Форум » Постскриптум » Искупление » Ответить
Искупление
Александр Веригин: Время - 1891, 1896 и затем - 1898 год. Место - Петербург, далее - Астраханская губерния. Участники - Ольга Веригина, Александр Веригин, Степанида Лисицына, Иван Прозоров, НПС.
Александр Веригин: - Странное чувство, - задумчиво откликнулся Веригин пару секунд спустя, и продолжил, будто бы обращаясь даже не к Ольге, а просто размышляя вслух. – Очень странное. Во времена, когда мы только поженились, я бы отдал половину жизни, чтобы услышать десятую часть того, что ты обо мне только что сказала. Полгода назад я бы, наверное, торжествовал. Хотя… какое там торжество? Попросту не поверил бы в искренность таких слов. А теперь вот верю, но победителем себя не ощущаю… Ты извини, я не то говорю, наверное… Не то, чего ты от меня ждешь? Боюсь, что слишком устал, чтобы внятно формулировать мысли, но одно смогу сказать точно: все эти дни я думал о нас постоянно. Пытался понять, за что, собственно, полюбил тебя… за какие грехи, - все так же глядя прямо перед собой, он вскинул брови и, невесело усмехнувшись, чуть заметно кивнул. – Ведь мы и правда, совершенно разные люди. С этими словами Александр, наконец, повернулся к Ольге и вновь ненадолго умолк, в упор разглядывая ее лицо. Молчала и она. Лишь крылья носа слегка подрагивали, выдавая общее напряжение. - Ты никогда меня не понимала, - продолжал он, между тем, - не разделяла моих ценностей – так же, впрочем, как и сам я не понимал и не разделял твоих. Мне почти никогда не было с тобой хорошо и спокойно. Зато слишком часто – больно и тяжело, это правда… Но правда и то, что без тебя я жить не смогу… Должно быть, я просто мазохист, – вновь улыбнувшись, Веригин ласково коснулся лица жены ладонью, отирая при этом на ее бледной щеке большим пальцем еще не просохшую влажную дорожку от слезы. Затем глубоко вздохнул, и прибавил, кивнув в сторону двери. – Надо идти. Неловко заставлять Прозоровых ждать нас слишком долго. И, поднявшись на ноги, направился в ванную комнату, на ходу развязывая узел галстука и расстегивая пуговицы жилета. – Спасибо, что набрала воды! – бросил он через плечо, прежде чем прикрыть за собой дверь и вновь ненадолго оставить Ольгу, вероятно, немало обескураженную его словами, в одиночестве. Времени, и правда, было не так много. Потому, стараясь пока не думать о том, что только что произошло, Александр по-быстрому сбросил с себя остатки одежды и с наслаждением забрался в теплую воду, по поверхности которой, то тут, то там, словно кучевые облака в ясном небе, еще попадались белоснежные островки мыльной пены. Было что-то удивительное в этой возможности испытывать на себе почти столичные блага цивилизации, когда где-то рядом, почитай, всего в нескольких верстах, все еще не выигран до конца бой с болезнью, которой эта самая цивилизация и должна противостоять… Да впрочем, ну ее к дьяволу, эту холеру! Хотя бы теперь, хотя бы ненадолго, Александру вдруг захотелось просто расслабиться и отдохнуть немного, получая удовольствие от простых вещей, вроде бытового комфорта, к которому в остальное время он, в общем-то, был вполне равнодушен, хотя аскетом себя и не считал. Например, всегда был крайне щепетилен в выборе парфюмерии и одежды. Даже теперь, направляясь в Астрахань всего на пару дней, привез с собой саквояж со свежими сорочками и сменой белья… Что, к слову, не мешало бы прихватить в ванную прежде, чем нырять в воду, но теперь сожалеть об этом было уже поздно. И потому, поблаженствовав еще пару минут, Александр все же окликнул жену, желая попросить принести все необходимое. - Забыл совсем, будь другом, подай, пожалуйста! Из саквояжа, там, у входа в комнату я его оставил. И бритвенный несессер еще захвати.
Ольга Веригина: Это еще не было окончательной победой, но Ольга испытывала в душе легкость и предвкушение счастья. Сашины слова нельзя было воспринимать как полноценный ответ – он не сказал ей ни «да», ни «нет», но интонация голоса, то как менялось выражение взгляда, говорили ей куда больше. И в довершении - это нежное прикосновение к её щеке. Впрочем, даже если бы мужу вздумалось отказать ей теперь или же, как в прошлый раз, вместо этой своей чуть грустной исповеди, вновь упрекать ее в чем-то, Ольга бы все равно не стала унывать. Она дала себе обещание – быть стойкой, перенести все, что будет уготовано и завоевать если и не любовь Саши, то хотя бы его доверие. К тому же, во многом она была с ним согласна. Кроме, пожалуй, того, что они разные. Они были разными, действительно прежде совсем не понимали друг друга и не желали к этому идти, но за минувшие полгода сильно переменились, причем оба. И Ольга готова была продолжать менять себя и дальше, лишь бы Саша только увидел её новую и позабыл ту, которую однажды имел несчастье полюбить. Сама она тоже теперь лишь удивлялась, как он мог выбрать ее тогда – ту глупую девчонку, в которой не было ровным счетом ничего, что могло пробудит любовь в человеке умном и рациональном. И тем не менее, Саша ее тогда полюбил. Но вот её ли, или только выдуманный им мираж, который рассеялся, едва взошло солнце? Или же он еще тогда видел ее настоящую, но принял со всеми ее недостатками в надежде все изменить? Да только ничего не вышло. А может, он тогда ещё и не умел. Как бы там ни было, но прошлую Ольгу нынешняя презирала и надеялась стереть ее образ из памяти мужа всеми доступными ей средствами. А пока, Саша вернул её на землю грешную, напомнив, что их скоро ждут внизу. Сам он отправился в ванную, а Ольга, посидев еще пару мгновений на кровати, поднялась и, обратив внимание на аккуратно повешенный на спинку кровати сюртук мужа, решила отнести его вниз, прислуге, чтобы почистить его от дорожной пыли. Но едва она взялась за ручку двери, как послышался Сашин призыв, услышав который, Оля усмехнулась, потому как не только он позабыл о своих вещах, но и сама она, в порыве откровений, совершенно позабыла дать ему, чем вытереться после ванны. Достав из бельевого шкафа банную простыню, Ольга выбрала затем из саквояжа белье, извлекла несессер и направилась в ванную. Но на пороге ее вдруг замерла, раздумывая над тем, как войти. Дело в том, что все годы, прожитые вместе, ни один из них ни разу не переступал порога ванной комнаты, если там находился другой. И самым интимным действием, которое Саша наблюдал, было лишь завершение Ольгиного туалета – перед сном, или же когда они собирались выйти в свет – он иногда приходил посмотреть, как Глаша укладывала ей волосы. Остальное - вроде одевания, а уж тем более мытья, оба считали слишком личным. Так что теперь, оказавшись перед дверью ванной, Оля чувствовала закономерное волнение и даже смущение. И после, войдя, лишь мельком взглянула в сторону медной лохани, в которой расположился муж, а потом сразу повернулась к нему спиной, развешивая и раскладывая банные принадлежности. Особенно тщательно зачем-то ей понадобилась разложить набор для бритья. Прежде Ольгу никогда не интересовали эти вещи. Теперь же, извлекая один предмет за другим, она изучала их так внимательно, будто надеялась таким образом выяснить что-то новое и неизвестное об их владельце. Помазок был с красивой серебряной ручкой, на которой красовалась Сашина монограмма и, видно, достался ему в подарок от кого-то из родных. Опасная бритва была оправлена в черепахового панциря футляр, а маленькая керамическая мыльня, напротив, оказалась совсем простая, будто еще со студенчества сопровождавшая своего владельца. Оля ее взяла особо бережно, налила чуть-чуть горячей воды и ловко взбила пену, хотя никогда раньше этого не делала. А дальше она собиралась просто уйти, но тут ее взгляд скользнул по запотевшему стеклу зеркала, в котором в движении, почти как в работах Дега, отражалась фигура Саши, намыливающего себе руки и плечи. Когда же, неловко изогнув руку, он потянулся к спине, Оля, повинуясь естественному порыву, вдруг подошла к нему и забрала мочалку, добавив лишь: - Позволь, мне будет удобней, - и принялась очень просто, будто всегда это делала, сама растирать его спину и плечи вдруг притихшего мужа, сопровождая свои действия забавным рассказом о костюме, который уже приготовили к будущей оперной постановке и в котором ей не то что петь тяжело, но даже – просто дышать.
Александр Веригин: Можно было сколько угодно убеждать себя, что Ольгин поступок – всего лишь обычный человеческий порыв, что он не несет никакого скрытого умысла или тайного желания. Что подобное, в конце концов, весьма естественно между супругами и что сам он просто полный идиот, если подозревает нечто иное… Но раньше всего этого Александру было жизненно необходимо как-то заставить себя отрешиться от происходящего настолько, чтобы хотя бы внешне не дать понять, насколько он растерян и можно даже сказать – обескуражен. Ведь, призывая Ольгу на помощь, он никак не ждал подобного продолжения. Даже не думал ни о чем подобном. Зато теперь… - Нет-нет, спасибо, здесь уж я сам справлюсь, - мотнув головой, он ласково, но решительно перехватил запястье жены, не позволяя ее руке опуститься ниже «ватерлинии», отделявшей, так сказать, «надводную» часть его торса от того, что мутноватая от мыла вода, собственно, пока еще более или менее успешно скрывала. Прерванная столь внезапно, Ольга тут же отдернула руку, опустила глаза и умолкла, отступая на шаг от ванны. И в этот момент ему стало еще более неловко. - Прости, я не хотел тебя обидеть… наоборот, было очень… приятно и спасибо за помощь… Господи. Ну что за бред он несет?! И зачем? Поморщившись, почти болезненно, Веригин скомкал и отбросил в изножье ванны мокрую мочалку, потом потянулся за простыней и, рывком поднявшись из воды, тотчас обернул ее вокруг бедер, не утруждаясь вытереть плеч и спины, по которым продолжали стекать струйки воды. Что сейчас, впрочем, было даже как-то нелишне. Ибо хоть немного остужало внутренний жар, так некстати рожденный прикосновениями Ольгиных ладоней к его обнаженной коже. Сама же она, виновница всех тщательно, но весьма неловко скрываемых его терзаний, тем временем, никуда не ушла. Так и стояла, наблюдая за тем, как Александр, молча прошлепав босыми ступнями по выложенному плиткой полу через всю ванную комнату, остановился перед зеркалом, на полке которого его уже дожидались тщательно разложенные бритвенные принадлежности. Стараясь не думать, почему Ольга за ним наблюдает, он тщательно намылил шею и щеки. А затем принялся привычными движениями – аккуратными и скупыми, водить снизу вверх по коже поблескивающим сталью даже сквозь хлопья ароматной пены лезвием бритвы, стараясь не нарушить раз и навсегда заведенных когда-то в юности четких границ усов и бороды. Все это время, даже полностью сконцентрировавшись на этом весьма медитативном процессе, он не переставал краем глаза посматривать через отражение в зеркале на то, что происходит у него за спиной. Но все равно пропустил миг, когда, бесшумно сдвинувшись с места, Ольга вдруг снова подошла к нему и, прижимаясь щекой к спине, крепко обняла. - Что ты… - слова, едва начавшись, тотчас же и закончились вместе с сорвавшимся дыханием, а рука, с зажатой в ней бритвой, чуть дрогнув, немедленно оцарапала кожу. Но это было уже неважно. Повернувшись к жене, Александр осторожно убрал от ее виска выскочившую из прически тонкую белокурую прядь. Во взгляде мелькнула нехарактерная для него, почти всегда серьезного и непреклонного, нежность. - Безумие моё! – хриплым, почти беззвучным шепотом проговорил он. И, склонившись, прижался губами к манящим и столь желанным Ольгиным губам, сей же миг с готовностью приоткрывшимся ему навстречу.
Ольга Веригина: Что все произойдет именно так, Оля, естественно, не думала. Она просто действовала по наитию и когда взяла мочалку из рук мужа, и теперь, вдруг повинуясь какому-то внутреннему, иррациональному порыву – обнять и удержать его подле себя. Когда он поднялся и вышел из ванной, ей оставалось только растерянно смотреть на волнующуюся поверхность воды. Затем, досадуя на себя и свое глупое поведение, выдернула пробку, промыла мочалку и еще какое-то время наблюдала, как вода, мутным водоворотом, исчезает в отверстии слива. И все это время, за своей спиной она почти физически ощущала Сашино присутствие. Ей даже поворачиваться не нужно было, чтобы определить, что сейчас он делает - вот он взял помазок, намыливает щеки, а вот теперь раскрывает бритву. Чувства ее обострились до предела и по коже, будто маленькими электрическими разрядами, пробегали волны возбуждения, парализуя её волю. Ей бы прямо теперь развернуться и выйти, но она не могла даже пошевелиться. Когда она наконец повернулась, Саша стоял к ней спиной, поворачивая голову перед зеркалом то так, то эдак, чтобы удобнее было бриться. И взгляд Ольги был прикован к его спине, на которую падали маленькие капельки воды, повисшие на кончиках волос. Когда очередная из них упала на его кожу и быстро побежала вниз, оставляя за собой влажную дорожку, тая на глазах, Оля пожалела, что не может сейчас быть водой. А когда в очередной раз она поймала на себе мельком брошенный в ее сторону взгляд, разум окончательно отказался ей подчиняться и отдавшись на волю желаниям, в один шаг, Оля преодолела расстояние между ними и прижалась щекой к его влажной и горячей коже. Она услышала его судорожный вздох, а точнее – ощутила его своим телом. Она слышала, как сбилось его сердце с ритма, вдруг ускорив темп. И она просто наслаждалась этой секундой, когда он был ее. А затем он повернулся к ней и с его губ слетели какие-то слова, которые она даже не разобрала. Да и какая в сущности разница, что он там сказал, ведь это был всего лишь звук. Вместо слов куда как красноречивей говорили его глаза. И это было его признанием. Потом он склонился к ней, губы их встретились и с того мгновения мир для Оли перестал существовать окончательно. Ее ладони ощущали жар, исходивший от его кожи, и ей казалось, будто он перетекает в ее кровь. Само ее тело стало подобно растаявшему воску и оно больше не подчинялось ей, но подвластно было воле ее мужа. Саша крепко обвил ее одной рукой за талию, удерживая на ногах, но вторая его рука то касалась нежно шеи, то спускалась ниже, к груди, оставляя за собой обжигающий след, ноющий от неудовлетворённого желания. Губы его на миг оторвались от Олиных губ, и она открыла глаза, испугавшись, что сейчас всё вот так и закончится, что он ее вновь оттолкнет от себя. По телу ее прошла дрожь от одной мысли об этом. Но стоило ей встретиться с ним взглядом, как все волнения отступили прочь. Она снова потянулась к его губам. Пожалуй, даже землетрясение, случись оно в эту минуту, меньше был расстроило их, чем тихий стук в дверь комнаты, а затем звук повернувшейся ручки. - Оленька, Александр Глебович! – тихий голос Елены Всеволодовны вернул их к реальности, - Мы через четверть часа собираемся внизу. Поторопитесь! Оля уткнулась лбом в мужнину грудь, переводя дыхание и пытаясь понять, на каком свете они вдруг оказались. Затем, смущенно подняв на него глаза, она едва заметно ему улыбнулась и отстранилась. - Мне лучше оставить тебя одного, - но сказать и сделать – это не одно и тоже. Как не хотелось размыкать объятий, как же сильно она желала отбросить светские условности и остаться с ним здесь наедине, но пришлось наконец отступить. Притворив за собой дверь ванной комнаты, Оля прижалась к ней спиной, зажмуриваясь, и ещё несколько мгновений стояла неподвижно, прислушиваясь к тихим шорохам за дверью. Затем, наконец взяв себя в руки, она подошла к туалетному столику и взглянула на себя в зеркало. Блузка ее была вся в мокрых пятнах, на щеке остался мыльный след, а волосы пришли в полный беспорядок. В таком виде появиться внизу было невозможно. Но даже сменив блузку и пригладив волосы, выглядела она странно – пылающие щеки и припухшие от поцелуев губы выдавали ее состояние столь же явственно, как недавний беспорядок в одежде. Но нужно было спускаться. Ни Лена, ни Иван Максимович будто и не заметили в ней ничего странного, а Оля невольно смущенная, старалась не смотреть на них прямо. - Саша сейчас спустится. Он бреется, - зачем-то пояснила Оля, отходя к окну, чтобы там, в тени гардин, дождаться прихода мужа. Прозоровы ее импровизированному уединению не мешали, так как дети окружил отца, а Лена отдавала последние распоряжения по поводу обеда. А через несколько минут в столовой появился и Веригин. - Ну вот и славно, - улыбаясь, произнес Иван Максимович, вставая с кресла, - Давно пора обедать! Что-то я основательно проголодался! А ты, Александр, как? Голоден? – и тут же протянув руку жене, которая едва заметно покачала головой, хозяин дома пригласил всех к столу.
Александр Веригин: - Очень, - честно признался Веригин, не сводя глаз с лица жены, повернувшейся к двери в тот момент, когда он вошел в столовую. За несколько минут, проведенных порознь, Ольга, равно, как и он сам, успела переодеться, приведя в порядок внешний вид. Но то, что все это лишь видимость, и что помыслами она все еще наедине с ним – как и он сам – с нею, Веригин понял в тот миг, когда пересеклись их взгляды. Понял, и почувствовал, как отказываясь подчиняться годами тренированной привычке к самоконтролю, от одного Ольгиного взгляда в крови сухим порохом вновь вспыхивает желание – нет, потребность! – крепко прижать ее к себе, чтобы еще раз ощутить своими губами вкус ее губ, почувствовать, как безумно бьется пульс в ямке между хрупких ключиц. Наверное, даже хорошо, что Елена Всеволодовна посадила их не рядом, а напротив друг друга. В противном случае он и вовсе не мог бы сосредоточиться ни на чем, а так и возвращался бы, словно заколдованный, к минуте своей окончательной, и безоговорочной капитуляции. Туда, в отделанную белой плиткой и оттого немного похожую на операционную в их университетской клинике ванную, вновь стремилось сейчас все его естество. А Ольга… поняла ли она, что вновь владеет им безвозвратно, почувствовала ли свою победу? Вот, о чем хотелось думать на самом деле. Вот, о чем хотелось говорить. Но в реальности редко случается так, как мы хотим. Потому, чтобы получить еще одну возможность реализовать свои помыслы и желания, нужно было набраться терпения и вынести как-то и это, кажущееся бесконечным – да простят его дорогие друзья – застолье, и застольную беседу, следить за нитью которой Александру становилось все невыносимее по мерее того, как она все длилась и длилась… Не подозревая об истинных причинах странной молчаливости обыкновенно весьма разговорчивого в ее обществе Александра Глебовича и томной задумчивости его жены, бедная Елена Всеволодовна, как могла, старалась расшевелить то и дело замирающий разговор. Иногда это ненадолго удавалось, но потом все быстро возвращалось на круги своя и все вновь принимались молча ковыряться в своих тарелках. - Жан, я ничего не понимаю, они, что, успели поссориться? – в панике шепнула на ухо мужу растерянная мадам Прозорова, пока после ужина все они вновь перемещались из столовой в гостиную. - Не волнуйся, дорогая, - также шепотом откликнулся тот, загадочно усмехаясь в пышные усы и поднося к губам ее руку. – Полагаю, все скорее совсем наоборот. Хочешь, проверим? - Что? – все еще не понимая, к чему он клонит, переспросила Елена Всеволодовна, а Прозоров, тем временем, оставив ее, уже поравнялся с идущими несколько впереди под руку Веригиными. - А что, дорогая Ольга Дмитриевна, скажите-ка, продолжали ли вы в мое отсутствие репетиции нашей будущей постановки? – поинтересовался он как бы невзначай, перехватывая ее у Александра. – Разучили ли уже до конца мою любимую третью арию? Признаться, ехал домой и всю дорогу представлял, как услышу ее в вашем исполнении! Не откажите в удовольствии, уверен, и Александру Глебовичу радостно будет после всех волнений и тревог услышать голос супруги не только в разговоре, но и в пении. Тем более, что ей-богу, это того стоит!
Ольга Веригина: Отсутствие мужа, пусть оно теперь лишь длилось несколько минут, Оля переносила с трудом. В первую очередь потому, что в голове ее смешались самые разные мысли. Она только что была счастлива, и тут же её сердце сковывал ледяной ужас от того, что вот там, наверху, Саша сейчас все передумает и вновь сделается прежним, отстраненным от нее, что его обида все еще сильнее тех желаний, которые она могла вызывать в нём лишь на короткий миг, и что сами эти желания вовсе не равны чувствам, которые желала она. Это было невыносимой пыткой, поэтому она обернулась ему навстречу даже слишком порывисто, лишь бы скорее узнать свой приговор. И тут же прикрыла глаза и вздохнула облегченно, ощущая, как последние цепкие колючки страха исчезают из её души. Обед был слишком долгим, как показалось и самой Оле, и ее мужу. Но Лена, и дети, которым так же хотелось принимать участие в беседе, всячески старались разными темами развлечь приехавшего отца и гостя. Сама Оля едва ли запомнила хоть одну тему из того множества, что обсуждались за столом. Она то и дело обращала свой взгляд на мужа, но старалась при этом не смотреть ему прямо в глаза, иначе она вовсе бы пропала, но украдкой взгляд ее останавливался то на его руках, на том, как пальцы его сжимали черенок ножа, а затем Оля переводила взгляд на серебряный соусник по центру стола, чтобы видеть его лицо. И она так увлеклась этой игрой, что дважды не расслышала обращенный к ней от Лены вопрос и только когда заметила удивленные взгляды и самой Элен, и Алины, извинилась и дальше уже старалась быть внимательнее к происходящему за столом. Когда же это бесконечное пиршество завершилось, а до вечернего чая оставалось довольно свободного времени, общество решило переместиться в гостиную и уж тут Оля могла надеяться, что если и не в уединении, то рядом с мужем она теперь может провести остаток вечера. Положив ладонь на локоть супруга, она была в эту минуту самой счастливой на земле и надо было Ивану Максимовичу так неловко ее отвлечь? Оля на него посмотрела с укором и тоской, но Прозоров будто этого и не заметил. Перехватил Ольгину ладонь, поцеловав ее учтиво и положив затем её на своей локоть, он отвел ее в сторону от Саши и принялся рассказывать, как страдал без её компании и их уже сложившегося дуэта. И что, разумеется, желает не только услышать её Далилу, но и составить с ней дуэт. - С большим удовольствием, Иван Максимович, - наконец улыбнулась ему Ольга, так как не поддаться обаянию этого мужчины было невозможно. Тем более, что своим предложением он и вправду навел ее на мысль, что пение ее может доставить удовольствие и Александру. Увлекаемая Прозоровым к инструменту, она взглянула на Веригина, пожимая плечами: мол, предложению хозяина дома противиться не смеет. Алина села за рояль, поставила перед собой ноты и дождалась пока «зрительный зал» успокоится и можно будет начинать, взглянула на Ольгу Дмитриевну, которая едва заметно ей кивнула и заиграла вступление. Арию Ольга разучила уже давно, она ей самой нравилась, но прежде она ее скорее играла, хоть и виртуозно, о чем ей не раз сообщали на репетициях ее коллеги. Но сегодня она понимала слова совершенно иначе и, чувствуя их значение для себя, старалась передать все свои переживания голосом одному лишь слушателю. И то и дело, обращая свой взгляд к мужу, она едва не сбивалась с дыхания, настолько волновал он ее в эту минуту. Впрочем, остальные слушатели тоже не остались безучастны. Прозоров следил за Ольгой пристально, чуть улыбаясь в свои усищи, а Елена Всеволодовна переводила взор с Ольги то на своего, то на её мужа, и хоть на губах у нее тоже была улыбка, а уголки глаз она украдкой пару раз оттерла платком, все же не сдержалась, чтобы попенять Жану: - Не смог удержаться, да? Я тебе уже говорила, как ты коварный мерзавец? - И не один раз, дорогая, - усмехнулся в ответ ей муж и, едва смолкла музыка, принялся громко аплодировать и восхищаться, впрочем, искренне Ольгиным исполнением, - Я знал, что не ошибся, приглашая вас, Оленька! Вы, да простят нас моя жена и ваш муж, мой кумир, Оленька! – Иван Максимович украдкой взглянул на Веригина, который кажется абсолютно утратил дар речи и на Элен, которая только головой качала, как бы извиняясь тем за мужа перед Ольгой, - Но теперь, моя богиня, мы должны спеть дуэтом. Что угодно, на ваш выбор. Или нет, на выбор вашего мужа!
Александр Веригин: Для дела, помимо латыни и греческого, куда важнее остальных были немецкий и английский языки, на которых выходили самые известные медицинские журналы. Поэтому в повседневной жизни французским Веригин почти не пользовался. Изучал его, конечно, как и все, лет двадцать тому назад – еще в гимназии, но помнил даже хуже итальянского, которым отчего-то ненадолго увлекся примерно в то же самое время. Однако даже если бы не знал и совсем, то, несомненно, понял бы каждое из слов, что Ольга доносила своим пением, кажется, непосредственно в его сердце. Потому и способность вновь говорить – после того, как она закончила – действительно вернулась далеко не сразу. А иначе он бы, конечно, уж нашел, что сказать – пусть и не при супруге и не при детях – тому доморощенному усатому «макиавелли», который и заставил их с Ольгой практически разоблачиться на глазах у всех. В основном, разумеется, из добрых побуждений, но немало этим, видимо, и развлекаясь. На то намекала и новая просьба – спеть с ним дуэт. В то время как разве что по-прежнему присутствующим в комнате младшим детям было не ясно, что ни дуэтом, ни квартетом, ни даже хором Ольге петь сегодня больше не хочется. - Жан, милый, ну не будь таким эгоистом! Почему-то мне кажется, что пуще всех песен на свете нашему Александру Глебовичу теперь хотелось бы просто поговорить со своей супругой. Они ведь так давно не виделись! – с легкой улыбкой проговорила Елена Всеволодовна, мягко подхватывая его под руку и уводя прочь от Ольги и инструмента. Александр, не сдержавшись, взглянул на нее с откровенной благодарностью. – Послушай лучше, как Алина играет твоего любимого Шуберта. Все дни твоего отсутствия она весьма усердно разучивала «Четвертый экспромт» и полагаю, что сейчас самый подходящий момент продемонстрировать нам результат этих трудов. - Но мама! – воскликнула девушка, явно не ожидавшая такого оборота. – Я еще не совсем готова и… - И ничего страшного! Мы ведь здесь не на консерваторском экзамене, правда, друзья? – продолжила за нее госпожа Прозорова, оборачиваясь к остальным присутствующим. – Ну же, Аля, порадуй нас, будь умницей! К чему жеманиться в кругу близких людей? Помявшись еще пару мгновений, впрочем, уже более для виду, Алина все же согласилась играть, но кокетливо предупредила, что делает это только потому, что не может ей отказать. И далее гостиную вновь наполнила музыка. Еще более прекрасная от того, что все то время, пока мадемуазель Прозорова играла, а все остальные члены ее семьи – особенно чуть заметно выделявший старшую дочь среди всех других детей отец, внимательно слушали, у них с Ольгой вдруг возникло сразу несколько, принадлежавших лишь им двоим, минут. Внешне между ними почти ничего не происходило – просто сидели рядом. Лишь иногда, не глядя, и будто бы невзначай – касались друг друга, поворачивались, встречаясь на миг глазами, смущенно улыбались и тут же вновь отводили взгляды, должно быть, впервые проживая – вдвоем и одновременно – этот момент настоящего душевного единения и, может быть, все еще немного стесняясь этого чувства. Слишком интимного, чтобы часто выставлять его напоказ… - Прекрасно, моя принцесса! Просто великолепно, спасибо тебе! – поднявшись со стула и бурно аплодируя, Иван Максимович двинулся к юной пианистке, кажется, напрочь позабыв уже о недавнем желании петь дуэтом. – Я уверен, господа, Аля – наша будущая русская Софи Ментер!1 И даже не пытайтесь меня разубеждать! – с улыбкой прибавил он, обнимая и целуя в макушку все еще сидевшую за инструментом барышню, чьи щеки тут же ярко заалели от удовольствия и гордости столь щедрой отцовской похвалой. – Но еще к слову об экспромтах… А что у нас с завтрашними именинами? - Именинами? – Елена Всеволодовна удивленно вскинула брови, ничего не понимая. – О чем ты, Жан? Вернее, о ком? – выяснив, в чем дело, она тут же укоризненно посмотрела на Ольгу. – Боже мой! Ну как же так, милая моя?! Почему же вы ничего мне не сказали? А разве теперь возможно будет достойно приготовиться? И ты еще что ж только теперь надумал вспомнить! – с досадой проговорила она, вновь обращаясь к супругу. _____________________________ 1 - Софи (Софья Осиповна) Ментер (1846 - 1918) — немецкая пианистка, композитор, музыкальный педагог, профессор Петербургской консерватории. Виртуоз, одна из крупнейших пианисток второй половины XIX века. Любимая ученица Ф. Листа.
Ольга Веригина: Ольгины именины были для нее самой долгие годы едва ли не главным праздником, который она всегда ждала с нетерпением. Когда она была маленькой, в имении Чернышевых устраивались сказочные празднования, которые шли несколько дней и тогда, приехавшие гости, осыпали маленькую Оленьку множеством разнообразнейших подарков, от которых она приходила в восторг. Затем, уже повзрослевшая Ольга отмечала свои дни именин с родителями в Ницце или Монте-Карло, где они снимали на лето виллу и ожидание поездки в те сказочные края уже само по себе было праздником. А когда Ольга вышла замуж за Веригина, именины для нее стали поводом показать окружающим, что она нисколько не утратила своего положения. И хотя приходился этот день почти на середину лета, когда петербургское общество разъехалось давным-давно на дачи, в имения или заграницы, Ольга умудрялась придумать что-нибудь эдакое, чтобы до начала сезона ее праздник оставался самым волнующим обсуждением. Поэтому, она устраивала домашние вечера или же пикники в Петергофе и столь любимой ею, немного дикой и пустой, Гатчине. И гости никогда не были разочарованы, побывав на этих мероприятиях. Поэтому теперь, когда прозвучал Ленин вопрос и все Прозоровы вдруг воззрились на нее, ожидая ответа, Оля серьезно растерялась. Она переводила взгляд с Елены на ее мужа, а после поглядела на Сашу, будто ожидая, что он ей разъяснит причину всеобщего удивления. Но он лишь пожал плечами в ответ и улыбнулся. И тогда Ольга рассмеялась. - Леночка! Да я ведь просто забыла об этом! Совершенно забыла! – и действительно, когда Ольга отправилась в Астрахань, то пребывание её в доме Прозоровых не должно было длиться столько, сколько оно длилось теперь, а от того сама Оля вовсе и не думала, что задержится тут до своих именин. После же, когда пришла новость о холере, её мысли были только о Саше, а сейчас ей и вовсе ни о чем думать не хотелось, кроме как остаться с ним наедине как можно скорее. - Вот так новость! Как же можно было об этом забыть? – все ещё не оправившись от сообщенной ей мужем новости, всплеснула руками Элен, но при этом уже сама улыбалась столь откровенно веселящейся Ольге Дмитриевне, - Ну и что же мы будем делать? - Да ничего и не будем, - отмахнулась Оля, но Прозоровы наперебой стали ее уверять, что это никуда не годится и отмечать все же нужно, - Ну хорошо, хорошо! – сдалась она и, подумав пару мгновений, вдруг посмотрела на хозяина дома: - Помнится, Иван Максимович, вы перед своим отъездом нам обещали пикник? Так давайте поедем завтра куда-нибудь? Тем более, что погода нынче очень хорошая и жара почти спала. - А вот это дельная мысль, Ольга Дмитриевна! Решено, завтра устроим торжество на природе! И тут же начались обсуждения куда лучше поехать и во сколько для этого нужно отправиться из дому. После вечернего чая у Елены Всеволодовны нашлось много забот и хотя сама Оля готова была ей помочь, Прозорова ее отослала отдыхать. А сама она отправилась на кухню, озабоченная сбором провизии. Нужно было пересмотреть завтрашнее меню, собрать корзины и обязательно позаботиться о десерте, который нужно было приобрести в лавке кондитера с самого утра. Дети Прозоровых тоже не сидели без дела, так как им поручили развлекательные мероприятия. И едва им было позволено выйти из-за стола, как все втроем они тотчас же бросились наверх, выдумывая уже на ходу какие конкурсы и фанты можно будет устроить, и чем еще можно удивить взрослых. Оставшись не у дел, хотя весь этот кавардак затеяли из-за нее, Ольга была все же этому рада, ведь теперь можно было подняться наверх и долгожданный момент, который с самого обеда занимал ее, возможность быть с Сашей наедине близился. Впрочем, не все сразу. Выразив желание отправиться спать и распрощавшись с Элен и Иваном Максимовичем, завладеть мужем в то же мгновение Оля не смогла. Хозяин дома предложил Александру задержаться еще ненадолго внизу и выпить перед сном «за благополучное решение их дел сегодня», но пообещал Ольге Дмитриевне тот же миг отпустить благоверного ее отдыхать. Почувствовав небольшой укол досады, Ольга почти сразу же успокоилась – ей были даны пару мгновений, чтобы лучше приготовиться к встрече мужа. Она поднялась в спальню и собрав нужные вещи, укрылась в ванной комнате.
Александр Веригин: Затея с пикником привела в неловкость и самого Александра. На самом деле, если он и рассчитывал на какую-то помощь Прозоровых в том, чтобы устроить завтра Ольге достойный праздник, то видел ее максимум в том, чтобы просто выяснить у них адрес наиболее подходящей в смысле кухни и общей респектабельности ресторации. А в результате наметилась целая экспедиция! - Мне, право, стыдно по поводу такого огромного беспокойства для всего вашего семейства, Иван Максимыч, - честно сознался он Прозорову после того, как дамы отправились по своим делам, а они ненадолго уединились в его просторном кабинете за коньяком и сигарой. Вернее, сигару закурил хозяин дома. Веригин же отказался, предпочтя обойтись обычной папиросой. Да и то больше за компанию. Хотя Иван Максимович и заметил по этому поводу, что сочетать десятилетний французский коньяк с простым табаком суть преступление против вкуса и чувства прекрасного. - Впрочем, возможно, в чем-то ты и прав: сигара не любит суеты. Как женщина, - выдохнув несколько ровных колечек дыма, Прозоров хитровато сощурился и усмехнулся. – А ты, Саша, вижу, торопишься. - Да нет, почему же тороплюсь? Нет совсем, просто… - сделав неопределенный жест, Веригин умолк, не найдясь, что ответить сразу, а затем также улыбнулся и с глубоким вздохом кивнул, признавая его правоту. - Что ж, понимаю. Были, как говорится, когда-то и мы рысаками… - Ну вот прямо так-таки и «были»! – искоса взглянув на него, в тон приятелю заметил Веригин. – Уж простите, дорогой Иван Максимыч, но позвольте вам не поверить насчет справедливости употребления сугубо прошедшего времени в данном контексте! Махнув рукой, тот лишь громко расхохотался в ответ: - Льстец ты, Саша, каких еще поискать! Ну да ладно-ладно, ступай! А я что ли попробую почту хотя бы рассортировать – только взгляни, сколько всего натащили за время моего отсутствия! Истину говорю, если, упаси Бог, и погибнет когда наша Отчизна, так исключительно будучи погребенной под грузом всех этих многочисленных и часто бессмысленных бумаг!.. А насчет завтрашнего пикника даже и не думай смущаться. Считай, что это наш с Элен твоей Ольге подарок... Кстати, ты сам-то успел для нее что-нибудь припасти? Со всеми этими нашими приключениями в стиле Дикого Запада не мудрено ведь и забыть! Если что, могу посоветовать отличного ювелира, сам именно у него для жены обычно подарки покупаю… - Да нет, не нужно, я уже придумал, что ей подарить, - покачал головой Александр, затем закинул в пепельницу окурок дотлевшей папиросы. – Спасибо за все, Иван Максимович. И за понимание тоже – отдельное спасибо. Кивнув ему, Прозоров взял в нож для бумаг и, деловито попыхивая зажатой в зубах сигарой, принялся за первый же попавшийся под руки конверт из действительно внушительной кипы, заполонившей больше половины его рабочего стола, явно продолжая и дальше демонстрировать это самое пресловутое «понимание». А Веригин, залпом допив свой коньяк и поставив пустую рюмку на мраморной полке камина, вышел из кабинета, бесшумно затворив за собой дверь. Несмотря на еще непоздний час и середину лета с его долгими светлыми вечерами, дом, нижние комнаты которого нужно было миновать, чтобы выйти к лестнице, ведущей в верхние покои, показался ему совершенно пустым. Верно, все заняты приготовлениями к завтрашнему пикнику, решил про себя Александр. И тут же мысленно присовокупил к этой догадке «слава богу». Ибо, признаться, уже опасался, что радушные хозяева, вновь завидев его, не ровен час, еще куда-нибудь позовут. Или того хуже – привлекут к каким-нибудь сборам прежде, чем удастся скрыться в отведенной им с женой комнате. Но, к счастью, обошлось. И вот он, наконец, вошел в спальню. Однако Ольги в ней, к немалому удивлению, почему-то не обнаружил. Впрочем, замешательство продлилось лишь мгновение: почти тотчас слух Александра уловил легкий плеск воды из ванной. А коварное воображение тут же нарисовало катастрофически реалистичную картину того, что там сейчас, должно быть, происходит… Так и оставшись стоять посреди комнаты, он вновь на некоторое время замер, продолжая прислушиваться уже не столько к плеску воды, сколько к собственным ощущениям, поражаясь их силе и яркости, пока, мотнув головой, усилием воли не отогнал прочь это наваждение. После чего, стянул сюртук и аккуратно развесил его на спинке первого подвернувшегося на пути стула, неторопливо развязал галстук, вытащил поочередно запонки из манжет и, подкатав до локтей рукава сорочки, расстегнул жилет. Уже в таком виде, подождав еще пару минут – скорее для приличия, он вновь подошел к тонкой, наполовину застекленной цветным витражом двери, отделявшей ванную от спальни, и дважды осторожно постучал: - Помощь не требуется?
Ольга Веригина: Расстегнув пуговицы на блузе, Оля спустила ее по очереди с одного и другого плеча, кокетливо вертясь перед зеркалом. Затем не спеша вынула шпильки из прически, позволяя волосам рассыпаться по плечам и спине золотым водопадом и чуть наклонила голову в сторону. После этого она довольно быстро, привычным движением, расстегнула маленькие пуговки корсета и высвобождаясь из его плена, довольная, провела руками по животу и бедрам, продолжая следить за своим отражением. Она откровенно собой любовалась. Всегда считавшаяся красивой, о чем не раз ей напоминали и комплименты ее поклонников, и одобрения родни, Ольга не могла не понимать, что красота – явление проходящее. Но пока годы были милостивы к ней и скорее даже – благосклонны. За последний год тело ее, окончательно утратив юношескую угловатость, преобразилось, обретая зрелую мягкость. И конечно, скрытое под множеством юбок и оборок, кружев и лент, ее тело было никому недоступно для обозрения, но знание того, сколь оно стало совершенно приносило ей маленькую радость, которую теперь она имела возможность подарить и ему… Прикрыв глаза, Оля почти физически ощутила прикосновения мужа, дыхание его на своей коже и его объятия и поцелуи. То, о чем прежде она даже помыслить боялась, сегодня должно было воплотиться, и от предвкушения этого у нее уже кружилась голова. Подобрав волосы к затылку и ловко заколов их гребнем, чтобы не намочить их, Оля повернулась к ванной и плеснула в воду из маленького хрустального флакона розовое масло, после чего забралась в душистую воду и принялась растирать тело мочалкой, с каждым движением распределяя едва уловимый аромат по коже. Иногда ее рука вдруг замирала, а взгляд замирал на какой-то будто далекой точке, и тогда грудь ее начинала вздыматься от сбившегося дыхания. И ей требовалось приложить некоторые усилия, чтобы отогнать так несвоевременно завладевшие ее мыслями фантазии. Она почти завершила банные процедуры, когда услышала звук отворившейся двери и шаги мужа в комнате. И больше уже она ни о чем не думала, вся обратившись в слух и гадая, чем он занят теперь там. И на секунду в ее сердце закрался холодок страха – что если весь вечер она превратно толковала знаки, которые скорее хотела видеть, чем видела на самом деле?! Закусив губу, она подтянула ноги к груди и постаралась успокоить так некстати заявившейся страх. Но Саше удалось прогнать его быстрее. Из-за двери послышался его голос и хоть вопрос был задан абсолютно формальный, в интонации его слышался совсем иной тон, будто он не столько желал оказать ей помощь, сколько хотел просто оказаться рядом. И не нуждаясь в его содействии, ведь в отличии от него Ольга не забыла взять в ванную ничего из того, что ей могло потребоваться, она могла бы его просто попросить ее обождать. Но какое-то внутреннее озорство заставило ее позвать мужа войти. - Вообще-то, можешь мне немного помочь, - отозвалась она и услышала позади себя звук отворяющейся двери. Сидела она все так же, пододвинув ноги к груди и даже не поворачиваясь к Саше, а иначе бы, увидев озорной блеск ее глаз, он понял, что его влекут в ловушку. Впрочем, разве он об этом и так не догадывался, напрашиваясь в помощники - Видишь ли, - начала она будто стесняясь спросить, - я обычно горничную зову, а тут забыла предупредить. Помоги мне ополоснуться. Вон кувшин стоит у раковины. И пока Саша, отвернувшись от нее, набирал в кувшин воду, она поднялась в полный рост, становясь к нему спиной и лишь голову повернув к плечу, поглядывала на мужа.
Александр Веригин: ясно, что не один, но с законной женой... ) - Разумеется, о чем речь! – пройдя к умывальнику – туда, куда ему только что указала исполненным пленительной грации жестом Ольгина рука, Александр открыл кран и стал наполнять теплой водой большой фарфоровый умывальный кувшин. Пожалуй, вполне убедительно сделав вид, что его совершенно не удивила подобная просьба – при наличии прямо над ванной поблескивающей хорошо отполированной латунью вполне себе исправной душевой лейки. Сохранить невозмутимость чуть позже – когда, обернувшись, он невольно замер, буквально упершись взглядом в фигуру жены, будто бы сияющую в своей первозданной наготе, оказалось куда сложнее. Хотя, признаться, именно чего-то подобного он и ожидал с того самого момента, как получил позволение войти, безошибочно различив при этом в Ольгином голосе и иное, понятное всякому мужчине приглашение. То же зазывное, русалочье выражение читалось теперь и в ее мимолетных взглядах из-за плеча, подтверждая догадку. И, поймав один из них, Александр едва заметно усмехнулся. Затем неторопливо скользнул глазами вниз и обратно, давая понять, что заметил ее маневр. И оценил то, что ему явно предлагали оценить. Но более ничем не выдавая постепенно закипающего в крови желания. Этот вечер – и будущая ночь принадлежит им вся и пока можно позволить себе не торопиться. - Как ты красива, - вновь приблизившись к жене, тихо сказал Веригин, склонившись к ее виску и почти касаясь его губами. Однако ж лишь только почти… - А я уже и забыл, насколько. И, тотчас отстранившись, стал аккуратно поливать из кувшина на ее плечи и спину. А затем, мягко развернув Ольгу к себе – на грудь и живот, будто намеренно стараясь, чтобы струйки теплой воды сбегали вниз точно по ее соскам, отчетливо выделяющимся более насыщенным розовым на общем безупречном алебастровом тоне нежной кожи. - Замерзла? – спросил он, словно бы случайно вдруг замечая, как они напрягаются и твердеют, а сама Ольга каждый раз едва заметно вздрагивает и закусывает губы. – Если нужно, могу сделать воду погорячее. Он коснулся ее лишь однажды, чтобы развернуть к себе лицом, простым и естественным образом положив ладонь на ее поясницу, но даже этим касанием сумел зажечь огонь желания, который теперь разгорался все сильнее. Губы ее ныли, требуя поцелуев, грудь, вдруг сделавшись невыносимо чувствительной, жаждала его ласк, а каждая часть тела существовала будто бы отдельно от нее и друг друга, жаждая первенства в удовлетворении своего желания. - Замерзла, - подтвердила Ольга, стараясь не показать волнения и выдавая его разве что лихорадочным блеском глаз, затем чуть подалась вперед и, скользя губами по щеке мужа, тихо прошептала: - Но вода не способна меня согреть. Смотри, как я дрожу, - с этими словами она положила его ладонь на свою грудь, продолжая затеянную Александром причудливую игру. Отставив кувшин в сторону, все такой же спокойный внешне, он взял простыню и протянул ей. Но, Ольга лишь развела руки в стороны, предлагая Саше самому обернуть ее, а после положила ладонь на его плечо, собираясь выйти из ванны. Но, предупредив это желание, тот сам вдруг подхватил ее на руки. Однако никуда не понес, а так и остался стоять посреди ванной комнаты, заглядывая ей в глаза. И тогда, демонстрируя полную покорность его воле, Ольга еще крепче обвила руками его шею и доверчиво склонила голову к его плечу. В спальне, куда он унес ее, было уже довольно темно: солнце, освещавшее ее последними лучами перед тем, как окончательно распрощаться до завтра, когда Александр здесь только появился, давно ушло. А зажечь в тот момент заранее лампы он как-то не догадался. Однако теперь все это было уже неважно. Зрению помогали прочие чувства. И потому так остро ощущался исходящий от Ольгиной кожи на самом деле едва уловимый аромат розового масла. Потому сама ее кожа была, как никогда гладкой и нежной на ощупь. Потому, лишь рядом с кроватью позволив ей вновь стать на пол, целуя ее лицо и губы, Веригин по-прежнему крепко прижимал жену к себе, продолжая гладить и ласкать ее тело, словно окончательно утверждаясь в своем праве осязать его, а не только видеть со стороны. Потом, все так же не выпуская друг друга из объятий, они вместе опустились на постель. И только в этот миг Александр вспомнил, что на нем все еще слишком много одежды. Нехотя отстраняясь от жены, в глазах которой в этот момент вновь промелькнул уже знакомый испуг и вопрос, задать который вслух она не решалась даже теперь, он покачал головой и, ласково коснувшись губами кончика ее носа, пояснил, в чем дело. А потом, будто вспомнив о чем-то, вдруг усмехнулся и, не сводя глаз с ее лица, тихо прибавил, повторяя за Ольгой ее же собственные недавние слова: - Вообще-то, можешь мне немного помочь… Обычно я не зову для этого свою горничную, но если хочешь, побудь ею сегодня сама, - протянув руку, он помог ей подняться и сесть. Улыбнувшись просьбе, Оля, тем не менее, не стала спешить ее исполнить. А для начала расстегнула лишь верхние пуговицы воротника рубашки мужа, отодвинула в стороны края и поцеловала впадину между его ключиц – лаская и одновременно дразня. Без слов наблюдая за ней, Александр понимающе улыбался и терпеливо ждал продолжения. И оно, конечно, тут же последовало. Когда все пуговицы были вынуты из петель, Ольга перебралась за спину мужа, стягивая с его плеч рубашку прямо вместе с жилетом – сегодня им определенно не суждено было оказаться, как обычно, аккуратно сложенными. А сама – как тогда, днем, в ванной комнате, прижалась к Сашиной спине, приникая к его затылку губами, и вновь замерла, наслаждаясь первым мигом соприкосновения их разгоряченных вожделением тел. Ну а уж затем её ладони, скользя по плечам, груди и животу Александра, добрались до застёжки его брюк. И вскоре, следом за предыдущими вещами, на полу оказались остатки его одежды и обувь. Поначалу, будто опасаясь, как прошлый раз, смутить или оттолкнуть мужа излишне смелыми ласками, с каждым новым действием Ольга инстинктивно останавливалась и искала его взгляд, пока, наконец, не поняла, что тот не только не возражает, но страстно желает всего, что она с ним делает. И с той минуты больше ничто не мешало ей полностью отдаться желаниям собственным. Соединяясь и вновь отдаляясь, их губы и руки двигались без остановки, а чувства захлестывали с такой силой, что становилось невозможно даже дышать. И в какой-то момент, когда Саша в очередной раз, оттягивая полный момент их близости, ласкал губами ее живот, Ольга сдалась, прося у него пощады. Повторять просьбу дважды не пришлось. И подтянувшись вверх, вновь целуя ее губы, он овладел ею. Никогда прежде наслаждение еще не отдавалось в ее теле с такой силой. И потому, в первый миг даже не поняв, что произошло, она невольно вскрикнула и, напряженно замирая, впилась пальцами в плечи мужа. Остановившись следом, он тут же с тревогой спросил, не причинил ли ей боль. Но, кусая губы, Ольга лишь тряхнула головой и наконец, вернув способность контролировать свое тело, все ещё дрожащее от первого столь яркого впечатления, подалась к нему навстречу, даря благодарный поцелуй. …И, кажется, именно в этот момент способность к самоконтролю окончательно потерял Александр. Не было больше прошлого с его смутными призраками, не имело значения будущее. Осталось только настоящее. Вернее, лишь эти, нынешние, его блаженные минуты. И оплетавшая его ногами и руками женщина, всегда манившая к себе так, как манит бездна. Никогда раньше ему по-настоящему не принадлежавшая. Не раз отдававшая ему свое тело, но лишь теперь впервые вверившая вместе с ним душу. Всю без остатка. А свою собственную, вместе с сердцем, он отдал ей много лет тому назад… Обретя то, что так долго искали друг в друге, они не сомкнули глаз до самого рассвета. Словно боясь, что застав их спящими, наступающий новый день развеет волшебство этой удивительной ночи, что и верно, принадлежала им вся, до самого рассвета. И, прижимая к груди свою Ольгу, которая в конце концов задремала, обессиленно приткнувшись к ней щекой, Веригин изо всех сил боролся со сном, прислушиваясь к ее тихому ровному дыханию и пытаясь припомнить и проанализировать, был ли до этого хоть когда-нибудь настолько же взволнован и одновременно спокоен, как теперь. И как подобное вообще может сочетаться. А впрочем… в этом мире, наверное, возможно все. Раз уж даже они с Олей, в конечном счете, все-таки нашли дорогу друг к другу. С этой вряд ли претендующей на новизну и совершенно не уникальной мыслью он и закрыл глаза, даже не заметив, как до сих пор отчасти казавшаяся сном реальность, плавно перетекла в настоящий, крепкий и легкий сон абсолютно счастливого человека.
Ольга Веригина: не расставаясь Утро проникло в спальню через незанавешенные окна, и его яркий свет заполз на кровать, подбираясь все ближе к лицам спящих людей. Оля первой ощутила это нахальное вторжение, жмурясь сильнее и невольно от этого пробуждаясь. Спала она в эту ночь крепко, без сновидений и впервые за долгое время – спокойно. А проснулась легко и с приятным чувством от того, что рядом находится тот, кто принес ей столько счастья. Медленно открыв глаза, Оля увидела прямо перед собой лицо мужа, по щеке которого полз все тот же назойливый луч, окрашивая рыжиной его волосы. Тем не менее, Саша все еще спал – на боку, подложив одну руку под голову, а второй крепко обнимая ее за талию. Ресницы его чуть подрагивали, а на губах виднелась едва заметная улыбка. Видно, ему снится что-то приятное, решила про себя Оля и тоже улыбнулась, так как была счастлива. А в такие мгновения в голову женщине приходят лишь радостные мысли и мечты о чудесном будущем, картины которого воображаются с невероятными подробностями. И сомнений, что все будет не так, а как-то иначе, просто не существует. Вот и Ольга теперь словно бы совершенно точно знала наперед, что и когда должно произойти, и какими событиями окажется наполнена в будущем их с Сашей жизнь. Тем временем, в коридоре, приглушенные мягким ковром, раздались чьи-то шаги, услышав которые, Оля вздохнула, понимая, что скоро проснется весь дом, и значит, им тоже придется вставать. Но пока еще, к счастью, можно просто побыть вместе, наедине друг с другом, и терять даже секунду этого блаженного времени казалось кощунством. Поэтому, чуть приподнявшись, она тихо подула на щеку мужа, щекоча его кожу своим теплым дыханием и надеясь этим его разбудить. Однако в первый раз это не произвело никакого эффекта, и пришлось повторить попытку. Недовольно нахмурившись во сне, Саша попробовал спрятать лицо в подушке. Заставить его расстаться с полюбившимся сном удалось лишь с третьего раза. Александр наконец открыл глаза – и сразу же встретился с ее лукавым взглядом. - Я соскучилась по тебе, - вместо пожелания доброго утра, произнесла Ольга. - Что, опять? – ворчливым тоном проговорил он в ответ, сонно моргая и щурясь. – Так быстро? Вот незадача! А я-то надеялся хотя бы немного поспать! Озадаченная такой реакцией, Оля уставилась на него, широко раскрыв глаза. Сполна насладившись ее растерянностью, Александр негромко рассмеялся. И, не выпуская жены из объятий, перевернулся на спину, вновь притягивая затем ее к себе. - Испугалась?! – все еще продолжая веселиться, он покрепче прижал ее к груди. – Не спорь, я же вижу, что испугалась! - Даже и не думала с тобой спорить. Ты невозможный человек, - надув губы как маленькая девочка, она посмотрела на мужа из-под нахмуренных бровей, упершись кулаками ему в грудь, словно желая высвободиться. Но реальных попыток все же не предпринимала. - Отчего же «невозможный»? Весьма себе возможный и вполне даже существующий, - откликнулся Веригин, игнорируя все попытки жены вырваться. – И могу это легко доказать, - прибавил он чуть тише и медленно провел рукой вниз и обратно по ее обнаженной спине и бедрам. – Чувствуешь меня? - Мм, не совсем уверена, - небрежно откликнулась она, поведя плечами, хотя тело тут же отозвалось на его прикосновение, - Кажется, будто ветер ласкает кожу. Это было похоже на вызов, который Саша тут же с удовольствием и принял, взявшись с новой энергией доказывать свою «реальность». И вот, забыв обо всем, они, как и ночью, вновь полностью отдались страсти. Только сейчас темнота более не покрывала их тел, и потому, по-прежнему наслаждаясь ласками мужа, Ольга еще и откровенно им любовалась. А он не скрывал своего восхищения ею. Жадно ловя эти взгляды, она желала теперь лишь одного – чтобы все это длилось вечно. И, словно в угоду ее желанию, время действительно будто замедлило ход, позволяя двоим влюбленным вот так – заново изучая каждый миллиметр, каждый изгиб тела – лучше узнавать друг друга. - Как жаль, что нужно вставать и куда-то ехать. Я бы с большим удовольствием провела этот день наедине с тобой, - лениво проговорила Оля уже после всего, со счастливым вздохом прижимаясь к Сашиному плечу. – Нет, не думай, что я неблагодарная. Я очень признательна Прозоровым, но как было бы чудно оказаться где-то, где не было бы никого кроме нас! - Хм… - искоса взглянув на льнущую к нему жену, Александр, все еще пребывая в самом блаженном из всех видов абсолютного опустошения – любовном, поначалу смог только улыбнуться ее словам. – Всего лишь один день, мадам? Не слишком-то щедрое предложение! – прибавил он через паузу, когда дыхание, а вместе с ним и способность более-менее внятно формулировать мысли, наконец, восстановилась, – Лично я рассчитываю как минимум на две-три недели. И намерен отстаивать своё право собственника всеми методами, включая шантаж и насилие! Оля удивленно приподняла голову. В какой-то момент ей подумалось, что она не так услышала его слова. Но Саша смотрел, словно ждал ответа. - Прости, я не совсем уверена, что поняла тебя. Точнее, я совсем не уверена в этом. - Нет, все верно. Думаю, две-три недели, плюс время, необходимое на дорогу туда и обратно, - уверенным голосом проговорил Веригин, чуть отодвигаясь от нее, укладываясь на бок и подпирая голову согнутой в локте рукой. – Конечно, в пути мы вряд ли сможем рассчитывать на полное уединение, но способа мгновенно перенестись из Астрахани на Капри я пока не нашел. Когда он повернулся к ней и начал рассуждать о дороге, времени и прочих вещах, Оля растерялась ещё больше. Неужели она настолько погрузилась в состояние блаженства, что полностью утратила нить их разговора? - Капри? Ты предлагаешь нам отправиться на Капри? – наконец переспросила она и только тогда догадалась, что Саша откровенно потешается над ней, а вернее над её растерянностью. А когда поняла, то даже и рассердиться не смогла, так чудесен был устроенный им сюрприз, - Сашенька! – вот и все, что успело сорваться с Ольгиных губ прежде, чем на них снова расцвела счастливая улыбка, - Ах, Сашенька, какой ты замечательный! И возможный! – добавила она, - Как же хорошо ты это придумал! Сколько раз до этого Ольге приходилось произносить подобное, когда Саша, чаще всего сдавшись ее бесконечным уговорам или подчинившись намекам, преподносил подарок или предлагал что-то, чего она сама желала. Обычно это была всего лишь ирония, хоть и старательно скрываемая. Но сегодня Оля была по-настоящему поражена и потому говорила совершенно искренне. И надеялась вложить в свои слова всю испытываемую ею благодарность.
Александр Веригин: *вместе* Почти невозмутимо выслушав положенную – и, следует без ложной скромности отметить, заслуженную порцию жениных восторгов, Александр беззаботно, по-мальчишески, пожал плечами, словно речь шла о какой-то шалости. - Ну, как-то придумал! А уж насколько хорошо – не спеши пока с выводами, сначала выслушай. То, что Ольга сразу так обрадовалась, лишь отчасти уменьшило периодически бередившие душу Веригина сомнения относительно того, что захватившая его идея провести отпуск в прекрасных – но, если верить рассказам, все равно еще довольно диких краях южной Италии не поубавит, в конце концов, ее оптимизма. Прежде, помнится, она превыше всего ценила комфорт и потому, верно, предпочла бы для отпуска респектабельную Ниццу или Биарриц. Однако в первые годы супружества тема визитов во Францию, пусть и на значительном удалении от Парижа по понятным причинам казалась неуместной. Ну а потом отношения и вовсе сделались хуже некуда: каждый жил собственной жизнью, стараясь по возможности не пересекать ее с жизнью другого. Поэтому даже сама идея отправиться куда-то вдвоем стала казаться абсурдной. Но относительно недавно, достигнув, казалось бы, уже точки невозврата, все неожиданно вновь начало меняться в лучшую сторону. Именно тогда у Александра впервые появились мысли об отпуске вдвоем с женой. Вот только ехать во Францию ему по-прежнему не хотелось. А про Италию – вернее, про Капри, он помнил еще по рассказам университетского приятеля, Сергея Шебалина. Ныне процветающий юрист и звезда столичной адвокатуры, а в прежние времена такой же студент, как и сам Веригин, только с юридического, по причине раннего сиротства, тот провел детство на благословенном острове, где его дед, русский по происхождению, но еще в середине прошлого века по какой-то причине перебравшийся вместе с семьей в Италию, владел собственной виллой. Вернувшись именно по его настоянию учиться в Россию, Сергей – или Серджио, как он сам просил себя называть, весьма страдал в холодном и промозглом климате ее столицы, тоскуя по любимым местам. И так много о них болтал, что заочно влюбил в Капри и Италию в принципе даже не склонного к избыточным сантиментам Александра, с которым делил студенческое жилище на протяжении всех университетских лет. С тех пор дороги их, конечно, разошлись, однако не так далеко, как можно было ожидать. В Петербурге они встречались пусть и не часто, зато всегда – с обоюдным удовольствием. И Серджио, теперь уже сам отец многочисленного семейства, не раз приглашал его вместе с женой погостить в тот самый дом своего детства, который со временем унаследовал от отошедшего в лучший мир предка. - В любой момент и так долго, сколько захочешь, только предупреди заранее, чтобы сам я успел тогда утащить своих куда-нибудь в другое место. Я ведь, Сашка, по службе, как и ты, постоянно с людьми и среди людей, так что лучше прочих знаю, как мечтается порой об уединении хотя бы в отпуске. Усмехаясь в ответ, Александр кивал и благодарил за приглашение, однако в душе был уверен, что никогда им не воспользуется. Но теперь, прикидывая, куда бы отправиться в только что придуманный отпуск, почему-то практически сразу вспомнил об этом давнем уговоре. И в очередном письме к Серджио, с которым состоял в активной переписке даже из Черного Яра, поинтересовался, в силе ли он сейчас. Шебалин без сомнений ответил, что да. Так все и решилось. Потому еще месяц назад, отправляя жену в Астрахань, Александр уже знал, каков будет его подарок к ее именинам. Хоть и не предполагал, что преподнести его доведется при столь приятных для них обоих обстоятельствах. - Ты ведь не думала, что я забуду про твой праздник? – поведав обо всем этом, поинтересовался он, в конце концов. – Кроме того, я давно тебе должен: у нас ведь не было свадебного путешествия – не считать же таковым ту поездку в имение твоего отца? Так что рад, если действительно сумел угадать твое желание. В последнее время мне это стало подозрительно сильно нравиться… Обнимая с этими словами супругу, Александр вновь ее поцеловал. Но, ощутив, как она тут же с готовностью подается навстречу, покачал головой и, со смехом пополам с шутливым стоном, поспешил отстраниться: - Наваждение какое-то! Признайся же, наконец, как ты это делаешь? А то ведь мне теперь придется заново учиться держать себя в руках, когда ты рядом. Хотя бы на людях. Иначе, боюсь, просто не избежать скандала. - Но я абсолютно ничего не делаю! – невозмутимо отозвалась Ольга и взгляд ее, подобный тем, что Рафаэль писал своим Мадоннам, выражал искреннюю невинность. А затем, перевернулась на спину, выгнулась всем телом, словно кошка и сладко потянулась, украдкой наблюдая за эффектом, который произвела на мужа эта очередная маленькая шалость, после чего, смеясь, спрыгнула с кровати на пол. Туда, где в полном беспорядке с вечера так и остались валяться снятые с Саши вещи. Выудив из этой кипы его измятые брюки, она с иронией покачала головой: - Скандала будет точно не избежать, если ты вдруг появишься на людях вот в таком вот виде! Так что прямо сейчас я немедленно оденусь и отнесу твои вещи вниз, чтобы их привели в порядок. Эх, вчера ведь еще собиралась твой сюртук отдать почистить!.. А ты пока возьми в гардеробе халат, Лена специально оставила там один из тех, что носит Иван Максимович. Накинув после этой нарочито будничной речи собственный пеньюар, лежавший на стуле, она поспешила в ванную. А через четверть часа спускалась вниз, где пока еще только прислуга занималась своими обычными утренними делами. Поручив горничной как можно скорее отгладить вещи Александра Глебовича и затем отнести их ему, Ольга устроилась в гостиной с книгой, которую, задумавшись, впрочем, так и не раскрыла. Странно, но ей все еще сложно было поверить в то, что можно вот так запросто чувствовать себя счастливой. Еще вчера утром она страшилась получить дурные вести из Черного Яра, переживала за Сашу, которого могла больше никогда не увидеть. Днем – испытывала волнение и тревогу, а будущее было таким зыбким и неопределенным. А потом были удивительный вечер и ночь, переполнившие сердце радостью, которой не хотелось до сих пор делиться ни с кем. И от этого становилось почти до мурашек страшно: а сможет ли она вынести столько счастья?! Это ведь, оказывается, тоже весьма нелегкая ноша! И еще хотелось вновь подняться наверх, чтобы удостовериться, что всё случившееся действительно, реально и никуда не исчезло. Но вот в коридоре послышались приближающиеся шаги, и подняв голову навстречу вошедшему в комнату человеку, Ольга с некоторой досадой встретилась взглядом не с мужем, а с Иваном Максимовичем, которому, впрочем, справившись с собой, она тут же широко улыбнулась. - Доброе утро, Ольга Дмитриевна. Вы сегодня ранняя пташка? И почему вдруг одна? Где Александр? – пришлось пояснить, что он одевается и вот-вот придет. - Ну, вот и Леночка моя тоже все никак не может выбрать, что ей сегодня надеть. А еще волосы укладывает в какую-то немыслимую прическу. Вы, женщины, иногда уделяете столько времени вещам, на которые, поверьте, мы мало обращаем внимание. Куда дороже блеск ваших глаз и ласковое слово… А вы, я смотрю, читали? – поинтересовался он вдруг, резко меняя тон на более прозаический. - Скорее, мечтала. - Ну, это чудесно. Тем более, сегодня вам, Оленька, мечтать даже положено и обязательно о таком, чтобы все непременно сбылось! - Тогда я уж точно постараюсь придумать что-нибудь этакое! – рассмеялась она в ответ, и тут же, но уже серьезно, прибавила. – Я очень вам благодарна, Иван Максимович! Вы сделали мне самый дорогой подарок, но вы ведь и сами это знаете, правда? - Догадываюсь и очень рад, что угодил, – едва улыбаясь губами, но глядя так же серьезно, кивнул Прозоров, - Теперь, надеюсь, вам легче будет дождаться времени, когда можно будет вернуться домой. Не поняв, о чем речь, Ольга удивилась его словам и тут, наконец, узнала то, о чем вчера никому в голову даже не пришло вспомнить. А именно о том, что в Астрахани Саша и Иван Максимович всего лишь на два дня. И завтра вновь уедут вдвоем в Черный Яр, куда самой ей путь все еще строго-настрого заказан из-за длящегося до сих пор холерного карантина. - Только, бога ради, Оленька, не сердитесь. Таковы правила и им нужно подчиняться! А она и не сердилась. Лишь вздохнула, покачала головой и послушно кивнула. А затем, вспомнив вдруг, что должна срочно написать одно важное письмо, извинилась перед Прозоровым и вышла прочь из гостиной.
Ольга Веригина: Место, куда Прозоровы повезли всех на пикник, находилось далеко за городом, на самом берегу реки. Иван Максимович рассказывал, как еще в его детстве здесь устраивались праздники на природе его родителями, так как чуть дальше находился когда-то их усадебный дом, давно уже проданный. Над крутым берегом нависали ивы, касаясь своими ветвями вод реки, цвели тамариски, высокие травы шелестели на ветру и маленькая полянка, окруженная деревьями, для Прозорова сохранила навсегда свое очарование. Тут-то и было решено устроить праздничный пир на траве, в тени высоких деревьев, через листву которых солнце светили, грело, но не утомляло жаром, а высоко в ветвях раздавалось веселое щебетание птиц, как музыкальное сопровождение. Погода была чудесной и на небе почти не было облаков, да и те что проплывали, скорее были тенью самих себя. Едва все устроились, как приступили к завтраку, после которого были затеяны разные игры, и до полудня не прекращалось веселье, а после, уставшие и разгоряченные, они устроились на пледах, ведя тихую беседу, становившуюся постепенно все более ленивой. И вот уже Иван Максимович, прислонившись спиной к теплому стволу задремал, а Елена Всеволодовна со старшей дочерью отправилась собирать цветы, пока младшие Прозоровы пускали в небе воздушного змея. И Александр с Ольгой остались как бы одни. Он полулежал, опираясь на расставленные позади себя руки, Оля пристроила свою голову на его коленях и смотрела в кроны деревьев, в которых переливались золотыми и изумрудными бликами листья, дрожа от едва заметного ветерка. Они разговаривали друг с другом обо всем и ни о чем, строили планы на будущую поездку, которая должна была состояться осенью и придумывали, что стоит посмотреть. И ни разу Оля не вспомнила в разговоре о скорой с ним разлуке, хотя не забывала об этом ни на минуту. - Нужно набраться терпения. Неделя, от силы – дней десять, и все кончится, - говорил ей Прозоров, когда она с ним вдвоем прогуливались, пока Саша помогал Елене Всеволодовне накрывать на импровизированный «стол». И так как терпение не входило в число ее добродетелей, Оле приходилось прилагать все усилия к тому, чтобы не показывать мужу свои переживания., Ей не хотелось огорчать Сашу такими пустяками. После был еще тихий вечер в дружеской компании, чаепитие и совсем короткая ночь, которой едва хватило, чтобы хоть в малой степени позволить любовникам вновь насладиться друг другом. И когда Саша уснул, Оля еще долго противилась сну, желая как можно дольше видеть и чувствовать мужа, чтобы сохранить в памяти эти образы. А утром начались приготовления к отъезду и присущая тому небольшая суета. Ольга ждала пока муж оденется, помогла ему завязать галстук и подала сюртук. На пороге, когда уже был подан экипаж и Прозоровы прощались друг с другом в сторонке, Ольга замерла в объятиях мужа как два дня назад при встрече. Тихая и задумчивая, она была совсем не похожа на себя прежнюю, но все что происходило с ней теперь, нравилось ей. Подняв голову и взглянув Саше в глаза, она поцеловала его, прошептав в самые губы очередное признание и только тогда отпустила. Тем более, Иван Максимович уже поглядывал на них с усмешкой: - Ну полно, не на войну едем. Да и чем быстрее вы нас, дамы, отпустите, тем скорее вернемся мы.
Александр Веригин: Звучит банально, но нынешняя двухдневная поездка в Астрахань будто бы действительно разделила жизнь Александра на «до» и «после». И вовсе даже не в смысле отношения к жене. Ольгу он любил всегда – теперь можно было откровенно признаться в этом хотя бы себе. И пять лет тому назад, когда, буквально сраженный внезапно нахлынувшим чувством, очертя голову бросился в эту любовь, еще не понимая, во что ввязался. И позже – глубоко раненый предательством, но все равно не отпустивший ее – убеждая себя, что из мести. А на деле выходит, что просто из гордости. И еще совсем чуть-чуть – от страха слишком быстро принять мысль, что способен, оказывается, простить ей даже такое… Ерунда. Все это теперь неважно и осталось в прошлом. Думать же хотелось только о будущем, том самом, с пресловутого чистого листа, никогда более не припоминая друг другу ошибок прошлого, которое они вот-вот начнут. Ну а пока – настоящее. Хотя вернуться в него оказалось непросто. Слишком свежи были еще ощущения и эмоции. Стоило лишь на мгновение закрыть глаза, как все возвращалось. И хотелось лишь одного: вновь быть рядом с ней, обнимать ее, слышать голос… Обратный путь в Черный Яр – без медлительной телеги, обращенной в катафалк для несчастного Спицына, что следовала за их экипажем третьего дня, выдался куда менее продолжительным. Но даже так, сидя напротив Прозорова, изредка предпринимавшего попытки вовлечь его в разговор, Александр, обыкновенно весьма спокойно относившийся к самым долгим и нудным переездам, не мог дождаться, когда они уже наконец приедут. И большую часть времени, не слишком желая общения, либо на самом деле спал, либо просто усердно притворялся спящим. Вероятно, по-своему толкуя причины овладевшей им сонливости, и добродушно посмеиваясь по этому поводу, Иван Максимович и сам, в конце концов, оставил надежды на более или менее связный диалог. А вместо этого тоже прикрыл глаза и сделал вид, что дремлет. Так и приехали в Черный Яр, где вновь сразу сделалось не до сна. - Слава Христу, что вернулись, Сан Глебыч! Уж как мы ждали-то вас, как ждали! Точно Господа Бога! – едва поприветствовав их с Прозоровым, запричитал Савельич, выскочивший на улицу еще прежде, чем их экипаж остановился у порога больницы. И тем немало обескуражил Веригина, прежде никогда не видевшего его в таком волнении. - Что стряслось?! – хватая фельдшера за плечо, тревожно воскликнул он, переглянувшись прежде с Прозоровым и холодея изнутри. – Неужто новые случаи? Откуда? Как много? - Да нет, немного! Ну, то есть, всего один… - Но?.. – перебил его Александр, по-прежнему не понимая причины подобной ажитации и ожидая продолжения. – Так. Давай-ка ты, братец, дальше лучше без эмоций. Как на обходе. - Ну, стало быть, тогда, как на обходе, - кивнул Савельич и вздохнул. – Больной Гнездов, от роду 38 лет, поступил накануне вечером с жалобами на многократный понос и рвоту… - Это какой же?! Наш, что ли, Сергей Аркадьевич? – тихо переспросил Веригин и тут же получил еще один ответный кивок в подтверждение своей недоброй догадки. – Дьявольщина! Да как же его-то угораздило? Где он теперь, тяжелый? - Так в мужском бараке, где ж еще-то? – далее говорили уже на ходу. – Хотели, конечно, отдельно его устроить, в ту палату, где Стешку прежде держали, так отказался! Ничем, говорит, я других засранцев не лучше... Так вот прямо и сказал, истинный крест, доктор!.. Ну мы, конечно, все одно ширму-то перед койкой поставили, отгородили… все ж таки архитектор! И жена при нем постоянно, никуда уходить не хочет, даже ночевать оставалась при больнице. - Не стоило этого ей разрешать! – нахмурился Александр. Хоть и понимал, что перечить такой решительной особе, как Наталья Викторовна, крайне затруднительно. И все же дамам – кроме сестер милосердия и монахинь, тут не место. Не место – и все! И словно подтверждение этой мысли – воздух, тяжелый и спертый, наполненный хриплыми стонами измученных холерой больных и отравленный зловонными миазмами человеческих испражнений, который буквально накинулся на них, вошедших, наконец, в здание по-прежнему переполненного мужского барака. Заставивший невольно задержать дыхание даже привычного к подобным вещам доктора, а уж для обычных людей… - Наталья Викторовна, здравствуйте! – проговорил Веригин, заглядывая за резко выделяющуюся белым ширму в углу палаты и обращаясь к сидящей к нему спиной госпоже Гнездовой. Испуганно вздрогнув, женщина обернулась, и в первый миг, Александр даже подумал, не заболела ли и она: настолько осунувшимся и измученным выглядело ее лицо. - Александр Глебович, наконец-то вы! – шепнув это едва слышно, она вскочила со своего табурета и порывисто прижалась к плечу доктора, цепляясь за него, словно утопающая. – Серёжа… он совсем плох… умоляю, помогите ему! - Да, конечно, только ради бога, успокойтесь! – обнимая ее в ответ, Веригин, однако, смотрел поверх ее головы, пытаясь хотя примерно, оценить состояние лежавшего на кровати с открытыми глазами, но никак не отреагировавшего на его появление Сергея Аркадьевича. Последнее было плохим признаком… - Когда он заболел? – осторожно отстранившись от Натальи Викторовны, он наконец заглянул ей в лицо. - Третьего дня, вечером. Ни с того, ни с сего. Мы даже не сразу поняли, что это такое – лето, жарко, думали, может быть, просто что-то испорченное из еды, знаете, как это бывает… - Александр кивнул. – Но уже ночью стало окончательно ясно. Сергей, правда, и тогда бодрился, пытался еще меня успокаивать. Но наутро сам приказал отвезти себя сюда. Дескать, нечего дома заразу держать, к тому же в больнице Александр Глебович мне скорее поможет. Только вас уже не было, сказали, что вы в Астрахань по делам уехали… Сделавшись мрачнее тучи, Веригин вздохнул, опуская глаза. «По делам»… Да уж. И, надо сказать, устроил их наилучшим образом. Для себя. В то время как здесь так нуждались в его присутствии. Хорош доктор, нечего сказать… - Что ж, ясно. Но теперь я уже здесь и сделаю все, что смогу, не сомневайтесь. А вас хотел бы просить сейчас ненадолго оставить нас с Сергеем Аркадьевичем наедине. Надо его как следует осмотреть, а вам – непременно следует отдохнуть! Смотрите, вы ведь измотаны до предела! - Я никуда от него не уйду! – воскликнула Наталья Викторовна, в темных глазах которой в этот миг еще отчетливее сделался заметным нервический блеск. – Даже не просите! – метнувшись обратно к кровати, она крепко схватилась за изголовье и решительно замотала головой. - Сударыня, голубушка, так надо! – вновь было начал Александр, но быстро убедившись, что увещевания его бессмысленны, оглянулся на стоящего несколько поодаль, наблюдая за всем происходящим, Прозорова и тихо прибавил. – Иван Максимович, пожалуйста, сделайте одолжение, проводите Наталью Викторовну в мой кабинет!
Иван Прозоров: Новость, сообщенная Савельичем доктору, в не меньшей степени потрясла и Прозорова. Он поспешил следом за Веригиным в барак, но едва попав туда, вынужден был поотстать, доставая платок и невольно прикладывая его к лицу в первые секунды. Наталья Викторовна его кажется и не заметила в начале, потому как когда он подошел к ней и обнял сзади за плечи, желая исполнить Сашину просьбу, она взглянула на него с удивлением. Он взял ее за плечи бережно, но с силой, и преодолевая некоторое сопротивление с ее стороны, так как она все еще крепко цеплялась за кровать, вывел на улицу, где свежий воздух будто отрезвляюще подействовал на женщину. Она глубоко вздохнула, поглядела на Прозорова и не обращаясь лично к нему, спросила: - Ваня, как это могло случиться? Что же это такое? Столько лет здесь живем, всё знаем, умеем беречься и вот…, - она опять горестно вздохнула и столько было в ее взгляде тоски, что Прозоров без лишних слов привлек её к себе и поцеловал в макушку, что при других бы обстоятельствах было бы недопустимо. - Ну-ну, полно, Наташенька. Теперь всё наладится, вот увидишь. Александр Глебович здесь и сделает всё, что в его силах, чтобы помочь Сергею. - Есть такое, что в силах только Господу сделать, - прошептала в ответ Наталья и позволила себя увести подальше от барака. В кабинете Прозоров тотчас же стал хозяйничать, налил в стакан для Натальи Викторовны воды пополам с коньяком, себе же в чистом виде и, сделав глоток, задумался. Гнездовых он знал так давно, что уже и не упомнить. Впервые с Сергеем он познакомился в Москве, куда приехал учиться. Отец написал пару писем знакомым и землякам, чтобы приглядели за Ванькой в Первопрестольной, и как раз сыном одних из знакомых и оказался Сергей. Он был еще мальчишкой в то время, но уже тогда были заметны от природы его бойкий характер и живой ум. Конечно, уже взрослому Прозорову, а ему тогда было почти двадцать лет, мальчишка товарищем стать не мог, но они довольно симпатизировали друг другу, чтобы впоследствии сам Гнездов из Ивана сделал себе если не кумира, то образец для подражания. Потом они еще пару раз виделись, когда Прозоров, уже став человеком важным, по делам служебным приезжал в Москву. Сергей к тому времени уже окончил учебу и начинал свою карьеру архитектора вместе с Шехтелем.* В жизни самого Ивана Максимовича тогда случились перемены весьма печального характера, но дружба с Сергеем стала для него отчасти спасением. И пусть один жил в Москве, а другой за сотни верст от нее, но их дружба не прекращалась, и они состояли в постоянном сношение через письма. А когда однажды Прозоров получил письмо от Наташи Гнездовой, в котором она во всех возможных подробностях пересказывала случившуюся историю, в которой оказался замешан её муж, Прозоров приложил все свои силы и сумел оказать нужное влияние, чтобы Гнездов избежал самого строго наказания и вместо этого был выслан за пределы Москвы. «Под вашу личную ответственность», - писалось в сопроводительном письме Прозорову от одного из столичных чиновников. Но Иван Максимович знал, что Сергей его не подведет и надзора, который ему полагалось за ним установить, не вёл. А дружеские отношения их с тех пор только крепли, сошлись и жены в симпатии друг к другу. И старший сын Гнездовых порой бросал многозначительные взгляды в сторону Алины, правда на год старше его, но явно вызывающей у мальчишки интерес. И вот теперь, там в бараке, Сережка, который обладал несгибаемой волей к жизни, боролся за эту самую жизнь с какой-то козявкой, поселившейся в его теле, невидимой человеческому глазу, но такой свирепой, что никто от нее не был защищен. Странной кажется жизнь человеческая. В то время, когда кто-то предается веселью, другой страдает. И вроде бы, в этом и есть смысл жизни и ее логическая справедливость. Но когда дело касается близких тебе людей, никакой справедливости в этом мы найти не можем. Иван Максимович обернулся к Наташе. Та сидела, держа в руках стакан, да так и не сделав из него ни единого глотка, и глядела куда-то вдаль через раскрытое окно. - Как мальчики? – спросил ее Прозоров, желая отвлечь от тяжелых мыслей, читавшихся в ее взгляде. - Хорошо, у тетки сейчас. Вань, ты ведь видел его только что. Скажи мне, может ли…, - губы ее задрожали и Прозоров принялся ее утешать, но очень строго при этом разговаривая, чтобы выкинула она из головы дурные мысли. Хотя сам он думать об этом прекратить не мог. *Фёдор О́сипович Ше́хтель — русский архитектор, живописец, сценограф. Один из наиболее ярких представителей стиля модерн в русском и европейском зодчестве
Александр Веригин: Проводив сочувственным взглядом бедную Наталью Викторовну, которую Прозоров, приобняв за плечи, увел за собой, Веригин, вновь хмурясь, отчего складка между бровей залегла еще глубже, посмотрел на Савельича. - Теперь по существу. Что было назначено больному? Какова динамика его состояния? - Да что назначено? Все как обычно! Обильное питье, хинин от жара… А состояние… статус дифицилес, стабилис. «Какой там, к черту, «стабилис», - с досадой подумал Александр, который тем временем уже принялся за объективный осмотр. Гнездов, и в самом деле, был плох. И внешне походил на покойника больше, нежели иные натуральные трупы. Сухая, точно старый пергамент, кожа туго обтянула заметно высушенное болезнью тело и холодна на ощупь, несмотря на духоту вокруг, черты лица заострились, глазницы запали, а губы, нос и даже кончики пальцев отчетливо синюшны… Но что-то не сходилось. - Судороги были? Диурез сохранен? - Судорог вроде не видел, мочи вчера миллилитров пятьдесят, а сегодня – ещё не знаю. Вообще, у Анны Ивановны бы лучше спросить, к нему у нас она приставлена… - Так чего тогда стоишь тут ступой?! Поди, да спроси! – не выдержал Александр. – У тебя больной на ладан дышит, а ты про него ничего не знаешь! - Ты, Глебыч, зря шумишь, – отозвался Савельич с обидой в голосе. – Все, что должен, я знаю и делаю! Только я-то простой фельдшер, не Иисус Христос, оживлять пока не научен. Не жилец он! А кругом еще с полсотни народу – и я на них один все эти дни. - Не Иисус, говоришь? А чего тогда решать за него берешься?! – огрызнулся Веригин, уязвленный последним замечанием, которое выглядело словно продолжение тех упреков, которые он сам недавно обращал в собственный адрес. Оттого на какой-то миг даже показалось, что и это все – тоже неспроста. Но, быстро справившись с приступом паранойи, Александр лишь выдохнул и сжал губы. – Так, ладно. Не время спорить, найди и позови сюда сестру Добржинскую, сам – на хозяйстве. А Сергеем Аркадьевичем я займусь лично. И посмотрим ещё, кто тут жилец, а кто нет. С сомнением покачав головой, но не осмеливаясь спорить с доктором, которому привык подчиняться, Савельич побрел исполнять выданные ему предписания. - Напрасно ты, Саша, на него взъярился... Прав он. Да ты и сам видишь… Резко обернувшись на непривычно хриплый, словно бы заржавевший от неупотребления, но мгновенно узнаваемый голос друга, Александр вдруг осознал, что впервые с момента их сегодняшней встречи видит его обычный, осмысленный и даже, кажется, чуть насмешливый взгляд. - Вот те раз! И давно это ты проснулся? - Я и не спал… почти. Говорить просто трудно… Даже поздороваться… прости… - Ясно, - кивнул Веригин, вновь пристально его рассматривая. Хотя, на самом деле, «ясно» ему до сих пор почти ничего не было. С такой ярко выраженной клиникой – и до сих пор жив? И даже еще язвить, вон, изволит… - Спасибо, что велел увести Наташу, – между тем, медленно с усилием продолжал Гнездов. – Не надо ей меня таким… видеть… потому и в больницу попросился… чтоб она не помнила… это все… потом… - «Потом» – это когда, позволь спросить?! Не стыдно?! Взрослый человек, а раскис, как гимназистка! – вновь вспылил Веригин. – Помирать, значит, он собрался! Иди ты к черту, понял? И вообще… помолчи лучше, если ничего умного сказать не можешь, дай хоть мне подумать нормально, а? - Да, собственно, я и так уже… на пути… к нему, - с этими словами из его нутра вырвалось наружу некое подобие хриплого смеха, а следом внезапно открылся новый, крайне мучительный приступ рвоты, избавивший Александра, бросившегося помогать ему на пару с только что подошедшей, наконец, Анной Ивановной, от необходимости реагировать на эту, с позволения сказать, «остроту». Когда все закончилось, лишившемуся остатка сил Гнездову вновь стало не до шуток. И, после того, как Веригин буквально силой заставил его выпить пару стаканов воды с заметным ароматом мяты, что была припасена в прикрытом салфеткой большом графине на тумбочке подле кровати, закрыл глаза и отвернулся к стене. Решив воспользоваться этим моментом передышки, чтобы глотнуть хоть немного свежего воздуха, Александр направился к двери, но до того молча поманил за собой и сестру Добржинскую. Стали прямо под навесом, возле порога. - Я сразу с момента поступления Сергею Аркадьевичу мятный отвар давать стала, по стакану каждую четверть часа. И лед небольшими кусочками – пока был в леднике на кухне, – начала она как всегда спокойно и методично, когда Веригин попросил подробности назначенного в его отсутствие лечения. – Еще руки и ноги камфарным спиртом ему постоянно растираем по очереди с госпожой Гнездовой... Только я не просила помогать, не подумайте, сама со всем справляюсь! Но Наталья Викторовна так умоляла позволить, что пришлось ей уступить, – прибавила она, будто бы извиняясь, – очень, видно, его любит… - Да, это несомненно, - коротко согласился доктор, но тут же вновь вернулся к интересующей его теме. – Что еще? - Жаропонижающее, пока лихорадил… - А еще?.. – почувствовав в этой фразе некоторую незавершенность, Веригин чуть приподнял брови, поощряя ее говорить дальше. - И – все, - потупившись, Анна Ивановна умолкла, но и он не сдавался, ждал продолжения. – Нет, не все! – вновь вскинув взгляд, сестра Добржинская вдруг посмотрела ему прямо в глаза. – Александр Глебович, вы ведь знаете мои обстоятельства? - Знаю, - просто ответил Веригин, мгновенно догадавшись, что речь идет о ее погибших в прошлую эпидемию родных. - Тогда, возможно, спокойно воспримете мой совет, хотя я всего лишь сестра милосердия, а вы доктор… - Ах, да оставьте эти глупые прелюдий! – он нетерпеливо поморщился. – Что вы имеете в виду? - Использование физиологического раствора поваренной соли при холере, - тут же откликнулась она с готовностью, явно ожидая этого вопроса. – Понимаете, когда умерли сын и муж, чтобы не сойти с ума, я стала читать про холеру все, что находила, желая убедиться, что действительно сделала для них все, что могла. И не раз натыкалась на статьи об использовании внутривенных капельных инфузий… Там описывали случаи излечения крайне тяжелых случаев. Правда, у нас в Астрахани тогда такого еще не делали. Но вы-то ведь из Петербурга приехали! - Да, я знаю эту методику… Но вы же не хотите сказать, что… применяли ее к Гнездову, пока меня не было? – внимательно глядя ей в глаза, поинтересовался Веригин, не в силах отделаться от неприятного ощущения ускользающего контроля над ситуацией. - О, господи! Нет, конечно! – тут же испуганно воскликнула в ответ Анна Ивановна. – И в жизни бы не отважилась! Я всего лишь попыталась изготовить этот раствор и давала его Сергею Аркадьевичу в качестве питья. Хотя, конечно, не имела права делать и этого – будучи простой сестрой, негоже корректировать назначения фельдшера… Однако улучшения явного нет, так что, наверное, это нисколько не помогло, а может, еще и навредило... - Да что вы! – перебил ее Веригин, на губах которого впервые за несколько часов появилась улыбка. – Вы же просто гений! А я-то все понять не мог: как же он до сих пор продержался, а выходит, вот оно почему! Цены вам нет за такое вот самоуправство! - Ох, правда?! – выдохнув с облегчением, та вдруг истово перекрестилась и тоже широко улыбнулась. – Слава богу! А я места себе не находила, не знала, как вам и признаться! - Молодец, что признались! И вдвойне молодец, что напомнили: у нас ведь вроде бы, есть в хранилище для инструментария совсем новый аппарат для инфузий? Зимой, когда только приехал и входил в курс дела, я еще страшно удивился, когда его здесь увидел! - Да, есть! Говорят, его выписал по каталогу из Англии ваш предшественник, но воспользоваться не успел. А я, пока вы были в Астрахани, оттуда его достала и взяла на себя смелость подготовить к использованию, так что если захотите попробовать… - Нет, Анна Ивановна, вы решительно – золото! Конечно попробуем, и немедленно! *** - Ну что, стало быть, так и не дашь мне умереть спокойно? – все так же хрипло шепотом проворчал Гнездов, медленно и с трудом поворачивая голову, чтобы лучше рассмотреть странный агрегат, который, спустя полчаса, внесли и положили на тумбочку возле его койки Веригин и сопровождавшая его сестра милосердия. - Уймись! – отмахнулся Александр, перетягивая жгутом его плечо повыше локтевого сгиба, и приказывая после этого несколько раз сжать и разжать кулак. А потом, пощупав пальцем едва наметившуюся под кожей вену и ловко введя туда иглу с присоединенной к ней резиновой трубкой, кивнул своей помощнице, стоявшей у него за спиной наизготовку, сжимая в руках стеклянную емкость, к пробке которой был герметично присоединен другой конец этой самой трубки. – Открывайте потихоньку зажим… Прекрасно! Снимаем жгут… Все, Анна Ивановна! Теперь вешайте колбу на штатив и оставайтесь здесь наблюдать. А я скоро вернусь.
Иван Прозоров: *при непосредственном участии доктора Веригина* Ожидание затянулось. Сумерки, которые совсем недавно едва наползали из-за горизонта, полностью сгустились, и Ивану Максимовичу пришлось зажечь настольную лампу, рядом с которой стояла переполненная окурками серебряная пепельница. Отодвинув ее в сторону, Прозоров взглянул в сторону дивана, на котором задремала после коньяка утомленная и измученная несколькими днями переживаний Наташа. Бедная, сколько же ей ещё предстоит перенести, если случится самое худшее? В который раз вынимая портсигар, он открыл его и, неосознанно пересчитав последние несколько сигарет, вновь захлопнул крышку, нервно стукнув ею по ладони. После опять с тревогой посмотрел на жену друга, которую искренне ценил и не желал видеть несчастной. И снова на дверь, ожидая возвращения Веригина уже с нетерпением и одновременно при этом – желая его отсрочить. Наконец, когда за окном стало совсем темно, послышались его шаги. Тихо скрипнула, открываясь, дверь… Но прежде, чем Александр успел переступить порог и что-то сказать, Прозоров уже вскочил на ноги и, приложив палец к губам, затем сразу указал им в сторону улицы, жестом предлагая поговорить вне стен кабинета. Веригин молча кивнул. - Не хотел разбудить Наталью, - пояснив и без того очевидное, чтобы унять волнение, Иван Максимович вновь решил закурить, но прежде протянул папиросу Александру. Чиркнула спичка, и на несколько секунд на заднем крыльце, куда они только что вышли, вновь воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием тлеющего в бумаге табака. – Ну что скажешь? Для этого вопроса пришлось набраться мужества, потому что ожидаемый ответ заранее не радовал. - Да что? – пожал плечами Саша. – Коли не был бы я суеверным докторишкой, наверное, сказал бы: «Слава Богу!», а так пока отвечу просто – будем надеяться! – затем выдохнул вверх, в темное небо, густое облако дыма. После такого ответа, Прозоров недоверчиво покосился на Веригина. Тот улыбался. Умом, что ли, тронулся? Еще несколько часов назад, когда Иван Максимович своими глазами видел Гнездова, тот уже не походил на живого человека, а Сашка сейчас совершенно спокоен и даже утверждает, что есть надежда на его выздоровление?! - Возможно ли это? – уточнил он еще раз с вполне обоснованным сомнением в голосе, - Ты не думай, что я не уверен в твоих знаниях. Только вот, - он мотнул головой и растерянно пожал плечами. - Ох, да не оправдывайтесь! – усмехнулся Веригин, стряхивая пепел с окурка и вновь с удовольствием затягиваясь дымом. – Я и сам в них – в знаниях-то – не сомневался только разве что в первый год после университета. Такой, верите, был самонадеянный идиот, что и теперь порой оторопь берет, как вспомню, на что решался! Не зря видно говорят, что многие знания – многие печали. И сомнения, конечно… Но что болтать попусту?! Хотите, прямо теперь и навестим нашего Сергей Аркадьича, он все равно вряд ли спит? Про вас, кстати, уже спрашивал, дескать, точно ли это был Прозоров? Не привиделся ли ненароком в горячечном бреду? Шутит… значит, и правда лучше себя чувствует. Хотя, думаю, с таким характером он и на собственных похоронах что-нибудь этакое вытворит… Когда-нибудь, - прибавил он едва слышно. Ибо, что ни говори и как не издевайся по этому поводу над собой, а определенные приметы в медицине еще действительно никто не отменял. В холерном бараке Прозорова, и вправду, ожидал приятный сюрприз. Сергей, все еще мало похожий на себя прежнего, смотрелся, однако, значительно бодрее. Когда Иван Максимович и доктор пробрались к его койке, лавируя в полумраке между остальными, он лежал с опущенными веками, но услышав шаги, сразу открыл глаза и, увидев Прозорова, даже вроде бы ему подмигнул. Еще больше удивившись и обрадовавшись, тот поздоровался в ответ, ну а потом сразу напустился с шутливым упреком: - Что же это ты нас пугать-то вдруг надумал, Сережа? И объясни заодно, что это еще за чертовщина такая к тебе приделана? – прибавил он, указывая на странную резиновую трубку, что торчала, казалось, прямо из его руки, а другим концом была присоединена к некому подобию перевернутой колбы с нанесенными прямо на стекло делениями. - У Веригина спроси, это ведь он на мне всё экспериментирует, точно профессор Павлов над своими собачонками… - А? – услышав из уст Гнездова собственную фамилию, Александр, который переговаривался о своем, медицинском, с сестрой Добржинской, пользуясь моментом, пока его товарищи радуются встрече, обернулся и переспросил, в чем дело. Ехидно ухмыляясь, Гнездов тут же все повторил – включая и ремарку о собаках Павлова. - Ну нет уж, Серёженька, прости, но хромает твоё сравнение! Причем, сразу на обе ноги! Иван Петровичу, скорее всего, не приходится, ежели эксперимент не удастся, после глядеть в глаза родственникам своих… подопытных. А коли и случится, так те только хвостиками в ответ помашут, - быстро нашелся Александр, также не чуждый сарказма. Особенно в минуты усталости, как нынче, после этого долгого и тревожного дня, коим он, кажется, сполна уже расплатился за два счастливых предыдущих. – Но вообще, друзья, темные вы люди! Хоть оба и с университетскими дипломами. Это же просто аппарат для внутривенных инфузий! Применяется в медицине уже кучу лет. Настолько давно, что у меня и сёстры милосердия знают, как и когда его следует использовать! Быстро глянув в сторону Анны Ивановны, он заговорщицки подмигнул. И та, с довольным видом рассмеявшись, опустила глаза. - А вы говорите «чертовщина»! Да если бы не эта самая… Громкий судорожный всхлип, внезапно донесшийся откуда-то из темноты, окружавшей узкий, отгороженный ширмой от остального помещения барака, участок, освещаемый лампой-ночником на тумбочке у изголовья койки, заставил его, однако, оборвать свою шутливую обличительную тираду на полуслове. - Наталья Викторовна! – мгновенно догадавшись, кто это может быть, не сговариваясь, хором сказали они с Прозоровым. - Наташенька моя… – гораздо тише, но с невыразимой нежностью в голосе, следом произнес Сергей Аркадьевич, в один миг утрачивая весь свой прежний иронический настрой и протягивая навстречу показавшейся, наконец, из-за ширмы жене свободную от медицинских приборов руку. – Ну иди сюда, что ж ты стоишь, словно сирота? Этого оказалось достаточно, чтобы она, уже не сдерживая радостных слёз, с невнятными тихими причитаниями, в которых отчетливо можно было расслышать лишь слова «родной» и «единственный мой», а еще почему-то «дурак», и «как ты посмел», бросилась ему на грудь. Наблюдать воочию столь интимный момент чужой супружеской жизни показалось неловким сразу и Веригину, и Прозорову. Потому, оставив Гнездовых ненадолго наедине – относительно, конечно, они вновь вышли на улицу. Где Иван Максимович тут же стал расспрашивать у доктора все детали и подробности примененной им методики. Понимая его интерес, тот терпеливо объяснял, что ничего сложного в ней, в общем, нет. Главное – успеть начать вовремя и в достаточном объёме. Ну и необходимо соответствующее оснащение, конечно. - Нет, но это же надо, до чего дошел прогресс? – тем не менее, не переставал удивляться Прозоров. – Честное слово, Саша, это гениально! Просто вода и соль, а жизнь человеческая спасена!
Александр Веригин: *совместно с И. М.* - Не просто, а в нужной пропорции, конечно. Если ошибешься, можно не спасти, а скорее добить… Впрочем, я и теперь бы еще не впадал заранее в эйфорию. Нужно время, чтобы как следует оценить результаты. «И, возможно, после описать даже их в статье…» - вдруг подумал он и сам удивился. За полгода службы земским доктором мысль о научных изысканиях посетила его, пожалуй, впервые. Как тут не вспомнить с иронией предпереездные мечты завершить «в деревенской глуши и скуке» заброшенную еще в Петербурге вскоре после женитьбы диссертацию? Маниловщина же в чистом виде! - Но, в общем, конечно, надо пробовать, Иван Максимович. И рисковать порой, что бы я там не говорил прежде, - улыбнулся он, дружески похлопывая его по плечу. – Надеюсь, и вы поможете мне теперь на уровне губернии, если вдруг надумаю расширяться и попрошу ассигнований на дополнительное оборудование? Да хоть вот на те же капельницы? - Я прошу прошения, господа! – это Анна Ивановна выглянула наружу из дверей, прерывая их разговор. – Там Наталья Викторовна и Сергей Аркадьевич очень просили вас обратно. - Да, скажите, что уже идем! – отозвался за двоих Веригин и, жестом увлекая за собой старшего товарища, зашагал вверх по ступеням. - Александр Глебович! Сашенька! – уже вполне успокоившись и сияя счастливой улыбкой, жена Сергея двинулась навстречу и благодарно сжала сразу обе его руки. – Не могу описать словами, как я вам признательна! - Да, Сашка, друг, если серьезно, - кивнул со своей койки ее супруг, - то слов таких и нет. Правда! И дело ведь не во мне, я за свою жизнь не трясусь, ты знаешь, - прибавил он, будто оправдываясь, - но не представляешь, насколько мучительно было думать, как останутся без меня Наташа, мальчишки... - Почему же, очень даже представляю, – ответил Веригин. – Только, если честно, об этом поначалу не думал. За то, что правильную мысль мне в голову вовремя втемяшила, ты Анну Ивановну поблагодари. Но прежде – за то, что она тебе жизнь спасла. - Что? Как это?! - Доктор, ну зачем вы?! Это же неправда, без вас бы все равно никак! – смущенно махнув на него рукой, сестра Добржинская вскочила со стула, и попыталась было улизнуть, пока Александр пояснял, что имеет в виду. Но он был начеку и потому вовремя поймал неудачливую беглянку за плечи, вновь с улыбкой выдвигая затем вперед себя. - Да-да, вот – ваша истинная спасительница, хоть она и отпирается! Так что ей и главные благодарности. Для этого ее вам здесь и оставляю. Ну и для дальнейшего наблюдения. А мы с Иваном Максимовичем, пожалуй, потихоньку отправимся сейчас до утра восвояси, пока всех вокруг окончательно еще не перебудили!
Иван Прозоров: *продолжаем вместе* - Благородно с твоей стороны! – одобрительно кивнул Прозоров после того, как они вышли во двор, и двинулись обратно к зданию больницы. – Молодец! В этом – ну и вообще. Видеть Веригина в деле ему, конечно, приходилось и раньше, но то были чужие, незнакомые люди. А «своя рубашка» - она все равно ближе к телу. Так что он, и правда, был впечатлен. Хотя и выразил испытываемые чувства довольно скупо. Чтоб Сашка ненароком не зазнавался. - А! – беззаботно, тем временем, отмахнулся тот, вновь улыбаясь в темноте. – Ничего особенного. Одна лишь забота о своем будущем душевном спокойствии и корысть. Первое я уже объяснил на примере собачек Павлова, думаю, нет смысла повторяться? Ну а второе – тоже ясно: кому ж еще, если бы Серёжка умер, я смог бы доверить спроектировать свой будущий новый дом – красивый, но при этом достаточно просторный для семьи с детьми? Ну вот хоть… как ваш, например! - Вот как! – Прозоров даже присвистнул от такой новости, - Так что же, скоро, стало быть, и на крестины позовешь? Очень рад, очень! – продолжал он, не замечая несколько смущённого молчания Веригина, - Да, семья, в которой детей нет – это и не семья вовсе. И ты прав. Ольга ваше нынешнее обиталище хоть и сумела привести в достойный вид, но детям нужен простор. А иногда и родителям! Поверь моему отцовскому опыту! – прибавил Иван Максимович с усмешкой, вкратце поясняя Саше, что неминуемо ждет его в скором будущем, - Да не пугайся ты, это даже хорошо! Ох, ну и обрадовал! - Да нет же! – воскликнул Александр, поначалу тоже опешив от столь неожиданного вывода в адрес своего семейства, когда дождался небольшой паузы в бурных восторгах собеседника. Однако, видимо, по той же причине не совсем верно подобрал слова, потому вышло так, будто ничего хорошего в родительстве он уже заранее не видит. Прозоров повернулся и взглянул на него так, что даже в темноте стало ясно, насколько он удивлен. - Я хочу сказать, что вы не так меня поняли, Иван Максимыч. Ольга пока не беременна. «Но мы уже работаем над решением этой задачи!» - следовало бы продолжить эту фразу. Однако на подобную солдатскую прямоту предельно сдержанный в обсуждении всего, что касается частной жизни – как чужой, так и собственной, если речь не идет о сугубо медицинских вопросах, конечно, Веригин, и в самом деле был не способен. Поэтому и ограничился одной короткой репликой без дальнейших пояснений. - Так что я говорил скорее о ближайших перспективах, нежели о насущном, - усмехнулся он, смягчая иронией ее невольную резкость. - Ну, да хоть и так, а все равно – замечательная идея, Саша. И уж не сомневайся, теперь Серёжка вам дворец не хуже царского придумает! Будет у нас в губернии новая достопримечательность – дом доктора! - Пусть для начала поправится. А уж дворец или виллу – это после решим, - вновь было взялся осторожничать Веригин, но Иван Максимович решительно отказался поддерживать подобные настроения. После того, как увидел Сергея с живым блеском в глазах, он пребывал в отличном расположении духа. И не унимал восторгов даже тогда, когда закончив со всеми больничными делами Саши, по сонным, освещаемым лишь месяцем в небе, улочкам они наконец отправились к нему на ночлег. Окна дома оказались ожидаемо темны. Варвара и Дарья, не ведая заранее о возвращении хозяина, давно отправились восвояси. И потому в переднюю навстречу их компании выскочило, ластясь к ногам и приветственно мяукая, лишь многочисленное кошачье семейство. - Здорово, ребята! – склонившись, во мраке, Веригин наощупь привычно почесал пару дружески выгнутых мохнатых спин и ласково подергал задранные трубой пушистые хвосты. – Проголодались, говорите? Беда! - Подкрепить силы сейчас бы и нам не помешало. Как думаешь, Саша, припасено у твоей кухарки что-нибудь съестное? - Да у Варвары уже и на день Страшного суда наверняка что-то заготовлено! – откликнулся он, чиркая спичкой об извлеченный из кармана дежурный коробок, чтобы добыть хоть немного света. – Так что будьте уверены, с голоду не умрем. Засветив несколько ламп в доме, Прозоров сразу по-свойски отправился на кухню. Александр же, по-прежнему окруженный Ольгиными питомцами, вынужден был идти медленнее, чтобы ненароком не придавить кого-нибудь из самых маленьких. Наконец, бросив свой дорожный саквояж вместе с сюртуком прямо на кресло в гостиной, он – и коты, конечно, присоединился к Ивану Максимовичу, с видом заправского археолога методично исследующего Варварино царство. - Никогда бы не подумал, что однажды скажу подобное, но вы смотритесь здесь на удивление органично! – не выдержав, добродушно съязвил Александр при виде этой картины. – Не хватает только поварского колпака и передника! Скорчив свирепую физиономию, Прозоров показал ему в ответ свой увесистый кулак. И Веригин, расхохотавшись, тут же поднял вверх обе раскрытые ладони, показывая, что сдается. А затем, чтобы ускорить процесс, и сам полез в посудный шкаф, извлекая оттуда тарелки, вилки, ложки, ножи и прочее, необходимое для их будущей спартанской трапезы, которую совместно решили устроить прямо здесь, на кухне. И она, надо сказать, удалась на славу. Потому как Варвара, хотя и не знала о возвращении Александра Глебовича, все равно предусмотрительно оставила в теплой печи томиться чугунок с кашей. А в буфете, как всегда, дожидались едоков ежедневно выпекаемые ею свежие пышные булки, обернутые льняными полотенцами. Так что всего через четверть часа двух проголодавшихся мужчин – а вместе с ними еще и пятерых представителей семейства кошачьих, ждал скромный, но достойный ужин, для настроения щедро приправленный Варвариной же настойкой. Впрочем, после стольких волнений для долгих посиделок даже за добрым столом уже не осталось сил. Поэтому, едва отужинав, сразу же отправились по постелям. Веригин наверх, в спальню, ну а Прозоров – как обычно, в его кабинет, на уже основательно обжитый за последнее время хозяйский диван.
полная версия страницы