Форум » Постскриптум » После тебя » Ответить
После тебя
Ольга Веригина: Время - 1908 год Место - Москва, Ялта Участники - Дмитрий Игнатьев, Ольга, Тата и Степан Веригины, НПС
Дмитрий Игнатьев: Предложение отправиться на выходные в загородную Перловку, поступившее от супруги архитектора, проектировавшего дом, который он решил для себя построить, надумав, наконец, прочно обосноваться в родном городе после почти полутора десятков лет кочевой жизни на съемных квартирах, застало Дмитрия Кирилловича Игнатьева немного врасплох. Ибо с семейством этим он познакомился, в общем-то, совсем недавно, около двух месяцев тому назад. После того, как, шествуя по какой-то своей надобности пешком через Глазовский переулок, вдруг с удивлением разглядел за деревянными лесами одной из многих нынче по городу строек затейливый фасад будущего дома, живо напомнивший восхитивший еще несколько лет тому назад особняк Тасселя на брюссельской улице Турин. В Москве – да, впрочем, даже и в Петербурге, ничего подобного Игнатьеву видеть еще не доводилось. Потому, забыв про свое тогдашнее дело, он сразу принялся выяснять имя архитектора. И с еще большим удивлением узнал, что сей неожиданно обнаружившийся не то подражатель, не то последователь Виктора Орта, оказывается, еще и русский, Сергей Аркадьевич Гнездов. Это, правда, было единственное, что знали о нем строители – простые мужики. Но выяснить остальное оказалось делом техники. И уже через день Дмитрий Кириллович встретился с этим господином в его конторе. Да не просто встретился, а, выразив искреннее восхищение увиденным накануне стоящимся зданием, сразу, без лишних затей и раздумий, предложил заняться проектировкой особняка уже непосредственно для себя. И, оказавшийся урожденным москвичом, много лет прожившим по каким-то своим обстоятельствам в Астрахани, лишь относительно недавно вернувшимся к родным пенатам – потому теперь и возводившим столь впечатливший Игнатьева дом для собственного семейства Гнездов, так же легко согласился. Да и в целом обнаружил себя в общении человеком столь легким и приятным, что уже вскоре после знакомства Дмитрий Кириллович как-то неожиданно для себя получил – и принял – приглашение заходить запросто к нему не только в контору, но и на квартиру. Её Гнездовы временно, пока не обзаведутся собственным жильем, снимали в одном из хороших доходных домов. Ну а еще, стало быть, через месяц, его позвали в гости и на дачу. И это уже было немного иное. Несмотря на фамильную принадлежность к высшей аристократии, Игнатьев всегда сходился легко с самыми разными людьми. Однако круг его общения хоть и был весьма широк, но все же находился преимущественно, в родственной среде – как дома, так и в столице. Ведь при всей своей простоте – впрочем, изысканной и четко выверенной прекрасным воспитанием, где-то в глубине души Игнатьев оставался плоть от плоти своей семьи, то есть исконный московский барин – сибарит, бонвиван и… самую чуточку сноб. И оттого всегда знал, что все эти архитекторы, доктора, инженеры и прочие, существуют в мире лишь для того, чтобы обеспечивать удобство жизни таким людям, как он сам и ему подобные. А вовсе не за тем, чтобы с ними дружить. Так что перспектива оказаться в окружении публики, к которой его с детства учили относиться с безусловным уважением, но отнюдь не как к равной себе по положению, несколько смущала разум Игнатьева. Но жаркое лето в этом году пришло на удивление стремительно, а планов уехать из Москвы куда-то еще в ближайшее время не было. Не хотелось раздраконивать маменьку, которая теперь все чаще упрекала, что в своих беспрестанных разъездах, он, единственный сын, почти забросил ее, старуху. Да еще сердилась, что, надумав стоить себе новый дом, он зачем-то сносит старый, еще прадедов, особняк в Успенском переулке (где последние лет пятьдесят, правда, обитали лишь несколько смотревших за ним слуг, и особенно привольно – мыши), хотя его вполне можно бы просто как следует отремонтировать. Ну и ко всему – любопытство, которое подзуживалось внезапно возникшей оказией взглянуть своими глазами на весьма популярную среди москвичей новомодную дачную мытищинскую аркадию, об удобстве и современном оснащении съемных домов которой он слышал вот уже второй или третий год, но все не было времени туда доехать. Да и зачем ему, в сущности, эта подмосковная дача при наличии нескольких собственных имений? А тут, стало быть, представляется удобный случай. Плюс возможность скоротать подальше от города ближайшие выходные. Вот потому и решился, в конце концов, Игнатьев принять приглашение – тем более что прозвучало оно из уст милейшей Натальи Викторовны. Жены Гнездова и дамы приятной во всех отношениях. А отказывать дамам – практически ни в чем, Дмитрий Кириллович с юности не привык.
Ольга Веригина: Вступительный экзамен был сдан блестяще, и можно было смело идти домой, тем более, Степан знал это наверняка, мать и сестры уже извелись от нетерпения, ведь он запретил приходить к университету. Что он, маленький что ли?! Тем не менее, выйдя из аудитории, он прижался спиной к стене и ещё долго стоял там, ероша свои и без того кудрявые волосы. Так и дождался момента, когда из дверей аудитории один за другим стали выходить профессора и члены приёмной комиссии. Разговаривая между собой, они не обращали поначалу внимания на замершего подле стены молодого человека. Но вот один, уже пройдя несколько шагов вперёд, вдруг остановился, распрощался со спутниками и сам подошёл к опешившему от неожиданности юноше. - Это ведь вы Веригин? - Да, так и есть, - отчего-то вытянувшись во весь рост и теряясь под строгим взглядом серых водянистых глаз старого профессора, кивнул Степан. - А отчество у вас какое, молодой человек? - Александрович, - всё ещё не понимая сути этого дополнительного «экзамена», ответил юноша. - Да, значит, я верно подумал. Ваш отец Александр Глебович, значит? - А вы его знаете? - Был с ним знаком немного в прежние времена, пару раз встречались. Я удивлен, что он не предупредил, что вы будете поступать. - Ну, во-первых, - несколько обиженно и высокомерно начал Степан, поглядывая на старичка с высоты собственного роста, - я ни в чьих протекциях не нуждаюсь! Всего сам добьюсь…,- и тут же осекся, понимая, что почти нагрубил этому человеку. Хотя тот, вроде, и не обиделся, лишь насмешливо брови поднял над тонкой оправой очков и спросил: - А во-вторых? - Отец давно умер. - Вот оно как! А я всё гадал, что это он меня, старика, забыл что ли? Ведь прежде мы с ним часто переписывались. Хорошо вот помню его последнюю статью, очень она тогда мне понравилась! «К вопросу о дезинфекции воды хлорной известью против холерного вибриона»… Пионер тогда был среди всех в этом, можно сказать! Теперь эту методу по всей Европе используют, да и в других странах, а мы всё так и отстаем... А стряслось-то с ним что? Уж ни холера ли, поганая болезнь, и унесла? Даже лучшие из нас не застрахованы ведь. – Холера не при чем. Его убили, десять лет назад, - коротко пояснил Степан и оба они ненадолго замолчали. Ну а потом профессор вновь взглянул на него и глаза его отчего-то лукаво заблестели. А может, это просто стека очков так странно отразили солнечный свет – удивленный этой внезапной переменой, юноша так и не понял до конца. А собеседник его, меж тем, кашлянул, прочищая горло, и обратился с последним вопросом: - Ну, что же, молодой человек, стало быть, в протекции моей вы не нуждаетесь? Похвально. Ну а как тогда насчёт дружбы? Конечно, если вам не претит дружба с дряхлым стариком! - Нет, что вы! Я это за честь почту! – Стёпа улыбнулся той своей особой улыбкой, которую мать, в шутку называла «роковой» и просила использовать ее разумно во избежание жертв, ведь любой, кто хоть раз видел это улыбающееся лицо, попадал под его очарование. - Тогда, коли возникнет у вас вопрос, надобность в совете или просто желание поговорить, милости просим! Развернувшись, профессор пошел прочь, и уже с другого конца коридора вдруг вновь его окликнул: - А вы хоть знаете, кто я? – и юноша утвердительно кивнул, - Тогда, до встречи, господин Веригин! Степану очень нравилось ездить домой на конке, которая ходила нынче прямо до Сокольников. Жаль матушка совсем не понимала этого удовольствия, убеждая пользоваться собственным экипажем, «вполне комфортабельным». Сегодня он и сам, впрочем, решил поехать домой не общественным транспортом, а на извозчике, ощущая себя взрослым и солидным человеком. Впрочем, сложно сказать, а и было ли у него это ощущение когда-нибудь иным? Ведь, дважды пережив потерю родного человека, возможно, он действительно слишком быстро повзрослел. Еще и мать часто повторяла, что постоянно замечает в нем повадки, которые Степа как-то успел перенять у Александра Глебовича за тот короткий срок, что они смогли прожить вместе. По ее словам, еще в детстве он иногда заставлял ее замирать от неожиданности, когда говорил или делал что-нибудь, а интонация голоса или жест при этом вдруг полностью повторяли те, что были при жизни свойственны покойному доктору Веригину. Настолько, что тогда почти казалось, что Степа его ребенок не просто по факту усыновления, а именно что по крови. А ему и самому порой очень хотелось в это поверить. Ведь именно в Александре Глебовиче Степан еще в детстве увидел для себя идеал мужчины и человека, которому действительно, вольно или намеренно, всегда стремился подражать. И даже фантазия стать врачом, что появилась впервые от детской идеализации этого человека, впоследствии стала уже вполне осознанной мечтой, а теперь начинала воплощаться в реальность. … Когда нанятая прямо возле университета коляска свернула на длинную аллею, ведущую к дому, Степа еще издали успел заметить на балконе светлое пятнышко. И даже и сомнений не возникло, что это Санька подкарауливает его оттуда с биноклем. Улыбнувшись, он тут же победно помахал ей фуражкой, она ответила, и тут же исчезла в темном прямоугольнике дверного проема. Верно, понеслась докладывать матери и сестре о его возвращении. И действительно, когда через пару минут он переступил порог, все три его обожаемых грации уже дожидались на пороге. - Ну?! – Санька завертелась юлой вокруг, пока он вешал сюртук и оправлял одежду, - Ну же! Говори, приняли?! Выдержав еще несколько секунд с самым серьезным лицом паузу, он, наконец, кивнул и сообщил родным долгожданное известие. - А мы и не сомневались ни капельки! Вот, держи, это мое тебе поздравление, - тут же сказала Санька и вручила ему какой-то свиток, перевязанный зеленой лентой. А после радостно поглядела на мать. Только вот та стояла и смотрела на нее как-то странно. Да и Таня тоже кривила губы, то ли в усмешке, то ли в сочувственном вздохе. Только тут Саша поняла, что натворила, да было поздно. Степа уже читал ее «поздравление». - Вижу, что не сомневались, - хохоча во все горло, он протянул сестре, обратно ее свиток. И та, сделавшись краснее вареного рака, тут же сунула ему в руку другой, с синей лентой. Очень переживая, что Стёпа провалит экзамен, накануне она предусмотрительно решила написать сразу и поздравление, и ободрение на случай неудачного исхода. И как же оконфузилась теперь! - Нет, и правда, поверь, что нисколечко не сомневались в тебе, солнце мое! Только уж очень волновались, - вступилась за младшую дочь Ольга и наконец, обняла сына, потом расцеловала и еще долго и нежно разглядывала его лицо, будто тот вправду вдруг вырос, хотя куда уж еще, за эти несколько часов их разлуки, - Но теперь все позади! Пойдем обедать. Сегодня только все твое любимое на столе. И пройдя анфиладу комнат, они оказались в летней столовой, которая своими большими окнами выходила прямо в сад. Окна были широко открыты и знойный июльский ветерок, колыхал и надувал парусами занавески. Стол же, и верно, был весь уставлен разными угощениями, белый фарфор слепил белизной, а скатерть, расшитая яркими цветами, так накрахмалена, что казалось будто об ее складки можно порезаться. И при всей этой торжественности, все было очень просто и по-домашнему. Дом, где жили Ольга с детьми, вообще отличался невероятным удобством. Что немудрено, ведь даже и придуман он был еще с любовью и заботой. Тот самый дом, проект которого когда-то Гнездов начал делать по просьбе Александра, и что так и не был претворен в жизнь в Черном Яре, остаться в котором после всего у Ольги не оказалось достаточно душевных сил. Однако спустя два года жизни в Москве, не чувствуя себя дома ни в одном жилище, которое они с детьми переменили, однажды она все же пленилась мыслью поселиться за городом, в Сокольниках. Присмотрела участок, но дом, что был выстроен на нем изначально для какого-то купца, отличался безвкусицей, возведенной в степень гротеска. Поэтому, выкупив землю, Ольга сразу решила перестроить все на свой собственный лад. Но для этого ей был нужен как минимум архитектор. Сергей согласился приехать тотчас же, как только она написала. Он же сам организовал всю работу, а потом раз в каждые последующие пару месяцев наезжал из Астрахани с проверками. И спустя полгода Ольга с детьми получила то место, которое с первого взгляда полюбила всей душой. А сам ее новый дом вскоре и вовсе стал почти что местной достопримечательностью. Новые соседи и даже иногда простые прохожие постоянно интересовались именем архитектора, Ольга с радостью отвечала на этот вопрос. И вскоре у Сергея Аркадьевича в Москве образовалось такое количество заказчиков, что ездить к ним постоянно, как когда-то к Ольге, стало уже нецелесообразно. Поэтому, уладив все бюрократические препоны, года два назад, Гнездовы тоже вернулись в Первопрестольную. А недавно еще и сделались почти что Ольгиными соседями, обзаведясь дачным домиком в соседней Перловке, куда как раз сегодня вечером в очередной раз ее и пригласили в гости. Общество у Гнездовых всегда собиралось самое пестрое, но никогда не скучное. Поэтому Ольга всегда бывала у них с удовольствием. Сегодня там ждали всего пятнадцать гостей, что по меркам Наташи Гнездовой было малым кругом. На длинной веранде, что шла вдоль всего заднего фасада дома, были накрыты столы. Откуда-то из глубины дома доносилось пение Шаляпина, чуть приглушенное и хриплое, так как граммофонная пластинка эта была так любима, что уже заслушана до царапин. Всюду слышались голоса и смех публики, которая постепенно рассаживалась за столом. Ольгиными соседом оказался один из давних приятелей Сергея Аркадьевича, который недавно вернулся из Буэнос-Айреса, и теперь делился со всеми впечатлениями, как от культуры Аргентины, так и жизни в целом, попутно восхищаясь смелостью тамошних коллег-архитекторов. С другой стороны от нее сидела сама Натали, а чуть поодаль – ее муж, который как раз только что вернулся к столу с новым гостем. Его Ольга прежде не встречала здесь и была несколько удивлена контрастом, который этот человек составлял остальной публике. Нет, вроде ничем особенным он не выделялся и одет был не лучше и не хуже других, но от чего-то, невольно, Ольга то и дело время от времени поглядывала на него, пытаясь определить, кем он может быть, пока сама Наташа не удовлетворила интереса и не назвала его имя.
Дмитрий Игнатьев: Он обратил на нее внимание, конечно же, сразу. Едва вручив в качестве извинений за легкое опоздание хозяйке дома букет свежих розовых фрезий вместе с изрядной коробкой шоколада «Эйнем», дружески пожав руку хозяину и с неопределенной улыбкой кивнув остальным гостям, собравшимся всем вместе за большим овальным столом на просторной веранде, и расположившись на указанном ему милейшей Натальей Викторовной стуле. После этого на миг отвлекся, чтобы бросить куда-нибудь свою летнюю, соломенную шляпу, вновь повернулся к столу – и буквально наткнулся на ее незаинтересованный взгляд. Настолько, что вначале это даже немного рассмешило своей нарочитостью: в сорок с хвостиком лет, имея изрядный опыт общения с женщинами, подобное действительно порой забавляет. Но уже через мгновение, когда, она вновь полностью отдалась беседе с сидевшим рядом с ней лысоватым господином с холеными, подкрученными вверх, залихватскими усиками и острой, клинышком, точно у писателя Бунина, бородкой, стало ясно, что это не игра. И Игнатьев внезапно ощутил нечто, вроде чувства досады, неприятно кольнувшего его самолюбие. После чего стало еще интереснее и окончательно развеялись сомнения относительно того, верно ли он поступил, что все-таки сюда приехал, причем, на целых два… ну, хорошо-хорошо, полтора дня. Между тем, застолье было в самом разгаре, можно сказать, даже ближе к завершению. Но явившемуся позже остальных гостю все равно тотчас налили и велели выпить «штрафную» рюмку ледяной водки, а потом – со всех сторон принялись предлагать всевозможные яства. Столь активно, что вскоре Дмитрий Игнатьевич готов уже был запросить пощады. Есть он, конечно, любил. Но все же, не до такой степени. Да и дома, поутру, успел нормально позавтракать. Так что ограничился для начала тарелкой окрошки, которая так же, как и холодная водка, была особенно приятна по такой жаркой погоде. Красивая блондинка за столом напротив него, тем временем, продолжала оживленное общение то с «буниным», то с Натальей Викторовной, сидевшей от нее по другую руку. И в какой-то момент ему все же удалось вновь поймать ее взгляд. После чего Игнатьев чуть приподнял брови, и обозначил на губах род улыбки, впрочем, почти полностью укрывшейся за отращенной прошлой осенью в Италии ради забавы бородой в стиле Джузеппе Гарибальди – матушка, увидав его сразу после возвращения, даже перекрестилась, сказала, что он похож на разбойника и чтоб немедля это сбрил. Но самому Дмитрию Кирилловичу этот, и правда, несколько диковатый собственный вид, отчего-то неожиданно понравился. Да и та, ради чьей забавы, собственно, это и было сделано, была довольна. Так что борода осталась на месте, а сам Игнатьев получил от старой графини, на самом деле, не чаявшей в нем души с момента рождения, еще одно ласковое домашнее прозвище – Демон. - Ну, а вы, осмелюсь поинтересоваться, чем в жизни занимаетесь? – внезапно спросил у него сосед справа, адвокат Колобов, только что подробно и довольно нудно распространявшийся о своей новой конторе на Остоженке. - Что? – с трудом отводя взор от особы, все сильнее завладевавшей его помыслами, он его почти не слушал, но молчать в ответ было неловко. Хотя сам по себе вопрос – в привычном Игнатьеву кругу, разумеется, выглядел еще более неловким. – Как чем? Собственно, живу! – негромко усмехнулся он в ответ. – И стараюсь наслаждаться жизнью. Безусловно, он понял, что имеет в виду собеседник. Большинство родственников и знакомцев, в самом деле, состояли на какой-нибудь службе – гражданской или военной. Однако же были и те, кто, подобно самому Дмитрию Кирилловичу, не питал в юности карьерных устремлений, потому, окончив учение, далее просто спокойно жили своей частной жизнью. И не было в том ничего зазорного или предосудительного – для людей их положения. Однако здесь его, кажется, упорно не понимали. - Так и мы, собственно, ведь тоже! – хохотнул настырный Колобов, явно подражая его манере и обводя жестом присутствующих, некоторые из которых уже с интересом прислушивались к их разговору. – Особенно, знаете ли, в такие чудесные дни, как нынешний. - Да, погода сегодня хороша, - с готовностью согласился с ним Игнатьев, надеясь, что этот настырный, словно в суде на перекрестном допросе, служитель фемиды наконец осознал свою бестактность и перешел на более нейтральную тему. Да напрасно. - А профессия у вас, все же, какая? - В юности я изучал историю в Сорбонне, а потом – курс политических наук в Болонском университете, - теряя терпение, Дмитрий Кириллович глубоко вздохнул. - Так вы, стало быть, политик! - Нет, я утратил интерес к политике с тех пор, как ее достаточно изучил. Именно по этой самой причине. В настоящее время живу на доход от акций некоторых предприятий. - Ах, значит, вы у нас господин рантье-е! – протянул Колобов, понимающе вытягивая подбородок и иронически поблескивая в его сторону стеклышком своего монокля. - Можно сказать и так, - согласился Игнатьев, надеясь, что теперь от него, все же, отстанут и не придется рассказывать еще и о принадлежащих ему пакетах акций крупнейших английских сталелитейных компаний, а также выстроенных в том числе и на его средства нескольких участков железных дорог южного направления, приносивших нынче значительный доход. - Иван Евграфович, ну что вы, право, терзаете нашего Дмитрия Кирилловича! – наконец, вступился за него вставший из-за стола и подошедший в эту минуту поближе, Гнездов. – Он просто слишком скромен, чтобы сказать, что является крупным меценатом и покровителем юных талантов! - Надо же, как интересно! – оживились теперь уж сидевшие поблизости дамы. Вновь - все, кроме той, чье мнение по этому поводу ему было, пожалуй, действительно интересно. И дальше со всех сторон посыпались вопросы, спастись от которых Игнатьев смог только тогда, когда, извинившись, сообщил, что очень хотел бы осмотреть прилегающие к дому окрестности. Хозяин, конечно, вызвался его проводить, тем более что, наевшись, за столом уже все равно просто болтали. И теперь тоже постепенно начали разбредаться, кто куда. Поднялась вскоре и блондинка, неторопливо выдвигаясь куда-то вместе с госпожой Гнездовой, почти ее не оставлявшей. И тут Игнатьев впервые смог оценить, как она выглядит в полный рост – высокая и особенно стройная в своем довольно строгого вида светлом платье с тонкими, вертикальными черными полосками, еще более вытягивающими вверх ее и без того узкий силуэт, она оказалась ростом на голову Натальи Викторовны. Да и, пожалуй, все прочих дам. Но ровно то же можно было сказать и о самом Игнатьеве - среди мужчин, естественно. Поэтому эта высота его отнюдь не смутила. И подолжая почти бесстыдно пялиться, он приготовился пойти на ее покорение. Иными словами, наконец, познакомиться. Ибо сколько же можно - они ведь не гимназист и курсистка на домашнем рождественском балу, а вполне себе взрослые люди. На вид ей ведь никак не меньше тридцати... Но тут Сергей Аркадьевич напомнил о прогулке. И, потому знакомство вновь пришлось отложить, проводив красавицу еще одним долгим взглядом, а затем все же отправиться вместе с Гнездовым осматривать буквально каждый из расположенных поблизости новых дачных домов, попутно обсуждая проект того, который уже в сентябре планировалось начать возводить в Успенском переулке в Москве.
Ольга Веригина: Вниманием мужчин Ольга оставалась окружена всегда, даже после того, как овдовела. Хотя долгое время после ее это вовсе не волновало. Первые годы после смерти Саши она категорически отвергала даже любые попытки родных, и в особенности Сашиной матери, которой почему-то особенно этого хотелось, вновь вывести ее в свет. Но нет, Ольге тогда вполне хватало домашних встреч, хотя своей семьей она считала только мужниных сестер и его мать. Со своей же родной, той, что в Петербурге, она и вовсе почти порвала отношения после того, как однажды, оказавшись в Москве по делам – тогда Ольга еще жила в особняке Чернышевых, у нее на несколько дней остановился старший брат. Уже первая их встреча показалась натянутой, хотя она искренне старалась быть приветливой и даже сделала все, чтобы показать брату, как она переменилась. Но тому все равно, теперь, может, уже и из-за ее вдовства, было с нею как-то неловко. Но если это Ольга еще хоть как-то могла для себя объяснить, то холодность Анатоля в общении с племянниками ее крайне озадачивала. Все объяснилось перед отъездом, когда он, как бы между делом, сообщил, что мать была бы не против, если бы Ольга навестила ее вместе с внучкой. Не обратив внимания на единственное число в последнем слове, она тут же ответила, что с радостью приедет и познакомит, наконец, детей со второй бабушкой. На что граф Чернышев тут же сдержанно уточнил, что внучка у старой графини всего одна. Равно как и у него – племянница. Онемев на мгновение от подобной бестактности, Ольга, однако, тогда сдержалась и не стала выяснять с братом отношения. Но уже на другой день после его отбытия в Петербург, написала Наталье Глебовне, что была бы не против воспользоваться ее давним приглашением пожить вместе с детьми у них, пока она не найдет себе новый дом. Ни с матерью, ни со старшим братом она с тех пор не переписывалась, ограничившись общением только со средним – Павлом Дмитриевичем. Поначалу – эпистолярным, когда, обнаружив неожиданное здравомыслие, Поль вдруг сам написал ей довольно искреннее письмо, в котором извинялся за остальных родных и даже просил разрешения как-нибудь ее навестить. Еще через несколько месяцев Ольга согласилась. Поль приехал в Москву – и вскоре неожиданно превратился в любимца маленькой Тани, которая, впрочем, чем-то особенно приглянулась и ему. Вот таков был в целом круг, в котором Ольга мирно прожила до той поры, пока, наконец, не заскучала. И это было, конечно, неизбежно, если учитывать, что по внутренней сути своей она была всегда слишком живой для столь замкнутой домашней жизни. Искать себе занятие по душе долго не пришлось. Быстро выяснив, как это сделать, Ольга вступила в Елисаветинское благотворительное общество, завела в Москве новые знакомства и даже была представлена Её высочеству, Елизавете Федоровне, с которой после неоднократно общалась и оттого очень близко приняла к сердцу ее личную трагедию. Тогда же начались и новые попытки родни наладить ее личную жизнь. Поначалу Ольга, которую теперь опять почти ежедневно знакомили с «хорошими мужчинами», которых один Бог знает, где, откапывали то Наташа, то даже сама Анна Софоновна, этого не замечала. Но однажды, когда одного «замечательно во всех отношениях» господина ей попытались представить уже и приехавшие на Рождество в Москву Прозоровы, будто прозрела и даже разозлилась на всю эту матримониальную вакханалию, приказав немедленно оставить себя в покое. Впрочем, быстро отошла от своего гнева и дальше уже иногда даже потешалась над очередным подсовываемым ей кавалером, или же в лучшем для него случае – просто оставляла без внимания. Хотя понимать, что все еще способна волновать мужские сердца, было, без сомнения, приятно. К тому же, даже в первые годы траура, Ольга никогда не запускала себя. В ее гардеробе по-прежнему исправно появлялись новые наряды, которые, даже будучи вполне подобающими искренне скорбящей по мужу вдове, все равно были прекрасно сшиты и, как бы странно это не прозвучало, все равно подчеркивали и ее вкус, и даже никуда не подевавшуюся до сей поры красоту. Хотя сердце по-прежнему было закрыто для любых иных привязанностей, за исключением той безграничной любви, что она испытывала к своим постепенно подрастающим детям. Вот и теперь, разговаривая с Петром Александровичем, своим соседом за обеденным столом, она довольно спокойно, хоть и не без удовольствия, воспринимала его комплименты и невольные восхищенные взгляды. До тех пор, пока не встретилась вдруг глазами с еще одним гостем, которого до того лишь мельком представили всем, когда он появился, ощутив в груди давно забытый легкий укол. Нечто подобное в последний раз происходило с ней слишком давно, чтобы распознать сразу, что это за напасть. Потому, быстро отвернувшись от незнакомца, она вновь углубилась в разговор с Наташей, которая как раз подробно пересказывала содержание свежего письма от своего старшего сына Фили, путешествовавшего сейчас с друзьями-студентами в Германии. После трапезы, которую тут называли легким обедом, было объявлено, что до вечернего чая все гости вольны заниматься тем, к чему особенно лежит их душа. Были выставлены столики для игр и даже принесен граммофон, подле которого кто-то из гостей тотчас же стал перебирать пластинки. - Это конечно, прекрасно, - имея в виду очередную донесшуюся вскоре до них модную мелодию, проговорил вдруг Колобов, обращаясь к расположившейся в удобном шезлонге Ольге, - но с живой музыкой ведь ни в какое сравнение не идет, верно? С этим нельзя было не согласиться. Поэтому она тут же кивнула. - Так, может, и порадуете тогда нас вновь своим дивным голосом? По такому случаю готов даже стать вам аккомпаниатором! Посопротивлявшись совсем немного – более для порядку, она согласилась. И подав руку галантно поклонившемуся ей Колобову, пошла к пианино, со смехом выслушивая, как остальные присоединяются к его просьбе спеть для них. Для исполнения сообща выбрали пару популярных романсов, первым из которых был пушкинский «Не пой, красавица…», посвященный прекрасной А.О. Вскоре зазвучало вступление, и, чуть прикрыв глаза, чтобы погрузиться в музыку, Ольга неторопливо пропела первые строки.
Дмитрий Игнатьев: - А вот, кстати, лестницу в будущем доме вы себе какой представляете? – поинтересовался Сергей Аркадьевич, когда, обойдя несколько дач, которые, согласно изначально задуманному плану, не имели между собой никаких заграждений, и потому казались построенными прямо посреди векового соснового леса, они вдвоем вернулись восвояси и поднимались в верхнюю гостиную, откуда доносились приглушенные звуки фортепиано. – Какой материал предпочитаете? Мрамор или дерево? В том доме в Брюсселе, о котором вы говорили, ведь удивительной красоты лестницы! Всегда хотел попробовать спроектировать нечто подобное, но на такое у нас пока никто не соглашался. - Хорошо, - быстро и несколько рассеянно произнес в ответ Игнатьев, тем временем, прислушиваясь к прихотливому, будто лентой извивающемуся, музыкальному вступлению. - «Хорошо»? Это означает, что вы согласны? Так просто? – удивился Гнездов столь стремительному ответу – впрочем, с этим заказчиком он уже начинал привыкать к таким вот повышенным скоростям, и потому, тоже без задержки, собрался было уточнить еще кое-что, но тут был остановлен его резким упреждающим жестом. - Тише, умоляю! – пройдя последние две ступени и еще совсем немного, они вошли в комнату, где в окружении тех гостей, которые не разбрелись по окрестностям и не прилегли отдохнуть до вечера в предоставленных им для этого комнатах, все та же высокая незнакомка как раз пропела первую строку известного всем и каждому романса. И Дмитрию Кирилловичу, наконец, перестало казаться, что он сходит с ума. «Конечно же, это не Эсме… Что за бред?» - Я просто очень люблю этот романс, - пояснил он шепотом, чтобы не мешать певице, заглаживая улыбкой свою недавнюю резкость перед вновь несколько опешившим собеседником. - Понимаю! – кивнул в ответ Гнездов и после стали слушать дальше. Она пела великолепно, голос лился, кажется, из самого сердца. И был он высоким – ровно таким, как и положено для того, чтобы брать все эти головокружительные верхние ноты, но при этом полнокровным, страстным, рождающим отнюдь не небесные, но вполне себе земные желания и помыслы, которым Дмитрию Кирилловичу, вновь не сводившему глаз с обращенного к нему на этот раз острым, практически модильяниевским профилем, лица, точеных линий шеи, и высокой, округлой груди над узкой, девичьей талией, становилось все желаннее и желаннее поддаваться, окончательно отринув накатившее на миг наваждение из давнего, пережитого прошлого. - Кто эта дама? – прошептал он, склоняясь к уху стоящего рядом Гнездова и указывая на прекрасную блондинку . - Веригина, Ольга Дмитриевна, - охотно откликнулся тот, взирая на нее с гордой, чуть ли не отеческой, улыбкой. – Она восхитительно поет, не правда ли? Игнатьев молча кивнул. Послушал еще немного и вновь повернулся к собеседнику: - Веригина, вы говорите?… Мне кажется, я слышал эту фамилию, - конечно, на самом деле, ни разу в жизни, но какая, в сущности, разница: в любви и на войне, как известно… - Ее муж, он ведь… - «просто не может не быть?…» - Доктор. Мой давний друг. Трагически погиб десять лет тому назад. - Вдова! – снова посмотрев на мадам Веригину, на сей раз задумчиво, Игнатьев уважительно кивнул, чувствуя нечто, вроде облегчения. – И что? С тех пор больше не выходила замуж? - Нет, - покачал головой Сергей Аркадьевич. – Очень его любила! - Надо же, - почти беззвучно проговорил он, подавляя невольный вздох. Что же, затруднительный случай. Тягаться с обожаемым покойником всегда особенно тяжело. Но так даже интереснее, пожалуй. Ведь женщина эта ему определенно нравилась. А вот нравился ли ей он сам – предстояло только проверить. Но Игнатьев был не из тех, кто в себе сомневается. И потому, едва Ольга Дмитриевна закончила пение, аплодируя ей чуть ли не громче всех, наконец, подошел ближе и с учтивым поклоном представился. - Должен сказать, вы впечатлили меня необыкновенно, мадам! – совершенно искренне говорил он, не сводя глаз с ее лица. – Видите ли, я немного знаком с композитором, написавшим этот вариант романса. И уверен, что Сергей Васильевич сам был бы счастлив и горд слышать столь проникновенное исполнение. Вы, верно, в свое время всерьез занимались? Брали частные уроки, или…? И, кстати, где вы живете в Москве? Мне кажется чертовски странным, что мы не встречались раньше!
Ольга Веригина: *в дуэте с графом* Едва затихла последняя нота, Ольга, будто вынырнув из-под толщи воды на воздух, открыла глаза и медленно вернулась к действительности. Со всех сторон послышались восхищенные возгласы и, в благодарность за них, она дарила каждому из своих слушателей ласковую улыбку. Но даже среди этого, общего, восторга, кто-то хлопал громче других. Настолько, что просто не мог не привлечь к себе Ольгиного внимания. Она и обернулась, полагая, что, скорее всего, это будет Петр Александрович, её сегодняшний сосед за столом. Однако неожиданно оказался совсем другой человек, имя которого Наташа назвала ей также еще там, вскользь поясняя, что граф Игнатьев скорее деловой гость, чем друг их семейства, но все равно мужчина приятный и очень интересный. Тем временем, похоже, увидев, что его наконец-то его заметили, он подошел к ней и представился, теперь уже лично. Манеры и речь его при этом были безупречны, и явно выдавали человека светского. Но вот взгляд… Нет, ничего дурного в нем не было, напротив! Однако уже давно ни один из мужчин не рассматривал ее так… пристально. И от этого она даже смутилась немного. Но, уже спустя минуту, избавившись от этой странной мимолетной неловкости, слушая его велеречивые комплименты, готова была рассмеяться. Было что-то мальчишеское и даже бахвалистое в том, как, отзываясь о ее пении, он небрежно упомянул о знакомстве с известным композитором. Будто это должно было произвести на Ольгу какое-то особое впечатление. Но, не желая его разочаровывать, она едва заметно приподняла брови, что должно было означать: «Неужто, с самим Рахманиновым?!». Но вслух ничего не сказала, лишь губы чуть дрогнули в улыбке, а глаза продолжали искриться с трудом сдерживаемым весельем. - Сколько вопросов сразу! – наконец, не выдержав, рассмеялась она. – Право, не знаю, то ли ответить на них, то ли запутаться! К тому же, вы, кажется, забыли, что меня ожидает аккомпаниатор, - обернувшись к Колобову, по-прежнему сидящему над раскрытой клавиатурой, Ольга послала ему извиняющуюся улыбку. - Ах, ну надо же, какая досада! – всплеснул руками Игнатьев, в ту же секунду принимая изменения в правилах игры. Ведь на сей раз сомнений, что мадам Веригина с ним играет, пусть даже пока и неосознанно, у него не было. – Что же, остается лишь уповать, что он не слишком на вас обидится. Лично я бы на его месте сроду не посмел! – прибавил он, следом за прелестной собеседницей одарив Ивана Евграфовича не менее лучезарной улыбкой – и с удовольствием отметив, как, молчаливо вспыхнув, тот в ответ злобно сверкнул в него своим моноклем, предложил Ольге Дмитриевне руку и увел прочь от инструмента. - Но позвольте, сударь! У нас еще один романс! – нервно вскакивая со стула, прокричал им вслед Колобов. Недовольство стали высказывать и другие гости, но Игнатьеву было, в общем-то, плевать и на их мнение. - Ну же Иван Евграфович, не стоит так переживать! Мгновенно соткавшись возле него Натали, как всякая опытная хозяйка, стремилась уничтожить в зародыше любую возможность скандала. Хотя, следует признаться, что в этот раз она немного опоздала, и «зародыш» уже вполне успел развиться до почти неприличных размеров. В любой другой ситуации она была бы крайне недовольна спровоцировавшим подобное гостем. Но теперь, глядя на смеющуюся подругу, которую Дмитрий Кириллович собрался без стеснения буквально похитить на глазах у изумленной публики, готова была простить этому обаятельному наглецу даже столь грубое небрежение правилами приличия. - Если хотите, я попробую заменить вам Оленьку, хотя, конечно, это будет лишь жалкая копия настоящего шедевра, - продолжила она, смеясь и разводя руки в стороны. – Но все же лучше, чем граммофонная запись! В душе самой Ольги, когда она все же двинулась вслед за Игнатьевым, между тем, боролись двойственные чувства. С одной стороны – возмущение его поступком. Нельзя ведь было не возмущаться, тем, как бесцеремонно он только что выставил ее перед всеми в крайне неловкое положение! Но помимо этого – еще давно позабытое и непонятно, откуда вынырнувшее вновь, чувство азартного веселья, к которому прибавлялось и чисто женское любопытство: насколько же далеко этот мужчина способен зайти в своем явном желании произвести на нее впечатление. Когда они вдвоем вышли на террасу, отпустив руку Дмитрия Кирилловича, Ольга оперлась спиной о перила террасы и уже сама внимательно взглянула на него, словно бы гадая, насколько верно первое, сложившееся о нем впечатление. Если судить лишь по нему, то Игнатьев получался решительным и не старающимся особо скрывать чувства превосходства, явно испытываемого им над остальными людьми, собравшимися нынче на даче у Гнездовых. Но было и что-то еще, чего пока Оля пока не понимала. - И не стыдно вам так себя вести? – чуть склонив набок голову, поинтересовалась она, имея в виду, впрочем, лишь то, как он только что увел ее из гостиной. И тут же сама ответила. – Вижу, что не особенно. - Заблуждаетесь, - неожиданно серьезно произнес в ответ Дмитрий Кириллович. И, последовав ее примеру, также облокотился на деревянный парапет. Но стал при этом, развернувшись к мадам Веригиной. Вновь взглянув ей в глаза – это было нетрудно, ведь теперь их лица находились практически друг напротив друга, и сполна насладившись мелькнувшей в них тенью легкого замешательства, он рассмеялся и покачал головой. – Мне не стыдно вообще ни капельки! Не правда ли, я дурно воспитан? От ощущения его близости просторной и пустой террасе вдруг стало казаться тесно. Слегка нахмурившись, Ольга переменила позу, незаметно чуть-чуть отодвигаясь. - Разве мне судить ваши манеры? – некоторая холодность ее тона была призвана замаскировать чувство досады, которое она испытывала из-за того, что не сумела скрыть от него своих эмоций. Но, быстро справляясь с собой, уже через мгновение Ольга совершенно спокойно спросила: - Так для чего мы сюда пришли?
Дмитрий Игнатьев: * со строгой дамой* - Ну, хотя бы затем, чтобы просто подышать свежим воздухом? Смотрите, какие здесь вокруг сосны! И воздух от этого замечательный, – сделав вид, что не заметил ее манёвр, беззаботно пожал плечами Игнатьев. – Разве не ради этого люди обычно сбегают на дачу летом из каменного городского мешка? А вас, между тем, заставляют сидеть в душной гостиной! Вот я и решился увести вас оттуда. Любой ценой! Ее поведение немного удивляло: взрослая дама, вдова, а держится почему-то так скованно. Или, может, это он слишком привык к значительно большей свободе общения – в том числе и между мужчинами и женщинами, принятой в его привычном кругу? Настолько, что обычная для других людей манера уже кажется скованностью? - Если вам это неприятно, прошу меня извинить! – вновь переходя на более светский и сдержанный тон, он выпрямился и чуть поклонился. – Поверьте, обычно я не веду себя, как дикарь. Просто… Слушайте! – внезапно перебив самого себя, он вдруг улыбнулся. – А знаете что? Давайте попробуем еще раз? Сделаем новый дубль, как в синематографе! Вы любите синематограф? - Признаться, не слишком. Хотя бывать там приходится часто. Моей младшей дочери очень нравится, - пояснила Ольга, - А мне там немного скучно. Будто я оглохла и пришла в театр – все вижу и понимаю, но ужасно не хватает звуков. А вам нравится? - Глухой в театре… - усмехнувшись, Дмитрий Кириллович одобрительно кивнул. – Надо же, какая любопытная метафора… Нет, признаться, я тоже предпочитаю живое искусство. Драма, балет, опера, в конце концов… Но обо мне – не интересно. Умоляю, расскажите лучше еще немного про себя? Если быть откровенным, то мой вызывающий поступок в первую очередь был связан с опасением так и не получить шанс узнать вас. А это стало бы ужасным огорчением! Итак, если у вас есть младшая дочь, то, вероятно, должна быть и старшая? Или, может, сын? Они, наверное, еще совсем малы? Ольге и самой было странно её поведение: да что же это такое? Словно курсистка на первом балу! Опустив глаза на руки, она поправила на запястьях браслеты, чуть медля с ответом, будто Дмитрий Кириллович спросил не о её собственных детях, а велел перечислить по порядку рождения всех членов императорской семьи. - Конечно, для меня они все еще мои малютки, - проговорила она, наконец. - Хотя старший сын сегодня благополучно поступил в университет, средней дочери скоро шестнадцать, но она уже настолько самостоятельная, что я даже этого немного пугаюсь. А с младшей вы, возможно, познакомитесь завтра. Я собиралась приехать вместе с ней ко второму завтраку. Вы ведь здесь остаетесь, не так ли? - Да, - после некоторой паузы, что была необходима ему на осмысление только что полученной информации, только и вымолвил в ответ Игнатьев. Удивило его, впрочем, не то, что детей трое – что ж в этом особенного? А возраст старшего из них: если тот уже студент, то сколько же тогда самой Ольге Дмитриевне?! Едва успев прикусить язык, чтобы с него не сорвался этот немыслимо бестактный вопрос, граф вновь исподволь взглянул на собеседницу. Должно быть, она вышла замуж совсем юной? «Однако не настолько же?» - промелькнула вдогонку удивленная мысль. - А почему про вас не интересно? – вдруг спросила его Ольга. – Разве вы такой уж скучный человек? А, может, просто слишком скромный? – взглянув на Игнатьева с хитрым прищуром, она покачала головой и рассмеялась. - Ну, знаете! В последнем меня еще никто не уличал! – откликнулся он «обиженно». И от этого она лишь сильнее развеселилась, кажется, почувствовав себя свободнее. – Должно быть, вам, уже миллион раз говорили, что у вас чудесный смех? – всем сердцем этому обрадовавшись, прибавил Дмитрий Кириллович, и сам едва не вздыхая с облегчением. – Не люблю быть одним среди многих, но тут уж, видно, не отвертеться! - И смех, и глаза, и голос чудесный! – согласно кивнула Ольга с напускной серьезностью, - Вы не выдумаете ни одного нового комплимента, Дмитрий Кириллович, увы! Но уверяю вас, ни одна женщина не устает от комплиментов, хоть они и повторяются из века в век. Только вот отвлечь ими вам меня не удастся. И строго пригрозив ему пальцем, вместо вопроса, сделала пару шагов в сторону, где стояли, так и маня к себе, полосатые шезлонги. Один из них она выбрала для себя, и устроилась, полусидя, чуть откинувшись на высоко поднятую спинку. - Так что бы такого неинтересно узнать про вас? Кажется, за столом кто-то упомянул, что вы меценат? Что же вам интересно? Или – кто? - Мне казалось, я уже ответил, - удивился он. – Но, если хотите, могу повторить: искусство! Балет, театр, живопись… Да даже и этот, столь нелюбимый вами синематограф. Сказать проще – я помогаю всему, что либо интересно – на мой взгляд, разумеется, либо способно меня развлечь. Ну а вы, что развлекает вас – помимо комплиментов и пения? Бываете ли вы где-то, кроме дружеских компаний? К слову, вы ведь так и не ответили на мой вопрос о том, где живете в Москве? - Бываю, и много где, да видно там, где не бываете вы. А впрочем, последнее время я не столь большая любительница шумных сборищ. Здесь, на природе, это приятно и большую свободу дает. Да и живу я отсюда совсем недалеко – в Сокольниках. Только в отличие от наших хозяев, в собственном доме. Кстати, построенном Сергеем Аркадьевичем. Слышала, что он и для вашей семьи дом проектирует? Игнатьев вновь едва заметно усмехнулся, оценив ее изобретательность. Он давно привык, что почти каждая женщина, с которой приходится знакомиться, рано или поздно все равно интересуется его семейным положением. Даже если сама замужем и не имеет ни малейшего желания этому мужу изменять. Просто в таких случаях, обыкновенно, в уме держатся незамужние сестры, дочери, племянницы… кто там еще? Так что, да, конечно, привык. И научился довольно легко уходить от этих вопросов: иногда при помощи шутки, иногда – иными средствами. С Ольгой Дмитриевной кривить душой почему-то совсем не хотелось. Но к полной откровенности – прямо здесь и сейчас, он, тем не менее, готов пока еще не был. - Да. Но дом этот только для меня – с маменькой мы, почитай, уже лет двадцать живем отдельно друг от друга. Другой семьи у меня нет. А ваши родители живут с вами, или в городе? Ольга чуть посерьезнела – он отвечал, не отвечая, но при этом продолжал выпытывать про нее саму. И более того, знал достаточно еще до того, как они разговорились. Ведь, расспрашивая про родных, ни разу не спросил о муже. Это могло значить лишь одно: кто-то из друзей – может, Наташа, а может, сам Сергей Аркадьевич, уже рассказали об ее вдовстве. Чувствуя, сама не понимая, отчего, что это ей несколько неприятно, Ольга стала думать о том, как бы поделикатнее закончить эту странную беседу, более похожую на завуалированный допрос. И потому чуть ли не с радостью поднялась со своего шезлонга, едва из дверей террасы показалась хозяйка, а за ней следом начали выходить остальные. - Вот вы где! – голос у Натальи Викторовны был чересчур медоточивый, а сама она улыбалась слишком радостно, чтобы Оля не поняла, о чем она сейчас думает, - А мы уже собрались пить чай! Сейчас только вынесут на лужайку мебель, и можно будет спускаться. И действительно, не прошло и четверти часа, как перед домом было выставлено три круглых столика. Длинный сервировочный стоял чуть поодаль и на нем пыхтел огромный самовар, окруженный блюдами со сладостями и сытными пирогами. Гости, в том числе те, кто все это время изучал окрестности и успел потому нагулять приличный аппетит, с энтузиазмом рассаживались по местам. И так уж вышло, что на сей раз Ольга от Дмитрий Кириллович оказались на достаточном отдалении. А потому более между собой лично не общались до самого момента, когда на дом и окрестности сквозь пышные ветви вековых сосен постепенно начали просачиваться летние сумерки, а воздух заметно посвежел. И потому ей и еще нескольким людям, также жившим поблизости, не пришло время разъезжаться по домам, оставляя вместе с хозяевами лишь тех, кто, подобно графу Игнатьеву, приехал аж из самой Москвы. - Так, значит, завтра вновь ждем вас часам к одиннадцати, Оленька! – Сергей Аркадьевич помог ей сесть в ее коляску и вернулся на крыльцо к жене и остальным провожающим. Обернувшись, Ольга в последний раз махнула им рукой и экипаж медленно тронулся с места.
Ольга Веригина: - Санечка, малыш, как ты? – девочка лежала в постели, щеки её пылали, а сама она смотрела на мать лихорадочно горящими глазами, в которых читалось неподдельное страдание, - Голова болит? Санька чуть кивнула, когда прохладная рука матери прикоснулась к ее горячему лбу. Вообще-то, заболела она ещё с вечера, только никому об этом не сказала, боясь особенно расстроить мать. Да и сама же была виновата – весь день носилась на улице без головного убора, хоть мама всегда просит ее не забывать про шляпку. - Прости, мамочка, - жалобный голосок должен был вызвать как можно больше сострадания, но Ольга Дмитриевна лишь поджала губы и покачала головой. - После поговорим, когда ты меня сможешь слушать. А пока лежи и отдыхай. Повернувшись к дверям, на пороге которых стояли старшие дети и служанка, госпожа Веригина и на них бросила вполне определенного свойства взгляд, суровый и не обещающий лёгкой участи. - И с вами тоже, – сказала она, подтверждая его словами. И даже Стёпа, который считал себя достаточно взрослым, чтобы не выслушивать наравне с младшими материнские нотации, уныло кивнул, - А сейчас нам нужна холодная вода, немного уксуса и компрессы. И пусть побольше морса сделают. - Может, доктора позвать? – спросила горничная, но хозяйка лишь махнула рукой и вновь повернулась к дочери, которая, как мышонок в норке, лежала под одеялом и старалась даже дышать потише. Впрочем, страдала Санька сейчас даже больше не физически. Утром, когда ее едва не стошнило, терпеть пришлось сильнее. А как иначе, если эта глупая болезнь ставила под угрозу не что-нибудь, а целую прогулку на лодках, которую ей обещали Томочка и Кира, дети Гнездовских соседей. Но увы, все напрасно: бдительное материнское око все равно заметило перемены в поведении дочери, едва та спустилась к завтраку. Впрочем, надо было быть десятилетним ребенком, чтобы понадеяться, что окружающие не увидят той зеленоватой бледности, хорошо заметной даже под золотистым загаром, которым за лето, как всегда, покрылись Санькины щеки. Да и есть она отказывалась, а когда встала из-за стола, то вовсе едва не упала в обморок от головокружения. Так что притворство быстро раскрылось, поездка к друзьям тотчас же была отменена, а сама виновница и одновременно страдалица отправлена в постель, несмотря на все уверения, что ей не так уж и плохо. Пожалуй, раньше Ольга устроила бы из-за подобного недомогания дочери настоящий переполох. Первое время после смерти Саши она с ужасом воспринимала любой чих или разболевшийся от сладостей живот. Как же ей тогда не хватало Александра! Нет, не как врача, а именно как мужа, любимого Сашеньки, способного одним своим словом сделать её счастливой. Только ему ведь и было по силам одним взглядом унять все её тревоги, а назвав в очередной раз с улыбкой своей дурочкой, не обидеть, а вернуть самообладание. Потом это стало проходить. Взрослели дети, взрослела с ними и она сама. И вот уже до крови разбитое колено вызывало лишь желание приласкать и ободрить, а вовсе не созывать немедленно врачебный консилиум. Так и теперь, осмотрев дочь, Ольга быстро убедилась, что страшного ничего не произошло, а у Саньки скорее всего обыкновенный солнечный удар, и потому быстро успокоилась. На столько, насколько вообще к этому способна мать заболевшего ребенка. Когда спустя полчаса она спустилась вниз, Саня уже дремала с прохладным компрессом на лбу и под затылком. Далее путь лежал в прихожую, где на маленьком круглом столике красовался новомодный телефонный аппарат «Siemens & Halske». Эту полезную вещицу с подставкой из красного, лакированного дерева и изогнутым в причудливой форме рычагом в доме установили сразу же после того, как стали в нем жить, и Ольга не уставала с удовольствием отмечать, насколько он упрощает жизнь и повседневное общение. Вот и теперь, вместо того, чтобы посылать к Гнездовым кого-нибудь с запиской о том, что случилось, она просто подняла трубку аппарата и попросила барышню с телефонной станции соединить ее с дачей Гнездовых. И после долгого шуршания и щелчков на том конце провода послышался Наташин голос. - Дорогая моя, мы не сможем сегодня быть у вас. Санька немного приболела… Нет, ничего страшного. Постое недомогание, да… Я жду вас в среду, как и договаривались, на обед. Передай мой нежный поцелуй Серёже. Положив трубку, Ольга собралась было вернуться в комнату дочери, но передумала и вновь взяла ее, чтобы позвонить доктору Эрдману, с просьбой все же навестить их вечером и на всякий случай осмотреть Саньку. «Просьба» на деле носила характер обязательного приглашения, но мадам Веригина все же не требовала его появления немедленно. До обеда она шила в комнате дочери, после туда пришли старшие дети и все вместе стали читать вслух. Заведённая ещё при супруге, эта традиция не исчезла, даже когда уже выросли Тата и Стёпа. Теперь читали, конечно, в основном для Саньки, которой особенно нравилось, если это «по ролям» делают мама и старший брат. Ведь им удавалось порой разыгрывать на двоих почти настоящие спектакли. Обычно для этого собирались в Ольгином кабинете, но теперь, чтобы порадовать и развлечь больную, все было устроено в ее комнате. Занятая всеми этими хлопотами, Ольга Дмитриевна ни разу не вспомнила о новом знакомом, который еще вчера полностью занимал ее мысли. Во всяком случае, до самого приезда домой. Но и тогда это были не какие-то конкретные мысли, а скорее смутные ощущения, в которых Ольга попыталась разобраться. То, что граф Игнатьев ей был интересен, отрицать не имело смысла. Но что это за интерес? Возможно, просто обычное любопытство человека, который в беседе с другим человеком почти ничего о нем не узнал, и потому осталась досада и желание открыть больше? А Дмитрий Кириллович ведь очень ловко оставлял интригу, каждый раз отвечая на ее вопросы. Только не окажется ли она разочарована, когда узнает больше? Стоит ли это того, или пусть останется все, как есть теперь? Конечно, Ольга рассчитывала продолжить это знакомство на следующий день и тогда все решить окончательно. Но обстоятельства сложились иначе и теперь она, как довольно часто все последние годы, коротала свободное время, сидя в своем кабинете с чашкой чая и книгой в руках. Читала при этом недавно вышедшую «Энн из Зеленых крыш», которую, как мать, желала изучить прежде сама, а уж потом решить, годится ли она для Степы и девочек. Точно так же и обычно при этом возле ее ног, ворча во сне, лежал огромный датский дог, которого подарил Саньке на ее пятый день рождения дядя Поль. Но вышло так, что собака выросла быстрее девочки. И самой юной хозяйке было бы с ней слишком сложно управиться, хотя флегматичный зверь обычно спокойно терпел ее ласки и игры. Так что большую часть времени Сэр Монтгомери, или в домашнем кругу – Монти, пока проводил все-таки в компании старшей из своих владелиц. Кабинет, в котором они вдвоем ныне обосновались, был для Ольги не только ее личным убежищем от повседневных забот, но и своего рода святилищем, где ей удалось собрать все осколки своего прошлого счастья. Нет, конечно, сейчас она уже ни за что бы ни стала сетовать на свою судьбу. Но ни прежде, ни даже теперь не скрывала, насколько сильно тоскует по мужу. Поэтому на круглой этажерке в углу, как на своеобразном алтаре, неизменно стояли и лежали вещи, так или иначе связанные с Сашей. Кроме рамок с фотографиями, тут был его портсигар, в котором сохранилось пять папирос, покрытая голубой эмалью спичечница, а в отдельно стоящей шкатулке хранились письма, самым истрёпанным и зачитанным среди которых было то самое, одно-единственное, любовное. И конечно, главным предметом в кабинете был привезенный из Черного Яра диван. Вот на нем-то Ольга и расположилась пока Саня спит, а старшие дети ушли погулять.
Дмитрий Игнатьев: В последнее время Игнатьев начал все чаще ловить себя на том, что его раздражают чужие дома. Не вообще, а в том смысле, что с определенного момента ему перестало быть все равно, где именно он засыпает сегодня вечером, чтобы проснуться при этом наутро в добром расположении духа. Чужие кровати все чаще казались какими-то неудобными, даже если накануне он оказывался в них по собственной немалой охоте. А утреннее ощущение неловкости от нахождения не у себя начинало постепенно пересиливать даже все плюсы приятного факта пробуждения в нежных объятиях очередной властительницы тела, и даже иногда немножко – разума. Должно быть, именно так и надвигается старость, обычно говорил себе Дмитрий Кириллович, когда в очередной раз думал на эту тему. Говорил, конечно, с иронией. Ибо ничем другим сия печальная, но неотвратимая для каждого пора жизни, о себе пока, к счастью, более не напоминала. Да может, и здесь все дело было вовсе не в ней, а в многолетней привычке к комфорту, которую Игнатьев никогда не считал каким-то там пороком или тем паче постыдной и недостойной слабостью. Потому, промаявшись всю ночь на узкой, точно пресловутая походная койка императора Николая Павловича, да еще и явно коротковатой для него кровати под приглушенное совиное уханье и истошные вопли еще какой-то неведомой ночной крылатой твари, что с завидной регулярностью доносились через распахнутое окно душноватой от нагретой за день черепицы мансарды, выделенной ему на эту ночь в качестве комнаты для ночлега, наутро Игнатьев закономерно проснулся не в самом радужном расположении духа. За завтраком, поданным на сей раз без всяких затей, в столовой, тоже было не слишком весело. Собранные вместе за столом остатки вчерашней компании – те, кто так же, как и он сам, решил остаться в Перловке, оказались людьми не самыми интересными. А напротив Игнатьева, вдобавок ко всему, восседал все тот же Колобов, видимо, так и не простивший ему вчерашней эскапады, потому не желавший даже смотреть в его сторону. Как будто бы это могло заставить Дмитрия Кирилловича как-то страдать… Иными словами, спрашивая себя, по какой такой причине вчера он все же плюнул на имевшийся изначально четкий план уехать, несмотря ни на что, вечером обратно в Москву, Игнатьев честно признавал, что все дело только лишь в Ольге Дмитриевне Веригиной. Их вчерашний разговор показался ему незаконченным. Оборвавшимся как будто бы на полуслове, хотя, вроде бы, и удалось узнать о ней даже больше, чем можно надеяться при столь кратковременном и поверхностном знакомстве. Но в том-то и дело, что еще во время бессонных ночных раздумий об этой чем-то так зацепившей его воображение женщине, Дмитрий Кириллович успел понять, что был бы, пожалуй, не прочь – впервые за долгое-долгое время, развить его во что-то большее. Однако во что именно, пока толком не понимал. Тем более что и сама мадам Веригина, кажется, еще до конца не определилась, как станет к нему относиться – такой вывод Игнатьев сделал, исходя из дальнейшего наблюдения за ее поведением. Ведь, после того, как их тет-а-тет прервали самым возмутительным образом и до момента, когда она уехала домой, прошло еще немало времени. А заговорить с ним вновь, ну, или хотя бы как-то иначе дать повод думать, что он ее заинтересовал, она так и не удосужилась. Стало быть, и не впечатлилась совсем? Мысль эта отчего-то казалась Игнатьеву обидной. Утешало лишь то, что с разумом здесь упорно спорила интуиция, точнее та ее часть, что отвечает за понимание неосознанных сигналов, какие женщины невольно посылают даже тогда, когда всем остальным вроде бы отрицают свой к тебе интерес. Эти волны Дмитрий Кириллович всегда умел чувствовать преотменно. Потому ощутил и вчера. Но все равно хотел бы получить еще один шанс, чтобы проверить свою догадку. Ждать его оставалось вроде бы недолго. Граф хорошо помнил, что, прощаясь вчера, Ольга Дмитриевна обещалась быть Перловке сегодня уже к одиннадцати. Стрелки больших напольных часов в гостиной, циферблат которых был отменно виден через открытую настежь дверь столовой, напротив которой он сейчас сидел, показывали без десяти минут десять. И, кажется, просто приросли к этой цифре! Во всяком случае, двигались вперед крайне неохотно: кажется, Дмитрий Кириллович успел взглянуть туда добрых полсотни раз, прежде чем заметил хоть сколько-то ощутимую перемену их диспозиции. Четверть одиннадцатого… А значит, она уже наверняка на пути в Перловку, или хотя бы вот-вот отправится – если, другим знакомым ему светским дамам, привыкла слегка опаздывать. От этой мысли Игнатьев даже как-то повеселел, стал больше улыбаться и активнее участвовать в общем разговоре, то и дело мысленно представляя, тем временем, как Ольга Дмитриевна вот-вот уже вновь войдет в гостиную, куда плавно переместились после завтрака, обсуждая планы на сегодняшний день. Предполагалось, после того, как их компания опять будет в сборе, всем вместе отправиться на Яузу, где Сергей Аркадьевич намеревался устроить пикник на американский манер. То есть, добавив к привычному походному набору из вина, фруктов, сыров и иных легких закусок, barbecue. Привычный на Кавказе и как будто на время подзабытый в более цивилизованных уголках империи, этот диковатый способ приготовления мяса прямо на углях вновь вошел в обычай относительно недавно, и сразу сделался весьма модным. - У меня для этих целей есть отличная портативная чугунная жаровня! – доверительно сообщил всем хозяин дома. – Мясо на ней выходит просто… – сложив щепотью пальцы, он затем звонко их чмокнул. – Вот увидите! - Ну да. А пока все увидели, какой же ты у меня все-таки, хвастун! – посмотрев на него с иронией, Наталья Викторовна рассмеялась и покачала головой. – Но вообще, господа, это почти не преувеличение, поверьте! Последнее время мы даже слишком увлеклись этой методой готовки, уж больно вкусно выходит… - Барыня? – бесшумно возникшая в комнате горничная отвлекла ее от рассказа и, склонившись, что-то тихо прошептала на ухо. Извинившись перед всеми, мадам Гнездова ненадолго вышла, а когда вернулась, на лице ее читалось легкая тревога. - Что стряслось, душа моя? – поинтересовался Сергей Аркадьевич. - Не у нас. Это Оленька Веригина только что телефонировала с извинениями, у нее заболела младшая дочь, так что приехать нынче не сможет. Утверждает, правда, что ничего серьезного. Но все равно ужасно жаль бедную малышку… Да и нас с вами, господа, тоже жаль! Так досадно остаться без их общества! Говоря последние слова, она почему-то вдруг с сожалением взглянула на Игнатьева. Как-будто извинялась за отсутствие своей подруги непосредственно перед ним… Или это, может, ему только так показалось? Известие ее, впрочем, и верно, его отчего-то здорово расстроило. Точнее, это было даже не расстройство, а какое-то совершенно иррациональное чувство разочарования, похожее на детскую обиду, когда долго-долго ждешь именин и в результате получаешь в подарок совсем не то, о чем мечтал. Вот и он, вместо встречи с Ольгой Дмитриевной получил лишь это идиотское барбекю в компании практически незнакомых людей. Потому первым и самым естественным желанием было тотчас же подняться и сказать, что ему надобно срочно возвращаться в Москву. Но, во-первых, это неловко по отношению к самим Гнездовым, которые были Игнатьеву весьма симпатичны, а во-вторых, пожалуй, демонстративно. И даже могло породить слухи, а бросить хоть как-то тень на репутацию госпожи Веригиной – это было наименьшее из всего, к чему Дмитрий Кириллович сейчас стремился. Потому пришлось задержаться еще на несколько часов. И даже отведать хваленого барбекю, которое было, действительно, неплохо на вкус, хотя и не шло ни в какое сравнение с теми шашлыками, которыми, вместе с великолепным красным вином из собственных виноградников его обычно потчевали у князей Гуриели. Дмитрий Кириллович любил бывать в их теплом и гостеприимном тифлисском доме, приезжая туда почти ежегодно и по-прежнему – на правах родственника. Несмотря на то, что с тех пор, как это, в общем-то, перестало быть фактом, миновало уже более пятнадцати лет… Таким образом, время перевалило уже далеко за полдень, когда, все же решившись на побег, он объявил хозяевам, что собирается их покинуть. - Как же так? А вчера говорили, что останетесь до вечера? – почти с обидой воскликнул в ответ Сергей Аркадьевич. - Да вот, поверите ли, вспомнил, вдруг, о незаконченном в Москве деле, требующем моего участия еще до начала завтрашнего дня. Так что очень прошу меня извинить, но... – пожав плечами, Игнатьев виновато вздохнул, вновь чувствуя на себе задумчивый взгляд мадам Гнездовой. - Ни за что не поверим! – воскликнула супруга судебного секретаря Ивакина – кажется, дальняя родственница кого-то из хозяев. – И какие нынче дела, граф? Лето, выходной день! Оставайтесь! Ну, или хотя бы не спешите уезжать. - Тем более на таком авто, как ваше, в любой момент до города домчитесь со скоростью молнии! – поддерживая супругу, вступил в беседу сам этот молодой человек. А Дмитрий Кириллович тут же с едва заметной усмешкой припомнил, как накануне тот едва не съел глазами его новенький, всего месяц, как из Парижа, «Делоне-Бельвиль 40CV», неистово сияющий на солнце черной краской и золотистыми ободками фар характерной округлой формы. На нем граф, сам прекрасно управляясь за рулем, и прикатил вчера в гости в дачную Перловку. – Это верно. Но, к сожалению, более оставаться и правда не могу, дамы и господа! Дела-дела… - Ну что же, дела – прежде всего, - неожиданно поддержала его Наталья Викторовна. И вдруг прибавила. – А скажите, смогу ли я попросить вас в связи с вашим отъездом об одном одолжении? - Да что угодно, сударыня! – еще не понимая пока, к чему она клонит, тем не менее, тут же пообещал Игнатьев. - Ну, что вы! Так далеко я, конечно, не зайду. Тем более, это даже в общем-то не совсем для меня… Потому, вы, когда обо всем узнаете, даже можете отказаться, если захотите. И я это пойму… Продолжая интриговать, причем, явно намеренно, мадам Гнездова весело рассмеялась, увидев, как он в ответ нахмурился и яростно замотал головой в знак того, что даже слышать не хочет о такой ерунде. – Ну хорошо-хорошо. Я всего лишь хотела передать с вами гостинцы для Сашеньки, это младшая дочка Ольги Дмитриевны. Она обожает наш малиновый пирог. И я всегда прошу кухарку испечь его, когда ее привозят к нам в гости. И раз уж вышло, что нынче бедняжка вдруг захворала, а вы все равно будете ехать в Москву, так, может, и завезете им в Сокольники от меня маленький презент? Разумеется, если это не слишком вас затруднит и не задержит решения ваших дел… - Ничуть! Я с удовольствием это сделаю, только сообщите адрес! – кривая его настроения Дмитрия Кирилловича тоже тотчас же вновь поползла вверх. И, взглянув на Наталья Викторовну с благодарностью, он получил в ответ еще одну – на сей раз понимающую улыбку. - Ох, ну нет, объяснять дороги – это не моя стихия! Я совсем не ориентируюсь на местности. Просто как фонвизиновский Митрофанушка иногда! Пусть лучше Сережа вам все расскажет! А я, тем временем, соберу гостинцы! С этими словами она отошла выполнять задуманное, а Дмитрий Кириллович приготовился обратиться в слух, обернувшись к ее супругу. Но тот, спросив, знает ли Игнатьев в принципе, как доехать до Сокольников – а он, естественно, знал – сказал, что дальше отыскать там дом мадам Веригиной не составит никакого труда. - Ведь в смысле своих вкусов Ольга – одна из нас, людей современных и хорошо понимающих преимущества прогресса! Кроме того, не без бахвальства замечу, что в Сокольниках ее дом – пока единственный в своем роде. Но улицу и номер дома, к вящему облегчению Дмитрия Кирилловича, как-то в целом не расположенного играть нынче в архитектурные викторины на местности, впрочем, все-таки потом обозначил. И потому, уже спустя четверть часа, красавец «Делоне», на заднем сиденье которого стояла громадная корзина с пирогом и еще какими-то гостинцами от мадам Гнездовой, во всю мощь новейшего шестицилиндрового мотора уносил своего владельца навстречу… неизвестности. Ибо, вопреки первоначальной радости и воодушевлению от того, что вот-вот исполнится заветное желание вновь увидеть столь впечатлившую его вчера даму, думая о том, как та отнесется к столь внезапному и никак не запланированному заранее вторжению в свою частную жизнь, Игнатьев уже не был настолько уверен, что было правильно соглашаться на эту авантюру. «А впрочем… будь что будет!» - явилась вдруг откуда-то по-мальчишески бесшабашная, спасительная мысль и, широко улыбнувшись, Дмитрий Кириллович вдавил в пол до отказа педаль газа, с удовольствием отпуская на волю, вместе с охватившим вдруг необъяснимым волнением, все семьдесят «лошадок» из-под капота своего авто.
Ольга Веригина: *с незваным гостем* В кабинете, как и во всем доме, было еще тихо, но Монти, растянувшийся во всю длину своего могучего тела прямо поперек кабинета, вдруг резко перевернулся на брюхо, вытянул вперёд шею и зашевелил ушами, будто пытался что-то получше расслышать. Но, поначалу не замечая перемен в повадке своего пса, Ольга продолжала чтение, отложив книгу лишь тогда, когда тот резко вскочил и направился к окну, явно демонстрируя хозяйке, что за ним происходит нечто интересное. - Что вы там высматриваете, Сэр Монтгомери? – спросила она, проводив его взглядом, словно бы тот и вправду мог ответить. На самом деле, чуткий звериный слух просто уловил далекое, потому пока еще неслышное человеческому уху, тарахтение автомобильного мотора. И потому, когда через некоторое время звук его, наконец, стал, доступен и для нее, Ольга и сама удивленно посмотрела в сторону окна. Из которого, впрочем, все равно было не разглядеть дороги, так оно располагалось на торцевой стене дома. Явление в здешних краях автомобиля до сих пор было даже не редким, а исключительным событием. Но никто из знакомых ее таким средством передвижения не пользовался, потому, лишь отметив про себя этот факт, мадам Веригина снова приготовилась с головой погрузиться в приключения девочки Ани Ширлей. Но через минуту вынуждена была еще раз отложить книгу, так как звук авто не удалился постепенно, как это должно было случиться, а внезапно резко стих непосредственно возле ее дома. Не дожидаясь хозяйкиной команды, Монти тут же направил свои лапы к двери, так что Ольге лишь осталось молча следовать за ним. Когда они вместе вышли на лестницу, из передней послышался глухой звук дверного звонка и торопливые шаги прислуги, спешившей открыть входную дверь таинственному автомобилисту. И ровно к тому моменту, когда спустились вниз, на пороге возникла фигура мужчины, которого Ольга ну никак не думала лицезреть у себя дома! - Вы?! – это прозвучало не очень вежливо, но удивление в эту минуту было сильнее воспитания. Горничная взглянула вопросительно: не стоит ли выпроводить нежданного гостя из дому, но она сделала упреждающий знак, - Спасибо, Анна, можете идти. Прошу меня простить, Дмитрий Кириллович, но вас я не ожидала увидеть. - Я, - учтиво поклонившись хозяйке, замершей на нижней ступени лестницы рядом с громадным черным датским догом, смотревшим не злобно, но весьма оценивающе, граф Игнатьев честно признал факт своего присутствия в ее доме. К этому, конечно, очень хотелось бы прибавить, что он и сам его как-то особенно не ожидал – еще пару часов тому назад. Да только разве же она поверит? – Вероятно, это я должен просить прощения за столь внезапное вторжение, - продолжил он, продолжая стоять у входной двери. Не оттого, что боялся пса, а потому, что ждал приглашения пройти дальше. Оно, однако, запаздывало. Что ж, передумав дорогой многое, Дмитрий Кириллович на всякий случай приготовил себя и к такой реакции. - Оправдаться могу лишь тем, что явился сюда не из собственной наглости, а по поручению Натальи Викторовны Гнездовой. Произнеся это с легкой улыбкой, обозначавшей несколько иронический оттенок этих слов, он вновь умолк, предоставив Ольге Дмитриевне возможность самой спросить, в чем оно состоит. Или уж не спросить. Кто ее знает? - Так, значит, это фея-крестная вас прислала! – произнесла она с усмешкой, сделав пару шагов навстречу гостю и протягивая ему руку для приветствия. Первоначальная догадка, что появление графа неслучайно, подтверждалась. Хотя подумать, что столь смелый и одновременно несколько нахальный шаг он предпринял лишь по собственному желанию, она все же не могла. Только вот сам он, кажется, не слишком понял, при чем здесь феи. И тогда Ольга Дмитриевна пояснила: - Наталья Викторовна – крестная моей Санечки. И иногда опекает ее сверх меры. Хотя, это вы еще с ее крестным не встречались! И с чем же она вас ко мне прислала? - С дарами, разумеется! – едва не выдохнув от облегчения, Дмитрий Кириллович, как и подобает, лишь обозначил поцелуй на протянутом ему изящном узком запястье, и кивком головы указал на дверь, за которой, прямо возле порога, оставил машину, где на заднем сиденье дожидался своего часа гостинец. – Я сейчас их принесу. Но прежде позвольте спросить, как самочувствие вашей дочки? Всегда особенно жаль, когда болеет и страдает кто-то слабый и беззащитный… - Благодарю, ей намного лучше. Она просто перегрелась вчера на солнце. А когда вы приехали, я думала, что это наш доктор. Хотя, пожалуй, его визит уже не столь необходим. Только отдых. Пока граф ходил за корзиной, которую передала ее подруга, Ольга успела глянуть на свое отражение в большое зеркало и, несмотря на совершенно домашний вид, отметила, что выглядит вполне достойно, чтобы принять гостя. - Кажется, Натали считает, что мы здесь голодаем? – вполне искренне удивилась она, увидев размеры посылки и тут же указала графу на дверь, ведущую в гостиную, - Пойдемте в комнату, там на столе оставите. Монти, который все это время стоял на полшага позади хозяйки, и теперь двинулся было следом за людьми. Но Ольга обернулась и тихо приказала: - Ступай на место! Не столько подчиняясь команде, а больше из снисхождения, пёс, подумав, поплелся в противоположном направлении. А Дмитрий Кириллович, тем временем, поставил корзину на чайный столик, и Оля, чуть приподняв край салфетки, с любопытством – ровно так, как поступила бы на ее месте и сама Санька, тут же заглянула внутрь. - Даже и не знаю, как вас благодарить, Дмитрий Кириллович. Это совершенно необязательно было и то, что Наташа злоупотребила вашим временем… - … Ровным счетом ничего не значит! – тут же закончил за нее Игнатьев. – Времени у меня вполне достаточно. Наблюдая за тем, как Ольга Дмитриевна, будто маленькая любопытная девочка, украдкой поинтересовалась, что именно ей привезли, он был вынужден на мгновение прижать к губам костяшки согнутых пальцев, чтобы замаскировать вновь не к месту обнаружившую себя улыбку: подумает еще, что он идиот – то смеется, то ухмыляется без причины. На самом деле, причина, конечно, была. И стояла сейчас настолько близко, что Дмитрий Кириллович невольно ощущал тонкий, какой-то восточный, аромат ее духов. «Интересно, как они называются?» - подумал он вдруг и решительно погнал прочь эту несвоевременную мысль, тотчас притащившую за собой еще более фривольную – о том, что было бы крайне интересно видеть сокровенный момент, когда она их на себя наносит… - А у вас красиво! – несколько принужденно выдыхая и отступая чуть дальше, чтобы вместе с запахом духов исчез, испарился и этот нелепый для зрелого мужчины, а не легко воспламеняющегося недоросля морок, Дмитрий Кириллович демонстративно окинул взглядом гостиную. Она, как и сам дом снаружи – насколько граф успел его разглядеть, представляла собой интересную смесь новейших архитектурных решений, со всеми этими последними европейскими веяниями, и по-настоящему родного, знакомого и близкого московского усадебного быта. Так что, нахваливая интерьер, ему вовсе не пришлось кривить душой из вежливости. Как это часто случается, когда оказываешься впервые в чужом доме. – Знаете, именно теперь я окончательно убедился, что Сергей Аркадьевич и для меня сумеет, в конце концов, создать именно то, о чем я мечтаю. А вы давно здесь поселились? - Да вот, уже лет восемь, - тут же откликнулась она и на мгновение замолчала, будто сама удивилась тому, сколько времени уже миновало тех пор, - Знаете, этот дом тогда стал притчей во языцех. Его ещё не достроили, а публика уже собиралась поглазеть. А уж когда мы сюда въехали, то и вовсе первое время было множество незваных гостей, которым хотелось выяснить как можно скорее имя архитектора. Сергей с Наташей тогда даже ещё в Черном Яре жили… Но может быть, вы тоже хотите посмотреть, как у нас все устроено?
Дмитрий Игнатьев: * с растерянной хозяйкой* - Ни за что не откажусь от столь интересной экскурсии! «Да и из когорты других незваных гостей не хочется выделяться», - чуть было не съехидничал Игнатьев, но вовремя сдержался, взглянул вместо этого вопросительно: куда идти? И она повела его по комнатам первого этажа, время от времени поясняя какую-нибудь особенно интересную задумку. А дом, и верно, был необычен. Каждое его помещение было намеренно оформлено в разном стиле. Хотя, вернее будет сказать, что во внешнем оформлении комнат стиль все же преобладал единый – сдержанный и классический, но мелочи, наполнявшие пространство, всякий раз так искусно его обыгрывали, что казалось, полностью меняли. То тут, то там на глаза попадались средневековые, восточные, этрусские и иные мотивы, крайне удачно вплетённые в модерновую линию. И мебель всюду была такой, что сразу становилось ясно - делалась она не красоты ради, но для удобства её использования. Цветовое решение тоже было весьма практичным и не слишком ярким. Только в столовой и музыкальном салоне все оформили в откровенно светлых, кремовых тонах. Последняя комната, к слову, использовалась не только по прямому назначению. Оснащенная огромным, почти круглым окном, она была давно уже облюбована Таней в качестве личной рисовальной студии. Поэтому, кроме белоснежного рояля Шрёдера, здесь находился ее мольберт, столик с кистями и красками, а на маленькой полочке, в «художественном» беспорядке, разместились разные нужные склянки и пузырьки. - Это всё принадлежит моей старшей дочери. Она талантлива. Не сочтите это хвастовством матери. Мой муж считал, что из неё может выйти настоящая художница, - и указав на украшавшие стены акварели, с видами Москвы, Ольга Дмитриевна пояснила, что все они – как раз прошлогодние работы её Таты. - Здесь я вполне солидарен и с вами, и с вашим… супругом, - заметив, что мадам Веригина не прибавила, подобно, некоторым давно овдовевшим женщинам к слову «муж» слово «покойный», он тоже не стал этого делать. Вместо этого подошел ближе к привлекшей его особенное внимание работе, желая рассмотреть ее получше. Хотя, из всех видов искусств, пожалуй, менее всего разбирался в живописи. И, вероятно, от этого, щедрее других помогал именно художникам – особенно юным и начинающим, словно бы компенсируя данный недостаток. И потом, кто знает наперед, вдруг однажды среди них отыщется новый Матисс или Дега? Волновала не возможность пуще прежнего разбогатеть, продавая впоследствии их картины, или даже прославиться в качестве покровителя, навроде флорентийских купцов эпохи Возрождения. Денег Игнатьеву и тех, что имелись в распоряжении, было достаточно, а публичная известность его никогда не привлекала. Зато буквально завораживало ощущение возможной сопричастности к рождению нового таланта. Было в этом нечто похожее на удовольствие исследователя-первопроходца. А они, как известно, никогда не устают от своих изысканий и всегда готовы их продолжать. - Это ведь ваш дом здесь изображен, не правда ли? – обернувшись вновь к Ольге Дмитриевне, оставшейся немного поодаль, чтобы ему не мешать, Дмитрий Кириллович улыбнулся. – Да, у девочки вашей действительно есть талант! Особенно же приятно, что она рисует мир… как бы это сказать? Таким, какой он есть, вот!.. Я объясню! Знаете, рассказывая, как найти вас в Сокольниках, господин Гнездов сказал, что вы из людей современных и вообще поборница прогресса. И теперь, после этой экскурсии, я готов с ним согласиться! Все здесь… – сделав широкий жест, он обвел им комнату, - в самом деле, очень современно. Но при этом, однако, не утрачена и душа, гений места, если хотите. Это именно то, чего мне обычно не хватает в новомодных художественных веяниях. И то, что я уже сейчас вижу, а вернее, чувствую, глядя на рисунки вашей юной художницы. Надеюсь, однажды мне посчастливится познакомиться с ней лично. - Вполне возможно, - чуть неопределенно согласилась Ольга о возможности подобного знакомства. Но приглашение на обед, которое вот уже несколько минут вертелось у нее на языке, в результате так и не прозвучало. А Игнатьев и сам до конца не понял, зачем сказал эту, последнюю, фразу. Да еще и так, что прозвучала она двусмысленно – так, словно ею, пусть и косвенно, он напрашивается к Веригиным в гости еще раз. А, между тем, по всем правилам и канонам, следовало бы завершить уже и нынешний визит, поблагодарив радушную хозяйку за возможность осмотреть ее дом. Хотя уходить совсем не хотелось. Тем не менее, накрепко привитое с детства воспитание взяло верх над устремлениями души. И, спустя минуту, Дмитрий Кириллович все же объявил, что рад был нынешней встрече, но теперь уже должен возвращаться в Москву. - Да и у вас, вероятно, дел предостаточно? Когда граф объявил о необходимости ехать в город, Ольга безропотно пошла его провожать, испытывая при этом ощущение легкой досады на самое себя. В сущности, она ведь была рада его увидеть, хотя поначалу от удивления неожиданным визитом так растерялась, что даже этого не поняла. И потому повела себя, возможно, слишком уж холодно. Так что и приглашение прогуляться по дому, было продиктовано вовсе не стремлением показать Дмитрию Кирилловичу свое жилище или же в очередной раз похвалить талант Гнездова, а скорее попыткой… подольше его задержать. Так и не увенчавшейся, к Ольгиному нынешнему сожалению, особым успехом. А что сделать еще, она так и не придумала. Потому, закрыв за ним дверь – после весьма любезного прощания, когда Игнатьев вновь галантно склонился над ее рукой прежде чем уйти, стояла теперь в холле, борясь с желанием вновь ее открыть. И, пока Дмитрий Кириллович не ушел еще слишком далеко, вновь окликнуть и все же пригласить к себе в среду. Но этому же одновременно отчего-то противилось чувство ее женской гордости, которое, в конце концов, и победило – вкупе с глупой детской надеждой, что если уж им как-то нашелся повод увидеться сегодня, то судьба непременно и после подкинет такую возможность. Только как оказалось – временно. Потому что стоило лишь шуму автомобиля Игнатьева немного затихнуть, удаляясь, как Ольгу вдруг охватило нечто, вроде отчаяния...
Татьяна Веригина: Пока в самом доме происходил чинный обмен взаимными любезностями, в его окрестностях имела место совсем другая, куда более оживленная беседа. Утомившись сиднем сидеть на берегу реки, позируя младшей сестре, забывшей перед мольбертом, как обычно, обо всем, включая и время, Степан, наконец, все же решился возроптать. За что был, конечно, немедленно вознагражден ее обиженным взглядом и надутой физиономией – ведь более всего на свете Тата не любила, когда ей мешали осуществить задуманное. - Ну что тебе, трудно посидеть еще пятнадцать минут?! Я как раз пытаюсь передать свет! Ты что, не понимаешь, что он может вот-вот уйти? - Нет, - хмуро буркнул в ответ юноша, делая вид, что понятия не имеет, о чем она, хотя, конечно, это было не так. Но охота подразнить Татку, возомнившую себя после последних похвал, полученных от преподавателей в ее художественной студии, едва ли не новым Вермеером, оказалась на этот миг сильнее братской привязанности. Впрочем, шея с ногами, и в самом деле, уже почти одеревенели. – И тем более не понимаю, зачем тебе здесь нужен я, если ты все равно рисуешь какой-то там свет. - Ничего себе «какой-то там»! – презрительно фыркнула девушка. – Да будет тебе известно, что правильный свет – это самое важное в живописи! Ну… почти самое важное, - чуть подумав, она исправилась, потому что было сразу понятно, что Степка ни за что не удержится от язвительного замечания на этот счет. – Ты действительно ничего не понимаешь! Совсем, как папа! - Чего-чего?! – воскликнул в ответ юноша, от удивления даже прекратив растирать затекшую до ощущения миллиарда мелких иголок, вонзившихся в мышцы, щиколотку. – Он-то тут при чем? Любое сравнение с отцом было очень лестно. Однако сейчас Степан, и правда, не очень понял, какое отношение к Татиным художествам имеет Александр Глебович Веригин, которого и сам он, и его младшая сестра считали своим единственным и настоящим отцом вот уже десять с лишним лет, даже после того, как его не стало. - И вообще, откуда ты это взяла? Ты ведь его почти не помнишь? - Это верно, - неожиданно легко согласилась известная спорщица и упрямица Тата, откладывая в сторону свою кисть и пожимая плечами. – Но я однажды слышала, как мама и тётя Наталья Гнездова говорили о том, что искусство никогда не было его стихией. - Ну, может и так. А это разве обязательно, чтобы быть хорошим человеком? – без раздумий вступаясь за того, на чью память не готов был терпеть ни малейших покушений даже от самых близких людей, вроде мамы, тёти Натали и уж особенно – от такой вот мелочи, как эта белобрысая горе-художница, вскинулся Степан. – Разве все вокруг должны разбираться в этом твоем искусстве? Мне вот тоже кажется, куда важнее для жизни реальные вещи: медицина, наука, техника… - Ой, ну Стёпа-аа! – чуть закатив глаза, Таня демонстративно вздохнула. – Вот только не начинай, а? Я же совсем не об этом! И папу люблю не меньше твоего!.. Знаешь, я, может, и не очень помню его вкусы, зато точно помню, каким он был сам – очень-очень добрым. И в этом ты тоже в него!.. Потерпи еще десять… ну ладно! Пять минут, а? Внезапно выскочив из-за своего мольберта, она стрелой подлетела к нахохлившемуся брату и набросилась на него с целым ураганом из поцелуев и объятий, прекрасно зная, что против такого «смертельного оружия» бессильна любая Стёпкина обида. Вот и сейчас, тотчас о ней позабыв и расхохотавшись, он лишь качал головой, весело глядя на нее с высоты своих двух аршин и шести вершков. - Вот же хитрая сестрица-лисица!.. Ну хорошо, так и быть. Но только пять минут! … Которые, в конечном счете, все равно превратились в необходимые Тате на самом деле полчаса, пока, сделав все именно так, как и задумывала, она, наконец, с удовлетворением не взглянула на свою новую картину, изображающую юношу, расположившегося под большим раскидистым дубом, на спокойное и немного задумчивое лицо которого прихотливо падает ажурная сетчатая вязь из солнечных бликов и тени от ветвей и густой листвы. Прекрасно! Алексей Михайлович будет наверняка доволен, а девчонки, конечно, снова обзавидуются. И еще, определенно замучают вопросами, кто же этот красавец, которого она нарисовала: взрослея и превращаясь из юноши в мужчину, Степка действительно становился все больше похожим на прекрасных сказочных королевичей из тех историй, которые сам так часто и читал им с Санькой по вечерам вдвоем с мамой. И как преданная и любящая сестра, Таня просто не могла им не гордиться. А коли поступал бы он еще всегда вот так, как нынче, не вредничал, так и вовсе бы, наверное, возвела его на пьедестал и молилась! Хотя… создавать себе кумиров, конечно, глупо. И несовременно. Это только кисейные барышни из числа ее гимназических одноклассниц вечно обмирают то по одному, то по другому. И выглядят при этом на удивление глупо. Нет уж. Сама Тата совсем не такая. А что Стёпку обожает – так это не считается, ведь он же брат! Да и как его можно не любить? - Тат! Слушай, ну я не могу больше! Надоело, правда! Пошли домой, а то там и мама уже, наверное, волнуется, - вдруг жалобно проговорил ее « сказочный королевич», окончательно возвращая юную мадемуазель Веригину из творческого полета в суровую действительность. - Хорошо-хорошо! Уже идем! – демонстративно вытирая кисти и складывая их вместе с только что завершенной работой в свой этюдник, проговорила она. – Все же, ты ужасно нетерпеливый! А еще хочешь быть хирургом! Вот и представь, если операция длинная, а тебе вдруг «ну, правда, надоело!», - искусно передразнив интонацию брата, она вручила ему эту довольно увесистую ношу и, спустя пару минут, они вдвоем двинулись к дому, как всегда, о чем-то болтая, потому что темы для разговоров у них не кончались, кажется, никогда. - Ничего себе! – внезапно воскликнул Степан, когда они вывернули на дорожку, ведущую к парадному порогу их дома. И, остановившись посередь нее столбом, вдруг уставился на что-то, еще не видное самой невысокой Тане. - Что такое? – едва не налетев на брата сзади, она тоже стала и выглянула из-за его плеча. – Ты чего, автомобиля, что ли, никогда раньше не видел? Хотя, конечно, тоже удивилась. - Вот теперь ты не понимаешь! Это же не просто автомобиль, а самый настоящий «Делоне-Бельвиль»! – возразил Стёпа и, сделав еще несколько шагов по направлению к машине, вновь благоговейно на нее уставился. – Самой новой модели! Таких на всю Москву едва с полдюжины наберется! - Пфф, подумаешь! – пожала плечами девушка, действительно не понимая, отчего все мальчишки сходят с ума по этим механическим коляскам. Нет, они, безусловно красивые и наверное, страшно дорогие, но чтобы вот так, как Степка, замирать в восторге… Куда интереснее было узнать, кто же это приехал к ним в таком необычном экипаже? Обойдя брата, она двинулась было дальше, к дому. Наверняка, гость теперь еще там. Но тут дверь словно сама по себе отворилась изнутри, и на пороге возник человек, явление которого теперь уже саму Тату заставило разинуть от удивления рот и произнести едва слышно ровно те же слова, что за минуту до того сказал ее старший брат: - Ничего себе!.. Впрочем, дальше она ничего говорить не стала. Потому что, неторопливо спустившись по лестнице, этот господин, словно бы даже и не удивившийся присутствию двоих подростков, стоявших неподалеку с разинутыми ртами и изучавших один – его авто, а вторая – непосредственно его самого, как ни в чем не бывало, вежливо с ними поздоровался. А потом, столь же неторопливо сел за руль – и укатил прочь. - Ничего себе! – вновь повторила Тата, глядя вслед быстро исчезнувшему все за тем же поворотом необычайному явлению, оставившему после себя лишь облачко взметнувшейся с дороги пыли. А потом вдруг совсем некуртуазно подхватила юбку чуть не до самых колен и бросилась бегом к лестнице. - Тата, ты чего? – опомнившись первым, Степан с удивлением посмотрел ей вслед, и, недоуменно пожав плечами, тоже побрел домой. Девушка же, тем временем, уже успела влететь в переднюю, которую у них почему-то было принято называть на английский манер «холлом». Но, увидев перед собой теперь уже странно задумчивую на вид Ольгу Дмитриевну, столь же резко остановилась и виновато опустила глаза: - Ой, мамочка, извини! Я не думала, что ты здесь!
Ольга Веригина: *с любимым котенком* - А я не думала, что ты до сих пор не научилась себя вести! Куда ты так несешься, душа моя? Ты уже взрослая девушка и первое правило, которое полагается усвоить – настоящая женщина не должна быть торопливой, - строго отчитав дочь, с самой собой, впрочем, Ольга сейчас же готова была вступить в спор. Не она ли это всего минуту тому назад с таким трудом удержалась от необдуманного поступка? Сдержаться-то сдержалась, поступила верно… и что с того? Вздохнув, Оля посмотрела на дочь, глаза которой горели каким-то непривычно возбужденным светом. Не хватало, чтобы и она перегрелась на солнце! - Ты себя хорошо чувствуешь, кошечка? Какая-то ты не такая? Где вы, вообще, так долго пропадали? – последний вопрос уже был обращен к Степану, который наконец-то добрел до дома с Танькиным этюдником - Мама, все хорошо, просто наша Таня решила сменить сферу творчества и стать скульптором, - поймав на себе два удивленных взгляда, Степа хмыкнул и пояснил, - Она так долго заставляла меня ей позировать, что я почти превратился в деревянного истукана! Оставалось только побелкой сверху покрыть и во дворе поставить. И, кстати, мам, а кто это у нас был только что? Новый доктор? - Господи, ну как же можно быть таким дремучим?! – внутренне торжествуя, что сегодня ей, кажется, сильно повезло, и появилась такая возможность, Тата постаралась как можно скорее окончательно переключить внимание матери на старшего брата. – «Новый доктор», Стёпа – это у нас будешь со временем ты! Когда-нибудь… если выучишься! А то был… - на мгновение умолкнув, она прикрыла глаза и произнесла почти нараспев, - Дмитрий Кириллович! Граф Игнатьев! Мама, ну скажи же ему, правда?! – она вопросительно посмотрела на Ольгу Дмитриевну. Но вместо ожидаемого согласия, получила в ответ от нее долгий и вопросительный взгляд. Удивило госпожу Веригину скорее не то, что дочь ее откуда-то знает графа Игнатьева, хотя и это было довольно странно, но то почти влюбленное выражение на ее лице, что возникло вдруг, когда с губ слетело его имя. - Ты разве с ним знакома? – с некоторым напряжением спросила она, глядя на девочку почти в упор и при этом так серьезно, что пребывай Тата в другом настроении, непременно должна была бы заметить что-то неладное. - Да кто же его не знает?! – вновь удивилась она. – Нет, ну вы что, смеетесь, что ли? Мама, Стёпа! Граф Игнатьев – один из самых крупных меценатов во всей Москве! Говорят, что он богат, как граф Монте-Кристо. Только не такой злобный. Скорее наоборот, он всем помогает! Актерам, музыкантам, художникам – особенно молодым, которые только начинают. Ох, да у нас половина девочек на курсе, кажется, учится на выделенные им средства! И еще он покупает некоторые работы – те, которые ему понравятся. Цену назначает сам, я точно не представляю, кому и сколько, но все потом обычно очень довольны. Правда, не знаю, куда он их потом девает. Потому что, по моему мнению, большей части этих картин самое место… ну да ладно! – сообразив, что рискует вновь нарваться на матушкино недовольство – теперь уже за злословие и сплетни, Тата умерила пыл. А потом вдруг как-то странно взглянула на Ольгу Дмитриевну и прибавила. – Мама? А к нам-то он зачем приходил, а? И вообще, откуда знает, где мы живем? - Завез гостинцы от Гнездовых, - несколько растерянно ответила Ольга, пытаясь уложить в голове только что услышанное. Хотя все, что сказала Таня, было лишь подтверждением уже известных ей фактов. И все же, всего несколькими восторженными фразами Таня сумела окончательно укоренить в ее сознании мысль об этом мужчине. Однако желая остановить любопытство дочери, на лице которой уже так и читалось желание с головой засыпать ее вопросами, вместо дальнейших объяснений, лишь она сообщила детям, что скоро будет ужин и неплохо бы им до него умыться и переодеться. - Подожди, но ты так толком и не рассказала… - разочарованно начала было Тата, так и не получившая внятного ответа на то, что ее интересовало более всего. А именно как и при каких обстоятельствах, мама вообще могла встретиться с Дмитрием Кирилловичем. И при чем здесь Гнездовы? Но Степа, который все это время лишь молча слушал их разговор, стоя немного в стороне, взглянул на нее столь многозначительно, что пришлось тут же и умолкнуть. А жаль… Но ничего не поделать. Мама всегда казалась ей самой доброй из женщин – ну разве что одна бабушка Анна Софроновна могла с ней в этом потягаться, но иногда она вдруг становилась такой странной и неуступчивой! И тут Степка, пожалуй, прав: в такие моменты к ней лучше не приставать и ни о чем не спорить. Потому, только лишь глубоко вздохнув, она молча кивнула. И через минуту уже поднималась по лестнице на второй этаж, где были расположены их со Степкой комнаты. Соседние, разумеется.
Степан Веригин: *с сестрицей-лисицей* Несмотря на звенящий полуденный июльский зной, царивший повсюду вот уже который день подряд, там, где располагались личные комнаты всех обитателей этого дома, никогда не было особенно душно. Тата, ничего не понимавшая в инженерии и строительстве, всегда удивлялась этому феномену – и как только Сергею Аркадьевичу удалось добиться подобного эффекта? Ведь сверху только чердак, а над ним – раскаленная на солнце крыша. И все же внутри дома вполне комфортно. Прохладно даже. Но это и хорошо. После своей пробежки, да еще и словесного маминого нагоняя, добавившего алой краски на Татины и без того пылающие щеки, умыться и вообще – как-то охладиться было в самый раз. Но к себе она все равно не пошла, а дождавшись, пока брат с зажатым под мышкой этюдником, также поднимется наверх и зайдет в свою комнату, сразу же просочилась за ним следом и с размаху плюхнулась на его тщательно, точно по линейке, заправленную постель. Утром и вечером Степка всегда разбирал и застилал ее сам, считая для себя невозможным проявлять нелепое барство там, где этого вполне можно избежать. А вот Тате так вовсе не казалось. Ее бы воля, она бы и вовсе никогда не морочилась с этими покрывалами. Зачем они вообще, ведь куда удобнее, если при желании в любой момент можно прямо сразу юркнуть в уютную постель? Но мама бы, конечно, ни за что не позволила подобного. Она и за то, что краски и кисти в музыкальной Тата иногда бросает в некотором беспорядке, бывает, корит… Не понимает просто, что художник – это не математик и не инженер. Потому не может жить в мире, где все строго симметрично и по ранжиру! Творчество – это вообще нечто, что рождается из первобытного хаоса! Ну да разве это объяснишь? Хорошо маме, что ее увлечение – игра на рояле и пение – не требует никаких специальных средств, кроме, собственно, самого инструмента и нотных альбомов! И Степке тоже хорошо: знай, листай папины анатомические атласы, и ничего больше не надо… Обо всем этом Тата успела передумать, пока ее старший брат, как и было велено матушкой, усердно умывался и переодевался в углу за ширмой. А она в это время просто сидела молча и болтала ногами. И что? Тоже вполне себе увлекательное занятие! Но вот, переодетый и умытый – и от этого еще более красивый Стёпка вновь явился пред ее очи. И тогда она наконец решила продолжить разговор, который так резко оборвала внизу матушка. - Степа, а ты сам как думаешь, где мама с ним познакомилась? – спросила она, задумчиво покосившись на него, стоящего перед зеркалом и расчесывающего чуть влажные после водных процедур русые кудри. – Просто она ведь в принципе не бывает там, где может бывать граф? Вместо ответа на ее вопрос, Степа положил гребенку на столик, извлек из кармана жилета часы, открыл крышку, взглянул на циферблат, что-то, усердно хмурясь по нему подсчитал и победоносно взглянул на сестру. - Четырнадцать минут и сорок две секунды! Молодец! Ты превзошла мои ожидания, я ставил минут на десять, ну максимум – двенадцать, - мордочка сестры в этот момент приняла самое растерянное выражение, - Ну, я просто ждал, когда твое любопытство даст о себе знать, - пояснил он и рассмеялся, садясь возле нее на кровать, чуть откидываясь назад и опираясь на локти. Ему, конечно же, тоже было бы интересно узнать про нового знакомого матери. Ну, во-первых, посторонние мужчины в их доме бывали не часто, если не сказать, вообще не бывали. Ведь нельзя же таковыми считать старых друзей родителей или же деловых людей – врачей, репетиторов или адвокатов. Во-вторых, в отличие от Таты, он сразу заметил, как переменилась матушка, когда сестра завела разговор про графа Игнатьева. Ну а в-третьих, однажды дав себе обещание быть защитником своих женщин, он желал бы точно знать, с чем ему, возможно, предстоит столкнуться. - Ну, ты же слышала, что его прислали Гнездовы, – продолжил он мысль, попытавшись прежде вспомнить лицо господина Игнатьева, но так и не сумев этого сделать. Слишком уж завладело вниманием в ту минуту его шикарное авто, - Возможно, у них и познакомились. Хотя, и правда, как-то странно… Граф исполняет поручения архитектора? Ты можешь себе представить такую картину? Впрочем, что тебе до этого? – чуть подмигнув сестре, поинтересовался он.
Татьяна Веригина: * с лучшим братом* - Не-а, вот в том-то и дело, что совсем не могу! – задумавшись над его словами, Таня даже ногами перестала болтать. – Это и странно! А остальное… Честно сказать, в первую минуту я грешным делом подумала, что он из-за меня пришел. Решил… - на миг умолкнув, она опустила глаза и продолжила почти шепотом, - купить и мою картину… Нет, ну мало ли? Что ты смеешься? Вот вечно ты так! – с этими словами она насупилась и демонстративно отвернулась. - Да я вовсе не смеюсь! – едва сдерживая улыбку, Стёпа сел и воздел обе руки кверху, показывая свои абсолютно мирные намерения, - Вот, я серьезен как никогда! Хотя в душе все еще потешался над сестрицей, которая, к слову сказать, рисовала все лучше – даже этот, как-там-его-звать, преподаватель из студии уже не раз хвалил матушке ее талант. Но иногда, когда Таня вдруг начинала воображать себя чуть ли не состоявшейся уже новой Виже-Лебрен, или какие там еще известные дамы марали холсты, и задирать не ко времени и не к месту свой без того курносый нос, ему казалось, что однажды это не доведет ее до добра. - Может и хотел, кто же знает? Ты лучше расскажи, что еще про него знаешь, ну кроме перечисленного тобой? – внезапно спросил Стёпа, хотя понимал, что не стоит об этом сейчас с ней говорить. Не дай бог еще сболтнет чего матери. - Это ты о чем сейчас? – забыв про мимолетную обиду, Таня с удивлением посмотрела на брата. – Аа!… – внезапно догадавшись, она даже улыбнулась: надо же, а еще говорят, что мальчишки подобным совсем не интересуются! – Ну, я, конечно, не очень знаю, но говорят, что в прошлом у него была какая-то тайна! Трагическая любовь или еще что-то в этом духе. Поэтому, когда она вдруг оборвалась, сердце его было разбито. И поэтому он дал клятву больше никогда не жениться, вот! - Где-то я это уже слыхал, – буркнул Степа, намекая то ли на всякие водевильные пьески, которые пестрили подобными высокопарными фразами, то ли на мать, которая однажды, естественно не ведая, что сын рядом и может это услышать, отчитывала тётю Ташу за то, что та предлагала ей подыскать себе подходящую партию. Кажется тогда, матушка еще употребила нечто вроде словосочетания «оледеневшее сердце». Считая себя человеком, не склонным к подобным нелепым сантиментам, он еще тогда подумал, что звучит оно до крайности глупо. Конечно, он помнил, что родители очень любили друг друга. И потому маме было очень тяжело, когда отца не стало. Но еще он точно знал, по книжкам, конечно, что любовь – это своего рода психическая зависимость. Потому со временем, в отсутствие объекта обожания, она должна слабнуть, какой бы сильной ни была до этого. Забываться. А при благоприятных обстоятельствах – и сменяться на новую. Поэтому, все эти красивые слова можно оставить поэтам и романистам, а в обычной жизни нужно было быть практичнее и смотреть на такие вещи более трезво. Но, вздумав растолковать все это сестре, он вдруг понял, что почему-то не никак не может подобрать подходящие – понятные для нее слова. А тут еще в комнату к ним заглянула горничная Аня, которая напомнила, что Ольга Дмитриевна уже ждет их в столовой. - Ой, а я еще и не переоделась даже! – всплеснув руками, Таня вскочила с кровати и, мельком взглянув на свое отражение в большом настенном зеркале, едва сама не пришла в отчаяние. Не хуже графа Игнатьева с его разбитым вдребезги сердцем. Только не от любви, а от понимания, что если немедленно что-нибудь не придумать, то очередного внушения уж точно не избежать. Всегда идеально прибранная и со вкусом одетая даже дома, Ольга Дмитриевна с детства прививала эту же привычку и обеим дочерям. Но если у Саньки с ее врожденной, кажется, способностью усваивать любое наставление с первого раза, это получалось словно бы играючи – в свои одиннадцать она вела себя как истинная маленькая леди, а поступала и рассуждала при этом так, что смотрелась порой взрослее старшей сестры, то самой Тате эта наука – правильно себя преподносить – давалась куда труднее. Отчего она даже иногда в душе считала себя этаким гадким утенком, которому, в отличие от сказочного, так никогда и не стать прекрасным лебедем. Вот и сейчас, глядя на свои розовые – все еще слишком розовые щеки и взлохмаченные волосы, на перепачканные краской пальцы и блузку, она думала о том же. А времени, чтобы все исправить, уже не было. Оно все ушло на разговор со Степой. Хотя тот, в отличие от сестры, и поговорить успел, и все остальное тоже не забыл. – Даже не знаю, что и делать! – посетовала она, жалобно на него взглянув и, словно бы призывая этим на помощь. Как в детстве, когда долго не могла говорить, но Стёпка все равно как-то умудрялся не просто ее понимать, но еще и помогал объяснять, что ей нужно тем, кто их тогда окружал. Помог и сейчас, вновь обо всем догадавшись без слов, и велев Тате сию же секунду бежать к себе. А он, тем временем, постарается занять маменьку каким-нибудь разговором. - Нет, все-таки, ты у меня самый лучший на свете брат! – совершенно искренне провозгласив эту фразу и наградив Стёпу напоследок воздушным поцелуем, Таня, прежде чем исчезнуть из комнаты, помахала ему рукой. А уже через секунду была у себя, практически одновременно полоща в умывальном тазу руки и лицо, приглаживая щеткой растрепавшиеся белокурые волосы и переодеваясь в чистую белую блузку. Еще через пять минут, неторопливо и чинно, как подобает благовоспитанной девице, она вплыла в столовую, где Ольга Дмитриевна действительно о чем-то потихоньку переговаривалась со старшим сыном в ожидании ее пришествия, и тихо села на свое обычное место, с облегчением при этом замечая матушкину благосклонную улыбку и написанное во взгляде одобрение.
Ольга Веригина: спустя две недели Каждый из последних девяти лет Ольга начинала свой день рождения одинаково. Проснувшись, она долго сидела перед зеркалом, словно оценивая перемены, которые случились с ней за прошедшее время, и как любая женщина, не желавшая уступать ему даже толики своей былой красоты, чаще всего с удовольствием отмечала, что привлекательность ее никуда не делась. А ежели и случалось вдруг случайно обнаружить какой-то изъян, то пока вполне удавалось превратить его после недолгих раздумий даже в своего рода достоинство. Тщательно изучив таким образом собственный облик, далее, в простом домашнем платье, она спускалась вниз, где уже ждали с поздравлениями и подарками дети и слуги. После этого обычно подавали завтрак, но долго за столом Ольга не засиживалась, так как в этот день нужно было успеть слишком многое. И потому, едва все завершалось, она сразу же поднималась наверх, переодеться, и через двадцать минут на какое-то время в одиночестве тихо покидала дом. Но зато вечером – и это тоже было непреложным правилом любых Ольгиных именин, в нем неизменно собирались большой компанией друзья и семья, чтобы шумно и весело отметить ее праздник. Абсолютно так же начался этот день и в нынешнем году. Небольшим отхождением от сложившейся традиции было лишь то, что за утренней трапезой присутствовали, кроме детей, еще и Прозоровы, хотя и в неполном составе. Кроме Елены Всеволодовны и младшей из дочерей, Ирины – теперь совсем уже взрослой красавицы, присутствовал Максим, который ныне уже заканчивал учебу на юридическом факультете Московского университета, и время от времени даже самостоятельно наносил «тетушке», как иногда называл Ольгу Дмитриевну, визиты. А вот Алина, четыре года, как вышедшая замуж, несколько месяцев назад родила второго ребенка и оттого приехать пока не смогла. Зато, как бы компенсируя ее личное отсутствие, Иван Максимович привез с собой из Астрахани целый альбом новых детских фотографий, где был запечатлен не только старший из его внуков, но уже и новорожденный, совсем еще кроха – и тоже мальчишка, что было почему-то предметом особой дедовской гордости. Приехали Прозоровы накануне и поселились, как обычно, в маленьком гостевом флигеле, который был построен возле дома специально для таких случаев. Поэтому, сразу после завтрака они отправились к себе, а Ира, Стёпа и Таня решили втроем погулять по окрестностям. Перед этим последняя, правда, все же заглянула к Ольге, которая как раз переодевалась, стоя за ширмой, и спросила: - Мамочка, а тебе точно не хочется, что мы с тобой поехали? - Нет, кошечка, я одна. Мне так нужно, – ответила она, и это тоже был своего рода ритуал. Пару лет назад Стёпа, который давно знал, что свой день рождения мать всегда в одиночестве ездит на Донское кладбище, к их отцу, впервые решился предложить составить ей компанию, думая, что так ей будет легче. Но Ольга неожиданно отказала ему в этом, мягко, но непреклонно. Тем не менее, с тех пор то он сам, то подросшая уже Тата неизменно интересовались, не переменилось ли ее желание. Но Ольга все равно стояла на своем. Потому, в очередной раз получив этот ожидаемый ответ, Таня просто крепко ее обняла, целуя и ластясь так же, как когда-то в детстве. Перед крыльцом хозяйку, между тем, уже ожидал Василий, их кучер и конюх, который в этот момент разговаривал с Иваном Максимовичем, рассуждая, как нынче все быстро меняется и сокрушаясь, что благородных животных заменяют пыхтящими машинами. Рядом с мужем, как всегда, стояла Элен, в разговоре этом она не участвовала и, едва заметив показавшуюся в дверях Ольгу двинулась к ней навстречу, вновь предлагая какую-нибудь помощь в устройстве сегодняшнего праздничного ужина. Но, еще накануне потратив немало времени, чтобы убедить гостью не волноваться – почти все было готово заранее, она лишь улыбнулась и покачала головой: - Отдыхайте и чувствуйте себя как дома, Леночка. Я вернусь к полудню, если что-то потребуется, мы все обязательно успеем, - после чего села в экипаж, махнула на прощание рукой друзьям и детям, которые вышли ее проводить, и велела кучеру трогать. В пятницу утром кладбище было пустынно. Тишина этого места навевала, как ни странно, весьма романтическое настроение и Ольга неспешно брела по дорожкам, разглядывая старые, иногда настолько, что было не видно надписей, надгробия. За все это время ей навстречу попались лишь двое сгорбленных стариков, которые, верно, уже посетив своего родного человека, шли к выходу, да молодого офицера, скорее всего, праздно гуляющего в тишине Донского некрополя. К мужу Ольга по традиции шла не с пустыми руками, а с подарком – огромным букетом белоснежных лилий, что служили напоминанием о тех цветах, которые стояли на рояле в день их первой встречи. Каждый год она открывала двери склепа, ставила их в мраморную вазу, садилась на маленькую скамеечку и потому не менее получаса тихо разговаривала с Сашей обо всем, что ей казалось для него важным и интересным. Обо всех новостях, что накопились после предыдущего визита. Так, будто он действительно был перед ней и мог ее слышать. Точно так же поступила и теперь: прежде прочего, похвалилась Степиным поступлением и новыми достижениями Тани, рассказала о Саньке. Потом поделилась радостью Прозоровых. Вновь вспомнила про сына: - Он так похож на тебя. И он уже настоящий мужчина. И тут же, будто случайно вспомнив, вдруг сказала то, чего не говорила пока еще никому на свете. - Я встретила одного человека… Он совершенно отличается от иных знакомых мне мужчин. Нет, не подумай, я им не увлечена! Мы и виделись-то только всего лишь дважды… Но почему-то, среди прочих его хочется выделить. Кажется, он бы и тебе понравился. Хотя… - и здесь, ненадолго задумавшись, Ольга усмехнулась каким-то своим мыслям, но вслух их все-таки не высказала. Перед уходом она еще раз поправила букет, коснувшись губами одного из бутонов, а после, заперев собственным ключом кованую решетку, направилась в сторону привратницкой, где ее уже поджидал кладбищенский сторож. - Доброго дня вам, Ольга Дмитриевна, - уже много лет они общались, как старые знакомые. Она неизменно интересовалась здоровьем его жены, он спрашивал об успехах ее детей. Потом Ольга неизменно вручала ему серебряный рубль и коробку мятных пастилок для жены. - Благодарствую, примите и вы мой скромный дар! Отлучившись лишь на минуту, привратник неожиданно вернулся к ней со свежей розой. И Ольга с улыбкой приняла этот маленький знак внимания, а потом, помахав старику на прощание и поднеся цветок к лицу, вышла за ворота кладбища, неспешно направляясь в сторону Шаболовки, где ее должен был ожидать Василий.
Дмитрий Игнатьев: - Нет, Митя, даже и не упрашивай! Ноги моей больше не будет на пороге этой твоей жуткой самобеглой коляски! – ворчливо проговорила старая графиня Лидия Николаевна, хмуро и опасливо взирая на знакомые виды московских улиц, сменяющие друг друга с необычайно высокой скоростью – точно в калейдоскопе. – Виданное ли это для солидных и уважаемых людей дело: носиться по городу, словно угорелые, с этаким вот адским треском, да грохотом! - Не «самобеглая коляска», маменька, а «автомобиль», - мягко и терпеливо объясняя это, кажется, уже в стотысячный раз, Дмитрий Кириллович с трудом сдержал улыбку и покачал головой. Что же, возможно, убедить ее впервые в жизни отправиться на кладбище к отцу не в привычном, конном экипаже, а на новеньком «Делоне», и в самом деле, было не очень умной идеей. Но и наказание его за то постигло вполне суровое. Всю дорогу от Новой Басманной пришлось выслушивать то недовольные вздохи, то вот такие вот язвительные замечания. Нраву старая графиня Игнатьева и смолоду была боевитого, за словом в карман ни перед кем не лезла. А уж теперь, при собственном сыне, которого и сорокалетним бородатым мужчиной в душе продолжала считать тем же нежным голубоглазым маленьким мальчиком, который постоянно нуждается в ее заботе и внимании, а особенно – в советах, и вовсе не считала необходимым сдерживаться. Мать свою Дмитрий Кириллович обожал и сыном ей всегда был примерным. Однако порой даже ему становилась непереносима эта заострившаяся с возрастом раздражительность и ворчливость. - Ну и какая разница, коли этот твой «автомобиль» то же самое и обозначает? Только по-русски. Нынче все опять этой вашей иностранщиной вокруг пропиталось, не то, что при прежнем Царе-батюшке. Императора Александра III, при супруге которого, в бытность Марии Федоровны еще Великой княгиней, целых два года после Смольного и до собственого замужества прослужила фрейлиной, Лидия Николаевна глубоко почитала. А вот сына его считала слабаком и рохлей, о чем не стеснялась говорить любому, кому приходило в голову поинтересоваться ее мнением на этот счет – особенно после трагических событий последних нескольких лет. Политика – в отличие от равнодушного к этому Дмитрия Кирилловича, вообще представляла для нее немалый интерес. Ругая очередную Думу, за чехардой с роспуском и новыми созывами которой сам Игнатьев, наряду с многими соотечественниками, уже устал следить, нынче она возлагала большие надежды на премьер-министра Столыпина, которого видела едва ли не новым мессией, явившимся спасти Отчизну от грядущих бедствий. Симпатию подкрепляло еще и то, что Петр Аркадьевич через свою мать приходился Игнатьевым каким-то очень дальним, но все же родственником. Хотя лично ни Дмитрий Кириллович, ни Лидия Николаевна с ним знакомы не были. - Ох, Митька, демон, да не торопись же ты так! – вновь всплеснула она руками, когда выехав со стороны Мытной через небольшой проезд, сын ее лихо свернул на Шаболовку, невольно заставив на перекрестке гудком своего клаксона испуганно шарахнуться вбок какую-то замечтавшуюся, крестьянского вида тетку с двумя кулями на плече. – Родитель твой, свет мой ненаглядный Кирилл Владимирович, вот уж тридцать шестой годок, как никуда не спешит, не обидится и теперь, коли чуть тише к нему поедем. Да и я, хоть шестьдесят их уже прожила, а все ж помереть хочу не прямо теперь, а попозже! И в своей постели, а не в этой твоей штуковине, что того и гляди на воздух взлетит! - Ну что вы придумали еще такое! Ничего и никуда не взлетит. Это очень надежный автомобиль, самый надежный в мире. Даже Его Величество себе такой выбрал! – вновь возразил Дмитрий Кириллович. – И возит на нем жену и детей. Это ведь что-то да говорит? - Лишь то, что он в очередной раз продемонстрировал совершенное неумение выбирать! – отрезала, точно бритвой Лидия Николаевна. – Никогда не умел. И к его выбору в жены этой экзальтированной немки сие тоже относится! – в голосе ее звякнул металл, а подбородок сурово выдвинулся вперед. Покосившись на нее с жалобной миной, сын в очередной раз тяжело вздохнул: - Ох, маменька… - и послушно сбросил до минимума скорость, посчитав совершенно лишенным смысла продолжать эту дискуссию. Благо, что и так уже почти что приехали.
Ольга Веригина: Тишина и умиротворение, окружавшие Ольгу все время, что она провела на кладбище, исчезли тотчас, стоило лишь выйти за его ворота. На паперти соседнего храма, как всегда, сидели и стояли нищие, заунывно выклянчивая себе подаяние, мимо по тротуару торопились по делам простые прохожие и торговцы, а по мостовой звонко стучали копыта лошадей, следом за которыми мерно шелестели колесами увозимые ими экипажи. Окунаясь вновь в привычную жизнь, Ольга тут же невольно взглянула на свои наручные часы, прошлогодний подарок от среднего брата. Ей очень нравилась эта изящная вещица – тонкий золотой браслет, что жесткими полукольцами охватывает поверх перчатки запястье и маленький, чуть вытянутый в овал циферблат, украшенный по периметру чередующимися между собой мелкими жемчужинами и александритами. Ими Поль будто бы почтил память ее мужа. Что Ольга, конечно, тоже оценила. А уж то, насколько удобно носить часы прямо на руке – и вовсе говорить не приходится. Итак, в настоящий момент их стрелки показывали начало двенадцатого, что означало для мадам Веригиной необходимость чуть поторопиться, если она хочет еще до обещанного гостям возвращения домой к полудню успеть заехать к модистке. Потому, к перекрестку, где дожидался экипаж, она шла, заметно ускорив шаг. - Васенька, сейчас сразу едем к мадам Ламановой. Адрес помнишь? На Тверском бульваре. А потом домой, – объяснив все это своему кучеру, подняться сразу же после в экипаж Ольга Дмитриевна, однако, так и не успела. Потому что сзади вдруг послышался шум приближающегося автомобильного мотора, а затем – резкий звук клаксона, не только всполошивший своей неожиданностью саму мадам Веригину, но и заставивший испуганно шарахнуться вперед ее лошадь. И кучеру пришлось продемонстрировать не только свое мастерство, но и недюжинную выдержку, дабы не высказаться при барыне вслух крепким словечком, которое так и рвалось с губ в адрес «черта окаянного на энтой колымаге». Нахмурившись, Ольга тоже сердито обернулась к возмутителю своего спокойствия. Но едва лишь увидела сквозь лобовое стекло его улыбающееся лицо, как почувствовала, что недовольная складка на ее лбу разглаживается будто бы против ее собственной воли, а брови – и тоже сами по себе, напротив уползают вверх в немом ироническом вопросе, который она уже задавала этому мужчине, причем, совсем недавно: «Вам не стыдно?!» И ответ вновь был очевиден без слов: ни капельки. А вот спутнице графа Игнатьева, ведь на переднем сиденье авто с опущенной назад крышей восседал буквально в метре от Ольгиного экипажа ни кто иной, как он, собственной персоной, кажется, напротив, имелось, о чем с ним поговорить. Была это, к слову, пожилая, но очень эффектная дама. Только вот из речи ее Дмитрий Кириллович явно услышал в лучшем случае лишь половину. Так как все это время не отводил глаз от Ольги. А она смотрела на него. И весь этот безмолвный визуальный диалог продлился вряд ли более минуты. Но и за это время мадам Веригина успела подумать о том, как порою прихотливо сплетает свои нити судьба. От момента их последней неслучайной встречи прошло уже две недели. Возможностей свидеться после не было, но зато недавно гостившая в Сокольниках Наташа несколько раз успела упомянуть в разговоре имя графа – в основном, конечно, в связи с работой своего мужа, к которому Дмитрий Кириллович теперь иногда приезжал в контору, чтобы согласовать какие-то вопросы по создаваемому проекту. И Ольге, которую, по правде сказать, с тех пор, как был построен ее собственный дом, мало занимала трудовая деятельность Сергея Аркадьевича, было почему-то неожиданно интересно об этом слушать… И вот теперь их снова свел случай. Да ни где-нибудь, ни в чьей-то гостиной или в театре, а прямо здесь, возле кладбища! Подумав об этом, Ольга невольно оглянулась и посмотрела на его кованые ворота, будто ожидая увидеть рядом с ними кого-то или что-то, что даст ей окончательное подтверждение возникшей вдруг совершенно фантастической догадке. Но тут же была вновь возвращена в реальность голосом своего кучера. - Ну что, Ольга Дмитриевна, едем что ли? А то и опоздать недолго! – спрыгнув с козел, Василий оправил одежду и замер, ожидая, когда барыня соизволит сесть в коляску, чтобы ей в этом помочь. Только та отчего-то все медлила и продолжала с усмешкой посматривать на автомобильного лихача.
Дмитрий Игнатьев: - Нет, ты, видно, и правда, нынче надумал меня, старуху, угробить?! А знаешь, вот тебе, сынок, мое последнее слово: обратно домой – коли доберусь-таки живой нынче до своего Кирюши, отсюда я поеду на чем угодно! Да хоть на извозчике! – поездка наемным экипажем, а не своим собственным, стояла у старой графини в личной иерархии степеней позора чуть ли не наравне с публичным объявлением о полной финансовой несостоятельности. – Только не с тобой! Даже не поворачиваясь к матери и, действительно, не расслышав почти ничего из этой ее, произнесенной крайне раздраженным тоном, тирады, Игнатьев лишь молча помотал головой. Все время, пока Лидия Николаевна говорила, он неотрывно смотрел перед собой. А за минуту до того, внезапно узрел неторопливо и грациозно… даже не шедшую, а шествовавшую в гордом одиночестве по ближнему от него тротуару, Ольгу Дмитриевну Веригину. В руке, периодически поднося ее к лицу, она несла алую розу. Тоже одну. И все вместе это смотрелось каким-то ирреальным видением. Ибо объяснить, как именно – и зачем эта женщина вдруг могла оказаться здесь, на весьма значительном удалении от привычного места обитания, в то же самое время, что и он сам, Игнатьев пока никак не мог. Но выяснить намеревался немедленно. Потому затормозив – это вышло от неожиданности более резко, чем он хотел – из-за этого и «Делоне», хоть и ехал совсем медленно, прежде, чем остановиться, заметно дернулся, в очередной раз до смерти напугав маменьку, даже нажал на клаксон, чтобы привлечь к себе ее внимание. Что, конечно, удалось, хоть и не без дополнительных внешних эффектов в виде пронзительно заржавшей от испуга лошади, которая, запряженная в повозку, видимо, дожидалась неподалеку у обочины своего седока. Чуть вздрогнув, Ольга Дмитриевна тоже обернулась на громкий, квакающий звук. И мимолетный испуг на ее лице тотчас сменился… нет, не сердитой миной, чего, с замиранием сердца ожидал внимательно наблюдавший за ней Игнатьев, но улыбкой. Пусть даже и совсем короткой. После этого, еще несколько бесконечных секунд они смотрели прямо друг другу в глаза. И именно за них Дмитрий Кириллович с какой-то удивительной, кристальной ясностью внезапно успел понять, что он, кажется, попался. Такое случалось с ним прежде лишь однажды. Давным-давно, в юности. И после этого он уже ни за что бы и не поверил, что подобное возможно… после всех этих лет, разных стран, разных историй… Даже две недели тому назад, впервые ощутив еще даже не само это чувство, но лишь его предвестники, что как далекие и беззвучные пока зарницы в темном ночном небе, являлись то в виде задумчивости, порой нападавшей среди повседневных дел, то в виде смутных мыслей о том, есть ли и в его уже немолодой, в общем, жизни еще какая-нибудь возможность для более-менее продолжительного личного счастья. Не для пошлых связей, не для ненужных уже драм, а для простого, обычного – и спокойного счастья? Смешно? Конечно, смешно. Он и сам не раз готов был посмеяться над собой в течение этих двух странных недель, когда внезапные приступы робости, которых не случалось, пожалуй, со времен отрочества, сменялись железной решимостью плюнуть на все, и сегодня же вновь поехать прямиком в Сокольники… Ну или хотя бы просто позвонить: в прошлый раз он ведь успел заметить у нее в гостиной телефонный аппарат. Да только, в конце концов, так и не позвонил и не поехал, убедив себя в том, что все это сиюминутное, не раз уже происходившее и вообще – скоро пройдет. Ведь что, в сущности, их может объединить? У каждого своя жизнь. У нее – дом и дети, двоих из которых, совсем уже взрослых, он случайно повстречал перед тем, как уехать. У него… тоже, в принципе, налаженный быт и абсолютная свобода, которой, если подумать серьезно, отбросив в сторону ненужные и нелепые сантименты, совсем не хочется лишаться… Нет, не вновь. Рядом с Эсме он никогда не чувствовал себя в несвободе. Но Эсме была такая одна единственная. А кто знает, как в отношениях может повести себя та же Ольга Дмитриевна? Ведь все прошлые попытки чаще всего заканчивались ничем именно из-за этого – от невыносимого стремления всех этих женщин заполучить его целиком и полностью. А отдавать себя целиком и полностью – после того, как Эсме не стало, Дмитрий Кириллович был уже никому не готов… И вот теперь вдруг что-то в нем словно бы переменилось. Или, может, просто ожило?.. - Митя, ты меня слышишь? Я спрашиваю тебя: кто эта дама? Почему ты на нее так непристойно таращишься, где, в конце концов, твои манеры? «А и правда, действительно, где?!»… - Да, слышу, конечно. Матушка, дорогая, прости меня, голубчик! Я совсем не хотел тебя напугать! – осторожно взяв с материнских колен ее суховатую руку, затянутую в черную кружевную митенку, он поднес ее к своим губам. – Подожди минутку, я скоро все объясню! Опешившая от этих слов и действий Лидия Николаевна только и смогла, что молча открыть рот. И тут же его вновь закрыть. Тоже безмолвно. А сам Игнатьев, тем временем, уже соскочил с подножки своего авто и шел навстречу так и стоявшей – точно бы в ожидании его, на тротуаре мадам Веригиной. - Сударыня! – поклонившись ей со всем почтением, он остановился на некотором расстоянии. Вполне «приличном» со всех точек зрения. Но на лице при этом сияла совершенно мальчишеская улыбка, а глаза буквально светились от радости. – Не знаю, что именно привело вас сюда в этот час, но, кажется, отныне готов до самой своей смерти молиться ему, словно высшему божеству… Вы чудесно выглядите! И вам необычайно идет эта... роза!
Ольга Веригина: *с графом Игнатьевым* На поклон Игнатьева Ольга ответила легким кивком, при этом продолжала смотреть на него и улыбаться. Она догадывалась, что со стороны это, должно быть, смотрится глупо, да и выглядит совершенно неподобающим образом. Но что можно было сделать, если губы сами собой складывались в улыбку? И виноват в этом был, конечно же, он! И будто мало ему этого было? Улыбаясь не хуже Стёпки, совершенного беззастенчиво и искренне, дальше Дмитрий Кириллович произнес столь витиеватую фразу, что ее даже было сложно назвать комплиментом. Выслушав ее, Ольга беззвучно рассмеялась, прикрыла ладонью лицо и покачала головой. - А вы, граф, ужасный фантазер! И прежде всего вас бы стоило отчитать за то, что вы ужасно перепугали своим клаксоном мою лошадь! Но отчего-то кажется, что вашим воспитанием есть кому заняться и без моего участия, - очень тихо закончила она, мельком взглянув на оставшуюся в машине пожилую даму, без особого труда догадавшись, что это его мать. Те же прозрачно-голубые глаза, тот же овал лица, только более плавный, с тонкими и выразительными чертами. Все время, пока Ольга общалась с ее сыном, она внимательно за ней наблюдала. И, в какой-то момент ощутив на себе этот спокойный, будто оценивающий взгляд, она уже не могла о нем забыть, невольно подтягиваясь и еще больше выпрямляя спину. Словно робкая юная дебютантка перед взрослой, исполненной достоинства, светской дамой. И теперь, вновь сразу же посерьезнела. - Мне искренне жаль вашу бедную лошадь, - продолжая все так же беззастенчиво улыбаться, Игнатьев виновато вздохнул и демонстративно опустил на мгновение очи долу, но потом вновь посмотрел на собеседницу. – В качестве извинений я, пожалуй, велю прислать ей ведро самой сладкой и свежей моркови. Перевязанное атласным бантом… Или, может, позволите завезти его лично? – хитро сощурившись, вдруг прибавил он. - Она принимает по средам и пятницам, - не задумываясь, Оля назвала первые пришедшие в голову дни недели и очень серьезно добавила, - Только бант должен быть зеленым, как морковная ботва. Это, знаете ли, ее любимый цвет. - В самом деле? – Игнатьев удивленно приподнял брови. – Какая она у вас, оказывается, эстетка! В том, что она вновь, как и тогда, две недели тому назад, приняла его игру, определенно был добрый знак. Но еще больше обнадеживало, что сегодня она улыбается так искренне. И смотрит будто уже без прежнего иронического прищура. А очень даже хорошо. С явным интересом… - Ну прекрасно, - сказал он, решив попытаться ещё дальше развить успех, и без того грандиозный: она ведь только что пригласила его в гости! – С этим мы определились. А что насчет вас, мадам? Какие цвета – и какие цветы, помимо алых роз, предпочитаете вы сами? - Пионы. Розовые пионы. Знаете, в Китае принято говорить, что бутон пиона заменяет собой сотню розовых. «Значит, пионы?.. В конце июля?» - задумавшись лишь на секунду, Дмитрий Кириллович медленно кивнул, обозначая, что принял это к сведению. Задачка, конечно, в духе сказки про двенадцать месяцев. Но у необычной дамы и прихоти не могут быть обыкновенными. Вокруг них по-прежнему текла обычная жизнь. Доносились со всех сторон голоса прохожих и шум экипажей, рядом нетерпеливо фыркала лошадь. Но, стоя посреди всего этого шума и гвалта, Ольга его совсем не слышала, оказавшись вдруг сейчас будто бы наедине со стоящим напротив и глядящим на нее все с тем же неприкрытым восхищением мужчиной. Наваждение продлилось секунды, однако от его остроты, а еще от абсолютно забытого чувства, когда по всей крови словно бы настоящий огонь проносится, сердце надолго сбилось с положенного ему ритма. Меж тем, утомившись сидеть в одиночестве, но еще более страдая от неудовлетворенного любопытства, не замеченная ни сыном, ни его собеседницей в жемчужно-сером и скромном, однако же, только на первый взгляд, туалете – внимательный и по-юному зоркий, несмотря на извечные жалобы, глаз графини успел отметить и украшавшую ткань изящную вышивку, и дорогое кружево в отделке, Лидия Николаевна самостоятельно выбралась из салона авто, подошла к ним и тихо положила руку на локоть Игнатьева. Чуть встрепенувшись от неожиданности, он сразу же к ней обернулся и пробормотал растерянно: - Мама?! Ну что же ты… сама? У тебя ведь колено… - по последовавшему сразу за этим многозначительному взгляду понимая, что ничего хорошего его уже не ждет.
полная версия страницы