Форум » Постскриптум » Искупление » Ответить
Искупление
Александр Веригин: Время - 1891, 1896 и затем - 1898 год. Место - Петербург, далее - Астраханская губерния. Участники - Ольга Веригина, Александр Веригин, Степанида Лисицына, Иван Прозоров, НПС.
Ольга Веригина: Дорогой Ольга успокоилась и даже успела посмеяться над своей внезапной слезливостью, никогда прежде ей не свойственной. А Прозоровы, которые целый день ожидали ее приезда, приняли ее так радушно, что на какое-то время она и вовсе позабыла о своей утренней тревоге. Да и последующие дни проносились каким-то вихрем, состоявшем из приятных событий, новых знакомств и разных развлечений, которые Иван Максимович с супругой будто заранее заготовили к Ольгиному приезду. Первым и наиважнейшим делом, конечно же стало знакомство театрального кружка с новой участницей. И хоть еще тогда Прозоров описывал его маленькое общество, в который входили лишь близкие знакомые, истинно увлеченные музыкой, на первом же сборе Ольга насчитала не менее пятнадцати человек. Приняли ее радушно, а так как заранее было известно, что приедет она петь Далилу, то почти сразу все приступили к обсуждению постановки будущей оперы. - Вот если бы французы так за дело брались, то оперу бы сразу же поставили, а не пылилась бы она столько лет за кулисами, - громыхал, веселясь, один из господ, которому предназначалась роль жреца. Репетиции проходили два раза в неделю, очень шумно и весело. Одна из дам, супруга кого-то из певцов, признавалась, что петь не способна вовсе от природы, а нотную грамоту знает ровно настолько, чтобы не перепутать ноту до от ноты си, взяла на себя труд по созданию костюмов. Молодежь, среди которой была и старшая дочь Прозоровых, которой было отведана роль статистов в основном, занималась меж тем и сооружением декораций. И маленькая частная постановка, в которой Ольга Дмитриевна дала согласие поучаствовать, уже была на устах у доброй половины города. Так что, Прозоров дома посмеивался, что вместо маленького зала, где они теперь собираются, им придется выгонять артистов из настоящего театра, чтобы все желающие смогли на них поглядеть. Елена Всеволодовна, со своей стороны, заняла Олю более женским развлечением. Еще в тот приезд, когда Веригины провожали Сашину родню, женщины успели посетить несколько модных лавок, чтобы посмотреть на новые фасоны летних нарядов. Теперь же, госпожа Прозорова задалась целью обновить гардероб – как свой и Алины, старшей дочери, так и Ольгин. Выбор новых тканей, различных лент и аксессуаров занимал много времени и отнимал не мало женских сил. А уж вечером, когда эти же наряды начинались обсуждаться за столом, Иван Максимович жалобно поднимал руки и просил уволить его выслушивать про разницу между виссоном французским и английским, а так же уже выбрать зеленый тарлатан и на том кончить этот тянущийся днями разговор. Так же, Ольга Дмитриевна почти в первые же дни своего пребывания в Астрахани, отыскала достаточно зарекомендовавшего себе с положительной стороны адвоката. Обсудив с ним возможность своего желания усыновить детей из приюта, она передала ему полную власть заняться этим делом. Ему же предстояло заняться собиранием документов, некоторые из которых предстояло выписать из столицы. Быстрого решения вопроса он ей не обещал: - Так как, сами знаете, дела бюрократические у нас скоро не делаются. Да и в Петербурге тоже лето, там многие могут оказаться на вакациях. А иногда без подписи одного чиновника, все остальные даже кончик пера в чернильницу сунуть не посмеют. В субботние и воскресные дни все стремились загород из Астрахани, на пикники или кататься на лодках. Погода стояла прекрасная, хотя с каждым днем солнце будто сильнее раскалялось и жара усиливалась настолько, что возможно было из дому выйти только в утренние или вечерние часы. Но вблизи воды или в тенистых рощах находиться было приятно всем. Ольга, окруженная постоянным вниманием, приятно утомленная от развлечений, которыми ее окружали, иногда вдруг начинала тосковать. И тогда она предпочла бы все обществам в мире лишь одного человека, приезд которого все откладывался. Изначально, когда она прощалась с Сашей, он обещался быть в Астрахани через две недели. Но два дня тому назад, в очередном письме, Саша сообщил, что ему придется ненадолго отсрочить свой приезд. Он не объяснял, что было тому причиной. Да и вообще, письма его были скупы на подробности, но каждое из них Оля готова была перечитывать по нескольку раз. Потому что в этих простых и сдержанных фразах она слышала голос мужа, видела его лицо и могла вообразить себе его настроение. Она по нему скучала. И сильнее всего тоска по Саша разрасталась вечером, когда Ольга оставалась одна в своей комнате. Еще через несколько дней, в субботу, когда домочадцы прозоровского дома собрались за завтраком в столовой, Иван Максимович получил телеграмму. Он никогда не позволял делам вмешиваться в мирный уклад семейной жизни и предпочитал дела делать в кабинете, но на этот раз он вскрыл послание за столом, коротко перед всеми извинившись. Быстро пробежав глазами послание, он вдруг переменился в лице, чертыхнулся и пробормотал: - Вот ведь… Холера. - Кто?! – изумленная поведением мужа, Елена Всеволодовна даже не посмела его отчитать за несдержанность. - Не «кто», Леночка, а «что»? Холера началась! Вон, уже несколько деревень и городов на севере, - и скомкав салфетку, он швырнул ее прямо в тарелку с кашей, после чего поспешно вышел из-за стола. Елена Всеволодовна некоторое время сидела неподвижно, глядя на пустой мужнин стул, а после так же стремительно вышла вслед за супругом. А Ольга протянула руку к брошенному на стол листку телеграммы и прочла послание. В нем и вправду говорилось о начале возможной эпидемии, сообщалось так же и название тех мест, где уже появилось множество заболевших и Ивана Максимовича просили немедленно явиться в управление, чтобы быть готовым ехать с комиссией. Правда, содержание этой телеграммы Ольгу интересовало ровно до того места, где указывалось название Черного Яра. Что-то в груди ее замерло в то мгновение, когда она поняла причину, задержавшую ее мужа и опасность, которой он был окружен. И теперь уже Ольга последовала за супругами Прозоровыми. Нашла она их в кабинете Ивана Максимовича, где тот поспешно отбирал какие-то бумаги, складывал их в свой портфель, и переговаривался с женой. - Собирай только необходимое, лишних вещей не нужно. Думается, не сегодня, так завтра уже поедем. Эх, Ольга Дмитриевна, - обратился он к вошедшей Веригиной, - не спеть нам с вами дуэтом в воскресенье! - Я поеду с вами! – Оля держала в руках телеграмму и Прозоров понял ее намеренье. - Нет, не поедете. Во-первых, вас попросту никто не пустит. Там скоро карантин начнется и только члены собранной комиссии могут перемещаться по тем территориям. Во-вторых, мне ваш муж голову оторвет, если узнает, что я вам подобное позволил! - Я поеду с вами. Именно к нему! – упорствовала Ольга, и тогда Прозоров сурово глянул на жену и уже она, взяв Олю за руку и уводя из кабинета, принялась объяснять всю невозможность и нелепость ее желания. Множество доводов пришлось привести Елене Всеволодовне: и о том, что самой ей опасно ехать в зараженную местность, и что прав ее муж – Александр Глебович будет за нее переживать, а ему теперь дел и так хватает, и даже то, что мужа она своего, возможно, и не застанет теперь в Черном яре, так как ему придется поездить теперь. Через некоторое время Ольга сдалась. Но поднявшись к себе, она тотчас села к столу писать письмо Саше. Упрекала, что скрыл от нее причину своего отсутствия, умоляла быть осторожным и обещала молиться за него и тех, кому он должен помогать. Прозоров отбыл из Астрахани через день и потекли дни ожиданий, складываясь в недели. Известия приходили вначале просто скупые, после письма и вовсе перестали слаться. А единственные источники информации, газетные статьи, были полны цифр и сухих статистических данных и ничем не могли утешить Ольгу, ждавшую хоть каких-то вестей от мужа.
Иван Прозоров: Вереница экипажей, выехавшая ранним утром из Астрахани, добралась до Черного Яра только поздним вечером. И дело не в том, что ехали неспеша, или были плохи дороги, а лишь потому они так долго добирались, что по пути заезжали в некоторые селения и проверяли, как там обстоят дела. Местным властям предписывалось следить за новоприбывающими, товаров, особенно – опасных, в города не ввозить, торговлю на плащадях остановить и вести особый надзор за питейными учереждениями. Доехав до Енотаевска, кортеж разделился на две части – три экипажа, в которых ехали Прозоров, санитарный врач Спицын и еще четыре человека из комиссии направились прямиком к Черному Яру, а еще три экипажа окружным путем. Жарища стояла невыносимая, пыль дорожная летела в нос и глаза, и пот стекал ручьями по лицам и шеям, оставляя мокрые и серые пятна на белых крахмальных воротничках. - Вот уж послал Бог напасть, - вздыхал, сидевший рядом с Прозоровым врач. Мужчина лет пятидесяти, тощий, с жидкой бороденкой и запавшими глазами, которые еле заметно поблескивали из-за линз его пенсне, - И пяти лет не прошло с последнего раза. А ведь, что в лоб, что по лбу. Каждый раз с одного и того же все начинаем. Иван Максимович был с ним полностью согласен. Серость народа, крестьян, которые лучше оберег над входом в избе повесят, чем прокипятят воду, глупость попов, некоторые из которых до сих пор стращали народ карами Божьими – все это и многое другое вело от одной беды к другой, и не только болезни ими были. - А знаете, Иван Максимович, вот неспроста это! - Что именно? – поинтересовался Прозоров у попутчика, протирая лоб платком и выискивая под капюшоном коляски более тенистое для себя место. - Ну вот все это, что последний год делается. Да хоть обед в ноябре кавалеров Св. Георгия.* - Какой еще обед? – мотнул головой Прозоров, поглядывая с сомнением на доктора – уж не перегрелся ли он часом на этой жаре?! - Да, естественно, что вам про него неизвестно. Про то и в Петербурге не все знают. Но я с Рощиным** в переписке состою, и он прислал мне свое заключение, что потравились рыбой и померли более сорока человек! Хорошо правление началось? А коронация? Мало вам знаков? Теперь вот это! Ох, что-то грядет… «Точно, перегрелся!» - Иван Максимович покачал головой и снова поднес платок ко лбу. - Честное слово, Дмитрий Степанович, ну вы же образованный человек, врач! Откуда у вас в голове эти глупости роятся! Какие такие знаки! Опомнитесь! Еще по расположению звезд судьбу предскажите или к бабке-ведунье за советом пойдите! Человек сам хозяин судьбы своей. И если вы да я сделаем что-то, чтобы нам жилось хорошо и правильно, да еще позаботимся о другом, то уже пользу принесем государству. А если будем рассуждать, что знаки повсюду, ну уж извините – на лавку да помирать. Чего уж мучиться? Полно вам. Живем мы с вами, почитай, в Азии, вот и холера постоянно прёт. А коронация, Святой Георгий – тут совершенно не причем. - Ну, поглядим-посмотрим. Разговор на эту тему Прозоров продолжать не стал, а про себя лишь подумал, что серость как она есть – тоже зараза и лекарства от нее, похоже, изобрести будет гораздо сложнее, чем вылечить ту же холеру. И обидней всего, что ей заражаются так же без разбору люди разного сорта. Когда к вечеру их маленький кортеж въехал в Черный Яр, городок выглядел совершенно иначе, чем пару недель назад. На улицах уже появились патрули казаков, людей почти не было, да и те, что попадались, спешили как можно быстрее добраться до своего дома. У больницы все вышли, Спицын сразу пошел внутрь, а Прозоров с членами комиссии стали решать, кто чем теперь займется. У него имелось письмо от Наказного Атамана*** к местным сотникам, чтобы те уже готовились к карантинным мерам. К ним Прозоров и поехал вначале. Вернувшись к больнице уже почти к ночи, он застал там лишь Спицина, который курил в садике. - Ну как дела? Где Веригин? - А его не было, уехал с утра в соседнюю деревню. Фельдшер сказал, что к ночи вернется. Подождём. А в больнице сейчас уже человек полтораста лежит, многие плохи. Прозоров доложился по своему делу и, выудив свой портсигар из нагрудного кармана, тоже закурил. Ждали они недолго. Вскоре у крыльца больницы остановился экипаж и из него вышел мужчина, в котором Иван Максимович не без труда признал Веригина. *26 ноября 1895 года **почетный лейб-медик Федор Антипович Рощинин, одним из первых земских врачей в России приобрел опыт изучения холерных эпидемий ***Газенкампф, Михаил Александрович - губернатор Астраханской губернии и Наказной атаман
Александр Веригин: - Поспать бы тебе, доктор, отдохнуть, а не то и к самому, упаси Господь, как бы какая холера не пристала! Голос Игнатьича заставил Веригина, смотревшего до того почти не мигая прямо перед собой на не слишком уже отчетливо различимую в сумерках пыльную и тряскую сельскую дорогу, отвлечься от этого бессмысленного занятия. Искоса скептически глянув на старого санитара, правившего все это время полураздолбанной больничной повозкой, на которой сегодня они проехали, почитай, не один десяток верст по окрестным деревням, доктор лишь отмахнулся. Какой сон?! По приезде в Черный Яр еще столько дел, что об этом останется разве что помечтать. Ну, может быть, под утро удастся как-о перехватить пару часов, но затем – снова она, холера. Тот самый сфинкс, который по сделавшемуся уже крылатым выражению доктора Эрисмана, приводит в ужас своим смертоносным взглядом… Хотя ужаса – да, собственно, и остальных эмоций Александр уже почти не испытывал, даже вполне осознавая масштабы происходящего вокруг бедствия. Две недели недосыпа и бесконечных забот кого угодно превратят в род автомата. Вот и он, кажется, уже совершенно утратил способность не только сочувствовать, но – чувствовать в принципе. И если прежде это, пожалуй, смутило бы, заставило задуматься, то теперь Веригин лишь тупо констатировал, что, кажется, более не способен ощущать ни страха – например, за собственную жизнь. Ни гнева – из-за царящего не только среди простого народа, но и более «чистой» публики махрового обскурантизма во всем, что касается элементарных профилактических мер, способных, между тем, оказать заметное влияние на скорость распространения болезни. Ни возмущения действиями уездных чиновников, что, боясь санкций губернского руководства, как водится, до последнего надеялись скрыть новую вспышку холеры в уезде, убеждая добивавшегося необходимости телеграфировать о ней в Астрахань еще с того дня, как в больницу привезли первых трех заразившихся из Барановки, доктора, что сие есть не продолжение сокрушительной эпидемии последних лет, пусть даже и остаточная ее волна, а единичные, спорадические случаи. И потому ему стоит просто заниматься своим непосредственным делом, а не «поднимать раньше времени панику»… Последняя, впрочем, вскоре сделалась и без участия доктора Веригина. Слухи о новом пришествии холеры поползли по Черному Яру уже на другой день. Нигде не подтвержденные и не опровергнутые официально, они быстро обрастали в людских устах самыми невероятными и дикими подробностями: говорили о том, что в этом году болезнь особенно заразительна, оттого о ней и не сообщают, что докторам отдан особый приказ молчать о числе заболевших, что тела умерших велено не выдавать на руки родне, а хоронить в общих могилах, обильно засыпая известью, что из-за спешки и общей загруженности, иногда в эти могилы попадают еще живые больные, что кто-то даже видел выбравшихся оттуда самостоятельно и сумевших доползти до своего дома, перезаражав там всех следом… И прочую, и прочую дичь в том же духе. Большая часть которой не доходила до Веригина, слишком занятого ежедневными разъездами по городу и окрестностям, где, невзирая на отсутствие официально объявленного карантина, он, собственными силами и с помощью просвещенных и здравомыслящих людей, вроде Гнездова и иже с ним, по сути, самостоятельно разворачивал противоэпидемические мероприятия. Совершал подворные обходы, с целью выявить новых заболевших и провести разъяснительную работу, организовывал отдельные помещения, вроде специальных бараков для заразительных больных при столичных больницах, а непосредственно в городе – всевозможные меры по дезинфекции присутственных мест, дворов, свалок, выгребных ям... Каждый день. Чуть ли не по двадцать часов в сутки, но проклятый «сфинкс» все равно пока оказывался сильнее, хитрее и коварнее. И к исходу второй недели количество зараженных холерой измерялось уже сотнями, а умерших – десятками. А из города и прилегающих деревень начался исход испуганных людей, которые массово покидали свои дома, и, пользуясь тем, что это пока еще возможно, бежали, куда глаза глядят. Именно тогда, поняв, что скрыть уже ничего не получится, городской голова и отправил, наконец, телеграмму в Астрахань, после которой сразу же была создана санитарно-исполнительная комиссия. Но об этом доктор Веригин, и весь нынешний день проведший целиком за пределами Черного Яра, узнать пока тоже не успел. Потому немало удивился, разглядев на заднем дворе больницы, куда они, в конце концов, въехали, чей-то незнакомый кабриолет. - Глянь-ка, Сан Глебыч, кого это черти принесли на ночь глядя? Нешто кто из начальства пожаловал? – сам того не ведая, тут же воспроизвел вслух его собственные мысли по этому поводу Игнатич, и Александру осталось лишь пожать плечами: - Понятия не имею. Сейчас узнаем. Плавно затормозив повозку, Игнатьич дождался, пока доктор спрыгнет на землю, а сам поехал дальше, к конюшне, предоставив начальству самостоятельно разбираться с полночными визитерами. Веригин же, еще раз внимательно приглядевшись к чужому транспортному средству, но так и не сообразив, кому бы оно могло принадлежать, двинулся было в здание, но тут, из глубины темного садика кто-то окликнул его по имени. Обернувшись, Александр неожиданно увидел позади себя Прозорова, а рядом с ним – еще какого-то господина в пенсне. - Иван Максимович, вы?! Откуда – здесь? И почему так поздно? Что-то… с Ольгой? – тревожный вопрос этот вырвался будто бы сам по себе, откуда-то из глубин сознания, где все эти дни, все равно, не угасая, теплилась – вместе с облегчением, что так удачно удалось отправить ее подальше от Черного Яра прежде, чем началась холера, тревога.
Иван Прозоров: Еще в первое их знакомство, у Ивана Максимовича к Веригину возникло чувство особого расположения. Во-первых, из-за его решения оставить Петербург и всю практику ради захолустья, в которое по доброй воле не каждый человек доберется. Ум и врожденная легкость характера, подмеченная Прозоровым, были второй причиной, которая вызывала у него симпатию к доктору. Только вот еще тогда, зимой. Он заметил странные отношения между супругами Веригиными и когда сообщил свое наблюдение жене, правда вскользь, не слишком придавая ему значение, получил от Элен вполне закономерный ответ. Та считала, что Ольга Дмитриевна, дама столичная и светская, конечно же восприняла переезд менее радостно, от того и холодность в их отношениях временная. А уж так это или нет, Прозоровы выяснять не стали бы, считая чужую личную жизнь абсолютно неприкосновенной темой. Хотя потому уж, несколько раз становясь свидетелем отношений Верегиных, Иван Максимович приходил в некоторое недоумение – каждый раз разное, задаваясь вопросом, что же такое из себя представляют эти двое? Вот и теперь, взволнованный вопрос Александра, который едва только опознал Прозорова, был озвучен в первую очередь, был естественен для мужа и врача, но прозвучал даже более нетерпеливо и горячо. Иван Максимович чуть заметно усмехнулся, хитро глянул на Веригина, благо тот впотьмах рассмотреть выражения лица его не смог бы и очень серьезно начал: - С какого вопроса начать, прикажешь, Александр Глебович? Наверное, с последнего лучше все же приступить. Ольга Дмитриевна зла и встревожена. Зла на меня, что я ей запретил ехать сюда. Встревожена за тебя, что не сообщил ей о причинах тебя тут задержавших. Ну и разумеется, все от нетерпения извелась. Да что я буду говорить, - он извлек снова свой портсигар, открыл заднюю крышку и извлек сложенный в несколько раз листок, запечатанный наспех воском, - Вот, держи. Тут уж она сама все тебе изложила в подробностях. Веригин нетерпеливо повертел записку в руках, да читать на улице в темноте все равно не смог, поэтому сунул в карман послание от жены. Прозоров вновь лишь усмехнулся. - Ну а мы тут по твою душу. Вот, знакомься. Спицын Дмитрий Степанович. Наш санитарный инспектор. Будем общими силами порядок наводить, пока беспорядок не начался. Да что мы тут стоим, может в твои владения перейдем. И все они направились в кабинет Веригина. Тот успел вкратце рассказать о событиях, что были явно преуменьшены в телеграмме, присланной в Астрахань. Зараза расползалась по округе, как морской гад своими щупальцами захватывая прочно все новые и новые жертвы. Рассказал и о том, что сам предпринял уже, чем вызвал одобрение со стороны Спицина. И только в кабинете, при свете керосиновых ламп, Прозоров увидел, как в действительности Веригин переменился. Он сильно похудел и под глазами его залегли тени от недосыпа, от усталости и нервного напряжения, в котором он пребывал вот уж вторую неделю. Двигался и разговаривал он будто прибывая в каком-то сомнамбулическом состоянии, при этом сохраняя здравость суждения. - Ты скажи мне, Александр Глебович, а сам ты давно ли отдыхал? Кажется, права была Ольга Дмитриевна, заявляя моей супруге, что ты тут уже себя позабыл. Вот что, Дмитрий Степанович, не подежурите ли вы до утра здесь в больнице? А я этого господина пока заберу отсюда. - Да отчего же не подежурить. А вам бы и вправду, отдохнуть бы не мешало. Врач вы деятельный, да толку от деятельности вашей, если на ногах на стоите?
Александр Веригин: - Заблуждаетесь, господа! Уверяю, я еще довольно бодр и полон сил! – попытался было возразить Александр, рассчитывая перевести это немного не вовремя затеянное публичное обсуждение его самочувствия в шутку, однако напрасно. Ибо известный книгочей Иван Максимович тут же процитировал мысль какого-то знакомого лишь ему итальянского писателя, что нет заблуждения, в котором не было бы крупицы истины. А после еще и господин Спицын заметил, что как врач, Веригин лучше других должен понимать, насколько вредно находиться в очаге инфекции, будучи при этом в состоянии физического истощения. - Что же, хорошо, - кивнул он, наконец, видя, что дальнейшее сопротивление бесполезно. – Но прежде нужно хотя бы показать Дмитрию Степановичу, где и что у нас здесь находится. Разгадав его маневр, Прозоров усмехнулся, но лишь рукой махнул, дескать, будь по-твоему! И следующие несколько минут прошли так, как собственно Веригин и задумывал: пусть уже и не один, а вместе со Спицыным, которого представил находившимся на работе подчиненным как одного из членов губернской санитарной комиссии и своего – на эту ночь – сменщика на посту дежуранта, он все же выслушал доклад фельдшера, остававшегося в больнице в течение всего прошедшего дня «за главного». - Троих новых из Вязовки доставили, местный фельдшер еще после полудня привез. Тяжелые, но, думаю, вытянем, - рассказывал Савельич, обращаясь все же к Веригину и почти игнорируя «чужака», которому, тем временем, оставалось лишь осматриваться по сторонам, имитируя интерес к предметам окружающей обстановки. – Еще один, ближе к вечеру, наш, местный. Скорняка Ерохи Степанова старший сын, у этого дела получше будут. Но тоже оставил здесь, чтоб дома у себя заразу не распространял… Что еще-то? А, из приюта сиротского нынче днем приходили… - Что, неужто и там началось? – быстро спросил Веригин, чувствуя, как неприятно заныло где-то под ложечкой. Мысль о том, что холера может добраться и до Ольгиных подопечных, была одной из многих, не дававших покоя все эти дни. Но рассчитывать на то, что приютских детей вывезут куда-нибудь подальше из Черного Яра – подобно тому, как поступали теперь многие родители со своими собственными отпрысками, отправляя их к родне в более благополучные места, конечно, не приходилось. Оставалось надеяться лишь на здравый смысл и знания мадам Ершовой, ее воспитательниц, а также дам из попечительского совета. - Не, вы, Сан Глебыч, не волнуйтесь, милует пока Господь детишек! – поспешил успокоить его Савельич, – и то верно: тамошняя ребятня на своем веку без холеры немало пережила! Воспитательница ихняя приходила, спрашивала подробно, какие меры профилактики. Ну, я ей рассказал, конечно, все чин по чину. Она записала даже. После поблагодарила и ушла. - Хорошо, - с облегчением переводя дух, Александр Глебович удовлетворенно кивнул. Не подвела, стало быть, его Анна Павловна… – Еще какие новости? - Да так, вроде, больше и ничего значительного, - задумавшись на мгновение, фельдшер почесал затылок. – Никто не помер, вот, поди, главная по нашим временам хорошая новость! Так что шли бы и вы, доктор, покамест отдыхать, а то сами хуже трупа выглядите! - Ну вот, и ты туда же!.. Сейчас пойду, – вздохнул Веригин, окончательно сдаваясь на милость «гласу народа» в лице своего фельдшера. Но прежде чем вернуться к Прозорову, все же отвел Савельича в сторонку, где доступно объяснил принципы субординации в отношении господина Спицына, которые тот столь демонстративно нарушал все это время. Что было, может быть, для Веригина где-то и лестно: ведь таким образом ему явно давали понять, что приоритетное над всеми прочими значение здесь, в этой больнице, имеет лишь его мнение. Однако совсем ему не нравилось, так как было в корне неправильно – если все они далее собираются заниматься вместе одним делом. - Слушаться его в мое отсутствие беспрекословно, понял? - Понял, чего уж не понять-то? – буркнул в ответ фельдшер, явно не слишком-то довольный этой короткой нотацией, но спорить с доктором, разумеется, не решаясь. На том и разошлись. Савельич повел Спицына на небольшую экскурсию по больнице, а сам Веригин, тем временем, вернулся в кабинет. - Прошу прощения, Иван Максимович, что заставил ждать, однако теперь я в вашем полном распоряжении!.. Вы, к слову, где остановились?
Иван Прозоров: *в лучших традициях, совместно с доктором* Часы, что стояли на рабочем столе, два раза успели отбить четверть часа, и Прозоров каждый раз зачем-то доставал свой брегет и сверялся, скорее от скуки, чем от нетерпения. Спешить было некуда. Он побродил по кабинету Веригина, полистал несколько медицинских справочников, не слишком вдаваясь в содержание текстов, затем, насвистывая «Расставаясь, она говорила», подошел к окну, отворил ставень и с удовольствием ощутил на лице прохладный ветерок, которого и в помине не было днем. Странно все же представлять, как весь этот покой природы, ароматы цветов и пересвисты ночных птиц могут соседствовать с кошмарами больничных палат. Впрочем, Прозоров был романтиком в меру и, наслаждаясь покоем, не тешил себя иллюзиями, что все в мире должно быть устроено исключительно гармонично. Собственно, в некотором смысле в том-то и заключается гармония, что порядок дополняет собой хаос. Хоть сражаться с ним приходилось порой, жертвуя собственными благами. - А, пустяки, Александр Глебович. Вовсе и не ожидание это было, а отдых, - ответил Прозоров, отмахиваясь от извинений, - А остановился… Вот как вышел из экипажа здесь, у крыльца больничного, так и остановился. Вообще-то, к Гнездову собирался податься. И вам предлагаю со мной вместе отправиться. Там нас и ужином накормят. А то, признаться, с утра не ел. И подозреваю, вы тоже. - Так время уж больно позднее для визитов-то. Тем более необъявленных. Или он вас ждет? – поинтересовался Веригин. И, выяснив, что специально Сергея Аркадьевича Прозоров о своем приезде предупредить тоже не успел, усмехнулся. – В таком случае, как бы нам там вместо ужина чашку цикуты от Натальи Викторовны не подали… Я понимаю, Иван Максимович, конечно, что обстоятельства нынче чрезвычайные. И все же – вы на время-то взгляните, - прибавил он, многозначительно покосившись на циферблат настенных часов, стрелки которых показывали без десяти минут полночь. – У меня есть более продуктивная идея, едемте лучше ко мне! Роскоши, подобной гнездовскому жилищу, я вам там пообещать не смогу, однако в моем кабинете есть весьма удобный диван – жена его, к тому ж, совсем недавно чудесно отремонтировала, так что спать будете, как младенец. А ужин нам и моя кухарка отличный приготовит. Соглашайтесь, право! А то я совсем одичал здесь без супруги и нормального общения. Да и вы в кои-то веки в Черном Яре без спешки и необходимости назавтра уезжать! Черт, да я настолько рад вас видеть, что готов благодарить эту проклятую холеру, которой, выходит, и обязан нашей нынешней встрече! На том и порешили. И Прозоров, хоть нисколько не сомневался, что и его, и Веригина в доме Гнездовых даже ночью приняли бы хлебом-солью, а не цикутой, спорить с щепетильным доктором не стал. Вдвоем они вскоре вышли из больницы и сели в дожидавшийся Ивана Максимовича экипаж. Кучер его, утомленный сегодняшними переездами, спал сидя на козлах, крепко сжимая в кулаке вожжи, хотя лошади и не думали проявлять строптивости. Они так же уронили головы к земле и чуть покачивали ими в такт своему дыханию. Негромкий оклик Прозорова разбудил всех разом. И, чувствуя себя немного виноватым, Иван Максимович успокоил совесть тем, что едут они теперь уж точно на ночлег, а там до завтрашнего утра и кучеру, и лошадям вполне хватит времени, чтобы нормально отдохнуть. К моменту их приезда, все окна в доме Веригиных были темны. Но заслышав звуки остановившегося перед крыльцом экипажа, на крыльцо с лампой в руке вышла недовольная Варвара, решившая, что это в очередной раз приехали за доктором. Но разглядев в потемках самого Александра Глебовича и его полуночного гостя, тут же вновь повеселела и радостно захлопотала вокруг мужчин. - Экие вы оба чумазые! Что черти из преисподней! Баньку бы вам истопить, да долго теперь возиться. Ну хоть воды вам пока горячей подам. Прозоров и впрямь рад был умыться, да сменить рубашку, за день приобретшую совершенно непотребный вид. Поэтому, два войдя в дом, они с Веригиным вначале ненадолго разошлись по разным комнатам, а уж после, умытые и переодетые, вновь собрались в столовой, куда Варвара уже притащила все, что у нее было приготовлено. - Правильно Ольга Дмитриевна твердила, что вы без ее присмотра совсем о порядке забудете! А еще ж меня учить, как еду варить вздумал, вы представляете, Иван Максимович?! – всплеснув руками, кухарка обратилась к гостю, – прямо тыщу советов мне надавал: что можно готовить, чтоб заразу не подхватить, что нельзя. Только сам все одно не ест. Вон, Дашку сколько раз нынче за ним в больницу посылала?! А он то не хочет, видите ли, то вовсе его там не поймать. Не иначе, боится, что отравлю? - Перестань, а? Ну что за чушь ты несешь?! – не выдержал, наконец, и Веригин, который до того слушал сольное выступление Варвары, сделавшейся в отсутствие Ольги совершенно несносной тираншей, молча, так как слишком устал, чтобы с ней спорить или даже просто толком рассердиться. – Ступай лучше на кухню, да принеси нам с Иван Максимовичем водки штоф! А то еды полно, а выпить нечего. Обиженно хмыкнув, кухарка удалилась в направлении своего маленького царства. А Прозоров, до того сидевший с самым серьёзным лицом, разразился хохотом. - Эх, - вытирая слезы, выступившие в уголках глаз, выдохнул он, - не ценишь ты женской заботы, Александр Глебович! - Отчего ж не ценю? Только одно дело – забота, а другое – надзор, точно над слабоумным, - вздохнул в ответ Веригин. – Вот представьте только: уж, прошу прощения, не к обеду будет сказано, у меня сутки напролет одни поносы перед глазами, какой уж тут аппетит даже у голодного? А она ко мне Ольгину горничную Дашку по четыре раза на день засылает со свертками еды! В самый очаг заразы к тому же! И как тут не разозлишься?.. Ну да ничего, вот изольет она и на вас всю свою, так сказать, нерастраченную нежность, погляжу, через сколько дней Лазаря запоете от такой заботы! А пока расскажите лучше, что слышно по поводу нашей эпидемии в самой Астрахани? Нет ли там случаев заражения? Мы ведь здесь теперь, точно на острове каком. - Так вот, зачем ты меня к себе позвал? Решил, так сказать, подмену произвести? Ну да я не против, я поесть люблю, - добродушно улыбнувшись, Прозоров принялся изучать представленные угощения и неспешно наполнил тарелку до краев как раз к возвращению Варвары, оценившей его энтузиазм одобрительным взглядом. Он же лукаво улыбнулся в ответ, подмигнул и, хохотнув, когда смущенную кухарку тут же будто ветром сдуло, вновь посерьезнел: - Так ведь до субботы и не знали, что здесь творится. И когда телеграмма в управу пришла, нас сразу срочно всех собрали. День еще ушел на подготовку, а сегодня утром тронулись в путь… На юге губернии тихо пока, но местным властям нужные указания уже дали и меры приняты. Остается надеяться, что выполнят их ровно так, как поручено, а не по своему усмотрению. Это же у нас извечная беда. И рассказал, как пять лет назад, несмотря на все предупреждения и предпринятые меры, местные чиновники умудрялись не только не исполнять, но еще и чинить препятствия к приведению в исполнения указов санитарной комиссии, и к каким это привело катастрофическим последствиям. А еще о том, как губернатор в этот раз отдал строжайший приказ, чтобы все было сделано правильно. Но только легко Михаилу Александровичу говорить, сидя у себя в кабинете, а каково им бороться с глупостью на местах?! Веригин понимал его в этом, наверное, лучше многих нынче. Равно как сам Прозоров понимал, что интересует Александра Глебовича не столько санитарная обстановка в Астрахани в целом, сколько – нет ли угрозы для его жены. Потому дальше поспешил еще раз уверить, что в городе холеры пока нет, а значит, и Ольга Дмитриевна в относительной безопасности. - Будем надеяться, что это и дальше не изменится, - кивнул Веригин, несколько успокоенный словами Ивана Максимовича, который при всей своей кажущейся легкости и едва ли не богемном складе личности, во всем, что касается работы, оставался человеком крайне дотошным и проницательным – сказывалось, видно, прошлое. О котором Александр Глебович, правда, достоверно знал немногое, ибо о своей прежней жизни весьма общительный и даже словоохотливый Иван Максимович почти не рассказывал, кроме того, что служил в молодости по юридической части. Но где, и кем – подробности обыкновенно опускал. Видя это, и сам Александр не вдавался в излишние расспросы, полагая, что всякий человек имеет право говорить о себе лишь то, что считает необходимым. Но при этом не раз замечал у Прозорова необыкновенную проницательность. Как, например, сейчас, когда тот без труда догадался об истинной подоплеке его последнего вопроса. Хотя, конечно, и не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что любой человек, будь он хоть трижды гуманист и четырежды альтруист, ежели нормален, то тревожится, прежде всего, о своих родных и близких, а уж после – обо всех остальных. - Да что уж там, не просто надеяться будем, а все наши усилия к этому приложим! – поправил он сам себя, спустя минуту и, разливая по рюмкам водку из принесенного Варварой штофа, предложил собеседнику считать эти слова их первым сегодняшним тостом. - А что до косных умом и трусливых духом местных чиновников – это, и верно, напасть, похуже эпидемии, - усмехнулся доктор после того, как выпили и закусили. – Но и народ, скажу я вам, не уступает. Конец просвещенного девятнадцатого столетия на дворе, а в ходу такие дикие суеверия, что и диву даешься, и оторопь берет… Вот вы, Иван Максимович, слышали, например, когда-нибудь про опахивание? Поморщившись как от зубной боли, Прозоров кивнул. - «Дикие суеверия» – это ты верно подметил, Александр Глебович! Не только слышал, но и видел сей ритуал. В самом, так сказать, его натуральном виде! В одной из деревень, дураки тамошние, помнится, выдумали, что если во время опахивания попадется им навстречу какой человек – неважно какого пола или звания, пусть даже и священник, то надобно его изловить и насмерть забить. Так как он и есть, по их мнению, само воплощение холеры, - Иван Максимович тяжело вздохнул, - Мы как раз с инспекцией там тогда были, и хорошо, что не одни, а с казачьим отрядом. Ну и наткнулись на толпу деревенских баб, которые чем попало – ухватами, коромыслами, просто палками, молотили набойщика, что со своим ремеслом и товарами к ним на свое несчастье забрел. Отбить-то его отбили, да уже неживого почти. В жизни такой ярости не видел! А ведь – женщины!.. Но и то, что казаки их плетьми да нагайками разгоняли, скажу я вам, дикость была не меньшая. Одно безумие словно порождало другое, а ведь насилием насилия не остановишь!
Александр Веригин: - Не в Солодниках было? – поинтересовался в ответ Веригин, которому история показалась знакомой. И Прозоров, подумав пару секунд, кивнул, припоминая. – Ездил и я туда третьего дня. И понять поначалу никак не мог, чего это наш полицмейстер городской за мной туда так настойчиво увязался, да еще и с целым отрядом своих подчиненных. Ну, вот тогда-то он и рассказал мне о том, как в прошлую холеру народец там лютовал. Дескать, как бы и теперь чего подобного не вышло. Но нет, знаете, Иван Максимыч! Хоть и на этот раз заболевшие есть, а ничего, спокойно все. На сходе я там еще выступил, объяснил, что к чему, как быть и что делать, а одного парнишку мы оттуда в город, в больницу с собой увезли. Так провожали, словно родственников!.. Видимо, помнят еще своими хребтами казачьи нагайки! А вы говорите, не заглушить насилия силой. С этими словами Александр мрачновато улыбнулся и налил им еще по одной рюмке водки, которую Варвара у них в доме всегда готовила исключительно сама, так как покупным не доверяла, настаивая при этом то на каких-то ягодах, то на душистых травах. И из всего обычно предлагаемого кухаркой «ассортимента» доктор, в принципе, не самый активный любитель выпить, более других уважал ту, что была настояна на смородиновом листе. Именно такую водку, видно, желая сделать Александру приятное, Варвара им нынче и подала. Холодную, несмотря на жару. И пилась она от этого легко и приятно, давая в сочетании с обильной закуской ощущения умиротворения и расслабленности, которых Веригину все последние дни действительно весьма не хватало. Но главным, конечно, было то, что употреблялась она в исключительно приятном обществе. Прозоров же выразил удовлетворение тем, что полицмейстер оказался столь предусмотрителен и серьезно отнесся к поездке Александра, не отпустил его одного. Не хватало еще, чтобы Веригин пострадал от рук тех, кому сам пытается помочь. Ни для кого не секрет, что работая в очагах холеры, врачи и санитары порой гибли не только от болезни, но и от рук обезумевшей толпы. - Разочарую я вас теперь, наверное, Иван Максимыч, – задумчиво продолжал между тем доктор, откидываясь со скрещенными на груди руками на спинку стула и вновь глядя на собеседника. – Да только, знаете, не захочешь, а подумаешь иной раз, глядя на это вот все, что может, и нужна нашим людям нагайка? Не для острастки, а чтобы хоть ею к цивилизации их выгнать от тьмы невежества. Что бы там ни говорил по этому поводу граф Толстой и его почитатели… А вы, стало быть, в это верите? Смолоду, или со временем, может, пришли? Право, любопытно знать. Мне ваше мнение ценно. - Отчего же, вовсе не разочаруешь, - Прозоров качнул головой, рассеянно покручивая меж пальцев на столе ножку маленькой хрустальной рюмки и разглядывая едва заметные радужки, которые то и дело вспыхивали на ее гранях, - Только тут все не так просто. Я далеко не толстовец, как тебе могло подуматься, Александр Глебович. Но все же, вижу один изъян в твоей теории. Заставить людей нагайками или чем-то еще подчиниться разумным вещам, пожалуй, можно. Тому пример, хоть и весьма далекий, царь наш, Петр Алексеевич. Силой насаждал культуру и сумел-таки дикость средневековую на путь просвещения направить. Но коснулось это лишь тех, кто к этому был предрасположен. Конечно, царь мужиков учить и не собирался. Но, тем не менее, - на секунду умолкнув, Иван Максимович пригладил бороду рукой, задумчиво посмотрел на Веригина и продолжил, - допустим, заставим мы силой и страхом людей делать все правильно, неважно в каком деле. Только они же все равно будут знать, что их к этому приневолили и значит, для них это будет зло. А если и выйдет что хорошее, то воспримут это, в первую очередь, как награду за мучения, а «просветителей» своих отблагодарить и не подумают. Скорее, даже наоборот. Прозоров вздохнул и откинулся на спинку стула, отодвигая тарелку прочь. Веригин, сам того не подозревая, затронул тему, весьма острую для него, человека, много думавшего об устройстве правильной жизни русского народа, и видевшего к тому со всех сторон одни препятствия – начиная с самой высшей власти и кончая самим этим народом. - Нет, я не отрицаю воздействия силы. Порой это даже необходимо. Только вот, постоянно стращать не выйдет. И к чему еще подобное приведет?! Знаете, в молодости я был идеалист. Ужасный идеалист. И уж думал, что вот сейчас как примусь исправлять чужие проступки, научу вокруг всех жить разумно и честно, и станет все вдруг хорошо. Кстати, действовал не только словом, но и силой. И что вышло в результате?! Такой кавардак в моей жизни, из которого думал, что уже и не выберусь! А грязь вокруг как была, так и осталась, - придвинув к хозяину дома свою рюмку, приглашая разлить по последней, Прозоров снова улыбнулся тому своей особой искренней улыбкой, - Зато уж как поумнел-то, Александр Глебович! Вот уж наука на всю жизнь пришлась. Расскажу я вам как-нибудь эту презабавную историю, если интерес будет. Интерес у Веригина был, да еще и какой! Особенно теперь, когда собеседник, донельзя заинтриговав, как будто бы сам же и поощрял удовлетворить разыгравшееся не на шутку любопытство. Но, имея профессиональную привычку, общаясь со всяким человеком, не просто слушать, но одновременно и внимательно наблюдать за его внешним видом, манерой поведения, позой – что иногда помогает поставить правильный диагноз быстрее и точнее, чем на основании словесных описаний, Александр и теперь видел, что откровенный разговор о прошлом прямо здесь и сейчас вряд ли входит в планы Ивана Максимовича. Потому от дальнейших расспросов на интересующую его тему пока воздержался. И вместо этого, еще раз наполнив по предложению старшего товарища рюмки, произнес в ответ лишь краткий тост-пожелание, чтобы новые свои уроки, буде таковые еще выпадут на их долю, жизнь преподносила им с Прозоровым в как можно более мягком и щадящем виде. За то и выпили. И дальше, словно подведя этим некий итог, к сложным и серьезным темам более не возвращались, остаток своего позднего застолья оставив более приятным для обоих разговорам. Спать же разошлись ближе к трем часам пополуночи, и, уже стягивая с себя в спальне сюртук, Александр вновь нащупал во внутреннем кармане сложенный пополам конверт с письмом жены, о котором умудрился совершенно забыть. Усовестившись этой забывчивости, едва лег в постель, он тут же разорвал голубоватую плотную бумагу и, вытащив оттуда свернутый втрое лист, стал читать, хотя глаза слипались уже немилосердно. Как и следовало ожидать, оно было полно обид: узнав обо всем, что происходит в Черном Яре и его окрестностях, Ольга винила его в глупой игре в молчанку, сетовала, что не сможет теперь приехать домой из-за карантина (в этом месте Веригин вновь мысленно сказал себе спасибо за то, что поступил именно так, а не иначе). Но дальше писала, что безумно за него тревожится, и будет каждый день неустанно молиться за его здоровье и благополучие. И в этот миг, вместо того, чтобы недовольно хмуриться из-за упреков или недоверчиво ухмыляться, читая все эти положенные благоглупости о тревогах и молитвах, Александр вдруг поймал себя на том, что улыбается. Так счастливо, как, вероятно, никогда прежде, читая написанные Ольгой строки. Потому что впервые в жизни по-настоящему, кажется, верит, что все это – и гнев, и страх, и желание поскорее увидеться вновь – не поза, но та самая правда, о которой он когда-то так мечтал в их отношениях. Но только возможно ли подобное после всех ран, которые они, не щадя, наотмашь, наносили друг другу все эти годы, порой даже не замечая собственной жестокости? …Утро нового дня ворвалось в сон осторожным стуком в дверь и последовавшим сразу за ним тихим Дашиным окликом: - Просыпайтесь, Александр Глебович, там из больницы приехали! Входить в спальню в отсутствие хозяйки девушка стеснялась, Веригин к этому привык, хотя и не очень понимал, в чем дело. Так что не удивился и теперь. Откликнувшись, что все понял и скоро будет, он сел в постели и осмотрелся. Ничего в обстановке комнаты за прошедшую ночь, естественно, не изменилось. Разве что прибавилось Ольгино письмо, которое, наверное, само по себе выпало из рук, когда он все-таки уснул, и теперь лежало рядом. Взяв его, Веригин аккуратно разгладил несколько смявшийся лист, сложил и, поднявшись, наконец, с кровати, вновь бережно спрятал в карман сюртука. Затем, постояв еще немного посреди комнаты, дабы окончательно проснуться, побрел мыться, бриться и одеваться. Спустя некоторое время, уже полностью приведя себя в человеческий вид, он спустился вниз, где за столом его дожидались Иван Максимович и Спицын, который и приехал за ними нынче с утра пораньше. - Доброе утро, господа. Что в больнице, Дмитрий Степанович, как прошло дежурство? – поинтересовался Александр первым делом, увидев его перед собой. - Да все спокойно, слава богу! Все живы, хоть и не могу сказать, что здоровы, – улыбнулся тот в ответ, опуская на стол кофейную чашку. – А вы вот сегодня явно бодрее выглядите, чем накануне. Вчера, право, напугали. - Вашими молитвами! – весело кивнул доктор, усаживаясь за стол и следом за гостями воздавая дань ароматному кофе и всему остальному, что Варвара подала им к завтраку. Странное дело, и спал-то всего ничего, а сил действительно прибавилось, и немало! Причем, не только физических. А еще было Ольгино письмо, так и оставшееся лежать во внутреннем кармане, которое, словно незримый талисман, приятно согревало, казалось, самую душу.
Иван Прозоров: На следующий день до Черного Яра добрались остальные члены санитарной комиссии. Объехав весь уезд с запада и удостоверившись, что ситуация находится под контролем местных властей, они обосновались в самом городе, откуда отныне координировали действия чиновников, выезжая на места лишь в крайних случаях. Тогда же был введен и повсеместный – даже в здоровых местностях, где он должен был послужить цели профилактики – карантин, а на всех дорогах выставили казачьи кордоны, препятствовавшие перемещению людей и заразы. Кроме этого, на территории земской больницы наскоро возвели несколько дополнительных инфекционных бараков для продолжавших поступать, хоть уже и не с прежней интенсивностью, новых заразившихся. Особой же заботой самого Прозорова стало снабжение уезда продовольствием, которым в подобных ситуациях часто начинают спекулировать, наживаясь и искусственным образом создавая дефицит. В молодость свою, в самом начале карьеры, он состоял в управлении Торговой полиции и потому эту проблему досконально знал. Оттого первым делом созвал городское собрание купцов и держателей лавок, а после с инспекцией направился в питейные заведения и ресторации, над которыми также отныне был установлен особый контроль. Иными словами, работы, как и ожидалось, было много. При этом Спицын уже не раз замечал в их общих беседах, что крайне доволен нынешней ситуацией, так как столь спокойного течения эпидемии – не самой болезни, но того что ее сопровождало – еще ни разу на его памяти не было. - Поумнел народ, что ли? – весело спросил он как-то во время одного из ужинов, высказавшись прежде в том ключе, что если все и дальше будет так же благополучно, то скоро и карантин можно снимать. Но Прозоров не спешил радоваться вместе с Дмитрием Степановичем, так как понимал, что они лишь в самом начале пути, и все меры предосторожности, которые сейчас воспринимаются народом с должным вниманием, в конце концов, могут послужить искрой для очередного пожара, стоит лишь кому-нибудь сделать неверный шаг. И хотелось бы ошибиться, пусть бы прав оказался Спицын, но что-то не позволяло полностью принять эту мысль. Через полторы недели пребывания в Черном Яре пришла телеграмма из Цацынской волости, избегавшей до сих пор холеры, о том, что всего за несколько дней там обнаружилось более полусотни больных. Срочно требовалась помощь, причем не только врачебная. Потому на сей раз в дорогу вновь собирались все вместе, а не просто доктор Веригин со своими подчиненными. - А там ведь немалое поселение, тысячи две с половиной душ наберется. Эх, сглазил я! – вздыхал Дмитрий Степанович, имея в виду, что надо готовиться к существенному напряжению сил и всевозможным трудностям. Прозоров и готовился – по-своему. Собирая необходимые вещи, еще накануне вечером достал из своего дорожного саквояжа два револьвера – один системы «наган», купленный пару лет назад по случаю, и второй – Гольтякова, еще отцовский, тульского производства. За их проверкой и застал его поутру в собственном кабинете, где Прозоров после приезда так и обосновался, Веригин, зашедший справиться, готов ли он ехать. - А ты, Саша, не смотри так удивленно. Это тоже своего рода «лекарство» от нашей напасти, которое вполне еще может сгодиться. У тебя-то самого оружие в доме есть? Стрелять-то умеешь? – и, сунув в карман коробки с патронами, направился к двери, - Надеюсь, конечно, что не понадобится, но уж лучше так пусть будет. Прежде чем отправиться в путь, Иван Максимович предпринял еще одну профилактическую меру, успев побывать у полицмейстера и потребовав для комиссии сопроводительный отряд казаков. Но чтобы собрать его нужно было некоторое время и, условившись на том, что патруль нагонит их в пути, экипажи тронулись в путь. Выехали еще до обеда, но путь к Цаце пролегал через все поселения правого берега Волги, оттого лишь спустя четыре часа их небольшой караван въехал на дорогу, ведущую к селу.
Александр Веригин: Вопрос Ивана Максимовича несколько озадачил Веригина – особенно вкупе с прочими воинственными приготовлениями Прозорова, невольным свидетелем которых доктор оказался перед тем, как он, собственно, и был ему задан. Ну что на это сказать? С оружием Александр, обращаться, конечно, умел – как и большинство нормальных мужчин. Но дома у себя ни пистолетов, ни ружей не держал сроду: охотиться не любил, да и в целом вел образ жизни слишком мирный, чтобы предположить, что однажды возникнет необходимость от кого-нибудь отстреливаться. Так что и нынче предпочел попросту отшутиться, ответив Прозорову, в конце концов, что в случае, если вдруг не удастся решить потенциально возникшую проблему путем переговоров, оборонится от злодея остро заточенным ланцетом. Только Иван Максимович иронии не оценил, хотя обычно живо реагировал на всякую его шутку, но и доказывать своей правоты не стал, лишь вздохнул сокрушенно. Ровно так же отреагировал, впрочем, и сам Веригин – спустя несколько времени, когда выяснил, что в Цацу им предстоит ехать в сопровождении целого казачьего отряда. Зачем, почему – неведомо! Изъездив за нынешнюю эпидемию уже не по разу весь уезд вдоль и поперек чаще всего лишь на пару с Игнатьичем, и нигде не встретив иной опасности, кроме возможности заразиться, Веригин искренне полагал подобное перестраховкой. Но не говорить же об этом, в самом деле, Прозорову, тем самым почти напрямую упрекая его в малодушии? Нет, ничего такого о старшем товарище, к обществу которого в последние дни успел еще более привязаться, Александр Глебович и в мыслях не держал. Тем не менее, нынешняя идея его выглядела очевидно странной. Хотя, будучи высказанной вслух, тотчас встретила ярую поддержку от остальных участников их экспедиции, и особенно – от господина Спицына, который как раз и виделся доктору одним из тех многих радетелей за народ и его благо, которые при этом всеми способами стремятся по возможности избегать с ним прямых сношений. Так что в неблизкий, сто с лишним верст, путь, в конечном итоге, двинулись в сопровождении казаков, которые в какой-то момент, решив, видно, развлечь себя и их, затянули хором свою песню. - Хорошо-то как, господа! – с довольным видом воскликнул Спицын, с интересом крутивший по сторонам головой, прислушиваясь к необычному многоголосому казачьему распеву. – Душа прямо радуется! Но что Иван Максимович, все это время ехавший молча, вдруг с некоторым раздражением заметил, что едут они вовсе не на пикник, чтобы радоваться душой или даже телом. И уж в этом Александр был с ним полностью согласен. Дмитрий Степанович же, не встретив должного понимания, умолк и надулся, будто филин. «Оно и к лучшему – чем вздор-то городить», - подумал про себя в тот момент Веригин. Беспокойство Прозорова постепенно закрадывалось и в его душу. Впрочем, отнюдь не усилиями самого Ивана Максимовича. Село, куда они ехали, было крупным и весьма развитым: два училища – министерское и церковно-приходское, несколько лавок и кузниц, и даже две ежегодных ярмарки, каждая по несколько дней, где торговали, правда, не столько товарами, сколько скотом. Последнее удалось выяснить дорогой от происходившего родом из тех мест казачьего сотника. Еще, кроме скотоводства, хлебопашества и сопутствующих ремесел, многие местные зарабатывали на жизнь извозом по Ставропольскому тракту. - Говорят, по этой причине там нынче среди людей недовольство. Дескать, не нарочно ли на них сперва холеру напустили, а теперь работать не дают – чтобы не сильно наживались… - Что за бред? – не выдержав, перебил его Веригин, которому подобные рассуждения казались верхом дикости. – Но даже если предположить, что подобное возможно, то зачем?! - А вот кто ж знает? Однако ходят и такие слухи, доктор. Потому хорошо придумали, что не одни туда едете. Пришпорив коня, сотник вновь подался вперед. А Веригин искоса взглянул на Прозорова. Неужели он что-то об этом слышал? А если так, то почему не поделился с ним раньше? Но расспрашивать об этом сейчас, в присутствии Спицына, не хотелось. Поэтому вопрос остался незаданным, а спустя еще несколько часов утомительной езды все по тому же пыльному Ставропольскому тракту – и вовсе забылся. В само же село приехали хорошо после полудня. На главной улице, куда въехала их кавалькада, было, против ожидания Веригина, весьма людно. Но общее настроение ощущалось как мрачное и подавленное. Осматриваясь по сторонам, Александр постоянно наталкивался на напряженные взгляды местных, которые те то и дело кидали в сторону медленно ехавших мимо них чужих экипажей. - А странно смотрят, в самом деле - тихо заметил он, наконец, склоняясь к сидевшему подле него Прозорову. – На оккупантов на каких будто... Ну да ничего. Даже если среди людей и правда возникло какое-то недопонимание сути происходящего, думаю, удастся все им разъяснить во время подворных обходов. Обойдется… – прибавил он еще тише и почему-то вздохнул.
Иван Прозоров: Ни о чем из того, что сотник рассказал Веригину, Прозоров естественно не знал, но догадывался или уж ощущал что-то надвигающееся. Вообще, во всякого рода предчувствия и знаки сам он никогда не верил. В этом больше Спицын был мастак. Да только засевшая где-то в сознании навязчивая мысль, не дававшая покоя последние дни, и сегодня заставила явственно ощутить некую тревогу. Поэтому, промолчав на возмущенное восклицание Веригина, который имел право быть недовольным глупыми толками, он лишний раз подумал о двух револьверах, которые не хотелось бы применять на деле, да все же хорошо, что захватил. Когда коляска их остановилась, Иван Максимович вылез из нее первым. - Я чиновник карантинной комиссии Прозоров. Кто у вас старостой? – проговорил он спокойно, обводя толпу внимательным и серьезным взглядом. Народ, который собрался на улице, смотрел на гостей, как на незваных и нежданных, в толпе то и дело пробегал легкий шепоток, - Кто староста у вас? – еще раз повторил Прозоров и тогда один из местных осмелился взять слово. Дом старосты, сказал он, стоит прямо на соседней улице, а сам староста сидит в нем и носу во двор не кажет, так как до смерти боится заболеть. А уж если он заболеет, что остальным делать-то? Прозоров многозначительно взглянул на Веригина. Мол, вот вам и предрассудки. После того, как выслушали рассказ мужика, быстро посовещавшись между собой, все вместе решили для начала навестить жилище малодушного сельского головы, а уже после заниматься всем остальным. Староста и вправду сидел у себя дома. Да не просто сидел, а буквально там забаррикадировался. Вышедшая на порог служанка долго не хотела пускать в дом посетителей, отчего Иван Максимович начал злиться и едва сдержался, чтобы не сказать лишнего грубого слова этой деревенской дуре. Когда же они все-таки прорвались внутрь, то в прямом смысле едва не заплакали, переступив порог комнаты. Ведь в каждом ее углу стояли жаровни, в которых курились всевозможные ароматические травы и вещества, призванные оградить своими едкими запахами от «холерных миазмов» жилище и его обитателя. - Да что вы тут учинили? – откашливаясь и направляясь к окну, прохрипел Спицын, - Давно ведь известно, что это средство бесполезное! - Любое средство не бесполезно, если дает результат! – заявил староста, преграждая путь к окну и не давая доктору впустить свежий воздух в комнату. Спицын нахмурился, но решил не упорствовать и лишь вздохнул, а после вновь закашлял. Прозоров, тоже едва имея силы дышать, представил всех членов комиссии и велел старосте дать полные объяснения насчёт того, что творится в его селе. Тут и выяснилось, что первые заболевшие появились еще неделю назад. Сначала всего пятеро, но на сегодняшний день - уже за сотню. И тогда большинство всё-таки изолировали, поместив в старые бараки, что сохранились еще с прошлой эпидемии, но ухода и лечения зараженные почти никакого не получали, оттого некоторые уже умерли. На резонный вопрос, почему не сообщили обо всем в уезд раньше, ответ получили самый естественный. - Дак что, думали эти поболят и перестанут. С ними и общаться, с этими Карагановами-то, оттого никто не стал, чтоб заразу не схватить. Но те, видать, сами её по селу в отместку и пустили. Их же скотину на последней ярмарке не брали, так они в сильной обиде были. - Чушь, довольно! Сейчас же вы нас сопроводите к бараку. Лично! – добавил Прозоров, увидев, что староста ищет способ переложить вину на чужие плечи, - А затем созовете к вечеру общий сельский сход, чтобы доктора смогли людям объяснить, что им делать можно, а чего нельзя. С этим они и покинули адскую курильню, предоставив ее владельцу возможность исполнить выданные ему предписания. А следующие несколько часов ушли на то, чтобы разобраться с больными, назначив им, наконец, лечение и обеспечив должный уход. С последним помогли сестры из Воскресенско-Мироносицкого женского монастыря*, что под Зубовкой, которые, как могли, старались облегчать страдания больных все дни до прибытия комиссии. Как понял Прозоров, более их убеждением, нежели собственной волей старосты они нынче здесь, в конечном счёте, и оказались. После того, как на новом совещании доктора доложили об итогах своего обхода в инфекционном бараке, решено было выслать в уездный город казаков за недостающими медикаментами, а с ними попутно отправить нескольких больных. Веригин написал сопроводительное письмо Савельичу и организовал санитарный обоз, реквизировав для этой цели телеги и коней у сельчан. Иван Максимович, меж тем, занялся поиском и организацией жилища для участников комиссии, так как стало уже ясно, что задержаться им здесь придется надолго. - Вот воля твоя, Саша, а совсем не желаю я жить в доме у этого полоумного, - категорически заявил он Веригину, когда они ненадолго пересеклись среди всех этих дел наедине, имея в виду старосту. Тот лишь ухмыльнулся, но по глазам Прозоров понял, что с ним вполне солидарны, - Нужно подыскать более безопасный ночлег. С этим им помог сотник, предложивший расквартироваться в доме его матери. Там и устроились. А вечером, как и планировалось, на общесельском сходе оба доктора постарались разъяснить цацынцам, как обстоят дела. Слушали их без возражений, но по лицам, за которыми Иван Максимович пристально наблюдал, было ясно, что слова воспринимаются без должного энтузиазма. По окончании этого собрания всех прибывших из города пригласили на ужин, где разговор естественным образом крутился в основном вокруг текущих дел и событий. Вновь много говорили о мерах, которые нужно предпринять, чтобы остановить дальнейшее распространение инфекции. - Источник нужно искать. Я тех, кто получше соображает, поспрашивал, так выяснил, что почти все, кто первыми заболели, возле Садка** живут. И как бы не вода тамошняя всему причиной оказалась! Там ведь не не все колодезной пользуются, многие прямо из озера и пьют. Да и в колодцах бы не мешало воду почистить, - сообщил свои наблюдения Дмитрий Степанович. *Зубовка. Воскресенско-Мироносицкий женский монастырь ** Садок - малое озеро в селе Цаца, которое заполняется талыми и дождевыми водами или при весеннем разливе озера Цаца
Александр Веригин: - Да как же чистить-то, ваши благородия, чай это вам не корыто, а колодезь! А того больше – цельное озеро! – всплеснув руками, чуть ни по-бабьи тонко воскликнул староста, также присутствовавший за общим столом. Все время до нынешней минуты он сидел тихо, внимательно слушал, что говорят между собой приезжие, пытаясь, впрочем, придумать не столько, что сделать, чтобы остановить холеру, сколько прикидывая, чем может обернуться лично для него расследование причин ее нынешнего пришествия. – Ковшом их не вычерпаешь! - Ну почему сразу ковшом, ведром будет куда сподручнее и быстрее, - опережая Дмитрия Степановича, заметил со своего места Веригин, и Фрол Матвеевич посмотрел на него с обидой и укоризной. - Шутить изволите, господин доктор? Ну что же, воля ваша, а мне теперь не до шуток! - Нисколько! – спокойно возразил Александр Глебович и, откладывая в сторону вилку и нож, продолжил, - разумеется, речь не об озере. Это невозможно – тем более за тот промежуток времени, который есть в нашем распоряжении. Но ввести строгий запрет на употребление не кипяченой воды – в любых целях, неважно, бытовых или пищевых, мы можем. Равно как и ограничить свободный доступ к природным источникам. Но вот колодцы вычерпывать действительно придется – после того, как будет проведено их тотальное обеззараживание. Это хлопотно, согласен, но иного выхода нет. Кстати, сколько их у вас здесь хотя бы примерно? - С десяток точно наберется, - пожал плечами староста. – Да только какая разница, даже ежели по-вашему сделать, где людям для питья опосля воду брать? Чай не верблюды они, горбов не имеют! - Так никто и не собирается морить людей жаждой! Метода, которую мы с коллегой Спицыным намерены применить, весьма проста и не требует много времени – приблизительно двенадцать часов на обработку одного колодца. Ну и после – вычерпать и дождаться, пока он наполнится заново. И так далее, раз за разом, пока не закончим по всему селу. А для местных жителей на это время организуем централизованные пункты выдачи чистой воды. - Прошу прощения! – внезапно подал голос еще один из участников комиссии, Арепьев, привлекая к себе внимание доктора и всех остальных. Еще в день приезда в Черный Яр он был официально представлен Веригину как чиновник хозяйственного департамента МВД. Однако Прозоров после не раз приватно намекал, что это лишь внешнее прикрытие, на деле же сей господин состоит на службе в Охранном отделении и потому в его присутствии болтать много лишнего не следует. Впрочем, как вскоре стало ясно, тот и сам был весьма нелюдим, потому в целом держался обособленно, да и времени следовать дружеской рекомендации Ивана Максимовича у Александра, в общем, не было – какие разговоры, когда столько дел?! - Я хотел лишь узнать, что именно за метод вы намерены применить? - А я разве не сказал еще?.. Хлорирование. Он, в общем, не нов, известен более двадцати лет, но у меня нет данных, применялся ли прежде в нашей стране. Тем не менее, англичане использовали его для борьбы с холерой в Лондоне еще в семидесятом, если мне не изменяет память, году. И успешно. Отчего бы и нам, в таком случае, не попробовать? Я уже отдал необходимые распоряжения и завтра, когда нам привезут из Черного Яра необходимое количество хлорной извести, можно будет начинать. - Но я слышал, что хлор весьма ядовит… - Как и любое лекарство, которое в определенной дозе способно навредить, - перебил его Спицын, который до этого время от времени молча кивал, поддерживая слова Веригина. – Не волнуйтесь, до завтра мы с Александром Глебовичем произведем все необходимые химические расчеты, и никто не пострадает – если все прочие условия будут должным образом соблюдены. Но это уж, извините, не наша, а ваша епархия! – прибавил он вдруг, явно намекая Арепьеву на его службу. Александр и Прозоров, пораженные этаким припадком храбрости, многозначительно переглянулись за его спиной, пряча в бородах сдержанные улыбки, а сам Арепьев, не найдясь, что возразить или прибавить, вновь уткнулся в тарелку и более активного участия в беседе до конца обеда не принимал. После еды, немного отдохнув, все вновь разошлись по делам. А Веригин и Спицын, прихватив с собой Фрола Матвеевича в качестве своеобразного чичероне, отправились подробно изучать цацынские колодцы, и по возвращении на квартиру, почти до рассвета рассчитывали необходимые для завтрашних санитарных мероприятий дозировки. Наутро, едва из уезда вернулся вчерашний обоз, груженный, помимо прочего, бочками с хлорной известью, был проведен еще один всеобщий сельский сход. На нем местным жителям объяснили, почему с утра оцеплен казаками и закрыт доступ к озеру и некоторым колодцам, а также почему вскоре нельзя будет ими пользоваться, и где пока можно будет брать воду. Ну а потом, удовлетворенные проделанной разъяснительной работой, наконец, приступили к главному делу наступившего дня.
Иван Прозоров: - Что это там за шум? – поинтересовался Арепьев, вскидывая голову от записной книжки, в которую маленьким карандашом в серебряной оправе вносил какие-то пометки. Тот же нарастающий гул с улицы, между тем, привлек внимание и самого Прозорова, и потому он тут же подошел к окну. Отвечать на вопрос, впрочем, не потребовалось, так как Арепьев через мгновение уже сам встал за его спиной, - Это ведь не то, о чем я думаю? – проговорил он спокойно, но похоже, уже вполне осознавая происходящее. В самом начале улицы, тем временем, показалась внушительная толпа селян – мужики и бабы всех возрастов, кто-то нес косы и вилы, у других в руках были зажаты винтовки, третьи шли безоружными, просто яростно сжимая кулаки. Но на всех лицах, даже несмотря на все еще внушительное, хоть и быстро сокращающееся расстояние, разделявшее их с наблюдателями, читалось одинаковое мрачное и решительное выражение. - Да что, черт возьми, там произошло?! - Полагаю, нет смысла интересоваться. Вместо этого лучше срочно собирать казаков. - Легко сказать! И действительно. Из двадцати человек, что сопровождали комиссию, почти всех сегодня определили дежурить у обеззараженных колодцев, еще пара человек следила за выдачей чистой воды, а остальные должны были нести караул у озера. Таким образом, все они сейчас находились в разных концах Цацы и собрать их враз по команде было решительно невозможно. Да и что, в сущности, могут сделать два десятка казаков против толпы, которая уже теперь едва себя сдерживает, а к моменту их появления наверняка совершенно обезумеет. - Как думаете, они сюда идут? – спросил Арепьев, уже отошедший вглубь комнаты и роющийся в своем саквояже, в то время как Прозоров все еще наблюдал у окна. Народ шел скоро, но не спеша, как неуклонно надвигающаяся грозовая туча. Но вот все они вдруг остановились у одного из домов вначале улицы, вперед выступил один из мужиков и принялся в чем-то очень горячо убеждать еще одного, выглянувшего на шум из-за ворот. Не прошло и пяти минут, как, бросившись обратно во двор, тот исчез. Но вскоре появился вновь с вилами в руках и широкий людской поток, пополнившись новыми силами, двинулся дальше. Арепьев за это же время успел достать свой револьвер и быстро его проверить. - Кажется, я понял, куда они направляются – к холерным баракам, Виктор Иванович, - оставив, наконец, свой наблюдательный пункт, Прозоров обернулся к собеседнику. – Мы должны опередить их, иначе нашим товарищам там придется худо. Но нужно и на помощь позвать. Давайте-ка разделимся. Я сейчас же пойду к Веригину и Спицыну, а вы ищете сотника и вместе с ним собираете казаков нам на подмогу. И, заклинаю, будьте осторожны! Вскоре после этого оба выскочили из дома и задним двором выбрались на соседнюю улицу. Там и разошлись. Прозоров, насколько мог быстро, двинулся к баракам, все еще не оставляя ментальных попыток понять, что же именно могло настолько разбередить народ. А все дело в том, что хоть и объяснили накануне селянам, что и как будут делать с целью дезинфекции, да только не учли, что пришло на тот утренний сход слишком мало народу. И дальше земля, как водится, стала полниться слухами и самостоятельными пересказами тех, кто слышал, но мало что понял, тем, кто не слышал, и не понимал уже ничего вовсе. Но мнение в народе тут же сложилось такое, что следует вскоре ждать беды: - С толку сбить нас желают, чтобы мы ничего не уразумели. И беда не заставила себя ждать. На самой окраине села, где у одного из колодцев, в который незадолго до того засыпали хлорную известь, несли свой караул два казака. Там-то и возник вдруг какой-то мужичонка, который потребовал, чтобы ему дали напиться. Казаки ответили, что пускать никого не положено, пока доктора своего разрешения не дадут. Мужик ушел, но вскоре вернулся с несколькими своими дружками, все как один с вилами, которыми намеревались прогнать казаков. Те тотчас вскинули винтовки, желая отпугнуть их. Но, раззадоренные явно другой – огненной – водой крестьяне, внезапно сами пошли в атаку. Грянул первый выстрел. И один из мужиков, хватаясь за плечо, жалобно взвизгнул: «Убивают, братцы!», заваливаясь затем навзничь. Сразу после этого свою винтовку против нападавших вскинул второй казак, но выстрелить не успел, так как в горло и живот его прежде вошли острые зубья вил. А тот, кто стрелял первым, к тому моменту уже был забит ими насмерть. Своего же раненого, мужики решили привести в чувство водой из колодца, окатив его сперва с ног до головы, а затем еще щедро влив резко пахнущей хлоркой жидкости ему в глотку. И тот действительно пришел в себя. Ненадолго. А потом глаза его вдруг полезли из орбит, из горла вырвался хриплый, сдавленный стон, следом за ним – приступ отчаянного кашля, а еще через несколько минут все его тело стали сотрясать жуткие судороги. Большего и не нужно было, чтобы разнести по всему селу весть о самоуправстве казаков, убивающих неповинных людей, о сговоре эскулапов отравить всех еще более страшным ядом, нежели сама холера. Часа не прошло с той роковой минуты, как посреди улицы собралась толпа в полторы сотни человек, разъяренных, испуганных и желающих расправы над своими обидчикам. Однако догадаться об этом, не обладая способностью к телепатии, Прозорову было, конечно, попросту невозможно. Да он вскоре и оставил эти бесплодные попытки, приложив все силы, чтобы как можно скорее оказаться в вынесенных за черту села холерных бараках, и в своем стремлении преуспел, опередив толпу, что продолжала разрастаться, словно снежный ком, ровно на четверть часа. - Веригин! Где Дмитрий Степанович?! Вам и сестрам надо срочно отсюда уходить! – наконец, ворвавшись в один из них, просипел он, едва дыша, и прислонился спиной к двери, вытаскивая свои револьверы, - Вот, держи это. И патроны к нему. Александр смотрел на него, как на полоумного, совершенно не понимая сути происходящего. - Господи, да не стойте вы так! Говорю же: уходить надо, пока нас тут не порвали на лоскуты! Толпа сюда идет! И разговорами вы их уже не образумите.
Александр Веригин: - Какая толпа, где? – и верно, ничего не понимая, Веригин воззрился вначале на врученный ему револьвер, а затем перевел взгляд на самого Прозорова, которого прежде никогда в жизни не видел в таком состоянии. – Да что происходит, объясните, наконец, толком? Теряя терпение, и все еще не в силах нормально отдышаться, Иван Максимович коротко и отрывисто пересказал все, что знал и видел на данную минуту. Слушая его, Александр все больше хмурился и сжимал губы, когда же Прозоров умолк, также помолчав пару мгновений, неожиданно вернул ему пистолет. - Нет, - сказал он тихо, но твердо, когда тот в ответ поинтересовался, не тронулся ли доктор умом и хорошо ли понял его слова. – Не стану я ни в кого стрелять. Это… неправильно. Я не убийца, а врач. И здесь мои пациенты, бросать которых я не имею права. Поэтому, спасибо, что предупредили, но я отсюда ни ногой… Не спорьте, Иван Максимович, это окончательное решение. Найдите лучше Спицына и выводите вдвоем в безопасное место сестер-монахинь – не думаю, правда, что эти люди настолько обезумели, чтобы причинить вред им, но так мне будет спокойнее. - Чего меня искать, я здесь, - послышался тем временем из-за двери тихий, чуть скрипучий голос Дмитрия Степановича. Расслышав еще с порога Прозорова, он заглянул в дверь. – А вы тут, никак, без меня женить меня надумали, Александр Глебович? – коротко кивнув Ивану Максимовичу в знак приветствия, весьма спокойно и даже насмешливо поинтересовался он у Веригина. И теперь уж он, не выдержав, всплеснул руками: - Да какая разница? Выполняйте распоряжение! Не теряйте времени! - С какой, собственно, стати? Хочу напомнить, коллега, что я вам не подчиняюсь и вообще состою по другому ведомству! – сердито блеснув в сторону обескураженного этим непонятным протестом Александра стеклами очков, буркнул он в ответ. – Подтвердите! – потребовал Спицын весьма настойчиво, обернувшись к Прозорову, который, понимая, что все его титанические усилия вот-вот пойдут прахом, наблюдал за их перепалкой, схватившись за голову. И теперь лишь в отчаянии махнул рукой с зажатым в ней револьвером. – Однако клятву Гиппократа в свое время тоже давал и потому больных оставлять на произвол судьбы не намерен… Да и поздно уже, в общем, - прибавил он после, прислушавшись к многоголосому гвалту, донёсшемуся в тот же самый миг с улицы. – К тому же бегают лишь те, кто неправ. А мы все сделали как надо. Нужно лишь верно донести до людей эту мысль. Именно это я и намерен предпринять немедленно. Вы со мной, господа? И с этими словами, рванув на себя дверь, шагнул за порог, словно актер на сцену. Вот только публика перед нею была настроена явно не так благодушно, как театральная… - Куда?!! – в один голос гаркнули Веригин и Прозоров, но делать нечего, пришлось двинуться следом. Хотя это отнюдь не входило в их планы. А впрочем, и планов-то никаких уже ни у кого и не было… - А вот и докторишки пожаловали! – раздался при их появлении откуда-то сзади злой и ехидный бабий голос. – Ты поглянь-ки, храбрецы какие, да еще и с оружьей! Мало вам, фармазонам проклятым, отравы своей было в нашу воду насыпать, так еще и стрелять, поди, по православным, надумали?! - Что? О чем они? Какая еще отрава? – не поворачивая головы, шепнул было Александр Прозорову, но тут вдруг сам же и догадался. – Черт! Это же про хлорную известь… но мы же им все объяснили! - Все, да не всем! – мрачно откликнулся тот так же тихо, не сводя напряженного взора с толпы, что казалась сейчас единым организмом – тысячеоким и многоруким чудовищем, готовым каждую минуту на них наброситься. - Люди! Селяне! – воздев над собой перст, прокричал, меж тем, Дмитрий Степанович, который тоже слышал его слова. – Послушайте меня, прошу! Вас ввели в заблуждение! Никто не хотел причинить вам вред! Хлорная известь, которую вы называете отравой, на самом деле есть наипервейшее лекарство! Еще двадцать лет назад в столице Британской империи, в городе Лондоне, этот метод успешно применяли, чтобы оздоровить источники питьевой воды, зараженные возбудителем холеры… - Во, робяты, а я вам сразу и говорил, что все они тут – аглицкие шпиёны! И доктора, и начальство местное – все подкуплены проклятой старухой-англичанкой!!! – завопил вдруг из притихшей было толпы пронзительным голосом плюгавенький мужичок, вся испитая, синюшная физиономия которого была покрыта какими-то струпьями. – Она всем нашим царством через их таким вот способом завладеть решила! - Да ты чаво несешь-то, ирод, околесицу какую-то! Какая еще англичанка, она причем тут?! – тут же возразил ему кто-то из стоящих рядом крестьян. Но мужик и не думал сдаваться, распалялся все сильнее: - Истину вам говорю, слухайте меня, православные! Сам-то я не местный, с Саратова, так в прошлый холерный мор меня там тоже вот так прямо посредь улицы пьяного схватили и повезли в ихнюю эту больницу, бросили силой в ванну, так разум во мне с тех пор и помутился! В толпе раздались сочувственные возгласы, и ободрённый вниманием, далее рассказчик все более красочно расписывал свои злоключения, говоря, как очнулся на другое утро после этого прямо в гробу, весь засыпанный известкой. Как после бежал из больницы вместе с другими такими же бедолагами, и как вечером тамошний народ, узнав, что в больнице живых людей морят, учинил над врачами расправу: - Уж и потешились наши душеньки! Всех перебили. И живучие, скажу вам, люди: ты его хватишь ножом в бок, кровища так и свищет, а он хоть бы что: стоит себе и шабаш. В другого таким же манером палили из пистолета — все равно не берет. Спасибо кто-то догадался хватить его задней осью по голове, — ну, и капут! И вы этим своим гадам спуску не давайте! Бей их, православные!!! - Бей!!! – пронеслось следом раскатистое эхо и, ощерившись, точно острыми зубами, вилами и дрекольем на подавшихся в тот же миг инстинктивно назад, к стене троих мужчин, толпа с воем колыхнулась вперед.
Иван Прозоров: Многое, наверное, мог бы сейчас сказать Иван Максимович этим двум ослам от медицины, да жаль времени не осталось не то, что на споры, но даже чтобы составить хоть какой-то план дальнейших действий. Ладно, после все выскажет, когда выберутся из этой передряги... Если выберутся, точнее сказать, поправил себя Прозоров, все усилия мысли которого сейчас были сконцентрированы сейчас лишь на одном – как продержаться втроем против разъяренной толпы, при условии, что Веригин напрочь отрицает оружие, а Спицын… Что от него вообще толку?! Вновь тоскливо взглянув на препирающихся между собой докторов, выяснявших кто из них главнее, Иван Максимович едва не застонал от охватившего душу злого отчаяния: какой ерундой они заняты, тратя попусту драгоценное время! Но внезапно ситуация резко переменилась. И Спицын, этот смешной человечек, верящий в знаки судьбы и неукоснительно следующий всевозможным правилам, вдруг решил проявить инициативу. А сам Прозоров, еще мгновение назад собиравшийся прекратить все продолжающийся спор объявлением, что отныне главный здесь он, и оттого все остальные переходят именно в его подчинение, так и остался стоять с открытым ртом, ошарашенно глядя, как Дмитрий Степанович, распахнув дверь, сам шагнул в буквальном смысле навстречу их беде. И это невозможно было назвать никак иначе, нежели полным безумием. Ведь, в отличие от того же Александра, Спицын не просто слышал, но и своими глазами мог видеть последствия пятигодичной давности таких вот народных возмущений, когда только в одной Астрахани от рук толпы погибли трое докторов! Но делать было нечего. И, метнувшись за Дмитрием Степановичем, отчего-то возомнившим себя ее укротителем, Прозоров и Веригин также выскочили на порог барака. Увидев их троих, возбужденные мужики ненадолго притихли. И в этот миг у Ивана Максимовича мелькнул проблеск надежды на то, что Спицын все же возможно сумеет добиться чего-то своим красноречием. Напрасно. Риторическим даром тот, как вскоре выяснилось, не обладал вовсе. Равно как и пониманием сути момента. Последнее стало очевидно, когда своим блеющим голосом Спицын вдруг зачем-то помянул англичан, крепко нелюбимых в народе еще со времен последней войны. Этого достало, чтобы среди сгрудившихся перед порогом мужиков немедля сыскался какой-то доморощенный политикан, ведающий истинный смысл всего на свете, в том числе – тайную правду о некоем британском заговоре против русского народа. Ох, и удивилась бы, наверное, старуха Виктория, узнав, что посягает, оказывается, на какую-то Цацу, желая завладеть ее землями вместе со всем населением! Впрочем, эта саркастическая мысль успела лишь мельком проскочить в голове Прозорова, а потом ситуация опять начала резко меняться в худшую сторону и ему стало уже не до британской монархини и ее тайных помыслов. Как надуманных, так и истинных. После слезливого рассказа черт знает, откуда взявшегося среди местных чужака-горлопана, народ вновь недовольно загомонил. И дальше события понеслись, сменяя друг друга, точно картинки в новомодном развлечении – синематографе, практически ежесекундно. Только что Прозоров видел и слышал, как Спицын вещает, обращаясь к толпе, и вот уже она сама, как морская волна, катится на них. А сам Дмитрий Степанович вдруг, вместо того, чтобы податься назад, бросается ей навстречу, широко раскинув руки в бессмысленном стремлении то ли заградить ли их с Веригиным, то и просто надеясь сдержать натиск. Потом совсем рядом раздался какой-то странный звук – то ли хрустнуло что-то, то ли чавкнуло. И Спицын, уронив руки, принимает необычную позу – вроде и на ногах стоит, но спина при этом будто выгнута наружу колесом, а голова безвольно мотается из стороны в сторону. Понял, что происходит Прозоров лишь тогда, когда заметил показавшиеся из-под лопаток несчастного доктора окровавленные кончики зубцов вил. После чего, уже более ни о чем не думая, прицелился и выстрелил в того из мужиков, который, тем временем, уже направлялся к нему самому. Пуля пришлась ровно в середину его лба. Вторым же выстрелом Иван Максимович «изобразил» алое круглое пятно на груди того, который устремился на подмогу его первой жертве. Явно не ожидая подобного исхода, в первых рядах запаниковали и двинулись назад, сминая стоявших за своими спинами. Возникла неразбериха и этого времени хватило, чтобы вдвоем затащить обратно в барак Спицына, захлопнуть дверь и опрокинуть изнутри весьма условный засов. Оглядевшись в полумраке помещения, ничего подходящего для создания баррикад, кроме хлипких коек, Иван Максимович не увидел. Впрочем, и они были все без исключения заняты больными. Александр тем временем склонился над раненым, который еще дышал, но при этом в груди его что-то булькало и клокотало. - Да оставь ты его, о себе подумай! Стрелять не хочешь, так револьверы мне тогда заряжай!.. Продержаться бы хоть немного, а там, может, и Арепьев подоспеет! Надежды на это, однако, почти не было: собрать за четверть часа вместе весь казачий отряд, рассыпанный по разным углам села – задача из области фантастики. Бросившись к тумбочке, Прозоров подвинул ее к двери, затем нагромоздил поверх пару стульев – естественно, от тех, кто скоро ворвется в барак, это не спасет, но создаст хотя бы небольшую помеху. Осознав, наконец, тщетность своих усилий по спасению Спицына, Александр принялся помогать строить эту импровизированную баррикаду. Тем временем, за стенами барака сделалось подозрительно тихо. Выдернув из щели между двумя досками кусок пакли, Иван Максимович осторожно выглянул в образовавшуюся прореху и понял, что они по-прежнему окружены. Но прежде бесновавшаяся толпа теперь словно бы замерла, чего-то ожидая. И тут из нее раздался оружейный выстрел. Пробив насквозь хлипкую деревяшку двери так, что щепки в разные стороны полетели, пуля из винтовки, которую кто-то, по всей видимости, сумел отобрать у казака, потеряла часть своей энергии. Но и ее хватило, чтобы вдребезги разнести плафон одной из керосиновых ламп, к счастью, не зажженной, по причине стоящего за окнами белого дня. - Черти проклятущие! – процедил сквозь зубы Прозоров и прибавил затем еще отборной ругани в доказательство всецело владевшей им ярости. Пристроив ствол револьвера в свое смотровое оконце и, как следует прицелившись, он нажал курок, ранив стрелявшего по бараку мужика в руку. А вот следующий раз, увы, промазал. Загудев, словно улей, толпа тотчас рванула на приступ, дверь под ее напором жалобно заскрипела, но сразу не поддалась. И тогда на нее посыпались новые удары как вилами, что дырявили дерево в труху, так и простыми палками. Верхняя петля вскоре отлетела, и теперь дело было за малым. Прозоров и Веригин переместились к задней стене барака, туда, где находились теперь обе помогавшие им с больными монахини. Стоя на коленях, они самозабвенно молились, словно бы вокруг не происходило ничего особенного. А между тем, в разломе двери появились первые бунтовщики, и не дожидаясь, пока они приблизятся, Иван Максимович вновь открыл огонь. Шесть выстрелов, смена револьвера. И еще шесть выстрелов. Не сдавались и с другой стороны: в тот момент, когда он обернулся, чтобы выхватить из рук Александра перезаряженное оружие, кто-то просунул в дверь винтовку и выстрелил, оставляя в дверном проеме облачно дыма. Новая пуля прошла прямо над ухом Прозорова, так близко, что он ощутил движение воздуха следом за нею. Страха смерти, тем не менее, по-прежнему не было, скорее тоскливое сожаление, что не получится проститься с женой и детьми. И еще мелькнула мысль, что лучше бы Лене, после того, что сейчас с ним сделают, не видеть его тела... Хотя сдаваться вот так, запросто, этим дикарям Иван Максимович, конечно, не собирался. Потому, быстро оглянувшись назад и убедившись, что стоявший рядом Веригин тоже не пострадал, снова вскинул револьвер, намереваясь стрелять до последнего патрона. Но тут же и замер, услышав залп уже не из одного ствола, а из нескольких. И явно откуда-то дальше, нежели из непосредственной близости к стенам барака. А следом, во вновь повисшей напряженной тишине послышалось зычное: «Перезаряжай! Пли!», и еще один. И еще. Выходит, Арепьев все-таки как-то сумел сотворить порученное ему чудо…
Александр Веригин: Спустя два часа, в то время, пока казачий отряд во главе со своим офицером все еще разыскивал рассыпавшихся по окрестностям, да по дворам недавних смутьянов, трое относительно благополучно переживших бунт участников губернской санитарной комиссии понуро сидели за столом в доме его матери. Тело четвертого с запекшимися сквозными колотыми ранами в груди уже положили в наполненную свежим сеном подводу и накрыли рогожей… - Ну что ж, господа, выпьем, стало быть, за убиенного товарища нашего, раба Божьего, Дмитрия Степановича, не чокаясь! Пусть земля ему пухом! – открывая импровизированные поминки, произнес Арепьев, разлив по стаканам мутноватый деревенский самогон. – Храбрый оказался человек. Хоть и на редкость бестолковый. Виданое ли дело – безоружному кидаться навстречу скопищу обезумевших от ярости идиотов! - Попридержали бы язык, господин хороший! – вскидывая на него мрачный взор, тихо процедил Веригин, ставя обратно на стол свою опустевшую рюмку. – Он нам с Иван Максимычем жизни, скорее всего, спас, собой пожертвовав, а вы… - А что я? Я и говорю: храбрец был Спицын! Да только до того не стоило на рожон лезть, почему, спрашивается, вы не ушли оттуда сразу же, когда появился Прозоров?! Чего медлили? А иначе, авось, и не пришлось бы геройствовать, и все живы бы были! - Это всякий сам решать должен, кому и как поступать. - Однако не на войне же, - вкрадчивым тоном заметил в ответ Виктор Иванович, удивительным образом напомнив Александру в этот миг библейского змея-искусителя. Или, может, еще какую иную, но не менее мерзкую, гадину. - Ну, знаете! – с грохотом отодвинув стул, взбешенный Веригин вскочил на ноги, подаваясь одновременно вперед, но вовремя был схвачен за руку Прозоровым, который затем, призвав всех к порядку, вновь чуть ни силком усадил его за стол. После чего, строго сказав, что нынче не время и не место спорить, налил всем еще по рюмке самогона и спокойным, но не терпящим возражений тоном, заставил схлестнувшихся горящими взорами спорщиков принести друг другу извинения. Что, в конечном счете, было ими и сделано. Хотя в душе у Веригина по сию пору бушевал гнев, крепко смешанный при том со стыдом за собственное поведение. Нет, отнюдь не нынешнее – Арепьев был ему неприятен и неправоты перед ним Александр по-прежнему не чувствовал. И даже не в тот момент, когда, отказавшись стрелять по бунтовщикам, он, должно быть, существенно ухудшил их – и Спицына – шансы на благополучный исход. Стыдно было за то, что еще до всего этого думал о Дмитрии Степановиче порой недостаточно уважительно, видя в нем не практика медицины, а сухого, зацикленного на законах и правилах теоретика. Грамотного специалиста, но не шибко интересного и слишком осторожного человека. Вот и выходит нынче, что дожив до тридцати пяти лет, ни черта он не понимает в людях! И убеждается в этом, к слову, за последнее время уже не в первый раз. После второй стопки стараниями все того же Ивана Максимовича, немедленно последовала третья, потом еще… Так, втроем, и выпили вскоре, практически без закуски, почти целую бутыль этой мутной жгучей, словно огонь преисподней, гадости, которая, тем не менее, ни на мгновение не затуманила разум, все еще слишком возбужденный пережитыми совсем недавно событиями. Позже к невеселому застолью присоединился вернувшийся домой сотник, который рассказал, обращаясь, впрочем, преимущественно к Арепьеву, что все основные зачинщики бунта выловлены и взяты под стражу. А еще о том, что доктор Спицын оказался, к сожалению, не единственным с их стороны, кому сегодня не повезло: - Двоих наших они порешить успели, тварюги! Там, у колодца, где все и началось. Одного застрелили, а второго попросту растерзали, - верно, припомнив картину увиденного, он едва заметно поморщился и тяжело вздохнул. – Трубникова Гришку, совсем молодой был казак, второй месяц, как после присяги Государю только. И ведь хоть бы на войне, от супостата, а то от своих же, почитай, людей, от земляков! И за что?! - Какие ж они люди-то после такого? Скот, быдло сплошное! Куда погнали, туда и двинулось стадо! – вновь заводясь, воскликнул Арепьев. – Только кнут один и понимают в качестве довода! - Обычные люди, Виктор Иванович. Такие же как везде, только темные, необразованные и смертельно напуганные, - ответил ему Веригин, для которого слова Арепьева прозвучали словно бы эхо их недавнего с Прозоровым разговора. Вот только собственная его точка зрения под влиянием доводов Ивана Максимовича с тех пор подверглась некоторой корректировке. И потому теперь, глядя на продолжавшего разглагольствовать о необходимости твердой руки полицейского чиновника будто бы глазами своего старшего товарища на себя – тогдашнего, Александр испытывал почти что неловкость. Ибо ныне отчетливо понимал, как глупо и напыщенно, должно быть, тогда выглядел. - Прошу прощения, господа, - проговорил он, все же поднимаясь из-за стола, так как почувствовал себя более не в силах выносить подобные речи, - я должен вас покинуть – хочу взглянуть, как там пациенты после всего пережитого. Ну и помочь сестрам порядок навести тоже надо. Иван Максимович, не составите мне компанию?
Иван Прозоров: *мы с Тамарой ходим парой* - Зря ты, Александр, с Арепьевым цепляешься. Они вышли из дома сотника и минут пять шли молча, каждый думая о своем, хотя, скорее всего – об одном и том же. Настроение было хмурое, и тому дополнительно способствовала погода. Еще после обеда небо затянули облачка, которые теперь начинали сгущаться в настоящие грозовые тучи. Запахло скорым дождем. Прозоров посмотрел на небо и отчего-то удовлетворенно улыбнулся, но потом вновь посерьезнел и решил заговорить с Веригиным о волновавшей его теме. - Во-первых, Виктор Иванович свое дело не хуже тебя и меня знает, и говорит вещи правильные. Мог бы, конечно, и иначе их выразить, да смысл прежний остался бы. Во-вторых, злить его понапрасну не стоит. Он конечно человек умный, но мало ли. Может ведь и по какой-то своей, абсолютно человеческой причине пожелать тебе жизнь испортить, - Веригин посмотрел на него с некоторым равнодушием и пожал плечами, но возразить ему Прозоров не дал, - Ты не манерничай! Хватило мне сегодня и одного жертвенника. А я и в тебе ровно ту же самую способность поступаться своим благом ради других еще с первого дня знакомства заприметил. Иначе, что тебя сюда из Петербурга пригнало?! Уж явно не климат наших благодатных краев. Только делать это впустую – какой смысл? И я не о Спицыне сейчас. В конце концов, нам всем вместе еще в Астрахани перед губернатором ответ держать по поводу этого происшествия, и не стоит заранее делать все, чтобы тебя назначили виновником. Конечно, Михаил Александрович человек понимающий, но все же… - Да плевать я на него хотел! – горячился в ответ Александр. – И не боюсь совершенно. А надо будет ответить перед Газенкампфом – пожалуйста! Я сам считаю, что в какой-то мере виноват в гибели Спицына, мало того – никогда себе этого не прощу… Меня в нем, этом вашем Арепьеве, Иван Максимыч, то бесит, что циник он конченный! Поверьте, я знаю, что говорю, людей моей профессии часто самих циниками считают, да только мне бы и в голову не пришло назвать бестолковым того, кто жизнь за товарищей своих отдал, а ему вот – гляньте-нате! Стратег кабинетный! – произнеся это невинное словосочетание, словно ругательство, Веригин зло ткнул носком ботинка придорожный камешек. – Как бы из-за таких вот… практичных, расчетливых и «понимающих» не пострадало бы однажды все наше Отечество, если гром грянет. Не дай господь, конечно! – прибавил он уже тише. И ровно в тот же самый момент из тяжело набрякшего небосвода над их головами низко и раскатисто ухнуло. А еще через пару минут, прибивая к земле уличную пыль, на дорогу тяжело упали первые крупные дождевые капли, заставляя обоих спутников значительно ускорить шаг, чтобы успеть в укрытие до того, как начнется основное природное действо. Что, в общем, почти и удалось, разве что последний отрезок пути пришлось едва ли не пробежать, задрав воротники сюртуков, чтобы дождевые струи не лились за шиворот. Территория вокруг сельской больницы была по-прежнему под охраной казаков, которым был будто бы нипочем даже разразившийся ливень с грозой. Вокруг барака, подвергшегося нападению бунтовщиков, почти ничего уже не напоминало о недавнем происшествии, кроме разбитой в щепки входной двери. Да и ту успели снять с оставшейся петли и аккуратно отставить в сторону, чтоб никого ненароком не зашибла, временно заменив изготовленной из простыни занавеской. Изнутри, впрочем, порядка было меньше, хотя и там, когда вошли Веригин и Прозоров уже вовсю шли восстановительные работы. Из больных – а в этом бараке находились в основном женщины и дети, к счастью, никто не пострадал. И теперь те из пациенток, кто уже мог встать, по мере сил помогали монахиням вновь привести свою нынешнюю обитель в человеческий вид. Присоединившиеся к ним мужчины из соседних помещений разбирали нагромождения мебели. Убедившись, что там справляются и без них, Веригин, дожидаясь, пока за окнами утихнет ненастье, переговорил с сестрами из монастыря на предмет организации всех положенных ритуалов над телом несчастного Дмитрия Степановича, которое следовало теперь привести в подобающий вид и поместить в нормальный гроб. Не везти же его назавтра в Черный Яр прямо под рогожей? После чего можно было возвращаться восвояси. И по дороге, и после, когда уже находились в больнице, Прозоров пытался улучить момент, чтобы продолжить прерванный непогодой разговор с Александром. Но, в конечном счете, от своей затеи отказался, видя, что он и прежде, и теперь еще не в том состоянии, чтобы принять к сведению разумные доводы. Потому решил отложить серьезный разговор до более подходящей минуты и желательно подальше от посторонних ушей. Случай, к слову, не заставил себя ждать: когда вернулись домой, Арепьева там не оказалось. Как объяснила хозяйка – приятная, не старая еще женщина, тот ушел куда-то по делам вместе с ее сыном. «Ну и слава богу!» - подумал про себя в тот миг Веригин, втайне надеясь, что встретиться с ним вновь лицом к лицу ему с этим человеком не придется хотя бы до завтра. После дождя на улице заметно посвежело. И потому, когда хозяйка, немного побаивавшаяся Ивана Максимовича, полагая того «большим губернским начальником», отвела доктора, казавшегося ей менее грозным, в сторону и тихонько спросила, не желают ли «их благородия» посетить истопленную еще до их возвращения и стоящую под парами баньку, дабы привести себя в порядок и прийти в себя после дневных приключений, Александр встретил эту идею с большим энтузиазмом. Помыться как следует, и верно, было бы теперь в самый раз. Оставалось узнать, не против ли Прозоров. Иван Максимович и не думал возражать. Душистые веники, в сенях крынка кваса на столе, застеленном белой с красной вышивкой скатерти, чистые простыни – хозяйка расстаралась для них, не забыв никакой мелочи. Внутри же самой банной каморки стоял жар сухой и пахучий – пахло терпкими травами, пучками уложенными на уголья. Банные традиции юга России были тем необычны, что соединяли в себе обычаи как Азии и Востока, так и исконной Руси. Потому сама баня была поделена на две части – традиционную парную и помывочную часть, которая больше напоминала турецкий хамам. В помывочной каморке, утопленный в самой печи кипел бак с водой, выдыхая через деревянную крышку душистый пар. Воду для мыться старуха-хозяйка тоже сдобрила травами, полынью да пижмой, которые своей дурманящей горечью наполняли воздух. С удовольствием забравшись в самую жаркую часть бани, Прозоров аж кряхтел от удовольствия, обливаясь там потом, который стекал по лицу, задерживаясь в бороде и усах. - Баня – наипервейшее средство для оздоровления души, Саша! – и запрокинув голову, Иван Максимович уперся затылком в стену, глубоко вдыхая жаркий воздух, - Добро, - подытожил он. Минут десять, пока жарели, сидели молча. А уж когда вышли в помывочную, Прозоров как бы между прочим сказал: - Если тут у тебя все дела решены, завтра можно назад ехать. Старосте и казакам распоряжения оставим, а самим до Черного Яра нужно добираться. И уж оттуда, если все благополучно будет, в Астрахань я поеду. - Пока не знаю, - ответил Веригин, утер выступивший на лбу крупными каплями пот и, щедро намылив мочало, принялся тереться им так усердно, словно с грязью желал смыть с себя все накопившиеся дурные воспоминания. – Если в течение следующих суток не будет новых случаев заражения, можно будет считать, что наши мероприятия дали нужный результат. И тогда тоже можно будет возвращаться: мое личное присутствие здесь более будет не нужно… – прекратив намыливаться, Александр на миг задумался, будто вспомнив о чем важном, а потом вдруг взглянул на Прозорова и поинтересовался, будто невзначай: – А если в Астрахань, то когда именно направляться туда рассчитываете, Иван Максимыч? И главное – каким образом, карантин ведь, все дороги туда перекрыты? - Ну, на то мы и особая комиссия, чтобы без препятствий ездить. А потом, завтра, когда отошлю губернатору телеграмму, можно и не сомневаться – получу в ответ предписание срочно на ковер пожаловать, - следуя примеру товарища, Прозоров налил в медный таз воды и стал намыливаться так, что пена хлопьями летела на пол, - Да и Спицына надо сопроводить. У него в Астрахани жена совсем одна осталась, сын пару лет назад умер. Веригин молча кивнул. Задумавшись о супруге Дмитрия Степановича, которую видел до того раза три в жизни, но помнил достаточно хорошо, умолк и сам Прозоров. Бедная женщина, вряд ли ее утешит даже то, что муж погиб, как герой. Поморщившись невольно, Иван Максимович прервал затянувшуюся паузу, в течение которой в бане был слышен лишь плеск воды, да то, как гудит в печке огненный пар, и добавил, как бы завершая свой ответ Веригину: - Думаю, на третий день уже быть в городе.
Александр Веригин: *санитары мы с Тамарой* - Да, я тоже все думал, что не по-людски как-то отправлять его в одиночестве. Не по-товарищески, - кивнул Александр и вздохнул. - А так – правильно будет… Он ведь любил, чтобы все и всегда было устроено правильно, - невесело усмехнувшись, Веригин окатил себя теплой водой из медной шайки, затем проделал то же самое и с Прозоровым, после чего предложил тому вернуться в парилку, продолжая, между тем, обдумывать его слова о поездке в Астрахань. Через три дня… это же, выходит, как раз на Ольгино рождение! Прежде, в Петербурге, в этот день в их доме всегда собиралась шумная компания, состоявшая, впрочем, в основном из ее собственных друзей, с большинством из которых Веригин не желал иметь ничего общего. Потому такие праздники обыкновенно бывали ему в тягость. Особенно в последние пару лет, когда отношения с женой разладились окончательно. И, вручая ей прямо с утра свой подарок вкупе со всеми необходимыми и принятыми в таких случаях словами, а затем – дежурно чмокнув в щеку, Александр обычно до позднего вечера пропадал на работе. Так, чтобы вернуться домой тогда, когда гости если еще и не разошлись, то уже поглядывают на двери. Но здесь, в Черном Яре, где за последние полгода с ними случилось больше событий, чем за все предыдущие пять лет совместной жизни, кое-что, похоже, изменилось и в самих их отношениях. И теперь Веригин, который раньше никогда не замечал в себе особого трепета от приближения очередных жениных именин, вот уже несколько дней подряд то и дело возвращался мысленно к этой грядущей вскоре дате. И переживал в душе, что не сможет, похоже, не просто устроить Ольге праздник, хоть сколько-нибудь похожий на грандиозный сюрприз, который смогла сотворить для него она сама, но даже просто поздравить лично. Подарить что-нибудь подобающее случаю. А всему виной эта проклятая холера – и карантин к ней в придачу! И вот – неожиданный шанс, который, сам пока того не ведая, мог бы предоставить ему Иван Максимович. - Я тут подумал… А что, если мне отправиться в город с вами? Полагаю, вдвоем «на ковре» у Газенкампфа нам будет несколько… удобнее, чем вам одному? С Михаилом Александровичем Прозоров познакомился много лет назад в Москве, на какой-то студенческой попойке, куда будущего астраханского губернатора притащил приятель одного из общих приятелей. Но важную должность Газенкампф занимал уже тогда, получив недавно должность адъюнкт-профессора кафедры военной администрации в Николаевской Академии. Да и вообще был несколько старше других участников их компании, производя впечатление человека обстоятельного и очень серьезного, но располагающего к себе. То знакомство, впрочем, оказалось мимолетным и никак а судьбах никого из них не отразилось. Однако через несколько лет произошла новая встреча. Шла очередная русско-турецкая война, и Газенкампф, который тогда уже вел все делопроизводство армии, стал получать донесения, что снабжение армии и флота происходит не надлежащим образом. А из Астрахани прибывают негодные товары – рваная парусина и подгнившая пенька. И так уж вышло, что переписку на этот счет он вел именно с Прозоровым, который в свою очередь успел к тому моменту дослужиться до заместителя начальника торговой полиции Астраханской губернии. Результаты того долго общения Михаилу Александровичу понравились. Поэтому, получив год тому назад новое назначение, новоиспеченный губернатор, верно, о них и вспомнил, возжелав познакомиться лично со своим прежним заочным адресатом. Тогда же выяснилось, что знакомиться им, собственно, и не надо. Отношения сразу же сложились хорошо. Человеком свежеиспеченный губернатор был умным, по-военному любящим точность и во всем порядок. И теперь, собираясь предстать пред светлы очи Газенкампфа, Иван Максимович знал, как и что говорить, чтобы тому быстрее сделалось ясно истинное положение дел. Так что никакого «неудобства», как выразился Веригин, от будущего разговора не ждал. Но оценил желание товарища выступить в его поддержку. А впрочем, только ли в этом дело? - Даже и не знаю, стоит ли? – чуть растягивая слова, Иван Максимович отвернулся от Александра, продолжая искоса за ним наблюдать, - Что ты будешь мотаться туда-сюда только ради губернаторской взбучки? Тем более и лютовать ему вроде бы нет особого резона. Газенкампф наш, хоть и Михаил, да зверь покладистый. Так что лечи своих больных, Саша, и не волнуйся понапрасну. Уж если будет нужда, вызову тебя особо, - резюмировал он, увидев тут же, что лицо его собеседника будто бы немного помрачнело. Сделав вид, что ничего не заметил, Прозоров зачерпнул горячей воды и плеснул на камни, отчего горячее облако пара на пару секунд скрыло их друг от друга. Но вот пар рассеялся, и в тот же миг Иван Максимович вновь явился перед приятелем, весь сотрясаемый приступами беззвучного хохота: - Эх, видел бы ты себя сейчас! Ну как ребенок малый, у которого отняли леденец! Ну, давай, признавайся уже честно, что тебя так в Астрахань влечет, а? Не верится что-то, что это только одно лишь жгучее желание лично повидать нашего уважаемого губернатора! - Да ну вас, ей-богу! – несколько задетый тем, что собеседник читает его, словно раскрытую книгу, Александр замер на месте, извлекая из бочки хорошо распаренный и душистый банный березовый веник, который как раз собрался применить по назначению, используя в качестве «плацдарма» спину и бока Прозорова. – Жил я прежде, и дальше, надеюсь, прекрасно проживу без этих свиданий. Тут, видите ли, в ином дело… Опустив глаза, он ненадолго умолк, подбирая слова: рассуждать вслух обо всем, что связано с чувствами, всегда было сложно. Хотя, казалось бы, где уж и ждать-то большей взаимной откровенности, нежели как в бане?! - Может, прозвучит это для вас слишком… слишком сентиментально, - усмехнувшись, выговорил Александр, наконец. – Да только у жены через три дня именины. И все это время я, признаться, горевал, что не смогу ее даже поздравить из-за всей этой свистопляски с холерой, да карантином. И тут вы вдруг заговорили про поездку в Астрахань. А напрямую не сказал, оттого, что неловко как-то о личном, когда вокруг беда. Да и с Дмитрием Степановичем теперь вот еще… - Именины? – удивленно переспросил Иван Максимович. Он не страдал забывчивостью, а значит, прежде об этом точно не слыхал. Похоже, не знала и Елена, иначе точно бы ему рассказала. Скорее всего, дело в том, что мадам Веригина просто не предполагала, что ее визит в Астрахань может так затянуться, вот и не сочла нужным никого ставить в известность. Как бы там ни было, повод для Прозорова, человека глубоко семейного и чтущего родственные узы превыше всех других, был вполне убедительный. Человек сколько бы он ни был гуманен, в главном всегда остается эгоистом. Но и эгоизм ведь разный бывает. - Нет, Саша, тут никаких лишних сантиментов. А одно лишь естественное стремление быть рядом с тем, кого любишь. И уж не мне тебя судить, - сам он тосковал по жене даже в их нынешней, относительно кратковременной разлуке, а Веригины уж скоро два месяца, как расстались. – Напротив, понимаю и одобряю! А то что время у не подходящее… Ну не на войне же мы пока, слава богу! А значит, если все сложится благополучно, а в Черном Яру нас встретят обнадеживающими новостями, я сам же и выпишу тебе пропуск до Астрахани. Из Цацы они уехали только на следующий вечер, отдав последние распоряжения и оставляя там сотника с большей частью казачьего отряда до поры, пока из города на подмогу прибудут еще несколько человек подкрепления для конвоирования зачинщиков бунта к месту дельнейшего разбирательства. В Черный Яр добрались ближе к ночи, но Веригин все равно сразу же отправился в больницу проверить, как обстоят дела и вернулся весьма довольным. Новых зараженных не поступало, а многие из тех, что находились в ней раньше, шли на поправку. И стало быть, вполне возможно было оставить их на попечение фельдшера, а самому на день-другой съездить в Астрахань. Назавтра с утра Прозоров отослал телеграмму в губернию, где подробно излагал события минувших дней и дополнительно просил распорядиться о похоронах для Спицына, тело которого он туда лично привезет. После провел еще одно заседание комиссии, известив всех собравшихся о необходимости на время отбыть в Астрахань – вместе с доктором, господином Арепьевым и еще двумя чиновниками. Остальным же предписано было оставаться в Черном Яру до окончательного снятия карантина. И вот, на следующий день, еще затемно, Иван Максимович и все, кого он накануне назвал, наконец, выехали в путь, чтобы к рассвету добраться до Астрахани.
Ольга Веригина: Столько недель без каких-либо вестей! А слухи, что доходят до Астрахани, совершенно пусты. Елена постоянно говорит о том, что это даже хорошо. Что лишь плохие вести всегда долетают быстро. И Ольга рада была бы с нею согласиться, но это мучительное, холодящее душу ощущение неизвестности… оно все усиливалось и грозилось сделаться совершенно невыносимым! Впрочем, и сама Елена Всеволодовна волновалась о судьбе своего мужа не меньше Ольгиного, как бы ни старалась скрывать это в присутствии гостьи, чтобы не раздергивать ее еще больше. Зато юная Алина, для которой госпожа Веригина успела сделаться настоящим кумиром и образцом для подражания, таить своих чувств пока не умела, оттого довольно часто заговаривала о тех тревогах, про которые взрослые дамы старались даже не вспоминать. Иногда это почти получалось – в течение дня. Но ночью, с наступлением темноты, они набрасывались на измученную бесплодным ожиданием писем от мужа Ольгу в виде смутных и тревожных сновидений, оставлявших после себя наутро поначалу лишь тягостное и гнетущее душу чувство. Но вот, несколько дней назад, ей впервые привиделся и настоящий кошмар. Хотя, отчетливо запомнилось лишь его последнее мгновение, от которого Ольга, собственно, и пробудилась с безумно бьющимся сердцем и в холодном поту. Это было похожее на страшную маску, искаженное злобой лицо женщины, которая, заходясь диким смехом, непрерывно повторяла, словно попугай на ярмарке: «Я тебе его теперь не отдам! Он мой, поняла?!» В ужасе распахнув глаза, Ольга далеко не сразу смогла убедить себя в том, что это всего лишь сон, что рядом с нею никого нет. Однако спать больше не хотелось, да и страшно было теперь сомкнуть глаза: что, если ужасный кошмар повторится заново?! Поднявшись из постели раньше всех в доме, Ольга быстро оделась и отправилась в церковь. Вернулась назад как раз к завтраку, чем немало удивила Елену Всеволодовну, считавшую, что гостья еще вовсе не вставала. - Что-то вы сегодня ни свет ни заря? - Плохо спала, - честно созналась мадам Веригина. Но об остальном промолчала, тем более что молитва и ранняя прогулка ее немного успокоили. Так бы, наверное, и прошел весь этот день до конца мирно, но незадолго до обеда, спускаясь вниз по лестнице, Ольга случайно подслушала разговор хозяйки со служанкой. Настасья только что вернулась с рынка, и докладывая барыне о том, что купила, вдруг добавила: - А еще слухи ходят, что вновь бунт начался. Там, где барин сейчас. Я встретила Таисию, что у Михал Александрыча служит, так она сказывает, что там даже до убийств дошло. Доктора какого-то пришибли, Синицина, что ли. Елена Всеволодовна сплетен не любила и слуг за них обычно ругала, но тут выслушала все, а в конце, бледная как полотно, молча опустилась на стул. - Да вы за барина-то не волнуйтесь, Таисия сказывает, что как раз от него телеграмму у них утром и получили! Ольга тихо попятилась от дверей, зажав рот рукой, чтобы не вскрикнуть там же. На дрожащих ногах она поднималась по лестнице, бледная и дрожащая. На встречу ей попалась младшая дочь Прозоровых, которые попробовала ее окликнуть, да мадам Веригина будто ее даже не видела. - А что такое приключилось с нашей Ольгой Дмитриевной? – спросила она у матери, когда вошла через пару минут в гостиную. И в этот миг Елене Всеволодовне, которая уже успела немного прийти в себя и даже строго-настрого приказать Настастье держать язык за зубами, пока что-нибудь не прояснится, стало ясно, что все ее усилия пошли прахом. Не теряя более времени, мадам Прозорова бросилась наверх, к комнате гостьи, вначале просто постучала в дверь, затем позвала ее по имени – но напрасно. И тогда она решилась войти без приглашения. Как и предполагалось, Ольга была там. Сидя на кровати спиной к входной двери, она горько плакала, закрыв руками лицо. Усевшись позади, Елена Всеволодовна, обняла бедняжку за плечи и бережно прижала к себе, а после долго утешала, гладила по спине и баюкала, точно маленького ребенка, шепча всевозможные ласковые слова, пока Ольга, в самом деле, не стала понемногу успокаиваться. - Ну вот, так-то лучше. А то, что же вы так убиваетесь, честное слово? Мы все переживаем. Думаете, у меня сердце не обмирает каждый раз, когда нам свежую почту приносят? Но нельзя себя без конца изводить. Не то еще что дурное с вами приключится! А с Александром Глебовичем все в порядке, не смейте даже сомневаться! Оля смотрела не нее с тоской. Она знала, что ведет себя как эгоистка. Элен права – не только ей одной страшно сейчас за родного человека. Но ведь ее-то терзает не только ужас возможной потери Саши, но и кое-что еще, о чем милая Елена Всеволодовна даже не подозревает! - Вы не понимаете, - всхлипнув, не своим голосом, осипшим от слез, в конце концов проговорила она. И мадам Прозорова вопросительно приподняла брови, ожидая продолжения. А Оля все молчала, не в силах заставить себя говорить дальше, и лишь раз за разом судорожно всхлипывала. Поднявшись, Елена Всеволодовна налила ей воды. Это простое средство и вправду помогло, и через несколько секунд Ольга уже могла говорить почти спокойно. Губы, правда, все еще дрожали, но, возвращая Элен опустевший стакан, она даже смогла сложить их в некое подобие благодарной улыбки. Но лишь на миг. А дальше лицо ее вновь сделалось печально, а в голосе послышалась неподдельная горечь: - Я бесконечно виновата перед Сашей. Но только теперь осознала, что если вдруг с ним что-то случится, то я даже не смогу сказать, как об этом сожалею! О том, как он мне дорог!.. Как я его люблю, - закончила она уже почти шепотом. - Вот теперь, Оленька, я точно ничего не понимаю! Вы с доктором, наверное, поссорились перед отъездом сюда? – предположила Елена Всеволодовна и тут же прибавила. – Ну это вовсе невелика беда! Думаю, Александр Глебович скучает не меньше, и давно уже забыл все прежние размолвки. А последнее, что вы сказали, и вовсе странно. Как он может не знать о том, что вы его любите? После стольких лет вместе, разве же…? Оля мотнула головой, опережая вполне разумный вопрос. После зажмурилась и едва слышно прошептала: - Вы меня, Лена, презирать станете, когда узнаете, что я на самом деле такое. Я этого не хочу. - Уж позвольте мне судить, что я буду думать или чувствовать, - спокойно и серьезно проговорила Прозорова, крепко сжимая в ответ ее руку. Смотрела она при этом очень ласково, почти по-матерински. Хотя, сказать по правде, Ольга и не помнила, чтобы ее собственная родная мать когда-нибудь была с нею столь же нежна… Внезапно, впервые в жизни, ей захотелось открыться, рассказать хотя бы кому-нибудь о себе все и начистоту. И Елена Всеволодовна, пожалуй, как никто заслуживала такого доверия. Но даже теперь, рассказывая их с Сашей историю, Ольга все равно оставляла при себе некоторые подробности, ведь и без них она могла шокировать кого угодно. Однако Елена Всеволодовна потрясенной отчего-то не выглядела, смотрела спокойно и слушала молча, не перебивая, разве что вздыхала изредка, да и то, пожалуй, скорее сочувствуя, чем осуждая. - Не мне вас корить, дорогая, - задумчиво произнесла она, когда Оля наконец закончила говорить, - Тем более что сами вы для себя куда более суровый судия. А я ведь на самом деле и не знаю, какой вы были прежде. Зато вижу – какая вы теперь. И вы мне приятны. Что же касается Александра Глебовича, - тут она как-то особенно улыбнулась, - Я не думаю, что стоит так уж переживать. Затем она еще раз сжала ее руки, поцеловала в лоб и заставила умыться, чтобы после вместе пойти обедать. Следующий день был столь же обыкновенен и лишен каких-либо событий, как и прочие дни до этого. Слухи по городу ходили противоречивые, Елена Всеволодовна пообещала Ольге, что если ничего не прояснится в ближайшее время, она сама пойдет к Михаилу Александровичу. На том и порешили, хотя, конечно же, беспокойство из сердца не ушло до конца. Утром они всей крмпанией гуляли в городском саду и даже запускали воздушного змея, которого весь предыдущий вечер вместе мастерили Ира с Максимом, а теперь вновь собрались в гостиной, где каждый нашел себе занятие. Алина разучивала новую пьесу и Ольга вызвалась ей помочь разобраться с пассажами, которые можно было сыграть совершенно по-разному, создавая иное настроение этому несложному, но такому многогранному музыкальному произведению. Елена Всеволодовна занялась с младшими детьми, которые уселись к столу рисовать. И в этой домашней идиллии она совершенно не обратила внимание на звук подъехавшего экипажа, который вначале прогрохотал своими окованными железом колесами по булыжникам перед домом, а после затих у крыльца. Только когда в передней скрипнула дверь, а после послышались тихие, но очень хорошо ей знакомые шаги, Елена Всеволодовна подняла голову от детского рисунка, еще секунду прислушивалась – не мерещится ли ей это, а затем очень быстро выбежала в переднюю, не дожидаясь пока он ее позовет. Иван Максимович любимую жену сразу же принял в горячие объятия, а следом за ней и детей, прибежавших на шум. И только Ольга шла за всеми не спеша, не надеясь ни на что. И напрасно, ведь едва она вышла из гостиной, сердце ее остановилось, а глаза заполнились непрошеной влагой. Позади Ивана Максимовича, почти закрытый его могучей спиной и многочисленным семейством, стоял ее муж. Будто не веря, что он не видение, Оля очень медленно стала к нему приближаться, не отводя взгляда, но замерла в шаге от Саши. Протянула руку и коснулась пальцами его лба, щеки, проверяя его реальность и лишь затем бросилась ему на шею, прижимаясь щекой к плечу. - Не оставляй меня одну больше, пожалуйста!
Александр Веригин: Прежде всего – дело. Это принцип был Александру знаком и хорошо понятен. Потому, даже стремясь всем сердцем побыстрее увидеть Ольгу, он ни словом, ни намеком не позволил себе этого продемонстрировать – до тех пор, когда их экипаж замер, наконец, у порога прозоровского особняка. Но случилось это далеко не сразу. А сразу после приезда в Астрахань они с Иваном Максимовичем и всеми остальными отправились к Газенкампфу, которого Веригин, к слову, увидел сегодня впервые лично. Хотя и не сказать, что много с ним говорил – пару слов приветствия вначале и затем несколько кратких ответов на уточняющие вопросы по медицинской части, на которые, в силу нехватки специальных знаний, не мог ответить основной докладчик – Иван Максимович. После того, как отчитались у губернатора – Прозоров сказал, что успешно, и тут Александру Глебовичу оставалось лишь поверить ему на слово, ибо в чиновничьих порядках он не разбирался – пришло время исполнить самую трудную часть их сегодняшней миссии – передать гроб с телом покойного Дмитрия Степановича его родным… то есть вдове. Эта немолодая, сухонькая дама, вся с ног до головы в черном, была единственной, кроме поддерживающей ее под локти служанки, кто встретил у очень скромного бревенчатого домика с крохотным мезонином, более походящим на скворечник, их печальный кортеж из экипажа и подводы с простым сосновым гробом. Когда они остановились перед порогом, эта бедная женщина, только что смотревшаяся безучастной ко всему на свете, вдруг вздрогнула точно от удара, вырвалась из рук своей помощницы и, сбежав по ступенькам, с рыданиями бросилась на гроб покойного супруга. Как врач, в своей жизни Веригин не раз и не два становился свидетелем таких душераздирающих сцен, но привыкнуть к ним до конца все же не мог. Должно быть, к счастью. Противоположное обыкновенно значит необратимые изменения души, утрату человечности, что для того, кто посвятил себя делу врачевания, равно тяжкому физическому увечью. Явно нелегко наблюдать происходящее было и Ивану Максимовичу, в котором непостижимым для Веригина образом как-то сосуществовали легкий нрав светского бонвивана и способность мгновенно принимать самые жесткие решения, указывающая на весьма крепкую душевную организацию. Что чувствуют остальные, знать наверняка Веригин не мог. Двух земских чиновников из конторы Прозорова, просто не успел узнать толком, так как мало с ними общался. Что же до Арепьева – то Александру, так и не сумевшему изжить полностью предубеждения к этому человеку, были совершенно неинтересны его переживания. Побыв немного у вдовы Спицыной, утешив, насколько это вообще было возможно, и сообщив о назначенном ей лично губернатором Газенкампфом пенсионе по потере супруга и кормильца, отправились к зданию земской управы. Там расстались с Арепьевым и двумя молодыми прозоровскими подчиненными. У самого же Ивана Максимовича дел в конторе не оказалось, потому даже и заходить туда он не стал, ограничившись лишь несколькими устными распоряжениями, отданными прямо из экипажа, и просьбой отнести в его кабинет папку с документами. После чего, объявив Александру, что с этой минуты и как минимум до завтра они совершенно свободны, приказал кучеру править домой. Время, меж тем, было уже заполдень. И потому, пока ехали, с довольным видом потирая руки, Иван Максимович пообещал доктору не только скорую встречу с благоверной, но и прекрасный обед, заметив с лукавой улыбкой, что второе обычно весьма усиливает радость от первого. Как, впрочем, способствует хорошему во всех смыслах аппетиту и само общение с супругой. Несколько фраппированный подобной прямотой доктор лишь сдержанно усмехнулся в ответ и опустил глаза. Ну а еще спустя несколько времени, отчего-то волнуясь – будто перед свиданием с тайной возлюбленной, а не обычной встречей с многолетней законной супругой, подумалось в тот момент – Веригин переступил порог особняка Прозоровых следом за его хозяином. Поначалу показалось, что никто в нем даже не заметил их приезда. Но не прошло и двух минут, и вот в переднюю бегом, забыв о всякой подобающей солидной даме степенности, уже выскочила Елена Всеволодовна. Не обращая внимания на гостя, стоявшего возле супруга, да пожалуй, никого, кроме него в данный момент перед собой и не замечая, она бросилась в раскрытые ей навстречу объятия. Следом в переднюю с веселым гомоном выбежали сияющие от радости дочери и младший сын. И всем троим, конечно, тоже сразу же нашлось в них достаточно места. Не желая мешать столь интимному семейному моменту, Александр Глебович, улыбаясь, из деликатности отступил чуть в сторону. И в этот момент вдруг встретился взглядом с Ольгой, тихонько стоявшей позади многочисленных Прозоровых. Выражение ее лица выглядело странным, почти испуганным – и недоверчивым одновременно. И поначалу Веригин даже решил, что жена ему не рада: слишком уж контрастировало с этим странным оцепенением бурное счастье домочадцев Ивана Максимовича. Потому и он, еще не понимая, что последует дальше, в свою очередь, замер в ожидании. Оставляя Ольге возможность решить это самой. Но вот, медленно, точно во сне, она двинулась навстречу. Подошла, прикоснулась к лицу… обняла… И его замершее от напряжения сердце, глухо стукнувшись изнутри о ребра, снова пустилось в ход, заставляя Александра почувствовать себя как никогда прежде живым. И вновь совершенно перед нею беззащитным. Почти задохнувшись от враз переполнивших чувств, он, впрочем, как и всегда, не умел мгновенно придумать, как облечь их в нужные слова. Просто не знал, какие это должны были бы быть слова, чтобы выразить по-настоящему испытываемые радость и облегчение. Поэтому, закрыв глаза, просто молча обнимал ее, время от времени прижимаясь губами к уложенным в высокую прическу белокурым волосам. Как долго это длилось – непонятно. Однако, разомкнув, наконец, ресницы, Веригин вдруг понял, что из недавних наблюдателей они с Ольгой успели сами превратиться в объект общего умильного наблюдения. Ну, почти общего. Ибо сцену их воссоединения после долгой разлуки с восторженными слезами в глазах оценили, конечно, только склонные к сентиментальности дамы. Иван Максимович же что-то оживленно обсуждал с сыном. Поймав на себе взгляд Веригина, он лишь весело подмигнул ему, не прекращая этой явно увлекательной для него беседы. Тем временем, пошевелилась, чуть отодвигаясь от него, и сама Ольга. В глазах ее по-прежнему стояли слезы, но на лице была робкая улыбка. Ласково погладив еще раз Ольгины плечи, Веригин поочередно дотронулся легкими поцелуями до каждого из уголков ее нежных, подрагивающих губ, словно желая закрепить эту улыбку, сохранить там навсегда. Но после все же мягко отодвинулся, не выпуская, впрочем, жениной ладони из своей руки. Затем пожал плечами и несколько смущенно улыбнулся барышням Прозоровым и Елене Всеволодовне, точно за что-то извиняясь. Или, может, испрашивая пощады?.. Едва заметно кивнув в ответ, та тотчас же хлопнула в ладоши, привлекая к себе внимание: - Так вот, чада мои и домочадцы! Мне смутно припоминается, что мы тут недавно собирались пообедать? Никто, надеюсь, не станет возражать, если мы теперь слегка сдвинем нашу трапезу? И отцу, и Александру Глебовичу прежде надо хоть пыль дорожную с себя смыть да переодеться, верно же я говорю?
Ольга Веригина: Замерев в объятиях мужа, Ольга растворилась в ощущении мира и покоя. Тяжелый камень ее тревог, который столько недель сдавливал сердце, вдруг исчез сам собой, и стало наконец вновь возможно дышать свободно. Минуты, в течение которых она прижималась к Сашиной груди, пожалуй, и были тем самым подлинным счастьем, за которое, не подозревая, в чем его истинная суть, она столько лет принимала самые разные химеры. Зато теперь, когда все стало ясно, она больше ни с чем его не спутает. Не обманется сама и уж конечно, не обманет Сашу. Буквально заставив себя отодвинуться от него хотя бы на миг – просто для того, чтобы рассмотреть после разлуки, Ольга вдруг увидела, что Саша ей улыбается. Но главное – в глазах его вновь сияет тот особенный свет, увидеть который вновь она уже даже и не надеялась. Все еще не в силах поверить, что это возможно – после всего, что пережито, она улыбнулась в ответ, робко, смущенно и очень искренне. А после вновь счастливо спрятала лицо на его груди, не силах противиться желанию вновь ощутить его родное тепло, мечтая теперь лишь о том, чтобы мир, люди, да просто вообще все вокруг куда-нибудь исчезло! Растворилось, не мешая ей наслаждаться переживаемыми эмоциями. Однако такое счастье было невозможно. И вот уже мир и люди – пусть даже и в лице Элен, в конце концов решившейся деликатно привлечь их внимание, напомнили о себе. Выпустив ее из объятий, Саша отвернулся, слушая, что говорит хозяйка дома, слушала ее и сама Ольга. Но при этом продолжала крепко сжимать в руке ладонь мужа, будто боялась, что его у нее заберут. И напрасно, будто бы прочитав ее мысли, умница Леночка, напротив, подарила им возможность побыть немного одним. - Встретимся все вместе в столовой вновь минут через сорок. Полагаю, этого времени нашим мужчинам хватит, чтобы привести себя в надлежащий вид, а кухарке – чтобы не передержать окончательно обед на плите , - рассуждала она вполне серьезно, когда обе пары поднимались наверх. Но Ольга могла бы поклясться, что слышит в ее интонации понимающую улыбку. Впрочем, едва они с Сашей оказались наедине, все посторонние мысли тотчас же вновь испарились. Впустив его в комнату перед собой, она закрыла дверь и прижалась к ней спиной: опора была сейчас необходима в прямом смысле – от волнения и радости немыслимо дрожали колени. Пытаясь взять себя в руки, Ольга секунду понаблюдала за тем, как муж стягивает запыленный сюртук, а затем быстро проскользнула в ванную комнату. Там, отвинтив кран над большой медной лоханью, пустила теплую воду, смешивая ее с ароматной мыльной стружкой. Все это время она счастливо улыбалась, однако перед тем, как вернуться в комнату, взглянула на себя в зеркало и, шепнув отражению: «Дурочка!», вновь приняла серьезный вид. Саша сидел на краю кровати, упираясь локтями в колени и глядя себе под ноги. Усталая поза, тяжелый, сумрачный взгляд – все говорило о том, что испытания последних недель дались нелегко. Но стоило Ольге войти, как он вновь поднял голову и даже изобразил на губах улыбку, показывая ей, что все хорошо. Однако теперь уж Ольгу было не обмануть: еще там, внизу, обнимая его, она заметила, как Саша похудел. Теперь же, когда на нем не было сюртука, это стало лишь очевиднее. Так же, как сделался еще заметнее на фоне общей белизны сорочки, оливковый загар, окрасивший кожу его лица с заострившимися и более резкими, чем раньше чертами. Тем не менее, стоя в дверях, она не решалась подойти, пока Саша сам не поманил ее к себе. Тихо приблизившись, Ольга молча села рядом и вновь взяла его за руку. Повернув ее вверх ладонью, она долго и сосредоточенно разглядывала начертанные на коже линии, словно пыталась прочесть по ним Сашину судьбу – вернее, свое собственное в ней дальнейшее присутствие. А потом, как маленький ребенок, сверяющий соразмерность своей и отцовской руки, положила на его ладонь свою, стараясь их совместить. Затея была заведомо тщетной, Ольгина узкая кисть смотрелась на ней хрупкой фарфоровой игрушкой. Все это время сам Александр внимательно наблюдал за ней, словно пытаясь понять, что происходит. И, тогда, чуть сдвинув ладонь и крепко переплетя между собой их пальцы, Ольга перевела взгляд на его лицо: - Кажусь тебе странной, да? Не спорь, это так, я и сама себе сейчас такой кажусь. Просто я так скучала по тебе, что до сих не верю, что ты наконец рядом. Писала тебе письма каждый день… только ни одного не отправила. Лена сказала, что это все равно бессмысленно – никто не повезет их в Черный Яр из-за карантина… Да и ладно, там глупости сплошные, ерунда, - будто извиняясь, Оля улыбнулась и вновь опустила глаза, глядя на их руки, - Саша, прости меня, пожалуйста! Я так несправедливо поступала с тобой – все эти годы, не замечая, какой ты замечательный человек! Точнее, не желая замечать, потому что на самом деле всегда это знала. Ведь ты самый добрый, самый справедливый и великодушный! А я… я всегда была злой, ужасной эгоисткой… Закусив губу, Ольга запнулась и посмотрела на мужа. Слова путались в голове. Она страшно волновалась, но все равно едва заметно качнула головой, умоляя не перебивать. Потому что была уверена, что собьется и забудет что-нибудь важное, если он сейчас хоть что-нибудь скажет. - А еще я была дурной, недостойной тебя женой. Даже другом не смогла стать! А ведь ты был рядом всегда… Даже когда все вокруг было глупостью и пошлостью, иллюзией, ради которой я пренебрегала истинным счастьем! Ведь мое счастье – это ты, Саша, - и она заговорила очень тихо, но быстро-быстро, будто боясь не успеть из-за сжимающего горло спазма, - Я знаю, какую боль тебе причинила. Но я люблю тебя. Теперь я знаю, что это такое. И мне этого довольно. Я ничего у тебя не попрошу. Буду просто ждать – год, три… пять лет, я стану очень терпеливой! Ты только… не оставляй меня? - одна единственная слеза сбежала по щеке, и Оля невольно поджала губы, делая вдох, чтобы не расплакаться, - Прости!, - шепнула она, прижимаясь губами к виску мужа, туда, где под кожей билась едва заметная тонкая жилка.
полная версия страницы