялся и сделал вид, что готов отступить, но тут полез во внутренний карман пальто и извлек из него маленькую прямоугольную картонку, которую после протянул Полине. Не сразу решившись, она все-таки выхватила её из его руки, затем быстро взглянула и мгновенно залилась краской. - Что такое?! Вы смущены? А ведь это одна из первых съемок, довольно целомудренная, на мой вкус… И вы здесь немного скованны. Не то, что потом! Вот уж там порой прямо-таки огонь в крови вскипает, едва только поглядишь! И это, заметьте, не только моё мнение! Именно ваши карточки чаще всего у меня первыми и разбирали клиенты, так что есть, можно сказать, повод для гордости… - Подлец! – не выдержав более, выпалила девушка, и попыталась смять в руке проклятую картонку. Но та оказалась слишком жесткой. Не получилось также её и разорвать. Наблюдая за этой бесплодной – и бессмысленной, Поля тоже прекрасно это знала, но ничего не могла с собой поделать – борьбой, Суздальский некоторое время молчал. А потом вздохнул и сокрушенно покачал головой. - Но я не понимаю, зачем это все? – выговорила она, наконец, бессильно опуская руку, в пальцах которой по-прежнему была зажата проклятая фотокарточка. - Да вот, поверите ли, чисто из любопытства! – Суздальский снова полез в карман пальто, но на этот раз достал портсигар, неспешно извлек сигарету и закурил ее, выпуская дым через ноздри. – Захотелось что-то вдруг выяснить, что произойдет, если один высокородный кавалер вдруг узнает о вашем пикантном прошлом? - Кавалер?! – нахмурилась Полина. – Я не понимаю, о ком речь. - Ох, да не стройте из себя невинность! Впрочем, как угодно. Я говорю о нашем общем друге, господине Черкасове, которого вы, как я понимаю, уже успели благополучно охмурить. Как думаете, будет ли ему интересно узнать о ваших былых увлечениях? - Никого я не охмуряла! – краска, только что заливавшая лицо Поли, схлынула уступая место смертельной бледности. Ощущая, как ужас стальными кольцами сдавливает грудь, она судорожно вздохнула и прибавила. – Максим Евгеньевич – мой патрон, и не более. - Серьезно?! А я почему-то был куда более высокого мнения о ваших талантах в этой сфере… Но все равно. Это ведь вопрос времени, верно? А даже если и нет, то многим и без этого будет интересно узнать, что секретарь молодого и успешного адвоката еще совсем недавно фотографировалась за деньги, так сказать, à la naturelle. Что и говорить, изрядный такой удар по его деловой репутации! Ну и не меньший повод для насмешек со стороны конкурентов на долгие годы вперед… - И что же вам от меня нужно? – шепотом спросила Полина, ощущая себя мышью, которую кот уже поймал, но не убивает, а мучает. Играет мягкими лапами, однако вот-вот выпустит острые когти. - Сущую малость! Обычные, презренные деньги! У меня всего двадцать пять ваших изображений. И я готов их вам вернуть, если вы заплатите мне пятьсот рублей. Полина сглотнула и мотнула головой. Верно, она ослышалась? - Пятьсот? Да где же я их возьму?! Я и за год столько не заработаю! - Ну, это уж вы сами думайте, где их взять. Впрочем… - Да? - Есть и другой способ их вернуть, милая Лина! – Суздальский склонился к девушке, которая при этом спиной вжалась в стену, и медленно стянул перчатку с руки. Затем взял ее за подбородок, чуть приподнял голову и склонился почти к самым ее губам. – Вы ведь и мне всегда особенно нравились. Такая строгая, неприступная! Есть в этом что-то по-настоящему возбуждающее! Я готов отдать вам эти карточки и бесплатно, если вы… отдадите мне себя. Одна встреча – одно фото. Как вам, вполне разумная цена? – проведя большим пальцем по тонкой коже шеи, под которой едва заметно пульсировала тонкая жилка, Суздальский резко отступил назад. – Подумайте, я не тороплю. Дам вам сроку целый месяц. Можете собрать денег, а можете прийти ко мне! Помните ведь еще, где меня отыскать? С этими словами он и ушел. А Полина все так и стояла в подворотне, зажмурившись и будто бы по сию пору осязая его прикосновения вместе с горячим дыханием на собственных губах. Все её тело, от пальцев ног до макушки, при этом сотрясалось от крупной дрожи. Семён Ефимович Десницкий (ок. 1740 года, Нежин — 15 июня [26 июня] 1789, Москва) — русский просветитель, учёный-правовед, коллежский асессор, доктор римских и российских прав, публичный ординарный профессор юриспруденции Московского университета, член Российской академии, «праотец русской юридической профессуры»

Максим Черкасов: Приезжая в последнее воскресенье всякого месяца в родительский дом к большому семейному обеду, что устраивала матушка, Макс, единственный из всех младших Черкасовых пока еще не обзаведшийся собственной семьей, обыкновенно оставался здесь и на ночлег, чем доставлял особенную радость Дарье Львовне, так и не понимавшей до конца, ради чего её мальчик ютится в «этой ужасной съемной квартире на Каменноостровском» – только так в её устах и именовались занимаемые сыном уже третий год восьмикомнатные апартаменты в третьем этаже доходного дома Лидваль, и, конечно, отцу. В кабинете у которого, обыкновенно, проводил остаток вечера, после того, как маменька, вдоволь наобщавшись, удалялась отдыхать в свои комнаты. Точно так же все происходило и сегодня. Расположившись в соседнем от отцовского кресле напротив уютно пылающего камина, подогнув под себя одну ногу по старинной детской привычке, Макс увлеченно делился с Евгением Алексеевичем деталями новой, только что взятой в разработку, защиты. А тот внимательно слушал, попыхивая неизменной – сколько сын его помнил – вишневой трубкой, набитой крепким виргинским табаком. - Что скажешь, интересное ведь дело? Если удастся выиграть, пожалуй, даже еще и успех фрейбурговского превзойдет? - Вполне может быть, - согласился Черкасов-старший, откладывая трубку в сторону и вновь поворачиваясь к сыну, глаза которого буквально светились воодушевлением. – Вот только, Максим… Не подумай, пожалуйста, что я в тебя не верю… Однако сам посуди: этот Саларьев, которого она убила – не какой-нибудь там немецкий кондитер, а потомственный почетный гражданин, бывший думский депутат, в конце концов! Я не знал его лично, да и взглядов политических не разделял, как ты понимаешь, но сроду не слышал о нем ни единого дурного слова. А тут… какая-то пошлая бытовая драма, убийство из ревности… Но даже это не главное! Его вдова… точнее, убийца. Она ведь и сама не отрицает собственной вины! А значит, все твои усилия по её защите суть бессмысленны! Тем более если речь действительно идет о временном психическом помешательстве… ну что ей грозит? Разве что принудительное лечение в психиатрической клинике? А вот тебе проиграть столь громкий процесс сейчас, когда карьера на взлете, было бы весьма некстати. - Ты, конечно же, прав, - мрачнея, Максим тяжело вздохнул и внимательно поглядел на огонь. – Но, во-первых, я уже согласился. И отказаться будет еще большим позором, нежели проиграть. А во-вторых, есть в этом деле что-то очень странное! Не могу до конца понять, что именно. Но уж как-то совсем не вяжется у меня в голове то, что я успел понять об этой даме из нашего первого разговора, и то, как именно всем было бы удобно представить эту ситуацию. - Что ты имеешь в виду? Прости, но я тебя сейчас не понимаю. - Да я и сам себя сейчас не понимаю, отец! Просто странно все… очень странно: смотри! Идеальная семья. Муж, жена, дочь-гимназистка. Никто слова дурного сказать о них не может – и вдруг этакие африканские страсти, да еще и со смертельной поножовщиной. И женщина эта, Анастасия Николаевна… вот, кто угодно она, но только не истеричка, способная на убийство в порыве ревности. - Так тем более – о чем тогда речь?! – удивился Евгений Алексеевич. – Если она еще и хладнокровная убийца, то как ты намерен добиваться её оправдания? И главное, ради чего? - Ну, хотя бы, ради того, что всякий подсудимый имеет на это право, папа… Нет, я не откажусь, даже если и проиграю это дело с треском. - Что же, здесь у меня возможность лишь только совещательного голоса, поэтому решай сам. Но если бы я был на твоем месте… То я бы, пожалуй, тоже ни за что не отказался! – усмехнулся он. И, дотянувшись, одобрительно хлопнул сына по плечу. А потом с удовлетворением в голосе прибавил. – Что ни говори, а тщеславие – это, все-таки, наш фамильный, черкасовский, грех! Заставив теперь рассмеяться уже самого Макса, который, впрочем, и не ожидал иного ответа. Известно ведь, что в прежние времена, еще до того, как всерьез занялся политикой, отец и сам особенно любил браться за дела, которые буквально всем вокруг казались бесперспективными. Видимо, это действительно передалось ему по наследству. Вместе с чутьем, упорно подсказывающим, что судебный процесс по простому, на первый взгляд, делу об убийстве Ивана Ксаверьевича Саларьева его же собственной благоверной, защитником коей Макс и оказался назначен буквально в минувшую пятницу – после того, как от этого отказались три других столичных адвоката, наделает еще много шума. Хотя уже и теперь о нем написали буквально все городские газеты, высказывая в своих криминальных хрониках ровно те же доводы, что и его отец. И заранее поражаясь безумству того, кто в результате возьмется за защиту подсудимой, вина которой выглядела столь очевидной, что сам процесс представлялся всем чистой формальностью.

Полина Аристархова: - Сегодня на службу пойдешь? – спросила Нюра. Она стояла перед зеркалом и расчесывала свои длинные русые волосы. – Или всё ещё болеешь? Поля лежала в кровати и смотрела в потолок. Вечером в субботу, она и правда, сказала вернувшейся с работы подруге, что заболела и потому в кино не пойдет. А после пролежала в постели и все воскресенье, не поднявшись ни завтракать, ни обедать. Не хотелось. Да и голова, буквально переполненная мыслями в поисках выхода из того положения в котором она вдруг оказалась, болела совершенно не понарошку. Варианты, которые предложил Суздальский, Полина не желала даже всерьез рассматривать. Деньги – столько, сколько он требовал, взять было неоткуда, даже если продать все свои пожитки, а вступить с ним в связь… Лишь от одной только мысли об этом у Полины скручивало живот от отвращения. Вот и выходило, что ситуация патовая. А что еще она могла предпринять? Не к Максиму Евгеньевичу же идти со всем этим за помощью? Да она скорее умрет, нежели расскажет ему, чем зарабатывала на жизнь до того, как устроилась к нему в контору! И дело даже не в самом способе. Полина и теперь была убеждена, что не делала ничего дурного. Вот только признаться в этом именно Черкасову – почти неизбежно утратив затем хотя бы толику его уважения, казалось совершенно невозможным. - Конечно пойду, - отозвалась она, наконец, и со вздохом поднялась с постели. Голова тут же пошла кругом, и чтобы не упасть, пришлось ухватиться за спинку кровати. Нюра обернулась к ней с испугом. – Всё хорошо, честно! Сейчас поем и будет совсем хорошо, – соврала Полина. Пожав плечами, Нюра продолжила возиться с волосами, укладывая их в модную и одновременно практичную прическу. Разумеется, она догадывалась, что причина нынешнего плачевного состояния подруги – отнюдь не болезнь. Во всяком случае – не телесная. Да и причина лежала, с её точки зрения, практически на поверхности. Ведь еще с того вечера, как Поля нехотя созналась, что ходила на танцы со своим адвокатом, Нюра была всерьез убеждена, что они теперь пара. Сколько бы упрямица не утверждала обратного. Да и к чему слова? Достаточно было просто взглянуть на то, как она изнутри светится. Или на то, как погасла – третьего дня, когда внезапно объявила себя больной. Ясное дело, что из-за любовной ссоры! Хоть и не хочет с нею об этом говорить. Конечно, весьма обидно, когда тебе вдруг перестают доверять, думала Нюра, но только что же поделать? Не клещами же тянуть из неё это признание? Умывшись холодной водой, сама Полина, меж тем, почувствовала, что ей стало немного лучше. Что ни говори, а впереди еще целый месяц. И возможно, она успеет придумать, что предпринять. А если нет, то… Не зная пока точного ответа, что станет делать в самом крайнем случае, Полина уже теперь решила, что ни за что не позволит Суздальскому навредить Максиму Евгеньевичу. Когда она открыла дверь конторы, в «предбаннике» почему-то горел свет. Решив, что, должно быть, просто забыла выключить его в пятницу, Поля уже хотела было упрекнуть себя за подобное ротозейство, но тут поняла, что дело вовсе не в ней. Кабинет патрона был также освещен, а из-за приоткрытой двери доносились характерные звуки присутствия. Бросив тотчас испуганный взгляд на часы – не опоздала ли – Полина убедилась, что нет. Время – без четверти девять. А ведь Максим Евгеньевич обычно не показывается и ранее десяти… Продолжая невольно прислушиваться к шорохам за соседней дверью, Полина бесшумно скинула пальто. А потом, подумав еще минуту, оставила его вместе с ридикюлем прямо на столе и вошла к Черкасову, который, против своего обычая, казалось, даже не обратил внимания на её появление, едва кивнув в знак приветствия, и тотчас вернувшись к изучению какого-то фолианта. Одного из тех, которыми, вместе с папками и другими книгами, был нынче завален его рабочий стол. - Вы сегодня так рано, Максим Евгеньевич! У нас что-нибудь случилось?

Максим Черкасов: *с "мисс Уотсон"* - Да почему же сразу непременно «случилось»? – вновь поднимая на неё глаза, проговорил Макс. – Всего лишь решил попытаться ради интереса проверить на себе известную народную мудрость. Встал пораньше, пришел, сел и жду вот теперь, когда Бог подаст за это хоть одну хорошую идею по делу Саларьевой. Только он пока что-то с этим как-то не торопится, да… - с не слишком веселой усмешкой поправив на носу очки, он вздохнул и откинулся на спинку кресла. – А вы сегодня что-то бледны. Не выспались? - Нет… Да… Не важно, - замотала головой Полина, растерявшись от того, что её состояние, оказывается, так заметно со стороны. – Знаете, есть еще одна мудрость: на Бога надейся, да сам не плошай! Ну, или еще, может быть, я смогу вам чем-то помочь? Расскажете? – спросила она. – Что там, снова что-нибудь головоломное? - Еще какое! – вздохнул Черкасов. – С вчерашнего вечера думаю, с какой стороны к нему хотя бы подступиться. Вот просто представьте себе, Аполлинария Модестовна, вполне себе бонтонное семейство, где жена однажды вдруг набрасывается на мужа с ножом. Нефритовым ножом для бумаг, подаренным ею же мужу на годовщину свадьбы. И не как-нибудь, а прямо на глазах у дочери-гимназистки, которая после этого от потрясения не может вымолвить ни единого слова – причем, до сих пор. Поэтому расспросить её о чем-либо невозможно. В том числе, еще и потому, что против решительно возражают бабушка и дедушка с материнской стороны: тоже не последние в этом городе люди… И далее: убийца своей вины не просто не отрицает, а еще и чистосердечно признает её в письменном виде, указывая при этом на то, что покушалась на жизнь мужа осознанно, хоть и из ревности. В то время как, наверное, любая бы на ее месте настаивала на нахождении в состоянии аффекта. Да и к кому, собственно, взревновала – не говорит: ни следователям, ни мне! Так что сам факт прелюбодеяния несчастного – лишь с её слов, и тоже не подтверждаем… Вот, и что это все означает?! - А вам вот непременно нужно найти подвох? – спросила Полина и обошла стол кругом, придвигая ближе стул для посетителей. После чего села и принялась разглядывать разложенные повсюду бумаги по делу, исписанные аккуратным почерком шефа листки заметок, которые после еще предстоит систематизировать и перепечатать, две фотографии. На той, что лежала сверху, был запечатлен рабочий кабинет. Судя по его обстановке, мужской. На полу рядом виднелось темное пятно и какой-то белый комок – то ли бумага, то ли тряпка. - Это прямо с места преступления, да? – Черкасов молча кивнул. – Надо же! – воскликнула она, взяв эту карточку в руки. – Хорошее, все же, изобретение – фотоаппарат! – И докончила мысль уже про себя: «Особенно, когда для нужного дела используется!» - А вот это вот что? – поинтересовалась Полина, указав на привлекшую её внимание белую деталь возле кровавого пятна на полу. - «Платок женский со следами крови, которым убийца, предположительно, вытерла руки и нож», – прочитал он из приложенной к снимку описи. Кивнув, Поля перевела взгляд на стол, где на внешней стороне неровно стоял чернильный прибор и сдвинуты, словно бы в беспорядке, бумаги, а потом, вернув карточку на стол, вновь посмотрела на Черкасова. - И что же именно здесь кажется вам странным? - А вот и сам не знаю! Интуиция подсказывает, милая Аполлинария Модестовна. Только вот, что именно? – глубоко вздохнув, Макс пожал плечами и уставился на неё, подперев щеку ладонью. - Тогда, может быть, я попробую это угадать? – спросила Поля, повторяя его жест, но со своей стороны стола, едва сдержав при этом дурацкую улыбку, что по поводу и без – порой даже против воли, в последнее время почти неизменно касалась губ, стоило лишь шефу посмотреть в её сторону. - Прошу… Буду только рад любой разумной идее. - Уж если я что-то и усвоила, работая у вас, так это то, что обычная женщина способна на убийство лишь в двух случаях – защищаясь или защищая. Убийство же из ревности – действие чаще всего спонтанное. Но даже если задумать его заранее, тогда тем более странно прийти для этого после ужина в кабинет мужа и зарезать его там первым же попавшимся в руки предметом, после вытереть руки и нож своим платком – и спокойно идти звать на помощь? Те же самые вопросы терзали его самого буквально с первого прочтения материалов дела. Так что ничего нового из её рассуждений почерпнуть ожидаемо не удалось. Ну, кроме, разве что, не особо ценного в данную конкретную минуту наблюдения о том, что у них, оказывается, порой настолько сходятся мысли. - Странно, - согласился Макс. – Но другой стороны, замысел убить мог возникнуть и непосредственно в ходе ссоры. Которую супруги, к слову, могли начать где угодно – а уж после переместиться в кабинет, и уж там дойти до трагического финала. Ну а то, что мадам Саларьева после воспользовалась своим платком, и вовсе ничего не означает… – возразил он, насмешливо прищуриваясь: – Я бы, наверное, и сам так же сделал! Ужасно не люблю, знаете ли, когда руки грязные! Но в любом случае, спасибо за помощь! Переведя дух, Черкасов улыбнулся и вновь отодвинулся от стола – давая собеседнице понять, что считает тему исчерпанной. - Хотел, правда, и еще кое о чём попросить! Не могли бы вы сварить мне прямо сейчас вашего чудесного кофе? Он обычно очень хорошо помогает мне думать. Покинув после этих слов кабинет шефа с максимально невозмутимым выражением лица – из тех, что могла на данный момент изобразить, в сердце своем, Поля, тем не менее, пылала натуральной обидой. Выходит, вот, каково его истинное отношение?! Вот, на что, как Максим Евгеньевич считает, лишь только и может хватить её ума? Кофе сварить, да хаос, что вечно после него остается на рабочем месте, прибрать?! - Вот подсыплю вам в кофе… перца, будете тогда знать, господин присяжный поверенный! – бурчала она себе под нос, намеренно сопровождая процесс приготовления напитка повышенным шумом и грохотом посуды. – И для чего только очки носите, если и в них очевидного не замечаете? Впрочем, обратно к Черкасову она вернулась уже с обычной своей дежурной улыбкой. Оставила на расчищенном от бумажных завалов участке стола чашку и кофейник, затем, так же без особых эмоций, спросила, не будет ли каких-либо поручений прямо сейчас. И когда Максим Евгеньевич сказал, что нет, сразу ушла к себе в «предбанник», где предстояло закончить набор отданной им еще третьего дня новой статьи для журнала. Более до обеда они даже не видались. А сразу после Черкасов убыл в «Кресты», где у него намечалась очередная встреча с подзащитной, и Поля осталась в конторе одна. Заглянув, спустя какое-то время, в его кабинет, чтобы немного убрать и проветрить от табачного дыма, что, кажется, до сих пор сизой тучей висел под потолком, она вскоре оказалась у рабочего стола Максима Евгеньевича, где, после его ухода, так и остались лежать бумаги и фотографии по изучаемому делу. Собирая вместе грязную посуду и наполненную окурками пепельницу, Полина вновь невольно уперлась в них взглядом и ненадолго задумалась. А потом вдруг решительно отставила в сторону поднос и, усевшись в кресло Черкасова, принялась читать все, что попадалось ей под руку – официальный отчет с карандашными пометками шефа, фотокопию чистосердечного признания госпожи Саларьевой, собственные записки и черновики Максима Евгеньевича на отдельных листах… Дальше её внимание вновь привлекли фотокарточки. И прежде всего снимок, который до этого Черкасов ей не показал – видимо, опасаясь, что он её шокирует. Фото, и правда, было не из приятных. Но ведь и сама Поля – не какая-нибудь кисейная барышня. Потому она, естественно, даже и не подумала упасть в обморок лишь оттого, что увидела изображение мертвого тела, распластанного на столе прозекторской. По характеру единственного повреждения – явно ножевой раны на боковой поверхности шеи, было легко догадаться, что при жизни этот покойный и был тем самым господином Саларьевым, с вдовой-убийцей которого в настоящий момент, должно быть, беседует Максим Евгеньевич. Впрочем, больше ничего интересного там не было. Поэтому, отложив эту фотокарточку, девушка вновь вернулась к той, на которой запечатлели место преступления. И потом еще долго её разглядывала – пока не вспомнила, что неплохо бы вернуться к тем обязанностям, которые шеф считает её основными. А иначе несдобровать. Сам Черкасов пришел обратно в контору через два часа, причем, явно не в духе. Так что Поля даже не стала спрашивать, как прошла его беседа с подзащитной. Зачем, если всё и так очевидно, тем более теперь, когда её интересовало совсем другое. - Максим Евгеньевич, а я вам буду завтра очень нужна? - В каком смысле? Ну, разумеется! Как и сегодня, как и вчера… Или вам завтра просто срочно нужен выходной? – спросил Макс, припомнив вдруг в эту минуту её утренний бледный вид. – Что-то все-таки случилось? - Нет, выходной не нужен. Если вы бы отпустили меня только до обеда, этого оказалось вполне достаточно. Есть одно неотложное дело, - Полина опустила глаза, боясь, что шеф начнет выспрашивать, какое именно, а придумать что-то правдоподобное прямо вот так, на ходу, она бы вряд ли смогла. - Понимаю, – кивнул Черкасов, который, разумеется, заметил, что она так и не ответила до конца на его вопрос. Равно как и ту неловкость, с которой Полина объясняла необходимость завтрашнего отсутствия. Ну что ж, в другой момент он бы, может, и попробовал разобраться, в чем там причина на самом деле. Однако теперь, когда и так проблем по горло… - Хорошо. Можете заниматься своим делом завтра столько, сколько потребуется. А сейчас, если позволите, я хотел бы продолжить заниматься своим, - кивнув на кипу бумаг на столе, прибавил он. Пожалуй, впервые с момента их знакомства, не озаботившись тем, чтобы смягчить резкость только что сказанных слов улыбкой.

Полина Аристархова: - Господи, да на кого ты похожа! – ужаснулась Нюра, откусывая внушительный кусок от булки с вареньем и, еще не прожевав его, добавила: - На квакшу! - На квакершу, - поправила Полина подругу и удовлетворенно кивнула своему отражению в зеркале. Она расчесала волосы на прямой пробор , гладко уложила по бокам, а сзади скрутила тугой узел. - Во-во, чепца не хватает, точно! - Ну, зато есть вот это! – рассмеялась Полина и помахала перед подругой очками в металлической оправе, которые затем надела и тут же сняла, так как вся комната немедленно поплыла перед глазами. – Позаимствовала у Валериана Михайловича. - Да оно и видно. Только зачем? Своего присяжного поверенного, что ли, напугать решила до смерти? - Нет. Вовсе даже и не думала. Это для дела нужно. Я сейчас не в контору. Позже объясню! – ответила она, хотя, на самом деле, не собиралась рассказывать о задуманной авантюре ни подруге, ни даже шефу. Разве что, из этого действительно выйдет какой-то толк, вот тогда… Полина сжала кулачки на удачу и вышла на улицу. - На Сампсониевский проспект, дом 8, - сверившись с записью в блокноте, распорядилась она, обращаясь к нанятому только что извозчику, удобнее устраиваясь на сиденье и ставя возле себя маленький саквояж. И уже через полчаса оказалась перед внушительным домом, выстроенным еще в конце восьмидесятых годов прошлого века. Он казался гигантским, несмотря на всего три этажа в высоту да мансарды. В первом, как обычно, размещались магазины и конторы. Окна их доходили до самого тротуара и были все сплошь из цельных стекол, сквозь которые можно было местами разглядеть интерьеры, что были куда изящнее штукатуренного в песочно-желтый цвет фасада с крупным рустом по второму этажу, где находились квартиры самых важных жильцов выходившие на проспект окнами и балконами. А вот вход в парадные был со двора. В том числе и в ту, где находились апартаменты обитавших именно в этом доме Саларьевых, которых Полина и собиралась навестить. Точнее, конечно же, не их самих, а квартиру, оказавшись уже, буквально через пять минут, на украшенной цветной напольной плиткой и витражным окном лестничной площадке, перед дверью с латунной табличкой, где было выгравировано имя хозяина: «И.К. Саларьев». Подойдя к ней, Поля повернула ручку звонка. Однако сразу ей никто не открыл. Она позвонила еще раз. Но прошла, должно быть, целая вечность, за время которой она успела всерьез подумать, что вся её затея пошла прахом, прежде чем изнутри квартиры послышалось сперва какое-то движение, затем – лязг открываемого замка, и потом дверь, наконец, приоткрылась, и сквозь эту небольшую щель на неё недоверчиво глянула немолодая женщина. - Добрый день! – произнесла Полина с улыбкой. – Могу ли я увидеть Анастасию Николаевну? Доложите, что пришла госпожа Федорова из благотворительного общества. Она назначала мне на сегодня встречу, на десять утра! – вытащив из кармана отцовские часы, она взглянула на циферблат и, пожав плечами, «смущенно» вздохнула. – Только, кажется, я немного раньше этого времени. Но, может, меня все-таки примут? - А вы что же, разве ничего не знаете? - Не знаю – чего? – поинтересовалась Полина с самым невозмутимым видом. - Ну как же, во всех газетах уже написано! Арестовали нашу Настасью Николаевну, еще на прошлой неделе! - Арестовали? – изумилась «госпожа Фёдорова». – Да за что же? Нет, это какое-то недоразумение! - Ах, если бы! – сокрушенно покачала головой горничная и добавила, понизив голос: – Мужа она своего убила, вот за что! - Боже мой! – едва не выронив саквояж, пробормотала «потрясенная до глубины души» Полина. – Но это же ерунда какая-то? Анастасия Николаевна, да и убила Ивана Ксаверьевича?! Этого решительно не может быть! Они оба – премилейшие люди! Ну, разве что, какая-нибудь ужасная случайность… - Никакая это не случайность, а подлинное смертоубийство! Нож ему прямо в горло воткнула! Да я и своими глазами покойника видала, вот те крест. До сих пор перед глазами это всё, спать ночами боюсь! А уйти с квартиры не могу, хозяйка глядеть за всем тут велела перед тем, как её в тюрьму забрали!.. Ой, что это с вами?! Нешто так напугались? – воскликнула она, когда посетительница вдруг, пошатнувшись, ухватилась за дверной косяк, неловко стягивая с лица очки. - Нет, просто потрясена до глубины души! Такая милая дама, и вот тебе на… Могу я попросить у вас стакан воды? Нахмурившись, горничная несколько мгновений подумала, сверля её напряженным взглядом, а затем распахнула дверь шире. - Проходите, на кухню пойдем, там и попьете – не через порог же! А спустя еще четверть часа Полина пила чай с Авдотьей – так, она, в конце концов, ей представилась, а еще через пятнадцать минут та уже сама предлагала ей своими глазами взглянуть на то место, где «все и приключилось». - Вот прямо тут, у этого стола, и лежал он, сердечный. Крови с него на паркет натекло – ужас, насилу потом отмыла! Но самое ужасное, что всё это своими глазами увидели наша барышня, хозяйская дочка! Увидели – и прямо сразу дар речи потеряли! Во, как от страху-то еще бывает! Её позже следователь расспрашивать попытались, да только всё напрасно – всхлипывает, трясется вся, а вымолвить ни словечка не может, бедняжка! - А о чём расспрашивать-то? Разве она видела, как всё случилось? Была с родителями, когда те ссорились? – вновь удивилась Полина, и теперь уже не притворно, а совершенно искренне. - Ну, ссорились они или нет в тот вечер, мне не ведомо. Но то, что за те десять лет, что я тут служу, они друг дружке слова грубого не сказали, это истина. Так дружно жили, что любо поглядеть. Иван Ксаверьевич что ни неделя, то подарок жене делал – то платок пуховый, то безделку какую. У нее в спальне целая витрина каменных фигурок. Не расставались надолго. Из дому почти всегда вместе отлучались. А уж в барышне Анфисе Иван Ксаверьевич прямо и души не чаял. Своих-то детей Бог не дал, - промокнув уголком передника глаза, горничная всхлипнула и замолчала. - Разве девочку удочерили? - Так ведь она дочь Анастасии Николаевны, от первого мужа! А Иван Ксаверьевич, когда на барыне женился, сразу ее и удочерил. Потом, через год, наверное, Анастасия Николаевна, правда, еще раз была в тягости, да сбросила до сроку. А больше уже не вышло... Но и Анфиса его как отца любила, а иначе чего к телу-то его бросилась бы? Это мне Настасья Николаевна про то сказала. Да я и сама, когда в кабинет-то вошла, видела, как она в кресле сидит в слезах, а вся кофта в крови. Мне после барыня еще велела помочь ей одежду переменить до прихода полиции... - Так значит, как супруги ссорились, вы не слышали? - Ну, а как тут услышать? Моя каморка возле кухни, а я ведь уже и ужин убрала, и посуду вымыла, да и спать уж к себе пошла ложиться. И тут вдруг дверь заново открылась, а на пороге – барыня Настасья Николаевна! Стоит – губы белые, глаза безумные!.. И говорит: «Ступай прямо сейчас за дворником! Беда у нас!» Так я и побежала! Ну, после конечно, из полиции приехали, расспросы всякие начались, что да как! До самой ночи. Барыню они после с собой забрали. А бедняжка наша, барышня, только тогда очнулась, когда мать в кандалах выводить из дому стали. Заплакала, запричитала, но Настасья Николаевна на нее так строго глянула. Вот уж прежде никогда ее такой не видала. Да, жалко барышню! - Жалко, - согласилась Полина, а сама глубоко задумалась. Мысль, что пока еще только формировалась в голове во время беседы с Авдотьей, стала крепнуть по дороге к дому и окончательно сложилась, когда Полина, сменив свой маскарадный наряд, направилась в контору.

Максим Черкасов: Чем ближе становилось начало судебных слушаний по делу Саларьевой, тем активнее ощущал себя Макс кем-то, вроде пустившегося прогуляться по зыбучим пескам самонадеянного путешественника. Тем больше себя в этом упрекал. И тем меньше знал, что делать дальше. Первичная стратегия, основанная на том, чтобы в ходе бесед с подзащитной все-таки убедить её отказаться хотя бы от первоначальных слов о наличии умысла в совершенном деянии, не дала никакого результата. - Но я не понимаю, голубушка Анастасия Николаевна, зачем? – горячился он, вскакивая из-за стола в комнате для свиданий и принимаясь мерить последнюю нервными шагами взад-вперед. – Никто ведь не видел своими глазами, что именно произошло между вами и супругом. Для него это не имеет уже никакого значения. Да и для вас, по большому счету, тоже! Признание останется признанием в любом случае! - А для чего же тогда это нужно вам? – спросила она в ответ тихо и безучастно. - Да для того, чтобы хоть за что-нибудь зацепиться, боже мой! – не выдержал Черкасов, резко оборачиваясь, затем вернулся к разделявшему их с госпожой Саларьевой столу и крепко схватился руками за спинку собственного стула. Так, будто собрался его вот-вот куда-нибудь от досады зашвырнуть. Действие это, впрочем, не произвело никакого эффекта на его собеседницу, разве что во взгляде на миг промелькнуло нечто, похожее на жалость, еще сильнее разозлившую присяжного поверенного, испробовавшего в общении с этой странной особой, кажется, уже все известные ему способы даже не войти к ней в доверие, нет! Хотя бы просто не игнорировать его столь откровенно. – Поймите, наконец, я на вашей стороне! Я хочу вас защитить. - Но еще больше вы хотите выиграть этот процесс, - усмехнулась она. – Не кривите душой, Максим Евгеньевич. Я слишком устала от мужского двуличия в собственном браке, чтобы терпеть его еще и в общении со своим адвокатом… которого я, впрочем, даже не нанимала. - Да при чем же тут мужское двуличие? Моё, или чье бы то ни было? – воскликнул Макс, вскидывая на неё удивленный взгляд. – Я с вами предельно откровенен! Да, до вашего дела я не проиграл еще ни одного процесса, и намерен выиграть также и этот. Не вижу в этом никакого противоречия с прочими моими утверждениями. - Ну, разумеется, нет, господин Прирожденный Победитель! – саркастически заметила Анастасия Николаевна. – И, правда, крайне жаль вас расстраивать, но в моем случае у вас точно нет шансов на успех. Я виновата. И должна понести своё заслуженное наказание. То, что родители, которые против моего желания оплачивают ваши услуги, считают по-другому, ничего не изменит. «Чертова кукла!» - мысленно выругался Макс, который давно уже успел перебрать в уме и куда как менее приличные эпитеты в её адрес. Хотя, конечно, вслух еще ни одного из них никогда не произносил. - Скорее всего, сударыня, - вдохнув и выдохнув несколько раз подряд для того, чтобы успокоиться, он вновь опустился на стул. – Тем не менее, раз уж я за это взялся, то и до конца непременно доведу. - Странное упрямство. - Каким уж родился… Но вернемся лучше к делу. Повторите мне сейчас, пожалуйста – как все произошло? - Да ведь я это уже миллион раз это рассказала! - Неважно. Хочу услышать в миллион первый. - Как угодно. В вечер убийства я, заподозрив мужа в супружеской неверности, пришла в его кабинет, чтобы окончательно выяснить с ним отношения. Мы поссорились. Иван жестоко оскорбил меня, чем вызвал приступ гнева и желание от него избавиться. Тогда я взяла с его стола канцелярский нефритовый нож для бумаг и вонзила ему в шею. Через несколько минут он умер. Потом в комнату вбежала наша дочь и бросилась к его телу, пытаясь оказать помощь… - Но как же она услышала, что вы ссоритесь? Насколько понимаю, её комната далеко от кабинета, а дело происходило поздним вечером, когда все готовились ко сну? - Этого я не знаю. Дальше я позвала на помощь нашу горничную… - На помощь? Но ведь вы только что сказали, что супруг был уже мертв, когда в комнату вбежала дочь? - А вы считаете, что надо было так и оставить его лежать в кабинете на полу в луже крови?.. Беседы в подобном ключе происходили из раза в раз. Не прибавляя ничего, к тому, что Максу удалось выяснить буквально в первое же знакомство с материалами дела. И никак не разрешая смутных, но становящихся все более оформленными сомнений в том, что его дурачат. Вот только кто и зачем? Ровным счетом ничего не дала и отчаянная попытка вывести на откровенность нанимателя, коим – и это была чистая правда, выступала не сама госпожа Саларьева, а её отец, Николай Федотович Карпов, отставной чиновник Министерства Внутренних Дел упорно отказывался объяснить причину того, зачем обратился со своим дело именно к Максу, а не к какому-нибудь более именитому его коллеге, вроде того же самого Кони. Просиживая теперь лично чуть ли не все дни напролет то в архиве, то в библиотеке, пытаясь отыскать во всех доступных источниках хотя бы что-нибудь похожее, он все больше погружался в отчаяние, худел и мрачнел. Однако по-прежнему не был готов отступиться. И непонятно до конца: была ли этому причиной профессиональная злость, или же, и в самом деле, лишь избыток личных амбиций, не позволяющий признать поражение даже тогда, когда на этом настаивают не только здравый смысл и логика, но, кажется, даже и сам инстинкт самосохранения.

Полина Аристархова: *с шефом* По мере того, как приближалось начало процесса по делу госпожи Саларьевой, первоначальная обида на шефа за пренебрежение её искренней попыткой помочь сменялась в сердце Полины нарастающим беспокойством – причем, как ни странно, за него же. Хотелось бы думать, что причина всему лишь обычное человеческое сочувствие. Но, имея привычку не врать хотя бы себе, Поля понимала: дело не в нём. Ну, или, как минимум, не только в нём. А еще и в том, что именно таким – продолжающим спокойно бороться, хотя все обстоятельства определённо складываются против него, Максим Евгеньевич впервые казался ей привлекательным не только внешними достоинствами, как прежде, но и теми внутренними чертами, которые она всегда ценила в людях. Да только никогда раньше даже и не предполагала их присутствия в Черкасове, искренне считая его неплохим, однако совершенно изнеженным ранними успехами баловнем судьбы, способным всерьез бороться разве что лишь за то, чтобы привлечь к себе еще больше всеобщего обожания. И вот именно это сочетание внешности и характера выглядело уже по-настоящему опасным для душевного спокойствия, сохранить которое Полина стремилась из последних сил. Да только как, если, сам того не замечая, Максим Евгеньевич постоянно затрагивал её самые потаённые сердечные струны, заставляя вновь и вновь забывать о природной осторожности, поступая совсем не так, как должно, а так, чтобы было хорошо ему. Пусть даже он совсем этого и не оценит. Вот и сегодня, появившись в конторе опять раньше обычного времени – никто от Полины этого не требовал, но как иначе, если сам Черкасов теперь тут чуть ли не ночует – она лишь сокрушенно вздохнула и покачала головой, едва завидев сизую табачную дымку, витавшую уже не только в кабинете шефа, но и в её «предбаннике». Снова курил без счета! А ведь это вредно. Особенно, если при том еще почти не спать и не есть. - Вот и чего вы хотите добиться?! – спросила она возмущенно, когда, даже не снимая пальто, решительно вошла в его кабинет и, раздёрнув тяжелые портьеры, открыла форточку. – Нервного истощения? Чтобы вас в сумасшедший дом забрали после этого дела?! Вот, клянусь, если вы и сегодня задержитесь на работе после четырех пополудни, я просто насильно уложу вас в постель!.. Ну, не я лично! – поправилась она тотчас, заметив некоторое оживление во взгляде шефа, до того лишь молчаливо наблюдавшего за её перемещениями по собственному кабинету. – Дворника и швейцара сюда позову, чтоб выгнали вас домой! Ну, нельзя же так, в конце концов! - Как – «так»? – удивился Макс. – Уверяю вас, я совсем не устал! И пока, вроде, неплохо справляюсь с делами… - А вот и плохо! Даже очень! В зеркале вы себя давно видели?!.. Нет уж, молчите, ничего не хочу больше об этом слушать! – воскликнула она, замотав головой в ответ на робкую попытку что-то возразить. – Всё, даю вам не более четверти часа на расчистку хотя бы клочка свободного пространства на вашем столе, а сама, тем временем, схожу за завтраком! И, вновь не дожидаясь ответа, покинула кабинет, направившись затем в тот трактир, где обычно добывала им провизию. Вернулась очень быстро, вдвоем с мальчишкой-половым, который помог донести купленную еду обратно в контору. И потратив еще несколько минут на сервировку, опять зашла к Черкасову – теперь уже с подносом, на котором уместился кофейник, чашка и несколько тарелок с холодными закусками и горячими пирогами. - Вот. И пока все это не будет съедено, продолжать работать я вам просто не позволю! - Какая серьёзная угроза! – усмехнулся он, не без удовольствия окинув замершую над ним с нахмуренными бровями и скрещенными на груди руками девушку весёлым взглядом. – Было бы крайне интересно узнать метод ее осуществления… Ладно-ладно, не злитесь! Я просто пошутил. Присоединитесь ко мне? - Я уже завтракала, - хмуро качнула головой Поля, и верно, только что здорово рассердившись. Правда, не на Максима Евгеньевича, а на себя – за то, что раз за разом дает ему поводы над собой подшучивать. - Жаль. Но как хотите, - отвернувшись, он потянулся за чашкой кофе и к блюду с пирогами. А Полина стала пытаться навести хотя бы минимальный порядок на его рабочем столе. Поправила сдвинувшийся писчий прибор, сложила аккуратно в стопки те бумаги, про которые Черкасов сказал, что они пока не нужны… При этом взгляд её опять зацепился за фотографическую копию чистосердечного признания госпожи Саларьевой. Взяв её в руки и сразу вспомнив предположения, родившиеся тогда, когда этот документ попался ей впервые, Полина замерла в нерешительности, думая о том, как лучше поступить. С одной стороны, очень хотелось поделиться своими наблюдениями с шефом – вдруг, все-таки, они окажутся ему полезными, а с другой – слишком свежо было воспоминание о скептической реакции на предыдущую попытку проявить подобную инициативу. - Скажите, Максим Евгеньевич, - проговорила она, наконец, решив все же попробовать, но зайти при этом издалека, - а правду ли говорят, что царь Петр запрещал левшам свидетельствовать в суде? - Что? – едва прожевав кусок пирога, Черкасов уставился на нее с недоумением. – Не знаю! Никогда о таком не слышал. А почему вы спрашиваете? - Да просто интересно стало. Если это не легенда, то, выходит, против себя ведь тоже нельзя, в таком случае? – положив обратно карточку, Полина повернулась и встретила вопросительный взгляд патрона. – Госпожа Саларьева ведь левша? - Естественно. Никто в принципе не обязан свидетельствовать ни против себя, ни против своих близких. Таков закон. И неважно, правша ты или левша. А Анастасия Николаевна… да я и понятия, признаться, не имею! А с чего вы-то так решили? - Просто, её почерк, Максим Евгеньевич. Смотрите, какой неровный и будто даже неуверенный? Разве может такой быть у дамы её возраста и положения? Очень похожий, кстати, у Нюры, у моей соседки. Но так она и есть – левша, которую с детства насильно приучали все делать правой рукой. Она даже рассказывала, как однажды, по совету школьного учителя, родители на целую неделю привязали ей за спину левую руку, представляете, какая дикость?! - Действительно, - согласился Черкасов, который поначалу не придавал её рассказу особого значения, однако теперь стал прислушиваться внимательнее, хотя, по-прежнему, воздерживался от комментариев – за исключением этой краткой ремарки. Полина же продолжила говорить о подруге, которая, в результате, хоть и выучилась писать «правильной» рукой, все остальное в своей жизни по-прежнему делает так, как ей удобнее. - Даже рисует, представляете? И фотокарточки в своем ателье тоже раскрашивает только левой, потому что там нужна тонкая работа. И нож держит в левой руке, когда готовит или ест. В общем, всегда, когда что-то от души, а не по обязанности, понимаете? - Ну да, - тихо откликнулся Макс, вновь извлекая из стопки фотоизображение тела Саларьева и внимательно его рассматривая. – «Не по обязанности!» – пробормотал он, зачем-то повторив только что услышанное, а потом вдруг вскинул на собеседницу разом просветлевший взгляд и воскликнул. – Ну, разумеется! Полина, милая, вам говорили прежде, что вы настоящий гений?! Разом опешив – то ли от столь внезапной перемены настроения, то ли от комплимента, а может, и вовсе от того, что Максим Евгеньевич только что впервые в жизни обратился к ней не по имени-отчеству, Поля лишь растерянно захлопала ресницами, совершенно не понимая, что такого необычного сказала или сделала. Сам же он, тем временем, уже вскочил с места и, прихватив со стола все то же фото из прозекторской, бросился к вешалке возле входной двери. - Погодите, а вы куда?! Даже кофе не допили… - После объясню! – на ходу застегивая пальто, нетерпеливо махнул рукой Черкасов. – И всё остальное тоже потом! А сейчас мне необходимо срочно встретиться с одним человеком!

Максим Черкасов: Собственно, объяснять, и в самом деле, пока было нечего. Вначале следовало проверить догадку – вернее, даже две догадки, на которые его натолкнула своим рассказом Полина. Скорее всего, сама даже о том не подозревая. Не будучи неблагодарной скотиной, Макс, естественно, не собирался от неё этого скрывать. Однако прежде не терпелось прояснить всё самому. Ведь, если предположение подтвердится, может статься, что и до этого треклятого судебного процесса, грозившего почти неминуемым поражением, попросту не дойдет… Впрочем, об этом, вскакивая на подножку экипажа первого подвернувшегося «лихача» и приказывая везти себя тотчас на Архиерейскую, Макс пока даже и не мечтал. Слишком много «если», «может быть» и «допустим» отделяли его в этом деле, выглядящем все более мутным, от хотя бы минимальной уверенности в возможности успеха. Однако попробовать, несомненно, стоило. К тому моменту, как он прибыл на место – к зданию Женского медицинского института, учебный день в стенах сего почтенного храма науки лишь только начинался. Потому по длинным коридорам еще вовсю сновали с интересом поглядывавшие на стремительно шагающего им навстречу молодого импозантного незнакомца барышни-студентки. Попадались среди них, верно, и прехорошенькие. И в другое время Макс непременно не упустил бы шанса в этом получше убедиться. Но теперь его внимание, было полностью приковано к табличкам на дверях кабинетов. Бывать ни в одном из них прежде еще не доводилось. Хотя непосредственно с тем, чьё имя он сейчас так старательно на них высматривал, нынешняя встреча – если, конечно, повезет, и профессор будет свободен настолько, что сможет уделить этому несколько времени, Макс уже однажды по служебным делам пересекался. Убедился тогда в его абсолютной компетентности и оттого крепко надеялся, что Сергей Петрович так же поможет ему теперь. - Медам, а не подскажете, где мне найти кабинет профессора Шуенинова?* – отчаявшись рассмотреть что-либо самостоятельно без очков, он, наконец, сдался и остановил двух строгого вида девиц, облаченных в мешковатые белые халаты до самого пола. – Благодарю! – выслушав подробный ответ, учтиво поклонившись и наградив каждую самой лучезарной из своих улыбок, Макс двинулся в указанном направлении. И уже через пару минут постучал в тяжелую резную дверь. – Можно? Несмотря на шапочное, в общем-то, знакомство, Сергей Петрович встретил его весьма любезно. Сосредоточенно выслушал все, о чём Макс поведал сразу после того, как выяснил, что Шуенинов не станет против этого возражать – одновременно столь же внимательно разглядывая предоставленную ему фотокарточку. А потом поднял глаза и, слегка пожав плечами, сказал: - Что ж, лично для меня здесь все очевидно, Максим Евгеньевич. И, если необходимо, я буду готов высказать свое мнение в любом месте, где это вам потребуется. Однако боюсь, без признания самой обвиняемой оно ровным счетом ничего не будет стоить. - А вот именно его добычей, я, дорогой Сергей Петрович, и намерен далее заняться с полной уверенностью, что делаю это не зря! Так что сердечно признателен за консультацию и сочту себя весьма обязанным, если действительно, при надобности, не откажете выступить в этом процессе на моей стороне! - Ну, разумеется, нет! Я ведь сам предложил! – рассмеялся в ответ Шуенинов, поднимаясь из-за стола, чтобы пожать протянутую Максом руку. – К тому же, это прекрасная возможность еще раз напомнить о важности судебной медицины как науки в целом и необходимости ее дальнейшего развития в нашем Отечестве. А то ведь единственная кафедра на всю Россию, да и та – лишь здесь, а не в университете! Ну не абсурд ли?! Поговорив еще немного, теперь уже не конкретно об этом деле, а на другие темы, они расстались: Сергею Петровичу пришло время читать очередную лекцию. Да и сам Макс торопился как можно скорее продолжить изыскания. Спустя полчаса, он был уже в «Шпалерке», где испросил срочной встречи со своей подзащитной. После чего сразу отправился в отведенное для этих целей помещение, чтобы успеть заготовить придуманный для неё еще по дороге маленький сюрприз. Её привели через несколько минут. После этого конвоиры сразу вышли, а сама Анастасия Николаевна с привычным равнодушием расположилась за столом напротив адвоката, который, вместо приветствия, вдруг кинул ей небольшой шарик, сделанный из скомканного листка бумаги: - Ловите! – а когда госпожа Саларьева, от неожиданности, без прекословий исполнила этот странный приказ, усмехнулся и кивнул. – В общем, как говорится, что и требовалось доказать! - Вы с ума сошли?! – воскликнула та в ответ, гневно отбрасывая бумажку прочь и устремляя на Макса полный негодования взор. – Что это значит? Что за странные фокусы? - Не более странные, чем те, которые позволяете себе вы, Анастасия Николаевна. Хотя, думаю, судья наверняка даст им иные названия. Самооговор. Или, может быть, даже лжесвидетельство? - Не понимаю вас! - Да нет же! Прекрасно понимаете! Но почему-то упорно продолжаете изображать обратное… Впрочем, как будет угодно. А вот лично я с этой минуты считаю себя свободным от обязательств и не намерен продолжать участвовать в устроенном вами фарсе. - Мною?! Глупости, вы прекрасно знаете, что вовсе не я его автор. Я вас даже не нанимала… А насчет этого, - коротко кивнув туда, куда улетел бумажный комок, она пожала плечами – как показалось, слегка насмешливо, - что ж, не стану скрывать, ваша догадливость меня впечатлила, однако даже так вы все равно ничего не докажете. - Отнюдь, - сказал Макс, поднимаясь из-за стола. – Врожденная леворукость, сударыня – факт медицинский и как раз довольно легко доказуемый при участии людей с соответствующим образованием. Равно, как и то, что, будучи левшой и стоя прямо перед мужем, вы не смогли бы поразить его ножом в шею таким образом, каким в результате и был нанесен, если верить акту судебного медика, роковой для него удар: справа-налево и немного вверх по диагонали. Вы бы попросту не дотянулись! А если учесть, что в квартире в это время, помимо самого господина Саларьева, находились лишь вы, ваша дочь и служанка, которая точно не могла совершить этого преступления, ответ на вопрос, кто же тогда убийца, абсолютно очевиден. А уж, по какой причине – заново разбираться не мне, а следствию. Так же я намерен сегодня же уведомить вашего отца, который, теперь я практически в том уверен, был изначально в курсе истинной картины событий, что отказываюсь от этого дела. Так что пусть поищет внучке другого адвоката. А заодно – себе и вам. Ибо речь идет не просто о самооговоре, но и о заведомой фабрикации обстоятельств совершенного ею убийства и попытке введения в заблуждение органов следствия и правосудия. Честь имею! Холодно кивнув, Макс собрал в портфель бумаги и молча направился к выходу, прихватив с собой с пола, словно талисман, бумажный комок. Он уже склонился к дверному оконцу, чтобы окликнуть охранника, когда вдруг услышал у себя за спиной сдавленный всхлип. Потом еще один. И еще. А потом госпожа Саларьева зарыдала в голос. - Погодите, Максим Евгеньевич! Прошу вас… умоляю, не уходите, выслушайте! Медленно обернувшись, Черкасов пару мгновений постоял на месте, будто бы размышляя, стоит ли отвечать на этот отчаянный зов. Но все же пошел обратно и снова сел на место. - Возьмите! – тяжело вздохнув, вытащив из кармана носовой платок, он протянул его плачущей женщине, а потом просто стал ждать, когда она успокоится и заговорит. - Вы ничего не знаете! – с трудом справившись с душившими её рыданиями, наконец, выговорила Анастасия Николаевна, с такой болью и тоской, что Максу стало немного не по себе. Потому он все же удержался от так и рвущегося с уст язвительного: «Что, в самом деле?!» - Иван был страшный человек. А я… я ничего не замечала, представляете?! Будто ослепла от той проклятой любви, которую он всячески демонстрировал, усыпляя моё внимание – верно специально, а сам… господи! Бедная моя девочка! Не могу даже представить, что ей довелось пережить! И до того проклятого вечера, и после… Я так перед ней виновата! – уронив голову на руки, госпожа Саларьева вновь отдалась своему горю. А Черкасов вдруг почувствовал, как сжимается от ярости горло: - Вы, что же, хотите сказать, будто ваш супруг её… домогался?! – с трудом переведя дух, выговорил он едва слышно, все еще не смея поверить своим ушам. – Собственной дочери? - Да! То есть… нет. Не совсем. Анфиса – только моя дочь. Её родной отец, был военный, офицер. Он погиб во время войны с Японией. Иван был его близким другом. И всегда мне симпатизировал, но границ, конечно, не переходил. Признался в любви и предложил руку, лишь тогда, когда я овдовела… Знаете, муж ведь почти ничего нам с дочкой не оставил, а Иван был не только недурен собой, но и богат… а, главное, так хорошо относился к Анфисе! После свадьбы сразу же её удочерил. Дал свою фамилию… Мы ведь хорошо жили! Я только никак родить не могла, но он все утешал, ничего, ведь у нас и так уже есть ребенок… Господи, если бы я только могла представить… - Сколько же это длилось? - Анфиса говорит, что уже три года. А ведь ей едва минуло шестнадцать, можете себе представить?! - Не могу, - глухо отозвался Макс, ничуть не покривив при этом душой и снова замолчал, пытаясь осмыслить все, что только что пришлось выслушать. - Но поверьте, она вовсе не хотела его убивать! – продолжала, меж тем, Анастасия Николаевна. – Пришла к нему тогда, чтобы просто попросить позволения уехать жить к моим родителям… Наивное желание, но ведь ребенок же! А этот мерзавец вначале стал над ней насмехаться, а потом и вовсе попытался в очередной раз… И тогда она не выдержала… Я же случайно оказалась поблизости, услышала шум и крики в мужнином кабинете, бросилась туда… А когда всё увидела и поняла, сразу же решила взять вину на себя. Ведь, собственно, моя она и есть… Моя, не дочкина! Максим Евгеньевич, Богом молю, не губите её! Бедное дитя, она столько выстрадала, а если об её позоре еще и все узнают… - «О её позоре?!» Её?! – тихо выговорил Макс, поднимая на Саларьеву изумленный и полный недоверия взгляд. – Вы, что же, действительно не понимаете, что утаивая правду, на самом деле не дочь свою защищаете, а покрываете преступника?! - Но ведь он и так уже наказан! А Анфиса, пройдя через этот кошмар, неизбежно вынуждена будет вытерпеть еще и публичное унижение допросами и судом! - Ничего подобного! Если вы официально признаетесь, что солгали следствию под гнётом всех указанных выше причин, я лично добьюсь закрытого судебного процесса и выступлю там её адвокатом. Уверен, Анфису оправдают! - А что потом, Максим Евгеньевич? Как нам жить в этом городе дальше? - В каком смысле – «как»? Точно так же, как и прежде!.. Ну, хорошо, - кивнул он, заметив промелькнувшую на бледных губах госпожи Саларьевой горькую усмешку. – Я понял, что вы имеете в виду. Но даже в этом случае весь мир не ограничивается одним лишь Петроградом! Можно, в конце концов, переехать в другой город… да даже в другую страну! - Иными словами, бежать. Именно так вы и представляете себе торжество справедливости? - Нет, мадам. Так я представляю себе торжество закона, которому поклялся служить – невзирая ни на что. ____________________________ * Шуенинов Сергей Петрович (1861–1921).В 1911–1920 гг. заведовал кафедрой судебной медицины Санкт-Петербургского женского медицинского института. В 1916 г. основал и был первым руководителем кафедры судебной медицины медицинского факультета Психоневрологического института. Руководил кафедрой патологической анатомии в Императорском клиническом институте Великой княжны Елены Павловны.

Полина Аристархова: *и много разных людей* На улице лило как из ведра. Небо грозилось разверзнуться еще с утра, но всей своей мощью эти водяные потоки обрушились на землю только сейчас. А если прибавить к ним гулявший по улицам и пробиравший до самых костей холодный ветер с Невы, не стоило удивляться, что Полина оказалась абсолютно не оригинальна в своем стремлении поскорее поймать хоть какой-нибудь экипаж. Свободный извозчик подвернулся лишь на Невском проспекте. Заскочив в повозку, Поля накинула на ноги кожаную покрышку, назвала адрес доходного дома Лидваля, где, как ей было давно известно, квартирует Черкасов, и с облегчением откинулась на спинку сиденья, поглядывая по сторонам, пока кучер ловко правил лошаденкой в сторону Петропавловской крепости. Мысли ее при этом, были заняты, впрочем, вовсе не красотами архитектуры… Дело Саларьевых, которому последние недели было посвящено практически все время уже не только шефа, но и самой Полины, оказалось в итоге еще более громким и скандальным чем поначалу. Добившись от бывшей подзащитной чистосердечного признания, Максим Евгеньевич сдержал свое слово относительно закрытого процесса, но шила в мешке было не утаить. Так что вскоре все бульварные газеты принялись смаковать это событие с удвоенным ажиотажем. Одни клеймили убиенного Саларьева, описывая читателям, как этот «видный политический деятель, уважаемый гражданин, щедрый благотворитель и в целом один из столпов нашего благородного общества», скрывал «гнилостное нутро за великолепным фасадом». Другие, напротив, утверждали, что случившееся, несомненно, есть хитрая провокация, устроенная родственниками его жены-убийцы, возжелавшими и наследство получить, и наказания избегнуть, а сам Иван Ксаверьевич при этом – чуть ли не невинная жертва. Еще больший фурор произвела новость о том, кто ныне обвиняется в его убийстве… Невольно натыкаясь на эти известия, Полина могла только догадываться, что переживают сами Саларьевы, внезапно оказавшиеся в самом центре общественного и, увы, совершенно не дружеского внимания, если спокойной жизни не давали даже Максиму Евгеньевичу. С тех пор, как стало известно о переменившихся обстоятельствах дела, в их прежде спокойную контору то и дело пытались прорваться желавшие выведать что-то новое и сенсационное нахальные репортеры. А еще один из этих писак, внезапно выскочив из подворотни и бросившись навстречу, однажды вечером и вовсе чуть не насмерть перепугал не ожидавшую подобного подвоха Полину, когда та мирно возвращалась домой с работы. Решив, что на нее пытается напасть грабитель, она, тем не менее, не растерялась и успела знатно отходить мерзавца зонтиком, пока тот в панике объяснился, кто таков и чего, собственно, желает. Оставив его на милость подоспевшего к месту инцидента городового, Полина тогда поспешила как можно скорее убраться восвояси. И с тех пор старалась как можно реже появляться на улице. Не слаще приходилось и шефу. Поля не знала, принесла ли ему какие-нибудь бонусы внезапно обрушившаяся известность, зато хлопот и тревог было уж точно без меры. Всё это влияло и на его настроение, перемены которого порой напоминали ей аттракцион «американские горки». От эйфории – как в тот вечер, когда они вдвоем сортировали бумаги, половина из которых сделалась не нужной в связи с вновь открывшимися обстоятельствами: Максим Евгеньевич тогда страшно гордился, что интуиция его опять не подвела, а Поля восхищенно поддакивала, так и не решившись рассказать, что догадалась обо всём раньше него. До глубокой подавленности – как буквально на следующий же день, когда в их контору внезапно ворвался похожий на разъяренного Зевса-громовержца незнакомец. Не представившись и даже не поздоровавшись, он грозно навис над Полиной, требуя немедленной встречи с её начальником. А когда услышал, что Максим Евгеньевич нынче не принимает, ринулся из «предбанника» в кабинет Черкасова без приглашения, попросту оттолкнув её, выскочившую наперерез в попытке помешать, в сторону, а после с грохотом захлопнув дверь прямо у нее перед носом. О том, что происходило далее, Полина могла лишь догадываться. Зато едва ли не сразу после того, как незваный гость стал говорить с шефом – вернее попросту на него орать – поняла, наконец, кто он таков: собственной персоной господин Уваров, отец Анастасии Николаевны и дед Анфисы Саларьевых. Вчера Максим Евгеньевич сказал, что именно он, согласившийся принять странную идею своей дочери, наверняка понимая, что таким образом истинный виновник произошедшей трагедии так и останется в глазах света её невинной жертвой, теперь вызывает у него наибольшее отвращение. - Даже не потому, что обманул следствие и едва не выставил круглым идиотом лично меня. Но оттого, что заботился, прежде всего, о собственном реноме, прикрываясь интересами внучки, которую, по сути, предал, обрекая на жизнь в вечном страхе разоблачения и вине перед матерью, которой в результате пришлось бы понести вовсе не заслуженное ею наказание. Невольно вслушиваясь сегодня в доносящийся в «предбанник» гневный рокот мужских голосов, совершенно согласная с шефом относительно низости поступка Уварова, Полина чувствовала, как ее первоначальная растерянность сменяется возмущением. И как только этот, с позволения сказать, деятель смеет после всего вообще высказывать Максиму Евгеньевичу хоть какие-то претензии! Между тем, обстановка в кабинете успела перемениться. Говорил теперь уже не Уваров, а шеф – не так громко, поэтому разобрать, что именно, с места, где находилась Полина, вернувшаяся за свой стол, было невозможно. Потом он умолк, и на некоторое время воцарилась абсолютная тишина. А еще через пару минут дверь отворилась и в «предбаннике» вновь показался Уваров. Поникший, с опущенными плечами, он молча прошел мимо Полины и затем, так же тихо вовсе покинул контору, сопровождаемый её изумленным взглядом. Выждав еще совсем чуть-чуть, Полина бросилась к шефу, намереваясь поздравить его с очевидной победой в споре, а заодно узнать детали и подробности, но так и осталась на пороге его кабинета. Максим Евгеньевич сидел за столом. В пальцах его была судорожно зажата папироса, длинный столбик пепла на её тлеющем краю отчетливо свидетельствовал, что из неё не сделали ни единой затяжки. Но дело было даже не в этом, а во взгляде, устремленном словно бы в пустоту, и посеревшем, будто бы даже постаревшем, лице патрона, выражение бесконечной усталости на котором заставило сердце Полины болезненно дрогнуть и сжаться от тоски и жалости. Впрочем, едва заметив её появление, Максим Евгеньевич тотчас вскинулся, приободрился и даже улыбнулся, сообщив, что сегодня ожидает еще целая уйма важных дел… Все последующие недели до начала судебных слушаний, которые по понятным причинам на время перенесли, Черкасов заново готовил защиту теперь уже двух своих клиенток. Из-за этого проводила за пишущей машинкой практически все дни напролет и Полина, то перепечатывая набело оставленные ей заметки, то составляя под диктовку шефа всевозможные запросы в различные инстанции. Всё это время Черкасов выглядел невероятно собранным, серьезным и очень уверенным, но в утро первого заседания, помогая собрать вместе оставшиеся с минувшего вечера последние дополнения и исправления ко всему написанному ранее, Поля все же заметила, что он волнуется. И тогда, желая поддержать, вдруг осмелилась на невиданную прежде вольность: взяла его за руку, крепко сжала и, глядя Максиму Евгеньевичу прямо в глаза, проговорила: - Все пройдет хорошо, я уверена! Коротко улыбнувшись и кивнув на прощание, он оделся и уехал на заседание. А Полина осталась в конторе, так как было оно для публики – а значит, и для неё тоже, закрытым. Происходило это все третьего дня. А больше с тех пор она Максима Евгеньевича не увидела. Поэтому новость о его триумфальной победе также узнала вместе со всеми интересующимися лишь на следующее утро, из прессы, что на все лады трубила о потрясающем успехе молодого адвоката, сравнивая его без всякого сарказма с легендарным Плевако и предвещая такую же блестящую карьеру. Накупив на радостях целую пачку разных газет, счастливая Поля шла на работу улыбаясь. И в контору свою вбежала чуть ли не вприпрыжку, уже предвкушая, как они с шефом будут целый день читать друг другу вслух статьи об его грандиозном успехе. Который, между прочим, также немножко и её собственный… Однако кабинет Черкасова оказался пуст. Безуспешно прождав его прихода до самого полудня, Полина поначалу заволновалась. Но после нашла этой странности вполне рациональное объяснение – измотавшись за прошедшие недели как физически, так и морально, Максим Евгеньевич попросту решил устроить себе выходной. А её всего лишь забыл об этом предупредить. Ну и ладно, имеет полное право, решила она. И успокоилась. До следующего утра. Когда история в точности повторилась. И Полина вновь провела в одиночестве практически весь день, за исключением тех минут, когда в контору заглянула вначале новая клиентка, которой пришлось наврать, что господин присяжный поверенный срочно выехал по одному важному делу и сегодня уже на службу не вернется, а после – также под видом клиента – еще один репортер. Его девушка выставила прочь уже без всяких затей и с превеликим удовольствием. От Черкасова же по-прежнему не было ни единой весточки. Сегодняшним утром, становящуюся уже почти привычной тишину в самом начале десятого внезапно нарушил звон колокольчика. Обрадовавшись, Поля резко повернулась к двери, собираясь поприветствовать Максима Евгеньевича, да так и замерла с глупой улыбкой на губах. На пороге конторы стоял вовсе не шеф, а еще один его доверитель, фабрикант Желтковский, наследственной тяжбой которого Черкасов также занимался весь прошедший месяц и которому – Поля бросила короткий взгляд на свой настольный календарь – назначил на сегодняшнее утро очередную встречу. Да только сам об этом, видимо, благополучно забыл… Усадив Федора Антоновича в одно из кресел, она первым делом сообщила, что Максим Евгеньевич вот-вот будет. Потом предложила кофе, от которого фабрикант сразу наотрез отказался, заявив, что готов ждать не более четверти часа – в течение которых, по наблюдению Полины, решившей более не навязываться, не менее трех раз с недовольным видом извлекал из кармана свой брегет и всё сильнее хмурился. - Уверена, что лишь очень серьезная причина могла заставить господина Черкасова так сильно задержаться, - вымолвила она, наконец, заметив, что Желтковский вот-вот потеряет терпение. – Поэтому, если вы согласитесь подождать еще немного… - Нет уж! Не соглашусь! Я, сударыня, деловой человек и не привык попусту тратить своё время! Оно, как известно, стоит денег! Которые, между прочим, я исправно выплачиваю вашему патрону, а стало быть, и вам! - Мне искренне жаль, - сухо выговорила Полина, щеки которой тут же вспыхнули, причём не от смущения, а от негодования. И больше не проронила ни слова, предоставив Желтковскому самом решить, о чем она сожалеет. О том, что ему приходится ждать, или все-таки о том, что именно от него им с Черкасовым приходится получать деньги. Впрочем, вряд ли Федор Антонович услышал заключенный в её словах сарказм. - Плевать мне на ваши сожаления! – воскликнул он довольно грубо. – Я ухожу. А господину адвокату передайте, пусть завтра явится ко мне на завод сам – с трех до трех двадцати пяти у меня будет свободное время, чтобы с ним пообщаться! И чтоб без опозданий! С этими словами он убыл, а следом за ним, спустя еще каких-то десять минут, которые потребовались на сборы, контору покинула и сама Полина. И теперь пойманный с огромным трудом посреди залитого дождем Невского экипаж вёз её по не менее мокрому Кронверскому проспекту. Еще через некоторое время он остановился напротив кованых ворот, обрамленных высокими красногранитными пилонами с фонарями. Спустившись с подножки на мостовую и сразу раскрыв зонт, так как дождь все еще не прекратился, Поля, тем не менее, ненадолго задержалась, внимательно разглядывая причудливый фасад дома. Он был весьма оригинальной архитектуры, разноэтажным и, что называется, в «новом стиле». Но вовсе не это интересовало сейчас Полю, она всего лишь пыталась понять, куда идти дальше. То, что Черкасов живет именно в этом доме – все, что она знала на данный момент. Ну и еще то, что окна его квартиры выходят на Александровский парк – об этом он как-то рассказывал, заметив в шутку, что они с Полиной проявили здесь некоторое сходство вкусов, ведь она также живет возле Александровского – но только сада. А раз так, рассуждала она ныне, продолжая разглядывать фасад, вход должен быть где-то внутри двора-курдонёра, что притаился за кованой оградой. Южное крыло дома целиком принадлежит матери архитектора, об этом Полина также знала от Черкасова. Стало быть, нужный парадный находится в северном. Его отделанный мрамором и цветной плиткой просторный вестибюль с изразцовым камином и лестницей, что вилась вверх причудливым изгибом мимо витражного окна, выглядел настоящим двором. - Я личный секретарь господина присяжного поверенного Черкасова, - важно объявила Полина, обращаясь к облаченному в темно-зеленую суконную ливрею с серебряным басоном швейцару, который вышел к ней навстречу. – По служебной надобности, надеюсь, он дома? - Так точно-с, сударыня, - слегка спасовав в первый миг от столь напористого тона, швейцар смерил ее внимательным взглядом, будто убеждаясь, что она этого достойна и, наконец, поклонился. Вручив ему свой мокрый зонт, с которого на пол уже успела натечь приличных размеров лужа, Поля с уверенным видом – будто сто раз до этого тут бывала, направилась к лифту. Однако у самых его дверей вновь обернулась и, чуть помедлив, спросила: - Квартира под номером…? - Четырнадцать! - Да, верно! Благодарю! Вечно я забываю: пятнадцатый или четырнадцатый! – воскликнула она радостно и скрылась в кабине, вскоре доставившей её на нужный этаж. Но всё-таки удалось. А вот сохранить прежнюю решимость – оказавшись перед дверями квартиры Максима Евгеньевича, уже как-то не очень… Стоя на лестничной площадке, Полина всерьез размышляла, имеет ли она право вот так, без разрешения, вторгаться в личную жизнь своего патрона – до тех пор, пока внутренний голос вполне себе твердо не отрезал в ответ: «Имеешь вполне! А вдруг ему сейчас плохо?!» С этой мыслью она и нажала на кнопку электрического звонка. Раздавшись у двери, громкий переливистый звук разнесся по всей квартире и утих где-то в ее глубине. Но нужного эффекта не произвел. Двери Полине никто так и не открыл. Помявшись в нерешительности, она позвонила еще раз. Потом еще. И вновь никакого ответа. Не мог ли швейцар ошибиться? Развернувшись, она быстро зацокала каблучками по мраморным ступеням лестницы, полагая, что так доберётся обратно в вестибюль куда раньше неповоротливой махины лифта. - Послушайте, а вы точно уверены, что Максим Евгеньевич дома и никуда сегодня не выходил? - Точно, барышня! Даже совершенно точно-с! К тому ж, пешком в такую погоду вряд ли кому гулять захочется, – усмехнулся старик в пышные седые усы. – А экипаж они нынче меня вызвать тоже не просили. И авто ихнее в каретном сарае уже который день стоит… - Просто он не открывает… Я боюсь, с ним что-то приключилось. - Да отчего же сразу и приключилось-то?! Ну, мало ли, может, спит человек! - Да какое «спит»! Я так трезвонила, что и мертвый бы поднялся! Поймите, он в конторе уже третий день не появляется, никаких вестей от него нет! Господин Черкасов не такой человек, чтобы вести себя настолько безответственно! Вдруг, заболел?! Или того хуже, а вы вот ничего не делаете! - Дык, а чего же делать-то прикажете?! - Как чего?! Ломать дверь и смотреть, что с ним! - Ломать?! Это еще зачем, коли у нас ключи есть запасные от всех здешних дверей! Только ведь, а если ничего не приключилось? Неловко выйдет, барышня! - Ловко, неловко! Не до этого, надо непременно сейчас же проверить! – сурово произнесла Полина и подтолкнула швейцара к его каморке, откуда он затем вышел с запасным ключом в руке. Через минуту они вместе поднимались по лестнице: Полина легко, а старик-швейцар – пыхтя и отдуваясь. - Ох, барышня, не к добру это! – ворчал он, но что-то в словах этой девушки его, и правда, убедило. Вдруг помер! И ничего, что молод, всякое, бывает, случается. В том числе и такое… Уже представляя, как станет посылать дворника за полицмейстером, а после сообщать о случившейся неприятности хозяйке, он вставил ключ в скважину и повернул. Дверь тихо отворилась, и навстречу незваным гостям тотчас бесшумно возник внушительных размеров пушистый белый кот. - Ихний зверь, Сысероном кличут! – пояснил старик, нагибаясь, чтобы его погладить, а Полина тем временем устремилась вперед через прихожую, все больше волнуясь, потому что хозяин по-прежнему не торопился обнаружить своё присутствие – и это несмотря на производимый ими шум. «Да жив ли он, и на самом-то деле?!» - мелькнула мысль, близкая уже к панической. Хотя никаких специфических признаков, вроде запаха разложения мертвого тела, в квартире, вроде бы, не наблюдалось. Как и беспорядка, могущего свидетельствовать о каком-либо ином неблагополучном происшествии. Прибежав в результате почти рысью в просторную гостиную – также пустую, Поля, наконец, остановилась и замерла, оглядываясь по сторонам и прислушиваясь. В прихожей, общаясь с котом, словно с человеком, по-прежнему что-то тихо бубнил швейцар. Приглушенный шум доносился сквозь окна и с улицы, где в этот час бурлила обычная городская жизнь… Потом ей вдруг послышалось еще какое-то то ли дыхание, то ли шевеление. Обернувшись на этот звук, девушка поняла, что доносится он из-за массивной, но неплотно прикрытой двери, ведущей из гостиной, по всей видимости, в кабинет. - Максим Евгеньевич! – позвала она негромко. Подождала для приличия еще секунду и затем все-таки решила войти туда без спросу. Что уж теперь-то церемониться? … Он лежал на диване, расположенном вдоль ближней стены, вытянувшись во весь свой немалый рост, поэтому длины сиденья немного не хватило, чтобы расположиться с абсолютным комфортом – ноги пришлось устроить на круглом кожаном подлокотнике. Да и голова была как-то странно запрокинута назад, отчего подбородок казался заострившимся. Вкупе с закрытыми глазами, бледностью слегка заросших темной щетиной щек и безвольно свисающей к полу рукой это создавало иллюзию даже не крепкого сна, а то ли глубокого обморока, то ли… Здесь Поля, сердце которой при виде подобной картины вновь было ушло в пятки, напомнила себе, что в этом случае, наверняка, в квартире уже бы ощущался совсем иной запах, нежели табачного дыма с легкой примесью алкоголя и, кажется, какой-то мужской парфюмерии. Иными словами – обычный. И тем не менее… - Максим Евгеньевич! – воскликнула она уже громче. – Господин Черкасов, вы меня слышите?!

Максим Черкасов: *С прелестной взломщицей* - А?!.. – резко очнувшись, Макс пару мгновений смотрел прямо перед собой, ничего не понимая, затем потер глаза, полагая, что видение – в том, что перед ним сейчас именно воображаемый образ, а вовсе не настоящая мадемуазель Аристархова, взирающая одновременно со страхом и осуждением, он был сейчас практически уверен – исчезнет, и затряс головой, когда этого по какой-то причине не произошло. – Полина?! Что вы здесь делаете?! Как вы вообще сюда попали? Я, что, не запер входную дверь? - Да нет, очень даже заперли! – произнесла Полина, упираясь руками в бока и принимая, как ей казалось, самую свою грозную позу. Испуг, сменившейся облегчением, переродился в негодование: стало быть, она за него волнуется, а он – просто валяется тут на диване?! Хорош гусь! Язвительно прищурившись, Поля окинула Черкасова еще одним долгим взглядом, отметив расхристанный внешний вид и всклокоченные волосы, и собралась было уже прокомментировать увиденное вслух, но тут в кабинет просунул физиономию швейцар, видимо, наконец, вдоволь наговорившийся с котом и решивший теперь навестить его хозяина. Увидев, что тот жив-здоров, он с облегчением выдохнул и открыл рот, желая что-то сказать, но Поля, как раз окончательно вошедшая в раж, и тут его опередила: – Ваша помощь здесь больше не требуется! Ступайте себе, дальше мы разберемся сами! – провозгласила она, едва ли не выталкивая опешившего мужика обратно в гостиную. – Максим Евгеньевич совершенно не сердится, что вы открыли мне дверь и ругать вас за это не станет! «Потому что попросту не успеет!» - вернувшись в кабинет, зловеще прибавила она про себя. Затем бодро прошагала к окну, отдернула тяжелую портьеру, и с грохотом распахнула оконный ставень, впуская в комнату холодный сырой осенний воздух с запахом дождя и с удовлетворением наблюдая, как стремительно тает сизая пелена табачного дыма под потолком. - Сто раз вам говорила, что вредно столько курить! Тем более в помещении. Здесь же топор можно вешать! Отвратительно просто! И внешний вид ваш тоже отвратителен! Ещё хуже, чем поведение! Да вставайте же уже! Хватит валяться! – воскликнула она, топнув ногой, когда, обернувшись к Черкасову в очередной раз, увидела, что тот так и продолжает с отрешенным видом возлежать на своем диване. «Прямо Обломов какой-то!» - нахмурившись, подумала Поля и, подойдя ближе, вновь приказала. – Вставайте, кому говорят! И покажите мне, где здесь ваша спальня! - Не уверен, что нам следует так с этим торопиться, впрочем, если хотите прямо сейчас… я готов! – пробормотал Макс, приподнимаясь. Затем свесил ноги на пол, наконец, сел и, не поднимая головы, принялся застегивать сильно распахнувшуюся на груди во сне сорочку. Действительно, не слишком уже свежую и сильно измятую. Такую же, должно быть, как и его собственная физиономия. Тем временем, пауза между его репликой и той, что уже должна была бы последовать в ответ от воинственной фурии, которая вот уже с четверть часа самовольно хозяйничала в его квартире, почему-то затягивалась. Управившись с пуговицами, Черкасов пятерней пригладил взъерошенные волосы и, посчитав на том свой туалет достаточным, вновь исподлобья взглянул на Полину: - А что вы так на меня смотрите? Сами ведь предложили! - Рада, что вы не утратили своего фирменного чувства юмора, - произнесла она, даже не пытаясь скрывать сарказм, - только боюсь, скоро вам станет совсем не до шуток. Между прочим, пока вы тут уже третий день к ряду предаетесь осеннему сплину и не появляетесь в конторе, Желтковский рвет и мечет! - А мне и дела нет. К чёрту вашего Желтковского, и контору вашу тоже! Я туда возвращаться больше не собираюсь, – поднявшись во весь рост, Черкасов с хмурым видом навис над Полиной, не ожидавшей подобной перемены настроения и оттого немного оробевшей. Однако самообладание вернулось к ней буквально через секунду. А в следующую Поля поддержала внезапно слегка пошатнувшегося шефа за руку. - Обсудим это позже, - сказала она, сделав вид, что ничего не произошло. – Сейчас же всё-таки покажите мне, где здесь ваша комната. Повторно сфокусировав взгляд на её лице, Черкасов недоуменно пожал плечами и, жестом пригласив следовать за собой, нетвердой походкой побрел прочь из кабинета. Молча двинувшись следом, Поля – теперь уже без спешки, с интересом осматривалась по сторонам, все сильнее впечатляясь увиденным. И прежде всего – размерами квартиры, что была больше, чем, наверное, весь дом её родителей в Опочке. А уж таких конурок, как их с Нюрой «гнездо», здесь и вовсе, верно, поместилось бы сразу несколько! Прежде она и не представляла, что жилище, где обитает всего один человек, может быть таким огромным! За просторной столовой располагался длинный коридор, куда выходили еще несколько комнат. Хозяйская спальня оказалась в самом его конце. Отворив дверь, и с лёгким поклоном пропустив Полину перед собой, Максим Евгеньевич со слегка сомнамбулическим видом направился к кровати. Решив, видно, что она действительно удобнее, чем диван в кабинете. Но был остановлен: перехватив за рукав рубашки, Поля указала ему обратно на дверной проем: - Нет уж, постойте-ка пока лучше здесь! Обращаясь с шефом в подобном ключе, она вполне отдавала себе отчет, что ведет себя чрезвычайно вызывающе, даже нахально. Но что-то внутри будто бы подсказало, что сейчас Максим Евгеньевич вряд ли будет на неё за это сердиться. А он и не злился. Вместо этого, прислонившись плечом к косяку, с интересом наблюдал, как Полина распоряжается теперь уже и в его спальне, иронически размышляя о том, что она, пожалуй, первая женщина – исключая, разумеется, горничную, которой он это позволил. А еще прикидывая, стоит ли об этом сказать. Прямо теперь, или, может быть, лучше позже… Сама же Полина, меж тем, уже деловито распахнула створки его гардероба и углубилась в изучение недр, выискивая нечто ей, видимо, жизненно необходимое. Конечно, легче всего было спросить, что именно. Но тогда представление прервалось бы слишком быстро, а Максу этого совсем не хотелось. Потому он лишь покрепче сложил на груди руки, продолжая ждать, чем все закончится. Вынырнув оттуда в результате ни с чем, Полина пошла к кровати, откинула покрывало и извлекла из-под подушки аккуратно сложенную шелковую пижаму, удовлетворенно кивнула, и уже вместе с нею – а еще с халатом, который на обратном пути сдернула с китайской ширмы, где тот до этого мирно покоился, вернулась, наконец, к нему. - Ванная?! – серьезным тоном спросила она, и когда Черкасов кивнул в сторону соседней двери, прошествовала туда с таким грозным видом, что он едва сдержался, чтобы не рассмеяться. Отдельных ванных комнат в доме Полине видеть тоже пока еще не доводилось. Просторное помещение, сплошь выложенное светлой кафельной плиткой, с сияющими начищенной бронзой кранами и душем, большой белоснежной чугунной ванной на массивных ножках в виде львиных лап и таким же умывальником, привело её в восторг. Жаль, что не было времени, чтобы рассмотреть все получше. Поэтому, окинув все это великолепие беглым взглядом, Поля лишь быстро развесила принесенные с собой вещи возле теплого шкафа, а затем подошла к огромной лохани и, заткнув пробкой сливное отверстие, пустила в неё теплую воду. - Надеюсь, вам хватит полчаса, чтобы вымыться и побриться? Впрочем, если последнее будет не по силам, - Полина мельком покосилась на руки шефа, как бы спрашивая о его «нездоровье», - могу вам помочь. Отец научил меня обращаться с бритвой. Так что я вполне могу сделать и это, не слишком испортив рельеф вашего лица. «А что еще?» - едва не поинтересовался в ответ Черкасов, теперь уже и сам слегка обескураженный подобным предложением. Но вовремя удержался. - Хватит и меньшего времени. А если поможете с бритьем – и подавно. Мне это будет приятно, - прибавил он, коротко улыбнувшись и кивнув, когда она взглянула на него с выражением удивления и недоверия: будто и не ожидала, что может получить согласие. – Я позову вас, когда… когда буду к этому готов.

Полина Аристархова: *в роли поварихи и цирюльника* Кивнув, Полина выскользнула из комнаты, плотно притворяя за собой дверь. Но дальше почему-то не пошла. А так и осталась стоять на месте, прислушиваясь к шуму воды, наполнявшей купель, и пытаясь отогнать совершенно неуместные размышления о том, что делает сейчас, оставшись в одиночестве, Максим Евгеньевич. От этого вскоре сделалось очень жарко… не от мыслей о шефе, естественно, а от того, что все это время Поля не снимала пальто, хотя в квартире было довольно сильно натоплено. Объяснив себе происходящее именно таким образом, она недовольно качнула головой и расстегнулась, а после снова направилась в переднюю, где под ноги внезапно откуда-то выскочил кот Черкасова. Исторгая из себя нечто среднее между сипом и мяуканьем и заглядывая в глаза, он принялся неистово тереться об ее щиколотки: - Что такое, господин философ? Никак, проголодались? – спросила девушка, получив в ответ на свой иронический тон взгляд, полный оскорбленного достоинства. По всей видимости, Цицерон привык, что с ним обращаются более уважительно. Однако в данный момент выбора не было. Так что, пообижавшись для приличия еще пару секунд, он вскоре бодро затрусил рысцой по коридору. А Полина пошла следом, почти уверенная, что кот приведет ее на кухню. Так и вышло. Вскоре они вдвоем оказались посреди настоящего кулинарного царства. Всё здесь было на своем месте, во всем царил определенный порядок и видно было, что правит тут весьма властная и серьезная особа… Которая, тем не менее, похоже, уже несколько дней не навещает своих подданных. Окинув кухню внимательным взглядом, Поля сразу же увидела абсолютно холодную плиту, подле которой аккуратной стопкой лежали нетронутые дрова, и целую армию кастрюль со сковородками, ковшиками, мисками, а также прочими принадлежностями для готовки, которые были идеально начищены и совершенно пусты. Впрочем, об этом тревожиться уж точно не стоило: количество припасов, обнаруженных вскоре в соседней с кухней кладовке, исключало малейшую вероятность голодной смерти в течение не то, что нескольких дней, но даже, наверное, и месяцев. Потому, постояв еще немного перед всем этим великолепием и прикинув, что можно сделать прямо сейчас и на скорую руку, Поля решительно сняла с крюка и повязала вокруг талии фартук. Так как не без оснований подозревала, что не только Цицерон, усевшийся с выжидающим видом на одном из табуретов, но и его хозяин в последние дни ели не так уж регулярно. После того, как Полина вышла, Макс первым делом вынул из сливного отверстия бронзовую пробку, спуская всю воду, уже успевшую набраться в ванну. Ему хотелось принять душ. Причем, желательно прохладный, чтобы действительно взбодриться. Именно так он в результате и поступил, до предела открутив вентили кранов и отважно вставая под упругие водяные струи, кажущиеся от силы напора даже еще более холодными. Отмывающими не только тело, но и как следует прочищающими мозги, затуманенные трехдневной табачно-алкогольной вакханалией. Хотя, нельзя сказать, чтоб все это время Макс напивался до бесчувствия. Никогда особенно не веря в спасительную силу полной алкогольной «анестезии», он скорее искусно поддерживал себя в том состоянии, когда надежно блокируются лишь те мысли и чувства, что кажутся неприятными. Последнее же было действительно необходимо, дабы устранить сомнения, которые мешали принятию весьма важного решения, влияющего не только на настоящее, но, возможно, и на всю последующую жизнь. Каким образом – об этом Макс все эти дни тоже предпочитал не думать. Как и о том, как отнесутся к его выбору те, на кого оно также повлияет тем или иным образом… Покончив с водными процедурами, он выбрался из ванны, тщательно растерся сухим полотенцем, и уже потянулся за пижамой, но чуть помедлив, вдруг передумал. Показаться в таком виде перед дамой было немыслимо – пусть даже сама она так и не считает, уж коли собрала ему для переодевания именно такой «комплект». Усмехнувшись этой странности, и наскоро обмотав бедра полотенцем, Макс осторожно выглянул из ванной в спальную и, убедившись, что Полины там нет, теперь уж сам устремился к своему гардеробу. Извлек оттуда все необходимое для того, чтобы не выглядеть перед гостьей этаким «диким барином» и оделся, как подобает, позволив себе в качестве отступления от правил лишь короткую домашнюю курительную куртку из атласа в венгерском стиле поверх теперь уж определенно свежей сорочки и безупречных брюк. И лишь в таком виде покинул комнату, отправляясь на поиски Полины. Последние, впрочем, надолго не затянулись. Она была на кухне – именно оттуда доносились приглушенные расстоянием звуки перемещения с места на место каких-то предметов и кофейный аромат. - Спасибо, что накормили кота, - сказал он, заглядывая туда и первым же делом обнаруживая Цицерона, сосредоточенно уплетающего из оставленной на полу тарелки сырые яйца. – Он, кстати, за них родину готов продать. Как вы только догадались? - А разве не все коты их любят? – с улыбкой ответила Поля и довольно кивнула, когда, обернувшись, увидела шефа практически в его обычном виде. – Так значительно лучше, хотя и не вполне идеально, – заключила она, вытирая ладони о фартук. Вы готовы? Тогда берите вот этот табурет и пойдемте в ванную. На широкой полочке под огромным зеркалом были расставлены и разложены в идеальном порядке всевозможные приспособления для мужского туалета, среди которых сразу бросалась в глаза тускло поблескивающая из своего футляра полированной сталью опасная бритва с черепаховой рукояткой и клеймом известной немецкой марки. Полин отец пользовался такой же, только была она, конечно, попроще, тульская, да и остальные принадлежности – тоже. Но все равно, этого оказалось достаточно, чтобы на несколько секунд погрузиться в счастливое прошлое. На самом деле, с отцом у Полины была связано, конечно, множество радужных детских воспоминаний. Но самыми теплыми и домашними казались, пожалуй, именно те, что касались совершенно обычных на первый взгляд вещей. Отчего-то маленькой Поле очень нравилось наблюдать, например, за тем, как папа собирается на службу в свою гимназию. Просыпался Модест Николаевич довольно рано и каждое утро непременно начинал с гимнастических упражнений, которые дочка охотно за ним повторяла. Затем шел умываться – всегда холодной водой, к тому же с детства приучилась и Полина. И после приступал к бритью. Точнее, начинал к нему готовиться: брал маленькую деревянную плошку, тщательно взбивал в ней крепкую мыльную пену, если то требовалось, правил бритву на кожаном ремне – затем аккуратно раскладывал все у рукомойника, садился на стул и звал жену, которая тем временем обычно суетилась на кухне, приготовляя им всем завтрак. И дальше начиналось основное действо. Собственноручно обильно покрыв щеки и подбородок мужа пеной, Эмма Борисовна сама же принималась и за его бритьё – других цирюльников Модест Николаевич не признавал сроду. Всегда, смеясь, говорил, что никто лучше жены не умеет справляться с его щетиной. И что так сказываются, верно, её отдаленные немецкие корни, приказывающие к любому делу относиться с особой аккуратностью и тщательностью. После бритья следовал непременный горячий компресс, который мама готовила для отца заранее. Затем она подавала ему флакон с одеколоном, который Модест Николаевич всегда вначале подносил к носу, чтобы понюхать – будто бы за прошедшую ночь его обычный аромат мог каким-то чудесным образом измениться и перестать пахнуть лимоном и мятой, а лишь потом наливал в ладонь, чуть согревал, и похлопывающими движениями наносил себе на лицо. Заканчивался же весь ритуал тем, что, поднявшись на ноги, папа придирчиво оглядывал свое отражение в зеркале, удовлетворенно кивал и крепко целовал вначале маму, а после и саму Полину, которая с открытым ртом и неизменным интересом ежеутренне наблюдала за этим действом от самого начала и до конца. Когда ей сравнялось одиннадцать, отец однажды впервые позволил взбить для него пену, а еще через год научил обращаться и с бритвой. С тех пор Поля порой с удовольствием замещала маму, вскоре научившись этому искусству, по словам Модеста Николаевича, совсем не хуже неё. А потом отца не стало. И её умения сделались никому не нужными. Отчим брился сам, всегда наспех, едва намылив щеки и не особенно следя за остротой лезвия своей бритвы. Но даже если бы он и попросил её однажды помочь, Поля всё равно бы ни за что не согласилась. Потому и теперь, спустя столько лет без практики, беря в руки керамическую плошку и коробочку с мылом, чувствовала некоторую робость: а вдруг, не получится? Вдруг, она разучилась? И зачем только было хвастаться понапрасну? А главное – даже ведь отступаться теперь неловко, подумала Полина. И, вздохнув, все же добавила в плошку, куда прежде насыпала мелкой, пахнущей лавандой, мыльной стружки, немного воды, а затем смочила под струей помазок, принимаясь тщательно взбивать белоснежную шапку пены.

Максим Черкасов: *в опасном соседстве* Все это время сам Черкасов спокойно сидел на табурете под лампой, с интересом наблюдая за её приготовлениями. Судя по уверенным действиям, это занятие было Полине не в новинку, что, надо сказать, успокаивало. Потому что, как ни крути, доверить свое лицо и главным образом – шею неопытной, пусть и изящной ручке с зажатым в ней острейшим «Золингеном», было как-то… тревожно. Хотя Макс бы скорее позволил себя по-настоящему зарезать, чем признался бы в этом вслух. Поэтому, пока прекрасная цирюльница готовилась, лишь ободрительно ей улыбался, а после по её просьбе смело запрокинул голову назад и затем – вручил себя в руки Провидению. Практически, в прямом смысле этого слова. И даже не зажмурился, когда холодноватый клинок вплотную прижался своим краем туда, где чуточку быстрее и напряжённее, чем обычно, билась под кожей сонная артерия. Вся процедура бритья заняла, должно быть, от силы минут десять, но полностью сконцентрировавшись на своих действиях – осторожно скользя лезвием по щекам, подбородку и шее шефа, стараясь при этом ни в коем случае не нарушить границу его модной бородки, Поля ощущала время как нечто бесконечное. К счастью, все вышло идеально, без малейшей царапины. А когда вместе с остатками мыльной пены лицо Максима Евгеньевича покинули последние островки трехдневной поросли, придававшей ему какой-то особенно дикий вид, пристально взглянув в зеркало на плоды труда своего, Полина даже улыбнулась: - Ну вот, - заключила она, прикладывая к подбородку шефа теплое полотенце, которое до того смочила в раковине, - теперь я вас наконец-то узнаю. - До этого, стало быть, имелись сомнения? – усмехнулся он в ответ, так же весело глядя ей в глаза через зеркальное отражение. – А вот если бы они вдруг подтвердились? Что бы вы тогда сделали? - О, это очень просто, - девушка подошла к раковине и сполоснула под прохладной струёй бритву, затем вытерла её насухо и убрала в футляр. – Я бы действовала по заветам одного жуткого лондонского цирюльника. Правда, затем пришлось бы устранить свидетеля – швейцара. Кота вашего я, естественно, забрала бы с собой… Он бы меня и выдал, как в том известном рассказе. Так что непременно понадобилась бы помощь лучшего в городе адвоката, – завершила цепочку своих размышлений Полина, и хитро взглянув на Максима Евгеньевича, поинтересовалась. – Вот вы бы в таком случае к кому посоветовали бы мне обратиться? - Возможно, к Кони. А если тот окажется занят – попробовать нанять Карабчевского, - ответил он, вновь взглянув на себя в зеркало, и с удовлетворением проводя ладонью по утратившим дикообразную колючесть щекам. – Он, сказывают, весьма гордится тем, что никто из его подзащитных не еще был казнен. Даже Созонов, тот, что убил министра Плеве, помните? Затем, поднявшись во весь рост, обернулся к Полине. - Я смотрю, вы знаток детективного жанра! Любите подобные истории? - Я люблю разные истории. Позже можем и об этом поговорить, если хотите, но сейчас пойдемте-ка лучше на кухню, мне понадобится ваша помощь, чтобы стол накрыть. Намёк, содержавшийся в её словах, был абсолютно прозрачным. Не менее очевидным, чем и тот факт, что Максим Евгеньевич вновь почему-то уклонился от разговора о работе, пусть даже заведенного и в несколько шутливом ключе. И это выглядело уже по-настоящему странным. Не понимая, в чём дело, Полина, тем не менее, была уверена, что выяснять это прямо здесь и сейчас как минимум неразумно. Голодный желудок, особенно у мужчин, не способствует задушевным беседам. Тем более у нее и впрямь было уже почти все готово для их грядущего то ли позднего завтрака, то ли раннего обеда. На кухне Поля первым делом извлекла из серванта необходимую посуду, вручив ее затем, как и обещала, с предписанием расставить на столе, пока сама она закончит с готовкой, Черкасову, по удивленному лицу которого было нетрудно догадаться, что подобное вряд ли входит в круг привычных для него дел. Тем не менее, спустя еще пару минут, когда Полина вернулась в столовую с тарелками, где были красиво разложены нарезанные аккуратными ломтиками сыр и колбасы, найденные до этого в кладовке, стол был сервирован вполне достойным образом. Благосклонно кивнув в ответ на вопросительный – явно по тому же поводу – взгляд шефа, она вновь позвала его за собой и вручила корзинку с яблоками, а также широкое блюдо с гренками, сама же понесла следом вазочку с вареньем и вареные яйца. Последним на стол была водружена фарфоровая миска, закрытая такой же крышкой, подняв которую, когда все, в том числе, Цицерон, также не спешивший покинуть их компанию, расселись за столом, Поля торжественно продемонстрировала Максиму Евгеньевичу свое главное на сегодня блюдо: - Карамельная каша!.. Правда, молоко у вас прокисло, так что сварить её пришлось на воде, но крупу я обжарила на масле с сахаром и корицей, так что должно быть все равно вкусно. А вот там у нас гренки в вине – и варенье к ним. Варёные яйца… Всё, что успела. Надеюсь, понравится. - А я не надеюсь, я в этом попросту уверен! – ответил Макс, окидывая взглядом получившийся у них стол, и с удовольствием принюхиваясь к аромату, долетавшему до него вместе с паром из приоткрытой миски. – Из ваших рук – хоть яд, мадемуазель! – усмехнулся он, когда Полина, взяв у него тарелку, через мгновение протянула её обратно, наполненную золотистой, пахнувшей карамелью и пряностями, пшенной кашей. – Мм, да это просто бесподобно вкусно! Послушайте, да есть ли на этом свете вообще что-нибудь, чего вы не умеете, душа моя? Оставаться ему полезной, избавляя от лишних забот и хлопот – это чуть ли не всё, о чём Полина мечтала последнее время. А если еще и получала при этом в награду слова благодарности или даже просто одобрительную улыбку, сердце и вовсе трепетало от восторга. Совершенно глупого, лишенного всякого смысла, как не уставала напоминать себе Поля, из последних сил пытаясь обуздать чувства и уж точно всерьез не влюбиться в Максима Евгеньевича, который, как назло, умудрялся нравиться ей все сильнее, даже если делал при этом то, что её обычно в мужчинах более всего бесило. Как сейчас, когда его комплимент вновь прозвучал слишком иронично и двусмысленно, чтобы воспринять его всерьез, а она все равно аж порозовела от удовольствия, опуская взгляд и пряча за чашкой чая смущенную улыбку. Словно дурочка какая-то… - Да я много чего не умею, Максим Евгеньевич! – едва совладав с собой, Поля опустила чашку на стол, твердо решив увести их разговор в более безопасное русло и одновременно отвлечь шефа от своей собственной персоны. – Например, притворяться или обманывать. Должно быть, ощутив эту неожиданную перемену тона, Черкасов также сразу отвлекся от еды и посмотрел на неё вопросительно и с недоумением. Между тем, сама Полина, ощутив, как под столом что-то мягкое вдруг прикоснулось к её ноге, слегка вздрогнула и обратилась взглядом к источнику беспокойства, тотчас с облегчением заметив, что это всего-навсего Цицерон. Неслышно покинув свое место, он стоял на задних лапах, опираясь одной из передних на край её стула, а другой – деликатно трогал её а колено, выпрашивая себе какое-нибудь лакомство. - Я гляжу, ты тот еще наглец! – усмехнулась девушка, отламывая вилкой небольшой кусочек вареного яйца и протягивая коту. Но после, мгновенно посерьёзнев, опять сразу перевела взгляд на его хозяина: - А вы, Максим Евгеньевич, как к притворству относитесь? - Смотря, в каких целях, - ответил он, чуть пожимая плечами и все еще не понимая, к чему она клонит. – Но в целом, конечно, не очень хорошо. - Ну а тогда, может, уже и объясните, наконец, отчего это в скором времени мне, судя по всему, придется искать себе новую работу? - А чем вас, собственно, не устраивает нынешняя? Грамотный и старательный помощник в наше время на вес золота, а вы – несомненно, лучший секретарь из тех, кого мне доводилось встречать… - И хотела бы оставаться им далее, – спокойным тоном, будто вовсе сейчас и не похвала прозвучала в ее адрес, перебила его Полина. Затем сложила салфетку возле тарелки, расправила видимую только ей морщинку на скатерти и столь же спокойно продолжила: - Приятно знать, что вы всё-таки цените мои профессиональные качества, Максим Евгеньевич. Потому что последние три дня мне приходилось быть кем угодно, только не вашим секретарём. Вначале привратником, который без конца вынужден отражать натиск ваших разгневанных клиентов, потом – этаким Пинкертоном, разыскивающим вас по всему городу, а теперь, вот, еще и нянькой по совместительству с поварихой! Полагаете, это справедливо? - Конечно же, нет, - ответил Черкасов не менее спокойно, не сводя при этом пристального взгляда с её лица, на котором вдруг вновь отчетливо проглянуло то выражение занудливой нравоучительности, которое он так не любил – а, главное, и не очень понимал, откуда оно взялось в арсенале у столь молодой и симпатичной барышни, как Полина. – Однако если уж говорить о справедливости, то ради неё же, следует отметить, что сам-то я лично вас ни об одном из этих превращений не просил! И уж тем более к ним не принуждал. Так что не знаю, почему обязан перед вами объясняться… впрочем, если уж очень настаиваете и до сих пор не догадались сами… Отбросив в сторону салфетку уже с нескрываемым раздражением, Максим встал из-за стола и отошел к окну, откуда затем, не оборачиваясь, проговорил: - Я решил оставить адвокатскую практику. Да и юриспруденцию в целом. Понял, что это не моё. Так что в контору больше не вернусь… Вам же напишу самые лучшие рекомендации, поэтому проблем с грядущим трудоустройством, думаю, не будет. И, да. Что касается жалования. Выплачу его сегодня же – за текущий месяц и за два последующих. В качестве извинений за внезапность и возможно нарушенные планы. Надеюсь, так будет справедливо? Не выдержав его взгляд, Полина потупилась, молча выслушивая несущиеся в ее адрес упреки и мысленно соглашаясь почти с каждым из них, брошенных столь непривычным из этих уст холодным и чужим тоном. Всё верно. Он ни о чём ее не просил. И она действительно затеяла все это сама, да что там, попросту навязала свою заботу и помощь! Лишь потому, что отчего-то вообразила то, чего не было, нет и никогда не может быть в принципе… Тяжело вздохнув, Полина еще ниже опустила голову, окончательно сникнув и готовясь признать правоту Максима Евгеньевича теперь уже и на словах, да вдруг прямо так и замерла, вновь вскидывая на него глаза. - Что-что?!.. – переспросила она – и аж головой замотала, уверенная: подобное могло ей только почудиться. – Что вы решили? - Написать вам хорошие рекомендации, – холодно повторил Черкасов, прекрасно понимая, что спрашивает она совсем о другом. Именно это особенно поразило Полю, заставив ее тут же забыть свои переживания и снова вспыхнуть: - Да как вы вообще до такого додумались?! – воскликнула она с возмущением. – У вас на данный момент не завершены еще целых четыре дела! Что, просто вот так возьмете, и бросите их? Но это же как минимум непорядочно. Эгоистично! Люди на вас надеются, а вы! Уму непостижимо! - Послушайте, ну это уж слишком! – не выдержав, не менее возмущенно проговорил Макс, поворачиваясь в ее сторону. – Вы забываетесь. Не смейте разговаривать со мной в подобном тоне. - А то что, милостивый государь?! Что вы мне сделаете? Откажете в месте без рекомендательного письма? Или выгоните вон из своей красивой квартиры? Не утруждайтесь, я и сама как раз собиралась уйти! И всего остального мне от вас тоже не надо, как-нибудь обойдусь! Вскочив со стула так резко, что его изогнутые ножки жалобно заскрежетали по паркету, не оборачиваясь, и не говоря больше ни слова, Поля ринулась в прихожую, едва не наступив при этом на кота, которому пришлось явить все свое звериное проворство, чтобы увернуться из-под её ног. И каждый шаг, сопровождаемый стуком каблучков, выражал всё испытываемое ею негодование. Тем не менее, где-то на середине пути она всё-таки остановилась. А затем развернулась и столь же стремительно ворвалась обратно в столовую. Завидев её перед собой вновь, Черкасов сморщился, как от зубной боли, но Полина твердо решила, что выскажется сегодня до конца. - Я ведь, думала вы заболели или, не дай бог, приключилось что-то еще более ужасное! Ведь вы сам не свой были все эти последние дни… Только, оказывается, вот оно, в чем дело? Вам просто стало скучно! А я-то, глупая, ещё восхищалась вами и тем, как вы полностью отдаётесь работе. Искренне верила, что всё это не из честолюбия и тщеславия, а только лишь от искреннего желания помогать оказавшимся в беде людям. И зря! Потому что на самом деле вы и есть лишь избалованный маменькин сынок, мальчишка, которому прискучила очередная игра. И поэтому он просто решил бросить, наплевав на тех, кто также принимает в ней участие. Только это ведь уже настоящая жизнь, Максим Евгеньевич! Играть в ней чужими судьбами – низко и подло! – прибавила она, окинув его с головы до ног еще одним, полным горького разочарования взглядом. - Да что вы обо мне знаете, чтобы так рассуждать? Что понимаете во мне, кроме того, что видите снаружи?! Преодолев в несколько шагов разделявшее их расстояние, Макс подскочил к ней, явно не ожидавшей такого маневра и даже как-то съежившейся – словно от страха, что её ударят, вплотную. Заметив это, он, впрочем, сразу же и сбавил пыл, решив, что, действительно, несколько переборщил с эмоциями. Однако унять их вот так сразу и полностью было выше его сил. - Но, что ж, наверное, так даже лучше. Удобнее для всех. И в первую очередь для вас, не правда ли? Зачем утруждаться и во что-то там вникать, если всегда наготове есть привычный набор штампов? «Избалованный мальчишка», «маменькин сынок»… как там еще вы меня называли? И в чем еще изволили обвинить? - Ни в чём! – шёпотом выдохнула Полина и вдруг почувствовала, как по щеке сбежала слезинка. «Предательница!» - подумала она – то ли про неё, то ли про саму себя, сжимая задрожавшие тут же, следом, губы, чтобы не разреветься в голос. Плакать хотелось не только от обиды, но и от стыда. - Ни в чём я вас не виню, Максим Евгеньевич! Я просто очень за вас испугалась! Особенно, когда вошла и увидела, как вы лежите там без движения, и… - вновь на мгновение ощутив сковавший ее тогда неподдельный страх, Поля вздрогнула, запнулась и умолкла совсем, продолжая тихонько и по по-детски жалостливо шмыгать носом. Черкасов, на которого она теперь боялась даже взглянуть, тоже молчал. Так прошла еще минута, показавшаяся бесконечной, а потом Поля услышала, как шеф вдруг тоже будто бы едва слышно всхлипнул. Вообразить, что Максим Евгеньевич внезапно зальётся перед нею слезами было бы слишком даже в её нынешнем состоянии. Поэтому, наконец, отважившись робко поднять глаза, она ожидала увидеть на его губах скорее обычную, чуть ироническую усмешку… Он действительно улыбался. Но при этом смотрел на неё так, что дыхание у Поли немедленно вновь перехватило, а сердце в груди забилось быстрее. Только теперь уже от волнения. И еще – от какого-то смутного, необъяснимого словами предчувствия. - Мне лучше уйти, - тем не менее, прошептала она в смятении, опуская ресницы. - Лучше – для кого? – тихо переспросил Макс, уголки губ которого в этот момент опять слегка дрогнули. – Для меня? Сомневаюсь. Как видите, без вас я не очень-то и справляюсь… Странно, да? – растерянно проговорил он, не в силах опомниться от наваждения, полностью овладевшего им в эти последние минуты и заставившего вдруг коренным образом перемениться настроение – от обиды и раздражения до абсолютно дурацкого и необъяснимого ощущения радости. А все лишь потому, что одна донельзя смущенная барышня, которую он вначале напугал, а затем и вовсе, почти довел до истерики, сейчас фактически призналась, что он, тем не менее, дорог ей настолько, чтобы подобным образом о нём тревожиться… - Послушайте, я не должен был… вернее, я, наверное, вообще всё сказал и сделал не так, как должен… Но иногда я, право, просто не знаю, как мне с вами быть! Вы такая строгая, правильная, а я… попросту вас недостоин. - Какая чепуха! – воскликнула Полина, чья голова все еще отказывалась воспринимать только что услышанное как романтическое признание, а беспорядочно мечущиеся в ней мысли просто не поспевали за теми словами, которые срывались с губ сами по себе. – Вы, самый лучший из всех, кого я знаю… «Самый красивый!» - сладко сжимаясь, тут же напомнило рассудку сердце. Но этого Полина, конечно, вслух все-таки не произнесла. - Самый умный, самый… - Тише! – качнув головой, Черкасов чуть нахмурил брови и осторожно приложил к её губам указательный палец. – А то я ведь могу и в самом деле в это поверить… Затем убрал руку от ее лица, отступил на шаг и вновь усмехнулся. - Значит, всерьёз полагаете, что все, что я делаю, как минимум – не бессмысленно? Приятно знать. Хотелось бы только однажды понять, откуда у вас такая вера? Невинный жест Максима Евгеньевича заставил Полю в очередной раз растеряться перед целым фейерверком порожденных им эмоций. При этом некоторые оказались настолько интимны, что неловко признаться в них было даже себе... Слегка коснувшись ладонью своего лба, что, по внутреннему ощущению, должен был сейчас просто пылать – но нет, к счастью, ничего такого, она в смятении попыталась прогнать их, неуместные, прочь и продолжила говорить только тогда, когда снова ощутила под ногами в прямом и переносном смысле твердую почву. - Это не вера, это уверенность! Ведь вы не просто выигрываете эти дела, вы справедливость восстанавливаете! Хоть ту историю с немцем-кондитером вспомните, хоть нынешнее дело Саларьевых. И ни там, ни здесь вы не побоялись пойти ради праведной цели против мнения целой толпы! - А толку от этой справедливости, если в процессе её восстановления погибла репутация сразу двух женщин, вполне возможно, что и безвозвратно? – спросил Макс, верно, впервые решившись сформулировать и высказать вслух вопрос, бесплодные поиски ответа на который сводили его с ума все эти дни. – В чём смысл, если эта поганая история теперь у всех на устах? - Да хотя бы в том, что такие скоты, как этот Саларьев, прежде никогда и никого не боялись – посмеет разве женщина после о подобном кому-нибудь рассказать, и пользовались безнаказанно своим положением, продолжая творить свои гнусности, теперь будут хотя бы остерегаться разоблачения… я ведь знаю, о чём говорю, Максим Евгеньевич! Мой отчим – он тоже из таких. Не прошло и недели после маминых похорон, когда он заявился домой пьяным и попытался… - запнувшись, Полина крепко сжала губы – даже теперь, спустя столько времени, её по-настоящему тошнило от одного лишь воспоминания об этой минуте. – Но я хотя бы смогла за себя постоять. Ударила его со всего размаху первым, что подвернулось под руку, вырвалась и убежала в свою комнату. Где после еще несколько часов тряслась от ужаса и омерзения, подперев комодом дверь и гадая, не вздумается ли ему её сломать… Но он, видимо, был уже слишком пьян, так что вскоре попросту захрапел в гостиной. А я, собрав кое-какие пожитки, сбежала из дому через окно. Так что, можно сказать, повезло, легко отделалась. Горько усмехнувшись, Полина вздохнула и взглянула на Черкасова, который за то время, пока она говорила, кажется, ни разу даже не шелохнулся. - Господи, я даже и представить себе не мог… - только и сумел выговорить он в ответ. И умолк, не зная, что прибавить еще. - Разумеется. Ведь я никому об этом прежде и не рассказывала, даже Нюре. Стыдно было и страшно. Зато теперь говорю, смело и без боязни! Благодаря вам, Максим Евгеньевич… Так что не смейте, пожалуйста, больше рассуждать о том, в чём ничегошеньки не понимаете, ясно? Последнее прозвучало уже с той же привычной, чуть ворчливой интонацией, которой его обыкновенно отчитывали за беспорядок на рабочем столе или плохо проветренный от табачного дыма кабинет. Отчего Черкасов как-то сразу догадался, что сеанс откровений – во всяком случае, на сегодня, окончен. И настаивать на его продолжении бессмысленно, хотя вопросов возникло теперь даже больше, чем раньше. И прежде всего, как же все-таки Полине удалось не просто выжить, в этом городе, по правде сказать, не слишком-то милосердном к подобным беглянкам, но еще и достичь всего, что она имеет теперь. Но… как уже было сказано, задать его прямо теперь было неловко. Поэтому оставалось лишь смириться и ждать следующего шанса. А в том, что он еще обязательно представится, Макс теперь уже практически не сомневался. И это было весьма приятное ощущение.

Полина Аристархова: Прижавшись спиной к стене, Полина едва сдерживала рыдания. Но слезы текли по щекам без остановки, обжигая кожу и ничуть не облегчая душевной муки. Отчаяние было таким сильным и всепоглощающим, что единственным способом избавиться от него представлялось исчезнуть, рассыпаться в пыль, умереть. Верно, разглядев отголоски этих тягостных мыслей, вздрогнула и вдруг перекрестилась какая-то незнакомая баба, что проходя мимо, случайно мельком заглянула ей в лицо. Саму же Полину это будто немного отрезвило. Совладав, наконец, с эмоциями, он вытерла слезы и из темной подворотни, где простояла последние полчаса, вышла на улицу, где кипела обычная жизнь большого города, которому не было никакого дела до заплаканной девушки, мир которой только что разлетелся на тысячу осколков. А ведь еще несколько часов назад был полон радости и сулил столько хорошего… *** Чувство к Максиму Евгеньевичу с каждым днём становились сильнее. И пускай Полина твердо знала, что этой любви по многим причинам не суждено стать разделенной, где-то в самой глубине сердца всё равно теплилась искра безумной надежды. Которая ярко вспыхивала всякий раз, когда вдруг вновь начинало казаться, что она значит для шефа все же чуть больше, чем просто помощница по работе. И ничего поделать с этим Полина, как ни старалась, не могла. Особенно по ночам, когда, стоило лишь закрыть глаза, и образ его вновь возникал перед мысленным взором. Это было похоже на какую-то пытку. Но Полина готова была на что угодно, лишь бы она никогда не кончалась. Впрочем, и сам Максим Евгеньевич, будто нарочно то и дело выдумывал для этого всё новые поводы. Как тогда, когда внезапно объявил, что, по причине окончательно вступившей в свои права петербургской осени, намерен ежедневно отвозить Полину домой в своем автомобиле – нечего, дескать, ходить по холоду! Правда, ехать от конторы до Полиного дома было куда быстрее, чем идти. А это теперь не устраивало, кажется, не только её, но и самого Черкасова. Потому, уже буквально на другой день тот придумал для них новый маршрут, всякий раз намеренно совершая прежде небольшой круг по городу, а уж после доставляя Полину на место. Или как сегодня, когда она принесла в кабинет только что отпечатанные тезисы нового выступления тезисы, а шеф посмотрел на нее с обычной своей лукавой улыбкой и спросил: - Верди или Пуччини? - Верди, - привыкнув, кажется, уже к любым странным вопросам в свой адрес, Поля протянула ему бумаги – и тут же вновь вскинула удивленный взор, когда, громко хлопнув в ладоши, Черкасов вдруг воскликнул: - Браво, Апполинария Модестовна! Угадали! - Ура, - негромко откликнулась она в ответ, все еще ничего не понимая, но невольно радуясь его мальчишескому веселью. – И какая же мне за это полагается награда? - Приглашение Мариинский театр! Там как раз нынче дают «Травиату», а я давно её не слышал. Составите мне компанию? - Вы это серьезно? - С чего бы вдруг мне шутить подобным образом? – удивился он, глядя на неё с недоумением. – Конечно серьезно, и даже очень!.. Так вы согласны? - Да… но мне ведь надо будет собраться – переодеться… - растерянно пробормотала Поля и умолкла, лихорадочно соображая, что именно из её немногих нарядов подойдет для такого случая. - Об этом я тоже подумал! – тем временем, продолжал Черкасов. – До представления еще несколько часов, вам ведь хватит этого времени, если мы закончим рабочий день прямо теперь? А ровно в половине восьмого вечера я за вами заеду? Идет?! - Идет! – радостно кивнула она, чуть ли не в ту же минуту срываясь с места, чтобы захватить пальто, шляпку и сумочку. А еще через пятнадцать уже стояла на пороге родного парадного, возле двери которого её неожиданно окликнул дядя Мирон: - Спешишь, стрекоза?! Постой-ка минутку! – подойдя ближе, он полез за пазуху своей ливреи и извлек оттуда небольшой серый конверт, - Вот, держи! Велено тебе лично в руки вручить! - Кем… велено? – тихо переспросила Поля, бегло окинув письмо взглядом и не обнаружив ни имени, ни адреса отправителя и чувствуя, как по телу пошла дрожь, хотя ни дождя, ни холодного ветра на улице не было. - Не назвался он! Сказал, сама, дескать, догадается! – вздохнул Мирон, с досадой разводя руками. – Но важный такой на вид господин, представительный! - Да… - откликнулась Поля, вся недавняя радость которой разом померкла и растворилась, крепче сжимая конверт в руке, хотя больше всего на свете хотелось прямо тут же порвать его в клочья и растоптать. Да только разве этим исправишь хоть что-нибудь?! – Спасибо, дядя Мирон. Я пойду к себе… Медленно – совсем не так, как буквально за несколько минут до того бежала по тротуару – поднявшись по лестнице, Полина отомкнула дверь и вошла в крохотную гостиную их с Нюрой «гнезда». Письмо жгло её пальцы, словно раскаленный лист железа. Взглянув на него еще раз, она надорвала один из краёв и вытянула наружу небольшую фотокарточку с собственным изображением, поверх которого было от руки выведено синими чернилами: «Пора платить». Бросив её на стол, Полина тяжело опустилась на отодвинутый подле него стул и обхватила руками голову. Какой же наивной идиоткой надо было оказаться, чтобы поверить, будто вся эта история закончится для неё без последствий! Да, первые дни после того разговора с Суздальским она действительно провела в панике и растерянности, пытаясь придумать, где и как достать тех денег, что он потребовал. Но после… после случилось столько всего и сразу, что все эти страхи словно бы вдруг отодвинулись на второй план. Тем более что и сам шантажист тоже никак о себе не напоминал, отчего Поля даже стала надеяться, будто он вовсе забыл о ней. Вначале совсем робко – но потом уже и всерьез убедив себя, что все именно так и есть. Да вот только, как видно, напрасно! И что же теперь делать?! Тяжело вздохнув, Полина снова покосилась на проклятое фото. Мысли в голове метались, как сумасшедшие, но решения по-прежнему не находилось. Поднявшись на ноги, она подошла к комоду, где держала свою заветную шкатулку. Внутри неё хранились все ценности и деньги, которые удалось скопить. Всего чуть больше тридцати рублей. Солидная сумма! Что, если предложить их Суздальскому прямо сегодня в качестве задатка, а остальное как-нибудь раздобыть и отдать позже? «Ведь он жадный! Вряд ли откажется!» - рассудила Полина и, быстро засунув деньги и фотографию с конвертом в свою сумочку, вновь вышла из квартиры, направляясь далее по адресу, который вынужденно узнала вскоре после переезда в Петербург и хорошо помнила до сих пор, хотя до глубины души ненавидела эти воспоминания. Суздальский занимал в этом доме небольшую квартирку в три комнаты, две из которых были жилыми, а третья называлась «фотографическим ателье». Полина не была тут более года, но едва переступив порог, тут же вспомнила и испытала с новой силой всё то омерзение, которое чувствовала, впервые согласившись на съемку. К сожалению, тогда ей были слишком нужны деньги, а Суздальский готов был платить их даже авансом. И был при этом вполне обходителен, не требуя ничего больше, кроме улыбок и красивых поз. Вот и сегодня, едва завидев её на пороге своей прихожей, улыбнулся вполне радушно и сразу предложил войти, проводив затем для разговора именно в «ателье». Словно намеренно желая ей напомнить о прошлом… Разгадав этот маневр, Поля, тем не менее, решила не вестись на провокацию, а просто достала из сумочки деньги и положила перед ним на стол. - Вот. Это всё, что у меня есть прямо сейчас, - сказала она, глядя ему прямо в глаза. И дальше принялась объяснять свои обстоятельства. Вениамин Андреевич слушал её молча. Отчего Поле даже на миг показалось, что он вот-вот внемлет её доводам и согласится. Но вместо этого он вдруг сперва расхохотался… точнее, отвратительно и громко загоготал, явно глумясь над нею, а потом столь же резко умолк, грозно прищурился и спросил: - Что, за дурака меня держишь?! Я ведь ясно назвал цену? На кой мне твои жалкие тридцать рублей?! Не прельщаю, значит, тебя как мужчина. Что ж, настаивать не буду! Тем более, знаю, под кого ты стелешься! Ну, так и старайся тогда получше хоть с ним, чтобы дал тебе недостающую сумму! - Мерзавец… Какой же вы мерзавец! – буквально выплюнув эти слов из себя и сопроводив их звонкой пощечиной, Полина развернулась пулей выскочила из квартиры. Только вот дальше двора уйти все равно не смогла, так и разрыдавшись прямо в подворотне от горечи осознания своего поражения. Но вот первые, самые горючие слезы были выплаканы, а понимания что делать дальше, так и не пришло. Шагая по улице прочь от ненавистного ей дома, Полина чувствовала такую безысходность, что хотелось просто раствориться в воздухе или рассыпаться в пыль… исчезнуть. Лучше уж самой, до того, как Суздальский исполнит свою угрозу и уничтожит дотла её репутацию в глазах Максима Евгеньевича, а заодно и его собственную – в глазах всех тех, кто для него так важен. И в этом крахе будет виновата лишь она, не сумевшая сделать ничего, чтобы его уберечь… Или, все-таки, сумев? В какой-то момент Полине вдруг пришла в голову странная и страшная мысль. А что если убить Суздальского? Проработав с шефом вплотную, она теперь ведь тоже многое знает о тех ошибках, что допускают преступники. И потому вполне сможет их избежать… К тому же, никто не знает о её связи с этим человеком. Ну, кроме Нюры. А если после уничтожить еще и фотографии… Содрогнувшись от ужаса, что смогла даже вообразить подобное, Поля на миг прикрыла глаза. Нет, на убийство она, увы, не способна. Лучше уж умереть самой или… исчезнуть. «Исчезнуть?!» - резко остановившись посреди тротуара, она замерла, осененная этой мыслью. Ну да, конечно же! Вот он и выход! Если она исчезнет, то любые дальнейшие действия со стороны шантажиста просто потеряют смысл. Так и нужно поступить. Уехать из Петрограда, а до того послать Суздальскому записку с уведомлением о своем решении. Но прежде, чем сбежать из города… непременно еще хотя бы раз увидеть Максима Евгеньевича. В последний раз испытать радость быть рядом с ним и запомнить это ощущения счастья навсегда. Всего еще один миг, который после она будет бережно хранить в своем сердце остаток дней. И потому никому не позволит у себя отнять. Дойдя в своих раздумьях до угла Гороховой и Мойки, Поля оказалась прямо перед зданием универсального магазина, который жители города, затрудняясь запомнить и произнести причудливые фамилии хозяев-бельгийцев* давно окрестили «Универмагом у Красного моста». Остановившись напротив фасада, мимо которого проходила до того, наверное, сотню раз, она внимательно разглядывала его фасад, башню со шпилем, на котором красовался кадуцей – символ Гермеса, покровителя торговцев, и витрины, что по вечерам подсвечивались электричеством. Бывать внутри этого магазина ей отроду не доводилось. Да и смысл, если позволить себе делать там покупки могли только очень богатые и известные люди, начиная с обеих императриц и заканчивая главными модниками столицы. Причем покупались там не только ткани, тончайшие брабантские кружева или драгоценные пряжки и пуговицы, но и готовое платье, носить которое еще совсем недавно в высшем свете считалось зазорным… Раскрыв свой ридикюль, Полина извлекла маленькое зеркальце и придирчиво осмотрела свое отражение, убедившись, что хоть глаза и покраснели от недавних слез, однако лицо не опухло. Потому выглядит она вполне пристойно, чтобы, наконец, позволить себе то, о чем так давно мечталось. Дежуривший на дверях швейцар в форменной ливрее, может и удивился столь невзрачной особе, решившей наведаться в магазин, но виду не подал и с почтением, будто перед ним явилась сама императрица, распахнул ей дверь. Фойе было залито электрическим светом, в огромных кадках стояли пальмы и прочие тропические растения, делая магазин более похожим на оранжерею. По двум сторонам симметрично вверх уходили лестницы, а по ним не спеша поднимались и спускались элегантные дамы, важные господа и сновали туда-сюда молодые приказчицы, которые спешили отнести то рулон тканей, то стопку каких-то коробок. В это мгновение Полиной вдруг вновь овладело сомнение. Но покосившись на дверь, за которой стоял швейцар, по-прежнему наблюдавший за нею краем глаза, она решила не отступать. И двинулась наугад вверх по одной из лестниц, с верхней площадки которых в разные стороны расходились целые «проспекты» из магазинов, чьи стеклянные витринные окна позволяли, не входя в саму лавку, видеть представленный там товар. Бродя среди всего этого великолепия, Поля еще долго не решалась переступить ни один из порогов. Но вдруг остановилась перед витриной под вывеской «Марс»**, привлечённая дивным видением. За стеклом стоял манекен, облаченный в платье невероятной красоты! Подобные Поля видела прежде только на страницах «Модного света». «Вот бы показаться перед Максимом Евгеньевичем в таком!» - мечтательно подумала она и тут же услышала возле себя деликатное покашливание, а после приятный женский голос, который осведомился: - Могу ли я вам быть полезна, сударыня? Вижу, вас заинтересовал этот туалет? Он доставлен к нам совсем недавно, прямиком из Вены. Сами понимаете, какая по нынешним временам сложность и редкость! Испуганно вздрогнув от неожиданности – словно ее застали за чем-то неприличным, Полина обернулась и встретилась взглядом с молоденькой миловидной приказчицей, выражение лица которой было столь же любезным и безупречно вежливым, как и ее интонация. Чуть успокоившись, Полина робко улыбнулась ей в ответ. - Оно великолепно, - призналась она восхищенно, а затем столь же честно добавила: - Только, увы, на него у меня точно не хватит денег! - О, поверьте, это вовсе не беда! Наш магазин готового платья, стараниями господ Мандля и Раца, именно так и создан, чтобы каждый сумел найти себе что-то подходящее его вкусу и достатку. Пойдемте внутрь, я вам всё покажу! Сделав приглашающий жест, она пропустила послушно пошедшую следом Полю перед собой. И продолжила свой рассказ: - Взгляните сюда, здесь у нас находятся прошлогодние фасоны, они стоят значительно дешевле, – сказала она, а потом, понизив голос, будто сообщала великую тайну, прошептала с улыбкой: - Между прочим, в самом высшем обществе вообще не принято носить наряды, следуя моде шаг в шаг. Нужно всегда чуточку от неё отставать! И невольно улыбнувшись в ответ, Поля внезапно почувствовала, что вот прямо здесь и сейчас, в её жизни, кажется, станет на одну проблему меньше... *здание торгового дома «Эсдерс и Схейфальс», набережная реки Мойки 73 **Торговый дом «М. и И. Мандль » в 1914 году в связи с обвинением в шпионаже многих членов правления товарищества — австрийских и германских подданных, иностранные активы фирмы были конфискованы в пользу казны, а товарищество было преобразовано в Русское акционерное общество «Марс».

Максим Черкасов: Решение пригласить Полину в театр не было для Макса спонтанным, хотя именно таковым и должно было казаться – в ее глазах. На самом деле, идея возникла еще довольно давно, когда в одном из их многочисленных разговоров она как-то обмолвилась, что очень любит оперу и потому часто посещает вместе с подругой театральные представления. Зная, что подобный досуг стоит порой весьма недёшево, Макс тогда не сумел сдержать удивления, высказав его вслух и получив в ответ полный насмешливой жалости взгляд, а также очередной упрек в необычайном снобизме. Ибо билеты в оперу можно, оказывается, покупать и за сущие копейки – хотя, будут это, разумеется, далеко не лучшие, а расположенные где-нибудь на галёрке, места. Да еще и стоячие: «Но ведь это нисколько не мешает наслаждаться музыкой, верно?» – заметила тогда Полина. Как показалось, с некоторым вызовом. И Макс согласился – по большей части, просто не желая нарваться на очередной язвительный комментарий в свой адрес. Хотя, в глубине души был глубоко уверен, что из уютной собственной ложи – ну, или, по крайней мере, из мягкого кресла партера, это делать несравнимо приятнее. Вот тогда-то впервые и возникла мысль о совместном походе в Мариинский театр, где его семья с незапамятных времен абонировала ложу на всякий грядущий сезон, даже если после этим абонементом случалось воспользоваться всего пару-тройку раз. Вот и все последние годы она по большей части либо пустовала, либо наполнялась очередной прибывшей в Петербург погостить провинциальной роднёй, возжелавшей насладиться громкой столичной премьерой. Между тем, ни собственные родители Макса, ни его сёстры, так уж сложилось, заядлыми театралами не были. А самого его в Мариинку в детстве чаще всего таскала бабушка Ирэн, напротив, обожавшая всё, что с театром связано. И нельзя сказать, чтобы ему тогда сильно нравились все эти дамы и господа в старинных нарядах, рьяно изображавшие на сцене роковые страсти и вычурно распевавшие о них громкими голосами… Впрочем, со временем – и пришедшим вместе с ним пониманием многих вещей, отношение к опере значительно улучшилось. Тем не менее, даже повзрослев, Максим охотнее предпочитал те из концертов, где не поют, а лишь только молча играют на различных музыкальных инструментах. Но ради Полины – точнее, ради еще одной возможности провести вместе с ней вечер, готов был теперь и не на такие лишения. Однако конкретно в данной ситуации все же медлил. И вовсе не от того, что опасался отказа. Причина лежала глубже и была слишком неловкой, чтобы сразу признаться в ней даже себе самому. Всё дело в том, что поход в такое место, как Мариинка, априори подразумевает высокую вероятность встречи с кем-либо из окружения его семейства, или того хуже, из родственников, коих здесь, в Петрограде, у Черкасовых, почитай, целый легион. Соответственно, будучи замечен не один, а в обществе прелестной незнакомки, Макс – а вместе с ним и Полина – столь же определенно окажется в центре всеобщего любопытства. Конечно, никто и не станет расспрашивать, кто его спутница, прямо там же, на месте. Но это неизбежно породит слухи, что после непременно «добегут» до отчего дома. И прежде всего – до маменьки, которая уж точно стесняться в расспросах не станет. И что ей ответить? Безусловно, нынешние времена уже не те, что прежде, но… В этом месте размышления Макса обыкновенно прерывались жгучим стыдом. Вот уж ни за что не поверил бы прежде, что будет терзаться чем-то подобным в двадцать шесть лет! Тем не менее, не придумав пока, как решить эту сложную дилемму, он по-прежнему продолжал держаться с Полиной почтительно, но чуточку иронично. Не позволяя тем самым ни ей, ни, прежде всего, себе, до конца поверить, что происходящее между ними ныне – уже и есть самый настоящий роман, а вовсе не приятельство или даже дружба на фоне тесного, прости господи, делового сотрудничества. Просто понимал, что не сможет остаться в её глазах человеком чести, если пообещает то, что после вряд ли сможет исполнить. А воспользоваться её наивностью – без порядочных побуждений, полагал для себя чем-то немыслимым. Как ни странно, мозги на сей счет основательно прочистил недавний разговор со Стёпкой Веригиным, вначале неожиданно, словно снег на голову, свалившимся в Петроград из своей Москвы – почти пять лет до того просидев в ней из-за учёбы практически безвылазно, а после и вовсе огорошившим новостью о желании записаться на фронт полевым хирургом. Если честно, Макс так до конца и не понял истинных мотивов, подвигнувших приятеля на этот поступок. Но, естественно, не мог не оценить его смелости и красоты – вновь основательно устыдившись при этом собственной нерешительности в несравнимо более простой жизненной ситуации. Потому, уже буквально на следующий день, наконец, решился и позвал Полину в театр, облекши свое приглашение, как между ними уже повелось, в самую несерьёзную форму. И она согласилась, кажется, особенно обрадовавшись, когда Макс предложил в связи с грядущей вылазкой, прямо теперь же закончить работу и отправляться по домам – собираться. Именно поэтому, из деликатности – мало ли, какие могут возникнуть у дамы тайные надобности перед вечерним выходом в свет, он также не стал в этот раз её провожать. Хотя все последнее время неизменно отвозил Полину по вечерам домой, объясняя, что слишком дорожит ею как секретарём, чтобы позволить простыть на холодном, сыром октябрьском ветру и схватить инфлюэнцу. И неважно, что ехать – как и идти, тут всего ничего. Ему лучше знать. Собственно, немногим больше было добираться от дома Полины и до Мариинского театра. Поэтому, несмотря на то, что приехал сюда на автомобиле, в дальнейшем Макс намеревался предложить своей даме небольшую пешую прогулку до Театральной площади. Пока же, присев на капот своего «мерседеса», курил, мельком поглядывая то на освещенные желтым электрическим светом окна мансарды, то на ведущую во внутренний двор темную каменную арку, то на часы – удивляясь, почему минуты ожидания текут так медленно. Но вот, наконец, послышался знакомый дробный перестук дамских каблучков. И, быстро отбросив едва прикуренную папиросу, Макс отделился от своего автомобиля, устремляясь к спешащей навстречу Полине. - Можете назвать меня странным, но за минувшие несколько часов я почему-то чрезвычайно по вас соскучился! – проговорил он, приблизившись, и с улыбкой вглядываясь в её лицо, несколько затененное полями шляпки. – А вы? Скучали по мне, милая Аполлинария Модестовна? Или я зря надеюсь?

Полина Аристархова: *с безумнымМаксом* - Нет, не зря, – спокойно ответила Полина, подняв глаза на Максима Евгеньевича и тоже улыбнулась. – Я с нетерпением ждала, когда мы увидимся вновь. И да, я – Полина. Последнее уточнение, разумеется, не могло не привлечь к себе внимания. Потому, заметив, как взгляд за тонкими стеклами очков, которые шеф обычно надевал, когда садился за руль своего автомобиля, сделался ожидаемо чуточку более удивленным, Поля тихо рассмеялась. Но тут же вновь сделалась серьезной и, чуть сощурившись, пояснила: - Я хотела сказать, что сегодня вечером разрешаю вам называть меня просто Полиной… А еще то, что ваша извечная манера произносить моё полное имя с иронией, совершенно невыносима! - Что за вздор и наветы?! Никакой иронии, одно лишь глубочайшее почтение, любезная Аполлинария Моде… ну хорошо-хорошо! – рассмеявшись в ответ, Черкасов поднял руки и покачал головой. – Вы меня раскусили. Приношу извинения и в качестве примирительного жеста, предлагаю отныне тоже обращаться ко мне по имени. Друзья и близкие зовут меня Максом. Хочу, чтобы вы, дорогая Полина, называли меня так же. Мне это будет приятно! - Хорошо, но только сегодня! – согласилась она, добавив про себя: «Потому что сегодня можно всё!» - Итак, я абсолютно готова! Мы едем? - Если вам будет угодно – конечно! Сию же минуту! – кивнул Макс, мельком оглядываясь на тускло поблескивающее в свете уличных фонарей полированным хромом авто. – Но у меня другая идея. Не хотите пройти до Театральной площади пешком? У нас еще полно времени, и погода нынче, кажется, вполне располагает к прогулкам? - Я не против, - вновь улыбнулась Поля, на внутренних весах сомнений которой еще несколько минут наедине с шефом… то есть, Максом – называть его вот так запросто, по имени, было пока немного странно даже мысленно – почти сразу же перевесили вполне объяснимое неудобство от ходьбы на высоких каблуках по влажноватым камням набережной. Тем более, стоило лишь им вдвоем миновать Синий мост, как Черкасов сразу же предложил ей опереться на свою руку. Что, конечно, нарушало ряд строгих светских приличий, но было не только весьма предусмотрительно, но и так мило с его стороны, что Поля, без колебаний согласилась. - А вы сегодня необычайно молчаливы, – внезапно заметил Макс, повернувшись к ней, спустя еще несколько минут этого неторопливого совместного моциона. – Что-нибудь случилось? - Нет, что вы! – поспешно возразила Поля в ответ и, склонив голову набок, чтобы лучше видеть его лицо, беззаботно пожала плечами. – Мне просто очень хорошо вот так идти рядом с вами. Настолько, что и говорить ничего не хочется! А у вас разве так не бывает? - Бывает, почему же! Иногда мне даже кажется, что молчать – но, разумеется, не напряженно, а вот так, спокойно и мирно, можно только лишь с тем, кто понимает тебя лучше всех. Без слов… но, я, конечно, не смею и надеяться на подобную роль в вашей жизни, милая Поля, - прибавил он, и тут же тихо усмехнулся, словно бы намеренно убавляя при помощи иронии градус патетики всего только что сказанного. – Не подумайте вдруг! Скажите лучше, а почему вы выбрали именно Верди? Весьма, кстати, удачно, что именно его! Ведь мне давно хотелось пригласить вас в оперу, но если бы вы сегодня назвали Пуччини, пришлось бы еще какое-то время отложить эту идею… - То есть, если бы я не угадала, вы меня бы и не пригласили?! А вы, оказывается, весьма суровы к чужим ошибкам! – заметила Полина ему в тон, а потом вздохнула и добавила: - На самом деле, угадать было не трудно. За время, что мы работаем вместе, я достаточно хорошо изучила ваши повадки. Так что просто не могла не заметить, как чуть выгнулись ваши брови, когда вы произносили имя Верди.

Максим Черкасов: * с Полиной* - Даже и не думал, что вы так пристально за мной наблюдаете! – нарочито нахмурившись, Макс попеременно подвигал бровями и рассмеялся. – Похоже, придется научиться лучше их контролировать. Что ж, полезный навык, возможно, даже однажды пригодится во время судебных заседаний!.. А вы, оказывается, опасная особа! Мне следует впредь быть с вами настороже? Улыбнувшись в ответ, Полина лишь неопределенно качнула головой. Ей по-прежнему хотелось больше слушать, нежели говорить самой. Тем более теперь, когда Макс, напротив, окончательно вошедший в роль рассказчика, уже дважды так мило назвал ее Полей. Еще больше сократив не только имя, но и разделявшую их дистанцию. Настолько, что в какой-то момент стало уже совсем не трудно представить, будто все происходящее теперь – не волшебная сказка, которая скоро исчезнет навсегда, но самая настоящая, обычная жизнь. Просто другая. Та, в которой они, и в самом деле, могли бы стать друг для друга кем-то большим, чем являются в текущей… Подумав об этом, Полина вновь тяжело вздохнула, но сразу же беззаботно улыбнулась в ответ на вопрос Черкасова, заметившего этот вздох и участливо поинтересовавшегося, не слишком ли быстро они идут и не устала ли она: - Что вы! Всё просто прекрасно! Чудесная прогулка, да и идти осталось уже совсем недалеко. - Ну да! Театральная площадь совсем рядом! – согласился Макс и поинтересовался вдруг. – Скажите, а вы знаете историю этого места? - Нет… - Могу рассказать, если вы не возражаете! - Нет, не возражаю, - отозвалась Полина. Господи, да она бы согласилась без колебаний, даже если бы он вдруг решил продекламировать вслух таблицу умножения! Просто для того, чтобы еще немного послушать, как звучит его голос тогда, когда он обращается к ней. Только лишь к ней и ни к кому больше. Ведь скоро такой возможности у неё уже не будет… - Я хотела сказать, что мне это будет очень интересно, - поправилась она, спустя мгновение и, рассмеявшись, прибавила – когда Макс шутливо пробурчал себе под нос, что начинает уже как-то нервничать и волноваться от столь необычной и необъяснимой сговорчивости. – Правда-правда! Честное слово! И ничуть не покривила душой. Потому что рассказывал он очень живо и с потрясающей эрудицией, лишенной даже тени менторства или стремления впечатлить своими знаниями. - Вот уж ни за что не подумала бы, что вы такой знаток истории и тем более истории театра! - Да какое там! Я и знаю-то всего ничего! Лишь то, что рассказывала прабабушка. Мне повезло застать её и даже пообщаться в уже более-менее разумном возрасте… Между прочим, в юности она была актрисой! - Ох, неужели! – воскликнула Поля, даже замерев на месте от удивления. – Так вот, от кого вам передался талант выступать на публике! Но только… разве же такое бывает? - А вот представьте себе! – усмехнулся Макс, тоже останавливаясь и весело разводя руками. – И то, что я сейчас здесь, перед вами – тому прямое доказательство! Хотя и звучит, должно быть, словно либретто какой-нибудь оперетты Штрауса. Но это правда. Мой прадед по линии отца в юности действительно безумно полюбил знаменитую французскую театральную актрису. И после женился на ней, презрев все предрассудки света. Они прожили много лет и были очень счастливы. - Им повезло, - задумчиво кивнула Полина, вновь трогаясь в путь. И Макс пошел следом. Едва они миновали Поцелуев мост, как тишина, что царила в этот час на набережной Мойки, сменилась привычной суетой и вечерним оживлением большого города. Здесь, на улице Глинки, получившей свое название в честь пятидесятой годовщины первой постановки «Руслана и Людмилы», стало еще более ясно, что цель маршрута близка. Так как все экипажи на проезжей части и пешеходы по сторонам от неё, кажется, тоже двигались лишь в одном направлении – к Театральной площади. Посреди которой, освещенное изнутри и снаружи сотнями огней, возвышалось величавое здание Мариинки. Время начала представления неуклонно приближалось, и тяжелые двери фойе то и дело распахивались, пропуская в свой проем очередную порцию нарядной публики, возбужденной предвкушением зрелища. Случались при этом иногда и небольшие заминки. В одну из которых, в результате, невольно угодили Полина и Макс, оказавшиеся в самой гуще этого столпотворения из желающих поскорее оставить в гардеробе верхнюю одежду и попасть в зрительный зал. Спокойно пропустив вперед нескольких особенно рьяных торопыг, спустя еще пару минут, Черкасов все же предпринял некий маневр, позволивший им наконец-то тоже оказаться непосредственно перед дверью. Затем вновь отступил, чтобы пропустить Полю. Но именно в этот момент, разом вместе с нею, в проём шагнула еще одна дама. - Je m'excuse! – бросила она коротко, взглянув на Полю с некоторым недовольством. - Désolé! – не без удивления перехватывая этот взгляд, машинально откликнулась она так же по-французски, и невольно посторонилась, давая дорогу. Между тем, сама дама – которая на вид была разве что немногим старше Полины, уже успела сменить на милость свой необъяснимый гнев. И произошло это удивительным образом сразу после того, как она внимательнее рассмотрела Черкасова, стоящего у Поли за спиной и наблюдающего за всей этой ситуацией молча, но с иронически приподнятой бровью. - Ника, дорогой, нет, ты только взгляни! – воскликнула она, оборачиваясь уже к собственному спутнику, нордического типа высокому блондину, внешность которого абсолютно контрастировала с её ярким, похожим на итальянский, обликом. – Неужели это и есть тот самый знаменитый адвокат Черкасов?! Просто не могу поверить своим глазам! - Душенька, полагаю, нам будет удобнее выяснить это окончательно уже не здесь, а непосредственно в фойе, - тотчас отозвался тот с невозмутимым видом. И учтиво кивнул Полине, жестом предлагая пройти следом за юркнувшей в здание супругой. Далее пропустил Черкасова, а сам вошел последним, замкнув их процессию. – Сердечно рад тебя видеть, Максим! – сказал он чуть позже, после того, как все четверо остановились, выбрав место чуть в стороне от общей толчеи, и протянул ему руку. – А то ведь моя Марго права, в последнее время тебя действительно почти не видно, да и слышно-то преимущественно из газет. Скоро, поди, забудем, как ты выглядишь! - Вот именно, дорогой кузен, просто возмутительно! – поддержала его жена. – Сто лет тебя не видела! Ника, конечно, тоже помешан на службе, но ты даже ему дашь сто очков форы! - Виноват, cher cousin, но что же поделать? – пожал плечами Макс. – Такая работа. А как там все ваши? Родион? Вот уж кого действительно не видно и не слышно сто лет! - Родители – слава богу! А брат… ну как, сам понимаешь, после такого… Впрочем, не об этом речь. Расскажи лучше, отчего же ты до сих пор не познакомил нас со своей прелестной спутницей?! - Да, это я что-то растерялся! Позвольте представить вам мадемуазель Аристархову, дорогие друзья! А вы, Аполлинария Модестовна, знакомьтесь с графом и графиней Кронгхольм. Маргарита Михайловна – как вы, наверное, уже поняли, моя кузина, а Николай Карлович – давний добрый приятель. Так что прошу любить и жаловать!

Полина Аристархова: *с кавалером и его родней* - Очень приятно, - коротко откликнулась Поля, которая по-прежнему ощущала себя как-то неловко перед этой черноокой красавицей, взор которой хотя существенно и потеплел с той минуты, как они впервые ненароком столкнулись в дверях, однако при этом не перестал быть ни весьма внимательным, ни самую капельку насмешливым. - А уж мы-то как рады! – улыбнулась она, отвечая сразу и за себя, и за мужа. – Милый Макс не так уж часто балует нас знакомствами со своими друзьями. Никогда, кстати, не могла понять, почему! Но ведь вы, видимо, в Петрограде совсем недавно? Не думаю, чтобы видела вас где-нибудь раньше. Иначе бы непременно запомнила – у меня от природы великолепная память на лица! Тем более столь очаровательные! - Благодарю, - не зная, как реагировать на столь откровенный комплимент со стороны малознакомой женщины, Полина смутилась еще сильнее. – Я переехала сюда больше года назад, и думаю, что всё это время мы с вами просто посещали разные места. Хотя в опере я иногда бываю. - Что ж, может быть. Но это, право, всё равно так странно! Мне кажется, наш здешний мирок так тесен, что просто невозможно не пересечься хотя бы раз или два… И откуда же вы к нам прибыли? – вновь было принялась она любопытствовать, но вдруг осеклась, прислушалась и воскликнула: – О, кажется, это был звонок? Никто не обратил внимания, второй, или третий? - Пока только второй, - ответил Николай Карлович. – Но, думаю, и третий не заставит себя долго ждать, поэтому, если не хотим опоздать к началу представления, нам всем следует поторопиться, - прибавил он, слегка касаясь локтя жены, и кивая в сторону лестницы, ведущей к ложам. - О, нет, только не это! «Травиата» - моя любимая опера, тем более, когда Виолетту поёт сама Больская. Обожаю её! А вы уже прежде видели её на сцене, мадемуазель? - Боюсь, что не доводилось, - сдержанно качнула головою в ответ Полина. – Но надеюсь сегодня восполнить этот пробел. - Отлично! Уверена, вам понравится! Поделимся впечатлениями в антракте! Ну а теперь – самое время поторопиться занять свои места, не хочу опаздывать даже к первым тактам увертюры, – улыбнулась Маргарита Михайловна. На том и расстались. Графская чета, взявшись за руки, проследовала направо, а Максим повёл Полину к той лестнице, что располагалась по левую сторону. Поднявшись на два пролёта, они оказались в фойе гардероба, пользоваться которым могли лишь посетители лож. Поднимавшейся обыкновенно дальше, на самые верхние ярусы, Поле прежде случалось лишь проходить мимо этого помещения, обильно декорированного зеркалами, отражающими плафоны десятков электрических светильников, и меблированного изящными кушетками, на мягких плюшевых сиденьях которых дамы могли подождать, пока спутники оставят гардеробщикам в обмен на номерки их манто и накидки. Слегка растерявшись среди всей этой роскоши, Полина вновь с тоской подумала о том, что ей здесь не место. Ведь её собственное скромное пальто с кроличьим воротником смотрится среди этих меховых богатств столь нелепым и жалким! Но, поймав спокойный взгляд занятого собственным гардеробом Макса, которому, кажется, не было дела ни до того, как выглядят остальные, ни до того, что они думают, как-то сразу же успокоилась и вновь воспрянула духом, также принявшись расстегивать пуговицы. И после повернулась на миг спиной, позволяя Черкасову его принять, сама же взялась отшпиливать шляпку. Когда же вновь обернулась, то увидела, что Макс так и стоит на месте, сжимая в руках её пальто и глядя на неё во все глаза. - Что… это всё моё платье, да? – почему-то прижав к груди свою шляпку, смущенно пробормотала она, не понимая, как расценивать такую реакцию. – Оно не подходит?.. Слишком яркое, да, я понимаю! Но было так мало времени, чтобы найти что-нибудь, и я подумала… - Да нет же, нет! – воскликнул Макс тотчас, её перебивая. – Прекратите немедленно! Всё чудесно! Вы… чудесная! – прибавил он чуть тише, вновь окидывая полным искреннего восхищения взглядом саму Полину и весь её убор: роскошного пурпурного оттенка узкое бархатное платье, украшенное широким, спускающимся от нижнего края декольте до самых локтей кружевным воланом цвета шампанского. Уложенные в высокую вечернюю прическу кудрявые волосы открывали изящный изгиб шеи, переходящей в хрупкие плечи, которые едва заметно подрагивали – то ли от прохлады, лишенные привычного покрова, то ли от волнения… Заметив это, Макс с трудом подавил в себе немотивированный порыв немедленно их обнять. Чтобы защитить. Или, напротив, для того, чтобы спрятать. От взглядов других мужчин, что так же, как и его собственный, оказались вдруг буквально прикованы к прелестной незнакомке в ярком платье – которая пришла сегодня сюда именно с ним… Правда, вместо того, чтобы испытывать по этому поводу законную гордость, Макс внезапно ощутил весьма болезненный укол ревности. – Вам очень идет красный цвет. Почему вы никогда не носили его прежде? Чудесная! Она – чудесная?! Да за такие слова Полина запросто отдала бы и самую свою душу – если бы та уже без остатка не принадлежала человеку, который только что произнес их, скорее всего, даже не подозревая, какой эффект они произвели. Ах, если бы только и ей можно было теперь не таить своих чувств, заявив о них по полному праву и без сомнения! Впрочем, сомнений в том, что она по-настоящему любит этого мужчину, у Полины не осталось еще в тот момент, когда было задумано все происходящее теперь и запланированное дальше. А иначе не было бы ей дела больше ни до чего, кроме собственного счастья. Подумав об этом вновь, Полина едва заметно вздохнула. А затем, постаравшись придать своему лицу в отражении как можно более веселый и задорный вид, взглянула – через зеркало же – на Макса, ожидавшего её ответа, и лукаво улыбнулась, склонив голову набок: - То есть, выходит, уже имеющейся славы вам все еще мало, а потому надо еще больше фраппировать публику?

Максим Черкасов: * с леди в красном* - В каком смысле? – удивился Черкасов, хмуря брови в некотором недоумении. - Ну как же! Только вообразите, что о нас станут говорить и писать, если я вдруг начну встречать посетителей в алом вечернем платье?! - Понятия не имею, что напишут и скажут! – рассмеялся Макс. – Зато точно знаю, что сделают. Недели через две. Соберутся все вместе – коллеги-конкуренты по адвокатуре, имею в виду, да и устроят мне «темную» в каком-нибудь глухом закоулке! - Это еще почему? – удивилась Полина, в свою очередь не понимая, к чему он клонит. - Да потому что, ровно через две недели – а может, даже и раньше, слухи сейчас распространяются крайне быстро, все потенциальные новые клиенты в Петрограде бросятся обивать исключительно наши пороги! - Вот вечно вы говорите всякие глупости! – всплеснув руками, она снова нахмурилась, впрочем, на этот раз скорее лишь для того, чтобы сдержать улыбку. Непрерывный поток комплиментов, льющийся из уст её кавалера, мог бы смягчить, наверное, и самое непреклонное сердце. Её же собственное, непрерывно трепещущее и сладко замирающее не то, что от слов – а от каждого нового взгляда Максима, в котором сквозь обычную полуиронию так явно проглядывало пока еще немного непривычное Полине искреннее восхищение, и подавно! Между тем, откуда-то из глубины помещения послышался третий звонок. И Черкасов, не ответив на ее последнее замечание, отошел к гардеробу, чтобы отдать, наконец, их верхние вещи. А Поля, оставшись на минуту одна, вновь с удовольствием взглянула на себя в зеркало. Что и говорить, так хороша, как нынешним вечером, она и правда, не была еще никогда! Сроду не считая себя всерьез красивой, сегодня она казалась – да что там казалась, по-настоящему ею была. Точно сказочная Золушка. Или, может быть, лучше сказать – прекрасная бабочка, которой на то, чтобы порхать беззаботно и восхищать всех своей красотой, отведен всего лишь один-единственный вечер?.. Вновь поддавшись на миг невесёлым мыслям, Полина вздохнула и усилием воли отогнала их прочь. Затем легким касанием поправила тонкую нитку коралловых бус, едва доходивших до ее острых ключиц, расправила складки кружевного волана, подтянула перчатки и подкрутила пальцем локон, выбившийся из прически, когда она снимала шляпку, и сквозь грусть, упрямо улыбнулась своему отражению. А еще через минуту к нему вновь присоединился зеркальный двойник Макса, вернувшегося от стойки гардероба и напомнившего, что теперь самое время занять свои места в ложе. Пронумерованные двери каждой из них открывались в огибавший дугой зрительный зал коридор. Распахнув ту, на которой красовалась табличка с номером одиннадцать, Черкасов предложил Полине войти и располагаться в любом из показавшихся удобным кресел. И едва усевшись, она сразу же начала осматриваться. Сцена из ложи была видна, точно на раскрытой ладони, а сам зрительный зал выглядел совсем не так, как с самых верхних ярусов. Оттуда партер обычно представлялся ей неким подобием пестрого и гулко волнующегося моря. Теперь же Полина могла при желании разглядеть чуть ли не каждого из собравшихся: дам в блистательных нарядах и роскошных драгоценностях, сопровождавших их кавалеров в строгих фраках, чьи лица порой выглядели такими серьезными, словно здесь вот-вот должно было начаться не театральное представление, а как минимум заседание Государственного Совета. Полина не раз видела фотографическое изображение этой картины, так что вполне могла сравнить свои впечатления. Но вот свет в зале начал постепенно меркнуть, а шум в зале постепенно стихать, и все её внимание вновь обратилось только на сцену, где, чуть дрогнув, медленно пополз по сторонам расписной занавес, и вслед за ним из оркестровой ямы послышались первые звуки известной всякому прелестной вердиевской увертюры. Ну а затем началось основное действие оперы, по ходу которого Поля лишь изредка отвлекалась, поворачиваясь к Черкасову – словно желая поделиться переживаемыми эмоциями и понять, насколько они схожи – или, может быть, напротив, разнятся – между собой. Максим смотрел на сцену с интересом, внимательно и… спокойно. Однако Полина даже не думала упрекать его в черствости. Странно было бы требовать от него той глубины восприятия, к которой даже сама она пришла лишь сейчас, впервые обнаружив в горькой участи Виолетты так много отголосков своей собственной судьбы, что душе временами становилось невыносимо тесно в груди, а на глаза то и дело навёртывались непрошеные слёзы. Когда же одна из них, сорвавшись с ресниц, все-таки покатилась по щеке, не желая явить миру даже этой маленькой слабости, Полина тотчас полезла в сумочку за носовым платком, в надежде, что сидящий чуть позади Макс не успеет ничего заметить. Увы, крошечный кусочек батиста, еще днем испытывавший на себе первый приступ ее отчаяния, а после скомканный, заброшенный обратно и забытый, выглядел теперь чересчур непотребно, чтобы извлечь его на людях даже в царящей вокруг полутьме. А запасного Поля, увы, не прихватила. С досадой засунув его обратно в ридикюль, она вздохнула и собралась уже, в нарушение всех правил приличия, отереть слезы рукой. Но буквально в ту же минуту рядом возникла раскрытая мужская ладонь, на которой лежал новый, белоснежный и аккуратно сложенный платок. - Возьмите мой! - Спасибо! – шепнула она одними губами и, быстро обернувшись, благодарно кивнула, прижимая прохладный гладкий батист к мокрой щеке – и невольно задерживая его у лица чуть дольше, чем на самом деле требовалось, когда обоняния коснулся знакомый аромат одеколона с терпкими нотками сандала. - Вам нравится? - Что?! – слегка вздрогнув и испугавшись, против всякого здравого смысла и логики, что Макс каким-то образом вдруг прочёл её мысли, Полина взглянула на него вновь, уже более внимательно. И незаметно с облегчением перевела дух, когда выяснилось, что речь идет всего лишь о том, нравится и ей спектакль. - Конечно! Хотя, знаете, смотреть его оттуда… - выглянув наружу, она взглядом указала на верхние ярусы, - все-таки лучше… И нет, я сейчас не об удобстве. Ложа в этом смысле, безусловно, комфортнее. Отсюда отменно видно происходящее на сцене и даже лица артистов. Но… именно в этом для меня и таится проблема, - прибавила Поля, смущенно опуская глаза. – Вернее, в моём воображении, которое, вслед за музыкой Верди, рисует совсем иные образы… Больская поёт великолепно, но представить её Виолеттой я не могу. Возраст, чрезмерно яркий сценический грим… Вы только не обижайтесь! - Даже и не думал! – усмехнулся Черкасов, искренне недоумевая, отчего она так смутилась – минуту назад и теперь. – Я прекрасно понимаю, о чём вы говорите. Иногда несоответствие того, что я слышу в музыке и того, что вижу на сцене, и правда, безумно угнетает. Но еще в детстве я придумал отменный способ борьбы с этим неудобством. Нужно просто сделать вот так! – демонстративно сдернув с носа очки, он убрал их в карман. – Не уверен только, могу ли посоветовать его вам… Хотя, наверное, могу! Ибо, если вы вдруг, их наденете то, скорее всего, испытаете ровно то же самое, что и я – когда их снимаю. Хотите попробовать? – негромко рассмеявшись, он вновь было сунулся в карман за оправой, но Полина решительно замотала головой: - Нет, не надо! Потому что, кажется, у меня есть еще более надежный способ! – ответила она и повернула к нему лицо, плотно сомкнув ресницы. - Прекрасно! – откликнулся Макс, которому ровно в этот же миг вдруг безумно захотелось дотронуться поцелуями вначале до двух этих крохотных пушистых «вееров», а затем, попеременно, – и до обоих уголков чуть подрагивающих в легкой улыбке губ Полины. – Может быть, прямо теперь и попробовать? – прибавил он совсем тихо, наклоняясь к её лицу заметно ближе, чем это допускалось любыми приличиями… Но тут же вновь отодвигаясь. Потому что ровно в это мгновение музыка, о которой они в последние минуты как-то почти и забыли, внезапно оборвалась – так не вовремя, что это попросту ошеломило Макса. Даже не понявшего сразу, что, собственно, произошло. И почему настала вдруг эта тишина, следом за которой затем со всех сторон грянул шквал аплодисментов и послышались крики «браво». – Антракт? – прошептал он недоуменно, обращаясь к Полине, глаза которой были теперь широко распахнуты и тоже выражали некоторую растерянность. - Похоже на то, - ответила Полина, тоже почему-то шепотом, пряча за улыбкой вздох разочарования. Резко вспыхнувший свет, грохот рукоплесканий и вмиг оживившийся внизу партер, стремительно наполнившийся глухим стуком и скрежетом двигаемых по паркету кресел, смехом и звуками голосов зрителей, перебиравшихся на время перерыва в фойе, до обидного быстро разрушили магию момента, о котором она так долго мечтала. Немного примиряло с этим лишь то, что Максим Евгеньевич, кажется, был раздосадован не меньше её самой. Хотя тоже старался этого не показывать. - Ну что же, пойдемте, тогда погуляем немного и мы? – спросил он, как ни в чем не бывало, протягивая Поле руку. И она, разумеется, не возражала.

Полина Аристархова: *с графиней* Убранство огромного помещения, куда они вскоре вошли, вновь заставило Полину застыть в восхищении. «Наверное, так должен выглядит настоящий дворец», - подумала она. Огромный зал утопал в сиянии. Две хрустальные люстры, напоминавшие радужные шары света, отражались в натертом до блеска наборном паркете. С потолка за гостями приглядывали прелестные музы и их божественный патрон, а от окон чуть равнодушно взирала на суматоху мраморная Мария Александровна. Людей вокруг тоже было полно. Среди них проворно лавировали лакеи с уставленными прохладительными напитками подносами. Когда кто-то из представителей этой братии оказался поблизости, остановив его подле себя лишь только при помощи взгляда, Черкасов взял два бокала шампанского – и после протянул один Полине. Она приняла его сразу, но он не спешил отпустить тонкую хрустальную ножку, на которой вдруг случайно встретились и соприкоснулись их пальцы… - За что выпьем? - Если нет других предложений, тогда пускай будет за этот вечер! И за сказку, которую вы мне подарили, - ответила Поля, не сводя с его лица сияющих глаз. - Прекрасно! – кивнул Макс. И, также глядя только на неё, поднес к губам край бокала. - А вот и они! – послышался вдруг откуда-то сзади вполне себе мелодичный голос, который, тем не менее, заставил Черкасова слегка поморщиться и сжать губы перед тем, как обернуться. Решительно, складывалось ощущение, что нынче весь мир надумал ополчиться против них с Полиной, не желая давать им даже малейшей возможности побыть в обществе друг друга. А впрочем, чего же он ожидал, приглашая ее в столь людное место? Хороший урок на будущее. - Марго! Приятно увидеть тебя вновь! Нравится спектакль? - О! – воскликнула она в ответ и далее обрушила на Макса и Полину целый ворох эмоций и впечатлений, ничуть не замечая, что ее присутствию не очень-то рады. – Ну а как вам, прелестная Аполлинария Модестовна, выступление нашей примадонны? - Голос у нее прекрасен, хотя, мне кажется, уже несколько и утратил ту хрустальную звонкость верхних нот, что свойственна лишь молодым певицам, которым обыкновенно лучше всего удаётся эта партия, – откликнулась Поля прямо и без обиняков, как обычно, не видя необходимости скрывать своей точки зрения по таким пустякам. Чем, вероятно, чуточку шокировала свою собеседницу, пару раз удивленно хлопнувшую ресницами, прежде чем выдать еще одно маловразумительное междометие. – С другой стороны, Сара Бернар сыграла в кинофильме Маргариту Готье, когда ей было уже за шестьдесят, так что это еще, я бы сказала, не предел! - Вижу, вы весьма хорошо подкованы в современном искусстве, дорогая! – кивнула Маргарита Михайловна, наконец-то приходя в себя. Затем чуть сощурилась и как бы невзначай поинтересовалась. – Простите, я, должно быть, пропустила, когда Макс представлял нас друг другу… а где вы с ним познакомились? Уверена, прежде ни разу не видела рядом с ним такой… необычной и смелой в суждениях барышни, как вы! Оставаясь внешне спокойной, Полина внезапно испытала то, чего прежде ей еще никогда испытывать не доводилось – ревность. Брошенные как будто невзначай – хотя, на самом деле, Поля была почти уверена, что графиня произнесла их намеренно – слова стальными иглами впились в сердце. Да так, что едва удалось сдержать досаду. Мельком взглянув на Черкасова, Полина также заметила, что слова кузины и его самого, по всей видимости, застали врасплох. По крайней мере, выглядел он немного смущенным. Непонятно, почему, однако, всё это вместе внезапно придало Полине уверенности. Вновь повернувшись к Маргарите Михайловне, она невозмутимо сообщила, что их знакомство с Максом состоялось несколько месяцев тому назад непосредственно в его конторе.

Максим Черкасов: *те же, тогда же* На сей раз Марго перешла все допустимые границы. В целом, неплохая и не злая от природы – разве что, изрядно избалованная родителями, она, сколько Макс помнил, с самого детства не выносила, когда кто-нибудь решался с нею на открытый спор. Даже самый пустяковый. Потому, как только Полина, чьим «альтер-эго» смело можно было называть дух противоречия, ничего не ведая, беззаботно ступила на «запретную территорию», дальнейшее развитие событий стало, можно сказать, предрешено. Марго мгновенно приняла боевую стойку. И явно приготовилась получить удовольствие, дождавшись момента, когда глупая жертва сама придет в её острые коготки, чтобы оказаться немедленно растерзанной и препарированной, так сказать, для всеобщего обозрения. В любой другой ситуации Макс, разумеется, ни за что не допустил бы подобного поединка. Однако Полина была сделана из другого теста. Будучи знаком с нею лучше и дольше, чем кузина, Черкасов слишком хорошо это понимал. Потому нисколько не волновался и не спешил вмешиваться, лишь одобрительно усмехнувшись, когда та, ничуть не изменившись в лице в ответ на едкую шпильку в свой адрес и абсолютно явно лишний сейчас намёк на былые увлечения самого Макса, спокойно ответила на заданный Маргаритой вопрос. Не сказав по сути ничего, но ни капельки при этом и не солгав. Вот тут бы графине и уняться, подумалось ему. Но, увы, прежде, чем на ум пришел более-менее подходящий способ переключить её внимание с Полининой персоны на что-то или кого-нибудь еще, Марго успела задать той еще пару уточняющих вопросов: - В конторе? Как интересно! Уж не оказывал ли вам наш дорогой Макс какие-нибудь юридические услуги? Видит бог, Полина вовсе не хотела дерзить или хоть как-то оскорбить кузину Максима Евгеньевича, но что было делать, если та, будто нарочно, подзадоривала её своим становившимся всё более назойливым любопытством? - Боюсь, все как раз наоборот. Услуги Максиму Евгеньевичу у нас обыкновенно оказываю именно я, – ответила она, старательно копируя светский тон графини. А затем, через небольшую паузу, сполна насладившись выражением крайнего недоумения, ясно написанного на лице госпожи Кронгхольм, мило улыбнулась и прибавила: – Как его личный секретарь. - Ах, так вы у него просто служите! – воскликнула Маргарита Михайловна, в интонациях голоса которой тотчас произошла едва уловимая перемена. – А я-то уж решила… Впрочем, неважно. Вот, стало быть, как! - Нет, не так, - ответил Черкасов, которому вдруг совершенно перестал нравиться этот словесный поединок. Особенно после того, как Полина вдруг неожиданно пропустила удар. Пока этого, впрочем, даже, вероятно, не осознав. Но сам Макс, более привычный к подобным вещам, уловил этот момент довольно четко. Потому-то и поспешил встать на защиту. Практически буквально: выступив на полшага вперед и взяв руку Полины в свою. Будто приказывая сразу – замолчать и успокоиться. – Аполлинария Модестовна не просто у меня служит. Она – мой друг, - сказал он коротко. «И горе тому, кто с этим не согласится!» - отчетливо читалось в его устремленном прямо в глаза графине серьезном и спокойном взоре. Мгновенно «считав» это молчаливое предупреждение, Маргарита Михайловна усмехнулась – немного нервно, затем на миг полностью раскрыла перед лицом свой кружевной веер, изящно декорированный узорами из крошечных драгоценных камней – «будто за ширму спряталась», подумалось Полине. А потом вновь заулыбалась, как ни в чем не бывало, и прощебетала: - Что ж, это очень мило и трогательно! Надеюсь, вашей дружбы ничто не омрачит и в будущем. А теперь мне нужно идти. Ника, наверняка, сходит с ума из-за моего столь долгого отсутствия – совершенно не хочет быть без меня, поверите ли? - Охотно! – холодновато улыбнулся Черкасов. – И ничуть не смею мешать ему воссоединиться с любимой супругой. Да и нам пора возвращаться на свои места. Антракт вот-вот закончится… – мгновенно теряя всякий интерес к графине, он вновь ласково посмотрел на Полину. – Мадемуазель? - Какая неприятная особа! – произнесла Поля чуть слышно, как только они они отошли на несколько шагов, направляясь из фойе обратно в свою ложу. Приподнятое и радостное настроение, подаренное непреходящим восхищением глазах её спутника, чудесной музыкой и даже шампанским, под действием ядовитых комментариев госпожи Кронгхольм, конечно же, не исчезло совсем – не настолько уж кисейной барышней была Полина, чтобы впадать в отчаяние от каждого неприятного слова в свой адрес, однако все равно несколько померкло. И дело вовсе не в самой этой женщине, а в том, что, может быть, именно теперь она с наибольшей ясностью поняла, что никогда – никогда не смогла бы стать своей среди тех людей, к которым принадлежит Макс и его семья. Даже если бы в её прошлом не было ничего компрометирующего, они все равно не приняли бы её за ровню. И Макс все равно так или иначе пострадал бы из-за подобного мезальянса… Господи, до чего дурацкое слово! Кажется таким устаревшим, полузабытым! Ну, кто в нынешние времена смотрит на это так уж всерьез?! А ведь, поди ж ты, выходит, и смотрят, и на словах дать понять не стесняются… Тем временем, и на сцене Жермон-старший уже вовсю убеждал поникшую Виолетту отпустить его сына, потому что она губит не только его собственную репутацию, но и доброе имя всей их семьи. - Никогда не мог понять, почему этот дурачок так легко поверил её письму? – склонившись к Полине поближе, тихо заметил Черкасов, кивнув в сторону сцены, по которой отчаянно метался Альфред, сжимая в руках роковое письмо от своей возлюбленной. – Почему просто не пойти и не спросить лично, что произошло? Глупость, правда?

Полина Аристархова: *с любимым и единственным* Теплое дыхание Макса коснулось шеи Полины в тот момент, когда она всерьез размышляла о том, уехать ли из Петрограда молча, или поступить так же, как Виолетта, великодушно решившая избавить возлюбленного от мук неопределенности даже ценой утраты своего доброго имени в его глазах. Подобная идея до сих пор не приходила ей в голову. Но теперь нравилась всё больше… С другой стороны, герои на сцене уже признались друг другу в любви и даже решили жить вместе до того, как всё произошло. А вот они с Максом… Станет ли для него таким же потрясением, как для несчастного Альфреда, то, что она назавтра исчезнет из города и его жизни? Пусть даже и безвестно? Что, в сущности, говорит об испытываемых им чувствах, кроме комплиментов, восхищенных взглядов, немногих проведенных вместе вечеров и прогулок? Вот и сейчас. Разве испытывает он то же, что и она сама, когда лишь шутит над участью главного героя, в то время как ей хочется плакать? - Может быть потому, что если бы он так и сделал, то Верди просто не о чем было бы рассказывать еще целых полтора акта? – изобразив на губах улыбку, Полина попыталась ответить ему в тон. – Или потому, что порой, возможно, лучше принять ложь, чем допытаться до правды… - прибавила она чуть тише. И вновь перевела на сцену задумчивый взгляд, рассеянно наблюдая, как Альфред на балу бросает вызов своему мнимому сопернику, а Виолетта, отчаявшись его переубедить, страдает. – Не хочу досматривать третий акт, - призналась она вдруг, когда в зале вновь вспыхнул свет, знаменуя начало второго перерыва. – Давайте уйдем прямо сейчас? - Что случилось? – лишь теперь заметив произошедшую в настроении Полины перемену, Макс не на шутку встревожился и, чуть щурясь, пристально посмотрел ей в глаза. – Дело ведь не в этом, верно? Вас что-то задело в моих словах… или, может быть… постойте! Кажется, я догадался! Это из-за Марго? Согласен, она повела себя отвратительно, но ведь вы должны понимать, что это только от ревности! Не ко мне, нет! – усмехнулся он, покачав головой, когда Поля взглянула на него с удивлением. – К вам! К вашему успеху, к вашей красоте, к тому, как здорово вы умеете держаться… Разве это не ясно? - Вы очень милы, но уверяю, что слова вашей кузины меня нисколько не задели. Ну, если только вот столечко! – показав Черкасову кончик своего мизинца, Поля вновь улыбнулась, теперь уже совершенно искренне, сжала его руку и покачала головой. – Мне просто не хочется смотреть, как Альфред второй раз потеряет возлюбленную, думая, что теперь обрел любовь навсегда. После духоты зрительного зала на улице показалось заметно прохладнее, чем было по дороге в театр, но от предложения поехать домой в экипаже Полина решительно отказалась. Ей хотелось продлить сегодняшний вечер как можно дольше, а прогулка обратно была для этого еще одной возможностью. Ночной город обволакивал тишиной, и стук собственных шагов был, пожалуй, единственным звуком, сопровождавшим их в течение всего пути. Других любителей вечернего моциона почти не было. Светская публика еще не покинула театров и прочих увеселительных мест, а простой люд давно разошелся по своим домам накануне нового трудового дня. - Когда я только переехала в Петроград, больше всего мне нравилось просто бродить по здешним улицам. Все эти громадные красивые здания, нарядная публика… Это отвлекало от тоскливых мыслей и… от пустого желудка, – усмехнулась Полина. – В Опочке мы такого отродясь не видали, хотя раньше мне казалось, что у нас очень большой городок. «Я буду скучать без всего этого! А главное, без вас!» - вздохнула она, мысленно обращаясь к мерно вышагивающему рядом Максу и невольно чуть крепче обнимая рукав его пальто. - В самом деле? – улыбнулся он в ответ. – А мне всегда думалось, что голод – довольно настырный попутчик, и заставить его уняться длительными прогулками вряд ли получится. Скорее уж наоборот!.. Кстати, а как насчет этого прямо сейчас, милая Полин? А что, раз уж мы сбежали с пиршества духа, не пасть ли нам окончательно, предавшись греху чревоугодия? - И не подумаю отказываться! Признаться, за сборами в театр, я совершенно забыла об обеде, хотя и ничуть об этом не жалею. - Вот и чудесно! – радостно кивнул Черкасов, тотчас увлекая её за собой через Синий мост, напротив которого темнела громада Исаакия, в сторону сияющей всеми своими огнями «Астории», где метрдотель срезу проводил их в обеденный зал. Народу в нем было достаточно, но отыскать более-менее укромное место все-таки удалось. Хотя ни сам Макс, ни Полина не стремились сегодня к долгим посиделкам на одном месте. Пускай даже оно и находилось в одном из самых роскошных и желанных для многих ресторанов во всем Петрограде. Так что, покончив с ужином довольно быстро, вскоре они уже вновь беззаботно брели по ночной мостовой, болтая о всякой приятной ерунде. - Ну что же, вот мы уже и пришли! – не без сожаления выговорил Макс, когда впереди вновь показался знакомый высокий силуэт дома, в котором обитала Полина и смутные очертания его собственного авто, оставленного здесь же, у обочины рядом с входом во внутренний двор. – И знаете, что я должен сказать, Полин? Этот вечер пролетел просто возмутительно быстро! - Он был лучшим в моей жизни, и я навсегда его запомню, – откликнулась она тихо, прошла еще пару шагов, остановилась около «мерседеса» и вдруг ласково провела ладонью по его гладкому, лакированному капоту, будто прощаясь. Затем повернулась к подошедшему следом Черкасову и пристально поглядела ему в лицо, стараясь разглядеть и запомнить как можно лучше буквально каждую его черточку. Он вопросительно улыбнулся, будто спрашивая, в чем дело, но Поля лишь качнула головой, по-прежнему не сводя с него глаз, положила ладонь на лацкан его пальто и проговорила: – Спасибо вам за все… все, что вы для меня сделали! Нет, не перебивайте! Я должна закончить. Просто хочу, чтобы вы знали… Я люблю вас, Максим Евгеньевич! Умолкнув на миг, она вновь посмотрела в его глаза, в которых даже в царящем вокруг полумраке нетрудно было разглядеть изумление и почему-то растерянность. Сама же Полина, напротив, чувствовала, что уверена в себе и в правильности того, что делает, как никогда прежде. Возможно, это выпитое вино сделало ее смелее, а может, то, что отныне ей было абсолютно нечего терять. Но, шагнув навстречу Черкасову и окончательно уничтожив разделявшую их дистанцию – без того невеликую, уже в следующий миг она чуть привстала на цыпочки и поцеловала его – неумело и пылко. Вложив в свой поцелуй всю нежность и отчаяние, всю тоску по несбывшемуся и безнадежно желанному. А после сразу резко отступила назад и, боясь, что иначе просто не сможет уйти вовсе, побежала к арке, ведущей во двор. И там, уже на границе света и тени, в последний раз остановилась, обернулась и крикнула: «Прощайте!» – стремглав бросившись к двери парадного и, ни разу не оглянувшись, взлетела на самый верхний этаж.

Максим Черкасов: Первым, самым естественным, порывом было броситься за ней следом. Попробовать остановить, сказать что-то в ответ… Но, немалым усилием воли заставив себя остаться на месте, Макс лишь покачал головой, усмехнулся и, беззвучно прошептав ответное «Прощайте…», молча сел за руль автомобиля. Но уехал не сразу. А еще несколько минут сидел в темном салоне, не зажигая фар и не заводя мотора, пытаясь понять, что за чувство наполняет его сердце после того, что сейчас произошло. К двадцати шести годам в его жизни, разумеется, уже не раз и не два случались романы. Порой необычайно бурные, они, бывало, захватывали в свой водоворот так, что невозможно становилось думать почти ни о чем другом. Конечно, чаще всего подобное случалось в ранней юности. Довольно рано осознав в себе чувственное начало, Макс едва ли не с отрочества постоянно в кого-нибудь влюблялся. Старшие сёстры вечно ехидно подтрунивали над ним по этому поводу – до тех пор, пока, немного повзрослев, он не научился более-менее скрывать свои увлечения или, если это все-таки не удавалось сделать, чувствительно огрызаться в адрес этих насмешниц. Потом были годы студенчества с их разнузданным весельем… Привлекательный, обаятельный и весёлый – и прекрасно знающий себе цену – он никогда не ведал затруднений в общении с прекрасным полом. Наслаждался женским вниманием, купался в любви, но одновременно – понемногу будто бы… выгорал изнутри, исподволь теряя прежнюю остроту и яркость переживаемых эмоций. Связывал это, впрочем, не столько с пресыщением, сколько с взрослением. Полагая для вполне созревшего человека и мужчины странным напрочь терять себя в любовных безумствах. К тому же, с окончанием университета и наступлением официальной «взрослой жизни», появлением карьерных устремлений – и по мере того, как все больше усилий стало необходимо, чтобы их осуществить, прежние эти увлечения стали естественным образом уходить на второй план. Хотя начать монашествовать Максу, конечно, не пришло бы в голову даже и в бреду. Жизнь его, наполненную теперь также массой и других событий, кроме светских увеселений, по-прежнему скрашивали прелестные дамы разной степени вольности нравов. Но всерьез сердца, а главное – души эти отношения давно уже не царапали. Да он к тому, признаться, и не стремился. Полагая, что жениться пока, конечно, время еще не пришло. Но как только более-менее встанет на рельсы адвокатская практика, можно будет подумать и об этом. Воспользовавшись, возможно, даже и маменькиной рекомендацией. Потому что плохого она уж точно не посоветует. А даже из хорошего всегда можно выбрать самое лучшее. Так что Полина появилась в его жизни не вовремя. Да к тому же, появившись, сразу начала опровергать собой все, что доселе казалось правильным и естественным. В ней все было слишком. Категоричности в суждениях. Дерзости в словах и поступках. Порывистой резкости даже просто в обычных движениях. Слишком отчаянная и смешная в своем стремлении всегда и во всем оказаться первой, не желая ни в чем уступить, она, вероятно, именно этим и сумела по первости зацепить его несколько притупившееся в данном смысле любопытство. Но и в дальнейшем ведь притягивала к себе все больше! Причем, уже не этим, а наоборот, изредка проглядывающей из-под извечной бравады и «самости» беззащитной хрупкостью. Которую Макс тоже разглядел не сразу. Но когда заметил, более уже позабыть не мог, все больше проникаясь нежностью и желанием защитить эту странную «колючку» от всего, с чем она постоянно норовит сражаться исключительно своими силами. Даже если эти монстры и драконы – лишь плод её собственного воображения… Долгое время отрицая у себя в отношении Полины нечто большее, нежели обычный интерес нормального мужчины к миловидной, да к тому же острой на язык барышне, Макс и сам не заметил, когда увлекся ей всерьез. Но и тогда – да и теперь еще не был уверен, что испытываемое им – и есть то чувство, в котором сама Полина призналась ему сегодня так трогательно и искренне, что невольно защемило душу. Внутри которой и сейчас, когда она ушла, всё еще было удивительно светло и… немножко грустно. Как случается всякий раз, когда понимаешь, что что-то в этой жизни по какой-то непреодолимой причине стало тебе уже недоступно. Глубоко вздохнув, Макс наклонился немного вперед и через лобовое стекло своего автомобиля поглядел на темнеющий рядом фасад дома. Он знал, что отсюда не видно полининого окна, поэтому просто пытался представить, что она сейчас делает? Пришла домой – и что? Сразу легла спать? Или, может, решила поделиться эмоциями с подругой? Самому Максу в этом смысле было сложнее. При всей внешней открытости, он имел на свете разве что пару-тройку людей, с которыми решался бывать откровенен. Но даже те вряд ли подходили на роль конфидентов для того, чтобы поведать им обуревающие душу и разум сомнения. Потому, посидев и подумав еще немного, в результате, он все-таки решил ехать домой. Наутро же, «переспав» с ними эту ночь, показавшуюся в результате совсем короткой, поднялся с неожиданным пониманием, что все его вчерашние метания суть обычный страх, знакомый всякому, не впервые обнаружившему себя влюблённым. А оттого – снова уязвимым там, где этого менее всего желаешь. И значит, ничего еще не потеряно, а возможно, и вообще только начинается. Именно с этим ощущением и в приподнятом настроении он, насвистывая, вышел из дома, направляясь к оставленному минувшей ночью не в гараже, а прямо перед парадным автомобилю. И поехал в контору, сделав по пути остановку возле цветочной лавки, где выбрал для Полины самый красивый, как показалось, букет разноцветных и остро пахнущих хризантем. Как ни странно, дверь конторы оказалась закрыта на замок. Хотя обыкновенно Полина приходила раньше. И Макс давно отвык уже пользоваться по утрам своим ключом. Потому теперь еще пришлось порыться в рабочем портфеле, чтобы его найти. Внутри «предбанника» было темно и тихо, а все вещи были оставлены точно так же, как и вчера. Иными словами, Полина действительно еще не приходила. Но это не встревожило Черкасова, решившего, что она после вчерашней затянувшейся прогулки просто немного проспала. Что же, бывает, ничего страшного, решил он. Затем сам достал из шкафчика вазу, наполнил ее свежей водой, поместил внутрь букет. И, оставив его на Полинином столе, совершенно спокойно отправился к себе в кабинет, с улыбкой предвкушая, как она войдет, увидит цветы и обрадуется. А может, напротив, станет ворчать. И это тоже его нисколько не расстроит.

Полина Аристархова: Слезы беззвучно лились по щекам, но Полина даже не пыталась их удержать. Слишком уж сильной оказалась буря, разразившаяся в ее душе. Сердце бешено билось даже не в груди, а где-то у самого горла. И в какой-то миг даже подумалось, что она вот-вот умрет – и что это будет к лучшему. Но ничего не произошло, а страдания и вовсе только усилились. И теперь от них хотелось закричать, как от реальной физической боли. Зажмурившись, Поля до крови прикусила губу, несколько раз глубоко вздохнула и снова открыла глаза. Телесный дискомфорт, пусть и не столь уж сильный, заставил на время все прочие чувства притихнуть, замереть, словно испуганные мыши, что затаились по углам, почуяв кота. Сделав еще несколько глубоких вдохов, Поля раскрыла ридикюль и дрожащими пальцами стала шарить внутри в поисках ключа. Но когда вставила его в замочную скважину, чтобы отпереть замок, вдруг снова замерла. «Только бы она уже легла!» - взмолилась она, понимая, что встретиться еще и с Нюрой будет сейчас непосильным испытанием. Увидев ее в таком состоянии, та непременно начнет допытываться причин, а выяснив, бог знает, что надумает сделать! Суздальского Нюра знала хорошо. Не будучи красавицей, которой он мог бы заинтересоваться ради своего «искусства», она, тем не менее, иногда оказывала ему услуги по расцвечиванию фотографических карточек. Так что нет, лучшим решением будет сбежать тайно, не посвящая подругу в свои и только свои проблемы. К счастью, Провидению было угодно уступить Полине хоть в этом. И когда она всё же вошла в квартиру, то встретилась лишь с темнотой и тишиной. Нюра давно заснула. А сон у неё был столь крепкий, что даже будильник, тарахтевший по утрам столь громко, что просыпались соседи за стенкой, не всегда был в силах разрушить его оковы. Так что Полине нечего было опасаться неудобных расспросов. Однако, снимая пальто и ботинки в крошечной прихожей, она все равно старалась производить как можно меньше шума. Впрочем, уехать, не попрощавшись, не сказав ни слова, было невозможно. Поэтому, пройдя на цыпочках в общую комнату, Полина достала из комода лист бумаги, чернильницу и перо, а затем села за обеденный стол и задумалась. Слова долго не складывались в подходящую фразу. И в результате, она решила просто коротко написать, что некие обстоятельства вынуждают ее срочно покинуть город. Далее пожелала Нюре быть счастливой и добавила, что в общей их коробке оставляет деньги для оплаты комнаты до конца текущего месяца. Перечитав записку и оставив её тут же, на обеденном столе, Полина направилась в свою комнату, где под кроватью ее дожидался дорожный саквояж. Вещи она успела уложить еще перед тем, как пойти в театр. И теперь оставалось лишь переменить вечернее платье на дорожный костюм, а затем провести долгую бессонную ночь, ожидая часа, когда можно будет уйти. Когда она вышла из дома, стрелки на часах показывали начало шестого. Брать извозчика не имело смысла. Балтийский вокзал открывался лишь к прибытию первого поезда, а до этого еще долгих полтора часа. Но дольше оставаться дома Полина не решилась, поэтому пошла пешком, надеясь, что прогулка заодно поможет хотя бы немного развеяться. Ночной октябрьский воздух был наполнен сыростью, холод грозился вот-вот пробрать до костей, однако шла она довольно быстрым шагом, потому дискомфорта почти не ощущала. На вокзале, двери которого только что отворил сонный дежурный, проводивший барышню, проследовавшую к кассам под гулкий стук собственных каблучков, равнодушным взглядом, не оказалось пока более никого. Купив себе билет, Поля опустилась на скамейку и принялась ждать, пока состав подадут на перрон и объявят посадку. Все это время собственная голова казалась ей странно пустой. Не было ни мыслей, ни даже сожалений. И лишь тогда, когда раздался свисток кондуктора и гудок паровоза, а сам состав, чуть дрогнув, начал медленное движение прочь от Петрограда, ей наконец стало ясно, что теперь всё действительно закончилось. И что более она уже никогда его не увидит.

Максим Черкасов: Чем ближе стрелки на часах подбирались к полудню, тем сильнее и настойчивее напоминало о себе странное беспокойство, которое Макс силился подавить буквально с самого первого момента сегодняшнего появления на службе. Полина так и не пришла. И объяснений по этому поводу по-прежнему никаких не прислала. Стараясь найти для себя рациональную причину для подобной странности, он старательно перебирал в памяти события вчерашнего дня, стараясь отыскать в них хотя бы какой-то намёк на то, что происходит сегодня. Что могло случиться? Внезапно заболела? Бывает, конечно, но можно же было хоть как-нибудь предупредить. Или, вдруг, упаси Господь, какой-то несчастный случай… Но это, конечно, маловероятно. Тогда, черт возьми, что?! И, главное, почему от этой неизвестности ему даже хуже, чем от самой неприятной, но понятной причины? Выяснить всё, впрочем, было не так уж и трудно. Достаточно просто съездить к ней домой. Но, во-первых, на самом-то деле, не настолько они и близки – даже несмотря на вчерашний поцелуй. Потому Поле, если она действительно приболела, может быть просто не хочется показываться ему на глаза в не самом привлекательном виде… Глупо, конечно. Но у барышень на этот счет вечно какие-то сложности и капризы. Наверное, даже и у таких, как Полина. А во-вторых, в отсутствие привычной уже помощи и четкой системы, которую той удалось завести и наладить в его делах, славящийся своей несобранностью, наверное, на весь Петроград, Макс немедленно погряз в куче бумаг, бумажечек, записок и прочих необходимых для повседневной работы документов. Чтобы взять их к себе в кабинет, ему приходилось каждый раз вставать, тащиться в «предбанник», где на столе по-прежнему сиротливо жались друг к другу в стеклянной вазе разноцветные хризантемы, которые он еще утром оставил на Полином рабочем столе, и долго искать то, что необходимо. Проклиная себя за то, что так и не сподобился за несколько месяцев точно разузнать и выяснить, где и как его помощница всё это хранит. Это беспрестанное рытье в папках и каталогах прерывалось лишь тогда, когда в контору заглядывал очередной клиент, с которым у Черкасова на сегодня была запланирована встреча. Сколько их ожидалось всего, он тоже толком не знал. Весь его рабочий график Полина держала в памяти. И никогда не ошибалась, даже если спросить у нее расписание на любой день в течение ближайших двух недель, чем, порой, Макса даже пугала. И вот все это вдруг, буквально на глазах полетело в тартарары. Раздражаясь, Черкасов все больше злился. Впрочем, все более на себя самого. А о Полине волновался. И с каждым новым часом лишь укреплялся в уверенности, что как только представится свободная минута, сразу же к ней и поедет. И плевать, как его там встретят. Перерыв – обычный, обеденный, также заведенный здесь для него именно Полей, выдался чуть позже часу дня. Обнаружив, наконец, журнал записей посещений клиентов, Макс с облегчением убедился, что в ближайшие два часа к нему точно никто не придет и, схватив верхнюю одежду, в одну минуту вымелся из своей конторы, устремившись при этом вовсе не в трактир, а, как не трудно догадаться, в доходный дом на Садовой. К которому еще накануне вечером доставил свою сегодняшнюю пропаданку в хорошем настроении и добром здравии, но теперь… Вот, а что же, собственно, теперь, ему и предстояло выяснить. Но для начала решить еще одну задачу. - Послушай-ка, любезный! – проговорил Макс, обращаясь к дворнику, что меланхолично чиркал метлой по тротуару напротив парадного подъезда, смахивая в кучу уже успевшие насыпаться после утренней уборки желтые листья. – Подскажи, а не знаешь ли ты такую Аристархову, Аполлинарию Модестовну? - Аполлинарию Модестовну? – задумавшись на миг, дворник прекратил мести и нахмурился, а потом, сообразив, о ком речь, заулыбался и кивнул. – Так это вы, поди, Полюшку нашу имеете в виду? Как же, не знаем? Отменно её знаем-с, барин! Чудесная барышня! А вы ей кто будете? - Ну как – кто… брат, кто ж еще! – быстро нашелся Макс, справедливо посчитав, что соврать сейчас будет проще, чем долго и нудно растолковывать правду. – Двоюродный, - уточнил он на всякий случай. – Из Опочки нынче поутру прибыл и решил кузину навестить. Да только, как на грех, забыл поточнее вызнать адрес: дом, вот, знаю, какой, а номер квартиры нет! Не подскажешь, добрый человек? А я тебе благодарен буду! - Дык, а чего ж не подсказать, коли брат? Только она теперь, поди, всё одно не дома… - А где же?! - На работе, где ж еще?! Она тут у одного аблаката в конторе прислуживает. Недалече. Но адрес евонный я тебе, барин, не подскажу. Ибо и сам не ведаю. - Да и не надо мне его адрес, ты лучше здесь номер квартиры назови! А я, если что, дождусь ее возвращения, только и всего! – теряя терпение, Черкасов едва заметно сжал губы и вздохнул. - А и то верно. Ты, значит, тогда, вон, как в ту, боковую, парадную зайдешь, так после сразу дуй по лестнице – до самой верхотуры. Там они на пару и обитают с подружкой своей, Нюркою. Словно птички в гнёздышке! Квартира нумер пятьдесят шесть! - Спасибо! – порывшись недрах кармана пальто, он извлек оттуда монету и протянул её дворнику. – Вот, держи за помощь! - Ай, барин, оставь! Пустое это! – отмахнулся дворник и, хитровато прищурившись, вдруг усмехнулся в пышные усы. – Чего ж я, не понимаю, что ли? Не был, по-твоему, никогда молодым? - В каком смысле? – задержавшись на ходу, обернулся Черкасов, вскидывая на него удивленный взор. - А вот в том самом, барин, в том самом! – и, продолжая ухмыляться, покачал головой, вновь принимаясь за уборку. А Максу, уязвленному то ли этакой необычайной проницательностью, то ли тем, что уровень его собственного актерского мастерства оказался примерно на уровне тротуарного поребрика, осталось лишь молча пожать плечами и с независимым видом удалиться. Впрочем, думать и сокрушаться на эту тему ему довелось всего примерно пару минут. Ровно столько хватило, чтобы, оказавшись в указанной дворником парадной, взлететь по лестнице на седьмой этаж. И там оказаться у двери, за которой его, может статься, вовсе даже и не ждут. Постучать он решился не сразу. Вначале постоял немного, прислушиваясь, как будто хотел понять – есть ли кто-то внутри. Но никаких звуков из квартиры не доносилось. Ничего не изменилось и после того, как он все-таки пару раз осторожно стукнул по дверному косяку. Потом, подождав, попробовал еще – с тем же результатом. Точнее – без оного вовсе. Ведь дома, похоже, действительно, никого не было. Ломиться и дальше было бессмысленно. Так что, повременив и подумав еще минуту, Черкасов решил, что сейчас пойдет обратно в контору. А вечером заглянет сюда еще раз. И уж точно дождется кого-нибудь из хозяек. Не саму Полину, так хотя бы ее подругу. А уж она-то наверняка будет в курсе событий! В холле первого этажа здания, где располагалась его адвокатская контора, Макса внезапно окликнул швейцар: - Господин присяжный поверенный! А вы почту свою отчего же нынче не забираете? С утра еще лежит, вон, сколько понаслали! – пробасил он, кивая на целую стопку конвертов разных цветов, форм и размеров, а также пара номеров свежих газет. - А, совсем забыл! Благодарю, что напомнили! – рассеянно схватив сразу всю эту кипу, Макс побрел к себе, не в силах отделаться от тайной надежды, что там ему навстречу, как обычно, выйдет Полина. И вся эта непонятная ситуация, наконец, как-нибудь разрешится. Но дверь конторы вновь оказалась заперта. И это начинало уже по-настоящему тревожить.

Полина Аристархова: В Опочку Полина добралась только в полдень следующего после отъезда из Петрограда дня. И первым делом отправилась к тётке Але, соседке, у которой, с тех пор, как дом окончательно опустел после смерти отчима, хранился от него ключ. С ней же, единственной, Поля поддерживала связь с тех пор, как перебралась в столицу. Но сегодня, естественно, о своем приезде не предупредила. И Алевтина Петровна абсолютно не ожидала увидеть её на пороге, потому долго сокрушалась, что внутри теперь полная разруха, а вот, напиши Полина заранее – так она бы хоть чуть-чуть прибрать там успела: - Пил он больно много перед тем, как помер. Оно и ясно: женщины-то в доме не было, никакого догляду! – прибавила она, то ли с осуждением, то ли с сожалением когда, вместе с её сыновьями, призванными помочь снять заколоченные ставни с окон, двинулись уже непосредственно к дому. - Ничего страшного, я сама приберу! – покачала головой Полина, оставляя свой нехитрый скарб прямо на пороге маленькой передней и проходя в первую из комнат, куда сквозь еще закрытые досками окна едва проникал дневной свет. Но и этого хватило, чтобы увидеть – соседка отнюдь не преувеличила масштабы бедствия. – Господи, да что же это?! – выговорила она, сдавленным голосом, растерянно оглядываясь по сторонам и совершенно не узнавая в царящем вокруг хаосе знакомую всю жизнь обстановку. Тётка Аля лишь горестно покачала головой. Тем временем улице её сыновья сняли первый ставень, и в комнату, наконец, хлынул поток солнечных лучей. - А где икона маменькина? – спросила Поля, шагнув к пустой стене, где на выгоревших от времени обоях темнел чуть более яркий прямоугольник. - Да там же, где и многое другое! – вздохнула тетка Аля. – Он же и на завод вскоре ходить перестал. После заложил, да продал все, что смог. А деньги спускал подчистую в кабаке любимом, по дороге из которого и погибель свою нашёл, упокой Господь… - Я помню, - сухо откликнулась девушка. Обстоятельства смерти отчима, который еще ранней весной, в очередной раз возвращаясь домой по гололеду мертвецки пьяным, оступился где-то, упал и, видно, сильно стукнулся головой, проломив себе череп, а обнаружен был соседями лишь поутру, когда сделать было уже ничего нельзя, были ей доподлинно известны из письма той же Алевтины Петровны. Так что ни развивать, ни продолжать эту тему не хотелось. Радости она не вызвала даже в момент получения самого известия. А после стало и вовсе всё равно. Хотя одно было совершенно ясно. Если бы Егор Аверьяныч и сейчас оставался жив, в Опочку Полина бы точно ни за что не вернулась. Хотя, теперь, стоя посреди творящегося вокруг хаоса, из-за которого дом её детства больше походил не то на ночлежку, не то вовсе на свиной хлев, Полина вновь чувствовала, как в сердце волнами вскипают жгучая ярость, злость и обида, направленные против человека, виновного если не во всех, то во многих её несчастьях. Как уже пережитых, так и переживаемых ныне. - Ну вот, видишь, как оно, – тем временем, вновь подала голос соседка. – Разве ж можно здесь оставаться? Пойдем, девочка, переночуешь сегодня у нас. А завтра позову на подмогу своих невесток, авось, все вместе и справимся с этим … - Нет. Я же сказала, что останусь ночевать здесь и наведу порядок тоже сама! – резко оборвала её Поля. А потом, стремительным шагом направилась к окну и распахнула его настежь, впуская в комнату прохладный и свежий осенний воздух. Совсем так, как много раз до того делала в кабинете Максима Евгеньевича. - Ну как знаешь, обедать приходи хоть, – взглянув на неё немного странно, проговорила Алевтина Петровна, перед тем, как отправиться восвояси. И Полина молча кивнула, уже начиная передвигать вещи с места на место. Одиночества страшится каждый человек, но потеряв обоих родителей, Поля долго была уверена, что познала уже всю полноту горя и утраты. Со временем, правда, стало ясно, что чувства эти более походят на бездонную пропасть, в которую сколько не заглядывай, а дна все равно не увидишь. Тем не менее, о том, что существует как минимум один надёжный способ борьбы с отчаянием, Полина тоже уже знала: работа. Физическая. И желательно как можно более тяжелая и утомительная, чтобы не оставалось никакого простора для дурных мыслей и неконтролируемых эмоций. Каким бы ни было это дело, главным было ему полностью отдаться. Тогда всё прочее становилось неважным – хотя бы на какое-то время. Вот и теперь, вооружившись тряпками, ведрами, шваброй и метелкой, Полина принялась изгонять из дома грязь и сор, а с ними и всё свои горести. Трудилась не покладая рук. И впервые присела отдохнуть и выпить чаю лишь к вечеру, когда были приведены в должное состояние ее собственная спальня и часть большой комнаты, служившая прежде и кухней, и столовой. А когда попыталась вновь подняться, каждая мышца тела тут же отозвалась ноющей болью, которая, впрочем, казалась лишь в радость, заглушив душевные муки настолько, что даже удалось нормально уснуть. И проспать до утра, чтобы затем возобновить свой крестовый поход против грязи. Хотя тут тетка Аля и старшая её невестка всё же вызвались ей в помощницы. А когда всё было завершено, едва ли не силой увели Полину к себе. - Ну вот не противься, Поля! Муж мой баньку истопил. Сейчас тебе самое то будет всю грязь с себя смыть – и с тела, и с души! А после и поужинай с нами. У себя ты еще успеешь насидеться! Когда она вернулась домой, свет на небосводе едва начал гаснуть и в розоватых сумерках Полина прошла в комнату, снимая с головы платок и распуская влажные волосы по плечам. Спать не хотелось вовсе, да и рано было. Так что, подумав, чем бы себя развлечь, она подошла к старому отцовскому граммофону, не пропитому Егором Аверьянычем, наверное, лишь оттого, что он попросту не смог поднять и вытащить его вместе с тяжеленной тумбой, служившей одновременно пьедесталом и основанием самого устройства, и шкафом для хранения пластинок. Открыв его, Поля уселась на пол по старой детской привычке, и принялась перебирать цветные конверты с надписями – были тут и известные вальсы, и иные танцевальные мелодии, и симфонические произведения. И конечно, известные отрывки из опер в исполнении знаменитых певцов. Пересмотрев несколько пластинок, Полина вдруг наткнулась на ту, где были записаны арии из «Травиаты». И столько сразу нахлынуло воспоминаний, от которых защемило сердце, так сладко и одновременно больно стало душе, что, подумав еще немного, она все-таки решилась. Заведя граммофон, устроилась рядом в кресле и прикрыла глаза. Нет, она не станет страдать, но кто запретит ей украдкой наслаждаться тем удивительным вечером, вновь переносясь на волнах музыки туда, где можно чуть приукрасить реальность, стереть границы и предаться самым заветным мечтам.

Максим Черкасов: Этот невзрачный конверт из простой коричневатой бумаги, один среди многих, далеко не сразу привлек внимание Черкасова. Потому и очередь до него дошла лишь спустя пару-тройку часов после того, как, вернувшись в контору, тот принялся за разбор поступившей с утра корреспонденции. Первым делом взглянув туда, где обычно указывается имя отправителя – и ничего там не обнаружив, Макс покрутил письмо в руке и даже пощупал: внутри явно было вложено что-то твердое – плотнее обыкновенной свернутой бумаги. Карточка-приглашение? Но куда и, главное, от кого? Почерк, которым было написано его имя, тоже казался незнакомым. Довольно быстро утомившись разгадывать сей ребус, Максим чуть нахмурился, вздохнул, снял очки и потер уставшие от долгого чтения глаза. И лишь после в очередной раз потянулся за ножом для бумаги и вскрыл конверт, из которого, действительно, наружу тотчас высыпались на стол несколько карточек. Но не визитных и не пригласительных, а фотографических. И содержание изображенных на них сценок выглядело совершенно недвусмысленным даже для его лишенного привычной оптической поддержки близорукого взгляда. Эротические картинки. Начиная примерно со средних классов, нечто подобное практически постоянно притаскивал в гимназию кто-нибудь из его одноклассников… да, впрочем, и сам он тоже, бывало… Значительно позже собственные фривольные фото иногда присылали ему, уже обретшему известность молодому адвокату, особо экзальтированные поклонницы. Вот и теперь, подумав поначалу, что вновь имеет дело с чем-то подобным, Черкасов хмыкнул, покачал головой – и было хотел уж отложить их, на время. Но потом все же нацепил на нос очки и внимательнее присмотрелся к той, что волей случая оказалась поверх прочих – решив в первый миг, что, верно, попросту переутомился. Оттого и видит перед собой то, чего быть вовсе не может. - Что за черт?! – едва слышно процедив сквозь зубы эти слова, он моргнул, зажмурился и вновь широко открыл глаза. Но ничего не изменилось. Призывно изогнувшись перед большим зеркалом в фигурной резной раме, игриво улыбаясь, через отражение на него по-прежнему глядела полуодетая Полина!… Точнее сказать, едва одетая – в полупрозрачную сорочку, которая скорее подчеркивала, чем что-либо скрывала. Судорожно схватив со стола следующую карточку, Макс увидел её же, однако теперь уже в профиль, с распущенными по спине до самой талии волосами. Из одежды – вновь лишь кружевное неглиже, да черные чулки, один из которых она как раз подтягивает, кокетливо и высоко поставив ножку на некое подобие накрытого ковром дивана или, может, софы… На третьем же фото она «спала», запрокинув вверх, на подушку, чуть согнутую в локте обнаженную руку. Да и сама была совсем нагой под атласным стеганым одеялом, верхний край которого приоткрывал одну грудь. Не без усилия заставив себя отвести взгляд, Макс вновь тихо чертыхнулся, бросил карточку обратно на стол, а сам откинулся на спинку кресла. Мысли в голове лихорадочно метались. Но решить элементарную задачу, сложив два и два это, тем не менее, ему не помешало. Итак, дело, скорее всего, в шантаже. Не в силах более противостоять своему вымогателю – или же не имея средств, чтобы и далее от него откупиться, Полина попросту сбежала из города. А ему ничего не сказала попросту от стыда и унижения, и это, в общем, вполне понятно. Если вспомнить, что все время до того ее моральный облик казался ему настолько высоким, насколько это вообще возможно себе представить. Макс и припомнить-то не мог, встречал ли он прежде девиц столь строгих и недоступных – в самом прямом смысле этого слова. Потому долгое время в Полинином присутствии тайком даже немного стеснялся собственной распущенности. И позже, когда искры взаимной симпатии между ними становились всё сильнее, это ощущение дремучего несовершенства лишь только усиливалось. Настолько, что в какой-то момент даже стало казаться, что это не просто увлечение, не просто симпатия, а даже… Дурак. Какой же он дурак. По своей же воле оказался в столь нелепом положении. Мало того, еще и вынес данную интрижку за пределы этих стен. Вспомнив вчерашний вечер в театре, Черкасов болезненно поморщился. Уже представляя, как Марго – или, неважно, кто угодно еще из почти десятка лично знакомых не только ему, но и домашним, посетителей Мариинки, узрев его в обществе прекрасной незнакомки в алом платье, начнут… вернее, уже начали судачить о том, кто она такая и что их связывает. И что вскоре это все непременно дойдет до сестёр и родителей, а дальше… Собственно, дальше – быть может, и ничего. Ибо случались, конечно, в его жизни и прежде романы, о которых были на устах у всех. Но, с другой стороны, ни один и них столь серьезно не угрожал чести его семьи, если вдруг злоумышленник решит продолжить свою грязную игру. Только теперь уже не с Полиной, а с самим Максом. Кто, в сущности, знает, что у него на уме? И не была ли сама Полина участницей, а то и организатором всей этой дьявольской затеи? Какая бы цель при этом не преследовалась – сам ли он, или, быть может, отец, репутация которого среди коллег и однопартийцев, конечно, безупречна. Да только разве помешает это охочим до скандалов газетным писакам и политическим оппонентам трепать его доброе имя в связи со скандалом, главным участником которого будет его единственный и любимый сын? От этой мысли Максу на минуту и вовсе сделалось дурно. На себя ему было, в общем, наплевать. Но отец… а тем более мама, всегда столь болезненно относящаяся ко всему, что касается чести их семьи и непоколебимости её доброго имени в глазах окружающих! Едва не застонав, он покачал головой, а потом опять взял в руки разрезанный конверт, внимательно вглядываясь в почерк, которым он был надписан. Нет… разумеется, мысль о том, что шантажистка – сама Полина и есть – это просто бред. Да она бы не стала. Да попросту не смогла бы! Как ни за что не смогла бы столь искусно, как вчера, обманывать его чувства, имитируя собственные… Или все же смогла бы? И кто, в таком случае, её сообщник? Или, может, сообщница? Звучит, конечно, абсурдно, но лишь на первый взгляд, если вспомнить, что сама Поля однажды говорила, что её подруга работает в каком-то ателье и раскрашивает там заказанные клиентами фотографические карточки. Бросив быстрый взгляд на часы – стрелки на них близились к пяти, Черкасов вскочил из-за стола и быстро оделся. Затем, вернувшись на мгновение к столу, сгреб в карман конверт и три полученных в нём фото. А после вновь ринулся вниз по лестнице на первый этаж, и далее – уже по знакомому и даже однажды пройденному сегодня маршруту. Хватит гадать попусту. Совсем немного терпения, и он абсолютно точно разузнает всё, что его теперь так сильно интересует.

Анна Кузнецова: Нюра возвращалась домой как обычно, неторопливо бредя по улице. В руках у нее был бумажный кулек с пряниками, один из которых она с аппетитом уминала. Но, хотя желудок и радовался вкусному угощению, настроение самой его хозяйки в целом было совсем не «пряничным». Причиной было то, как внезапно взяла и поступила с нею Полина. Та самая, кого она искренне все последнее время считала своей лучшей подругой. И дело даже вовсе не в том, что она сбежала, оставив, вместо объяснений, лишь краткую записку, из которой было ровным счетом ничего невозможно понять, и свою долю квартирной оплаты – как будто это когда-нибудь имело в их дружбе решающее значение! Но в том, что, поступая подобным образом, Поля, выходит, считает, что она не заслужила ни капли её доверия. А ведь она всё видела и все прекрасно понимала! Слишком хорошо понимала, оттого и сердилась, что эта дурёха так усердствует, отрицая отношения со своим красавчиком-адвокатом. Которые, видать, и зашли в итоге так далеко, что ныне пришлось спасаться бегством. Как будто, в столичном городе решить эту проблему было бы не проще, чем там, где она надумала прятаться. Да ведь откройся Поля начистоту, Нюра бы первая её в этом и поддержала! Нашла бы дельного врача, или, на худой конец, повитуху… Вздохнув с досадой, она покачала головой и полезла в кулек за вторым пряником. И всё-таки, каковы мужики! Лишь одно у них только и на уме – как бы сбить с пути приличную девушку себе в угоду! Напустят любовного туману, запудрят мозги, а после ты сама во всем виновата, сама и разбирайся! А разве ж это справедливо?! Особенно эти, из богатых, для которых такие, как они с Полей – лишь игрушки. Надоело, выкинул и уже башкой по сторонам вертит в поисках нового развлечения! Хотя, и среди простых таких едва ли меньше будет. Вон, взять хоть того же Ваньку, приказчика из ателье, который вокруг неё уже скоро полгода, как круги нарезает: «Анна Никаноровна то…», «Анна Никаноровна сё…» «Не хотите ли как-нибудь по Невскому проспекту вечерком прогуляться?..» Да только Анну Никаноровну на мякине не проведешь! Не такая она наивная простушка! А вот Поля в душе-то другая, гораздо нежнее. Хотя всегда и смеялась вместе с нею не только над рассказами о незадачливых ухажёрах, но и вообще над всей этой романтической блажью из книг и стихов. И, поди ж ты, нашелся-таки злодей по её душу! Эх, встретить бы его теперь Нюре, уж она бы объяснила ему, почем фунт лиха! Да показала бы, как жизни девичьи ломать, и не поглядела бы, что и адвокат! С этими думами Анна и дошла до дома – теперь уж лишь только её собственного. Хотя, мысль об этом тоже абсолютно не радовала: одной съём тянуть будет трудно. Значит, надо искать или новую соседку – чего совсем не хочется, а ну как не уживешься?! Или вовсе новую квартиру, а её еще найди посреди осени, чтобы и сухая, и тёплая, и от ателье не очень далеко. Одни проблемы, в общем! Родная парадная встретила тишиной и привычным уже небогатым, но все же уютом. И от мысли, что с ним, возможно, придется вскоре расстаться, Нюре стало еще горше и обиднее. На лестнице, до самого седьмого этажа, ей не встретился никто из соседей. Но это даже к лучшему. Еще выспрашивать начнут, чем это она так расстроена…

Максим Черкасов: *со странной особой* - Барышня! Простите, вы ведь Нюра? - Чего?! – воскликнула она, едва не выронив от неожиданности из рук пряники, когда вдруг увидела перед собой высокого мужчину в пальто и шляпе, который бесшумно отделился от стены и шагнул навстречу, стоило только ей ступить на собственную лестничную площадку. Откуда только взялся? Из воздуха, что ли, соткался, черт очкастый?! – Какая я вам Нюра? Вы кто такой, вам что от меня нужно?! Пойдите прочь, я кричать стану, соседей на помощь позову! - Значит, все-таки, вы! – выдохнув с облегчением, Макс кивнул и выставил вперед руки. – Погодите, не ругайтесь, я сейчас всё объясню! Хотя, объяснить, на самом деле, было куда сложнее, чем это пообещать. Простояв здесь, на лестнице, в ожидании, уже, наверное, с час – после того, как решил, что пастись внизу, у входа в парадную, глупо, так как здесь, наверняка живет не одна молодая особа, не будешь же приставать к каждой с вопросом, не подруга ли она Полине Аристарховой, он, по сути, так и не придумал, как сформулировать свой главный вопрос. Поэтому решил, что поначалу лучше будет всё-таки просто представиться: - Меня зовут Черкасов, я присяжный поверенный, ваша подруга служит у меня в конторе секретарём… вернее, служила. До вчерашнего дня. А сегодня почему-то не пришла – без всякого объяснения. И я… волнуюсь, конечно. Не подскажете, где можно её найти? Умом тронуться! Стоило лишь ей подумать, а этот франт уже тут как тут, да еще и небылицы ей смеет рассказывать! Все негодование, что целый день копилось в ее маленьком сердечке, наконец-то, нашло цель, на которую ему можно было без зазрения совести выплеснуться. Вернее, на которого. И, потому, не давая ни себе успокоиться, ни опомниться от неожиданности – противнику, Нюра без сомнений и сожалений тотчас же ринулась в бой. - Волнуетесь, да?! – грозно прищурив глаза, она уперла свободную руку в бок, надвинувшись на Черкасова и ощущая себя грозной фурией, что бы это не значило. Хотя ростом при этом едва ли доставала ему до подбородка. – Почему-то, видите ли, не пришла?! Ну, надо же! А уж вы-то ни сном, ни духом!.. Вот что, господин хороший, шли бы вы отсюда подальше! И впредь оставили нас, честных девушек, в покое! Нет тут теперь Полины, и более не будет! А виноваты только вы и никто другой! И нечего на меня так смотреть. Я всё про ваши шашни знаю, подлый вы человек! - Помилуйте, мне кажется, вы меня с кем-то попутали! – опешив от столь неистового напора, Макс даже невольно отступил обратно к стене. Но как только смысл разъяренных выкриков этой странной девицы – не всей той оскорбительной и банальной чепухи, на неё было плевать, но лишь то, что имело отношение непосредственно к Поле – все-таки проник в его разум, вновь замер на месте. – Замолчите! – резко выбросив ладонь вперед, он сурово сжал губы и нахмурился. Вышло не очень вежливо, но неожиданно помогло. Прекратив голосить на всю парадную, она хлопнула ресницами и уставилась на него, кажется, даже немного удивленно. – Я вас не понял. Что стряслось с Полиной? И, главное, каким образом я к этому причастен? Нюра уже набрала побольше воздуха в лёгкие, чтобы продолжить разъяснять этому олуху, что и как, но тут открылась дверь соседней квартиры и на лестницу выглянул маленький старичок в очках. - Аннушка, всё ли у тебя хорошо? Не обижает ли кто ненароком? – спросил он, не сводя при этом взгляда с Черкасова. Нюра выдохнула. Наружные стены здесь были не толще бумаги, и продолжать в таком духе беседу прямо на лестнице было невозможно. - Все хорошо, Валериан Михайлович. Вот, я тут пряников купила. Можно, я к вам чай пить приду? – с этими словами кулёк с угощениями был вручён старичку. – Тогда идите ставить чайник, а я совсем скоро буду. Молча кивнув в ответ, тот ещё раз серьезно оглядел с ног до головы незнакомого мужчину, будто убеждаясь, что он и в самом деле не причинит вреда соседке, и после тихо прикрыл дверь. А Нюра, которая затем еще немного помолчала, прислушиваясь к шороху за дверью, полезла в сумку за ключом. - Нечего сор из избы выносить, - буркнула она и, отворив дверь, кивнула своему посетителю, разрешая войти. В квартире сразу пошла в ту комнату, где у них с Полей было устроено что-то навроде столовой с кухней и умывальней, и села за стол как была, в пальто. Только ворот расстегнула. – Странный всё же вы род, мужчины! Накуролесите, и в кусты! – тихо, будто продолжая вслух какие-то внутренние рассуждения, проговорила она и посмотрела на стоящего подле неё Черкасова. «Красивый! – мелькнула против воли совсем неуместная сейчас мысль. – И глаза такие добрые. Ясно теперь, чем девчонок цепляет!» - Ну и что вам до сих пор неясно?! Вскружили бедняжке голову, чести лишили. А когда она в тягости по вашей же вине оказалась, небось, вот так, как мне сейчас, и сказали: «Каким образом я к этому причастен?» И что ей дальше делать прикажете? Сбежала она из города. Куда – не знаю, - прибавила Нюра в конце, как отрезала. Хотя, конечно, догадывалась, что отправилась Поля нынче обратно к себе в Опочку. Куда ж еще-то? - Ничего такого я ей не говорил! – тут же возразил Макс, возмущенный столь несправедливыми обвинениями в свой адрес не меньше, чем презрительной интонацией, в которой эта странная особа упорно продолжала с ним разговаривать, несмотря на все попытки конструктивного общения с его стороны. – И ничего дурного не делал! Господи, да мы с ней вообще никогда не… - вовремя спохватившись, он осёкся и, на миг прикрыв глаза, медленно перевёл дух. – Даю вам своё честное слово дворянина, что наши отношения с Аполлинарией Модестовной никогда не выходили за рамки допустимых приличий. Так что, даже если что-то подобное с нею и произошло, то… точно не по моей вине. Мысль о том, что Полина могла иметь с кем-то столь близкую связь – параллельно принимая его собственные, и верно, куда более сдержанные, знаки внимания, показалась настолько гадкой, что захотелось отчаянно замотать головой, чтобы немедленно её оттуда вытрясти. Макс всегда был уверен, что неплохо знает женщин. Потому возможность подобного поступка со стороны такой, как Полина, выглядела очевидной дикостью и отвратительным наветом. Да она бы просто не смогла! С другой стороны… Эти фотографии во внутреннем кармане пальто, что даже сквозь конверт и все покровы одежды почти по-настоящему жгли ему кожу. Сумела же она переступить через себя тогда, когда согласилась позировать для них? А может, вовсе даже не испытывала по этому поводу никаких рефлексий. Ровно так же, как теперь, кажется, до сих пор абсолютно не испытывает сомнений в его личной подлости и её подруга. Несмотря на все уверения в обратном и данное слово. Впрочем, в представлении этих людей, оно, наверное, действительно мало что стоит, подумал Черкасов, вновь немного устало взглянув на Анну… Или как там её зовут на самом деле. - А знаете, - произнес он вдруг, - мне, в общем, уже неважно, верите вы мне или нет. Ведь дело определённо не в том, о чём вы так упорно твердите, подозревая во всех тяжких, выходит, не только меня, но и свою подругу. Причина её побега – скорее всего, банальный шантаж. И именно об этом я пришёл сюда с вами поговорить.

Анна Кузнецова: * с Поленькиным ухажером* Нюра сидела и размышляла, пытаясь уложить в голове всё сказанное Поленькиным ухажёром. Говорил тот гладко, будто по писаному – сразу видно, образованный. Да и переживал, вроде, по-настоящему, не притворялся – уж, сколько Нюра не силилась, а фальши в словах его так пока и не учуяла. Хотя смысл их порой и не понимала. Вот, как сейчас, когда Черкасов взял, да и помянул какой-то там «шантаж». Как будто все вокруг обязательно должны знать, что это может значить! И спросить, главное, неловко, решит еще, что она совсем глупая… - Постыдились бы чушь-то такую городить! – проговорила она, наконец, решив, что речь, скорее всего, идет о какой-нибудь болезни. – Или вот я бы тут не заметила, если б Поля вдруг всерьез занемогла?! Не было у неё никакого шантажа, не выдумывайте! «И как они только уживались вместе?» - удивленно подумал Черкасов, не зная, как и реагировать на подобный ответ: то ли в лицо рассмеяться, то ли просто дурой назвать. Но одно теперь было ясно, как день: никакого причастия к этой дурной истории Нюра уж точно не имеет. Ибо ума она девица, может, и цепкого, но не слишком большого. А соответственно, и замыслить такой сложный план попросту не в состоянии. И то, как говорится, слава богу! - Вы меня не поняли, - терпеливо покачал он головой, решив, в результате, все-таки оставить иронию при себе. – «Шантаж» – значит вымогательство, просто по-французски. Некто выведал определенные компрометирующие… порочащие, я хочу сказать, - слегка запнувшись, исправился Макс, уже не будучи столь уверенным, что его хорошо понимают, - сведения о вашей подруге. И, видимо, вымогал у нее деньги, угрожая оглаской. И, когда она отказалась платить, свою угрозу исполнил… - Да чего у неё вымогнуть-то можно было?! И за что? Она сроду никому ничего плохого не сделала! – тут же сердито перебила Нюра и, отворачиваясь, вскочила со своего места. – Говорю же, чепуха несусветная! Но, Макс, внимательно наблюдавший в эту минуту за выражением её лица, все же успел уловить промелькнувшую на нём тень, определенно значившую, что девушка что-то знает. Пусть и не хочет об этом говорить. - А что же тогда? Что вот это, Нюра?! – проговорил он, извлекая из-за пазухи конверт с фотокарточками и протягивая его девушке. – Вначале я не хотел посвящать вас в детали. Но теперь понимаю, что вы знаете их, должно быть, даже лучше меня. Как, вполне возможно, и имя самого шантажиста… Поймите, наконец, я на вашей стороне! И просто хочу помочь Полине прекратить это все. Даже, если… если мы с ней больше никогда не увидимся, - прибавил Черкасов и тяжело вздохнул, опуская глаза. Нюра взяла конверт. Карточки с Полиной она узнала сразу, потому, едва небрежно повертев их в руках, сразу же убрала обратно. Всем своим видом демонстрируя, что не видит в них ничего особенного. - Да это год назад было. Денег тогда у нас совсем не осталось, а за квартирку платить надо было и есть что-то, да еще курсы Поленькины… А он человек недурной, никогда девушек не обижает и ничего такого не требует. Только фотографирует. А после продает те карточки всяким разным господам, вроде вас, за три или пять рублей, если расцвеченную брать. А чтоб вот так взять и, как вы там сказали, шантаж устроить… Не-не! Он такое делать не будет. - Но как его все же зовут? – спросил Черкасов, голос которого в этот момент прозвучал так вкрадчиво и доверительно, что Нюра аж невольно вздохнула от восхищения. Каков, а?! - Ну, Суздальский его фамилия, а звать – Вениамином Андреевичем. - Суздальский?! – не поверив своим ушам, переспросил Черкасов, одновременно пропуская мимо них же очередной явно незаслуженный выпад в свою сторону. – Тот самый, что в полиции фотографом?.. Последний вопрос адресовался скорее себе самому. Ибо Черкасов был почти уверен, что, занимаясь тайным изготовлением порнографических картинок, его знакомый все же не настолько глуп, чтобы афишировать при этом своё основное занятие. Однако, судя по тому, что Нюра тотчас же и подтвердила это предположение, ошибся. Хвастливый от природы, Вениамин Андреевич, видимо, не слишком-то и стеснялся подобного «совместительства». Но, главное, получается, не боялся и разоблачения?! Впрочем, наказание за такие вещи, сколько Макс помнил, и в самом деле, было не слишком обременительным: пятьсот рублей штрафа – сущий смех, если одна фотокарточка при продаже – от трех до пяти рублей, да в самом худшем случае – три месяца каталажки… - И… сколько же раз Полина подрабатывала… таким образом? - Ох, да не помню я! Может, два, ну от силы – три… Потом курсы закончила и работу быстро нашла. Не нужно это стало. - Понимаю… - Да ничего вы не понимаете, не притворяйтесь! – внезапно вспыхнула Нюра. – Точнее, понимаете, да только так, как вам самому надо. А что, в сущности, такого случилось-то? Ну, снималась на эти карточки поганые от нужды, так это ж все равно не одно и то же, что телом своим торговать, верно? А если даже и телом… так, небось, вы и сами такие заведения не раз посещали, что ж, проклясть теперь этих женщин?! Не всем в жизни богатыми да удачливыми родиться свезло! Вот и выживают, как могут. И Полину судить не смейте, слышите?! - Я её не сужу. Во всяком случае, не строже, чем она сама, решившись разрушить всю свою жизнь. Все, чего так долго добивалась. А вы говорите, «ничего такого»… - ответил он тихо, без всякого выражения. Затем опять вздохнул, посмотрел на входную дверь и снова перевел взгляд на Нюру. – Мне нужно идти. Прощайте… А впрочем, погодите, скажите напоследок: вы случайно не знаете адрес, по которому проживает господин Суздальский?

Вениамин Суздальский: Человеку всегда чего-то не хватает. Нищему еды, богатому счастья. Суздальскому не хватало денег. Не для еды или счастья, а для спокойствия. Несколько лет назад один из приятелей пригласил его сыграть в карты, и с тех пор зеленое сукно и игральная колода стали его главной страстью. Подобно пушкинскому Германну, Вениамин часто тайком мечтал о том, чтобы узнать откровение, которое позволило бы всегда оставаться в выигрыше. Только вот оно все никак не снисходило. А играл он, между тем, по-прежнему так дурно, что с каждым разом лишь всё больше гряз в долгах. Спуская в карты уже не только всё жалование, но даже и те деньги, что удавалось выручать за фотографические карточки пикантного содержания, производством которых Суздальский с некоторых пор подвизался зарабатывать на более комфортную и обеспеченную, чем прежде, жизнь. Месяц назад он проигрался особенно крупно. Кредитор, как водится, дал ему отсрочку в месяц, но с тех пор стало только хуже. Пытаясь отыграться в другом месте, Вениамин задолжал еще больше. И неуклонно приближался к состоянию абсолютного отчаяния и безвыходности, покуда в голову вдруг не пришла одна блестящая идея. Пришла, правда, не вдруг. А лишь спустя некоторое время после того, как он как-то совершенно случайно встретил в кафе одну свою хорошую знакомую. Точнее, не одну, а с кавалером. Что, по не менее удивительному стечению обстоятельств, также оказался ему знаком. Пусть и совершенно иным образом, нежели Полина. Которая, выходит, за тот год, что они не встречались, успела существенным образом поправить свои дела, да еще и подцепить столь заметного поклонника, как Максим Черкасов, молодой, но уже известный адвокат, звезда которого день ото дня восходила все выше и сияла всё ярче на небосклоне столичной юриспруденции. А если прибавить, что, Макс, с которым Суздальский иногда немного общался по служебным делам, еще и родом был из одной из самых богатых и знаменитых в России семей, то перспектива возможного успеха мадемуазель Аристарховой выглядела просто ослепительно прекрасной. Сама она, кстати, тоже буквально лучилась в присутствии своего спутника. Суздальский хорошо это видел – и не только потому, что как всякий фотограф, был от природы весьма наблюдательным. Просто любовь – как и шило в мешке, не утаить. Даже если очень стараться. Тогда, в тот день, он, правда, ничего особенного еще не замышлял. Просто любовался со стороны симпатичной парой и вновь с грустью думал, отчего это одним бывает сразу все – и успех, и богатство, и красивые девушки, и знатные женихи, а другим… лишь долги, да бесконечное прозябание на скромных должностях. Потом он встретил Полину ещё раз, в архиве. Где она была так напугана, что это даже неприятно задело. Все-таки, он ей не враг. Именно тогда Вениамин, к слову, и решился напомнить об их знакомстве – тоже без задних мыслей. Третий раз оказался вновь в присутствии Черкасова, с которым она тогда гуляла под дождем. И теперь уже Суздальского разозлил именно Максим Евгеньевич, державшийся на удивление холодно и заносчиво, отчего отношение к нему, прежде нейтральное и даже дружеское, постепенно начало меняться. А потом случилась та история с крупным проигрышем. И все сошлось будто бы одно к одному. Перебирая от отчаяния все возможные варианты выхода из сложившейся ситуации, Вениамин пытался вспомнить также и всех людей, которые могли бы ему помочь. Но так, чтобы по доброй воле, в результате, почему-то не припомнилось никого. А вот иным образом… Хотя, поначалу пойти на такое было, конечно, страшновато. Все же, это уже не картинки игривые тайком у себя в лаборатории клепать, а дело куда более серьезное. И схлопотать за него при неудаче можно гораздо серьезнее. Но с другой стороны… не так уж много ему было и надо, чтобы поправить свои дела! А у Черкасова денег – куры не клюют, он даже не заметит, если с него стрясти всего-то полтысячи! Не лично, конечно. Для подобного у Вениамина просто не было достаточных рычагов. А вот с Полинушки, ловкой девицы, которая при необходимости легко их у него добудет – куда как даже возможно! А каким образом заставить её сделать это без лишнего шума и пыли – даже думать не надо! Заодно еще и наука ей будет, как заноситься и прежних друзей забывать. Сплошная выгода, короче. Поначалу все выходило гладко, словно по маслу. Напугавшись не на шутку, Полина пообещала что-нибудь придумать. Отчего сам Суздальский сразу же воспрянул духом. И даже вновь пустился в игру, уже планируя, как после получения этой суммы, потребует новый куш – а почему бы и нет, если все так хорошо складывается? И удача сама просится в руки. Да вот только после что-то пошло наперекосяк. Вместо того чтобы исполнить условия и просто прислать деньги, глупая девчонка накануне днем вдруг лично явилась к нему домой и устроила пошлейший спектакль, в котором кто-то обязательно должен был пустить слезу. Да только если она полагала, что это будет он, то весьма ошибалась! Ее жалкие деньжонки были не нужны ему даром!.. Пока Полина не убежала, заявив, что платить ему не станет вовсе. И вот тут-то голову пришло, что, наверное, лучше было бы все-таки взять хотя бы что-то. Ведь еще с утра, до её прихода, ему доставили новую записку от Игоря Карловича, в который тот в очередной раз вежливо напоминал ему о неуплаченном долге. Рассвирепев на проклятую бумажку, что беспрестанно мозолила глаза, будучи оставленной на подоконнике, Вениамин подскочил к окну, схватил её и яростно закинул в печку. Да только что толку? Долг от этого все равно не сгорит… Вот и придумал тогда с горя, что раз уж не получилось, в итоге, дожать эту чертову куклу, то придется все-таки попробовать надавить на её ухажера. И способ оставить тем же: ведь не нужен же, в самом деле, ему такой громкий скандал? Вот и отправил адвокату Черкасову прямо на следующий день пикантные фото его новой пассии. Пока, правда, без пояснений. Над текстом письма еще предстояло подумать, чтобы вышло посолиднее. Он и теперь еще продолжал над ним раздумывать, сидя у себя в комнате за столом и попивая горячий чай. Но в голову упорно ничего не шло. А тут еще вдруг зашелся внезапной трелью дверной звонок, отвлекая от столь важных раздумий. Невольно взглянув на часы, Суздальский удивился: кого еще в этот час могла принести к нему нелегкая?! Тем не менее, встал, поправил домашний шлафрок и пошел открывать. Каково же было его удивление, когда на пороге, собственной персоной, внезапно возник сам господин присяжный поверенный. - Вот так неожиданный гость! – вместо приветствия, воскликнул Вениамин Андреевич, чувствуя, как в этот же миг у него неприятно заныло и похолодело где-то под ложечкой.

Максим Черкасов: *с господином порнографом* - Тоже не могу сказать, что рад нашей встрече, - ответил ему Черкасов, шагнув затем сразу и без приглашения в темноватую переднюю. Места в ней было совсем немного, поэтому хозяину пришлось ощутимо попятиться назад. А после еще и неловко задрать голову – с близкого расстояния разница в росте между ним и нежданным посетителем оказалась почти плачевной. Хотя коротышкой Суздальский себя сроду не считал. - Вы зачем сюда пришли?! – воскликнул он довольно нервно. В голосе невольно проскользнули какие-то бабьи, визгливые нотки. – Я хотел сказать, кто дал вам мой адрес? – поправился он, спустя секунду, после того, как Черкасов взглянул на него, словно на душевнобольного. - Но вы же как-то отыскали мой, для того, чтобы отправить письмо. Полагаете, у меня для этого меньше возможностей? – спросил Макс довольно спокойно. Хотя внутри ощущал заметное напряжение, смешанное с боевым – или даже, скорее, охотничьим азартом. - Полагаю, что это в любом случае, не повод являться в чужой дом без приглашения! - Правда? – недобро усмехнувшись, Черкасов окончательно отодвинул его в сторону и прошел в комнату, которая, по-видимому, служила здесь гостиной. – В таком случае, покорнейше прошу извинить за необъявленное вторжение, Вениамин Андреевич. И уверяю, что не задержу вас надолго. Если только вы сами этому не поспособствуете. Понимаете меня, надеюсь? Помявшись в прихожей еще пару секунд, Суздальский также поплелся в комнату. От слов, а главное – интонации незваного гостя становилось всё тревожнее: кто знает, что у него на уме?! Одно ясно. Раз Черкасов заговорил о письме, значит, Полина все-таки призналась ему в прежних грешках, заодно раскрыв имя того, кто её тогда фотографировал… И нет, стало быть, нужды далее изображать удивление от их неожиданной встречи. - Понимаю, - он кивнул и, попытавшись придать своей речи максимально деловой тон, продолжил, - и также совершенно не заинтересован тянуть время зря. Уверен, и у вас, и у меня найдутся на этот вечер иные дела. Так что решим все прямо сейчас. С вас пятьсот рублей. - И это все? – иронически осведомился Черкасов, который до того все так же внешне спокойно и даже меланхолично осматривался в комнате, вновь поворачиваясь в его сторону. - Ну… да, все! – растерявшись от столь странной реакции, пожал плечами Вениамин. – Всего пятьсот рублей, и компрометирующих фото вашей пассии никто более не увидит. Я считаю, это вполне разумная цена за её – и ваше спокойствие. Ибо в противном случае… – печально сжав губы, он вздохнул и развел руками, демонстрируя полную невозможность противостоять обстоятельствам. - Что-то мелко плаваете, господин шантажист! Или, может, этими деньгами вы просто собирались заплатить штраф, согласно 1001 статье «Уложения о наказаниях»? - Шт… что, простите? – по спине пробежал холодок. Суздальский обернулся. «Окно я, что ли, не закрыл?» - подумал он мельком, хотя прекрасно понимал, что холод этот пробирает его изнутри и сквозняк тут вовсе не при чем. - Штраф? – Вениамину пришлось приложить немало старания, чтобы выглядеть и говорить спокойно и уверенно. – Интересно, кто же его на меня наложит? Уж не вы ли, господин присяжный поверенный? - Да нет, для этого другие есть, – интонации Черкасова откровенно злили Суздальского. В конце концов, что он о себе воображает! - Вы забываете, что я служу в полиции и у меня есть влиятельные друзья! – попробовал закинуть еще один козырь, а точнее – очередной блеф, Вениамин Андреевич. – Покровители, так сказать. - Не удивлен. Однако не думаю, что даже они решатся открыто за вас вступиться, когда высшему руководству департамента полиции станет известно о ваших грязных делишках, позорящих честь мундира. Уж я об этом позабочусь! Хотя, по большому счету, мне плевать, чем вы занимаетесь в свободное от службы время. Так что лучше поумерьте свою жадность и включите рассудок. Отдайте мне прямо сейчас все снимки и пластины с негативами, на которых изображена мадемуазель Аристархова, и я просто навсегда забуду о сегодняшнем разговоре.

Вениамин Суздальский: *с господином черт-меня-дернул-с-ним-связаться* Суздальский всё более осознавал, что ситуация патовая, но, как и в карточной игре, уже не мог остановиться, сполна отдаваясь владевшему им задору и жажде наживы, упустить которую теперь, когда она была уже почти в руках, казалось совершенно невыносимо. - А вы мне не угрожайте, господин адвокат! Фотографии я отдам лишь в обмен на деньги. Или о том, как привлекательна – куда ни посмотри, ваша новая дама сердца, будете знать уже не только вы, но и весь город! Уверен, это изрядно развлечет ваших коллег, а особенно – вашу почтенную матушку! - А вот этого, мразь, я тебе уже точно не забуду и не прощу! – нервно дернув уголком рта, тихо процедил сквозь зубы резко побледневший от ярости Черкасов, с которого в этот же миг слетело всё его показное спокойствие. А уже в следующий, подскочив к Суздальскому, он с удовольствием, с размаху, двинул ему кулаком в глаз. Пошатнувшись от удара, Вениамин невольно шагнул назад и, наткнувшись на стул, не вовремя оказавшийся на его пути, с грохотом рухнул на пол. В ушах у него отвратительно гудело, а перед глазами – причем, почему-то, сразу перед обоими, кружились звезды и мелькали яркие разноцветные всполохи. - Это рукоприкладство! Я буду жаловаться! – попробовал он, было, возмутиться, но с губ слетело лишь это плаксивое, будто у обиженного ребенка, восклицание. - Да ну?! Дать тебе перо и бумагу? – ернически поинтересовался Макс, уперев руку в бок и склонившись к скорчившемуся на паркете, зачем-то цепляясь при этом за ножку подкосившего его стула, противнику. Вид его был столь жалок, что желание продолжать поединок разом уступило место одной лишь брезгливости. Подождав еще мгновение, и решив, что ответных поползновений также не ожидается, Черкасов протянул руку, чтобы помочь этому убогому подняться. Но, вместо того, чтобы воспользоваться благородно предложенной помощью, тот внезапно схватил его за запястье и сильно дернул на себя, заставив от неожиданности потерять равновесие и резко упасть на колени. – Ах, ты ж курва! – пробормотал Макс себе под нос, отчего-то изумляясь подобной низости. И, видимо, от этого же едва не пропустил ответный хук в челюсть, уклонившись лишь в последний момент и все-таки получив удар по касательной, оставивший отметину на скуле и вновь всколыхнувший поутихшую было ярость. – Ну, держись теперь! И дальше принялся уже от души, не сдерживаясь, молотить его, куда ни попадя, покуда Суздальский вновь не запросил о пощаде. - Уверен, что хватит?! – уточнил тогда Макс, все еще сидя на нём верхом и крепко схватив за ворот расхриставшегося шлафора одной рукой, а другую – продолжая держать полусогнутой и сжатой в крепкий кулак, готовый при необходимости вновь ринуться в бой. – Ты все понял?! - Да-да! Пожалуйста, хватит! – заскулил Суздальский, пытаясь приоткрыть глаз, который пострадал в этой драке первым и потому уже начал активно заплывать. – Я всё понял, клянусь! Пусти! - То-то же! – разом отпуская свой хват, Макс поднялся на ноги и отступил, тяжеловато дыша. Отголоски бури в его крови все еще полностью не утихли. – Ну, так и где ты их хранишь?! – проговорил он, грозно озираясь по сторонам, и имея в виду требующиеся ему фото и негативы. - В лаборатории! – едва не плача от боли и унижения, простонал Вениамин, и тоже стал потихоньку подниматься. – Сейчас всё отдам, и пропадите вы оба пропадом!.. Вот, держите! – проговорил он еще через несколько минут, протягивая Черкасову стопку негативов, которую под его же пристальным наблюдением только что отрыл в недрах специального шкафа-каталога, где в алфавитном порядке хранилось то, что он успел наснимать до сегодняшнего дня. – Здесь всё, в чем ваша Полина успела принять участие. - А где остальные готовые карточки? – хмуро спросил Макс, забирая стеклянные фотопластинки, проглядывая и проверяя каждую из них тут же на соответствие своему требованию. - Так нет сейчас больше других готовых – кроме тех, что у вас! Зачем, если можно в любой момент напечатать столько, сколько потребуется? – искренне удивившись подобной недогадливости, Вениамин, пожал плечами и тут же охнул, поморщившись от боли. - Ясно, - коротко бросил в ответ Черкасов. – А негативы – эти, точно все?! - Да честное слово! - Ну, гляди! Если только посмеешь меня обмануть… - глядя Суздальскому прямо в глаза, Макс снова медленно поднес к его носу кулак. А после, не договорив угрозы, резко развернулся на каблуках и, подхватив с пола сброшенное где-то тут же, в ходе драки, пальто, молча покинул это уже порядком осточертевшее ему место, рывком открыв входную дверь и оставив её после широко распахнутой на лестничную клетку парадной. Дальнейший его путь был недлинным: от порога, до оставленного возле него авто. Устроившись за рулем которого, Макс тотчас закурил и еще немного посидел, просто глядя перед собой. А после завел двигатель и поехал, наконец, домой. На улице к этому времени уже совершенно стемнело.

Максим Черкасов: Потратив за прошедший день слишком много сил – как душевных, так и физических, по приезде домой, Макс почти сразу улегся спать. В чем был. Скинув с себя прежде разве что пальто и ботинки. Поэтому, нынче поутру, едва взглянув на себя в зеркало в спальне, сразу живо припомнил студенческие годы с их бурными пирушками. Когда после очередных неумеренных возлияний случалось просыпаться в подобном виде незнамо где, а порой – и незнамо с кем. Телесные ощущения, к слову, тоже были на удивление похожи. Хотя в этот раз Макс точно знал, что накануне не выпил ни капли спиртного. Кроме этого, немного щипали сбитые о физиономию Суздальского костяшки пальцев правой руки и, с небольшим кровоподтеком вокруг, – кожная ссадина на левой скуле. Осторожно её пощупав, Черкасов недовольно поморщился. Само по себе повреждение – пустяк, заживет через несколько дней. Но место заметное. А он, все-таки, фигура публичная… Благо хоть, всю ближайшую неделю не назначено ни единого судебного заседания с его участием. Иначе хорош был бы господин присяжный поверенный с физиономией, точно у бандита… Приведя себя в порядок, сколько возможно, Макс побрился и переоделся во всё свежее – с изначальной идеей остаться сегодня на весь день дома. Но, хорошенько подумав и представив себя в текущем расположении духа запертым в этих четырех стенах, плюнул на условности, и все-таки отправился в контору. Со вчерашнего дня там не изменилось ровным счетом ничего. Разве хризантемы в вазе чуть подвяли – что тоже выглядело странно, учитывая обычную стойкость этих цветов. Оказавшись возле стола, Макс поначалу хотел пройти мимо них, но потом вдруг вернулся, вытащил букет из воды и бросил в мусорное ведро. Как ни странно, от этого простого действия, на душе немного прояснилось. Впрочем, ненадолго. Попытавшись, как обычно, сразу же погрузиться в работу, он нисколько не преуспел. Пробегая взглядом вновь и вновь одни и те же строчки из материалов дела, находящегося в данный момент в разработке, он никак не мог уловить их смысла, словно читал не обычный, пусть и написанный сухим, канцелярским языком, текст, а какой-нибудь мудреный философский трактат – да еще и не по-русски. Не помогал сконцентрироваться даже табак. Гора окурков в пепельнице росла, а уровень понимания оставался, как и прежде, почти на нуле. Причем, не только в том, что касалось непосредственно рабочих вопросов. Не больше, чем смысл служебных документов, Макс сейчас понимал самого себя. С одной стороны, разобравшись вчера с вымогателем и избавив Полину – а в какой-то мере, конечно же, и собственную персону – от дальнейших с ним проблем, он не только исполнил долг чести любого нормального мужчины, но и, можно сказать, вернул сполна еще один личный долг. Ей же – пускай сама Полина, скорее всего, вовсе не считала, что он ей чем-то задолжал за дело Саларьевых и то, что за ним последовало. Но это не важно. Главное, он помнил, и он вернул. Следовательно, теперь, вроде бы, должен ощутить свободу. И забыть. В том числе и о самой Полине, которая, предпочтя исчезнуть из его жизни именно таким поспешным образом, наверняка, не хуже него понимала, что после приключившейся с ней истории, дальнейшее развитие их отношений – так, как оно шло в последнее время – станет уже невозможно. Звучит немного цинично, но живут они, увы, не на диком острове, а среди людей. И если даже сословные рамки стали в обществе более размыты, чем прежде, то мораль – во всяком случае, публичная, играет в этих рамках все еще важную роль. Как говорится, «dans la nature des choses». Вчера Суздальский, скорее всего, не солгал, сказав, что отдаёт ему все компрометирующие Полину негативы и карточки. Но кто знает, сколько их успело прежде разойтись по рукам тайных петроградских эротоманов. И нет ли среди них людей, лично знакомых самому Максу или кому-либо из его обширной родни? И каков будет пассаж, если в его спутнице однажды кто-нибудь вдруг узнает безымянную модель с заветной картинки? Вероятность, конечно, мизерная, но ведь она существует! И это всегда будет стоять между ними… Пытаясь разобраться в себе, Черкасов пока не чувствовал абсолютной уверенности, что готов пренебречь даже этим мизером. И дело не в нём самом, а прежде всего в тех, кто его окружает: родителях, сестрах… Может ли он ставить под удар их репутации ради собственных чувств? Может ли он простить – да-да, простить! – также Полину, которая, имея в своём прошлом столь очевидные темные пятна, все-таки принимала его знаки внимания и поощряла в ответ своими, пока не увлекла всерьёз. Настолько, что он даже сам поверил, что происходящее с ним – по-настоящему, а не просто очередная интрижка. Чтобы затем, огорошив признанием в любви – исчезнуть и оставить его разбираться со всем этим и с самим собой. Бред. Это просто какой-то бред, подумалось ему вновь. Решив, что на сегодня с него достаточно – и работы, и тягостных дум, Макс резко захлопнул папку с бумагами, встал из-за стола, и покинул контору. Точно сбежал. Попросив лишь консьержа в холле первого этажа сообщать всякому, кто нынче будет спрашивать, отвечать, что он заболел. Ведь, в сущности, в этом была изрядная доля правды. Дальнейший путь – правда, не сразу, а через пару-тройку попавшихся по пути рюмочных, ожидаемо привел в заведение мадам Розы. В последний раз Макс заходил туда еще со Стёпкой. Потому и хозяйка, и сами девчонки, которые к полудню обычно только просыпались и выползали из своих комнат, были немало удивлены не только его визитом, но и временем, на которое он выпал. Едва взглянув на его лицо, Роза Эммануиловна, правда, сразу же увела Макса в свои личные комнаты, где, заставив выпить залпом еще две рюмки коньяку, непреклонным тоном велела немедленно рассказывать, что у него стряслось. И, посомневавшись еще немного, именно так он и поступил. Не называя, впрочем, имен. Да это было и не нужно. - Слушай, - с усмешкой проговорила она, откладывая в сторону недокуренную папиросу, когда Макс, наконец, умолк, изложив до того с абсолютной искренностью и без пощады к собственному самолюбию все терзавшие его сомнения, – а ты ведь, без сомнений, любишь эту девушку! Не спорь! Я заметила, что с тобой что-то творится еще в прошлый раз – только не поняла, что именно. А теперь мне это таки ясно как день! Любишь! - Ну и что, даже если и так? Я же объяснил: мы все равно не сможем быть вместе… - Вэй’з мир! А что же этому мешает, кроме твоего уязвленного эго, неумный ты идиотик?! – сердито всплеснув руками, воскликнула мадам Роза, вспоминая, как всегда, в минуту гнева или волнения, свой родной язык. - Но я думаю… - Что здесь думать, мешугге?! Здесь надо делать! Ты должен туда ехать, вот и весь разговор! Иначе, клянусь, со мной здесь говорит какой-то жалкий поц, а чудесный мальчик Макс, которого я всегда знала – он тогда просто умер, исчез! Пфуй – и всё! Вот так! Ты это понимаешь?! - А может, так оно и есть? – заметил он мрачным тоном, поднимаясь из-за стола, за которым происходил весь этот разговор. – Пойду, пожалуй. Спасибо, что выслушала. - Ай, приходи ещё, когда надо! А сегодня подумай еще раз хорошенько о том, что я тебе сказала! - Непременно! – склонившись к её руке на прощанье, он вышел из будуара и, пройдя через коридор, вскоре оказался в общей гостиной. А еще через пару минут, небрежно отмахнувшись от повисших было на нем девчонок, спустился по парадной лестнице в холл – и покинул заведение мадам Розы окончательно. Свой автомобиль, будто зная, что день завершится подобным образом, Макс еще с утра оставил около дома. Потому, чтобы добраться туда теперь, ему нужен был извозчик или таксомотор. Именно последний сразу же и подвернулся. Усевшись на заднем сиденье, Черкасов назвал шоферу свой адрес и после долго молчал. А потом вдруг спросил: - Скажи, любезный, а ты не знаешь, долго ли ехать от Петрограда до Опочки? - Да верст, поди, триста будет, барин, - пожал тот плечами, не оборачиваясь. – Но я точно не знаю. Туда же на поезде ехать надо. Это суток в полтора станет! - А на автомобиле? - Да кто ж так далеко на них ездит?! Если только автопробег какой, да и то… Не, барин, говорю же, не знаю я! Там, в глуши, и дорог, небось, нету. Таких, чтоб не на телеге проехать можно было. Это ж в сторону Пскова, а там места дикие! Мне тятенька рассказывал, он у меня оттуда родом… В квартире, куда Макс вошел, спустя некоторое время после этого разговора, было уже темно. Впрочем, всего один поворот электрического выключателя – и тьма в передней рассеялась. А дальше, проделав это нехитрое действие еще несколько раз, Черкасов осветил практически весь свой дом, хотя направлялся сейчас в кабинет. Там, на столе, оставленные еще прошлым вечером, небольшой стопкой лежали пластинки с негативами. Устроившись в кресле, Макс медленно вытащил один из картонной коробки и задумчиво повертел в руках. Рассмотрел на свет. А затем – вдруг медленно разжал пальцы и позволил хрупкой стекляшке свободно упасть на дубовый паркет, разлетевшись там со звоном на кучу мелких бурых осколков. Еще через несколько минут такая же участь постигла и все остальные пластинки. А сам Макс, ничуть не озаботившись уборкой, подошел к своим книжным стеллажам и некоторое время внимательно изучал разноцветные корешки, пока не уткнулся, наконец, взглядом в трехлетней давности том «Почтового дорожника Российской империи с нумерной картой». Взял его с полки и, усевшись на невысокую деревянную скамью-стремянку, принялся листать, отыскивая нужное ему направление. Необходимые карты были найдены довольно быстро, а вот проложить по ним предполагаемый маршрут, заняло куда больше времени. Так что закончил своё занятие Макс довольно поздно. По прикидкам, выходило, что весь путь – при удачном стечении обстоятельств, займет у него завтра часов десять-двенадцать. Так что выезжать, чтобы успеть оказаться в Опочке засветло, придётся пораньше. А там ведь еще надо отыскать нужный дом… Стараясь более не думать о том, насколько безумным выглядит затеянное им предприятие, Макс закрыл «Дорожник», заложив нужное место карандашом, каким прежде намечал свой будущий маршрут, и пошел спать. А уже с рассветом покинул пределы городской черты, направляясь в сторону Пскова и надеясь, что там, где он рассчитывал в итоге к вечеру оказаться, ему хотя бы немного обрадуются.

Полина Аристархова: *с милым Максом* Полина открыла глаза и прислушалась. Только что ей вдруг почудилось, что за голосом божественной Нелли Мельбы она расслышала, будто кто-то постучал в дверь. Но подождав мгновение, и не услышав более ничего, Поля решила, что это, видимо, всего лишь стук топора с одного из соседских подворий, донесшийся сквозь неплотно притворенную форточку. А значит, можно вновь спокойно вернуться в уютный мир грёз и воспоминаний, в который оказалось так легко и просто перенестись под звуки восхитительного пения знаменитой примадонны. Не прошло и минуты, как она оказалась там вновь. И даже не одна, а вместе с объектом своей мечты. Вот он опять совсем близко, улыбается ласково и немного растерянно, совсем, как там, в Петрограде, перед их последним расставанием. А она снова решается его поцеловать – приподнимается на цыпочки и касается его губ своими, ощущая восхитительное смятение чувств и вмиг переполняющее всё существо сладостное томление, которому нет конца – и утоления тоже нет… Тем временем, отвлекший её в прошлый раз стук повторился опять. Уже более громко и настойчиво, не оставляя сомнений, что кто-то действительно пришел к её порогу и непременно желает встретиться. Отерев ладонями щеки, еще влажные от недавно стекавших по ним слёз, Полина вздохнула, поднялась с пола и побрела в сени, гадая, кто и зачем к ней пожаловал. Круг претендентов, впрочем, был невелик. Скорее всего, вновь кто-нибудь из семейства Алевтины Петровны, а может, она сама. Но почему так настойчиво? Уж не случилось ли какой беды? В сенях Полину встретила темнота. Слабый вечерний свет, проникая сквозь маленькое оконце над входной дверью, был не в состоянии её рассеять. Но найти здесь дорогу Поля могла даже с завязанными глазами. Так что и теперь, обогнув кадку для воды, прошла спокойно, ничего не задев, с силой нажала на старый засов, который жалобно заскрипел, прежде чем, поддавшись, выскочить из скобы, и приоткрыла дверь, выглядывая наружу… Решив в следующий же миг, что, верно, сошла с ума. Или же продолжает грезить наяву. Потому что это просто не могло быть правдой! Пусть так, но сердце, пропустив пару ударов, уже зашлось от радости. А сама Полина, не успев и понять, что делает, вдруг громко, по-детски, всхлипнула, и бросилась к своему гостю, прижимаясь лицом к его груди и обнимая так крепко, будто боялась, что тот вот-вот исчезнет и растворится в воздухе. И лишь тогда поверила, что он – не видение, а живой, из плоти и крови, когда, обнимая в ответ, Макс ласково коснулся губами её макушки и негромко проговорил: - Ну, вот я, наконец, и нашел тебя, беглянка моя ненаглядная! Впрочем, по правде, сделать это уже здесь, в Опочке, оказалось не так уж и сложно. Макс хорошо запомнил, как Полина однажды описывала ему свой отчий дом: «чудесный маленький домик, почти на самом берегу реки, и вишнёвый сад». Очень уж живописный образ. Именно по этом саду – вернее, конечно, небольшому, прямо перед окнами, палисаднику, сплошь усаженному вишневыми деревьями, об эту пору уже лишенными плодов и даже частично листьев, но все равно заметному среди прочих, с другими растениями и последними осенними цветами, он его и узнал. Ну и по недалёкому соседству с речкой, носившей, если верить всё тому же «Почтовому дорожнику», патетическое название Великая. Так что даже и спрашивать ни у кого не пришлось. Что и к лучшему. Ибо рокот мотора его автомобиля и без того уже привлек повышенное внимание провинциальных обывателей, по-видимому, даже не знакомых с подобными звуками – заставляя их удивленно прислушиваться и выглядывать из окон. А те из них кому уже довелось воочию увидеть запыленный от долгой дороги, но от этого все равно не менее великолепно выглядящий «мерседес», и вовсе замирали на обочине дороги, словно вкопанные, провожая его затем долгим изумленным взглядом – словно пришельца из какого-то иного мира. Хотя, возможно, так оно во многом и есть, думалось в тот момент самому Черкасову, в свою очередь, сосредоточенно разглядывающему шеренги разнокалиберных домов, что даже на центральной улице, где обыкновенно селятся люди побогаче и позначительнее, казались ему совсем небольшими. Даже если при этом не были убоги, а напротив, отличались ухоженностью и определенным лоском. Или же это просто его «петербургскому» взгляду тесно и малозначительно все, что не Невский проспект? Домик самой Полины оказался совсем маленьким. Сквозь заросли давно не обрезанных ветвистых вишен с обшитого деревянными досками фасада на улицу проглядывали небольшие оконца. Да и сам он явно требовал ремонта – порядком облупившаяся краска стен и оконных наличников выдавала длительное отсутствие хозяина. Но смутило Черкасова вовсе даже не это. А то, что ни одно из окошек не было освещено. А ведь теперь уже вечер. И в помещении наверняка темно. Что, если он все же ошибся в своих предположениях. И она уехала не сюда, на родину, а куда-нибудь еще? Внезапно похолодев от этой мысли – которая отчего-то прежде ни разу не пришла ему в голову, слишком забитую заботами из-за внезапных сборов в дальнюю дорогу, Макс заглушил двигатель прямо напротив невысокого парадного крыльца под деревянным же резным козырьком и, выбравшись из кабины своего авто, еще пару раз прошелся вдоль оградки палисадника, вглядываясь в эти темные окна и пытаясь угадать, есть и за ними какая-нибудь жизнь. И лишь потом решился постучаться в дверь. Которую ему никто сразу не открыл – еще более укореняя в душе слишком поздно зародившееся в ней сомнение. А вместе с ним и страх, совершенно натуральный, физический ужас от понимания: если Полина сейчас все-таки не откроет, то он просто не будет знать, что делать. Где еще её искать? И как вообще жить дальше – без неё? Пораженный своим неожиданным открытием – о том, что, оказывается, и в самом деле, не может жить, мыслить, существовать без этой девушки, Макс едва не задохнулся от нахлынувших разом чувств. Главным их которых по-прежнему был смешанный с крайним душевным волнением страх возможной потери того, чего, по сути, еще толком-то и не обрел, вроде бы… Да только разве от этого легче?! Выждав в итоге всего несколько минут, показавшихся вечностью, он вновь стукнул в старую, такую же облезлую, как весь остальной дом, дверь. Потом, почти в отчаянии – еще и еще. Уже не думая о том, что, возможно, привлекает к себе повышенное внимание. Вообще ни о чем не думая! Но вот изнутри, наконец, послышались вначале какие-то шорохи, потом глухо лязгнул засов, а потом он увидел Полину. Которая пару мгновений смотрела на него, словно на воскресшего вдруг мертвеца – изумленно и недоверчиво. А после с отчаянным рыданием прильнула к груди. Заставив в первый миг лишь развести в стороны руки в перчатках, замызганных многоверстовой дорожной грязью, коими он просто не посмел поначалу прикоснуться к ее аккуратной белой блузке. Но, спустя еще мгновение всё это стало совершенно не важно. Она была рядом. Просто была рядом. И лишь возле неё теперь был его собственный дом.

Максим Черкасов: * с любезной хозяюшкой* Полина не знала, сколько они простояли вот так, просто обнявшись и почти не дыша – минуту ли, пару часов? Было по-прежнему немного страшно отпустить Макса от себя. Хотя рассудком она, конечно, понимала, что это глупо. Что он никуда не денется, раз уж приехал сюда, в такую даль. Раз уж, действительно, её нашел… - Вы не должны были этого делать, не должны! – шептала она, улыбаясь сквозь слёзы счастья, всё еще туманившие взор и не дававшие разглядеть толком любимое лицо. - И сам не знаю, как посмел ослушаться! – беззвучно усмехнувшись, Макс наклонился и осторожно поцеловал её в кончик носа. – Надеюсь, однажды мне все же удастся заслужить прощение за этот ужасный проступок?.. А еще немного воды, чтобы попить и умыться с дороги? – прибавил он вдруг, чуть-чуть отодвигаясь и лукаво прищуриваясь. - Ответ на первый вопрос – «пока не уверена», а на второй – «конечно», - невольно рассмеявшись столь неожиданному переходу, Поля покачала головой и ласково повела ладонью по его взъерошенным волосам. – Пойдемте внутрь, здесь холодно? И, выскользнув из его объятий, быстро юркнула обратно в дом. А вот Максу, чтобы войти, пришлось немного наклониться, абы не стукнуться с непривычки макушкой о низковатый для него верхний откос дверного проёма. Да и дальше, в почти полной темноте, с его слабым зрением было не слишком-то ясно, куда идти. Не сразу, видно, об этом догадавшись, Поля все же довольно быстро спохватилась, вернулась и, взяв его за руку, словно ребенка, сама провела через сени и такую же тёмную кухоньку в следующую, смежную с нею комнату. - Постойте минутку здесь. Я сейчас! – бросила она, разжигая большую керосиновую лампу, тотчас развеявшую мрак и позволившую Черкасову наконец-то толком разглядеть, где он оказался. По всей видимости, это была гостиная. А может и столовая – если расположенный прямо посередине стол, окруженный стульями, был обеденным. Сверху к нему на длинном шнуре спускалась еще одна лампа, накрытая стеклянным абажуром. Прочая же обстановка в целом была не богатая, но весьма разнообразная. И поэтому одна комната словно бы визуально делилась на несколько отдельных частей. У стены стоял шкаф с книгами и маленькая конторка. В дальнем углу примостился широкий диван и пара кресел, а между окон, удивляя размерами и замысловатым декором рупора, стоял граммофон. Шкафчик-хранилище для пластинок в его основании был приоткрыт. Несколько пластинок лежали рядом прямо на полу, а под иглой звукоснимателя виднелась еще одна, которую Полина, вероятно, слушала до того, как он приехал. Потому-то не сразу и услышала тогда стук в дверь… - Вот! – вновь возникнув откуда-то прямо у него за спиной, проговорила она теперь, протягивая полный водой почти до краев стеклянный стакан. - Спасибо, хозяюшка! – улыбнулся Макс и, осушив его до дна практически одним махом, вернул Полине. Благословенная прохладная влага смыла набившуюся, кажется, не только в нос, но даже и в рот, мелкую пыль, неприятно саднившую горло и жизнь сразу показалась еще более приятной. – А у вас здесь очень уютно. - Особенно, когда темно и не видно, что обои отходят от стен, а потолок давно пора белить, – взглянув на него с иронией, заметила Полина – и только теперь вдруг разглядев на его левой щеке какую-то не то ссадину, не то порез, сразу же вновь нахмурилась. – Что это? – спросила она едва слышно, протягивая руку к его лицу. – Откуда? - Пустое! – отмахнулся Макс, тоже слегка помрачнев от неприятного воспоминания. – Царапина. Порезался, когда брился.

Полина Аристархова: *с вежливым гостем* Услышав от него столь явно надуманное, объяснение, Полина лишь кивнула и опустила глаза, не смея спрашивать о большем, однако, уже каким-то шестым чувством догадываясь: Макс всё знает. А потому, следом за нежданно нахлынувшей радостью, её все же ждет неминуемая расплата. Та, от которой она пыталась сбежать из Петрограда. Та, о которой она едва не забыла несколько минут назад, увидев Макса на своём пороге и едва не умерев от счастья в его объятиях. Но теперь реальность опять вступила в свои права. И, болезненно дрогнув, сердце Полины вновь сжалось в маленький комочек от жгучего стыда. Она погасла как-то сразу, внезапно. Изменилось выражение глаз, с губ соскользнула и исчезла улыбка… Умея читать по лицам, наверное, не хуже других, Макс тоже быстро сообразил, что причина этому, конечно, отнюдь не его нелепая отговорка. А значит, видимо, пришло время поговорить начистоту. Хотя, несколько раз размышляя на эту тему по дороге в Опочку, он так и не смог найти подходящих слов. Может, поэтому и соврал. По обычной мужской привычке понадеявшись, что всё как-нибудь само и рассосется… А выходит, всё-таки нет. - Ну, хорошо, - тяжело вздохнув, он чуть наклонился, пытаясь снова поймать её взгляд. – Я не порезался и не ушибся. Это просто небольшое последствие беседы… так сказать, «на повышенных тонах» с одним нашим общим знакомым, Полина. Я не собираюсь много об этом говорить. Хочу лишь, чтобы вы знали: причины, побудившей меня к данному разговору, больше не существует. Он отказался от всех своих требований и более никогда вас не побеспокоит. Так что прятаться и скрываться вам тоже теперь нет никакой нужды. Можете смело возвращаться в Петроград. Пока он говорил, Полина даже дышать не смела. Возможно, ей стало бы легче, прозвучи в голосе Максима презрение или обида, но он говорил абсолютно спокойно и ласково, разве что немного тише обычного. - Нет, не могу, – выговорила она, покачав головой, с тоской глядя ему в глаза. И снова умолкла, не зная, какими словами лучше выразить то, что тревожит душу. Возможно, Макс понял без слов, но честнее и правильнее с её стороны будет всё-таки сказать ему эту горькую правду лично: - Ведь я уехала вовсе не из-за того, что Суздальский угрожал мне разоблачением мне. Его компромат на самом деле куда опаснее для вас! Для вашей карьеры и репутации, которой могло бы повредить постоянное присутствие рядом такой сомнительной особы, как я… вы прекрасно знаете щепетильность некоторых наших… то есть, ваших доверителей, - горько усмехнувшись, поправилась Поля. – Я бы никогда себе этого не простила. Не спорьте! Это правда жизни, Максим Евгеньевич. А то, что… между нами… возможно… было – просто прекрасная сказка! Она не может стать реальностью в нашем мире. Вы и сами это понимаете. Поэтому спасибо, что приехали и еще раз доказали, что я не ошибалась, считая вас самым лучшим, самым благородным человеком на свете. Но завтра, прошу, уезжайте домой, и забудьте обо мне. Вы сможете, я знаю. - А почему завтра? – спросил он вдруг, уязвленный тем, насколько перекликаются только что произнесённые Полиной слова с его собственными недавними размышлениями. А еще тем, сколь гадко они, оказывается, звучат, будучи высказанными вслух. И как он только мог думать о подобном всерьёз? – Если вы меня прогоняете, значит, прямо сейчас и уеду. Чего ждать, если вы уже всё за меня решили и придумали, как лучше? - С ума сошли, да?! Ну, куда вам сейчас ехать?! – ужаснувшись его безумной идее, тотчас воскликнула Полина. Услышав в её голосе знакомые возмущенные нотки, Черкасов, уже сделавший шаг в сторону двери, изумленно замер на месте и обернулся, не понимая, чего же от него всё-таки хотят. - Как не стыдно издеваться?! У меня сердце на части рвется, а вы паясничаете! - Да я, собственно, и не пытался… - пробормотал он растерянно. – И в Петроград, конечно, поеду не прямо сейчас – мне на то и запаса горючего не хватит. Просто хотел найти какую-нибудь гостиницу… Есть ведь тут какие-то, где можно переночевать… - И накормить до отвала тамошних клопов?! Да зачем всё это, если у меня здесь в распоряжении целый дом?! Вы провели за рулём весь день, вы устали, голодны! А еще… «А еще я просто хочу удержать вас возле себя хотя бы на чуть-чуть!» - подумала она в отчаянии. Но вслух сказала совсем иное: - Еще вы хотели умыться. А у меня есть тёплая вода! Объявив это, Полина сразу же развернулась и ушла на кухню, где тотчас стащила с печи и поставила на пол почти полное ведро. Будто в подтверждение своих слов. - Что ж, боюсь, ваша честь, что последний довод мне попросту нечем отразить! – опомнившись от удивления, Макс усмехнулся, покачал головой и побрел следом. А уже на кухне остановился у входа. – Позволите помочь? – осведомился он, наблюдая за её сердитыми хлопотами. Упрямо мотнув головой, Поля тотчас же буркнула «нет». Но Макс всё равно подошел и практически силой забрал из её рук кувшин. Затем сам перелил в него воду из ведра и сам же выплеснул во внутреннюю ёмкость умывальника. Оглянулся, спрашивая взглядом, всё ли делает верно – и, получив столь же молчаливое одобрение, еще пару раз повторил это мероприятие. - Вот и все. Видите, от меня в хозяйстве иногда тоже может быть какой-никакой толк, - проговорил он, наконец, с улыбкой, стряхивая воду с мокрых рук и намекая на ее вечные упреки в абсолютной бытовой неприспособленности. - Возьмите лучше это! – ответила Поля, не обращая внимания на маленькую «шпильку» Максима и вручая ему чистое полотенце, которое уже успела извлечь из комода. – Будет удобнее.

Максим Черкасов: * в совместных трудах* Коротко поблагодарив, Черкасов скинул с плеч пиджак, завернул повыше манжеты рубашки и принялся за умывание. Полина же стала готовить ужин, хотя провизии у нее в доме было немного, да и то – лишь по удачному стечению обстоятельств. Провожая сегодня днем из гостей, тёть Аля буквально силком всучила ей с собой корзину с десятком яиц, парой кусков домашнего сыра, сливочного масла, да еще бутыль с молоком. Смутившись, девушка пыталась отказаться, убеждая, что после её обильных угощений за обедом точно не захочет есть и до завтра, а наутро и сама прекрасно сбегает на рынок. Но теперь не раз успела мысленно поблагодарить эту добрую женщину за предусмотрительность и заботу. Иначе, чем бы теперь было угощать Максима уже ей самой? Это ведь только в столице полно работающих до ночи трактиров, ресторанов и даже магазинов, а здесь… Тем временем, сам Черкасов, покончив с водными процедурами, вновь спросил, чем еще может помочь. И, уже не возражая, Поля предложила ему расставить посуду и приборы. Коротко выяснив, где и что можно найти, Макс так же спокойно взялся за сервировку стола. Изредка украдкой поглядывая из кухни в гостиную и наблюдая за этой такой обычной и мирной картиной, Поля со сладким и ноющим чувством в душе думала о том, как здорово было бы, если б он, и вправду, мог остаться здесь не на один вечер, а навсегда. То же самое ощущение не оставляло ее и во время их скромного ужина. С восторгом уплетая только что приготовленный омлет, Макс не уставал нахваливать её золотые руки, припомнив к месту и прошлые «свершения» на кулинарной ниве – в тот день, когда Поля явилась в его Петроградскую квартиру и почти мигом стряхнула некстати навалившуюся хандру и разочарование в жизни. - Никогда я не забуду этого утра! Да и мой Цицерон, полагаю, тоже, уверен, что на его кошачьем веку точно сроду не происходило ничего подобного! – рассуждал он с обычной добродушной иронией. А Поля, которая, от тоски и совершенно отчетливого понимания, что завтра, когда Макс уедет, ей будет гораздо хуже, чем даже тогда, когда она бежала из Петрограда, напротив, едва смогла проглотить пару кусочков еды, чтобы он не чувствовал смущения, что ест один, готова была заплакать. Но все равно улыбалась, кивала и даже порой вставляла в разговор необходимые реплики. И еще любовалась Максом. Пытаясь сохранить в памяти каждую черточку – на будущее. - Я постелю вам здесь, на диване. Он удобный, хоть и выглядит старым, – сказала она, поднимаясь из-за стола после того, как с ужином было практически покончено, и стаскивая с печки спальные принадлежности, которые ещё вчера закинула туда на просушку. Затем ненадолго вышла из гостиной, вернувшись обратно со стопкой одежды в руках. - Возможно, захотите переодеться? Это халат и рубашка моего отца. Они чистые… Отчим такое не носил, - зачем-то добавила она и положила вещи на подушку, а после вновь села за стол напротив Макса и налила себе в кружку ещё теплого молока. – Вам нужно ещё что-то? - Нет, что вы! – воскликнул он. – Это и так гораздо больше, чем я заслужил! Но… Полина, послушайте… Не зная, как сказать, чтобы ее не обидеть, Черкасов чуть запнулся, подался вперед, опираясь на локти и, глядя ей прямо в глаза, продолжил: - Скажите, это точно будет уместно? Вы ведь выросли здесь, кругом знакомые. Я слишком вас уважаю и потому не хотел бы, чтобы о вас говорили дурное из-за меня… - Спасибо за беспокойство. Об этом я не подумала… хотя, возможно, оно вряд ли уже и важно. Вы правы, я здесь выросла, но теперь чувствую, что Опочка и даже этот дом будто бы перестали быть моими. Потому, быть может, стоит вовсе уехать и отсюда… – неожиданно произнеся вслух то, о чём также думала весь сегодняшний день, Полина обращалась скорее к себе самой, нежели к собеседнику. Вновь вспомнив о его присутствии, она качнула головой и улыбнулась. – Автомобиль ваш следует убрать по значительно более банальной и прозаической причине. Завтра с рассветом пастух наверняка погонит на пастбище скот. Вот и вдруг, какой из коров он зачем-нибудь приглянется?! Они ведь такие! То забор повалят, то цветы в палисаде чужом обожрут. Так что идёмте скорее. Я подержу лампу, а вы отопрёте замок на воротах. И сразу предупреждаю: там могут возникнуть трудности, ведь его никто не касался, наверное, пару лет. - Перед лицом подобной угрозы я приложу все усилия, чтобы их преодолеть! – рассмеялся Черкасов, поднимаясь следом за тотчас вскочившей из-за стола и вновь засуетившейся – теперь с поиском нужных ключей, Полиной. И далее, почти в полной темноте: ночь выдалась по-осеннему пасмурная, спасибо, что без дождя, лишь при свете керосиновой лампы, они вдвоем, должно быть, действительно с четверть часа боролись с упрямым замком. Да и сами ворота, проржавевшие петли которых тоже, видать, сто лет никто не смазывал, поддались Максу, попытавшемуся их открыть, после того, как истинным чудом удалось провернуть в скважине ключ, далеко не сразу. Но в итоге «мерседес» все-таки занял во дворе отведенное ему место. А они, наконец, вернулись домой, где Максу пришлось вновь долго отмывать руки от грязи и ржавчины. В то время как сама Полина убрала со стола уже не нужные приборы, оставив дальнейшие заботы о них уже на следующее утро. - Ну что ж, а теперь – доброй ночи, Максим Евгеньевич? – проговорила она, ненадолго входя вместе с ним в гостиную. – Время позднее, нужно ложиться. Да и вам завтра вновь в долгую дорогу. - Доброй ночи, - словно эхо, откликнулся Макс, немного удивленно: к чему столь прямолинейно об этом напоминать? Тем более то, что он так легко – на словах – согласился на это, еще вовсе не означало окончательного решения на деле. Хотя в данный момент и не было совершенно понятно, каким именно образом можно устроить обратное. – Хороших вам снов, Полина! – автоматически прибавил он через мгновение, глядя, как она, уходя, плотно притворяет дверь. Затем, оставшись в одиночестве, снова зачем-то огляделся и, наткнувшись взглядом на отведенный ему хозяйкой диван, подошел и с размаху уселся на тотчас мягко отпружинившее его сиденье, застеленное белоснежной простынёй. Спать, несмотря на несомненную физическую усталость – поясница и плечи после долгой езды за рулем по тряской дороге всё еще немного ныли – совершенно не хотелось. Однако что делать еще в чужом доме ночью Макс не знал. Быстро оглянувшись на книжный шкаф, идею о чтении он тут же и отмел. При неверном и чуть подрагивающем свете керосиновой лампы, с его зрением, это скорее мучение, чем развлечение. Тогда, что, может, курить? Это было бы кстати. Но спросить у Полины, можно ли это делать в ее доме – пусть даже и в окно, он уже не успел. Тревожить же её теперь из-за этого неловко… В результате, так и не найдя, чем заняться, он убрал с подушки чужие одеяния – счел это явно лишним – затем, стянул с себя пиджак, жилет. Снял и бросил в карман запонки и наручные часы, разулся, погасил лампу и вытянулся во весь рост вдоль дивана, оказавшегося, и правда, на удивление удобным. Хотя прежде, глядя на него, Макс заранее вздыхал, представляя часы своего будущего ночного мучения. Вместе с темнотой, почудившейся поначалу абсолютной, на него сразу навалилась такая же тишина, нарушаемая лишь гулом в печи, да еще какими-то скрипами и шорохами, какие часто издают старые дома, то ли оседая, то ли действительно, вздыхая по ночам от усталости. Звуки эти, непривычные для уха горожанина, впрочем, быстро перестали тревожить. Да и тьма вокруг вдруг как-то рассеялась. Из-за веток, что едва не наглухо загораживали стёкла, Макс не сразу догадался, что дело в проглянувшей все-таки сквозь тучи луне. Некоторое время после этого он лежал на боку, повернувшись к окну, словно ждал, что там вот-вот начнут показывать что-то интересное – а на самом деле, думал и пытался представить, что теперь делает Полина? Легла и сразу уснула? Или так же, как и он сам…

Полина Аристархова: Перед тем, как расстаться, Максим пожелал ей добрых снов. Вот только Полина уже теперь знала, что уснуть ей сегодня едва ли придётся. Оказавшись у себя в комнате, она долго сидела на краю своей постели, прислушиваясь к звукам, что еще некоторое время доносились из гостиной. Но затем там все стихло. А сама она, вздохнув, то ли с облегчением, то ли разочарованно, принялась, наконец, готовиться ко сну. Переоделась в сорочку, расчесала волосы, забралась под одеяло и… уставилась в потолок, по которому, словно трещины на льду, расползались тени от тонких ветвей вишен, освещенных лунным светом. Мысли в её голове потекли так же непрерывно, как и этот серебристый поток, лишая последней надежды на отдых и душевное успокоение. Верно ли она поступает? Неужели же нет иного решения? Нет… она точно уверена, что именно так должно быть. И то, что Максим приехал сюда, ничего не изменит. Она твердо решила, что должна его защитить, и пусть ей будет больно, но только так и нужно. К тому же, он ведь так и не сказал, что приехал именно ради неё – не ради того, чтобы сказать, что теперь она свободна от притязаний шантажиста и может вновь вернуться в Петроград и, при желании, приступить к своей прежней работе, но к ней, как к той, кого любит. Без кого не смог обойтись. И потому проделал такой долгий путь, чтобы вновь оказаться подле неё, что бы ни случилось дальше. Да он, если по правде, ведь ни разу и не говорил ей о своей любви! Даже теперь, когда она сама ему уже призналась. И уехать согласился на удивление легко. Она даже не ожидала… Вот и выходит, по здравом размышление, что всё это лишь иллюзия. Которую она сама себе внушила и в которую еще крепче поверила сегодня – и вновь безо всякой на то причины. А он… вернувшись завтра в Петроград со щитом исполненного долга и еще одним подтверждением своего благородства, спустя несколько недель окончательно о ней забудет. А она вот не забудет никогда. Даже и пытаться не станет. Ведь тогда придется забыть и это пережитое рядом с ним, пусть и украдкой, сладкое волнение, и нежную тоску. Счастье и перманентное ощущение душевного полета… Часы на кухне глухо пробили полночь. Вновь поднявшись, но еще сидя в кровати, Полина посмотрела на дверь своей комнаты. Хотелось пить. Но как пройти на кухню, если в гостиной спит Максим Евгеньевич? А вдруг и не спит вовсе… Спустя еще минуту подобных размышлений, Полина все же откинула одеяло и, на цыпочках соскочив на пол, беззвучно подкралась к выходу из спальни, чуть приоткрыла дверь. В гостиной было тихо, словно никого и нет. Даже дыхания его не слышно. Тогда, осмелев, она все же выскользнула наружу, аккуратно поставила босую пятку на вторую от порога половицу, пропустив первую, скрипучую. И дальше, крадучись, как в детстве на Рождество, чтобы не разбудить родителей, пробралась на кухню, где зачерпнула из ведра полный ковш, сделала несколько глотков, а в остатке воды смочила пальцы и приложила к вискам. Легче не стало. Вздохнув, Полина пошла назад. На пороге гостиной она на миг остановилась, позволив себе единственный взгляд в сторону дивана. Комната всё еще была освещена лунным светом, поэтому фигура спящего на нём мужчины была видна довольно отчетливо. Закинув согнутую в локте руку за голову, он будто отгораживался от чего-то. И тогда, подумав, что ему мешает луна, Поля решила задернуть занавески. Тихо ступая по плетеной дорожке, она дошла до окон и аккуратно сдвинула между собой все плотные тканевые полотнища, стараясь производить как можно меньше шума. Покончив с этим, собралась было уже вернуться к себе, но не удержалась и вновь оглянулась: так хотелось поглядеть на него, спящего! А дальше, не совсем понимая, что и зачем делает, Полина подошла еще ближе и тихо опустилась на пол возле изголовья дивана, не сводя глаз с безмятежного и до боли в сердце прекрасного для неё лица.

Максим Черкасов: * с моей любимой вуайеристкой* Разумеется, он не спал. Вернее, почти уже начал дремать, находясь на зыбкой грани межу сном и явью, когда дверь, отделявшая гостиную от смежной комнаты, едва слышно скрипнув, отворилась, выпуская тонкую фигурку в длинной белой сорочке, слегка похожую в этом призрачном лунном сиянии на привидение. Уже хотя бы тем, что двигалось совершенно бесшумно – то есть, конечно, двигалась, ибо, будучи убежденным материалистом, в призраки и прочие потусторонние силы Макс не верил. Зато четко верил, что в жизни иногда случаются моменты, самым главным в которые становится их попросту не испортить. Потому, едва проснувшись, тут же вновь плотно смежил ресницы и далее весь обратился в слух. Пытаясь именно с его помощью теперь определить, что происходит и что последует дальше. Поначалу это было не трудно. Через пару секунд с кухни послышалась характерная возня, похоже, Полина просто вышла попить. И, поняв это, Макс внезапно испытал нечто вроде разочарования. Но дальше все стало опять неясно. Движение на кухне прекратилось вовсе. Потом он услышал, как Полина вновь входит в комнату, двигает шторы, а потом… выдержав еще, должно быть, с полминуты, он разомкнул веки и увидел прямо над собой её лицо с чуть заметно поблескивающими в темноте глазами. Тихо ахнув от неожиданности и чувствуя панику, будто ее застали за преступлением, Полина отпрянула назад. Однако не вскочила, не убежала тотчас к себе, а замерла – молча, и кажется, даже не дыша... Макс тоже молчал, но она готова была поклясться, что уголки его губ подрагивают в едва заметной улыбке. Той, что порой до ужаса сердила Полину прежде, особенно когда она наблюдала её в момент осознания какого-нибудь своего очередного промаха и его, очередной же, абсолютной правоты. Сейчас же хотелось совсем иного: узнать, какова она на вкус. Не в силах воспротивиться этому порыву, Поля вновь наклонилась к лицу Максима и едва ощутимо, прикоснулась губами к его губам – попытавшись затем тут же сбежать, теперь уже окончательно. Но, выпростав из-под головы руку, он вдруг удержал её. Мягко, но настойчиво привлек к себе, и поцеловал. Вначале так же легко и почти неощутимо, а затем, приподнявшись и обнимая крепче, зарываясь пальцами в её мягкие, сплетенные в слабую косу на затылке волосы, уже по-настоящему. Вложив в этот поцелуй всё пробуждающееся в нём и стремительно нарастающее вожделение. Еще через минуту Полина была уже рядом с ним. Ширины их нынешнего ложа казалось более чем достаточно для одного человека, но для двоих тут было, пожалуй, тесновато. Впрочем, вряд ли это теперь кого-нибудь волновало. Пожалуй, даже напротив, ограниченные в пространстве, их поцелуи и ласки становились только более возбуждающими. Впрочем, помня о пережитом Полиной неприятном опыте, Макс не торопился и сдерживался – сколько мог, пока возбуждение полностью не лишило его рассудок контроля над желаниями тела. И та, кто была сейчас в его объятиях, кажется, жаждала его не меньше. Луна за окном успела зайти, или скрыться за облака, и в комнате снова сделалось совсем темно. Так что разглядеть лица Полины в этом сумраке было почти невозможно. Но это было и не нужно. Ведь он слышал её прерывистое дыхание, ощущал, как под его ладонью вновь и вновь вздрагивает, покрывается мурашками, её гладкая кожа. Как твердеют от влажных прикосновений его губ и языка маленькие бусины ее сосков. Как она прижимается к нему всё крепче, словно упрашивая… Из одежды на ней была лишь длинная сорочка, избавиться от которой не составило труда. Самому Максу потребовалось чуть больше времени. Пока он раздевался, сбрасывая с себя всё, что сейчас так мешало ощущению полного единения и близости, Полину на пару минут пришлось оставить в одиночестве. Вернувшись, Макс вновь потянулся её обнять, но все тем же шестым чувством поймал вдруг отсутствовавшее прежде напряжение. Не понимая, в чем дело, он слегка отстранился, вглядываясь в смутное белеющее очертание её лица, и шепотом, ласково спросил, что случилось. - Ничего, – тоже шепотом отозвалась Полина, стараясь разглядеть его лицо и выражение глаз, но это было невозможно. И тогда она просто положила руку на грудь Максу, чувствуя, как бешеный ритм его сердца, словно бы проникая сквозь кожу кончиков пальцев, вновь разгоняет и её собственное сердцебиение. Потом скользнула ладонью вверх, ощущая, как перекатываются под нею его упругие мышцы, коснулась лица, погладила, едва касаясь, виски и скулы, едва тронула шелковистые ресницы и, завершив своё маленькое «путешествие» на затылке, заставила Макса склониться к своему лицу. – Поцелуй меня. Просить дважды не пришлось. И его губы тут же вновь захватили в ласковый плен её губы, дразня и одновременно терзая. В то время как руки искали и находили на теле всё новые чувствительные уголки, о существовании которых Полина прежде даже не подозревала, вызывая такую полноту незнакомых, но восхитительных ощущений, что даже пугало, как пугает порой своей безграничностью ночное море, накатывающее на берег тёмные волны. Конечно, Полина не была совсем уж наивной, она знала, как происходит любовное соитие мужчины и женщины. Вернее, догадывалась, без деталей, да и вообще – в теории. Потому теперь не совсем поняла момент, когда ласки Макса стали интимнее, а сам он – настойчивее, чем прежде. Затуманенный страстью, рассудок не поспевал контролировать происходящее. И лишь в то мгновение, когда Макс оставил её, чтобы раздеться, Полина вдруг поняла, что именно вот-вот случится, если она его не остановит – не понимая толком, хочет ли, чтобы он остановился. Тело жаждало продолжения, но в сознании уже зародилась тревога. И избавиться от неё Полина не могла, даже когда Макс вернулся к ней, и в крови вновь разлилась жаркая волна, заставлявшая подчиняться его воле, льнуть всем телом и стонать, повторяя его имя в почти беззвучной мольбе. Приняв это, верно, за окончательный призыв, он немного приподнялся, провел рукой по её животу и после скользнул вниз, поместив ладонь между бедер и мягко отодвигая одно от другого, а затем опустился сверху. И Полина, едва почувствовав напор его возбужденной плоти, вдруг совершенно запаниковала, цепенея, и с силой хватаясь за плечи ничего не понимающего Макса, попыталась его оттолкнуть. - Мне страшно! - Кого?! – остановленный в самый последний миг, ошеломлённо выговорил Максим, в сознании которого подобный диалог – сейчас – выглядел каким-то абсурдом. И, тем не менее… – Меня? - Нет, не тебя! Того, что случится… Я ведь никогда прежде… - как хорошо, что в темноте он не мог видеть ее алые от стыда щеки. Скорее почувствовав, чем расслышав, этот торопливый, сбивчивый шепот, Макс, шумно выдохнув, тотчас уткнулся лицом в подушку рядом с ее плечом и сокрушенно выговорил: - Господи, какой же я идиот!.. Ну, конечно, конечно! Именно отсюда эта малообъяснимая робость и некоторая неловкость прикосновений, эта застенчивость и постоянное стремление осторожно ускользнуть от его самых откровенных ласк… Как можно было сразу не догадаться?! - Любимая моя! – отнимая голову от подушки, он приподнялся на локтях и вновь склонился над её лицом, улыбаясь ей в этой темноте и едва не задыхаясь от нахлынувшей разом отчаянной нежности. – Хорошая… ну что ты такое говоришь? Затем, с трудом переводя дух от неутолённого желания, немного отодвинулся, показывая, что не станет действовать силой – однако и далеко от себя тоже не отпустил. - Но ведь я не умею, вдруг что-то сделаю не так?! – воскликнула Поля и, почувствовав, как дрогнули плечи Макса под ее ладонями, поняла, что он смеется. Над нею? Обидевшись не на шутку, она попыталась высвободиться из его рук, собравшись уйти совсем. Но в ту же минуту вроде бы чуть ослабевшие объятия Макса вновь сделались на удивление крепкими, и напоминающими более плен, нежели ласку – если бы не сопровождались столь же крепким и страстным поцелуем. От которого Полина почти сразу забыла о своём недавнем желании сбежать. А еще спустя мгновение, уже с прежним пылом и сама отвечала любимому, обхватив ладонями его лицо. - Вот видишь, - целуя уголки ее губ, произнес Максим, когда им все же потребовалось разомкнуть уста, чтобы вздохнуть, - ты умеешь гораздо больше, чем думаешь. – И после вновь стал покрывать поцелуями, её лицо и шею, продолжая втолковывать новую для нее науку. – Это ведь совершенно естественно, стоит лишь довериться своим чувствам, а остальному… - прибавил он, лаская ее грудь, - тебя научу я, ведь ты мне доверяешь? - Да, - едва сумев произнести это вслух, Полина, облизнула пересохшие губы и судорожно вздохнула, когда рука Макса неторопливо скользнула вверх по внутренней поверхности её бедра. И сдерживаться стало уже невозможно. Дрожа от неведомого прежде наслаждения, она застонала, подаваясь навстречу пальцам, осторожно ласкающим самые сокровенные уголки её естества. Вот только Максу будто и этого было мало. Продолжая сводить её с ума, он ни на миг не прекращал поцелуев и ласк, шепча какие-то нежные слова, смысл которых теперь почти полностью проходил мимо Полиного сознания, которого теперь уже, в общем-то, тоже не было. Не осталось ничего, кроме оголенных до предела чувств и лишь одного желания, яростно требующего немедленного удовлетворения. Потому, когда их с Максом тела всё-таки соединились, смутная боль его проникновения так и осталась почти незаметным эпизодом на пути к их общему, на двоих, восторгу, потрясающему ощущению полного слияния в финале и абсолютному, также для обоих, умиротворению – после.

Полина Аристархова: *с любимым* Полине снилось, что она летает в залитом ярким светом пространстве. И что тело ее, наполненное ощущением восхитительного блаженства, сделавшись легче пёрышка, вознеслось в результате так высоко, что мир внизу сделался крошечным, будто игрушечным. Но удивительно даже совсем не это заоблачное парение, а то, что сама она, более других обычных человеческих страхов с детства боявшаяся именно высоты, чувствует себя в нём на удивление спокойно. И все потому, что в потоке яркого света, рядом с нею тот, кто способен уберечь не только от падения, но и от любой другой беды. Именно его руки бережно, но надежно обнимают её со спины. И потому лицо его остаётся для неё незримым. В какой-то момент, не в силах более стерпеть любопытства, Полина всё-таки обернулась посмотреть, кто же он. И свет, наполнявший пространство, сразу стал ярче. Настолько, что поначалу пришлось даже зажмуриться. Но потом она всё же открыла глаза. И поняла, что слепившее её во сне сияние – это солнечный луч, пробившийся в прореху между задернутыми ночью не слишком плотно шторами. А тот, кто всё время незримо её там обнимал – всего лишь просто крепко спящий рядом Макс, голова которого покоится у неё на плече, а рука – на талии. Вновь зажмурившись, и попытавшись напоследок еще раз схватить за хвост свой недавний сон, Полина невольно улыбнулась, дивясь причудам сознания, превращающего обычные вещи в абсолютно фантастические грёзы. А вот уже следующее воспоминание – тоже связанное с тем, кто сейчас сонно сопел ей на ухо, хоть и было не менее фантастическим, заставило её слегка покраснеть. Возможно, еще и оттого, что сразу же пробудило в теле требовательные отголоски пламени, сжигавшего её в ночи. И это стало для Полины большой неожиданностью: оказывается, чтобы ощутить его вновь, порой бывает достаточно только вспомнить… Полежав еще немного, Поля решила попробовать выбраться из постели, пока Макс не проснулся. Но стоило лишь чуть пошевелиться, как его ладонь, до того совершенно свободно лежавшая поперек её тела, сразу же напряглась. Похоже, опускать её от себя он не желал даже во сне. Что же, значит, так тому и быть. Но развернуться – и отвоевать себе еще хотя бы немного пространства в том промежутке, что Макс ей оставил между собой и спинкой дивана, все же не мешало. А еще очень хотелось, наконец, как следует его рассмотреть: мужское тело по-прежнему казалось почти неизведанной территорией, которую Полина собиралась изучить столь же прилежно, как любую другую новую для себя науку или предмет. А иначе просто не осталась бы собой – даже в нынешних обстоятельствах. Потому, вновь замерев на несколько минут и дождавшись, пока дыхание Макса вновь станет ровнее, а сон – глубже, она всё-таки решилась сдвинуть пониже укрывавшее их обоих одеяло. - Опять подглядываешь? – заданный чуть хрипловатым спросонья, но как всегда, немного насмешливым голосом вопрос, прозвучавший прямо над ухом, заставил её немного смутиться. Но перечить Максиму на этот раз Полина не стала. Лишь кивнула и тихонько рассмеялась: - А чем было еще заняться, если ты всё равно мне встать не даёшь? - И для чего же вставать в такую рань? – глубоко вздохнув, Макс чуть потянулся, открывая глаза и рассматривая её лицо – кажется, впервые в жизни видя его так близко, а потому отчетливо. И с восхищением убеждаясь, что не ошибся, и она действительно прекрасна. Даже такая: неприбранная, сонная, уютная и родная – настолько, что хочется прижаться к ней еще крепче. И, действительно, никуда от себя не отпускать. – Разве тебе со мной тут плохо? - Хорошо. Только тесно немножко, - ответила она совершенно честно. - Прости! – рассмеявшись, Макс тотчас отодвинулся к краю дивана. – Так лучше? - Конечно! Теперь я могу хотя бы свободно дышать… А если серьезно, то вчера мы полностью уничтожили все мои немногие запасы съестного. А в кладовой, если что и завалялось, то только прошлогоднее варенье, да солёные грибы. Поэтому мне нужно теперь же отправиться на рынок и купить чего-нибудь, пока там все не разошлись.

Максим Черкасов: - Ну, может, хоть чуточку позже? – всё еще не желая сдаваться, Максим попробовал вновь привлечь ее к себе, но, не ощутив ответного энтузиазма, все-таки отпустил, заметив при этом с притворно-обиженным вздохом. – Эх, «бренность имя тебе, женщина!» – за что немедленно огреб щелчок по носу, пусть и подслащенный после коротким поцелуем. А затем Поля всё-таки поднялась с постели и исчезла у себя в комнате. Вернулась она, спустя примерно четверть часа, уже полностью одетой. Приказала вести себя хорошо и, пообещав скорый приход, оставила Макса в одиночестве, которое он поначалу намеревался провести в лености и дрёме. Но быстро понял, что проснулся, видимо, уже окончательно и отлеживать бока дальше не имеет особого смысла. Потому тоже встал, оделся, достал из своего дорожного саквояжа заброшенный туда накануне единственным из всех вещей, исключая свежую сорочку и смену белья. И, потирая определенно требовавшие скорейшего свидания с бритвой щеки, побрел на кухню. Где, согрев немного воды и взбив наскоро из мыльного порошка пену, принялся за бритье. Которое, как любое привычное, но все равно требующее аккуратности и внимания дело, вскоре полностью поглотило внимание. Видимо, поэтому он, в итоге, и не услышал, как в сенях, тихо скрипнув, отворилась входная дверь, а еще через пару минут на пороге кухни появилась нежданная посетительница – для которой собственное присутствие Макса в доме, впрочем, оказалось, не меньшим сюрпризом. - Батюшки святы! – всплеснув руками и едва не выронив небольшую корзинку, воскликнула она, едва только разглядела высокого незнакомца, неловко согнувшегося напротив низковатого для него зеркала умывальника с бритвой в руке. – А ты-то кто такой?! - Максим Евгеньевич Черкасов, присяжный поверенный из Петрограда, - чуть вздрогнув от неожиданности, в первое мгновение Макс немного растерялся. Но быстро пришел в себя. И, быстро стерев с лица полотенцем остатки мыльной пены, учтиво поклонился вошедшей в дом пожилой особе. По виду явно из местных мещан. – А с кем же я имею честь… - Ой, да велика честь! Скажете тоже! – смущенно воскликнула она в ответ. – Тетка Аля я! Алевтина Петровна Петухова, соседка Поленькина! Шла вот с базара, да и решила заглянуть, спросить, как дела и не надо ли еще чем помочь… Только где ж она сама-то, голубушка? - Так ведь там же, на базаре! А вы, видимо, с ней разминулись, - мысленно потешаясь над некоторой абсурдностью этого диалога, внешне Макс выглядел совершенно спокойным. – Не угодно ли будет пройти в гостиную и подождать? Думаю, она совсем скоро вернется. - Да нет, лучше после еще раз зайду! – махнула рукой Алевтина Петровна, и было повернулась уходить. Но внезапно замерла на месте и вновь поглядела на Макса с подозрительным прищуром. – Другое лучше скажи: ты кем нашей Поленьке-то приходишься, мил человек? - Женихом! – ответил он так же спокойно, как и прежде, лучезарно ей улыбнувшись. – Третьего дня мы глупо повздорили. И она сбежала, ничего мне не сказав. Так что пришлось мне самому ехать мириться. - Нешто из самого Петрограду?! - Вот именно, сударыня! Из него самого! Ну а как иначе? - И то верно, милые бранятся – только тешатся…

Полина Аристархова: *с Максимом Евгеньевичем снова* До большой базарной площади идти было недалеко – всего-то вдоль набережной, потом через мост и там еще немного. Со своими деревянными домишками, украшенными по фасадам резными наличниками и почти непременными цветущими палисадниками перед ними, что теперь, по осени, сплошь пылали заревом георгинов да бархатцев, Опочка, после петербургских громад, казалась Полине совсем крошечной, похожей на игрушечный городок. Впечатления этого не меняли даже каменные, в два этажа, дома на главной улице, которые она тоже разглядывала теперь, будто впервые в жизни. Как и всё остальное вокруг – улыбаясь им, самой себе и даже солнцу в небе: вчерашний ветродуй, грозивший дождем и холодом, сегодня неожиданно отступил, позволяя еще разок насладиться последним теплом. Хотя, сомнений, что осень вот-вот окончательно вступит в свои права, уже и не было. Потому пройдет еще совсем немного времени, и сегодняшний день с его ароматом сухой травы и вкусом солнца на губах, тоже останется лишь воспоминанием в череде грядущей бесконечной и серой ноябрьской слякоти. Ощутив в этом вдруг поразительное сходство с течением собственной жизни – разве не то же самое ждет после прекрасного миража прошлой ночи и её саму, оглушенная и пораженная своим открытием, Полина резко остановилась посреди длинного цепного моста, по которому переходила на другой берег реки. Улыбка, не сходившая с её уст, кажется, с самого момента пробуждения в объятиях любимого, при этом вначале медленно поблекла, а потом и вовсе исчезла, а общий облик, из расслабленного и беззаботного, вновь сделался обычным – серьёзным и собранным. Довольно ей думать о всяких глупостях. И время терять попусту тоже хватит. Скорее дойдет – скорее вернется домой. А там, так же быстро, приготовит Максу… Максиму Евгеньевичу завтрак, накормит его и отправит обратно в Петроград. Навсегда. Покрепче сжав губы, тотчас же предательски дрогнувшие от этой мысли, Поля переложила с руки на руку свою пустую пока корзинку, решительно вздернула подбородок и скорым шагом устремилась дальше в сторону рынка. Домой она вернулась меньше, чем через час. Поднялась на крыльцо, вошла в сени и еще оттуда расслышала голос о чём-то с упоением вещающего Максима, реплики которого то и дело прерываются весёлым женским смехом. Мгновенно узнав по нему свою соседку, Поля едва не зажмурилась от досады: и принесла её же нелёгкая настолько не вовремя! Тем не менее, в кухню она вошла уже спокойной. Застав там ровно ту же мизансцену, которую и предполагала: за столом сидит тетка Алевтина, а прямо перед ней, словно актёр на сцене, стоит Черкасов, в лицах разыгрывая фрагмент какого-то судебного заседания. И делая это, как видно, весьма убедительно и смешно, ибо, наблюдая за ним, пожилая женщина то и дело принимается хохотать во весь голос, утирая краем платка выступающие на глазах слёзы веселья. - Поленька! Вернулась, деточка? – заметив её, Алевтина Петровна сразу же отвлеклась от своего собеседника. – А я тут вот с женихом твоим случайно успела познакомиться! Заодно хоть узнала, наконец, что это тебя вдруг обратно сюда из столицы пригнало –всё эти дни голову ломала, а спросить неловко! Но зато теперь точно вижу, что пустое это дело! И зря вы поссорились! Хороший он, твой Максим Евгеньевич! – вновь коротко взглянув на скромно потупившегося в сторонке Черкасова, тетка Аля улыбнулась и одобрительно кивнула. – Так что ты уж на него больше не дуйся, не сердись понапрасну, видишь, из какой дали к тебе мириться-то приехал?.. Эх, жаль не дожили родители твои, упокой, Господи, их души! То-то бы за дочку порадовались! И благословили бы… А уж коли нет их больше, так, может, и я на то сгожусь? Подойдя с этими словами к совершенно опешившей девушке, троекратно её перекрестив и расцеловав – и проделав затем ровно то же самое с Черкасовым, она махнула рукой, дескать, не благодарите, а после, растроганно вздыхая, сразу же подхватила свою корзинку и побрела прочь, восвояси, вновь оставляя их наедине. - Ну и что всё это означает? – вновь повернувшись к Максиму, как только Алевтина Петровна ушла, нахмурившись, негромко выговорила Полина. – Для чего вы разыграли перед моей соседкой свой нелепый балаган? Вы хоть понимаете, в какое положение меня этим поставили? - Полагаю, что в весьма определенное, – весело откликнулся тот, вполне уверенный, что она это не всерьез, и шагнул навстречу с намерением заключить её в объятия. Но, вновь сверкнув темнеющими от непритворного гнева глазами, Полина тотчас отпрыгнула прочь, вскидывая руки в предупредительном жесте, заставив тем и самого Черкасова, вмиг посерьезнев, также замереть на месте. - Постой… Что случилось, Поля? Почему ты так говоришь и… почему мы снова на «вы»? - Мне кажется, что всё совершенно очевидно, Максим Евгеньевич. Подхватив оставленную у входа корзину, она прошла к столу, и принялась извлекать оттуда купленную на рынке провизию, раскладывая её затем по полкам и стараясь не смотреть на подошедшего следом и остановившегося рядом, сложив на груди руки, Черкасова. - Да вот, представь себе, нет! – откликнулся Макс, уже чуточку раздраженно, внимательно разглядывая её напряженный профиль. – Видимо, я оказался глупее, чем ты думаешь. Так что объясни уж, будь добра, в чём конкретно я успел провиниться за прошедший час и отчего ты опять ведешь себя со мной, как чужая? - Никто ни в чём не виноват, – отчеканила Полина и медленно выдохнула, чтобы немного успокоиться, давно уже уяснив для себя, что говорить на повышенных тонах с ним бессмысленно. – Просто вы, Максим Евгеньевич, все немного неправильно поняли, решив, видно, что после случившегося прошлой ночью, - чуть запнувшись, произнесла она, ощущая как от волнения дыхание снова участилось, - непременно обязаны на мне жениться. Однако на самом деле это был мой выбор… И я ни о чем не жалею. А вот вы наверняка будете. Только не теперь, а позже, когда чуть утихнет благородный порыв и придет время вернуться в нашу обычную жизнь, где такие, как вы никогда не женятся на таких, как я. - Да что за чушь?! – воскликнул он, глядя на неё так, будто вдруг усомнился на миг в её душевном благополучии. – Какие «такие»?! При чем тут это вообще? Шумно вздохнув, Макс сокрушенно покачал головой, а затем отошел на пару шагов и отвернулся к окну, пытаясь совладать с обуревавшими его эмоциями. Произнесённые спокойным и даже обыденным тоном, слова Полины уязвили его до самой глубины души, взметнув оттуда, вперемешку со смутным, необъяснимым никакой логикой чувством вины, сложную взвесь, составленную из обиды, гнева и оскорбленного самолюбия. - Иными словами, – спустя пару минут напряженного молчания, воцарившегося в комнате после его, в общем-то, риторического вопроса, выговорил он, вновь оборачиваясь к собеседнице, – из всего сказанного тобой следует единственный вывод. Что самого начала нашего знакомства ты считала – а главное, продолжаешь по сию пору считать меня не только трусом, не умеющим отвечать за свои поступки, но еще и абсолютно не способным на истинное, глубокое чувство нарциссом? Интересно, и по какому же праву?! Все это время, не в силах вынести повисшей вдруг в комнате гнетущей атмосферы, Полина также стояла к Максу спиной. Но сказанные им слова заставили её резко обернуться: - Неправда! – воскликнула она обиженно, закусывая предательски задрожавшие губы и едва сдержав рвущийся наружу всхлип. – Никогда я о тебе так не думала! И теперь не думаю. Просто… всё слишком хорошо, – прибавила она вдруг, вновь поднимая на него полные слёз глаза. – Я не верю, что так может быть… у меня… понимаешь?

Максим Черкасов: * с милой своевольницей* - Нет, не понимаю, - тихо ответил Макс, разом теряя весь свой боевой запал и, вновь подойдя к Полине, чуть склонился, внимательно заглядывая ей в глаза, из которых вот-вот готовы были пролиться слезы. – Вернее, нет, я абсолютно искренне не понимаю лишь одного: почему именно у тебя? Почему именно ты не можешь быть счастлива? - Потому что всё в моей жизни так! – горько посетовала Полина и вдруг отчаянно, по-детски, разрыдалась. Возможно, от того, что оказалась не в силах более себя превозмогать, а может, потому, что вновь услышала в голосе Макса те ласковые, доверительные нотки, устоять против которых всегда были бессильны ее здравый смысл и рассудок. Тем более теперь, когда и сердце напрочь отказалось выступить на их стороне, буквально умоляя поверить, наконец-то, своему счастью. - Вот еще глупости-то какие, господи! В жизни подобного не слышал! А тем более уж от тебя никак не ожидал! Обескураженно качая головой и одновременно смеясь, не видя более смысла ни о чем толковать – во всяком случае, прямо теперь, Макс, без дальнейших рассуждений, ограничился тем, что попросту сгреб её в охапку, прижимая к своей груди и давая всласть и от души нарыдаться. И лишь позже, когда буря начала понемногу утихать, вновь немного отстранился, взял в ладони её мокрое от слез лицо и сказал, на сей раз совершенно серьезно: - Послушай и запомни. Мне нет, и не было дела до того, что было в твоей жизни раньше, но о том, что случится дальше я, уж поверь, сумею позаботиться. Я люблю тебя, Поля. И счастлив буду лишь только с тобой одной. И ты будешь со мной счастлива. И жить мы станем замечательно, а умрем – в один день… Причем, возможно, даже сегодня – от голода. Если ты только сейчас же не перестанешь плакать, и не приготовишь нам, в конце концов, хоть какой-нибудь завтрак! Следующие несколько дней Макс и Полина провели все еще в Опочке. Хотя, особенных причин оставаться здесь, с тех пор, как были расставлены все точки над «i», вроде бы, уже и не осталось. Да только именно теперь, и может, по той же самой причине, отступили куда-то на задний план и все их обычные споры, оставив, наконец-то, наедине друг с другом лишь двух людей: страстно влюбленного мужчину и открывающую с восторгом неведомые ей прежде переживания и радости юную женщину. И не было, кажется, ничего, что смогло бы испортить им эту чудесную пору. А искренность и неподдельность чувств, очевидная любому, кто видел их вместе, служила надежной бронёй даже от извечных людских пересуд. Хотя поначалу Макса, если не смущал, то изрядно удивлял столь пристальный интерес к их паре, на которую глазели повсюду, практически не стесняясь, стоило только лишь где-нибудь показаться вдвоем. Не привыкший к такому вниманию посторонних в родном Петрограде, Макс первое время дивился этому молча. Но потом все же поделился с Полиной. Которая, смеясь, пояснила, что дело вовсе не в паранойе. И за ними действительно следят. Впрочем, точно так же, как и за всеми прочими, и за собой – существенно больше, чем в столицах. И это всего лишь особенность жизни в маленьком городке, где все на виду у всех и все друг друга знают из поколения в поколение. Макс тогда лишь иронически хмыкнул в ответ, что в «деревне» под названием «Светский Петербург», где он сам родился и вырос, царят ровно такие же нравы. И скоро Полина в этом лично убедится. Это был, пожалуй, единственный раз, когда они вспоминали о своей обычной жизни, от которой отделяли сейчас десятки верст расстояния и многие часы, проведенные лишь друг с другом наедине, словно бы в плотном коконе, сплетенном из нитей света, счастья и буйных красок осени, так и продолжавшей дарить их, должно быть, в честь свершившейся помолвки, теплом и солнцем – вплоть до самого дня возвращения в Петроград. А накануне Макс и Полина еще успели зайти на старое кладбище, где покоились её родители. Вслух между собой они об этом не говорили, но оба знали, что это необходимо, и это – то самое благословение, без которого всё будет не слишком правильно. Обратная дорога в столицу заняла несколько больше времени, чем то, которое Макс, торопясь и практически нигде не останавливаясь, потратил, чтобы добраться до Опочки. Еще и потому, что пришлось завернуть в Псков, где только и удалось разжиться достаточным на весь долгий путь количеством горючего: едва ли не единственный на всю Опочку автомобилист, местный предводитель дворянства, отдал Черкасову почти весь бензин, что был у него в запасе, причем, просто так, без всякого денежного возмещения, исключительно из приязни к соратнику по увлечению. Но этого было явно недостаточно. Так что посмотрели по дороге и на Псков. И, переночевав в местной гостинице, наутро, не торопясь, продолжили путь, аккурат до заката добравшись и до столицы. О том, куда отправиться после этого, спорили, правда, едва ли не всю дорогу. Макс, убежденный, что все прочее – глупые предрассудки, уговаривал Полину переезжать к нему уже теперь. Какая разница, если они всё равно вот-вот обвенчаются? - Ну, или, хочешь, найдем тебе отдельную квартиру? Только на это надо хотя бы несколько дней, а сегодня все равно поедем ко мне… Господи, Поля! Да мы можем там даже не встречаться, если тебя это так смущает! Или я просто уеду на время пожить в каком-нибудь отеле… Я же видел своими глазами это ваше «гнездо»! И одному-то тесно! Не представляю, как вы умудрялись жить там вдвоем с Нюрой! - Просто прекрасно! И дальше, уверена, замечательно проживем!.. Ну, пойми же, Макс! Я не хочу… так! – почти взмолилась Поля, мягко касаясь его лежащей на руле руки и состроив самую жалобную из всех своих гримасок, когда заметила, как он хмурится и сжимает губы, чувствуя себя, должно быть, оскорбленным в лучших чувствах. – Пусть всё будет, как надо. Мне это важно, поверь! - Да верю я! И знаю, что ты права. Только… не представляю, как теперь без тебя. Вообще, - буркнул он, не сводя глаз с дороги, но хмуриться все же вскоре перестал. А совсем по приезде, уже около самого своего дома, и Полина, не в силах расстаться и отпустить, несколько минут просто так просидела в салоне замершего у ограды авто, подсунув руку под руку Максу и прижавшись щекой к его плечу, прежде чем, наконец, решилась идти к себе. Разумеется, Черкасов вознамерился проводить её до двери квартиры. Но, настояв на том, что пойдет туда одна, Поля мимолетно чмокнула его на прощание – до завтра! – и, подхватив свой чемодан, торопливо зацокала каблучками в сторону своего парадного. Даже не оглянувшись. Чем вновь заставила Макса, напротив, неотлучно следившего за нею взглядом все это время, усмехнуться и покачать головой по поводу того, какой же, всё-таки, подарок в лице этой милой своевольницы приготовила ему коварная и счастливая судьба.

Дарья Черкасова: *с папенькой* - Я поражаюсь твоему равнодушию! – голос Дарьи Львовны зазвенел от возмущения, когда, войдя в кабинет собственного мужа, она обнаружила его уютно расположившимся в любимом кресле напротив камина и спокойно изучающим свежий номер «Петроградских ведомостей». – Это ведь твой единственный сын! - Конечно, дорогая. Однако осмелюсь напомнить, что при этом он также уже и вполне взрослый мужчина, - незамедлительно заметил в ответ Евгений Максимович, не отрываясь от чтения. - Но ведь уже целую неделю… - Шесть дней. - …целую неделю! От него нет вестей, он пропал из города, никого не предупредив! Контора закрыта, швейцар ничего не знает! А ты?! Ты спокойно сидишь и читаешь! - Я читаю не спокойно, Долли! - Не паясничай, ради бога! И положи, в конце концов, эту проклятую газету! Я хочу видеть твое лицо, а не макушку! Понимая, что продолжения этого разговора ему сегодня уже точно не избегнуть, Евгений Максимович вздохнул, и свернул-таки газету, несколько демонстративно укладывая её после на стол перед собой. Затем взглянул на жену, встречаясь с ответным ледяным взором, за которым, как ему хорошо было известно, Даша обыкновенно скрывала тревогу и беспокойство, что и на этот раз терзали ее душу уже в течение нескольких дней. Не беспричинно, однако… - Долли, не стоит нервничать по пустякам. Да мало ли отчего и куда нашему сыну понадобилось вдруг уехать! Вернется, куда же он денется?! - Ты ничего не понимаешь! – в голосе её вновь зазвучали патетические нотки трагической актрисы, и на сей раз Евгений Максимович вынужден был согласиться – он и вправду ничего не понимал. – Это все та женщина! - Какая еще «та»? - Та, о которой нам рассказала на днях Марго. - Ах да, что-то такое припоминаю, - хотя на самом деле сплетни, разносимые светскими дамами, даже если они касались членов его семьи, а вернее сказать – особенно, если касались, интересовали Черкасова мало. Оттого, верно, и теперь он совершенно искренне пропустил мимо сознания всё, о чём поведала в свой последний визит в их дом графиня Кронгхольм. - «Что-то такое»! – между тем, нервно повторила за мужем Дарья Львовна и нервно постучала серебряной ложечкой по краешку блюдца его кофейной чашки. – Что-то такое. Наш сын и какая-то непонятная девица, которая служит в его конторе секретарем. И тебе этого мало?! - Он молод и… - Минутой раньше ты говорил, что он уже взрослый! Определись, наконец! – не выдерживая более этого тона, госпожа Черкасова почти в отчаянии поднесла ладонь ко лбу, смыкая на мгновение ресницы. В этот же момент в комнату вбежала горничная и Дарья Львовна, которая не терпела нарушения порядка ни в чем, вновь широко открыв глаза, воззрилась на нее так, будто несчастная девушка осмелилась явиться перед ней голой. - Это еще что такое! – воскликнула она, окидывая её суровым взглядом, под которым немудрено было превратиться в горстку пепла, но что-то все же дало горничной смелость выстоять. - Барыня, Максим Евгеньевич телефонировать изволят, просят вас срочно пригласить к аппарату! - Ах, боже мой! – вмиг утратив степенность, Дарья Львовна резво сорвалась с места и, подхватив юбки, едва не бегом устремилась в холл, где в их доме находился телефон, оставляя мужа наедине с едва успевшей посторониться с её пути девушкой. - Вот что, Варенька, а налейте-ка мне рюмочку коньяка, пока Дарья Львовна не вернулась! – распорядился Евгений Максимович, когда, проводив жену молчаливым взглядом, вновь обернулся к горничной, заговорщицки ей подмигивая. С готовностью кивнув, та бросилась исполнять поручение. А еще через пять минут в комнату вернулась Дарья Львовна, лицо которой было бело точно мрамор, а нервно сжатые губы едва заметно подрагивали. И теперь уже у самого Черкасова, едва не выронившего из рук рюмки с остатками алкоголя при виде такого отчаяния, болезненно дернулось и сжалось что-то в груди: - Долли, ну! Что ты молчишь! Что? - Наш сын намерен завтра навестить нас вместе с этой своей девицей. Он назвал её, - Дарья Львовна посмотрела на мужа, и в глазах ее блеснули слёзы, - своей невестой! Это катастрофа!

Евгений Черкасов: * с женой-паникершей* - Боже милосердный! Я-то испугался… - разом осекшись, дабы даже вот так, в порядке предположения, не произнести вслух, того, чего и правда, всю жизнь подспудно страшился более всего на свете – Черкасов с трудом перевёл дух и слегка ослабил внезапно сделавшийся тесноватым шейный платок. Судьба, Провидение, Господь… как эту могущественную силу ни называй, щедро благословившая их с Долли брачный союз дочерями, отчего-то довольно долго не давала его роду наследника мужского пола. Двое сыновей, появившихся в разные годы, не прожили и суток. Третий тоже родился раньше срока и был первое время так слаб, что доктора почти не давали шансов. Но в тот раз они с Долли, видимо, всё-таки сумели вымолить для него жизнь. Неудивительно, что при подобном раскладе, единственный и самый младший, Максим мгновенно сделался любимцем всего их обширного семейства. Но если сам Евгений Максимович всё же умел, как и подобает мужчине, хотя бы для виду сдерживать и контролировать проявления питаемого в отношении сына обожания, то Дарья Львовна ничуть в этом не таилась. Макс был её божеством, её кумиром, которому непременно суждено было исполнить в своей жизни нечто великое. И уж, конечно, невесту ему тоже предполагалось найти только самую лучшую, чтобы была достойна такой чести и главное – непременно ясно осознавала, что её удостоилась. Обычно соглашавшийся с женой практически со всем, что касалось Макса, которого также искренне считал золотым мальчиком и своей главной надеждой, именно в последнем пункте Евгений Максимович неизменно высказывал, как говорят в юридическом обиходе, частное определение. Утверждая, что в делах сердечных Максим обязан руководствоваться исключительно личными волей и чувствами. Приводя при этом в пример собственное, теперь уже скоро сорокалетней давности, решение. А ведь будь он тогда чуть менее настойчив и слушайся исключительно советов матери, которой не слишком-то понравилась сведшая с ума в свой первый сезон половину петербургских холостяков и похитившая сердце её сына буквально с первого взгляда своенравная красавица… Но как причудливо порой играет нами судьба! Прошло время, и вот уже Долли, точно так же, как когда-то отцу его собственная мать, с дрожью в голосе сообщает сразившую её в самое сердце весть. - Ну-ну, девочка, это уже, право, слишком! Не преувеличивай! Иди лучше сюда! – опомнившись, наконец, сполна, Черкасов отставил в сторону рюмку и протянул руки к жене, приглашая её к себе в объятия. Обыкновенно на людях, особенно малознакомых или не слишком-то ей приятных, Дарья Львовна держалась довольно холодно и даже высокомерно. А в собственно доме имела славу строгой и требовательной хозяйки, гнева которой слуги откровенно побаивались. Впрочем, по правде сказать, не только они одни. Исключением был, пожалуй, лишь сам Евгений Максимович. Долли смолоду была сильной и властной женщиной. Но муж всегда был той каменной стеной, за которой она могла в любой момент укрыться, и тем сильным плечом, на которое она могла положиться тогда, когда собственных сил уже ни на что не оставалось, даже на надежду. Но то, что иногда он вдруг внезапно будто бы переставал понимать самые элементарные вещи, порой буквально сводило Дарью Львовну с ума! - Да погоди же! Не до того! – нетерпеливо отмахнувшись от мужниных объятий, госпожа Черкасова вновь схватилась за голову. – Эжен, мы должны что-то придумать! Этого просто невозможно допустить! - Ну, хорошо, - разочарованно вздохнув, Евгений Максимович опустил руки, а затем вновь сложил их на груди. – Давай рассмотрим вначале самый простой и надёжный способ решения проблемы, - начал он и после на миг умолк. - Что за способ? Я, право, уже на всё готова! – Дарья Львовна, устремила на него полный искренней надежды взгляд. - Тогда тем более. Гадкую девчонку можно попытаться отравить. Завтра, до того, как они с Максом приедут, закажем… к примеру, у Бликгена, на Невском, самых лучших и свежих миндальных эклеров, затем добавим туда толику цианистого калия… Он, как ты, возможно, знаешь, также имеет привкус миндаля… - Тебе и вправду весело?! – раздраженно воскликнула госпожа Черкасова, едва поверив своим ушам. – А ведь как бы, при таком раскладе, и нам с тобой однажды не пришлось отведать чего-нибудь подобного из ее рук! Неужели только мне очевидно, что происходит?! Марго достаточно хорошо описала эту особу – дерзкая, яркая, не лезет за словом в карман… И моралью, похоже, не блещет. Сам посуди, ну чем же еще можно так быстро привязать к себе порядочного мужчину? Только тем, что никогда не позволит ни одна девочка из достойных семейств! Марго ведь не зря говорила, что там, в театре, эта девица буквально не отлипала от Макса! За весь вечер ни разу от него не отошла и всячески демонстрировала, что между ними связь! Бедный мой мальчик! Поддавшись искушению, он, вероятно, попросту загнал себя в угол и теперь не видит иного выхода… - Хватит, Долли! – до этой минуты внимавший рассуждениям жены хоть и без особенного энтузиазма, однако все равно довольно спокойно, Евгений Максимович внезапно встал, нахмурился и изо всех сил стукнул кулаком по столу. – Замолчи! В конце концов, это переходит уже все мыслимые границы! Не имею представления, кто эта девушка, и чем она сумела увлечь нашего сына. Однако абсолютно не понимаю, почему обязан составлять его, основываясь лишь на болтовне дочери Мишеля Елагина?! Тебе самой-то это не кажется пошлостью и дикостью?! - Вот как… – тихо произнесла Дарья Львовна, обиженно поджимая губы. В их долгом супружестве, конечно, и прежде случались расхождения во мнениях, споры и даже горячие ссоры по пустякам. Иное возможно, наверное, лишь при полном взаимном равнодушии супругов. Но в самых важных жизненных ситуациях Эжен неизменно оказывался на ее стороне. Но вот теперь, вдруг… И из-за кого?! – Ну, хорошо же, Евгений Максимович! Как прикажешь! Замолчу. И слова тебе больше не скажу! - Вот уж, и верно, сделай такую милость, Дарья Львовна! Терпеть это и дальше было немыслимо. Гордо вскинув голову, госпожа Черкасова развернулась и степенно направилась к двери. В душе ее по-прежнему вовсю клокотал вулкан. Предатель! Как он смеет! Да и сын не лучше! Еще и дурак! Как можно было настолько запросто позволить наглой авантюристке обвести себя вокруг пальца?! Ну, ничего-ничего. Пусть только попадется ей на глаза эта негодяйка! Уж она-то сумеет вывести ее на чистую воду! Так, что оба этих олуха – один, великовозрастный и тот, что моложе, ещё будут валяться у нее в ногах, умоляя простить и от всей души благодаря за спасение… Схватив со стола свою газету, Черкасов с грохотом развернул ее во всю ширь и, отгородившись, словно щитом, от супруги, метавшей в него взглядом молнии не хуже Зевеса, сделал вид, что вновь погрузился в чтение, продолжая при этом сердиться и досадовать, кажется на все сразу. На жену с ее извечным высокомерием к тем, кого она считает «неровней», от которого он так и не сумел перевоспитать ее даже за долгие годы их брака. На Макса, не удосужившегося посоветоваться заранее хотя бы с ним прежде, чем вывалить матери на голову такие новости – прекрасно зная особенности ее нрава. На кузину, бездумно разносящую сплетни – даже, если они и имеют под собой какую-то почву… Но более всего – на себя. За несдержанность. Что, как сам же всегда и учил сына, есть первый признак слабости аргументов. И вот… Подумав еще мгновение, Евгений Максимович решил, что лучше бы всё-таки извиниться перед женой. Но, вновь вынырнув из-за газетного листа, успел застать лишь край ее платья, мелькнувший в проёме, прежде чем дверь окончательно затворилась. Ну что ж. Выходит, так тому и быть. Не бежать, в самом деле, же за нею следом…

Максим Черкасов: В своём нынешнем возрасте Черкасов-младший уже давно не был настолько наивен, чтобы не понимать, как устроен этот мир. Потому, конечно же, знал, что столь внезапное решение жениться – да еще и на девушке, «не своего круга», каковыми его матушка, абсолютно без сомнений и угрызения совести, считает, пожалуй, всех женщин за пределами того узкого мирка, в котором привыкла обитать, вряд ли обрадует его семью. Вернее, собственно, не столько семью в целом, сколько именно Дарью Львовну. Отец, всегда проповедовавший гораздо более либеральные взгляды на жизнь и на то, что в ней происходит, а также в принципе более гибкий и деликатный в отношениях с людьми, виделся в этом смысле куда меньшим препятствием. Мнение сестер было также важно. Однако не настолько, чтобы всерьез полагать его способным повлиять на принятое решение. Собственно, изменить его радикально – и в этом Макс был совершенно уверен, не могло уже ничто. Он женится на Полине, даже если против этого будет весь мир. Или не женится вовсе. Никогда и ни на ком. И об этом – правда, в самом крайнем случае, если не получится договориться иным образом, Максим тоже готов был сообщить родителям, собираясь телом и духом нынешним ранним октябрьским вечером, должно быть, к самому важному за всю свою жизнь с ними разговору. Собираясь – в настоящую минуту – у себя дома пока еще один. За Полей, которую он сегодня был намерен официально представить семье как свою невесту, предстояло еще заехать, после того, как они, проведя весь день в конторе – и занимаясь там, кажется, чем угодно, только не работой, ненадолго расстались, чтобы переодеться и встретиться вновь. Уже непосредственно перед визитом в особняк на Морской. Большого общества там, как уже было сказано, не предполагалось – лишь сами Черкасовы-старшие. Потому и сборы были недолгими. Приняв душ, облачившись в подобающий торжественности случая, но при этом не настолько официальный, как фрачная пара, смокинг, Макс вытащил из вазы купленный еще на обратном пути из конторы у Эйслера для матушки букет. Прихватил припасенный чуть ранее как раз для этого вечера двадцати пяти лет выдержки коньяк Frapin Cuvée – для отца. И, взглянув мельком еще раз на себя в зеркало, пару раз глубоко вдохнул и выдохнул. А затем, решительно захлопнув за собой дверь, быстро сбежал по лестнице, через пару минут уже заводя двигатель своего «мерседеса», чтобы ехать к Полине. Она ждала его, стоя возле кованой ограды своего дома. Видимо, также спешила. Или же просто не усидела дома до того момента, когда он сам за нею поднимется. Возможно, от волнения? Они ни разу не говорили об этом напрямую. Но, как все любящие, быстро учась и без слов чувствовать настроение, а даже иногда, кажется, и слышать Полины мысли, Макс был в этом практически уверен. И еще больше гордился ею оттого, что она, умница, держится так спокойно и отважно. Правда, похоже, пока лишь только в его присутствии – с нежностью усмехнулся он, наблюдая сквозь лобовое стекло примерно минуту или две, до того, как Полина услышала звук мотора его автомобиля и, обернувшись, пошла по тротуару навстречу, как она переминается с ногу на ногу и нервно сжимает в руках ручку своего ридикюля. Поспешно затормозив у обочины, Макс быстро выскочил из кабины, чтобы открыть перед нею дверцу пассажирского места. Затем, вновь усевшись за руль, повернулся к Полине и внимательно, с понимающей улыбкой, заглянул ей в лицо: - Все в порядке, родная? Готова войти в клетку к львам? - Ко львам, или на эшафот – рядом с тобой я ничего не испугаюсь, – Полина улыбнулась и легко коснулась руки Максима, лежащей поверх руля. Затем расправила складку на своей юбке и кивнула в ответ на вопрос, готова ли она ехать, после чего мотор заурчал, и автомобиль, свернув с Гороховой на Морскую улицу, начал плавно набирать ход.

Полина Аристархова: На самом деле, Полина сказала Максу неправду или, точнее, не совсем правду. Она боялась. Страх этот возник впервые еще вчера, когда они вернулись в Петербург. Нелепая, иррациональная боязнь, что, расставшись с нею хотя бы на один вечер, Максим передумает. Разумом Полина понимала, что этого не произойдет, но глупое сердце отчего-то все равно время от времени сжималось в комок. Не в силах выносить этой нарастающей паники Полина, в какой-то момент, едва удержалась от того, чтобы, поступиться своими принципами, вновь выскочить на улицу, поймать первого попавшегося извозчика и приказать ему отвезти себя к Максу. Даже не ради каких-то новых уверений с его стороны, а лишь затем, чтобы просто оказаться рядом, почувствовать ту силу и уверенность, которые он ей внушал все эти дни, проведенные в их счастливом уединении в Опочке. К счастью, вскоре вернулась домой Нюра, которая, обнаружив её присутствие, вначале едва не задушила Полину в объятиях, затем четверть часа дулась и молчала, а потом столько же времени без остановки сыпала всевозможными вопросами о её благородном рыцаре на белом коне… вернее, присяжном поверенном на красном авто. Так что страхам вновь пришлось на время отступить. Утром же, когда они с Черкасовым всё-таки встретились, первым делом бросившись друг другу в объятия, вечерние тревоги вновь показались Полине чепухой. И всё было просто замечательно, пока её не огорошили вдруг известием, от которого вновь сразу же напомнил о себе неприятный холодок в области желудка. Сегодня Макс ведёт её знакомиться со своими родителями. Сообщив ей об этом между делом и словно бы даже невзначай – перед тем, как уехать в город на очередную встречу с доверителем, он чмокнул ее в щеку, ласково улыбнулся и был таков! А сама Поля, наверное, еще четверть часа неподвижно просидела за столом, сверля, в смятении и досаде, напряженным взором давно захлопнувшуюся за ним входную дверь, и не понимая, как можно было так с нею поступить. Бог свидетель, она привыкла сражаться со всем миром и быть храброй, но это выглядело слишком серьезным испытанием, чтобы пойти на него практически без подготовки! Неужели же Макс совсем не понимает, сколь многое зависит от того, как пройдет эта встреча?! Что, если его родители, наверняка, ошарашенные такой новостью, попросту откажутся их благословить?! Зная Макса, понимая теперь лучше прежнего, что даже это не заставит его отступиться от принятого решения, Полина была в панике еще и от того, что может вот-вот сделаться причиной глубокого раздора в дружной и любящей, как не раз подчеркивал это и сам её возлюбленный, семье. И что тогда?! Разве о таком она мечтала, представляя себя в самых заветных грёзах её полноправным членом? Всё это требовалось просто незамедлительно растолковать Максу, если и не убедив, то хотя бы упросив его любым возможным способом перенести сегодняшнее рандеву. И следующие несколько часов Поля провела, словно на иголках, дожидаясь, пока он вернется обратно в контору, чтобы поговорить. Но, спокойно выслушав её аргументы, и логические и эмоциональные, Черкасов, столь же решительно ответил, что ничего менять или переносить не намерен. Потому что просто не видит повода, по которому Полину не примут в его семье. - Тебя невозможно не полюбить! Ну, поверь же ты мне, глупенькая! Всё пройдет замечательно. И нам вовсе нет нужды тянуть с этим ни единого лишнего дня! И что было после такого сказать?! Что она все равно сомневается? Что не считает себя для него подходящей парой? Последнее, верно, его особенно бы потрясло – после всех ее извечных попыток доказать свою независимость и нетерпимость к любым существующим предрассудкам. В том числе и сословным. Потому оставалось только сдаться – в надежде, что Макс сам куда лучше знает своих родных, а она просто взвинчивает себя понапрасну. «…А может, и нет!» - вновь с тоской думала Поля всё о том же, спустя еще некоторое время, уже у себя, стоя перед зеркалом и придирчиво осматривая перед выходом из дому свой скромный костюм синей шерсти. Слишком скромный и потому неподходящий. Как и она сама… «Нет, хватит!» – твердо решила она, наконец, а затем гордо расправила плечи и вздернула подбородок. Макс любит её, а она любит Макса. И ничто не сможет этого изменить. А значит, абсолютно не имеет значения, какой у нее костюм, и что про него думают окружающие. Ехать к его родителям оказалось совсем недолго. Дом Черкасовых стоял почти за Исаакиевской площадью, в той части Большой Морской, где сохранились не до конца еще вытесненные доходными домами старинные приватные особняки. Перед невысоким крыльцом одного из таких, Максим вскоре и остановил свой «Мерседес». Фасад этого двухэтажного здания значительно уступал нарядностью своим соседям. Выстроенный еще, верно, в первой половине прошлого века, он был выкрашен в светлый охристый цвет и абсолютно лишен каких-либо отличающих его лепных деталей, сложной рустовки, ренессансных окон или скульптурных композиций. Единственной выдающейся, в прямом и переносном смысле, деталью был полукруглый эркер, нависающей над парадным крыльцом, которое в свою очередь было укрыто от непогоды под козырьком на тонких готических колонках. - Надо же, прежде я столько раз проходила мимо этого дома, и даже представляла порой, кто и как в нём живет! – удивленно рассуждала Поля, пока шли от машины до двери, - но не могла и подумать, что однажды… И умолкла, не договорив, но Максу не нужно было услышать окончание фразы, чтобы понять ход ее мыслей. - Надеюсь, ничто в нём тебя не разочарует, - кивнув, он вновь улыбнулся, желая ободрить Полину, и потянулся к бронзовой кнопке звонка.

Дарья Черкасова: *с папенькой* - Дарья Львовна, они приехали! – послышался голос горничной, явившейся сообщить хозяйке то, что она и так прекрасно сама знала. Чуть одернув занавеску украшавшего её личный будуар эркерного окна, из-за которой только что украдкой наблюдала, как сын бережно помогает выйти из своего авто девушке в синем костюме и шляпке с опущенными вниз полями, мешавшей как следует разглядеть лицо своей обладательницы, она тяжело вздохнула, поправила длинную нитку жемчуга, к концу которой крепился ее лорнет, и вышла из комнаты. Направляясь затем прямиком в гостиную, где, как сказала та же служанка, уже дожидается её муж, с которым Дарья Львовна со вчерашнего вечера едва ли перекинулась и десятком слов, желая в полной мере дать вкусить плоды его вчерашнего предательства. Да-да, предательства! Обдумывая вновь накануне вечером, уже лежа в постели, только что произошедшую ссору, Дарья Львовна лишь утвердилась в этом мнении. Равно как и в том, что Максим, несомненно, обманут этой своей… прости, господи, невестой, будучи в полной мере сыном собственного отца: в молодые годы столь же пылкого, увлекающегося и часто слишком доверчивого к людям. Сколь многих трудов в течение жизни ей стоило ограждать его от разных, связанных с этими свойствами личности, бед! Сколь много неприятных историй пришлось пережить и уладить! Зато теперь, когда у нее возникла серьезная необходимость в поддержке, Эжен не только отказал, но и сделал это в столь неуважительной манере, что забыть сие прегрешение сразу, подобно множеству прежних, попросту не представлялось его супруге возможным. - Мне сказали, они уже здесь, - крайне сухо – сходу давая мужу понять, что он не прощён, произнесла она, неторопливо ступая на порог большой гостиной. Последнее тоже было против воли Дарьи Львовны: если бы выбирала она, самозванку не пустили бы и дальше людской. Увы, подобное было бы слишком демонстративно, а действовать напролом в этой ситуации госпожа Черкасова отнюдь не собиралась. - Я знаю, - столь же сдержанно откликнулся Евгений Максимович, поднимаясь ей навстречу. Со вчерашнего вечера он также не изменил своего отношения к поведению супруги. И потому в течение всего нынешнего дня старался держаться с нею сдержаннее обычного, хоть это было и нелегко. Сердиться слишком долго – не только на Долли, но и вообще, было абсолютно не в его природе. Тем не менее, урок следовало преподать до конца. Иначе, какой же тогда от него толк? - Может быть, выйдем встретить их на лестницу?.. – «… как и подобает гостеприимным хозяевам», - буквально прозвучало следом в его красноречивом молчании. - Ни в коем случае я до этого не унижусь! - Что ж, как прикажешь… Слегка пожав плечами, Черкасов привычным жестом пододвинул жене кресло, а сам так и остался стоять у его изголовья, с тревогой и любопытством поглядывая в сторону входной двери.

Полина Аристархова: *с моим львом* Неброское оформление фасада дома сполна компенсировалось тем, что открывалось взгляду всякого, кто оказывался удостоенным чести быть приглашенным за его порог. Полина поняла это сразу, как только ступила в просторный холл и вновь невольно замерла, ошарашенная окружающим ее великолепием. Между тем, Макс, то ли не желая ее смущать, то ли, действительно, ничего странного в ее поведении не замечая, негромко переговаривался с вышедшим им навстречу мажордомом. - В «серой» гостиной? Отлично… Нет-нет, провожать дальше не нужно! – прибавил он тотчас, с улыбкой, но весьма решительно остановив жестом было пустившегося за ними следом слугу, - уверен, что все еще помню дорогу, потому прекрасно смогу сам проводить туда нашу гостью. И далее, махнув рукой, позвал Полину за собой к широкой парадной лестнице. Ковер, покрывавший белоснежный мрамор, оказался таким толстым, что туфли девушки почти утонули в его роскошном длинном ворсе. Потому приходилось даже внимательнее глядеть себе под ноги, чтобы с непривычки ненароком не запнуться, поспевая за резво устремившимся наверх Максом. Так что толком взглянуть вокруг себя Поля смогла только на втором этаже, представлявшем собой казавшуюся бесконечной анфиладу роскошных залов, где удивительным выглядело все – от паркета до расписных плафонов. «Господи, что я тут делаю?! – было её первой и единственной разумной мыслью среди сонма остальных, подгоняемых учащенным от скорой ходьбы и волнения, биением сердца. – Зачем я на это согласилась?» В гостиной, которую Макс в разговоре со слугой почему-то назвал «серой» – хотя первое, что там бросилось Полине в глаза, были золоченые лепные узоры, извивавшиеся причудливыми узорами к самому потолку, их встречала зрелых лет супружеская чета. Высокий седовласый мужчина, в котором без труда угадывалось внешнее сходство с сыном, и восседавшая рядом с ним в широком кресле, точно императрица на троне, строгая дама, посмотреть на которую Полина почему-то постеснялась, скромно остановившись чуть позади Максима и опуская глаза. - Матушка, отец! – не обращая внимания на эту несколько странную, почти театральную, мизансцену, Максим окинул их приветливым взглядом, и устремился навстречу. Ответил на отцовское рукопожатие, коснулся губами протянутой для поцелуя холеной, унизанной драгоценными перстнями и слегка пахнущей привычными с детства духами, материнской руки. – Рад обнаружить вас в добром здравии! И позвольте же сразу, без лишних предисловий, представить вам Аполлинарию Модестовну Аристархову, Полину, мою любимую и невесту!.. Дорогая, подойди же скорее сюда, почему ты так и стоишь у входа! – быстро обернувшись, он широко улыбнулся, жестом подзывая её к себе. – Прошу любить так же крепко, как и меня! А это, Поля, Евгений Максимович и Дарья Львовна! Мои самые лучшие на свете родители! - Ну, что прямо-таки самые лучшие на всём белом свете – это, конечно, изрядное преувеличение. Однако что точно не худшие – с этим я вполне согласен! – усмехнувшись от такой рекомендации, выждав пару секунд паузы, первым произнёс Евгений Максимович, а затем учтиво поклонился девушке, которая только что, в ответ на призыв Макса, проделала еще несколько робких шагов, и вновь застыла, не смея поднять взор. – Очарован, мадемуазель! И рад, наконец, увидеть собственными глазами ту, о которой мы уже столь много наслышаны, верно, Долли, душа моя?

Дарья Черкасова: *с недоразумением и прочими* - Не знаю, - ответила она. И, через мгновение, очень тихо, но так, чтобы это отчетливо услышали лишь муж и сын, находившиеся в непосредственной близости, прибавила: – Никогда бы не подумала я, что в нашей жизни «невеста» будет обозначать «невесть что», – с удовлетворением отмечая, что реплика произвела ожидаемый эффект. Эжен рядом нервно кашлянул. А Максим, который до того глазел на свою девицу с глупой блаженной улыбкой, улыбаться тотчас же перестал и дернувшись, словно от пощечины, вновь обернулся к ней. Мгновенно получив на свой недоверчивый и обиженный взгляд – ответный, спокойный и безмятежный. А затем Дарья Львовна, наконец, перевела взор на посетительницу, впервые с момента знакомства удостаивая её персонально обращенной реплики: - Я только хотела сказать, что мой муж склонен к преувеличениям. Так же, впрочем, как и сын – к сожалению, это наследственная черта. Поднявшись с этими словами из кресла, мадам Черкасова сделала несколько шагов навстречу Полине и, остановившись буквально в паре шагов, вновь устремила на неё внимательный и изучающий взгляд, от которого, верно, даже покойник покрылся бы нервной испариной. Поля же попросту забыла, как дышать. - Боюсь, что на самом деле, до некоторых пор мы вообще не подозревали вашем существовании. Потому абсолютно не имели возможности составить хоть какое-то личное мнение. Однако теперь я вижу, что вы весьма милы – во всяком случае, внешне. Потому, любому узревшему вас мужчине, несомненно, есть, чем быть очарованным. Говоря об этом тихо и ровно, словно просто констатируя всем известные факты, Дарья Львовна слегка улыбалась. Но обмануть этой улыбкой Полину было сложно. Она чувствовала, что не нравится матери Макса. Но ради него самого, ради их общего будущего, готова была стерпеть – равно, как и сделать, что угодно, лишь бы разрушить предубеждение этой женщины, уговаривая себя, что идет оно исключительно от огромной любви к сыну и вполне понятной материнской ревности. А вовсе не от иных причин, думать о которых было неприятно и даже унизительно. - Мне, правда, жаль, сударыня, что мы не успели познакомиться прежде, и вы ничего обо мне не знали. - Ну почему же? Кое-что о вашем присутствии в жизни сына нам все же успела поведать графиня Кронгхольм… - Дарья Львовна чуть пожала плечами, по-прежнему не сводя глаз с ее лица. Неимоверным усилием воли выдержав до конца её взгляд, Полина чуть улыбнулась, игнорируя иронию, отчетливо прозвучавшую в только что произнесенных словах. - Надеюсь, теперь нам никто не помешает наверстать упущенное. Можете спросить меня обо всем, что покажется вам интересным. Мне нечего скрывать, – прибавила она и вдруг почувствовала, как подошедший сразу же следом за матерью Максим взял и крепко сжал её руку, желая поддержать, а может, просто для того, чтобы передать немного своей уверенности. – Но одно хочу сказать вам прямо сейчас. Я всем сердцем люблю вашего сына и сделаю всё ради того, чтобы он был счастлив! - Любовь – это, безусловно, важная составляющая счастливого брака. Но вот только единственная ли? Хватит ли её одной на целую жизнь? Вы так молоды, моя дорогая! Поэтому вряд ли над этим задумывались. В отличие от нас, людей зрелых и склонных к более трезвому взгляду на всё, что происходит вокруг… Впрочем, теперь не время и не место для философских бесед. Уже накрыт стол. Мальчики мои! – обернувшись к мужу, Дарья Львовна протянула ему руку. А затем кивнула сыну, предлагая проводить в столовую свою даму. Даже в таком обществе важно в мелочах соблюдать этикет, ведь порядок в быту гарантирует порядок и в жизни.

Полина Аристархова: *с Дарьей Львовной* Устроив ладонь на руке Макса, Полина безропотно пошла рядом с ним следом за старшими Черкасовыми, устремившимися вдоль по анфиладе залов первыми, как и подобает хозяевам дома, весь бельэтаж которого, собственно, и предназначался для парадных приемов. Потому все покои были оформлены соответствующим образом – роскошная лепнина высоких потолков, стены, украшенные французскими гобеленами, часть из которых, по семейному преданию, украшала во время Эрфуртского свидания с Наполеоном резиденцию Александра I, расставленные то том, то здесь, драгоценные предметы искусства… В повседневной же своей жизни Черкасовы обходились лишь первым этажом, где располагались их жилые комнаты, гостиные и прочие помещения, куда более скромного – разумеется, лишь в сравнении с бельэтажем – вида. Там же находилась и столовая, в которой обычно принимали пищу в семейном или ближайшем родственно-дружеском кругу. Но сегодня Дарья Львовна намеренно распорядилась накрыть стол именно в парадном зале, выбрав его в качестве главной сцены для задуманного представления. Буфетная эта своими белыми стенами, расписанными синими цветочными узорами и пейзажными вставками в десюдепортах, сюжеты которых явно позаимствовали у китайских ваз, стоявших тут же на консолях и этажерках, весьма напоминала старинную фарфоровую шкатулку. В центре её находился внушительных размеров стол, за которым могли бы легко разместиться человек двадцать. Но сегодня его накрыли лишь на четыре персоны, из-за чего большая часть осталась свободной, и выглядело это весьма странно. Потому – явно затем, чтобы заполнить пустоту, на свободный край были дополнительно выставлены вазы с цветами и серебряные подсвечники, совершенно излишние из-за наличия электрического освещения во всем доме. Еще утром Евгений Максимович весьма деликатно пытался намекнуть супруге о нецелесообразности использования именно этого зала для приема всего одной лишь гостьи и сына. Но переубедить Дарью Львовну нынче не смог бы и сам дьявол. - Кстати, сегодня я велела подать лишь самые любимые угощения Макса, - проговорила она, вновь обращаясь к Полине, когда все они расположились за столом. – Суп-жульен и соте из рябчиков, а также холодная осетрина, котлеты из пулярды и еще несколько разных закусок. Все это приготовил наш повар, он служит в доме уже несколько десятков лет. - А вот Полине и повар не нужен! Она сама восхитительно готовит! – тут же подхватил Максим, искренне желая помочь своей нареченной побыстрее освоиться в непривычной для неё обстановке и наивно предположив, что прямо сейчас вряд ли сыщет более безопасную тему для общего разговора, нежели кулинария. – Готов поклясться, что некоторые блюда выходят у неё ничуть не хуже, чем у нашего Анисима Петровича! - Очень хорошо, - произнесла Дарья Львовна и кивнула. Но к чему конкретно относилась эта короткая реплика – к словам сына, или к тому, что лакей уже начал разливать по тарелкам тот самый суп-жульен, понять было сложно. Выждав еще несколько мгновений, пока слуга отошел от стола на достаточное расстояние, Дарья Львовна взяла ложку, попробовала суп и, опустив ее обратно, снова произнесла: - Прекрасно. Как я понимаю, наш сын оказался весьма дальновидным юношей, раз решил выбрать невесту из практических соображений. Вы ведь, помимо несомненно полезных навыков повара и личного секретаря, наверняка и другими талантами обладаете, моя дорогая? Шьёте? – изучавшая в этот момент все многообразие ложек, ножей и вилок по обеим сторонам от своей тарелки, Полина на миг оторвалась от своего занятия, взглянув на госпожу Черкасову с легким недоумением, и молча кивнула. – Прелестно! А порядок сможете в доме навести? Замечательно!.. И стираете тоже сами? Браво! Лишь одно мне в таком случае неясно: когда же вы собираетесь быть женой своего мужа? - Боюсь, что сейчас тоже вас совсем не понимаю, мадам, - наконец, вымолвила Полина, и верно, чувствуя абсолютную растерянность из-за внезапно осыпавшего её града вопросов. - Ах, ну, конечно же, нет! Разумеется, нет! – ласково и почти по-матерински тут же вновь улыбнулась в ответ Дарья Львовна, готовясь при этом нанести свой решающий удар, под который эта глупышка, отчего-то возомнившая себя ровней их семье, как и ожидалось, подставилась сама. Практически… - К моему глубокому сожалению, не во всяком кругу у нас до сих пор еще делают различие между женой и домашней прислугой! И тому, чтобы отчетливо её видеть, надобно учиться с раннего детства. А то и с рождения!.. Ну, посудите же сами! Как можно заботиться о супруге и достойно воспитывать ваших общих детей, когда голова и руки весь день заняты домашними хлопотами?! - Но разве же это и не есть забота? Прибрать дом, приготовить еду? Моя матушка успевала всё. - Возможно, это принято в мещанских семьях, - пожала плечами Дарья Львовна. – Но у дам из высшего общества, помимо непосредственно семейной жизни, есть еще и светские обязанности! Им тоже приходится уделять немало времени. А еще – постоянно следить за собой. Неухоженная, постаревшая до срока женщина неизбежно вскоре перестанет быть привлекательной для своего мужа. - А мне вот кажется, если муж по-настоящему любит свою жену, то вряд ли станет ежедневно пересчитывать морщинки на ее лице, дабы убедиться, что их не стало больше, чем вчера. Да и держать в доме добрый десяток слуг ради того, что спокойно может сделать и сама хозяйка – абсолютный пережиток прошлого, – вдруг заявила Полина и сама удивилась тому, что осмелилась выговорить подобное вслух. – Взгляните же, наконец, и вы вокруг себя! Мир постоянно меняется, а в стенах этого дома время застыло столетие назад! Многие теперь живут иначе, и это вовсе не означает, что они делают это неправильно, а все перемены лишь к худшему! - А ведь, пожалуй, вы правы! – с интересом выслушав её дерзкую тираду, внезапно согласилась Дарья Львовна. – Да! Вот прямо завтра же возьму, и рассчитаю всю нашу прислугу. Пусть уходят! Уверена, они сумеют себя прокормить за стенами этого дома. В прекрасном и постоянно меняющемся к лучшему новом мире. - Зачем ты так, мама?! – нервно отбросив в сторону льняную салфетку, которую едва успел разложить на коленях, Макс резко поднялся со стула, глядя на нее сверху вниз пламенеющим от гнева и обиды взором. – Полина имела в виду совсем другое! И мы все здесь прекрасно это понимаем, не так ли? Даже, если для чего-то делаем вид, что нет…

Евгений Черкасов: * с отважной девчушкой* - Конечно! – в тот же миг неожиданно ответил вместо жены Евгений Максимович, заговорив едва ли не впервые с тех пор, как его семейство и примкнувшая к нему гостья оказались за столом. – Твоя матушка просто не очень удачно пошутила. Так что, прошу, успокойся и сядь, - продолжил он все тем же негромким и спокойным голосом, в котором, тем не менее, ощущалась такая внутренняя сила, что сын без промедления, не возразив ни единого слова, подчинился. Хотя, за мгновение до того, казалось, был готов на открытую конфронтацию. – Полагаю, нам всем пора оставить ненужные споры и насладиться, наконец, этим великолепным обедом, пока он еще не слишком остыл. Это было бы настоящим преступлением… Скажите, Полина, а что более всего любят готовить в вашем родительском доме? И попутно было бы очень кстати узнать, чем занимается ваш батюшка? Полагаю, где-нибудь служит? - У нас любили самые простые и обычные блюда. Щеки Полины горели от обиды и унижения, тем не менее, она нашла в себе силы благодарно улыбнуться Евгению Максимовичу, который не только минуту назад незаметно подсказал ей, каким из столовых приборов воспользоваться первым, но теперь еще и крайне решительно пресек неприятную тему, которую выбрала для разговора его жена. - А батюшка – так же, как и мама, учительствовал. Они вместе преподавали в женской гимназии в Опочке. - Благородное занятие! – чуть улыбнувшись, Черкасов-старший одобрительно кивнул. Причём, одобрение его относилось даже не к тому, о чем говорила Полина, а к тому, как это было сказано. Девочка вообще держалась крайне достойно и стоически сносила возмутительные нападки Долли, которые та, к немалой досаде и стыду Евгения Максимовича, даже не пыталась хоть как-то завуалировать. Тем не менее, высказать жене открытое неодобрение прямо теперь, в присутствии сына и его избранницы, было невозможно. Потому Черкасов позволил себе лишь многозначительный взгляд в ее адрес, надеясь, что хотя бы теперь, после того, что узнала, Долли, наконец, образумится. Ведь учительство – это действительно достойное и уважаемое всеми поприще. А люди, которые на нем подвизаются, обычно, как минимум, неплохо образованы и интеллигентны. Многие из них, к тому же, сторонники партии, к когорте отцов-основателей которой относил себя – причем, не без внутренней гордости, сам Евгений Максимович. И это, пожалуй, тоже добавляло мадемуазель Аристарховой несколько дополнительных очков в его глазах… Впрочем, теперь совсем не об этом. - А где же они сейчас? Верно, перебрались, к нам, в столицу? – развивая этим вопросом свою предыдущую мысль, поинтересовался он, вновь переводя взор на Полину, и прибавил, поясняя: – Я просто заметил, что в своем рассказе о жизни в Опочке вы употребили прошедшее время… - К сожалению, в настоящем моих родителей уже нет в живых. - О, какое несчастье! Искренне прошу прощения! – Евгений Максимович вздохнул и сокрушенно покачал головой, досадуя на Максима, не соизволившего рассказать заранее хотя бы об этом, и тем в очередной раз поставившего их с женой в неловкое положение. - Ничего. Вы ведь не могли знать, - откликнулась Поля, готовая внутренне возликовать от того, что, хотя бы с отцом Максима у неё, кажется, стало получаться нечто, похожее на нормальный разговор. Впрочем, этот человек даже по первому впечатлению показался ей куда мягче и любезнее собственной супруги. Должно быть, и Макс более пошел в него не только внешностью, но также характером. Что теперь всё более виделось Поле её очередной огромной удачей. Хотя, она все еще не теряла надежды наладить отношения и с Дарьей Львовной, которая все последние минуты в основном молчала, опустив глаза в собственную тарелку. Но, исподволь на нее поглядывая, Поля могла бы поклясться, что всё это лишь имитация смирения. - Ну, что ж, зато теперь я знаю… вернее, вполне понимаю, отчего вы сами переехали в Петроград и стали искать себе работу, - тем временем, продолжал Евгений Максимович. – Деятельной и образованной барышне, к сожалению, все еще трудно найти работу в провинции, верно? Потому и обеспечить себя, прямо скажем, непросто. Вы были у единственным ребёнком в семье? Или имеются еще братья или сестры у вас на попечении? - Нет, я одна. Есть только дальняя родня в Орше. И вы правы, Евгений Максимович. В маленьком городе действительно сложно найти подходящую работу. Но дело не только в этом. Мне всегда хотелось не просто зарабатывать на жизнь, но и найти применение своим талантам.

Дарья Черкасова: *с моим кошмаром* - Что ж, как видим, это сполна удалось… - все так же, не поднимая глаз, едва слышно заметила Дарья Львовна. Однако Полина, которая прекрасно поняла скрытый смысл этой язвительной ремарки, и на сей раз сделала вид, что ничего не заметила. Но только не от робости, а, напротив, от абсолютной и спокойной уверенности в том, что говорит. Должно быть, впервые за этот мучительный для себя вечер, ощутив под ногами твёрдую почву. Ибо, где-где, а уж в этой теме она точно могла потягаться в красноречии не только с госпожой Черкасовой. А кажется, и вообще с кем угодно! - Думаю, вы правы, мадам. В Петрограде мне действительно удалось найти не только дело по душе, но и того, кто оказался не просто самым лучшим и достойным мужчиной на свете, да еще и принял меня при этом за равного себе человека. А не за нечто среднее между предметом обстановки и домашним питомцем, необходимое лишь затем, чтобы украшать собой дом и рожать здоровых детей. - То есть, тем женщинам, кто живет не… по вашим, так сказать, принципам, вы априори отказываете в праве называться людьми? – внезапно почувствовав себя уязвленной, Дарья Львовна тихо усмехнулась, вновь откладывая в сторону вилку и нож. – Ну, тогда это камень и в мой огород, милочка! А также в огороды дам того круга, в который почти неизбежно попадете вы сами, если выйдете за моего сына. - Полина ничего такого не говорила, мама! – вновь было вскинулся Макс. Но, коротко на него глянув, Поля едва заметно качнула головой, призывая не вмешиваться в диалог. - Нет, не отказываю. Но лично я убеждена, что быть просто «женой своего мужа» в наше время – уже практически анахронизм. Женщина должна уметь сама себя обеспечить, а когда надо – то и постоять за себя! - Как мило! Но для чего же тогда вам нужен муж? - Полагаю, для того же, для чего и вам, сударыня! Чтобы быть всегда вместе, любить и поддерживать друг друга… разве это не очевидно? - Почему же, вполне. Как и многое другое, впрочем. Скорбно поджав губы, Дарья Львовна опустила взгляд на свою тарелку и вновь взяла в руки столовые приборы, показывая, что считает тему исчерпанной. Несмотря на это, на душе у нее было по-прежнему тяжело и сумрачно. Надежда на легкую победу над самозванкой потерпела сокрушительное поражение. Та оказалась умнее и гораздо хитрее, чем можно было ожидать. И потому – куда опаснее, чем думалось вначале. Вот и Эжен уже, кажется, готов лечь ковриком к ее ногам… Хотя, что с него взять, он всегда не слишком хорошо разбирался в людях. А уж когда речь заходит о хорошенькой женщине – и подавно, вздохнула Дарья Львовна, слушая затем, как муж – как раз именно таким тоном, как она и ждала, интересуется, намерена ли Полина продолжить и после свадьбы свою карьеру, чувствуя при этом, вместо удовлетворения собственной проницательностью, нечто, вроде горечи предательства. Надо же, и этот туда же – следом за сыном, променявшим ее, родную мать, на наглую чужую девицу, к тому же, помешанную на абсолютно абсурдных идеях, согласиться с которыми можно лишь напрочь лишившись рассудка! Ну, ничего, одно проигранное сражение – еще не вся война!

Максим Черкасов: * с бедной Полей и родителями* Напряженная и нервная атмосфера, воцарившаяся в гостиной буквально с самых первых минут знакомства Полины с родителями – а вернее, прежде всего с матушкой, ожидаемо, переместилась следом за ними всеми и в столовую. Думая накануне о том, как это будет происходить, и хорошо зная характер Дарьи Львовны, Макс, конечно же, ожидал изрядных трудностей. Однако не думал, что вечер окажется для него настолько тяжелым с моральной точки зрения. Он искренне любил и уважал родителей. Но с некоторых пор абсолютно не мыслил дальнейшей жизни и без Полины. Поэтому ощущал себя, словно бы Одиссей, обязанный провести корабль меж Сциллой и Харибдой. Помочь ему в этом могла лишь неимоверная удача или безграничное терпение. С последним неожиданно оказалось сложнее всего. Ведь мать и Полина, буквально с первого взгляда ощутив друг в друге соперниц, точно так же, практически сразу, и схлестнулись в жестком поединке своеволий, где самому Максу, как и его отцу, впрочем, отводилась лишь роль наблюдателя. Причем, далеко не беспристрастного. Вот только определиться со стороной, за которую хотелось переживать, здесь было практически невозможно. Полину было жаль. Но так же болело сердце и за матушку, в ревнивой своей родительской слепоте совершенно не замечающую, что невеста сына ей вовсе не враг и не соперница. Хотя Полина неоднократно демонстрировала это и словом, и делом – изо всех сил сдерживаясь под несправедливыми и обидными нападками Дарьи Львовны, даже в то время, когда сам Макс уже готов был сорваться и уйти, чтобы прекратить это бессмысленное сражение. Впрочем, по-прежнему не имея даже и в мыслях отказаться от того, что задумал – ибо, как уже было сказано, не представлял дальнейшего существования без своей избранницы. Слава богу, хотя бы отец, кажется, понемногу склонялся на их сторону. Но даже если это случится окончательно, праздновать победу рано: есть еще старшие сёстры, которые почти наверняка поддержат мать… А тут еще и Полина, будто бы вознамерившись подлить масла в огонь, оседлала своего любимого конька и внезапно перешла в контрнаступление, рассуждая о равенстве полов и о своей будущей роли в семье так, словно его, Макса, мнение не имеет для неё никакого значения. Несмотря на то, что во многом он был с нею согласен. Во многом. Да не во всём. Но если наедине они могли сколь угодно долго бодаться в непримиримых спорах на эту тему, зная, что после все равно помирятся, здесь – в присутствии родителей, подобные речи лишь еще сильнее подрывали его авторитет и уводили их еще дальше от достижения устраивающего всех договора. Поэтому, когда отец спросил у Полины, собирается ли она работать после свадьбы, Макс решил, что с него довольно и что настал момент уже ему самому взять на себя ответственность за продолжение этой дискуссии. - Нет, – ответил он Евгению Максимовичу, при этом спокойно и твердо глядя в глаза невесте, которая определенно уже приготовила развернутую сентенцию и на эту тему, потому, внезапно лишившись возможности её провозгласить, смотрела на него с недоумением и даже обидой. – После того, как мы поженимся, Полина будет заниматься только нашим домом. Однако это не означает, что я не буду обращаться к ней за профессиональной помощью, если это вдруг мне по какой-нибудь причине потребуется. - Но …, - начала и тут же замолчала Полина, внезапно осознав, в какую ловушку только что угодила. Здесь, в присутствии родителей Макса, спорить с ним на эту тему было абсолютно неуместно. Но и сдаваться вот так, запросто, тоже было не в ее характере. – … Пока мы еще не поженились, - наконец, собравшись мыслями и гордо вздернув подбородок, продолжила она, - все останется, как и прежде. Да и после ведь все равно потребуется какое-то время, чтобы найти мне подходящую замену на этом месте. - Разумеется. И, полагаю, что это должен быть человек незаурядных талантов? – осведомилась Дарья Львовна, в глазах которой сейчас читалась откровенная ирония. - Совершенно верно! – ответила Полина ей в тон и чуть приподняла брови. – Дело в том, что, когда Максим погружается в работу над очередным делом – особенно, если оно сложное и запутанное, он забывает обо всем на свете. Даже о самых необходимых вещах, вроде сна и еды… - Ну, это для нас с Дарьей Львовной вовсе не секрет, - усмехнулся Черкасов-старший, вновь вступая в разговор. – Это привычка из самого детства. Если его что-либо по-настоящему заинтересовало, ни за что не отступится, пока не достигнет цели! Бывало, и в гимназии над трудной задачей мог чуть не до утра просидеть, пока не решит. - Ну, что ты, пап, такое говоришь?! Сроду я до утра не сидел над учебниками! – сию же минуту смущенно откликнулся Макс. – Разве что перед защитой диссертации. А до того – скорее наоборот, даже среди дня, бывало, на лекциях дремал. Так что не вводи Полину в заблуждение, а то еще подумает, что я и здесь совершенный идеал, как после соответствовать?! - Да я и так это знаю! И кому угодно могу подтвердить, Евгений Максимович, что сын ваш – блестящий адвокат! Ответственный и профессиональный. А со временем, и вовсе, станет лучшим в России. Я уверена! - Замечу лишь в скобках, - рассмеялся Макс, - что прежде она обо мне такого еще никогда вслух не говорила! - Это потому, что у меня нет дурной привычки делать поспешные выводы. Я долго наблюдаю, прежде чем что-то для себя решить. Зато уж после не сомневаюсь в принятом решении.

Дарья Черкасова: *с мерзавкой, что украла сына* - Похвальное качество. Особенно в отсутствие достаточного жизненного опыта, - заметила Дарья Львовна и, чуть пожав плечами в ответ на новую порцию многозначительных взглядов со стороны мужа и сына, пояснила, что имеет в виду лишь юный возраст Полины, для которого подобное свойство характера – настоящая редкость. – И большая удача для тебя, мой мальчик… Ну что же, а теперь, думаю, самое время нам с твоей избранницей ненадолго оставить вас с папа наедине за рюмкой портвейна. Ах, да не смотри на меня такими глазами, Макс! Не съем я ее, ибо уже вполне сыта. Да и вообще, как ты знаешь, не имею привычки питаться невинными девами. «А кажется, что как раз наоборот!» - подумала в этот момент Поля. Но вслух, разумеется, ничего такого не сказала, только улыбнулась, сделав вид, что нашла шутку Дарьи Львовны очень забавной. Внутри же, едва поняв, что следующие несколько минут – а может, и больше: кто знает, сколько длятся тут такие уединенные мужские посиделки, ей придется коротать с глазу на глаз с этой женщиной, словно на экзамене, или на защите той самой диссертации, о которой Макс, не раз вспоминал, как об одном из самых непростых моментов собственной жизни, вновь сразу напряглась и сжалась. - Я всего лишь собиралась обсудить кое-что с этой милой барышней, - меж тем, продолжала Дарья Львовна, - но это тоже сугубо женские темы. Так что и нам тоже не лишне будет некоторое время побыть тет-а-тет. Поднявшись с этими словами со своего места, она царственной походкой двинулась к дверям. И Полине осталось лишь молча последовать за ней, стараясь при этом держаться ровно на шаг позади, как и подобает почтительной гостье. Спустя пару минут, они вернулись в ту самую комнату, где их встречали. Вновь расположившись в кресле, Дарья Львовна указала Полине на соседний стул. Она послушно села и, выпрямив спину и сложив на коленях руки, точно прилежная гимназистка перед классной дамой, стала ждать, когда с нею заговорят. Однако госпожа Черкасова с этим по-прежнему не спешила, будто испытывая её терпение. Впрочем, длиться бесконечно данная пауза все же не могла. Понимая это не хуже Полины, которая лишь поэтому, возможно и сохраняла хотя бы видимое внешне спокойствие, Дарья Львовна наконец, решила заговорить, опасаясь, что в гостиную вот-вот вернутся ее муж и сын. - А вы, и верно, необычная, Полина! Да-да! – кивнула она в ответ на невольно вскинутые в удивлении брови собеседницы, и даже слегка улыбнулась ей своими бледными, тонкими губами. – Весьма яркое и интересное создание! Не то, что скромные и домашние барышни нашего круга. Так что я теперь даже отчасти понимаю своего сына. Одно плохо: в вас, увы, совершенно не чувствуется породы! - Породы?! – едва не поперхнувшись от неожиданности, переспросила девушка, и Дарья Львовна снова кивнула, глядя на неё с неподдельным сочувствием. – Но породы бывают лишь у животных! А мы с вами люди! - И что ж?! Человек ведь тоже относится к животному миру, хоть и мнит себя его царем, разве не этому учит нас господин Дарвин? Как прогрессивная и современная барышня, вы, несомненно, знакомы с его трудами? - Да, я о нём слышала, - ответила Поля, не понимая, куда она клонит. - Прекрасно! Тогда вам должно быть известно, что животные разных видов практически никогда между собой не скрещиваются. А если это все же происходит, то у них либо не рождается потомства, либо на свет появляются чудовища. Вспомните хотя бы античную мифологию – химер, горгулий, грифонов, ехидн! - Ну, во-первых, как учит нас Дарвин, все люди на свете относятся лишь к одному-единственному виду – или уж породе, если вам так будет угодно: homo sapiens. А во-вторых, я не очень понимаю, отчего, говоря об естественной науке биологии, мы вспоминаем о существах, которые обитают лишь в старинных преданиях и легендах. Но если уж говорить о мифах, то давайте вспомним и те из них, которые рассказывают, что всесильные боги древности довольно часто вступали в связь с простыми смертными… - Вот именно! «Вступали в связь», - тотчас подхватила госпожа Черкасова. – Однако – не женились! Это были лишь мимолетные увлечения! Вот и Максим точно такой же: увлекается всем сердцем, абсолютно не думая о последствиях!.. Скажу вам по секрету, моя дорогая, вы ведь далеко не первая из его, так сказать, «земных» пассий, - усмехнулась она, с торжеством глядя на Полину, которая, хоть и понимала прекрасно, что её мучительница ровно того и добивается, а все же пропустила этот удар, не сумев удержать на лице прежней маски непроницаемого спокойствия. Дарья Львовна же, мгновенно это заметив – так, должно быть, еще издали чуют раненого зверя в лесной чаще охотничьи собаки, напротив, столь же заметно приободрилась. - Но все эти увлечения неизменно проходили. И сын всегда вновь обретал благоразумие. Будьте же благоразумны и вы, дитя моё! Послушайтесь доброго совета: оставьте моего мальчика сами, первой, прежде, чем он оставит вас! - Не думаю, что это возможно сударыня, - по-прежнему не поднимая на неё глаз, едва слышно выговорила, наконец, Полина, в сердце которой в этот момент, разом поглотив и обиду, и рожденное-таки словами этой ведьмы сомнение, буквально вскипело негодование. – Дело в том, что Макс уже не ваш мальчик. Он мой. И вам придется с этим смириться – если не хотите его окончательно для себя потерять. - Что-что?! – чувствуя, что ей не хватает воздуха, Дарья Львовна невольно потянулась к шее. – Это ты… что же, угрожать мне пытаешься? - Констатирую факт, - гордо вздернув подбородок, Поля выпрямила спину и посмотрела ей в глаза, впервые читая там если и не страх, то определенно растерянность. И уже это можно было считать победой. Однако в войне в целом, или лишь только ещё одном-единственном сражении, было, к сожалению, пока не понять.

Максим Черкасов: *хором* - И что же за факты вы тут без нас обсуждаете? Весёлый голос Максима послышался откуда-то сзади, должно быть, от самой двери, спиной к которой Полина волей его матери сидела все последнее время. Потому оставалось лишь только гадать, что из сказанного здесь прежде ему удалось услышать. Впрочем, не важно, даже если бы и весь этот разговор целиком. Теперь Полина была совершенно уверена, что не отказалась бы ни от единого сказанного в нем слова. Дарья Львовна опомнилась первой. Сказанное Полиной лишь убедило ее в собственной правоте, а угроза, да-да, это всё же была угроза ее спокойствию, прибавила решимости. Она подняла взгляд на сына и как будто только теперь заметила, что он вырос, стал совсем взрослым мужчиной – её мальчик! - Тот факт, Максим, что брак между тобой и этой особой абсолютно невозможен! И материнского благословления на него ты не получишь! Поэтому лучше одумайся, иначе… «… ты мне не сын!» - мысленно закончила фразу Дарья Львовна, но вслух произнести такого всё-таки не смогла. - А сейчас я хочу чтобы она покинула наш дом и впредь его порога не переступала! - Но, погоди, что произош… - еще успел выговорить Макс, прежде, чем смысл сказанных матерью слов окончательно достиг его понимания. – Вот, как? – в тот же миг осекшись, прибавил он едва слышно. Затем нахмурился и, не сводя глаз с лица Дарьи Львовны, продолжил. – Ну что же, маменька, пусть будет по-вашему! Полина уйдет и отныне никогда больше не переступит порог этого дома. Равно, как и я сам! Пойдем! Последнее было адресовано, разумеется, Полине, которую Макс тут же крепко взял за руку, намереваясь увести за собой прочь из комнаты. Однако в этот момент ему внезапно преградил путь Черкасов-старший. - Сынок, постой! Ты все неверно понял. Мама имела в виду вовсе не это… - Неправда! – спокойно возразила его супруга. – Я сказала ровно то, что хотела. И не нуждаюсь в дополнительном толковании своих речей. Услышав эти слова, Макс только горько усмехнулся, глянув на него с искренним сочувствием: - Прости, отец! И, вновь потянув за собой невесту, устремился к выходу. Ничего более не говоря, Евгений Максимович, проводил Макса и невольно семенящую рядом, пытаясь приноровиться к его широкому и решительному шагу Полину, до самой двери долгим, неотрывным взглядом. К собственной же супруге он повернулся тоже не сразу, а лишь спустя пару минут после того, как эта дверь с грохотом закрылась за их спинами. - Что ты наделала, Долли?! Что же ты наделала?..

Полина Аристархова: Стремительно покидая следом за Максом гостиную особняка его родителей, Полина думала лишь о том, как сильно она сейчас промахнулась. Дала волю чувствам, но лишь сильнее раздраконила и без того не слишком миролюбиво настроенную Дарью Львовну. Иллюзорная победа, которую она праздновала всего пару секунд, обернулась полным крахом. И горечь этого поражения Поля сейчас ощущала почти физически. Тем не менее, уже на парадной лестнице, ступени которой, она всё в том же стремительном темпе преодолевала вслед за Максимом, настроение внезапно начало меняться. Еще пару минут назад она думала, как бы остановить его и уговорить вернуться обратно, чтобы вновь попробовать спокойно объясниться с расстроенной – в этом Поля абсолютно не сомневалась, Дарьей Львовной. Да только нанесённая ею обида, словно сильный ожог, саднила всё сильнее, отдавая болью в самое сердце, прогоняя оттуда последние остатки сострадания. И оставляя лишь оскорбленное до предела чувство собственного достоинство, поступиться которым было невозможно даже ради спокойствия Макса. Ее только что выставили из этого дома как беспородную собачонку! А нет, почему же «как»?! Ведь именно такой ее тут, выходит, и считают! Да только дворняжки во сто крат умнее, живучей и преданнее всех прочих! И пускай та высокомерная дама думает, как ей хочется! Полина перед ней больше никогда головы не опустит, так как цену себе знает! И Макс тоже любит её такой, какая она есть!.. Вот только не сердится ли, подумала девушка с внезапной опаской, лишь теперь заметив вдруг, что и сам он за все время, пока шли, одевались и садились в машину, не произнес ни слова. И дверь «мерседеса» захлопнул за нею с таким сердцем, что едва не прищемил подол юбки – кажется, этого вовсе даже не заметив. Затем, столь же сурово и бессловесно, занял своё место за рулем, завел мотор и до упора выжал педаль газа, заставляя автомобиль как никогда резко рвануть с места. Не смея ничего у него спросить, Поля опустила глаза и сжала губы, крепко сцепив на коленях похолодевшие пальцы. А что, если Дарья Львовна все же права? И совсем скоро, как только уляжется первый гнев, Макс еще раз обдумает произошедшее и сделает все так, как и сказала его мать? Горя азартом переиграть её в споре, в тот момент Полина не придала этим словам особенного значения. Но сейчас, в напряженной тишине, нарушаемой только ревом автомобильного двигателя, они вновь отчетливо всплыли в её памяти: «Сын всегда обретал благоразумие…» Обратный путь до дома Полины был несколько длиннее – чтобы развернуться, Максу надо было выехать на набережную. Тем не менее, до Гороховой они домчались всего за десять минут, под гнетом этих тяжелых мыслей, показавшихся девушке почти что вечностью. Когда «мерседес» наконец остановился, ни Макс, ни сама Полина не шелохнулись. Только сейчас, рискнув впервые на него взглянуть, она поняла, как глупа была все эти минуты. Макс сидел, уставившись в лобовое стекло, и казалось, ничего перед собою не видел. Руки его крепко стиснули рулевое колесо, а губы были сжаты так, что даже побелели. На лице же было написано ровно то самое отчаянье, которое она уже видела однажды, но почему-то совершенно не смогла распознать сейчас, слишком увлекшись собственными мелочными обидами тогда, когда он переживает настоящую драму. - Макс, милый… - чувствуя, как ей становится невыносимо стыдно, Полина осторожно положила свою руку поверх его руки и слегка погладила. – Всё образуется, вот увидишь! Знаю, мои слова сейчас ничего не изменят, но хочу, чтобы ты знал и помнил – отныне и впредь, что бы с нами ни случилось, хорошее ли, плохое – это мы разделим на двоих! Я буду рядом, до последнего своего вздоха, никогда тебя не оставлю! И сегодня тоже. Аккуратно отняв от руля его ладонь, она поднесла её к своему лицу, прижимаясь щекой, и прибавила едва слышно: - Давай поедем к тебе? В ту ночь Макс любил ее как-то отчаянно и дико, но Полина приняла его и таким. А когда он все же забылся в ее объятиях, еще долго не спала сама, с бесконечной нежностью перебирала пальцами пряди его волос, поглаживая лоб и виски, словно желала прогнать прочь все дурные сны, чтобы те даже не осмелились приблизиться и потревожить сон ее любимого.

Евгений Черкасов: Фракционное заседание завершилось сегодня довольно рано – обычное дело в межсессионный период, когда депутаты, если и собираются, чтобы обсудить преимущественно внутрипартийные вопросы, то нечасто и не слишком надолго. Впрочем, после внеочередной, чрезвычайной сессии в конце июля, созванной в связи со вступлением России в войну, именно эта тема постепенно превратилась в основную. Особенно теперь, когда становилось все более ясно, что быстрого исхода её ждать, кажется, не приходится. И впереди все новые испытания. Столица, внезапно сменившая родное своё, полунемецкое, название на «русское», даже будучи значительно удалена от реального театра боевых действий, всего за несколько месяцев весьма ощутимо изменилась внешне. В яркие, желто-рыжие – пусть и успевшие уже чуть поблекнуть под затяжными дождями, осенние краски, примешивалось, вопреки законам смены времен года, всё больше зеленого. Только не природного, а того самого цвета «хаки», в который с некоторых пор все чаще окрашивают военные одеяния. Людей в форме самых разных полков, впрочем, немудрено было встретить в Петербурге и прежде. Однако теперь они буквально наводнили улицы. Вот и теперь Евгений Максимович едва не столкнулся на выходе из здания Таврического дворца с очередным «мундиром». Извинившись, офицер проскользнул мимо него за высокую дверь, торопясь, верно, по каким-то своим делам в сей бастион русского парламентаризма. А Черкасову спешить было некуда. Потому, сделав еще несколько неторопливых шагов, он вновь стал рядом с одной из круглых белых колонн и на мгновение задумался о том, куда направиться дальше. - Последние военные новости! Русская армия на пороге Варшавы! Бельгийцы затопили долину реки Изер, вынуждая германскую армию покинуть поле битвы!.. Пронзительные вопли мальчишки, торгующего свежими газетами прямо у кованой ограды, отъединяющей территорию, относящуюся непосредственно к самому дворцу, от Шпалерной улицы, заставили слегка вздрогнуть от неожиданности и досадливо поморщиться: опять война! Всюду эта чертова война! И даже у него дома. Где собственная жена вот уже больше недели натурально пребывает в состоянии войны не только с ним, но, кажется, и со всем остальным миром, а заодно и со здравым смыслом. Никак не желая принять изменившуюся реальность, в которой ситуация впервые в её жизни настолько вышла из-под контроля, что вернуть её обратно в привычное русло уже не представляется возможным. Хотя сам Евгений Максимович никакой особенной трагедии в этом не усмотрел еще с самого начала. Да и теперь не видел, сколько ни старался постичь логику рассуждений супруги. Долли же, напротив, всё глубже погружалась в свою драму. Поэтому общаться с нею – не то, что о произошедшем, а даже просто так, на бытовые темы, становилось всё труднее. И верно оттого, буквально пару дней тому назад, Евгений Максимович, возвращаясь после деловой встречи с одним из своих партийных соратников, внезапно впервые в жизни поймал себя на мысли, что не хочет домой. Не хочет. Потому что не может больше выносить надуманный и от этого еще более отвратительный «траур» по живому и вполне себе благополучному Максу, имя которого, с тех пор, как он покинул дом под руку со своей избранницей, Долли даже отказывается упоминать вслух. А его самого, прямо сказавшего в тот же вечер, что она сошла с ума, решив, что имеет право полностью располагать жизнью и выбором абсолютно взрослого, свободного и самостоятельного человека, мужчины, в конце концов, даже если он – ее сын: «Особенно в этом случае!», - с тех пор почти не замечает. Сложившаяся ситуация оказывалась тем более тягостна, что очевидного способа решить ее наилучшим образом попросту нет. Поэтому что делать в ближайшее время и, главное – дальше, Черкасов пока не знал. Переживая над этим ничуть не меньше, чем сама Долли, из спальни которой до его слуха практически каждую ночь доносились сдавленные рыдания. Попытавшись войти к ней, чтобы успокоить, чтобы как-то, наконец, объясниться, он два вечера подряд натыкался на запертый замок. С тех пор перестал пытаться. Но тревожиться и думать на эту тему, разумеется, перестать не мог. - Евгений Максимович, дорогой! Позвольте еще раз поблагодарить вас за поддержку моей инициативы! – услышав за спиной знакомый голос, Черкасов отвлекся от неприятных размышлений, обернулся и кивнул своему однопартийцу, инспектору духовного училища из Вятки. – Без вас бы её ни за что не одобрили при повторном голосовании! - Право, не стоит. Это полностью ваше достижение. - Какое там! Говорю же, без вашего веского слова никто бы меня и слушать там не стал, ведь ваши заслуги в развитии русского парламентаризма… - Ну, полно, полно! – Евгений Максимович сдержанно улыбнулся, жестом останавливая дальнейший поток славословия, готовый вот-вот излиться на него из уст этого восторженного и довольно еще молодого, должно быть, лишь немногим старше Макса, господина. – Уверен, со временем, сами вы послужите России на этой ниве куда больше и значительнее меня! А теперь позвольте откланяться – дела! И, действительно, довольно решительно устремился вниз по ступеням лестницы, а далее по подъездной аллее, к выходу на тротуар, рядом с которым, в условленном месте, как обычно, дожидался шофер в его личном автомобиле. Был положен, впрочем, и служебный, но им Евгений Максимович не пользовался, предпочитая свой Mercedes-Knight. Полагая последнее более правильным с точки зрения этики, и более удобным в плане возможности распоряжаться им по своему желанию в любое время суток, а не только по работе. - Куда прикажете? – привычно спросил шофер, как только Черкасов расположился на заднем сиденье, пристроив рядом с собой трость и снятую тотчас же с головы шляпу. – Сразу домой? - Давай сперва в клуб, - вновь подумав о том, что оказаться прямо теперь вновь наедине с Долли и её дурным настроением, желания у него абсолютно нет, покачал головой Евгений Максимович. – Там пообедаю. Согласно кивнув, шофер завел двигатель. И, тихо заурчав, автомобиль плавно двинулся вдоль по Шпалерной в сторону Дворцовой набережной. Однако примерно на полпути, изменив первоначальному плану, Черкасов внезапно повелел свернуть на Садовую, назвав при этом так же хорошо знакомый его водителю адрес. Впрочем, назвать это решение совсем внезапным было, пожалуй, нельзя. Вот уже пару дней Евгений Максимович постоянно думал о том, как увидеться с сыном наедине. Позвонить и попытаться договориться о встрече, было проще всего. Однако уверенности в том, что оскорбленный материнской отповедью Макс на это согласится, не было. Да и собственная отцовская гордость не позволяла дать сыну так легко понять и почувствовать, что он полностью согласен с тем, как тот всё это устроил. Но теперь, несколько остыв, Евгений Максимович решил, что прошло уже достаточно времени, чтобы начать успокаиваться и искать пути к конструктивному диалогу. И потому, вновь приказав шоферу ждать, вошел в просторный холл, поднялся по лестнице, и, спустя еще пару минут стоял на пороге адвокатской конторы своего сына. Точнее, той её части, что была отведена под комнату для ожидания и приёмную. Хозяйка её была, как полагается, на своём месте. Увидев вошедшего – и, конечно, мгновенно его узнав, она тотчас же вскочила из-за стола. - Добрый день, Аполлинария Модестовна. Я хотел бы поговорить с Максимом. Скажите, он сейчас у себя?

Полина Аристархова: Ради Макса Полина могла быть сильной смелой, ради него она старалась сохранять хорошее настроение или видимость его в присутствии любимого. Потому что на самом деле у самой у нее было очень тоскливо на душе. И вполне возможно, что это могла быть банальная осенняя хандра, которая здесь, в Петрограде, как-то особенно сильно ощущалась из-за вечных дождей и серого неба, будто опустившегося на самые крыши домов. Но что более вероятно, Полинино настроение было испорчено навалившимися тревогами и переживаниями. Всю ту неделю, что миновала после злополучного вечера в особняке Черкасовых, мысли девушки то и дело обращались к произошедшему. Первое время Полина злилась на себя, Дарью Львовну и даже на Макса, который, если бы сразу послушал Полину и поговорил с глазу на глаз с матерью, прежде чем вести к ней Полину, мог бы предотвратить все эти неприятности. После Поля стала жалеть Дарью Львовну, понимая, или думая, что понимает ее ревнивое материнское чувство. Макс был единственный и долгожданный сын в большом семействе и разумеется на него были возложены родителями большие надежды, которые Полина одним своим появлением в жизни Максима разрушила. Но когда миновали первые дни переживаний, Поля начала размышлять над тем, как исправить и чем помочь Максу. Только вот стоило ей попытаться заговорить с ним на эту тему, как тотчас же он ее остановил, заявив категорично, что в этом деле каждая сторона уже приняла свое решение и менять здесь что-либо бессмысленно, а значит и волноваться поэтому более ей нет нужды. И все ее волнения теперь должны носить лишь радостный характер, связанный с приготовлением к свадьбе. А так, как и в этом вопросе Максим взял на себя почти все организационные, а более рутинные, бюрократические вопросы, то самой Поле надлежало лишь думать о том, что волнует перед свадьбой каждую женщину. Поэтому, два дня назад Макс привёз ее к одной из лучших модисток столицы, пояснив, что здесь не только его сестра, но уж точно треть красавиц столицы шьет себе наряды. И когда Полина попыталась возразить, что для нее это слишком и дорого, и изысканно, тут же попросил её об этой стороне дела так же не беспокоиться. И тут Поля вдруг подумала, что права была Дарья Львовна и со стороны выглядело так, будто замуж она идет только из-за благосостояния будущего супруга, а сама ему в приданое ничего принести не может. Разве же считается ее домик в Опочке таким уж приданым? Два часа она провела в ателье, где вокруг нее порхали и суетились модистки, а сама хозяйка сладкоголосо щебетала Полине, как хороша ее талия, которой и корсет не нужен, как дивны ее глаза и волосы по цвету, что к ним любой цвет подойдет – от самых ярких до модных нынче палевых. И когда наконец Поля вышла из ателье, она чуть ли не бегом пустилась прочь, так хотелось ей поскорее оказаться в привычной теперь ей обстановке Максовой квартиры, куда она, с давшись после той ночи, всё же переехала. Последним же испытанием на прочность и тут уже Полина не смогла удержать своего протеста, стало желание Максима познакомить ее с некоторыми из своих приятелей. Еще одних смотрин, пусть и не таких строгих, как те, что устроила ей Дарья Львовна, Поля в ближайшие дни выдержать бы не смогла. Так что испросив хоть в этом у Макса отсрочку, она на время выдохнула, надеясь, что сумеет пообвыкнуться с этой новой для себя ролью. И вот сейчас, оставшись одна в конторе она в очередной раз пыталась уложить в своей голове всё то, что теперь становилось так стремительно новой её жизнью, как вдруг тихо звякнул колокольчик входной двери и на пороге собственной персоной возник отец Максима. В тот злополучный вечер только он и старался хоть как-то смягчить ситуацию, относясь к самой Полине уж если не с любовью, то с явной симпатией. И вот теперь, здороваясь с ней, он вдруг поименовал её полным именем, отчего вдруг и так, замершая от неожиданности, Поля и вовсе растерялась. - Добрый день, Евгений Максимович. – Совладав наконец с волнением, произнесла Полина и вышла из-за стола. – А Максима сейчас нет, он в суде то трех часов, скоро будет. Вы подождете его? Я вам могу кофе сварить или чаю сделать. Вы присаживайтесь пока, давайте ваше пальто. Я его здесь, у печки повешу. Ну и погода сегодня, да? И не дождь вроде, а ведь все насквозь этой мокрой пылью пробивает.

Евгений Черкасов: *avec ma future belle-fille* - Да уж, преотвратная сырость! – согласился Черкасов, скидывая с плеч пальто и вручая Полине с благодарным кивком. А сам так и остался скромно стоять у стены, наблюдая, как она тотчас засуетилась, бережно расправляя его одеяние на «плечиках», устраивая их затем на массивной вешалке у входа и пытаясь переместить все это поближе к печи. – Позвольте мне! – воскликнул он, отделившись, наконец, от стены, и, не обращая внимания на уверения, что ей совсем не трудно, сам придвинул тяжелую и высокую «рогатину» к веющим приятным теплом белым изразцам. – Теперь быстро высохнет! Чуть улыбнувшись, она кивнула в ответ, и явно все еще немного робея, вновь тихо спросила, чего бы ему хотелось: чаю или кофе? - Чаю. Это одна из немногих привычек, в которой мы с сыном диаметрально разнимся во вкусах, - весело пожал плечами Евгений Максимович. – Вы ведь, наверное, уже заметили, что кофе он может пить едва ли целый день, часто заменяя им весь остальной рацион? - О, да! Это совершеннейшая правда! – подтвердила Полина и почему-то почувствовала, как волнение ее начинает отступать. Когда же стала хлопотать над примусом и заварочным чайником, попутно продолжая обсуждать привычки Макса с его отцом, в какой-то момент и вовсе вдруг поняла, что чувствует себя почти так же спокойно и уверенно, как всегда. А нервничает разве что самую чуточку. И то лишь от того, что хочет сейчас сказать кое-что очень для себя важное. - Евгений Максимович, мне хотелось чтобы вы знали, - прежде умолкнув на мгновение, она протянула Черкасову-старшему чашку и посмотрела ему в глаза. – Мне искренне жаль, что так вышло в тот вечер. Меньше всего я хотела причинить беспокойство Дарье Львовне и вам. И уж тем более, не желала становиться причиной размолвки между Максимом и матерью. Он тоже ужасно из-за этого переживает, но слишком горд, чтобы признаться. Даже мне. А ведь я так хочу ему помочь! Сломала уже себе голову, выдумывая, как можно всё исправить. Но, кажется, потерпела поражение и по-прежнему не вижу выхода. - Хотел бы я сказать, что безвыходных положений не бывает, милая Полин… вы ведь позволите так к вам обращаться? – уточнил он, и Полина тут же кивнула. – Благодарю. Так вот. Я хотел бы, но не могу… Всю эту неделю я занимался примерно тем же самым. И ровно с тем же результатом. В устремленном прямо на него сосредоточенном взоре девушки отразилось отчаяние. Не зная, чем её утешить, Евгений Максимович тяжело вздохнул и лишь сочувственно покачал головой. - Увы, мой сын действительно очень горд. Так же, как и его мать. Я не утверждаю, что это дурное качество, напротив! Но в жизни порой происходят ситуации, когда о гордости лучше бы забыть… проглотить её! Хотя бы на время! Думаю, вы меня понимаете. - Понимаю! – горячо воскликнула Поля, будучи абсолютно уверенной, что догадалась, куда он клонит. – Еще как понимаю! И, наверное, могла бы даже попробовать это сделать. Ради Максима… ради нас всех! Но ваша жена… Разве станет она теперь говорить со мной? - Нет, - честно ответил Черкасов и вновь вздохнул. – Теперь это абсолютно невозможно. Долли… я хотел сказать, Дарья Львовна, слишком глубоко погрузилась в свою обиду – не станем нынче обсуждать, справедливую, или надуманную. Да и вы, душа моя, вовсе не достойны подобного унижения. Даже ради самой благой цели. Потому мост через эту «бездну» придется строить очень долго и кропотливо. И крайне осторожно – чтобы окончательно туда не свалиться. Как думаете, смогли бы мы с вами вдвоём попытаться преуспеть на этой ниве? - Вы, что же, предлагаете…? – осознав, что её, кажется, только что позвали в сообщники, Поля так удивилась, что от неожиданности даже перешла на шепот. Реакция её была столь искренней, что Евгений Максимович не смог скрыть улыбки. И, заметив это, Поля радостно закивала в ответ. – Да я с удовольствием! Можете во всём на меня положиться. Скажите только, что нужно сделать и как! Кто ж лучше вас знает характер и привычки вашей супруги?! «В последнее время лично я бы уже не решился утверждать это с подобной уверенностью!» - возникнув сразу же в мыслях, слова эти, разумеется, ни при каких обстоятельствах не могли бы сорваться с уст Черкасова, который и теперь позволил себе лишь вновь чуть усмехнуться, оставив реплику Полины без ответа. Зато всё яснее и очевиднее выглядел ответ на другой вопрос, который в течение прошедших дней уже не раз задавала Долли, обращаясь не то к нему, не то к Провидению: «Что Макс в ней нашел?» Друга. Верного друга, который никогда не предаст. Ну и красавицу, конечно. Из тех, чья прелесть обращает внимание, может быть, не сразу. Зато после взгляд уже и не отвести вовсе. Вот и сейчас Евгений Максимович вдруг поймал себя на том, что смотрит на Полину, пожалуй, чересчур уже долго, невольно залюбовавшись этой живой мимикой, прелестными, умными и сияющими, глазами, в которых написано такое искреннее желание помочь… Нет, сын, безусловно, молодец! И невесту выбрал, что бы там ни говорила жена, самую лучшую! Как и подобает мужчине из рода Черкасовых. - Ничего, - ответил он, наконец, отведя взор от лица девушки, которая после этого тоже как-то сразу поникла и тяжело вздохнула. – Нет, вы меня не совсем поняли! – спеша утешить, Черкасов даже отважился слегка прикоснуться своей рукой к её пальцам, немного нервно барабанящим по краю фарфорового блюдца. – Сейчас ничего. А скорее всего – и в самое ближайшее время. Поверьте, моя супруга – не злой человек. Но она… не умеет быстро менять мнение, даже если понимает в душе, что неправа! Вот мы и не будем её прямо теперь в этом подгонять. Однако в будущем, когда вы станете не просто невестой, а законной женой Максима, у нас образуется куда более широкое поле для маневров… К слову, вы уже выбрали место и дату для венчания? - О, это мы решили почти сразу! – вскидывая на Евгения Максимовича очередной, полный искренней признательности, взгляд ответила Полина. Как же, все-таки, хорошо, что он пришёл! И как удачно, что им удалось поговорить именно наедине, спокойно и без лишних эмоций, которые было бы наверняка труднее сдержать, если бы здесь сейчас присутствовал Макс. - Крестовоздвиженская церковь, недалеко от дома, где живет ваш сын, вы наверняка знаете! – на миг задумавшись, Черкасов слегка прищурился и коснулся рта костяшкой согнутого указательного пальца, но затем, словно, наконец, вспомнив, прояснился взглядом и кивнул, приподнимая брови: дескать, да, теперь ясно! – А дата – второе ноября, воскресенье. Макс непременно хочет успеть обвенчаться до начала Рождественского поста… Я, честное слово, пыталась убедить, что это слишком скоро и что нам некуда так торопиться, но он и слушать не желает. Вспомнив ту недавнюю весьма оживленную дискуссию с любимым, Поля невольно улыбнулась. Макс тогда горячо доказывал, что долгая помолвка – пережиток прошлого и для современных, просвещенных людей, пожелавших соединить свои судьбы, совершенно необязательно месяцами ходить вокруг да около лишь потому, что так, якобы, «заведено». На что Поля – из женского кокетства, смешанного, конечно же, с небольшой толикой её обычного духа противоречия, возражала, что обычаи просто так, без причины, не возникают. И что помолвка, может, на то и дана, чтобы еще раз как следует подумать, надо ли эти судьбы соединять… Макс тогда ужасно обиделся, потому после Полине пришлось долго – целых пятнадцать минут – подлизываться, доказывая, что говорила она сейчас вовсе не о них, и потому без сомнений пойдет под венец хоть завтра и там, где ему угодно. - И верно, что не желает! – меж тем, согласился с мнением сына Евгений Максимович. – Чего тянуть, если всё уже решено? - Да, наверное, вы оба правы. Тем более у нас даже и свадебного торжества никакого не планируется. Просто обвенчаемся, и всё. Гостей тоже будет немного. Мне, вот, и вовсе позвать некого, кроме одной близкой подруги… - Ясно. А как думаете, Полина, уместно ли будет там… моё присутствие? – чуть запнувшись от волнения, тихо проговорил Евгений Максимович, внимательно разглядывая, как медленно кружатся в остатках чая крохотные черные чаинки, которые он только что задумчиво взболтал прежде, чем опустить на стол свою чашку. - О, господи! Ну, конечно! Да Максим будет просто счастлив! И я тоже!.. А вы, правда, хотите прийти? Честное слово? - «Честное слово»! – повторив это за ней, Максим Евгеньевич смущенно улыбнулся. – Я ведь, по правде сказать, собственно, в основном за этим-то сюда и пришел. Да что там – только за этим и пришёл, милая Полин! Ну, а коли узнал, то дольше и задерживать вас не смею! С этими словами он учтиво поклонился и встал из-за стола. - Но я никуда не тороплюсь! – подскакивая на ноги следом, Полина даже руками растерянно развела. – Да и сына вы разве не дождетесь? Он наверняка уже совсем скоро вернётся! - Вот и славно! Передадите от меня привет. А впрочем… нет, не передавайте. И вообще лучше не рассказывайте, что я приходил. - Не понимаю, почему?! Разве плохо, если Максим будет знать, что вы на нашей стороне? - Нет-нет, неплохо. Просто… непедагогично, - выговорив последнее слово с какой-то особенной интонацией, Евгений Максимович усмехнулся. – Что, вновь не понимаете? – переспросил он полуутвердительно. – Ну, да ничего. Поймете позже, когда у вас тоже будут собственные взрослые дети. А пока пообещайте все же, что сегодняшний разговор останется нашей общей маленькой тайной? - Если это так важно, то, конечно же, обещаю, – протягивая ему, уже успевшему облачиться в пальто, перчатки, шляпу и трость, отозвалась Полина, тут же, зардевшись и довольно разулыбавшись, когда Черкасов в ответ галантно и чуть старомодно, с поклоном, поцеловал ей руку. На том и расстались. Оставшись вновь в одиночестве, Полина еще с минуту стояла на посреди «предбанника», обдумывая всё, что только что довелось увидеть и услышать. А потом, точно очнувшись, качнула головой и отправилась наводить порядок, испытывая при этом на сердце удивительную легкость и уверенность в том, что теперь-всё точно вскоре наладится. Кажется, впервые за эти несколько недель.

Полина Аристархова: - Какая же ты у меня красавица! Ну, точно, пряник медовый! – сравнение с пряником в Нюриных устах было наивысшим комплиментом. Но ответить на него словами, из-за зажатых в зубах шпилек, которыми она как раз крепила к прическе свадебную вуаль, Полина, к сожалению, не могла. Поэтому ограничились лишь улыбкой и благодарным кивком – не прекращая при этом своего занятия и постоянно повёртываясь то так, то этак, чтобы лучше контролировать получающийся результат. Хотя разглядеть что-либо толком в старом зеркале с помутневшей и потрескавшейся амальгамой было не так-то просто. Но при этом совершенно необходимо! Ведь сегодня Поле хотелось выглядеть особенно безупречной. Хотелось, чтобы Макс любовался ею и гордился – несмотря на то, что в душе она была уверена, что даже явившись перед любимым в нищенском рубище, все равно увидит в его взгляде лишь любовь и восхищение. Как, все-таки, причудливо закольцовывает свои сюжеты жизнь! Всего несколько месяцев назад она точно так же рассматривала себя в этом зеркале, собираясь на первую встречу с Максом, и даже не подозревала, что идет навстречу судьбе. Вернее, делает только первый шаг, еще не зная, сколько событий ждет её на этом пути. И вот он – еще один. Сегодня священник назовет их супругами перед людьми. Хотя перед Богом мужем и женой они стали еще там, в Опочке. А окончательно в этой роли Полина осознала себя в тот вечер, когда осталась у Макса после ужина в доме его родителей. Именно тогда она поняла, что связана с этим мужчиной не только телом и мыслями, но и душой, а всё прочее – формальности, необходимые лишь для посторонних глаз. И смелость подобных мыслей, поначалу даже пугала. Но потом именно она же придала сил пережить дальнейшие недели тревог и приготовлений. Теперь, наконец, позади и они. Пройдет еще всего несколько минут: «Пятнадцать!» - отметила Поля про себя, мельком поглядев на часы, и Максим будет здесь. И дальше они никогда уже с ним не расстанутся. Даже на один день – как вчера, когда Поля сама предложила жениху поступить именно так, чтобы отдать дань традиции. Чему тот, конечно, слегка удивился, однако спорить не стал. Ибо – в отличие от невесты, имел на тот вечер определенные планы в виде столь же традиционной холостяцкой вечеринки. Одним из гостей ее, к слову, был и будущий шафер, Виктор Долманов. Когда Макс, неделю тому назад, познакомил его с Полиной, выяснилось, что сей балагур и весельчак, повадками более похожий на удалого гусара, нежели на степенного юриста – коим являлся на самом деле, носит баронский титул. И это выглядело для девушки настолько странным в сочетании с обычной русской фамилией, что поначалу даже подумалось, что Макс и Виктор ее разыгрывают. Но оказалось правдой. Как и то, что в роду у Долмановых действительно много военных. В их числе и настоящий прадедушка-гусар. На него, как утверждала мадам баронесса, также присутствовавшая при той встрече, если судить по фамильным портретам, Виктор Сергеевич был удивительно похож. Так это, или нет на самом деле, Полина точно не знала. Но в личном ощущении того, что от души понравилась этим милым людям, сомневаться точно не приходилось. И это тоже было приятной неожиданностью. Ведь до сих пор со стороны знакомых и родственников Максима – за исключением разве что его отца, она встречала лишь холод и непонимание.

Максим Черкасов: Разудалый хмель вечерней пирушки в заведении мадам Розы – ничего особенно непристойного, хотя местные девчонки по привычке изо всех сил старались сбить с пути истинного и самого жениха, и его гостей – даже теперь, около полудня нового дня, все еще не до конца выветрился из его головы. Но заподозрить подобное, взглянув со стороны на облачённого в элегантный черный фрак с белой хризантемой в петлице и такого же цвета цилиндр из тонкого бобрового фетра молодого денди, что, выйдя на улицу из парадного, поначалу невольно сощурился от яркого солнца, решившего впервые за последнюю неделю порадовать петроградцев своим появлением на тусклом ноябрьском небосводе, и затем бодро перебежал на противоположную сторону, где у обочины его ждал столь же празднично сияющий красным лаком и серебристым хромом «мерседес», было решительно невозможно. Так же сложно казалось поверить, будто что-нибудь способно омрачить нынешним днем и его настроение. Тем не менее, несмотря на безусловную радость от того, что сегодня они с Полиной наконец-то навсегда свяжут свои жизни, где-то в самом уголке сердца Макса, таилась грусть, что в этот торжественный и важный день рядом с ним не будет никого из его родных. Ведь как бы там ни было, и что бы ни произошло, а семью – ту, в которой родился, он любил не меньше, чем ту которую вот-вот намеревался создать сам. И потому было бы, конечно, очень приятно, стоя перед алтарём, чувствовать не только понятное всякому счастливое волнение, но еще – поддержку и гордость тех, кто пришел разделить с тобой это чувство. Признаться откровенно, все предшествующие дни Макс продолжал втайне надеяться, что родители – или, может, кто-нибудь из сестёр, всё-таки сменят гнев на милость и приедут поздравить его хотя бы в церковь. Однако все отосланные приглашения демонстративно остались без ответа. И осознавать это было довольно болезненно. Но, полагая последнее исключительно личной утратой, Макс никаким образом этого не показывал, боясь испортить праздник своей невесте. Каждая женщина с детства мечтает об этом дне, потому он обязательно должен оправдать ее ожидания. Так что и подчёркнуто торжественный наряд, и роскошный букет, лежавший на сиденье рядом с водительским местом, дожидаясь своего часа быть преподнесённым, и даже маленькая шкатулка с двумя золотыми кольцами, которая пока еще пряталась во внутреннем кармане его фрака – всё это, по большому счету, предназначалось лишь для Полины. Но даже догадываться об этом ей было категорически заказано. И потому, зная проницательность возлюбленной, Макс изо всех сил стремился внушить себе настроение торжества. И даже специально ехал к её дому довольно медленно – против обычной привычки носиться по городу с ветерком. Словно бы стремился сполна осознать этот момент своей жизни и насладиться им несмотря ни на что… Пару раз на пути, впрочем, пришлось остановиться и без особого умысла, пропуская идущих куда-то строем солдат. Примета нынешней осени, к которой все уже почти привыкли, как и к воплям «газетных мальчишек», сообщающих очередные новости с театра военных действий. На «сцене» которого теперь, должно быть, уже вполне уверенно играет отведенную ему роль и Стёпка Веригин, коего Максу сегодня, к слову, тоже здорово не хватало в Петрограде. Уже хотя бы потому, что именно его больше других хотелось бы заполучить в качестве шафера… впрочем, говорят, что для этого пригодны лишь женатые друзья. А их в былых компаниях Макса еще попробуй, отыщи! Спасибо, что не отказался единственный, кто вообще пришел на ум в этой связи – Виктор Долманов. Хорошо знакомые по делам служебным и по заседаниям адвокатской коллегии, они не очень близко общались вне этого круга. Разный возраст – Макс был пятью годами моложе, разный характер, жизненный опыт и даже семейное положение. Но в тот день, когда он обратился к барону со своей личной – и где-то даже интимной, просьбой, Виктор Сергеевич с радостью ответил согласием. Не задав ни единого вопроса о том, почему человек, в родне у которого половина столицы, вообще пришел с этим именно к нему. Нынче же было договорено, что встретятся они уже у церкви, куда барон к указанному часу обещал непременно прибыть вместе со своей супругой, Лилией Андреевной. Последняя, да еще вот Нюра «со стороны невесты» - таков, стало быть, и окажется круг их с Полиной сегодняшних гостей… Да и пускай себе! Зато венчание уж точно состоится. А не так, как в прошлом году в Москве, где Татка Веригина нежданно для всех выкинула свой, ставший затем надолго знаменитым сразу в обеих столицах, фантастический фортель… Слава богу, Полина на подобное определенно не способна, с иронией подумал Макс, поворачивая на Гороховую и останавливаясь, наконец, у ограды хорошо знакомого ему семиэтажного дома. Выбравшись из машины, он прихватил с собой букет и уверенно зашагал в сторону боковой парадной, той самой, лестница которой вела в мансардный этаж, где его в своём «гнезде» уже, должно быть, совершенно заждалась ненаглядная голубка. Да и сам он по ней, признаться, уже безумно соскучился, хоть и не видел всего ничего – ровно один день. Единственный короткий звонок – и вот, с внутренней стороны, из-за тонкой входной двери послышались приближающиеся шаги. Еще через минуту она открылась и на порог, неожиданно для Черкасова, решительно, руки в боки, выдвинулась почему-то… Полина подруга. - Явился, стало быть?! – воскликнула она возмущенно, на полном серьезе хмуря брови и ступая навстречу опешившему жениху, вынужденному, в свою очередь, немедленно отойти на шаг назад. – Не запылился! Пришёл забрать мою подружку из нашей светёлки девичьей?! - Простите… не понял вас, Нюра… - А что тут понимать?! Жили мы, не тужили вдвоём, а теперь вот одна остаюсь – в тоске и печали! Вот и подсласти мою горькую долю, принеси-ка конфет да медовых пряников! А иначе не отдам тебе невесту! - Да что за бред, в конце концов?! – не выдержал Макс, теряя терпение. И, заглянув через Нюрино плечо, попытался узнать, есть ли там, внутри квартирки, кто-нибудь еще. – Поля! Где ты? Что всё это значит?! - Ой, да что ж он у тебя дикий такой?! – оглядываясь следом за ним и обращаясь тоже, по всей вероятности, к подруге, тем временем, нетерпеливо вздохнула Нюра. – Неужто, совсем обычаев не знает? Про выкуп невесты сроду не слыхивал? Или, что, у благородных такое не принято?!

Полина Аристархова: *с милым и прочими* Полина рассмеялась, но всё же бросилась на выручку жениху, взяв Нюру за локоть и отводя в сторону. - Да, видно так спешил, что обо всем позабыл! Будут тебе пряники, и даже пирожные миндальные, Нюра. Но потом! – тихим шепотом сообщила она подруге, а после вновь обернулась к любимому. В глазах ее все еще искрились не утихшие после неожиданной выходки подруги смешинки, постепенно уступающие место привычному восхищению… Впрочем, нет. Таким нарядным, таким красивым, как сейчас, Макса она точно еще ни разу не видела! – Ну что же это вы, сударь, и в самом деле, совсем не знаете обычаев, а? И это ведь Нюра даже еще не исполнила тебе традиционный свадебный плач! – чуть усмехаясь, Полина пригладила и без того идеальный отворот его фрака и сняла какую-то только ей заметную пылинку. Рассмеявшись в ответ, Макс потянулся было ее поцеловать. Но, мотнув головой, она лишь забрала из его рук букет и, заявив, что они с Нюрой уже устали ждать, направились вон из квартиры. На лестничной площадке, однако, вновь пришлось задержаться. На сей раз для того, чтобы немного поговорить с милейшим Валерианом Михайловичем, которому поехать в церковь вместе со всеми помешал некстати разыгравшийся ишиас. Однако даже это не стало поводом отказаться от того, чтобы поздравить невесту и жениха хотя бы здесь, дома. - И вот это еще возьми! – прибавил он, произнеся все подобающие случаю слова и вручив в руки растроганной Полине какой-то маленький сверток. – Подарочек тебе от меня. На счастье!.. И ни-ни, даже не думай мне отказать! А теперь ступайте себе с Богом, дорогие! Совет вам, да любовь! К храму прибыли вовремя. Еще на ближних подъездах Поля заметила стоящих неподалеку от главного входа супругов Долмановых. А вот еще одного гостя, появления которого она отчаянно ждала, пока еще было не видно. Выйдя из автомобиля, и следуя к церковным вратам под руку с Максом, Полина в какой-то даже момент привлекла его внимание тем, что несколько раз за это время успела осмотреться по сторонам. - Кого ты ищешь? – спросил он удивленно. - Никого! – соврала она в ответ и тихонько вздохнула, подумав, что Евгений Максимович прийти, видимо, так и не решился. Но уже под сводами храма, заметив вдруг в тени, у самых дальних икон, знакомый представительный силуэт в длинном английском пальто, вновь внутренне возликовала, и с улыбкой тихонько сжала руку жениха: - Милый, а взгляни-ка, пожалуйста, вон туда! - Что? – повернувшись в ту сторону, куда ему указывала Полина, Макс близоруко сощурился. И вдруг резко замер на ходу. – Отец?!.. Ты все-таки пришёл! – воскликнул он радостно, оставив на минуту невесту и шагнув к нему навстречу. – Как же я рад! А мама… девочки?.. - Их не будет, - покачав головой, честно ответил Евгений Максимович, затем крепко обнял сына за плечи и слегка похлопал по спине ладонью. – Прости, что так и не смог их убедить… - Уверен, ты приложил к этому все возможные усилия, - ответил Макс, отвечая на его объятие и затем жестом предлагая вместе вернуться к наблюдавшей за их встречей Полине. - Почему у меня такое чувство, будто вы заранее обо всем этом договорились? – спросил он, случайно заметив короткие взгляды, которыми быстро обменялись между собой Евгений Максимович и его будущая невестка, едва лишь друг друга поприветствовав. - Даже не представляю! – пожала плечами Поля. - Я тоже! - вторя ей, тут же откликнулся и Евгений Максимович. При этом вид у обоих был столь подчеркнуто невинный, что Макс лишь с улыбкой покачал головой, окончательно уверяясь в собственной догадке. А впрочем, какая разница, подумал он следом, здраво рассудив оставить окончательное выяснение этого вопроса на будущее. Сейчас же надо было еще представить отцу своих остальных гостей: - Познакомься, это барон и баронесса Долмановы! Виктор Сергеевич любезно согласился стать моим шафером… А это – самая близкая подруга Полины, мадемуазель Кузнецова. - Да какая уж там мадемуазель? – внезапно смутившись столь непривычному именованию собственной персоны, Нюра даже покраснела, чего с нею, кажется, отродясь не случалось. – «Мадемуазели» - это ведь всё больше из благородных. А я-то – простого звания! - Лично для меня благородство человека никогда не определялось тем, из какого круга он происходит, сударыня, - с улыбкой произнес тогда Евгений Максимович, поклонившись ей ничуть не менее учтиво, чем ровно за минуту до того – при знакомстве с баронской четой. – Привык, знаете ли, судить по поступкам. Хотя, в вашем случае, любезные дамы и вы, милостивый государь, - прибавил он, вновь обращаясь ко всем троим, - мне вполне достаточно лишь рекомендации моего сына, мнению которого я привык доверять так же, как и своему собственному… Но, думаю, что об этом нам лучше договорить после. А теперь пора вернуться от разговоров к тому ради чего мы, собственно здесь и собрались! – указав едва заметным поворотом головы в сторону местного батюшки, который вот уже с минуту с явным неудовольствием поглядывал в их сторону, Черкасов-старший усмехнулся в усы и предложил всей компании переместиться в восточный придел храма. Туда, где напротив Царских врат располагался главный алтарь. Перед которым, спустя немногим более трех четвертей часа Полина и Макс стали, наконец, законными супругами. Поклявшись прилюдно в том, что и так уже, вроде бы, пообещали друг другу наедине. Однако обрамлённые словами певучих древних молитв и подчёркнутые торжественностью всего священного обряда, эти обеты будто бы наполнились вдруг для обоих новым, не вполне осознаваемым прежде до конца смыслом, заставившим их души ликовать, а сердца, напротив, успокоиться в твердом знании, что всё это их общее нынешнее – неизменно. В горе и в радости, в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии. Вместе. Навек.

полная версия страницы