Форум » Постскриптум » Искупление » Ответить
Искупление
Александр Веригин: Время - 1891, 1896 и затем - 1898 год. Место - Петербург, далее - Астраханская губерния. Участники - Ольга Веригина, Александр Веригин, Степанида Лисицына, Иван Прозоров, НПС.
Ольга Веригина: Хотела ли Ольга и в самом деле услышать от мужа свой приговор или замечания, на самом деле она не знала. Просто ощущала потребность выговориться, сказать вслух то, что так давно мучало и жгло изнутри. И даже не предполагала, что подобные терзания отнимают столько сил. Поэтому, когда приступ дурноты начал постепенно отступать, Ольга ощутила бесконечную слабость во всем теле и если бы не помощь мужа, вряд ли бы добралась до постели сама. Прохладная вода оказалась вполне подходящим лекарством и вскоре уже и в голове ее стало проясняться. Но тут вдруг все снова заплясало вокруг нее в чехарде образов. А сама Оля, поперхнувшись водой. Зашлась удушливым кашлем, расплескивая вокруг себя остатки воды. Зажав рот рукой и стараясь подавить последние звуки кашля, Ольга, с ужасом в глазах, уставилась на Веригина и начала мотать головой, отрицая страшное предположение. С чего ей быть беременной, глупость какая! Придет же ему такое в голову. Да она с ним уже давно не была вместе! Но тут еще более страшная мысль, которая читалась во взгляде мужа, осенила ее, и Ольге стало совсем плохо. Она закрыла глаза и ощутила накатывающую тошноту. - Ни за что, - еле выдавила она из себя, хотя не к мужу обращалась, а к тому, кого увидеть ей больше никогда не доведется. Теперь уже в ее голове стали складываться один за другим фрагменты мозаики: дурнота во время их путешествия на поезде, слабость, которая временами на нее нападала. Выпрямившись и собрав остатки силы, Оля отчеканила: - Этого быть не может, слышишь! Как бы ставя точку в этом вопросе, она поднялась с постели. Медленно подошла к столику, вернула на место стакан. Но в душе-то она прекрасно понимала, что это действительно так, это свершившийся факт. Что без последствий ее забавы с Анри в этот раз пройти не могли и что теперь это ее окончательный приговор и позор. Направившись к зеркалу, чтобы привести в порядок платье и прическу, Ольга мельком взглянула на мужа, не менее бледного, чем она сама сейчас, и краска стыда выступила пятнами на щеках. Ей стало стыдно и перед Сашей за то, что обрекает его на пожизненную пытку смотреть на чужого ребенка, и перед собой, что придется родить это напоминание собственной глупости. Она не хотела этого ребенка, ей не нужен был этот плод «любви», от которой уже не осталось и следа. Но что теперь она могла сделать? - Пойдем ужинать, а то Варвара там вся совершенно извелась уже. Нехорошо ее заставлять ждать дольше. *** Две недели Ольга старалась себя заставить привыкнуть к мысли, что она носит ребенка от человека, которого теперь призирает так же сильно, как когда-то любила. Да и любила ли? Две недели она всячески пресекала попытки мужа завести разговор на эту тему, понимая, что однажды все равно им придется многое решить. Саша, тем временем. Сам старался избегать ее и лишь необходимое количество времени они проводили вместе. В том числе, как и обещалась Наталья Викторовна прислала приглашение к обеду, Веригины побывали в гостях и завели первые знакомства, которые Оля теперь уже сама стала развивать. И вскоре уже жизнь ее в Черном Яру походила на прежнее существование в Петербурге, за исключением лишь того, что публика была попроще, и от чего-то ей это даже пришлось по душе, да еще томительного предчувствия растущей в ней катастрофы. Но однажды утром, проснувшись раньше обычного, Ольга поняла, что страх ее был напрасен и не будет у нее ребенка. Ни в этот раз.
Александр Веригин: Бурная реакция Ольги его, в общем-то, не удивила. Все та же абсолютная уверенность в безнаказанности – что бы ни произошло. Что в этом нового и необычного? Куда более необъяснимыми показались Александру его собственные чувства. И прежде всего – то неимоверное облегчение, которое он испытал, когда Ольга решительно отмела предположения насчет своей беременности. Это было действительно странно, если учитывать, что Веригин уже привык думать ней как о чужом человеке. Ну, хорошо, почти привык – за несколько недель невозможно преодолеть многолетнюю привычку заботиться даже после столь сокрушительного удара, какой нанесла гордости вновь открывшаяся правда об Ольгиных изменах. Тем не менее, он был весьма уязвлен, видя перед собой очередное подтверждение собственной мягкотелости в отношениях не только с женщинами, но и с людьми вообще. Качества, которое Александр в себе презирал и пытался изжить в течение всей жизни, видя в нем корень многих проблем. И уж конечно, всячески старался скрывать, хотя, не всегда успешно. Собственно, их брак с Ольгой – прекрасное тому подтверждение. Разве решилась бы она возобновить отношения с прежним любовником, если бы это было бы по-настоящему, что называется, чревато… А так, даже то, как закончилась для нее вся эта история, только лишний раз подтверждает умение Ольги выходить практически сухой из любой, даже самой мутной воды. Равно, впрочем, как и собственное умение Александра буквально на пустом месте усложнять свою жизнь, и без того непростую. Пораженный этим неприятным – и унизительным даже, открытием, Веригин, и в самом деле, в последующие дни решил держаться от жены более обособленно, раз за разом напоминая себе, что затеял всю эту историю с отъездом из Петербурга в том числе и из желания научить ее, доведя до понимания, что каждый проступок имеет свою цену, которую рано или поздно придется заплатить. Правда, тогда он почему-то не подумал, что платить, возможно, придется им вместе. Обошлось. И теперь, даже подрастеряв за время тот прежний огонь сжигающего изнутри оскорбленного самолюбия, Александр решил, что с него, наконец, хватит. Пусть Ольга живет, как знает. А он станет жить так, как нравится ему. Тем более что и существование на новом месте постепенно начинало входить в нормальную колею. Перезнакомившись буквально в первый же их совместный выход в свет со всем местным «обществом», Ольга с охотой и какой-то даже яростью принялась погружаться в его события, словно доказывая себе, что может приспособиться к чему угодно. Веригин же все больше привыкал к своей новой больнице, где, наконец, стали проявляться плоды его первых усилий. В первую очередь пока, правда, в том, что больных, узнавших про «дохтура», который «все болезни лечит», постепенно стало столько, что Александр Глебович нынче, даже если бы и захотел, то уже не нашел бы в себе сил предаваться длительным рефлексиям на отвлеченные темы. Совсем другое дело – тревожиться о том, не стоило ли лучше оставить на ночь в больнице, а не отправлять обратно восвояси с полностью, впрочем, расписанным, но прежде – надежно втолкованным в голову доставившей его мамаше лечением очередного деревенского мальчонку или девочку с тяжелым катаром верхних дыхательных путей. Из больницы по вечерам Веригин теперь уходил тоже все позже. А порой – и вовсе ночевал на работе, не видя необходимости менять диван в собственном больничном кабинете на такой же, но только украшавший своим наличием рабочий кабинет в его так называемом доме. Супружескую спальню с той, первой после приезда ночи, он окончательно уступил Ольге. И она, кажется, вновь приняла это как должное.
Ольга Веригина: То, что муж ее теперь сторонился как чумной, Ольгу не сильно удивляло. Ей было понятно его поведение, понятна его реакция. но вот что действительно не укладывалось в ее голове, так это то, к чему вообще должно привести их новое положение?! После того как она убедилась, что ребенка нет и вздохнув полной грудью, начал принимать все более активное участие в делах, к которым ее старалась приобщить Наталья Викторовна, она испытала шок от того, что оказывается ее в городе жалеют. На одном чаепитии одна из матрон вдруг поинтересовалась у Ольги: не тяжело ли ей все одной быть? - Почему одной? – искренне удивилась она. И тут же получила исчерпывающий ответ. Черный Яр – городок маленький и от одного конца до другого новость долетает к вечеру. От того весь город знал, что доктор Веригин слишком много времени проводит на работе, а не дома. И про его ночные бдения в больнице тоже говорили. Кто распространял эти слухи – то ли старый фельдшер или его жена, то ли восторженная медсестра, от которой слышны были похвалы новому доктору, то ли Варвара и ее племянница, которой нашлось место в доме Веригиных – сказать было наверняка невозможно, но люди активно судачили. Ольга не ожидала, что подобное может ее так задеть. Но факт был на лицо, в прямом смысле этого слова, щеки покрыл яркий румянец и женщине пришлось спрятаться за чашкой с чаем на несколько секунд, прежде чем ответить. - Мой муж – настоящий фанатик. И его работа всегда стоит на первом месте, а уж после – семья, - тон Ольги и ее взгляд был преисполнен почти искреннего восхищения, - Сейчас, когда он только начал здесь трудиться, есть столько неотложных вопросов, что порой ему приходиться оставаться в больнице до утра. Но после этого разговора она была сильно уязвлена. В городе обсуждают их личную жизнь? Они даже не подозревали, какой эта жизнь была в действительности, но обсуждают – и смеют ее жалеть! Впрочем, кроме жалости к ней, горожане испытывали и искренний восторг в отношении ее мужа. Уже ходило несколько историй о том, как доктор сотворил чудо, спасая роженицу или что ребятёнка деревенского вылечил, тогда как знахарка местная чуть не погубила. Ну а Ольга тем временем тоже старалась найти себе занятие – не сидеть же дома сиднем и вышивать гладью узоры на скатертях. Гнездова и другие женщины города активно принимали участие в благотворительной жизни города. «Если не мы, то кто о них позаботиться, о бедных этих людях? Столица далеко и не интересно чиновникам тамошним, как здесь люди гибнут!» Поэтому, приняв приглашение Натальи Викторовны, однажды утром Ольга отправилась с нею в детский приют. Никогда прежде ей не доводилось бывать в таких местах. А все, что до этой поры она знала о благотворительности, сводилось к веселым аукционам в сияющих дворцах или выписанному отцом чеку в пользу того или иного общества. И тот мрак жизни, который открыло ей это посещение, навсегда оставил свой след в ее душе. Наталья Викторовна была встречена там веселым гамом чумазых ребятишек, которые тянули к ней свои руки. Она, в свою очередь, с каждым из них здоровалась и что-нибудь ласковое, особенное для каждого из них, произносила мягким голосом. Затем она повела Ольгу по комнатам приюта, рассказывая, как несколько лет назад они собрали деньги и как раз после пожара отстроили новый дом призрения. - Сейчас тут восемьдесят детей. Самому младшему и полугода нет, а у него сифилис. Видно, от матери. А вот эти двое, - у окна сидели девочка и мальчик погодки лет пяти, - в прошлом году сюда попали. Отец их мать зарезал, а родни нет. Мальчик еще ничего, живенький и умный, уже азбуку освоил. А вот сестра его с тех пор не говорит, она видела как мать умерла. И у каждого из них была своя маленькая история, длиной в их жизнь. Ольга смотрела на все это и ужасалась. Как так выходило, что есть вот такая вот страшная сторона жизни, а она ничего про нее не знает. И не сомневалась в том, что мужу эта правда была известна. В отличии от нее, он никогда не закрывал глаза. «Стрекоза и муравей» – внезапно мелькнуло сравнение в голове Оли и она вновь поразилась, насколько мало она знает о жизни. А мадам Гнездова в это время поясняла, что в соответствии с возрастом каждого из детей их учат – грамоте, ремеслам. Ведь после того как им исполняется лет тринадцать, их отправляют в работные дома или пристраивают в мастерские. - Но ведь они же совсем дети! - Они взрослее нас с вами, Оленька. Вернувшись домой этим вечером, Ольга приняла решение, что тоже должна что-то сделать для этих детей. так начались ее визиты в приют, три раза в неделю, о которых муж ее даже и не подозревал. Да и откуда, если его никогда не было дома.
Степанида Лисицына: О приезде нового доктора Стеша узнала, конечно, как и все в больнице, заранее. И, заранее представляя, каков он будет, отчего-то видела в воображении почтенного и пожилого господина, сухого и язвительного. Вроде того столичного инспектора, что приезжал полгода тому назад и сильно ругался, что у них тут все по старинке, а потом еще и кляузу какую-то в свое министерство написал, из-за которой Степана Игнатьевича после вызвали аж в Астрахань и там вовсю распекали в Земской управе. Что развел у себя, якобы, полную антисанитарию. И грозились даже совсем из фельдшеров прогнать. Только тем, правда, и ограничившись, потому как в управе тоже, чай не дураки, и знают, что в такой дыре, как их Черный Яр, даже жить – еще поискать желающих надо. А уж работать! Так что обошлось и в тот раз. Но вот, только все вновь успокоилось, как пришла новая тревожная весть: едет к ним новый доктор – и опять из самого Петербурга! Попервости, Александр Глебович, и верно, показался всем человеком сухим и строгим. Все время что-то требовал переделать, устраивал по-своему – чем вызывал у старого фельдшера, привыкшего за много лет считать земскую больницу чуть ли не своей вотчиной, бури неудовольствия. А жена его охотно в этом вторила, дескать, приехали чужаки, устанавливать свои порядки, и кому они здесь нужны?! Стеша же, напротив, если и не понимала до конца всей сути проводимых преобразований, то, обладая хорошо развитым от природы чутьем, все равно с самых первых дней старалась держаться с Александром Глебовичем заодно. Ему хотелось помогать. И вовсе не по извечной сиротской привычке услужить, да понравиться, лишь бы получше приняли. А оттого, что было действительно интересно. И Стеша старалась, как могла. Вначале попросту втайне гордясь тем, что ей впервые по-настоящему доверяют, что ей довольны и постоянно хвалят за сообразительность. А потом уже и оттого, что просто вдруг как-то невозможно стало без этого обходиться. Равно как без сопровождавшей эти похвалы теплой улыбки и доброго, внимательного взгляда, проникавшего, кажется, в самое сердце… Ах, как много изменилось для Стеши после приезда нового доктора! Словно бы совсем другая жизнь началась, новая, какой еще прежде не было. Нет, до того было тоже, конечно, неплохо, грех обижаться такой, как она – бедной сироте без роду без племени. И кров, и стол, и даже работа – пусть временами и трудная, зато по сердцу. Но она и не жаловалась, жила, словно птица, без забот, каждому дню радовалась и Господа благодарила, что дал ей это все. Будто в награду за терпение и смирение. Но никогда до сих пор Стеша не ведала, что может быть вот так – чтобы сердце пело, чтобы с каждым своим счастьем поделиться хотелось… Только нельзя. Так уж вышло, что счастье ее – грешное, тайное, и чтоб не сглазить его, не упустить прежде времени, приходится изо всех сил делать вид, будто вовсе ничего и не случилось. А это ой, как трудно, когда тебе всего девятнадцать. А тот, который лишил, сам того не ведая, покоя твое сердечко – вот он, все время рядом. И говорит с тобой ласково, и смотрит внимательно, и улыбается. Только вот тебе не принадлежит. И принадлежать никогда не будет. Потому что давно уже выбрал себе другую. Хоть она этого совсем и не достойна.
Ольга Веригина: Наступил февраль и зима, противясь из последних сил приходу весны, лютовала. То мели безумные метели, то вдруг начиналась слякотная мокрель с неба и дни были серы и унылы, но в последнюю неделю вдруг установилась прелестная погода. Легкий морозец прогнал тяжелые тучи, солнце припекало почти по-весеннему с неба, хотя и было обманчиво в своей доброте, и воздух был чист и свеж. Ольга вернулась из приюта домой ранними сумерками и едва переступив порог, с удивлением увидела шубу и ботинки супруга на вешалке. Уже давно Саша не приходил домой раньше десяти вечера, а то и позже. Виделись они мало и редко проводили вместе более часа наедине, а уж разговаривать им приходилось и того меньше. И Оля считала это глупым. Жить им под одной крышей предстояло еще очень долго, а Саша вел себя так, будто бы ему ее присутствие доставляло лишь неудобство. И спрашивается, кто в этом был виноват? Не по своей же воле она последовала за ним сюда? Встречать ее вышла Даша, девочка, которую Варвара предложила в горничные Ольге Дмитриевне, но скорее та была помощницей по дому, исполняя разные поручения. Забирая у хозяйки ее шубку и рукавицы, Даша щебетала о всяких пустяках, рассказывая, как мальчишки на пруду выловили огромную щуку «как из сказки», или о том, что кошка у соседей опрокинула крынку молока, да прямо в котелок с супом. - Александр Глебович давно дома, - перебив Дашу, Ольга задала интересующий ее вопрос. Оказалось, что пришел он час назад, взял газету и уединился в кабинете. - Серьёзный такой, - добавила Даша, которой нечасто случалось видеться с доктором, - Про вас не спрашивал. - Ты пойди, попроси тетку нам чай сделать, - и не дожидаясь ответа девочки, Оля прошла в комнаты, направляясь в святая святых ее мужа. Даша продолжала копошиться в сенях, отряхивая от снега ее обувь и развешивая по местам одежду. Постучав в дверь кабинета и услышав голос мужа, Оля толкнула дверь и оказалась в жарко натопленной комнате. Сама она еще была окутана морозом, румяная и веселая после игр с детьми, поэтому и не мудрено, что Саша взглянул на нее с явным удивлением: может он не ждал ее появления, а возможно не привык видеть ее столь веселой и простой. - Ну и жарища у тебя здесь, - вместо приветствия проговорила Оля и направилась к дивану. Но едва она села на него, как невольно поморщилась. Боже, как можно было здесь спать столько времени? Она до сих пор вспоминала первую ночь, когда эти пружины доставили ей немало неприятных мгновений. Саша продолжал следить за ней поверх газеты, которую держал в руках, будто бы надеясь, что она сейчас выскажется и уйдет прочь, поэтому она прояснила причину своего вторжения с улыбкой: - Я попросила Варвару чай приготовить. Скоро будет готов, так что заканчивай свое чтение. И продолжила сидеть на неудобных пружинах как ни в чем не бывало, разглядывая мужа. То, что она увидела сейчас, неприятно ее удивило: хотя Александр Глебович и был человеком трудолюбивым, но и его выносливости имелся предел. И сейчас под его глазами залегли тени, сам взгляд был каким-то потухшим, а плечи были напряжены, будто на них он нес всю тяжесть мира. Ольга стало его жаль, но высказаться вслух прямо, она не посмела. - Я договорилась с плотником о новой кровати. Она будет шире в два раза нынешней, так что можешь оставить это пыточное ложе. Ведь, разве не сон – важнейшее из лекарств? Тут в дверь просунулась белокурая головка Даши и сообщила, что чай уже на столе. Оля поднялась и жестом пригласила мужа следовать за ней.
Александр Веригин: Еще с первых лет своей так называемой семейной жизни Веригин привык к тому, что супруга почти не нуждается в его обществе. За исключением тех случаев, разве что, когда было необходимо ее куда-нибудь сопроводить, и противоположное было неизбежно. Со временем – и дальнейшим охлаждением и без того не слишком пылких отношений, он даже начал видеть в этом некоторое удобство. А уж теперь – и подавно. Поэтому действительно изрядно удивился, когда Ольга вдруг впорхнула в его кабинет так, словно это было у них чем-то привычным и естественным. Хотя с момента переезда и до сегодняшнего вечера вряд ли бывала здесь более полудюжины раз. - Полагаешь, жарко? Ну так открой форточку, если желаешь, - все еще делая вид, что поглощен чтением, Веригин, не отрываясь, смотрел в газету, мысленно гадая, как скоро она уйдет и зачем вообще пришла? Ответ на последний вопрос был получен практически сразу, с первым же все было не так однозначно. Постояв немного у дверей, Ольга прошла через комнату и села на диван. Вернее сказать, на колченогое чудовище, которое, практически еженощно получая от него то в живот, то под ребра недружелюбные тычки торчащими из разных мест пружинами, Александру виделось кощунством даже называть этим уютным и домашним словом – «диван». Собственно, он и теперь устроился с газетой именно в кресле, чтобы хоть ненадолго отсрочить нежеланную, но неизбежную встречу со своим «мучителем»… Попроситься же обратно в супружескую спальню – с тех пор, как великодушно уступил ее жене, мешала не только гордость, но и вполне объяснимое нежелание быть сейчас к Ольге слишком близко. - Спасибо, я уже поел, - мотнув головой, Веригин вновь принялся увлеченно «читать», втайне продолжая надеяться, что, прискучив сидеть подле него в тишине, она все же уйдет. Напрасно. Взглянув в очередной раз, чуть дольше прежнего, поверх газетного листа, Александр вдруг заметил, что Ольга улыбается. Да и вообще – выглядит как-то иначе, чем раньше. Сформулировать, в чем именно состоит это «иначе», словами было почти невозможно, но ощущение было настолько явным, что, заинтересовавшись происходящим, он, наконец, отложил чтение и изучающе посмотрел на супругу. Она же, тем временем, вовсю расписывала преимущества их будущего нового брачного ложа. - Да, но… - растерянно пробормотал Веригин и умолк, подбирая нужные слова и раздумывая, как бы это попонятнее ей объяснить, раз уж сама не понимает столь очевидных вещей, что дело вовсе не в неудобстве и не в ширине старой кровати. Но тут их тет-а-тет оказался неожиданно нарушен. А потом Ольга, как будто и не слышала, что он не хочет, вновь позвала его пить чай. Внутренне вспыхнув, Александр, тем не менее, поднялся и пошел за ней следом, понимая, что остатка его душевных и физических сил на сегодня вряд ли хватит еще и на новую домашнюю ссору. В столовой, и верно, все было уже готово. Устроившись напротив жены, Веригин молча смотрел, как та готовит чай: наливает заварку, подставляет его чашку под кран большого медного самовара, затем вновь ставит прямо перед ним, заботливо пододвигает поближе блюдо со свежими Варвариными пирогами и вазочку варенья… - Ольга, я что-то не понимаю… У нас, что, опять случилось что-нибудь?
Ольга Веригина: *совместно с Александром Веригиным* Ольга постаралась не обращать внимания на упрямство супруга, который едва ли не рогами (прости Господи) упирался, чтобы не идти вместе с ней. Было даже что-то забавное в том, как он упрямился и отгораживался от их совместного существования под одной крышей, но куда больше было обидно, что Саша до сих пор не хочет видеть шагов, которые она постоянно предпринимает, пытаясь наладить их отношения. Впрочем, сдаваться или быть мелочной теперь, заостряя на этом внимание, Ольга не собиралась. И потому, желая сохранить свое прекрасное настроение, просто принялась хлопотать за столом. Веригин же по-прежнему выглядел растерянным, и когда он наконец озвучил свои терзания, то Ольге едва удалось сдержать смех. Тем не менее, отвечать на его вопрос она не спешила, вместо этого вначале разлила по чашкам чай, постав одну из них перед мужем, затем неспешно села за стол с противоположной стороны и неторопливо расстелила на коленях салфетку. И только после всего этого, пожав плечами, ответила все с той же легкой улыбкой: - А почему у нас должно непременно что-то случиться? Просто тебя днем дома никогда не бывает. Или тебе настолько неприятно мое общество, что даже чаю со мной выпить - происшествие? – И будто желая окончательно сбить его с толку, а может, и взаправду интересуясь, дальше попросила рассказать ей что-нибудь про больницу. - Про больницу? – уверившись (хоть и не до конца), что ничего экстраординарного в их доме за время его отсутствия не произошло, Александр Глебович несколько успокоился. – Там… все идет своим чередом, спасибо. Светские беседы ни о чем никогда не были его коньком. И Ольга хорошо это знает, она прежде даже не раз его этим сгоряча попрекала. Правда, давно – тогда, когда у них еще были какие-то отношения и, следовательно, желание их выяснять. Так что, взять в толк, с чего бы это на благоверную вдруг вновь нахлынул столь неподдельный интерес к тому, до чего ей обыкновенно совершенно нет дела, Веригину было по-прежнему невозможно. Но для того, чтобы спросить об этом напрямую и без обиняков, он, к несчастью, был слишком деликатен. Да и Ольга явно не собиралась удовлетворяться столь кратким ответом. Верно, все еще ожидая каких-то подробностей, она молчала с заинтересованным видом. И, не выдержав этой паузы, Александр вскинул на нее глаза и не без раздражения продолжил: - Хорошо, ну а о чем тебе рассказать? Про то, сколько пациентов было за этот день? Или, может быть, о том, чем именно они больны? Про тактику их лечения? Ольга, поверь, больница – отнюдь не светский салон, и там не происходит ничего такого, что можно непринужденно обсуждать за вечерним чаем. На самом деле, это, конечно, не совсем так. Подтверждение тому – всякое застолье, где вместе собираются доктора в количестве чуть большем, чем один, когда до того милый и легкий table talk неизбежно превращается в род медицинского диспута. Сущее несчастье для хозяина дома и тех его гостей, которые к медицине отношения не имеют… Как ни странно, оказываясь в подобных компаниях, Александр, против обычного, нередко становился весьма общительным и интересным собеседником. Но теперь, с Ольгой, говорить о работе казалось какой-то нелепостью. Разве она сможет его понять? Вновь взглянув на жену, Веригин заметил, что улыбка, до того игравшая на ее губах, заметно поблекла. Да и сама она будто бы сникла. Внезапно ему стало неловко. - Прости. Я набросился на тебя, сам не знаю, почему… Хочется сказать, что от усталости. Но и это все равно ведь меня не извиняет. Расскажи лучше, как твой день? Где ты была, когда я вернулся? Пока он говорил сухо и резко, Ольга под столом сжимала в руке салфетку, стараясь никак не выдать охвативших ее эмоции, и в первую очередь – разочарования. Возможно, было глупостью ожидать, что Саша поведет себя как-то иначе. Но он не просто не захотел говорить, а можно сказать отмахнулся от нее, словно от назойливой мухи, чем вызвал жгучую досаду. А ей ведь и вправду было бы теперь интересно узнать, как устроился быт в новой больнице и кто вместе с ним там работает. Кое-какие сведения она получила еще от Варвары, что-то слышала от новых знакомых. Но все равно порой ощущала себя круглой дурой, когда кто-нибудь из них обращался с вопросом, на который она едва могла дать даже самый элементарный ответ. И благо, что в памяти еще всплывали кое-какие обрывочные сведения из их прошлой, петербургской жизни, которые без особых сложностей можно было подвести и под его нынешние реалии. Но это не то, все не то. Глядя на мужа, Ольга может быть впервые понимала, что и он, должно быть, очень одинок теперь. Она-то сама давно и точно знала, что это означает, хотя вновь была окружена людьми, и некоторых из них даже можно было назвать друзьями даже большими, чем прежние петербургские знакомые. Но если та «семейная» жизнь, а вернее – ее полное отсутствие, Ольгу даже устраивала, то теперь каждая попытка хоть как-то наладить ее по-настоящему неизменно превращалась в новую душевную пытку. Нельзя восстановить то, чего никогда не существовало, это она уже успела понять. Но отчего бы тогда не попробовать хотя бы просто мирно жить вместе? Тем не менее, желание откровенничать с Александром прямо сейчас, прошло. Тем более что и рассказ о посещении приюта он наверняка воспримет, как желание просто покрасоваться перед ним. Поэтому, вместо честного ответа, Ольга привычно пожала плечами и небрежно пробормотала: - В моем дне тоже ничего интересного не было. Обычная женская суета и светские глупости. И, чтобы как-то заполнить паузу, вновь повисшую после этого над столом, как бы невзначай предложила мужу попробовать красовавшиеся в плетеной корзине сдобные булочки - внимательно при этом за ним наблюдая. Так внимательно, что если бы Александр страдал от чрезмерной мнительности, то это даже могло бы его насорожить. От повышенной мнительности Веригин не страдал. Да и есть, в общем-то, действительно не хотел. Но, все еще испытывая неловкость за свою недавнюю вспышку, послушно взял из корзинки булку. - Очень вкусно, спасибо, - откусив кусочек мягкой, приятно пахнущей корицей сдобы, Александр с довольным видом кивнул и отпил немного чаю. – Странное дело. Сегодня меня все пытаются накормить пирогами. Вот и Стеша днем в больнице угощала замечательными расстегаями с грибами… Но выпечка нашей Варвары все равно лучше, - едва заметно подмигнув Ольге, уже громче, так, чтоб было слышно кухарке, как обычно крутившейся где-то поблизости, пока господа трапезничают, ожидая их возможных распоряжений. Ну и просто из любопытства. - Неправда ваша, Александр Глебович! – внезапно откликнулась та, настолько решительно отвергая комплимент, что Веригин едва не поперхнулся. - Что, что неправда? - Не я их готовила… Вернее, я тоже, но только лишь помогала немного. А главное – это супруга ваша. И опару ставила, и тесто сама месила! Еще утречком ранним, едва вы только на службу подались. И все, чтоб успеть порадовать… - тут Варвара осеклась и умолкла, увидев, как нахмурилась у противоположного конца стола хозяйка, а после, будто вспомнив чего неотложное, охнула и унеслась обратно на кухню. Александр, тем временем, вновь повернулся к жене: - Вот уж не думал, что ты умеешь готовить! Ольге же вдруг стало не до его удивления. Мало того, что длинный язык Варвары едва не выдал ее маленький секрет о том, что сдоа главным образам предназначалась сиротам из приюта, так еще и вскользь оброненное Сашей имя, произнесенное, как показалось, с нескрываемой теплотой, заронило зерно – нет, не ревности, но чисто женского любопытства. - Да вот, от тоски и скуки чем только руки не займешь. Да и Варвара - хороший учитель, - то, что ей и взаправду полюбилось готовить, Оля также решила не уточнять, зато появился шанс утолить любопытство: - А кто это, Стеша? – делая вид, что все это так, праздное светское любопытство, она в тот же миг поднесла чашку к губам и сделала несколько неспешных глотков. Имени этого ей действительно не доводилось еще слышать ни разу, хотя и про фельдшера, и про его жену, и даже про их дочку и внучку Варвара уже давно прожужжала все уши. Но про то, что среди персонала больницы есть еще какая-то женщина, ни разу не поминала.
Александр Веригин: - Стеша? Она… да так, одна сестра милосердия, сирота. Такая, знаешь, неприметная особа… – не придумав, что еще сказать, Александр умолк и замялся, чувствуя себя при этом почему-то так, словно говорит неправду. Хотя никакой лжи в его словах и не было. Девушка эта, и верно, была поначалу тихой как мышка, собственно, и теперь от нее редко кто слышал за один раз более пары коротких фраз. Но при этом с работой своей справлялась на отлично. И потому Александр постепенно стал выделять ее, давать поручения, которые прежде доверялись лишь фельдшеру. Тот же, как давно стало заметно Веригину, от природы человек довольно ленивый, и не возражал. А вот Стеша, кажется, была только рада стараться. Ни жалоб, ни упреков, что совсем не осталось времени отдохнуть… В последнее время даже в операционной она помогала ему гораздо чаще, чем Игнатий Степанович, а уж в таких простых вещах, как перевязки, и подавно. А еще у нее действительно получались очень вкусные пирожки с капустой. Румяные и ароматные… - Я рад, что ты нашла себе новое увлечение. Как там у англичан? Праздный ум – мастерская дьявола? Вернуть тему разговора в удобное русло надо было бы более плавно. Однако не вышло. Ольга вновь умолкла, поджав губы над чашкой с чаем, как показалось – обиженно. И Веригин сокрушенно вздохнул. Обижать ее совершенно не входило в его замысел. - Черт! Громко поставив на стол в очередной раз опустевшую чашку, он посмотрел ей в лицо, стараясь поймать взгляд и, протянув через стол ладонь, примирительно дотронулся до плеча. - Не сердись, ладно? Мне очень понравились булки и то, что ты их приготовила… для меня. Просто устал смертельно. Вот и несу всякую ерунду. Пословицу эту дурацкую еще вспомнил ни с того ни с сего… Пойдем лучше спать? Я тебя провожу. Пока вдвоем поднимались по старой скрипучей лестнице, Ольга продолжала молчать, из чего Веригин сделал вывод, что все еще не прощен. Однако развивать тему дальше не решился, опыт подсказывал, что любые открытые объяснения у них выходят еще хуже, чем если просто попытаться сделать вид, что ничего не произошло и идти дальше… И так всю жизнь. Не брак, а сплошная видимость. Расписная ширма, за которой ничего нет. У дверей спальни, которую Александр так и не привык считать своей, супруги, как всегда, церемонно распрощались. О поручении, которое совсем забыл исполнить – все по той же усталости и связанной с нею рассеянности, он вспомнил, уже направляясь обратно в кабинет. Так что понадобилось вернуться. Ольга, конечно, уже успела войти и закрыть дверь, потому пришлось постучать – без спросу к ней Александр с некоторых пор не входил принципиально. И теперь не собирался нарушать свой принцип, хотя ни на чем подобном Ольга никогда и не настаивала. Она открыла сразу, словно ждала. И потому, видно, еще не успела до конца справиться с удивлением. Входя, Александр отчетливо прочёл его явные отголоски в обращенном на себя настороженном взгляде. На миг возникла шальная идея успокоить ее, объяснив, что вернулся вовсе не с целью взыскания пресловутого супружеского долга – о чем Ольга, должно быть, теперь и тревожится. Но, поразмыслив, он все же решил не обострять и без того напряженную ситуацию. - Извини за беспокойство. Я просто забыл сказать, а теперь вдруг внезапно вспомнил… К мне нынче днем по своим делам заглядывал Сергей Аркадьевич, помнишь его? Архитектор... По-моему, я даже видел как-то у нас его супругу. Так вот, он сказал, что в будущую субботу у них будет званый вечер. Кажется, именины хозяйки. И госпожа Гнездова была бы просто счастлива нас с тобой там увидеть. Вдвоём. Еще он сказал, разумеется, что будет и официальное приглашение, но жена его, зная моё… затворничество, - здесь Александр, не сдержавшись, иронически ухмыльнулся, - очень уж настаивала, чтобы бедняга испросил у меня личного согласия… Даже неловко было, честное слово! Поэтому отказать ему я не смог. И теперь тебе волей-неволей придется провести один вечер в сопровождении мрачного отшельника-мужа. Уж прости, что не согласовал это с тобой заранее, но сама понимаешь…
Ольга Веригина: «Да вовсе и не для тебя я их пекла!» - едва не пробормотала Ольга. Но ссоры по-прежнему не хотелось. Тем более что и Саша сразу же протянул, в прямом и переносном смысле, руку для примирения. И во взгляде его даже ненадолго показалось уже давно позабытое теплое сияние, хоть возможно, ей просто померещилось и это был всего лишь отблеск лампы. Но как же давно он не смотрел на нее так! С тех, самых первых лет, когда его глаза действительно лучились теплом и лаской, и жизнь ее текла легко и спокойно... Да, Ольга определенно помнила, что была тогда вполне счастливой. А еще рядом с ним она обрела то заветное, что раньше было для нее недоступно – абсолютную свободу. Только вот свобода эта принесла гораздо больше горестей, чем радостей. И, погрузившись в них с головой, упрямо не желая видеть больше ничего вокруг, она как-то пропустила момент, когда этот добрый свет в глазах мужа постепенно начал угасать, пока не исчез совсем. Теперь-то для Ольги был очевиден весь ее тогдашний эгоизм, но изменить в прошлом уже ничего нельзя. И в настоящем все складывается так непросто. А, между тем, ей безумно хотелось бы теперь попробовать начать их совместную жизнь с чистой страницы. Хотя бы просто еще раз попытаться написать на ней новую историю, где пусть уже и не будет в финале «долго и счастливо», но, может быть, еще получится завершить ее словами «мирно и покойно». Только вот навряд ли Саша захочет испытать судьбу еще раз. Поднимаясь наверх, в спальню, Ольга вновь думала именно об этом, потому и молчала. Чуть растерянно пожелав мужу добрых снов, как обычно одна, она вошла затем в маленькую спальню. А там села на край кровати и задумчиво подперла подбородок обеими руками. Казалос бы: что может быть проще, пойти сейчас снова к Саше и спросить, как же им наладить эту жизнь? Только вот слишком уж страшно было услышать его отказ. И тут вдруг раздался стук в дверь. От неожиданности Ольга вскочила с кровати так поспешно, что едва не запуталась в подоле платья. И когда распахнула дверь, то видно выглядела весьма встревоженной, потому как Саша сразу же принялся ее успокаивать. А уж когда добрался до сути вопроса, то и вовсе ее позабавил. - Да ты Наталью Викторовну не только у нас видел, да и не раз, - усмехнулась Ольга. Уж и вправду, хоть муж иногда с ней выбирался в гости, да все равно, как и раньше в Петербурге, сторонился общества: - Но я с ней уже с утра встречалась, поэтому про приглашения знала. Хотела за чаем тебе рассказать, да представляешь, тоже забыла. И тоже, разумеется, дала согласие. Она рассмеялась и пожала плечами: - Похоже, что забывчивость – наша семейная черта. И конечно, уж я буду рада, коль ты пойдешь со мной к Гнездовым. На том они и разошлись. До будущей субботы виделись они с Сашей ровно столько же, сколько и все предыдущие недели. Но с каждой их встречей Оле казалось, что что-то меняется, а от того в ее душе поселилась маленькая надежда – на что, она и сама не знала, но радовалась и ждала какого-то чуда, как ребенок перед Рождеством.
Александр Веригин: В отличие от жены, сам Александр Глебович немотивированной верой в чудеса никогда не страдал. Особенно в том, что касалось непосредственно его жизни. А с тех пор, как в первый и последний раз положился в этой лотерее на интуицию – когда, собственно, и решил жениться на Ольге, зарёкся от дальнейших попыток вовсе. Потому предстоящий совместный выход с нею – почитай, впервые в этом городе, для него изначально не был большим поводом для надежд и мечтаний. Кроме того, неизменным оставалось и отношение к светской жизни в принципе – её Веригин по-прежнему не любил. Несколько успокаивало лишь то, что господин Гнездов, в доме которого намечалось торжество, всегда казался ему неглупым собеседником и вообще человеком приятным во многих отношениях. Будущую именинницу же Александр так толком и не вспомнил, несмотря на все уверения жены, что доселе он с нею уже не раз встречался. Ну и это не беда. Чтобы поздравить ее, хватит и шапочного знакомства. А далее действовать по обстоятельствам: окажется не совсем уж дурой, общение выйдет приятным, иначе… ну что же... Переживет один вечер, как говорится, не впервой. Таков был общий ход рассуждений сразу после того, как, обо всем предварительно договорившись с Ольгой, Веригин наконец-то отправился спать. На другой день об этом уже едва вспоминалось, а на третий – забылось и вовсе, особенно после того, как вновь с головой погрузился в рабочую рутину. Еще раз речь об именинах у Гнездовых зашла, кажется, когда во время очередного ужина (завтраки и обеды, как всегда у них были врозь), Ольга, то ли шутку то ли всерьез, рассказала, что впервые надумала обратиться к местной портнихе, чтобы заказать у нее для этого праздника новое платье… Или, может, он всё не так понял? В любом случае, выглядела она при этом веселой и более оживленной, чем обычно. Это было Александру приятно. Непосредственный же день торжества, так же как и всегда, начался для него в больнице. Праздник праздником, но оставаясь единственным полноценным доктором на всю округу, говорить – и даже мечтать о полноценных выходных Веригину даже не приходилось. К счастью, на месте сразу стало ясно, что пациентов нынче прибыло относительно немного. Близилась весна – здесь, на юге, ранняя и дружная, не то, что в заледенелом едва не до середины апреля Петербурге. И у местных крестьян уже вовсю шла подготовка к полевым работам, болеть им становилось некогда. Потому на долю сотрудников черноярской земской больницы теперь приходились лишь самые сложные случаи, из тех, с которыми нельзя было справиться своими силами: ущемленные грыжи, тяжелые травмы и всевозможные их последствия, да всевозможных видов трудные роды. Вот и сегодня, едва поприветствовав коллег, Александр Глебович первым делом потребовал доложить ему о состоянии Матрёны Трофимовой, жены Зубовского мельника, которую третьего дня тот, испуганный и растерянный донельзя, вместе с какой-то полубезумной от горя старухой, оказавшейся ее родительницей, сам на санях привез в Черный Яр. На вид крепкая, справная и молодая еще баба, мать троих ребятишек, та казалось бы, должна была запросто разрешиться и четвертым, да только все длилось уже скоро сутки, несчастная слабела и мучилась, а младенец на свет появляться никак не хотел. В том, почему это происходит, сомнений у Веригина не осталось при первом же осмотре: на роды естественным путем надеяться не приходится, ибо плод расположился не как ему должно, а поперек. Оставался единственный выход – кесарево сечение, без которого он неминуемо погибнет. Да и мать, скорее всего, тоже. Так что решение Александр Глебович принимал буквально на ходу, стараясь не думать о том, что прежде видел эту операцию своими глазами, а не в виде иллюстраций в учебнике, лишь однажды, да и то из амфитеатра аудитории университетской клиники. Ну а дальше – вероятно, выручили крепкие знания, раз и навсегда вдолбленные строгими учителями за годы учебы. Поэтому не раз уже случалось такое, что, вроде бы, навеки выветривавшиеся из головы, как страшный сон, после очередного сданного, словно бы каким божьим чудом, сурового экзамена, они, будто сами собой, вдруг в нужный момент являлись откуда-то из глубин памяти. И все снова получалось. Так что пресловутого «своего кладбища» Веригин на новом месте службы до сих пор основать не успел, чем в душе весьма гордился. Хоть продолжал считать себя – также глубоко втайне, в операционной немного самозванцем и уж определенно – везунчиком. Повезло, как все больше складывалось ощущение, и на этот раз. Впрочем, в то, что с Матрёной точно все будет хорошо, до конца Александр Глебович сумел поверить лишь во время сегодняшнего обхода. Все еще слабая, бледная и едва способная даже приподняться в постели, чтобы покормить новорождённого сына, она со слезами на глазах благодарила его. А мать ее – та самая старуха, что привезла ее вместе с мужем в больницу, и после все эти дни бывшая при дочери неотступно, сразу по приходу Веригина, и вовсе вдруг бухнулась на колени. А затем, с неожиданной ретивостью подобравшись таким образом к опешившему от неожиданности доктору, бросилась было целовать ему руки, чем заставила того, обычно не склонного к смущению, до ушей покраснеть и едва ли не бегом ретироваться из палаты под видом неотложной надобности. - Бред, ей-богу! Можно подумать, я чудо какое-то совершил, а не долг свой исполнил! – нахмурился Веригин, едва вдвоём со Стешей, которая, как почти всегда в последнее время, сопровождала его во время утренних обходов с блокнотом, куда тщательно заносились все врачебные назначения и рекомендации, они вышли в общий коридор. Такой порядок с некоторых пор завел он сам, не видя резона в том, чтобы обходить палаты во главе целого строя сотрудников, как это традиционно происходило в Петербургских клиниках. Во-первых, здесь, в Черном Яру, это смотрится просто смешно, а во-вторых, появляется возможность рационализации труда: пока они со Стешей здесь, в палатах, Игнатий Савельевич и Серафима в меру сил и способностей разбираются с теми, кого Господь послал уже сегодня утром. Этим существенно экономится время и появляется возможность помочь большему количеству людей. Идея, разумеется, не новая, сортировать раненых, вынесенных с поля боя, предложил еще профессор Пирогов. И именно под ее влиянием Александру пришло в голову такое вот ее развитие…
Степанида Лисицына: *вместе с А.Г.* - Так, а что же это тогда, Александр Глебович? – Стеша взглянула на него с удивлением. – Вы ведь не просто этих двоих спасли от неминуемой смерти, а еще трёх детей – от раннего сиротства, мужа – от вдовства, а старуху-мать – от потери единственно дочери. То ли не чудо? Оно и есть, даже не спорьте! - И ты туда же! – с отчаянием махнув рукой, доктор развернулся и двинулся к следующей палате, по-прежнему чувствуя себя до крайности неловко. А девушка еще с минуту так и стояла, глядя ему вслед с задумчивым и мечтательным выражением. Потом вновь улыбнулась и тихо пошла следом, крепко прижимая к груди, точно библию, свой блокнот. Обход завершили примерно через час, после чего Стеша предложила Александру Глебовичу ненадолго заглянуть в кабинет, выпить чаю. И уж затем, подкрепив силы, идти дальше в амбулаторию, осматривать вновь поступивших. - У меня нынче и пирожки снова ваши любимые, доктор, с яблоком и корицей! - Заманчиво! – Веригин широко улыбнулся заботливой барышне и слегка нахмурился, делая вид, что раздумывает над её предложением. Хотя на самом деле чаепитие – даже с любимыми пирогами, в его планы не входило. Вместо этого он всерьез рассчитывал как можно быстрее закончить, и сразу затем отправиться домой. Чтобы не являться, точно Чацкий, «на бал» непосредственно с корабля. – Но, увы, придётся попоститься: чаёвничать сегодня некогда. - Отчего же некогда? – воскликнула озадаченная таким заявлением Стеша. – Савельич говорит, что там народу – от силы человек двадцать. Разве же это много? Часа за два точно управимся. Действительно, немного. В сравнении с зимними месяцами, когда количество страждущих помощи доходило в иные дни чуть не до сотни… Веригин до сих пор вспоминал это с некоторым внутренним содроганием. - Тем лучше. - Александр Глебович! Всего-то на четверть часа, ну что они переменят? И я… разве ж я зря старалась? Она смотрела исподлобья, одновременно умоляюще и по-детски обиженно. И, поколебавшись еще чуть-чуть, Веригин сдался. - Но только пятнадцать минут, не больше. - Договорились! – в тот же миг вновь повеселев, Стеша бросилась в каморку, которую обычно делила с Серафимой, оставляя там по приходу на работу, свои вещи. – А вы идите пока к себе, доктор, вы же обещали! – крикнула она, не оборачиваясь. - Да-да, не волнуйся, уже иду, - добродушно усмехнувшись, Веригин побрел в противоположную сторону, на ходу гадая, за что ему такое счастье: на удивление умная и понятливая помощница. К тому же открытая и по-человечески милая. Повезет же, право, какому-нибудь местному оболтусу, которому эта девочка в конечном счете отдаст свои руку и сердце. От мысли о том, что ведет себя сейчас, словно… её папаша, Веригину вдруг стало совсем смешно. И одновременно чуть грустно. Жаль, конечно, что у них с Ольгой с самого начала не родилось детей. Ну а теперь, после всего, разве так уж и хочется? Стеша влетела в его кабинет через пять минут. А еще через две на рабочем столе Александра Глебовича ее стараниями точно скатерть-самобранка развернулась: появился откуда-то чайный прибор и гигантское блюдо с пирогами. - Вот, угощайтесь, доктор! Эти, которые покруглее – с яблоками, те, что побольше – с маком, а которые вытянутой формы – с капустой! Специально так сделала, чтобы не путать! – устроившись напротив, Степанида с гордостью демонстрировала свои кулинарные достижения. И как было ей отказать? Правильно: никак! Так что, наевшись до отвала, спустя отведенные на обеденный перерыв минуты, Веригин едва выполз из-за стола, мысленно умоляя всех известных богов врачевания, а особенно Асклепия и дочь его Гигею, не посылать в следующие несколько часов сложных случаев, отправился-таки на прием. Стеша же ненадолго задержалась в кабинете, чтобы навести там порядок, а после тоже присоединилась ко всем в амбулатории, как обычно, без лишних слов делая многое и нужное. И даже иногда чуть сверх того. Впрочем, на сей раз, медицинские божества оказались на удивление милосердны. Никаких сверхъестественных усилий никому прикладывать не понадобилось. Хотя в конце все же задержались против ожидаемого, вправляя вывих плеча десятилетнему сыну Николая Карловича Эрлиха, директора городской женской гимназии. Хмурый и нахохленный парнишка сперва никак не желал рассказывать об обстоятельствах, при которых получил свою травму, потом – сказал, что упал с дерева. И лишь в самом конце, как вывих уже вправили, а поврежденную руку надежно зафиксировали и боль, которую он терпел со стоицизмом, достойным пресловутого спартанского мальчика с лисенком, постепенно успокоилась, Стеше удалось разговорить его настолько, что выяснилась настоящая причина. Драка. Вернее, турнир из-за прекрасной дамы, гимназистки второго класса по имени Катя Сокол. Которая имела легкомыслие оказывать знаки внимания сразу двум кавалерам, одним из которых и оказался Эрлих-младший. - Надеюсь, ты хотя бы вышел победителем? – тотчас же строго поинтересовался у него Николай Карлович, в блекло-голубых немецких глазах которого, тем не менее, поблескивали веселые искры. - Вышел! – нехотя буркнул в ответ мальчик и, нетерпеливо дернув плечом, вновь поморщился от боли. - «И всюду страсти роковые, и от судеб защиты нет…» - не сдержавшись, процитировал Веригин, с улыбкой наблюдая за этим диалогом. – Что ж, господа, можете быть свободны, ко мне же милости прошу на повторный осмотр ровно через неделю… А теперь – всего доброго! И с этими словами поднялся из-за стола, всем своим видом демонстрируя, что прием окончен. - Торопитесь куда, Александр Глебович? – как бы невзначай, осторожно поинтересовалась Стеша, помогая, после того, как дверь за Эрлихами закрылась, склонившемуся над рукомойником Веригину, развязать на спине тесемки белого халата, заинтригованная столь необычным поведением доктора, который обыкновенно готов был на работе чуть не до ночи сидеть. - Что?.. Нет. То есть, да, немного, - взглянув на нее из-за плеча, тот согласно кивнул, вначале не желая вдаваться в подробности. Но потом все же решил пояснить. – Нынче зван в гости, не хотелось бы опоздать. - Гости – дело хорошее. А к кому же, можно узнать? - Можно. К Гнездовым. У супруги Сергея Аркадьевича именины, а она с моей женой дружна, вот и пригласили нас к себе. - Так Ольга Дмитриевна тоже с вами? - Ну разумеется! – теперь уж пришла и его очередь взглянуть на Стешу с удивлением и несколько внимательнее прежнего: что имеет под собой ее вопрос – простое любопытство, или… Александр слабо верил, что Стеша – в силу возраста и разности жизненных интересов – знакома с их кухаркой Варварой, для которой уж точно не секрет, что отношения между ним и Ольгой далеки от супружеского идеала. Разве что слышала об этом от Серафимы… Однако даже предположить, что все вместе они так или иначе обсуждают в своих беседах его семейную жизнь, было неприятно. - А почему ты спросила? - Да так… простите, Александр Глебович, коли не в своё дело-то лезу… - Глупости, я сам позволил и ничуть не обижен. Так что и прощения просить не стоит. Подай-ка лучше полотенце, руки вытереть!
Ольга Веригина: В отличие от мужа, Ольгу волновали куда меньшие в его понимании, но очень большие в ее, проблемы. Собираясь в «изгнание», она воображала себе Черный Яр пропащим захолустьем, где бродят косматые мужики и бабы в сарафанах, и приличной публики днем с огнем не встретишь. А потому, весь свой гардероб – лучшие платья от парижских и петербургских портных, оставила в прошлой жизни, собрав лишь самые нужные повседневные наряды, да пару визитных, которые никоим образом не годились к предстоящему торжеству. И теперь, за оставшийся короткий срок, выходит, должна была, как Золушка к балу, завладеть если и не хрустальными башмачками, то хоть мало-мальски достойным вечерним нарядом. Впрочем, как у настоящей женщины, на дне одного из сундуков у Ольги все же был припасен один козырь – отрез прекрасного голубого шелка. Да вот только, хоть сама и умела шить, справиться со столь важной задачей, как вечернее платье, она все-таки сама не смогла бы. Нужна была хорошая портниха. Спросив с утра у Варвары, не знает ли та подходящей особы, Ольга получила ответ, что швея знакомая у нее есть – саваны пошивает, да старое белье ремонтирует. Но такой мастерицы Ольге пока точно было не надо. Поэтому, расстроеная до крайности, она отправилась в приют. И по дороге туда, очень кстати вдруг повстречалась с Натальей Викторовной. Та шла на почту, да по разным своим делам, но тут же вызвалась немного проводить подругу и по пути стала расспрашивать про мужа. - Мой мне, конечно, передал от вашего согласие. Но говорит, будто, Александр Глебович был растерян от приглашения. Неужели же он и вправду таким нелюдимом всегда был? - Да, это так. В Петербурге на большие приемы меня даже часто были вынуждены сопровождать наши друзья. Но, думаю, маленький домашний ужин Саша вполне переживет. Да и новые знакомства не помешают. - Ну, - Наталья Викторовна чуть запнулась и покачивая головой, произнесла, - Думаю, вашего мужа ждет разочарование. Новые знакомства я могу гарантировать, а вот насчет маленького ужина... Обещались быть человек тридцать. Кстати, вот, иду отправить приглашения и вашим знакомым, Прозоровым. Надеюсь, смогут добраться. Последняя новость была весьма приятна, но сообщение про роскошный званый вечер нагоняло тоску. Мадам Гнездова заметила ее настроение и, не зная как это истолковать, напрямик спросила, что ее тревожит. А когда узнала, то со свойственной суетливостью, смеясь и тараторя, принялась рассказывать, где в городе найти лучшую модистку. Так все проблемы Ольги неожиданно и решились. Портниха, которую Натали посоветовала посетить, жила на другом конце города, в красивом домике с палисадником. Переехала она в Черный Яр из Астрахани, где когда-то держала маленькое ателье. Однако со временем, накопив денег, да растеряв прилично зрение, решила уйти на покой. Но время от времени, то ли скучая по ремеслу, то ли из добрых побуждений, все же брала новые заказы. Не отказала и супруге нового доктора. И теперь вместе с Ольгой они проводили за работой по несколько часов, подгоняя и украшая ее будущее платье. Но когда в субботу, уже дома, Оля его наконец надела, то увидев свое отражение в зеркале, отчего-то оробела. Отвыкла она, оказывается, себя видеть в нарядных платьях. И хоть крой выбран был самый простой – юбка спускалась мягким колоколом, а по подолу пришиты лишь бумажные незабудки, которыми также украсили лиф, да рукава до локтя пышными фонариками – все равно это было как-то теперь необычно. В довершение своего туалета, в привезенной из Петербурга шкатулке драгоценностей, она взяла топазовый гарнитур, и теперь сама себе напоминала снежную королеву из книжки, что когда-то подарил к Рождеству отец. Стук в дверь и нетерпеливый вопрос Александра, готова ли она, застал Олю ровно в тот момент, когда она пыталась судорожно придумать, во что бы переодеться. Поэтому, распахнув резко дверь навстречу, она едва не сшибла его с ног. Но только и сумела при этом выпалить: - Кажется, мне нужно подобрать другое платье! Я не знаю, что делать!
Александр Веригин: Слегка опешив от столь эффектного выхода, Александр невольно сделал шаг назад, выпуская Ольгу из комнаты, и все еще не совсем понимая, что происходит. Платья ее он, естественно, сразу толком не рассмотрел, но на первый взгляд с ним всё было в порядке. Во всяком случае, ничего такого, что требовало бы немедленной замены: ни дыр, ни пятен. - Так… – вымолвил он, наконец, абсолютно в этом уверившись и затем медленно переводя глаза с платья жены на ее лицо. – Значит, вот, что я по этому поводу думаю. Первое – тебе нужно немедленно успокоиться. А второе – крепко взять меня за руку… Явно не понимая, к чему он клонит, она все же недоверчиво протянула ладонь. И Веригин в тот же миг решительно увлек её обратно в комнату, где особенно отчетливо были заметны признаки терзавших Ольгину душу метаний: на кровати, прямо поверх покрывала – целый ворох вещей, на туалетном столике – беспорядок из баночек, щеток и шпилек, а рядом – широко раскрытая шкатулка с украшениями… Не обращая внимания на весь этот кавардак, Александр, все так же за руку, точно маленькую девочку, подвел её, тем временем, прямо к большому, во весь рост, зеркалу. - Кого ты здесь видишь? – с этими словами он указал жене на её же собственное отражение. Ответ казался настолько очевидным, что брови зеркального двойника Ольги тут же удивленно вздрогнули и затем вновь слегка сдвинулись к переносице, а в глазах вместо прежнего смятения мелькнуло нечто, похожее на раздражение, как бывало всегда, когда что-то происходит помимо ее воли. Александр, между тем, продолжал смотреть на нее серьезно и вопросительно. - Ну?! Хорошо. Хочешь, скажу, кого вижу я? Красавицу! В этом не было ни капли преувеличения. И, как бы ни складывались их личные отношения, кривить душой было не в его манере. - Тебе очень, очень идет это платье, - добавил Веригин, спустя мгновение, уже чуть мягче, потому что вдруг понял, что предыдущий комплимент в его устах прозвучал более похожим на обвинительный приговор. – И сама ты тоже… выглядишь… обворожительно. После чего вздохнул, опустил глаза и отошел на пару шагов, внутренне досадуя, что голос его в конце этой фразы вдруг так предательски охрип и дрогнул. Затем тихо кашлянул, словно бы прочищая горло, и произнес уже более обыденно: - Нам нужно идти, если все еще собираемся заявиться к Гнездовым не последними. Вновь подойдя к кровати, он выудил из-под кипы разномастных и разноцветных одеяний ротонду из серебристой норки и соболя, которую, помнится, сам подарил в первый юбилей их совместной жизни, и протянул ее Ольге: - Вот, накинь поверх. Мне кажется, это будет особенно хорошо смотреться – все вместе. И тепло. У этого платья… довольно глубокое декольте, как бы тебе не простудиться…
Ольга Веригина: Успокоиться было сложно, особенно когда Саша начинал вести себя в подобной манере, будто специально испытывая ее терпение. Но в голосе его иногда слышались особые нотки, не подчиниться которым было просто невозможно. Это не был приказ или повеление, которым бы Ольга наверняка воспротивилась, но что-то напоминающее отцовские увещевания, по-доброму строгие. Поэтому, глядя то на свое, то на мужнино отражение в зеркале, Оля старательно пыталась понять к чему он ведет свой эксперимент. Когда же Саша произнес свой окончательный приговор ее наряду и ей, щеки ее, помимо воли самой Ольги, зарделись и она удивленно посмотрела на мужа. А тот видно истолковал по своему ее взгляд, добавил еще более мягким голосом искреннюю ей похвалу. Отчего-то возникла неловкая пауза – и Саша, и его жена постарались отвести друг от друга глаза. Очень давно не говорил он ей комплиментов, а она прежде не слишком их ценившая, так как всегда знала себе цену, в этот раз не нашлась чтобы ответить сразу. Муж же тем временем, перешел в другую часть маленькой комнатенки и решил перевести разговор в практичное русло, предлагая жене поспешить и утеплиться. Она молча кивнула, подошла к нему и с помощью Александра Глебовича облачилась в меховую накидку, и уже собиралась застегнуть ее на груди, как вдруг спохватилась: - Подожди, пожалуйста, еще минутку! – Оля бросилась к комоду, верхний ящик которого был приоткрыт, и извлекла из него свёрток тонкой бумаги, перевязанный лентой, - Вот, возьми, это для тебя. Я надеюсь, ты не откажешься надеть его сегодня? Положив на протянутые руки мужа подарок, она помогла его развязать и извлекла на свет галстук такого же голубого шелка, что и ее платье. Увидев некоторое сомнение в глазах мужа, Оля принялась оправдываться, что если ему он не нравиться, то вовсе не обязательно его повязывать. Но Саша согласился и тогда она сама принялась расстёгивать верхние пуговицы жилета и развязывать прежний, скромный галстук. Этот же она повязала модным узлом, который высмотрела в одном из журналов, а в довершении, достала булавку с серой жемчужной головкой. Расправив костюм мужа и отступив на пару шагов, Оля улыбнулась: - А ты тоже хорош, Александр Глебович, - и взявшись за руки, они спустились вниз. Там их уже давно ждала Варвара, принесшая из погреба, где в прохладе томилась, ожидая свой срок, корзина с цветами. Возле вешалки с пальто лежала в нарядной упаковке коробка с подарком и Ольгины перчатки. Завершив сборы, супруги Веригины отправились в гости. Дом Гнездовых сиял издалека всеми окнами. Многие гости уже прибыли, кто-то, как и Веригины, только подъезжал, и хозяева у порога ожидали всех с объятиями и улыбками. - А вот и вы! Александр Глебович, Оленька! Уже начала волноваться, придете ли?!
Александр Веригин: Нельзя сказать, что Ольга никогда и ничего ему не дарила. И сразу после женитьбы, и даже после, когда отношения их, казалось, окончательно разладились, каждую предполагающую подобное дату – Рождество, Христову ли Пасху, или собственное его, Александра, рождение, она регулярно отмечала подходящими случаю знаками внимания. Быстро утратив иллюзии и четко понимая, что это не порыв души, а скорее привычка во всем следовать правилам «хорошего тона», Веригин принимал их с благодарностью, хотя и без особого пиетета. Но вот сегодняшний сюрприз – а преподнесенный галстук действительно оказался полной неожиданностью, отчего-то вдруг тронул его так, как, пожалуй, ни один ее прежний подарок. Вернее, даже не сам этот несчастный кусочек голубого шелка, пусть и превращенный стараниями портнихи в элегантный аксессуар, а то, как Ольга его преподнесла. Как непривычно робко при этом на него посмотрела. Будто бы боялась его отказа… Будто бы это действительно было для нее важно – чтобы он не отказал. Хотя, видит бог, он и не собирался вовсе, потому что, как уже было сказано, был удивлен и даже где-то растроган этим неожиданным знаком внимания. Наверное, стоило бы ей об этом сразу же сказать. Но… они ведь действительно опаздывали. И потому, всего лишь благодарно и чуть иронически улыбнувшись на ответный комплимент, Александр Глебович сам еще раз поправил свежеповязанный каким-то экзотическим модным узлом галстук, и протянул Ольге руку, всем видом демонстрируя, что вот теперь только полностью и готов ко всем возможным приключениям. На что именно он неосмотрительно согласился, Веригин понял еще на подъездах к дому Гнездовых. Некоторое оживление, непривычное для маленького и сонного городка в такой час, наметилось еще в начале улицы, на которой располагался этот весьма просторный по местным меркам особнячок. А уж непосредственно возле него, сияющего всеми окнами, точно рождественская ёлка, и подавно. - Что вы, любезная Наталья Викторовна! – усилиями Ольги, которая, верно, специально, несколько раз, пока добирались, назвала именинницу ее полным именем, Александр произнес его сразу и без запинки. – Разве могли бы мы поступить с вами подобным образом! – и, едва все вместе они зашли в дом, сразу вручил корзинку с цветами, оставив супруге возможность преподнести основной подарок. – От всей души поздравляю! Долгих и счастливых лет! - Ах, Серёжа, да взгляни же скорее сюда! – хлопнув ладонями, словно восторженная гимназистка, воскликнула мадам Гнездова и начала тормошить супруга, который тем временем о чем-то оживленно беседовал с Ольгой, помогая той избавиться от меховой накидки. – Александр Глебович подарил мне ландыши! Но еще ведь совсем не сезон, где же вы их нашли? Вы волшебник? При виде столь бурной реакции Веригин, и без того привычный к более сдержанному выражению чувств, почувствовал огромное смущение. Цветы искал и покупал, разумеется, не он, а Ольга, которая, похоже, немало веселилась, краем глаза наблюдая за их диалогом и явно ожидая, как он выкрутится из этой ситуации. - Ну разве что самую малость! – напустив на себя загадочный вид, Веригин усмехнулся и склонился к ее руке. – Однако волшебство потому и волшебство, что никто не ведает, как оно на самом деле происходит. Поэтому пусть и происхождение этих цветов останется для всех маленькой тайной… К тому же, они – всего лишь прелюдия… Дорогая! Повернувшись к жене, Александр жестом предложил ей вручить их основной сюрприз – совершенно не представляя при этом, что находится внутри Ольгиного свертка. Как водится, просто забыл у нее об этом узнать, тупой осёл! И теперь оставалось только надеяться, что там точно обнаружится нечто, не менее милое сердцу Натальи Викторовны, чем эти цветы. К счастью, ему повезло и «кульминация» все же удалась на славу. Об этом очевидно свидетельствовало новое «Ах!» из уст госпожи Гнездовой, когда та извлекла из обертки небольшую коробочку, и еще нечто, больше похожее на стон страсти, когда, открыв ее, она увидела то, что находилось внутри. - Да неужели это настоящий Лалик?! Здесь, в Черном Яру? – осторожно извлекши наружу какую-то безделицу, кажется, гребешок для волос, она с минуту полюбовалась им с неподдельным восхищением, а затем, сияя глазами, с притворной строгостью прибавила. – Решительно вы оба сошли с ума! Но мне та-ак приятно! Спасибо вам, дорогие! С этими словами она расцеловала Ольгу и одарила еще одной улыбкой Александра, а затем, будто спохватившись, вспомнила, наконец, об обязанностях хозяйки: - Что же мы тут стоим?! Пойдемте скорее, теперь, когда все в сборе, ждать больше некого, а вот остальные гости, наверное, нас уже заждались! Подхватив Ольгу под руку, она увлекла ее вперед, продолжая о чем-то оживленно щебетать, а мужчины, переглядываясь и потихоньку посмеиваясь, отправились за ними следом. - Слушайте, Александр Глебович, а кто такой этот Лалик? – внезапно спросил по дороге Веригина Сергей Аркадьевич. – Или может быть – что такое? - Да кабы б я сам это знал! – жалобно воскликнул доктор, так искренне, что Гнездов рассмеялся в голос, и дружески хлопнул его по плечу. – Но видать, что-то крайне важное, раз так радует наших дам. - Да, это главное. Однако Натали так бурно обрадовалась, что ей-богу, если бы не знал, на какой ослепительной красавице вы женаты, непременно приревновал бы! Впрочем, это лишь шутка. Я уверен, что в свое время мы оба – и вы, и я, сделали правильный выбор… И вновь с любовью взглянул на супругу. Веригин же в ответ лишь сдержанно улыбнулся: - Благодарю. И совершенно с вами в этом согласен. В просторной гостиной, куда они, в конце концов, все вместе пришли, было полно народу. Как ни странно, выяснилось, что со многими из тех, с кем знакомили Веригина радушные хозяева, он и сам уже оказался знаком. Хотя, чему же удивляться, если каждый день в больнице бывает столько народу, а доктор только один? Особенно, однако, Александр обрадовался встрече с Иваном Максимовичем Прозоровым, который еще утром приехал вдвоем с женой из Астрахани. - Вот уж сюрприз, так сюрприз! - Да я и сам до конца не был уверен, что удастся оторваться от дел, но разве можно было обидеть дорогую Наталью Викторовну!.. Да и Элен бы мне этого не простила, - прибавил Прозоров чуть тише, с притворным смущением указывая взглядом на стоящую неподалеку супругу. - Понимаю! – улыбнулся Веригин. – Я и сам в таком же положении. Хотя теперь несказанно рад, что все-таки отложил все эти бесконечные «дела». Иначе бы и не повидались! - Глупости, я бы уж конечно, в любом случае нашел способ навестить вас, даже если бы и не сегодняшняя встреча. Как же это, быть в Черном Яру и своими глазами не взглянуть на того самого доктора, слухи о чьих успехах дошли уже до самой губернии! - Ну уж тоже скажете! – Александр опустил глаза. – Делаем, что можем. А можем пока не так уж много. Вот если бы ваши земские чиновники не только слухи распространяли, но и прислушались к тому, что я им предлагаю в том служебном письме, которое сейчас как раз готовлю на основании показателей первых месяцев своей работы… А впрочем, лучше действительно поговорить о этом завтра. Хотя, признаюсь, не слишком хочется разрушать уже сложившееся здесь реноме затворника и зануды. Оно исключительно удобное! - Ах вы, хитрец! Вот я и поймала вас на чистосердечном признании! – неожиданно подкравшаяся со спины Наталья Викторовна, шутливо хлопнула его по плечу сложенным веером. – Всегда ведь подозревала, что вы не такой, каким хотите казаться! - Как я мог быть столь неосмотрителен! – Веригин рассмеялся и сделал вид, что крайне удручен. Непринужденные манеры и легкий нрав именинницы нравились ему все больше. И еще одно: обыкновенно довольно скованный на людях, в ее доме он почему-то почувствовал себя на удивление легко. – И какую же кару мне теперь предстоит понести за этот ужасающий обман? - Танец! – тут же, не раздумывая, воскликнула в ответ мадам Гнездова. – Нет, даже два танца! Учитывая всю тяжесть вашего преступления! - И не боитесь, что я оттопчу вам ноги? - Чего же мне бояться, говорят, вы прекрасный доктор, сами после и вылечите, если вдруг случится такая незадача! - Договорились! – Но до танцев у нас еще будет маленький концерт! – между тем, провозгласила Наталья Викторовна и затем сразу же упорхнула к другим гостям, уводя за собой Прозорова, так толком не ничего и не объяснив. Александр же, оставшись в одиночестве, принялся озираться по сторонам, отыскивая взглядом жену, которую, пока разговаривал, совсем потерял из виду. И тут неожиданно заметил скромно притулившуюся на диванчике у окна… сестру Лисицыну, рядом с которой суетился незнакомый ему полноватый юноша, явно всячески стараясь ей угодить. И столь же явно – без видимого успеха. На лице Стеши было написано выражение вселенской тоски, которое исчезло лишь тогда, когда, встретившись с Веригиным взглядом, она улыбнулась и робко ему кивнула. Разумеется, Александр Глебович ответил ей тем же, но тотчас же и отвернулся, разглядев, наконец, Ольгу, которая о чем-то оживленно переговаривалась с супругой Ивана Максимовича. - Говорят, что нас здесь ожидают не только танцы, но и концерт, - проговорил он после того, как, подойдя к дамам, со всем почтением поприветствовал Елену Всеволодовну. – Надеюсь, меня хотя бы не заставят петь?
Ольга Веригина: Маленький Черный Яр на самом деле таил в себе немало скрытых возможностей. Так, к примеру, свежие ландыши Ольга совершенно случайно нашла у одного местного цветовода и агронома, который строил оранжереи новой конструкции и пытался там всеми правдами и неправдами обхитрить природу. Человек он оказался занятный, очень увлеченный своим делом и около часа рассказывал мадам Веригиной о различиях почв и прочих премудростях. Но это была не самая высокая цена за возможность преподнести душистые первоцветы к празднику Натальи Викторовны. И теперь, слушая, как Веригин исхитряется не раскрыть секрета обретения ландышей, искренне веселилась и удивлялась его внезапному красноречию. Правда, когда дело дошло до подарка, он все-таки сдался. И, не желая, видно, оказаться в луже, сделал реверанс в ее сторону, но сердиться на него смысла не было. Найти достойный подруги подарок, между тем, оказалось для Ольги самым сложным испытанием, куда труднее, чем цветы! Когда решились вопрос с ними и платьем, обежав все подходящие лавки в городе, она вдруг поняла, что достойных Наташи вещей ей здесь просто не найти! Вернее – не найти того, что хотелось бы ей подарить. Все, что продавали галантерейщики или ювелиры, было слишком просто, а порой даже пошло. И тогда Ольга решилась на самый необычный поступок в своей жизни. Когда в прошлом году в Париже проходила выставка изящных искусств, и ювелир Лалик покорил своими безделками всю Европу, слава его, конечно же, долетела и до Петербурга. Мадам Веригина, которую еще с юности увлекали подобные вещи, конечно, была среди первых его жителей, кто выписал себе из Франции заветный каталог. И потому через некоторое время, тоже одна из немногих, сделалась счастливой владелицей дивной красоты – черепахового гребня, на котором прозрачными пластинами слоновой кости расцветали вишневые цветы, а над ними порхали, трепеща прозрачными крылышками, две стрекозы. Все это было настолько просто и одновременно изящно, что, казалось, создано самой природой – не могла рука человека сотворить подобного совершенства. Так что Ольга по праву гордилась этой вещицей. И вот, окончательно отчаявшись найти подарок для Натали Гнездовой, два дня назад осторожно, будто дитя из колыбели, извлекла ее из коробочки, той самой, в которой гребешок прислали из Парижа. И долго-долго держала в руках, любуясь его тонкой красотой. Затем вдела в волосы и села перед зеркалом, стараясь запомнить на себе. И уж только после этого, окончательно убедив себя в правильности задуманного поступка, вновь убрала в коробочку, обернула красивой шелковой бумагой и перевязала лентой. Тем не менее, в момент вручения подарка рука ее невольно дрогнула. Не от сожаления, а уже от волнения – будет ли тот принят новой хозяйкой с подобающим ему восторгом. Эффект, однако, превзошел все ожидания. На лице Натальи Викторовны чувства сменяли одно другое, и уже успокоившись, после всех благодарностей, она даже украдкой смахнула с ресниц слезу. Оля же, облегченно выдохнув, теперь по-настоящему радовалась своей задумке, испытывая непривычное счастье от того, что уже дважды за сегодня, хоть и по-разному, но с явной приязнью, кем-то были приняты ее подношения. - Не буду спрашивать – откуда он, но вы с мужем волшебники. Ей Богу, волшебники! И непременно я вас отблагодарю, можете не сомневаться! – продолжала восхищаться ее подруга, когда под руку они обе вошли в зал. - Натали, какие пустяки, - на смену радости, пришло также непривычное смущение, - Мне просто приятно, что вам это в радость. - Но вы, мой ангел, все равно – чудо! Большую часть собравшихся в гостиной Оля знала лично – кого-то близко, с кем-то лишь раз встречалась, но казалось, что в доме Гнездовых встретилась одна большая семья. Все были веселы и любезны, общались шумно и почти без формальностей, что представить себе где-то в Петербурге или Москве было почти невозможно. Здесь же это было так просто, что взглянув через плечо на мужа, которого Гнездов увел знакомить с другими гостями, Ольга вполне готова была поверить, что это все не в тягость даже ему. Поприветствовав прочих знакомых, она, тем не менее, завладела вниманием одной лишь Елены Всеволодовны, с которой хоть переписывались каждую неделю, рассказывая и узнавая все последние новости друг друга, но общаться лично все же казалось куда более драгоценно. - Завтра днем приду к вам на чай, Оленька. Очень уж хочется посмотреть, как вы тут устроились. Хоть по вашим письмам иногда кажется, что ваш дом я уже знаю не хуже собственного. И оттого могу с точностью описать, что и в какой комнате стоит. - Неужели я так надоедлива в подробностях? - Напротив, они очень милы и живы. И муж ваш, Оленька, кажется, тоже как-то оживился. Помните, с каким трудом его в Астрахани приходилось уговаривать кататься с ледяных гор! - Так уж и уговаривать…, - Оля смущенно отвернулась и в тот же миг поймала на себе взгляд Александра, который затем сразу подошел к ним. Закончив обмен любезностями с Прозоровой, он с удивлением поведал о концерте, который для Ольги, впрочем, сюрпризом не был. Еще в начале этой недели Натали попросила ее исполнить для ее гостей на фортепьяно пару пьес, а если на то будет ее особое расположение – еще и спеть. С Иваном Максимовичем Прозоровым, который, как ей было откуда-то известно, обладает прекрасным, почти оперным голосом и потому будет рад составить с ней дуэт. Поразмыслив, Оля спеть все-таки согласилась, хотя и предупредила Натали, что не делала этого на людях уж и не знает, как давно. Но та только отмахнулась и шутя сказала, что даже если Оля вдруг схватит «жабу», никто этого не заметит – общество провинциальное, да и вообще все будет по-домашнему. Так-то оно так. Но пускать все на самотёк Ольга все равно не привыкла. И опозориться ей вовсе не хотелось. Потому с того самого момента, как решилась петь, она в течение всей недели старательно репетировала свои партии под сиплое домашнее пианино. Чем неизменно приводила в оторопь Варвару, не раз уже шепотом говорившую Дашке, что ежели барыня так и продолжит днями напролет драть горло, в доме непременно повылетают все стекла из окон.. - Петь тебя, конечно, никто не заставит, - Оля взяла мужа под руку и, приблизившись к нему почти вплотную, очень тихо произнесла: - Но была бы тебе признательна, если бы ты взялся переворачивать для меня ноты. И ровно в эту минуту Оле почувствовала, как будто что-то горячее кольнуло ее затылок. Никогда прежде она, пожалуй, не сталкивалась с таким странным, совершенно физическим ощущением,. Оттого, невольно повернувшись назад, вдруг заметила устремлённый на нее буквально горящий огнем взгляд совсем еще молоденькой девушки. Спустя секунду та отвернулась и пошла прочь под руку с каким-то молодым человеком. Совершенно не понимая, чем ей насолила, Оля тоже вернулась к общей беседе и уже вскоре позабыла этот инцидент. Через полчаса, когда приготовили рояль, хозяйка дома пригласила гостей в «концертную» комнату, где полукругом, для удобства, были расставлены стулья и диваны. На полированной крышке инструмента расположились два серебряных канделябра, а перед распахнутой клавиатурой стояла банкетка для пианистки. Устроившись на ней, Ольга долго смотрела молча на инструмент, будто ей и вправду предстояло выступать перед самой взыскательной публикой, и только усилием уняв волнение, начала играть. Саша стоял рядом и в нужный момент переворачивал ноты. Внезапно Ольге вспомнилось, как в вечер их знакомства она резко и даже жестоко отказалась играть для него – человека, который всего лишь проявил доброту, свойственную его характеру. Теперь-то, вполне осознавая несправедливость того давнего своего поступка, она наверняка бы поступила иначе… После того, как были исполнены две довольно простые пьесы, Ольга поднялась из-за инструмента, уступая место сменившей ее Натали, которая должна была аккомпанировать их с Иваном Максимовичем совместному выступлению. Вначале решено было исполнить всем известный и популярный дуэт Дон Жуана и Церлины, а уже затем – из «Манон Леско». Прежде они вдвоем с Прозоровым никогда не пели, но как-то удивительно точно сумели сразу же почувствовать друг друга, сумев создать нужное настроение и в первом, и даже во втором – куда более сложном в плане техники и эмоций, номере. Потому, верно, в конце им искренне рукоплескали все гости. А сама Ольга даже расчувствовалась до слез. И только вовремя поданный неведанно кем платок спас ее от полного конфуза. - Ах, право слово, это чудо, Оленька, что вы согласились петь! – целуя ее в обе щеки, рассыпалась благодарностями Наталья Викторовна, пока кто-то рядом так же бурно выражал свое восхищение ее партнеру. - А теперь, - тут уже она обращалась ко всем присутствующим, - теперь, друзья мои, прошу всех к праздничному столу! А после продолжим вечер танцами! Все удовольствия мира сегодня для вас! Следуя под руку с Александром в столовую, Ольга вдруг снова ощутила на себе взгляд той самой девушки, что прежде смотрела на нее в гостиной. И в этот раз ее пристальное внимание уже не казалось случайным, поэтому, как бы невзначай обернувшись к Натали, она тихо спросила, кто эта гостья. - Вы разве ее не знаете? Сестра милосердия в госпитале, где работает Александр Глебович. Зовут вроде бы Степанидой. А здесь она в качестве невесты секретаря моего мужа. «Вот, значит, какая!» – быстро мелькнула в голове мысль, и Оля вновь испытала недоумение, чем вдруг стала так неугодна этой девушке, которая весь вечер смотрит на нее так, будто клеймо выжечь желает. Впрочем, за общим столом та вновь скромно сидела возле своего кавалера и Ольгиного присутствия, будто даже не замечала. Так что и та вскоре вовсе о ней позабыла, увлеченная веселой застольной беседой.
Степанида Лисицына: Давно, очень давно не ощущала себя Стеша такой ничтожной, как нынче вечером! Но винить, кроме опять-таки себя же, было некого. Догадывалась ведь, что именно так все и будет. Потому и отказывалась в течение двух недель буквально наотрез принимать приглашение одного своего давнего и противно настойчивого ухажера Грибова составить компанию на именинах у супруги его патрона и благодетеля Сергея Аркадьевича Гнездова. На этого важного господина, которого сама девушка видела до сегодняшнего вечера лишь пару раз в жизни, да и то – издали, Геннадий только что не молился, благоговейно поминая чуть ли не каждую их со Стешей встречу. Гнездов был старым университетским приятелем его отца. И когда тот безвременно ушел от инфекционной лихорадки восемь лет тому назад, молча и без всяких просьб, взял опеку над его семейством, помогая вдове и детям по мере возможностей не только деньгами, но и связями которых Сергей Аркадьевич, ныне вполне успешный местный архитектор и по совместительству руководитель Черноярской конторы земской градостроительной управы, также имел в городе немало. Вот и Геннадию от щедрот своих он вначале оплачивал учебу в гимназии до самого ее окончания, а два года тому назад устроил юношу подле себя на место секретаря. Стеша познакомилась с ним как раз тогда. Разумеется, в больнице, куда Геннадий однажды обратился за помощью, как-то умудрившись, пребывая, видать, в глубокой задумчивости, с размаху ткнуть себе прямо в ухо остро отточенным карандашом и сильно поранить там кожу. Узнав обстоятельства получения травмы, над несчастным юношей, помнится,тогда потешались все. Кроме Стеши, которая одна умела сохранить невозмутимый вид даже в самые смешные моменты. И потому спокойно взялась перевязывать ухо незадачливого секретаря. А когда вскоре тот закономерно воспылал восхищением к хорошенькой, хоть и чрезмерно серьезной сестре милосердия, так же закономерно начала реагировать на его робкие знаки внимания, справедливо рассудив, что юноша этот, хоть небогат, мало хорош собой, да еще и несуразен порой до жути, зато из благородных. И ей, бесприданнице-сироте, стало быть, в самый раз… Впрочем, принимала Стеша эти ухаживания не слишком активно. Потому до недавнего времени ей вполне удавалось удерживать поклонника на достаточном расстоянии, хотя и не отпуская слишком далеко. Даже тогда, когда в ее жизни уже появился настоящий человек, ради любви которого Стеша готова была бы продать душу дьяволу. Если бы это хоть немного помогло. Одна беда: верно что-то почувствовав, Геннадий вдруг пошел в решительное наступление. И даже месяц тому назад посмел сделать ей предложение. Возмущению девушки не было предела! Но буря эта происходила… глубоко внутри нее. Внешне все выразилось лишь сильным румянцем и стыдливо потупленным взором, а еще просьбой дать немного времени подумать. Сколько именно – это «немного», одуревший от счастья Грибов спросить вначале забыл, а после стеснялся. Стеша же назвать точный срок до сих пор не удосужилась, занятая куда более важным для нее нынче делом – убеждением Александра Глебовича в том, насколько она ему необходима. Убеждением – разумеется, не словами. Болтовней и лестью возможно завоевать лишь такого простака, как Геннадий. Здесь надобно было по-настоящему делать дело, кропотливо и долго. Пока у нее все получалось. И мешало лишь единственное препятствие – доктор Веригин был женат. О супруге его узнать много у Стеши никак не получалось: в круги, где вращалась эта дама, простая сестра милосердия была не вхожа. А узнавать сплетни у прислуги – которую уже самой себе почитала не ровней – Стеша брезговала. Впрочем, кое-что все-таки доходило. Судачили, что живут супруги Веригины не то, чтоб в большой любви. И виной тому, вроде бы, вовсе не сам доктор. В последнее Стеша с радостью готова была поверить: представить, что Александр Глебович способен на некое неблагородство, после которого жена могла бы на законных, так сказать, основаниях к нему охладеть, было решительно нельзя. Но если дело не в нем, стало быть, действительно в ней! Этой дуре, которой не хватает ума понять, каким счастьем она разбрасывается! Хотя… пусть себе лучше продолжает! Стеша и с земли его поднимет, не побрезгует! Хотя вот взглянуть бы на нее хоть одним глазком было до ужаса любопытно. Потому и согласилась она в конце концов пойти вместе со своим «недоженихом» к Гнездовым, прознав, что обожаемый доктор будет там вместе с женой. Потому и страдала нынче почти невыносимо, легкомысленная идиотка, лишь на месте догадавшись, в какой капкан сама себя загнала! Ольга Дмитриевна Веригина оказалась дамой сокрушительной красоты! Высокая, подстать своему мужу, с царственными манерами, выдававшими богатый опыт даже не губернской, а столичной светской жизни – ну, насколько об этом могла судить сама Стеша, та выглядела настоящей королевой вечера, рядом с которой порой меркла и сама именинница. Тоже прелестная, к слову, дама, только совсем другой, теплой и какой-то даже южной красотой. А еще это платье… узкий, вытянутый по вертикали фасон его будто специально вошел в моду для того, чтобы подчеркивать утонченность таких женщин, как госпожа Веригина! Даже если бы вдруг вообразить, что невысокая Стеша смогла бы позволить себе потратить столько, сколько, должно быть, стоило шитье такого платья, она все равно смотрелась бы в нем, точно жалкая карикатура! А после еще выяснилось, что и на рояле-то Ольга Дмитриевна прекрасно играет, и поет, словно дивная птица!.. Иными словами, поражение бедной Стеши в битве, которую сама её победительница даже не заметила, казалось на данный момент полным и безоговорочным. И главное, конечно, то, что сам доктор буквально гипнотизировал свою жену взглядом весь этот вечер! А Стеша так надеялась, что впервые повстречав ее не в грубом форменном, а в изящном вечернем, хоть и довольно простеньком наряде, Александр Глебович и увидит её как-нибудь иначе. Что же, вот он и увидел. Улыбнулся даже… А затем вновь повернулся к жене и кажется вовсе забыл о присутствии остальных женщин. И потому за общим столом, где секретарю хозяина дома и его барышне ожидаемо отвели самые дальние места, Стеше осталось лишь молча наблюдать за тем, как главные гости оживленно и радостно обсуждают между собой недавний музыкальный триумф госпожи Веригиной. Господи, как же она ее в этот миг ненавидела!..
Александр Веригин: Ее дыхание коснулось кожи щеки, словно мимолетный теплый ветерок, а рука легко, но совершенно естественно легла поверх его локтя, и Александр внезапно ощутил нечто, вроде быстро пронесшегося по всему его телу электрического импульса. Порядком обескураженный, он в тот же миг повернулся к супруге, желая увидеть ее лицо и понять, что может означать этот её полный такой уютной свойственности жест. Но Ольга смотрела в другую сторону. - Как скажешь… - тихо пробормотал он, наконец, по-прежнему не в силах отвести от нее взгляд, пока, отвлечённая вновь подошедшей хозяйкой дома, Ольга не оказалась вынуждена отпустить его руку и отправиться следом за ней. - Как приятно наблюдать, когда мужчина все так же откровенно любуется своей женой не только в медовый месяц, но и после нескольких лет брака! Оставшаяся подле него Елена Всеволодовна, еще там, в Астрахани показавшаяся Александру дамой весьма проницательной во всем, что касается тонких человеческих материй, смотрела на него с понимающей улыбкой. - Впрочем, даже я, женщина, нынче не могу налюбоваться нашей Ольгой Дмитриевной! Определенно, спокойная жизнь в провинции, лишенная столичной суеты, имеет не только недостатки, но и преимущества… Да и вы, Александр Глебович, выглядите здесь куда более умиротворенным, чем прежде. - Это все любимая работа – очень, очень много любимой работы, - мгновенно поправился он с иронической усмешкой, - которая действительно совсем не оставляет мне времени для… душевных метаний. Так что вы как всегда совершенно правы, дорогая Елена Всеволодовна! - Ох, и хитрец! – негромко рассмеялась госпожа Прозорова и шутливо пригрозила ему пальцем, без труда прочитав эту не слишком ловкую попытку увильнуть от нежелательного разговора. Но развивать тему все же дальше не стала. За что Веригин был ей особенно признателен. Улыбнувшись в ответ, он вновь коснулся губами ее руки, отдавая дань не только проницательности, но и неизменному чувству такта. Дальнейшая беседа, продлившаяся еще несколько минут, была по-настоящему светской, иными словами – ни о чем серьезном. Ну а потом всех позвали в музыкальную гостиную, где уже все было готово для обещанного Натальей Викторовной концерта. Гости из числа тех, кто, как и Веригин, не собирались блистать музыкальными талантами, заняли зрительские места, а сам Александр стал по левую руку от расположившейся за роялем супруги. Она волновалась. С близкого расстояния были особенно заметны попытки сконцентрироваться, но кончики тонких длинных пальцев, замершие над клавиатурой за миг до вступления, чуть заметно подрагивали. Но вот музыка началась, и вместе с первыми ее звуками, кажется, улетело прочь и сковывавшее Ольгу напряжение. Александр не знал нотной грамоты, смотреть в партитуру, чтобы вовремя переменить лист, испещренный объединёнными в хитрый узор черными точками, ему было бессмысленно. Поэтому, когда наступал нужный момент, Ольга слегка кивала, и он послушно убирал с пюпитра уже сыгранное. А в промежутках между этими несложными действиями просто на нее смотрел, беззастенчиво пользуясь представившейся вдруг возможностью. Так внимательно, как, казалось, не делал этого уже много времени. Рождаемые мелодией «Песни венецианского гондольера» - не сложной, в общем, но почему-то давно любимой Александром пьесы (уж не потому ли Ольга именно ее и выбрала?) эмоции отражались на ее лице, озаряя его каким-то непривычным мягким и нежным сиянием, а взгляд, отрываясь после очередного трудного пассажа от клавиатуры, неизменно уплывал куда-то вдаль. Куда? Много бы он дал, чтобы понять это в свое время. А теперь… Теперь все было иначе. Но все-таки музыка завораживала. Потому вспоминать под нее обиды и прежние счёты казалось Александру какой-то пошлой нелепостью. Но вот затих последний аккорд мечтательной баркаролы Мендельсона, и на смену ему пришел не менее известный каждому игривый мотив шубертовского «Музыкального момента». Его Ольга, как и многие из тех, кто когда-либо учился музыке, наверняка знала еще с детства, и даже теперь играла по памяти, так что услуги «переворачивателя листов» больше не требовались. И Александр вернулся в «зрительный зал», устроившись в первом ряду рядом с Иваном Максимовичем, на которого, спустя несколько минут, невольно воззрился с неподдельным изумлением – когда, сменив Ольгу за роялем, Наталья Викторовна вдруг сказала, что дуэт той составит именно Прозоров. Собственно, это оказалось для Александра даже большим сюрпризом чем то, что Ольга – хорошая пианистка, еще и поёт. Между тем, из Ивана Максимовича неожиданно получился знатный Дон Жуан! А уж когда, после финального «andiam!» он, страстно сверкая очами, схватил за руку «смущенную» Церлину, игриво подмигнувшую при этом зрителям, дескать, пусть думает, что это он меня завоевал, те буквально взорвались смехом, а затем бурными аплодисментами. Совсем иным было настроение второго дуэта и тут уж сменилось также и настроение публики, а в конце наиболее чувствительные из дам даже прижимали к глазам платки под звуки последних трагических и бравурных аккордов. Дальше вновь были бурные – и заслуженные – овации, поздравления, а после хозяйка пригласила всех к праздничному ужину. Но обсуждение только что увиденных выступлений продолжалось и по пути в столовую. И даже уже непосредственно за столом. - А я вам точно говорю, Александр Глебович, у вашей супруги настоящий драматический дар! – увещевал его Прозоров. – Не знаю, успела ли Наташа уже рассказать про нашу новую астраханскую забаву – любительский оперный кружок, где мы с нею вдвоем и еще несколько вот таких же энтузиастов нашего с вами круга теперь дважды в неделю собираемся вместе, чтобы исполнять для общего удовольствия известные оперные арии. А нынче вот и вовсе задумали немыслимое – поставить к осени «Самсона и Далилу»! Ну, если не угаснет интерес, конечно… Ах, какая бы из вашей Ольги Дмитриевны вышла удивительная Далила! Клянусь, я как будто бы уже сейчас слышу из ее уст то самое: «Ah! Responds… responds a ma tendresse…» - и буквально трепещу, как мальчишка!.. А что, доктор, может, и в самом деле, отпустите вашу благоверную ближе к осени на пару месяцев к нам, в город? А потом прибудете прямо к премьере – гордиться ее успехами, а? Ну правда!.. «Что делать летом ей в деревне?», перефразируя любезного нашего Александра Сергеевича? - Да ведь Ольга Дмитриевна мне не крепостная! – все еще не понимая до конца, шутит Прозоров, или говорит всерьез, Веригин на всякий случай улыбнулся и взглянул на сидящую как раз напротив него жену. – Что скажешь, дорогая? Если действительно захочешь развлечься будущим летом таким вот образом, то почему бы и нет? Обещаю, что я не буду против!
Ольга Веригина: Если бы не пирог, над которым Ольга как раз занесла серебряные приборы, собираясь добраться до его начинки, и Прозоров, и Александр наверняка заметили бы тень, невольно промелькнувшую по ее веселому до того лицу. Но, продолжая чуть дольше обычного внимательно разглядывать его румяную корочку, она все же успела достаточно быстро преодолеть непрошеную обиду, что острыми коготками царапнула за душу. «Не его крепостная! Надо же!». Слова мужа прозвучали так, словно тому было решительно равно, чем и когда она займется. И даже предложение, с которым Александр в конце концов к ней обратился, уже не имело ни малейшего значения. Отложив вилку с ножом, Ольга взяла салфетку, неспешно промокнула губы и лишь после, овладев собой достаточно, одарила обоих мужчин улыбкой. - Даже и не знаю, честно говоря. Конечно, заманчивое предложение, но вот дать ответ прямо сейчас… Я подумаю, Иван Максимович. - Ну уж, Ольга Дмитриевна, чего тут думать – вы ведь определенно получили удовольствие от нашей сегодняшней маленькой импровизации? А столько радости мы ею доставили нашей публике! Разве не это главное счастье для хорошего артиста?! А если серьёзно, то даже и без песен, погостите у нас немного, составите компанию Леночке. Ей это будет приятно. - Только, если ради всеобщего удовольствия, - согласилась Оля. Но в дальнейшей беседе принимала участие лишь как слушательница, да и то – не слишком внимательная. Благо, обед подходил к концу, и вскоре начались танцы. Ее приглашали наперебой, так что дурное настроение, если ещё и оставалось, то очень скоро улетучилось совсем. Так давно она не танцевала и не делала этого с такой радостью! Одним из последних ее кавалеров оказался Прозоров, который вначале вновь вернулся к теме поездки Ольги в Астрахань, а потом вдруг внимательно на нее взглянул проговорил, видимо, обладая тем же талантом, что и его вторая половина, чутко ощущать чужое настроение: - Зря вы обижаетесь на Александра Глебовича! Удивленно уставившись на него в первое мгновение, уже в следующее Ольга захотела возразить, но её опередили. - Не пытайтесь переубедить меня, я все равно не откажусь от уверенности, что ясно видел ваше негодование, вызванное его словами. Позвольте лучше еще немного побыть знатоком человеческих душ и толкователем чужих поступков. Мне вот лично показалось, что предоставляя вам право самостоятельного решения, супруг стремился продемонстрировать, что прежде всего уважает ваш выбор, а уж потом – собственное желание или нежелание надолго отпускать вас от себя. Только подобрал для этого не совсем те слова. И потому вы не смогли за ними увидеть суть. Могло ведь такое быть, как думаете? Подобное прежде не приходило ей в голову. Но теперь, после объяснений Прозорова, она почти готова была признать – хоть и не вслух, что Иван Максимович прав, а она – чрезмерно мнительна. Потому возможно, но только – возможно, Саше действительно не хотелось ее задеть. Ничего не ответив и дотанцевав остаток этого вальса в некоторой задумчивости, Оля присела на диван, чтобы отдышаться, поймав себя вдруг на том, что ищет мужа взглядом среди продолжавших, между тем, и дальше без устали кружиться по паркету пар. Обычно Александр не танцевал, но сегодня она уже дважды с удивлением успела заметить его вальсирующим с Натальей Викторовной. Впрочем, на сей раз среди танцоров его уже не было. Покрутив головой еще немного, Оля все же обнаружила мужа в дальней части зала. Лишенный в этот момент какой-либо компании, он выглядел то ли растерянным, то ли просто утомленным, а еще – будто бы совсем одиноким. Испытав по этому поводу совершенно необъяснимый прилив сочувствия, а может, все еще пребывая под влиянием слов Ивана Максимовича, Ольга вдруг решила, что именно теперь самый подходящий момент, чтобы первой протянуть ему руку. Особенно, если Прозоров был прав, и обида, о которой сам Александр наверняка даже не в курсе, действительно надумана. Поднявшись на ноги, Ольга устремилась к мужу и в этом порывистом шествии чуть толкнула плечом какую-то девицу. Обернувшись, чтобы принести извинения, она в третий раз столкнулась лицом к лицу с барышней Лисицыной. - Простите, я не желала вас задеть, - та в ответ ничего не сказала. И, вновь подивившись про себя ледяному холоду, что так и сквозил из глаз этой особы, Ольга двинулась дальше, пока не подкралась наконец достаточно близко к стоящему к ней спиной мужу, который даже вздрогнул от неожиданности, когда она заговорила: - Скучаете, Александр Александрович? Ну, полно, не смотри на меня как на сумасшедшую! Имени я твоего не забыла, просто ты сейчас удивительно напоминаешь нашего покойного Императора. Говорят, он считал себя ужасно неуклюжим, потому сам никогда не танцевал. Но всегда смиренно ждал, стоя в сторонке, пока с другими кавалерами натанцуется государыня. Помнится, на первом моем балу в Зимнем, я наблюдала его недвижимым, точно караульный, почти два часа! Но я не хочу быть сегодня столь же безжалостной, как Мария Федоровна. Потому предлагаю компромисс – всего один танец со мной, и мы тотчас же отправляемся домой! *** Простившись с хозяевами, и еще раз условившись с Прозоровыми, что завтра к чаю они ждут их у себя, Ольга с Александром покинули особняк Гнездовых почти ночью. На улице было морозно, но все равно не холодно. А после душного зала, Оля и вовсе с наслаждением выдыхала последние дуновения зимы. Небо казалось полно мерцающих звёзд и, всю дорогу разглядывая их в окно экипажа, Оля почему-то никак не могла избавиться от неясных мечтаний о чем-то хорошем. Дома было тихо и тепло, Варвара перед уходом оставила ночник в прихожей, в конце коридора тикали и тихонько скрипели большие напольные часы. - Ну что же, доброй ночи, - едва Саша помог ей снять накидку и сам скинул пальто, произнесла она, и пошла по лестнице. Но на середине пути замерла и вновь окликнула мужа, все еще стоявшего внизу: - Спасибо тебе. После чего, уже больше не оборачиваясь, продолжила свой путь в спальню. Там царил все тот же оставленный перед уходом первобытный хаос. Поэтому, прежде чем лечь спать, Ольга сама разложила все по местам, надеясь навести порядок хотя бы в вещах, потому как в это самое время в голове ее мысли были в полной сумятице.
Степанида Лисицына: Мучительное застолье – а вместе с ним и необходимость постоянно видеть перед собой эту женщину, наконец, закончилось. И хозяйка позвала всех обратно в салон, где стулья уже вновь расставили по углам и вдоль стен, а огромный – Стеша такого прежде отродясь не видывала – рояль откатили в сторону, чтобы не мешал гостям танцевать. Оркестр для этих целей не приглашали – решено было аккомпанировать по очереди, потому звучали лишь самые популярные мелодии, которые знали и любили все. Исполняли их не всегда чисто, зато от души и весело. Даже у Стеши, которая музыку очень любила, постепенно стало выравниваться совсем было упавшее настроение. И вместе с другими, она хлопала в такт, иногда даже тихонько подпевала – представительный господин из Астрахани, который пел вместе с женой доктора в «первом отделении», вдохновленный успехом и польщенный просьбами других гостей, еще дважды подходил к роялю, исполнив чувствительный романс и еще какую-то веселую песенку на итальянском языке. Ему вновь бешено аплодировали, потом опять танцевали… К немалому удивлению Стеши, выяснилось, что и Александр Глебович не чужд этого искусства. То есть, удивительно было, конечно, не то, что он умеет танцевать – в этом не было ничего необычного. Поражало другое: серьезный и рассудительный во время осмотра больных, сосредоточенный и даже порою резкий в операционной, здесь он неожиданно открылся Стеше с еще какой-то, прежде не виданой ею стороны. И таким нравился еще больше. Хотя, казалось бы, и так куда уж… Глядя на то, как легко и непринужденно вальсирует он, расположив руку на талии именинницы, которая то и дело весело хохочет, вероятно, выслушав очередную шутку, которую ей только что поведали с почти невозмутимым видом, бедная барышня Лисицына еще горше жалела, что у нее в жизни так и не оказалось шанса, чтобы толком выучиться танцевать. Конечно, кое-что помнилось из детства, но демонстрировать эти жалкие попытки на людях она бы ни за что не стала. Просто умерла бы от стыда! Хотя, приглашать нынче пытались и, получая вежливый, но твердый отказ, уходили явно разочарованными. Это тоже было каким-никаким, а бальзамом для Стешиного самолюбия, уже не раз уязвленного за этот вечер. - Стефания, не хотите ли лимонаду? Или, может, мороженого принести? Вновь услышав над собою голос Грибова, девушка едва заметно нахмурилась. Миновал, закончился краткий миг счастья, на который кавалер ее куда-то отлучился – не иначе, по сугубой надобности, мелькнула тогда мысль. Чрезмерно саркастическая для нежной и романтической барышни. Но такой Стеша отродясь не была. А еще ей до глубины души была отвратительна привычка Геннадия звать ее на иностранный манер, словно звучное и благородное имя Степанида, которым ее нарекли при крещении, чем-то хуже, чем Стефания. Или того ужаснее – пошлейшая «Стефочка». Каждый раз, когда Грибов обращался к ней таким образом, барышня Лисицына чувствовала себя комнатной болонкой. И однажды, доведенная до бешенства, даже в сердцах заявила Геннадию, что если это не прекратится, она просто запретит ему звать себя по имени. А то и вовсе прекратит общение. Потрясенный до глубины души Грибов тогда клятвенно пообещал, что больше не будет. И действительно держал слово. Почти всегда. - Пожалуй, не откажусь, - сквозь зубы, тихо проговорила она, изо всех сил сдерживаясь, так как теперь было не место, а главное – не время демонстрировать эмоции. - Так чего же принести? – счастливый возможностью услужить, молодой человек завилял бы хвостиком – если бы он у него был. А Стеша, тем временем, смотрела туда, где на одном столике только что выставили большую серебристую вазу с мороженым, окружив ее подобными по виду и форме креманками, чтобы каждый мог взять сам столько, сколько хочет, а на другой – тоже а-ля фуршет, емкости с лимонадом и крюшоном и хрустальные фужеры, оценивая, возле какого из них толпится больше народу. Гости явно предпочитали десерт напиткам, поэтому Геннадий немедленно был отправлен в более длинную очередь, а у нее вновь образовались несколько минут для того, чтобы спокойно любоваться предметом своего обожания. Видимо, утомившись танцевать, доктор, тем временем, отошел в дальнюю часть зала и теперь просто стоял один. Быстро оглядевшись по сторонам, Стеша вскочила со своего стула, понимая – вот он, ее миг! Нет, она, конечно, не собиралась приглашать его на танец – даже если бы и умела. Этого Александр Глебович, судя по несколько отсутствующему виду, на сегодня наелся до отвала. А вот легкой беседе он, наверняка, будет рад. Мельком взглянув в зеркальце, что держала в маленькой, расшитой бисером, бальной сумочке, убедившись, что на лице не осталось и следа вызванного явлением Грибова раздражения, она… нет, не пошла даже, а неторопливо поплыла по комнате, будто бы решив размять ноги. Благо, там было теперь достаточно свободно: привлеченные мороженым и напитками, гости ненадолго оставили импровизированную площадку. Даже неутомимая госпожа Веригина нынче грациозно обмахивалась расписным веером, сидя в сторонке на маленьком диванчике. И на Александра Глебовича даже не смотрела. Вообще, то, что её соперница, сменив в танцах за этот вечер целый отряд кавалеров – за исключением собственного супруга, и теперь обращает на него так мало внимания, Стеша расценила как еще один добрый для себя знак. Можно сколь угодно долго притворяться для всех, но от внимательного – и, главное, заинтересованного наблюдателя скрываться гораздо сложнее. Она определенно его не любит! А он… похоже, все-таки устал за нее бороться? Сегодня – так уж точно. И это просто прекрасная новость для Стеши! Ради нее следовало вытерпеть все унижения, и даже общество жалкого Грибова! Который, вернувшись с мороженным в руках, теперь наверняка с растерянным видом озирается по сторонам, не застав ее на месте. Представив себе эту картину, но даже не удосужившись оглянуться, девушка хмыкнула и продолжила, осторожно подбираться к по-прежнему поглощенному раздумьями Веригину. Словно молодая и сильная кошка, караулящая жирного голубя и не желающая его спугнуть… Ощутимый толчок в плечо и мимолетное, хотя и очень искреннее: «Простите…», прервало эту почти уже удавшуюся охоту столь внезапно, что Стеша от возмущения вначале даже не поняла, кто посмел ей помешать?! А разглядев, тотчас замерла на месте, будто вкопанная: что?! Как же это? Но почему?! Не могла же она просто прочесть ее мысли?! А иначе с чего бы вдруг на всех парах двинулась к мужу, едва не сбив при этом с ног Стешу, в сердце которой в тот же миг вновь всколыхнулась ярость, слившаяся с разочарованием и тысячекратно им усиленная – когда Александр Глебович, вместо того, чтобы окатить эту ледышку, весь вечер игнорировавшую его знаки внимания, заслуженным холодом, внезапно потеплел взглядом и оживился, выслушивая ее болтовню. А после – и вовсе повел танцевать! Это стало последней каплей. Чувствуя, что вот-вот задохнется в непривычно туго затянутом ради бального платья корсете, Стеша невольно попятилась назад, отступая на пару шагов и тут же ощутила, как кто-то надежно, но бережно подхватывает ее сзади под локоть. С благодарностью обернувшись к своему спасителю, она тут же разочарованно вздохнула – снова Грибов! - Ну, вот и вы, слава богу, а я уж думал… вам, что, дурно?! - Да! – выпалила она. – Мне очень, очень дурно… уже давно! Давайте уйдем отсюда! - Что ж вы раньше не сказали-то? Конечно… - молодой человек растерянно хлопал глазами и крутился на месте, ища, куда бы пристроить вазочку с мороженым, которую сжимал в свободной руке. И Стеша вдруг подумала, что сейчас его просто убьет… или действительно упадет в обморок, чего с ней прежде ни разу в жизни не случалось. Буквально вырвав у него креманку, Стеша всучила ее какому-то опешившему от такой неожиданности встречному старикашке и почти поволокла незадачливого кавалера за собой прочь из гостиной. Куда угодно! Только бы не слышать уже разливавшихся по ней ласковыми волнами звуков проклятого вальса, что вновь увлекали за собой всех еще способных танцевать. Только бы не увидеть их – тех двоих – танцующими вместе. Это было бы уже слишком. Слишком для нее одной… На улице, куда, едва застегнув неловко и наискось – от волнения и суеты – поданную Геннадием беличью накидку, Стеша вылетела, точно пуля из оружейного ствола, было очень сыро и ветрено. Обычная ночь ранней весны. Пробежав по инерции еще немного, она наконец остановилась у какого-то фонаря. Его мутный свет выхватывал из темноты лишь небольшой участок, в котором вскоре показался и Геннадий, который, в силу общей рыхлости и нездоровой для юноши полноты, был медлителен. И потому не мог поспеть за Стешей в этой гонке. - Стефочка! Что… что стряслось, пока меня не было? – запыхавшись, он утирал запотевший лоб. – Вас кто-то… оскорбил? Некоторое время молча разглядывая его круглое, испуганное донельзя лицо, казавшееся желтушным из-за фонарного отсвета, Стеша вдруг холодно процедила: - Вы. Меня оскорбили вы, Геннадий, - раскрыв рот, он попытался что-то ответить, но девушка остановила его резким жестом. – И главное – продолжаете оскорблять. Своей тупостью, своей самодовольной пошлостью… Господи! – умоляюще вскинув взгляд в небеса, она тяжело вздохнула. – Вы оскорбляете меня одним только своим существованием на этой земле! Жалкий и ничтожный! Неужели вы до сих пор не понимаете, насколько мне противны?! - Но что я вам сделал… – выговорил он наконец почти беззвучно. – За что?.. - А вот и подумайте об этом! На досуге. Авось – догадаетесь! А не осилите – так ваша беда, мне и дела нет. Прощайте!.. И провожать меня не надо. Самое худшее со мной сегодня уже случилось!
полная версия страницы