Форум » Постскриптум » Искупление » Ответить
Искупление
Александр Веригин: Время - 1891, 1896 и затем - 1898 год. Место - Петербург, далее - Астраханская губерния. Участники - Ольга Веригина, Александр Веригин, Степанида Лисицына, Иван Прозоров, НПС.
Александр Веригин: *с неизменным присутствием супруги* В отличие от Ивана Максимовича, еще за ужином сетовавшего на одолевающую его сонливость, несмотря на изрядную физическую и нервную усталость, спать Веригину пока особенно не хотелось. Малая потребность во сне смолоду была его личной особенностью и всегда удивляла, например, того же Шебалина, который, напротив, обладал способностью отключаться за одно мгновение, где угодно и в любой самой причудливой позе – хоть стоя на голове. Однако, не мучить же из-за этого дорогого гостя? Тем более после того, как тот столь заботливо приготовил – ну хорошо, почти приготовил тебе ужин. Поэтому, распрощавшись с Прозоровым на остаток нынешней ночи, Веригин тоже отправился к себе, хотя ложиться спать пока не собирался. И это несмотря на то, что в голове заметно шумело от крепкой настойки, коей нынче за столом – как во здравие Гнездова, так и просто за успешное завершение дел – было выпито совсем немало. Однако видимо, не достаточно много, чтобы окончательно свалить с ног. Но что, спрашивается, делать ночью в спальне одному, если не спать?! Разве что почитать что-нибудь скучное в надежде приманить таким образом Морфея? Увы, по общему недостатку места, библиотека в его нынешнем жилище была совмещена с рабочим кабинетом, а там, как известно, наверняка уже спит Иван Максимович, и тревожить его своим внезапным припадком библиофилии Александру было неловко. Тем не менее, подумав о спящем в кабинете Прозорове, он буквально сразу же вспомнил и о его супруге. Вернее, о прочитанном ею недавно совсем новом романе Сенкевича, от которого Елена Всеволодовна была в совершенном восторге. Автора этого Александр хорошо знал и в свое время зачитывался его знаменитой исторической трилогией, потому сразу поинтересовался, где и ему в Астрахани можно будет приобрести новинку. - Да зачем сразу покупать, Александр Глебович? – замерев с ножом, занесенным над большим полосатым арбузом, который только что собиралась разрезать – дело было на позавчерашнем пикнике, в тот момент, когда они вдвоем накрывали импровизированный «стол», она взглянула на него в удивлении. – Или я вам свой не одолжу? Тем более что в Астрахани еще и не найдете, мне самой этот экземпляр прислала в подарок подруга юности, которая нынче обитает в Петербурге… Одно время по молодости мы с нею были почти влюблены в казака Богуна из «Огнем и мечом», - вновь отвлекшись от своего занятия и быстро взглянув на немного шокированного таким откровенным признанием Веригина, молодая женщина звонко, по-девичьи, рассмеялась. – Правда-правда! Только дайте слово ни в коем случае не открывать этот секрет Жану, а то он станет ревновать! - Попробовал бы я отказать даме, в руках у которой такое опасное оружие! – улыбнулся он в ответ, кивая на ее нож. - Ну нет, я не на столько кровожадна, право! Отомщу лишь тем, что не дам почитать свой «Quo vadis» и вы будете еще полгода терзаться в неведении, ожидая, пока его привезут в наши книжные лавки! - Это достойная месть! – сказал Веригин и, одобрительно кивнув, конечно, тут же пообещал хранить «жгучую тайну» Элен вечно. И за это был вознагражден желанным томом, который госпожа Прозорова вручила ему в тот же вечер. Правда, после того, как они с Ольгой вновь остались наедине, было уже не до чтения… Даже самого увлекательного на свете. Зато теперь новая книга пришлась бы как нельзя кстати. Только он, увы, не очень помнил, не забыл ли упаковать ее с другими вещами, когда собирался утром обратно в Черный Яр. Но это было нетрудно проверить. И, вновь спустившись в гостиную, Александр вскоре вернулся обратно со своим саквояжем, который, немедленно распотрошил, извлекая прямо на кровать сорочки, белье, еще какие-то вещи, пока не докопался до дна, где книга, в конце концов, и обнаружилась. Стянув вместе с покрывалом на пол и раскиданные поверх него вещи, весьма довольный находкой, Веригин разделся и тут же улегся в постель, предвкушая удовольствие от обещанного Еленой Всеволодовной увлекательного сюжета, но тут, из едва раскрытого тома прямо ему на грудь выпал какой-то конверт. В первый момент подумав, что это по какое-то забытое по рассеянности частное письмо Елены Всеволодовны, он взял его в руки, намереваясь отложить и после вернуть хозяйке, но тут же и замер, невольно прочитав надпись «Тебе» на лицевой части. Почерк жены он узнал мгновенно. Сомнения относительно адресата остались в прошлом. И потому, не теряя более ни секунды, Веригин распечатал конверт: «Здравствуй, мой милый, - писала Ольга. – Сегодня утром солнечный свет ласкал твою кожу своим теплом, и ты улыбался во сне, возможно, думая, что это я прикасаюсь к твоему лицу. Но я так и не спросила тебя об этом, когда ты проснулся, а сейчас ты, наверное, и сам уже ничего не вспомнишь. Тем не менее, теперь у меня, и в самом деле, возникло одно желание: каждый раз, когда тебя вновь коснется ласковое солнце, пожалуйста, вспоминай меня и представляй, что это не оно, а мои губы дарят тебе тепло и нежность прикосновений. Пусть оно подольше остаётся на твоих губах. И все же, как странно представлять, что ты, читающий это письмо, уже вновь так далеко от меня! Тогда как на самом деле мы все еще совсем рядом. И ты, настоящий, сейчас наверху, в ванной, одеваешься к утреннему чаю. А я здесь, в гостиной, пишу это письмо. Но обращаюсь в нем уже к тебе будущему. Я – настоящая, которая станет для тебя прошлой, когда ты будешь его читать. Так что не только расстояние, но и время нас разделило. Ты улыбаешься? Думаешь, что за глупость она только что написала? Если так, то знай: это оттого, что я слишком счастлива теперь, чтобы излагать свои мысли разумно. Никогда не думала, что счастья бывает так много, что стоит зажмурить глаза, как начинаешь ощущать, что оно буквально переполняет изнутри. И становится даже немного страшно, как будто это не взаправду! И так хочется быть рядом с тобой, чтобы ты отогнал мои страхи, а я забрала твои последние сомнения, если им все ещё есть место в твоём сердце. Интересно, где ты читаешь мое письмо? Догадываюсь, что ты нашел его не сразу, хоть и оставлю я его, когда допишу, почти на виду. Дома ли ты теперь или, быть может, ещё в больнице, в своем кабинете, уставший после долгого дня? Если это так, то просто закрой глаза и представь, что я рядом с тобой, что кладу руки на твои плечи, обнимаю и шепчу тебе на ухо что-нибудь глупое и ласковое. Я задолжала тебе столько нежных слов, столько ласки, мой хороший, что эти минуты разлуки, пусть и вынужденной, кажутся теперь кощунством. Всей жизни мне будет мало, чтобы любить тебя теперь! Но у нас впереди много времени и мы теперь не станем его тратить впустую, верно, любимый?» Отложив в сторону прочтенное письмо, Александр некоторое время лежал неподвижно, разглядывая на потолке две нереально большие тени мотыльков, залетевших на свет, что отбрасывала лампа на прикроватной тумбе. При этом выражение лица его, обыкновенно спокойно-сосредоточенного, казалось необычно мягким, даже несколько мечтательным. А на губах несколько раз то возникала, то так же неожиданно снова пряталась где-то в их уголках, легкая улыбка. Наконец, поднявшись с кровати, он подошел к окну и остановился, задумчиво рассматривая что-то в его совершенно черном проеме – месяц давно ушел, но до рассвета еще оставалось какое-то время. Поэтому ночь, и без того летом бессовестно пораженная в своих законных правах, отчаянно цеплялась за их остатки и не желала сдаваться неумолимо наступавшему новому дню, по-прежнему густо закрашивая своими чернилами привычную картину тихой, застроенной домами разной степени величины и достатка, провинциальной улочки. Немного привыкнув взглядом к темноте, Александр еще несколько минут рассматривал их так внимательно, точно видел впервые в жизни. Но затем негромко усмехнулся и, оставив свой «наблюдательный пункт», подошел к небольшому секретеру в углу комнаты, предварительно перенеся и поставив на него лампу с тумбочки, достал из ящика бумагу, письменные принадлежности, разложил это все перед собой, обмакнул перо в чернильницу – и внезапно опять задумался. До тех пор, пока, наконец, не вывел вверху листа всего три слова: «Милая моя Ольга». Дальше дело, правда, стало спориться быстрее. Доверяя мысли бумаге, Александр в то же самое время будто бы проговаривал их внутри себя, ведя с женой молчаливый диалог, эмоции от которого всякий раз по-разному отражались на его лице: то улыбкой, то приподнятыми вопросительно бровями, то изменившимся наклоном головы. Иногда он вновь задумывался и тогда слегка хмурился… Но вот последние строки были дописаны. И, еще раз пробежав сверху вниз глазами свое послание, Веригин опять улыбнулся – на сей раз смущенно, покачал головой, и ироническим шепотом обозвав себя «чертовым Ромео», приписал ниже еще пару строк, свернул лист и отложил его на полку секретера. После чего вернулся в постель и быстро уснул. За окном к тому времени уже совершенно рассвело… Проснулся же, как всегда, сам. И довольно легко, несмотря на то, что спал от силы четыре часа. Вчерашний хмель улетучился, не оставив похмелья. Потому, весьма довольный тем, что не испытывает никакого телесного дискомфорта, Веригин быстро привел себя в порядок: умылся, побрился, переоделся. После чего спустился вниз, ожидая встретить там Ивана Максимовича. Однако вместо него навстречу вышла Варвара, которая, первым делом расспросив, как там в Астрахани поживает барыня Ольга Дмитриевна, объяснила, что Прозоров уже с час как ушел в городскую управу, где у него спозаранку нашлись какие-то дела. И далее рассыпалась в привычных упреках по поводу того, что конечно рада их возвращению, но зело сердится по поводу того, что никто ей об этом не сообщил до самого вечера: - Это что ж такое выходит, барин?! Я, конечно, понимаю, что время трудное, что делов у вас в больнице уйма! Но хоть кого-то можно послать, сказать, что вы прибыли?! Я бы хоть на ужин чего порядочного приготовила! А то утром пришла, как глянула, чем вы намедни вечеряли с Иваном Максимовичем, ей-богу, чуть в обморок не бухнулась! Это что ж?! Где это видано вот так вот гостей привечать – рисовой кашей?! Словно бы на поминках! Тьфу! – в сердцах плюнула на пол строптивая домоправительница и, перекинув через плечо полотенце, подбоченилась. – Это ж ведь вам все равно, чего есть! Или не есть вовсе – хоть травы вам накоси, да подай! А Иван Максимович – мужчина правильный, толк в хорошей стряпне ведает! Что он обо мне подумал?! - Ничего дурного! Ни слова! Одно лишь хорошее! – тут же поспешил уверить ее Веригин, хотя, если честно, не помнил, чтобы они с Прозоровым вчера вообще обсуждали между собой саму Варвару или ее стряпню. Но гневить пламенную валькирию дальше становилось рискованным мероприятием. – Так и сказал, представь: «Никогда не едал я такой вкусной рисовой каши!» И даже добавки попросил! - Да? – переспросила та, с недоверием на лице. – А я, когда он мне самой о том поутру сказал, так чтой-то подумала: не иначе смеяться изволит? Где ж это видано подобным гостей встречать? Ну ладно тогда! – на глазах добрея взглядом, кухарка вновь покосилась на Веригина, который в этот момент готов был расцеловать Ивана Максимовича, ведь, сам того не ведая, он его немало выручил. – А вы-то что, позавтракаете, али как всегда – сразу в свою больницу? - Позавтракаю, конечно! – с готовностью кивнул он в ответ, хотя есть особенно не хотел. - Вот и хорошо! А то приедет домой Ольга Дмитриевна, да прибьет меня за то, что супруг стал мало, что лицом как арап черен стал, так еще и телом исхудал, точно каторжный!
Иван Прозоров: Следующие полторы недели кипела обычная бюрократическая работа, которую дополняли выезды в окрестные села для проверки эпидемиологической ситуации на местах. Сводки, доклады, отчеты – все это занимало теперь день комиссии до самого вечера и потому Прозоров с Веригины встречались только ближе к ужину. Покончив со всеми делами, Иван Максимович неизменно заходил в больницу навестить одного приятеля и забрать домой другого. Серёжа шёл на поправку хоть и не быстро, но сомнений в том, что он выздоровеет теперь уже ни у кого не было. Наташа всё так же целые дни проводила у постели мужа. Поэтому, когда время визита подходило к концу, прежде чем попасть домой к Веригину, оба мужчины провожали Наталью Викторовну до дома, а после неспешно брели к себе, где их неизменно ждал накрытый, просто ломившийся от еды, стол. Варвара усердствовала в эти дни как никогда прежде, от чего Прозоров, вздыхая тяжело и расстегивая пуговицы на жилете, жаловался Саше, что Элен ни за что не поверит в то, что он тут трудился не покладая рук. Ведь вернется домой он в образе бухарского эмира. - Видел его фотографическую карточку? Вот!* – вздыхал Прозоров, садясь у раскрытого окна по традиции и раскуривая сигарету. Вечерний ритуал, кроме обильного ужина, включал в себя еще и долгие, заканчивающиеся далеко за полночь беседы на самые разные темы. А утром начиналось все по новой. На одном из заседаний комиссии, куда были приглашены местные власти, после того как Прозоровым и его коллегами были собраны все необходимые сведения, Иван Максимович устроил настоящую бурю, грозясь карами небесными, а еще больше – земными, лично от губернатора, местным чиновникам. - И ведь можно было избежать и такого результата, - потрясая листами с цифрами в которых значились соотношения заболевших, выздоровевших и умерших, - Но ведь нет же! В который уже раз сообщение о начале эпидемии намерено задерживаются и это при том, что вам самим было доложено о первых случаях болезни сразу же! Что, думали, само рассосётся и развеется?! Всегда спокойный и рассудительный Прозоров, в гневе был и вправду страшен. Насмешливый взгляд его становился мрачным, лицо словно каменело и видевшие его в таком состоянии подчинённые старались обходить кабинет начальника стороной. Но местным чиновникам спрятаться от него было некуда, поэтому уткнувшись в разложенные перед ними листы, они старались лишний раз на столичного начальника не смотреть, а если он лично к кому-то обращался, то глаза их начинали бегать. Впрочем, не один Иван Максимович нагнал на них страху. Еще более их пугал абсолютно спокойный и даже несколько равнодушный Арепьев, который напомнил им о случае в Цаце, заметив, что «народ прибывает в каком-то средневековом, диком понимании проблемы, а это, в свою очередь, приводит к весьма печальным последствиям». Все это, только с некоторыми разъяснениями и добавлениями, было включено Прозоровы в его отчет, составленный на имя Газенкампфа. Как он и обещал Веригину, в своих бумагах он упоминал о необходимости пополнения оборудования больницы агрегатами для инфузий и многого другого, перечень чего составил по его просьбе Веригин. А также, рекомендовал обратить внимание и городских врачей на приемы, которые были в этот раз использованы в борьбе с болезнью. И наконец, в середине августа было принято окончательное решение об отмене карантинных мер, что и было всеми принято с радостью, а в Астрахань тут же отправлены соответствующие телеграммы. Спустя три дня Ольга Дмитриевна, не имея терпения ждать дольше, отправилась обратно в Черный Яр. * вот к этому ведет чревоугодие click here Москва 1896 год
Александр Веригин: Ближе к концу июля ежедневный приток новых пациентов, порой невольно рождающий в памяти ассоциации с весенней, вышедшей из берегов Волгой, начал вдруг заметно уменьшаться. Уже привыкший к извечному авралу Веригин, проводящий в должности земского врача только первое лето, даже не сразу связал это с очевидной для всякого исконного жителя сельской местности закономерностью: в полях созрел урожай, а значит и крестьянам стало не до болезней. Постепенно пустел и холерный барак, прежде исправно пополнявшийся новыми обитателями. Санитарные и противоэпидемические меры приносили свои плоды. Хотя об отмене карантина пока еще не было и речи, свежих случаев заражения не происходило вот уже несколько дней к ряду, а прежние пациенты, выздоравливая, разъезжались по домам. Оставались лишь те, кому не повезло заболеть тяжелее остальных. Но поправлялись и эти. В том числе Гнездов, которого, к радости его родных и близких, да и к своей собственной, Александр Глебович в конце концов тоже отпустил долечиваться домой. Впрочем, по-прежнему регулярно его там навещая. Иногда один, но чаще на пару с Прозоровым, и посещения эти – по мере того, как Сергей креп и выздоравливал, все более напоминали прежние дружеские посиделки. Разве что с изрядными ограничениями в плане диеты – со стороны выздоравливающего, но не его гостей, конечно. Для них, в шутку прозванных язвительным Гнездовым «парочкой вынужденных бобылей», в этом доме всегда рады были накрыть самый щедрый стол. А если учитывать, что дома в том же направлении ежедневно усердствовала Варвара, стоит ли удивляться, что вскоре оба они заметно округлились боками. Впрочем, «заметно» – это больше все-таки об Иване Максимовиче, который даже начинал уже переживать по этому поводу, чем изрядно веселил Александра, от природы менее склонного к полноте, да к тому же сильно похудевшего в последние полтора месяца. Так что теперь он скорее вернулся к норме, нежели набрал. А вот Прозоров… Утомившись слушать практически ежевечерние страдания на эту тему, Александр даже был вынужден «со всей врачебной серьезностью» уверить его, что все в пределах нормы. И что до бухарского эмира ему еще примерно столько же, сколько самому Александру до балерины Кшесинской – не в смысле комплекции, а, скажем так, в умении танцевать, чем вызвал в ответ громогласный смех и еще иронический совет быть осторожнее при публичных упоминаниях этой особы и ее особых умений... Полуторамесячное полухолостяцкое сосуществование на одной территории, огромное количество совместной работы и гораздо более тесное, чем прежде, общение сдружило их между собой настолько, что когда карантин наконец решено было отменить, а самому Прозорову настал черед возвращаться обратно в Астрахань, оба даже, кажется, немножечко о том сожалели. До открытого и обоюдного признания этого факта вслух дело, конечно, так и не дошло. Смешно ведь, да и неловко как-то. Не юнцы же, а взрослые люди! Хотя, в душе своей Веригин уже решил, что если у них с Ольгой все же однажды родится ребенок, Прозорова он первым позовет не просто на его крестины, но даже непосредственно и в восприемники. И лучшей кандидатуры тут не сыскать. Ну а с отъездом Ивана Максимовича, в доме вновь началась суета приготовлений к возвращению хозяйки. И, наблюдая невольно за тем, как усилиями Варвары и Даши, дни напролет теперь что-то моющих, скребущих и оттирающих по всем комнатам, дом его из суровой мужской обители вновь превращается в уютное семейное гнездышко, Веригин лишь качал головой и усмехался. - Не иначе, санитарную инспекцию ждем? - Инспекцию не инспекцию, да только барыне зараза, что вы из своей больницы сюда потаскали, вовсе ни к чему! – хором решительноо отрезали те ему в ответ, продолжая свою работу. И что тут было возразить? Так что на следующие три дня вновь пришлось практически переселиться в свой рабочий кабинет, чтобы не мешать. Хотя больных по-прежнему было не так уж много. И оставалось достаточно времени, чтобы по-прежнему, теперь уж одному, коротать вечера у Гнездовых, а домой приходить только спать. Так что ничего удивительного, что и момент возвращения жены Александр в конечном счете тоже пропустил. Однако, еще на подходах к дому, словно каким-то шестым чувством уже знал, что Ольга приехала. И когда она, верно, завидев еще издали в окно, словно девчонка, выскочила встречать его прямо на порог – чего у них никогда не было заведено прежде, и сам невольно ускорил шаг. А по ступенькам так уже и вовсе просто-напросто взбежал, бросил под ноги саквояж и, подхватив смеющуюся и плачущую одновременно Ольгу на руки, немного покружил в воздухе, целуя прямо в мокрые, соленые щеки и губы. Ничуть не задумываясь о том, сколь необычной и даже шокирующей может показаться такая сцена для любого вольного или невольного ее стороннего наблюдателя. Да только какая, в сущности, им с женой разница до чужих чувств и мнений сегодня, когда оба они так счастливы?! - Скучал по тебе безумно! – признался он, наконец, улыбаясь, когда все так же, на руках, внес ее через порог в переднюю и лишь затем осторожно поставил обеими ногами на пол. – Ну а ты, где же ты была целых три дня?! Небось, так привыкла уже к жизни в губернии, что не очень-то и собиралась возвращаться к старому и занудному мужу-доктору?
Ольга Веригина: Возвращение домой было радостным и дорога, хоть она и казалась Ольге чересчур длинной в этот раз, приносила удовольствие так как ехала она к своему счастью. Уезжая отсюда со слезами на глазах и тяжелым сердцем, она даже и не подозревал какие перемены могут в ее жизни произойти за такой короткий срок. Но сейчас на душе ее было легко, а дома ее ждал милый Саша. Вообще-то, как оказалось, не совсем и ждал. Так как Оля выехала из Астрахани, не отправив заранее ни телеграммы, ни письма, то дома ее встречали только обе служанки да выводок кошек. Вначале она, правда, подумала, что Саша просто не услышал, как подъехал ее экипаж к дому. И поднявшись по крыльцу, едва ответив на приветствие женщин, Ольга отправилась на поиски мужа. Но пройдя насквозь все комнаты и открыв дверь кабинета, она Александра так и не нашла. А едва поспевавшая за ней следом Варвара. глядела на нее с недоумением. - А что, Саши дома нет? – с некоторым разочарованием, спросила вполне очевидную вещь Ольга. - Так ведь время-то какое еще, барыня. На службе он, в больнице. Да вы не расстраивайтесь, давайте Дашку к нему отправим. - Нет, не нужно этого. Ты права – он на службе и нечего его отвлекать, - устыдившись своего глупого поведения, Оля улыбнулась тут же кухарке, - Это даже к лучшему, что сейчас его нет дома. Тем более, что нам с вами сейчас есть чем заняться. Даша в это время как раз руководила тем, чтобы хозяйкины чемоданы, коробки и всякие разные свертки аккуратно вносили в дом. - Уезжали – вещей меньше было-то! – только и смогла вымолвить Варвара, выйдя следом за Ольгой в сени и взглянув на возвышающуюся в прихожей гору. - Ну так я привезла всяких разных подарков и гостинцев. Вам с Дашей тоже кое-что там есть. Сейчас и разберемся с вещами. - Ой, да ерундой-то не занимайтесь, Ольга Дмитриевна! Куда нам-то! – воскликнула Варвара и даже нахмурилась, но глаза ее как у ребенка тут же заблестели в ожидании подарка, который хозяйка вдруг ей пообещала. Так что, почти до самого возвращения Веригина, в доме кипела работа. Ольга Дмитриевна с Дашей разбирали вещи, а Варвара пообещала приготовить что-нибудь особенное к ужину в честь приезда хозяйки и удалилась в свое кухонное царство, где тут же загремела посудой. Ну а спустя пару часов Ольга сошла вниз, в гостиную, где окно как раз выходило на дорогу, идущую к дому, и терпеливо принялась ждать, когда же на ней появиться муж. Да только едва не пропустила его, заигравшись с кошками, которые ластились к ней. И только, случайно подняв голову, увидела, что Саша уже почти у ворот и бросилась ему навстречу. Первые секунды их встречи для нее ничего не существовало вокруг кроме него – его глаз, рук, губ. Как она ждала его! Как ей было мало его! И никогда прежде не плакавшая от счастья, сейчас Оля впервые узнала каково это, когда эмоции переполняют настолько, что и смех, и слезы становятся чем-то единым. Ну а когда первые поцелуи и объятия остались позади, Оля чуть отстранилась, слушая его. А затем аккуратно взяла за подбородок. - Ну-ка, повернись. Так! И еще, - с самым серьезным видом изучая его лицо, Оля заставила мужа посмотреть то влево, то вправо, при этом и сама склоняла поочередно голову то к одному, то к другому плечу, хмурясь, - Да нет, не так уж и стар еще. Запылился, может, немного, так это поправимо. А что до занудства твоего, то должен же быть у тебя, такого замечательного, хоть один недостаток? И высвободившись из его объятий и отступив на шаг назад, Оля очень по-деловому поправила свое платье и вновь нахмурилась. - Три дня, говоришь? Ну-ну. Я вот тебя целых три часа жду, а тебя все нет и нет! Как-то не вериться, что мой зануда-муж сильно по мне скучал! И сильно сомневаюсь, что тебе удастся меня в этом убедить! Хитрый огонек сверкнул в ее взгляде при этих словах, а Саша равнодушно пожал плечами, будто демонстрируя ей свое безразличие к ее недоверию, и сделал шаг в сторону, собираясь пройти мимо нее. Да только тут же схватил ее в свои объятия вновь и поцеловал с такой страстью, что у Ольги в глазах потемнело. - Как же я ждала этого, - выдохнула Оля, едва их губы разомкнулись, и Саша от уголка ее рта скользну губами к ее уху. Она прикрыла глаза и чуть запрокинула голову назад, но тут же взмолилась: - Перестань, это невыносимо!... Сейчас нельзя… Там Даша… накрывает на стол. И обхватив его лицо ладонями, отстранила его от себя, легко поцеловала в щеку, и просто обняла, стараясь отдышаться от охватившей их страсти.
Александр Веригин: - Пусть… пусть себе накрывает, разве мы ей мешаем? – пробормотал в ответ Веригин, зарываясь губами в волосы на ее макушке и все еще не желая вот так запросто сдаваться. Конечно, он понимал, что Ольга права. Хотя, с другой стороны… разве не абсурдны все эти нелепые правила «приличий», которым они ежечасно вынуждены себя подчинять? Даже в собственном доме, даже вдали от чужих глаз… - А знаешь, о чем я сейчас сильнее всего мечтаю? – чуть отстранившись, она вопросительно взглянула снизу вверх. – Оказаться с тобой на необитаемом острове, где на сотню верст вокруг ни единой живой души! Помнится, из Петербурга чем-то подобным представлялся мне прежде и наш Черный Яр… Как я ошибся, как наказан! Разочарованно вздохнув, он все-таки отпустил от себя Ольгу и, с легкой усмешкой отступая на пару шагов, распахнул перед ней дверь, ведущую из тесной, полутемной даже днем передней в остальные комнаты. В столовой их действительно встретила необычайно нарядная Даша, на плечах которой красовался яркий расписной павловопосадский платок. Ожидаемо не удержавшись от комплимента по этому поводу, Александр, тем не менее, не смог сдержать и любопытства: зачем так кутаться, когда кругом жара? Тут-то и выяснилось, что ничего он не понимает. Платок – это сегодняшний подарок барыни, привезенный «ажно из самой Астрахани». А снимать его Даша не желает, потому что он ей «оченно нравится, а до холодов еще вона, сколько ждать!» Об этом они вновь вдруг почему-то вспомнили, когда уже после обеда рука об руку шли вверх по лестнице, ведущей в мезонин. Смеясь, Ольга рассказывала, что Варвара, на долю которой – по праву старшинства – выпал уже не платок, но целая настоящая шаль, была так впечатлена гостинцем, что чуть ли не впервые в жизни даже не стала спорить с нею по поводу правильности составления меню на ближайшую неделю. Оказывается, подобные дискуссии, особенно в первое время, были между ними нередки – из-за разных привычек и подходов, а сам Александр никогда о том даже и не знал… Вот и как тут не вспомнить язвительное Варварино замечание, что ему хоть траву на обед подай – не заметит? - И какая, спрашивается, в таком случае разница, которым способом будет приготовлена эта самая трава?! – жалобно поинтересовался он, сетуя жене на этакую возмутительную непочтительность их домашней прислуги и спровоцировав тем новый приступ ее веселья. К спальне пришли все так же, смеясь и подтрунивая друг над другом, однако, едва затворив за собой дверь, Александр сразу же вновь привлек Ольгу к себе, крепко обнимая сзади за талию и плечи. - Значит, ты утверждаешь, что позаботилась о подарках для всех своих слуг? – тихим, чуть охрипшим голосом поинтересовался он, неторопливо исследуя губами изгиб ее шеи и хрупкую ключицу. – Ну тогда сейчас самое время показать, что у тебя приготовлено для самого верного и покорного из них...
Ольга Веригина: За столом они много о чем говорили, строили планы о путешествии, Оля расспросила Сашу о Гнездове, про которого Прозоров успел им с Элен рассказать. Но конечно, даже за беседой, они не могли скрыть друг от друга главных своих мыслей. И время от времени, когда вдруг повисала пауза, а глаза их встречались, казалось, что сам воздух становиться жарче от затаенной на время страсти. Наверху, когда Саша обнял ее, а дыхание его теплым бархатом заскользило по коже, Оля вновь начала утрачивать контроль над разумом, подчиняясь лишь желанию тела. Но пока еще она могла владеть собой, она не удержалась от шутливого ответа Саше. - Конечно, для тебя у меня тоже кое-что припасено, - положив свои руки поверху мужниных, она чуть склонила голову к плечу, позволяя губам мужа исследовать изгиб шеи более тщательно, - Я привезла тебе три новых летних костюма. Их нужно померить. Я их покупала готовыми. Возможно придётся их чуть ушить, - Оля говорила тихо, медленно, делая небольшие паузы между словами и казалось, что слова и интонации не соответствуют друг другу. Она соблазняла его голосом, говоря о вещах посторонних и простых, - Еще я обновила твое белье. Ах, да! – и развернувшись к нему лицом, почти в самые губы прошептала, - Дюжину новых носовых платков привезла для тебя. Саша скривил губы и нахмурился. Оля равнодушна пожала плечами, чуть приподняла брови и спросила: - Неужели тебе не нравятся мои подарки? Какой капризный! Чего же ты тогда желаешь? А дальше слова утратили всякое значение и когда, утомленные и счастливые, они, не размыкая объятий, задремали, у обоих на губах замерли улыбки. Проснулась Оля на следующий день поздно. Когда она открыла глаза, солнце заливало комнату. Саша уже не спал, а лежал рядом и поглаживал пальцами прядь ее волос, лежавшую на его плече. Потянувшись и перевернувшись на живот, Оля подперла голову руками, счастливо зажмурилась и мечтательно произнесла: - Если однажды мы с тобой переберемся из этого дома куда-нибудь… Нет, не думай, что мне здесь плохо, но возможно… Так вот, я не хочу отдельных спален! Как же хорошо просыпаться, когда ты рядом. День начинался для них не спеша. Когда Ольга поинтересовалась у мужа, знает ли он, который теперь час, Саша сказал, что это вовсе не имеет значения. И вправду, спешить им сегодня было некуда. Было воскресенье, а это означало, что мужу не нужно было идти в больницу, что слуг в доме нету и они двое полностью могут принадлежать друг другу. Поэтому завтракать они спустились уже почти в одиннадцать, да и сам завтрак проходил самым необычным образом. Не смущаясь, что кто-то может прийти – да и кому они могли бы понадобиться сегодня – Веригины спустились вниз лишь в халатах, хотя даже в Петербурге Ольга никогда не выходила к завтраку неодетой. До самого обеда они бездельничали, разглядывали в найденном атласе под лупой крошечный Капри, изучая дороги, которые туда вели. Но после обеда Оля спросила мужа, не желает ли тот прогуляться и когда он согласился, предложила ему дойти до приюта. Для тамошних обитателей она тоже кое-что привезла. В прихожей на сундуке лежало несколько увесистых свертков шерстяных и льняных тканей. Которые она собиралась отдать Анне Павловне для детской осенней одежды. Но был у нее и тайный умысел. Ей хотелось скорее увидеть Таню со Степой, которым она так же привезла гостинцы. Собрав так же разных вкусностей из Варвариных припасов в большую корзину, прихватив привезенные подарки, супруги Веригины отправились в приют в коляске. Летний город Ольге казался каким-то особенно ярким: вокруг благоухали цветы, пышной зеленью одетые палисадники затеняли улицы, горожане шли в нарядных платьях. Может это всего лишь была иллюзия, навеянная ее собственным состоянием, но сейчас ей казалось, что мир вокруг стал намного красивее. В приюте как всегда стоял гомон детских голосов. Во дворе детвора бегала в горелки, в тени на лавке за ними приглядывали воспитательницы. Поэтому, когда экипаж остановился возле крыльца, на Веригиных сначала и не обратили внимание. Но вот кто-то выкрикнул ее имя и с веселым шумом Ольгу окружили десятки детей. которые наперебой спрашивали ее где она так долго была и как оно там, в Астрахани. Только пять минут спустя им с Сашей удалось пробраться в сам приют, где ее уже поджидала директриса, услышавшая шум на улице, но не ставшая выходить специально. Последовали приветствия, общие вопросы о здоровье и делах, Но Ольга то и дело нетерпеливо оглядывалась, ища глазами своих любимцев. На улице их не было, но и в общей комнате Степы с Таней она не увидела. В сердце вдруг закралась неприятная тревога, которую видно Анна Павловна угадала в ней. Чуть улыбнувшись, как бы между прочим она сообщила, что Таня теперь очень много рисует и теперь в приюте есть целая «художественная галерея» с портретами питомцев и дивной красоты пейзажами. - Хотите взглянуть? – Ершова проводила их двоих до детских спален, где как раз все стены были увешаны детскими рисунками. В дальнем углу стояли две кровати, на одной из которых, уткнувшись носом в книгу, сидел Степа, а у окна, положив голову на руки, на цыпочках стояла Таня. Увидев их, Оля замерла и сердце ее радостно забилось. Она сделала пару шагов и Степа поднял на нее глаза первым, только как-то почти равнодушно посмотрел и тут же снова уткнулся в книгу. - Здравствуйте, - тихо произнесла Ольга и тут уже Таня повернулась, посмотрела на нее и подошла к Степиной постели, забираясь на нее, и как-то по-особенному засопела, - Что же вы такие неразговорчивые? Или не рады меня видеть? - Вы долго не приходили, Ольга Дмитриевна, - очень спокойно ответил мальчик, закрывая книгу, - Мы… все думали, что вы про нас забыли. И Александр Глебович не приходил. Оля чуть заметно улыбнулась и подошла ближе, садясь на краешек соседней кровати. Она видела, что дети на нее будто обижены, но то, сколь серьезными они сейчас старались казаться, показывало, что обижаются они через силу. Таня так уже и так вся изъёрзалась, сидя возле брата. - Конечно же не забыла, - тихим и очень ласковым голосом заговорила Ольга и принялась им объяснять, что уезжала она ненадолго, но не смогла вернуться из-за карантина. Что они, конечно же знают, что в городе была холера, и что как раз-таки Александр Глебович лечил всех, кто заболел. - Да, Наталья Викторовна тоже у нас давно не была. Кто-то сказал, что у нее муж умирает. - Ну это вовсе неправда. Он заболел, а вот Саша, Александр Глебович, его уже вылечил, и он почти совсем здоров теперь. Так что, муж мой был очень занят. - Да, доктор тогда, когда еще ребята наши заболели корью, их лечил, - Степа был все еще серьезен, но кажется начинал оттаивать, - Это ведь очень важная работа – быть доктором? Оля усмехнулась, посмотрела на Сашу, стоящего рядом, и кивнула мальчику. - Тогда я тоже хочу быть доктором, раз это может быть полезно для других. А еще, если бы нас было бы двое, мы бы быстрее управились с болезнью, да? и вы бы быстрее вернулись. А то вот Таня по вам очень скучала, - девочка сердито посмотрела на брата и снова засопела. Но на Ольгу уже глядела привычными улыбающимися глазами. - Только лишь она одна? А ты не скучал? - Ну если чуть-чуть. Мне не положено скучать, я мужчина. Ольга рассмеялась.
Александр Веригин: Прекрасный день продолжился замечательным вечером. После того, как Ольга вдоволь пообщалась со своими любимцами, Веригины отправились домой, на этот раз, конечно, пешком. И уже по дороге, как-то быстро посовещавшись, решили, что не очень-то хотят нынче самостоятельно заботиться и об ужине, а потому, стало быть, самое время изведать, как кормят людей в местных общественных заведениях. Ресторацию для своего эксперимента нарочно выбрали, разумеется, самую презентабельную, ту, что на главной улице и с самой красивой вывеской. Но, сделав заказ у приторно любезного официанта, все одно чувствовали себя нашкодившими детьми, тайно стянувшими из кладовой банку варенья. И давали друг другу страшные клятвы ни за что не сознаваться Варваре в измене ее кулинарной монополии. Даже если, насмерть отравившись (а это было, в представлении их кухарки, всегда скептически настроенной к любой чужой стряпне, кроме собственной, а уж не к домашней и подавно, неизбежно), один из них протянет в страшных муках чуть дольше другого. По этому же поводу, однако чуть позже, Ольга его, кстати, необычайно рассмешила, когда, склонилась к уху и продекламировала затем шепотом с трагической интонацией: «О, жадный, жадный! Выпил все! Ни капли спасительной мне не оставил он!» *, – как раз в тот момент, когда Александр сделал последний глоток из своего бокала. Сдержавшись, чтобы не расхохотаться по-настоящему, он, тем не менее, все же негромко прыснул в кулак. И простенькое на вкус вино, которое здесь почему-то именовали не иначе как массандровским, едва не полилось у него из носу прямо на виду у всех. Этот свой «позор» Веригин, конечно, попомнил жене уже дома, когда с хитрым видом поинтересовался, не желает ли та все же «изведать его уста» на предмет оставшегося на них яда. Ну, так… на всякий случай. Чтобы точно убедиться. Она была отнюдь не против. И дальше еще сколько-то времени прошло для них совершенно незаметно, но с большим и обоюдным удовольствием. - Нет, и все-таки ты у меня немного колдунья, - усмехался он уже позже, привычно перебирая пальцами гладкие, словно шелк, волосы Ольги, уютно устроившейся у него на плече. – Ей-богу что-то не припомню за собой этаких вот любовных безумств даже в юности! Ты превратила меня в одержимого собой маньяка, дорогая. И это, между прочим, опасно не только для тебя, но и для других. Потому что может однажды привести к трагическим последствиям! Чуть пошевелившись, но лишь для того, чтобы затем прильнуть еще плотнее, перекинув через его бедро свою стройную, будто точеную ножку, сияющая белизна которой пленяла взор даже в постепенно сгустившемся в спальне вечернем сумраке – делая это явно намеренно и с целью подразнить – она лениво поинтересовалась, что имеется в виду. - Да то, что муж твой вообще-то – доктор! И потому должен быть во время работы полностью сконцентрирован на пациентах. Ну и как прикажешь это сделать, если от одной мысли о тебе… А я же просто не могу теперь не думать о тебе, Оля! Вот видишь, что ты натворила? Вопрос, впрочем, был скорее риторический и ответа не требовал, а вот немедленно последовавшие за ним новые поцелуи и провокационные ласки Ольги – явно наоборот. Но тут уж, вопреки только что сказанному, Александр намерен был устоять: явный избыток, как известно, прямая дорога к пресыщению. Даже если речь идет о самом лучшем из удовольствий. - К тому же, не забывай, что я там пока один на всех. И лет двадцать еще ждать помощника! – напоминая жене ее сегодняшний разговор со Стёпкой, он снова улыбнулся в темноте как-то по-особенному, мечтательно. – Хороший все же парнишка, верно? Серьезный такой, рассуждает, словно взрослый… А Танечка и вовсе явно художник в будущем. Уж на что я не знаток, и то заметил прогресс ее рисунков в сравнении с тем, зимним твоим портретом ее руки, помнишь? Но она промолчала. - Ты спишь, что ли? – поинтересовался Александр, склоняя голову набок и силясь разглядеть ее лицо, но видел теперь вместо него лишь одно округлое блеклое пятно. Но вот, давая знак, что еще бодрствует, и все так же, не говоря ни слова, Ольга слегка качнула головой. Умолк затем ненадолго и сам Веригин. Ну а потом впервые в жизни отчего-то вдруг решился задать вслух так много лет не дававший ему покоя вопрос: - Оля, скажи, пожалуйста, а ты хотела, чтобы у нас с тобой… были дети? Когда-нибудь… Только ты честно скажи, ладно? Я не для того спрашиваю, чтобы судить! Просто всегда хотел это узнать… __________________________________________ * перевод А.Григорьева.
Ольга Веригина: Пока Саша рассуждал о будущем Егоровых, Ольга мечтательно улыбалась, представляя себе, какими они могут стать на самом деле. И с Сашей она была согласна на счет Таты, которой рисовать нравилось больше всего прочего. Не желая говорить и упорствуя в своем молчание до сих пор, она общалась с миром через свои рисунки. И даже в этих, абсолютно еще детских, картинках она умела передать характер объекта, создать настроение так, как это делают настоящие художники. А сегодняшнее заявление Степы и вовсе вызывало у нее веселье. Как недолго они знакомы с Сашей и как быстро он сумел завоевать его уважение, что даже желание стать врачом вдруг появилось в его мыслях. Впрочем, он всего лишь ребенок, который может мечтать сегодня об одном, а завтра мысли переменяться. Ведь когда Саша читал ему о приключениях Натаниэля Бампо, не мечтал ли он отправиться в Америку, чтобы там, с храбрыми ирокезами пустится в опасные странствия? Но когда, после недолгого молчания, Александр вдруг задал свой вопрос, Оля вся напряглась от неожиданности, ведь казалось, будто сейчас он прочел ее мысли. Поэтому и ответила она ему не сразу, а когда заговорила, то голос ее был еле слышен. - Последнее время я об этом часто думаю. Он начал разговор, к которому она столько раз уже пыталась подступиться, но каждый раз откладывала на потом и все равно оказалась не готова. Чуть отодвинувшись от него и подперев рукой голову, она повернулась к мужу, чтобы смотреть ему в лицо, хотя в темноте комнаты это было скорее условностью. Ольга видела его темные, поблескивающие, как черные агаты, глаза и могла лишь угадывать то напряженное выражение, которое должно было в них сейчас проступать. - Я никогда раньше не хотела детей. Нет, наверное, не так. Когда-то, когда я была еще совсем юной, возможно и хотелось, мечталось, как и прочим девочкам. Это тогда представлялось какой-то сказкой в розовой дымке. А потом вдруг это стало казаться ненужным мне. Ты не думай, я не береглась эти годы специально, но я рада, что у нас не родился ребенок. Мне кажется, это было бы несчастное дитя, - Оля на миг замолчала, боясь сказать что-нибудь не так. Ей было страшно, что своим признанием она может причинить ему боль. Поэтому, резко поднявшись, Ольга села, чуть подалась вперед и продолжила быстрым шепотом, задыхаясь от волнения: - Теперь все иначе! Поверь! Мое самое большое желание, чтобы у нас была самая настоящая семья. Я хочу детей. Только мне одновременно и очень страшно от этого. Я боюсь, что стану матерью подобной моей. Она, конечно, всегда была ко мне добра и по-своему меня любит, она заботилась о нас с братьями, но ведь это как-то не так. Если честно, когда я смотрю на Натали или Лену, или твою сестру, я им чуточку завидую, так как не думаю, что смогу стать такой же хорошей и разумной матерью для наших детей. Я не хочу сделать их несчастными! Она вдруг замолчала, чувствуя как горло стискивает будто стальным кольцом и постаралась отдышаться. Прикрыв глаза, она вновь, как много раз до этого, увидела выдуманную счастливую картину, которую столько раз воображала прежде: большой и светлый дом, пышный сад в цветах за окном, а в комнате, в креслах, сидят они двое. И у нее на руках ребенок, и возле них на полу играют дети. И от этого видения исходил настоящий покой. Только вот, и Ольга вдруг зажмурилась сильнее, ей было еще и страшно от того, что она вполне могла разочаровать мужа тем, что могла оказаться не способной родить ему ребенка. И хоть с момента их примирения прошло всего ничего, но как она надеялась узнать, что ждет ребенка! И почти сразу после его отъезда разубедилась в этом. А ведь она не врала мужу, сказав, что никогда специально не береглась от беременности – ни с ним, ни с другими. Только за пять лет, а если брать время от ее первого романа, то выходило и все шесть, она так и не стала матерью. И если раньше она совершенно равнодушно относилась к этому, то теперь в ее сердце стал закрадываться страх. Но признаться мужу в этом она сейчас бы не решилась, страшась разбить ему этим сердце. Поэтому она пока молчала, надеялась и молилась.
Александр Веригин: *без супруги никак!* - Ну что ты такое снова выдумала, глупенькая? – тут же отозвался Веригин, которому, действительно, были ведомы далеко не все обуревавшие душу жены тревоги и сомнения, и снова жестом позвал ее к себе. Судорожно вздохнув, или всхлипнув, Ольга чуть помедлила, будто сомневаясь в своем на это праве, но после все же послушалась, умастилась на его плече и затихла. Обнимая ее крепче, на какое-то время замолчал и Александр, обдумывая то, что недавно услышал. Нельзя сказать, что слова Ольги его совсем не удивили. В привычном его понимании мира, материнство всегда было, да и ныне представлялось основным предназначением всякой женщины. И, разумеется, ее главным желанием. Оттого обратное, особенно высказанное с такой прямотой и уверенностью – пусть даже и в прошлом времени, выглядело проявлением какого-то душевного ущерба. С другой стороны, не сам ли он просил совершенной искренности при ответе на этот вопрос? Вот, стало быть, и получил… Так что обиды на душе не было. Ведь в главном Оля, несомненно, права: их ребенок, когда бы он прежде ни появился на свет, действительно навряд ли оказался бы счастлив. Говорят ведь, что, как ни скрывай, они – дети, все равно чувствуют ложь и лицемерие своих родителей. И очень от этого страдают. Так что может и к лучшему, что все случилось так, как есть. Но соглашаться с Ольгой в том, что из нее выйдет плохая мать в будущем, Александр совершенно не собирался, о чём и сказал ей сразу и напрямую. - И никогда не говори больше такой ерунды, слышишь? – прибавил он, нащупав подбородком в темноте ее макушку и прижавшись к ней губами. – Когда придет время, ты станешь самой лучшей и нежной мамой на свете, я абсолютно уверен… Только ни капельки не разумной, а как раз совсем наоборот! Такой, что все окрестные матроны будут вечно между собой судачить, как безрассудно ты балуешь наших детей, и какими распущенными из-за этого они, должно быть, вырастут!.. Немедленно дай мне слово, что никогда не послушаешь их дурацких советов! - Никогда! Обещаю тебе, - клятвенно заверила его Оля и, улыбаясь, продолжила с все той же торжественной интонацией: - Можешь быть уверен, это будут самые капризные и непослушные дети, от чьих проделок твоя голова непременно побелеет раньше времени! Но даже при этом ты все равно останешься их самым счастливым отцом, это я тебе тоже обещаю! Пообсуждав еще немного в том же ключе и прочие планы по воспитанию своих будущих отпрысков, через какое-то время они все же начали потихоньку клониться в дрему. И вот уже, вытащив из-под них одеяло, Саша укутал им ее плечи, а сама Ольга, чуть переменив позу, в очередной раз коснулась губами его щеки. А затем, закрывая глаза, шепотом пожелала доброй ночи. Уснула она, однако, не сразу, думая о том, как, и в самом деле, изменится их жизнь, когда в ней появятся дети. Практически все давние тревоги, что так долго терзали ее разум и душу своими острыми иглами, исчезли, развеялись под влиянием спокойных, уверенных Сашиных слов. Осталась, пожалуй, лишь одна, единственная. Но и ее Ольга постаралась прогнать прочь, убеждая себя в том, что отныне в их жизни просто не должно случиться ничего настолько печального. *** Время шло быстро. И лето уже уверенно двигалось к своему финалу, когда в один из августовских выходных, Саша вдруг предложил ей прогуляться вдвоем после обеда по городу. Выглядел он при этом крайне загадочным, все время как-то хитро улыбался, на все попытки заинтригованной Ольги задавать уточняющие вопросы отвечал весьма уклончиво. Причина всего, да и то не сразу, выяснилась лишь в тот момент, когда он привел ее на маленькую улочку, что отходила от центральной площади Черного Яра, где вскоре обнаружился высокий и сказочно красивый двухэтажный каменный дом. Светло-зеленого, очень приятного глазу цвета, вокруг каждого из окон он был украшен белоснежными кружевными наличниками. Парадное крыльцо отчего-то располагалось не в центре, но с угла и прямо над ним был устроен просторный балкон с покатой крышей и с тонкими, кружевными, как и наличники, кованными из чугуна, решетками. Остановившись перед входом, Саша поинтересовался, нравится ли он Ольге. Все еще ничего не понимая, та только пожала плечами и ответила, что снаружи дом хорош. - А кто здесь живет? – спросила она вдогонку мужу, который, тем временем, уже уверенно поднялся по ступеням. - Пока никто. Но скоро, вполне возможно, поселится некий доктор и его жена, - ответил он, выуживая из кармана ключ, отпирая замок и широким жестом предлагая ей первой войти в распахнутую настежь дверь. Примерно минуту после этого Ольга смотрела на него, широко раскрыв глаза. Но затем, подхватив юбки, сама со счастливой улыбкой взбежала по лестнице и, оказавшись внутри, принялась с любопытством осматриваться по сторонам. Возможно, из-за полного отсутствия какой бы то ни было мебели, дом показался ей просто огромным. Но при этом был очень светлым и уютным, почти таким, каким Ольга всегда и воображала в мечтах их будущее жилье. Так что, хотя Саша уже успел сказать, что это снова будет лишь временное пристанище – до тех пор, пока они построят в Черном Яре свой настоящий, собственный дом, она была в восторге. И, шествуя по анфиладе пока еще пустых комнат, буквально на ходу придумывала им назначение. Когда они вместе поднялись наверх, то в дальней части дома обнаружились и еще две маленькие комнатки, смежные между собой. И едва переступив их порог, Оля сразу же подумала, что они будто специально созданы для того, чтобы в них поселились дети. Переезжать она тоже решила сразу, не откладывая это до возвращения из Италии, хотя до отпуска оставалось совсем немного времени. От этого последние недели лета вышли совершенно суматошными: ведь теперь надо было готовиться одновременно и к отъезду, и к переезду! Но прежде – много чего сделать в самом новом доме. Тут им, к счастью, охотно вызвался помочь Гнездов, которому Саша все еще не разрешал вернуться к основной работе. Он же посоветовал самых лучших в городе мастеров, которые действительно работали очень быстро. Но все же не настолько, чтобы успеть окончательно перебраться до отъезда. Ведь нужно не только закончить ремонт, но и обставить обновленные комнаты мебелью. А ей еще надо бы добраться до Черного Яра из Астрахани, откуда Ольга выписала буквально все, за исключением кровати и дивана из Сашиного кабинета, которые решено было забрать с собой. И здесь свое веское слово сказала Наташа, пообещав, что самолично проследит за тем, как новую мебель привезут и расставят по дому. - А когда вернётесь из путешествия, сразу же отметим новоселье! – вторил ей Сергей Аркадьевич, невероятно довольный тем, что, занимаясь устройством быта друзей, кажется, нашел наконец достойный способ избавиться от тяготившего его вынужденного безделья. За всеми этими счастливыми событиями и сборами в дорогу Ольга почти уже и не вспоминала тот их долгий ночной разговор с Сашей о детях – до того, как четыре дня тому назад с горечью не обнаружила, что не беременна и на этот раз. И – так как ссылаться, чтобы себя оправдать, теперь было уже не на что, окончательно не уверилась, что надежды стать матерью собственными силами у нее больше нет. Теперь оставалось решиться поговорить об этом с Сашей, но, малодушничая, она все никак не могла себя заставить, хоть и понимала, что рано или поздно это сделать все же придется.
Ольга Веригина: *ругаться только хором* В тот день они, как обычно, собрались в гостиной, ожидая, пока Даша накроет стол к завтраку. Устроившись в кресле, Оля читала какую-то книгу, а Александр, сидя на диване, разбирал утреннюю почту, когда одно из только что полученных писем внезапно привлекло его особенное внимание. Повертев конверт некоторое время в руках, он все же без дополнительных вопросов передал его жене, так как именно она была указана на нем в качестве адресата. Отправителем же значился некий А. Ф. Ермолин, адвокат из города Астрахани. Мгновенно прочитав это имя, Ольга, тоже не промолвив ни слова, забрала у мужа письмо и тут же его поспешно вскрыла. Затем, быстро пробежавшись глазами по тексту, вновь сложила, убрала обратно и несколько минут молча смотрела в окно, прежде чем вновь посмотреть на мужа. Александр читал газету, словно ничего особенного и не произошло. Но не нужно было иметь какой-то особенной проницательности, чтобы понять, что все это лишь маска. И что на самом деле он просто в очередной раз великодушно дает ей возможность объяснить все самой… Что же, стало быть, время действительно пришло. Поднявшись со своего места, Ольга подошла к дивану, опустилась подле мужа и просунула руку под его локоть. Затем на короткий миг прижалась к его плечу, такому сильному и надежному, и замерла. Обычно это мгновенно помогало ей обрести душевный покой. Но только не сейчас. Поэтому, спустя еще минуту, Ольга выпрямилась и посмотрела мужу в глаза. - Саша, хороший мой, - начала она тихо и робко улыбнулась ему, но после отвела взгляд и опустила голову. То, что она должна была сейчас ему сказать все никак не складывалось в нужном порядке, а самые главные слова камнем застревали в горле, - Милый, я должна тебе кое в чём сознаться… - Что? – медленно отложив в сторону газету, он взял ее за плечи, тревожно всматриваясь в печальное, бледное лицо жены, словно рассчитывал прочесть ответ по его выражению. – Что произошло? - Нет, ты только не волнуйся! Ничего страшного! – тут же воскликнула в ответ Оля и протянула ладонь к лицу мужа, чтобы его успокоить. – Это касается полученного мной письма. Если хочешь, можешь прочесть, – поднимая другую руку, в которой все еще держала полученный из Астрахани конверт, Оля вновь показала его мужу. Бросив на него лишь мимолетный взгляд, Веригин чуть нахмурился, помотал головой и вновь вопросительно уставился на жену. - Пожалуй, ты прав. Лучше я сама расскажу, - чуть помедлив, произнесла она и, улыбнувшись чуть смелее, продолжила говорить тем же ласковым и успокаивающим тоном. – Помнишь, как ты недавно спросил, хочу ли я иметь детей? - Конечно! Но какое отношение к этому имеет письмо какого-то… адвоката? Убедившись, что вроде бы не произошло ничего экстраординарного, Александр немного успокоился. Но во всем остальном ясности по-прежнему не хватало. Особенно после слов о решении чьей-то судьбы. - Самое непосредственное! – тут же с готовностью откликнулась Ольга, ожидавшая этого вопроса. И продолжила затем очень быстро, боясь, что муж вновь ее остановит или перебьёт. – Саша, мы ведь женаты целых пять лет! И все это время у нас… у меня ни разу не получилось стать матерью, хотя, как уже говорила, я ничего для этого специально не делала. Разве не странно? Да, поначалу мы не были с тобой слишком часто близки, а потом… и вовсе перестали. Но сейчас же все иначе! А я по-прежнему не могу забеременеть. - Пожалуй, да, – медленно произнес в ответ Александр. – Хотя, прошло еще совсем немного времени, чтобы судить. Но прежде, буду откровенен, меня тоже не раз занимал этот вопрос. Только… почему ты винишь именно себя? У меня ведь тоже нет детей, и возможно, дело не в тебе… Быстро вскинув на него взгляд, Ольга грустно усмехнулась и снова опустила глаза. Догадавшись, что она имеет в виду, Веригин сжал губы. Даже не озвучив своих слов, она невольно напомнила то, о чем вспоминать ему больше не хотелось. Хотя, скорее всего, они действительно означали справедливость ее подозрений. - Ладно, предположим, ты права, - тяжело вздохнув, он кивнул, поощряя ее продолжать. – И что же дальше? - А то, что уже когда уезжала в Астрахань, к Прозоровым, я думала о детях, и о том, что возможно у нас с тобой своих быть не может. И тогда же подумала, почему бы не забрать из приюта Егоровых? Как-то само так вышло, что среди прочих детей в приюте, их двоих я стала с первых дней особенно выделять. И ты сам видишь, что я к ним привязалась. Нет, не верно – я их люблю теперь. Я хочу заботиться о них. Поэтому сразу после приезда в Астрахань, даже самостоятельно осмелилась обратиться в контору к господину Ермолину, говорят, у него большой опыт в подобных делах. Он обещал все разузнать и прислать мне письменный отчет. Представь, все это не так трудно, как может показаться на первый взгляд и… ах, да что пересказывать! Вот, прочти уже все сам! Вместо дальнейших объяснений Ольга вновь протянула мужу письмо, в котором, и в самом деле, было подробно описано все, что Ермолин успел узнать и выяснить на данный момент. Оказалось, что из родных у маленьких Егоровых в живых имелись лишь помещенный в пожизненную каторгу душегуб-папаша, да тетка, которая, собственно, и отдала племянников в черноярский приют, не желая, или не имея возможности о них заботиться. Так что никаких прав на них они более не имели. Что же касается самих Веригиных, то, с точки зрения адвоката – и тех, с кем он консультировался в Петербурге, несмотря на все нынешние трудности с усыновлением сирот, у них были хорошие шансы. Поэтому, если решение их неизменно, то можно было хоть теперь подавать прошение. - Тебе ведь тоже они не безразличны, ты сам говорил. Так почему бы нам с тобой не обрести семью иначе и не дать счастье двум сиротам? Приняв у Ольги поданное ею письмо, Александр, однако, вопреки ее уговорам, браться за его чтение не торопился. А продолжал сидеть молча, задумчиво глядя перед собой. Что-то не сходилось в ее рассуждениях. И, пытаясь понять, что именно, он вновь и вновь прокручивал в голове только что услышанное – до тех пор, пока, наконец, не обнаружил, что смущает его, прежде всего, время описываемых женой событий. - А почему ты пошла к этому юристу «сразу после приезда в Астрахань»? – внезапно поинтересовался он. – Ведь тогда мы еще не помирились окончательно, поэтому и говорить о том, что тебя мучило отсутствие возможности подарить ребенка мне, как будто бы лишено логики? Или, лучше сказать, искренности? Поднявшись на ноги, он прошелся по комнате туда-сюда несколько раз, а затем, остановившись посреди ее, снова посмотрел на жену. - Ты, наверное, ждала не такой реакции, раз решила заниматься всем этим, даже со мной не посоветовавшись? Это, кстати, весьма обидно. Даже если речь идет о столь благородном поступке, мне кажется, в настоящей семье в одиночку такое решение не принимают. Равно, как не принимают его и в одно мгновение… Вернее, для тебя-то оно, скорее всего, обдуманное и выстраданное. Но как же я, Оля? Ведь ты утверждаешь, что не только любишь меня, но еще и уважаешь? А разве справедливо ставить уважаемого тобой человека в рамки, где с одной стороны мгновенный отказ, выглядящий как душевная скудость и отсутствие великодушия, а с другой – согласие, означающее, уж прости, либо абсолютное отсутствие у твоего мужа собственной воли, либо его беспросветную глупость и неспособность самостоятельно определять свою участь? В чем из этого ты меня подозреваешь? И почему настолько не доверяешь? - Ты все неверно понял, - попробовала было возразить Оля. От Сашиного взгляда сразу сделалось как-то сразу не по себе, и Ольга нахмурилась в ответ, не до конца понимая, чем же так его задела. Конечно, она подозревала, что разговор на эту тему будет непростым, но прежде казалось, что самой страшной частью будет ее признание. А выходило наоборот. И Саша сердился на то, как неловко она преподнесла ему свою идею. - Сашенька, - вновь попробовала Оля ласковым голосом усмирить бурю, что зарождалась прямо у нее на глазах, - Мне жаль, что ты так думаешь. Дело вовсе не в недоверии к тебе. И рассказать я собиралась все сразу. Только после все так сложилось – и холера, и разлука долгая, и примирение наше…, - она опять замолчала, понимая, сколь нелепо звучат эти оправдания. Да и Саша продолжал смотреть все так же строго, отчего в голове свербела только одна мысль: «Как глупо все испортилось!» - Оля, да услышь же, наконец, саму себя! Это же одно сплошное, бесконечное «я» в твоих словах! – не выдержал Александр, в возмущении разводя руками. – Ты словно маленькая девочка, живешь лишь своими желаниями. И с детьми этими несчастными, боюсь, ровным счетом то же самое, словно… с теми, прости господи, котятами с чердака! «Я к ним привязалась»! И решила взять в дом, поначалу даже не думая, чтобы это с кем-то обсуждать. Тем более с каким-то там мужем! А теперь, вместо того, чтобы признать ошибку, прикрываешься щитом благородного устремления осчастливить сирот и подарить мне – хотя бы таким способом – радости отцовства. На деле же – сплошной эгоизм… Иногда я всерьез начинаю сомневаться, есть ли в твоем мире кто-нибудь или что-нибудь еще?! – прибавил он с горечью. И, подойдя к окну, стал перед ним, отвернувшись от жены. - Ты жесток и несправедлив сейчас! – губы её задрожали, а на глазах выступили слезы обиды. Но, судорожно вздохнув, Ольга все же продолжила: - Это верно, что я не так умна и благоразумна как ты! И поступаю чаще всего по-своему. Только в одном ты совершенно не прав. Когда я решила взять этих детей, я не только о себе думала, но и о них. Говоришь, мы тогда еще не помирились? Тоже верно – да не совсем! Правильнее сказать, что ты отверг меня тогда! Могла ли я после этого надеяться на какие-то перемены к лучшему? Могла ли представить, что мы когда-нибудь станем настоящей семьёй?! Мы с тобой были обречены на одиночество вдвоем. А я хотела и хочу дать им счастье, хочу изменить их жизнь! Хочу, чтобы у них было то, чего не было у меня – чтобы они не знали, что такое одиночество! И чтобы они были любимы! Да, снова «я» и снова «хочу»! Пусть я эгоистка и живу лишь собственными желаниями. Только то, что я чувствую – это настоящее! Смахнув градом катившиеся по щекам слезы, она поднялась с дивана и направилась было прочь из комнаты, но остановившись на пороге, вдруг обернулась и почти беззвучно добавила: - Я люблю этих детей. И тебя тоже люблю.
Александр Веригин: Ольга ушла, тихо затворив за собой дверь, а Веригин так и остался еще на какое-то время у окна, за которым все так же текла обычная жизнь небольшого провинциального городка. И в принципе несуетная, а по причине воскресного утра, так и вовсе – почти сонная. В его же собственную жизнь, напротив, кажется, точно в злую насмешку, снова пришел совершенный кавардак. После Ольгиных слов, в сердце ожидаемо пробудилась жалость, и даже чувство вины. При этом в голове, рассудком, виноватым себя перед женой Веригин себя по-прежнему не чувствовал. Потому что все претензии, которые он высказал – пускай и в чрезмерно резкой манере, были исключительно по существу. Тем не менее, в целом на душе сделалось тяжело и досадно. А выходной – едва Александр начал привыкать к тому, что день этот, оказывается, может быть весел, приятен, и потому ожидаем – коварно обратился в род моральной каторги наедине со смертельно обиженной на него женщиной, идти на попятную перед которой, однако, пока совсем не хотелось. Спасения, как и всегда, проще всего было искать в работе. Но прежде, чем решение отправиться в больницу окончательно созрело и оформилось, дверь за спиной Александра вновь негромко скрипнула. Отчего-то подумав, что это вернулась жена, он резко обернулся – и вместо нее увидел на пороге комнаты растерянную Дашу. - Чего тебе? - Так завтрак же, барин! Накрыто уже давно, стынет! Я к Ольге Дмитриевне поднялась, так та мне даже не открыла, из-за двери крикнула, что не голодна… И голос такой странный, хриплый будто. Не заболела ли? - Не думаю, - уклончиво ответил он, не желая развивать эту тему, и вновь отвернулся. - Так вы хоть сами тогда, что ли, пошли бы да покушали? А то тетка Варвара опять шуметь начнет… обидится! - Да пойдите вы все со своими обидами!.. – внезапно процедил сквозь зубы Александр. – Не хочу я есть. На работу мне надо, ясно? - Ясно, чего ж не ясно-то? – пробормотала Даша, почти вжавшись в стенку в тот момент, когда, быстро прошагав через всю комнату и поравнявшись с ней у двери, доктор чуть не сшиб ее с ног. И после, провожая его испуганным взглядом, шепотом прибавила в сердцах: – Хоссподи, то милуются, то ругаются! Бешанаи прям какие-то оба сделались! Не к добру! – вынесла она окончательный вердикт и, вздохнув, побрела себе потихоньку обратно на кухню – жаловаться Варваре, которая – ох, горе горькое! – и правда, теперь до вечеру будет бухтеть по поводу того, что ее кулинарные старания опять пошли прахом. Веригин, тем временем, уже тоже вышел из дому с саквояжем в руках, направляясь в сторону больницы. Нарочно выбрал при этом не прямой и самый короткий, а один из окольных путей, надеясь, что прогулка поможет улучшить настроение. Да вовремя не вспомнил, что лежит он как раз мимо сиротского приюта. А когда сообразил – сворачивать в другой переулок было уже поздно. Да и глупо, в общем. Не скрывается же он, в конце концов?! - Александр Глебыч! – отделившись от ватаги мальчишек, что с зычными воплями носились туда-сюда по игровой площадке, самозабвенно предаваясь новомодной английской игре в «ножной мяч», завидевший его первым Стёпка Егоров подбежал к высокой кованой ограде, что отделяла отданную приюту территорию от уличного тротуара. – Здрасьте! А вы к нам? А где Ольга Дмитриевна? - Эмм… да, приветствую тебя, приятель! – остановившись, с обратной ее стороны, доктор вначале растерялся от сразу двух заданных вместе вопросов, не зная, на какой ответить первым. «Ну ладно, пусть тогда будет по порядку», - мелькнула разумная мысль. И, честно поведав, что шел на работу, он прибавил, что Ольга Дмитриевна сейчас находится дома, отдыхает. - Понятно! – проговорил в ответ мальчик. И по сдержанной интонации было невозможно догадаться, расстроен он этим или не очень. Как многие рано осиротевшие дети, он казался старше не только внешне, но и по поведению, по манере выражать свои эмоции. Александр замечал это прежде, обратил внимание и теперь. – Ну тогда побежал я опять к своим! А вы передавайте ей привет, когда увидите! Пообещав, что непременно так и сделает, он согласно кивнул. И Стёпа, шмыгнув носом и отерев рукавом рубахи запотевший от беспрестанной беготни лоб, отправился было с независимым видом прочь, когда, сам не до конца понимая, зачем это делает, Веригин вдруг окликнул его и вновь подозвал к себе. - Скажи, а ты не хотел бы пойти в больницу вместе со мной? - Это еще зачем? – спросил Степа, глядя на него с недоверием. – Вроде как на экср… эск… - Ну да, можно и на экскурсию, - усмехнулся Веригин, выговорив за него так и не поддавшееся трудное слово. – Но вообще, ты ведь вроде говорил, что был бы не против помочь? А я бы и не отказался от кое-какой помощи… - Правда?! – маска невозмутимости была мгновенно отброшена, а в темно-карих глазенках вспыхнуло жгучее любопытство. Но тут же и погасло. – Нет, я не смогу. Из-за Тани. Я же ее тут одну не оставлю! - Да почему ж одну-то? – удивился теперь уже сам Александр Глебович. – Но если хочешь, давай возьмем ее с собой, так даже веселее будет! - Нет, девочке в больнице делать нечего! – строго ответил Степан. И Веригину не осталось ничего, кроме как мысленно констатировать удивительное сходство их жизненных взглядов. Женщин, даже в виде сестер милосердия – за редчайшим исключением – он и сам считал в медицине явлением явно чужеродным. Хоть и редко высказывался на этот счет вслух. - Степа, с кем это ты тут говоришь?.. А, господин доктор, это вы! Bonjour!– молоденькая воспитательница, появившаяся, пока он об этом раздумывал, мило улыбнулась и сделала кокетливый книксен. - Мадемуазель! – приподняв шляпу, Александр вежливо поклонился и тоже чуть заметно улыбнулся. – Да, мы тут, видите ли, случайно встретились с моим молодым приятелем и вдруг разговорились. А я, вспомнив, что он интересуется медициной, даже предложил ему небольшую экскурсию в свою больницу. Как думаете, это было бы возможно устроить? - Ох, я и не знаю, - растерянно пискнула воспитательница. – Даже спросить не у кого! Мадам Ершовой сегодня нет. И никого из старших дам-попечительниц тоже, поэтому я не думаю… - Ну, насколько вы помните, одна из них – это моя супруга, Ольга Дмитриевна. И уверен, что она бы не стала возражать, если бы вы у нее сейчас спросили. На самом деле, в душе своей – особенно после сегодняшней ссоры, стопроцентной уверенности на сей счет Александр Глебович не чувствовал. Однако внешне постарался этого никак не показать. И вообще – пустил в ход все свое обаяние, улыбаясь этой барышне так усердно, словно вздумал за ней, прости господи, приволокнуться… - Это заняло бы всего пару-тройку часов, а потом я сам лично приведу Стёпу обратно. - Ну, возможно… если только вы никому после не скажете! - А мы и не скажем, правда, Степан? – подмигнув внимательно наблюдавшему за их беседой парнишке, откликнулся Веригин. – Ябедничать вообще негоже. А уж на милых барышень – так и подавно. - Но здесь еще столько детей! Вдруг кто-нибудь да расскажет! - Ребята – не расскажут! – внезапно проговорил Стёпа. – Если я попрошу. А девчонки даже не заметят, что я ушел! Мне бы с Таней только поговорить – если она не согласится чуточку без меня побыть, я и сам никуда не пойду. - Хорошо, тогда ступай к Тане, а мы с мадемуазель подождем тебя здесь. Мы ведь с ней уже договорились, верно? – вновь улыбнувшись воспитательнице, Александр Глебович поставил свой саквояж на кирпичное основание ограды, а сам стал рядом, сложив на груди руки и что-то весело насвистывая себе под нос. День, казавшийся безнадежно испорченным, исправлялся на глазах вместе с неуклонно улучшающимся настроением.
Ольга Веригина: Когда Ольга вышла от мужа, то слезы еще катились по ее щекам. Но когда она поднялась в спальню, ее вдруг овладело какое-то оцепенение, лишая и душу, и разум способности что-либо чувствовать и переживать. Ей не хотелось сердиться или плакать, она не чувствовала ни досады на себя, ни обиды на Сашины слова. Ей все вдруг стало безразлично. И закрыв за собой дверь, она пару мгновений простояла неподвижно, растерянно обводя комнату глазами, будто забыла зачем она сюда пришла. А после подошла к умывальному столику, с которого Даша еще не успела забрать таз и кувшин, ополоснула лицо холодной водой и смочила в ней полотенце. И забравшись на постель, устроилась на подушках поудобнее и положила на лицо мокрую тряпицу. Когда через несколько минут Даша пришла звать ее к столу, первой мыслью Ольги было притвориться спящей и вовсе не отвечать. Но затем, поразмыслив, что Даша начнет упорствовать и еще чего доброго перепугается, что с ней что-то сделалось и позовет Сашу, крикнула ей, что не голодна. Затем, встряхнув полотенце, чтобы остудить его, снова приложила его к лицу. Оля слышала, как Даша еще несколько секунду неуверенно протопталась у ее двери, потом пошла вниз. Затем Ольга услышала громкие шаги мужа, которые вначале прозвучали в сторону его кабинета, а после проследовали к прихожей и затихли. Оля слышала все звуки в доме. Но ни на что не отзывался ее разум. Правда, через четверть часа ей наскучило вот так лежать без дела в четырех стенах и она спустилась вниз, где в столовой Даша как раз убирала несостоявшийся завтрак. И когда девушка в дверях заметила Ольгу Дмитриевну, бледную, следящую за ней потухшими глазами, она замерла, вопросительно глядя на барыню, а та лишь тихо попросила: - Оставь чашку. Я, пожалуй, чай попью, - и подошла к столу. - Чай? Да что чай-то? Вода одна! – воскликнула Даша и тут же предложила хозяйке принести хотя бы яйцо вареное, да хлеб с маслом. Ольга пожала плечами, слегка качнула головой, а после согласилась на столь легкий завтрак и Даша, обрадованная этим, быстро унеслась на кухню. А Оля взяла салфетку со стола, расстелила ее на коленях и принялась рассеянно теребить бахрому скатерти. Со стороны она могла бы показаться абсолютно спокойной, только вот спокойствие это было сравни тому, которое наступает в природе перед грозой. И тишина и умиротворение, владевшее ее душой, в любой момент могли смениться бурей эмоций. Но завтрак и последующее за ним время, Оля провела в неком сомнамбулистическом состоянии, словно организм ее старался защитится от всех тех переживаний, которые сразу вместе могли ею завладеть. Только сколь бы не было ее равнодушие сейчас сильным, ей все же было не по себе. В доме ей сделалось вдруг невероятно тесно, в комнатах было мало места, через открытые окна воздуха было мало и она, ни сказав ни слова прислуге, быстро одевшись, вышла из дому. Потребность двигаться, идти и не думать гнали ее прочь от дома и она шла, не разбирая дороги. Но, наверное, какое-то подсознательное чувство привело ее к порогу их нового с Сашей дома, который сегодня, в воскресный день, стоял тихий и пустой. Она поднялась по ступеням к двери и так как ключ от дома был на ее связке, отворила дверь и вошла внутрь. Тишина и полумрак прихожей окружили ее. Она зажмурилась, вдыхая запахи дома. Пахло краской, мастикой и влажным клеем. В доме многое переменилось за эти недели. Где-то переклеили обои, в каких-то комнатах даже появилась первая мебель. К примеру, в столовой стоял огромный круглый стол – Оля непременно хотела круглый стол – под роскошным шелковым абажуром. Прогулявшись по комнатам первого этажа, она вдруг подумала, что это место больше не кажется ей ни уютным, ни родным. Будто из него ушла жизнь. И тогда она поднялась наверх, туда, где по ее мнению, было сердце дома – в детские комнаты. И тут-то ее и настигло всё. Она разрыдалась, едва переступила порог. И опустившись на пол в углу, просидела, уткнувшись в колени, бог знает сколько времени. В ее голове вновь и вновь звучали Сашины слова. Она видела боль и обиду в его глазах и страх стальными обручами все сильнее сжимал ее сердце, что в какой-то момент она подумала, пусть бы оно вовсе перестало биться. Но нет, слезы наконец иссякли и она лишь откинулась назад, упираясь затылком в стену, и продолжила перебирать в голове события минувшего утра. Как она у нее так выходит, что не желая зла, она причиняет его. Разве же она думала, что ее поступок так сильно ранит мужа. Да и не собиралась она преподносить ему эту новость так. Не собиралась она скрывать от него правду, не собиралась принимать решение без него, но выходило все как раз наоборот и будто намеренно против нее. Как же он себя должен чувствовать? Конечно, преданным. И она знала, каково это. Не он ли однажды, полгода назад, не спросясь ее устроил их переезд сюда, в Черный Яр. Он тогда просчитал каждый шаг, каждую ее ошибку и лишь поставил ее перед фактом свершившегося наказания. Но то было именно наказание, заслуженная кара, которую она приняла и теперь, стараясь искупить свою вину, мечтала лишь дарить ему счастье. А выходило все как-то криво, нелепо. И кажется, теперь уже безвозвратно все было потеряно. Сколько прошло времени с той минуты, как она вошла сюда. Оля сказать не смогла бы, но солнце, что вначале ярко освещало комнату, давно уже покинуло комнату. И тогда Оля тоже встала и вышла из детской, в которой никогда не будет детей, спустилась на первый этаж и вышла на крыльцо, запирая дверь дома, будто прощаясь с ним. Ей теперь казалось бессмысленным перебираться сюда. Что делать в таком доме им двоим? Только лишь прятаться по дальним углам. Так с этим они и в своем нынешнем обиталище умели справляться неплохо. Идти по городу с заплаканным лицом Оля не собиралась и выбрав дорогу подлиннее, через маленькие улочки, она вышла к берегу реки, по которому и дошла до дома. Но едва она переступила порог, как на нее тут же налетела Даша. - Господи, Ольга Дмитриевна! Куда же вы запропали! И не сказали ни слова, как ушли! Мы с Варварой уже извелись все! - Иди наверх, - вместо ответа, произнесла барыня и Даша, чувствуя, что настроение хозяйки не улучшилось, молча поднялась в ее спальню. Там Оля попросила помочь ей раздеться, умылась и сказала, что собирается лечь спать. Поэтому им с Варварой здесь делать нечего и до завтрашнего дня они могут быть свободны. Было лишь пять часов вечера, но Даша спорить не стала и спустившись вниз, передала тетке приказ Ольги Дмитриевны.
Александр Веригин: - Ах, доктор, так это вы! – настороженное лицо сестры Добржинской в обрамлении привычной туго накрахмаленной снежно-белой косынки показалось в просвете собственноручно оставленной Веригиным приоткрытой двери. – А я уж грешным делом решила, кто чужой сюда пробрался! – продолжила она, входя внутрь его кабинета и с удивлением глядя уже не столько на Александра Глебовича, который непонятно зачем объявился в больнице посреди редкого выходного дня, не омраченного срочным вызовом, а на его спутника – мальчика лет семи. – А это у нас здесь кто таков? Новый больной? - Здоровый я! – обиделся Степан, отрываясь от книжки с чудным, похожим на имя материи, из какой портные шьют платья богатым дамам, названием. Только ударение не там, где обычно, ставится. Книгу эту, когда они только пришли, дал ему Александр Глебович, попросив обождать немного времени, пока сам он будет заниматься какими-то своими бумагами. Так и просидели – доктор у себя за столом, а Стёпка – забравшись с ногами на диванчик, листая атлас и разглядывая диковинные картинки, на которых были нарисованы разные люди, да только не обычные, а всякие странные: то без кожи, все в каких-то синих и красных прожилках прямо поверх мяса, то в виде совсем голых скелетов, а то и вообще – отдельными частями. Страшно, аж жуть! Но и интересно тоже. Особенно отчего-то Стёпку заворожило большое, на всю страницу, изображение человеческой головы: тоже лишенное кожи, с выпученными глазными яблоками, что торчали в разные стороны, будто у рака, на нитках и высунутым наружу языком. Читать мальчик за последние месяцы стал гораздо лучше, но в разобранном несколько раз по слогам названии: «иннервация тканей и органов головы», все одно, было понятно только три последних слова. А что такое эта самая «иннервация» Стёпа хотел спросить у доктора как раз в тот момент, когда их уединение и нарушила женщина, которая, почему-то назвала его больным. – Сами вы, тетенька, больные! А я пришел помогать доктору! - Вот как! Но я же этого не знала! – спокойно отреагировав на дерзость, Анна Ивановна слегка улыбнулась и перевела взгляд на отложившего при ее появлении свою писанину и поднявшегося из-за стола Веригина. – Познакомите с новым коллегой, Александр Глебович? - Конечно. Знакомьтесь: этот молодой человек – Степан Егоров, воспитанник нашего городского приюта, с некоторых пор заинтересовался медициной. Решил, вот, и мне теперь немного помочь. А ты, Стёпа, знакомься с Анной Ивановной Добржинской, она здесь очень важный человек, сестра милосердия. И с ней надо быть очень вежливым… Хотя, и со всеми остальными тоже надо. Иначе – никак. - Ясно, - буркнул в ответ мальчик и, подумав пару секунд, прибавил: – извините, я не хотел вас обидеть, Анна Ивановна. - А я и не обиделась! – подойдя поближе, она погладила его по белокурой вихрастой голове и затем, озвучивая недавнюю мысль, поинтересовалась у доктора, отчего это он вдруг решил поработать в воскресенье. - Да так, кое-что вчера не успел: эпикризы, дневники, вот и подумал, почему бы не доделать… Что тут у нас сегодня, спокойно? - На удивление! Вчера только поздним вечером, как вы уже ушли, из Больших Чапурников нового работника местной кузни привезли – сильно обжегся с непривычки, да сегодня по утру из Вязовки мальчишку-калмычонка с вывихнутой ключицей. Мы с Савельичем сами управились, не хотели вас тревожить. Только если вы все равно здесь, может, и взглянете заодно? Мы как раз перевязками занимались! - Ну что, Стёп, пойдем, посмотрим, что там? – спросил Веригин у своего визави. Почтительно отложив в сторону тяжеленный атлас, он тут же соскочил с дивана на пол, демонстрируя готовность немедленно следовать туда, где в нем нуждаются. – Ты сам вида крови-то не боишься, нет? - А чего ее бояться, укусит, что ли? - И то верно! – согласился доктор, подавая ему руку. После чего, втроем с Анной Ивановной, что по-прежнему с живым интересом, хоть и исподволь наблюдала за их общением, отправились в перевязочную, возле которой своей очереди, степенно переговариваясь между собой, дожидались несколько пациентов. При виде Веригина они сперва уважительно затихли, а после вновь разом загалдели, закивали, приветствуя его и желая доброго дня. Привлеченный этим шумом, в коридор, конечно, немедленно выглянул Савельич, после чего доктору, игнорируя удивление, вновь пришлось представлять своего спутника, а также объяснять цель своего сегодняшнего визита. Ну а дальше, когда все, наконец, перезнакомились и со всем разобрались, началась обычная работа: обработка ран, смена повязок… Больных, и в самом деле, было немного. И втроем – точнее вчетвером, учитывая наличие добровольного помощника, работа спорилась очень быстро. Разумеется, по первости на долю Стёпки выпадало в основном лишь подносить да подавать нужные инструменты и материал, но он все равно был необычайно доволен собой, уже предвкушая, как вечером будет хвастаться всем этим перед приютскими мальчишками. А уж когда Александр Глебович в один момент, как бы невзначай, попросил помочь с фиксацией повязки – придержав ее над раной, чтоб не сползла, пока сам доктор обмотает ее сверху бинтом, и вовсе чуть не лопнул от гордости! Особенно после того, как пациент, мрачного виду бородатый дядька, вдруг расплылся в улыбке и сказал лично ему, Стёпке, спасибо! Дескать, теперь вот я точно поправлюсь! - Ну что скажешь, понравилось тебе у нас в больнице? – поинтересовался у него Александр Глебович спустя примерно час после этого, когда, закончив с перевязками, они вновь переместились в его кабинет в ожидании обещанного Анной Ивановной чая с яблочным пирогом. - Очень, только больных у вас тут очень мало! – вздохнул Степан, искренне недоумевая, почему эти слова вызвали у доктора и вошедшей с подносом сестры Добржинской дружный смех. – Конечно мало! Я бы хотел сегодня еще кого-нибудь вылечить! - Ну не всех же сразу! А то этак, глядишь, и вовсе без работы останемся! – продолжал веселиться Веригин. – Ничего, к следующему твоему визиту постараемся поднакопить, верно, Анна Ивановна? Вновь рассмеявшись, она молча кивнула, разливая в две белых фарфоровых чашки ароматный чай, затем выставив их на стол вместе с тарелками, где красовалось по знатному куску аппетитного пирога, вновь оставила мужчин наедине. - А я же уже однажды вороненка со перебитой лапкой вылечил! – внезапно доверительно сообщил Стёпа Веригину посреди их общей трапезы. – Выпрямил осторожно и к двум палочкам ниткой крепко примотал. Ну и кормил потом – крошки приносил всякие. Он и поправился. - Да что ты говоришь! - Правда! Только это давно было, в прошлом году, мы его тогда вдвоем с Митькой Варенцовым, на заднем дворе приюта нашли. Тот дурной какой-то был, давай, говорит, его добьем, чтоб не мучился! А я не дал!.. Его потом осенью в Астрахань забрали в дети. - Кого – вороненка? – намеренно сделав вид, что не понял, переспросил Александр и, взглянув на него как на слабоумного, мальчишка ухмыльнулся. - Тоже скажете! Митьку, конечно! - А это как так – «забрали в дети»? – последнее Веригина заинтересовало уже без всяких шуток. На полном серьезе. - Ну как… усыновили, что ли? Приходят люди, у которых своих детей нет, и берут к себе домой сирот из приюта, вы разве не знаете, что так бывает? - Почему же, знаю! Ну а вас с Таней никто ни разу не хотел к себе забрать? - Не, нас же сразу двое! Да еще про Таню все думают, что она дурочка, раз молчит все время… Только это же неправда, она умная! Напугалась просто сильно. Она же совсем крохой все время что-то лопотала, целыми днями! Папка наш тогда уж крепко пил. И тут что-то злой был, а она знай себе, все хохочет! Ну и осерчал на нее с перепою, хотел ее пришибить. А мамка не позволила. И стали они драться, пока он нож со стола не схватил и этим самым ножом прямо в живот ее не пырнул. Прямо перед нами с Танюхой. Нахмурившись, мальчик ненадолго умолк. Молчал и Веригин, понимая, что любые его слова сейчас будут лишними. - Но это даже и хорошо, что не берут, - меж тем, продолжил Степа, видимо, сумев отогнать дурные воспоминания и снова возвращаясь к первой теме их разговора. – Мало ли, к кому попадешь еще! Да и я бы тоже не ко всяким пошел! – прибавил он, в конце концов, гордо вздернув подбородок. - Это да, тут действительно главное – осторожность и здравый смысл, – опустив на стол свою чашку, Александр Глебович серьезно кивнул. И затем, чуть подумав, спросил. – Скажи, а вот, например, если бы тебя к таким людям, как… мы с Ольгой Дмитриевной, позвали, ты бы пошел? Не один, с сестрой, разумеется! - К таким бы пошел, конечно! – пожав плечами, тут же откликнулся Стёпка и вновь, как ни в чем не бывало, принялся за яблочный пирог, в то время как его собеседник о еде уже более не думал… По домам, когда чай был допит, а пирог доеден до последней крошки, отправились что-то около шести вечера. Как и обещал, Веригин лично, из рук на руки, передал Степу уже порядком волновавшейся о нем воспитательнице. С самим же мальчиком на прощание было условлено как можно скорее вновь повторить опыт столь успешного сотрудничества. После чего, наконец, и доктор отправился восвояси. - А чем барыня занята? – спросил он у вышедшей навстречу в переднюю Даши, вручая ей свой саквояж. - Спать чего-то уже легла. А нас с теткой прежде домой отпустила, только мы все одно решили вас дождаться, вдруг чего понадобится… Истину вам говорю, Александр Глебыч, как бы не захворала она! - Я сейчас проверю, не волнуйтесь. Спасибо за заботу и можете, в самом деле, идти по домам. Проводив ее взглядом, он пошел наверх. У двери спальни, впрочем, ненадолго задержался, проверяя, поддастся ли ручка. Заперто не было. «Уже лучше», - подумал Александр и, отворив дверь, тихо вошел. Ольга лежала, отвернувшись в другую сторону, так что лица ее было не видно. Вначале он хотел ее окликнуть, но после в один миг передумал, хотя почти не сомневался, что она не спит. Последнее можно было предложить еще и по тому, что обычно, чтобы ее разбудить, хватало куда меньше шума, чем тот, который он производил, перемещаясь по комнате, пока снимал сюртук, жилет, развязывал галстук и разувался. Теперь же она словно бы ничего этого и не слышала. Опустившись, в конце концов, на свою сторону кровати, он полежал еще пару минут, прислушиваясь к дыханию Ольги. Затем вздохнув и сокрушенно мотнув головой, быстро переместился к ней за спину, нащупал и крепко обнял прямо через одеяло. А после, подперев голову свободной рукой, склонился поближе к ее уху: - Знаешь, я иногда такой идиот! Просто не представляю, и как только ты меня терпишь!
Ольга Веригина: *с самым самым* Оставшись в спальне одна, Ольга занавесила окна и тут же забралась в кровать, сворачиваясь в комочек под одеялом, как в детстве, когда случалось терпеть обиду от братьев или от всего мира. Чувствуя полное душевное и физическое опустошение, она думала, что уснет, едва лишь коснется головой подушки. Но как часто бывает в подобных случаях, мысли упорно возвращались в одну и ту же точку, а в голове все время крутились вопросы о том, что делать дальше и как правильнее поступить. Впрочем, многократно обдуманные, они постепенно переставали казаться такими уж неразрешимыми. А еще, волей-неволей успокаиваясь в привычной обстановке, Ольга вновь начинала надеяться, что возможно не все потеряно и для них с Сашей. Нужно лишь еще раз спокойно поговорить, чтобы услышать друг друга. Только сделать это как можно скорее. К примеру, завтра, как только он вернется домой. В том, что сегодняшний вечер и ночь муж проведет в больнице, Ольга была почти уверена. Оттого, вероятно, вначале и подумала, что ей просто померещились его приближающиеся шаги по лестнице. Но вот ручка двери все-таки повернулась, раздался ее тихий скрип, и Саша, в самом деле, вошел в комнату. Решив прикинуться спящей, Оля замерла, так как поначалу подумала, что он здесь просто по какой-то своей надобности – может, решил забрать пижаму, желая переночевать в кабинете, или еще что-то в этом роде. Но по звукам, которые доносились из-за ее спины, вскоре сделалось ясно, что это не так и уходить Александр никуда не собирается. И вот она, казалось бы, самая удобная возможность начать столь важный для них двоих разговор, возьми и воспользуйся! Но вместо этого, почти перестав дышать, чтобы не выдать себя, Ольга так и лежала, отвернувшись, и пытаясь угадать настроение мужа, и что он сейчас делает: смотрит ли на нее, или просто думает о своем? Когда же Саша улегся на своей стороне кровати, продолжать играть в эту молчанку стало совсем уж глупо. Только заговорить первой Ольга так и не смогла. Вот тут и случилось то, чего она совсем уж не ждала. От его объятий и слов, а вернее – от интонации, с которой они были сказаны, по щекам вновь градом покатились слезы. И, не имея больше сил притворяться, Оля заплакала уже в голос, хоть и продолжала при этом прятать лицо в подушку, упрямо мотая головой на все Сашины уговоры успокоиться, и лишь через какое-то время выдавив из себя сиплым голосом в ответ на его слова: - Нет, это я у тебя идиотка, - шмыгнув носом, она попробовала вытереть слезы, перевернулась на спину и заглянула ему в лицо, - И ты имеешь полное право сердиться. Я действительно виновата перед тобой. Не со зла, но виновата. Надо было давно тебе обо всем рассказать. Ты во всем был прав сегодня. - Ну, может, и прав. Только все одно зря обрушился на тебя всей мощью оружия своей правоты, - вздохнул он, отводя с ее щеки влажную от слез прядь и опуская глаза. – Слишком, видно, привык к роли праведного страдальца, оттого вижу подвох даже там, где его нет… Требую у тебя доверия, а сам не доверяю. Это гадко, прости меня. - Нам обоим, оказывается, многому еще предстоит научиться, - тихо отозвалась Оля, высвободила из-под одеяла руки и положила их на плечи мужу, стараясь поймать вновь его взгляд, - Я сегодня много думала о случившемся – ты прими такое решение, которое считаешь нужным. Я со всем соглашусь. Степу с Таней я всегда буду любить, и заботиться о них тоже буду всегда. Но тебя принуждать к этому не посмею. - Что же, значит, будем тренироваться. Благо вся жизнь впереди – если, конечно, однажды до сроку не передушим друг друга, не в силах снести очередной эскапады, - вновь поднимая на нее взгляд, Александр улыбнулся своей шутке, но прежде всего – тому, что обида его каким-то удивительным образом будто бы сама по себе растворилась и исчезла, оставив в сердце блаженную пустоту освобождения. Так в летнем в небе иногда, сами по себе, внезапно, пропадают казавшиеся на вид весьма грозными тучи. – А что до остального… Не стану скрывать, ты огорошила меня сегодня. Может, еще и поэтому я отреагировал так резко… Впрочем, нет. Все равно это не оправдание. Но не о нас сейчас речь. Хотя и о нас тоже. Эти дети… если нам действительно не суждено иметь своих собственных – в чем я, правда, все же не так уверен, как ты… В общем, я совсем не против того, чтобы забрать их к нам! А там – что бог даст! Только ведь это же люди, Оля, маленькие – но уже люди, у которых тоже есть право решать свою участь. Тебе не приходило прежде в голову, что и сами они, например, могут не захотеть у нас жить? - О, Саша, - тихо произнесла Ольга и потом долго молчала, глядя на мужа. Понимая при этом, что выглядит сейчас, наверное, до невозможности глупо, но ничего не силах с собой поделать. Александр же, напротив, как всегда спокойно и серьёзно ждал её ответа, хотя, кажется, и удивился, когда наконец его получил. - Конечно же нет! – заметив реакцию мужа Ольга тут же поспешила исправиться, - Я имею ввиду, что не стала бы их об этом спрашивать, не будучи уверенной, что имею на это право. Не поговорив с тобой, не зная, что скажет адвокат… Разве можно было, пусть даже и гипотетически, заронить в их души такую надежду?! А ты полагаешь, что они могут не захотеть? – действительно, подумав впервые об этом только сейчас, она нахмурилась. - Ну, все возможно! Конечно, мы с тобой еще не самый лучший на свете вариант родителей, но трудностей, скорее всего, возникнуть не должно! – вновь улыбнулся Веригин. – Хотя, ты ведь знаешь, что я не люблю неожиданностей? Потому на всякий случай решил уточнить заранее. Приподняв голову от подушки и глядя с изумлением, Ольга спросила, что он имеет в виду. И тогда Александр подробнейшим образом рассказал обо всех сегодняшних встречах и приключениях – за исключением разве что некоторых незначительных деталей, вроде куртуазной беседы с молоденькой воспитательницей. Это жене было знать явно ни к чему. - Так что Степан – особенно после того, как я пообещал ему полный доступ ко всей своей библиотеке – возражать, пожалуй, не станет. А Тата – мне кажется, давно от тебя без ума… Кстати, о ее болезни. Конечно, я не великий специалист в области психиатрии, поэтому, прежде хотел бы сам проконсультироваться с более компетентными коллегами, но кажется, ей вполне можно будет помочь. Выслушав до конца рассказ мужа, Оля поначалу едва вновь на него не обиделась. Надо же! Выходит, то время, пока она страдала и терзалась, что окончательно разбила свою и его жизнь, Саша, оказывается, совсем неплохо проводил время в обществе Стёпы! Но радость от самой сути принесенных им новостей все-таки слишком перевешивала в ее душе чувство досады от такой несправедливости. И потому Ольга вначале заставила себя сдержать гнев, а потом и вовсе забыла о нем, с тихой улыбкой наблюдая за тем, с каким воодушевлением Саша рассуждает о грядущем пополнении в их семье. Хотя и осталась в корне несогласной с его мнением, что Танино упорное молчание обусловлено какой-то болезнью. Она ведь даже смеется беззвучно – Ольга не раз это замечала, а даже глухонемые от рождения люди обычно могут издавать хотя бы какие-то нечленораздельные звуки. Впрочем, спорить и доказывать Саше что-либо на этот счет она совершенно не собиралась. Хочется ему лечить девочку – ну и пусть себе лечит, лишь бы это не доставляло неудобств самой Тате. А она в свою очередь будет ее просто очень сильно любить. И именно это станет для ее малышки главным и самым эффективным из лекарств, сейчас Ольга была в этом как никогда прежде уверена.
Александр Веригин: Пухлый конверт, содержавший составленное согласно всем подробным инструкциям из следующего после того, что вызвало такой переполох в доме, письма адвоката прошение об усыновлении из Черноярского приюта сирот Егоровых, а также все необходимые для этой цели остальные документы, было отправлено Александром в Астрахань примерно через полторы недели после этого разговора. Дальнейшим документооборотом господин Ермолин по-прежнему намеревался заниматься от имени своих доверителей самостоятельно, самим же Веригиным порекомендовал запастись терпением. «Бюрократическая машина Российской империи, увы, слишком велика и неповоротлива, чтобы реагировать быстро, - писал он Александру в ответ на вопрос о том, сколь долго, по его мнению, продлится вся процедура усыновления и через какой срок детей можно будет окончательно забрать в семью, - да еще и в таком сложном по нынешним законам вопросе. Так что, вероятно, не меньше трех месяцев, а то и вовсе шесть. Но я, конечно, приложу все усилия и сделаю все возможное, чтобы максимально ускорить этот процесс…» Будучи прочитанным вслух сразу после получения, этот отрывок нового письма Андрея Федоровича весьма расстроил Ольгу, которая почему-то была уверена, что Степу и Таню им отдадут гораздо раньше, чуть ли не сразу, как только они вернутся из Италии. Сам Александр был менее оптимистичен, но целых полгода ожидания казались слишком долгим сроком и ему. Однако что ж поделаешь? Поэтому оставалось только ждать и надеяться, что усилия и опыт господина Ермолина окажутся столь же значительными, как и запрошенный им за свои услуги гонорар. Впрочем, в подобных вещах, как говорится, не до экономии, лишь бы для пользы дела. После того, как было принято окончательное решение, маленькие Егоровы стали бывать в доме у Веригиных ещё чаще. Не торопясь, осторожно, по-прежнему не обсуждая с ними щекотливой для всех темы вслух, они приучали детей к себе, к своему домашнему укладу – и в то же самое время учились быть родителями сами. Хотя в большей степени в этом нуждался, конечно, Александр, который пока только привыкал к мысли о том, что вскоре придется взять на себя ответственность за жизнь и дальнейшую судьбу двух маленьких людей. Отвечать за жизнь других ему было, естественно, не внове, однако здесь ведь совсем иное, нежели в больнице с пациентами… Кроме того, в отличие от Ольги, абсолютно убежденной в том, что Тату и Стёпку им в конечном счете все равно отдадут, а значит, уже сейчас можно вполне считать их своими, в глубине души он не исключал и отказа в усыновлении. Потому продолжал намеренно держаться от детей немного в стороне, хотя и сам, день за днем, все сильнее к ним привязывался. Особенно нелегко это оказалось со Стёпой, который явно к нему тянулся. В те дни, когда Александр Глебович бывал дома, а не на работе, он ходил за ним буквально хвостом, задавая десятки вопросов обо всем на свете, прося показать и рассказать то одно, то другое. И то, как внимательно мальчик слушал его, а еще больше – как искренне порой делился собственными открытиями, невольно наполняло сердце Веригина теплом и каким-то еще прежде неведомым ему, особым видом гордости – отцовской. Хотя до поры до времени он даже мысленно старался избегать того, чтобы назвать Стёпу своим сыном. На всякий случай. Чтобы не сглазить. Совсем иное с маленькой Татой. Почти не отходившая от Ольги, его она все еще немного дичилась, хотя и не так, как раньше. Но, прекрасно понимая, что дело вовсе не конкретно в нем, а боится девочка, скорее всего, любого мужчины, потому что все они ассоциируются у нее с собственным беспутным папашей, Александр был особенно терпелив. И однажды даже получил за свое терпение дорогую и весьма растрогавшую его награду – Таниной кисточки собственный парадный портрет. Обнаружив его как-то вечером на столе в домашнем кабинете, куда заглянул после возвращения с работы, чтобы положить на привычное место саквояж, Веригин поначалу решил, что рисунок принесла и положила туда жена. Но вскоре выяснилось, что Ольга ничего об этом не знает. Не знает даже, когда именно Тата его нарисовала, где после прятала и уж тем более – когда улучила минуту, чтобы тайком от всех пробраться в комнату, куда обычно даже не заглядывала, и оставить там свой сюрприз, которому отныне суждено было занять почетное место рядом с портретом самой Ольги Дмитриевны, со временем так и прижившимся на комоде в супружеской спальне Веригиных. Вот так вот и прошел для них – в любви, тревогах, заботах, надеждах, ожиданиях и, конечно же, непрекращающихся мечтах о скором отпуске, этот последний летний месяц 1896 года. Ну а в самом его конце, наконец-то, пришло время отправляться в долгожданное путешествие. Путь на Капри Веригиным, следует сразу заметить, предстоял долгий и довольно сложный: вначале до Севастополя по суше, затем по морю – через Варну, Константинополь и Афины – в Неаполь. И лишь оттуда на сам благословенный итальянский остров. Но все эти трудности их не пугали, а скорее приятно будоражили кровь ожиданием приключений, множества новых эмоций и впечатлений.
Ольга Веригина: Первые три дня путешествия и вправду были самыми трудными и изнурительными. Добраться из Астрахани до Севастополя было нелегкой задачей. Пока еще сеть железных дорог только лишь начинала оплетать просторы Российской Империи и самые дальние ее территории страдали в первую очередь от бюрократических проволочек и извечного русского попустительства. Саша принимался рассуждать на эту тему пока они тряслись во вполне комфортном дорожном экипаже, о будущем железнодорожного транспорта и пользе, которую они принесу, ну а пока… Пока, он шутил, что им еще очень даже повезло. И отправься они в путь чуть раньше, лет эдак на пятьдесят, и путешествие показалось бы им истинной пыткой. Ольга ни на что не жаловалась и все тяготы их пути переносила весьма легко. Тем более, что в компании с мужем, да с предвкушением радостей новых открытий и познаний, она готова была терпеть и не такое. Единственное, что ее и вправду огорчило, а точнее – на время омрачило радость отпуска, была встреча на пристани в Севастополе. Ольга стояла и разглядывала пароход, на котором им предстояло перебраться в Варну. Посадка пассажиров еще не была объявлена, Саша отошел, чтобы отдать последние распоряжения по поводу багажа, а на самом причале царила обычная суматоха. И разглядывая толпу, Оля совершенно не обратила внимание на женщину, сначала отчаянно махавшую ей рукой, а затем окликнувшую ее. Это была одна из тех петербургских знакомых, круга которых она теперь стыдилась и встреч с которыми бы теперь постаралась избежать. Поэтому, выслушав поток восторженных слов и множество бестактных вопросов, пообещав бывшей подруге, что они обязательно встретятся за обедом, Ольга с мужем поднялись на борт. И с какой радостью она приняла резкую перемену погоды, когда посвежевший ветер нагнал волну на море и качка дала ей вполне обоснованный повод отказаться покидать каюту до самой Варны, где в сгущавшихся сумерках им с мужем удалось ускользнуть от взора старой приятельницы. Тем не менее, эта встреча в очередной раз заставила Ольгу вспомнить о своей прошлой жизни, о том, насколько была она пуста и бесполезна и как много еще предстоит ей самой сделать, чтобы до конца измениться. Варна встретила их проливным дождем, сильным ветром, пахнущим морем, и криками чаек, но уже утром в окна гостиничного номера проникло яркое солнце. Не желая тратить время попусту, сразу после завтрака, Веригины отправились изучать приютивший их ненадолго городок, ну а вечером уже отбыли в Константинополь. В целом же путешествие до Капри заняло чуть меньше двух недель. Спешить им было незачем, поэтому супруги старались узнать хотя бы поверхностно каждый новый город, прогулявшись по самым его известным местам. Например, в турецком Константинополе, просто ради любопытства, они прокатились на подземном фуникулере Тюнеле, посетили Гранд-базар и объелись сладостей, которых Ольга решила на обратном пути непременно купить в качестве гостинцев для Варвары. Потом были Афины, стремительно превращающиеся в солидный европейский город, и, наконец, Неаполь, по-южному шумный и буквально пропитанный ароматом спелых апельсинов, которые, падая с деревьев, порой так и катились вниз по его узким извилистым улочкам. И здесь же, в Неаполе, Веригиных уже ожидали. Едва они ступили на твердую почву и возле них послышался оклик. Кто-то звал Сашу по имени. И этим кем-то оказался сам Сергей, Серджио, Шебалин. Это стало для Веригиных большим сюрпризом, так как в последнем письме другу Серджио сообщал, что они с семьей отправляются в Сорренто. Ольга встречалась с ним лишь однажды, но почти не запомнила его, так как ей он был тогда не интересен, так же как и все прочее, что было связанно с мужем. И теперь, по той же самой причине, Ольга напротив старалась узнать и его, и его семью как можно лучше. И особенно сильно ее интересовали истории из студенческой жизни ее мужа и его друга, которыми последний с удовольствием делился под дружный хохот за вечерним застольем. Эти двенадцать дней путешествия показались Ольге очень долгими, в приятном смысле, и будто вместили в себя несколько лет жизни. А затем время замерло и земля будто прекратила свое вращение. Недели на Капри были полны неги и блаженства в доме, который будто для этого и был создан. Вилла Шебалина была перестроена в середине этого столетия из древней римской виллы какого-то патриция, любившего на ней предаваться развлечениям. Дом расположился на склоне холма, так что с террасы открывался потрясающий вид на море, с востока на запад, и можно было любоваться восходами и закатами. Но при этом самим жильцам не нужно было беспокоиться о любопытных взорах. Виллу окружала роща кипарисов и возле самого дома был сад фруктовых деревьев, удивительным образом растущих на этой каменистой по сути своей почве. И подражая забавам древних владельце, конечно не столь развратно, сами Веригины проводили дни свои там в безделье, наслаждаясь тем, что священники обычно называют грехами. Иногда, проводя целый день в объятиях друг друга и не спеша покинуть прохладу мраморных стен, Ольга принималась подшучивать над мужем, что скоро уже он так привыкнет к подобному образу жизни, что не захочет и возвращаться. Но возвращаться хотелось. Особенно, когда Ольга представляла, как в новом доме, полной семьей, они обретут абсолютную радость.
Александр Веригин: К моменту, когда пароход «Реджина Элена», на котором супруги Веригины прибыли в Неаполь, пришвартовался к пристани, площадка перед нею была уже густо заполнена встречающими. Высматривая в толпе пассажиров своих близких, они приветствовали их по-южному громко. Те же, уже сгрудившиеся у выхода на трап, в свою очередь, отвечали не менее экспрессивно, отчего вокруг наблюдалась такая какофония из голосов, что в иные моменты казалось, будто она перекрывает собой все иные звуки. Завороженная происходящим, Ольга вовсю крутила головой по сторонам. Поэтому, спускаясь по широкому, но весьма крутому и шаткому трапу, ведший ее под руку Веригин смотрел в основном себе под ноги – за них двоих, так сказать. И лишь изредка с тревогой поглядывал на колыхавшуюся у его подножия пёструю толпу: большие скопления народа, пусть даже и вполне себе дружелюбно настроенного, ему никогда не нравились. А уж после приключений в Цаце – и подавно. Поэтому неудивительно, что оторвавшись в очередной раз взглядом от ступеней, Александр в ошеломлении захлопал ресницами и на миг даже замер, словно вкопанный, разглядев лавирующую среди людей на пристани с изяществом танцовщика высокую фигуру в щегольской визитке и светлой соломенной шляпе. Увидев, что его заметили, Сергей Шебалин – а это был, несомненно, он, мгновенно заулыбался и приветственно помахал им с Ольгой зажатым в руке букетом. Нет, разумеется, из прилетавших в Черный Яр писем Александр знал, что Серджио еще в июне отправился вместе с семейством в Сорренто – оттуда родом была его жена. Тем не менее, расстояние между этим славным городом и Неаполем, если ему не изменяют школьные знания по географии, все же достаточно приличное, чтобы чувствовать себя крайне польщенным самим фактом, что Шебалин захотел преодолеть его ради короткой, всего на один вечер – как выяснилось сразу же после всех положенных объятий и приветствий – встречи. «Хотя бы уж здесь, в Италии, раз в России ты так прочно облюбовал свой медвежий угол!» - рассмеялся в ответ на высказанное Веригиным удивление этот извечный насмешник и балагур, чьи блистательные выступления на судебных процессах в столице уже давно посещают, как театральные представления. И даже, говорят, продают на них билеты и чуть ли не ставки делают на его победу. Своими глазами Александр этого, правда, не видал, да и не особенно прежде верил, что такое возможно. Однако теперь, замечая, с каким восторгом смотрит на Шебалина, кажется, напрочь им очарованная Ольга, с каким неосознанным кокетством реагирует на его щедрые знаки внимания, был охотно готов в это поверить. Хотя при этом ничуть и не ревновал, лучше других зная, насколько Серджио по сию пору влюблен в свою супругу-итальянку. Ведь даже осыпая комплиментами жену друга, он чуть не через слово вспоминал свою ненаглядную «кариссима Валентину», которой так хотелось с ней наконец познакомиться. Вот и теперь, когда, отправив с кучером дорожные саквояжи Веригиных в отель, где Шебалин уже успел нанять для них апартаменты, втроем зашли в уютную уличную ресторацию, вновь грустил, что Валентины нет рядом. - Однако в ее нынешнем положении, увы, пока нежелательны даже короткие переезды… - Постой! – тут же перебил его Веригин, удивленно вскидывая брови. – «В ее положении»… Это что же, у вас, значит, снова грядет пополнение?! - Представь себе да! – тут же с гордостью подтвердил Сергей. – И узнали мы об этом уже здесь! Так что теперь жене, видимо, придется задержаться у родителей до зимы, а мы с мальчишками уже через неделю убываем обратно в Петербург. У меня там работа, у них – гимназия, сам понимаешь! Но к Рождеству все равно непременно вернемся в Сорренто, а уж в феврале, если все благополучно, у Валентины и ребенок подоспеет… На сей раз я заказал ей дочь! - Прямо-таки и заказал? – с улыбкой поинтересовался Александр, которого отчего-то развеселила подобная постановка вопроса. - Ну да! А что? Двое сыновей уже есть, род они продолжат, а дочь – это же совсем другое! – мечтательно прищуриваясь, Серджио откинулся в плетеном ротанговом кресле. – К тому же, вырастет она наверняка красавицей, вся в мать! Я же, к тому времени уже старый, лысый и страшный, оставлю юридическую практику и куплю новое ружье, чтобы отпугивать от нее настырных женихов… гармония, однако! – провозгласил он, заставив их с Ольгой в очередной раз расхохотаться во все горло, забывая обо всех правилах приличиях. Искрометное это чувство юмора, равно как и манера во всем на свете находить забавное, была присуща Сергею от природы. Веригин давно и хорошо ее знал, потому ничуть не удивлялся подобному фейерверку, а просто от души наслаждался общением, которое волшебным образом будто бы и его вновь переносило в далекую уже студенческую юность. Делало проще и веселее обычного и настраивало на беззаботный отпускной лад лучше всякого кьянти, которого в тот замечательный вечер было выпито сверх всякой меры, хотя о том никто и не сожалел – в отличие от сожалений по поводу необходимости так быстро, уже на другой день, расставаться. Ну а к вечеру, проделав последний отрезок своего пути на пароходике до острова Капри, Веригины уже обживались на предоставленной в их полное распоряжение вилле, которая оказалась настолько большой, что поначалу, уже привыкшие к своему черноярскому жилищу, они даже растерялись. Ведь идеально рассчитанный для большого семейства, для двоих дом был явно велик! Впрочем, с этим «недостатком» удалось довольно быстро смириться. И, через несколько дней окончательно запомнив расположение всех комнат, они с Ольгой даже начали получать удовольствие от этого простора. Хотя и, конечно, не только – и не столько лишь от него, а главным образом, друг от друга. Не скованные никакими делами, кроме главного – узнать, наконец, себя до конца, дни проводили вдвоем дни напролет, и не скучали от этого! Ночи тоже принадлежали лишь им – и были прекрасны, как никогда прежде. Гулять за пределами виллы, в городке, который носил то же название, что и сам остров, было почти негде: все имеющиеся здесь достопримечательности были осмотрены в течение недели. А после Веригины пару раз даже сходили пешком в соседний Анакапри по знаменитой древней Финикийской лестнице, невзирая на зной и кажущееся в течение дня порой совершенно беспощадным солнце. Конечно, не обошлось и без катания на лодках вокруг живописных Скал Фаральони и посещения Голубого грота с его удивительной, лазурного цвета водой. Сидевший в тот день на веслах вместо самого Веригина провожатый из местных на совершенно невообразимом местном наречии итальянского как мог объяснил, что в древние времена это место было священным гротом морских нимф… Любуясь на морские виды, Александр успел присмотреть тогда среди скал и уютный пятачок песчаного пляжа. И на другой день, прямо с утра спустившись к нему по длинной и довольно крутой горной тропе, они с Ольгой устроили себе новое приключение: морской пикник, на который помимо корзины с вином, водой, провизией и прочим необходимым, прихватили также дрова, чтобы развести прямо на берегу костер. Возле него, в конечном счете, и остались после ночевать до утра под открытым небом, предварительно от души накупавшись в море, и наевшись приготовленной совершенно дикарским, первобытным, способом, на открытом огне, едой – еще более от этого вкусной… Такой же – вкусной, дикарской, первобытной, – по сути, была вся их жизнь в течение этих пленительных четырех недель, в которые, казалось, исчезло и растворилось прошлое и существующее где-то за пределами Средиземного моря настоящее. Но, в конечном счете, прошло, миновало и это. И в начале октября пришло время собираться назад, в Россию.
Ольга Веригина: Вернувшимся в Астрахань Веригиным их недавнее путешествие почти сразу же стало казаться каким-то далеким и почти нереальным, будто случилось оно не с ними и не в этой жизни. Реальная жизнь постепенно заявляла о себе, но уже в Севастополе, окруженные соотечественниками, они ощутили, как постепенно солнечный Капри и все, что там с ними приключилось, стало превращаться в воспоминания. И остались лишь яркие образы, возникающие перед глазами, стоило их прикрыть хоть на миг, да пряное послевкусие на губах и запах солнца на кожи и соли в волосах. Ну и конечно же – всякие безделицы, которые Ольга взяла на память, а также открытки и фотографические карточки. Дорога домой была чуть короче, да и желание быстрее вернуться подгоняло путешественников, ведь осень во всю заявляла о себе, начиная с Черного моря, где дули пронзительные северные ветры и заканчивая трактами, по которым они ехали обратно. Конечно, сама природа еще радовала яркими красками, но все это многоцветие уже начинали смывать долгие дожди, приводя все к единообразию. Когда наконец поезд с Веригиными добрался до Астраханского вокзала и, шипя и выпуская клубы пара, стал сбавлять ход, Оля испытала своего рода дежа вю, вспоминая как впервые оказалась на этой станции. И казалось ей, что прошло уже бог знает сколько времени, почти целая жизнь, с того вьюжного вечера, когда они с мужем прибыли сюда. Тогда не было ни надежды, ни мыслей о будущем, теперь же все было иначе и впереди была целая счастливая жизнь. Усилилось ее ощущение дежа вю, едва они с Сашей ступили на перрон, так как почти сразу же раздался знакомый, подобный громовым раскатам, голос Ивана Максимовича. Радость от встречи была обоюдной, последовали объятия и поцелуи, а через несколько мгновений появилась рядом с супругом и Елена Всеволодовна, до той минуты дававшая указания носильщику. - Ну вот и вы наконец-то! А мы уж, грешным делом, стали думать, что не вернетесь вы в нашу Тмутаракань после райского острова-то! Признаться, друг Саша, я ожидал тебя увидеть несколько иным, - произнес Прозоров и, поймав на себе удивленный взгляд доктора, пояснил, ехидно улыбаясь в усы, - Думал, что ты совсем седым вернешься. Виданое ли дело, такую красавицу-жену везти в Италию, к этим заправским донжуанам, а?! Прозоров зашелся смехом, но тут же им и подавился, получив от супруги весьма ощутимый тычок в бок ручкой зонта. - Надо полагать, что именно опасаясь раньше времени поседеть, он меня уж давно перестал куда-либо возить! – добавила Элен и теперь уже все вместе они беззаботно рассмеялись. В тот же день, незадолго до обеда Иван Максимович вручил Веригиным письмо, которое дожидалось их возвращения на родину именно в его доме, так как автор его, а именно адвокат Ермолин, полагал, что так они его получат скорее, нежели отправив его в Яр. Письмо содержало положительный ответ об опекунстве и удивления самого Андрея Федоровича, что все сложилось так удачно скоро. Но тем не менее, главным было то, что с нынешнего времени Ольга и Александр становились официальными опекунами Егоровых, которые в свою очередь впредь должны были именоваться Веригиными. К письму прилагался пакет со всеми документами. И несмотря на это, Саше пришлось долго убеждать Олю, чтобы она набралась терпения и что совершенно неразумно сразу же забирать детей из приюта в новый дом, в котором им самим бы стоило обжиться хоть неделю. Оля согласилась выждать три дня. После этого наступил еще один новый период в семейной жизни. Каждый день теперь начинался с волнения, приятного и неизбежного. Ольга хотела быть лучшей матерью, но иногда слишком усердствовала, из-за чего Саша периодически подшучивал над ней, говоря, что дети от них сами сбегут, если она не перестанет их донимать своим вниманием. Она и сама понимала, что временами слишком старается их опекать, только сдерживаться ей пока еще было сложно. Большую помощь и поддержку оказывала Натали. И сами дети очень быстро привыкли к своей новой жизни. И пусть Степа еще ни разу не назвал Веригиных родителями, а Таня продолжала упорно молчать, Ольга была уверена, что это лишь временно и с нетерпением ждала той минуты, когда услышит заветные слова. Ну а спустя два месяца жизнь в их доме вошла в спокойное русло и совершенно невозможно было вообразить, что раньше все было как-то иначе. Но однажды все изменилось. Несколько дней подряд Ольга чувствовала недомогания, которые приключались с ней аккурат в тот момент, когда Саша уходил на работу, поэтому какое-то время ей удавалось скрывать от мужа свое состояние. Тем более, что едва проходили утренние часы и Ольга забывала про свое нездоровье до следующего дня. Но наконец она решилась обратиться к мужу. Уложив вечером спать детей, она спустилась к мужу в кабинет, где он вечерами перед сном читал. Тихо постучавшись и войдя в кабинет, Оля подошла к книжному шкафу и принялась перебирать пальцами корешки книг, пока Саша сам наконец не поинтересовался у нее в чем же собственно дело. - Мне нужен твой совет. Ни как мужа, а как врача, - начала она и лишь на секунду засомневавшись в том, что собиралась сказать, наконец объяснила причину своей тревоги.
Александр Веригин: В новый, более просторный дом, полностью обустроенный Гнездовыми за время их отсутствия, Веригины, как и было задумано, въехали сразу после возвращения в Черный Яр. С прежним же расстались легко и без сожалений, хоть и в нем уже успело накопиться немало воспоминаний. А кроме них, в общем-то, и сожалеть было не о чем. Ведь в том крохотном пространстве просто ни за что бы ни разместилось их нынешнее, значительно разросшееся семейство, включавшее, помимо двух взрослых и двух маленьких людей, еще и многочисленную кошачью братию, которую, конечно, забрали с собой, а также горничную Дашу и кухарку Варвару, которые теперь тоже жили в доме постоянно, покидая его лишь на выходные. Необходимость последнего, впрочем, оказалась по неопытности осознана новоиспеченными родителями не сразу, а где-то через пару недель после того, как Стёпа и Таня окончательно переехали из приюта, когда однажды после ужина их служанки сообща явились в господскую гостиную со слезной жалобой, что хлопот по хозяйству у них отныне стало значительно больше, а времени на их исполнение – все столько же. При этом на сразу же последовавшее и вполне логичное предложение Александра Глебовича взять еще кого-нибудь им в помощь, например – няню для детей, ответом стало презрительное фырканье – нечего, дескать, пускать в дом чужих. С последним решительно согласилась и присутствовавшая, конечно же, при этом разговоре Ольга. К слову, нанять гувернантку как можно скорее после того, как дети станут жить у них постоянно, Веригиным советовали буквально все, начиная с мадам Ершовой и заканчивая Прозоровыми. Но Ольга была абсолютно уверена, что справится сама, а Александр, выросший в семье, где воспитанием также занимались сами родители, поначалу был с ней в этом совершенно солидарен. Однако теперь, под влиянием обстоятельств, готов был изменить это убеждение, полагая придуманное им решение лучшим выходом. Да не тут-то было! Объединившись теперь уже втроем, женщины смотрели на него с таким осуждением, будто он, и верно, предложил что-то непотребное и вовсе немыслимое. Особенно Оля. И если тут Александр еще догадывался, в чем дело – слишком долго мечтая о материнстве и наконец, получив возможность реализовать себя на этом поприще, она крайне ревностно – и даже ревниво – относилась к своим новым обязанностям, не желая делить их ни с кем, а с гувернанткой и подавно, то причины недовольства Варвары и Даши казались слишком туманными для его привыкшего во всем искать логику мозга. Не хватает времени и сил – но дополнительная помощь не требуется. Вот и как прикажете это понимать?! Именно этот вопрос он с растерянным видом и задал супруге после того, как отпустил слуг до завтра с обязательством придумать к утру подходящее решение для этой дилеммы. На что Ольга, тут же сменив гнев на милость, обняв его сзади за плечи и ласково обозвав дураком, тотчас же ответила, что оно – решение – элементарно и лежит буквально на поверхности, а он его не видит: надо просто предложить им постоянное проживание в доме – благо теперь для этого есть возможность. А также небольшую прибавку к жалованию. И то, и другое будет не слишком обременительно, но в то же время существенно повысит в глазах окружающих положение не только Варвары и Даши, но и общественный статус самих Веригиных. Всякому ведь очевидно, что дом с постоянной прислугой выглядит куда как более респектабельно, нежели тот, в который работников нанимают лишь на несколько дней в неделю! С последним было невозможно не согласиться. Тем более что именно так – с кухаркой и горничной – они когда-то жили и в Петербурге. Причем, были тогда без детей, так что жена, конечно, права. А сам он – и верно дурак, если не дошел до этого собственным умом. - Одно не пойму: почему же ты не предложила это сразу, пока они еще были здесь? – удивился он тогда, когда все уже было решено. На что Ольга, лукаво блестя глазами, ответила, что как истинно покорная жена, была попросту обязана предоставить ему, хозяину дома, возможность собственноустно явить слугам господскую волю, заставив Александра рассмеяться, шутливо посоветовав не забывать об этом также и впредь, а не только тогда, когда хочет от него что-нибудь добиться. Так начался новый этап их семейной жизни, которая никогда уже не походила на ту, что была раньше. И прежде совершенно тихие, отныне дни и даже вечера порой казались весьма суетными: в доме везде и постоянно что-то происходило – играли дети, бегали кошки, суетились по хозяйству слуги. И в центре всей этой кутерьмы всегда неизменно была Ольга. Сам же Александр вновь днями напролет пропадал на работе, пытаясь разгрести кипу накопившихся за время отпуска дел. По этой причине в последнее время они вновь стали меньше видеться. И, понимая рассудком неизбежность происходящего, но привыкнув уже к обратному, он порой скучал по утраченному мирному времяпровождению вдвоем, хотя в целом перемены были ему приятны. И дети радовали. Особенно Стёпа, с которым Веригин уже не раз успел повторить опыт «совместной работы» в больнице. Подобрать ключик к сердцу Таты было все еще сложно – девочка по-прежнему упорно молчала, хотя уже без страха шла к нему на руки и с удовольствием слушала сказки в его исполнении. Их Александр Глебович, твердо решив возобновить у них обычай дома своих родителей, теперь каждый вечер неизменно с выражением и всем доступным ему актерским умением читал вслух в течение часа, когда после ужина у камина в гостиной собиралась вся семья. После этого Ольга обычно уводила детей спать, а сам он, дожидаясь, пока она освободится, коротал время у себя в кабинете, где либо читал – теперь уже, правда, не сказки, либо – чаще всего, заканчивал какие-либо дела по работе. Впрочем, именно сегодня в его руках был увесистый том Сенкевича. А увлекательнейший – и тут Елена Всеволодовна была права – сюжет полностью захватил внимание, поэтому Александр не сразу отреагировал даже на появление жены, которая, уложив детей, тихонько проскользнула в его кабинет. Тем не менее, когда, бросив бродить безмолвной тенью вдоль книжных стеллажей, Ольга все-таки заговорила, он тотчас отложил книгу, выслушивая ее жалобы и одновременно с тревогой вглядываясь в ее лицо. Лишь теперь впервые замечая, что она, и в самом деле, бледнее обычного, даже несмотря на еще не сошедший с кожи мягкий золотистый итальянский загар. И еще припоминая, что все последние дни за ужином Ольга почти ничего не ест, ссылаясь на то, что успела перекусить до его возвращения и до сих пор сыта. Относясь ко всему, что связано с приемом пищи легкомысленно и без всякого пиетета, Веригин тогда не придал этому особого значения: не хочет – и ладно. И поэтому был уже готов повиниться перед женой за подобное небрежение ее здоровьем. Но вдруг замер, пораженный внезапной догадкой, и вместо этого задал ей всего лишь один вопрос, который поначалу заставил Ольгу слегка смутиться от его прямоты, потом на некоторое время глубоко задуматься, а потом – посмотреть на него со странной смесью недоверия и надежды в глазах, сияющих теперь ярче самых ярких звезд. И тогда, счастливо улыбнувшись, он лишь слегка утвердительно кивнул в ответ, все так же без слов продолжая этот сокровенный диалог о самом главном. А затем, встав, наконец, из-за стола, просто подошел к ней, обнял, осторожно поцеловал в макушку и вдруг – приподняв от земли, закружил в воздухе, словно маленького ребенка.
Ольга Веригина: Не страдая особым мистицизмом, Ольга считала, что их с Сашей ребенок – это некая им награда за заботу над Стёпой и Таней, поэтому еще с большей любовью общалась с малышами, которым не сразу, но только когда стало заметны изменения в Ольгином облике, сообщили известие о скором появлении на свет еще одного члена их семейства. Таня тогда подошла к Ольге и, обняв ее, приложила ухо к животу, стараясь что-то услышать, а затем вопросительно посмотрела сначала на Олю, затем на Сашу. Стёпа воспринял новость с интересом и тут же огорошил Веригина медицинскими вопросами, на которые новоиспеченный родитель постарался ответить, но несколько уклончиво, обещая однажды все разъяснить. Вообще-то, мысль о том, что она вскоре станет матерью уже их собственного с Александром ребенка, долгое время не могла уложиться и в ее сознании – примерно следующие семь месяцев, несмотря ни на что, чтобы с ней за это время не происходило. И только когда после долгих и утомительных родов муж положил ей на руки совершенно крошечное, красное и сморщенное существо, с маленькими пальчиками и смешно шевелящимися губами, Ольга наконец осознала, что она мать одной из самых красивых девочек. Родилась она в начале мая, через несколько дней после Сашиных именин и как-то не оговаривая этого заранее, они сошлись в том, что имя дочери будет Александра, а на крестинах восприемником, как когда-то об этом думал Саша, стал Иван Максимович и, конечно же, крестной матерью Ольга просила быть Наталью Гнездову. Незадолго до появления на свет дочери, Ольга испытала еще одну радость – долгое время звавший и саму Ольгу, и ее мужа только по имени-отчеству Степан, наконец осмелился и попробовал применить к ним наименование родителей. И хоть иногда в его речи еще проскальзывали официальные обращения, особенно к Саше, которого именуя Александром Глебовичем он скорее подчеркивал невольное к нему особое уважение, он все быстрее свыкался с тем, что он уже не усыновленный, но родной им сын. Таня упорно продолжала молчать, но и в ней кое-что поменялось. Однажды, читая детям сказку, Саша как можно лучше старался изобразить мимикой и движениями рук страшного злодея, да выходило у него это не столько страшно, сколько потешно. И глядя на его пантомимы было сложно удержаться от смеха – смеялись они все вместе, но вдруг Стёпа замолчал и воскликнул: - Вы слышите? – Ольга с Сашей замолчали, прислушались, но не поняли о чем говорит Стёпа. И тогда он указал на Тату, все еще смявшуюся в голос. Все это время даже смех ее был беззвучен. Саша время от времени предлагал Ольги разные методы, чтобы заставить девочку заговорить – от довольно простых до радикальных, как например перестать ее «понимать», намеренно отказываться общаться с ней, пока она словами не начнет изъяснять свои желания. Но Ольга твердо отметала все его предложения, спокойно отвечая, что когда Таня захочет сама, тогда и заговорит. Под руководством Александра Глебовича земская больница стала едва ли не более оснащенной, чем губернская. Благодаря поддержке и влиянию Прозорова, в больнице появилось все необходимое и почти самое совершенное оборудование, а сам Веригин завоевал репутацию новатора. Кто-то его за это осуждал, естественно, но появились и поклонники, среди которых оказался студент-медик, едва окончивший в Москве курс и вернувшийся на свою малую родину. Его и назначили в помощники земскому доктору. И вскоре Александр Глебович оценил всю пользу от такого приобретения. Хотя молодого коллегу приходилось еще очень многому учить на практике, но он значительно облегчил существование самого Веригина, которому теперь удавалось проводить много больше времени дома, не пренебрегая при этом своими обязанностями. Ольга, став матерью, не забросила своего попечительства над приютом. Конечно, теперь в нем она бывала много реже, но всегда ее появления были в радость и ей и детям. Иногда с ней в приют ходили и Стёпа с Таней. Первый скучал по шумным играм с ребятами, поэтому с удовольствием в воскресные дни гонял с ними мяч или играл в лапту. А вот Таня старалась не отходить от матери все время, не из боязни, что ее здесь оставят, но скорее от нежелания слишком долго делить ее внимание с другими детьми. Впрочем, эта детская ревность нисколько ни сказалась на маленькой Шуре, с которой Таня с удовольствием нянчилась, конечно под присмотром кормилицы или самой Ольги. Светская жизнь Веригиных так же продолжалась. И еще до рождения дочери, в ноябре минувшего года, Ольга наконец удовлетворила давнее желание Прозорова и они сыграли задуманную оперу. Приехав в Астрахань, они не сразу сообщили друзьям радостное известие и только когда на примерке костюма, выяснилось что Ольге он совсем мал, пришлось признаться. Но как ни пытался отсоветовать ей выступать Саша, как ни уговаривали ее Прозоровы обождать, все было напрасно и намеченная премьера состоялась, наделав шуму в городе. Сам Михаил Александрович Газенкампф вместе с семьей изъявили желание посетить эту импровизированную постановку. Анна Адольфовна лично после выразила свое восхищение талантам Ольги и других участников, чем привела ее, давно отвыкшую от подобных публичных сношений. Но более всего губернаторская жена выражала свое восхищение занятиями Ольги в попечительском совете Черного Яра, так как сама возглавляла местное благотворительное общество и, зная через Ершову о помощи Ольги приюту, о пасхальном аукционе и прочем, давно желала лично с ней познакомиться. Выезды в Астрахань, постоянные визиты друзей и родных, которые наезжали погостить в теперь уже своем – большом и гостеприимном доме Веригиных, все это вместе с повседневными семейными хлопотами и радостями составляло их нынешнюю жизнь, в которой если и было место огорчениям, то в виде разбитой коленки или поцарапанного пальца.
полная версия страницы