Форум » Постскриптум » Искупление » Ответить
Искупление
Александр Веригин: Время - 1891, 1896 и затем - 1898 год. Место - Петербург, далее - Астраханская губерния. Участники - Ольга Веригина, Александр Веригин, Степанида Лисицына, Иван Прозоров, НПС.
Александр Веригин: *с моей прелестницей* Чего угодно ожидал Веригин, с тяжелой душой ступая нынче вечером на порог собственного дома. Скандала, обиженных слез и упреков, или напротив – ледяного молчания. И все это он был готов впервые в жизни принять беспрекословно, потому что знал – они им в полной мере заслужены. Но вместо этого… - Да, проголодался, очень, - все еще поглядывая на Ольгу с недоверием, Александр сел за стол и вдруг заметил, что он сервирован лишь одним набором посуды. – А ты? – спросил он у нее, взирающей все так же безмолвно. – Почему прибор только для одного? Я не хочу есть один, составь мне компанию! Прошу тебя. Оля мотнула головой, обошла стол и выдвинула себе стул. - А я не хочу, я уже ела, - тихо произнесла она и подала мужу свернутую салфетку, - Но я посижу с тобой, пока ты обедаешь. И она села. Подперла рукой голову и тихо глядела на него до тех пор, пока Саша не сдался под ее взглядом и не приступил к обеду. Оля подвинула к нему тарелку с хлебом. Разглядывая его теперь, она почти физически ощущала его тревогу, и так хотелось бы его успокоить, но не теперь же начинать этот разговор? А потому, она просто смотрела и улыбалась кротко, когда он поглядывал на нее с недоверием и будто опаской. - Варвара сегодня на чердаке сарая окотившуюся кошку нашла. Четверо слепышей, такие забавные и все рыжие. И хвосты у всех торчком. Она сказала, что рыжие – к удаче. - Сразу четверо? И куда нам столько удачи? – проглотив очередную ложку наваристых и горячих Варвариных щей – тепло от них согревало не только желудок, но физически распространялось, кажется, по всему телу, Александр усмехнулся. – Шучу. Хочешь оставить их у нас? Но прежде скажи, что Варвара забыла на чердаке и главное – как туда смогла забраться? Оля пожала плечами, то ли в ответ на вопрос об удаче, то ли на предложение оставить котят в доме. - Удачи много не бывает, согласись. А Варвара за дровами туда пошла и услышала писк наверху, вот и полезла. Или ты сомневаешься в ее проворстве? А потом она и меня позвала. Там лестница крепкая. Правда, мамаша была не слишком рада нашему появлению. Ну, или вначале была не рада, а после, когда я принесла ей свежих сливок, она, кажется, подобрела. Подумав пару секунд, она все-таки ответила Саше, и если он пошутил, то теперь уже поздно брать слова обратно. - Да, пожалуй, можно их оставить. - Что же, пускай живут. Тем более, помню, что Даша как-то жаловалась на мышей в чулане – из дома с пятью кошками им точно придется бежать, сломя головы. И мы сэкономим на продуктах, а уже почти что удача! Отодвинув опустевшую тарелку – Ольга тотчас же предложила налить добавки, но он отказался, Александр позволил себе откинуться на спинку стула и вновь пристально посмотрел на жену, пытаясь угадать ее мысли. Может, зря, но заставить себя до конца поверить, что ее интересует теперь лишь судьба найденных на чердаке котят, он не мог. Как ни старался. При этом – не хотел обидеть недоверием, позволив себе хоть сколько-нибудь проявить его наружу. - Оля, я вчера вел себя, наверное… странно, - сказал он вдруг. – Но был очень трудный день. Да и потом. Хотя я понимаю, что это меня не извиняет. Поэтому прошу прощения. - Да, ты испугал меня вчера, - согласилась она, - Но я не хочу, чтобы ты сейчас об этом говорил. Ты устал, тебе нужно выспаться. Утро вечера мудренее, ведь не зря же так говорят. Поэтому, я налью тебе чаю, а после ты поднимешься наверх. Сказано это было мягко и спокойно, но в голосе при этом явно звучали повелительные нотки, будто говорила Ольга сейчас с маленьким ребенком, а не с взрослым, почти на десять лет старше ее самой, мужчиной. После этого она вышла и вскоре вернулась, неся в руках две чашки и заварной чайник с ароматным травяным чаем, а следом в комнату вплыла Варвара с пузатым самоваром. Поставив его на стол, возле хозяйки, она смерила хозяина обиженным взглядом, и молча вышла, гордо вскинув голову. Не понимая, в чем дело, Александр растерянно посмотрел на Ольгу, которая при виде этой сцены готова была рассмеяться: - Да, перед ней тоже придется извиниться. А то она тебе соли вместо сахара насыплет! – заметила она, разлив по чашкам чай и вновь усаживаясь напротив. - Главное, чтоб цианистого калия в пирожные с миндалем не запекла. А то, знаешь ли, вкус почти один и тот же, - хмыкнув, откликнулся он ей в тон, чувствуя что-то сродни тому, что должно быть ощущает осужденный, который вдруг узнал если и не о полном помиловании, то хотя бы об отсрочке исполнения приговора на неопределенное время. Так же и Ольга – Александр по-прежнему считал, что домашние дела – далеко не все, о чем она хочет поговорить. Но почему-то щадит его. То ли из милосердия, то ли из сочувствия к его нынешней, и верно, чудовищной усталости, что теперь, стоило лишь немного расслабиться, наваливалась неотвратимо, будто лавина. Так, или иначе – не важно, но в любом из возможных толкований он был ей сейчас за это глубоко благодарен. Когда их вечернее застолье закончилось, Оля подала мужу руку и вдвоем они отправились наверх, в спальню. Там она достала его пижаму, аккуратно разложила ее на постели и велела переодеться до ее возвращения. Отсутствовала недолго, минут пять, и вошла в комнату, неся с собой кувшин теплой воды, таз и полотенце. Саша стоял посреди комнаты и выглядел весьма растерянным, явно не понимая, что еще его может ждать. Но при этом был уже переодет. - Садись, Александр Глебович, - вновь повелительно произнесла Ольга, поставила таз на пол возле кровати и наполнила его водой. Затем взяла полотенце, смочила один его край, чуть отжала и села на постель рядом с мужем, - Когда я была маленькой, наша деревенская нянька говорила, что вода смывает все несчастья. И если случалось нам с братьями горевать, обязательно делала так, - очень бережно, будто боясь навредить, она отерла ему лоб и виски, после щеки и скулы. Взгляд ее следовал за руками, словно уверяясь, что ничего не пропущено. Вновь окунув и отжав полотенце, так же бережно она повторила эту манипуляцию с его руками, поочерёдно обтирая ладонь и тыльную сторону. А под конец вдруг опустилась прямо на пол, подвинула таз ближе к ногам Александра и, все так же, не сводя с него глаз, помогла затем опустить воду босые ступни, ополоснула их и вытерла насухо, - Вот и все. А теперь, милый муж, ложись спать и ни о чем дурном больше не думай. Это было похоже… Можно было бы сказать, что на волшебство – или лучше магию, черную или белую, не понять. Но Александр полагал себя материалистом и в чары не верил. Поэтому то, что минуту назад умудрилась сделать Ольга – а именно почти полностью подчинить своей воле его разум и едва не заставив, презрев все, отдаться желаниям, рожденным всем, что между ними только что произошло, следовало бы назвать родом гипноза. Даже теперь, когда все уже кончилось, а она спокойно, как ни в чем не бывало, вновь заговорила о найденных на чердаке котятах, которым теперь придется выдумать сразу четыре имени – и не забыть, при этом, еще как-то назвать их мамашу, Веригин, ошеломленный яркостью пережитых эмоций, все еще ощущал в себе его отголоски. Что это было?.. Он знал. Но одно дело просто знать, а совсем иное – признаться себе в том, что в свои годы, оказывается, все еще способен на какие-то безумства. Хочешь их… вновь. Несмотря ни на что. И после всего этого – просто лечь спать?! «Ну что же, Ольга Дмитриевна, если вы действительно этого хотите…» - подумал он вдруг, ощутив нечто, вроде азарта. А вслух, усмехнувшись, ответил лишь: - Спокойной ночи, дорогая жена. После чего просто улегся в постель и накрылся одеялом, как ни странно, и в самом деле, ощущая в голове удивительную легкость, словно все заботы и тяготы этого бесконечно долгого дня сами собой куда-то исчезли. Продолжая наблюдать сквозь полусомкнутые ресницы за тем, как Ольга перемещается по комнате, совершая уже собственные ежевечерние приготовления, он даже не ощутил момент, когда притворная эта дрёма перешла в самую что ни на есть настоящую, сменившуюся затем глубоким и легким сном.
Ольга Веригина: Ольга Дмитриевна сидела за столиком в гостиной у окна и перечитывала только что написанное ею письмо. Где-то она кивала, видно, соглашаясь с формулировкой, где-то начинала хмуриться и готова была схватиться за перо, да передумывала. То, что это послание далось ей нелегко, красноречиво говорила стопка изведенной писчей бумаги, которая лежала теперь в корзине под столом. Убедившись, наконец, что все вполне хорошо изложено, она вложила письмо в конверт и запечатала. Затем взяла еще один подобный же лист с текстом и вложила его в другой конверт и указала на обоих один и тот же адрес, да разные имена получателей. Писала она своей свекрови и старшей золовке, к которым впервые обращалась с просьбой. Очень хорошо запомнив недавние слова мужа, что тот скучает по своей семье, ныне, когда до его дня рождения оставалось ровно три недели, Оля придумала устроить настоящую авантюру, решив, втайне от Саши, пригласить его сестер и матушку приехать погостить ненадолго в Черный Яр. Конечно, в своем доме они их как полагается принять не смогли бы – слишком уж он был для этого мал, но эту проблему Ольга Дмитриевна уже успела решить, подыскав неподалеку уютный домик, хозяйка которого согласилась сдать его с полным пансионом. С остальным было сложнее. Но и здесь все уже было оговорено заранее. И если Анна Софроновна и ее дочери примут приглашение, то первым делом им всем предстоит добраться до Астрахани, где их, разумеется, встретят Прозоровы, которых Ольга также звала на Сашин день рождения. Они же сопроводят женщин до самого Черного Яра, чтобы в назначенный день, двадцать пятого числа сего месяца, устроить сюрприз доктору Веригину. Конечно, все это полагалось держать в тайне, поэтому Оля и обдумывала так долго и тщательно содержание писем, чтобы никто из них в частной переписке с Сашей вдруг ненароком не выдал ее задумки. Хотя, вообще-то, секретом эту идею назвать было сложно, так как в нее были посвящены уже почти все вокруг – от кухарки и горничной, через которых мадам Веригина и нашла съемный дом, до Прозоровых, кроме единственно самого будущего именинника. Поднявшись из-за стола, Оля первым делом подошла к табурету, на котором стояла плоская плетеная корзина, а в ней, на старой подушке, как королевишна, разлеглась новая жилица со своим потомством. Поворковав над малышами, приласкав кошку, Ольга Дмитриевна пошла одеваться, чтобы отправиться на почту. Впервые за эту неделю сегодня оказалось возможно выйти на улицу без боязни промокнуть до нитки. Так как едва март сменился апрелем, погода вдруг резко испортилась, и за семь дней на Черный Яр обрушился настоящий вселенский потоп. Небо за один день могло по нескольку раз менять свое настроение от вездесущей легкой водяной пыли до нескончаемых потоков воды. Улицы превратились в сплошные грязевые потоки, и для того, чтобы куда-то добраться, нужно стало обязательно брать извозчика. Александр Глебович договорился с одним местным возницей, чтобы тот приезжал за ним с утра и вез в больницу, и после возвращался к их дому за Ольгой Дмитриевной, чтобы доставить ее к приюту. А вечером по новой, но в обратном порядке. Сегодня же солнце вновь сияло во всю, подсушивая улицы, даря свое тепло, и Оля не желала упускать возможности пройтись. Перед самым выходом из дома, взглянув на часы, она подумала, что сразу же после почты ей стоит отправиться в больницу, к мужу. Вечером они были приглашены на чай к Анне Павловне, и чтобы не тратить понапрасну время, захватив для Саши чистую рубашку и галстук, Оля решила перехватить его еще по дороге. С этим намереньем она и появилась у больницы двумя часами позднее. Ранее она никогда здесь еще не была и в общем-то, даже и не предполагала, где искать Александра, но на удачу, увидела в конце аллеи, идущей вдоль здания, знакомого ей человека. - Трофим Игнатьевич, доброго дня! - позвала его Ольга, и санитар, удивленный то ли тем, что она запомнила его имя, то ли тем, что она вообще тут оказалась, даже рот приоткрыл. Но спохватившись, тут же направился к ней, - Трофим Игнатьевич, я к мужу пришла, да вот не знаю, где его тут искать, - и она растерянно обвела рукой территорию больницы. - Дык, он должен у себя в кабинете быть. Он вон там, в том корпусе. Вам через садик удобнее будет туда пройтись. Проводить вас? Ольга отказалась и направилась в указанном направлении одна. Садик был маленький, но очень уютный – видно, ухаживали за ним руки добрые и любящие. Аккуратно подстриженные кусты, уже показавшиеся из-под земли, высаженные на клумбах в зиму цветы, в ветвях деревьев чирикают птицы – все здесь навевало мир и покой. Наверное потому здесь и прогуливались неспешно несколько пациентов в полосатых стеганых больничных халатах. А пройдя еще чуть вперед, за поворотом дорожки, Ольга увидела молодую девушку. Та стояла и глядела куда-то вверх, то ли на небо, что просвечивало через кружевные ветви лип, то ли на сами деревья. Девушку она узнала не сразу, но когда поняла кто это, то невольно замерла, не осмеливаясь потревожить ее. Рядом с нею на скамейке сидела немолодая уже женщина в сестринской одежде и вязала. Спицы мерно постукивали друг о друга, и клубок, что лежал в маленьком туеске, вертелся, не переставая. Под сапожком Ольги Дмитриевны внезапно хрустнул гравий и сестра, привлеченная этим звуком, подняла глаза на непрошеную гостью. Жену доктора Анна Ивановна узнала сразу и тотчас, оставив свою пациентку, заспешила навстречу. Не надо бы, чтобы Стеша ее увидела, ни к чему это. - Здравствуйте, Ольга Дмитриевна. Вы к супругу вашему пришли? – очень тихо, почти шепотом заговорила женщина, ни имени, ни лица которой Оля не знала. Но кивнула в ответ, соглашаясь, что именно к мужу и пришла, - Так пойдёмте, я вас отведу. Вам в другую сторону надо. Оля уже почти подчинилась странному напору этой женщины, но не удержалась от вопроса: - А это ведь барышня Лисицына там стоит? Как она, я слышала, что с ней приключилось. Бедняжка! Стояли они совсем близко от Стеши, но та будто и не видала их, пока не прозвучал Олин голос.
Степанида Лисицына: Громко заявив о себе с самого начала марта, в конце этого месяца весна, словно бы испугавшись своей смелости, неожиданно отступила. На улице вновь резко похолодало, а солнечные дни сменились продолжительным ненастьем, более напоминающим тяжелые и затяжные осенние осадки, чем радостные весенние дождики, смывающие остатки зимы и приносящие ощущение счастливого предвкушения грядущего буйства зелени и цветов. Примерно такое же состояние, напоминающее мрачную и серую ноябрьскую погоду – после короткого периода надежды и воодушевления, вновь поселилось в сердце у барышни Лисицыной. И это притом, что физическое самочувствие ее, как и следовало ожидать, поправилось весьма быстро, а самое главное, что ни осталось никаких нежелательных последствий пережитого. Иными словами, уже спустя неделю после неудачной попытки свести счеты с жизнью Стеша была вполне здорова – телом. А вот душевное состояние по-прежнему оставалось хуже некуда. Да еще и усугублялось гадкой погодой, способной навеять грусть и на абсолютно счастливого человека. Стеша же была глубоко несчастна. И с каждым днем чувствовала, что все глубже погружается даже не в омут, не в пучину отчаяния, а в какую-то зыбкую тоску. Как натуральная болотная топь, она медленно, но неуклонно засасывала в себя, и не было, кажется, никакого спасения. Нельзя сказать, что ощущение это происходило от заброшенности: с самого злополучного дня ее, почитай, так ни разу и не оставили в одиночестве. Чаще других рядом бывала Анна Ивановна. А если ей по какой-то причине бывало недосуг составить Стеше компанию, неподалеку все равно непременно оказывался кто-то из коллег. Разумеется, не просто так, а находя для этого какой-нибудь «подходящий» повод. Ровно такой же надуманный, как и причина, по которой девушку до сих пор еще не выписывали домой, убеждая, что та небольшая простуда, которую Стеше случилось как-то подхватить дней шесть тому назад, может в ее нынешнем «ослабленном» состоянии грозить серьезными осложнениями, вплоть до пневмонии. Потому надо обязательно оставаться в больнице и принимать все назначенные доктором лекарства. Притом, что сам доктор за прошедшее время встречался с нею, своей нынешней «пациенткой», дай бог от силы пару раз. И то – всегда в присутствии кого-нибудь третьего. И говорил исключительно об ее самочувствии, или необходимости продолжать лечение. После таких визитов Стеше становилось только хуже. И остаток каждого из ознаменованных ими дней она проводила лежа в постели, отвернувшись лицом к стене и не желая говорить ни с кем, даже с Анной Ивановной, к которой начала испытывать нечто вроде привязанности – уже хотя бы за то, что та не смотрела на нее с ныне общей для всего Стешиного окружения презрительной жалостью. Заметив это, видимо, именно она же и попросила Александра Глебовича более не приходить к ней в палату вовсе. Но обиды за то на сестру Добржинскую Стеша не держала. Не видеть Сашеньку ей действительно было, наверное, легче, чем встречаться с ним вот так, без возможности поговорить по душам, как прежде. А вот не думать о нем Стеша не могла. Хотя уже почти научилась скрывать свою неизбывную тоску, и лишь иногда позволяла себе мысленно возроптать на возлюбленного. Конечно, понятно, что он по-прежнему ее любит, хотя и сердит еще за тот глупый, необдуманный поступок, которым Стеша вынудила его лишь сильнее таиться нынче в своих чувствах. Но ведь мог бы и он хоть иногда, хоть на миг, сбросить свою маску напускной суровости? А то слишком уж тягостным ведь становится ее ожидание. Слишком невыносимым. Таким, что хоть волком вой, и ничего уже не радует. Ни наладившаяся, наконец, погода, ни прогулки по весеннему больничному парку, который между собой все они давно привыкли звать не иначе как «садиком» из-за того, что среди обычных кустарников и деревьев в нем в немалом количестве росли и фруктовые. После возвращения тепла, щедро политые дождями, они просыпались быстрее обычного, потому почки давно набухли, а кое-где, на старых черемухах, уже и раскрылись, явив миру клейкие маленькие зеленые листочки. Стеша, всегда очень ждала и любила этот особенный, потаённый момент в жизни растений – переход от зимнего сна в весеннее бодрствование. И в детстве часто мечтала своими глазами хоть раз увидеть миг, когда почка, раскрывшись, превращается в крохотный листик. Порой, бывало, часами караулила возле какой-нибудь низко растущей ветки, пока выглянувшая из дома бабушка не загоняла ее обратно, ругаясь, что она, девочка, так долго и неподвижно сидит на сырой и стылой еще весенней земле. Но тогда Стеше так ни разу и не повезло – коварные почки все равно открывались исключительно в ее отсутствие. Потом бабушка умерла, а ей случились прожить несколько лет в тёткином доме, где думать о почках и листочках было совсем некогда. А дальше Стеша выросла и стала очень много работать. Так много, что порой и вовсе не замечала, как один сезон переходит в другой. И вот, впервые за столько лет у нее вновь появилось так много свободного времени, что даже вспомнилась эта смешная детская мечта. Может быть, хоть теперь она сумеет ее осуществить? Потому, решив попробовать, а заодно хоть как-то себя развлечь, ровно с того дня, как об этом вспомнила, Стеша каждый день на прогулках подолгу стояла возле деревьев, внимательно изучая взглядом набухшие и готовые вот-вот раскрыться почки – не объясняя никому, зачем ей это надо, словно опасаясь, что озвученное вслух, желание уже точно не исполнится. Хотя Анна Ивановна, с которой девушка обычно гуляла, уже не раз спрашивала, что это она там так пристально высматривает, и даже отвлечь пыталась, видя в том, вероятно, что-то тревожное. Понимая это, Стеша мысленно над ней потешалась, но все равно молчала. Молчать, скрывая свои мысли и желания, ей было привычно и не впервой. Так же и сегодня, не получив ответа ни на одну из своих попыток обратить её внимание то на какую-нибудь смешную птицу, то на любопытной формы облако в небе, то на пробившийся откуда-то под деревом одинокий цветок мать-и-мачехи, Анна Ивановна со вздохом отошла в сторону, а потом и вовсе устроилась на одной из скамеек, достав из корзинки свое неизменное вязание, и лишь изредка поглядывая в Стешину сторону и сокрушенно покачивая головой. Впрочем, последнего девушка видеть не могла, так как все время стояла к ней спиной. Но даже если бы и увидела – не придала бы значения, слишком поглощенная своим занятием. Точно так же, как не обращала внимания, если к Анне Ивановне ненадолго присоединялся перекинуться парой слов кто-нибудь из случайно проходящих мимо сотрудников больницы. Потому и сейчас даже не подумала обернуться, когда в очередной раз услышала за спиной звуки приближающихся шагов и тихий шепот сестры Добржинской. Но лишь в первый момент – до того, как не услышала имя той, с кем она говорит. Не услышала ее гадкий голос. - Вы?! – мгновенно очнувшись от видимого оцепенения, Стеша резко обернулась и решительно двинулась навстречу госпоже Веригиной, за пару секунд сокращая разделявшее их небольшое расстояние до минимума, и впиваясь в неё ненавидящим взором. – Зачем пришли сюда?! Триумфом своим похвастаться? Так зря обольщаетесь, победа еще не одержана! – с дьявольским сарказмом прибавила она, сужая глаза и вздергивая подбородок, чтобы полнее насладиться зрелищем внезапно побледневшего, должно быть, от страха, точеного личика своей соперницы.
Александр Веригин: *вместе хором* Ольга и вправду побледнела, сердце на миг замерло, а сама она невольно отступила назад от этого внезапного яростного натиска. Анна Ивановна вроде и попыталась остановить девушку, да та не далась, а продолжала стоять прямо, стряхнув руки женщины со своих плеч, и не мигая смотрела на растерянную Ольгу. Той же потребовалось некоторое время, дабы вновь овладеть своим голосом достаточно, чтобы он звучал спокойно и тихо. - Каким триумфом? Что вы! О чем вы? Я просто шла к мужу и…, - Анна Ивановна пыталась подать Ольге Дмитриевне какие-то знаки из-за спины Стеши, но Оля вовсе не понимала этого странного языка жестов, - …просто хотела узнать, как ваше здоровье? - Как видите, еще жива! К вашему, должно быть, вящему сожалению! - Стеша, Стеша, успокойся! Не надо так! – перепуганная сестра Добржинская вновь попробовала успокоить ее, взяла за локоть, да тщетно. - Оставьте меня! – крикнула в ответ девушка, обернувшись к ней с перекошенным злобой и отвращением лицом, и так резко высвободилась из ее рук, что бедная женщина едва не упала. – А ты… ты… - вновь взглянув на жену доктора, Стеша придвинулась к ней еще ближе и вдруг крепко схватила за края воротника накидки, а потом изо-всех сил дернула вниз, заставляя заметно более высокую, чем сама она, женщину склониться так, чтобы их лица, наконец оказались на одном уровне, - дрянь! Запомни: я тебе его теперь не отдам! Он мой, поняла?! Последовал еще один резкий рывок, и вот уже Ольга Дмитриевна, словно сломанная кукла, одномоментно упала перед ней на колени прямо в непросохшую уличную грязь. Отдернув прочь руки, Стеша со злым смехом отступила, и той не осталось ничего больше, как, теряя равновесие, упереться ладонями в землю. - Вот где твое истинное место, гадина, по земле ползать! А не ходить, задравши нос, как царица! Упав на землю, Ольга неловко ударилась коленом, но боль физическая была приглушена ее ошеломленным состоянием. Все произошло так неожиданно, что предотвратить это было просто невозможно. Анна Ивановна, которая пыталась помочь ей подняться, что-то испуганно бормотала ей на ухо, только мадам Веригина не слышала, будто в одно мгновение утратила еще и слух – в ушах стучала кровь, а от ярости и страха, которые одновременно сковали ее тело, было еще и трудно дышать. И оттого Ольга лишь подняла глаза и вновь увидела над собой перекошенное лицо обезумевшей девицы, больше похожее на страшные маски из восточных театров. Застыв на дальнем конце дорожки, за происходящим в ошеломлении наблюдали несколько человек, среди которых случайно оказался и Игнатий Трофимыч. Едва опомнившись, он было рванулся к женщинам, думая разнять да тут разглядел рядом с ними сестру Добржинскую, и решил, что та справится одна, а сам, тем временем, со всех ног бросился за доктором. На счастье, тот был у себя в кабинете, спокойно что-то писал в тетрадочке, и потому очень удивился, когда санитар, распахнув в дверь, просто без стука ввалился внутрь: - Беда, доктор! Там Степанида на жену вашу накинулась! - Чего?! Да ты не пьян ли, Трофимыч? – опустив перо, Александр Глебович вскинул на старика потрясенный взор. Сказанное им, и верно, кому угодно могло бы показаться горячечным бредом: во-первых, откуда здесь Ольга, а во-вторых, как и когда она могла встретиться со Стешей, чтобы после та на нее накинулась – да и с чего бы?! - Ни в одном глазу, доктор, отец родной! Истинный крест! Христом Богом умоляю, бежим скорее, пока до смертоубийства там у них не дошло! - Да где там-то?! – вполне убедившись, что Трофимыч трезв и не сошел с ума, Веригин вскочил из-за стола. – Куда бежать? - В садик же! Тама они и сцепилися, что твои две кошки! Я как увидел, так сразу за вами и побёг! - А что ж ты, старый хрыч, за мной-то «побёг», а не на помощь к Ольге Дмитриевне? – этот вопрос Александр Глебович задал уже тогда, когда они с Трофимычем бежали через коридор к черному выходу, из которого можно было сразу попасть на задний двор. А оттуда – в парк. - Растерялся я! – задыхаясь, пробулькал тот в ответ. – Не сообразил! Ды ты не боись-то, доктор, они ж там тоже не одни, люди-то есть еще, авось, разняли ужо! И Анна Иванна еще наша тоже там! Она ж со Стешкой, как всегда, в садике гуляла, а тут жена твоя, откуда ни возьмись, явилась! Я ж ее еще раньше видал, спрашивала, как твой кабинет найти, я сказал, а дальше вона, что получилось! Чего она к ним полезла?! - Чертовщина какая-то! – выругался Веригин, хватаясь за дверную ручку, распахивая дверь и вылетая на заднее крыльцо, откуда было уже хорошо видно происходящее, хотя непосредственно до места событий оставалось еще около двухсот аршин. И от этого вида ему едва не стало худо: прямо на земле в какой-то неловкой позе, пытаясь подняться, полусидела-полулежала его жена, в то время, как Стеша, вконец обезумевшей маленькой фурией, яростно пинала ее куда ни попадя, выкрикивая всевозможные оскорбления. – … мать! – почти беззвучно в сердцах процедил он сквозь зубы совсем не свойственное в обычной жизни, и, рванув на себе халат, так, что завязки на спине, с треском отрываясь, полетели в разные стороны, сдернул его с плеч, бросая затем опешившему при виде такой странной реакции Трофимычу. – Ну что замер, идиот?! Держи, вязать её сейчас в него будем – вместо рубахи смирительной! После чего, перескакивая через ступеньки, понесся вниз по лестнице и через пару минут, наконец, оказался там, куда так стремился. - Александр Глебович!!! Господи, да что же это?! – жалобно простонала сестра Добржинская, завидев его первой, в тот момент, когда доктор проталкивался сквозь небольшую группу заинтересованных зрителей из числа больных. В сползшем набок платке, из-под которого выбились рыжеватые, с проседью, волосы, запачканном грязью переднике и платье, она и сама выглядела, точно умалишенная. – Я ничего не могу поделать, словно демон в нее вселился! Простите, простите меня!!! - После! Разгоните толпу! – даже не взглянув в ее сторону, бросил Веригин, устремляясь прямиком к Стеше, схватил ее сходу в охапку и, сжав в крепких объятиях, больше похожих на тиски, поднял над землей, оттаскивая затем в сторону от несчастной Ольги. – Трофимыч, халат мой давай! Живо! - Иду! – продвигаясь сквозь толпу с развернутым на вытянутых руках, точно хоругвь, белым одеянием, и через еще пару минут, лишь вдвоем, они кое-как умудрились завернуть в него дико визжащую, брыкающуюся и сопротивляющуюся Стешу – несмотря на ее скромные габариты, это действительно оказалось чрезвычайно сложно. Веригин как врач, конечно, знал, что у людей в психотическом возбуждении силы порой чуть ли не удесятеряются, но все равно был потрясен этим не меньше, чем всем остальным. Между тем, из настежь открытого черного хода уже неслись на подмогу Иван Савельевич и еще один санитар – видимо, услыхав шум в коридоре и заподозрив неладное. Едва они оказались рядом, доктор тотчас передал им на руки крепко спеленатую в халат, как в кокон, но все равно продолжающую яростно ругаться Стешу, велев тащить ее в палату и как можно надежнее фиксировать к кровати, а сам метнулся к жене. Опускаясь на колени рядом с нею, все еще сидящей на земле с каким-то отсутствующим видом, он бережно взял ее за плечи и, с тревогой вглядываясь в перемазанное грязью лицо, прошептал: - Оля, Оленька, милая! Что? Скажи, где болит?
Ольга Веригина: *с моим верным рыцарем* Ярость Стеши обрушилась на Ольгу так внезапно, что не то что подняться, но даже увернуться или уклониться в сторону не было ни единого шанса. Анна Ивановна в силу своих возможностей старалась уберечь ее от самых сильных ударов, но тогда доставалось и ей. Сама же Оля полусидела на земле, ноги ее запутались в собственных юбках, и не имея возможности отбиться, она просто отгораживалась от Стеши, закрывая лицо и голову руками. А та била ее и по рукам, пытаясь добраться до лица, и даже собственные ногти пускала в ход, при этом старался еще и побольнее пнуть свою обидчицу, сопровождая все это такой отборной руганью, что Ольга и слов таких в жизни своей никогда не слышала. Правда, и сейчас их не слишком хорошо различала, а в голове билась только одна мысль: кончится ли хоть когда-нибудь это безумие и способно ли становить что-нибудь или кто-нибудь это озверевшее существо? И тут, словно воплощение ее мыслей – все внезапно закончилось. Стеша тоже исчезла, и от нее остался один только яростный крик где-то поблизости. Все еще не осознавая до конца, что произошло, Оля выпрямилась и села, закрыла глаза и приложила ко лбу ладонь. Тело ее все сотрясала крупная дрожь, и едва она собралась подняться, как поняла – ноги ее не слушаются, потому лучше оставаться там, где она есть. Вдруг к ней кто-то прикоснулся, бережно обнял за плечи и позвал по имени будто издалека, через весь этот шум в ее голове. И когда Ольга вновь открыла глаза, рассмотрев лицо склонившегося к ней человека, то едва не расплакалась от счастья и облегчения. - Сашенька! – дрожащими руками она крепко обвила шею мужа и уткнулась лицом в его грудь. – Как хорошо, что ты пришел!.. А я тебе рубашку чистую принесла. Воспроизведя вслух последнюю свою здравую мысль Ольга, всхлипнула, но не расплакалась, а лишь сильнее обняла Александра, словно боялась, что его отнимут. Отнимет та, что грозилась этим. Когда же она снова осмелилась ослабить объятия и осторожно осмотреться поверх мужнина плеча, рядом уже никого не было. Между тем, так и не получив ответа на свой вопрос, Саша повторил его еще раз, Оля отрицательно мотнула головой, но когда он стал помогать ей подняться, невольно поморщилась от боли в колене. - Ерунда, просто ушиблась. Но Александр, не желая ничего слушать, подхватил ее на руки и понес в здание больницы. Да Ольга была и не против: идти сама она, наверное, не смогла бы. Не из-за ушиба, так оттого, что ноги все еще предательски тряслись. Потому даже стоять уверенно получалось лишь тогда, когда муж крепко прижимал ее к себе за талию. В кабинете, куда они, в конце концов, пришли, Александр усадил ее в свое кресло. А сам отошел к одному из шкафов. Уже почти придя в себя, Оля видела, как он что-то наливает в стакан, но что именно – было не разглядеть из-за его спины. И тогда, впервые после миновавшего кошмара, она решилась осмотреть саму себя, чтобы оценить полученный урон. Перчатки были в грязи – их Ольга тут же брезгливо стянула, юбка тоже была испачкана, а в одном месте даже порвана и из дырки выглядывала такая же грязная нижняя юбка, шляпка болталась на одной булавке, потому она решила ее и вовсе отколоть, кинув после на стол. - Саша, не нужно лекарств. Со мной все в порядке. Лучшее просто подойди ко мне, - и, протянув ему руку, она грустно улыбнулась. На самом деле, он пошел не за лекарством, а за коньяком, бутылку которого всегда держал про запас в глубине одной из полок застекленного книжного стеллажа. Впрочем, как знать, возможно, Ольга была и права. Спиртное сейчас действительно казалось не напитком, а родом лекарства от страха. Только не для нее, а для самого Александра Глебовича, который лишь теперь, когда все кончилось, наконец, почувствовал, насколько испугался. Не за себя, естественно. О себе он не думал сейчас вовсе. В голове по-прежнему крутилась дикая сцена, которую совсем недавно довелось увидеть, и еще – неизменно сопровождающая ее единственная мысль: а что, если бы Трофимыч не успел вовремя за ним прибежать? От нее-то и хотелось доктору покрепче сжать зубы, чтоб не стучали о край коньячной рюмки, когда, в один глоток, практически залпом, он выпил все, что туда только что налил. После этого стало немного легче. Но все равно не до конца. Плеснув в свою же рюмку еще немного, Александр обернулся к жене, как-то по-детски жалобно тянущей к нему руку, и попытался изобразить улыбку. - Уже иду! – подступив к ней, он опустился перед креслом на корточки и поднес к губам Ольги коньяк. – Это не лекарство, но все равно должно помочь. Выпей, я прошу! Ради меня, ну… Проследив взглядом, как она, сморщившись с непривычки от крепкого алкоголя, все же проглотила совсем немного, он удовлетворенно кивнул. Затем, достал из-за пазухи носовой платок, смочил в остатках коньяка и стал осторожно протирать ее лицо, слегка прижав пару раз ткань в том месте, где вдоль скулы алела небольшая царапина, словно бы след от ногтей. Вздрогнув, Ольга чуть всхлипнула и поморщилась, и Веригин, прошептав что-то утешительное, тут же подул на больное место: - Все-все! У кошки боли, у собаки боли, а у Олюшки – пройди! Отложив платок, он взял в ладони ее ледяные влажные руки и приложил к своим щекам, чтобы согреть. - Что ж ты удумала-то, дурочка моя! Она ведь не в себе, разве можно было к ней подходить? – произнес он, покачал головой и, наконец, смог нормально выдохнуть. Тепло Сашиных рук согревало быстрее и приятнее коньяка, который только обжёг гортань и вызвал непривычный спазм. Зато от его ладоней исходило то заветное ощущение защищенности и покоя, в которых Ольга особенно нуждалась. Только теперь, когда в голове достаточно прояснилось, она увидела, как он взволнован и, наверное, даже больше нее самой, так до конца и не осознавшей весь ужас произошедшего и того, что не случилось. Склонившись, она поцеловала мужа в лоб и вздохнула. - Я же не знала, что она так может. Ты и не говорил мне. А потом, вовсе я и не собиралась к ней подходить. Я к тебе шла и… Ой, а где мой сверток?! – она выпрямилась, обвела комнату растерянным взглядом и, если бы Саша ее не удержал, уже бросилась бы на поиски, - Ты прав, ерунда. Да и подобрали его уже, наверняка. Так вот, когда я шла к тебе, меня вдруг задержала та женщина, что была со Стешей, хотела меня проводить. И я просто спросила у нее, как себя чувствует эта девушка. Она неподалеку стояла. А после начался этот ужас! – Оля зажмурилась, вновь вспомнив взгляд, исполненный лютой ненависти. И вновь наклонилась, чтобы обнять мужа, а когда выпрямилась, с удивлением заметила маленькое серое пятнышко на его правой щеке. Аккуратно дотронувшись до него пальцами, Ольга поняла, что это уличная грязь. Затем, коснувшись своей щеки, обнаружила то же и у себя, даже немного больше. - Нам бы обоим умыться, - усмехнулась Ольга. Кивнув с такой же усмешкой в ответ, Саша проводил ее к рукомойнику, и вместе они, наконец, привели себя хотя бы в относительный порядок. – А теперь тебе, наверное, к Стеше нужно, да? Бедняжка, мне ее так жаль. Она ведь не виновата, верно?
Александр Веригин: * с моей прекрасной дамой* - Нужно, - взглянув поверх Ольгиного затылка в маленькое зеркало над умывальником и пригладив рукой взъерошенные волосы, Веригин вновь помрачнел. Напомнив о необходимости посетить Стешу, жена, сама того не ведая, коснулась того, думать о чем доктор до сих пор старательно избегал. А именно о том, что впервые в его жизни врачебный долг внезапно вошел в жесточайший конфликт с личным отношением к происходящему. За немалое уже количество лет карьеры Александру Глебовичу доводилось лечить разных, далеко не всегда приятных людей. Иногда он даже испытывал к ним откровенное презрение – но все равно как-то получалось отрешиться и делать, что должен. Но здесь… было что-то другое. Возможно, потому, что – и это тоже случилось с ним впервые, соображения долга шли вразрез с совестью. Выбор был, впрочем, довольно прост – Ольга или Стеша. И конечно, в любом случае на первом месте для Александра была его собственная жена, а уж потом бедная девушка, которую было, и вправду, жаль отправлять в лечебницу для душевнобольных. После случившегося сегодня, никто не осудил бы доктора Веригина за такое решение. Кроме него же самого. Так как именно в нем – в самом Александре – и крылся наиболее деликатный момент и главная трудность в его принятии. Стеша, безусловно, больна, и должна находиться в специальном учреждении. Хотя бы на то время, пока ее психика вновь, насколько это теперь возможно, придет в состояние равновесия. Все так – за исключением того, что Веригин слишком хорошо знал, как именно содержат пациентов в психиатрических лечебницах. За исключением разве что дорогих частных пансионов, да и то преимущественно за границей. А уж здесь, в отчизне… Такой судьбы не пожелаешь и врагу. А Стеша ведь не враг. Это понимает даже пострадавшая от нее Ольга. Понимает и Веригин, чувствуя в некотором смысле ответственность за эту девушку. Почему? Да уже хотя бы потому, что кроме него о ней совсем некому позаботиться. И в другой ситуации он непременно именно так бы и поступил. Иными словами, не стал бы никуда отправлять, а оставил прямо здесь, в больнице, под присмотром тех, кто ее хорошо знает и не станет относиться дурно – до тех пор, пока нынешнее обострение не сойдет на нет. А потом просто нашел бы хорошую и достаточно обученную сиделку, которая могла бы присматривать за ней дома. В другой ситуации. А не в нынешней, где подобный расклад означает перманентную угрозу безопасности той, против кого и направлена ее болезненная ненависть. Против его собственной жены… Вот круг и замкнулся. И где же из него выход? Заметив, что он надолго умолк, Ольга вновь с тревогой взглянула ему в глаза и спросила, все ли в порядке. Отбросив бесперспективную затею решить свою проблему прямо здесь и сейчас, Веригин уверил – да, так и есть, вполне. И тогда она поинтересовалась, когда он намерен идти к Стеше и долго ли там пробудет: - Нет. В смысле… я зайду к ней потом. Позже. Сейчас ей все одно нужен только покой и мое появление все только ухудшит… Я и верно, ни о чем тебе не говорил, Оля, как раз потому, что болезнь этой девушки напрямую связана со… мной. Она уверена, что… любит меня. Вот так. - Я знаю. Вернее, о чем-то подобном догадывалась, - спокойно ответила Оля, но поднять глаза на мужа не решалась, - Она ведь на тебя так смотрела тогда на благотворительном вечере, будто ты для нее божество. Она повернулась к зеркалу, взглянула сначала на себя, затем на мужа и задумалась. Ей вспомнилась собственная безумная история, та бешеная страсть, когда она, люто ненавидя жену Анри, молилась и желала той скорой смерти от ее недуга. А иногда, грешным делом даже помышляла, устроить против нее какую-нибудь интригу. «Господи, безумие какое-то!» - щеки Оли залил румянец стыда. Чем она тогдашняя отличалась от этой бедной девочки? Тоже ведь навоображала себе, что влюблена, что предмет ее обожания готов ради нее на все, и что единственной между ними преградой лишь его супруга. Сейчас-то Оля не сомневалась уже, что никакой любви там и близко не было, один морок, обман, а вернее самообман. Конечно, любое сравнение хромает, поставить совсем рядом себя и Стешу она не могла – слишком много между ними различий. Но в том, что такое разъедающая душу ненависть и страсть, Ольга разбиралась. И если сама она тогда оказалась сильнее, а может, просто не столь эмоциональна, то должна лишь благодарить за это Бога. - Ты не должен себя винить! – Оля видела в глазах мужа страдание и хоть догадывалась лишь отчасти о его муках, но и этого было достаточно, чтобы понимать, как сейчас он нуждается в ободрении и поддержке, - Разве мог ты что-то с этим сделать? Ведь, она не думает, она и вправду любит тебя. Только вот чувство это вполне может быть ядом, мне ли не знать. - Конечно же мог! И даже должен, должен был заметить раньше, я же врач, Оля! – горячась от того, что она его не понимает, воскликнул в ответ Александр. – И предпринять необходимые меры, чтобы не допустить того, чем все, в конечном счете, и обернулось! А я вместо этого, словно страус, прятал голову в песок и внушал себе, что все как-нибудь само разрешится. Вот, в чем моя главная вина! А теперь что? Ее жизнь разрушена, твоя в постоянной опасности, пока она где-то рядом… Я не справился. Ты и в самом деле, вышла замуж за неудачника, - прибавил он едва слышно и, отойдя от Ольги, отвернулся лицом к окну. - Саша, Сашенька! Ну что же ты такое говоришь? – Оля подошла к нему сзади, тронула за плечо, - Ты прекрасный, хороший человек и уж – в этом я не слишком разбираюсь, но уверена – чудесный врач! Он стоял все так же, не шелохнувшись, глядя куда-то вдаль. Прежде она никогда не видела его в таком состоянии, потому даже испугалась немного. Хотелось бы найти нужные слова, успокоить и вернуть прежнюю уверенность в своих силах, только вот толкового она что-то ничего не могла изобрести. - А потом, - подсунув руку ему под локоть, Ольга прижалась к нему, положив голову на Сашино плечо, и прошептала почти в самое ухо, - Из нас двоих куда большая неудачница именно я. Завтра весь наш город будет судачить, как меня изваляли в грязи! А мое платье! Ты только взгляни на эту дыру! Мне же теперь и на улицу выйти нельзя – все белье видно. Ты только подумай – я то падаю, то пятнами покрываюсь. Как думаешь, каким будет мое следующее приключение? Оглянувшись, Александр окинул жену долгим взглядом, будто, правда, пытаясь сравнить степени их неудач, и негромко хмыкнул: - Не знаю, – сказал он, в конце концов. – Надеюсь только, что оно окажется более приятным, чем те, которые были до этого. А затем – вдруг притянул ее к себе и осторожно коснулся губами вначале одного, а потом другого края ее подрагивающих в иронической улыбке губ. Отстранившись после этого настолько быстро, что Ольга, должно быть, не сразу поняла, что и происходит. - К слову об одежде, все хотел узнать, там, в садике, ты, кажется, сказала, что принесла какую-то рубашку, – отступая еще на шаг, но, не сводя глаз с лица жены, поинтересовался он совсем другим, обычным своим тоном. – Я так и не понял. Это было следствие нервного потрясения, или ты действительно шла ко мне с какой-то рубашкой? Но зачем? Очарованная произошедшим, забывшая, как дышать, Оля несколько мгновений простояла, не двигаясь. Мимолетная ласка, которую муж подарил походя, как бы невзначай, вновь пробудила желания, уже давно не дававшие ей покоя, которые, тем не менее, удавалось последние недели почти успешно игнорировать. Пытаясь понять и объяснить происходящее с ней, Ольга вначале предполагала, что это всего лишь естественный женский инстинкт нравиться и ощущать себя желанной, затем думала, что дело в изоляции – в Петербурге вокруг нее всегда было полно поклонников, а здесь постоянно рядом только Саша. Нет, конечно, и в здешнем обществе воздавали должное ее красоте и обаянию, Ольга не раз слышала комплименты в свой адрес. Однако чего-то все равно не доставало. И когда несколько недель назад ее вдруг опять настигла эта тоска и желание быть желанной – кажется, это произошло в тот день, когда Оля, вся покрытая красными пятнами, отказывалась поверить, что это безобразие не навсегда – ей захотелось, чтобы именно Александр помог ее прогнать. Чтобы он вновь обратил на нее внимание как на женщину. А теперь, после этого неожиданного поцелуя, еще хотелось, чтобы он повторил его сейчас же, да не просто повторил, но и продолжил. Только вместо этого Саша отошел к столу и совершенно будничным тоном вдруг поинтересовался про какую-то дурацкую рубашку! Будто от сладкого сна ее разбудив. - Так ты разве забыл, что мы сегодня вечером должны быть у Анны Павловны? – ответила Оля, пытаясь скрыть свое разочарование так, чтобы оно невольно не прозвучало в голосе. – Вернее, теперь уже скорее должны были быть. Боже, а ведь нас, наверное, еще ждут! Нужно хоть записку послать! - Да, обязательно! – кивнул Веригин, продолжая при этом ласкать взглядом ее губы. – Можем прямо отсюда, ты только придумай, что-нибудь подходящее случаю. Например, сошлись на то, что я, как всегда, сильно задержался на работе, а одной тебе ходить в гости не велел. Как и полагается уважающему себя домашнему тирану. Собственно, это будет почти правда – не то, что я тиран, а то, что задержался. Тем временем, в дверь его кабинета кто-то осторожно постучал. - Кто там? – нехотя отводя глаза, громко проговорил Александр. – Входите! - Прошу прощения, доктор… сударыня… - скорее ощутив, чем заметив, что чему-то помешала, Анна Ивановна деликатно остановилась у порога, демонстрируя зажатый в руке сверток. – Это ведь вы обронили там, в саду? Я подобрала. - Да, это наше, - ответил Веригин вместо жены и шагнул навстречу сестре Добржинской, забирая несколько помятый и испачканный, но, как ни странно, вполне себе целый, бумажный пакет. – Спасибо вам. И скажите… как там Стеша? - Спит, - коротко откликнулась Анна Ивановна. – Утихла почти сразу, как уложили в кровать и зафиксировали, но Савельич еще после дополнительно инъецировал успокоительное. Так что не волнуйтесь, ступайте домой, доктор, если все дела завершили на сегодня. Мы тут справимся… Ольга Дмитриевна! – она перевела взгляд на супругу Александра Глебовича, которая тем временем что-то быстро писала на листке бумаги, но когда ее окликнули, тотчас вскинула взгляд. – Простите, что отрываю. Но я подумала… вам ведь негоже будет в город в таком виде. А у меня здесь накидка есть, от дождя, на всякий случай. Простая, конечно, но вам ведь лишь бы только до дома добраться, да? Так что, она в вашем распоряжении, если только не побрезгуете… Оля приняла предложение с благодарностью. К Ершовой же был послан мальчишка, которому поручили еще по дороге найти извозчика, чтобы забрал из больницы доктора с женой. И через четверть часа, укутанная в просторную шерстяную накидку сестры Добржинской, Ольга уже ехала вместе с мужем домой. А там, конечно же, и Варвара, и Дарья устроили вокруг барыни настоящий переполох. Но Саша очень быстро пресек их расспросы, поставив точку тем, что если он хоть раз услышит в их доме какое-либо обсуждение этого происшествия, то без малейшего сомнения, даст им расчет. «Какого происшествия, если ничего толком не ясно!» - возмущенно подумала кухарка, но ослушаться доктора, разумеется, не посмела.
Ольга Веригина: - Пообещай, что не опоздаешь, - Оля поправила галстук мужа, который, несмотря на свой день рождения, собирался идти в больницу. Ольга, впрочем, и не отговаривала. Устроить сюрприз, как она того хотела, можно было только в его отсутствие, - Нехорошо ведь заставлять гостей ждать. А это тебе первый подарок, - Ольга взяла с со столика завернутый в шелковую бумагу сверток и передала мужу, - Ну а если придешь вовремя, тебя будет ждать еще кое-что, - многозначительно и загадочно улыбнулась она. Все эти три недели она провела в хлопотах, главными из которых были приготовления к дню рождения супруга. Ему же она сообщила только, что позвала на чай гостей, но ни их число, ни имена не озвучивала. Саша попытался воспротивиться этой затее, но был остановлен: - Глупости! Мы же не бал, как у Гнездовых затеваем. Так, близких знакомых позовем. *** Едва получив ответное письмо от золовки, где сообщалось, что все вчетвером они с радостью принимают ее приглашение, Ольга Дмитриевна тотчас же принялась хлопотать об наилучшем устройстве будущего временного жилья родственниц, чтобы им ни в чем им не было там нужды, а только одни удобства. Второй ее задачей, а точнее – задачей Варвары, было подготовить должное меню. Вдвоем с кухаркой Оля порой долго спорила на кухне, что будет лучше подать и в каком количестве. Иногда казалось, что получи та полную волю, наготовила бы еды в прямом смысле на роту солдат, желая и хозяевам угодить, и гостей удивить своим мастерством. Правда, именинный торт Ольга ей все же не доверила – заказала у Ляхова. Непременно, шоколадный и с орехами. Все эти дела отвлекали Ольгу, во-первых, от слухов, которые все же поползли по Черному Яру. Хоть были настолько туманны и противоречивы, что никто ничего не понимал и вскоре все само собой прекратилось. Правда, на следующий день после случившегося, Наталья Викторовна все же решилась очень деликатно выведать у Оли всю правду. Только и приятельнице ничего определенного мадам Веригина объснять не стала. Пожимала плечами, жалела девушку и говорила лишь, что припадок у той случился ни с того, ни с сего и на ее, Ольгином, месте мог оказаться кто угодно, проходивший мимо. - Ни с того, ни с сего ничего не происходит. Я считаю, что все-таки совесть в ней проснулась за несчастного Геночку. Оттого и покончить с собой пыталась, и безумие ей карой стало, - серьезно заявила Гнездова, но Ольга лишь головой покачала и больше они этого не касались. Было и еще кое-что, что занимало и тревожило Олю все эти недели. А именно - чувства к мужу, которые с каждым днем все активнее перерождались из дружеских в более интимные, в которых она старалась пока себе не признаваться. Но если голова о них и могла не думать, то каждой клеточкой тела, Оля желала иного. Тот «инцидент» в Сашином кабинете до сих пор не давал ей покоя и, наконец, она сдалась. Каждым своим действием, словом и жестом, стала стараться показать мужу, как нуждается в его ласке. И он дарил ей ласку в ответ, да только не ту. Ни разу больше не преступив той черты, Саша отвечал на ее слова либо шуткой, либо, напротив, крайне серьезно. Всегда готов был помочь, если она о чем-то его спрашивала. Но ни разу больше в его глазах Ольга не заметила того выражения, что в тот миг, когда он ее поцеловал. И от этого уже начинала ощущать отчаянье. А вдруг она ему вовсе не интересна? Вдруг, тот поцелуй, да и разве же это был поцелуй, случился лишь под воздействием тех роковых обстоятельств? Не было ведь, и в самом деле, после этого больше никаких признаков, что Саша испытывает к ней хоть что-то иное, кроме той самой проклятой дружбы, о которой она его когда-то сама же и попросила! Поэтому, дела занимая все Ольгино время, оберегали еще и от ненужных дум, которые все равно, ближе к ночи, полностью поглощали ее разум. *** Отправляясь накануне Сашиного дня рождения встречать его сестер и мать, Оля впервые полностью осознала, что именно затеяла. Прежде она никогда не бывала с ними один на один больше нескольких минут. А тут придется провести почитай целый день, чтобы гостьи не считали себя брошенными. Да и помочь устроиться тоже необходимо. Пусть в приготовленном для них доме все было налажено практически идеально. Однако когда дорожный экипаж Прозоровых остановился у его порога, Оля ощутила, как у нее от волнения вспотели ладони. - Добро пожаловать, - произнесла Оля, обнимая и целуя сначала Анну Софроновну, а после - Наталью и младших Сашиных сестёр, которых так и не научилась различать. Кучер, тем временем, перенес в дом все вещи, а там сияющая улыбкой Даша помогла гостьям найти свои комнаты, где женщины умылись с дороги, привели себя в порядок и затем вышли в столовую, где уже все было готово к трапезе. Только вот разговор за ней поначалу все никак не шел. Очень формально Наталья Глебовна первой поинтересовалась у Ольги ее здоровьем, та в ответ спросила про дорогу и на какое-то время все замолкли, ощущая неловкость от этого. И тут Оля, сообразив, наконец, что бы их могло по-настоящему заинтересовать – заговорила про Сашу, про его жизнь, работу, почти совсем не упоминая про себя. И тем вдруг неожиданно будто бы растопила лёд. Слово за словом втягиваясь в разговор, и свекровь и золовки стали находить в Ольгиных словах какие-то отголоски событий, о которых им писал сам Саша, спрашивать, уточнять, просить подробностей и деталей... В конце концов, когда Ольга вновь глянула на часы, то ахнула – время было столь позднее, что за окном уже давно стемнело. Нужно было срочно спешить обратно к мужу, чтобы тот не дай бог ничего не заподозрил, и так долго и трудно устраиваемый сюрприз не пропал в самом финале своего производства. - Может быть я и ошибалась насчет нее. А впрочем, она и вправду иной была тогда, в Петербурге, - задумчиво проговорила старшая сестра Александра Глебовича, когда уже Ольга ушла. А дома ее встретил законным упреком сам завтрашний именинник, заметив, что Оля, дескать, могла бы и предупредить, что задержится так допоздна. Она смиренно извинилась, но в душе порадовалась тому, что ему небезразлично ее отсутствие. И вместе они провели еще один тихий вечер. Зато сегодня, едва только доктор Веригин отправился поутру в больницу, в доме началась настоящий переполох – двигали мебель, расстилали скатерти, натирали серебро до зеркального блеска. К обеду в доме собралось маленькое общество, представленное супругами Прозоровыми и Гнездовыми, Анной Павловной Ершовой, ее братом и, собственно, самими родственниками Александра. Все ждали только его самого. Даша, как и в прошлый раз, была послана караулить на углу, да только все одно чуть не проворонила. Вбежала она в дом так топая, что Ольге даже ее слов не нужно было. Времени достало как раз на то, чтобы успеть выйти в прихожую, удивленному мужу навстречу. - Ну наконец-то, друг любезный! Уж и не ждали! – шутя, отчитала его нынче уже сама Оля, - Так что исполни-ка теперь, будь добр, за опоздание такую вот мою прихоть – закрой глаза, да не открывай до тех пор, пока мы в комнату не войдем.
Александр Веригин: В больнице, где, волей самого Александра Глебовича, четко отделявшего частную жизнь от службы, никто даже и не подозревал ни о настигшей его круглой дате, ни о том, что он вообще нынче именинник, день выдался самый, что ни на есть заурядный. Хотя и хлопотливый. И так – с самого утра, с того момента, как только переступил порог даже. Потому и Ольгин подарок, новомодное американское «вечное перо», которое едва разглядел, развернув врученный перед уходом из дому сверток и поблагодарив дарительницу, распробовать в полной мере удалось лишь ближе к вечеру. Когда пришла пора описывать все наработанное за день, обернувшееся теперь целой стопкой бумажных историй, которые предстояло должным образом оформить перед уходом домой. Рутинное и ненавидимое большинством докторов занятие, впрочем, стало чуточку менее отвратительным с этой удобной и, к слову, весьма даже красивой ручкой. Так что с подарком Оля, и правда, угадала. Об этом Веригин намеревался не забыть сказать ей по возвращении домой, еще раз поблагодарив. Только уже не на бегу, как утром, а по-хорошему, правильно. Смущало лишь то, что сделать это вряд ли получится сразу. И, вспоминая об обещанном женой втором подарке – которым он предполагал торжественный ужин в окружении гостей, доктор тяжело вздыхал и против воли хмурил брови. Конечно, дело не в том, что он был такой уж отъявленный мизантроп, что не желал никого видеть рядом в собственный день рождения… Хотя, может, в каком-то смысле это было и не так уж и далеко от истины, если учитывать, что сильнее всего прочего в качестве дополнительного подарка сегодня он хотел бы получить немного тишины и покоя, а не необходимость изображать веселье, которого после долгого рабочего дня совсем не ощущалось. Пусть даже и в обещанной женою небольшой компании приятных людей. Лично его вполне устроило бы нынче общество и одной единственной Ольги… Но отказать ей в желании сделать ему приятное, которое и без того в последнее время обратилось у нее чуть ли не в новый род увлечения, чрезвычайно его смущавшего, Александр не посмел. Покой и мир, установившийся в доме стоил того, чтобы перетерпеть даже устроенные на милый жене манер собственные именины, которые сам Веригин уже давно не чувствовал праздниками. Но уж конечно, стоически не подал в том виду даже когда Ольгиной волей с честно накрепко зажмуренными глазами, словно сомнамбула, шел через переднюю и прилегавшую к ней нижнюю гостиную в столовую, где уже, должно быть, ожидали его появления собравшиеся заранее гости. То, что в комнате кто-то есть, Веригин почувствовал сразу, но когда, по команде жены, вновь распахнул глаза, то вначале даже им не поверил и потому вновь на мгновение зажмурился – слишком уж невероятной была представшая взору картина. Увидев перед собой именинника, гости, тем временем, захлопали в ладоши и сразу на все голоса громко закричали «Ура!», «С днем рождения!», «Поздравляем!» и прочее в том же духе, а Сергей Аркадьевич Гнездов, выделявшийся, как обычно, среди всех ростом и богатырской статью, еще и взорвал, словно в Новый год, хлопушку с разноцветными конфетти. И тем только усилил у Веригина ощущение какого-то наваждения. Пусть даже доброго и радостного. - Мама, девочки?! – выговорил он, наконец, ощутив прилив совершенно идиотского счастья, глядя на откровенно потешающихся над его растерянным видом Ниночку и Асю, чуть поодаль от которых стояла тоже улыбаясь, хотя и более сдержанно, Таша, а под руку с нею – маменька, которая, от радости, как обычно, вот-вот готова была расплакаться. – Это правда, вы? - Еще как правда! – в тон ему воскликнула вместо нее Наталья Глебовна. – А вот ты что-то как-то мало похож на того, ради кого я проделала целых полторы тысячи верст из самой Москвы, оставив на попечение мужа двух детей! Тот – мой любимый младший братец Сашка, с детства был умным мальчиком и соображал все очень быстро, а это еще кто такой?! - Уже и сам не знаю! – рассмеялся Веригин, раскрывая объятия, и все четверо, наконец, ринулись к нему навстречу. И вновь были поздравления, объятия, сестринские и материнские поцелуи, а еще, конечно, все же пролившиеся щедрым дождем, радостные слёзы Анны Софроновны под улыбки мужчин и умилённые взоры прочих приглашенных дам, одна из которых, Елене Всеволодовна, отойдя от мужа, на цыпочках подошла к стоявшей немного в стороне от всего этого родственного единения супруге именинника. - Какая чудесная все же вас посетила идея, Оленька! – шепнула она ей на ухо, продолжая благосклонно наблюдать за тем, как забыв, кажется, обо всех, кто их окружал, семейство Веригиных в полном составе упоенно общается между собой. – Я так сразу Жану и сказала, когда поведывала ему о вашем плане: какая чудесная идея! И как нашему Александру Глебовичу повезло с женой. Ведь только по-настоящему любящая женщина может настолько знать и понимать своего мужа. Вы можете собой гордиться, - прибавила она, нащупав и с чувством сжав затем ее руку. Тем временем, и Александр, опомнившись и вспомнив, что так ее и не поблагодарил, на время мягко высвободился из материнских объятий и вновь подошел к жене. - Не представляю, как ты все устроила, но это самый лучший подарок в моей жизни! – сказал он тихо, глядя на Ольгу сияющим взором, и благодарно прижимая ее затем к своей груди. – Нет, это должны услышать все! – прибавил он вдруг. И взяв ее за талию, развернул к гостям, продолжая при этом удерживать подле себя, повторив уже громче: - Я хочу, чтобы все слышали, что вы все здесь – самый лучший подарок, который я когда-либо получал в своей жизни… С ним может сравниться разве что только та лошадка, которую ты, мама, подарила мне на Рождество, лет тому уж... тридцать?.. – с вопросительным прищуром взглянув в сторону Анны Софроновны, поинтересовался Веригин, и она, рассмеявшись, закивала, вновь прикладывая к глазам краешек кружевного платка, – тому назад! И подарок этот сделала мне моя дорогая жена! У меня даже слов нет, чтобы сказать, как я рад. - Да и кому они нужны-то, эти твои слова, Саша? – воскликнул Сергей Аркадьевич и, подмигнув удивленно обернувшейся к нему жене, неожиданно провозгласил. – Горько!
Ольга Веригина: Эйфория – вот каким словом можно было бы охарактеризовать то состояние, в котором находилась Ольга. Ей казалось, будто старая ее жизнь исчезла и как мифический феникс, вдруг возродилась из пепла, и стряхнув прах прошлого со своих крыльев, засияла всеми радужными цветами. Когда она задумала эту встречу, то желала лишь одного – доставить радость своему мужу. Но сейчас радовалась не меньше него самого, глядя на объединение его семьи. Удовольствие видеть в его глазах радость, видеть улыбки его матери и сестер – это ли не счастье. И исполнив свою задумку для мужниного блага, Оле сейчас казалось, что для самой себя она сделала этим гораздо больше. И мысли ее легко подтвердились словами Елены Всеволодовны, которая подошла к ней теперь. Сама Оля намеренно встала в стороне, так как едва Саша присоединился к своим и когда полились нескончаемым потоком нежные слова, объятия и поцелую, Ольга Дмитриевна ощутила некоторую неловкость, смущенная этим трогательным зрелищем проявления искренних чувств, таких естественных, но для нее самой прежде неведомых. Поэтому и предпочла пока побыть сторонним наблюдателем, но не чувствовала при этом себя ни одинокой, ни обделенной. И хоть на нее саму сейчас никто не смотрел, и даже Саша будто позабыл о ее существовании, Оля была рада. Тогда-то и прозвучал тихий голос госпожи Прозоровой, комплимент которой вдруг заставил Олю вздрогнуть и замереть. Улыбка, только что сиявшая на ее губах, вдруг застыла и в глазах отразилось удивление. Она была поражена тем открытием, которое в одну секунду позволила ей сделать эта мудрая женщина. «Влюблена?», - и губы Оли чуть дрогнули, - «Я его люблю!» Оля обернулась к Прозоровой, внезапно обняла ее и расцеловала в обе щеки, удивив Елену Всеволодовну не мало своим странным порывом. Но что ей сейчас было до удивления этой женщины, когда ее сердце замирало от какого-то неземного восторга, ранее ей не знакомого. Тут-то и появился Саша. Его сияющие глаза и теплая улыбка были лучшей для Ольги наградой за все ее старания, и она хотела так ему и ответить, да не успела. Саша, обняв ее, решил не останавливаться на тихой благодарности. Щеки ее пылали и от смущения, и от удовольствия, когда он, повернувшись к гостям, обратился к ним. И тут, в ответ на Сашины похвалы, как гром среди ясного неба, своим и вправду громоподобным голосом, Гнездов провозгласил свой вердикт. - И откуда у тебя столько глупостей в голове, Сережа! – возмущенно прошептала ему на ухо жена и тут же повторила его слова, - Горько! Все гости пришли в возбуждение и стали наперебой повторять «горько»! Оля с ликующей улыбкой взглянула в глаза мужа, и он ей улыбнулся в ответ, чуть подмигнув, будто заговорщически, а после склонился и поцеловал. Сначала это было лишь легкое касание, будто он испрашивал у нее дозволения на этот поцелуй и Оля поддалась ему сразу, а после… У нее закружилась голова и сладостное томление в груди заполнило все ее существо. Как бы ей хотелось, что сейчас же все гости, да простят они ее, исчезли бы куда-нибудь из их дома! Но увы! Поцелуй оказался не долгим. Саша первым опомнился, и повернувшись к гостям, предложил им рассаживать за столом, а после и сам отвел Ольгу на ее место, напротив него. Обед начался и продолжался своим чередом. Гости весело общались, восхваляли таланты Варвары, особенно когда та входила в комнату с новым угощением и у самой кухарки на лице появлялась улыбка совершенно детская и счастливая. Радость была главной гостьей сегодня в доме Веригиных.
Александр Веригин: Громко хлопая в такт восклицаниям, гости так настойчиво требовали у них с Ольгой подсластить свою «горькую» жизнь, что отказывать им в этом и дальше было даже как-то негуманно. Хотя в первый миг Александр Глебович, конечно, несколько растерялся. Для него – человека внешне крайне сдержанного, составляли затруднения любые прилюдные излияния чувств. Даже сыновне-братских. А уж супружеских-то – и подавно. Ольга прежде, помнится, тоже не слишком это любила. Потому, внимая, в конце концов, гласу народа и склоняясь к жене, Веригин искренне полагал, что и она теперь чувствует примерно то же самое. Так что, перед тем, как запечатлеть этот чисто символический – как предполагалось, поцелуй, даже позволил себе вначале Ольге заговорщицки подмигнуть. Дескать, не волнуйся, дорогая, я тебя прекрасно понимаю. После чего действительно лишь слегка прикоснулся к ее губам. Ну а те вдруг… так легко и податливо разомкнулись ему навстречу, что, опешив, Александр даже глаза раскрыл шире от такой неожиданности. И тотчас же встретился с Ольгиным взглядом – таким, что на краткий миг все вокруг них вначале вдруг будто бы зыбко задрожало, а после и вовсе замерло. Исчезли звуки голосов, смех и ободряющие возгласы, которыми Веригина наперебой поддерживали, словно дружки жениха на шумном свадебном застолье, Сергей Аркадьевич и Иваном Максимовичем. Даже само время, кажется, ненадолго остановилось, чтобы им не мешать. И тогда он поцеловал ее еще раз. Уже без всяких шуток и малейшей иронии, не думая даже о том, что в присутствии гостей, а особенно – матери и сестер, это может выглядеть слишком уж интимно… Ни о чем вообще не думая и мечтая только о том, чтобы прямо сейчас, сию минуту, оказаться с Ольгой где-нибудь наедине. И, кажется, она была едина с ним в этом желании. Последнее Александр не просто успел уловить в кратком разочарованном вздохе, когда, вспомнив о приличиях, все же вынужден был остановиться, но и ощутил буквально всем своим существом. Отголоски этого страстного желания, точно небольшие остаточные толчки после сильного землетрясения, то и дело накрывали их даже тогда, когда вместе с гостями, Веригины, наконец, переместились за праздничный стол. Форму тот имел округлую, так что как хозяин Александр Глебович лишь формально оказался в его главе. По правую руку расположилась, как и положено самой почетной гостье, матушка, слева сидел Прозоров. Именно он, перехватив ненароком пару взглядов, коими по ходу застолья то и дело обменивались между собой именинник и его супруга, оказавшаяся от него на некотором удалении, и поздравил их шепотом с добродушной иронией с новым медовым месяцем, когда подливал в опустевший бокал Александра свежую порцию вина перед очередным тостом. Оставив это без комментариев, тот лишь кивал и ухмылялся в ответ: узнав, каков был на самом деле «старый», его приятель бы, верно, сильно удивился… Поэтому, если что-то такое между ним и Ольгой действительно теперь происходило, то было оно и впервые, и вновь. Во всяком случае – во взаимном варианте. А уж что именно и почему – так размышлять о том прямо теперь, посреди именинного застолья, определенно выглядело бы родом психического расстройства. Нормой же было радоваться и наслаждаться, что Александр нынче с удовольствием и практиковал. Тем более теперь, когда позади осталось уже немало тостов за здоровье и благополучие именинника, и настроение его, неуклонно стремившееся вниз в конце напряженного рабочего дня, вновь совершенно наладилось. После ужина все их общество переместилось в гостиную, где Веригина осыпали целым градом подарков. Пожалуй, наиболее грандиозными из них – в физическом смысле, оказались три тисовых ящика, каждый из которых содержал по пять уже успевших выйти на сегодняшний момент томов «Реальной энциклопедии медицинских наук»1. Их – вместе с подпиской на семь следующих, публикация которых ожидалась только в ближайшие годы, сообща преподнесли ему друзья. Самыми трогательными – рисунок пятилетней племянницы Шурочки, которая так, как она это видела в воображении, изобразила работу дяди в его больнице, и сборник стихов какого-то новомодного поэта – от уже вошедшего в пору юношеской мечтательности Сережи. От матушки с сестрами был тонкой работы серебряный портсигар с дарственной надписью, Таша презентовала шикарную скатерть, вышитую собственноручно, а ее муж, Аркадий, как и полагается инженеру, обладающий умом практическим, и вовсе отличился. - Велел передать, что это для того, чтоб ты в своих бесконечных трудах и заботах не забывал о праздности и пикниках на природе, где тебе эта штука непременно пригодится. Я, можно сказать, только потому и согласилась везти ее так далеко, что полностью с ним в этом солидарна! – назидательно пояснила Наталья Глебовна под общий смех, когда, распаковав сверток, Веригин с удивлением уставился на новый тяжелый чугунный рашпер английского производства. Но и после того, как были вручены и распакованы все дары, до конца праздника еще было далеко. Последовали новые развлечения, включая и неизбежное ныне совместное музицирование хозяйки дома и Ивана Максимовича Прозорова, который вновь напомнил Ольге о надеждах видеть ее примой своего будущего спектакля. Расходиться стали поздним вечером. Первыми откланялись астраханские друзья, которые и прибыли, и уехали вместе с Гнездовыми, у которых и остановились в нынешний приезд в Черный Яр, а уж после и маменька сказала, что чрезвычайно устала, и потому, хоть вечер так хорош, все же была бы просто счастлива отправиться почивать, ее поддержала Наташа, хотя Ася и Нина явно хотели бы задержатья еще немного. Но ослушаться старших родственниц, конечно же, не могли. Собираясь их провожать, Александр Глебович спросил и у жены, не желает ли она совершить небольшую ночную прогулку – а заодно и слегка проветрить голову на сон грядущий. Но Ольга, как-то загадочно улыбнувшись, сказала, что хотела бы остаться дома. Потому он пошел один, прежде выяснив у нее, куда, собственно, всех их надо вести. Оказалось, что совсем недалеко. Зайдя вместе с родными в арендованный для них женою дом, Веригин был приятно поражен тем, с какой любовью и заботой там все оказалось обустроено. Впрочем, задерживаться надолго не стал – час нынче поздний и дамы его сильно утомлены, хоть и не все хотят этого показывать. Потому, распрощавшись и вновь расцеловавшись со всеми до завтра, вскоре все же пошел обратно восвояси. К моменту его возвращения праздничный стол уже практически разобрали, а лампы по всей обеденной комнате заметно приглушили. Лишь на кухне по-прежнему бодро грохотали посудой и переговаривались Даша с Варварой, безумно гордые собой за то, что нынешний прием удалось провести «не хуже, чем в Петербурге». Об этом сообщила сама Ольга Дмитриевна, когда с полчаса тому назад заглянула к ним выразить признательность за все и пожелать покойной ночи. А уж сомневаться в ее знаниях на этот счет никому и в голову бы ни пришло! Кроме того, в качестве благодарности, обеим служанкам назавтра был предоставлен оплачиваемый выходной, что только прибавило энтузиазма быстрее разделаться с уборкой и начать пораньше заслуженный отдых. Впрочем, обо всем этом, произошедшем за время его отсутствия, доктор Веригин, разумеется, ведать не мог. Насвистывая под нос мотив итальянской песенки, которую нынче вечером исполняли дуэтом жена и ее уже практически постоянный сценический партнер, он неторопливо поднимался вверх по скрипучей старой лестнице и размышлял о том, как неожиданно быстро они с Ольгой прижились в этом городе. Обзавелись в нем друзьями, прислугой, бытом… Вот только дом, жаль, маловат. Потому, пожалуй, неплохо бы уже подумать и о новом, большом и просторном, в котором нашлось бы место не только им двоим, гостям и приезжей родне, а даже, может быть, со временем – и детям? Дойдя до спальни, Александр Глебович на миг замер, прислушавшись к тому, что происходит за дверью. Было тихо, хотя исподнизу ее, на полу, виднелась тонкая полоска света. Но, ложась спать, Ольга вполне могла оставить для него зажженной свечу, чтобы впотьмах не натыкаться на мебель. Скорее всего, именно так и есть, решил про себя Веригин и, отчего-то вздохнув, тихо открыл дверь и вошел в комнату… _______________________________________ 1 - Данное издание является фундаментальным трудом по медицине, одним из самых полных медицинских изданий XIX века.
Ольга Веригина: Скрипучая лестница подсказала Оле, что Саша вернулся. В это время она сидела у туалетного столика и расчесывала волосы, приглаживая прядь к пряди, но едва послышались его шаги, Оля поспешила отложить щетку в сторону и поднялась. Ее охватило волнение, подобное которому должна была бы испытывать новобрачная в первую ночь с супругом. Только вот Ольга была не только не новобрачная, но и волнения в первую их ночь с Сашей особенно тоже не испытывала. А вот теперь, с замирающим сердцем от неожиданной тревоги и желания, она поднялась ему навстречу. Было ли правдой, то что ей почудилось днем, возможно ли, что и Александр?… Но едва он переступил порог их спальни и тихо притворил за собой дверь, как все опасения ее отступили. Взглянув в глаза мужа, она вновь, как и днем заметила тот блеск, что просто лишал ее рассудка. Сделав друг другу навстречу пару шагов, супруги оказались лицом к лицу. Улыбка на губах Ольги дрожала лишь где-то в их уголках, и ей захотелось вдруг уткнуться лицом в его грудь, спрятаться от этого переполнявшего ее счастья в его объятьях. Но было и еще одно желание, более сильное, жгучее. Сашино теплое дыхание ласкало кожу ее лица и от этого быстрее бежала кровь по венам. - Ты устал сегодня? – тихо спросила она и, нежно улыбнувшись, обвила руками его шею. Ее губы поцелуем коснулись сначала его щеки, затем скользнули на скулу. Ольга осыпала лицо мужа быстрыми, дразнящими поцелуями, лишь иногда касаясь губ, пока сам Саша не перехватил инициативу и не поцеловал ее по-настоящему, как днем, с одной лишь разницей – теперь им никто не мешал, и они могли им наслаждаться столь долго, сколько хватило бы сил. Олины пальцы нежно гладили затылок мужа, перебирая пряди его волос, в то время как его ладони, дразня ее, ласкали спину. Сколько длился поцелуй Оля не знала, пожалуй – целую вечность. Когда их губы разомкнулись, и они чуть отстранились друг от друга, чтобы перевести дыхание, она скользнула руками с его плеч на грудь, потянулась к его галстуку, вынула из него булавку и начала распутывать его узел, так сосредоточенно разглядывая кусок материи, что ему должно было просто воспламениться и пеплом рассыпаться в ее пальцах. Сняв его с шеи мужа, с лукавой улыбкой Оля высвободилась из Сашиных объятий и отошла к стулу, где и поместила первый мешавший предмет туалета. Дальше, вернувшись к мужу, словно танцуя возле него, она обошла его со спины, скользя ладонями по его груди, рукам и медленно стянула с него сюртук, прижавшись на мгновение губами к впадине под затылком. И вновь она отошла от мужа, чтобы водрузить и сюртук на положенное место. Саша с интересом наблюдал за ее игрой, а Оля с удовольствием ее продолжила – поочередно она вынула запонки из манжет рукавов рубашки, при этом поцеловав каждую его ладонь, прижавшись к ним щекой и ласкаясь словно кошка. Но когда муж попытался ее поймать в объятья снова, она увернулась и, даря самую лукавую улыбку и чуть покачивая головой, взялась за пуговицы его жилета и рубашки, ловко одну за другой высвобождая из прорезей. Распахнув рубашку, Оля прижалась губами к Сашиной груди, а стягивая ее с мужниных плеч, она целовала их, его шею – ей хотелось прикасаться к каждому миллиметру его кожи, такой горячей под ее губами, дурманящей ее сознания едва уловимым терпким ароматом. Ласки их становились тем временем все более горячими и вот уже Саша увлек ее к постели, где Оля подтолкнув его лечь на спину, склонилась над мужем, укрывая его своими волосами как пологом. Ее губы продолжали ласкать его грудь и живот, а руки уже наши застежку брюк и тонкие пальцы женщины ловко расправились и с ней, после чего ласки Ольги стали совершенно откровенными. Но когда она захотела поцеловать Сашу и вернулась к его губам, в груди ее как будто что-то оборвалось и холод пополз по ее спине, вызывая в ее сердце ощущение грядущей катастрофы, едва она встретилась с ним взглядом.
Александр Веригин: Когда Ольга игриво спросила, устал ли он сегодня, Веригин совершенно искренне ответил, что не помнит. И хотя этот странный род амнезии посетил его сегодня уже второй раз, беспокоиться было не о чем. Ну, разве что, о том, как бы до сроку не потерять над собой контроль, изображая спокойствие, когда буквально от одного Ольгиного прикосновения кровь в жилах вспыхнула, словно порох, разгоняя пульс до предела и диктуя только одно желание – обладать. Тщательно подавляемое в течение всего сегодняшнего вечера, оно готово было вырваться наружу в любой момент, сжигая на своем пути все и не оставляя места сомнениям. Но торопиться сегодня Александр не хотел, надеясь насладиться каждым мгновением своего торжества. Ведь это была настоящая, заслуженная победа! Та, за чью любовь он сражался столько лет, что уже почти утратил надежду, что это вообще возможно, ныне сама была у его ног. Жаждала его любви, просила ее – пусть не словами, так поцелуями, прикосновениями. Просила, впрочем, не униженно, а как равный равного, потому что точно знала, что имеет на это полное право. И этим лишь сильнее разжигала страсть – игры в подчинение никогда не заводили его, привыкшего доказывать свое право называться мужчиной иными способами. Потому и теперь было почти не трудно ждать, позволяя Ольге играть в затеянную ею игру, но оставив за собой право взять щедрый реванш в виде долгого поцелуя. Не слишком, впрочем, удачный, так как новый раунд вновь пошел по ее правилам. Но что это была за игра! Словно в танце, Ольга закружилась, снимая с него одежду, начав с галстука, с которым возилась чертовски долго – дразня этим столь откровенно, что, не выдержав, Александр даже покачал головой и ухмыльнулся, давая понять, что разгадал маневр и потому не пойдет у нее на поводу. Хотя мешать тоже, конечно, не станет. Так что дальше, продолжая поочередно стягивать с него то одну, то другую вещи, Ольга вновь получила карт-бланш, а он лишь обозначал свой интерес к происходящему тем, что изредка, как бы шутя, пытался поймать ее в свои объятия. До той поры, когда, расстегнув пуговицы его сорочки, она не прикоснулась губами к коже его груди… А дальше, глубоко и судорожно вздохнув, Александр решил, что хватит и, в один миг утратив прежнюю ленивую расслабленность, увлек ее за собой в постель. Но и здесь Ольга оказалась проворнее. И вот уже, полулежа на спине, упершись локтями в перину, он мог лишь безвольно наблюдать за тем, что делают с его телом ее губы и нежные пальцы. Понимая, что, кажется, никак уже не может контролировать происходящее, однако, против обычного, ничуть не тяготясь этим знанием и желая теперь лишь, чтобы все не кончалось как можно дольше. В голове из привычного множества мыслей осталась лишь одна, которую еще можно было считать разумной – откуда в ней это? Ведь сколько припоминался их прежний совместный интимный опыт, Ольгу никогда не интересовало его тело. А он, по деликатности – по глупой робости даже, что иногда бывает свойственна глубоко, но больше романтически, чем плотски, влюбленным, почти обожествляющим предмет своего культа, никогда бы не осмелился предложить ей прикоснуться к себе так. Полагая немыслимым принуждать жену к тому, к чему она, вероятно, не испытывает склонности, боясь оскорбить ее скромность, обидеть… Выходит, зря боялся, идиот? И, разыгрывая холодность и почти полное отсутствие телесных желаний с ним, с тем – другим, стало быть, Ольга была отнюдь не против изведать и прочие радости жизни?! А уж кем именно был тот самый «другой», Веригину и минуты гадать было не нужно. Буквально в один момент его давно, казалось бы, забытая тень, вынырнув из какой-то самой дальней преисподней небытия, вновь незримо стала между ним и Ольгой. А следом за ней оттуда вновь изверглись и жгучая ревность, и ярость, и никуда не девшаяся, оказывается, обида. Отравляя все вокруг своими ядами. Не оставляя никаких шансов отрешиться, прогнать их прочь, и тем хотя бы попытаться спастись от разочарования самому и спасти Ольгу от самого жестокого для женщины унижения быть отвергнутой в момент наибольшей жажды отдавать. Словно окаменев, он глядел в глаза Ольге, верно, уже ощутившей что-то и тоже смотрящей теперь на него с ужасом и тоской, не в силах передать словами собственного отчаяния. Но поделать с собой уже ничего не мог. Она же, тем временем, напротив, пыталась выяснить, что произошло, все еще не в силах поверить, что все кончено. - Прости, - только и смог, в конце концов, выговорить Александр. Затем, отодвинув жену от себя, сел на краю постели к ней спиной и, опустив голову в раскрытые ладони, спрятал в них лицо. – Мы не должны были это начинать… я не должен был. Словно не слыша этих слов, она потянулась его обнять и вновь шепотом спросила, почему он ее не хочет. И тогда, отшатнувшись, Веригин вскочил на ноги и отошел к противоположной стене комнаты, чтобы быть от нее как можно дальше. Только так сейчас и получалось у него хотя бы просто дышать. Раскрывшись заново, рана, которую по глупости считал почти зажившей, как и полагается, в таких случаях, дала боль, троекратную против изначальной… - Ну как же тебе объяснить? Я не хочу тебя потому, что… черт! – воскликнул Александр тихо, вновь схватившись за виски и разведя руки в стороны. – Нет, это ложь, я очень хочу тебя, Оля! Очень! Даже сейчас! Но это… не весь я! Понимаешь? Я не простил тебя здесь! – он с размаху стукнул себя по груди кулаком. – И здесь! – прибавил он затем, указав на голову. – Потому, когда ты целовала меня, вместо того, чтобы думать о нас, представлял лишь то, как ты делала то же самое – с ним! Ты знаешь, я всегда плевать хотел на то, кто у тебя был раньше, до меня. Но на то, что ты нарушила свою клятву уж после нашей свадьбы – мне не плевать! Оказывается, я не могу с этим смириться, Оля, как бы ни желал обратного! Пока – или в принципе – не знаю, но не могу! И еще это было бы оскорблением, прежде всего для тебя, если бы я сегодня отдался твоей воле и своим желаниям – как будто бы… воспользовался тобой! И поступил бы тем ровно так же, как тот дважды обманувший тебя подонок! А я, поверь, меньше всего хочу становиться с ним на одну доску! Вот и все. Больше мне сказать нечего и, наверное, лучше будет просто уйти! – с этими словами он и вышел из спальни, тихо закрыв за собой дверь, проклиная себя за столь малодушное бегство, но и на самом деле, не имея более ни слов, ни сил, чтобы продолжить этот разговор.
Ольга Веригина: Саша вышел из комнаты, а у нее перед глазами еще долгое время было его лицо, искаженное одновременно яростью и тоской, и в ушах еще слышался его голос. Ольга стояла на коленях на самом краю кровати, молитвенно сложив руки и прижимая их к груди, и не могла заставить себя пошевелиться. Тело ее будто было скованно цепями, но в груди при этом бушевал огонь из собственной ярости, выжигая душу и боль от этого была почти физической. Ярость ее была направлена не на мужа, только что отвергшего ее, а против себя самой, полностью заслужившей эту кару. Как же она сейчас ненавидела себя – за свою глупость и слабость, потакая которым, она совершила предательство против мужа. Ненавидела свой проклятый эгоизм, за которым столько лет ничего не видела и не замечала, а лишь страдала от скуки в своем союзе с мужем. А вот оно счастье, было совсем рядом, только лишь вовремя нужно было протянуть к нему руку. И что осталось от него теперь? Он считал ее прокаженной. Даже хуже. Ему невыносимо было дотронуться до нее, не представив себе, что на ее коже до сих пор остался след другого мужчины, что тот, другой мужчина, владел ее телом. Но ведь только телом! Ни душой. Ее душа никогда никому не принадлежала, до этого времени. Она теперь это знала наверняка, да что толку от этого знания?! Слезы беззвучно текли по щекам. Ольга плакала молча, как совсем отчаявшийся человек, лишь иногда судорожно вздыхая и кусая губы, которые силились произнести имя покинувшего ее мужа. А после, вконец обессиленная, она повалилась на кровать, пряча лицо в ладонях, словно кто-то мог видеть ее мучения и стыдясь этого, она желала исчезнуть вовсе. Оттирая слезы, которые от этого лились еще сильнее, Оля думала, что теперь уже кончено навсегда, что это был последний их шанс вновь быть вместе. И вновь она вспоминала сказанные им слова – он не сможет ее простить, ни теперь, ни в будущем. Каким же недолговечным оказалось счастье или она его только придумала? Но вскоре, чуть успокоившись, она подумала и о том, что снова ведет себя как эгоистка – упивается своим горем. Да, его слова причинили ей боль, она ощутила себя отвергнутой, но разве и он не страдает сейчас?! Разве Сашина боль меньше ее? Пошатываясь от слабости, что хватила ее тело после слез, она решила пойти к нему, сказать хоть что-то, что может ему помочь. Но когда она подошла двери и взялась за ручку, то нерешительно замерла. Что ей ему сказать? Да и станет ли он ее слушать, ведь в ее оправданиях он не нуждается. Не затем ли он ушел из спальни, чтобы не видеть теперь Олиного и не слышать жалких слов, которыми все равно ничего изменить было невозможно. И Оля вернулась в постель. Уснула она лишь под самое утро и спала как-то тревожно, от чего после пробуждения чувствовала еще большую усталость. За окном, будто насмешкой ее настроению, ярко светило солнце и по его расположению Оля поняла, что уже почти полдень. Но вставать она не спешила. Вчерашняя боль отзывалась в груди тоской, и ей хотелось бы, чтобы все это было лишь ее дурным сном. Но глаза болели от вчерашних слез, на ресницах блестели кристаллики соли, а главное - рядом не было его. Впрочем, сейчас Ольга и не хотела бы встретиться с мужем. Она намеренно долго пролежала в постели, пытаясь уловить хоть какие-то звуки в доме. Но из спальни ничего нельзя было услышать, а если Саша и был дома, то не стал бы намеренно шуметь. И тогда она встала, умылась, просто уложила волосы, из одежды выбрала обычную блузку и серую юбку, и вышла из комнаты. Во всем доме царила какая-то особая тишина – тишина пустоты. Слышно было только как тикают часы, да где-то внизу стучится в стекло проснувшаяся муха. И хоть Оля поняла сразу, что в доме нет ни единой живой души, спустившись вниз, она с замирающим сердцем вошла в гостиную, но ни там, ни в соседней столовой мужа не застала. Только кошка намывала котят и равнодушно взглянула на женщину, когда та осмелилась пройтись до кабинета, дверь которого была приоткрыта. И осторожно, будто делала что-то преступное, Ольга заглянула внутрь. Кабинет был пуст. И почему-то, Ольга вздохнула с облегчением, поняв, что дома его действительно нет. Встретиться с ним после минувшей ночи ей не хотелось сейчас. А раз его нет дома, то, скорее всего, он пошел к матери и сестрам, и это было естественно с его стороны, а Ольге там сегодня делать было нечего. Тогда, она торопливо выпила чаю и отправилась в единственное в городе место, где ее приходу порадуются и где она может позабыть свои печали даже в воскресный день.
Александр Веригин: - Что стряслось, Саша? – голос старшей сестры, вышедшей на маленький балкончик мезонина, спустя несколько минут поле того, как Веригин и сам отправился туда, чтобы выкурить на свежем воздухе очередную папиросу, заставил его обернуться. - Ничего, о чем ты? – поинтересовался он как можно более беззаботно. Прежде изобразив, разумеется, широкую улыбку. - Ну, хотя бы о том, что ты куришь… - Что, в самом деле? Как я мог?! – перебил Александр, и, тотчас затушив окурок, иронически продемонстрировал его Таше. – Все, вот видишь, больше не курю!.. А вообще приятно знать, что дорогая сестрица, как и в детстве, внимательно следит за моим поведением. - … Третью папиросу за этот час, – как ни в чем не бывало, продолжила свою реплику Наталья Глебовна, игнорируя его браваду. – И не паясничай, пожалуйста, дорогой братец. Не хочешь говорить – не говори. Я ведь не настаиваю. Просто переживаю за вас. - За нас? – переспросил Веригин, взглянув на нее теперь уже с удивлением. Таша, и верно, отличалась в их семье наибольшей наблюдательностью во всем, что касается человеческих взаимоотношений, однако не могла же она догадаться о вчерашней ссоре… по трем выкуренным им папиросам? - Да, за вас – с Ольгой. Вчера вечером оба буквально светились от счастья – я даже удивилась и порадовалась, сколько видела вас прежде, никогда не было такой идиллии, а тут – прямо молодожены! А сегодня ты здесь один, ни свет, ни заря, мрачнее тучи. Да еще куришь беспрестанно и грубишь старшей сестре. Ну что еще тут можно подумать? - Например, то, что по такому сотруднику, как ты, давно плачет наблюдательная часть сыскной полиции, - усмехнулся он в ответ и, подтянув ее за руку к себе поближе, обнял за плечи. – Прости, Таш, если обидел, но я действительно не хочу об этом говорить. Пустое, перемелется – мука будет. - Как знаешь… А что касается полиции, ты прав, мне тоже иногда кажется, что у меня бы это получилось не хуже, чем у многих ныне действующих там господ. - Куда лучше! – воскликнул Веригин, и они рассмеялись теперь уж вместе, а после еще некоторое время еще стояли молча вдвоем, обнявшись, пока на балкон не высунулась обиженная Ниночка с вопросами, зачем это старшие так надолго от всех уединились, и над чем без остальных смеются? - Это даже нечестно, Натали, так надолго узурпировать Сашу! – проговорила она, пылая ревнивым возмущением. – Мы ведь тоже по нему соскучились, не меньше тебя! А ты… Вот и маменька негодует! - Ох, ну раз маменька негодует, тогда беги скорее, скажи, что мы уже идем! – оглянувшись через плечо, откликнулся Александр Глебович «на полном серьезе», позволив себе вновь улыбнуться только тогда, когда младшая сестренка скрылась внутри комнаты. – Странное дело, смотрю на них, и думаю, что моя Ольга была даже моложе, когда мы женились, а вовсе не казалась таким ребенком, как наши Ася и Нина. - Не знаю, может, ты скажешь, я не права, но рано взрослеют дети лишь в тех семьях, где их не слишком любят. - Спорное утверждение! Уже хотя бы потому, что нас с тобой родители любили не меньше девочек, а между тем… - Что? – хитровато сощурившись, поинтересовалась Наталья Глебовна, – если ты считаешь, что женитьба, или вот это, – здесь она слегка дернула несколько опешившего от такого обращения брата за бороду, – есть признаки того, что ты рано повзрослел, то вынуждена тебя разочаровать, дорогой! Ну а я – это чтобы пресечь дальнейшие инсинуации на данную тему – просто редкое исключение, которое лишь подтверждает общее правило, понятно? А теперь пойдем в комнату. А то и в самом деле, ты после уйдешь к жене, а меня весь вечер станут терзать незаслуженными упреками в единоличном «присвоении Сашеньки»! - Этого, конечно, мы не допустим! – подмигнул ей Веригин, и вместе они вернулись к матери и сестрам, в обществе которых затем провели еще несколько прекрасных часов, наполненных общими воспоминаниями о родном городе и доме, о близких – живых ныне и давно уже ушедших. Все это будто бы, и в самом деле, каким-то чудом погружало в давно ушедшее детство и миновавшую юность. А заодно заметно приглушало степень душевных терзаний, не оставлявших Александра с момента, когда, уходя, он закрыл за собой двери их с Ольгой спальни, предполагая, что после этого разговора туда уж точно никогда более не вернется. Ни в каком качестве. Хотя, при этом, как ни странно, ощущал нечто сродни удовлетворению. Не оттого, что только что, кажется, разрушил свой брак – теперь уж окончательно и бесповоротно. А потому, что словно бы прорвался, наконец, давно зревший в душе нарыв, с которым он жил так долго, что уже и забыл, как можно существовать без него. Но вот – все до одного мучившие его демоны вырвались наружу. И стало как-то… иначе, хотя и непонятно до конца, хорошо или плохо. Что чувствует теперь Ольга, ставшая их невольной жертвой, представить Веригину было еще сложнее. Однако, ощущая вину, что испортил ей заслуженный триумф хотя бы и в качестве хозяйки прекрасного праздника – если забыть обо всем, что случилось дальше, он желал мира. Ну, или хотя бы какого-нибудь временного перемирия. Пока не уедут родные и они, словно два боксера на ринге, не сойдутся в новом раунде своего извечного поединка характеров. Потому, распрощавшись, в конце концов, с матерью и сестрами, отправился домой, не в больницу, как планировал еще утром: подобное случалось нередко, потому никого бы не удивило его присутствие в рабочем кабинете, где можно было бы даже и переночевать. Но Ольги там неожиданно для себя не застал. Не оказалось там и Даши с Варварой, так что не у кого было даже узнать, куда барыня подевалась. Впрочем, вскоре Веригин все-таки сообразил, где именно ее искать. Ибо не в гости же она, в самом деле, ушла? А подумав еще немного, даже решил, что это будет и лучше, если встретятся они сегодня первый раз не наедине, а где-нибудь на людях. Легче для обоих. Потому не стал более ждать, вновь оделся и вышел на улицу, а спустя еще несколько времени уже стучался в дверь детского приюта. Там ему навстречу с удивлением вышла Анна Павловна Ершова, которую тоже, верно, не особенно заботил библейский постулат о том, что воскресный день непременно следует проводить в отдыхе от трудов насущных. Обрадовавшись их неожиданной встрече и выразив восхищение вчерашним праздником, она, однако, сразу же сделалась вновь серьезна, когда заговорила об Ольге. - Если честно, доктор, я поражена ее самоотверженностью, но и в то же время немало тревожусь о благополучии! После стольких трудов накануне! Говорю: да пойдите же уже отдохните, милочка! На вас же лица нет от усталости! Но нет, еще немножко посижу, говорит, и тогда… Ну хоть прогоняй ее, право! Вы уж, Александр Глебович, как муж, на нее повлияйте! Заберите вашу неугомонную домой! - Да я, собственно, за этим и пришел… - Вот и хорошо! Вот и идите, она нынче в читальне, со обоими своими любимцами. Не совсем поняв, о ком именно идет речь, Веригин, тем не менее, кивнул, и, раскланявшись с дамами, последовал в указанном ему направлении. Где и верно, обнаружилась его жена в компании парнишки, который, медленно читал вслух по слогам, водя пальцем по книжным строчкам, и совсем маленькой еще девочки. Сидя у нее коленях, та сосредоточенно изучала и теребила пальчиками брошь-камею, украшавшую ворот блузки. А Ольга, совершенно поглощенная наблюдением за юным читателем, кажется, даже этого не замечала, гладя малышку по голове с неосознанной лаской привычной к безобидному детскому баловству матери. - Не помешаю? – тихо спросил Александр Глебович, присаживаясь на длинную скамейку рядом с ними.
Ольга Веригина: Отправляясь в приют в воскресный день, Ольга Дмитриевна надеялась там никого не застать. Вернее, никого из знакомых, которым бы пришлось что-то объяснять. И все-таки, на всякий случай Оля заготовила один ответ, который вполне мог объяснить ее причину нахождения здесь, а не дома. Она его даже отрепетировала, пока шла по улице, чтобы произнести в случае необходимости как можно более естественно, что ей и пришлось сделать, когда к обеду в приют пришла директриса. Анна Павловна всегда проверяла как дети питаются и все ли благополучно, благо и жила она совсем рядом, так что ей не составляло особого труда заниматься этим. И скорее, было в радость. Но завидев издали Ольгу Дмитриевну, носившуюся с детьми на заднем дворе в салки, а точнее в «коли»*, она была изумлена. Впрочем, как и сами дети и нянечки, когда увидели госпожу Веригину на пороге приюта. В воскресенье жизнь в этом месте сильно отличалась от повседневной – дети, освобожденные от занятий учебных, искали себе всевозможные развлечения. Кто-то проводил время с пользой, читая или повторяя урок, но большая часть ребятни на то и была ребятней, чтобы посвящать свободное время играм, особенно в такой погожий день. Поэтому, мальчишки гоняли во дворе мяч, изображая игру в модный нынче и в России футбол, но о правилах которого не слишком знали. И хотя молодой преподаватель математики пытался им что-то разъяснить, им нравился просто сам процесс. Несколько ребят занимались цветами на клумбах и посадками в огороде. Ну а малышня к приходу Ольги Дмитриевны была вся уложена спать. Поэтому, поднявшись вначале в дом, Ольга помогла одной из нянечек разобрать глаженое белье, но эта работа ей не подходила сегодня. Руки были заняты делом, в отличии от головы, и мысли крутились лишь вокруг одного: «Что теперь?» А «теперь» все каким-то размытым. До вчерашней ночи у них с Сашей была вполне нормальная и счастливая жизнь. Разве же не были они ею довольны? Но оказывается, все это было лишь миражом. Так как если Саша не простил ее до сих пор, то и в прочем он должен был лишь притворяться. Пусть и не только перед ней, а может и не столько перед ней, сколько перед самим собой. И чем больше Ольга об этом размышляла, тем горше ей становилось на душе. И тогда, закончив рассортировку вещей, она вышла подышать воздухом. Там-то на нее и напали старшие девчонки, с криками: «Собирайся, народ, кто в коли идет?» и схватив ее за руку, потащили на двор. Вначале она хотела воспротивиться, но после вдруг решилась. И в этой беготне и смехе, который постоянно взрывами разносился над шумным детским обществом, когда кто-то из ребят нарушал правила или пытался сжульничать и бывал уличен в этом не обидным, но метким прозвищем, Ольга и вправду забыла все свои печали. - Ольга Дмитриевна? – позади смеющейся Ольги, пытающейся отдышаться и прижавшейся одной рукой к стенке, вдруг послышался знакомый голос. Она обернулась и увидела Ершову, в глазах который был тот самый вопрос, - Бог мой, как вы раскраснелись! Вам бы воды выпить. - Пустяки, Анна Павловна. Мне хорошо, - не сорвала Ольга, - Да и обед скоро, вот и отдохну. Но когда пришло время обеда, а она не пошла домой, директриса все же не выдержала и задала вопрос в слух. И так же, как она репетировала – спокойно и четко, Ольга ответила, что дома ей сегодня заняться нечем, а муж у своих сегодня и мешать им ей бы не хотелось, так давно друг с другом не видавшимся. Анна Павловна объяснения ее приняла, пригласила в свой кабинет отобедать, а после трапезы, Оля занялась своими любимцами – самыми маленькими из питомцев, с которым немного поиграла, но после, как бы нечаянно, уединилась со Степой и Танечкой. Степа притащил книгу и открыл ее на странице с картинкой, где сидело множество разных птиц, и все будто потешались над маленьким большеголовым птенцом. - Что они делают? - спросил мальчик, протягивая книгу Ольге. Но та, разгадав его хитрую затею, лишь мельком взглянула на картинку и пожала плечами. - Откуда же мне знать, тут надо прочесть. Степа еще раз протянул ей книгу и уже напрямую попросил ее ему почитать. Но Оля опять не взяла ее, а пригласив мальчика присесть с ней на скамейку, и взяв его сестру на свои колени, напомнила, что читает он уже и сам хорошо, а у нее болят глаза. Поэтому, они с Танечкой на сегодня сделаются его слушательницами, а он расскажет им эту историю. И пока Степа читал сказку о маленьком лебеде, Оля вновь ощутила что-то сродни счастью. Если оно невозможно дома, то здесь оно было реально. Уж раз она не может любить мужа, то всю нерастраченную любовь подарит детям, которые здесь в ней и вправду нуждаются и которые ей ответят взаимностью. Таня сидела у нее на коленях. Крепко обхватив ее одной рукой за шею, второй же она то теребила брошь на блузке, то вертела в руках подвес ее серьги, но вновь возвращалась к брошке, которая была ей явно интересней. Степа читал сначала очень медленно, но постепенно, увлекшись процессом, все резвее складывал буквы в слова. Оля лишь изредка помогала ему, поясняя непонятные и самые длинные из них. И время от времени отводила со лба мальчика прядь непослушных волос, которая мешала ему, но увлеченный чтением, он не мог с ней справиться, лишь дуя на нее. Она не обратила внимания на шаги, послышавшиеся позади нее, а когда Саша сел на скамью, сердце ее замерло от страха. Она намеренно оттягивала момент возвращения домой, она боялась идти туда, не зная, чего ожидать и как себя теперь вести с ним. И вот, Саша сам явился перед ней, так запросто, что и от этого ей стало жутко не по себе. Таня будто почувствовала это, и сильнее стиснув пальцами брошку, во все глаза уставилась на пришедшего мужчину. - Нет, - почти шепотом ответила Оля и даже попробовала улыбнуться дрожащими губами, - Хотя, стоит спросить чтеца. Степа недовольно поморщился, ведь ему оставалось еще целых три слова до конца предложения и пока он их не вымучил, то и не ответил. Подняв взгляд на мужчину, он наморщил лоб, будто что-то припоминал, а после, уже с сияющим лицом, заявил: - А я вас знаю! Вы доктор, вы лечили ребят, когда они болели! А разве теперь кто-то опять заболел? – уже серьезно, глядя на Олю, спросил мальчик. - Нет, никто не болеет. Александр Глебович не только доктор, он мой муж и, похоже, пришел за мной. - Ну во-от, - расстроено протянул Степа, а Таня уткнулась ей в шею носом и засопела, от чего Оля невольно улыбнулась, - А если вы уйдете, то не узнаете, чем закончилась история! - Это верно, - Оля серьезно кивнула мальчику, но у того уже был свой план. - А я читаю не быстро. Пускай он закончит. Он умеет читать? - Вот уже не берусь сказать, давай узнаем, - и Оля вдруг с вызовом посмотрела на мужа, будто проверяла, сможет ли он поддержать эту игру. *коли (дотронуться — «уколоть», начало — «собирайся, народ, кто в коли идет?») - название салок в Астраханской губернии
Александр Веригин: Обычай читать вслух, собираясь вечерами у камина в гостиной, водился у Веригиных сколько Александр себя помнил. Вначале этим по очереди развлекали детей – тогда их было всего двое, сами Анна Софроновна и Глеб Александрович, исподволь и ненавязчиво вырабатывая тем заодно своего рода душевную потребность. И, в конце концов, вполне в этом преуспели, так как, подрастая, Таша с Сашей уже и сами на равных с родителями правах принимали участие в тех домашних посиделках. Привычка не пресеклась и после рождения младших девочек. Просто главными домашними чтецами тогда стали уже подросшие старшие дети, а потом – после того, как Александр уехал учиться в столицу, а отец тяжело заболел, одна Наташа, прожившая с родителями и сестрами еще несколько лет. Неизвестно, правда, продолжается ли эта традиция поныне. Однако теперь, когда Ольга вдруг, сама того не ведая, ему о ней напомнила, Веригин захотел непременно узнать, пока все родные здесь, рядом. Ну а в данный момент просто спокойно и доброжелательно принял сопровожденное зачем-то испытывающим взглядом предложение почитать и для питомцев приюта. Хотя делал подобное в последний раз, дай бог памяти, лет двадцать тому назад. Да и еще и сказку… Тем не менее, занятие это вскоре его весьма увлекло. Знакомый, но прочно, кажется, уже забытый в плане деталей и подробностей сюжет о бедном гадком утёнке оживал в памяти на удивление быстро. А в воображении, как и в детстве, рисовались картины, которые были существенно ярче и интереснее простеньких книжных иллюстраций. Кроме того, читал Александр Глебович, вопреки высказанным в том сомнениям, совсем неплохо – во всех смыслах. О чем, в принципе, знал, и в чем в очередной раз убеждался, поднимая изредка взгляд от книги и с едва заметной улыбкой поглядывая на сидевшего тихо, точно завороженного, мальчишку. Да что он, даже младшая девочка, скорее всего, еще толком не понимающая смысла истории, но все равно привлеченная интонацией интересного незнакомца, прекратив терзать многострадальную Ольгину камею, теперь только слушала, сосредоточенно посасывая при этом свой большой пальчик. - « ... И вот крылья его зашумели, стройная шея выпрямилась, а из груди вырвался ликующий крик: «Нет, о таком счастье я и не мечтал, когда был еще гадким утенком!» - дочитав последнюю строку сказки с неизменным счастливым финалом, Веригин обвел взглядом всех своих слушателей, и, неторопливо закрыв книгу, тихо положил ее на стол. - А я знал, знал, что тот утёнок никакой и не утёнок вовсе, а лебедь! У нас рядом с деревней тоже был пруд, в усадьбе у барина! А в нем лебеди, много, с дюжину! Мы их часто крошками хлебными кормить бегали – теми, что от обеда оставались, правда, Танюшка? Хотя, ты ж и не помнишь, наверное… - нахмурившись, точно от дурного воспоминания, мальчик ненадолго умолк. А потом вновь посмотрел на Александра. – А у вас хорошо читать получается, даже лучше, чем у наших воспитательниц! Вы, наверное, много книжек прочли? - Немало, - пожал плечами Веригин, которого чем дальше, тем больше развлекал этот разговор с парнишкой, который поначалу явно воспринял его появление если и не в штыки, то с заметной ноткой ревности, видно, не желая ни с кем делить внимание милой его сердцу Ольги Дмитриевны. Даже с ее законным супругом. И в этом Александр Глебович его, в общем, хорошо понимал – как мужчина мужчину. Должно быть, еще и поэтому согласился читать, чтобы хоть немного ослабить с первого взгляда наметившееся напряжение – вроде, пока небезуспешно. - Тоже любите сказки? - А ты знаешь, не особенно! – серьезно, словно взрослому, ответил доктор. Мельком взглянув при этом на жену, он заметил, что та, напротив, крайне внимательно следит за их общением. Интересно, почему? – Сказки – они ведь больше для девочек. Я про приключения читать люблю. Про английского моряка Робинзона, который после кораблекрушения попал на необитаемый остров, про траппера Натти Бампо… - А кто это – «траппер»?! - Ну, это охотник такой, знаток обычаев американских индейцев, про них-то ты хоть слышал? - Неа! – мальчик помотал головой и сокрушенно вздохнул. – Воспитательницы про такое нам не рассказывали. - Весьма досадное упущение с их стороны, - согласился Веригин и вновь, чуть заметно усмехнувшись, покосился на жену. – Надо бы поправить. - Так, а вы бы тогда и рассказали сами, дяденька? - Ну я-то могу, конечно! Хотя, это довольно длинная история. И вообще ее лучше читать, чем слушать… Я тут вот что подумал. Может, ты как-нибудь найдешь время навестить нас с Ольгой Дмитриевной? Не один, а с сестрой, конечно, - поспешно прибавил Александр, заметив, что ответственный парнишка явно колеблется между собственным желанием и необходимостью заботиться о сестре, которую, в отличие от него, пока никто в гости не пригласил. – Книга ведь у меня дома! Будешь ее читать, сам. А я, если что непонятно – объясню. - Да кто ж отсюдова вот так запросто отпустит?! Да еще и вместе с Танюшкой! – вновь горестно вздохнул не по годам рассудительный собеседник доктора. – А тут еще все дамы оченно строгие! Особенно Анна Павловна! - Согласен, дама не из сговорчивых. И все же… Может, мы попробуем рискнуть договориться, не испугаемся? Что скажешь по этому поводу, Ольга Дмитриевна? С этими словами Веригин обернулся к супруге, и теперь уже в его взгляде можно было прочесть нечто, вроде своеобразного вызова.
Ольга Веригина: Всего пару минут потребовалось Александру Глебовичу, чтобы дочитать детям сказку, но за это время его жена успела погрузиться в мир грёз. Еще не изгладились из ее памяти события прошлой ночи, но эта мирная картина перед глазами и образ этого мужчины, такого спокойного сейчас, позволяли ей думать, что самого страшного-то и не случилось. И тоска по невозможному в их доме миру, которая мучила ее весь этот день, вдруг несколько притупилась, и даже что-то вроде надежды вновь зажглось в душе. Ольга Дмитриевна прикрыла глаза, прижалась щекой к шелковистой головке девочки и, из-под прикрытых ресниц, украдкой любовалась мужем. Его лицо, как и интонации его голоса, менялись в зависимости от того, что происходило на странице книги, а Оля улыбалась и этому, и тому, как Стёпка, увлеченный событиями сказки, пусть и не волшебной, но поучительной даже рот приоткрыл от восторга. Когда же Саша отложил книгу и с мальчиком у него завязался вполне серьезный и мужской разговор, Оля уже не таила своей улыбки, радуясь тому, что два этих мужчины так быстро нашли общий язык. И предложение Саши она не только одобрила, но готова была горячо поддержать, так как сама много раз думала о подобном, только вот не знала, как отнесется к таким визитерам ее муж, да и одобрит ли Анна Павловна?! - Это очень хорошая мысль, - поддержала Ольга и мужа, и Степу, который смотрел на нее так, будто она могла отказать, - Но с Анной Павловной, действительно, нужно будет поговорить. Я узнаю у нее, но думаю – она нам разрешит. - Правда?! – будто не веря в возможное счастье, переспросил Степа, - А когда? Когда можно прийти к вам? В следующее воскресенье? - Это нужно будет у нее узнать, но обещаю – это будет скоро. А наша Варвара напечет к приходу таких гостей вкусных пирожков. Тех, что я сюда вам приношу. - И Таня тогда сможет посмотреть на ваших котят, Ольга Дмитриевна, и поиграть с ними, пока мы будем читать! – добавил Степа весьма деловито, поглядев при этом на доктора, будто это было исключительно важное и сугубо взрослое занятие. Но Танечка на брата не обиделась, а вспомнив рассказ Ольги Дмитриевны про маленьких зверьков, восторженно округлила глаза, открыла рот и прижав большой палец к ладошке, показала брату четыре оставшихся пальца, - Точно, их четыре же! И тут случилось совсем неожиданная вещь – Таня слезла с Олиных колен и подошла к ее мужу, заглядывая ему в глаза, а после потянула его за рукав, заставляя подняться. Затем она серьезно поглядела на брата и тот, давно понимая ее молчаливый язык, пояснил, что Таня хочет что-то показать Александру Глебовичу. - Я думаю, она хочет показать вам рисунки. Она много их рисует. Ольга Дмитриевна ей даже карандаши ей цветные принесла. Прошло не меньше получаса, прежде чем Веригины покинули приют. Домой они шли молча и каждый размышлял о своем. Оля думала о том, что удивительно быстро и естественно эти двое ребятишек потянулись к Саше, хотя именно им двоим всегда было особенно тяжело привыкать к новым людям. А Таня и вовсе сторонилась мужчин. Но и не только дети открылись Оле с новой стороны. Саша так же, кажется, был рад этому знакомству и общению. Никогда прежде в их семейной жизни не вставал вопрос о детях – Саша с ней об этом не заговаривал, а она сама прежде вовсе не желала себя обременять подобной заботой. И в тот день, когда в первые их недели жизни в Черном Яре Саша вдруг предположил ее беременность от любовника, она сильно испугалась. Теперь же, она желала стать матерью, подарить свою любовь, если не мужу, то детям. И эта мысль ее вдохновляла, хотя до конца еще она решения не приняла.
Александр Веригин: Все когда-нибудь заканчивается – и хорошее, и дурное. И пришедший в положенный срок следом за апрелем, май 1896 года будто бы намеренно взялся доказывать доктору Веригину справедливость этого старинного закона мироздания. В самом начале месяца, пробыв в Черном Яре в общей сложности около двух недель, обратно в Москву засобирались сестры и матушка, хотя и сам Александр, и Ольга уговаривали не спешить с отъездом. Но, прежде, необходимо было еще добраться до Астрахани, куда Веригин, конечно же, вызвался их проводить. Дороги давно просохли от весенней распутицы, и путь обещал быть вполне комфортным и недолгим. Поэтому матушка и особенно Наталья поначалу просили его не беспокоиться и не выдумывать себе ненужных забот. Однако он настоял. И, в конечном счете, оказался прав. Потому что в ожидании отъезда, их семейство получило еще один прекрасный и солнечный день, который они провели все вместе, гуляя по утопающему в пышных красках весны южному губернскому городу и наслаждаясь теми развлечениями, которые никак не мог бы предоставить своим гостям крохотный Черный Яр. Ну а потом все же пришел и черед неизбежного прощания. Стоя на перроне железнодорожной станции перед открытыми дверями вагона, сестры лишь поначалу шутили, улыбались и звали Александра как можно скорее посетить в ответ родной город, а потом, как водится, загрустили, дружно захлюпали носами следом за маменькой, которая уже давно плакала без смущения и в открытую. И не желала при этом выпускать единственного сына из объятий так долго, что строгий кондуктор был вынужден трижды, прежде чем это случилось, предупредить их семейство о скором отправлении и необходимости занять свои места в вагоне. И вовремя. Едва все в последний раз обнялись, расцеловались и поднялись по высоким чугунным ступеням, состав медленно тронулся с места, выпустив из-под колес паровоза обильные клубы густого белого пара. Как плотная завеса, он окутал собою людей на перроне и словно бы окончательно отделил уезжающих от тех, кто остается. Именно в этот момент Веригин, по природе не склонный к излишним сантиментам, вдруг ощутил, как горло стиснуло невидимым обручем, а глаза странно защипало… Оставалось надеяться, что из-за общей суматохи в толпе, пришедшей в движение следом за составом, этого никто не заметил. Разве что Ольга, которая все это время была рядом и – без слов, чуть крепче обычного сжала его ладонь в своей руке, когда среди прочих провожающих они шли обратно к дожидавшемуся их у выхода экипажу Прозоровых. Он был благодарен ей за такую молчаливую поддержку. Во вновь наладившихся, вроде бы, супружеских отношениях, после бурного объяснения в вечер после его именин, для Александра было свидетельство конечности, наряду с хорошим, и всего плохого. Видит бог, он не желал того, что произошло. Хотя, как уже было сказано, и не слишком сожалел, радуясь в душе тому, что теперь – лишь теперь – окончательно с женой откровенен. Что чувствовала сама Ольга, Александр не знал. Но, судя по тому, что вот уже несколько дней они вновь полноценно общались, а теперь она даже его поддерживает, перемирие, о котором мечталось наутро после ссоры, все-таки стало миром. Старым или новым – пока неясно. Но и это уже хорошо. Была, впрочем, еще проблема, решение которой с приездом родных Веригин прочно отодвинул на задний план, но теперь уже избегать не мог. И вот она пока никак не вписывалась в тесные рамки древней людской мудрости. Ведь он действительно не знал, хорошо или плохо то, что все-таки пришлось сделать почти сразу после возвращения в Черный Яр из столицы губернии. Там, проводив своих в Москву, Веригины задержались еще на несколько дней в гостеприимном доме у Прозоровых, где почти каждый вечер собирались за щедрым столом как своим узким кругом, так и с новыми людьми, которым тоже было интересно повидаться с земским доктором, добившимся за короткое время столь значительных успехов, и с его очаровательной женой. В один из этих ужинов Александр Глебович познакомился с руководителем всей Астраханской земской медицинской организации, тот высоко оценил его работу, особенно хвалил за точность и своевременность предоставления статистических данных: - А то ведь знаете, как у нас все эти отчеты составляют, доктор! А у вас все четко и по существу. Поблагодарив его в ответ за то, что в свою очередь прислушиваются и к их местным нуждам, Веригин вскоре увидел в этом знакомстве возможность, которой не имел прежде. Но пытаться воспользоваться ей прямо здесь же, за столом, разумеется, не спешил. Вместо этого, лишь в конце вечера, отведя нового знакомого в сторону, испросил для себя разрешения навестить его в присутственные часы по поводу одного частного вопроса. Тот без колебаний ответил согласием: - Приходите завтра же. И наутро, когда дамы, смеясь и перешептываясь, точно юные гимназистки, упорхнули после завтрака в город, рассчитывая совершить набег на модные лавки с целью пополнения летнего гардероба, а Иван Максимович, извинившись, отпросился на пару часов в свою контору, Веригин также покинул дом, намереваясь за то же время уладить собственное дело, не привлекая к этому ничьего внимания. В управлении его встретили не менее любезно, чем вчера. И суть проблемы выслушали весьма внимательно – понимая, что это важно, Александр Глебович был довольно откровенен. Отчего, узнав все детали и подробности, его собеседник ненадолго задумался: - Понимаю вас. Вопрос действительно щекотливый. Только что уж тут поделаешь? Хорошо было бы, если бы всякий мог выбирать для себя судьбу! А так-то… Впрочем, чего же вы от меня-то хотите в этом случае для себя? Сказали ведь давеча, что речь о частной проблеме. - Вот в том и дело, - вздохнул в ответ доктор. – Видите ли, я всерьез полагаю себя в некотором смысле ответственным за произошедшее. Бедная девушка ни в чем не виновата. Но ни в чем не виновата и моя жена, для которой она представляет постоянную угрозу – если ничего не предпринять. Потому проблема эта в немалой степени и есть моя, частная. Я ее и должен решить. Но прежде желал бы все выяснить заранее. И устроить дальнейшее существование сестры Лисицыной с максимально возможным комфортом. - Что же, полагаю, это будет нетрудно. В городе есть соответствующего профиля отделение губернской земской больницы. Пребывание в нем бесплатно. Есть и частный пансион. Как вы понимаете, условия там совсем иные, однако – за плату… - В таком случае меня вполне устроит второй вариант. И я лично готов вносить необходимую сумму столько времени, сколько это потребуется, - тут же откликнулся Веригин, который, и верно, давно это обдумывал, отчасти и потому, что такой способ решения проблемы со Стешей более других успокаивал его совесть. – Я просто не знал наверняка, есть ли и в Астрахани частные заведения для душевнобольных, как, например, в Петербурге, или Москве. И выяснить было особенно не у кого… Я и теперь желал бы устроить все так, чтобы никто не знал о моем участии в судьбе этой девушки, кроме нас с вами. Речь о спокойствии моей жены. Не хотел бы, чтобы вокруг ее имени в связи с этим делом появилась даже возможность возникновения слухов и пересудов. - Это разумный довод. Не волнуйтесь. Все останется между нами. Я разузнаю детали и смогу вскоре их вам описать, если оставите свой домашний адрес. Обещание было выполнено. И, спустя несколько дней, в Черный Яр действительно пришло письмо от астраханского собеседника доктора со всеми необходимыми ему сведениями. А еще через некоторое время, в сопровождении сестры Добржинской, Стеша Лисицына была отправлена в свою новую обитель. Отъезд, так же, как и известие о перемене своей участи, она восприняла спокойно и, кажется, даже равнодушно. Собственно, как и все остальное, что случалось с ней и вокруг нее с того дня, когда случился злосчастный припадок. Понимала ли она происходящее – неизвестно, хотя ей и пытались объяснять. Но если понимала, то Веригину, наблюдавшему из открытого окна своего кабинета за тем, как Анна Ивановна и старик Игнатьич бережно, под руки выводят девушку из стационарного флигеля и после устаивают в повозке вместе небольшим саквояжем, очень хотелось бы надеяться, что она на него хотя бы не сердится…
Ольга Веригина: Как картинки калейдоскопа быстро сменяют одна другую, стоит повернуть трубу всего лишь на несколько градусов, так и события жизни Веригиных за эти пять с небольшим месяцев, проносились с невероятной быстротой, заменяя одно другим и вызывая яркие эмоции – как горестные, так и радостные. И так же, как и в калейдоскопе, картинка складывалась из одних и тех же кусочков стекла, просто по-разному смешанных, так же и в жизни, ее и Сашиной, одни и те же поступки, события рождали совершенно новые последствия. За минувшие две недели Оля узнала, что такое настоящая семья – она с интересом, и немного – завистью, наблюдала за общением сестер и матери с Сашей. Впрочем, ее не оставляли в стороне этого общения и уже вскоре она перестала быть лишь сторонним наблюдателем, меняясь с каждым днем, как будто прикосновение к этим женщинам помогло окончательно ей переродиться. Ольге нравились младшие золовки – искренние девочки, хотя младше ее они были всего лишь несколькими годами. Сашина мать, простая женщина, стала для нее доброй советчицей. А вот Наталья, которая раньше, как казалось Ольге, была холодно к ней настроена, старалась всячески ее поддержать, пусть даже и не подозревая о том, в их с Сашей странной ситуации. И, возможно, именно из-за того, что за эти недели они с мужем почти не оставались одни, их общение стало налаживаться. Вернулись и прежние добрые привычки – прогуливаться вечерами, обычно после того как они, проводив до дому Сашиных родственниц, возвращались к себе, и тихие вечера в гостиной за чтением и легкой беседой. Правда, во всем этом все равно ощущалось скрытое напряжение. Точнее – это Оля чувствовала его в себе, не имея сил открыто рассказать об этом мужу. Завершающим аккордом в их «примирение» стало короткое посещение Астрахани и жизнь под крышей Прозоровского дома. Как и тогда, зимой, покидая его, у Оли вновь было ощущение грядущих добрых перемен, возможных, если к этому приложить старание. В Черному Яру жизнь Веригиных пошла теперь прежним манером. Оля стала вновь посещать приют и, как и обещала Стёпе и Тане, даже поговорила с Анной Павловной об их визите в дом Веригиных. Правда сам разговор и его последствия стали очередной неожиданностью для нее. - Присядьте, Ольга Дмитриевна, - Анна Павловна, после того как выслушала просьбу или предложение Ольги, вдруг отчего-то сильно переменилась в лице. Далее, прежде чем заговорить, она дважды надевала и снимала очки, поправляла цепочку от часов на поясе и только когда убедилась в абсолютной ее симметричности, вновь обратилась к Оле. Той никогда прежде не доводилось видеть ее такой, и отчего-то волнение охватило Ольгу, хотя причин для него явных и не было. - Давно я собиралась с вами поговорить, да не знала, как деликатнее подступиться к этой теме. А теперь вы сами меня на нее навели. Знаете, Ольга Дмитриевна, дети этого приюта и так слишком много в своей короткой жизни успели пережить. Я говорю в принципе, а не только о Егоровых. Но самым худшим для них может стать бесплодная надежда. Я вижу, как вы привязаны к питомцам приюта, как заботитесь обо всех искренне и бескорыстно, но выделять особенно кого-то и давать им лишний повод надеяться - не стоит. Стёпа, он еще может это понять, он взрослый уже достаточно, а вот Танюша... Ее постигнет очередное разочарование, и как это еще на ней скажется. Оля сидела тихо, сначала не слишком понимая слова директрисы, но после – скорее не сами слова, а интонация, дали ей ответ. Она выпрямилась, посмотрела на Анну Павловну, которая, высказав все, что было у нее на душе и в мыслях, теперь будто смущалась своей вспышки, и спокойно ей улыбнулась. - Я их люблю. Да, всех детей этого приюта люблю, но этих двоих особенно. И в мыслях у меня не было причинить им вред. - Да-да, конечно, но… - Простите, но я докончу, - Оля встала со стула, на котором сидела, и начала вышагивать по комнате, как делала тогда, когда ей требовалось собрать воедино мысли, роившиеся в голове. После она остановилась и вновь посмотрела на Анну Павловну, - Возможно, я не до конца еще понимала это, но теперь знаю наверняка. Так вот, этих двоих я люблю особенно и хотела бы помочь им сильнее прочих. Я желаю дать им новую жизнь, и хочу забрать их отсюда навсегда. В кабинете директрисы вдруг повисла долгая пауза. Оля выжидательно смотрела на Анну Павловну, а та глядела во все глаза на Олю. Она так растерялась, что не могла поверить услышанному до конца и будто ждала, что Ольга Дмитриевна одумается и возьмет свои слова обратно, или каким-то образом дополнит их. Но та стояла и смотрела на нее спокойно, хотя руки ее нервно комкали платок. - Оленька, милая! Ольга Дмитриевна, это ведь серьезное решение, да и потом, вы молоды и ваш муж!... Но Ольга тут же уверила ее, что Александр Глебович согласиться с ее решением, что и идея позвать детей в гости, с которой начался их разговор, принадлежит именно ему. Конечно, любой бы на его месте сильно удивился, если бы узнал, во что она в конечном счете выльется, а если бы узнал, то возможно и высказывать вслух бы поостерегся. Но Ольга отчего-то была уверена, что последнее точно не про Сашу. И он бы ее теперь обязательно поддержал. Ершова же, видно, по-прежнему не слишком убежденная ее решимостью, пустила в ход еще один аргумент – разве сами они не планируют завести в ближайшем будущем собственных детей? Оля вспыхнула, опустила глаза и долго молчала. - У нас не будет своих детей, - почти спокойно и очень уверенно, но полушепотом ответила она, и Анна Павловна молча кивнула. - Что же, если вы и вправду так решили и муж ваш будет за это решение, то все равно вас ждет немало испытаний впереди. И далее подробно объяснила, с какими трудностями им с Александром предстоит столкнуться, прежде чем они смогут усыновить детей: скольких чиновников придется обойти и сколько документов нужно собрать, прежде чем можно будет послать прошение в опекунский совет. Еще она рекомендовала найти хорошего адвоката, лучше из Астрахани, и уже с ним начать это дело. Ольга поблагодарила за совет, сказала, что в середине мая как раз туда собирается, и попросила ни с кем не озвучивать их разговор. Даже с Александром Глебовичем. Анна Павловна только головой покачала, но Оля уверила в очередной раз, что муж не станет противиться ее решению. *** Два следующих воскресенья в доме Веригиных бывали маленькие гости. И их присутствие быстро сделалось настолько естественным, что, провожая детей обратно в приют, Оля каждый раз ощущала, как сжимается сердце и происходит что-то неправильное. При этом она обещала себе и им, конечно, мысленно пока, что скоро это изменится. Сами дети поначалу вели себя в доме тихо, но быстро освоились. Стёпа, кажется, с удовольствием бы поселился в библиотеке у доктора Веригина, когда увидел сколько там книг. Саша, заметив такой интерес, пообещал ему, что со временем большую часть их мальчик сможет изучить и сам. Таня была в восторге от котят, хотя первое время не решалась их трогать и просто хвостиком ходила за ними из комнаты в комнату, пока они удирали от нее. Целый день прошел в самых разных занятиях и, конечно же, закончился обещанным чаем с пирогами от Варвары. Правда, сама кухарка была не столь добродушна настроена и ворчала на кухне, высказывая Даше свое мнение: - Вот что за странные люди? Кошек бездомных вначале она притащили, теперь детей чужих в дом привели! - Так разве же это плохо, тётя Варя? - Плохо – не плохо, а лучше не будет! Вот что им своих детей не завести. Так нет же ж, вновь порознь спят! Даша только вспыхнула и поспешила прочь с кухни. Она не слишком понимала возмущения тетки, тем более что и дети были милые, и Ольга Дмитриевна просто светилась рядом с ними. Ну а еще через неделю, пришло время и Ольге уезжать в Астрахань. За три до отъезда она находилась в каком-то странном и тревожном для нее состоянии, непонятном и несвойственном ей. Впервые они с мужем разлучались, хотя даже в самые странные и страшные дни своей совместной жизни оставались неизменно вдвоем. И почему-то Оле делалось страшно, как только она задумывалась, что нужно ехать куда-то без него. Пусть и к друзьям, пусть и ненадолго. Сказать самому Саше о своих страхах она не решилась, но в день отъезда вдруг спросила его, не лучше ли ей остаться. Он посмеялся над ее странной нерешительностью, но успокоить не смог. И когда экипаж тронулся в путь, у Оли, долго державшейся, побежали по щекам слезы.
Александр Веригин: Стоя на пороге дома и глядя вслед экипажу, увозившему в Астрахань жену, Веригин с неожиданной грустью подумал вдруг о том, что в последние дни в его жизни явно наблюдается некоторый перебор расставаний и прощаний. Конечно, не все они равноценны в смысле переживаемых в результате эмоций. Что-то, как в случае со Стешей, прошло практически мимо сердца, зацепив его лишь по касательной острым скребком неизбежных угрызений совести. Иное – как отъезд матушки и сестер – оставило в нем несопоставимо более глубокий след, по родным Александр до сих пор очень тосковал, хотя внешне, естественно, этого не демонстрировал. Теперь же вот и Ольга уехала в Астрахань. И пусть это всего на несколько дней, однако, на душе – странное дело, все равно было невесело. Причем, необъяснимая эта хандра не отпустила его и спустя некоторое время. Не помогли даже обычно весьма эффективные меры по борьбе с дурным настроением, вроде чтения любимых книг. А попытка поработать над статьей о профилактике инфекционных заболеваний, обещанной еще в Астрахани редактору «Губернских ведомостей», с которым Александр Глебович также успел познакомиться во время одного из вечеров у Прозоровых, и вовсе закончилась тем, что, рассердившись, что выходящие из-под его пера слова решительно не желают нынче складываться в более-менее осмысленный текст, доктор скомкал в сердцах и забросил очередной лист с неудачным началом в мусорную корзину. Где его уже дожидались примерно с дюжину других, столь же невезучих собратьев. А дальше в кабинет осторожно заглянула Даша, передавая вопрос кухарки, когда все же велено будет накрывать на стол – занятый статьей, обедать ранее он наотрез отказался, а теперь уж вечерело, и пора было думать об ужине. Однако, представив, как будет сидеть во главе сервированного лишь для него стола, словно… упырь какой, Александр решительно замотал головой и велел передать, что есть будет прямо тут, в кабинете. Кивнув в ответ, девушка исчезла, а доктор невольно с сожалением вздохнул, представив, какая буря Варвариного негодования, должно быть, на нее вот-вот обрушится. В смысле однажды раз и навсегда заведенных в доме порядков их кухарка оказалась жуткой традиционалисткой, почище иного чопорного английского батлера. И Ольга, помнится, не раз уже сетовала то ли в шутку, то ли всерьез, что измучилась выслушивать за него ее ворчание и упреки из-за извечных опозданий к ужину… Вновь подумав о жене, Александр Глебович взглянул на часы, прикидывая, что та теперь уже, скорее всего, добралась до Астрахани и наслаждается общением с милейшими Еленой Всеволодовной и Иваном Максимовичем. В то время как ему самому предстоит еще долгий одинокий вечер. Это тоже было странным для Веригина – прежде он никогда не тяготился одиночеством, а чаще и вовсе наслаждался возможностью уединиться. А вот за последнее время, видимо, все же привык к иному. К тому, что Ольга если и не рядом, то где-то неподалеку. И это ощущение общности, появившееся, к слову, совсем недавно – уже здесь, в Черном Яре, возникнув однажды, уже никуда не исчезало. Даже после злополучной ссоры, когда отношения их вновь сделались внешне более прохладными и формальными. Не потому ли, что их ныне объединяло нечто большее, чем страсть? Вот только что? Прежний Александр без сомнений назвал бы его любовью. Однако нынешний был более критичен в оценках, и потому уверенно полагал это чувство в своем сердце давно и глубоко погребенным под грузом разочарования и обиды. Потому-то и готов был окрестить скорее привычкой – в том самом всем известном пушкинском смысле эрзаца земного счастья. Да, несомненно, это так и есть, думал Веригин, пытаясь разобраться в своих ощущениях, когда, после обильного ужина, проведенного под неусыпным оком Варвары, которая буквально грудью стояла за каждый кусок приготовленной ею снеди – вернее, за то, чтобы барин даже не помыслил отказаться хоть от чего-то со собственноручно принесенного ею в кабинет подноса, уставленного всевозможными яствами, фактически сбежал от попыток напоить его после всего еще и чаем с ватрушками, укрывшись от кухарки в их с Ольгой спальне. Пользуясь отсутствием хозяйкиного надзора, а может, по общеизвестному суеверию, предписывающему не убирать вслед отправившемуся в путь, пока тот не достигнет своей цели, Даша еще не успела навести в этой комнате должного порядка. Да и зачем торопиться, если, как утверждает Варвара, Александр Глебович все одно опять ночует у себя. Поэтому постель так и осталась с утра неубранной, а на кресле, стульях и даже на подоконниках все еще были набросаны в живописном беспорядке вещи: что-то из не подошедших в конечном счете платьев, шляп, сорочки, прочее дезабилье, а в атмосфере еще даже витал легкий аромат Ольгиных духов, оставляя ощущение, что их обладательница покинула это помещение всего несколько минут тому назад. Плотно закрыв за собой дверь и тотчас его почувствовав, уже следующий вдох Александр невольно сделал чуть более глубоким. Словно стараясь втянуть его в себя поглубже. Оглядевшись по сторонам, он, конечно, беззлобно усмехнулся при виде этого царящего повсюду знатного кавардака: такое ощущение, что сборы происходили в жуткой спешке. Впрочем, кто знает, возможно, именно так все и было… Потом подошел к туалетному столику и закрыл оставленный как всегда распахнутым женин ларчик с украшениями, а после с удовольствием, чуть не с разбегу, рухнул на приятно отпружинившую спину кровать, смахнув прежде оттуда пару шелковых чулок и еще что-то белоснежное, кружевное, невесомое. Ольгина наволочка пахла ее духами уже более ощутимо. И к этому изысканному, но искусственно созданному аромату примешивался другой, почти незаметный – ее волос, который Александр, однако, тоже немедленно ощутил, с удовольствием зарываясь носом в подушку жены и с улыбкой закрывая при этом глаза. Словно бы обретая вдруг, наконец, тот покой и умиротворение, которых так не хватало ему с того самого момента, как она уехала… Проснулся он лишь на следующее утро. Как водится, сам, без будильника. Чувствуя себя великолепно выспавшимся и в превосходном расположении духа. Умывшись и побрившись, переоделся, выпил сваренный Варварой кофе, после чего спокойным шагом отправился на работу – спешить было некуда. Да и утро казалось уж очень хорошим, хотелось немного им насладиться . Солнце давно встало и светило ярко, обещая не просто теплый, а по-настоящему жаркий день – погода теплее обычной даже по местным меркам установилась всего несколько дней назад и еще не успела утомить. Путь до больницы пролегал, как обычно, мимо приюта. Дети, должно быть, еще спали, так как из открытых окон на первом этаже не было слышно привычного разноголосого гвалта. Проходя мимо, Александр Глебович подумал о том, что надо будет завтра же занести обещанную Стёпке книжку о приключениях Тома Сойера, рассказом о котором он заинтриговал его еще на прошлой неделе, когда мальчик вместе с сестрой в последний раз гостил у них с Ольгой. Забавный и любознательный, Степан и сам чем-то напоминал маленького героя Марка Твена, похождениями которого доктор зачитывался много лет назад, когда этот роман впервые перевели на русский язык. Хотя судьбой и количеством перенесенных за свою короткую жизнь испытаний был, пожалуй, куда ближе к Гринвудовскому Джимми, но при этом совершенно не отчаялся. Узнавая этого парнишку ближе, Веригин все более им интересовался. Равно как и его сестрой, в которой, однако, прежде всего пока видел маленькую пациентку, надеясь узнать ее лучше и понять, где найти ключ к наглухо замкнутому от окружающих миру, в который эта малышка спряталась от пережитого однажды ужасного потрясения. Миновав красное двухэтажное здание приюта и саму улицу, на которой он находился, Веригин свернул за угол, а оттуда было рукой подать и до больницы. Уже на дальних подходах он заметил большее, чем обычно, оживление перед входом, обещавшее хлопотный день и много работы. Что же, это даже к лучшему, если учитывать, что дома его пока никто особенно не ждет.
полная версия страницы