Форум » Постскриптум » Un amour, une vie » Ответить
Un amour, une vie
Аделин Бонне: Время - осень 1942 года. Место - Франция, Лотарингия. Город Малэн. Участники - Аделин Бонне, Отто-Георг фон Аренберг
Ответов - 45, стр:
1 2 3 All
Отто фон Аренберг: Офицер лишь молча подвинул по столу карандаш и лист бумаги. Оправил рукава рубашки, глядя как Сантин старательно пишет что-то, натянул френч, и не прибавив более ни слова, кивнул и вышел, как чаще всего ходил - через окно, чтобы миновать общий коридор и прихожую. Так и оставив на столе все свои бумаги и счета. Невольно пришедшая мысль заставила криво усмехаться в темноту, все то время, пока он шёл до флигелька Курта, за которым под самодельным навесом и была припаркована машина. Интересно, что сказали бы в СД или абвере, узнай они там, что он, офицер вермахта ушел, оставив на столе в доме явных врагов и возможных диверсантов кучу документов, предназначенных лишь для внутреннего пользования. И хотя ничего особо важного в них не было, но опытный глаз и здесь мог бы найти немало интересного, и немало путей к вредительству. Ведь эта история про больного мальчишку могла вполне оказаться враньем. Или даже если не враньем, кто мешает пламенной патриотке совместить приятное с полезным, и воспользоваться его отсутствием, чтобы пошарить в документах? Ведь все, что во вред мерзким захватчикам есть благо, не так ли? Промозглый ветер швырнул в лицо дождевые капли и Аренберг невесело хмыкнул, только сейчас сообразив, что забыл надеть шинель. Привык к теплому французскому климату и совсем забыл, что осень-то не только календарная. Впрочем, вящая нелепость ситуации веселила его не меньше. Попытавшись представить, как выпучил бы глаза тот же Вебер, если бы ему предложили отправиться среди ночи за врачом для того, кто сутки назад намеревался тебя пристрелить, он едва не рассмеялся. А вот, кстати, зачем он, собственно, едет? Уже садясь в машину, и включив зажигание, под недовольное урчание медленно прогревающегося мотора Аренберг впервые задал себе этот вопрос. Почему? Ведь это нелепо! Ладно бы еще они мирно сосуществовали как хозяева и жилец, как он и надеялся поначалу. Но зачем помогать женщине, которая его ненавидит и не упускает случая оскорбить, и мальчишке, который пытался его убить? Почему он не рассмеялся в лицо Сантин и не заявил, что болезнь Жан-Поля и переживания его сестрицы - это лишь их забота? Аренберг не имел ни малейшего понятия, как ответить на эти вопросы. Помогать тому, кто тебя ненавидит - глупо. Тому, кто не только не оценит, но и не преминет вновь уязвить - глупо вдвойне. Ужасно глупо. Но… правильно. Немудреный вывод, но лучшего он и не знал. Хорошо ли, плохо ли. Какая разница. Это было правильно. В доме доктора было темно. Пришлось позвонить еще и, наконец, дверь ему открыла заспанная женщина средних лет в выцветшем горчичного цвета халате. Увидев на пороге офицера, она охнула, и, разом проснувшись, отступила назад, округлив глаза, и полуоткрыв рот от неожиданности и ужаса. - Извините за беспокойство, мадам. - Отто шагнул в прихожую. - Мне нужен доктор Барри. Женщина попятилась, поднося руку ко рту. Ну да, можно было представить, что происходило в ее голове. И то, что немец явился один, а не в сопровождении солдат, особой роли не играло. Аренберг вздохнул, и повторил как можно мягче, чуть ли не по слогам, чтобы до нее, наконец, дошло. - Мадам. Я понимаю, что уже поздно. Но мне нужен доктор, и я был бы вам весьма благодарен, если бы вы его позвали.
Аделин Бонне: совместно - И что, вот так, сразу – согласился? Молча встал и поехал? – Аделин постаралась, чтобы ее голос прозвучал как можно более нейтрально, но в нем все равно промелькнула нотка смущения. Хотя, Сантин вряд ли обратила на это внимание, потому что, разумеется, не имела понятия, чем закончился вчерашний разговор хозяйки с майором Аренбергом. А сама мадам Бонне по-прежнему отнюдь не горела желанием ее просветить. Особенно теперь, когда этот и без того малопонятный человек внезапно проявил по отношению к ней, а главное – к ее брату столь странное, из-за очевидного противоречия ожидаемой логике развития событий, благородство. В свете чего собственные вчерашние высказывания Аделин, если честно, уже нынешним утром припоминавшиеся ею с ощущением легкой неловкости – из-за излишней и, пожалуй, не совсем заслуженной именно майором Аренбергом резкости, вовсе превращались в нечто из разряда пустой патетики. Впрочем, возможно, именно этого он и добивается? В любой другой момент мысль о том, что она не одинока в своем тщеславии, спасительная для самолюбия и одновременно успокоительная для совести, скорее всего, гораздо больше заняла бы ее внимание. Но теперь Аделин была слишком опечалена, слишком оглушена свалившимися на нее проблемами. Потому почти не придала ей значения. В чем-то Сантин, выходит, права: уязвленное самолюбие – действительно мизерная цена, если этим можно заплатить за здоровье и благополучие Жижи… Спустя несколько минут кромешную тьму за окнами гостиной, располагавшейся как раз над портиком парадного крыльца, вновь разрезали длинные лучи света автомобильных фар, в которых отчетливо виднелись перпендикулярные струйки дождя, затем послышался и вновь умолк шум мотора, раздались резкие хлопки дверей. И вот, навстречу Аделин, которая к этому времени поспешила спуститься в небольшой холл на первом этаже, уже ступал доктор Барри. Следом за ним в дом вошел майор Аренберг. Но, едва взглянув в ее сторону и ничего не сказав, тотчас же пошел к себе в комнаты. Почему-то растерявшись от этого холодного и равнодушного взгляда, Аделин даже не успела его поблагодарить. Неловко. Однако – не бежать же за ним следом? Что касается доктора, то он, кажется, еще до сих пор не конца еще верил, что его действительно, всего-навсего, пригласили к пациенту. Поэтому Аделин пришлось дважды описать сложившуюся ситуацию, чтобы он, наконец, совершенно собрался и принял свой обычный деловой и несколько суховатый тон, весьма отличный от любезности его коллеги, иногда граничащей с подобострастием. Особенно, если речь шла о пациентах из обеспеченных и влиятельных в городке семейств, вроде Бонне. Внимательно выслушав Аделин, которая во второй раз за текущие сутки смогла описать все наблюдаемые у брата симптомы, а также их развитие, гораздо более толково и подробно, доктор Барри незамедлительно отправился в комнату больного, где обнаружилась и Сантин, как-то незаметно ускользнувшая туда из верхней гостиной, еще до приезда врача. Сидевшая на краю кровати, крепко держа за руки мечущегося в бреду мальчишку, с появлением хозяйки и месье Барри она, впрочем, тотчас встала и, почтительно поклонившись последнему, отошла в сторону, остановившись подле Аделин. И после они вместе – также второй раз за этот день – наблюдали производимые над Жижи манипуляции. Правда, не настолько дотошные, как в первый. Буквально через пару минут, лишь выслушав его легкие, доктор Барри убрал стетоскоп в карман и, обернувшись , удручённо покачал головой: - Боюсь, мне нечем вас обрадовать, мадам Бонне. Это определенно пневмония… - Но как же так, почему?! – перебила его Аделин. – Ведь мы выполняли все назначения. Доктор Матэн предполагал, что это поможет остановить развитие болезни и переход в более тяжелую стадию. - Что же, вероятно, его предположения не оправдались, - сдержанно ответил Барри, по лицу которого, тем не менее, пробежала едва заметная тень. – В любом случае, теперь это уже не важно. Ваш брат нуждается в интенсивном лечении, которое невозможно обеспечить в домашних условиях. Поэтому я настаиваю на госпитализации – и госпитализации немедленной! Лишь в том случае можно более-менее ручаться за благоприятный исход. - Но доктор Матэн говорил, что в этом нет никакой необходимости! Я ведь спрашивала! - Это было его решение. Меня же более интересует ваше – вы отвечаете за этого юношу. - О, разумеется, делайте все, как нужно, доктор! - Хорошо. В таком случае собирайте пока необходимые вещи, а я пойду, поговорю с майором Аренбергом, чтобы к вашему дому пропустили санитарную машину… Должен сказать, мадам Бонне, что вы весьма обязаны этому человеку. Что бы им, в конечном счете, ни двигало, – чуть слышно прибавил он, выходя из комнаты. А она только молча кивнула в ответ, опуская глаза. Лишь теперь впервые вдруг осознав еще один возможный смысл происходящего. В комнате немецкого офицера, куда Барри постучал спустя пару минут, было чертовски накурено. Позволив ему войти, Аренберг, сжимавший в зубах сигарету, жестом предложил присоединиться, доктор не отказался. Покурить, и верно, было теперь кстати. Вообще, довольно сдержанный и терпимый к чужим слабостям, он совершенно не выносил в людях самоуверенности, которая, к тому же, у некоторых - вроде этого клоуна, Матэна, маскирует недостаток компетенции. И ведь после, с разной степенью успешности подчищая за ним «хвосты», бывает практически невозможно ничего доказать ошарашенным родственникам… - А нехороши дела у мальчишки, - вместо долгих объяснений, произнес он, наконец, после нескольких молчаливых и глубоких затяжек, в очередной раз с усилием выдыхая табачный дым перед собой, и глядя на Аренберга. – Позарез надо в стационар. Но и там… я не уверен. Много времени потеряно. - Надо, значит, отвезем, - коротко отозвался офицер, стряхивая пепел в переполненную пепельницу. - Моя машина сойдет, или вызвать из больницы санитарную? - Нет, ваша не подойдет... А впрочем, - чуть замявшись, он продолжил, - возможно, так и действительно выйдет быстрее. Парень вполне поместится на заднем сиденье вместе со своей сестрой. А прежде мы вдвоем легко донесем его до машины... Он умолк и вновь взглянул на Аренберга, будто проверяя реакцию на свои слова. Доктор Барри никогда не участвовал в Сопротивлении. Когда-то простым солдатом чудом оставшись в живых при Сомме, он видел в своей жизни немало страшных вещей. И, кажется, ничего не боялся. За исключением тех кошмаров, которые до сих пор иногда подкидывала ночами память о пережитых в тех заполненных жидкой грязью вперемешку с мертвецами и теми, кто вот-вот ими станет, окопах, животном ужасе и отчаянии. Все это давно прошло. Но, видимо, что-то навсегда в нем сломало. Потому, когда началась новая война, даже после оккупации Франции, доктор предпочитал оставаться среди молчаливого большинства. Среди тех, кто до последнего стараются делать вид, что ничего особенного нынче не происходит. Делай свое дело и не высовывайся. Таков был его девиз. Потому и сейчас, едва разобравшись, наконец, в ситуации, он первым делом пообещал себе просто оказать пациенту помощь и более ни во что не вмешиваться. Однако сдержать это обещание оказалось труднее, чем можно было представить. - Разумеется, если это вас не слишком затруднит, господин майор, - сказал он, продолжая изучать лицо немецкого офицера со странным, почти научным любопытством. - Мальчишка весит от силы килограмм сорок пять. Невелико затруднение, - сухо произнес Аренберг, глубоко затянулся, и, уже вставая, ткнул недокуренную сигарету в пепельницу, в горку таких же окурков. От резкого тычка “бычок” согнулся пополам, испуская последнюю, почти жалобную тоненькую струйку дыма. Действительно ли он понял фразу доктора настолько буквально, или намеренно не желал вдаваться в подробности и утолять любопытство эскулапа - понять было невозможно. Офицер, тем временем, сгреб со стола полупустую пачку, и зажигалку, и продолжил, рассовывая их по карманам френча. - При всем уважении, доктор, не в вашем возрасте тащить кого-либо по лестнице, без носилок, да еще и в паре с кем-нибудь, рискуя свалиться при неверной координации шагов. Поедемте вместе, переднее сиденье свободно. После я доставлю вас домой. Направившись к выходу, у самой двери он остановился, чтобы подождать врача. И, уже открывая ее, спросил, наконец: - Пневмония? Нетрудно было догадаться, в общем-то, что именно с жаром и кашлем могло повлечь за собой такую серьезность медика. - При аускультации я совершенно не услышал нижней доли его правого легкого, - кивнув, зачем-то добавил он, верно, находясь под впечатлением от мгновенного, без раздумий, решения немца помогать. Словно бы тот был его коллегой-врачом, или хотя бы имел настолько развернутое представление об анатомии, чтобы понимать, о чем именно идет речь. Сунув, также почти не глядя, свой окурок в тяжелую стеклянную пепельницу, доктор поднялся следом за Аренбергом и первым вышел в темный коридор.
Отто фон Аренберг: Совместно В спальне наверху, царило странно знакомое ему настроение. Паника под маской сдержанности в слабом понимании того, что страхом делу не поможешь. Но все равно оно чувствовалось отовсюду, словно бы самый воздух тут был отравлен тревогой. Жан-Поль в полузабытьи метался по подушке, Сантин с угрюмым видом разворачивала большой клетчатый плед. Разумная мера, раз уж приходится вытаскивать пылающего в жару мальчишку на осенний холод, пусть даже это всего лишь несколько метров от двери до машины. Только вот, похоже, так скоро ни Сантин, ни мадам Бонне их тут не ждали. А его самого, судя по всему, не ждали и вовсе. Во всяком случае, огромные, почти черные глаза на бледном лице Аделин, выражали все, что угодно, кроме спокойствия, обычного в случае появления кого-либо, чье пришествие предсказуемо и ожидаемо. Аренберг коротко кивнул, пройдя мимо нее, поглядел на мальчишку, и покачал головой. - Его прохватит в машине, там ощутимо сквозит. Укутайте покрепче. - В машине? А разве она уже здесь, так быстро? Странно, я ничего не слышала! Вскочив со стула, Аделин рванулась было к окну, желая выглянуть наружу, но доктор, слегка прихватив за плечо, мягко удержал ее на месте, одновременно поясняя, что майор Аренберг только что любезно согласился лично отвезти Жан-Поля в госпиталь в своем служебном автомобиле. – Я не понимаю – зачем? – красноречивое молчание в ответ, заставило молодую женщину ощутить, как к лицу одно мгновение приливает краска. – Точнее, я имею в виду… будет ли это удобно? Мне не хотелось бы вас обременять, майор, - она повернулась к Аренбергу, устремляя на него смущенный и вопросительный взгляд. Но тут же, вздрогнув, отвела его в сторону и осеклась от внезапного окрика Сантин, которая до того молча копошилась подле Жижи, а тут вдруг вскинулась и, привычно подбочениваясь, неожиданно уверенно вступила в общий господский разговор: - А я вам вот, что скажу: удобно… неудобно! Какая разница, мадам?! Не до китайских нам здесь нынче церемоний! Предлагают помочь, значит, надо поблагодарить и согласиться, а не философию разводить! Лучше б вещи пока необходимые упаковали, какие с собой нужно будет взять, пока мы тут мальчика переоденем! - Да благодарна я, боже мой! Разумеется, благодарна! – воскликнула Аделин, голос которой отчетливо прозвенел отчаянием. Чувствуя себя не в силах ничего более объяснять, она лишь махнула рукой и почти выбежала прочь из комнаты, направляясь в чулан, где, вместе с другими ненужными большую часть времени вещами, постоянно хранились также дорожные сумки и саквояжи. Там, извлекая с верхней полки нужную сумку, она впервые за весь этот бесконечный день, позволила себе ненадолго дать волю обуревавшим душу эмоциям. Плакала, впрочем, уже не столько от волнения и страха за брата, сколько от собственной обиды и унижения. Абсолютно беззвучно, чтобы никто – а особенно сам этот чертов немец, ни о чем не догадался и не услышал. Да что же это такое? Что же он за человек такой, почему рядом с ним она постоянно либо говорит какую-то чушь, либо ведет себя, словно последняя дура?! Простояв в чулане, вот так, в слезах, в общей сложности, должно быть, не более пяти минут, Аделин в очередной раз неимоверным усилием воли взяла себя в руки. После чего, так же бесшумно высморкалась, аккуратно, чтобы не смазать тушь, промокнула другим краем платка влажные ресницы и, глубоко вздохнув, покинула свое кратковременное убежище. В спальне Жижи, тем временем, уже вовсю шли сборы. Организовав себе в помощь без лишнего смущения сразу обоих мужчин – и немца, и француза, один из которых – доктор Барри, поддерживал больного юношу за плечи в сидячем положении, а другой, майор Аренберг, по необходимости, подавал нужные предметы его гардероба, пиккардийка довольно ловко одела Жан-Поля, пребывающего почти что в беспамятстве. И теперь уже доставала из комода стопки белья, носки, рубашки – в общем, все, что, как ей представлялось, может понадобиться во время пребывания в больнице. Так что Аделин осталось лишь молча вручить ей в руки принесенный с собой большой гобеленовый кофр, с которым сама она до войны, бывало, любила путешествовать на юг, в Ниццу. После чего, сложив перед собой ладони, словно провинившаяся школьница, мадам Бонне снова стала возле стены, наблюдая за тем, как пиккардийка споро и умело складывает вещи ее брата, особенно остро ощущая собственную никчемность на фоне этой бурной деятельности. Оно, и в самом деле, выходило так, что делом здесь заняты все, кроме нее. Впрочем, нет. Майор Аренберг тоже был ничем не занят. Ожидая окончания вселенских хлопот, он просто стоял неподалеку, поигрывая зажатой в руке зажигалкой. И Аделин, все не решавшейся взглянуть в его сторону, почему-то казалось, что он исподволь за нею наблюдает. Надо было отдать должное Сантин. Она на удивление споро покончила со всеми сборами. Жан-Поль был одет, вещи собраны, и пикардийка при помощи доктора довольно сноровисто закутала его в толстый плед. Мадам Бонне выглядела не столько перепуганной или возмущенной, сколько потерянной. То холодное отстранение и враждебность, с которыми она обычно держалась, и по-обязанности, строгий облик матери сына-подростка, который, казалось, намертво прилип к ней, растаяли без следа. Впервые Аренберг подумал о том, что она еще совсем молода. И... красива. Тонкие черты лица, темные глаза, которые сейчас выглядели совсем огромными на бледном от волнения лице... она казалась сейчас хрупкой, как статуэтка из богемского стекла, и походила на те лица в старинных гравюрах, которые, будучи набросанными тонкими штрихами, смотрелись полупрозрачными, позволяя воображению дорисовать то, чего художник не пожелал обозначить. В ее облике тоже была какая-то незавершенность. Чего-то определенно не хватало, чтобы придать этой точеной, стройной женщине ореол истинной красоты и женственности. Неожиданно, Аренберг поймал себя на том, что пытается представить, как эта строгая, тщательно одетая, ухоженная, но по-враждебному сдержанная мадам Бонне ведет себя в постели, в объятиях мужа? Интересно, может ли это застывшее то в тревоге, то во враждебности тонкое, отрешенное лицо светиться нежностью или страстью? И как оно выглядит тогда? Невольно скользнув взглядом по ее фигуре, майор сжал губы, мысленно себя одернув себя. И вправду, безделье до добра не доводит - стоило хоть пару минут постоять в стороне, не принимая ни в чем участия, как в голову полезла всякая дичь. Нет, надо все же высыпаться, хоть иногда. Когда на смену тупой усталости приходят этакие скачки мыслей в разные стороны, это похоже уже на полную утрату всякого контроля над ними. К счастью, долго стоять без дела не пришлось. Сантин как раз закончила укутывать подростка, и доктор явно попытался приподнять его сам. Аренберг отлип от стены, сунул зажигалку в карман, и спокойно отстранив доктора, сам поднял Жан-Поля с кровати. Как он и ожидал, парень оказался не слишком тяжелым, единственным неудобством было то, что, находясь в полузабытьи, он то и дело порывался дернуться. Впрочем, это было даже неплохо. Аренберг не раз замечал странную особенность - человек в сознании, если тащишь его на руках - кажется легче, чем другой, такой же массы, но в полном бесчувствии. А тело мертвеца и вовсе, кажется, тяжелеет почти вдвое практически моментально после того, как останавливается сердце. Почему? Он не имел ни малейшего понятия. Сантин сноровисто распахнула дверь, и пошла вперед. Лишенный возможности смотреть себе под ноги, Аренберг ориентировался лишь на ее движения, и звук шагов, пытаясь понять, сколько еще под ним ступенек. Повезло, он даже не споткнулся. Короткий коридор первого этажа, входная дверь... Снаружи все еще лил дождь. Машинально подавшись вперед и вправо, он прижал голову мальчишки к своему плечу, чтобы запрокинутое лицо не заливало дождем. Снова вспомнил, что так и не озаботился надеть шинель, впрочем, за несколько метров до машины плотная ткань френча явно не рисковала промокнуть. Доктор, протиснувшись вперед, и, по-видимому совершенно освоившись в непонятной ситуации, распахнул заднюю дверь, благо офицер и не подумал запирать машину. - Залезайте, - Аренберг оглянулся на Аделин, следовавшую за ними с еще более потерянным видом, чем наверху. Будь ситуация другой, его бы позабавила вопиющая ирония ситуации - кто мог бы представить, что гордая патриотка по собственной воле сядет в "хорьх", да еще без прочувствованных речей, что сей "хорьх" не имеет права попирать своими насквозь пронемеченными покрышками, дороги Франции! Сейчас он об этом даже не вспомнил. Дождался лиш , пока она усядется, и кое-как, не без помощи доктора, попридержавшего ноги парня, устроил того полулежа на заднем сиденьи в объятиях сестры. Дальнейшее пошло быстро. Доктор сел впереди, Аренберг занял обычное место Курта, "хорьх" недовольно зарычал, но вырулил-таки со двора, и помчался по улице, разрезая фарами пронизанную струями дождя темноту. Не доезжая двух кварталов до больницы, под единственным на эту часть улицы зажженным фонарем, обнаружился пост. Заслышав звук мотора, на дорогу выскочили двое солдат, нацеливая в приближающуюся машину стволы автоматов, с обеих сторон показалось еще несколько человек с оружием наперевес - опознать черный автомобиль в темноте за слепящим светом фар было делом невозможным. Аренберг слегка сбросил скорость, въезжая в круг света от фонаря, и пригасил фары, позволяя постовым разглядеть "хорьх". Надо отдать солдатам должное, едва узнав машину, они немедленно освободили дорогу. Проезжая мимо, офицер отметил про себя, что караулы надо подтянуть. Мало ли кто там едет в его машине, они все равно обязаны ее остановить и убедиться, кто за рулем, и кто в салоне. Ведь угнать ее и воспользоваться как пропуском ничего не стоит. Малэнская больница представляла собой длинное приземистое двухэтажное здание, с двумя загнутыми на манер крабовых клешней флигелями по краям. Аренберг подъехал к освещенному одинокой, качавшейся на шнуре лампочкой, крыльцу приемного покоя, и заглушил мотор. - Доктор.. Барри кивнул, и вышел, захлопнув дверь. Странно нахохлившись под дождем, он взбежал на крыльцо и скрылся из виду. Аренберг взглянул в зеркало заднего вида, впервые за всю дорогу. Освещенное тусклым отсветом с крыльца, бледное лицо женщине на заднем сиденьи казалось призрачным. На мгновение их глаза встретились в зеркале, словно почувствовав его взгляд, она тоже посмотрела вперед. Не в силах справиться со странным ощущением неловкости, Аренберг отвернулся от зеркала. Откуда оно взялась, и почему, только Бог знает. Зато совершенно очевидно было другое: соотечественники станут весьма косо смотреть на мадам Бонне, если узнают, кто привез ее в госпиталь. Доктор Барри не в счет, у медиков поневоле шире взгляд на вещи, чем у других людей. И если бы еще за рулем был Курт... Кстати, а почему он и правда, привез их сам? Почему не отправил Мейера? Ведь это было бы самое оптимальное - и долг приличия соблюден, и какая-никакая, а все же учтивость, но при этом... Так почему же сам? Ведь и тогда, в доме, ему даже в голову не пришло поручить всю эту возню своему денщику. Почему? Из позерского желания утереть нос спесивой даме, показав себя этаким благородным рыцарем, что отвечает добром на оскорбления? Но не было такого желания, собственно и не подумал об этом даже! Тогда почему? Он не знал. Но знал, что "светить" собственное участие в этом деле совершенно не следует. Поэтому попросту покинул салон автомобиля и зашел за бортик крыльца, туда, где сгущалась темнота. Не прошло и минуты, как в дверях появился доктор, возглавляющий процессию из двух санитаров с носилками. Носилки скатили к машине, открыли дверь, сноровисто переложили на них Жан-Поля, и повезли обратно внутрь. Туда же направилась и Аделин, казалось враз похудевшая и еще более истончившаяся от усталости и переживаний. Доктор пошел следом. Аренберг вышел из своего укрытия, переставил машину задом к стене больницы, слева от крыльца, едва не наехав задними колесами на узкую полоску земли, на которой тщательно обстриженной стенкой был высажен какой-то низкорослый кустарник, опустил стекло, и извлек из кармана пачку сигарет, устраиваясь поудобнее, и готовясь к долгому ожиданию.
Аделин Бонне: При внешнем тщедушии, мальчишка Леблон оказался неожиданно тяжелым. Или, может, он, в самом деле, несколько переоценил свои силы, попытавшись его поднять. Как бы там ни было, доктор не стал возражать, когда немец, заметивший его затруднение, решил сам отнести брата мадам Бонне к машине. Кивнув в знак благодарности, он просто отступил в сторону, давая майору дорогу, а Сантин, тоже смотревшая на него с одобрением, даже услужливо распахнула дверь, выпуская прочь из комнаты. Аделин, тем временем, молча следила за развернувшимися перед ней маневрами, не зная, что думать, и что говорить. С одной стороны, поведение Аренберга было совершенно естественным для воспитанного человека. Для нормального мужчины, для христианина, в конце концов. Однако и она, и Сантин, прекрасно знали, что заботился майор сейчас не просто о некоем абстрактном ближнем. А о том, кто совсем недавно сам хотел его смерти. Хоть и годился ему по возрасту в сыновья… Только вот пиккардийку это, кажется, ничуть не смущало: складывалось впечатление, что она уже и думать забыла обо всем, что случилось в доме прошлой ночью. А вот у Аделин, ко всем ее и без того многочисленным заботам, неожиданно прибавилась еще одна: в мучительных попытках понять мотивы этого человека, она раз за разом словно бы натыкалась на какую-то глухую стену. И потому майор Аренберг все более занимал ее мысли. Это смущало. Точнее, наводило смятение на ее душу, усугублявшееся ощущением вины за то, что она вообще думает об этом теперь, когда так болен Жижи и, казалось бы, никто, кроме него не должен ее волновать. Но вместо этого, ступая осторожно, чтобы не поскользнуться на высоких каблуках на влажной, мощеной немного неровной камнем дорожке, усыпанной к тому же размокшими под дождем палыми листьями, она размышляет о том, почему майор Аренберг так неожиданно легко несет его на руках к своему автомобилю. При том, что совсем не выглядит в повседневной жизни силачом… Недовольно мотнув головой, мадам Бонне едва заметно нахмурила брови и подняла повыше воротник плаща, защищаясь от попадавших на открытую часть шеи холодных капель. Словно ощутив на своей спине ее взгляд, Аренберг, тем временем, обернулся, коротко и отрывисто предложив ей садиться на заднее сиденье «хорьха». Кивнув, Аделин без лишних слов нырнула в просторное, пахнущее бензином, вперемешку с осенней сыростью, кожей и совсем немного – мужским одеколоном, нутро салона. Устроившись на холодном сиденье, она тут же стала помогать удобнее уложить туго запеленатого в плед, словно младенец, Жан-Поля, который не слишком осознавал происходящее, поэтому что-то глухо и недовольно бормотал. В какой-то момент Аренберг, склонившись, неожиданно заглянул в открытую дверь. Аделин же в этот момент в очередной раз подалась к ней, стремясь максимально удобно устроить ноги Жижи на явно коротком для него заднем автомобильном диване. И от этого их лица внезапно оказались совсем близко, а взгляды встретились – на краткий миг, за который майор успел спокойно спросить, могут ли они отправляться, а она – так же спокойно ответить, что да. И почувствовать, как сердце при этом совершило в груди какой-то странный невообразимый кульбит… Потом они в полной тишине ехали по городу, центр которого в прежние времена, помнится, был неплохо освещен. Теперь же, возможно, по причине повсеместного комендантского часа, после которого вроде бы никому и не положено выходить из дома, фонари горели даже не через один, а существенно реже. Потому улицы, такие знакомые и привычные днем, казались чужими и даже опасными, когда призрачный свет фар «хорьха» в очередной раз выдергивал из кромешной темноты то растущее вдоль дороги дерево, то кустарники, смотревшиеся мрачными, потусторонними тенями, тянущими к путникам в немом призыве свои черные, наполовину оголенные уже ветви. Небольшая, освещенная качающимся на ветру фонарем площадка перед дверями больницы, куда доктор зашел первым, чтобы позвать помощников, спустя всего пару минут после этого наполнилась людьми в белых халатах. То были санитары с каталкой, наружу из здания выглянул кто-то из медицинских сестер. Следом – дежурный доктор Дельпи, который тоже пришел, покурить и разведать обстановку. И теперь с любопытством рассматривал длинный черный немецкий автомобиль, мысленно гадая о причинах, по которым он здесь находится. Пояснения коллеги Барри о том, что герр комендант оккупационных войск любезно решил помочь своей квартирной хозяйке, предоставив служебную машину, чтобы отвезти в госпиталь ее больного брата, казались какими-то странными. Однако выяснять подробности теперь было явно некстати. Впрочем, после того, как только что доставленного пациента увезли в здание, а следом из недр «хорьха» показались вначале стройные ножки в туфлях на высоком каблуке, а затем – и вся остальная, высокая и тонкая женская фигура, облаченная в темно-серый элегантный тренч, необходимость в дополнительных пояснениях отпала сама собой. «Супруга местного фабриканта, владельца кирпичного завода в пригороде… как бишь его… Бонне? Крайне интересно…» Заметив, что женщина тоже его видит, Дельпи приветственно поклонился, забросил куда-то за порог окурок и быстро скрылся в здании. А Аделин, также быстро и рассеянно кивнув ему в ответ, еще ненадолго замешкалась у автомобиля, в котором забыла сумочку. Затем, выпрямившись, она вновь стала оглядываться по сторонам, ища Аренберга. Почему-то показалось, что он тоже собирался пойти вместе с ними. Однако майор, видимо, уже успел куда-то отойти. И потому, поправив плащ, она быстро побежала вверх по ступенькам. Внутри здания госпиталя, доброжелательная медсестра на посту вначале длинного узкого коридора жестом указала ей, куда пройти. Еще через минуту Аделин зашла в палату, где Жижи уже успели переложить с каталки на кровать. Вокруг него суетились еще две медицинских сестры. Одна брала на анализ кровь, другая разворачивала возле кровати систему подачи кислорода. Доктор Барри что-то тихо пояснял коллеге – тому самому, которого Аделин увидела некоторое время назад. Тот сосредоточенно кивал. Не решаясь мешать, молодая женщина замерла в дверях, крепко сжимая ручки своего ридикюля и глядя на брата. На больничной кровати, посреди всей этой происходящей вокруг него суеты, Жан-Поль выглядел особенно жалким и несчастным, совсем еще ребенком. При виде его осунувшегося лица и худой, длинной мальчишеской шеи, выглядывавшей в распахнутом вороте пижамы, к горлу Аделин вновь подступил комок, а перед глазами опять все задрожало и поплыло. - Мадам? – тихий оклик Барри заставил ее вздрогнуть. Быстро смахнув с ресниц набежавшие слезы, она вопросительно повернулась к нему. - Да, что? Я вам нужна, доктор? Что нужно сделать, говорите, я слушаю? - Именно, душа моя. Послушаете – и сделаете, как я вам скажу, договорились? – оставив коллегу, которому, видимо, уже дал все необходимые сведения, пожилой эскулап подошел к ней и, мягко взяв за плечо, увлек за собой в коридор. – Пойдемте, не будем здесь мешать. - Но… я не понимаю? – беспомощно оглядываясь на Жижи, она нехотя пошла за доктором. - Пойдемте-пойдемте! – он был неумолим. – Мадам… Аделин, вы позволите, я буду вас так называть? – она кивнула. – Аделин, вы сделали для своего брата все, что могли. И даже больше. Теперь предоставьте эту возможность нам. Поверьте, мы с доктором Дельпи приложим все возможные усилия. А вам теперь лучше отправиться домой и немного отдохнуть. Не хватало еще, чтобы следом за братом заболели и вы! - Я никуда не поеду! Это невозможно… Пустите, я должна остаться! – в голосе Аделин послышались нотки возмущения и истерики. - Все. Возможно, - раздельно произнес Барри. – Говорю же: в вашем присутствии здесь нет более нужды. К тому же, вы только что пообещали сделать то, что я скажу. Так что это мой приказ… Ну-ну, дитя! Не нужно так реагировать! Все будет хорошо. Давайте-ка, я вас провожу, вы немного поспите, а утром вновь приедете сюда? С этими словами он повел ее на выход, крепко держа за руку, точно маленькую девочку. Дождь на улице в очередной раз затих, и теперь было слышно лишь, как мерно поскрипывает, качаясь на ночном ветру, лампа над порогом. Подведя Аделин к машине, доктор Барри открыл переднюю дверь с пассажирской стороны и обратился к сидящему внутри Аренбергу: - Спасибо, что дождались, майор. Благодарю вас еще раз за помощь: нынче вы сделали доброе дело, - он улыбнулся и поднял руку в знак того, что не примет никаких уверений в обратном. – Впрочем, если уж вы настаиваете, что ничего не сделали, то не грех будет просить у вас еще одно одолжение: отвезите домой эту даму. Только, умоляю, не торопитесь!
Отто фон Аренберг: Аренберг щелчком отбросил окурок, когда открылась дверь, и выжидающе взглянул направо, но к его удивлению, доктор не стал садиться в машину сам, а усадил на сиденье… Мадам Бонне. Наверное, в другое время он бы усмехнулся вопиющей иронии, снова и снова сталкивающей его с этой женщиной, но сейчас, после двух практически бессонных ночей, после совершенного сумасшествия на службе, был настолько измотан, что не хотелось даже удивляться. И иронизировать тоже. Вместо этого, он лишь кивнул доктору, подождал, пока молодая женщина устроится на сиденье, и повернул ключ в замке зажигания, заводя машину. Мотор еще не успел остыть, и завелся без обычных чихов, которые, случается, издавал иногда под дождем. Машина тронулась с места и неторопливо вырулила обратно на подъездную дорожку. Странное дело, он совершенно не чувствовал в себе никакой скованности, или напряжения. Может, слишком устал? Или очевидная невозможность происходящего, которое, тем не менее, почему-то происходило - была настолько за гранью понимания, что можно уже было не напрягаться, пытаясь ее осмыслить, а попросту расслабиться и поплыть по течению? Он и сам не знал. Просто неторопливо вел машину сквозь хлесткие струи все усиливавшегося ливня. Глухо стучали дворники, в приоткрытое окно тянуло запахом мокрой земли, смешиваясь с горьковатым ароматом терпких духов. Духи… “Странно, - отстраненно думалось ему. - А ведь у нее не было времени на сборы”. Тут же почему-то пришло в голову, что он никогда не видел ее одетой небрежно, или хотя бы свободно, по-домашнему. Даже когда она проводила весь день дома безвылазно - всегда строго и элегантно, и даже слегка подкрашена, несмотря на то, что дома не было мужа. Выходит, не для какого-то мужчины, и не напоказ, а по собственной сути. Совершенно самодостаточное существо, и, вместе с тем… Аренберг мельком взглянул на Аделин, рассматривающую бегущие по черноте за стеклом струи дождя. Нет. Не совсем самодостаточное. Он чувствовал ее напряжение, как нечто физически ощутимое, повисшее в воздухе. Вместе с тем, чувствовал что и она устала, устала так, что, наверное, уже почти ничего не воспринимает. Подивился тому, что не испытывает к ней ни досады, ни злости, ни даже жалости. Какое-то странное, бесконечно усталое и безнадежное, но явственное ощущение чего-то общего. Словно у двоих, потерпевших кораблекрушение, и давно уже смирившихся с мыслью о том, что на утлой лодке в океане их никто никогда не найдет, и незачем ни отчаиваться, ни торопиться, ни даже говорить. Какой смысл? Он нащупал в кармане пачку сигарет, в которой оставалось меньше четверти, не снимая второй руки с рулевого колеса, привычным жестом открыл коробку о собственное плечо, с силой проведя верхним краем пачки сверху вниз, и молча протянул ей, не глядя поначалу. И лишь когда она шевельнулась в ответ на его жест - бросил быстрый взгляд, зацепившийся, однако, за ее глаза, казавшиеся такими огромными на враз осунувшемся лице.
полная версия страницы