Форум » Постскриптум » Последняя тайна » Ответить
Последняя тайна
Адальбер де Колиньи: Время действия: осень 1914 года Место действия: Петроград Участники: Александра Веригина, Адальбер де Колиньи, семейство Игнатьевых и Чернышевых.
Степан Веригин: Покинув здание Английского клуба, приятели вышли на улицу. Осень все явственнее напоминала о себе, и если днем еще было тепло, а солнце приятно пригревало, то к вечеру поднимался пронизывающий ветер, налетавший с Невы и метавшийся по всем улицам и проспектам города. До Фонарного переулка от набережной было ходу всего четверть часа, но имея в распоряжении столь великолепное средство передвижения, как «Mercedes» приятели домчались до места менее чем за пять минут. Правда, машину свою Макс предпочел оставить на Николаевской площади, пояснив, что береженного бог бережет, хотя Фонарный переулок уже много лет как перестал быть трущобным, а в выстроенных здесь новых доходных домах обитают многие видные представители столичного общества и знаменитые деятели искусств. Миновав нескольких таких зданий, Максим – а следом за ним и Степа, остановились перед фасадом четырехэтажного дома, во дворе которого менее полувека назад и были выстроены Воронинские бани. У каждого города есть свои так называемые «малые» достопримечательности, любимые аборигенами, но мало знакомые приезжим. Подобное утверждение вполне можно было отнести и к этому заведению. Публика попроще приходила сюда, чтобы помыться, да почистить свой наряд за относительно скромную плату. А для тех, кому вполне по средствам было производить гигиенические процедуры в собственных ванных комнатах, парная давно уже стала родом особого ритуала, даже священнодействия. К последнему здешняя обстановка, к слову, особенно располагала. Хотя внешне, фасадом, сложенные из красного кирпича, Воронинские бани не слишком отличались от прочих строений в городе, которым изначально была уготована судьба служебных, промышленных или иных казенных учреждений. Зато внутри это было определенно одно из самых изысканных зданий столицы. Модный стиль оформления «а-ля рюс» тут умудрились весьма умело совместить со стилями Людовиков – так, чтобы в результате вышла затейливая эклектика, которая при неграмотном обращении всегда вызывает лишь раздражение. Но здесь каждый элемент убранства был на своем месте. А еще граф Сюзор, которому выпала честь быть архитектором, постарался применить все инженерные инновации, доступные его времени, совместив с эстетикой потрясающую функциональность. Для кладки кирпичных стен он использовал цемент Роше, а вот своды исполнили уже из другого, портландского цемента, который, как известно, делается от влаги только крепче. Система же водоснабжения и вовсе удостоилась отдельной похвалы от особого жюри на Политехнической выставке в Вене, о чем сообщалось в памятной таблице на входе – которых вообще-то, в здании было спроектировано сразу три. Все отдельные, они позволяли публике разного достатка проходить в разные же отделения бани, не мешая друг другу. Но главным, к которому и направились теперь Макс со Степой, считался тот, что был со стороны Фонарного переулка. Он вел прямиком на второй этаж, где располагались дорогие нумера, семейные комнаты и общие залы. Именно в один из последних Черкасов и приобрел им билеты, заплатив за каждый всего по тридцать копеек. А когда почитал в глазах у приятеля удивление на этот счет, тут же поспешил объясниться: - Видишь ли, Стёпа, отдельные нумера хороши для деловых встреч или интимных свиданий. Первое нам, вроде, не грозит, а второе явно лучше устраивать в других местах. Потому пойдем-ка лучше поскорее наверх. Сразу после этого, слуга, ожидавший у лестницы, пока господа будут готовы двигаться дальше, повел их через длинные коридоры, во влажноватом воздухе которых уже витали банные ароматы, впустив затем в большую переднюю залу, откуда тоже имелось три выхода. Одна из дверей вела в комнату цирюльника, другая к мозольному мастеру, а третья предваряла комнату для раздевания. - Прошу, господа, вот здесь имеется свободное купе! – отодвинув тяжелую портьеру, слуга продемонстрировал им небольшое, но весьма просторное и чистое помещение с вешалками, двумя кожаными диванами и столом меж ними, освещенное газовым светильником. – Не желаете ли чайку-с? Или, может, наливочки? - И чай, и наливку принеси, да чтобы со всеми положенными закусками! И чтоб непременно была среди них копченая сёмга! – велел Черкасов. Из чего Степа заключил, что приятель бывает в этом заведении довольно часто, оттого так хорошо и знает все местные специалитеты. – Что называется – почувствуй себя римским патрицием в Каракаллских термах, - усмехнулся Макс, когда, сбросив последнюю одежду, они замотались в пахнущие содой и крахмалом, а соответственно – самой чистотой, банные простыни. И, перекинув через плечо свободный конец своей собственной, взмахнул рукой, приглашая друга в парильню, где их мгновенно взяли в оборот банщики. Побывав до того несколько раз в жизни в Сандунах, считающихся лучшими банями Первопрестольной, Стёпа вскоре признал, что мастерство и усердие местных парильщиков ничуть не уступает московским. - Превосходно! – выдохнул он, выбираясь из парной залы, после того как, от души пройдясь вениками по их спинам и бокам, растерев затем жесткими мочалками и окатив напоследок ледяной водой, те вновь выпустили их с Черкасовым на волю. – Никогда не был на Востоке, но отчего-то думается, что даже турецким баням далеко до наших! Тут не только тело, тут сам дух очищается! А если теперь еще для поддержания настроения выпить травяной настойки, то и вовсе, можно почувствовать себя так, будто заново родился, – изрек Степан с тем особенным выражением на лице, когда становилось непонятно, шутит он или же, напортив, предельно серьёзен. Впрочем, Макс его слова расценил правильно и, расхохотавшись в ответ, предложил не откладывать в долгий ящик новую жизнь и новые в ней же приключения. - Духовного очищения я тебе там, правда, уж точно не пообещаю… Ну а с другой стороны, ведь, ежели не согрешишь – то после и не покаешься! – заключил он, несколько загадочно.
Максим Черкасов: Впрочем, дополнительных пояснений и не потребовалось. Едва еще издали разглядев раскачивающиеся на осеннем ветерке и призывно мерцающие в густеющих сумерках красноватым светом фонари над парадными сразу нескольких, лежащих прямо по курсу их дальнейшего следования, зданий, Степан лишь понимающе усмехнулся. Ведь что бы там ни болтал язвительный Макс об его перманентном заточении в университетских и больничных стенах на протяжении всех последних шести лет, времяпровождение, подобное тому, которым Черкасов предложил продолжить их «незабываемый вечер», было Степану вполне себе знакомым. И во времена студенчества, и ныне. Но рассуждать об этом так свободно, как приятель, всю дорогу остроумно, а порой просто гомерически смешно расписывающий ему стати и достоинства девиц в том заведении, куда они нынче держали путь, он, пожалуй, все же не мог. Несмотря на профессию, вроде бы, подразумевающую обязательное присутствие в характере некоторой доли цинизма. - А вообще, у них там настоящий Ноев ковчег, вот сам увидишь! Даже негритянки имеются. Хотя, это не на мой вкус. Представь: сжимаешь в пылких объятьях этакую вот экзотическую красотку, а самого терзает подспудный страх – как бы ни отгрызла чего ненароком в порыве своей африканской страсти… - Ну, пока ты со мной, этого точно можно особенно не бояться: все ж я хирург. Что отгрызут – тут же пришью на место. Главное, чтоб не съели… - спокойно заметил в ответ Степан. Замерев на мгновение прямо посреди тротуара, Черкасов ошалело вытаращил на него глаза, а потом, хлопнув по плечу, снова во всё горло захохотал. Что в каком-нибудь ином месте, пожалуй, выглядело бы крайней степенью неприличия. Но здесь, в Фонарном переулке, публичное бурное веселье было, пожалуй, наименьшим из грехов. Поэтому на них со Стёпкой даже никто особенно не обернулся. Вот так, смеясь и взаимно друг дружку подначивая, все еще разгоряченные баней и выпитым спиртным, они и подошли к очередному парадному под красным фонарем, солидный швейцар у входа которого, чуть только разглядел в одном из двух новых посетителей хорошо знакомого ему Макса, сразу распахнул перед ними дверь, кланяясь часто и старательно, словно китайский болванчик. Почти не взглянув на него, тот молча потянул извлеченный из кармана пальто целковый и после жестом предложил Степану первым ступать в неярко освещенный вестибюль, обильно декорированный пурпурным бархатом, крупными кадками с могучими фикусами и даже, кажется, какими-то скульптурами – не мраморными, конечно, а всего лишь гипсовыми. В целом обстановка была похожа на холл недешевого отеля. Не хватало разве что стойки портье, да привычных нескольких столиков у окон, также не открытых, а, напротив, плотно занавешенных тяжелыми бархатными же портьерами. Еще полному сходству с гостевым домом мешали, пожалуй, доносившиеся откуда-то сверху, из недр бельэтажа, перекличка веселых голосов и бряцание фортепиано. Пройдя вдвоем через холл, в котором их тут же встретила вполне приличного вида горничная, забравшая верхнюю одежду, молодые люди поднялись по довольно широкой лестнице – и практически сразу оказались в эпицентре того веселья, отзвуки которого доносились до них пару минут тому назад там, внизу. Это был просторный зал, украшенный в том же помпезном стиле. Только концентрация этого всего – бархата, шелка, множества свечей в бронзовых канделябрах, зажженных повсюду, несмотря на явное наличие в здании электричества, поблескивающих в их сиянии на отдельных столиках хрустальных пирамид из бокалов с шампанским, казалась доведенной почти до гротеска. Хотя, было бы, пожалуй, нелепо ожидать от борделя, пусть и одного из самых роскошных в городе, утонченного вкуса и изящества в оформлении интерьеров, тут же подумал по себя Стёпка, по первости немного обескураженный всем этим шиком, блеском и красотой. Зато Макс и здесь явно чувствовал себя, словно рыба в воде. И потому, когда, почти сразу заметив их появление и отделившись от компании нескольких мужчин и крепко льнущих к ним девиц, в их сторону направилась, широко улыбаясь, высокая рыжеволосая особа, тоже лучезарно улыбнулся и воскликнул, первым склоняясь в почтительном – до иронии – приветственном поклоне: - Мадам Роза! Вы, как всегда, божественны! - А вы, мой юный друг, как всегда полны сюрпризов и неожиданностей, - кивнув в ответ, проговорила она довольно приятным и мелодичным голосом, глядя при этом вовсе на него, а на Степана. Весьма одобрительно и с интересом. Хотя, называя Черкасова «юным другом», определенно имела право сказать нечто подобное и в отношении него. Иными словами, если и не годилась Стёпке в матери, то явно была в том возрасте, который нельзя отнести уже даже к пресловутому «бальзаковскому». Однако даже и в нём была все еще весьма недурна собой. – Представите мне своего друга? – закончив «обзор», она, наконец, перевела взгляд на Макса. - Да безусловно, а как же иначе?! – чуть нахмурившись, тот явно подражал нарочито светской манере этой женщины, в которой Степан с первой же минуты справедливо предположил хозяйку заведения. И, как выяснилось позже, не ошибся. – Это действительно мой добрый товарищ, Степан Александрович. Родом из Москвы, а у нас здесь в гостях. Так что надеюсь нынче на ваше исключительное гостеприимство, Роза Эммануиловна – неловко ведь было бы ударить в грязь лицом перед человеком, проделавшим накануне столь долгий путь! - От нас редко уходят разочарованными, вам ли не знать! – проговорила она с легким укором в голосе. Затем вновь перевела взгляд на Стёпку. – Надеюсь, и вам все понравится, милый Степан Александрович! Что же, располагайтесь – и веселитесь! – обведя свои владения широким плавным жестом, Роза Эммануиловна, которую, и правда, грех было бы назвать каким-нибудь грубым словом, вроде «бандерши», чуть вздернула подбородок и улыбнулась, словно театральная примадонна. А потом щелкнула пальцами, призывая одного к ним одного из лакеев, отвечающих за разнос напитков. – Но вначале отметим наше приятное знакомство! - Прямо хозяйка великосветского салона! – шепнул Стёпка, склонившись поближе к Черкасову, после того, как выпив с ними по бокалу шампанского, «пани Роза» уплыла на достаточное расстояние, чтобы не расслышать этого комментария. - Ну, если учитывать, что иные здешние завсегдатаи часто встречаются мне и в тех гостиных, которые принято считать более приличными, ты не так уж сильно и преувеличил, - иронически заметил в ответ Черкасов. Затем близоруко прищурившись, с улыбкой пристально посмотрел на прогуливающуюся среди остальных гостей в одиночестве, томного вида кудрявую брюнетку с яркими зелеными глазами и пухлыми губами, мгновенно обнажившими в широкой и радостной улыбке белоснежные зубки, когда, заметив его внимание к собственной персоне и оживившись, девушка устремилась к ним навстречу. – Милая, так это ты! А я-то смотрю, ну кто же эта таинственная блоковская Незнакомка! – воскликнул Макс, оборачиваясь затем к приятелю. – Ну вот, Стёп, познакомься с самой очаровательной в Петрограде пани Вандой… Ванда, это Степан Александрович, мой лучший друг. А еще он скоро уедет на фронт, и поэтому очень нуждается в твоём ободрении и поддержке! - На фронт?! Как это жаль! – вздохнула она, ласково улыбнувшись Веригину. – И почему вы, мальчики, вечно рветесь с кем-нибудь воевать? - Лично я туда совсем не рвусь, и вообще исключительно миролюбив по своей натуре. А вот этого господина можешь во всех подробностях и с пристрастием допросить, - кивнув на приятеля, Черкасов слегка ему подмигнул. – А я пока, тем временем, пойду и найду себе еще чего-нибудь выпить…
Степан Веригин: Стоило Максу немного отойти, и Ванда сейчас же вновь обратила взор своих зеленых, немного кошачьих, глаз на оставшегося собеседника, концентрируя всё своё внимание уже лишь на него. - A co jasny Pan zapomniał na tej wojnie? – промурлыкав это нежным голоском на своём родном языке, она слегка прищурилась и вновь перешла на русский. – Любишь убивать? Или сам от разбитого сердца смерти ищешь? - Вот еще! - усмехнулся Степан, забирая в свою руку ладошку польки, только что мягко пристроившуюся было на его груди, и поднося ее затем к своим губам. – Сердце моё пока в полной сохранности. Да и убивать не люблю: скорее наоборот. - Як то?! – переспросила она, удивленно хлопнув длинными, точно у куклы, ресницами. И умолкла, не уточнив конкретнее, чего именно не понимает: почему до сих пор никто не разбил ему сердце или что он имеет в виду под своим «наоборот». Вероятно, предоставляя самому выбрать, на какой вопрос ему будет приятнее отвечать. Оценив подобную деликатность, Степан вновь слегка улыбнулся и пояснил: - Я врач. Потому и на фронт поеду не воевать, а лечить. - О, так пан – доктор! Jak miło! – воскликнула Ванда, во взгляде которой при этом буквально на один миг промелькнуло нечто, похожее на уважение, но уже в следующее, она вновь стала собой и, звонко захохотав, спросила, не желает ли в таком случае новый знакомый и её немного «полечить». - И где же у тебя болит? – приподняв брови, поинтересовался Стёпка в ответ. Хотя вообще-то терпеть не мог «игр» на тему своей профессии – особенно с проститутками, находя их неизъяснимой пошлостью. Но сейчас – то ли под действием уже выпитого спиртного, то ли просто оттого, что Ванда действительно нравилась ему внешне, да к тому же еще так забавно болтала, мешая в своей речи русский и польский, он совершенно не ощущал обычного в таких случаях отторжения. Напротив, все больше увлекаясь затеянной ею игрой, хотел узнать скорее, что она скажет или сделает дальше. - Ох, пан! Ну не при всех же! – потупившись в притворном смущении, она слегка стукнула Стёпку по плечу сложенным веером, а затем вновь схватила за руку и решительно утянула к ближайшей свободной оттоманке. Где сразу устроилась у него на коленях так, чтобы роскошное декольте, открытое вырезом корсажа явно больше, чем допускали приличия, оказалось как раз на уровне его лица. Вернее, прежде всего, конечно же, взгляда. – Здесь болит! – прошептала она, тыкая пальчиком вначале себе в щеку. А после, прибавила игриво, прикладывая его к бурно вздымающейся груди. – А здесь – bardziej! То опасно, доктор? - Чрезвычайно! – ответил Стёпа, подхватывая её тон и следом тоже прижимаясь – губами – вначале к её щеке, а после к теплой ложбинке, приятно пахнущей соблазном и духами, почти мгновенно ощущая, как этот перемешанный с запахом кожи, чуть терпкий аромат, проникает прямиком в мозг. И далее, неудержимо устремляясь вместе с кровью по венам и артериям, пробуждает желание. Тем временем, рядом с ними снова возник лакей с полным подносом напитков. Чуть отстранившись, прелестная полька немедленно взяла оттуда два хрустальных фужера и протянула один своему кавалеру, предлагая выпить брудершафт. А его после, как водится, скрепили, долгим поцелуем в губы, при котором Ванда вдобавок, крепко обвивая руками Стёпкину шею, нежно перебирала пальчиками русые кудри на его затылке. Было вообще не очень понятно, как именно ей удается сочетать в себе эту нежность и ненатужную игривость с отчетливо заметными навыками опытной куртизанки. Но эта головокружительная комбинация все больше захватывала и возбуждала Степку. Пока, ощутив себя в полной мере в нужной кондиции, он первым не предложил Ванде отыскать для них какое-нибудь более спокойное местечко. Случилось это как раз после очередного громкого взрыва хохота, возникшего в ответ на исполняемые девицей за фортепьяно французские фривольные куплеты. Молча кивнув в ответ, она улыбнулась. Затем, вновь коротко, но жарко поцеловав в губы, грациозно поднялась, взяла его за руки и мягко повлекла за собой к выходу из комнаты. И уже через пару минут они были в её личных апартаментах. Оформленные в том же стиле, чем общий салон, менее помпезно, но все равно – с большой кроватью, пестрой шелковой ширмой в углу и сразу несколькими зеркалами в резных рамах, что украшали собой стены, они выглядели чистыми и опрятными. А затесавшаяся каким-то чудом среди прочей мебели в это царство разврата скромная этажерка с книжками придавала помещению даже некий оттенок домашнего уюта. - У тебя мило! – одобрительно кивнув, проговорил Степан, после того, как огляделся по сторонам. - То ты милый! – пылким шепотом проговорила в ответ Ванда, чуть проглатывая по обычаю своего родного языка букву «л» в последнем слове, и шагнула навстречу, сразу потянувшись к его губам. Но, в отличие от неё, сам Степан отнюдь не желал торопиться. Отстранив руки девушки, не сводя взгляда с её чарующих глаз, он собственноручно ослабил галстук, затем стянул с плеч пиджак. Потом улыбнулся и слегка подтолкнул ее к кровати. А когда, мгновенно догадавшись, чего от неё хотят, Ванда легла, сел рядом и, отвернув вверх подол её платья, положил на стройную щиколотку свою ладонь, медленно заскользив затем ею наверх, к колену и выше, где гладкость прохладного плотного шелка сменяется теплым атласом кожи. Замерев на пару мгновений у той заветной границы, он осторожно подцепил и потянул вниз край чулка, тотчас после склоняясь и прикасаясь к этому месту легким поцелуем. Не ожидавшая ничего подобного Ванда вначале замерла, а потом блаженно зажмурилась и слегка прикусила губу. Степан же продолжил покрывать поцелуями внутреннюю поверхность её бедер, время от времени отрываясь от своего занятия, чтобы взглянуть, какой это производит эффект… Забыв обо всем вокруг, а также о том, кем друг другу являются и где теперь находятся, они неистово ласкали друг друга. Однако в тот миг, когда Степан уже спешно пытался высвободить руки из рукавов своей рубашки, а Ванда в очередной раз покрывала жаркими поцелуями его грудь и живот, суетясь над застежкой брюк, из коридора внезапно послышался какой-то шум, а затем и грохот – будто кто-то уронил на пол тяжелое. После раздался истерический женский вопль, и далее на мгновение все вновь затихло. - Скорее всего, Таис снова не поладила с Нонной, – вздохнула Ванда, и, пытаясь вновь вернуть все внимание кавалера одной лишь себе, томно прошептала: – Chodź do mnie, kochany! Представив себе на миг это эпическое противостояние, Степа лишь молча усмехнулся и опять потянулся к ней, намереваясь обнять, но тут возня и крики снаружи возобновились. И стало окончательно ясно, что там действительно происходит нечто экстраординарное. - Погоди, я так не могу! Надо все же хоть взглянуть, что там, – мотнув головой, пробормотал он, садясь на кровати. А потом вскочил на ноги, кое-как заправил рубаху в брюки и, приоткрыв дверь комнаты, высунулся в коридор.
Максим Черкасов: Заведение мадам Розы вот уже несколько лет пользовалось в широких кругах богатых и знатных столичных сластолюбцев заслуженной славой подлинной Мекки греховных удовольствий. Вот потому-то Макс – всегда честно и без прикрас признававший себя одним из них, но никогда не считавший это своим недостатком, и был так уверен, что лучшего места, где можно сыскать им со Стёпкой подобного рода досуга, в городе просто не найти. Девушки здесь действительно были как на подбор – все молоды и почти все – хороши собой. А еще неглупы и даже порой образованы достаточно, чтобы поддержать интересный разговор. Последнее, впрочем, могло бы удивить разве что в каком-нибудь третьесортном борделе в районе Сенной: известно ведь, что проститутками становятся не только и не всегда от нужды и отчаяния. А еще порой и, так сказать, от любви к самому искусству любви. Пристрастию, которое далеко не всегда такая женщина имеет возможность реализовать в браке. Именно к этой породе «куртизанок по призванию» относилась Ванда Ковальская – сбежавшая однажды из дома своего деспотичного отца, служившего садовником в графском имении неподалеку от Лодзи. Младшего брата его владельца, сельского ксёндза, она от скуки совратила, будучи четырнадцати лет от роду – через год после того, как стала любовницей самого графа… Выделяя Черкасова среди прочих посетителей заведения, Ванда давно уже относилась к нему не столько как к клиенту, сколько как к доброму приятелю. Да Макс и сам любил её общество больше многих других. Уже хотя бы за то, что Ванда, помимо несомненного таланта дарить потрясающее телесное наслаждение всякому, кто ей понравится, была еще и на удивление занятной и наблюдательной рассказчицей. Отчего Макс не раз говорил, что ей стоит как-нибудь обязательно попробовать записать хотя бы самые приличные из своих историй и попробовать отправить эти заметки в какой-нибудь сатирический журнал. Иными словами, вверяя своего драгоценного московского приятеля в столь нежные и надежные руки, он мог быть абсолютно покоен, что Стёпка сегодня точно не останется без должной порции удовольствия. Как телесного, так и – в какой-то мере – духовного. Сам же он, оставив их наедине, по некотором размышлении, неожиданно понял, что никаких любовных безумств сегодня для себя уже не хочет: сказалась-таки, видимо, дневная усталость и долгое ночное бдение накануне над вступительной речью для последнего из взятых в производство дел. Потому, побродив немного среди прочих гостей мадам Розы и отшутившись от пары девчонок, настойчиво претендовавших на его внимание, Максим нашел себе место в самом дальнем углу комнаты. В уютной нише у боковой стены, где, скрывшись от посторонних глаз за очередной кадкой с раскидистым фикусом, он со стоном удовольствия плюхнулся в удобное, просторное кресло, вытянул ноги и закрыл глаза. Чувствуя себя самым счастливым на свете человеком. Что ж, может быть, и правы по-своему те, которые упрекают его порой в излишней гонке за внешними атрибутами успеха… вернее, та, которая. В очередной раз за сегодня поймав себя на мыслях о Лине… то есть, об Аполлинарии Модестовне, Макс чуть усмехнулся. - И о ком же это вы тут уединенно грезите наяву, осмелюсь спросить, мой юный друг? - О вас, дорогая Роза Эммануиловна, исключительно о вас! – не размыкая ресниц проговорил он, и без этого узнавая ее голос. - Что же, это приятно, - присаживаясь на подлокотник его кресла, хозяйка заведения достала из кармана платья портсигар и извлекла из него длинную тонкую папироску, которую после тут же и закурила. – Неприятно лишь то, что мне, увы, уже слишком много лет, чтобы в это всерьез поверить! - Правильнее сказать, что это мне слишком мало, чтобы я мог надеяться на вашу взаимность, шери, - приоткрыв глаза, Черкасов с лукавой улыбкой покосился на собеседницу, которая от этих слов негромко и мелодично рассмеялась. - Ах, каков лис!.. И кто же она? - Да кто – «она»-то? - Та, в отношении которой твои надежды… более оправданны, - выпустив пару элегантных колечек дыма, пояснила Роза Эммануиловна и внимательно посмотрела ему в глаза. - Да никто, боже мой! Нет никого! Это просто… просто я устал сегодня! – забрав у нее на мгновение зажженную папироску, Макс сделал пару затяжек и после вернул владелице. - Мне оставить тебя одного? - Ты точно не обидишься, если я скажу, что да? – чуть склонив голову к плечу, он взглянул на мадам Розу с виноватой улыбкой. - Хм… мне надо об этом подумать! – спокойно отозвалась она, вновь поднимаясь на ноги и намереваясь уйти. Но в эту же самую минуту одна из боковых дверей салона внезапно с грохотом распахнулась. И в её проёме показалась, шатаясь, одна из здешних девушек по имени Райка – из всей одежды на ней были только панталоны, нижняя сорочка и корсет. Но дело было не в этом. А в том, что на её левом боку, прямо поверх истошно-розового атласа и кружев, отчетливо выделялось, быстро увеличиваясь в диаметре, приличных размеров кровавое пятно. - Вэй’з мир! Да что же это?! – прижав ладонь к губам, воскликнула Роза Эммануиловна, в ужасе взглянув на Максима, который, тут же подскочив на ноги, первым ринулся к бедняжке, с трудом успев подхватить ее под мышки чуть раньше, чем, обессиленная, она свалилась прямиком на пол. - Что случилось?! – вглядываясь в ее бледное лицо, спросил он. – Кто это сделал? - Он… - пробормотала Райка, неопределенно кивнув в сторону все еще раскрытой за ее спиной двери и, лишившись сознания, закатила глаза.
Степан Веригин: Выйдя за дверь, Степан огляделся по сторонам. Коридор, как ни странно, был пуст. Вернее, единственный человек, которого удалось обнаружить, по всей видимости, также был из потревоженных посетителей заведения. Совершенно расхристанный – в мятой исподней рубахе, кальсонах да носках, один из которых сполз настолько, что эластичная подвязка волочилась по полу, он медленно брел куда-то в сторону выхода в общий салон. А когда его окликнули, вздрогнул и замер на месте, странновато пошатываясь и все так же глядя перед собой. - Эй! Любезный! – уже с недоумением: «Пьяный, что ли?!» – вновь позвал его Степка. – Что стряслось, говорю, не видали? Кто шумел тут? На сей раз призыв возымел определенный эффект. Хотя и совсем не тот, которого можно было ожидать. Так ничего и не ответив на заданные вопросы, незнакомец с внезапной прытью развернулся и вдруг, так же споро, двинулся прямиком на Стёпку, разглядевшего, наконец, и перекошенное злобой лицо, и совершенно сумасшедший взгляд. Но это было не самое страшное… - Uważaj, on ma nóż w ręku! – сдавленно пискнула откуда-то сзади Ванда, тоже не сдержавшая любопытства и решившая своими глазами взглянуть на происходящее за пределами ее апартаментов. Впрочем, Стёпка уже и сам всё понял – без подсказки. Потому и подался тотчас назад, выставив перед собой руки раскрытыми наружу ладонями. И как бы демонстрируя противнику, продолжавшему наступать, сжимая в кулаке окровавленный грузинский кама с широким коротким лезвием, что не собирается нанести ему вред. - Опустили бы вы его… - проговорил он мягким, примирительным тоном и, по-прежнему не выпуская из виду его лица, чуть дернул подбородком, указывая на кинжал. Как ни странно, это подействовало. Также мимолетно покосившись на свое оружие, безумец вновь затем взглянул на Веригина – как показалось, с удивлением и уже без прежней злобы. И остановился. Именно тогда, решив, что сумел, наконец, его образумить, Степан и совершил главную ошибку, едва не стоившую ему жизни: попытался забрать кинжал себе. Злобно зыркнув тигриными янтарными глазами и взревев нечто невразумительное на своем языке, кавказец вновь попер к нему, замахиваясь оружием. Отскочив еще дальше к стене, Стёпка изо всех сил вжался в неё лопатками, пытаясь хотя бы на долю секунды отсрочить неизбежное. Но тут случилось нечто странное. И кинжальное лезвие, казалось бы, только что устремленное ему в горло, внезапно дернулось вверх, а после вовсе исчезло из поля зрения – как и сам сумасшедший, который, напротив, в ту же секунду, словно подкошенный, рухнул прямо ему под ноги. Не ведая, что с ним произошло, Степан, тем не менее, каким-то шестым чувством мгновенно догадался, что должен сделать дальше. Потому следом и сам немедленно упал на колени. Однако не на пол, а прямиком на спину поверженному злодею, придавливая его грудью к ковру. И в довершение ловко заломил за спину его руки – так и не узнав, что причиной его внезапного чудесного спасения стала та самая, свалившаяся с лодыжки чокнутого «джигита», носочная резинка, о которую он минуту назад попросту запнулся другой ногой… - Дай что-нибудь… веревку какую-то! – задрав голову и узрев в дверном проеме комнаты вновь высунувшуюся наружу Ванду с круглыми, точно блюдца, глазами, приказал он. Молча кивнув, она на мгновение исчезла, а затем появилась вновь, протягивая Стёпке свой шелковый чулок, которым он после надежно зафиксировал руки своего пленника. С противоположной стороны коридора, тем временем, уже со всех ног неслись к ним двое слуг в униформе, выполнявшие, судя по их габаритам, в этом заведении работу не только лакеев, но и вышибал. Передав обмякшего буяна их заботам, Степа поднялся на ноги и, склонившись с упором в колени, чтобы успокоить дыхание, еще примерно полминуты слушал, как вьющаяся вокруг враз образовавшейся кучи малы Ванда объясняет, что, оказывается, знает этого человека – что он грузинский князь и что фамилия его Гардапхадзе. А потом, окончательно отдышавшись, просто направился в общий зал, невольно продолжая почему-то раз за разом твердить про себя это поражающее своей звучностью славянское ухо фамильное прозвище. Несмотря на то, что инцидент казался исчерпанным, нехорошее предчувствие, связанное с увиденными на кинжальном лезвии следами крови, по-прежнему никак не давало ему покоя.
Максим Черкасов: Общее ошеломление, вызванное внезапностью происшествия, довольно быстро сменилось бурной и даже хаотической активностью. Побросав клиентов – тех, которые не успели еще созреть для того, чтобы отправиться «в нумера», со всех сторон заголосили и заверещали напуганные девицы. Да и сами их недавние ухажеры смотрелись разве что немногим разумнее, сбиваясь, точно стадо, во все более внушительную толпу, что постепенно окружала Макса и пострадавшую от рук неизвестного злодея несчастную Райку, которую он успел перенести с пола на ближайший диван. А уж там первым делом избавил от окровавленного корсета и задрал нижнюю рубашку, чтобы хотя бы примерно понять, насколько серьезна рана. При более близком рассмотрении та показалась не слишком глубокой – видимо, благодаря сработавшему как доспех, плотному корсету. Но кровоточила. Поэтому Макс почти сразу вновь зажал её своим шелковым платком, сдернутым прямо с шеи. Тем временем, без лишних церемоний растолкав толпу любопытствующих, к ним подоспела и мадам Роза. Справившись с первым эмоциональным выплеском, она выглядела сейчас на удивление спокойной. - Жива?! – сухо и отрывисто бросила она, склоняясь над Максом и кивая в сторону девушки. - Жива. Сознание потеряла, скорее всего, просто от страха… - Да было б что терять! – тут же сердито и несколько загадочно, проговорила Роза Эммануиловна, заставив Черкасова вновь удивленно поднять на неё глаза. – Миллион раз говорила ей, чтобы держалась подальше от этого мешугге, не играла с огнем! Как знала, что однажды все этим и кончится… - Да что ж вы все говорите, когда бедняжке помощь нужна! – внезапно проблеял из-за её спины какой-то плюгавый господин весьма средних лет и такой же наружности, сердито сверкнув стеклами очков, которые до того извлек из кармана и водрузил себе на нос. – Врача надо, полицию звать! И срочно!!! - Да-да! Врача!… Полицию… - тут же эхом понеслось со всех сторон. - Никакой полиции здесь не будет! – даже не взглянув в ту сторону, решительно отрезала мадам Роза, отвечая ему – а заодно и остальным. Но потом все-таки обернулась к гостям и проговорила куда более любезным тоном: – Господа, мне крайне жаль, но всем вам придется теперь немедленно разойтись: на сегодня наше заведение закрыто! Желаю вам всего доброго и жду завтра вновь в наше привычное время… Ну и, разумеется, весьма рассчитываю на вашу скромность. Так как уверена, что в наших общих интересах, чтобы слухи об этом маленьком происшествии не просочились за пределы здешних стен. Равно как и имена его случайных свидетелей, - медленно обведя всех взглядом и заглянув в глаза буквально каждому, прибавила она все тем же негромким голосом. – В качестве же возмещения за нынешний испорченный вечер, вам вернут все потраченные сегодня средства. За сим прощаюсь!.. Девочки! Проводите гостей! И тут же вновь отвернулась от толпы почти сразу пришедшей в движение – прямо на глазах у Макса, с удивлением взирающего на эту картину всеобщего безоговорочного подчинения чуть ли ни одному-единственному слову. «Правильно подобранному слову – главному оружию успешного адвоката», - как непременно заметил бы его университетский преподаватель риторики. «А из Розы Эммануиловны, похоже, вышел бы неплохой адвокат – с этаким-то даром убеждения!» - подумал Максим так внезапно, что даже усмехнулся, представив её, расхаживающую по залу судебных заседаний и произносящую пламенную защитную речь. Но быстро посерьезнел, взглянув вначале на Райку, которая, заворочалась и тихонько застонала, начав приходить в себя, а затем – опять на хозяйку борделя, которая к этому моменту уже с сосредоточенным видом отдавала двум почтительно склонившимся перед нею здоровенным парням в форменных ливреях заведения какие-то распоряжения. - Роза! – позвал он её, как только оба лакея, кивнув, исчезли в раскрытых настежь дверях салона. – Я, конечно, не очень во всем этом разбираюсь, но, кажется, Райку все-таки нужно бы показать врачу… - Естественно, покажу, но чуть позже, как только решу все остальные проблемы, которые она мне тут устроила… ой, да перестань ты смотреть на меня, словно на Царя Ирода! Сам не хуже видишь, что рана не опасная!.. Ну ладно, хорошо! Прямо сейчас прикажу телефонировать доктору Зибельтмайеру… - Да зачем, если достаточно просто кликнуть из Вандиных апартаментов моего друга?! – воскликнул Макс. – Хотя, он, конечно, вряд ли будет доволен тем, что его вырвали из её объятий… - Твоего друга? Вот этого вот красивого высокого мальчика с кудрями и бархатными глазами?! Он, что, доктор?! Так почему же ты до сих пор об этом молчал, беннзона?! Мы давно бы его уже позвали! - Ну-ну, зачем сразу ругаться? Я просто не успел еще и слова вставить в твою бесконечную обвинительную тираду… Тем более и звать его уже не надо, сам, вон, пришел! – прибавил Макс, махнув рукой в сторону двери, в проеме которой как раз показалась долговязая фигура Стёпки, опознанная им вначале, как обычно, скорее лишь по общим очертаниям.
Степан Веригин: *с Флоренс Найтингейл* Разглядев еще издали скопление людей у входа в гостиную, Степка окончательно уверился, что не ошибся, выбирая маршрут. Потому, ускорив шаг и протиснувшись не без труда затем сквозь это столпотворение, уже через минуту стоял на пороге основательно опустевшей комнаты. Из тех, кто был здесь до того, как он ушел вместе с Вандой, первой на глаза попалась мадам Роза, склонившаяся над диваном, развернутым к двери спинкой, поверх которой также маячил затылок Макса. Рассмотреть мизансцену подробнее поначалу не представлялось возможным. Поэтому в первое мгновение Степка всерьез напрягся, подумав, что несчастье стряслось именно с его приятелем. Однако, бросившись на помощь, уже в следующее мгновение понял, что ошибся. Мадам Роза и Макс хлопотали над девушкой, по-видимому, одной из обитательниц заведения. Как теперь стало окончательно ясно, она и была жертвой полоумного, с которым он случайно столкнулся в коридоре несколько минут назад. Когда Степан подошел, раненая была в сознании. Расценив это как добрый знак, он сразу же принялся за осмотр – успев за это время также заодно прояснить и картину всего происшествия, невольным свидетелем – а до некоторой степени и участником которого сделался по воле случая. Как оказалось, сия кровавая драма разыгралась самым, что ни на есть банальным образом – на почве основательно подогретой алкоголем ревности. О том девица, вполне успевшая опомниться от потрясения, в деталях и рассказывала мадам Розе. - И тут он как выхватит свой ножище! Как кинется на меня! Глаза горят, зубы оскалены… ну чистый вурдалак! Бешеный! – канючила она плаксивым тоненьким голоском, явно надеясь произвести впечатление наивной жертвы. – Сама не знаю, как от него увернулась, да из комнаты выбежала! Только тогда кровь на себе заметила, и прямо обомлела! Дальше ничего не помню! Ни как сюда бежала, ни что после со мною было - Зато я точно помню, что было до всего этого! – глядя на нее с едва сдерживаемой брезгливостью, внезапно бросила Роза Эммануиловна. – И про то, как ты его собой дразнила, и про то, как перед другими девчонками его подарками, которые тайком от меня выпрашивала, хвастала! - Какие подарки, мадам, да вы что, да я бы никогда… - обиженно заморгав, Райка снова захныкала. Но Роза Эммануиловна лишь махнула рукой, нервно дернув уголком рта: - Умолкни, калеба! - Ну, право же, хватит! – не выдержал Степан, резко к ней оборачиваясь. – Не время и не место выяснять отношения! - Простите, доктор, вы правы, тысячу раз правы! – мгновенно переключившись обратно на светский тон, Роза Эммануиловна горестно вздохнула. – Но ведь сил уже нет! Никаких! Скажите, ну как вести дела с такими мошенницами?! Заботишься о них, холишь и лелеешь, словно мать родная! А в ответ имеешь лишь черную неблагодарность! Мало, что выручку постоянно утаить пытаются, так еще и всему заведению репутацию портят! А ведь тут не какой-нибудь притон, у меня приличные люди бывают! Из общества!.. - А вот об этом давайте в другой раз, хорошо? – утомившись слушать, проговорил Степан, поднимаясь перед ней в полный рост и потирая успевшую затечь от крайне неловкой позы поясницу. – Сейчас меня куда больше интересует, есть ли у вас здесь комната, где найдется нормальный стол и приличное освещение? Крайне неудобно производить осмотр в полумраке, да еще и согнувшись в три погибели… - Ах… ну, не знаю… можем, наверное, пройти в обеденную комнату? Там есть стол и прямо над ним большая лампа… - Прелестно, ведите! – сказал Стёпка, и вновь склонился над диваном, намереваясь подхватить поглядывающую на него все с большим интересом Райку. Но Черкасов, который все это время лишь слушал и наблюдал за происходящим, сказал, что прекрасно справится с этой задачей сам. - А ты пока ступай, устраивай себе операционную. Согласившись, Степан двинулся следом за Розой Эммануиловной. Через секунду к ним присоединился Макс с вольготно расположившейся у него на руках Райкой. А спустя еще пару минут, все вместе, они пришли в небольшую столовую, посреди которой, и верно, обнаружился довольно большой овальный стол, длины которого хватило бы и для того, чтобы уложить во весь рост мужчину. А для невысокой тщедушной Райки места было даже больше чем достаточно. - Подойдет! – удовлетворенно сказал Степан. Причем, больше всего его обрадовало даже наличие электрического освещения. А еще то, что произведенный уже при нём повторный осмотр райкиного повреждения подтвердил первоначальную догадку – рана чистая, с ровными краями и не слишком глубокая. Обработать такую как следует, зашить, а после перевязать – да и дело с концом. - А вот скажите, Роза Эммануиловна, найдется ли у вас теперь для меня еще моток шелковых ниток, бинт и бутылка водки? – огласил он своё новое задание. - Водка – само собой… Бинты тоже наверняка есть у меня в аптечке. А вот шелк, - на миг задумавшись, она умолкла, а потом, осененная идеей, радостно кивнула. – Да-да, и шелк тоже должен быть! Кажется, кто-то из девочек увлекался вышиванием. Я сейчас все принесу! - Тогда захватите заодно и иглы. На рану придется наложить несколько швов, - пояснил он, наконец. - А водка зачем? Для храбрости, что ли? – тихонько поинтересовался Макс, когда Роза Эммануиловна вышла из комнаты. - Да для какой еще храбрости, что за бред? Мне иглы и шелк обеззаразить надо! – рассмеялся Стёпка. – Не шить же рану грязными. - Как это «шить»? – внезапно вскинулась со своего места Райка, с испугом поглядывая то на одного, то на другого. - Ну, как-как? Хочешь гладью, а хочешь – крестиком! – мгновенно ответил за приятеля Макс. - Не хочу я крестиком! И гладью – не хочу! Где это видано, чтоб по живым людям нитками вышивать?! Не дам я на такое согласие! Пусть только бок мне бинтом перевяжут и будет! - Да шутит он, успокойся! – одарив приятеля многозначительным взглядом, Степка укоризненно покачал головой. – Рана твоя неглубокая, но лучше ее зашить, так быстрее заживет, и шрам будет меньше, поняла? - Поняла. А это больно? - Неприятно, - не стал он обманывать. – Однако вполне терпимо, поверь! А если мешать не будешь и вертеться, то еще и довольно быстро, - прибавил Степан, бросив при этом мимолетный взгляд на циферблат настенных часов. Стрелки их уверенно подбирались к девяти вечера. И это означало, что исполнить данное Дмитрию Кирилловичу обещание быть дома к ужину он, кажется, благополучно похерил. Неловко. Но кто же знал, что так выйдет?.. - Вот, доктор, надеюсь, эти вам подойдут? – проговорила вернувшаяся, тем временем, в столовую Роза Эммануиловна, протягивая ему моток красного шелка из прихваченной с собой шкатулки для рукоделия. – И иглы… - Да, спасибо, – коротко ответил Степан, тотчас же вновь возвращаясь от раздумий к реальности. – Замочите все вместе в какой-нибудь плошке с водкой… Просто отлично! – кивнул он, когда мадам, выполнив поручение, продемонстрировала результат. - Что ж, доктор, а теперь, если пока более не нужна, я бы вас вновь ненадолго оставила. Пока искала шелк, мне доложили, что господина Гардапхадзе привели в порядок. Надо с ним поговорить и извиниться за мою паршивку, и за все доставленные ему неудобства, – метнув в сторону Райки еще один недобрый молнию-взгляд, пояснила она. - Нет. Лично ваше присутствие мне не принципиально, - отозвался Степан. – Но пришлите кого-то, кто мог бы мне тут помочь…
Максим Черкасов: * с моим героическим другом* - А зачем? – вмешавшись в их диалог, искренне удивился Макс. – Я сам тебе помогу. Как видишь, при виде крови в обморок я, вроде бы, не падаю… - Точно? - Абсолютно! – мгновенно уловив в его вопросе тщательно сдерживаемый сарказм, Макс лучезарно улыбнулся и послал ему воздушный поцелуй. – Позволь же мне стать твоей верной сестрой Найтингейл, дорогой! - Хорошо. Но вначале просто побудь моим рукомойником? – покосившись на бутыль с водкой, оставленную в очередной раз покинувшей комнату мадам Розой, Степан с ухмылкой поманил его к себе, закатывая повыше рукава сорочки. - Эх, доктор, ну вот нет в вас ни капли романтики! – громко вздохнул в ответ Черкасов и поплелся исполнять приказ. – Сплошной цинизм! - Ничего, моя драгоценная мисс Флоренс, о романтике мы еще поговорим. Но позже! А прежде всего – долг! И дальше, не обращая внимания на продолжающего паясничать, войдя в роль «сестры милосердия», Макса, стал тщательно мыть руки. Вначале просто водой и мылом, а затем еще и водкой. - Благодарю! – отказавшись от протянутого с учтивым книксеном полотенца, Степан вернулся к столу, которому теперь ненадолго предстояло стать операционным. Хотя, сама операция, конечно, была не бог-весть какой сложности. Да даже и не операцией вовсе, а так, разминкой для студента четвертого курса… Швов получилось наложить всего четыре. Умением шить раны аккуратно и красиво, Стёпка вполне заслуженно гордился еще с университетских времен. То, что обычно приходит с опытом, да и то, прямо сказать, не к каждому, далось ему едва ли не с первого раза – это отмечал еще преподаватель по оперативной хирургии. Вот и теперь все стежки вышли ровными, один к одному, как на загляденье, хотя игла, которую Стёпка использовал, была самой обычной, швейной, а не медицинской – так что пришлось изрядно повозиться. Зато, когда рана заживет, шрам тоже будет аккуратным и почти незаметным… - Вот и все, - отрезав длинные хвостики ниток последнего шва протянутыми его преданным ассистентом ножницами, Веригин перевел взгляд на Райку. Надо сказать, за все время, пока он работал, та ни разу не пикнула и вообще вела себя идеально. – А ты молодец, храбрая! Теперь, стало быть, походишь недельку с моей «вышивкой», а дальше нитки надо удалить. Ну и все ближайшие дни, конечно, заново обрабатывать и перевязывать рану, чтоб не нагноилась. - А это тоже вы будете делать? – спросила девушка. - Ну, нет, это уже вряд ли! – усмехнулся Степан, качая головой. – Да я и в Петрограде-то вряд ли на столько теперь задержусь! - Жаль… - искренне вздохнула он. – А вы мне так понравились! Завершив перевязку и передав пациентку на руки товарке, пообещавшей проводить ее до личной комнаты, приятели вернулись в гостиную, где собравшиеся в ожидании девицы устроили им… вернее, конечно, Стёпке, ни на один листок из лаврового венца победителя которого Максим даже не думал сейчас претендовать, настоящую овацию. Больше всех старалась, разумеется, Ванда. Которая затем тотчас же вновь принялась увиваться и ластиться вокруг него, точно кошка, явно давая тем понять остальным девчонкам, осмелившимся томно поглядывать на симпатичного молодого доктора, что кавалер занят. Черкасов наблюдал за этим представлением, едва сдерживая улыбку и совершенно без зависти. Ибо и сам был впечатлен находчивостью, а главное, мастерством друга, которого прежде никогда еще не наблюдал в рамках его профессии… А дальше им, разумеется, предложили роскошный ужин. Кроме того, и Ванда, кажется, была совсем не против продолжить так неожиданно и некстати прервавшееся свидание. Но на сей раз Веригин проявил, так сказать, недюжинную моральную стойкость и отказался, сославшись на то, что завтра у него слишком насыщенный день. - Значит, приходите послезавтра! – воскликнула мадам Роза. – Да что там, в любой день приходите, обещаю, двери этого дома никогда не будут для вас закрыты! Я – человек благодарный, это в нашем городе знают все. - При случае – непременно! – сдержанно кивнул Степан. И дальше вновь повернулся к Ванде, которая не только принесла его вещи, что все еще оставались в ее комнате, но и помогла после аккуратно завязать галстук. – Спасибо, милая! *** - А ты, гляжу, и правда, хозяин своему слову: пообещал устроить мне самый незабываемый вечер в столице – и исполнил все в точности! – усмехнулся Степан, когда они с Максом наконец-то покинули гостеприимный чертог столичных жриц Эроса и вновь вышли на улицу. - Естественно, я даже не представляю, как ты вообще посмел в этом усомниться? – сдвинув на затылок шляпу, Макс беззаботно поддел носком ботинка попавшийся под ногу на тротуаре небольшой камешек и тоже рассмеялся. – Будет, что вспомнить среди грядущих суровых фронтовых будней. Хотя… Не закончив начатой фразы, он внезапно умолк и слегка помрачнел. И остаток обратного пути до Николаевской площади, друзья проделали молча, размышляя теперь, верно, каждый о своем. Да и когда пришли, и вновь заняли места в салоне черкасовского «мерседеса», успевшего за время простоя в ожидании покрыться, словно испариной, крохотными капельками дождя, периодически принимавшегося моросить из мутного, совсем уже ночного небосвода, тоже, в общем, если и разговаривали по дороге до дома, то все больше о каких-то пустяках. - Приехали, – проговорил Черкасов, заглушив мотор напротив парадного подъезда дома графа Чернышева. - Да, - кивнул Степка. – Спасибо за вечер, дружище! Мне, правда, все понравилось! - Ну, значит, можно будет как-нибудь повторить… ты только, это… - вновь нахмурив брови, Максим повернулся к приятелю, глядя на него чуть ли не впервые за этот вечер без своей извечной иронии, - там, на фронте, поосторожнее как-нибудь, когда примешься спасать этот мир, хорошо? Сильно не увлекайся и помни, что нам ты пока тоже еще немножко нужен…
Степан Веригин: *с папой Митей* Подождав немного, пока Макс на своем авто скроется из виду, Степан поднялся по ступеням к парадной двери дядиного дома. Все окна на главном фасаде были темны, что могло означать только одно – домочадцы уже отправились спать. Да и немудрено! Веригин извлек из кармана часы, щелкнул крышкой и в тусклом свете фонаря увидел, что к часовой стрелке, уже почти стоящей на двенадцати, вплотную подбирается и минутная. А значит, завтра неизбежно придется оправдываться не только перед Дмитрием Кирилловичем за несдержанное обещание, но и перед мамой. Однако ничего уже не поделаешь. На кнопку электрического звонка Степан нажал коротко и всего один раз, в надежде, что так его звук услышат только слуги – перебудить весь дом в полночь было бы куда большей досадой, чем просто опоздать к ужину. На его большую удачу, дверь открылась практически сразу. Извинившись перед старым дядиным слугой за столь позднее беспокойство, молодой человек отдал ему пальто и шляпу, а сам поднялся по лестнице и дальше двинулся в отведенную ему комнату. Рядом с малой гостиной его чуткого обоняния внезапно коснулся аромат табачного дыма, который Степан сразу же узнал – такие сигары обычно курил граф Игнатьев. А если учитывать, что запах ощущается довольно отчетливо, то нельзя исключить, что Дмитрий Кириллович и сейчас все еще здесь. Проверять, так ли это на самом деле, если честно, не очень-то и хотелось. Но с другой стороны, будет еще хуже, если граф услышал его шаги, и после будет считать трусом, не способным лично ответить за проступок. Постояв еще с минуту перед чуть приоткрытой дверью, Степан набрал в лёгкие побольше воздуха и все же вошел. Его явно ждали. Кресло было повернуто ровно так, чтобы мгновенно увидеть вошедшего, а сам отчим сидел в нём в той слегка ленивой и расслабленной позе, которая каждому, кто хорошо его знал, сообщала ровно об обратном душевном состоянии. Поймав в полумраке его внимательный взгляд, Степан вздохнул, но глаз в ответ все же не опустил. Впрочем, играть без конца в гляделки было как-то глупо, поэтому он подумал, что должен все же заговорить первым. - Крайне неловко, что так вышло, Дмитрий Кириллович. Но задержаться – и нарушить данное слово, меня вынудили действительно серьезные обстоятельства… - И где же ты был? – ровным тоном поинтересовался граф. - В борделе, - ответил он совершенно искренне. – Мне пришлось оказать помощь одной из тамошних девушек… как врачу… - отчетливо понимая всю нелепость и даже двусмысленность сказанного, пояснил Стёпа, а затем снова умолк и пожал плечами. В то время как на лице самого Игнатьева, кажется, не дрогнул ни единый мускул. - Похвально. Но на твоем месте я все же не стал бы завтра рассказывать матери об этом благородном поступке… Да и вообще, не стал бы кому-либо рассказывать. С этими словами он и встал, демонстрируя, что разговор окончен, но прежде аккуратно затушил о дно хрустальной пепельницы остатки сигары и смахнул с атласных лацканов черного смокинга сизые частицы пепла. Затем пожелал чрезвычайно довольному подобным исходом Стёпке, доброй ночи и неторопливо пошел к двери. Но у самой двери вдруг обернулся: - Сегодня утром к завтраку здесь ждут графиню Чернышеву, а чуть позже еще мадам Ланскую и её девочек. Так что ты уж постарайся, пожалуйста, не проспать! Для разнообразия… - прибавил он чуть слышно, лишь теперь позволяя прорваться наружу ноткам своей обычной добродушной иронии.
Дмитрий Игнатьев: * с собственницей и тираншей* Глупо было льстить себе мыслью, что из серьезного не по годам подростка, каким тот был тогда, когда Игнатьев впервые его узнал, Стёпка вырос в порядочного и ответственного мужчину, дорожащего собственным словом и честью даже в мелочах, именно под его влиянием. Но думать о том, что принял в этом хотя бы минимальное участие, было все равно приятно. Поэтому обратно к себе, точнее, в их с Олей спальню, Дмитрий Кириллович шел в замечательном настроении. Хотя примерно за час до того покинул её в гораздо худшем расположении духа. Как и следовало ожидать, новость о том, что старший сын, не успев приехать, сразу же предпочел её общество компании друга, Олю не слишком обрадовало. Как все разумные матери, признающие и понимающие не только на словах, что их повзрослевшие дети принадлежат уже не им одним, но и самим себе, она смогла однажды отпустить Таню. И, как иногда казалось Игнатьеву, отпустила бы даже Саньку – надумай та уже в этот свой грядущий, первый светский сезон принять предложение руки и сердца от какого-нибудь подходящего кавалера. Но со Стёпой отношения у неё были особенными – несмотря на отсутствие кровного родства. Потому-то вчерашнее его заявление о скором отъезде на фронт не только рассердило, но еще и всерьез и обескуражило Дмитрия Кирилловича. Особенно после того, как Стёпка, перевалив на его плечи как минимум половину собственных тревог и сомнений относительно этого поступка, тотчас повеселел и, со всей беззаботностью юности, задрав хвост трубой, убежал развлекаться с приятелем. И, как теперь выясняется, провел время не только разнообразно, но и с пользой… Конечно, осуждать его за это Дмитрий Кириллович даже и не думал. В нынешнем Стёпкином возрасте он и сам поступил бы точно так же. Да, собственно, наверняка не раз и поступал. Это теперь уже не так-то просто отрешиться от проблем и сделать вид, что ничего не произошло. Хотя он честно старался. Но и Оля не была бы собой – досконально изучившей даже за относительно недолгие годы их совместной жизни, кажется, уже все его повадки и уловки. Поэтому, вернувшись во второй половине дня домой, и, погоревав, что Стёпы не будет аж до самого ужина, она вновь довольно быстро переключилась на него, Игнатьева. И конечно, первым делом стала выяснять, в чем причина его сегодняшней необычной молчаливости и уклончивости в речах. Дойдя после в своих измышлениях на этот счет до идеи, что, пока их с Санькой не было дома, они со Степаном успели о чем-то повздорить. Вот тут Дмитрий Кириллович, наконец, не выдержав, и назвал бабским вздором и глупостью уже ее собственные слова. А также порекомендовал впредь не искать второго дна там, где его нет, и априори не может быть в соответствии с конструкцией. Впрочем, тут же и извинился за грубость. Оля простила. Но до самого вечера все равно держалась несколько прохладнее обычного, заставляя Игнатьева теперь уже не только корить себя за эту нелепую вспышку, но и чувствовать вину перед Стёпкой, которому он, вроде бы, пообещал «подготовить» мать к их завтрашнему нелегкому разговору. И вот, стало быть, преуспел, лучше некуда! Все еще более усугубилось, когда Степан не вернулся к обещанному времени. Явно не желая показать себя в глазах собравшейся за общим столом семьи одной из тех анекдотических мамаш, что мечтают контролировать каждый шаг своих сыновей, пока те не поседеют, Ольга пыталась даже шутить на тему его долгого и необъявленного отсутствия. Но Игнатьев, тоже отлично преуспевший в изучении её обычаев и манер, все равно видел, что она встревожена. Что то и дело посматривает на циферблат часов, что едва заметно напрягается, прислушиваясь к любым приближающимся шагам, надеясь узнать в них сыновнюю поступь… разумеется, подобное не способствовало и общему веселью. Так что их семейный ужин, обыкновенно затягивавшийся последнее время за разговорами чуть ли не до ночи, сегодня закончился довольно быстро. Поль сказал, что должен до завтра обязательно просмотреть доставленные курьером из министерства незадолго до ужина важные бумаги, Саша тоже удалилась к себе, намереваясь углубиться в дальнейшее изучение английского языка, знакомого ей пока значительно хуже французского, посредством чтения чрезвычайно заинтересовавшей её истории об американской сиротке Полианне. Эту книгу – именно с такой целью, недавно подарил ей дядя, пообещав, что она обязательно понравится, и ничуть не обманув ожиданий. Самой же Ольге Игнатьев предложил сразу после ужина ненадолго заглянуть к младшим сыновьям. Зная, что это её всегда умиротворяет. Да и его, в общем, тоже. Так вышло и теперь. Хотя уже у себя в будуаре Оля все же спросила, не скрывает ли он от неё что-нибудь неприятное. - Глупости! – поцеловав ее в макушку, Дмитрий Кириллович улыбнулся и покачал головой, ощущая, как горьковатый привкус лжи неумолимо отравляет радость от того, что привычное взаимопонимание с женой снова наладилось. Врать было противно. А то ли еще будет, когда придется делать вид, что ничего не знал, после неизбежной завтрашней – или, в лучшем случае послезавтрашней, сыновней исповеди… Чувствуя, как в сердце опять шевельнулось недоброе, Игнатьев слегка поморщился и вздохнул. К счастью, на этот раз Оля, кажется, ничего не заметила. А потом в будуар, чтобы помочь с переодеваниями и прочими обычными дамскими вечерними процедурами, вошла её горничная. И он оставил их вдвоем, сказав, что спать пока совсем не хочет, поэтому пойдет еще немного побродит по дому в поисках какого-нибудь развлечения. Почитает или просто выкурит сигару. А позже непременно присоединится к ней опять. На том и расстались – как оказалось, почти на час. Стёпка явился домой в полночь. Дмитрий Кириллович слышал звонок в дверь, но выходить в холл сам намеренно не стал, решив устроить пасынку небольшой экзамен на зрелость. И когда тот – сам того не подозревая, выдержал его с блеском, внезапно испытал даже нечто, похожее на приступ отцовской гордости. Хотя, как уже было сказано, возможно, и не имел на то особенных оснований… - Не спишь, - произнес он негромко, даже не вопросительно, а просто констатировав факт, когда тихо вошел в спальню и, не зажигая лампы, бесшумно прошел по мягкому ковру. Затем так же тихо сел на край своей половины кровати, опершись ладонью в мягко пружинивший матрас и, глядя в темноте через плечо на Олю, укрывшуюся, как обычно, одеялом чуть ли не до самой макушки, прибавил. – Стёпка вернулся. У него все хорошо. Даже очень… - Как это «даже очень»? – Ольга резко села в постели и, нахмурившись, посмотрела на мужа. Сердилась при этом не на него, а на себя – из-за отчего-то неожиданно проскочившей в голосе нелепой обиженной интонации. Прозвучало так, словно бы то, что со Стёпой все благополучно, её не обрадовало, а напротив, разочаровало. – Вернее, я хотела сказать, Митя, что совершенно тебя не поняла! Где он был? - Вместе с Максимом. Я ведь говорил тебе об этом еще днем, - чуть улыбнувшись в темноте, Игнатьев сделал вид, что не заметил немного странной изначальной формулировки. – Дело молодое, развлекались и забыли о времени… Ну что ты, не знаешь, как это обычно бывает? - Ты, безусловно, прав. Время пролетает незаметно, когда тратишь его с удовольствием… – чуть закусив нижнюю губу, Ольга улыбнулась ему в ответ и кокетливо склонила голову к плечу. – К тому же, Степа так редко позволяет себе обычные для его возраста развлечения, что с моей стороны, и правда, весьма эгоистично ставить ему это в упрек. Но я так соскучилась по нему, так надеялась расспросить обо всем, что накопилось за это время, а он… предпочел мое общество компании друга… Я ужасная мать-собственница, да? - Да! - тут же легко согласился Игнатьев. Вскинувшись, она обиженно засопела, не зная, что сказать в ответ, так как явно ждала совсем не такого ответа. А Дмитрий Кириллович, тем временем, тихо рассмеялся и продолжил. – Собственница, тиранша, и необычайная кокетка, к тому же! - Ты иногда бываешь таким ужасным! – изображая гнев, Ольга слегка толкнула мужа в бок, - Это тебе за тираншу! И за собственницу! - А то, что кокетка, ты, стало быть, признаешь? - Необычайная кокетка, попрошу отметить! Под стать такому невероятному льстецу! - Я – льстец?! Так меня еще никто не оскорблял! А тот, кто осмелился, будет строго наказан! – провозгласил он. И с этими словами внезапно подался к ней, обхватил за плечи и, натуго спеленав в одеяло, вновь ловко уложил на подушки, устраиваясь сверху. – Особенно, если начнет сопротивляться!
Адальбер де Колиньи: В тот памятный вечер, покинув гостеприимный дом графа Чернышева, Адаль находился в смятении, всю силу которого он ощутил только лишь на следующие утро. Откровение Павла Дмитриевича потрясло его до глубины души, хотя по сути своей ничего нового граф де Колиньи и не услышал. О бесчисленных романах отца он знал и так, о том, что старший граф де Колиньи вел себя непорядочно не только в отношении супруги, но и собственных любовниц, тоже не было секретом для его сына, который однажды наткнулся на записку от последней пассии Анри, разбирая после смерти отца его документы и бумаги. Письмо было полно упреков и попыток воззвать к совести и чести человека, который вовсе не обладал этими качествами. Самым печальным в этом послании была дата, которая говорила о том, что до последнего дня своей жизни граф де Колиньи предавался греховным наслаждениям. В молодые годы, когда Адалю раскрылась истинная сущность родителя, он не только одного графа обвинял в той боли, что доставляли измены матери, но и пассий графа, которым не могло не быть известно его семейное положение. И вот теперь, когда граф Чернышев доверил ему явный семейный секрет, перед Адалем разверзлась бездна, ведь узнать, что любовницей отца когда-то была мать его Сандрин, оказалось действительно сильным потрясением. Почти ни о чем другом, кроме этого факта он не мог думать все воскресное утро. Возможно, будь Адаль чуть более щепетильным или чуть менее влюбленным, он тут же должен был бы прекратить отношения с мадемуазель Веригиной. Только вот к настоящему моменту Адаль даже помыслить не мог жизни без Сандрин и вполне себе уже представлял их совместное будущее. Так что, оправившись после первого потрясения и рассудив все более здраво, он пришел к выводу, что дело прошлое там пусть и остается. И возможно им судьбой суждено было встретиться, чтобы искупить грехи собственных родителей. Ведь, хоть Колиньи не был мистиком, некий мистический знак судьбы в этом угадывался. Оставалось надеяться, что Павел Дмитриевич исполнит свою миссию и сумеет склонить чашу весов в сторону благосклонности Ольги Дмитриевны. О том, что последняя пребывает в полном неведении о его существовании Адаль знал из почти ежедневных писем Сандрин, в которых она подробно пересказывала ему чем они занимались с мамой, о чем разговаривали с отцом, кто шьет ей бальные платья. Но главной темой их общения были их чувства. Адаль искренне писал, что каждую минуту сожалеет о невозможности видеть ее, слышать ее, целовать. И тогда, спустя неделю их разлуки, в одном из писем он шутливо пригрозил Сандрин взобраться по дереву к окнам ее спальни в ночи, как заправский Ромео, чтобы иметь возможность лишь лицезреть ее. И она на следующий день прислала ему свою фотографическую карточку с припиской не рисковать своим здоровьем, занимаясь скалолазанием, хоть нынче это и модный спорт. Через день, в модном магазине месье Фаберже Адаль выбрал достойную оправу для портрета любимой: серебряную рамку, по кругу которой расположилась эмалевая веточка ландыша, нежно обрамлявшая лицо Сандрин. Этим и похвастался Адаль в следующем своем письме. Впрочем, нужно сказать, что особенно скучать ему не приходилось. И если его даму сердца занимали исключительно приятные хлопоты, связанные с подготовкой к балу, то Адалю приходилось вместе со своим патроном решать вопросы государственной важности. На одном из приемов он виделся с графом Чернышевым, но задать Полю волновавший его вопрос не удалось. Граф то ли намеренно избегал с ним встречи наедине, то ли и в самом деле все складывалось так, что он постоянно находился в чьем-то обществе. Так что, Адальберу оставалось лишь набраться терпения и ждать вечера в Дворянском собрании, первого бала сезона, который должен был состояться в конце октября. Утром того знаменательного дня в особняк графа Чернышева принесли огромный букет белоснежных роз. Слуга принес его прямо в столовую, где все семейство собралось за завтраком, поэтому естественное любопытство матери проявилось в том, что она первой извлекла карточку. - «Je te souhaite de rencontrer ton prince au bal». От кого это может быть? – удивленно спросила Ольга Дмитриевна, передавая Сане карточку, щеки которой постепенно стали приобретать все более яркий цвет после того, как она узнала почерк. - Возможно, Макс так забавляется. – предположил Степан, которому вчера, после того как все гостьи разъехались, было поручено матерью выяснить, будет ли Черкасов на балу. Санька стрельнула глазами в сторону брата в ответ на его реплику, но ничего не сказала, а только спрятала карточку в кармане платья. Ольга Дмитриевна этому жесту дочери не придала никакого значения и после завершения завтрака велела Саньке идти отдыхать, так как силы ей сегодня еще понадобятся вечером. Павел Дмитриевич проводил взглядом племянницу, уносившую в свою комнату букет цветов и то и дело склонявшуюся лицом к ароматным бутонам, а затем посмотрел на сестру, безмятежно болтавшую с сыном, и вздохнул. Он так и не смог придумать повод, чтобы поговорить с Ольгой, впервые проявив самое настоящее малодушие в нежелании расстроить сестру. Если бы он только знал, что примерно такие же мысли терзают сейчас его племянника и Дмитрия Кирилловича, то сильно бы этому удивился. Они втроем великолепно изображали абсолютную безмятежность. В половине девятого вечера к дому подкатила огромная карета с фамильным гербом Чернышевых, отправленная бабушкой Марией Николаевной, которая и слышать не желала о поездке в наемном экипаже или на автомобиле на бал, а еще спустя четверть часа все семейство рассаживалось в просторном экипаже, готовясь представить в скором времени столичному обществу юную барышню Веригину. - Волнуешься? – тихо спросила Ольга Дмитриевна дочь и крепко сжала ее ладошку, затянутую в атласную перчатку. Она тоже волновалась, ведь по сути своей Таня, дебют которой состоялся в Москве, вступила в ту взрослую жизнь без ее, Ольгиного, участия. Все хлопоты по устроительству первого бала для Тани взяла на себя Лидия Николаевна, тогда как сама Ольга готовилась стать матерью в ту осень.
Александра Веригина: * при участии papa* Разумеется, она волновалась, даже очень – будучи по натуре немного стеснительной и оттого не любя без особой причины подолгу присутствовать среди большого скопления незнакомцев. Причем, как это часто случается с людьми подобного склада, в кругу родных и близких – тех, кого знает, любит и кому оттого безгранично доверяет, Саша слыла общительнейшей и крайне обаятельной барышней. Как не раз говорила мама, именно таким складом характера обладал её родной отец, которого сама девушка, к сожалению, не знала. И еще в одном Саша, как утверждали все, была на него чрезвычайно похожа: в умении крепко держать себя в руках и надежно скрывать от мира те мысли и эмоции, которых в данный момент демонстрировать не хотелось. Потому-то и теперь, отреагировав на мамин жест ответным легким пожатием, лишь улыбнулась и ответила, что чувствует себя замечательно. И дальше почти всю дорогу молчала, в то время как остальные родные довольно оживленно переговаривались и обменивались шутками, коих было особенно много по поводу навязанного уважением к чувствам старой графини Чернышевой экипажа. Неудачно подхватив прямо накануне простуду, сама Мария Алексеевна оказалась, к несчастью, не в силах лично присутствовать на первом балу своей единственной внучки. Зато прислала Игнатьевым свою парадную карету, настояв на том, чтобы в Дворянское собрание Сашенька – а стало быть, и все, кто ее сопровождает, отправилась непременно в этом «динозавре», как и подобает приличной барышне из хорошей семьи. Огромный, тяжелый и неповоротливый, экипаж графини мог поразить своей роскошью кого угодно. Но все равно смотрелся среди снующих вокруг автомобилей неким артефактом из прошлого. Почти из сказки. По поводу чего Дмитрий Кириллович даже высказал ироническое опасение – дескать, как бы он не превратился в полночь в огромную тыкву! Впрочем, уже на дальних подъездах к зданию Дворянского собрания стали попадаться все больше именно старинные парадные экипажи, а не авто. А Михайловская и Итальянская улицы оказались и вовсе запружены ими столь основательно, что дальше кучеру старой графини пришлось проявить чудеса ловкости и смекалки, чтобы сквозь это столпотворение подобраться достаточно близко к центральному входу. Дабы хозяевам – и прежде всего дамам, не пришлось много идти по сырой холодной мостовой в своих тонких атласных бальных туфельках. К моменту их приезда в холле собралось изрядное количество гостей, но в бальную залу поднимались пока лишь те, кто успел отдать в гардероб свои уличные одежды. Но уже и здесь, среди черных статских фраков, военных мундиров и разноцветных нарядов взрослых дам то и дело мелькали светлые платьица дебютанток – главных звезд сегодняшнего бала, коим пока не полагалось поражать чужое воображение ни особой затейливостью фасонов, ни излишней ценностью украшений. Здесь же, дожидаясь, пока их кавалеры сдадут вещи и вновь к ним присоединятся, Ольга Дмитриевна и Саша первыми разглядели в толпе занятых примерно тем же самым Ланских – Светлану Юрьевну и её девочек. Чтобы после, всем вместе – в компании мужчин, подняться мимо множества сияющих зеркал по широкой, накрытой красной дорожкой мраморной лестнице в бельэтаж. Где из широко распахнутых дверей величественной бальной залы до них сразу же донеслись веселые звуки скрипок и почти перекрывающий их гул сотни различных голосов. Ступая под её высокие своды под руку с вызвавшимся быть ей персональным кавалером – в то время как брат сопровождал обеих барышень Ланских – дядей Полем, Саша ощущала себя будто бы одновременно в роли двух юных толстовских героинь. Вполне уверенной в своей привлекательности Кити Щербацкой – этому способствовало знакомое многим девушкам чувство легкости и даже парения, какое возникает лишь тогда, когда точно знаешь, что выглядишь идеально, подкрепленное, к тому же, несколькими заинтересованными мужскими взглядами, которые удалось поймать на себе еще там, на лестнице. И Наташей Ростовой – смущенной, ошеломленной блеском и светом девочкой, никогда прежде не бывавшей в обстановке, подобной нынешней и оттого невольно разыскивающей среди всего этого множества лиц хотя бы одно знакомое. За которое можно было бы «зацепиться», чтобы не чувствовать себя настолько растерянной. Как ни странно, оно нашлось довольно быстро. Пересекшись взглядами с Максом Черкасовым – немного неожиданно, потому что не знала наверняка, что тот тоже сегодня будет здесь, Саша улыбнулась и слегка ему кивнула. Ответив ей столь же радушной улыбкой и взмахом руки, тот склонился к одной из своих спутниц, в которых Саша не без труда признала самую старшую из его сестёр и её дочь, что-то ей объяснил, и уже через минуту направлялся к ним, легко лавируя среди людского столпотворения. А еще через одну – учтиво приветствовал мужчин и одаривал изящными комплиментами дам. Получить его одобрение, написанное во взгляде столь явно, что даже не надо было произносить вслух подтверждающих слов, Саше было необычайно приятно. Но еще приятнее оказалось то, что этот взгляд уже не оказывает на неё прежнего, почти гипнотического воздействия, парализующего волю и заставляющего вести себя нелепо и почти глупо. А после от этого еще сильнее смущаться и злиться на себя чуть ли не до слез. Словно почувствовав эту перемену, и сам Максим, как по мановению волшебной палочки, вдруг стал держаться с нею иначе, уже без прежней чуть снисходительной доброты, но совершенно на равных и по-дружески. Так, как всегда вел себя с Татой. Будто бы признав, наконец, что и она уже достаточно взрослая. Только теперь сама Саша, еще совсем недавно готовая бы, наверное, отдать за подобное признание месяц собственной жизни, приняла его как должное. А потому совершенно спокойно. Так же легко и спокойно, как пообещала затем Максу один из своих вальсов… нет-нет, вовсе не первый, давным-давно записанный за старшим братом. И даже не второй, который, объяснив в одном из своих писем заранее всю предысторию, уже отдала Адалю, а лишь тот, что будет после них. И далее, со сдержанной иронией, наблюдала, как, краснея от удовольствия, поочередно записывают его имя в свои карне Лиза и Настя Ланские. Ведь пригласить её – и игнорировать еще двух хорошеньких дебютанток, стоявших неподалеку и слышавших их разговор, этот умница и дамский угодник, разумеется, не мог… Тем временем, людей вокруг становилось все больше. И вскоре стало понятно, что идея еще до начала танцев как следует рассмотреть убранство зала – все эти великолепные белоснежные колонны, галереи и увитые зеленью и цветами стены, скульптурный портрет Великой Императрицы с бронзовым свитком жалованной дворянской грамоты в руке, благодушно взирающей на своих подданных с мраморного пьедестала, и прочее, изначально была утопией. Зато, с того места где они теперь стояли, было хорошо видно императорскую ложу, укрытую пурпурным бархатным балдахином и увенчанную позолоченным двуглавым орлом. Узнав о её существовании из фотоиллюстраций в журнале «Огонек», где как раз недавно попадалась статья о том, как выглядит Дворянское собрание после последней реставрации, Саша очень надеялась, что сегодняшний вечер посетит кто-нибудь из членов царствующей фамилии, и она сможет даже посмотреть на них вживую. Но, как позже объяснил дядя, императрица Александра Федоровна не любит светских увеселений, оттого и вся царская чета теперь крайне редко бывает на балах, ограничиваясь лишь теми, которых невозможно избежать, дабы не нарушить придворный этикет. Это было досадно. Но переживаемо, потому что главным событием сегодняшнего вечера было для неё отнюдь не появление Императора Всероссийского, а встреча с тем, кто вот уже больше месяца безраздельно владеет её собственным сердцем. Именно из-за него Саша постоянно поглядывала на дверь, то и дело распахивающуюся, чтобы впустить новую порцию прибывших гостей. Однако Адальбера среди них все еще не было. Не понимая, в чем дело, Саша даже начала потихоньку волноваться, что он не придет вовсе. Но почему?! И как такое может быть? Задумавшись об этом в очередной раз, она умудрилась пропустить даже момент, когда распорядитель, наконец, вышел самый центр залы и предложил всем желающим становиться в пары для полонеза. В нынешние времена этим торжественным танцем-шествием открывали уже далеко не каждый бал, а лишь самые большие и торжественные, вроде нынешнего. Молодежь в большинстве своем считала его помпезным и устаревшим, поэтому относилась с иронией. Тем не менее, традиция была все еще сильна. И, разумеется, его все еще разучивали с детства вместе с другими, более популярными, вроде вальса, польки или той же мазурки. - Окажете мне честь, прелестная мадемуазель? – это papa, слегка тронув за плечо, чтобы привлечь внимание, церемонно поклонился и с улыбкой протянул ей раскрытую ладонь. - С превеликим удовольствием, любезный месье! – сделав изящный книксен, Саша улыбнулась в ответ и тоже подала ему руку. Но прежде вопросительно и немного удивленно посмотрела на маму – разве не её он должен сопровождать в этом танце? Однако на сей раз её кавалером был дядя Поль. В то время как собственный Санькин старший брат полонез решил пропустить, заявив, что вышагивать по залу, словно журавль, совершенно не хочет. Макс был с ним полностью солидарен. Однако присутствие на балу в качестве старшего родственника дебютантки накладывало на него определенные обязанности. Потому, распрощавшись на время с Игнатьевыми, он вернулся к своим, и уже через пару минут повел на паркет юную племянницу, для которой, так же, как и для Саши, все этим вечером происходило впервые. В том числе и этот полонез.
Адальбер де Колиньи: - Граф, зайдите ко мне в кабинет, - произнесла трубка телефона внутренней связи голосом месье Палеолога, когда Колиньи уже собирался отправиться в Дворянское собрание. Взяв перчатки и поправив бабочку, с которой до того долго возился перед зеркалом, он спустился на рабочий этаж и вошел в кабинет патрона, который мерил шагами пространство и что-то бормотал себе под нос. – Нам нужно срочно составить текст депеши, завтра утренним курьером я отправлю ее… Почему вы так одеты?! Вы куда-то собрались? Ну, не важно, это займет совсем немного времени. Непунктуальность и необязательность всегда были для Адальбера чем-то совершенно неприемлемым. А уж тем более – в такой важный день как сегодня, когда предстояло, наконец, познакомиться с родителями возлюбленной. Его по-прежнему терзали вопросы без ответов. В итоге ведь так и осталось неясным, сумел ли Павел Дмитриевич должным образом подготовить свою сестру к сегодняшней встрече? А если и сумел – то, как она восприняла такую новость? Терпеть эту неизвестность становилось все более невыносимо, и оттого хотелось как можно скорее разрешить сомнения. Но как быть, если в игру вступают обстоятельства, которые невозможно игнорировать? Повинуясь долгу перед другой своей «возлюбленной», Францией, которой однажды также поклялся служить верой и правдой, Адаль молча сел за стол, приготовил несколько листов бумаги и открыл крышку серебряной чернильницы, готовый записывать под диктовку срочное сообщение. Но уже через час, успев к самому началу танцев, все-таки входил в бальный зал Дворянского собрания, испытывая при этом тот род волнения, что часто охватывает душу в преддверии некого значительного события даже тогда, когда ты практически уверен в его самом благоприятном для себя исходе. В том, что здесь сегодня собралось не просто высшее общество, а, что называется, его crème de la crème, Адальбер убедился практически с первых минут своего присутствия. Некоторые из этих персон были ему хорошо знакомы. И в иной ситуации он наверняка уделил бы общению с ними больше времени, нежели теперь, когда, обмениваясь лишь короткими приветствиями, все больше осматривался по сторонам в поисках той единственной, ради кого, по большому счету, здесь, и оказался. Но её пока нигде не было видно. И тогда, найдя себе удобное и спокойное место подле одной из белых мраморных колонн, Адаль стал внимательно разглядывать пары, танцующие полонез. Двигаясь под музыку знаменитого русского композитора, те то сходились и раскланивались друг с другом, то живой змейкой пересекали пространство танцевального паркета из одного конца в другой, представляя собой яркое и удивительно пестрое собрание различных людских типов. Дамы блистали нарядами всевозможных фасонов и цветов. Можно было одновременно ослепнуть от невообразимого яркого «огненного Везувия», насладиться нежнейшим нефритовым и мятным, и тут же восхититься богатейшей палитрой сразу нескольких оттенков лилового, который выбирали, в том числе, и как дань уважения к императрице, как известно, более других ценившей этот цвет. И наряды эти, как нельзя лучше, дополняли изысканные драгоценности, шелковые цветы, бриллиантовые ривьеры и эгретки с полупрозрачными перышками в высоких бальных прическах. В их мелькании Адаль далеко не сразу рассмотрел, наконец, лицо графа Чернышева. Тот шел в паре с привлекательной блондинкой в серебряной с черным кружевом тунике, подобранной у талии широким бархатным поясом. Лицо этой женщины с первого взгляда показалось Колиньи смутно знакомым. И уже через мгновение он понял – отчего. Прямо перед ними, ведомая немолодым, но весьма импозантным кавалером, вышагивала в такт музыке его милая Сандрин, которая была на неё удивительно похожа. За те две недели, что они не виделись, она непостижимым образом переменилась. В первый миг Адальбер подумал, что все дело в сложном бальном платье и «взрослой» прическе, но уже в следующий был вынужден признать, что если даже это и так, то совсем-совсем немного. Основное же преображение было связано с тем, как она себя вела, как держала и как смотрела. На место пленившей его сердце прелестной девочки-подростка неожиданно пришла очаровательная юная женщина, одна улыбка которой, один взгляд из-под пушистых, полуопущенных ресниц способен свести с ума любого. Обескураженный этой переменой, Адаль едва смог дышать. Вначале от восхищения, а потом – от совершенно немотивированной ревности, что нахлынула вдруг жаркой волной, когда, сойдясь в одной из фигур танца с кавалером из другой пары, Саша ему весело улыбнулась. А тот в ответ посмотрел на неё так, что у Колиньи невольно зачесались руки от желания как следует сжать ими его украшенную безупречным шелковым галстуком шею… Впрочем, отдавая себе отчет, насколько нелепы подобные тревоги, он довольно быстро успокоился. И даже развеселился, припомнив, как совсем недавно сама Сандрин устроила ему сцену подобного толка. И тоже буквально на пустом месте. Что же, теперь, вот, выходит, его очередь почувствовать, как это может быть. Меж тем, казавшийся еще совсем недавно бесконечным, полонез завершился. И в возникшей паузе между ним и следующим танцем пары ненадолго разошлись по сторонам. Мужчина, с которым танцевала Сандрин, взял под руку её мать. И по привычной обыденности этого жеста Адальбер сразу догадался, что он, скорее всего, и есть граф Игнатьев. Саму же его возлюбленную тотчас перехватил высокий молодой человек. Стоя друг напротив друга, они о чем-то оживленно переговаривались. Но стоило оркестру снова заиграть, как разговор сразу же прервался, и вот новый кавалер уже закружил Сандрин по паркету в первом вальсе сегодняшнего бала. Но на сей раз Адаль смотрел на происходящее без малейшей тени ревности, так как точно знал, что этот мужчина уж точно не может быть ему соперником. Зато, вполне возможно, совсем скоро станет называться его шурином… Было вообще довольно забавно вот так, постепенно, узнавать их всех – тех, о ком до этого столько раз слышал, что, кажется, почти уже знаешь их лично. В то время как сами они еще даже не подозревают об его существовании. Ненадолго отвлекшись от Сандрин, самозабвенно кружащейся в вальсе со старшим братом, Колиньи вновь посмотрел туда, где, оставшись втроем, увлеченно общались между собой их родители и граф Чернышев, и улыбнулся.
Степан Веригин: *с сестренкой* - Ну что, сестрица, готова ли ты отдавить мне ноги? – спросил Степан, протягивая Саньке руку, как только музыка зазвучала вновь. – Только прошу учесть, что после тебя я планировал также танцевать еще и с Лизонькой. Не хотелось бы слишком сильно перед нею хромать! – прибавил он с ухмылкой, когда та ответила, что сделает это с превеликим удовольствием. Это было их давней общей шуткой. Пусть и не такой давней, как сам уговор, что самый первый вальс на своем первом балу сестра будет танцевать именно с ним. Просто однажды, еще совсем девчонкой, почти отчаявшись научиться этому танцу, что почему-то ей все никак не давался, Саша горько перед ним расплакалась, сетуя, что если так пойдет дальше, её попросту никто никогда не пригласит. И тогда, чтобы ее утешить, Степка клятвенно пообещал, что первый вальс они все-таки станцуют, даже если ради этого ему придется пожертвовать собственными ботинками. Впрочем, с тех пор вальсировать Санька все-таки научилась, и делала это замечательно. Поэтому ни об обуви, ни о сохранности собственных ног, можно было совершено не волноваться. Однако Стёпка не был бы самим собой, если бы об этом эпизоде сестре сейчас не напомнил. А она не была бы собой, не дав ему достойный отпор. Хотя, на самом деле, никто никого, конечно, обижать не собирался. Напротив, глядя на Саньку, Степан был по-настоящему горд, потому что всерьез полагал её самой прелестной из всех собравшихся здесь ныне дебютанток. А сама она чрезвычайно гордилась братом, с удовольствием коллекционируя завистливые взгляды тех девиц, которым пока не выпало удовольствия получить его ангажемент. Об этом – и еще о куче всяких пустяков, они со Стёпкой болтали, танцуя, пока в какой-то момент Саша вдруг не увидела Адальбера. Он стоял у колонны, немного в стороне от прочих, и улыбался, глядя прямо на неё. Взгляд его был полон любви и восхищения. Поймав его улыбку и улыбнувшись в ответ, Саша немедленно почувствовала, как краснеет от удовольствия, и едва не сбилась с четкого трехдольного ритма, что звучал теперь совершенным контрапунктом к биению её собственного, рвущегося в галоп, сердца. Единственное, что теперь интересовало Сашу – это когда. Когда Адаль решится подойти к ее родным? Поэтому она почти не заметила, как окончился этот танец и как некто в мундире гвардейского поручика пригласил её на следующий, коим оказался падеспань. Стёпа танцевал его с мамой, в то время как papa остался в компании дяди Поля, с иронией заметив, что лучше уж подождет случая пригласить жену на старый добрый вальс, чем станет с изяществом слона в посудной лавке выделывать эти заковыристые новомодные па.
Адальбер де Колиньи: *мужской компанией* Ждать далее не имело никакого смысла. Оставив свой наблюдательный пункт, и мысленно пожелав себе удачи, Адальбер направился в ту часть зала, где семейство его возлюбленной, кажется, наконец-то собралось в полном составе. Однако пока он шёл, медленно пробираясь сквозь разноцветную толпу, ситуация вновь успела перемениться. К графине Игнатьевой подошла какая-то дама и увела её вместе с собой. «Ну что же, значит, с нею познакомлюсь позже!» - подумал француз, справедливо рассудив, что отступать теперь, когда его приближение заметили и Сандрин, на лице которой тотчас вновь отразилось оживление, и ее дядя, было бы уже попросту глупо. Да ему и самому совершенно не хотелось более тратить попусту драгоценное время, которое можно было бы провести куда более приятным образом. - Граф Чернышев! Увидел вас издали и не смог отказать себе в удовольствии пожелать вам доброго вечера! – воскликнул он, подойдя достаточно близко, сопроводив свое приветствие улыбкой и вежливым поклоном в адрес самого Поля, а затем и двух остальных мужчин, составлявших ему компанию. – Какой прекрасный бал, не правда ли? - Да, несомненно, - кивнул Павел Дмитриевич, протягивая ему руку и невольно поглядывая туда, где Ольга увлеченно беседовала с госпожой Ланской и еще какими-то дамами. – Граф де Колиньи, какая неожиданная встреча! «Конечно, как же иначе!» - подумал он и вновь взглянул на сестру, которая, напротив, на их компанию сейчас внимания совершенно не обращала, отчего противная «игла», которая впивалась Полю где-то меж ребер, слегка умерила свой натиск. Впрочем, лишь на время. И, хорошо понимая, сколь ничтожно мало у него осталось этого самого времени до тех пор, как Ольга обернется, и разразится скандал, Чернышев обреченно вздохнул и через силу улыбнулся выжидательно смотрящему на него Адальберу. - Я тоже рад вас видеть… Господа, позвольте мне вас познакомить! – с этими словами Павел Дмитриевич обернулся к зятю и племяннику и принялся кратко объяснять, кто кому и кем приходится. Потом посмотрел на сияющую Сашу, снова едва заметно вздохнул, и прибавил. – Ну, а племянницу мою вы уже знаете. - Да, и я бесконечно счастлив увидеть вас вновь, мадемуазель! – тихо сказал Адаль, после того, как обменялся рукопожатиями с её отцом и братом. – Месье граф… - проговорил он, оборачиваясь к Игнатьеву. – Позволите ли вы мне пригласить вашу дочь на следующий вальс? - Полагаю, она сама вправе это решить, – заметил Дмитрий Кириллович. И когда Колиньи взглянул на Сашу, та вместо ответа тотчас же протянула ему затянутую в длинную белую перчатку руку. А он, счастливый, словно безусый юнец, сразу повел ее в центр зала. Никто из них, разумеется, не заметил, как понимающе усмехнулся в этот момент Стёпка, прежде исподволь внимательно наблюдавший за происходящим. Ведь еще во время их с Санькой вальса он обратил внимание, как прежде живая и разговорчивая, в какой-то момент она вдруг превратилась в мечтательную деву. Проследив тогда за направлением ее взгляда, он почти сразу заметил выделявшегося среди прочих зрителей ростом и статью мужчину. И, как теперь выясняется, совершенно не зря… - Вот что, Степан, друг мой, а не сходить ли нам с тобой за прохладительными напитками? – внезапно проговорил прямо у него над ухом дядя, буквально утягивая затем за собой к ближайшему киоску. – Сейчас Санька после танца вернется, запыхавшаяся, да и Ольга тоже… Надо подготовиться! – добавил он еще более загадочно для племянника, когда заметил, как она, наконец, возвращается обратно в сопровождении Макса Черкасова.
Ольга Игнатьева: *в мужской компании* - Куда это они так резво? – поинтересовалась Ольга Дмитриевна у мужа, а сама меж тем обернулась туда, где все танцевали, стараясь отыскать глазами дочь. Но пар было так много, что с первого взгляда это ей не удалось. – И, кстати, где наша принцесса? - Да я и сам толком не понял, - пожал плечами Игнатьев. – Кажется, ушли за напитками. А принцесса… вновь изволят вальсировать. Она сегодня необычайно популярна. Впрочем, я абсолютно этому не удивлен. Ведь она – твоя копия. А ты – прекрасна! - О, да, Ольга Дмитриевна! Я тоже все хотел вам об этом сказать! Еще с самого начала вечера! – тут же, кивая, подхватил Максим. Так горячо и искренне, что она не смогла сдержать иронической, но благосклонной улыбки. Что ни говори, а получать комплименты от ровесников сына, все же, исключительно приятно. Особенно в присутствии мужа. - Спасибо, дорогой, ты бесконечно галантен… Митя, но почему же я никак не вижу Сашу? – вновь мгновенно переключая внимание на паркет, Ольга Дмитриевна слегка нахмурилась. – С кем она танцует? - С каким-то знакомым твоего брата… Да вон же они, посмотри! Вон там, рядом с императорской ложей! Поль сказал, что он дипломат, сотрудник французского посольства. Граф де Колиньи. Впервые слышу эту фамилию, а ты… Оля? Что с тобой? На какой-то миг сердце в ее груди сделалось таким тяжелым, что замерло, не в силах более сокращаться. Потом стало невозможно дышать, а в глазах отчетливо потемнело. Но это не имело значения. Ведь поверить в то, что перед ними происходило, все равно было невозможно. Казалось, какое-то недоброе волшебство внезапно перенесло Ольгу на двадцать лет назад, в день их знакомства с Анри. И теперь она будто бы видит себя со стороны, беззаботно кружащейся вместе с ним по паркету в своем первом взрослом бальном платье… Вот только почему оно белого цвета и к чему этот странный, неуместный в те времена фасон?! И сам Анри выглядит так странно – отрастил вдруг какую-то нелепую бороду… С трудом втянув воздух в лёгкие, Ольга открыла глаза и осознала, наконец, очевидное: на паркете в центре бального зала танцует сейчас вовсе не она, а её дочь. Вот только кавалер её по-прежнему выглядел тем же, кем показался в самую первую минуту… Но как же тогда возможно, чтобы с тех пор он совершенно, нисколько не изменился?! - Как, ты сказал, его зовут? – переспросила Ольга, не поворачиваясь к мужу. Голос её при этом звенел, точно струна, натянутая до предела и готовая вот-вот оборваться. - Колиньи, - повторил Игнатьев, тревожно вглядываясь в будто бы заострившиеся от внутреннего напряжения черты её лица. – Граф Адальбер де Колиньи, он служит… - Адальбер?! – не дослушав начатую фразу, перебила его жена и, резко повернувшись к Максиму, негромко, но отчетливо выговорила: – Приведи ее сюда сейчас же! Я хочу, чтобы Саша немедленно вернулась к нам! - Ольга Дмитриевна, но это не совсем удобно! – возразил тот, опешив от столь внезапной перемены её настроения, и вообще, от самой этой просьбы, более похожей на приказ. – Не лучше ли немного подождать? Вальс совсем скоро закончится и… - Дорогая, думаю, тебе сейчас не помешает выпить холодного лимонада! – негромко проговорил возникший как раз в этот момент рядом с сестрой граф Чернышев, подхватывая её под руку, отводя в сторону и протягивая затем фужер, от которого Ольга немедленно отмахнулась, испепеляя его гневным взглядом. - Почему это происходит, Поль?! – прошипела она, нервно дернув подбородком в сторону танцующих пар. – Как ты мог допустить?! - А что сейчас происходит, Оля? – спросил он в ответ, стараясь сохранять свой обычный невозмутимый вид, хотя это было ой, как непросто. В столь сложном положении граф Чернышев, пожалуй, не оказывался еще ни разу в своей жизни: ни как карьерный дипломат, ни как обычный человек. – Саша просто танцует. Разве нет? - Просто… танцует?! А с кем?! Хорошо ли ты знаешь этого человека? - Этого человека я знаю достаточно хорошо, чтобы быть за неё абсолютно спокойным, поверь! Да и тебе тоже лучше поскорее успокоиться – взгляни, ты всех перепугала! – прибавил он так же, как и до того, шепотом, едва заметно кивнув в сторону стоявших поблизости троих по-прежнему ничего не понимающих мужчин. - Не имеет значения! – бросила Ольга. Однако не из пренебрежения, а от растерянности: последняя реплика брата её изрядно отрезвила. Обернувшись вновь туда, где, даже не подозревая, в какой опасности сейчас находится, легко порхала по паркету, сияя счастливой улыбкой её наивная малышка, она качнула головой и проговорила, обращаясь то ли сама к себе, то ли к кому-то еще. – Ну, нет, сделать это еще раз я тебе уж точно не позволю…
Александра Веригина: * с моим рыцарем* Сегодняшний вечер определенно складывался, как нельзя лучше. Хотя, собственно, и до этого Саше было грех жаловаться на то, как устроена её жизнь. Любимое и до недавних пор самое младшее дитя в своей большой семье, она почти никогда и ни в чем не знала отказа. Потому и теперь была абсолютно уверена, что получит желаемое без всяких затруднений. Им, затруднениям, попросту неоткуда было взяться. Потому единственными Сашиными заботами сейчас, когда, она танцевала этот вальс в бережных объятиях любимого, было не сбиться с ритма – и, как бы глупо это ни прозвучало, не умереть от восторга. Давно ведь замечено: рядом с Адалем она совершенно не узнаёт себя! Куда деваются обычная рассудительность и ирония? Где прочно усвоенные с самого раннего детства безупречные и уверенные манеры? Куда все это исчезает, когда Адальбер смотрит на неё вот так, как теперь? И главное – почему ей так нравится это зыбкое, трепетное и почти неописуемое словами состояние, что невыносимо хочется, чтобы оно продолжалось всегда, вечно! А не только в те краткие минуты, которые дарит им этот вальс? Как прекрасно танцует Адаль! Впрочем, разве существует хоть что-то, в чем он не разбирается и чего не умеет делать столь же блистательно, как вести её в танце, ловко лавируя между прочими парами. Настолько, что в отдельные моменты Саше начинает казаться, что никого вокруг них попросту больше нет. Что они лишь вдвоем в этом огромном зале. И только для них оркестр играет эту дивную мелодию. Как же она называется? От волнения её не вспомнить – да и не важно! Пусть бы играла любая музыка, или даже не играла вовсе. От этого бы ровным счетом ничего для неё не изменилось. А сердце бы всё так же замирало от восторга на каждом головокружительном пируэте и затем вновь выстукивало свое бесконечное «люблю!» Наверное, они о чем-то говорили. Наверное, Саша даже отвечала впопад на задаваемые ей вопросы. И, возможно, даже была остроумна – несколько раз, пока они танцевали, Адальбер от души рассмеялся. Саша же в эти мгновения просто улыбалась и думала лишь о том, как он красив и о том, как она смогла выдержать столько дней, чтобы не видеть перед собой его лица. Не любоваться им. Не иметь возможности к нему прикоснуться. Какое счастье, что теперь это все, наконец, позади и они будут видеться так часто, как только это позволяют приличия. Проклятые приличия! Никогда прежде Саша не думала, что они могут быть такой помехой! То, как устроена жизнь, казалось ей единственно верным и правильным. Она от души не понимала бунтарских порывов своей старшей сестры. Но теперь вдруг осознала, что позови её Адальбер, прикажи ей уйти вместе с ним прямо сейчас – и она бы сделала это, ни на мгновение не усомнившись. А он? Понимает ли, какую власть над нею обрел? Вглядываясь в лучащиеся улыбкой синие глаза любимого, Саша пыталась прочесть это наверняка – но вновь терялась в их бездонной глубине и замирала от восторга. Вальс – танец самой любви, пусть будет благословен тот, кто его выдумал! Раз, два, три – вдох; раз, два, три – и улыбка… Кружа свою ненаглядную Сандрин по паркету, Адаль был несказанно счастлив и жалел, пожалуй, лишь о том, что не может пока сократить дистанцию и привлечь её к себе в объятия хотя бы немного сильнее, чем предписывали строгие правила бального этикета. Да еще – о том, что нельзя поцеловать её нежные губы, что манили его своей улыбкой весь этот танец. - Мечтаю навсегда запомнить, как ты сейчас выглядишь, - ответил Колиньи Саше, когда та спросила, о чем он сейчас думает, - ты так красива, любовь моя! – прибавил он и щеки девушки тут же порозовели, и отнюдь не от усердия в танце. Заметив это, Адальбер вновь улыбнулся, еще раз мысленно поблагодарил Небеса за то, что они позволили им с Сашей встретиться, и, бережно поддерживая за талию, увлек её в очередной головокружительный пируэт. А потом был еще один и еще, пока музыка не начала угасать, и пары вокруг не прекратили свое беспечное круженье. После того, как раздался финальный аккорд, последовали обязательные в таких случаях поклоны кавалеров и ответные реверансы дам, и все вновь стали расходиться, чтобы отдохнуть или, напротив, лишь только сменив партнера, тут же вернуться на следующий танец. Сам же Адаль, как бы ни хотелось иного, был обязан вернуть Сандрин ее родным. И теперь, словно бы максимально оттягивая этот миг, они нарочито медленно возвращались туда, откуда несколько минут назад убежали такими счастливыми. - Смотри, там моя мама! – радостно воскликнула Саша, чуть сжимая его локоть и кивком указывая на вновь присоединившуюся к семье, пока они танцевали, графиню Игнатьеву. – Наконец-то, вы познакомитесь! - Действительно… - отозвался Адаль, который, в отличие от любимой, не был уже настолько уверен, что сама мадам Ольга ожидает этого события с таким же воодушевлением, как и ее дочь. Чтобы понять эту простую истину, хватило буквально пары мгновений, когда, пересекшись случайно с графиней взглядами, он едва не обратился в ледяной столп: таким холодом от неё вдруг повеяло. Саша, к счастью, этого не заметила. Но сам Колиньи не на шутку встревожился, пытаясь сообразить, чем же еще, кроме своего невольного отношения к той древней истории с его отцом, сумел провиниться. Ибо не станет же она, явно разумная с виду женщина, настолько ненавидеть его лишь только за «неудачное» происхождение?!
Ольга Игнатьева: *все-все* Он подходил все ближе. И с каждым его шагом, Ольга все сильнее чувствовала себя даже не человеком, а самкой какого-то зверя, готовой вот-вот яростно вцепиться в мерзавца, посмевшего покуситься на ее дитя. - Ольга, умоляю, держи себя в руках! Сделай это хотя бы ради дочери. Она не заслуживает подобного унижения… - в очередной раз прошептал над ухом Поль. И это стало, пожалуй, тем единственным доводом, который она оказалась готова сейчас от него принять. Саша действительно ни в чем не виновата. Это её собственный грех, оплачивать который, видимо, приходится до сих пор. Хотя, долгое время казалось, что все давно уже в прошлом… - Месье граф… мадемуазель Александра, - вновь подведя Сашу к отцу, Колиньи еще раз поклонился обоим и направился к стоящему чуть поодаль под руку с сестрой Чернышеву. - Ах, Адаль, вот вы и вернулись! – заметил тот в ответ на его вопросительный взгляд и тут же обратился к спутнице. – Дорогая, позволь представить тебе моего коллегу из французского посольства, графа Адальбера де Колиньи. Моя сестра, графиня Ольга Дмитриевна Игнатьева. - Enchanté, madame! Очень рад наконец-то и с вами познакомиться! – произнес он, кланяясь, и было изготовившись склониться к руке. Но ему её не подали. Вместо этого графиня принялась вдруг так сверлить его взглядом, будто намеревалась проникнуть в самую душу. Поэтому Адальберу не осталось более ничего, нежели просто принять этот вызов, рассматривая её в ответ. Вблизи она оказалась так же хороша, как и издали. Это была истинная красота зрелой, уверенной в себе женщины. И, даже априори не имея к ней никаких амурных устремлений, Колиньи признал это сразу, в первую же секунду. Как и то, что красота графини все же несколько холодна – в отличие от прелести и света, которыми буквально лучилась её дочь – очень похожая на мать, и все-таки, к счастью, совершенно другая. Впрочем, кто теперь скажет наверняка? Возможно, и сама мадам Ольга была иной, когда впервые повстречалась с его отцом? Юности часто присущ особый пыл, что угасает, если быть к нему небрежным. Заглянув в глаза, можно сказать, своему прошлому, сама Ольга Дмитриевна, как ни странно, почти сразу же успокоилась. Теперь, когда окончательно развеялся морок, она точно видела перед собой не Анри, а тоже абсолютно другого человека. Хотя и по-прежнему не желала с ним знакомства, поэтому ответила на приветствие лишь сдержанным молчаливым кивком. - Что ж, мадам, не стану вас более отвлекать, - поняв, что иного от нее для себя нынче не дождется, Адаль все-таки решил отступить. – Надеюсь, мы увидимся позже. - Не думаю, что у нас еще будет такая возможность. Да попросту и негде, - чуть вздернув подбородок, негромко, но весьма отчетливо выговорила в ответ Ольга Дмитриевна, вогнав Колиньи – а вместе с ним остальных, включая Сашу, также услышавшую её слова, в род неподдельного ступора. Совершенно ничего не понимая, бедная девушка смотрела то на мать, то на дядю широко распахнутыми и испуганными глазами, однако, молчала, не смея вмешиваться в этот странный диалог. – Желаю вам хорошего вечера, месье де Колиньи и прощайте! – прибавила графиня с холодной улыбкой, и, всем видом демонстрируя, что разговор окончен, отошла обратно к мужу. А уязвленный до предела и униженный Адальбер так и остался стоять рядом с графом Чернышевым, который смотрел на него теперь с откровенным сочувствием. - Пойдемте, дружище! Так будет правильнее. Тем более, думаю, вам есть, что мне сказать. И я готов это выслушать, – сказал он, наконец, с тяжким вздохом, слегка тронув его за плечо. – Но прежде нам обоим не помешает глоток чего-нибудь покрепче. Вздрогнув от этого, почти неощутимого прикосновения так, будто его хлестанули плеткой, Адальбер растерянно кивнул и пошел вслед за Павлом Дмитриевичем туда, где лакей раздавал желающим напитки более серьезные, нежели шампанское и прочие легкие вина.
Дмитрий Игнатьев: * с моей загадочной женой и детьми* А взоры всех чад и домочадцев графини Игнатьевой, тем временем, обратились только лишь на неё. - Мама?! – почти одновременно воскликнули Степан и Санька, у которой при виде того, как дядя Поль уводит куда-то совершенно поникшего Адаля, едва заметно задрожали губы. - Оля! – следом за ними, тихо произнес и Дмитрий Кириллович, хмурясь и пристально вглядываясь в её лицо. – Может, объяснишь, наконец, что мы сейчас увидели? - А мне казалось, что все как раз очень понятно! – приподняв брови и пожимая плечами, она натянуто улыбнулась мужу, поглядывая при этом на Максима, который, конечно, свой, но все же, не настолько, чтобы быть свидетелем подобных ситуаций внутри их семьи. И без этого догадываясь, насколько он сейчас тут лишний и проклиная себя недобрым словом за то, что не ушел сразу же, как только проводил Ольгу Дмитриевну после танца, Черкасов вздохнул и опустил голову, старательно стряхивая с лацкана фрака некое невидимое глазу загрязнение. И показывая всем своим видом, что ему совершенно не интересно. Да, впрочем, так оно и было. Только невозможно же теперь вот так, внезапно, просто взять и уйти?! - Мне не понравился этот мужчина, - развивая собственную мысль, продолжала, тем временем, Ольга. – Надеюсь, Митя, ты не станешь отрицать, что у меня, как у матери, есть право решать, с кем подобает общаться моим детям, а чьего общества лучше избегать? - Безусловно, - кивнул Игнатьев. – То же, надеюсь, и у меня – как у отца. - Конечно, дорогой! Ты совершенно прав! – тут же согласилась она, стараясь придать голосу как можно больше мягкости и ласково укладывая ладонь на руку мужа: как большинство мужчин, Митя не любил, когда женщины вступают с ними в открытый спор. И, мгновенно ощутив, что нарушила эту границу, Ольга тотчас решила сменить тактику. – Просто прими это, как проявление моей интуиции, хорошо? И ты, Сашенька. И вы, мальчики! – с улыбкой прибавила она, взглянув на Степку и Макса. – Она меня редко подводит!.. Но хватит об этом, скажите лучше, что за мелодию сейчас играют? Что-то не припомню её названия? - «Грусть», - практически на автомате, тихо сказала Саша. Название этого вальса, довольно нового и очень в последнее время популярного, удивительным образом совпадало с чувствами, которые переполняли в эти минуты её собственную душу. Грусть и отчаяние. Все надежды, которые Саша питала на этот вечер, неожиданно рухнули. И причина случившегося оставалась по-прежнему не ясна. Понятно было лишь то, что Адальбер не понравился маме. И оттого они, скорее всего, вновь теперь долго не увидятся. Быть может, только случайно, на одном из тех балов, которые им еще предстоит посетить. И которые с настоящего мгновения разве что только этим и были для неё ценны. - Что за странное название для такой дивной музыки? – удивилась Ольга Дмитриевна, прислушиваясь. – Мне она почему-то совсем не кажется грустной. Я даже захотела вдруг еще потанцевать, милый, пригласи меня, пожалуйста! - Изволь, душа моя! – справедливо рассудив, что не стоит обострять и без того щекотливую ситуацию, в которой они все вдруг оказались, пускай и не по своей вине, Дмитрий Кириллович протянул супруге руку, предлагая последовать за ним. Рассчитывая, впрочем, продолжить их разговор позже, уже наедине. Ибо так и не получил ответа ни на один из своих вопросов. - А ты потанцуй со мной! – внезапно предложил Черкасов, повернувшись к Саше, провожающей родителей печальным взглядом, улыбаясь ей с почти братской нежностью. – Ты ведь обещала мне один свой вальс, помнишь? - Да, но… Макс, я не очень сейчас расположена, прости… Может быть, чуть позже… - Ты обещала, Санни! – повторил он, упрямо мотнув головой и не принимая отказ. – Ты теперь взрослая барышня, а не ребенок, поэтому должна всегда держать свое слово. Пойдем! Поверь, так будет лучше! - Максим прав! – кивнув, поддержал друга Стёпа. Все время до этого он молча обдумывал произошедшее, и потому почти не принимал участия в общем разговоре. – Иди, Санька! - Ну ладно… хорошо, - проговорила она неуверенным тоном: старший брат всегда был для неё таким непререкаемым авторитетом, что возражать ему она не решилась даже теперь.
Павел Чернышев: *с графом и графином* Между тем, в другой части зала происходило еще одно непростое объяснение: - Как же так, Поль?! Вы ведь пообещали мне, что всё непременно устроите! – горячился Адаль, взирая на сидящего напротив него Чернышева с почти детской обидой. – И я вам поверил! - Да, обещал и не исполнил, в чём полностью признаю свою вину, мой дорогой друг! – сокрушенно кивал Павел Дмитриевич. – Отрицать глупо. Но ведь и вы поставили меня в крайне затруднительное положение, дав на все про все так мало времени! Поверьте, если вы и теперь наберетесь хоть немного терпения, я приложу все возможные усилия, чтобы умягчить сердце сестры как можно скорее… Ольга ведь вовсе не злая! Она просто очень испугалась сегодня! - Испугалась – кого, меня?! Но ведь я не мой отец! И никогда таким не был! - Но она-то ведь этого пока не знает! – мягко возразил Павел Дмитриевич, чуть заметно при этом улыбнувшись. - И, видимо, даже не хочет пытаться узнать, - мрачно глядя перед собой, сказал Адаль, опрокидывая очередную порцию коньяку. Сколько их было уже им выпито с того момента, как они с Чернышевым нашли для себя этот укромный уголок рядом с одной из оплетенных живыми растениями ширм, которые ограждали импровизированные беседки для гостей, желающих некоторого уединения. – «Не думаю, что у нас еще будет такая возможность…» - процитировал он слова графини и вновь опустил глаза, рассматривая дно опустевшей рюмки, которую все еще сжимал в руке. - Сейчас не думает, а после передумает! – спокойно пожал плечами Павел Дмитриевич. – Дамы вообще бывают на редкость переменчивы в своем мнении. То же и моя сестра! Вот увидите! Только не отчаивайтесь заранее, Адаль, прошу вас! Если вы действительно так любите Сашу, эти – временные, я уверен, трудности должны не разрушить, а только укрепить ваши чувства! - Мои-то это, конечно же, не разрушит, а вот чувства самой Сандрин… только взгляните! – горестно усмехнувшись, Адаль кивнул на паркет, где Саша, как будто бы совсем ничего и не произошло, танцевала теперь в объятиях нового кавалера. Того самого, которого ему представили как господина Черкасова, присяжного поверенного и дальнего родственника семьи Игнатьевых. - Что? – не понял Чернышев, вытягивая шею следом и высовываясь из-за зеленой ограды, чтобы посмотреть, куда он показывает. И вот, наконец, рассмотрел. – Господи, Колиньи! Ну, вы тоже, право, нашли, к кому взревновать! Это же наш Макс! Санька была влюблена в него, когда ей было двенадцать!.. Но с тех пор давно уже разлюбила, можете не сомневаться! – поспешил он исправиться, как только вновь взглянул на Адальбера и, прочитав муку в его взгляде, сообразил, что сболтнул лишнего. – Сейчас она любит только вас. Надо быть слепым, чтобы это не заметить. Полагаю, что Ольга была так резка еще и оттого, что увидела в ней, танцующей с вами, себя – с вашим отцом. То ведь была любовь с первого взгляда… во всяком случае с её стороны, - опустошив следом за Адалем свою рюмку, Павел Дмитриевич тихо поставил её на стол. - Ну почему я вечно должен платить по его счетам?! Ведь он портил мне жизнь с самого детства. И умудряется это продолжать даже после своей смерти… - Кто знает? – задумчиво проговорил Чернышев. – Я, к сожалению, не знаток эзотерики… Зато вот точно знаю, как лучше всего следует сейчас поступить вам, дорогой друг! - И?.. - Езжайте к себе домой! На сегодня нам всем уже достаточно потрясений. И вам, и Ольге, и Саше… И даже мне! Отдохнете, отоспитесь… утро вечера мудреней, как говорят у нас в России! А хотите, я вас провожу? Нет, вернее, я даже на этом настаиваю – как виновник всех ваших нынешних бедствий!
полная версия страницы