Форум » Постскриптум » После тебя » Ответить
После тебя
Ольга Веригина: Время - 1908 год Место - Москва, Ялта Участники - Дмитрий Игнатьев, Ольга, Тата и Степан Веригины, НПС
Ольга Веригина: *вместе с Дмитрием Кирилловичем* Опешив от этого вопроса даже больше, нежели от дерзкой попытки ее задержать, Ольга резко обернулась и несколько мгновений просто молча смотрела на него, не понимая, как можно осмелиться спрашивать подобное. - Я? Как я поступила? - воскликнула она и дернулась, пытаясь высвободиться. – Да это мне бы прежде потребовать у вас объяснений!.. Хотя, теперь уже, и правда, ни к чему. В газетах и так написано, - прибавила она через мгновение, уже чуть тише. - В каких еще… газетах?! Написано – что? – невольно отпуская её, Игнатьев нахмурился, вглядываясь в побледневшее – или просто казавшееся таковым в коридорном полумраке – лицо, будто пытался прочесть ответ по его выражению. – Изволь, наконец, перестать говорить загадками! Иначе мне все больше начинает казаться, что один из нас сошел с ума, и несет какую-то чушь! И этот человек отнюдь не я сам! Митя умолк, ожидая ответа, а она все медлила, не в силах отвести взгляд от его губ. Наверное, это действительно какое-то безумие. Одержимость. Иначе, чем еще объяснить такую жажду – даже сейчас – вновь ощутить их прикосновение и вкус? Чем оправдать желание дотронуться до его лица, оказаться хоть на миг в его объятиях? С трудом отвернувшись, Ольга вновь сжала губы, словно желала еще хоть на миг преградить путь словам, которым, по-видимому, все же придется с них вот-вот сорваться. И когда это произойдет, возврата назад уже точно не будет. Так, может, лучше и не говорить? Просто сделать вид, что ничего не было? Смирить, вернее – растоптать свою гордость ради возможности или хотя бы иллюзии счастья и любви?.. - Аделаида Луцци, - Ольга даже не сразу узнала свой голос, так глухо он прозвучал. – Мне известно про Аделаиду Луцци. - Ах, вот оно как! – кивнул Игнатьев, естественно предположив, что Ольга каким-то образом выяснила, что их связывает. – Что ж, не буду отпираться, в этом я действительно покривил перед тобою душой, – вновь тяжело вздохнув, он вдруг горько усмехнулся, - как выясняется, видимо, и не зря. И кто же тебе все-таки рассказал? Прости, но версия с газетами не годится. Я абсолютно уверен, что ничего подобного в них не писали. Об этом никто не знает, даже моя мать! Его признание потрясло Ольгу даже больше, чем она ожидала. И сильнее всего подействовали даже не сами слова, но тон, которым они были сказаны. Она готова была ожидать чего угодно – что Митя станет лгать, изворачиваться, что попросту посмеется над ней… Но только не этой усталой горечи человека, понимающего, что столкнулся с порочным, но неодолимым для себя влечением, уже осознавшего, что оно его погубит и вполне с этим фактом смирившегося. Ощущая себя игроком, все козыри которого в один миг выпали из рук, Ольга, тем не менее, посмотрела на него с сочувствием: - Мне никто не рассказывал. Точнее, это сделал ты сам, - с тяжелым вздохом произнесла она и дальше принялась перечислять вслух всё то, что так больно ранило ее душу. – В тот вечер в театре, помнишь? Ты так на неё смотрел! Сколько нежности и любви было в твоем взгляде! А на следующий день ты был так очарован ею в городском саду, что даже не заметил, как я прошла мимо, всего в нескольких шагах от тебя! Но даже тогда моё сердце еще отказывалось верить. Желая избавиться от сомнений, я поехала к тебе следующим же после того дня утром… - голос Ольги заметно дрогнул от вновь нахлынувших воспоминаний, но она все-таки решила, что должна договорить, – и выходит, что лишь для того, чтобы своими глазами убедиться, какой безнадёжно наивной дурой была всё это время! Я видела тебя с Аделаидой на террасе! И видела, как вам было хорошо друг с другом… честное слово, не знаю, как смогла вынести это и не закричать! Невольно всхлипнув, Ольга опустила голову, чтобы Митя не увидел слёз, которые неукротимо заструились ручьями по её щекам. - Мне бы презирать тебя теперь за всё. А я не могу! Не могу себя заставить, как ни стараюсь!.. Да еще вот и платок, ко всему, забыла… - судорожно вздохнув, она попыталась улыбнуться дрожащими губами, изображая иронию. Но, кажется, попытка вышла не слишком удачной. – Одолжи мне, пожалуйста, свой?
Дмитрий Игнатьев: * с непонимашкой* Чем больше Ольга говорила, тем сильнее становилось желание крепко схватить её за плечи и хорошенько встряхнуть, чтобы опомнилась. Разумеется, он никогда бы не додумался осуществить подобное в действительности, но всё это фантастическое нагромождение фактов, домыслов и нелепейших выводов в её голове не могло не поразить его до глубины души. Однако, понимая, что надо дать ей полностью выговориться, Игнатьев не перебивал. А слушал молча, лишь изредка с трудом переводил дух и качал головой, не веря, что в самом деле возможно придумать такую чушь. - Ада – моя дочь! – произнёс он, наконец, выбрав миг, когда Ольга ненадолго умолкла, прижимая к глазам потянутый им платок. – Да. Ты все верно расслышала! – повторил граф четко и почти по слогам, когда опустив руки, она вновь уставилась на него во все глаза. – Во всяком случае, так сказала – и даже поклялась мне в этом перед смертью, её мать… У нас был роман. Много лет назад, еще до брака с Эсме. Она, как и Ада, была актрисой, только не танцевала, а пела в опере. Мне же тогда не было и девятнадцати, но я влюбился не на шутку, хотел жениться… А потом – обычная история – выяснил, что параллельно со мной, у неё была связь с другим мужчиной. Старше, существенно значительнее и перспективнее меня, богатого наследника, но – вчерашнего гимназиста и сына женщины, о крутом нраве которой ходили в Москве легенды. Естественно, я был взбешен, даже вызвал его на дуэль – а он не принял вызов! Сказал, что не опустится до поединка с юнцом, у которого молоко на губах не обсохло. И тем еще больше меня унизил… Ты всё еще не понимаешь, почему я не люблю об этом вспоминать? - Боже мой, как же я не подумала! – прошептала она, холодея изнутри и прижимая к вискам ледяные пальцы. Митины слова достигли рассудка не сразу, но стоило им там укорениться, как мгновенно стало ясно, что случилась настоящая катастрофа. Порочная в самом сердце, она всё в очередной раз испортила, попросту забыв о своём пороке, искуплением которому, как думалось, стала боль невосполнимой утраты. Но, решив, что полностью очистилась от прежних грехов, и самонадеянно поверив, что стала другой, она, выходит, по-прежнему судит о людях, измеряя их поступки лишь собственным опытом! - Господи, какая идиотка! – спрятав лицо в ладонях, боясь даже посмотреть в его сторону, Ольга повернулась к Игнатьеву спиной, - Я ужасна и противна себе, - в отчаянии прибавила она почти беззвучным шепотом. Он же, не замечая, что с ней происходит, тем временем продолжал рассказ о том, как спустя несколько лет после этой истории, уже женившись и овдовев, вдруг получил от прежней любовницы письмо. - Вначале я хотел выбросить его, не читая. Но любопытство оказалось сильнее прежней обиды. Рената писала, что так и не вышла замуж за моего соперника, что по-прежнему живет в Москве, давно оставив сцену. Что нынче она неизлечимо больна. А еще о том, что вскоре после нашего расставания родила девочку, о которой будет совсем некому позаботиться, если только я не сделаю этого ради всего хорошего, что когда-то было между нами… Убеждая себя, что еду к ней лишь за тем, чтобы очередной раз уличить в обмане и сказать, что не желаю иметь с ней ничего общего, я все же отправился по указанному на конверте адресу. Квартира оказалась ужасным клоповником, а сама Рената, и верно, более походила на тень себя прежней. Но, сказать откровенно, мне было её не жаль – выбрала то, что хотела. А вот её – вернее, мою, если верить слёзным клятвам, в которые я так и не поверил – дочь… Ада показалась мне маленьким испуганным зверьком. Котёнком, которого вот-вот вышвырнут на улицу, на верную погибель. И тогда я подумал: ну что, в сущности, мне будет стоить о ней позаботиться? Разве так уж трудно – определить её в хороший пансион, и тем в своем великодушии ограничиться? Так я в результате и поступил. Так миновали несколько лет, когда про Аду я почти не вспоминал, просто регулярно вносил требуемую на ее обучение и содержание сумму. А потом, оказавшись как-то неподалёку, решил все-таки навестить – и, представь себе, эта маленькая плутовка мгновенно похитила моё сердце! Да-да, даже тогда, в девять лет, она уже прекрасно умела это делать! С этими словами Игнатьев, перед мысленным взором которого словно бы вновь стояла нескладная худенькая девочка, в огромных черных глазах которой то и дело пускались в пляс смешливые бесенята, хотя их хозяйка старательно изображала парфетку, пялясь то в пол, то на чинно сложенные перед собой на коленях ладошки, внезапно усмехнулся. - Ну и дальше мы виделись всё чаще. И привыкали друг к другу всё больше. Да как-то так вот и привыкли, что сейчас мне уже всё равно, обманывала меня Рената, или все-таки нет. Ада моя дочь! Не по крови, так по духу. И ведь, на самом деле, я уже давно это для себя решил! Но признать - даже хотя бы перед самыми близкими людьми – матерью, тобой – так и не сподобился. Трусливо, пользуясь великодушием, всё это время я питался её любовью, ничего не давая взамен, кроме, должно быть, обиды и разочарования… Вот таков я на самом деле, Оля! Нравится тебе знать обо мне такую правду?!
Ольга Веригина: *с милым Митей* - Да! – ни минуты не раздумывая, оборачиваясь к нему, тотчас отозвалась она. Читая написанную в Митиных глазах неподдельную вину и раскаяние, она порывисто шагнула навстречу и ласковым жестом убрала с его лба прядь волос. И после, не осмеливаясь на большее, провела, едва касаясь, кончиками пальцев по его лицу. Точно желая стереть с него эту совершенно беспричинную печаль. – Да, нравится. Потому что все сказанное лишь очередной раз подтверждает твою доброту и великодушие, в которых сама я, увы, усомнилась так легко, что теперь даже не знаю, как просить у тебя за то прощения! Почти невесомое прикосновение, отозвавшееся, тем не менее, в груди привычным жаром, вмиг напомнило Игнатьеву о том, чего так мучительно не хватало с тех пор, как Ольга исчезла из его жизни. Понимая, что иначе сойдет с ума, он все это время попросту запрещал себе эти воспоминания. Теперь же все нахлынуло вновь будто бы с десятикратной мощью. И, не в силах этому противостоять, да и не видя более никакой причины к сопротивлению, он поймал эту безвольно повисшую в воздухе рядом с его подбородком узкую прохладную ладонь, поцеловал и вновь прижал к своей щеке. А потом привлек к себе на грудь и саму Ольгу. - Вот и не проси! Лишь тогда я действительно поверю, что ты не сомневаешься во мне и в том, что я обладаю названными тобой добродетелями. - Но как же, если я так виновата перед тобой, мой бедный, хороший?! Прижимаясь лицом к его плечу, она тяжело вздохнула, боясь поднять глаза, к которым в этот миг опять подступили слезы. - Поверь, если бы был хоть один шанс всё исправить, я бы сделала для этого всё… - Абсолютно всё? – переспросил Игнатьев вдруг очень тихо, почувствовав при этом, как она замерла в его объятиях. А потом безмолвно кивнула. – И даже вновь приняла бы ради этого моё предложение? Губы Ольги сами собой растянулись в улыбке, хотя из глаз все-таки опять брызнули слёзы. Только теперь уже от радости, и оттого скрывать их было не нужно. Ведь все страхи и сомнения остались в прошлом. - Конечно! Я буду твоей женой, буду заботиться о тебе, любить тебя и исполнять все твои желания! Все еще глядя поверх её белокурой макушки, он вздохнул и тихо счастливо рассмеялся. Затем немного отстранился и, вновь склонившись к Ольге, осторожно приподнял за подбородок ее лицо, чтобы взгляды их, наконец, встретились. - А вот последнее, возможно, весьма опрометчиво! Не боишься, что я могу потребовать слишком многое во имя исполнения этого обещания? - Нисколечко не боюсь. Ты ведь любишь меня, поэтому никогда не попросишь того, что для меня невыполнимо. А я… – приподнявшись на носках, она приблизилась к его лицу и произнесла, почти касаясь его губ своими: - я люблю тебя, и значит – нет для меня ничего невозможного! - В таком случае, давай поженимся прямо сегодня? – внезапно предложил Игнатьев, немного отодвигаясь, чтобы снова видеть её глаза, и чуть наклоняя голову набок. – Ну а что? Найдем маленькую церковь, уговорим священника… скажем, что давно любим друг друга, что я украл тебя у родителей и теперь не остается иного выхода, как обвенчаться, пока по городу не поползли неподобающие слухи… Мы ведь не можем допустить подобного правда? - Ты ведь это не серьезно? – вполне естественно полагая эти слова шуткой, Оля вначале тихонечко рассмеялась. Но вглядевшись в Митины глаза чуть внимательнее, вдруг заметила знакомый озорной блеск, хотя общее, чуть ироничное, выражение его лица по-прежнему не давало до конца понять, шутит он или нет. – Серьезно? – переспросила она и снова недоверчиво улыбнулась. – Но это подлинное сумасшествие, Митя! Пожениться тайком от всех… Вообрази только, какой будет скандал?! Скандал – не скандал, но шуму наделает немалого. Но представив себе это во всех красках, Ольга отчего-то не испугалась, а развеселилась. И хотя разум все еще сопротивлялся, твердя, что подобное совершенно недопустимо, что это против всех возможных законов и правил их общества, сердце и закипавший в крови азарт напрочь заглушали его доводы и требовали подчиняться лишь своей воле. - Хорошо, - качнув головой, чтобы отогнать последние сомнения, ответила она шепотом. – Сегодня – значит, сегодня!
Дмитрий Игнатьев: *с невестой* - Что, ты… правда согласна?! – опешил Игнатьев, все это время не прекращавший придумывать доводы и причины, по которым Ольге надлежало согласиться принять его идею, – вот так… легко? Весело и беззаботно рассмеявшись, она без раздумий кивнула еще раз, явно наслаждаясь тем, что «мяч» вновь на его стороне. А значит, ее очередь наблюдать, как он будет выкручиваться из, сказать откровенно, весьма затруднительного положения. Ибо устроить подобное не на словах, а в реальности на первый – да и на второй, и на последующие взгляды казалось почти невозможным. Понимая это не хуже него самого, Оля, должно быть, решила устроить очередное маленькое испытание. Но Игнатьев не был бы самим собой, если бы не принял и этот вызов. - Прекрасно! – коротко чмокнув её в темя, он с нарочито деловитым выражением посмотрел на часы. – Половина десятого. Стало быть, нам уже вполне можно выходить из дома и ехать на Кузнецкий мост. - На Кузнецкий? – повторила за ним Ольга, вновь не совсем понимая. – Для чего? - Кольца. Венчаться без них – слишком эксцентрично даже для меня, - пояснил он с улыбкой. Ольга же в этот момент думала о совсем другом кольце – вернее, о перстне, с которым так опрометчиво рассталась перед тем, как в горячке сбежать из Ялты. Интересно, где он сейчас? Сохранил ли его Митя, или, может, давно уже вернул ювелиру? Выяснять это теперь было довольно неловко, но, помявшись немного, она все-таки решилась. - А то твое кольцо, оно… пропало, да? - Нет, – тут же откликнулся Игнатьев, который, конечно же, ждал этого вопроса. – Хотя, признаться, в первый момент и была мысль расстаться с ним каким-нибудь… негуманным способом. Бросить в море, подарить первому попавшемуся на глаза нищему или еще что-то в столь же глупо-романтическом духе. Но потом я все же решил оставить его у себя – как напоминание и предупреждение. Чтобы никогда более не терять головы так, как… с тобой в те дни. - Надо же, какая досада! – вздохнула Ольга, в голосе которой, и верно, прозвучало такое разочарование, что Митя немедленно переспросил, что она имеет в виду. – Твое решение не терять более головы. А ты ведь хозяин своему слову, да? - Безусловно… - Но, может, у меня получится её хотя бы вскружить? - Хочешь проверить это прямо сейчас? – усмехнулся Дмитрий Кириллович, лишь теперь рассмотрев в ее глазах лукавые искры. Тихонько хмыкнув, она кивнула. - И каким же способом? По-прежнему не снисходя до прозы словесных объяснений, Ольга подошла ближе и, по-хозяйски завладев рукой Игнатьева, обвила её затем вокруг своей талии. Сама же обняла его за плечи. - Для начала, к примеру, хотя бы вот таким… - шепнула она, приникая к его губам долгим неторопливым поцелуем и отстраняясь лишь тогда, когда сполна насладилась переживаемым ощущением. – Как ужасно думать, что из-за глупого недоразумения я едва навсегда этого не лишилась! - А ты и не думай. К тому же, я все равно намерен впредь завладеть твоими помыслами без раздела – дабы в твоей прелестной головке не осталось ни единого места для фантазий. Кроме, разве что, тех, что родятся там ради нашего удовольствия… только желательно бы в чуть более подходящее время, - прибавил он вдруг. И с усилием выдохнул, подавляя нечестивый порыв отложить еще на часок-другой матримониальные хлопоты и позволить себе то, чего в данный момент желалось, пожалуй, больше, чем даже принесения священных клятв. Причем, явно не ему одному. Потому что в широко распахнувшихся, в миг, когда эти слова были сказаны, Ольгиных глазах было отчетливо написано недоумение, досада и вновь почти что испуг. Заметив который, Игнатьев тут же поспешил прогнать его прочь. - Нет-нет, все хорошо! Я всего лишь продолжаю заманивать тебя в свои сети. И, уж прости, но не отступлю от намеченного плана даже под действием твоих сокрушительных чар! Нам придется выйти из дома прямо теперь, если мы действительно хотим довести до конца задуманное… С этими словами Дмитрий Кириллович вновь потянул ее к двери, но ощутив внезапно нечто, вроде легкого сопротивления, обернулся и заметил, что Ольга, чуть нахмурившись, красноречиво смотрит на свой безымянный пальчик, явно намекая на так и не завершенное им действие. - Ох, прости, какой же я дурак! – рассмеявшись, он хлопнул себя ладонью по лбу и тут же исчез в собственной опочивальне. Но вскоре вернулся в гостиную с сафьяновой коробочкой, в которой все это время хранилось так ни разу и не извлеченное наружу после приезда из Ялты отвергнутое хозяйкой кольцо. Водрузив его на «законное место», и полюбовавшись пару мгновений, Дмитрий Кириллович затем поднес к губам Ольгины пальцы, чуть пахнущие то ли духами, то ли дорогим мылом, а затем удовлетворенно кивнул и проговорил: - Ну вот, теперь, кажется, наконец, все правильно. На улице, у дверей парадного навстречу им, буквально под ноги, внезапно бросился какой-то незнакомый мужик. Игнатьев тут же инстинктивно дернулся вперед, намереваясь убрать с ее пути эту внезапную помеху, но Ольга поспешила остановить его – ведь это оказался ее кучер. Порядком озябший и немного напуганный столь долгим и безвестным ожиданием хозяйки, он тоже замер, подозрительно косясь на сопровождавшего барыню господина, которого, кажется, где-то уже видел, да только вот где? Спрашивать об этом, однако, он бы ни за что не осмелился, потому осведомился в результате лишь о том, собирается ли мадам ехать домой прямо теперь, или будут еще какие-нибудь распоряжения? - Нет, у меня еще есть дела, - уклончиво проговорила Ольга, не собираясь вдаваться перед ним ни в какие в детали. – А вот ты езжай поскорее в Сокольники, да успокой там всех – а то ведь, наверняка, тоже теперь изволновались. Скажи, что у меня все хорошо и что нынче домой я вернусь очень поздно. «Да и вернусь ли вовсе?» - промелькнувшая вдруг шальная мысль заставила улыбнуться и посмотреть Митю, в то время как Василий уже растерянно вопрошал, как же она, в таком случае, в поздний час доберется сама за город? - Да уж как-нибудь, с божьей помощью, - ухмыльнулся ему в ответ вместо Ольги Игнатьев, все это время спокойно стоявший за ее спиной и, кажется, догадавшийся, о чем она думает. – Не тревожься, цела-невредима будет твоя барыня, слово даю! – прибавил он затем, присовокупив к этому извлеченную из кармана пальто трехрублевую ассигнацию. Оная, перекочевав за пазуху теплого извозчицкого армяка, мгновенно заставила согреться и взгляд его владельца. Еще же через минуту Василий, почтительно раскланявшись, вскарабкался обратно на козлы хозяйского экипажа и, звонко щелкнув хлыстом над ухом застоявшейся Изольды, ретиво двинул его прочь, в сторону Сокольников. Дмитрий Кириллович же громким свистом подозвал к ним другой – наёмный, решив более ни на что не расходовать драгоценное время. Даже на то, чтобы выгнать из каретного сарая «Делоне», на котором прежде собирался ехать в город вместе с Ольгой.
Ольга Веригина: *с женихом* Устроившись, в результате, не менее удобно на заднем сиденье кареты извозчика, вскоре они были на Кузнецком мосту, где ювелирных лавок, как известно, ничуть не меньше, чем даже на столичной Большой Морской улице. Да и имена на вывесках все те же: Адлер, Болин, Овчинников, Фаберже, Фульд… Только, равнодушно их миновав, остановить граф приказал только напротив магазина господина Акинфеева, где усатый приказчик, узрев в дверях знакомого посетителя и его спутницу, тотчас поспешил навстречу, провожая затем обоих по просьбе Дмитрия Кирилловича туда, где вниманию покупателей были представлены, поражая разнообразием выбора и цены – от простых и недорогих до способных удовлетворить самый взыскательный вкус, обручальные кольца. И, следуя за ним и Митей, спокойно и уверенно перемещающимся между всеми этими подсвеченными электричеством застекленными прилавками, полными сияющих украшений, разглядывая то один драгоценный набор, то другой, она, тем не менее, все никак не могла до конца поверить, что это происходит с нею наяву. И что роскошный магазин, услужливый пышноусый приказчик, и даже сам Митя, со смеющимися глазами предлагающий ей примерить то одно кольцо, то другое – не наваждение и не сон, который исчезнет, стоит ей только пробудиться поутру. Ощущение реальности – и неизменности – происходящего довольно грубо вернул порыв холодного и сырого октябрьского ветра, заставивший Ольгу на выходе из магазина плотнее укутаться в пальто и сильнее прижаться к Мите, пока шли обратно к экипажу. Но даже закапризничавшей вдруг осени отныне не суждено было испортить ее настроения. Ведь впереди было самое главное. Название храма, куда они теперь ехали – Петра и Павла в Басманной слободе – было Ольге, конечно, знакомо. Однако причина выбора Митей именно этой церкви – непонятна. - Да очень просто все, - улыбнулся он в ответ на заданный ею вопрос. – Там когда-то венчались мои родители, туда же затем принесли крестить и меня. «А вскоре, даст Бог, окрестят и наших с тобой детей», - подумал он после, но вслух заметил лишь, что по всем этим причинам очень хорошо знает тамошнего отца-настоятеля. И потому крайне надеется, что тот не откажет ему сегодня в просьбе. - Кроме того, это совсем рядом с матушкиным домом. Думаю, ты ведь не станешь оспаривать, что именно она имеет право узнать о нашем решении первой? - Нет, конечно, нет, - задумчиво ответила Ольга, в душе которой, тем временем, проснулся и зашевелился червячок сомнения. Не лучше ли, все-таки, отказаться от нынешней затеи, пока не поздно, сделав все позже, как полагается, обвенчавшись в другой день и пригласив на свой праздник всех родных и близких, а не сообщая им об этом, словно посторонним, постфактум? Не осудят ли их? Не обидятся ли они? Желая поначалу оставить все это при себе, в конце концов, Ольга все же не выдержала, и поделилась своими тревогами с Митей, решив, что так будет правильнее и честнее. Поэтому остаток пути ему вновь пришлось уговаривать ее, употребив все имеющееся в запасе красноречие, дабы уверить в собственной правоте и доказать, что те, кто их по-настоящему любят, никогда не осудит выбора быть в этот день лишь наедине друг с другом и с Господом.
Дмитрий Игнатьев: * продолжаем с нареченной* Храм Апостолов Петра и Павла в самом начале Новой Басманной улицы, напротив которого остановился их экипаж, заметно выделялся среди прочих строений бывшей Капитанской слободы, где в прежние времена обитали офицеры иноземных полков. Должно быть, именно поэтому и он своей строгой внешней формой, а особенно высоким, того и гляди проткнет пасмурное серое небо, шпилем, напоминал скорее протестантскую кирху, нежели православную церковь. Вокруг ограды, за ней, а также внутри было тихо и почти безлюдно, лишь какие-то старушки молились возле древних образов, да служка-мальчишка прибирался вокруг алтаря после утренней службы. Ему же что-то выговаривал почтенного вида очень пожилой священник. Именно к нему сразу и направился Игнатьев, едва они вместе с Ольгой переступили порог церкви, попросив саму ее при этом немного подождать в стороне. Ничуть не возражая, она, тем не менее, не стала стоять у входа, а, перекрестившись, сразу пошла к одной из ближайших икон, намереваясь провести в молитве время, которое Мите потребуется на то, чтобы договориться со святым отцом о таинстве. Тем не менее, любопытство оказалось сильнее. И, шепча губами слова, обращенные к Богородице, взглядом свои Ольга то и дело соскальзывала с ее лика в тот предел храма, где возлюбленный ее с непривычно смиренным для себя видом толковал со священником. Поначалу радушно поприветствовав старинного, хоть и нечастого в последние годы прихожанина, тот вскоре сделался хмур лицом и, кажется, весьма недоволен тем, что ему говорят. Заметив это и прекрасно понимая суть недовольства, Ольга ненадолго замерла в крайнем волнении. Но потом, оставив древнюю молитву, вновь повернулась к иконе и стала своими, простыми словами, но не менее истово, тихонько уговаривать Пресвятую, чтобы помогла её Мите и вразумила его найти те самые нужные доводы, что убедят сурового старца, смягчив его сердце к их общей просьбе. И вот он, наконец, вернулся, подошел неслышно, мягко тронул за плечо, заставив Ольгу, полностью погрузившуюся в свой внутренний диалог с Богородицей, чуть вздрогнуть и обернуться: - Что?! – шепотом спросила она, требовательно и с надеждой всматриваясь в Митино лицо и пытаясь угадать исход по выражению его глаз. - Нас обвенчают, - ответил он просто, чуть пожимая плечами, будто речь шла о чем-то само собой разумеющемся и другого исхода даже и не подразумевалось. Хотя, на самом деле, уверенности не было. Особенно в самом начале разговора, когда, едва сообразив, чего, собственно, от него добиваются, отец Иоанн решительно заявил, что сие никак невозможно. А когда Игнатьев продолжил настаивать, убеждая то так, то эдак, ссылаясь при этом даже на Шекспира с его бессмертным творением, и вовсе рассердился, обозвав его фигляром, готовым даже святой обряд превратить в спектакль, и едва не выгнав прочь из храма. Но потом что-то будто бы произошло. И, пытаясь понять, почему святой отец все-таки передумал – когда, в отчаянии понимая, что так и не смог его убедить и не видя резона пытаться дальше, сам он уже собрался с неохотой признать поражение и искать иные выходы, Дмитрий Кириллович, готов был даже поверить, что только что стал свидетелем настоящего чуда. Хотя и сроду не считал себя мистиком. - Но вначале нам обоим придется исповедаться… Не уверен, что хочу кому-нибудь рассказывать о своих грехах, но, кажется, это единственный способ. Надеюсь, ты не против?
Ольга Веригина: *с мужем* Волнение, с которым Ольга шла в этот раз на исповедь, оказалось напрасным. Отец Иоанн, священник на вид строгий и даже суровый, тем не менее, выслушал ее весьма благосклонно. Да и наложенная им епитимия оказалась в результате не так строга, как Ольга опасалась. Следом за ней исповедовался Митя. Ну а дальше, причастившись Святых Тайн, они уже вдвоем стали перед аналоем. Повторяя слова молитвы и священные клятвы вслед за священником, Ольга с каждым мигом все больше убеждалась, что происходит именно то, что и должно было произойти. И что даже пережитые испытания, возможно, были даны лишь для того, чтобы острее ощутить сегодняшнее счастье. То самое, которое она отныне и навек станет делить именно с мужчиной, который стоит рядом с ней. И в чьих глазах она читает зеркальное отражение собственных мыслей и чувств, как только поворачивается к нему, отвлекаясь от речи священника. Когда же вновь встретились не только их взгляды, но и руки под епитрахилью, сомнения Ольгины окончательно развеялись. А на смену им душу наполнило спокойное и радостное чувство, что кончилось, наконец, время казавшегося неизбывным одиночества, потому что отныне они с Митей, как и велит Бог – навеки единая душа и плоть. Целомудренный поцелуй в финале таинства скрепил свершившийся союз. И, получив теперь уже личные поздравления от отца Иоанна, они вышли из церкви. - Скажи, а ты очень-очень хочешь прямо сейчас поехать к своей маме? – внезапно поинтересовалась Ольга у новоиспеченного супруга, игриво вытянув при этом вперед правую руку и любуясь на два сверкающих вокруг безымянного пальца драгоценных ободка. – Ох, ну не смотри так! Я вовсе не об этом! Полагаешь, прилично явиться перед Лидией Николаевной в таком виде? Домашняя юбка, растрёпанные волосы – только представь, что она обо мне подумает! - О тебе? Понятия не имею! А вот обо мне… Что ж, тут переодеться во все чистое и новое, словно воину перед суровым ристалищем, возможно, действительно не помешает, - прибавил он несколько задумчиво. И, заметив, как Ольга сразу же посерьезнела от этих слов, мотнул головой и расхохотался, обнимая ее за плечи и крепко прижимая к себе. – Да она будет счастлива, если я приведу тебя в ее дом как свою жену, даже завернутой в мешок из-под картошки! Впрочем, если это для тебя так важно… Однако учти, что я, конечно, весьма терпеливый новобрачный, тем не менее, ответственно заявляю, что не позволю тебе манкировать по закону принадлежащим мне правом первой брачной ночи! - Манкировать?! – с деланым возмущением, изгибая изящные брови, в свою очередь переспросила у него Ольга. – Что за возмутительное подозрение, граф?! Неужели вы могли подумать, что я способна на подобное коварство? Беда лишь в том… - сделав небольшую паузу, она печально покачала головой, - до этой самой ночи еще очень далеко! Ты, верно, просто забыл на радостях, что вместе с женой приобрел еще и очень большое беспокойное семейство, которое в полном составе выдвинется в поисковую экспедицию, если я не появлюсь перед ними в ближайшие часы? Поэтому, может быть, ты и прав. И начать нам, действительно, лучше с графини Лидии Николаевны… Дорога к дому новой Ольгиной свекрови, которая, впрочем, пока даже и не подозревала о своем изменившемся статусе, как известно, стоял на той же самой улице, что и Храм Апостолов Петра и Павла, не заняла и четверти часа. Хотя шли молодожены крайне неспешным шагом. - Ну ладно, полно оттягивать неизбежное! – с исполненным шутливой обреченности видом проговорил Игнатьев, когда, поднявшись на парадное крыльцо, они еще с минуту весело препирались, кому из двоих лучше – безопаснее – окажется позвонить в дверь. – Чему быть, того не миновать! – и решительно нажал отполированную до блеска бронзовую кнопку. В очередной раз не сдержавшись, Ольга тихо прыснула, чувствуя себя, и верно, скорее нашкодившей гимназисткой, чем взрослой, вполне уверенной в себе дамой. Но к тому моменту, как мажордом Лидии Николаевны отворил перед ними с Митей дверь, вновь постаралась придать своему лицу максимально невозмутимое выражение. Насколько это удалось – судить, не видя себя со стороны, было трудно. А вот пожилой слуга определенно даже не попытался скрыть своих эмоций, с удивлением глядя то на «молодого барина», коим Дмитрий Кириллович от рождения и по нынешнюю пору неизменно именовался в этом доме, то на его спутницу. - Ну что, Лаврентий Лукич?! Так и будешь, что ли, на улице нас держать? – добродушно усмехаясь, Игнатьев, окинул слугу ответным ироническим взором. Опомнившись, тот, с извинениями и поклоном, отступил с дороги. И граф собрался уж было войти. Но тут снова замер, будто осененный некой идеей – и Ольгу перед собой тоже слегка придержал за плечо. - Нет, погоди! Надо совсем иначе! – сказал он и, подхватив на руки ахнувшую от неожиданности жену, шагнул через порог вместе с ней.
Лидия Игнатьева: * с непослушными детьми* - Что здесь происходит? – раздавшийся почти в тот же миг сверху – точно с небес – хорошо знакомый властный голос мгновенно привлек всеобщее внимание. Это была, разумеется, Лидия Николаевна. Лично выглянув из гостиной на шум и суету в передней, она немного постояла на самом верху парадной мраморной лестницы. Потом неторопливо пошла вниз по широким, покрытым ковровой дорожкой, ступеням, придерживая одной рукой подол сдержанно-элегантного домашнего платья. В другой графиня крепко сжимала длинную ручку серебряного лорнета, пытаясь сквозь него подробнее рассмотреть явленное ей прелюбопытное зрелище с выражением лица, удивительно похожим на то, с коим Игнатьев смотрел пару минут назад на мажордома. С молодости не особенно высокая – сын перерос ее на голову в четырнадцать, и с тех пор добавил еще добрую пару вершков, Лидия Николаевна, тем не менее, даже в пожилые годы не потеряла интересной способности выглядеть так, будто на самом деле все совсем наоборот. Это явно ощущалось и сейчас, когда, не прекращая саркастически лорнировать, госпожа Игнатьева остановилась прямо перед сыном, все еще державшим на руках супругу, льнущую к его плечу уже, кажется, в непритворном смущении. - Оленька?! – встретившись взглядом с последней, Лидия Николаевна чуть вскинула брови. – Ну, объясните хоть вы, что означает сей странный attraction?! Мой сын, что, окончательно сошел с ума от страсти и похитил вас прямиком из вашего будуара?! Щеки Ольги пылали ярким цветом. Порой начинало казаться, что она уже привыкла и готова к любой, самой необычной Митиной выходке. Но тут он внезапно выдумывал что-нибудь еще, и оставалось только развести руками, подчиняясь очередной затее, словно своенравной и непреодолимой стихии. Вот и теперь протестовать против неуместности подобного явления в доме графини тоже было бессмысленно. Да, в общем, и некогда. Ведь, Лидия Николаевна появилась перед ними сама прежде, чем Ольга даже успела оформить свои мысли в слова. - Увы, на сей раз, мадам, боюсь, с ума сошли мы оба… - смущенно улыбнувшись, она с облегчением выдохнула, когда супруг, наконец, догадался вернуть ее в вертикальное положение. Ощущение твердого пола под ногами ожидаемо придало уверенности. Однако не настолько, чтобы тут же почувствовать себя свободно под насмешливым, хоть и добродушным взглядом почтенной матроны. А тут еще Митя, словно онемел. Или, может, вовсе не торопился помочь – точно был рад, что именно ей приходится объясняться сразу за обоих. Вот только саму Ольгу это никак не устраивало. Не собираясь и дальше идти у него на поводу – ну, хотя бы здесь и сейчас, она выразительно взглянула на мужа, предлагая и ему, наконец-то, поучаствовать в дискуссии. А следом то же сделала и сама графиня. Будучи по-прежнему уверен в собственной правоте, Игнатьев чувствовал себя абсолютно спокойно, даже оказавшись под перекрёстным огнем сразу двух нетерпеливых женских взглядов. - Ну что ж, - усмехнулся он, обращаясь и к матери, и к жене, холодную от волнения ладошку которой только что, не глядя, нащупал рядом и бережно сжал в своей руке в знак поддержки, – может, вы и правы. И все это действительно сумасшествие, однако мне оно очень нравится. И я совсем не хочу исцеления… - Ах, боже, Митя, право, это становится невыносимо! Прекрати же изъясняться, словно персонаж пьесы сэра Оскара Уайльда и объясни, наконец, суть дела! Я совершенно тебя не понимаю! – слегка нахмурившись, перебила его графиня, нетерпеливо взмахнув лорнетом, точно дирижерской палочкой.
Дмитрий Игнатьев: * с любимыми дамами* - Ладно, изволь. Нынче утром мы с хорошо известной тебе госпожой Веригиной приняли окончательное решение связать наши жизни, и примерно час тому назад успешно осуществили задуманное. - О, господи, всего лишь это!.. Нет, что-что?.. Как ты только что сказал? «Успешно осуществили»? Погоди… вы, что же это… обвенчались?! - Да, маменька, всё именно так, - широко улыбнувшись, Дмитрий Кириллович быстро посмотрел на Ольгу, а затем вновь перевел взгляд на Лидию Николаевну. – Ты поняла абсолютно верно. Сбылось твое давнее желание. Как говорится, отныне и вновь «я женат - и счастлив…» - Как говорится, «раньше я одна знала, что ты дурак, а теперь об этом узнает вся Москва», - демонстрируя в ответ не меньшую осведомленность по части всем известных цитат, только и проговорила в ответ госпожа Игнатьева, качая головой и прижимая к груди ладонь. – Оленька, но ладно еще он, этот шалопай, ну а вы! Разумная женщина, мать большого семейства! Как вы на такое согласились?!.. Зачем вам вообще мужчина, который даже собственную свадьбу, и ту не в состоянии устроить так, как положено?! - Все очень просто, Лидия Николаевна, - пожав плечами, улыбнулась Ольга, - я его люблю. Знаю: в этом вы меня понимаете лучше всех на свете, потому я… мы с Митей, - чуть запнувшись, поправилась она, - от всей души надеемся, что, хотя все вышло и не так правильно, как должно бы, вы не лишите нас за это своего благословения? - Какая блажь! За кого же вы меня принимаете, деточка, если могли даже заподозрить подобное?! Ну да хватит об этом! Идите лучше скорее сюда... – с этими словами она широко раскрыла объятия. Но когда, следом за Ольгой к ней, было, двинулся и Игнатьев, внезапно вновь нахмурилась. И, погрозив пальцем, строго приказала ему оставаться на месте. – Тебя, гадкий мальчишка, я еще не простила! И вряд ли скоро прощу! Надо же было устроить этакую эскападу! - Как будет угодно, маменька, - «сконфуженно» потупившись, ухмыльнулся Дмитрий Кириллович. «Только в угол не ставьте и сладкого не лишайте», - последнее, впрочем, так и не оформилось в слетевшие с уст слова, так и оставшись лишь в качестве мысленного замечания. Портить иронией трогательную сцену между Олей и матерью Игнатьев попросту не посмел, демонстративно отступая на шаг в знак признания своей вины. Мнимой или истинной – не имеет значения, раз все так благополучно разрешилось. - Ну что, мадам Игнатьева, – поинтересовался он, когда вновь вышли на улицу, проведя у Лидии Николаевны около часа, возвращаясь к привычной манере лишь за стенами дома, где все это время изо всех сыновних сил демонстрировал матушке стремление искупить свершенное прегрешение, в конце концов добился своего и был даже нежно – пусть и не настолько, как Оля – расцелован на прощание, – готовы ли вы продолжать наш сенсационный дивертисмент в Сокольниках, или прежде еще немного погуляем?
Степан Веригин: Нынешним утром Степа проснулся в прекрасном настроении. А как иначе, если все волнения позади, и привычная жизнь наконец-то налаживается? Последнее он, впрочем, с тайным облегчением отметил еще вчера вечером, когда в очередной раз заглянул в комнату к Татке, и та вдруг похвасталась новым дядиным подарком, сделавшись при этом будто бы совсем прежней. Почти прежней, поправил себя Степа, после того, как, возрадовавшись на миг, все же внимательнее присмотрелся к сестре. И от этого, более пристального, взора уже было не скрыть, как Тата порой все еще замирает, даже посреди самой оживленной беседы – словно от нечаянной неприятной мысли. О чём эта мысль – догадаться проще простого. Но Степан всё равно верил, что пройдет совсем немного времени, и горестные Таткины воспоминания окончательно растворятся в былом. Побледнеют и исчезнут прочь вместе отвратительным синяком, «украшавшим» ныне ее несчастную мордашку. Умывшись и одевшись с тем же приподнятым расположением духа, Стёпка направился в столовую, рассчитывая позавтракать вместе с домашними. А после поехать в город вдвоём с Санькой, проводить ее в гимназию и махнуть в университет уже по собственным учебным делам. И каково же было его удивление, когда, вместо матушки и младшей сестры, в столовой обнаружилась встревоженная до предела Анна, которая только и смогла сказать, что Ольга Дмитриевна уехала из дому чуть не на рассвете, ничего ей толком даже не объяснив. И что случилось всё это после звонка Натальи Викторовны Гнездовой – еще более раннего и потому совсем неурочного. После такого уточнения в душу вновь будто бы повеяло неприятным, ледяным сквознячком. Но, твердо решив еще накануне считать себя взрослым, Степан усилием воли подавил тревогу. И вместо дальнейших, бесплодных, как теперь уж было ясно, расспросов, молча кивнул горничной, а после сразу пошел обратно наверх. Сперва к Саньке, которая, видно, еще не покидала своей комнаты, и соответственно, не знала, что происходит в доме – потому сильно удивилась его визиту. Коротко ответив, что объяснит все позже, Стёпа посоветовал ей не копаться, а поживее спускаться в столовую и завтракать, чтобы не опоздать на уроки. А сам двинулся к Татке, которой тем более ничего не сказал о мамином странном отсутствии, а лишь расспросил, как дела и пообещал как можно скорее вернуться сегодня домой из университета… - Стёпа, а почему мамы нет? Степочка…. Ну, Степа же! Ты что, оглох?! – в голосе Саньки, вот уже минут двадцать ковырявшейся ложкой в тарелке с нелюбимой овсяной кашей, послышались сердитые нотки, заставившие молодого человека, который и сам все последнее время только и делал, что терзался над поиском ответа на этот вопрос, наконец, хоть как-то отреагировать на законное, в общем-то, негодование. - Потому что… возникли неотложные дела, и ей пришлось очень рано утром уехать в город, - ответил он, не придумав ничего лучше и ничего не утаив – прежде всего, потому что тоже ничего больше не знал. Но Саньке этого было, конечно, мало. Поэтому дальнейшие уточняющие вопросы пришлось попросту пресечь – сухо и слишком резко для девочки, которая не привыкла к подобному тону, и потому, конечно, сразу обиделась. Но еще сильнее Санька расстроилась чуть позже, когда узнала, что в гимназию предстоит добираться на трамвае, так как экипаж у мамы. В отличие от брата и сестры, спокойно пользовавшихся общественным транспортом, и даже предпочитавшим его при любой возможности домашнему, Александра трамвай не любила. За что старшие – вернее, главным образом, Татка – даже поддразнивали ее «кисейной барышней». Впрочем, сейчас этим обидным эпитетом ее наградил именно Степан – в ответ на скорченную недовольную физиономию. Однако выбора не было. И в Москву поехали именно на трамвае. А там, передав Саньку с рук на руки ее классной даме, Степа, еще немного подумав, решил, что сам в университет сегодня всё-таки не поедет. Во всяком случае, пока хотя бы что-нибудь дома не прояснится.
Елена Прозорова: * с благоверным, подругой и Стёпочкой* В Сокольниках, тем временем, тоже продолжала разыгрываться дальше драма всеобщего недоумения. Но теперь в число ее действующих лиц успешно влились недавно подоспевшие из гостевого флигеля Прозоровы, которым Анна вновь подробно пересказала всё, о чем знала. В том числе и про странный звонок госпожи Гнездовой. - Жан, скажи, ты хоть что-нибудь понимаешь? Я – нет! – выслушав ее, в конце концов, заявила Елена Всеволодовна. – Однако совершенно не желаю и далее оставаться в этом недоумении, - прибавила она после, решительно направляясь к телефонному аппарату, собираясь узнать обо всем лично у Натали. Но оказалась только сильнее сбита с толку, когда телефонистка сообщила, что по указанному номеру никто к трубке не подходит. - Да что за чертовщина?! – бросив с досадой на рычаг ту, что сама только что сжимала в руке, Элен вновь повернулась к мужу. – Нет, думаю, что нам надо туда поехать! - Куда? – поинтересовался тот в ответ, не утратив еще своего фирменного здравомыслия, хотя был не меньше озадачен всей этой странной историей. – Лена, посуди же сама: если там никто не отвечает, то, верно, оттого, что просто никого нет дома! И какой тогда смысл ехать нам? Ничего толкового не выйдет, в худшем случае просто разминёмся. Так что успокойся и сядь. Немного обождем. Так прошло еще десять минут, после чего Елена Всеволодовна предприняла повторную попытку телефонировать Гнездовым, вновь безуспешную. Дозвониться удалось лишь с третьего раза. - Наташенька, дружочек, это ты?! – зачем-то напряженно переспросила она, услышав голос подруги, хотя не узнать его было невозможно. – Скажи, все ли у вас благополучно?! - Да, слава богу! С Мишуткой, разве что, с утра немного повздорили, однако теперь уже, конечно, помирились. Да и как можно не него сердиться, представляешь… - начала было Натали, намереваясь поведать обо всех их нынешних домашних приключениях, но Элен не дала ей возможности продолжить. - Так, выходит, Ольга и не у тебя? - Нет, конечно, а почему… ой! – оборвав сам себя, внезапно тихо выдохнула Наташа, - Значит, все-таки поехала?! «Куда?!» - едва не воскликнула Элен, буквально повторяя вслед за мужем его недавние слова. Но, зная Натали много лет, промолчала, будучи уверена, что та и без наводящих вопросов сейчас ей все расскажет. Напрасно. - То есть, вы там, и правда, все в полном неведении?! – вновь весело прощебетал голосок из трубки, заставив Елену Всеволодовну нетерпеливо сжать губы: ей-богу, в своей любви к загадкам и интригам Наташа порой переходила границы здравого смысла. – Ну, так я расскажу… хотя, нет, это не для телефона! Лучше уж мы с Сережей сейчас к вам приедем и все поведаем лично. Ах, только бы Оленька нас не опередила! Лена, это такой водевиль! Вы просто не поверите! – воскликнула она, наконец, и тут же дала отбой. А Элен обернулась к Жану и Ольгиному сыну, замершим у нее за спиной, словно часовые на посту, и с тяжелым вздохом, пожала плечами. В очередной раз констатируя тем свою полную неспособность понять суть происходящего. От дальнейшего обсуждения этой темы всех троих отвлек звук подъехавшего к дому экипажа. Еще через пару минут раздались переливы дверного звонка. Бросившись в холл вперед горничной, Степан нетерпеливо распахнул дверь и увидел на пороге дядюшку Павла Дмитриевича.
Павел Чернышев: *с племянником и Прозоровыми* - А, дорогой племянник! Доброе утро! Как всегда невозмутимый и улыбающийся, граф вошел в дом, внося вместе с собой ароматы дорогого одеколона, прохладного осеннего утра и тумана. - Вот, видишь, честно исполняю обещание провести весь сегодняшний день у вас в Сокольниках, данное накануне твоей матушке, - поясняя Степану свое появление, Чернышев снял пальто и передал его подоспевшей горничной. – А где, кстати, сама моя дорогая сестрица? – поинтересовался он, проходя затем дальше в комнаты и дружески приветствуя поднявшихся навстречу Прозоровых. – Действительно, весьма странная история! – таков был вердикт после того, как теперь уже и ему рассказали обо всем, что было известно на данную минуту. – Что ж, подождем еще немного. Устроившись в кресле у камина, он замер в расслабленной позе, закурив свою обычную тонкую сигарету. И далее лишь едва слышно постукивал кончиками пальцев столь же красивой, как и у сестры, только более крупной руки по дубовому подлокотнику в такт часам на каминной полке, отмеряющим время общего ожидания. Примерно через тридцать минут после этого прибыли, наконец, и Гнездовы. И далее центром всеобщего внимания на какое-то время сделалась Натали, чей воодушевленный и как всегда переполненный эмоциями рассказ произвел эффект разорвавшегося внезапно прямо посреди комнаты артиллерийского снаряда. - Что?! – еще не дослушав до конца, но, уже догадавшись, что ждет в финале, Иван Максимович вскочил с места, пылая праведным гневом и походя в этом то ли на Юпитера-громовержца, то ли на его славянского коллегу Перуна. – Уму непостижимо! Дуэль? Опять?! Серж, ты определенно спятил! Ну а этот… Игнатьев! – буквально выплюнув фамилию главного виновника, он с трудом перевел дух и повернулся к жене, поднявшейся следом и устремившейся к нему, чтобы успокоить. – Погоди, Лена! Вот ты со мной всё прежде о нём спорила, так хоть теперь уж дай высказать все, что думаю – и сразу, между прочим, это понял! Позёр он и вертопрах! Сам на неприятности нарывается, так еще и других втянуть не прочь! - Но Ваня, не кажется ли тебе, что это уж слишком! - попыталась робко вступиться за Игнатьева Натали. Только куда там было тягаться с распалявшимся все более Прозоровым! - Единственное, что мне кажется, Наташа… Впрочем, нет, отнюдь не кажется – я в этом вполне уверен: сей мерзкий господин глубоко непорядочен! И я счастлив, что это, наконец, поняла сама Оля, хотя это стоило ей немалых душевных сил – видели бы вы, в каком состоянии она приехала к нам после Ялты… - И все-таки, Иван Максимович, я не стал бы рассуждать об этом столь категорично, - негромко заметил граф Чернышев, вновь единственным среди всех сохранив хотя бы внешнее спокойствие. - Да, и я согласен с дядей! К тому же, я лично имел возможность убедиться, что Дмитрий Кириллович – человек слова и чести - попытался вмешаться во взрослый разговор Степан, - да и мама ему далеко… не безразлична, - прибавил он, через паузу, ясно вспомнив выражение лица Игнатьева в минуту, когда тот впервые услышал о постигшей их семейство беде. Но Иван Максимович только презрительно фыркнул в ответ.
Наталья Гнездова: *многоголосье* - Постойте-ка! – вдруг вскинулась Наталья Викторовна, прищуриваясь и поочередно с любопытством глядя то на Элен, то на самого Прозорова, чтобы в результате остановиться все же на последнем. – Я что-то не поняла, Иван. Что означает твое вот это вот самое «после Ялты»? Что там произошло, и почему Оля была этим расстроена? - Да, собственно, ничего… - сообразив, что сболтнул лишнего, Иван Максимович беспомощно повернулся к жене, молчаливо умоляя о поддержке. Но та лишь покачала головой и удрученно вздохнула, понимая, что этого «джинна» в бутылку обратно уже не запихнуть. – Просто… там было хорошо и не хотелось уезжать, однако пришлось… - Жан, ну полно! – воскликнула Елена Всеволодовна, решив разом прекратить его – и собственные, при их виде – муки. – Все уже всё поняли, не правда ли, Натали? - Да, - согласилась та как-то задумчиво, но потом, просияв вдруг улыбкой, продолжила со свойственной ей обычной оживленностью. – И это ведь та самая деталь, которой мне никак недоставало, чтобы понять, что же все-таки произошло! Зато теперь все очень просто и ясно, особенно, если хорошо знать Дмитрия Кирилловича, - заметила она, вновь обращая взор на Прозорова, и явно подчеркнув это именно для него. – Ну, вообразите себе нашу Оленьку в Ялте – с ее красотой, дополненной умением подать ее в самом выгодном свете! Разумеется, она была там всеми замечена! А графу… он ведь такой импульсивный, пылкий, вполне могло это… не понравиться! Вот и готовый повод для ссоры, после чего они расстались. Оля поехала в Астрахань, а Дмитрий Кириллович – в Москву. И тоже, наверняка, в расстроенных чувствах – а как иначе?! Ну и повздорил, не сдержавшись, с этим бароном, как его… Сережа?! Очень сложная фамилия… Баум… Ну что ты молчишь, расскажи лучше дальше сам, ведь такие страсти… Умолкнув, Натали тронула за рукав мужа, словно бы передавая тому невидимую эстафетную палочку в их общем рассказе. Не заметив, как в этот же самый момент многозначительно переглянулись между собой Павел Дмитриевич и Стёпа. - Прошу прощения, Сергей Аркадьевич, не о господине ли Баумгартнере говорит ваша почтенная супруга? – поинтересовался Чернышев, а когда Гнездов кивнул, продолжил, стараясь излишне не выдавать своего интереса. – И, выходит, значит, что именно с ним у графа Игнатьева была условлена дуэль? - Да, именно так. А я случайно оказался у Дмитрия Кирилловича на пути, когда тому потребовался секундант. Вот и вся история, а дальше вы уже все знаете от Наташи. Ну а наутро барон не явился на место поединка – мы так и не поняли, почему... - О! А вы, Павел Дмитриевич, его, стало быть, тоже знаете? – бурное воображение госпожи Гнездовой, тем временем, все не желало униматься, подстегнутое очередным открывшимся знанием. Поэтому, она вновь вступила в разговор, почти перебивая мужа. Впрочем, тот никогда и не был любителем долгих объяснений, и был этому только счастлив. – А можно узнать откуда? Уж, не из прежних ли он Оленькиных кавалеров? - Нет, Наталья Викторовна, моя сестра не знакома с этим человеком. Но его знаю я. И, поверьте, он не заслуживает того, чтобы упоминать его имя вслух в приличном обществе, - тоном, который ставил все точки над «i», граф Чернышев будто подвел незримую черту под оголтелой пляской ее идей. И, так уж вышло, что и под всем этим разговором, что, замерев на пару минут, оборвался очередным явлением Анны, которая известила, что домой из Москвы вернулся их кучер. Один. Потому что барыня Ольга Дмитриевна его отпустила и велела всем передать, что вернется сама и позже. - Ну, вот и славно, - довольно хлопнув в ладони, произнес Павел Дмитриевич, - теперь мы точно знаем, что с нею все благополучно. Посему, предлагаю отметить это радостное известие совместным полдником! Накрывайте-ка на стол, Анна, голубушка! - А я тогда, если не возражаете, поем вместе с Таней в ее комнате, - внезапно подумав про сестру, о которой в общем волнении последнего часа даже не вспоминал, Степа едва не покраснел: хорош гусь! Бедняжка, наверное, уже с ума сошла от неведения, сидя наверху, в полном одиночестве! - Да зачем же? – удивился граф Чернышев. – Приводи ее лучше сюда! - Но… - Ах, ты об этом! Сейчас… господа, еще минутку внимания! – с этими словами Павел Дмитриевич вновь повернулся к гостям. – Видите ли, какое дело… Третьего дня с нашей Татой приключилась крайне обидная для всякой барышни неприятность… - Дядя, право, не стоит… - дернулся было Степа, но граф движением руки остановил его порыв. - Она простудилась, чувствовала себя нехорошо, но зачем-то все же изображала обратное и не желала оставаться в постели. В результате, потеряла сознание и оступилась на лестнице – да так неудачно, что ударилась лицом. И теперь этого ужасно стесняется, поэтому боится выйти из комнаты. Но нам ведь будет нетрудно сделать вид, что мы ничего не замечаем, верно? Ибо, что ж ей там, бедненькой, иначе, целую неделю взаперти томиться? Так что ступай, Стёпа, и приведи к нам свою дорогую сестру.
Татьяна Веригина: Притворщик из Стёпки всю жизнь был так себе. Поэтому Тата почти сразу ощутила в его поведении и интонации какую-то фальшивую нотку. Но все же не решилась вслух любопытствовать на эту тему – вдруг, все-таки показалось, и брат обидится, а она и так перед ним ужасно виновата. После того, как Стёпа ушел вниз, она тоже поднялась из постели, намереваясь умыться и в целом привести себя в порядок. Последнее было все еще непросто: несмотря на отсутствие явных физических повреждений, за исключением проклятого синяка, из-за которого Тате было противно даже смотреть на собственное отражение в зеркале, все еще ныли и болели, кажется, все мышцы ее тела, даже самые мелкие. Впрочем, мама еще вчера сказала, что это лишь следствие пережитого потрясения и скоро все должно пройти. Застегивая крючки корсета, и всячески наклоняясь и поворачиваясь во время одевания нынче утром, Тата лишний раз убедилась в ее правоте – еще болит, но уже не так, как накануне. Хорошо бы и с мыслями так: пару дней пострадать, и забыть обо всем, что было! Но здесь, и Тата понимала это достаточно отчетливо, так же легко отделаться у нее не получится. Ну что ж, значит, и поделом! В очередной раз окунувшись в неприятные воспоминания, девушка нахмурилась и вздохнула. Потом тряхнула головой и несколько раз прошлась по комнате, которая все отчетливее напоминала ей тюремную камеру, хотя прежде Тата даже находила огромное удовольствие в возможности периодически в ней ото всех, даже от Стёпки, уединяться. Только одно дело, когда поступаешь так по собственному разумению, а совсем иное – если вынужден! Покосившись на зеркало, очередной раз отразившее совсем не то, что ей хотелось бы видеть, Тата с отвращением отвернулась и прислушалась к звукам в доме, представляя, как вся семья – кроме нее – уже собралась за столом и завтракает, перекидываясь веселыми репликами между собой и с гостями. «Странно, что мама так и не зашла, хотя и обещала», - мелькнула мысль, порождая горькое ощущение заброшенности, прежде Тате не свойственное. Да и сейчас, в общем, совершенно необъяснимое, если учитывать, сколько усилий прикладывали родные, чтобы помочь ей поскорее справиться с пережитым потрясением. - Ай, да барышня! Ай, да ранняя пташка! Я ее только будить иду, а она уже, оказывается, давно на ногах и даже оделась сама! – восклицание Анны отвлекло Тату от раздумий. - Да меня просто Стёпа давно уже разбудил… Он еще дома? - Нет, буквально только что убыли с барышней Александрой Александровной в город. Она так забавно возмущалась, что придется нынче ехать на трамвае! - Почему? А что с нашим экипажем? – удивилась Тата в ответ, принимая из ее рук чашку с кофе и маленькую тарелку с куском творожного кекса. - Так ведь сама Ольга Дмитриевна его забрала, когда в Москву уехала… - Мама уехала в Москву, в такую рань? Но зачем?! - Да я и сама не знаю, Татьяна Александровна! Какое-то срочное дело. - Понимаю… - задумчиво кивнула девушка, хотя, на самом деле, совсем ничего не поняла – кроме того, с чем, собственно, было связано нарушение мамой данного накануне обещания. И то, что это произошло вкупе с чем-то неотложным, плюс странное поведение Стёпы, лишь усиливало недоумение, превратившееся со временем в настоящую тревогу. Особенно после того, как внизу вновь стали собираться люди. Выходя из своей комнаты, но не решаясь двинуться дальше лестничной площадки, Тата, прижавшись спиной к стене и замерев, напряженно прислушивалась к их голосам, узнавала родных и близких, но не разбирала толком, о чем их разговор, временами становившийся похожим не то на спор, не то даже на ссору. При этом ни мамы, ни Стёпы среди его участников явно не наблюдалось. Измучившись неведением, Тата уже почти металась по собственной комнате, в тот момент, когда в нее вновь, наконец, заглянул старший брат. - Что происходит?! – бросившись навстречу, она буквально схватила его за грудки, напряженно всматриваясь в лицо и пытаясь прочесть ответ по глазам – раньше, чем Стёпа соврет ей словами. – Анна сказала мне, что мама еще рано утром срочно уехала в Москву, но уже почти полдень, а ее нет… а все сейчас у нас и… Стёпа, умоляю, не скрывай от меня ничего! Что-то с мамой? Она заболела, да?
Степан Веригин: *с лисицей-фантазеркой* - Ну, ты чего?! – отцепляя Таткины пальцы от своей студенческой тужурки, Стёпа поглядел на нее со смесью иронии и нежности: чудные создания, все-таки, эти женщины! Только им подвластно выстраивать умозаключения, не имеющие под собой никакого логического обоснования. – Давай-ка, ты лучше успокоишься, а я, тем временем, постараюсь все объяснить, - прибавил он, усаживая сестру на стул. И затем, усевшись напротив, подробно поведал то, что успел разузнать. Утаив при этом лишь имя соперника Игнатьева на несостоявшейся дуэли, заставившей маму разволноваться настолько, чтобы без раздумий броситься поутру в Москву. - Надеюсь, им удалось помириться. Это было бы неплохо, как думаешь? Дмитрий Кириллович – хороший человек и мама будет с ним счастлива… Хотя, Иван Максимович, например, так не считает, - внезапно хмыкнул он, вспомнив, как несколько минут назад тот бесновался по этому поводу в их гостиной. – Но его тоже можно понять. Отец был его близким другом, поэтому ему, наверное, пока трудно принять, что кто-то может занять его место в нашей жизни. - Но это же ужасно глупо! – возразила Тата, которая до того молча выслушивала его рассуждения. – Ничьё место, кроме своего собственного, Дмитрий Кириллович в любом случае не займет. И мама не обязана остаток дней провести, вспоминая прошлое, она еще слишком для этого молода! А что сказал дядя Поль? - Он, как и мы с тобой, на стороне Игнатьева. - Почему-то я была в этом почти уверена! Жалко только, что от нашего одобрения тут мало что зависит, - вздохнула девушка. Но после тоже улыбнулась. – Однако если у них все же сложится, больше всех, конечно, будет довольна наша «кисейная барышня». - Почему? – удивился Степан, не совсем понимая, к чему она клонит. - Да потому что Дмитрий Кириллович, если ты забыл, вообще-то граф! - И что? - Да то, что она мне однажды как-то с грустью сетовала, что у нас нет никакого титула, представляешь?! Дескать, у дяди Поля есть, а у нас нет! Такая досада! - Вот же маленькая снобка, а я и не знал! – со смехом покачал головой молодой человек. – Но Дмитрий Кириллович, ведь, вовсе не обязан давать нам свою фамилию… да и я не хотел бы менять ту, которую ношу сейчас, - проговорил он, спустя мгновение, уже тише и серьезнее, впервые задумавшись о том, что тоже прежде никогда не приходило ему в голову. - Я тоже не хочу, - согласилась Тата. – Хотя почти совсем не помню Александра Глебовича. У мамы другой случай – она замуж выходит, и так положено, но мы… это, вроде, будто предательство, или нет? - Не знаю, - честно ответил Стёпа. Вопрос, и правда, оказался слишком сложным, чтобы дать на него немедленный и однозначный ответ. Требовалось хоть немного времени, чтобы все обдумать. Кроме того, Татка, по его мнению, и здесь – как всегда, бежала впереди паровоза. В конце концов, Дмитрий Кириллович еще не сделал маме официального предложения. А даже если вдруг и сделал – приняла ли она его? Обо всем этом он прямо сестре и заявил – после того, как прочитал в ее взгляде нечто вроде разочарования: должно быть, по поводу неспособности мгновенно разрешить ее противоречия. - Давай обсудим это позже? – предложил Степан в результате. – Я вообще сейчас не затем пришел, а чтобы позвать тебя вниз, потому что хватит уже изображать затворницу! Тебя давно все ждут! - Ты рехнулся?! Посмотри на меня… - в сердцах воскликнула было Тата, делая после паузу-вдох перед тем, как еще более доходчиво объяснить все, что она думает по поводу столь нелепого предложения. Но Степан остановил ее, впервые воспользовавшись при этом приемом дяди Поля, который показался ему крайне эффективным при наблюдении со стороны, и оттого был сразу же взят на вооружение – а именно, резко взмахнул рукой в упреждающем жесте прямо перед ее обиженно вздёрнутым носом. - Да погоди ты, лисица! Опешив, Таня закрыла рот и уставилась на него молча. Возрадовавшись, но догадываясь, что это все равно ненадолго, молодой человек не стал терять времени зря и, воспользовавшись представившейся возможностью, быстро рассказал о блестящем алиби, которое буквально на ходу придумал для нее Павел Дмитриевич. – И можешь не сомневаться, все там ему сразу поверили! Так что пошли вниз, завтракать и ждать маму!
Ольга Веригина: *все любимые и дорогие* - А вот и мое любимое печенье! – воскликнул Павел Дмитриевич, когда Анна поставила на середину круглого обеденного стола серебряную Овчинниковскую сухарницу, похожую на плетеное блюдо с перекинутым через бортик «рушником». На нём высокой горкой красовались румяные бисквиты. Стащив один буквально из-под её рук, граф съел его тут же – с выражением такого мальчишеского блаженства на лице, что Тата не смогла сдержаться и тихо прыснула от смеха при виде этого зрелища. - Вот ты веселишься, принцесса, а для меня это форменная трагедия! – заметив это, с укором вздохнул в ответ Павел Дмитриевич. – Точнее, полный паралич воли, который, к тому же, карается почти мгновенно и самым беспощадным образом моею наследственною природой. Поэтому, наверное, даже и хорошо, что я у вас тут нечастый гость. Иначе давно бы уж превратился в неповоротливого гиппопотама и не влез ни в один из своих костюмов! - Ну, уж это вряд ли, дорогой братец! – послышался вдруг откуда-то из комнат, смежных со столовой, веселый голос, заставивший всех разом замереть и обернуться к дверному проёму, где вскоре собственной долгожданной персоной показалась хозяйка дома. Да не одна, а под руку с кавалером, в котором все тут же узнали графа Игнатьева. - О, дорогие друзья, так, выходит, что вы уже здесь? – удивленно воскликнула она, окинув собравшееся за столом общество сияющим взглядом. – А я-то еще гадала, как бы устроить, чтобы свести вас всех вместе и сразу! Ведь, то, что я собираюсь сообщить, чрезвычайно важно для меня – как, надеюсь, и для вас! С этими словами Ольга широко улыбнулась и повернулась к мужу, словно бы призывая в свидетели – и тут же получила в ответ серьезный одобрительный кивок. Хотя, на самом деле, сохранять видимость невозмутимости Дмитрию Кирилловичу было отнюдь не просто. Особенно тогда, когда чуть заметно напряглись и вытянулись – после столь многообещающей Олиной преамбулы – лица некоторых «дорогих друзей». Но делать нечего. Ведь еще на пути в Сокольники, она буквально вытребовала обещание вести себя по приезде именно так – пока сама все не объяснит детям и гостившим там все последние дни Прозоровым: «Так будет лучше, поверь!» И Игнатьев, хотя поначалу был в этом совсем не уверен, а напротив, слегка обижен и даже возмущен тем, что жена настолько сомневается в его даре убеждать, в конце концов, все-таки согласился. Прибавив с иронией, что сегодня, в день свадьбы, она действительно имеет право на все. Даже на то, чтобы решать, что и где именно ему надлежит говорить и делать – с условием, что после все вернется в правильное русло. Последнее Дмитрий Кириллович, впрочем, только подумал, а вслух уточнять пока не стал… - Но прежде мне, конечно, следует извиниться, - продолжала Оля, между тем, хотя ни радостный голос, ни счастливый взгляд ее раскаяния не выражали, - и за то, что исчезла поутру без предупреждения, и за то, так долго отсутствовала, чем могла заставить вас поволноваться. - Да уж, не без того! – протянул Иван Максимович, подозрительно посматривая почему-то именно на Игнатьева, реагировавшего на подобное, впрочем, лишь едва заметной улыбкой. Также это заметив, но гораздо лучше Мити понимая причину, Ольга посмотрела на него с нежностью: добрый старый друг! Даже теперь все еще пытается оградить и уберечь ее от любых разочарований и неприятностей! - Мне, правда, очень жаль! – повторила она, обращаясь на сей раз будто к нему одному и вложив в эти слова всю свою благодарность. – Но давайте все же забудем обиды! Потому что теперь я, наконец-то, уже хочу представить вам Дмитрия Кирилловича Игнатьева… Да-да! – заметив недоумение, вновь отразившееся на лицах родных и близких, Оля рассмеялась. – Поверьте, что я не сошла с ума и не лишилась памяти, поэтому хорошо помню, что уже делала это однажды. Однако теперь пришло время познакомить вас с ним уже как с моим законным мужем! Сегодня утром мы обвенчались. Умолкнув, Ольга продолжала улыбаться в воцарившейся вновь абсолютной тишине, в которой нестерпимо громким казалось даже тиканье часов, хотя чувствовала себя сейчас чуточку неуютно. - Вот это новость, сестрица! А, впрочем, она вполне в твоем стиле! – как и подобает опытному дипломату, раньше всех опомнился Павел Дмитриевич. Выбравшись из-за стола, он также первым подошел к Ольге, обнял ее и расцеловал, а потом крепко пожал руку новоиспеченному зятю. – Чрезвычайно горд назвать вас своим родственником, Дмитрий Кириллович! И бесконечно рад за вас обоих!
Дмитрий Игнатьев: *all together now...* - Я тоже рад и горд, Павел Дмитриевич… - начал было тот, но Чернышев, перебив, тут же потребовал прекратить ненужные церемонии и отныне называть его так, как и все остальные в семье, то есть по имени, - Поль! – с улыбкой согласился Игнатьев. – Впрочем, уверен, вы и сами это понимаете. Но, раз уж здесь сегодня, и правда, почти все, кто дорог моей жене, то самое время, в дополнение к уже данным церковным обетам, уверить также и каждого из вас, что я буду любить Олю до конца дней моих и заботиться о ней столько, сколько хватит сил! Торжественно клянусь и… смиренно надеюсь, что хотя бы после этого меня, наконец, примут в лоно вашего замечательного общества! – рассмеялся он, пожимая плечами и обводя взглядом всех остальных. - Конечно же, примут! И даже голосовать не станут – за очевидностью положительного решения, не так ли? – в тон ему, воскликнула Натали, подскакивая с места следом за графом Чернышевым и также устремляясь к Ольге с объятиями и поздравлениями. – Тем более, лично я с самого первого дня, еще там, на даче, была совершенно уверена, что именно этим все и закончится! - Однако, надеюсь, всё это не означает, что, не пригласив нас на венчание, дорогие новобрачные также изволят, как говорится, запрятать под сукно и свадебное торжество?! – серьезно поинтересовался вдруг среди всеобщей радостной кутерьмы, почти мгновенно воцарившейся в комнате следом за заявлением его супруги, Сергей Аркадьевич. - Конечно же, нет, даю вам честное слово дворянина! – на миг отвлекаясь от подошедших к нему младших Веригиных, воскликнул Игнатьев, в то время как Оля принимала поздравления Элен. А после опять обратил все внимание на серьезного Степана и смущенную Таню, которая, предоставив брату возможность сказать все подобающие случаю слова за них двоих, следом, приподнявшись на цыпочки, просто поцеловала его в щеку, робко прошептав при этом едва слышное «спасибо». - Глупости, давно пора забыть! – так же тихо шепнул граф в ответ, на самом деле, едва не покраснев от смущения, до глубины души тронутый её жестом. – Главное – не то, что происходило, а то, чем оно закончилось, правда? – прибавил он вдруг, уже громче и заговорщицки при этом Тате подмигнув. А затем, усмехнувшись, широко раскрыл объятия и крепко прижал к груди обоих – и её и Стёпку, будто бы скрепляя этим их родственный союз. Заключенный отныне и навеки.
Иван Прозоров: *с дорогой Ольгой* Родные и близкие продолжали шумно и весело обмениваться впечатлениями от столь потрясшей их новости. Все, кроме Ивана Максимовича, по-прежнему державшегося немного особняком. Некоторое время Ольга воспринимала это относительно спокойно, ожидая что все вот-вот разрешится само собой и лишь изредка поглядывала его сторону. Но, поняв, что без личного объяснения на сей раз, видимо, все-таки не обойтись, оставила мужа в компании Сергея Гнездова, с которым Митя вновь разговорился о строительстве дома – вследствие изменившихся обстоятельств, его надлежало закончить скорее, чем прежде, а сама, подошла к Ивану Максимовичу. И, чуть склонив голову набок, с улыбкой предложила ненадолго «прогуляться» куда-нибудь в сторонку вдвоем. - Ты ведь не сердишься на меня, правда? – чуть изогнув брови, спросила она, когда, отойдя от всех, они, наконец, остановились друг напротив друга подле одного из окон. - А разве у меня есть для этого причина? Слегка пожимая плечами, Иван Максимович широко улыбнулся. - Не бери в голову, Олюшка, пустое! Главное, чтобы ты была всем довольна! - Но я и довольна, Ванечка, очень довольна! – воскликнула она негромко, снова с нежностью взглянув на мужа и затем – чуть улыбнувшись, на только что присоединившуюся к их с Гнездовым обществу Натали. Зная неистовую любознательность последней, можно было смело увериться, что в ближайшие несколько минут Митя точно не затоскует в одиночестве. Так что и у них с Иваном теперь точно есть время, чтобы поговорить о том, чего он так старательно и деликатно избегает, верно, не желая портить ей праздник. - Я знаю, что именно тебя тревожит! – вновь переводя взгляд на Прозорова, уверенно проговорила Ольга и чуть нахмурилась, пресекая новую попытку возразить. – То, что Дмитрий не похож на Сашу… И ты прав, это так! Скажу больше: он абсолютно другой, но все равно чудесный! Добрый, умный, смелый и щедрый… Поверь, за все эти долгие десять лет я ни разу не была так счастлива, как с ним теперь! - Правда? – поинтересовался Иван Максимович, выразив одним вопросом все сомнение, что наполняло его душу. – Только… - Никаких «только»! – внезапно перебивая собеседника, вскинулась Ольга и приложила палец к его губам. – Даже там, в Ялте, дело было не в Мите, а во мне! Навоображала себе кто знает что и даже не дала ему возможности объясниться! Сбежала без оглядки к вам в Астрахань, потревожила даром… да, боже, стыдно вспоминать! Особенно теперь, когда знаю, как все на самом деле – и от этого еще сильнее люблю его и уважаю… Так что все хорошо, правда! Не хватает лишь одного: уверенности, что самый преданный и верный друг душой принял мой выбор. - Глупости! – смущаясь подобной проницательности, коротко возразил Прозоров. – Нет и не может быть у меня права вмешиваться в столь важное для тебя решение своим мнением! - Есть. Ведь именно тебе, а не кому-то другому, Саша велел обо мне заботиться. А потому здесь ты выступаешь и от его имени. - Ну если действительно так, то… - начал было Иван Максимович, но вдруг умолк, долго и задумчиво глядя на Ольгу, замершую перед ним в ожидании ответа, словно бы, и верно, способного переменить ее судьбу. После вновь взглянул на стоявшего поодаль Игнатьева и продолжил: - То знай тогда, что и здесь я в тебе не сомневаюсь! Будь спокойна и счастлива со своим избранником. А за былое мое к нему предубеждение прости великодушно! Сама ведь знаешь – все это лишь от большой о тебе заботы! А следом, даже не дав опомниться и ответить, с улыбкой обернулся ко всей честной компании и громко поинтересовался: - Ну а что, кроме меня, выходит, здесь некому и шампанского попросить принести?! Я, конечно, слышал про обещанное графом застолье, и если он сам вдруг вздумает забыть – непременно напомню! Но теперь?! Неужто будем и дальше поздравлять наших новобрачных одними только добрыми словами? - Да и верно, что же это мы?! Весьма досадное упущение! Надобно исправить, пока не дошло до скандала! – рассмеялся граф Чернышев и первым потянулся к шнуру сонетки, чтобы в очередной раз позвать в гостиную Анну… А ближе к обеду из гимназии вернулась и Санька, которую новость, что мама вышла замуж, в отличие от остальных, сильно расстроила. Хотя и не по той причине, о которой можно было бы подумать на первый взгляд, но лишь оттого, что не получилось увидеть её в красивом платье невесты. Так что теперь уж и Ольге пришлось второй раз за день всерьез поклясться – младшей дочери, что в день главного торжества на ней будет самый роскошный наряд из всех, какие только найдутся в Москве. Окончательно же Александра повеселела лишь тогда, когда посыльный кондитерской Эйнема привез заказанные из города по телефону всевозможные сладости, что стали позже отличным завершением сегодняшней порции праздника.
Ольга Веригина: *наедине с мужем* В тот замечательный, долгий и шумный день, который между собой быстро постановили считать генеральной репетицией «настоящей свадьбы», гости пробыли в Сокольниках почти до самой ночи. Потому немудрено, что когда друзья и брат все-таки отправились восвояси, дети разошлись по собственным комнатам, а в гостиной остались только они с Митей, Ольге вдруг почудилось, что в доме настала прямо-таки оглушительная тишина. - Странное дело, - проговорила она, опускаясь на диван рядом с Митей и укладывая голову ему на плечо. - О чем ты? – обнимая ее, он посмотрел в ответ вопросительно и чуть удивленно. - О нашем сегодняшнем дне. Вот он длится, кажется, уже целую вечность, а я почему-то всё равно не хочу, чтобы закончился. - Я тоже. Хотя вчера не очень-то желал, чтобы он начинался, - усмехнулся Игнатьев. – И уж точно не подозревал, что встречу тот, что за ним последует, женатым человеком. Так что ты права: прекрасный день, жаль, что приходится его отпускать, - прибавил он со вздохом. И именно в этот момент, словно в ответ на эти слова, из столовой послышался первый удар больших напольных курантов, к которому затем тотчас присоединились и другие часы в доме. Этот мелодичный перезвон заставил их с Ольгой переглянуться, удивившись столь любопытному совпадению. - А знаешь, - проговорил Игнатьев, когда все звуки, наконец, унялись, провозгласив-таки начало нового дня, - в детстве – едва научившись понимать по циферблату, я довольно долго тревожился, когда замечал, как обе стрелки встречаются на двенадцати… Вот, как сейчас. Почему-то был уверен, что именно в этот момент время полностью «заканчивается», а потом «начинается» вновь… Но что будет, если этого по какой-то причине не произойдет? Поверишь ли, даже теперь иногда нет-нет, да и ловлю себя на этом глупом беспокойстве… - Митя, прошу… Пожалуйста, пообещай мне еще одну вещь, хорошо? – вдруг неожиданно серьезно проговорила Ольга, неотрывно глядя на огонь, пляшущий перед ними в недавно разожженном камине. - Конечно, дорогая. Что угодно! - Нет, всего одну, - мотнув головой, упрямо повторила она. – Что наше с тобой время не закончится слишком быстро. - Боюсь, что здесь мне будет не так-то просто сдержать слово, - почувствовав, как едва заметно напряглось под его ладонью Ольгино плечо, Игнатьев чуть отодвинулся, затем мягко взял её подбородок и приподнял, вновь поворачивая лицо к себе. Так, чтобы видеть глаза. И рассмеялся – коротко и почти беззвучно, сокрушенно покачав при этом головой. - Ай-яй-яй, мадам графиня! Да вы, кажется, только что вновь во мне усомнились? А между тем, я имел в виду лишь, что не могу – как и никто на свете, наперед знать, сколько именно мне отмерено. Однако честно постараюсь протянуть еще хотя бы… лет сорок? Ну а вы? Как у вас с исполнением уже данных обещаний? Даже не об отдаленном будущем, а хотя бы на ближайшие несколько часов? Одарив супруга лукавой улыбкой вместо ответа, Ольга неторопливо поднялась с дивана и, взяв его за руку, потянула следом за собой, уводя прочь из гостиной к лестнице. А оттуда – в свою, вернее, отныне их общую спальню. Там, тихо притворив дверь, она вновь подошла совсем близко, по-прежнему без слов, прильнула к груди мужа, обвивая руками его плечи. И, мягко заставив склонить лицо, поцеловала прямо в улыбающиеся ей губы, вложив в свою ласку всю страсть и желание, что приходилось таить и сдерживать изо всех сил едва ли не с первого момента неожиданной утренней встречи. А когда их губы, наконец, разомкнулись, уже сам Митя принялся покрывать поцелуями ее лицо и шею, нарочно неторопливо расстегивая одну за другой крохотные пуговки утренней блузы, и как бы невзначай касаясь буквально жаждущей поцелуев кожи. Прикрыв глаза и чуть откинув назад голову, Ольга нежно перебирала пальцами густые темные пряди его волос, и с губ ее, вперемешку со вздохами, слетали едва слышные стоны и прочая нежная чепуха. Полностью отдаваясь почти невинному удовольствию этой первой ласки, в душе Ольга, тем не менее, уже ждала и предвкушала совсем иное, гораздо большее чувственное наслаждение. Но торопиться, наверное, и правда, было совершенно некуда – ведь Митя теперь принадлежит ей навеки. А она принадлежит ему. И ничто больше не сможет помешать им доставить друг другу максимум удовольствия. Оттого, верно, услышав, а скорее, почувствовав неподалеку какой-то шум, поначалу даже не придала ему особого значения. Но когда тот вдруг повторился заметно громче и ближе, все-таки невольно напряглась в объятиях мужа. Ощутив это почти моментально, Игнатьев тоже немного отстранился и внимательно посмотрел ей в лицо: - Что-нибудь не так? - Нет-нет, что ты… - уверила Оля, продолжая при этом исподволь прислушиваться. Однако странный шум больше не повторялся. «А, может, это и вовсе было лишь тиканье часов?» - подумалось ей вдруг. Поэтому, не желая отвлекаться на долгие объяснения, она просто чуть виновато улыбнулась и опять потянулась к мужу. Но в этот момент к новому шороху за дверью… да, теперь Ольга была абсолютно уверена, что звук происходит именно оттуда, прибавился тихий, нерешительный стук. А следом – тоненькое и жалобное «мамочка-а!», произнесенное Санькиным голоском. - Ну, что там еще?! – тихо воскликнула она, окончательно отодвигаясь от Мити и обращаясь при этом вовсе не к нему, а скорее, к собственной судьбе. Затем, поспешно накинув и плотно запахнув схваченный у изножья кровати пеньюар, бросилась открывать. Дочь стояла на пороге босиком и в одной ночной сорочке. Но сейчас внимание Ольги привлекло вовсе не это, а страдальческое выражение по-детски круглой еще мордашки. Которая, к тому же, вполне могла посоперничать своим нежным, бледно-зеленоватым оттенком с цветом шелковых коридорных обоев над дубовыми панелями. - Господи, детка, что… - только и успела она произнести, в один миг вновь превращаясь из пылкой любовницы во встревоженную мать, быстро опускаясь перед Александрой на колени и хватая её за худенькие, едва прикрытые батистом и кружевами плечи, прежде, чем вырвавшись из ее рук, девочка вдруг резко, точно марионетка с отрезанными нитями, сложилась пополам. И, под действием тошнотного спазма, исторгла прямо перед нею на пол всё содержимое собственного желудка. Изрядную часть которого, как было совсем не трудно рассмотреть, составляли остатки пресловутых эйнемовских конфет и пирожных. - Саня! Ну как же так! – в голосе Ольги, едва успевшей увернуться от этого бурного потока, слышались одновременно жалость, досада и негодование. Ну что же это за глупышка такая?! И сколько уже раз говорила она ей прежде не объедаться сладким так, словно в последний день жизни?! Но все те нотации со свистом пролетали мимо ее ушей. Не впрок были бы и теперь, когда, испытав первый приступ рвоты, девочка, жалобно заскулив, опустилась на пол. - Ладно... погоди! – убедившись, что все, что могло свершиться, уже произошло и повторяться не будет – во всяком случае, прямо теперь, Ольга невольно оглянулась. И увидела, что прямо у нее за спиной, в проёме приоткрытой двери, стоит, прислонившись плечом к косяку и сложив на груди руки, Митя. Поднявшийся, верно, следом за ней. Прочитав в этой позе и общем облике то ли укор, то ли разочарование – чувства, в какой-то мере, сейчас понятные и объяснимые, она лишь сокрушенно вздохнула. Но затем вновь повернулась к дочке и, отерев ладонью испарину с её лба, пригладила растрепавшиеся светлые волосы. - Ну-ну, не плачь, детка! Все уже хорошо! Сейчас я разбужу Стёпу, он отнесет тебя обратно в спальню, сама позову Анну, чтобы тут все прибрала, а… - и здесь Ольга вновь коротко и умоляюще взглянула на мужа, - дядя Митя подождет пока здесь.
Дмитрий Игнатьев: * с безумным любимым семейством* - Да вот еще! – неожиданно проговорил Игнатьев, не меняя позы, а только усмехнувшись тому, как его только что окрестили. – У «дяди Мити», знаешь ли, совсем другие планы! И Стёпу нам будить вовсе не обязательно, правда, малыш? – спросил он, переводя поблёскивающий иронией взгляд на Саньку, которая тут же кивнула в ответ, пораженная тем, что кто-то смеет так, в открытую, перечить самой маме. - Славно! – вновь улыбнувшись ей, Дмитрий Кириллович «отклеился» от двери, сделал пару шагов, затем наклонился и легко поднял девочку с пола, устраивая у себя на руках. – Ну вот. Мы пока пойдём, а мама скоро к нам присоединится! Я же, тем временем, если успею, расскажу тебе страшную историю о том, как однажды съел целый кусок мыла и что из этого после вышло. - Мыла?! – чуть приоткрыв рот, Санька уставилась на него во все глаза, окончательно забыв, что только что плакала. – А зачем? - На спор! – коротко откликнулся он, хитро покосившись при этом на супругу, взиравшую на них со странной смесью, удивления и задумчивости. И, ничего более пока не объясняя, неторопливо двинулся прочь по коридору вместе с Санькой, по-прежнему восседавшей у него на руках. Дождавшись, пока они скроются в комнате дочери, покачав головой и улыбнувшись своим мыслям, отправилась будить Анну и сама Ольга. Далее, спустя еще несколько минут, они вдвоем вошли в Сашкину спальню, имея при себе все необходимое. Хотя, уже при первом взгляде на девочку было очевидно, что в этом больше нет особой нужды. Как все дети на свете, едва почувствовав себя лучше, Санька почти сразу забыла о своей болезни. И теперь, устроившись по-турецки под одеялом, с интересом слушала то, что ей говорил Дмитрий Кириллович. Вернее, дослушивала – прикрывая ладошкой рот и временами хихикая. Потому что, как только Ольга и ее горничная вошли, Игнатьев тотчас рассказывать прекратил, встал со стула, давая обеим место у края девочкиной постели, и, взяв с Александры с крайне серьёзным лицом честное слово никому и никогда не рассказывать о том, что она только что услышала, тихо покинул комнату. Прошло еще примерно полчаса, пока Саня, переодетая, умытая и напоенная на всякий случай отваром ромашки с тысячелистником, наконец, вновь задремала в своей постели, а Ольга смогла вернуться к мужу. Когда она вошла в комнату, Митя сидел в кресле с какой-то книжкой в руках. А впрочем, скорее, просто ждал её возвращения, а не читал. Во всём этом зрелище было что-то глубоко естественное и обычное, будто бы происходившее здесь всегда. Но Ольга все равно залюбовалась, остановившись у входа, пока сам Игнатьев не поднял на нее взгляд, откладывая в сторону книгу. - Ну как, всё хорошо? Кивнув, Оля на цыпочках прошла разделявшие их несколько шагов и опустилась на подлокотник его кресла. - Добро пожаловать в нашу безумную семью, - произнесла она. Потом усмехнулась и поцеловала его в щеку. – Извини, пожалуйста, что всё так вышло. Эта ночь… - … Началась очень бурно – всё, как мы и планировали, - закончил, также улыбаясь, за жену Игнатьев, притягивая ее к себе. – Но учти, что я надеюсь на еще более яркое продолжение! Столь разнузданное… - проговорил он чуть тише, вновь распахивая пеньюар на ее груди, скользя ладонью под гладкий шелк и продолжая говорить, уже почти касаясь губами ее губ, - такое скандальное… что о нем нельзя будет вспомнить, не краснея, даже в самой глубокой старости! - Неужто ещё более… скандальное, нежели таинственная история… с поеданием мыла… на спор? – прерывисто пробормотала Ольга, тщетно пытаясь продолжать одновременно шутить и удерживать в узде рвущееся прочь от его ласк и прикосновений дыхание. - Конечно! – без сомнений уверил Игнатьев, еще одним движением окончательно перетягивая её к себе на колени, и вновь приникая губами к её губам – теперь уже настоящим, глубоким и полным страсти, поцелуем, самостоятельно решив сразу за обоих, что шуток и разговоров на сегодня уже более чем достаточно…
полная версия страницы