Форум » Постскриптум » Искупление » Ответить
Искупление
Александр Веригин: Время - 1891, 1896 и затем - 1898 год. Место - Петербург, далее - Астраханская губерния. Участники - Ольга Веригина, Александр Веригин, Степанида Лисицына, Иван Прозоров, НПС.
Ольга Веригина: Не заметить перемен в голосе и во взгляде Веригина было невозможно, но Ольга слишком увлеклась своим дерзким замыслом, чтобы расслышать и разглядеть их. Впрочем, даже если бы и коснулось теперь ее сознания какое-нибудь смутное предчувствие, то вряд ли бы она придала ему большое значение, едва ли догадалась бы, какова его суть. Подойдя к доктору, Ольга горячо сжала его руку, стараясь вложить в этот жест всю свою признательность за поддержку. - Именно, Александр Глебович! Вы все поняли совершенно верно! Теперь дело за малым – всего лишь найти этого человека и внушить ему желание сделаться моим защитником. – проговорила она с медленно распустившейся на губах дивной улыбкой. При виде нее любой, кто не был знаком с барышней Чернышевой лично, непременно решил бы, что наблюдает перед собой чистого ангела, только что сошедшего на землю. Сходство с образом небожительницы лишь усиливал затуманенный раздумьями взор и белокурые локоны, обрамлявшие фарфоровое личико девушки. Что и говорить, внешне Ольга была красавицей и легко умела вызывать в людях восхищение. Но как же сильно разнился с прелестной оболочкой ее внутренний облик! Даже теперь, мечтательно улыбаясь, она продолжала перебирать в уме всех возможных кандидатов в мужья, сравнивая их между собой, словно те – породистые жеребцы, а сама она – опытный заводчик, что наметанным глазом сразу выбраковывает недостатки одних и подмечает достоинства других животных. Веригина среди них, тем не менее, не было даже теперь. Ольге и в голову бы не пришла подобная нелепость, несмотря на то, что в последнее время она привыкла к этому человеку и даже радовалась его обществу. Ведь Александр Глебович был единственным, с кем можно было говорить свободно, не стесняться своих мыслей. Казалось, его даже нисколько не шокируют Ольгины выходки и сумасбродства, а в разговорах с нею он никогда не держится покровительственно или насмешливо, всем своим видом давая почувствовать, что относится к ней с уважением. При этом он до сих пор оставался, пожалуй, единственным мужчиной в ее окружении, за исключением родственников, кто никогда не пытался за ней ухаживать. Или хотя бы как-то еще проявить интерес к ней как к молодой и красивой женщине. Однажды, пытаясь понять, почему это так, Ольга даже допустила мысль, что доктор немного… иной. Она уже слышала про таких мужчин, но встречать их лично пока не доводилось. Только вот говорят, правда, что те всячески маскируют свои наклонности, и догадаться со стороны о них почти невозможно. Впрочем, даже в этом, сугубо познавательном смысле, Веригин – кем бы он там ни был на самом деле, крайне редко занимал ее мысли. То же и теперь, пока она продолжала перебирать в уме кандидатов в возможные жертвы своего очарования, не замечая, как Александр Глебович поднялся и подошел к ней ближе. И лицо его, взгляд, и даже поза – все говорит о том, что он вот-вот готов произнести что-то важное. Или, может быть, попросить о чем-то очень серьезном. Ольга же, наконец, опомнившись, вдруг вспомнила, что Веригин вообще-то зашел к ним не для того, чтобы побеседовать с нею о проблемах, которым, к тому же, она почти уже нашла решение. - Простите, Александр Глебович. Я только о себе думаю, даже неловко – злоупотребила вашим вниманием, отняла из-за пустяка столько времени! А ведь вы к батюшке шли, наверное, по какому-нибудь делу?
Александр Веригин: Это был всего лишь обыкновенный дружеский жест – пожатие руки. Тем не менее, он произвел на Веригина совершенно ошеломляющее действие, заставив вдруг почувствовать себя влюбленным недорослем, почти неспособным сдерживаться при виде объекта желания. Александр был смущен и озадачен: такого не случалось с ним, собственно, даже в годы юношества. Нет, он никогда не монашествовал, любил женщин – и не без взаимности, но не придавал этой стороне своей жизни такого значения, как его гимназические, а после и университетские приятели. Отчего, верно, слыл среди них надёжным, но довольно скучным и занудным типом. Впрочем, сказать по правде, таким он и был – поэтому обычно спокойно и без обид признавал подобные характеристики. Может быть, по той же причине, дожив до тридцати лет, он умудрился также избежать и серьезных любовных увлечений. Ну, просто как-то не случилось до сих пор в его жизни даже той самой пресловутой «первой любви», про которую говорят, что она, подобно кори, переносится тем тяжелее, чем позже случается заболеть! Лишь теперь, кажется, пришел черед испытать на себе все ее «прелести»… Выпустив его ладонь, так и замершую затем в воздухе, девушка отступила на шаг и умолкла, отдавшись каким-то своим грёзам. Должно быть, они были весьма приятны: на губах ее вдруг расцвела улыбка – столь искренняя и непосредственная, что Александр невольно залюбовался этой редкой гостьей. Не то, чтобы Ольга прежде бывала в его присутствии такой уж букой, но нрав ее – в противовес исключительно женственному и лёгкому, почти ангельскому внешнему облику, был весьма резок и язвителен. По этому поводу Веригин не питал никаких иллюзий, хотя и подозревал, что за жесткой и колючей оболочкой вполне может укрываться нежное и ранимое сердце, которому просто никто и никогда не предоставил еще возможности толком проявить своих лучших качеств. Видит бог, он и сам не слишком любит открываться посторонним людям, но, возможно, вдвоем они могли бы попытаться построить друг для друга удобный и комфортный мир, в котором будет так хорошо и уютно, что все горести и разочарования, все эти мечты о несбывшемся, попросту исчезнут, растворятся, забудутся? Только бы она позволила ему попытаться сделать её счастливой! С трудом заставив себя отвести взгляд от губ девушки, Веригин вновь тихонько вздохнул и опустил глаза. Потом резко встал и прошелся туда-сюда по комнате, пользуясь возникшей в их разговоре паузой, чтобы унять тягостное волнение, грозившее, кажется, вот-вот захлестнуть его с головой. Ольга, по-прежнему задумчивая, не следила за этими несколько суматошными передвижениями, вновь обратив на него внимание лишь, когда Александр, уже вполне успокоившись, шагнул к ней навстречу и открыл рот, чтобы произнести, наконец, те слова, что вот уже четверть часа жгли ему язык – а после будь, что будет! - Ольга Дмитриевна, я… что? – сбитый с нужной тональности, он ненадолго умолк, выслушивая извинения за якобы причинённое ему беспокойство. «Ах, если бы эту тревогу действительно можно было бы унять простыми словами!» - мелькнула в голове отчаянная мысль, но Веригин не поддался новой панической атаке. Упрямо мотнув головой, он жестом остановил свою собеседницу. – Нет! Пожалуйста, не тревожьтесь, это совсем не важно теперь! Сейчас другое… Ольга Дмитриевна… дорогая Ольга, - запнувшись, поправился он и вдруг улыбнулся, робко и как-то растерянно. – Знаю, что ничуть не достоин, и прежде, верно, я никогда бы не решился предлагать, но теперь… в нынешних обстоятельствах… только не подумайте, что я хочу ими как-то корыстно воспользоваться, нет! Выслушивая весь этот поток косноязычия, бедная девушка ошарашенно взирала на него широко распахнутыми глазами, и в них читался почти что испуг. Но в том, что она не перечит ему уже сейчас, Александру вдруг почудился добрый знак. И, в очередной раз собравшись с мыслями, он, наконец, смог высказать то, главное, что и пытался донести изначально: - Я безумно люблю вас, Ольга Дмитриевна. Вы сказали, что мечтаете обрести защитника? Прошу, позвольте мне вас защитить, выходите за меня замуж! Клянусь, вы никогда об этом не пожалеете!
Ольга Веригина: «Безумно люблю вас!» Безумие, это и правда, было самое настоящее безумие! А сама Ольга действительно - по-настоящему испугалась. Глядя на Веригина, она словно бы видела его впервые. За какую-то долю секунды Александр Глебович переменился до неузнаваемости. Теперь он одновременно походил и на гимназиста, который вдруг позабыл слова вызубренного урока, и на бесстрашного рыцаря, который ринулся в бой, даже будучи уверенным, что его ждет в нем неминуемая гибель. Бесстрашного до безумия… Открывая и закрывая безмолвно рот, девушка не знала, что ей ответить на это признание. А доктор, уже совершенно спокойный внешне, все стоял перед ней и ждал ее приговора. - Меня? – наконец, с трудом выдохнув, вымолвила она каким-то сдавленным голосом с такой интонацией, будто действительно всерьез сомневалась, что слова его адресованы именно к ней, а не к какой-то иной гипотетической Ольге, находящейся в этой комнате. И тотчас поспешила отвернуться, чтобы Александр Глебович не смог прочесть по выражению ее лица всех владевших ею в эту минуту чувств. Она была восхищена его смелостью, тронута прямотой. И в то же время недоумевала, как мог он так долго и надежно таить свои чувства?! В том, что они действительно есть, сейчас Ольга уже ничуть не сомневалась, отчетливо читая в его глазах такие знакомые по взгляду Анри искры вожделения. Вот только какого оно рода – физическое или все-таки больше духовное, пока оставалось для нее загадкой. И еще сбивала с толку эта странная, необъяснимая скрытность: для чего столько времени было таить свою любовь? Неужто лишь от осознания, что он ей не ровня?! Но ведь это никогда не останавливало никого из ее прежних кавалеров… - Боже мой, простите, Александр Глебович. Я ни в коей мере не хотела вас обидеть. – Ольга запнулась и поглядела на Веригина, стараясь упорядочить мысли и сложить слова, что, точно бабочки под колпаком сачка, метались сейчас во все стороны, в хоть сколько-нибудь стройное предложение. – Но вы меня удивили. А это мало кому удается. С робкой улыбкой на губах Ольга чуть опустила ресницы, зная, что выглядит так очень трогательной, и замолчала. А ведь все складывается совсем неплохо. Разве не об этом она только что думала, мечтая найти человека, который вытащит ее из заколдованного замка, который будет любить ее, понимать, и не станет чинить ни в чем препятствий? Конечно, брак с простым доктором – меньшее, на что она рассчитывала, хоть он и дворянин. Однако не так молод, как хотелось бы… С другой стороны, где взять гарантии, что рядом отыщется еще один рыцарствующий дурак, если она вдруг сейчас ответит отказом этому? Отец, поди, приложил уйму старания, чтобы умаслить Дорна! Как, должно быть, мучился, унижая свое графское достоинство, пока выторговывал условия, на которых Лев Андреевич согласится взять в жены его беспутную дочь, вновь думала она со злым сарказмом. А меж тем, все время рядом, оказывается, был тот, кто готов совершенно бескорыстно сунуть голову в этот хомут! То-то ему будет кисло, когда обо всем узнает! И при всем при этом, Веригин ей, в общем-то, совсем не противен. А общаться с ним и вовсе даже приятно. И понимает он ее, как никто другой. Ну а чувства… не ждет же он от нее ответного признания в любви?! Быстро взвесив, таким образом, все возможные «за» и «против», Ольга решила, что будет огромной глупостью упустить такой замечательный шанс. И, вновь взглянув на доктора, наконец, коротко кивнула. - Я принимаю ваше предложение, Александр Глебович. Думаю, вы понимаете, что я не люблю вас, хотя вы всегда были мне приятны, - «Особенно, в первый вечер нашего знакомства!» - ехидно напомнила она самой себе. - Однако я, безусловно, считаю вас достойным человеком и со временем, возможно… Она сделала неопределенный жест, будто намекая, что чувства ее могут перемениться. Но нет, он не дурак. И, конечно, не поверит этому, а она, на самом деле, вряд ли воспылает к нему любовью. Но разве так уж невозможно им вместе быть хотя бы чуточку счастливыми?
Александр Веригин: 6 сентября 1895 года - И вот, значит, спрашиваю я у этого субчика, да как же так, братец?! Ты ведь не санитар даже, а целый настоящий фельдшер! Разве же не учили тебя, мерзавца, мыть руки после ватерклозета?! А он мне в ответ: «Меня, господин доктор, другому учили: в клозете себе на руки не гадить!» Каков наглец?! Возмущению Виктора Тимофеевича Левицкого не было предела. Совсем недавно, буквально третьего дня, он вернулся в столицу из поездки по Астраханской губернии, в одном из отдаленных уездов которой в середине нынешнего лета приключилась крупная вспышка холеры. Трехлетней давности воспоминания о страшной эпидемии, унесшей по всей России больше трех сотен тысяч жизней, были еще совсем свежими, потому напуганный местный губернатор незамедлительно потребовал себе подмоги из столицы. И министр внутренних дел в свою очередь немедленно предписал отрядить в Астрахань десант столичных санитарных врачей. Среди них оказался и доктор Левицкий, который так эмоционально делился теперь с коллегами яркими впечатлениями от этой поездки. Очередной насыщенный рабочий день в клинике приближался к завершению. И доктора, собравшиеся в комнате для штатных ординаторов, в основном доделывали бумажную работу, курили, отдыхали, да обсуждали повседневные дела, готовясь отправиться по домам. - Да дурное это ваше веселье, господа! Я ведь о серьезных вещах сейчас говорю! – пытаясь перекрыть разразившийся после секундной паузы дружный многоголосый хохот, бедный Виктор Тимофеевич назидательно воздел вверх указательный палец и перешел почти на крик, что вышло у него с какими-то визгливыми, почти бабьими интонациями. За эту манеру вечно сетовать и жаловаться, что никто его не понимает и не ценит важности его миссии, прочие доктора над Левицким порой бывало, что и подтрунивали. Впрочем, беззлобно. Вот и сейчас смеялись по большому счету не над ним, а над остроумным, хоть и, действительно, дерзким в плане несоблюдения субординации, ответом неизвестного провинциального фельдшера. - А позвольте полюбопытствовать, коллега, почему вы обсуждали этот вопрос именно с ним, а не с уездным санитарным врачом, например? – с трудом подавив у себя новый приступ хохота, Веригин сделал серьезное лицо, закрыл чернильницу и отложил в сторону перо вместе с так и незавершенным эпикризом: бог с ним, завтра с утра допишет! «Хвостов» - незаконченных историй, накопилось порядочно. Разделаться с ними доктор намеревался за время ночного дежурства – если выдастся относительно спокойным. Однако еще утром один из коллег предложил поменяться, оставшись за него сегодня из-за возникшей срочной необходимости иметь для себя свободными дни завтра и послезавтра. - Так ведь нет же там никого, Александр Глебович, кроме этого хама и неряхи! Уезд крохотный, земство бедное – кто по доброй воле поедет?! Разве что вот так, как мы – по надобности. Или, может, разве что, в ссылку? - А что, это был бы действенный способ терапии для многих нынешних господ-либералов, что спят и видят слиться в экстазе с народом-батюшкой! – язвительно заметил, блеснув стеклами пенсне, старый доктор Лисовецкий, известный нелюбовью к любым проявлениям вольнодумия и всевозможным новым веяниям. К сожалению, то же прослеживалось у него и в подходах к методикам лечения… - Вот и узнали бы, каков он на самом деле. Как дремуч и тёмен он в массе своей! - Да, но разве не мы с вами должны нести ему свет знания?! – немедленно вскинулся в ответ еще один их коллега, извечный оппонент Лисовецкого в спорах, Артемий Романович Литке. – Разве наше дело судить этих несчастных?! Улыбка медленно сползла с губ Веригина, уступая место тоскливой гримасе: последние годы, похоже, и шага стало невозможно ступить, чтобы не ввязаться в очередной диспут о судьбах России. Его же политика по-прежнему совершенно не интересовала. Хватало забот и без того. Растущая и расширяющаяся с каждым годом частная практика успешно совмещалась с работой в общественной клинике, где лечили всех и бесплатно: «Чтобы не забывать, кто я и откуда», - с усмешкой пояснял Александр Глебович всякому, кто интересовался, зачем успешному столичному доктору эта добровольная «епитимья». Причем, спрашивали об этом чаще всего вовсе не малознакомые люди, а те, кому, вроде бы, полагалось знать о нем почти все: драгоценная теща и не менее дорогая супруга. Но если в устах Марии Николаевны эти разговоры носили интонацию искреннего недоумения – и Александр даже готов был поверить, что графиня Чернышева действительно этого совершенно не понимает, то с Ольгой было иначе. Уж она-то как раз не могла не видеть, от чего супруг так истово убегает в работу, от чего пытается отгородиться высокой стеной новых и новых дел, которые для себя находит. Знала. Но все равно донимала любопытством, потому что это была, пожалуй, единственная тема, разговором на которую можно было всерьез вывести его из себя. В своей практике Веригин нередко сталкивался со случаями, когда болезни удается настолько повредить захваченный ею орган, что восстановить его функцию уже не представляется возможным. Безусловно, до последнего бороться за своего пациента – священный долг каждого врача. Но не менее важно уметь понять наступление момента, когда борьба эта становится бессмысленной, а продолжать ее – лишь обрекать больного на дополнительные муки. Вот именно для этого и требуется не только умение, но и опыт. В то, что их союз с Ольгой изначально был обречен на несчастье, Веригин поверил приблизительно через год после того, как они обвенчались. Еще примерно столько же потребовалось, чтобы окончательно принять этот факт и отступиться, прекратив бессмысленную борьбу. Он по-прежнему любил её. Раз и навсегда захватив в свой плен его – прирожденного однолюба, сердце, чувство это не собиралось никуда исчезать. Просто теперь, когда исчезло ослепление от его внезапной вспышки, Александр Глебович полностью осознал, что имел несчастье полюбить женщину недалекую и упрямую, за красивой внешностью которой скрывается одна лишь пустота. И перевоспитать ее, а тем более – по-настоящему изменить в лучшую сторону, увы, невозможно. Но пути назад уже не было, потому оставалось лишь ждать и надеяться, что «отрава», циркулирующая в крови, либо однажды каким-нибудь чудом выведется из организма, и тогда можно будет жить дальше хотя бы относительно спокойно, либо добьет его окончательно. Что иногда также казалось не самым плохим из возможных вариантов… Впрочем, внешне их отношения с прелестной молодой супругой выглядели весьма гармоничными. Александр Глебович много работал, а Ольга Дмитриевна усердно осваивала заработанные им средства, неплохо вела дом и не забывала блистать в обществе. Последнее вспомнило о своей, казалось, навеки низвергнутой с пьедестала любимице почти сразу, стоило лишь обручальному кольцу украсить безымянный пальчик ее холеной руки. В том, что так получилось, никто не видел ничего странного: законный брак, как известно, искупает и не такие прежние юношеские шалости… Памятуя про данное однажды обещание, Александр Глебович не мешал жениным успехам в «вихре света». Но сам в активную салонную жизнь не стремился. Вначале они еще выезжали вдвоем, но постепенно, по молчаливому обоюдному согласию, Ольга все чаще стала бывать в обществе одна. С этого же времени из их отношений ушло даже то немногое, что связывало вначале. От жены же Веригин отныне требовал лишь одного – чтобы та ничем не запятнала его имени. И это ей пока вполне удавалось. - Грех говорить, конечно, такое про старших коллег. Но, право слово, уходить на покой надо все-таки намного раньше, чем чуточку позже, вам не кажется? Возникший было в ординаторской спор кое-как, общими усилиями, удалось быстро прекратить. Возможно, оттого, что всем слишком хотелось домой. Веригин отправился восвояси на пару с Литке – оба жили относительно недалеко, поэтому, презрев условности, часто ходили пешком. По пути им было, правда, всего пару кварталов, а далее – дороги расходились в разные стороны. - По-разному бывает, - уклончиво ответил Александр Глебович, который не терпел закулисных разговоров и сплетен. И вновь на какое-то время замолчал. - И то верно. Бог с ним, с Лисовецким. Расскажите лучше, как поживает ваша дивная супруга? - Благодарю, здорова, - кивнул Веригин, не слишком-то желая распространяться на эту тему, но Артемий Романович, кажется, не понял его намек, потому продолжал: - Моя Элен недавно рассказывала, что Ольге Дмитриевне удалось произвести настоящий фурор на приеме во французском посольстве… в газете прочла, вернее. Сами-то мы с ней в такие круги не вхожи… - Я, знаете ли, тоже не особенно, - вздохнул Александр Глебович, делая вид, что шутит, меж тем, внутренне напрягаясь и чувствуя в словах и интонации собеседника какой-то подвох. – Так что же писали в газете? Вы ведь знаете, я скучный человек и читаю преимущественно медицинские книги. - Да я сам толком и не запомнил – не слишком прислушивался, по правде сказать. Вроде бы, танцевала там то ли с самими господином послом, то ли с его заместителем… - Ну что же было делать, коли тот пригласил? Вдруг возник бы международный конфликт? – вновь усмехнулся Веригин, с облегчением заметив, что они, наконец, пришли к месту, где обычно расставались. Отсюда до дома, где они с Ольгой вот уже два года арендовали большую квартиру в бельэтаже, оставалось всего-то несколько минут ходу. И, отделавшись от спутника – и необходимости сохранять лицо, все это расстояние Александр Глебович прошагал, нахмурившись, подавляя внутри себя вновь возникшее после разговора с Литке неприятное и тоскливое ощущение. В последнее время оно посещало его как-то слишком часто, хоть и не имело вроде бы под собой никакого логического обоснования. Дверь квартиры ему открыла горничная жены, кажется, несколько озадаченная его внезапным и внеурочным возвращением. Забирая из рук саквояж, в ответ на вопрос о барыне Ольге Дмитриевне, она проговорила нечто невразумительное, заставив Веригина затормозить и, обернувшись, удивленно переспросить: - Нет дома? В такой час? Да где ж она? – насколько припоминалось, никаких выездов в общество у нее сегодня не предполагалось. - Не знаю, Александр Глебович! Ничего пояснять не изволили, сказали лишь, чтоб к ужину не ждали, - девушка по-прежнему выглядела смущенной и старалась на него не смотреть. Впрочем, она всегда была застенчива, потому Веригин не придал этому особенного значения. - Что же, а я, пожалуй, все-таки подожду. Побуду пока у себя в кабинете, ты принеси туда чаю, будь так добра!
Ольга Веригина: Две недели! Целых две недели Ольга держалась равнодушно с графом де Колиньи, который вновь внезапно возник в Петербурге в конце августа этого года. На сей раз в качестве юриста французского посольства в столице Российской империи. Встретившись с ним на одном из приемов, Ольга предпочла сделать вид, что не узнала его. Анри же уверял, что потерял душевный покой в тот же миг, когда увидел ее вновь после долгой разлуки – повзрослевшую и еще более прекрасную, чем прежде. В его словах почти не было лести. За минувшие четыре года Ольга и в самом деле очень похорошела, превратившись из прелестной барышни в красивую и уверенную в себе молодую особу. Будучи замужней дамой, она также могла позволять себе и иные фасоны платьев – более смелые, и с неизменным вкусом дополнять их роскошными украшениями. Следуя за императрицей Марией Федоровной во многом, что касалось стиля и моды, она с удовольствием заказывала туалеты в Лондоне, у Чарлза Ворта, а в Петербурге была одной из любимых клиенток мадемуазель Ивановой. И при этом умудрялась потратить на свои капризы и удовольствия ровно столько денег, чтобы не вызвать недовольной мины на и без того скучном лице супруга. Хотя быть женой доктора, конечно, вовсе и не то же самое, что дочерью графа Чернышева. Впрочем, вначале их брака она искренне старалась быть Александру примерной супругой. Почти целый год. Занималась устройством дома, сама выбирала новую мебель и обои – иными словами, устраивала быт в их скромном жилище. Ведь тогда он еще не мог позволить себе снимать дорогих апартаментов, решительно отказавшись притом от очередного щедрого предложения тестя. И Ольга тогда поддержала его – разумеется, в основном, чтобы досадить отцу. Квартирка, которую они вскоре после этого нашли, была довольно тесной – всего семь комнат. К тому же ужасно мещанская. Так что потребовалось немало усилий, чтобы всего за два месяца привести ее в порядок настолько, чтобы не стыдиться пригласить гостей на их первое с мужем совместное Рождество. С тех пор Александр сделался преуспевающим врачом, и его практика приносила немалый доход, но, привыкнув к этому месту, переезжать в новую квартиру или дом супруги Веригины не торопились. Вместо этого Ольга истово занималась усовершенствованием быта в прежней, чтобы она вполне соответствовала их нынешнему изменившемуся положению. Потому, под влиянием моды, в их доме вскоре поселились и милые безделки от Эмиля Галле, и мебель в стиле Виктора Орта, которые неожиданным образом дополняли изысканные вещицы времен Людовика XVI и очаровательного стиля второго рококо, которые, будучи собранными вместе, смотрелись бы пошлой мешаниной, не обладай госпожа Веригина врожденным утонченным вкусом, сделавшим ее дом для многих образцом подражания. И лишь четыре его комнаты оставались столь же скучными и чисто утилитарными: спальня и кабинет Александра Глебовича, а также приемная и библиотека. Все вместе они, с точки зрения Ольги, полностью отражали суть личности ее мужа, которого в жизни не интересовало, кажется, более ничего, кроме работы. Вначале она пыталась как-то увлечь его, но ничего из этого не вышло. Завсегдатаи ее салона начинали скучать, едва хозяин присоединялся к их обществу, потому что попросту не знали, о чем с ним говорить. Александр не любил театр, почти не посещал концертов, потому мало что знал о современной музыке. Если вдруг где-либо устраивались танцы, он также почти никогда не принимал в них участие, хотя Ольга знала, танцует он превосходно. Иными словами, сложно было представить себе более скучного человека, чем ее муж. И потому однажды она просто сдалась, решив жить так, чтобы рядом с ним хотя бы просто не умереть от тоски. Вокруг нее по-прежнему всегда было множество кавалеров. Некоторые просто ради удовольствия побыть на один вечер спутником красавицы, иные с более откровенными желаниями. Но Ольга, однако, редко кому из них позволяла вольности. За четыре года брака у нее было всего лишь три или четыре серьезных романа (не считая легких увлечений), которые удавалась прекращать без каких-либо серьезных последствий для своей репутации, чем Ольга невероятно гордилась. Еще было довольно забавно приглашать своих любовников на завтраки или обеды и наблюдать, как Веригин, ничего не подозревая, пытается быть с ними любезным и интересным... Не будучи по натуре злой и жестокой, Ольга все же не могла отказать себе в удовольствии как следует подоводить мужа. Помимо всего прочего, это, пожалуй, был единственный способ увидеть его чувства и эмоции. И пусть в минуты раздражения они были не самыми приятными, но лишь только Ольге удавалось поверить, что она живет с живым человеком, а не с механической машиной. Со своей неизменной уважительной нежностью, почти лишенной настоящей страсти, муж был столь же скучен ей и на супружеском ложе. Вспоминая его признание, Ольга часто задумывалась: не перепутал ли он что-нибудь, утверждая, что любит ее? Да разве же так любят?! Правда, ее собственные познания в любви были столь же скудны, как и до замужества. Главным чувством оставалась лишь страсть, которая порой вспыхивала в ее сердце весьма пылко, но столь же быстро и затухала. Испытав любовь лишь однажды и будучи в ней столь жестоко разочарованной, она смогла убедить себя, что сможет прожить и без этого чувства, которое приносит лишь одни лишь неприятности. Нет уж, теперь она будет осторожна и никогда не допустит подобного. *** - Ты божественно прекрасна, - отведя прядь волос с ее обнаженной спины, пальцы Анри заскользили вниз, лаская бархатную кожу. Лежа на животе и отвернув лицо, Ольга, не остывшая от только что свершившегося между ними акта любви, блаженно жмурилась, позволяя Анри откровенные ласки. Он все еще оставался великолепным любовником – лучшим из тех, кто у нее были. – Как же часто вспоминал я твое дивное тело, твои глаза и губы! - Лжец! – повернувшись к нему, она оттолкнула руку любовника и села, - Ты позабыл меня уже на следующее утро! А иначе бы не уехал так! - Зачем ты это говоришь? Знаешь ведь, я не мог тогда написать, не мог даже дать о себе знать, не навлекая на тебя еще большей опасности! Ах, Ольга! Она так изводила меня, мучила! Грозилась уничтожить и твою репутацию! Этот разговор между ними происходил уже не впервые. И каждый раз, когда она предъявляла ему упреки, Анри оправдывался – весьма жалко, но так горячо, что ему вновь хотелось верить. Верить в то, что жена-тиранка следила за ним повсюду и проверяла его почту. В то, что после нее у него не было других женщин. В то, что прежнее чувство вновь вспыхнуло в его груди, едва он ее увидел. Верить – несмотря на то, что знаешь, что все это неправда. Две недели Ольга мучила его, обливая холодом презрения, но, в конце концов, все-таки сдалась своему желанию быть с ним снова. И теперь ей даже казалось, что она вновь любит его, что только рядом с Анри она может быть счастливой. Ведь он понимает ее, как никто на свете, знает ее увлечения, желания, вкусы. Да и ей самой он очень хорошо понятен… - Как ты жестока, Ольга! – твердил он, вновь и вновь покрывая поцелуями ее шею, плечи, грудь, умело разжигая в ней желание. А после, в объятиях друг друга, они снова смеялись своей застаревшей ревности. - Мне пора, а то Глаша с ума сойдет от волнения. - Что ей волноваться? К тому же, ты сама говорила, что мужа сегодня нет дома. - Да, но наутро к завтраку у нас приглашены Т* и несколько коллег мужа с женами – скучнейшими, конечно же, особами. Но даже перед ними я не могу появиться не выспавшейся и с кругами под глазами! - О да, ведь это будет по-настоящему ужасно, моя драгоценная мадам докторша! - Не смей меня так называть! – едва ли не взвизгнула Ольга в негодовании. Она действительно ненавидела, когда кто-либо обращался к ней подобным образом. Пожалуй, это было самое унизительное в их с Александром браке. Имея по рождению право быть на куда более высокой социальной ступени, после замужества Ольге приходилось терпеть немало неудобств. За столом ее сажали слишком далеко, в обществе к ней обращались не иначе как к «мадам Веригиной», не упоминая прежнего графского титула. Но она по-прежнему не могла – и не хотела смириться с подобными переменами. – Это подло! Разве не ты виноват, что все случилось подобным образом? И, вообще, лучше помоги мне одеться. Спустя примерно час после этого разговора она ступила на порог парадного своего дома, мечтая лишь о двух вещах: принять ванну, а после отдаться в объятия Морфея. Но когда Глаша распахнула дверь перед нею еще до того, как сама Ольга повернула ручку звонка, почувствовала, что мечтам ее сбыться, кажется, не суждено. - Что случилось? Выглядишь, будто привидение увидела. - Он дома, у себя в кабинете и дожидается вашего возвращения! - Дома?! Ну надо же, как некстати! И что ты ему успела выболтать? - Ничего, ей-богу! - Ну ладно, можешь тогда пойти и сказать, что я устала и сразу отправилась спать… Очень надо портить хороший вечер, - пробормотала она себе под нос, направляясь в свои комнаты, после того, как горничная убежала передавать веленые слова.
Александр Веригин: Просьба принести только чаю вместо нормального ужина вызвала у Глаши крайнее неодобрение. Извечная привычка Веригина принимать пищу если и не на бегу, то обязательно в каком-нибудь не подходящем для этого занятия, не терпящего суеты, месте, казалась горничной, состоявшей при Ольге Дмитриевне еще со времен девичества, лишь одним из множества проявлений недостаточного аристократизма молодого барина. Среди прочих «грехов» числилось и отсутствие всякого интереса к светской жизни – в этом Глаша была совершенно солидарна с Ольгой Дмитриевной: разве прилично человеку из общества, к тому же, не слишком стесненному в средствах, столько времени уделять работе, не замечая ничего, что происходит вокруг, это ведь совершенно по-купечески! И даже неумение правильно «поставить себя» с челядью, с которой Веригин часто разговаривал уж слишком тепло и любезно, вникая в детали и трудности частной жизни и стараясь по мере возможностей помогать, в то время как «природному барину» подобное совершенно не к лицу. Причем, себя в разряд прислуги Глаша, разумеется, не относила, изначально заняв привилегированное положение не просто горничной, но наперсницы для своей барыни. Хранительницы ее маленьких тайн и секретов, большую часть которых, впрочем, требовалось стеречь как раз именно от Александра Глебовича, хоть тот и был так наивен и доверчив, что вызывал у Глаши, вместе с насмешливым презрением, порой даже легкую жалость. Совсем как сейчас, когда, проводив его, даже не заподозрившего ничего такого, что, казалось бы, сразу должно было бы прийти в голову всякому уважающему себя супругу в подобной ситуации, сочувственным взглядом, она вздохнула, покачала головой и отправилась на кухню, исполнять данное ей поручение. В то время как сам Веригин, войдя кабинет и привычно рухнув за стол, в свое любимое большое кожаное кресло, действительно, совершенно безмятежно откинулся на его спинку и посидел так пару минут с закрытыми глазами, радуясь долгожданному покою. Но вскоре вновь подался вперед, чтобы взять затем из аккуратной стопки один из свежих номеров «Ланцета», где закладкой была отмечена страница с заинтересовавшей его еще при первом беглом знакомстве статьей известного лондонского терапевта, описывающего свой опыт применения препаратов дигиталиса в сочетании с хинидином в лечении запущенных случаев нарушения сердечного ритма. По всему выходило, что хинидин уменьшает возбуждающее действие наперстянки на миокард. Что было действительно полезно, учитывая, каким рискованным все еще оставалось применение препаратов этого весьма ценного, но одновременно такого токсичного при передозировке средства… - А что же это вы? Даже и чаю-то совсем не выпили, Александр Глебович? – голос Глаши, вернувшейся спустя какое-то время, заставил Веригина отвлечься от чтения и размышлений по поводу прочитанного, посмотреть на девушку и виновато улыбнуться, дескать, ну надо же, забыл совсем! – Там Ольга Дмитриевна домой вернулись, вы просили сказать… - Правда? Ну, вот, стало быть, теперь и поужинаем с нею вместе! – с этими словами доктор окончательно отложил в сторону журнал, демонстрируя намерение встать, но замер на полпути, когда Глаша вдруг прибавила, что жена нынче чрезвычайно устала и потому сразу отправилась в свои покои. – Вот как?.. Хорошо. Тогда, ступай туда и ты – она ведь ждет, наверное? Оставшись в одиночестве, Веригин задумчиво смотрел перед собой, прислушиваясь к совсем уже было сегодня забытому, но теперь отчего-то возникшему вновь смутному ощущению тревоги и раздражения, какое иногда случается, когда вдруг осознаешь, что упускаешь или… не совсем понимаешь нечто важное, происходящее вокруг тебя и, вероятно, напрямую до тебя касающееся. И причиной был даже не очередной демарш Ольги – в том, что жена не заглянула к нему лично, хоть они сегодня даже не виделись, а прислала с отговоркой горничную, явно просматривалась нарочитость. Но только вот что же тогда? Выяснять это прямо теперь, сказать по правде, не было особенного желания. Да и после, в общем-то, тоже… И потому, наспех проглотив из чашки остывший и подернувшийся уже по поверхности маслянистой поблескивающей пленкой чай, Александр Глебович подумал, что наверное лучше всего ему будет тоже отправиться спать. Их с Ольгой спальные комнаты были совершенно одинакового размера, располагались рядом и разделялись между собою, как и полагается, смежной дверью, которой вначале своего супружества Веригин пользовался довольно часто, хоть и никогда не ходил к жене без предупреждения. Теперь же, когда чувство новизны ушло, а отношения изрядно охладели, он был довольно редким гостем в спальне супруги. Нет, она еще ни разу не отказала ему в расположении. Но, кажется, никогда не проявила в этом и собственной инициативы. Сразу после свадьбы и еще некоторое время, пока не начал прозревать, Александр либо не придавал этому значения, либо объяснял все скромностью и естественной женской стыдливостью супруги. После, когда уже понял, что, по-видимому, просто совершенно ей безразличен в физическом смысле, принял как данность и это, напомнив собственному эго, возмущенному таким небрежением, о данном еще до свадьбы слове ни в чем не ущемлять свободы Ольги и ни к чему ее не принуждать. Не собирался делать этого и сегодня. Завтра прямо с утра у него приемные часы здесь, дома. И пациентам вовсе ни к чему видеть доктора не выспавшимся и мрачным после бесплодной попытки выяснить, наконец, отношения с женой. Не собирался. Но, тем не менее, войдя к себе, умывшись и переодевшись, все самостоятельно, ибо никакой помощи в этом не признавал – еще одно несомненное свидетельство недостаточного аристократизма в глазах горничной Глаши, почему-то передумал и решил все-таки к Ольге сегодня на сон грядущий заглянуть. Поговорить. Ведь что в этом, в сущности, такого особенного? Решительно толкнув разделявшую спальни дверь, словно опасаясь в глубине души, что она может оказаться запертой, Александр оказался в соседней комнате слишком внезапно, чтобы в ней успели подготовиться к его появлению. Чему свидетельством был резко оборвавшийся на полуслове, по всей видимости, весьма оживленный разговор между Ольгой, которая даже на первый взгляд ничуть не выглядела утомленной, напротив, была весела и довольна, и ее верной наперсницей, расчесывавшей длинные белокурые волосы хозяйки, струящиеся серебристым водопадом чуть не до пола по ее плечам и хрупкой спине. При виде этого завораживающего зрелища у Веригина невольно перехватило дыхание, но он быстро справился с собой, слегка кашлянул и замер у входа, давая время и Ольге прийти в себя после его неожиданного появления. Понимая, что она здесь лишняя, присев в коротком реверансе, из комнаты бесшумной тенью выскользнула Глаша. - Ты просила передать, что устала, и не хочешь ужинать… Я не хотел тебя вначале тревожить, но после что-то сам забеспокоился, все ли благополучно, - улыбнувшись, пояснил он, все еще не двигаясь с места и обращаясь оттуда к двойнику жены, смотрящему на него из глубин зазеркалья вопросительно и, кажется, немного раздраженно. – Ты здорова, Оля? Последнее время такая переменчивая погода, и если не одеваться должным образом, можно легко простудиться… К слову, а где ты была? Ты, верно, что-то говорила мне об этом, а я, как всегда, упустил?
Ольга Веригина: - Можно косы уложить на французский манер, как в том журнале. Помнишь, Глаша, я тебе показывала картинку? Это будет весьма эффектно, а если еще и живые цветы вплести, то получится как у... Дальнейшие размышления на тему создания новой прически, которой Ольга Дмитриевна желала сразить всех на приеме у Вержбицких, пришлось прервать из-за внезапного и нежданного появления супруга. Александр, правда, довольно редко позволял себе подобную дерзость. Тем более, когда ему едва ли не прямым текстом говорили – как сегодня, что супруга не желает никого видеть перед сном. Ну, пусть не говорили, а передали через горничную… Так что ему, верно, действительно нужно было сказать что-то важное. Взглянув на отражение супруга в зеркале, Ольга попыталась представить себе, что бы это могло быть. Но лицо Александра оставалась невозмутимо-спокойным, а выражение глаз не позволяло прочесть его мыслей. Но стоило ему заговорить, как все мгновенно разрешилось. И всколыхнувшееся было беспокойство – конечно, он ничего не знает, но мало ли? – тотчас улеглось. Смешно вспомнить: когда-то давно Александр казался ей «человеком загадкой»! Да нет в нем никаких загадок, одна лишь бесконечная скука. От этой мысли равнодушие Ольги вновь сменилось раздражением, привычным уже чувством, которое в присутствии супруга госпожа Веригина последнее время ощущала чаще прочих. Поджав губы, она подала служанке знак удалиться, и принялась молча сама плести косу, время от времени поглядывая на Александра в зеркале и заговорив с ним лишь тогда, когда перевязала ее лентой: - Да я, собственно, и не собиралась сегодня никуда. Но приехала вместе со своим кузеном Наточка Иллинская и убедила ехать с ними Измайловский сад. Там новый водевиль показывали, а после мы еще отправились в ресторан ужинать, и время пролетело как-то незаметно. Это было почти правдой. Ее и вправду звали смотреть водевиль, но она отказалась ради свидания с Анри. Но не станет же Александр проверять? Тем более из всех ее подруг именно мадам Иллинская вызывает у него самую большую неприязнь своими чересчур напористыми манерами. - Так что я совершенно здорова, не беспокойся, просто утомилась немного. К тому же, откуда было знать, что ты будешь сегодня дома? Ты ведь собирался, как всегда, работать? А мне что делать? Или прикажешь, может, сидеть здесь одной и скучать? Ольга не хотела ссоры, не хотела даже сердиться на мужа, в сущности, и повода ведь не было, все как всегда. Но его затянувшееся присутствие в комнате и это намеренное желание нарушить ее уединение – чувствуя в нем какой-то скрытый вызов, она все-таки не смогла сдержаться.
Александр Веригин: Ответом на вопрос его удостоили далеко не сразу. Всем своим видом демонстрируя желание поскорее избавиться от его общества, Ольга долго возилась с прической, чем окончательно разбудила в душе супруга обычно крепко и мирно спящего там демона противоречия. Потому, не обращая внимания этакий явный гемининглект, Александр, как ни в чем не бывало, присел на краю кровати жены, где Глаша уже расстелила постель. - Что же, очень рад за тебя, душа моя! – кивнул он ее отражению, и открыл было рот, чтобы рассказать о том, как прошел его собственный день. Но тотчас закрыл обратно, задетый и раздосадованный упреками, который полагал совершенно несправедливыми. И как только Ольге не надоедает бесконечно толочь в ступе эту мутную воду? От внимания не укрылась и обиженная формулировка «как всегда». Но что, в сущности, плохого в том, что он всегда при деле? Разве лучше было, если бы он, подобно некоторым из их, вернее, из Ольгиного окружения, дни напролет проводил в праздности, не зная, чем занять себя, искал сомнительных увеселений? Разве плохо, что он работает, делая все возможное, чтобы Ольга, в том числе, не знала никаких материальных затруднений и не чувствовала себя хоть в чем-нибудь хуже тех пустых людей, в обществе которых предпочитает проводить почти все свое время, вместо того, чтобы заняться хоть чем-то полезным и по-настоящему нужным людям? А ведь есть же нынче такие возможности и для женщин, есть! Вспомнить хотя бы Ташу, сестру, которая три раза в неделю преподает французский язык воспитанницам расположенного поблизости от ее дома сиротского приюта. Или жену того же Литке, которая так часто помогает ему во время дежурств… Нет, та, вроде бы, и до замужества служила сестрой милосердия в их больнице, именно там они с Артемием, с его слов, и познакомились когда-то. Не важно. Суть в том, что никто из жен его приятелей-докторов, кажется, не тяготится своим положением так, как Ольга. Ни от кого не слышал Веригин подобных признаний в минуты откровенных разговоров, нечасто, но все-таки возникающих порой между коллегами в бессонные ночи во время дежурств, когда выпита уже не одна чашка кофе и выкурен десяток папирос. Не может же такого быть, чтобы этаким образом не повезло исключительно ему одному? Размышляя о причинах, он все чаще приходил к выводу, что дело, возможно, в том, что у них с женой до сих пор нет детей. Ведь, родись у Ольги сын, или дочка, и она – даже с этим несносным характером, скорее всего, подчинилась бы природному инстинкту и нашла бы в своей жизни новую цель. Воспитание ребенка, забота о нем… Да, это определенно могло бы наполнить смыслом пустоту ее существования, даже если сама она не способна отыскать для этого иных способов. Вначале своего брака они никогда не обсуждали специально вопрос обзаведения потомством. Даже будучи убежденным материалистом и не полагаясь в этом смысле на «волю божью», Александр всегда верил, что все важные события в его жизни происходят тогда, когда для этого наступает единственно нужное время. Так и с детьми. Супруга его молода и совершенно, он это точно знал, по-женски здорова, стало быть, когда придет подходящий момент, он станет не только мужем, но и отцом. Но время шло, и на четвертом году семейной жизни Веригина все-таки начали посещать некоторые сомнения на этот счет. Ко всему прочему обращали на себя внимание и усилившаяся нервозность Ольги и ее раздражительность, что, как известно, нередко сопутствует подобным проблемам у женщин. В конце концов, решившись, несколько раз он даже попытался осторожно заговорить с нею на предмет желания пройти обследование у одного из своих знакомых, известного столичного акушера и специалиста по женским болезням, про которого даже коллеги говорили, что тот способен буквально творить чудеса. Но всякий раз не встречал с ее стороны ни малейшего энтузиазма, а настаивать на чем-либо в таком вопросе по-прежнему казалось крайне неделикатным. Оставалось надеяться и… продолжать прикладывать известные усилия. - Ну, нет. Зачем же одной? Я ведь уже вернулся, – решительно подавив проклюнувшееся было раздражение, Александр вдруг беззаботно улыбнулся, отчего его обычно серьезное лицо сразу приобрело немного мальчишеский вид. Затем встал и, подойдя к Ольге, склонился, обнимая за плечи и прижимаясь губами к ее макушке. – Дорогая, прости, наверное, я действительно последнее время слишком много себя отдаю работе. А это форменное преступление даже против здравого смысла – оставлять скучать в одиночестве свою красавицу-жену. Но ты ведь дашь мне еще один шанс исправиться, верно? – прибавил он через секунду, осторожно убирая с ее плеча перекинутую на грудь косу, целуя теперь уже висок Ольги и ее теплую гладкую шею, под кожей которой едва ощутимо пульсировала тоненькая голубоватая жилка, и привычно чувствуя, как в то же самое время вспыхивает и разливается жидким огнем в крови его собственное желание. Все же, несмотря ни на какие споры и противоречия, эта женщина все еще обладала для него неизъяснимой прелестью. – Обещаю, я буду очень стараться!
Ольга Веригина: «Зачем он остался?» - недовольный голосок в Ольгиной голове задал вопрос, на который ответа не требовалось. Это стало ясно, едва муж опустился на край постели. «Но, может, еще все обойдется?» - спросил другой голос, живущий где-то в районе груди. Нет, и на этот вопрос она тоже знала ответ. Когда же Александр встал позади нее, когда своим медовым голосом принялся извиняться, ей и вовсе стало нехорошо. А его поцелуй – такой невинный, но таящий в себе все его желание, вызвал у Ольги волну омерзения. Будто ее тронула хвостом ящерица. Всегда такая спокойна и равнодушная к ласкам мужа, иногда даже позволяющая себе первой коснуться и поцеловать его во время супружеского соития, сейчас Ольга внутренне, а может и не только, содрогнулась от отвращения. «Боже мой, неужели он и вправду сейчас этого хочет?» - и взгляд мужа, с такой нежностью и одновременно – страстью, смотревшего на нее, подтвердил весь ужас ее догадки, когда она заметила его отражение. Ольга никогда прежде не отказывала ему и не выдумывала тех нелепых и пошлых поводов, на которые испокон веков ссылаются иные женщины. Во-первых, при муже-враче это могло выйти ей боком. Если бы она сказала, что у нее что-то болит, то Александр, со своей педантичностью, непременно стал бы доискиваться причин этого недомогания. А во-вторых, как ни странно, но по-своему она уважала его право и его странную к ней страсть. Но только не сегодня! Одна мысль, что после Анри, после его жарких поцелуев и возбуждающих ласк, нужно будет терпеливо сносить мужнины прикосновения, вызывала в ее душе настоящую бурю. Да это же надругательство! Это можно сравнить с осквернением алтаря фанатиком, что касается вожделенного предмета, над которым только что совершил священное действие жрец! Или же это похоже на… Черт возьми! Ольга могла бы придумать сотню подобных сравнений, но они не помогли бы ей найти выход из сложившейся ситуации. Она медленно встала, стараясь не слишком явно демонстрировать Веригину свое состояние, выскользнула из его рук и подошла к зашторенному окну, чтобы расправить складки портьеры. - Ну что ты, я же понимаю: работа – это вся твоя жизнь! – сладким голоском промурлыкала Ольга, не поворачиваясь к мужу, - И ты всегда очень внимателен ко мне. К чему эти извинения, я, правда, не понимаю? Ты делаешь и так для меня многое. Она улыбнулась ему, как казалось самой, вежливо и чуть холодновато. Ровно настолько, чтобы сделать мужу приятно и остудить пыл. А потом вдруг переменила тему: - К завтрашнему завтраку все готово. Ты, верно, устал и хочешь выспаться?
Александр Веригин: «Не вся, - захотелось воскликнуть Александру в ответ на очередной упрек жены, пусть и неумело замаскированный под заботу об его благополучии. – Далеко не вся! И я вполне бы мог разделить ее с тобой… Если бы только ты позволила!» Последнее подумалось с примесью горечи, хотя Веригин давно запретил себе мысли на эту тему, полагая ее полностью для себя исчерпанной. Сделанного назад не воротишь. Он – мужчина, и потому должен сам нести ответственность за свои решения, даже если они и были ошибочными. А пускаться в ответные упреки – это суть женская, а даже хуже – бабская черта характера. Потому, подавив в себе обиду, а вместе с нею, хотя и с некоторым усилием, телесные желания, Александр в очередной раз отступился, не стал настаивать, полагая, что нет ничего унизительнее, чем выпрашивать любовь. Разве только пытаться забрать силой… Несмотря на то, что отношения с Ольгой разладились уже довольно давно, Веригин еще ни разу не изменял ей. Не было повода, хотя иногда и возникало ощущение, что некоторые дамы ищут не только лишь профессионального внимания все еще довольно молодого и привлекательного доктора. Но связи с пациентками такого рода Веригин считал для себя невозможными по причине неизъяснимой пошлости, хотя других коллег своих за подобное старался не судить, полагая, что каждый здесь выбирает сам. Да и в прочих вариантах адюльтеров видел не развлечение, а скорее дополнительные заботы. Кроме того, как уже было сказано, Ольга никогда не закрывала от него дверей своей комнаты, так что и необходимости искать что-то на стороне тоже, в общем-то, не было. Иногда он также задумывался, есть ли другие мужчины в ее жизни? Его она не любит. Но не может ведь молодая и, что уж говорить, красивая женщина, жить совершенно без увлечений и желаний? Нет, безусловно, встречается всякое, но он-то определенно знал, что Ольга вовсе не холодна, скорее наоборот… Однако никаких поводов подозревать себя в измене жена Веригину до сих пор не давала. А если бы изменила? Этот вопрос Александр задать себе всерьез никогда не решался, должно быть, потому и не знал, что сделал бы в подобном случае. Нелепые мысли о драматических развязках прочитанных в юности книг с сюжетами на эту тему – не в счет. Смертельная дуэль с соперником… убийство неверной ударом кинжала… Глупости! И все же, думать о том, что жена может ему изменять, было… больно. И относил эту боль доктор Веригин, изрядный знаток, как управляться с физическим страданием, к роду недуга чувственного, инкурабельного обычными анальгетическими средствами. Иногда от него неплохо помогал алкоголь. Но, не желая превратиться в пьяницу, здесь также следовало держать себя в жестких рамках. Что Веригину, человеку упорядоченному и рассудительному, оказалось, в общем, несложно. Труднее – исполнить собственный замысел не думать. Но умел справляться чаще всего и с этим. - Ты права, устал, - кивнул он, спокойно и уже почти равнодушно наблюдая за тем, как Ольга аккуратно расправляет и без того идеальные складки портьер на окне. – Лягу, пожалуй. Но прежде закончу статью, которую читал перед твоим возвращением. Вновь подойдя к супруге, резко и испуганно обернувшейся при его приближении, Александр едва заметно усмехнулся и качнул головой, что могло, верно, показаться Ольге как проявлением недовольства, так и простым указанием на понимание ее чувств и на отказ от дальнейших супружеских притязаний, но пояснять, что имел в виду конкретно, Веригин не стал, на миг позволяя себе поддаться сладкому чувству мести. Вместо этого легко прикоснулся губами к ее щеке, и совсем уже было направился к выходу из комнаты, как вдруг, возле двери вновь остановился и спросил: - Кстати, а почему ты не рассказывала мне про недавний бал во французском посольстве? Давеча слышал от знакомых, ты имела там оглушительный успех и даже танцевала чуть ли не с самим месье послом?
Ольга Веригина: За доли секунды Ольга испытала удивление, разочарование и облегчение. И она была бы не женщина, если бы могла сказать, что из трех эмоций именно облегчение было главным. Она ведь уже приготовилась сражаться и дать отпор, ее боевой настрой возбудил в душе целый набор эмоций. А он всего лишь поцеловал и ушел, лишив возможности защитить свое «сокровище»! Вот так просто? И все?! Ольга уже открыла было рот, чтобы растерянно пожелать мужу доброй ночи, но не тут-то было. Оказалось все же, что Александр не так прост. И в его арсенале не меньше острых шпилек, чем в ее собственном. К вопросу, который он задал, Ольга почему-то оказалась не готова. Дело было даже не в самом вопросе, но в интонации, которая отчетливо ей послышалась. Будто бы ее в чем-то хотят уличить. Каков наглец! - Ну, не рассказала – значит, и не было ничего, что стоило бы упомянуть. Можно подумать, что я во дворец была приглашена и танцевала с Императором. Смею тебе напомнить, что за свою жизнь я довольно часто танцевала с послами других держав. Подумаешь, событие, - передернув плечами, Ольга хотела показать, что разговаривать на эту тему не имеет больше никакого смысла, испытывая притом изрядную досаду, что в ответе своем была слишком резка и не смогла скрыть напряжения, которое так и звенело в ее голосе. - Доброй ночи. Что-то я утомилась! Желая продемонстрировать окончательное намерение прекратить болтовню о пустяках, она направилась к кровати, скинула халат на ближайшее кресло и быстро нырнула под одеяло. Веригин ушел, но Ольга успела заметить странную тень, набежавшую на его лицо. И весь оставшийся вечер, прежде чем заснуть, мучилась сомнениями: «Не донес ли кто? Не отец ли?» Старый граф Чернышев уже почти отошел от дел, но связей своих не утратил и, конечно же, почти сразу узнал о новой командировке в столицу графа де Колиньи. Еще тогда он прислал записку – ничего конкретного, всего лишь тонкий намек на необходимость сохранять благоразумие. И Ольга, помнится, еще усмехнулась про себя. Да за кого ее принимают – Анри виновник всех ее неприятностей, неужели отец и вправду допускает мысль, что она способна дважды попасть на один и тот же крючок?! Но теперь, когда окончательно понятно, что им с Анри суждено быть вместе, когда она снова стала его любовницей, не догадался ли об этом старый опытный дипломат? Впрочем, если и так, не станет же он доносить зятю? Не должен… Но тогда что же это за знакомые, которые упомянули про бал? Подумав об этом еще немного и уже засыпая, Ольга все же решила, что зря себя волнует. Вряд ли Александр имел в виду что-то конкретное, скорее всего это лишь обычный его вежливый интерес, а она навоображала бог-весть что… Следующие две недели ничем примечательным не выделялись. Кроме того, что вместо обычного дневного времяпрепровождения – различных салонов, лавок и магазинов, Ольга все чаще бывала со своим возлюбленным. Они вместе обедали, гуляли и, хотя она понимала, что это и в самом деле может вызвать толки, совершенно об этом не волновалась. Однажды она даже спросила Анри о его планах на будущее, и он как-то загадочно ей улыбнулся. После чего добавил, что в его жизни она – главный план. С этой минуты Ольга стала задумываться о разводе. Даже тайно навела справки о том, что нужно было бы сделать. И пришла к выводу, что у нее вполне хорошие шансы, получить желаемую свободу, после чего навсегда воссоединиться с Анри. В их с Веригином браке не было детей и это замечательно. Ольга не сомневалась, что сможет убедить Александра взять вину на себя и тем самым освободить ее и себя тоже – ведь и он не слишком с нею счастлив. А после нужно будет лишь немного подождать, и они с Анри смогут обручиться. И родительское благословение в этот раз ей не нужно. Правда, напрямую с де Колиньи она об этом не говорила ни разу. Хотелось сделать ему приятный сюрприз. Преподнести как подарок свершившийся факт. Поэтому, ощущая настоящую эйфорию оттого, что жизнь ее, наконец, вскоре наполнится безграничным счастьем, Ольга едва не летала над землей. Оставалось лишь дождаться подходящего момента для разговора с мужем. Но, как водится, судьба выбрала его сама… В тот день Ольга покидала квартиру любовника и тот, приобняв ее за талию и, склонившись к ее шее, провожал ее вниз, к нижней двери парадного, продолжая временами целовать и слушая ее нежную болтовню. - Завтра к восьми часам. Я буду ждать тебя у входа в сад, милый. Лили оставила для нас два места, будут танцевать Карно и Луиджи. Они лучшие в этом варьете. - А твой муж не захочет составить тебе компанию? – слегка иронически поинтересовался Анри, но ответ получить не успел. С верхней площадки вдруг послышались шаги и ему пришлось поспешно выпустить любовницу из объятий. Та же, отпрянув в сторону, поспешно оправила платье и опустила вуаль шляпки.
Александр Веригин: - Стало быть, на том и порешили, мадам Вийон. Принимайте пока настойку, что я вам прописал, а ровно через неделю я вновь приду вас навестить и оценить результаты проведенного лечения, - все еще сохраняя на губах любезную улыбку, а во взгляде участливое внимание, Александр едва сдержал вздох облегчения, когда ему, наконец, удалось покинуть комнату своей нынешней пациентки, супруги одного из сотрудников французского консульства, дамы пожилой и весьма капризной. Придерживаясь мнения, что уважающий себя доктор обязан посещать на дому лишь тех пациентов, которые действительно в этом нуждаются, Веригин обыкновенно всеми возможными способами избегал обратного, теряя на том не только доход – ведь подобные визиты стоили заметно дороже, нежели посещение врача в его личном кабинете в приемные часы, но и пациентов. Особенно из числа чванливых нуворишей, кои разбогатев относительно недавно, были убеждены, что отныне и весь мир обязан играть по их правилам и подчиняться их капризам. Таких в Петербурге в последние годы появлялось все больше… К счастью, даже без них на долю Александра Глебовича пациентов выпадало предостаточно, так что отстаивать свои принципы удавалось вполне безболезненно не только для чувства собственного достоинства, но и для кошелька. Случай с мадам Вийон был другого рода. Проконсультировать жену своего старого знакомого, чиновника французской миссии в Петербурге, Александра как-то попросил сам тесть. Отказать было неловко, хотя еще в первый визит стало ясно, что жалобы на непрестанное колотье в груди и «перебои» в сердце у этой дамы, обладающей весьма взбалмошным характером, имеют под собой скорее истерическую природу. А значит, и помочь ей можно было всего лишь общими успокоительными средствами вкупе с длительными умиротворяющими беседами, а не специфическими сердечными препаратами. Первое было назначено Веригиным сразу, второе же, по мере совершенно неприлично участившихся в последнее время вызовов на дом, несмотря на отсутствие к тому действительной необходимости, начинало все больше Александра Глебовича раздражать. И он уже всерьез раздумывал над тем, как бы потактичнее намекнуть Дмитрию Платоновичу, дабы тот передал своему другу – со всем присущим ему дипломатическим талантом, разумеется, что долго терпеть подобное доктор не намерен. Не настолько, в конце концов, нуждается. Тем не менее, сегодняшний раунд капризов француженки он выдержал на удивление стойко, ничуть этого не показав. И нынче покидал ее дом, чувствуя себя едва ли не мифическим восточным принцем Сиддхартхой. Ну, или, во всяком случае, кем-то вполне сравнимым с ним по силе воли и терпеливости. Месье Вийон, муж пациентки, который провожал Веригина до дверей своей квартиры на Шпалерной, где Французская Республика за несколько лет до этого приобрела у России землю с расположенным на ней большим доходным домом для расселения в Петербурге своих дипломатов, кажется, прекрасно понимал его чувства. И вполне их разделял, оттого и сочувственно вздыхал всю дорогу от спальни до передней, а там еще попытался вручить доктору двойной гонорар, от чего тот, конечно, отказался. Ибо здесь его принципы были даже более нерушимыми, чем в остальном. Распрощавшись с французом, Александр принялся спускаться по широкой мраморной лестнице. Это вообще был очень хороший и новый дом. И, размеренно шагая по ступеням, устеленным с верхнего и до самого нижнего этажа зеленой ковровой дорожкой, доктор Веригин впервые подумал о том, что, неплохо бы и им с Ольгой перебраться из их нынешней, и верно, тесноватой квартиры в какую-нибудь другую. Вот в таком – красивом, новом и просторном доме. Она ведь так давно мечтает о переезде... Да, пожалуй, стоит действительно навести справки, размышлял он, заодно также представляя и то, как после сообщит свою новость жене. И как она обрадуется. Ведь обрадуется же, правда?.. При мысли об этом настроение, прежде изрядно подпорченное занудством мадам Вийон, вновь начало улучшаться. И в какой-то момент Александр Глебович даже было начал тихонько насвистывать под нос мотив одной особенно модной нынче песенки, но, заслышав, как несколькими пролетами лестницы ниже кто-то открывает дверь, свистеть прекратил, вновь пошел молча. Потому, верно, и спугнул прижавшуюся друг к дружке в весьма нескромных объятиях пару на лестничной площадке между третьим и вторым этажами, которая, явно не ожидая его появления, тотчас бросилась в разные стороны. Не имея привычки интересоваться чужой приватной жизнью, Александр прошел бы мимо, даже не подав виду, что что-либо заметил, если бы не легкий аромат духов… таких знакомых, что он невольно поднял удивленный взгляд на стоявшую, отвернувшись к стене, даму в шляпке, покрытой густой темной вуалью… Впрочем, даже если бы на ней было восточное одеяние, полностью укрывающее фигуру с ног до головы… Каким, откуда вдруг взявшимся усилием воли, он смог заставить себя пройти – не остановиться, Александр не знал. И все-таки – это удалось. Бородатый лакей в просторном светлом холле, украшенном многочисленными кадками с высоким пальмами, едва успел распахнуть перед ним дверь. А извозчик, экипаж которого Веригин остановил тотчас, едва только оказался на улице, грязно выругался, с трудом удержав в узде каурую лошадку, шарахнувшуюся от внезапно выскочившего на дорогу человека. - Да что ж ты делаешь, барин?! Нешто умом совсем тронулся? – пробасил он с укоризной, оборачиваясь к нему, тяжело и безмолвно опустившемуся на заднее сиденье. Но, напоровшись, словно на остро заточенный нож, на черный пустой взгляд, осекся, умолк испуганно и мелкой щепотью, едва заметно осенил себя крестным знамением. – Куда отвезти-то тебя, хоть? – спросил он еще через минуту, так и не дождавшись, чтобы «барин» сказал ему об этом сам. - В клинику вези, - помолчав еще немного, глухо проговорил Веригин, все так же неотрывно глядя строго перед собой. И после прибавил, наконец, адрес.
Ольга Веригина: - Ты абсолютно в этом уверена? Это твой муж?! – в глазах Анри был неподдельный ужас. Он ходил по комнате, шагая очень широко и нервно покручивая жемчужную головку булавки, которой был украшен его шейный платок. Выглядел при этом так, будто ему только что вынесли смертный приговор: бледное лицо, потухший взор, глубокая складка между бровей. - Но он ведь не остановился! Так что даже если ты и права, то, похоже, он не узнал тебя. Так что зря волнуешься, тут не о чем волноваться! Ольга истерично хохотнула и сделала большой глоток из бокала, который Анри дал ей пару минут назад, едва они вновь оказались в его квартире. Когда Александр прошел мимо них по лестнице, когда он лишь на долю секунды замедлил шаг, Ольге показалось, что перед ней вдруг разверзлась пропасть, и она сейчас полетит вниз с обрыва прямо на острые камни. Но Веригин просто отвернулся и отправился дальше, не сказав ни слова и не устроив сцены. Однако ощущение неизбежной катастрофы от этого почему-то сделалось лишь сильнее. И потому, едва внизу захлопнулась дверь, Ольга вдруг заскользила вниз по стене и непременно упала бы, если бы не вовремя поспевший к ней Анри. Он помог ей встать и, не понимая еще, что привело Ольгу в такое волнение, увел обратно к себе, усадил в кресло и заставил выпить коньяк, только после этого разобрав, наконец, слова, которые едва различимым шепотом повторяла возлюбленная: «Это был он!» Теперь она, правда, уже вполне владела собой, зато Анри, напротив, вел себя как школьник, которого застукали за чем-то недопустимым. И это его волнение странным образом делало его внешне очень неприятным. На лбу выступила испарина, глаза быстро бегали, и оттого взгляд его было просто невозможно поймать. Ольге казалось, что он волнуется даже больше, чем она сама. И это ее злило, поэтому последние слова графа де Колиньи также вызвали у нее недобрую усмешку. - А я и не волнуюсь… больше. Это действительно было почти так, ведь сейчас Ольга отчетливо понимала, что разговор о разводе, который она так давно задумала, будет начать гораздо проще. Гораздо проще, только вот отчего-то по-прежнему было не по себе. Она испытала настоящий ужас, когда увидела мужа, но теперь, увидев, насколько равнодушно он отнесся к ее измене, чувствовала еще и растерянность. Что же он за человек? Он что же, абсолютно ничего не чувствует? Как можно было так спокойно уйти и ничего не сказать?! Ее даже вдруг начала одолевать какая-то обида – выходит, все эти годы, твердя про свою любовь, Александр обманывал ее? Ведь если любят, то… - Ну, если и узнал, то повел себя как разумный человек. Скандала ему не нужно, как и нам. Да, он очень умен, твой муж. - Умен?! – Ольга вскочила и тут же пожалела об этом – у нее закружилась голова то ли от выпитого коньяка, то ли от переживаний, - Да такого дурака поискать еще надо! Где его гордость? Ему что, наплевать на все?! - Я бы не сказал, что он дурак, и очень надеюсь, что дальше он будет столь же… гм, деликатен. При этих словах в глазах Ольги загорелся недобрый огонек, и она чуть не произнесла вслух, что и сам Анри, видно, не отличается особым умом, раз говорит подобные глупости. Но благоразумно решила, что ссориться с ним из-за этого просто нелепо. В конце концов, сейчас важнее всего другое. И откладывать это дело больше стоит. Через четверть часа она покинула дом на Шпалерной и отправилась домой. По дороге репетировала начало разговора, продумывала реплики, которыми мог ответить Александр – скупые и предсказуемые, свои фразы – красивые и многосложные. Но приехав домой, к своему удивлению, мужа там не застала. Служанка сказала, что барин не возвращался, и это еще больше разозлило Ольгу. Ему что же, действительно настолько все равно, что даже и говорить об этом не хочет? Да будь она на его месте, ждала бы здесь, у порога!.. Нет, на его месте она точно не смогла бы оказаться – разве можно вообразить, что у Веригина с кем-нибудь любовная интрижка?! А может, Анри прав и Александр ее не узнал? Ведь не может же мужчина быть настолько лишен гордости, не может же он так спокойно отнестись к подобному унижению? В противном случае, он полное ничтожество! Совершенно сбитая с толку, Ольга до самого ужина не находила себе места – то думала про решительный разговор, то вдруг начинала надеяться, что Веригин не придал особого значения увиденному, так как не узнал ее. Все эти мысли так измучили ее, что когда Глаша доложила о приходе Александра Глебовича, Ольга готова была уже сказаться больной. Но все же заставила себя встать с кровати и вышла в столовую, где уже ожидал ее в одиночестве супруг.
Александр Веригин: Многое пережив и передумав по пути от Шпалерной до клиники, Веригин готов был признать, что впервые в жизни почти понимает, как, должно быть, чувствует себя страдающий болезненным расщеплением личности. Ведь в те минуты в нем самом вдруг будто бы откуда-то возникли и сошлись в непримиримом споре сразу два человека, ни одного из которых он прежде не знал и ни с кем из коих не мог полагать себя безоговорочно согласным. Даже три, если учитывать, что «обычного себя» он ощущал в тот момент как некого арбитра в этом поединке мнений, где Первый диспутант был зол, отчаян и требовал мщения, а Второй – напротив, совершенно холоден, язвителен и смотрел на своего «оппонента» с саркастической усмешкой всякий раз, когда тот, перебирая былые обиды, доказывал, что нельзя сносить и меньшее, не рискуя потерять самоуважения. А уж то, что произошло сегодня – и вовсе. «А разве смог бы ты уважать себя, - возражал в ответ воображаемый Второй, - если бы устроил прямо там, на лестничной площадке, пошлую сцену? Не важно, какую именно: заурядный мордобой или – если тот дворянин, пощечину и ритуальный бросок перчатки в лицо. Ты был бы смешон и жалок в любом из вариантов, как бывает смешон и жалок глупый, доверчивый муж-рогоносец из опереток и водевилей, которые так любит Ольга. И ты не можешь этого не понимать». Не понимать, и в самом деле, невозможно, соглашался в Александре арбитр «поединка». Но что же делать дальше? «Неужели снова простить и забыть?!» - недоумевал Первый, а вместе с ним и обычный Веригин. – «Забыть – возможно. Со временем. А вот прощать – не обязательно!» «Прощать – не обязательно», - повторяя мысленно эти слова, словно буддистскую мантру, Веригин и смог пережить остаток нынешнего дня, до той поры, пока тот не обернулся прозрачным от заметно поредевшей уже на деревьях листвы тихим вечером, в который он вернулся домой так же, как возвращался всегда. Хотя еще несколько часов тому назад был уверен, что не сможет больше заставить себя переступить порог этой квартиры. Однако ж переступил. И был весьма удивлен тем, что не ощущает в себе по этому поводу практически никакой перемены. Верно, правду говорят про его змеиную кровь, не преувеличивают… Горничная, вышедшая в переднюю встретить хозяина, как всегда приняла у него пальто, цилиндр, перчатки и трость. Затем сказала, что Ольга Дмитриевна нынче дома и осведомилась, когда следует накрывать на стол: прямо теперь же или подождать. Александр ответил, что ждать не нужно. И отправился в кабинет, пожалуй, единственное место, где после всех бытовых и декоративных усовершенствований жены ощущал себя в их квартире по-настоящему дома – среди старых и немодных, перевезенных сюда еще из холостяцкой обители, стеллажей, до отказа заполненных книгами, среди потертой мебели, всегда мрачноватой и даже немного таинственной от некоторого недостатка дневного света, вызванного тем, что окна, и без того обращенные на север, были занавешены темными и плотными шторами. Да, действительно, только здесь ему было всегда хорошо и спокойно. Здесь. А не вообще – в этой квартире, на этой улице, в этом городе… И ведь все это, в общем-то, так легко просто взять и перенести в любое другое место! И тогда дом – его дом, мгновенно снова образуется вокруг сам по себе. Так просто? Да. И почему эта элементарная мысль никогда не приходила ему в голову раньше? Как раз на этом месте размышления Веригина, удобно расположившегося в своем обычном кресле, оказались прерваны явлением Глаши, которая сказала, что обед уже на столе, но Ольга Дмитриевна пока еще у себя в комнатах. - Это ничего, - ответил доктор, а после поднялся и пошел в столовую, один. Заходить за женой – так, как это чаще всего случалось у них прежде, на сей раз он не имел намерения. Дожидаться долго, правда, не пришлось. Ольга возникла в дверном проеме, спустя пару минут после того, как Веригин, как всегда, заняв свое место во главе стола, взял просмотреть свежую газету. Которую, впрочем, немедленно отложил в сторону, поднимаясь навстречу, и отодвигая для настороженной и потому какой-то притихшей супруги стул. - Здравствуй, Ольга, - произнес он негромко, помогая устроиться за столом и, возвратившись на место, прибавил столь же спокойно. – Как прошел твой день?
Ольга Веригина: Ольга не торопилась в столовую, появиться на глаза Александру – несмотря на то, что она бы никогда не призналась в этом даже самой себе, было стыдно и страшно. И она, конечно же, ожидала от него наказания за свой проступок, хотя и не знала, что это может быть. А от этого становилось еще страшнее. И каково же было после всех мучений увидеть его за столом, спокойно читающим газету?! Таким привычным, можно даже сказать – обычно-скучным? Поднявшись – как всегда – при ее появлении, Александр вежливо поздоровался, помог устроиться за столом и даже подал салфетку, которую Ольга, обескураженная происходящим, тут же судорожно сжала в руках, чтобы унять их дрожь. И лишь потом, немного успокоившись, позволила себе осторожно посмотреть на него, пытаясь рассмотреть ну хоть какую-нибудь перемену против обычной сдержанности. Но все было как всегда даже внешне: и чистый, опрятный костюм, и галстук, повязанный без претензии на модность, и белоснежный крахмальный воротничок. И взгляд был все тот же самый – холодный и спокойный, который, вместе с его равнодушной улыбкой навел почти мистический ужас, заставив вновь зашевелиться в груди страх. Она не понимала, что происходит, но чувствовала в происходящем какой-то подвох. Через несколько напряженных минут ожидания дверь приоткрылась и в столовую вплыла Глаша, держа перед собой серебряный поднос, на котором стояла огромная фарфоровая супница. Медленно подойдя к столу, она важно поставила свою ношу ровно по центру, еще чуть-чуть поправила и приподняла крышку, выпуская на волю густой и ароматный пар. Затем крышка легла на стол справа от супницы, на красивый, вышитый рушник. А Глаша, тем временем, продолжала разыгрывать перед ними свой ежедневный обеденный ритуал: взяла в одну руку белоснежный фарфоровый половник, торжественно погрузила его в супницу, а затем – медленно извлекла его уже полным, перелила янтарного цвета бульон в тарелку и поставила перед Александром Глебовичем, который тотчас вежливо ее поблагодарил. Улыбнувшись и сделав книксен, девушка вернулась на место, чтобы повторить все еще раз – теперь уже для Ольги Дмитриевны, которая все это время завороженно наблюдала за ее передвижениями и думала лишь о том, для чего вообще им нужна в доме эта огромная супница, из которой можно накормить роту голодных гренадеров? Зачем нужен этот дурацкий танец вокруг стола, с движениями, выверенными почти по секундам? Подав хозяйке тарелку, Глаша столь же торжественно накрыла супницу крышкой и переставила ее на буфет, здесь ей предстоит стоять еще какое-то время – на случай, если кто-нибудь из господ попросит себе добавки. Но ведь они не попросят! Никогда, ни разу не просили! Осматривая будто бы новым, незнакомым взглядом оставшиеся на столе блюда с гренками, забавную масленку в форме лежащей коровы, Ольга не могла отделаться от ощущения, что все это – невероятно нелепо. А еще более нелепа тщательность, с которой Глаша расставляет все это на столе – ровно, чуть ли не по линейке. Почти физически ощущая, как звенят ее до предела напряженные нервы, Ольга теребила серебряное кольцо на своей салфетке и молча наблюдала за горничной, необычайно важной от сознания собственной нужности и полезности, готовая то ли зло расхохотаться, то ли удариться в отчаянную истерику. Наконец, промурлыкав пожелание хорошего аппетита, чертова девчонка вышла вон. Антракт. До следующего блюда. Меж тем, Александр был все так же невыносимо спокоен, ожидая ответа на свой вопрос – а у нее точно ком стоял в горле, не давая ни слова вымолвить, ни приступить уже, наконец, к еде, отвлекшись хотя бы таким немудреным способом. Вместо этого Ольга тупо пялилась сперва на разложенную на коленях салфетку, а затем переключила напряженное внимание на свою ложку, будто надеясь найти на ней какое-нибудь пятно и под благовидным предлогом призвать обратно Глашу. Но ложка была начищена идеально. - Как я провела день? – наконец, через силу, выдавила она, подивившись своему охрипшему, как при простуде, голосу, - Да как обычно. Ничего такого, что могло бы тебя заинтересовать. А твой день прошел спокойно? – Невольно посмотрев в лицо мужу, Ольга тут же вновь отвернулась.
Александр Веригин: …Аккуратно и вовремя завершив все дела в клинике, домой Веригин, тем не менее, нынешним вечером попал далеко не сразу. Примерно на половине своего обычного пешего маршрута он вдруг остановил проезжавшего мимо извозчика и велел отвезти себя к графу Чернышеву, мотивируя этот внезапный – что было весьма для Александра необычно – порыв, необычными же обстоятельствами. Нет, вовсе не теми, о которых можно было бы подумать. Говорить с тестем Веригин намеревался исключительно о том, что более не сможет оставаться лечащим врачом мадам Вийон – после сегодняшнего дня это будет попросту невозможно. Безусловно, он собирался переговорить об этом и лично с пациенткой, но позже. Теперь же, чтобы избежать малейшего недопонимания, хотелось объясниться именно с Дмитрием Платоновичем как с человеком, которого Александр безмерно уважал и к мнению которого по многим вопросам прислушивался. Тесть встретил его у себя в кабинете, как всегда радушно, хоть и ожидаемо удивился. К немалому облегчению Веригина, дома в этот час он оказался один. Графиня Мария Николаевна уехала в Гатчину, где в маленьком имении неподалеку от города доживала свой век ее двоюродная бабка, восьмидесяти с лишним лет от роду весьма примечательная особа, по семейным преданиям, в юности вскружившая голову не одному знаменитому мужчине своего времени, но так ни разу и не вышедшая замуж. Отчего и почему – никто не знал. Тайну свою старуха оберегала всю жизнь свирепо и истово, а в последние пару лет, совершенно впав в детство, возможно, попросту и сама забыла. Но была она единственной оставшейся в живых родственницей старшего поколения графской четы Чернышевых, и потому те уже долгие годы в меру сил о ней заботились, конечно же, не оставляя своим вниманием и теперь. И Веригин по этому поводу в разговорах с женой не раз отдавал дань их благородству. Но Ольге, не слишком-то привязанной к родителям, подобное поведение всегда казалось если не простой блажью, то скрытым желанием представить себя в наиболее выгодном свете перед мнением общества. Александр был с нею в этом категорически не согласен. Немного поговорив о здоровье уважаемой Авдотьи Кирилловны, они с тестем плавно перешли к делам текущим. Когда же Александр сообщил ему о своем сегодняшнем решении, Дмитрий Платонович некоторое время изучал непроницаемое лицо зятя, а потом вдруг велел ему перестать ломать комедию и выкладывать, наконец, все начистоту. И он – столь же неожиданно для себя – рассказал. Как есть, без обиняков. - Теперь – понимаю, - после недолгого молчания граф Чернышев кивнул. И, подойдя к Александру, хлопнул его по плечу. – Понимаю. И как мужчина, и даже как отец. Последнее, впрочем, признавать куда горше. Я, конечно, давно знал, что она испорчена и порочна, но очень хотел надеяться, что небезнадежно – особенно после того, как вы поженились. Вижу, что ошибся… Ты, безусловно, волен и прав в своем решении, хотя я все же склонен призвать тебя еще немного подумать. Все же, это скандал. Я теперь беспокоюсь не об Ольге, что уж тут поделать, коли она сама предпочла… грязь. На этом слове он тяжело вздохнул и болезненно поморщился, заставив зятя встревоженно вскинуться, уже жалея об этом припадке откровенности: - Дмитрий Платонович, простите, я не должен был… - Молчи! – старый дипломат лишь устало отмахнулся, показывая, что с ним все в порядке. – Так вот: я уже не о дочери тревожусь, о тебе… Да, что уж говорить, привязался я к тебе, Саша, будет жаль расстаться, - вновь подняв глаза на зятя, граф покачал седой головой и грустно усмехнулся, когда тот попытался уверить, что не видит для этого поводов. – Только еще раз прошу: не руби с плеча. Пережди нынешнюю ночь, перетерпи! А уж наутро все ей расскажешь, коли не передумаешь. Ну что, сможешь пообещать эту малость неприлично расчувствовавшемуся старику, который, в общем-то, всегда совсем неплохо к тебе относился? Разумеется, Александр пообещал, расстраивать Дмитрия Платоновича сверх всего, что уже и без того было сказано, и верно, смотрелось жестокостью. Но в душе был глубоко уверен, что решения своего не переменит ни на завтрашнее утро, ни на десяток-другой следующих за ним «утр». Теперь же, сидя за столом напротив жены, лишь укрепился в этой уверенности. Держать себя в руках в ее присутствии, кстати, оказалось гораздо труднее, чем думалось по пути домой. Поэтому, полагаясь на известную формулу «когда не знаешь, что делать, делай то, что предписывают правила», на протяжении всего нелепого фарса, который лишь по случайности носил название «семейный ужин», Веригин неуклонно следовал всем заведенным – не им, супругой! – порядкам и правилам. Отчего те выглядели еще более нелепыми и вычурными. И, кажется, впервые в жизни это понимала даже Ольга, на лице которой против воли отражались все ее чувства. Не слишком явно: она всегда умела неплохо владеть собой. Но Александр, следивший за лицом жены весьма внимательно и не без тайного мстительного удовлетворения, конечно, видел все: и ее браваду, и связанный с непониманием происходящего страх, многократно усиленный неизвестностью. Было это, пожалуй, с его стороны не по-христиански, зато честно. А праведным христианином Александр себя и не считал… Кроме того, он только что с удивлением обнаружил, что если позволить себе иногда отпускать на волю, хотя бы немного, недобрые чувства, то это, оказывается, неплохо улучшает настроение и аппетит. - Все хорошо, спасибо!... Нет, Глаша, добавки не нужно! – улыбнувшись, Веригин жестом остановил горничную, принявшую у него опустевшую суповую тарелку, и метнувшуюся было вновь к буфету за второй порцией, а затем вновь взглянул на супругу, ощутимо съежившуюся от этой безмятежной улыбки. Пока он с удовольствием ел свой суп, Ольга даже не прикоснулась к еде. – Что с тобой? Нет аппетита, или вновь эти новомодные дамские «диэты»? Слово это Веригин намеренно выговорил насмешливым тоном, ибо действительно полагал абсурдной пришедшую из Европы моду на томную худобу и «интересную» бледность, особенно популярную у молодых девиц из общества, многие из которых, страдая после подобного самоистязания малокровием и хлорозом, становились его постоянными пациентками. - Напрасно, коли так. Тебе это вовсе ни к чему. Потому советую все же – не как муж, а как доктор – нормально поесть. Мне же, однако, при этом позволь тебя на сегодня покинуть: день, и верно, получился весьма обычный, но напряженный, я очень устал. И потому хотел бы нынче лечь спать пораньше.
Ольга Веригина: Конечно, последние месяцы их отношения, и без того весьма странные, претерпели немало перемен. Но Веригины умело скрывали это друг от друга. Потому, если доводилось обедать или ужинать вместе, чаще всего могли запросто поддерживать за столом необременительную беседу, иногда даже получая от этого удовольствие. Ведь при всей внешней сухости и скованности, что обычно почему-то овладевала им обществе, дома, с супругой, Александр умел быть вполне приятным и остроумным собеседником. Но не сегодня. Ольга же нынче была тем более не состоянии выдумать ни единой темы, чтобы завязать разговор. Потому, когда муж вдруг объявил, что намерен прервать ужин, так как сильно устал, она поначалу даже обрадовалась. Но стоило остаться за столом в одиночестве, и краткая радость эта опять обернулась тягостным чувством непонимания происходящего, заставляя перебирать в памяти события сегодняшнего дня и сопоставлять их с поведением и словами Александра, лишь сильнее и безнадежнее запутываясь и отчаиваясь. Лишь через несколько минут после его ухода Ольга вдруг заметила, что суп в ее тарелке давно остыл, а она к нему и вправду, почти не притронулась. Причем, вовсе не из-за диеты, язвительно рассуждая о которой, Александр, между тем, прекрасно знал, что она никогда не занималась подобными глупостями, а из-за сжигавшего изнутри волнения. Вернувшаяся в столовую Глаша забрала тарелку, и уже было приготовилась поставить другую – для жаркого, но Ольга ее остановила: - Не нужно, не хочу. Ничего не хочу! – капризно сморщив нос, будто девочка лет десяти, проговорила она. А после, когда Глаша попробовала уговаривать, пусть даже и не столь наставительным тоном, как за несколько минут до того – муж, едва на нее не накричала. Впрочем, настроение у Ольги Дмитриевны всегда было крайне переменчивым. И Глаша давно привыкла не придавать этому большого значения. Не обиделась и теперь, хотя и старательно изображала неудовольствие, убирая посуду со стола на поднос и громче обычного звякая фарфоровыми тарелками и серебряными приборами. - Не хотите – и ладно! Разве кто заставляет? Людмилу только жалко, поди, расстроится, бедная! – бормотала она при этом, будто бы размышляя вслух. – Уж так старалась, когда пирожные готовила! А теперь их, поди, выкинуть придется… Грустный вздох, последовавший за этими словами, должен был выражать всю силу сочувствия и к тщетным стараниям, и к судьбе самого лакомства, которое кухарка Веригиных, Людмила Прокофьевна, и верно, готовила чрезвычайно вкусно. Настолько, что даже теперь, услышав о нем, Ольга оживилась и посмотрела на Глашу: - Это какие же? – поинтересовалась она как бы нехотя, вставая из-за стола. - Ну, какие-какие! С абрикосами и миндалем, конечно же, Ольга Дмитриевна! – хмыкнула Глаша, пожимая плечами и даже не оборачиваясь. Иными словами – те самые, которые и сама она, и Александр любили больше прочих и встречали с неизменным энтузиазмом. Да и не только они, судя по всему. Что бы там не болтала Глаша, Ольга была уверена, что почитателей кулинарного таланта Людмилы Прокофьевны в этом доме хватает и без них с мужем, но считала ниже собственного достоинства проверять слуг на предмет мелких хищений еды с барского стола. Однако отдавать им сей кулинарный шедевр, даже не попробовав его, было действительно обидно, несмотря на все душевные раны и общее отсутствие аппетита. - Лучше принеси мне кофе прямо в спальню! – откликнулась мадам Веригина, а потом, с легкой небрежностью прибавила: - Ну и парочку этих пирожных, так и быть. Оказавшись вновь в своей комнате, она первым делом подошла к туалетному столику, на котором стоял небольшой серебряный ларчик с перламутровыми вставками. Внутри него хранились папиросы. А рядом лежали спички и, на специальной подставке – черепаховый мундштук. Закурив, несколько мгновений Ольга безмятежно смотрела за струйкой дыма, которая облаком расплывалась под абажуром. Привычка эта почти исчезла у нее после замужества, хотя до отъезда из отчего дома тогдашняя мадемуазель Чернышева курила буквально каждый день, будто кому-то назло. Теперь сигареты нужны были лишь, когда случалось что-то по-настоящему сильно ее встревожившее – как сегодня. - Да что стряслось-то, Ольга Дмитриевна? – всплеснула руками Глаша, застав ее ходящей по комнате с папиросой в руках. Покончив с уборкой со стола, она пришла переодевать барыню ко сну. – Вы прямо сама не своя! - Не знаю, Глаша, стряслось ли или еще случится только! Боже мой, ничего не знаю! И как это отвратительно – ничего не знать… У него еще лицо, будто и ничего не произошло. А глаза – ледяные! Хотя, может, я конечно, и придумываю. Может, прав Анри... - У кого ледяные? Вы с месье, что ли, поссорились? – ахнула горничная. И Ольга поморщилась: - Нет! Причем здесь он?.. Не важно, не бери в голову. Но хорош этот совет был лишь для Глаши. Сама же Ольга никак не могла выкинуть из головы события сегодняшнего дня. И чем больше она размышляла о той злополучной встрече на лестнице, тем отчетливее понимала, что муж просто не мог ее не узнать. Да, лицо было скрыто вуалью, но платье на ней было от мадам Ивановой, пошитое специально для нее, да еще меховая накидка, которую она покупала с Александром вместе, и он, конечно же, все это помнил! «Да что же он, черт побери, задумал?!» - вновь и вновь она задавала себе этот вопрос. И, не находя ответа, от переполнявшей сердце злости, точно на лютых врагов, набрасывалась на одно пирожное за другим. Негодуя, тревожась и вот-вот будучи готовой опять расплакаться от собственного бессилия – как же она ненавидела его в эти минуты, постепенно сложившиеся в бесконечно долгие часы мучительной ночи, забыться в которую ей удалось лишь незадолго до наступления рассвета. Так, впрочем, и не признавшись себе, что ненависть эта рождена стыдом и страхом. На другое утро Ольга открыла глаза уже за полдень. Глаша моментально явилась на ее звонок, видно давно поджидала. Принесла утренний чай, легкую закуску и сразу же поинтересовалась, будет ли мадам завтракать. - Александр Глебович не стал дожидаться, пока вы проснетесь, один поел. Сказал, что вас пока дождешься, и с голоду можно умереть! Рука с чашкой замерла в воздухе, и Ольга вопросительно уставилась на горничную. Вместе с мужем они завтракали лишь в дни его выходных, или же когда в дом заранее были приглашены гости. В остальные дни он уходил в больницу так рано, что встречаться по утрам за столом им не приходилось. Приемным же днем, когда он оставался дома с утра, был вторник. А сегодня – Ольга на миг задумалась и посчитала в уме дни недели, сегодня был четверг. - Я не понимаю, с чего бы ему меня ждать к завтраку? – сделав маленький глоток чаю, женщина почувствовала отвращение к еде. Со вчерашнего дня аппетита у нее явно не прибавилось, да еще и мутило немного от проклятых пирожных – сколько она их там съела вчера? - Так дома Александр Глебович сегодня, не пошел на службу отчего-то. - Вот как? – только и смогла вымолвить мадам Веригина, ощущая во всем теле странное покалывание. Через полчаса она, в домашнем платье, с заплетенными в косу волосами, вышла в гостиную, где в глубоком кресле сидел ее супруг, увлеченно читая какую-то книжку. - Ты сегодня дома? Какая неожиданность! Здоров ли ты, Саша?
Александр Веригин: Пауза длиной в одну ночь, взятая по совету тестя на обдумывание принятого накануне решения, ничего не изменила. Сомнений не возникло, а уверенность в правоте, напротив, будто бы окончательно выкристаллизовалась в четкий и конкретный план действий для каждого из возможных вариантов развития событий. Потому оставалось лишь дождаться, какой именно потребуется привести к исполнению. Поднявшись, по привычке, рано утром – хотя на то и не было больше необходимости, Александр привел себя в порядок и позавтракал. В одиночестве, сославшись Глаше на какой-то незначительный повод. На самом деле – просто хотел, чтобы разговор с женой случился в как можно более официальной обстановке, а еще – без свидетелей. После же завтрака у него внезапно образовались сразу несколько свободных часов, которые Александр, как и все люди, привыкшие много работать, встретил с легким ощущением растерянности – что делать, чем себя занять? И еще одно. Уходя в клинику обыкновенно рано утром, он, оказывается, совершенно не представлял себе распорядка дня супруги – во всяком случае, утренней его части. Потому, узнавая от горничной, являвшейся по вызову ежечасно, что Ольга Дмитриевна изволит почивать, в десять утра Веригин еще удивлялся, в одиннадцать – досадовал, а к двенадцати, признаться, уже и рассердился порядком, пообещав себе, что ежели Ольга не соизволит, наконец, пробудиться ото сна еще час, то он устроит ей подъем собственными усилиями. Однако ж обошлось, и когда из смежной с гостиной комнаты послышались шаги жены и тихий шелест ее платья, Александр Глебович успел даже довольно удачно сделать вид, что настолько глубоко поглощен чтением книги – первой попавшейся на глаза и взятой на ходу с каминной полки, что не заметил ее прихода. Оторваться же от «чтения» его заставила непривычно мягкая и заботливая интонация голоса жены, а также обращение – «Саша». Обычно Ольга даже наедине звала его полным именем. Прилюдно – и вовсе по имени-отчеству, хотя большинство супружеских пар в их окружении вполне обходилось без подобных церемоний. - Здоров, конечно, - проговорил он, откладывая в сторону книгу и поднимая на нее глаза. – А вот за тебя, скажу откровенно, уже начал волноваться: возможно ли столько спать, когда находишься в добром здравии, Оля?.. Впрочем, что это мы, в самом деле, как ни встретимся, так сразу о здоровье друг друга первым делом справляемся? Вроде, и возраст еще не тот, и причин особенных нет? – прибавил Веригин, и в голосе его послышалась ироническая нотка. Однако супруга не разделила его веселья, потому, уже через минуту Александр вновь сделался серьезен и жестом предложил ей наконец присесть, не стоять. Ольга молча опустилась на край сиденья соседнего кресла. Спина ее казалась напряженной и оттого – неестественно прямой, руки сложены на коленях – ни дать ни взять – скромница-гимназистка перед строгим учителем. Простое светлое утреннее платье и девичья коса, перекинутая через плечо на грудь, лишь усиливали сходство с этим образом, но Веригин, на краткий миг вновь поддавшись его неотвратимому для себя – даже теперь! – очарованию, усилием воли решил не обращать внимания. К тому же, кому, как ни ему знать, насколько он, этот образ, обманчив! И как не соответствует он истинной природе этой глубоко погрязшей во лжи женщины. - Как видишь, дома. Сегодня и далее постоянно, - решив, что более тянуть не имеет смысла, Александр вздохнул и снова взглянул жене прямо в глаза. – Вчера вечером я подал в руководство клиники прошение об увольнении, и оно было удовлетворено. Изумление, мгновенно отразившееся на лице Ольги, говорило само за себя – подобного она, похоже, не ожидала. И, кажется, не понимала, как реагировать и что говорить в ответ. - Но это еще не все, - ощущая нечто, вроде мрачного, мстительного удовлетворения, Веригин наблюдал, как изумление сменяет растерянность и страх. – Также я оставляю и частную практику в Петербурге, потому что принял решение круто изменить свою жизнь. Давно думал о том, что мог бы приносить людям гораздо больше пользы, не тратя времени на многое, без чего развитый духовно и самодостаточный человек вполне может обойтись – имею в виду так называемую «светскую жизнь», в той или иной мере неизбежную здесь, в городе. Иными словами, Ольга, я намерен покинуть столицу, так как получил предложение – весьма для меня почетное и потому заманчивое, возглавить целую больницу в Астраханской губернии. Уезд, конечно, не самый большой, говорят к тому же, что работы там немало – после летней эпидемии холеры это стало особенно очевидно: слишком долго не было врача. Но я уверен, что мне хватит сил все наладить и организовать должным образом… Ольга все еще потрясенно молчала, и Веригин, поднявшись из кресла, подошел к ней и ласково положил на плечо руку, словно в знак ободрения и поддержки: - Понимаю, дорогая, что для тебя все это звучит весьма неожиданно, однако, выходя замуж за врача, ты, конечно, всегда знала, что у него в любой момент может возникнуть неотложная необходимость ехать к больным – невзирая на время и обстоятельства? Так вот, считай, что это как раз такой случай. Не волнуйся, времени на сборы у тебя будет достаточно: полагаю, что в Черный Яр – то самое место, в котором нам предстоит обосноваться, мы сможем отправиться не ранее, чем через месяц. До этого, полагаю, ты успеешь без спешки распорядиться с нашим здешним имуществом по собственному усмотрению. Я тебе в этом полностью доверяю.
Ольга Веригина: - Но при чем же здесь я?! – пискнула Ольга, когда наконец-то обрела дар речи. И тут же замолчала, почувствовав, что дальше говорить человеческим голосом не сможет. Пока Александр рассказывал о своих планах, ей казалось, будто где-то рядом ревет водопад, настолько оглушителен был шум в ушах от потрясения. Когда же он стих, и слова мужа выстроились в белокурой головке мадам Веригиной в логическую цепочку, у нее на мгновение перестало биться сердце. Но дальше сердце забилось вновь, да еще с какой силой! – Не понимаю, причем здесь я? – уже более спокойным голосом, вставая с кресла и отводя руку мужа в сторону, произнесла Оля. Она старалась глядеть прямо в его лягушачьи, холодные глаза, но спрятавшаяся там насмешка – над нею? – сильно ее смущала. - Если ты решил принести пользу людям, сделай милость – начни с меня! С чего это я должна лишать себя возможности вести светскую жизнь? Выходя замуж за врача, я знала, что это будет столичный доктор с соответствующей нашему положению в обществе практикой, а не какой-то фельдшер из захолустья! По лицу Александра прошла судорога, а губы едва дрогнули, будто он хотел что-то ответить, да передумал – словно тратить слова на нее было глупым расточительством. Ольга отвернулась, чтобы не наблюдать этого осуждающего взгляда, прожигающего ее насквозь. Боже, как можно было совершить такую ошибку – зачем они поженились вообще?! Совсем недавно она встретила на одном из приемов Дорна, который только что вернулся из дипломатической поездки в Бухару. Это по-прежнему был все такой же невыразительный, немного зацикленный на своей должности человек, но при этом – весьма успешный дипломат, говорили, что рано или поздно он даже получит министерский портфель. И потому в глазах светских матушек он, несомненно, считался теперь «перспективной партией». Это подтверждало и их любезное радушие и осторожные, заинтересованные взгляды юных барышень, которым настоятельно рекомендовали к нему «присмотреться». А ведь ей, Ольге, бы не потребовалось и сотой доли прилагаемых ими усилий, чтобы сделать Дорна своим мужем, если бы в свое время она не совершила огромную глупость и не выбрала того, кто готов теперь запросто оставить не только столичную жизнь, но и блестящую карьеру ради прозябания в глухой провинции! Ну, неужели же Александр настолько может быть лишен честолюбия – если он настоящий мужчина?! Право, даже жаль его немного… Но себя все же, гораздо жальче. Потому упускать внезапно представившегося шанса Ольга не собиралась. Пусть все пошло и немного не так, как хотелось бы ей. До сих пор не понимая, знает ли Веригин, она решилась сделать первый шаг сама. И, собравшись с силами, вновь обернулась к нему, стоящему посреди комнаты, словно истукан, так и не сменив ни позы, ни выражения на лице. - Послушай, этот наш брак – такая глупая ошибка и не признать этого ты не можешь. Мы не подходим друг другу, не разделяем интересов друг друга и в действительности – ничего кроме товарищеских чувств друг к другу никогда не питали. Так давай же не будем разрушать этих добрых отношений. Я хочу развестись с тобой, я останусь здесь, а ты поедешь в свой Черный Яр, чтобы вершить добрые и, несомненно, нужные дела. Уверена, нам помогут быстро решить вопрос о расторжении брака. У меня есть нужные связи, да и среди твоих пациентов, наверняка, найдется пара влиятельных лиц, которые захотят оказать тебе ответную услугу. Верно ведь? Ну что же ты молчишь, друг мой? Оле казалось, что все так хорошо и логично, что отказа последовать не должно. Не будет же Александр, и в самом деле, удерживать ее силой – ради чего? А там, в этом Яру, он ее забудет. Может, даже после встретит какую-нибудь скучную вдовушку, из тех, которые всегда хотят замуж, чтобы иметь под боком вот такого скучного, но покладистого супруга. Оля не сомневалась, что порознь они оба станут счастливее, чем были все эти годы.
Александр Веригин: Нелепые упреки, один за другим вылетавшие из уст Ольги, смертельно напуганной, но все еще продолжавшей делать вид, будто не понимает причин происходящего, Веригина, как ни странно, почти не задевали. Вернее, конечно же, слушать их было неприятно, однако, по крайней мере, равные доли в сложной, многокомпонентной смеси эмоций, наполнявших в этот момент его сердце, составляли брезгливая жалость и… да, пожалуй, это было самое настоящее облегчение. Словно бы впервые за долгое время он, наконец, обрел законное право испытывать к ней презрение и неприязнь – без ощущения внутренней вины и неловкости, неизменно просыпавшихся следом, а то и одновременно с этими чувствами. Без попыток оправдать ее холодность и отчуждение собственными ошибками. Право, к тому же, врученное по крайнему легкомыслию, собственноручно, словно меч – острием к собственной груди, возьми и прямо теперь порази насмерть! Беда лишь в том, что… не хочется. Совсем не хочется. Проигнорировав очередное оскорбление в свой адрес, Александр продолжал внимательно рассматривать супругу – словно микроб на предметном стекле микроскопа. Не понимая такой реакции, Ольга все сильнее теряла самообладание, а он все ждал, когда она, наконец, заговорит о главном. И вот, стало быть, дождался… - Оля, а я ведь совершенно с тобой согласен! – присев на край массивной столешницы, Веригин неторопливо вытянул ноги, а руки, напротив, спрятал в карманах свободного домашнего бархатного курительного пиджака, затем чуть наклонил голову набок и вновь с легкой улыбкой посмотрел на жену, во взгляде которой в тот же момент вспыхнули огоньки надежды. – Мы действительно всегда были друзьями. Но ведь в истинной дружбе обе стороны имеют совершенно равные права – в противном случае это и не дружба вовсе, так? Не понимая, к чему он клонит, Ольга невольно кивнула. Дождавшись этого молчаливого знака согласия, Александр продолжил, тихим и даже вкрадчивым голосом: - Ты ведь понимаешь, дорогая, что развод – дело не только долгое, шумное, но еще и судебное. Где одна из сторон процесса выступает истцом, а другая – ответчиком. И в случае удовлетворения иска, принимает на себя как всю тяжесть вины – не важно, истинной или мнимой, так и наказание за нее. Одним из аспектов которого является, в частности, невозможность повторного вступления в брак на законных основаниях. Разумеется, оставаясь моим преданным и добрым другом, ты учла этот факт. И не лишишь меня возможности в будущем… попытать счастья еще раз? Иными словами, истцом в нашем будущем бракоразводном процессе придется выступать именно мне. А тебе – отвечать по всей строгости закона. Боюсь только, что это как минимум изрядно осложнит твою дальнейшую светскую жизнь. К сожалению, в нашем блистательном городе, еще далеко не все обладают настолько широкими взглядами, чтобы держать открытыми двери своего салона для разведенной женщины. А виновницы развода – тем более! Об этом ты ведь тоже подумала? Выпрямившись, Веригин подошел к ней вплотную и, вновь слегка улыбнувшись, ласково поинтересовался: - И как предлагаешь нам выйти из этого затруднения, друг мой?.. Ну что же ты молчишь?
полная версия страницы