Форум » Постскриптум » Искупление » Ответить
Искупление
Александр Веригин: Время - 1891, 1896 и затем - 1898 год. Место - Петербург, далее - Астраханская губерния. Участники - Ольга Веригина, Александр Веригин, Степанида Лисицына, Иван Прозоров, НПС.
Ольга Веригина: Сразу же после завтрака, когда Веригин ушел, Даша принесла в комнату хозяйки таз и кувшин с теплой водой, а также обещанный отвар. Умывшись наскоро и насколько это было возможно в ее состоянии, Оля наделала из тряпиц компрессов, обложилась ими почти с ног до головы и пролежала так целый час. Естественно, видимого результата это не принесло, но хотя бы ненадолго прошли ощущение зуда и стянутости кожи. Поэтому в течение оставшегося дня она после еще не раз повторила эту процедуру. К тому же, запах мяты и ромашки, которые были основными компонентами Дашиного средства, успокаивали не только кожу, но и душу, что было очень кстати теперь, когда ей стало настолько хорошо, что мысли не путались, но не настолько, чтобы занять себя хоть каким-то делом. Лежа в одиночестве, хотя Даша предлагала составить ей компанию и что-нибудь рассказать, Оля успела о многом передумать. Точнее – об одном, о своей жизни. И о том, какой странной и нелепой она получилась. Сначала она вспоминала юные годы, когда в пансионе, после того, как классные дамы гасили свет в дортуарах, и девочки - а, среди них конечно же, и она, Оленька Чернышева, начинали шепотом делиться друг с другом мечтами о будущей жизни. Тогда все как одна, они верили, что в первый же свой сезон произведут в свете фурор (грезили об это даже самые скромные, невзрачные барышни), что выйдут замуж за самого достойного кавалера, что будет у них большая и дружная семья и обязательно дети, среди которых обязательно окажется дочка – точная копия матери. И не могло быть сомнений, что что-то будет иначе. А после был самый первый Сезон, где юная графиня Ольга Чернышева, и вправду, стала одной из самых заметных его героинь, вокруг которой собиралось множество кавалеров. Тогда же случились и первые предложения руки и сердца, причем, от мужчин весьма достойных, но Оля разумно их отклонила, и родители ее тогда поддержали. В первый год еще можно было не спешить. Ну а потом случился тот самый роковой второй Сезон, когда на одном из приемов юную русскую красавицу пригласил потанцевать галантный французский дипломат. Несколько оброненных им слов, один-другой долгий взгляд, чуть приглушенный вздох - и Олино сердце неожиданно дрогнуло. Такой красивый мужчина и так одинок, так несчастлив в законном браке с измучившей его вечными придирками и недовольствами женой! Что и говорить, Колиньи почти ничего не стоило соблазнить и совратить ее тогда. А она, неужели же она его действительно полюбила? Пытаясь сейчас анализировать свои тогдашние чувства, Оля готова была признать, что да, вначале это действительно была любовь. Та, что часто описывают в книжках – красивая, мучительная, с готовностью страдать и приносить себя в жертву. Только вот что жертвовать приходится лишь ей одной, Ольга тогдла совсем не замечала. Тем временем, подходил к концу ее второй год в свете, а ни одному кавалеру так и не удалось официально добиться ее сердца. И вот уже отец стал недвусмысленно намекать, что следующий сезон должен быть последним. И если Ольга не выберет мужа сама, то они с матерью сами займутся поисками достойной ее партии. Глупые люди, им было невдомек, что Оля уже встретила свою судьбу, нужно лишь немного подожать - и все само собой решится. И, продолжая упрямо отвергать все еще не терявших надежд соискателей, она продолжала преданно ждать своего Анри. А после все рухнуло, завертелось в чехарде ужаса и позора. Почему же было уже хотя бы тогда не понять, что мучившая ее любовь суть ею же и придуманная иллюзия?! Но нет, вместо этого, назло всем, и себе в первую очередь, она упорно старалась доказать, что права, что ее пытаются лишить все еще возможного прекрасного будущего. Хотя теперь уже и понимала даже, сколько сделала ошибок, которые невозможно исправить. Дальше мысли закономерно обратились к Саше. Странное дело: вспоминая день их свадьбы, Оля вдруг поняла, что почти ничего о нем не помнит, не помнит и первых месяцев совместной жизни. Получив, наконец, свободу от родительского гнета, она тотчас бросилась ею упиваться. И вначале муж даже вроде бы пытался следовать за ней, но, видно, очень скоро понял, что является чем-то вроде бесполезного и некстати подобранного аксессуара и безропотно оставил ее в покое. После этого их миры, не успев толком сблизиться, окончательно разошлись. Он бесконечно работал, она с головой ушла в светскую жизнь и развлечения, не замечая, что это все больше походит на пристрастие к опиуму – дурманящих разум удовольствий требуется с каждым разом больше, но желаемое счастье они приносят все реже. И оттого приходится искать новых, уже порой запретных, балансируя на грани приличия, и убеждая себя, что это и есть та самая жизнь, которая мечталась тогда, в темной институтской спальне. А как же тихие радости семейной жизни – муж и дети? Что же, муж был по-прежнему рядом, хотя казался скучнее серой картонки. А дети, эти вечно капризничающие создания? Нет, тогдашней Ольге они уже были совсем не нужны! Лишь только здесь, в Черном Яре, где оказалась поначалу в почти полной изоляции, она вдруг стала осознавать, сколько всего потеряно. С другой стороны, если бы Саша попробовал восстать не теперь, а несколько лет назад, сумела бы она понять и оценить его правоту? Скорее, возненавидела бы его сильнее, и кто еще знает, чем бы это все тогда закончилось? Мысль об этом показалась вдруг настолько страшной, что Ольга вздрогнула. Она и теперь-то только начинала понимать, скорее чувствуя, чем осознавая все это. Но при этом буквально физически ощущала, как что-то тяжелое сползает с сердца теперь, когда она может наконец-то признаться самой себе в своей неправоте. Оставалось сделать еще один шаг. Когда вечером вернулся домой Александр, она все так же сидела в кровати, и по одеялу были разбросаны те предметы, что занимали ее время в ожидании его возвращения. Утомившись лежать без дела, она немного почитала, сколько позволили силы, позанималась рукоделием, написала даже пару писем, одно из которых было ответом на записку от Натали Гнездовой. Та очень печалилась по поводу ее болезни, и сообщала, что вместе с Ольгой заразились еще несколько ребятишек, а вот захворавшие раньше, напротив, уже пошли на поправку. И в целом эпидемия пошла на спад, посему, желая скорейшего выздоровления, она обещалась в скором времени ее навестить. - А я уж скучать без тебя начала, - такое приветствие в адрес Саши вырвалось у Ольги вместе с улыбкой как-то само собой, очень естественно. Но тут же, будто испугавшись, что тот неверно ее поймет, она добавила, - Ну, не скучать, конечно. Мне было чем заняться, - и она обвела рукой беспорядок вокруг нее, - но я тебя ждала.
Александр Веригин: *никуда без моей Ольги Дмитриевны* - В самом деле? – Веригин улыбался, но в голосе все равно слышался оттенок недоверия. В том, что Ольга скучала в одиночестве, никакой новости не было. Так случалось прежде и всегда. Однако то, что его, оказывается, ждали, доктора все же немного удивило. Насторожило даже. «А что случилось?» - вопрос этот едва не сорвался с губ, но, взглянув на жену ещё раз, Александр вовремя прикусил язык: лицо ее буквально светилось от неподдельной радости, и от собственной неуместной подозрительности ему вдруг стало как-то даже неловко. - Ну… вот я и пришел! – слегка пожав плечами, он сел рядом с ней. – Прости, что так долго. Честно, надеялся убежать пораньше, да где уж там! После он собрался было привычно узнать, как дела и как прошел ее день, но, поразмыслив… тоже не стал. Последнее и так ясно, стоит только взглянуть на набор разбросанных по кровати предметов, ну а первое – зная теперь наверняка, что для Ольги такой вопрос – проявление безразличной вежливости, похоже, тоже лучше не спрашивать. Так что, в конце концов, Александр просто попросил её показать горло, следом сунул под мышку градусник, а после сам рассказал, что из больницы зашёл еще сегодня в приют, проведать маленьких пациентов. Как и обещал несколько дней тому назад директрисе. - Анна Павловна так сокрушалась, когда узнала, что ты заболела! Мне еле-еле удалось ее утешить, - усмехнулся он, вспоминая, как в прямом смысле округлились от ужаса глаза уважаемой матроны. – И то не уверен, что до конца. А еще она почему-то просила меня не ругать тебя... вот интересно, с чего я вообще должен был бы сердиться?.. Давай! – протянув руку, Веригин забрал обратно градусник, глянул и удовлетворенно кивнул. Небольшая лихорадка все еще держится, но главное – не усилилась с утра. Поделившись с Ольгой этой новостью, он ненадолго умолк. Затем вновь внимательно посмотрел на нее, все это время молча наблюдавшую за его действиями, сохраняя на лице все то же непривычное выражение заинтересованности. - Что? – не выдержав, он все же решил спросить. – Ты смотришь на меня, будто впервые видишь. Я сильно изменился с утра? - Кажется, постарел. И оттого тебе теперь изменяет память, – Александр взглянул на нее удивленно. Впрочем, удивление или, скорее, какое-то напряжение на его лице Оля заметила еще, едва тот переступил порог и услышал ее приветствие. Наблюдать за этим было забавно и немного странно, будто от нее обязательно ждали какого-то коварного подвоха. Тем не менее, Оля решила отвечать в его же манере. Чуть склонив голову, она поглядела на Александра исподлобья и хитро улыбнулась. - В первый раз я смотрела на тебя скорее безразлично, если не раздраженно. Разве и теперь так же? Надеюсь, что нет. Так как же я на тебя смотрю? - Да уж, в тот раз мне точно не удалось произвести на тебя нужное впечатление… Собственно, не только в тот, но и после, во все остальные разы, тоже особенно не удавалось. Но заострять на этом внимание, вновь неизбежно взывая в памяти неприятные воспоминания, Александру не хотелось. Установившееся как-то само по себе равновесие в отношениях с Ольгой – без многих слов и мучительных объяснений, которых было и без того уже немало за их совместную жизнь, вдруг показалось ему таким комфортным и приятным, что разрушить его неловким напоминанием, или даже просто неверно подобранным словом, было чем-то сродни преступлению. Вторая же часть ее вопроса вовсе выглядела не то кокетством, не то провокацией, поддаваться на которую Александр тоже не собирался. Потому, вместо ответа, вновь коротко улыбнулся, затем встал и подошел к комоду – для того, чтобы вернуть на место градусник. Странный все же сегодня день. И женщины, окружающие его, тоже почему-то ведут себя весьма странно… - Скажи, а ты давно ела? Лично я был бы не прочь перекусить, потому хочу знать, как ты отнесешься к идее устроить род пикника? Прямо здесь, на этой кровати? Размеры позволяют – кажется, что комната, которую я снимал в Петербурге, будучи студентом, была совсем немного больше ее по площади. Ольга была несколько разочарована тем, как легко ему удалось ускользнуть от ответа. Впрочем, настаивать на этом было сейчас и не нужно. Будто канатоходец, она аккуратно, шаг за шагом, продвигалась вперед, в строго намеченном направлении. Потому, откинувшись обратно на подушки, она просто согласно кивнула и расправила вокруг себя одеяло: - Можно и пикник устроить. Пару часов назад Даша приносила бульон, но сейчас я бы тоже уже не отказалась от чего-то более существенного. Кажется, за три дня я изрядно проголодалась. Спустя некоторое время, благодаря стараниям Варвары, которая ликовала, что оказалась права в утреннем споре с барином, на кровати у Ольги, будто, и верно, во время пикника на лесной поляне, возникли всевозможные угощения. Чайник травяного чая, разные булки, которые кухарка всегда пекла с избытком, и много всяких вазочек с вареньем и медом. Глядя на количество еды, которые принесли Даша и Варвара, Оля вначале покачала головой: чтобы все это съесть, им с Сашей придется не спать до самого утра. И начинать лучше прямо сейчас. Поэтому, когда служанки ушли, она сразу же вылезла из-под одеяла и, перебравшись к центру кровати, по-турецки уселась перед подносами, с горящими глазами выбирая, что из съедобных радостей отведать в первую очередь. - Последний раз вот так в кровати мы с братьями ели как-то на Рождество. Сказать по правде, есть Александр особенно не хотел. Тем более сладостей, которых, видимо, желая порадовать Ольгу, по первому зову тут же натащили Даша с Варварой, не удивившись даже экстравагантности условий, в которых господа надумали принимать пищу. Да и для жены, конечно, предпочёл бы иное меню, но, увидев, как разгорелись и заблестели ее глаза, тут же сдался: пусть ест, что хочет. Главное – вернулся аппетит. Поэтому без лишних слов, пока Ольга мостилась, устраиваясь перед импровизированным столом, снял и закинул на кресло сюртук, ослабил надоевший за день галстук и, закатав рукава рубашки, улегся у его противоположной стороны, подсунув под голову согнутую в локте руку, с добродушной иронией наблюдая, как азартно она выбирает, с чего бы начать трапезу. Упоминание о шуринах, впрочем, заставило его вновь сосредоточиться на том, что говорит. Ведь обычно Ольга крайне редко вспоминала при нем свое детство. И иногда Александру даже начинало казаться, что и там, так же, как в ее юности, тоже, возможно, кроется какое-то тщательно скрываемое неприятное событие. Но всякий раз он решительно прогонял эту дурацкую мысль прочь, зная наверняка, что она не может быть правдой. Чернышевы в целом были хорошей, правильной семьёй, он с самого начала неплохо с ними ладил. А со старым графом еще и по-настоящему дружил, уважал его безмерно. - Ели в постели? – переспросил он с интересом. – Это что же за ритуал? Или, может, традиция такая?
Ольга Веригина: *под присмотром супруга* - Ну, не то что бы традиция, - – Оля наконец выбрала из числа румяных пирожков первую жертву и переложила на свою тарелку, которую затем удобно устроила на коленях, после чего вновь взглянула на мужа: - Нам с Полем было тогда лет шесть-семь, Анатолю, соответственно, лет двенадцать. Он уже считал себя взрослым и не участвовал в наших детских развлечениях, но в тот раз не устоял. Родителей на Рождество кто-то пригласил на бал, а мы остались дома под присмотром нянек-гувернанток и те, может из желания порадовать нас, уже точно не помню, устроили ночной пир. Прямо на кровати нам были оставлены целых три подноса с горячим шоколадом и сливками, еще всякие разные печенья, марципаны и даже апельсины! Это было сказочно! Впрочем, мы с Полем и до того часто таскали во время ужинов печенье со стола, чтобы насладиться им в ночи, тайком ото всех. Ну, или почти тайком. Крошки на кровати нас обычно выдавали. Про детство своего мужа, да и вообще про его жизнь до женитьбы Оля практически ничего не знала. Равно как и про его семью, с прочими членами которой виделась всего пару раз в жизни – пожалуй, кроме того, что все они живут в Москве. И потому теперь, возможно, впервые всерьез задумалась, что и этот вечно собранный и серьезный мужчина тоже был когда-то маленьким мальчиком со своими увлечениями и даже шалостями. Порой, когда глядела на своих братьев, ну, по крайней мере, на Павлика, Ольга удивлялась, насколько они переменились со времени детства, как выросли и возмужали. Но все равно в них еще иногда можно было угадать тех прежних мальчишек, с которыми она когда-то играла. Где же можно рассмотреть ребенка в Саше, чтобы понять, каким он мог быть тогда? - Сказал, что хочешь перекусить, а сам просто лежишь и ничего не ешь, – с этими словами Оля налила мужу чая, а потом сразу вернулась к заинтересовавшей ее теме. – А тебе с сестрами приходилось устраивать ночные пиршества? - Спасибо! – благодарно кивнув, он принял из рук жены чашку с блюдцем и осторожно поставил перед собой, а вот от пирога решительно отказался. – Что-то сладкого сегодня совсем уже не хочется… С сёстрами – нет, никаких пиршеств. Асе и Ниночке, к тому времени, как я уехал учиться в Петербург, было всего по два с половиной. Что же до Таши, - тут Александр вздохнул и, смущенно ухмыльнувшись, опустил глаза, - ты удивишься, наверное, но с ней мы все детство почему-то отчаянно дрались! Сейчас уж, правда, и не помню, чего так яростно делили, главное – что, в конце концов, помирились. Теперь она мне лучший друг и советчица, – совета которой он, впрочем, и слушать не захотел. Тогда, уже почти пять лет тому назад, когда Наталья, вместе с матушкой и младшими девочками приехала в столицу на его помолвку. Все они в тот момент по-разному отнеслись к столь скоропалительному решению. Юные Нина и Агния, были сражены и очарованы впервые открывшимся им блеском настоящего высшего света, потому пребывали в восторге от будущей невестки, хотя и стеснялись немного ее более высокого происхождения; о том же волновалась и матушка – но будущие родственники встретили их радушно, и вскоре все утряслось. Наташа же, с которой Александра разделяли всего два года и подчас полярные взгляды на жизнь, изначально не питала в отношении Ольги никаких иллюзий, о чем прямо ему и сказала. Заметив, правда, что искренне желала бы в ней ошибиться, потому что безмерно его любит и желает счастья. Впрочем, об этом Ольге было знать вовсе не обязательно – даже теперь. А может быть, особенно теперь. - Так что в этом смысле мне с сёстрами повезло меньше, чем тебе с братьями. Но только в этом! – уточнил Веригин и тихо рассмеялся. – А так – все они все равно самые замечательные на свете девчонки. Включая и матушку, конечно... Знаешь, последнее время стал замечать, что часто по ним скучаю. Наверное, ты права – это старость. И повышенная сентиментальность как одно из ее основных проявлений… А ты? Скучаешь хоть иногда по своим? Не хотела бы вновь оказаться… не знаю… в окружении большой семьи? О своих нынешних отношениях с братьями Ольга могла только пожалеть. В ее раннем детстве они, кажется, дружили. Но как только все трое доросли до определенных лет, родители фактически разлучили их, разослав по разным учебным заведениям – Ольга отбыла в свой пансион, Поль отправился в гимназию Гуревича, а Анатоль, окончивший Пажеский корпус, продолжил учебу в Берлине. Поэтому, когда они вновь встретились под крышей родительского дома, будущее отчуждение стало уже хорошо заметно. Не совпадали более интересы, не было общих страстей, а все разговоры теперь крутились лишь вокруг самых насущных домашних дел или новостей света. Саша не раз называл их семью правильной, и это действительно было так. Но искренности и душевности, которая сделала бы ее еще и настоящей, не было, пожалуй, никогда. Так что «по своим» Ольга не скучала. Но вот оказаться в окружении большой семьи, своей большой семьи, мечтала все чаще. Вначале втайне даже от себя. Впервые это чувство, похожее на зависть, только не злую, ядовитую, а преисполненную какой-то щемящей тоски, Ольга испытала, когда увидела семейство Прозоровых. Потом еще раз – познакомившись с Гнездовыми, чьи двое сыновей учились в Астрахани и приезжали домой уже лишь только на вакации, но Наталья Викторовна все равно вспоминала их с нежностью практически постоянно. И, слушая эти рассказы, Ольге тоже захотелось стать кому-нибудь нужной, сделаться частью чего-то единого и большего, чем она сама. Так, шаг за шагом, постепенно формировалась ее нынешняя мечта, несбыточная – ведь даже после переезда в Черный Яр Александр сторонился ее, как и прежде – но от этого не менее желанная. А потом она узнала про детский приют, и решила попробовать направить свое устремление в это русло, постепенно придя к тому, что из неосознанной попытки унять тоску, это превратилось в глубоко личное дело, касавшееся теперь уже не только ее одной, но и еще двух маленьких людей. Но говорить обо всем этом с Сашей она не решалась. Даже теперь, когда в ответ на его вопрос только отрицательно качнула головой, затем взглянула на свои руки, которые вдруг некстати дрогнули, и сделала глоток чая, стараясь прогнать спазм, внезапно сдавивший горло. Возможно, он был следствием болезни, но скорее всего дело было в некстати нахлынувших эмоциях. Впрочем, кое в чем сознаться сегодня мужу она все-таки решилась. Недаром ведь целый день провела в размышлениях о том, как подступиться к особому разговору. - Послушай, Саша… Взгляд Ольги, несколько рассеянный, заскользил по покрывалу, поверх которого спокойно покоилась его правая рука: по-мужски крупная кисть и длинные сильные пальцы, один из которых украшает ободок ее обручального кольца, ухоженные ногти… Внезапно она показалась ей совершенным произведением искусства, настолько, что мучительно захотелось к ней прикоснуться. И, не в силах одолеть этого искушения, Ольга потянулась и положила поверх ладони мужа свою ладонь, а после даже слегка ее сжала, будто боясь, что Саша начнет вырываться. - Послушай, - все еще разглядывая руку мужа, вновь начала она с едва заметной дрожью напряжения в голосе. – Я ведь действительно ждала тебя сегодня домой. Хотела поговорить, точнее – кое в чем сознаться. Нет, не так, - она запнулась, поглядела на него, будто искала помощи, но заметив, что он собирается заговорить, мотнула головой. - Постой! Я хотела лишь сказать, что мне жаль! Жаль, что причинила тебе столько боли в эти прошедшие годы. Знаю, что исправить это уже нельзя, да и прощения не жду. Хочу только, чтобы ты знал, чтобы ты поверил мне – я постараюсь измениться, стану другой. Мы с тобой не лучшая семья, - Оля попробовала улыбнуться, хотя глаза горели огнем от подступающих слез,- но ведь можно же еще попробовать стать друзьями? Только ты мне помоги в этом. Я ведь тебя совсем не понимаю! Иногда ты такой странный для меня, похожий на автомат. Никогда не могу угадать, что ты чувствуешь, что думаешь.
Александр Веригин: *Ensemble, c'est tout* - Я… постараюсь. Правда, - хрипловато откликнулся Александр после некоторой паузы, которая образовалась, когда Ольга уже закончила говорить, а он – все еще не придумал, что ответить, абсолютно ошеломленный этими признаниями, любое из которых еще пару месяцев назад совершенно точно счел бы достойным подтверждением своей полной и безоговорочной победы над нею. Разве не этого он и хотел, не к этому стремился, когда увозил ее, и без того морально раздавленную, из столицы? И вот – казалось бы, бери, празднуй, да только вот что-то совсем не хочется… - Ну почему же сразу автомат, Оля? – спросил он вместо этого, вскидывая на нее полный искренней обиды взгляд, – разве то, что я не слишком умею красиво оформлять свои чувства, означает то, что у меня их нет вовсе? Ты действительно таким меня видишь? - Видела, - поправила мужа Оля, подавшись еще немного вперед, будто доверяла ему самый главный секрет. «…Теперь-то я знаю, каким ты можешь быть!» - стоило бы добавить. Тем более что эта метаморфоза сейчас происходила не только с ним, но и с нею самой. - Лишь совсем недавно я стала осознавать, что ты умеешь быть и другим. Таким, каким мне очень нравишься. - Что же, очень рад, что тебя наконец настигло это прозрение, - буркнул в ответ Веригин. И хотел было добавить, что, к сожалению, уже поздно. Но… почему-то не стал. Вместо этого вновь отвел взгляд, невольно обращая внимание на собственную руку, поверх которой все еще покоилась изящная кисть Ольги. Исходящее от нее живое тепло было так приятно, что Александру совсем не хотелось расставаться с этим ощущением. Точно так же сейчас грели душу теплая, мягкая интонации ее голоса, непривычно кроткий взгляд. Возможно, впервые в жизни – в их совместной, разумеется, жизни, они были настоящими и принадлежали только ему. Никому больше. И лишиться их сейчас, в очередной раз позволив обиде и уязвленной гордости одержать верх над рассудком, он тоже не захотел. – Хотя, теперь мне все чаще кажется, что мы оба прежде жили словно бы с закрытыми глазами. Просто каждый на свой лад. Неважно. Теперь это все уже неважно… Это было важно. Для нее очень важно было то, что сейчас они смогли высказать слова, давно жившие в их сердцах и отравлявшие их. Слова, что стояли преградой на пути вначале хотя бы для мирного сосуществования. Пусть и маленький шаг, но очень тяжелый, был сделан. Оля почувствовала это почти физически. И произошедшая перемена тотчас отозвалась в каждой клеточке ее тела каким-то нервным покалыванием предчувствия чего-то хорошего - Ты прав. Конечно, прав, - тихо согласилась она с мужем. И еще раз улыбнулась, стараясь прогнать этой улыбкой последние из туч, омрачавших его чело. Пальцы ее вновь сжались вокруг его запястья, но теперь уже не прежней судорожной хваткой, а нежным дружеским пожатием. После чего Ольга наконец вздохнула и, тряхнув головой, будто освобождаясь от прежних мыслей, вдруг поинтересовалась делами приюта. Хоть Натали и написала, что все в порядке, чтобы успокоиться окончательно, ей хотелось услышать подтверждение и из Сашиных уст. Радуясь возможности сменить трудную и для него тему, Александр перевел дух и сделал глоток чаю. - Остыл совсем… да ну и ладно! Все равно никогда не умел пить горячий. Еще в университете страдал и мучился, когда в перерывах между лекциями и семинарами с приятелями забегали в трактир по соседству – времени на все про все десять минут, а там в самоваре – вечно крутой кипяток, местные посетители иного не пивали… А дети – нет, не волнуйся, ты никого не заразила, если речь об этом. Скорее уж это кто-то из них заразил тебя! Но теперь все идут на поправку… Черт! Вот я дурак-то! – воскликнул он вдруг, аж дернувшись от внезапного озарения. Ошарашенная, видно, столь неожиданным признанием, Ольга вскинула на него удивленный взгляд и осторожно спросила, в чем дело. - Да забыл же совсем! – продолжал, между тем, корить себя Веригин. – Меня ведь просили передать тебе подарок! Резко поднявшись на ноги – едва не опрокинув при этом на одеяло свою чашку, спасибо Ольге, успевшей подхватить ее, и тем предупредить наступление потопа в собственной постели, Александр двинулся к креслу, взял оттуда сюртук и, пошарив во внутреннем кармане, извлек наружу сложенный вчетверо листок бумаги. Затем развернул и продемонстрировал жене изображение, отдаленно напоминающее треугольник, неровно, зато от души, заштрихованный синим карандашом, который у верхнего угла венчал также весьма условный круг с тремя устремленными вверх загогулинами, чем-то похожими на завитки локонов в дамской прическе. Такие же загогулины, но более прямые, тянулись в стороны и от обоих катетов синего треугольника. - Наталья Викторовна сказала, что это твой портрет, его нарисовала какая-то девочка. Вернувшись к Ольге, он было протянул ей рисунок, но вдруг снова отдернул руку и пристально посмотрел вначале на картинку, а потом на жену. - А знаешь, теперь я и сам определенно вижу немалое сходство между моделью и ее художественным образом! Едва завидев геометрическую композицию, Ольга, и без пояснения мужа, догадалась о том, кто на ней изображен. На губах ее появилась улыбка, а когда, решив проявить «художественные познания», Саша еще и скорчил на лице гримасу ценителя новомодных артистических веяний, она вовсе не удержалась, рассмеялась и даже прибавила ему в тон: - Жаль только художник не знал, что теперь «модель» уже не столь идеальна, и потому забыл оживить ее «образ» множеством красных точек, - после чего затребовала рисунок себе. А получив, тут же расправила на коленях как особую драгоценность, и уже не смеясь, а нежно улыбаясь, принялась его разглядывать. Саша не назвал имя нарисовавшей его девочки, потому что не знал, но самой Ольге это было и не надо. Она почти наверняка догадывалась, кто эта кроха и могла отчетливо вообразить ее сидящей за большим и слишком высоким для нее столом. На тот стул ей, конечно же, подложили подушки, но все равно приходилось висеть почти на краю столешницы. Несмотря на это, рисовала она со всем возможным умением, вкладывая в рисунок почти физические старания. И на маленьком личике, конечно, читалось невероятно взрослое выражение сосредоточенности, хотя при этом она высовывала и прикусывала набок кончик языка, а еще сопела так, будто тащила за собой что-то невероятно тяжелое. Еще раз с нежностью взглянув на рисунок, Ольга встала с постели, чтобы аккуратно поставить на столике, откуда его было хорошо видно даже из кровати. - Оля, ну куда же ты босиком?! – с укоризной воскликнул Александр, все это время с интересом наблюдавший за тем, как жена рассматривает свой «портрет». Расстояние, что отделяло кровать от ее туалетного столика, было всего в несколько шагов, но это все равно не удержало его от внезапного и, в общем, не совсем объяснимого порыва. И, подойдя к Ольге, бережно и осторожно устраивающей там детский рисунок, словно речь действительно шла о шедевре великого художника, Веригин вдруг подхватил ее на руки и отнес обратно в постель. - Пол холодный, а ты еще, между прочим, вовсе не здорова! – спокойно и как ни в чем ни бывало пояснил он, отодвигая подальше подносы и вновь тщательно окутывая одеялом босые ступни супруги. – Не для того я не спал почти три ночи, чтобы… не спать еще и четвертую! – тут Александр усмехнулся и, вновь кивнув на картинку на столе, поинтересовался. – Что, знакомая рука? Кто ее нарисовал? Оказавшись в кровати вновь, Ольга даже и не поняла, что случилось. Только и успела тихонько охнуть, как уже была уложена, укутана и в весьма оригинальной манере отчитана. - Ну уж не такой он и холодный, - попыталась было возразить она, но тут же закашлялась и покорилась судьбе, признавая правоту мужа. А после, через его плечо еще раз глянула на картинку, - Возможно и знаю. Есть там одна девочка…, - и дальше пересказала ему все, что знала о судьбе брата и сестры Прокофьевых. А еще о том, что Таня до сих пор ни с кем не разговаривает, хотя и не сторонится людей, играет с детьми, - Но больше всего она любит рисовать и особенно «портреты» тех, кому симпатизирует. Жалко ее, она очень умненькая. Да нет, всех их жалко. Вероятно, будучи сама искренне потрясена судьбой двух этих детей, Ольга предполагала, что рассказ об их злоключениях произведет столь же ошеломляющий эффект и на него. Увы, в своей жизни, в основном, разумеется, профессиональной, Александр сталкивался и не с такими сюжетами. И давно знал, насколько темен и дремуч в массе своей народ, о котором у его жены, равно как и у других многих представителей привычного для нее общества, имеется весьма смутное и часто идеализированное представление. Когда-то, лет пятнадцать тому назад, он и сам был таким же идеалистом. И истово верил, что мир можно изменить, нужно лишь приложить к этому достаточное усилие. Теперь на смену юности пришла зрелость, а вместе с ней определенный практицизм, и даже, возможно, некоторый цинизм. Потому, размышляя о судьбе двух этих сирот, Веригин, конечно, сочувствовал их утрате. Но в то же время видел и то, что, в силу молодости, пожалуй, было еще трудно понять и представить его жене. Не исключено ведь, что забрав так рано их родителей, судьба уже дала им взамен шанс на куда более успешную жизнь, нежели та, что могла ожидать их прежде… Впрочем, начать развивать эту мысль вслух прямо сейчас, Александру было уже недосуг. Тем более, покосившись краем глаза на часы, он только что увидел, что стрелки на циферблате уверенно подбираются к одиннадцати вечера. А это значит, что разговаривают они с Ольгой, сами того не замечая, вот уже почти четыре часа. - А мы-то с тобой совсем не прочь, оказывается, и поболтать, любезная супруга! – иронически заметил он сразу после того, как коротко, без лишних подробностей, способных натолкнуть на возможность продолжения и развития этой лишней пока темы, согласился с ее последними словами. – Между тем, тебе давно принять вечернюю порцию микстуры!
Ольга Веригина: Незаметно, хотя и неспешно, минули две с половиной недели. В Черном Яре во всю силу заявляла свои права весна, которая началась с перезвона капели и уже к середине марта просушила теплым солнцем улицы города, отогрела заснувшие на зиму деревья, ветви которых начали покрываться набухающими почками. Оля только диву давалась, вспоминая Петербург в эту пору, где март - это еще зима, с холодными, сырыми ветрами, тяжелым свинцовым небом и раскисшей под ногами грязью, когда не то что пешком, но и в экипаже прогуляться не появляется желания. Тут же город преобразился невероятно. Только теперь стало заметно, что Черный Яр стоит на берегу реки. На Волге начался ледоход, с треском и густым шорохом проплывали огромные льдины. А выше и ниже по течению, где берега не были так круты, воды разливались по полям, насыщая их влагой, превращая их в подобие огромных озер. До близлежащих деревень добраться можно было лишь на лодках. Варвара каждый новый день сообщала хозяевам верные приметы о теплой и быстрой весне, и о очень жарком лете. - Вот сегодня звезды в ночи как дымкой светились. Вот точно говорю вам, июнь нас уже спечет! Меж тем, теплело не только на улицах, но и в доме Веригиных, где жизнь потихоньку вставала на мирную колею. Тихие вечера теперь были тихими не из-за того, что Ольга и Александр молча сидели каждый в своем месте, но напротив, собравшись в одной комнате, разговаривали много и подолгу о разном, что было приятно вспомнить из прошлого друг друга и о чем они даже и не подозревали. Как только муж разрешил Ольге вставать с постели, она тут же перебралась из спальни на первый этаж. - Видеть уже не могу эту кровать, не то что лежать в ней! - жаловалась Ольга Дмитриевна зашедшей ее проведать Гнездовой. Та смеялась, успокаивала Олю тем, что на вид она уже почти здорова. И когда ее рябота сошла окончательно, в первый же вечер Оля запросилась на улицу. Саша согласился на короткую прогулку и вскоре это сделалось своего рода традицией. Если он возвращался домой рано, то после обеда они отправлялись бродить по городу. Черный Яр был не больше Петроградской стороны и за пару таких прогулок они уже смогли осмотреть его почти весь. Примечательных строений в городе не было. Лишь собор Вознесения Господня, выстроенный на личные средства купца Голощалова, здание городского мужского училища, отстроенное после пожара, да огромный миножный завод красного кирпича привлекали внимание. В центральной части, как и положено, было много разных лавок и магазинов. И даже кондитерская Купца Ляхова, в которой Ольге очень полюбились разные сушеные фрукты в шоколаде и миндальные пирожные. Прогуливаясь с Сашей по улицам, разглядывая неспешную жизнь этого городка, Ольга удивлялась себе, что вовсе не скучает по блеску Петербурга и возможно даже, если бы ей сейчас же предложили вернуться, то отказалась бы. Иногда, правда, хотелось развлечься – сходить в театр, послушать музыку. Но и это было поправимо – Прозоровы слали в своих письмах постоянные приглашения хоть на пару дней к ним наведаться, а там уж в Астрахани и в театре можно побывать. Кроме того, Веригины завели традицией, точнее – Саша подчинился этому, каждую субботу либо у них в доме, либо они в гостях бывали на после обеденный чай. Собиралось мало народу. Неизменными были Гнездовы, которых можно было смело назвать теперь близкими друзьями супругов Веригиных. И Саша вроде и не тяготился этих вечеров, которые отличались от чопорных светских приемов столицы особой семейной душевностью. После болезни Ольга Дмитриевна сразу же вернулась к своим занятиям в приюте. Встречена она там была горячо и детьми, и старшими – директрисой и воспитателями, с которыми успела сдружиться. Вернулась как нельзя кстати, ведь близилась Пасха и в свободное от занятий время все обитатели сиротного дома занимались подготовкой к ярмарке, на которой у них был заведен свой павильончик, в котором продавались товары, сделанные ребятами с благотворительной целью. Мальчишками было натокарено множество деревянных яиц, которые каждый из ребят в меру своего таланта и фантазии украшал как мог. Кто-то просто расписывал красками, выводя причудливые цветочные узоры, самые маленькие из ребят красили яйца в один цвет, а затем криво, но старательно выводили «ХВ», а старшие девочки, под руководством дам-патронесс придумывали затейливый декор. К этому подключилась и Ольга. Она приобрела в галантерейной лавке лучшего бисера, шелковых нитей и лент и обучила нескольких девочек оплетению бисерной сеткой деревянной основы. Там она проводила теперь большую часть дня, и случалось иногда даже, что Веригин возвратясь домой раньше жены, отправлялся ей навстречу.
Александр Веригин: С того вечера, когда они неожиданно разговорились, Ольга довольно быстро шла на поправку. Но, с каждым новым днем чувствуя себя лучше физически, все еще заметно переживала по поводу медленно сходившей сыпи, и потому вынужденно проводила дни затворницей, не покидая домашних стен и почти никого не принимая. Так что Александр нередко становился единственным источником новостей, на который она жадно набрасывалась, стоило лишь ему переступить вечером порог их маленькой гостиной. Причем, интересовали её уже не только городские новости, которые, в общем, и до самого Веригина, чьи дни по-прежнему были заполнены работой, доходили далеко не сразу. Нет, теперь, среди прочего, Ольга все чаще расспрашивала, что примечательного произошло за прошедший день и во вверенной его заботам больнице. И в этом чувствовалась уже не проявление банальной вежливости, или попытка любым способом поддержать разговор, а искреннее любопытство. Так что Александр, вначале привычно отнёсшийся к подобному вниманию с некоторой настороженностью, постепенно успокоился и теперь даже с удовольствием делился с супругой всем, что можно было считать хоть сколько-нибудь увлекательным. А порой, случалось, даже начинал вдруг описывать тот или иной случай из практики, напрочь забывая, что за обеденным столом напротив сидит не коллега, а обычный человек, которому все эти подробности и детали могут показаться не только неаппетитными, но и вовсе шокирующими. И тогда, спохватываясь, он обычно улыбался, смущался и просил у Ольги прощения за занудство, хотя она ни разу не выказала своего недовольства. Верно, было и для нее в этих неторопливых подробных разговорах какое-то особое очарование. Отчего, начинаясь еще в столовой, они все чаще перетекали даже в спальню, где Александр, тоже как-то незаметно для себя, за эти дни окончательно обосновался, хотя диван в его кабинете давно уже починили. Впрочем, дальше собственно разговоров дело ни разу не заходило. Становясь с Ольгой ближе в повседневном быту и общении, он, тем не менее, по-прежнему не спешил вновь впускать ее свое сердце, удерживаясь на расстоянии, которое было совсем незаметно со стороны, но все равно оставалось куда больше, чем то, что разделяло их в ныне общей для двоих постели. Тем не менее, в последнее время Веригин все чаще ловил себя на мысли, что, как ни странно, дни Ольгиной болезни, возможно, были и остаются лучшими за всё годы их брака. Хотя бы потому, что именно в них он впервые заметил, что по-настоящему хочет возвращаться по вечерам домой. Осознал, что у него вообще есть этот самый дом – не строение из дерева и кирпича, не место для ночлега, но настоящий дом, где ждут его возвращения и возможно даже немного ему радуются. Это было теплое, приятное чувство, которое никуда не ушло даже тогда, когда окончательно поправившись, Ольга, с энтузиазмом узника, обретшего долгожданную свободу после долгого заточения, вновь полностью отдалась захватившему ее делу. И вот уже повседневная жизнь приюта, заботы и радости его питомцев, постепенно сделались главной темой ставших уже привычными вечерних бесед супругов, причем Александр вновь вернулся в них в привычную – и сказать по правде, куда более удобную для себя роль внимательного слушателя. А слушать жену ему действительно нравилось теперь не меньше, чем на нее смотреть. Внешне Ольга ведь всегда была удивительно хороша. И в юности, когда Веригин – один среди многих – пал добровольной жертвой этой красоты, блестящей, но острой и холодноватой, словно отменно заточенная сталь дамасского клинка. И позже – когда он уже все о ней понял, и оттого мог лишь злиться и досадовать, что ничего не может поделать с тем, что по-прежнему пребывает во власти этих сокрушительных чар, даже несмотря на всё испытываемое к Ольге презрение. Но лишь теперь, слушая, как она говорит о своих маленьких воспитанниках, с искренним восторгом перечисляет их успехи и достижения, сокрушается об их неудачах и шалостях, Александр впервые стал замечать в ее глазах особенный свет, озарявший и смягчавший резкость черт, делая их по-новому прекрасными. Живыми и теплыми. Это волновало его и смутно тревожило. Но одновременно лишь больше притягивало. Впрочем, не меньше волновало и то, что, нагружаясь работой в приюте сверх всякой меры, Ольга подорвет еще не восстановившиеся до конца силы. Оттого, поразмыслив, Александр, в конце концов, придумал целую стратегию, как этого избежать. И помогла ему в том сама весна, что казалась удивительно ранней лишь им – двоим северянам, ещё не освоившимся до конца в южных краях, потому каждый день удивлявшимся столь быстрому и бурному пробуждению природы. Утомившись сидеть дома во время болезни, Ольга хотела теперь как можно больше гулять, наслаждаясь теплом и отчаянными птичьими трелями, что целыми днями разносились с небес по всей округе. И, зная об этом, Александр нынче почти каждый день старался находить возможность закончить пораньше свою работу, после чего заходил в приют и забирал оттуда жену, после чего вместе они отправлялись на прогулку. Это не только укрепляло здоровье, но и способствовало возникновению еще большего количества общих воспоминаний, шуток и тем для разговоров. Именно в одно из таких приятных совместных блужданий по залитым солнечным светом улочкам Веригин и узнал об идее совета дам-попечительниц, в который Ольга теперь входила на полных правах, устроить в городском дворянском собрании в первую субботу после Пасхи род благотворительного базара, где всем желающим предложат купить детские поделки. С тем, чтобы направить полученные средства на дальнейшее развитие приюта и улучшение условий жизни в нем и в других богоугодных заведениях Черного Яра. А вечером после аукциона предполагался праздничный общественный бал. Танцы Веригина, разумеется, занимали меньше всего, а вот сама идея базара показалась интересной. И потому он даже решился выдвинуть ответную: - Послушай, Оля, детские поделки – это, конечно, здорово. Но полагаю, что вязать, шить, вышивать умеют в той или иной степени все женщины в нашем городе? – спросил он, выслушав до конца рассказ жены. – Что, если самим попечительницам принять участие в изготовлении каких-то вещей? А вместо базара – ну или вместе с ним, устроить еще и аукцион? Это ведь азартное занятие и можно будет получить больше денег, чем просто их продавая? Если это не кажется тебе абсурдом, я мог бы даже попробовать подключить к этому и наших, больничных дам. Мероприятие ведь общественное, значит, не так важны и сословные различия… А для той, чей труд оценят наиболее высоко, можно бы учредить какой-нибудь приятный приз…
Ольга Веригина: Если Александр Глебович, руководствуясь благим намерением оградить жену от лишних хлопот, предложил устроить благотворительный аукцион в надежде, что она будет сидеть дома и вышивать или вязать свой лот, то он даже и предположить не мог, сколько хлопот обрушится на ее плечи в связи с его организацией. Едва только Ольга заговорила на следующий день, после беседы с мужем, об аукционе, лотерее и прочих удовольствиях, Анна Павловна и Наталья Викторовна с радостью поддержали эту идею. Только тут же выяснилось, что именно Ольга Дмитриевна, посещавшая подобные балы в Петербурге чаще остальных присутствующих, лучше должна знать – как и что нужно устроить. Несколько напуганная возложенной на нее миссией, Оля со всем возможным тщанием приступила к ее воплощению. Дом дворянского собрания, отданный в полное ее распоряжение, за оставшиеся полторы недели стоило привести в должный вид. Маляры и плотники занялись мелким ремонтом, местных швей позвали подправить шторы и сделать пару занавесов для маленьких киосков, в которых должны были проходить розыгрыши лотереи. В последние несколько дней все дамы попечительского совета, а также старшие дети, собрались для наведение последних штрихов – расставлялись вазы для живых цветов, вывешивались украшения в киосках, расставлялись стулья и столы для закусок. Билеты на бал-базар продавались от трех до пяти рублей и продано их оказалось почти полторы тысячи. Когда начали в субботу сходиться и съезжаться гости, и залы собрания постепенно наполнялись шумом голосов, только тогда Оля поняла, насколько же ей страшно, что вдруг что-то может пойти не так. Наталья Викторовна была ей помощницей и поддержкой на протяжении всех этих дней, но даже ее добрые и успокаивающие слова не помогали госпоже Веригиной чувствовать себя достаточно уверенной. Хватит ли всем угощений, не будет ли тесно и множество других вопросов возникало в ее голове. Но все шло на удивление гладко. Участники базара были веселы, с удовольствием выбирали вещицы, выставленные на продажу, из детских поделок, участвовали в милых лотереях и конкурсах, и ждали главной части вечера – торжественного аукциона. Вещи для него, все с красивыми номерными бирками, лежали на особом прилавке. Выставлены они были анонимно, чтобы каждый из участников непредвзято мог выбрать понравившийся лот. Чего там только не было: вязаные шарфы и рукавицы, вышитые салфетки, украшенные лентами домашние туфли и разные полезные и менее полезные вещицы. Каждому, кто собирался участвовать в аукционе, нужно еще было и заполнить особый бланк – проставить тридцати лотам оценки и уже по ним судили о популярности каждой вещи, ставили им стартовую цену. Вести лотерею вызвался Гнездов, который, с шутками, описывая каждую выставленную вещицу, предлагал назначать за нее большую цену. Вначале шли самые простенькие предметы, затем ажиотаж среди публики стал нарастать и под конец выставили несколько действительно изящных вещиц. Среди них оказались подтяжки, умело расшитые шелком, несколько оригинальных закладок для книг, бювар, украшенный золотой нитью причудливым узором, вышитые домашние туфли и футляр для часов. - Так вот, господа и дамы. Эти семь последних вещиц – самое драгоценное наше сокровище, - громко и торжественно, провозгласил Сергей Аркадьевич, - Только самые щедрые и разбирающиеся, смогут выбрать достойнейшую из представленных. А уж дамам, что сотворили эти шедевры, наша особая благодарность. Ну и приз, конечно же, достойнейшей! К моменту начала аукциона, Ольга, утомленная всеми приготовлениями, с удовольствием устроилась на кресле возле мужа. Тот в аукционе участия не принимал, так как было принято решение, что никто из семей самих участниц, не должен каким-либо образом влиять на результат своеобразного соревнования. Зато Саша умудрялся отпускать шепотом весьма меткие комментарии по поводу тех или иных лотов, а также остроумных замечаний Гнездова, иногда настолько веселя этим Ольгу, что она едва сдерживалась. - Это тебя надо было назначить ведущим! В следующий год так и сделаю!
Александр Веригин: - Что ты, Сергей Аркадьевич – прирожденный конферансье, я еще на именинах его жены об этом впервые подумал, - откликнулся Веригин шепотом с добродушной усмешкой на губах, не сводя при этом глаз с импровизированной сцены, где его приятель ныне вовсю нахваливал новый лот аукциона, сафьяновые домашние туфли, расшитые в восточном стиле цветным шелком и бисером. – Да что конферансье, актёр! Какой-то прямо Нильский1 в роли Гамлета! Просто представь себе вместо этих тапок в его руках череп бедного Йорика, и тебе даже в голову не придет больше такая крамола! Едва успев спрятаться за раскрытым веером, Ольга вновь тихонько прыснула и затряслась от смеха, а Александр, умевший владеть собой куда лучше, продолжил следить за ходом торгов, как ни в чем не бывало. Хотя в душе, конечно, был весьма горд и комплиментом супруги, и тем, что ему вообще сегодня так хорошо удается ее веселить. Прежде, помнится, Ольга крайне редко смеялась над его шутками. Тем временем, среди желающих заполучить себе узорные тапочки разгорелись нешуточные страсти, быть может, не совсем понятные для человека, несведущего в подоплёке происходящего. Но большинству присутствующих в зале было известно, что в роковой схватке за обладание заветным лотом сошлись двое купцов, каждый из которых уже много лет буквально вон из шкуры лез, доказывая, что именно его дело развивается успешнее, чем у извечного конкурента. И соответственно, приносит больший барыш, позволяя не считаться ни с какими тратами. Вот и сейчас первоначальная цена в десять рублей – без того немыслимая для пусть и довольно искусного, но все одно, без особых причуд, предмета рукоделия, успела уже подскочить до восьмидесяти, а третий удар молотка еще так и не прозвучал. - Безумие какое-то, - тихо проговорил Веригин, вновь склоняясь к жене, которая, отсмеявшись, теперь с не меньшим интересом следила за тем, как развиваются события, - если бы не благотворительные цели этого мероприятия, на каждого из них давно уже следовало бы вылить по ушату ледяной воды, чтоб охолонулись… Хотя, автор этой работы, конечно, может собой гордиться. Ты, к слову, не знаешь, чья она? – поинтересовался он следом, но Ольга лишь пожала плечами. То ли действительно не ведая, то ли не желая даже ему раскрывать тайну, которая вот-вот должна была превратиться в еще одну увлекательную интригу этого вечера. Не трудно предположить, что заполучив в свои руки нынешний лот – кому бы в конечном итоге он ни достался – конкуренты вряд ли решатся сойтись в битве за новый. Если они и в самом деле не сумасшедшие. Поэтому пресловутые туфли, скорее всего, так и останутся самыми дорогими за весь сегодняшний аукцион, а изготовившая их мастерица, соответственно, победит в конкурсе дамских поделок. Собственно, так оно, в конечном счете, и вышло. Заветное «Продано!» прозвучало после того, как Сергей Аркадьевич в третий раз громко произнес вслух конечную сумму в сто рублей – и тут же потонуло в грохоте аплодисментов зрителей, впечатленных то ли щедростью, то ли упрямством победителя. Получив заветный трофей, тот с гордым видом вернулся на свое место и более участия в торгах не принимал. А вскоре и вовсе покинул зал. Аукцион, между тем, благополучно продолжился, но таких больших ставок уже никто не делал, потому ушедший следом за шестьдесят пять рублей красивый кожаный бювар, который понравился и Александру – жаль, что ему нельзя было за него поторговаться – уже никого не поразил своей ценой. То же и с остальными лотами, которые продали за еще меньшие деньги. - А теперь, милостивые государи, - объявил Гнездов, когда последний из них, футляр для часов, обрел своего нового владельца, - самое время разрешить еще одну загадку сегодняшнего вечера и узнать имя победительницы состязания наших прелестных рукодельниц! Итак, дамы и господа… Оглянувшись на своего помощника, который уже спешил вручить ему конверт, Сергей Аркадьевич извлек из него листок со списком имен, загадочно улыбнулся и, потянув еще немного драматическую паузу, продолжил: - Ита-ак… должен сообщить вам, что у нас сложилась интереснейшая ситуация! Исходя из заявленного вначале условия – победительницей становится дама, за чье рукоделие изначально назначили максимальную цену. И все мы видели, что этой вещью был роскошный бювар с золотым узором. При этом на втором месте оказался лот, который, в конечном счете, принес нам наибольшее количество денег по результатам аукциона! Речь о великолепных домашних туфлях, за право обладания которыми здесь недавно разыгралась форменная баталия! Так что, думаю, все вы согласитесь со мной, что победительниц у нас сегодня не одна, а сразу две. И если с первой мы все прекрасно знакомы, ведь речь идет о нашей дорогой и всеми уважаемой Ольге Дмитриевне… Здесь Гнездов с видом древнеримского арбитра муз под общие аплодисменты сделал театральный жест в сторону жены Веригина, который к тому времени и сам уже не сводил с нее удивленного и восхищенного взора: вот уж ни за что бы не подумал, что она настолько искушена в рукоделии! -…То другую, - продолжил, меж тем, Сергей Аркадьевич, когда хлопки и поздравления в адрес Ольги немного стихли, - я имею честь и удовольствие представить почтенному собранию впервые. И это – Степанида Андреевна Лисицына! Сударыня, если вы сейчас здесь, среди нас, прошу, дайте о себе знать! _____________________ 1 Нильский, Александр Александрович (настоящая фамилия Нилус; 1840—1899) — знаменитый русский актёр.
Степанида Лисицына: - Стеша, а это твое имя назвали! – улыбающаяся Анна Ивановна коснулась ее руки, заставив барышню Лисицыну чуть вздрогнуть и отвести, наконец, пристальный взгляд от красивой пары в первом ряду, «половинки» которой, пока шел аукцион, постоянно о чем-то весело перешептывались, кажется, почти не обращая внимания на то, что происходит вокруг. Не могла – с того самого момента, как впервые увидела их сегодня, ни о чем больше думать и Стеша. Слишком уж по-другому выглядели они – а речь шла, конечно, о супругах Веригиных, о ком же еще? – с тех пор, как девушка в последний раз видела их вдвоем. Вдвоем, да не вместе. Не то, что нынче, когда эта докторша буквально глаз не сводит с ее Сашеньки, веселится каждой его шутке, радуется любому ответному взгляду… Не иначе, шестым чувством почуяла, что муж на сторону поглядеть собрался, вот и тянет теперь к себе обратно, хоть и не нужен он ей совсем. Не нужен – а бросить жалко! Встать бы прямо теперь, подойти, да при всех вцепиться в ее белокурые, тщательно завитые и уложенные волосы, расцарапать бы ногтями в кровь напудренное кукольное личико, порвать бы в клочья модное синее платье, чтоб все видели, какова она на самом деле. Не любящая, преданная жена, а мерзкая и двуличная дрянь! Мерзавка! Змея подколодная… - Ну что же ты сидишь, или не слышишь?! - Слышу, Анна Ивановна, смутилась только, неловко мне что-то – столько народу, все смотрят… Может, не нужно? – повернувшись к сестре Добржинской, прошептала в ответ Стеша, со щек которой не сошел еще румянец непритворной ярости, который, теперь, впрочем, нетрудно было объяснить вполне понятным смущением – если бы кто-нибудь надумал о том спрашивать. - Чушь какую говоришь! – возмутилась добрая женщина. – Как так не надо?! Или я не видела, как ты старалась, вышивая эти узоры? Да не ты ли сама жаловалась третьего дня, что все пальцы исколола, пока бисер на нитки низала?! - Какая разница, если для благого дела? Я не славы искала. Это ведь грех, Анна Ивановна! - Правильно говоришь. Только и от заслуженной награды грех отказываться. Да и глупость полная, я тебе скажу!.. Ну Стеша, слышишь, опять тебя зовут! Вставай! Не то я сама скажу, что ты тут прячешься! В первом ряду, меж тем, происходил другой, не менее оживленный, разговор. Едва Сергей Аркадьевич под не стихающие аплодисменты громко назвал имя обеих победительниц, к супругам Веригиным подсела его жена. - Нет, Оленька Я всегда подозревала, что Серж – сумасшедший! Но не до такой же степени?! Его нынешняя импровизация – это просто кошмар! – возбужденным шепотом заявила она, обращаясь к жене доктора и буквально пылая возмущением. – Ужасно стыдно говорить, но вы ведь не хуже меня знаете, что мы готовили всего один приз. Один! И его по праву заслужили вы, ведь за вас же голосовали люди, причем тут эта Лисицына и ее дурацкие безвкусные тапочки?! Просто ума не приложу, что теперь делать, если она действительно здесь! - … Так что же, присутствует ли среди зрителей наша вторая победительница? – тем временем, не сдавался Сергей Аркадьевич, вновь громко выкликая ее имя и не замечая пламенных взглядов из партера, молчаливо призывающих его более не усердствовать. Но было поздно. И вот уже сквозь общий шум и гвалт послышался тихий девичий голосок: - Я здесь! Поднявшись со своего места, Стеша гордо распрямила плечи и окинула зал взглядом победительницы, в то время как Наталья Викторовна тяжело вздохнула и молча закатила глаза. Теперь скандала уж точно не избежать…
Ольга Веригина: - Почему же сразу – дурацкие? И я не вижу никакого повода для скандала! – искренне удивившись услышанному от Натальи Викторовны, Ольга мельком глянула на Сашу, затем перевела взгляд на Сергея Аркадьевича, который призывал отозваться барышню Лисицину, а затем, когда та поднялась со своего места, и на нее посмотрела. Выглядела девушка крайне довольной: на щеках играл румянец, глаза светились как-то по-особенному – вовсе не так холодно и колко она смотрела теперь, как это было в доме Гнездовых. И было в ней что-то очень милое сейчас. - Позвольте! Сергей Аркадьевич! – Ольга попыталась дозваться Гнездова, но из-за расшумевшегося зала это было невозможно. Тогда Оля тоже поднялась и подняв руку с веером еще раз попыталась привлечь внимание. - Сергей Аркадьевич! Дамы, господа! – ее услышали наконец-то, и вот постепенно шум голосов стал стихать. Одарив зал ослепительной улыбкой и своего особого арсенала, Оля повернулась к Гнездову, - Ну и переполох вы устроили, Сергей Аркадьевич! На вас полагается за это штраф наложить! Мы, с Натальей Викторовной, придумаем вам кару. А пока! Я думаю, что меня поддержат здесь все собравшиеся – у нас есть одна и только одна победительница, - Ольга Дмитриевна сделала торжественный жест рукой в сторону стоящей поодаль Стеши, - Мне кажется, что Степанида Андреевна заслуживает награды больше других. И ее мастерство, и то, что благодаря ему она принесла пользу приюту нужно и должно отметить. Так что, признаю себя проигравшей! – Ольга Дмитриевна, да вы почти как рыцарь средневековый! Ну или просто, прекрасная дама!, - Гнездов хитро улыбнулся жене, которая сверлила его взглядом уже пару минут, и торжественно произнес: - Решение принято и обжалованию не подлежит! Наша несравненная искусница, Степанида Андреевна, объявляется единственной победительницей! Браво! - секундное затишье и зал потонул в грохоте аплодисментов. Несколько смущенная, но весьма довольная решенной проблемой, Оля села на свое место. - А вы переживали, Наташа, - успела шепнуть Оля вслед Гнездовой, которая и должна была вручить заветный подарок, а потому, уже поднялась с кресла и стала пробираться к сцене. - Вот уж необъяснимое явление, - уже обращаясь к мужу, прошептала Оля, - Чем ей эти туфли не угодили? Вроде и неплохи были, и такой ажиотаж вызвали. Вон, эти двое местных «Перерепенко» и «Довгочхун» едва не подрались из-за них. Нужно было по одному тапку каждому продать, глядишь и двести рублей бы заработали! А девочка, смотри, вся светится.
Александр Веригин: - А ты, дорогая супруга, смотрю, тоже не лишена коммерческой жилки, если рассуждаешь в подобном духе, - весело заметил в ответ Веригин. Последние несколько минут он молчал, не принимая участия в разговоре жены и госпожи Гнездовой, но за развитием ситуации следил с изрядным интересом, пытаясь предугадать, как поведет себя Ольга и чем все закончится. В результате не угадал – впервые в жизни. И был несказанно рад этой неожиданной ошибке. Хотя, по обычаю, почти никак внешне своей радости не проявил. Разве что взгляд стал теплее прежнего, да обращенная к жене улыбка из светской, дежурной, сделалась вдруг настоящей и искренней. Впрочем, заметила ли это сама Ольга? Возбужденная успехом и поглощенная тем на редкость приятным чувством, какое доводится испытывать, лишь когда сделал что-то не в собственных интересах, но все равно – единственно правильное, понимаешь это и крайне собой доволен, она и после того, как все разрешилось, еще долго пребывала внутри этого состояния, была им полностью захвачена. Александр не хотел мешать ей сполна почувствовать всю его прелесть, поэтому далеко не сразу позволил себе комментарий. И был он, как водится, довольно немногословным: - Ты хорошо, великодушно поступила, Оля. Я горжусь тобой. Дальнейшей возможности продолжить разговор на эту тему их лишил Сергей Аркадьевич. Видимо, спасаясь от супруги, которая хоть уже и вполне успокоилась, но все одно еще не сменила окончательно гнев на милость, и потому держалась холоднее обычного, он сошел со своей трибуны и присоединился к их компании. - Ну что, друзья мои? – подходя сзади и обнимая за плечи сразу и Александра и Ольгу, радостно прогрохотал он прямо над ними. – Навели мы нынче на наш городишко шороху-то, а?! Деньги еще не посчитаны, но, уверен, тысяч не менее пяти мы нынче собрали! Это же огромные средства! Прогремим на всю губернию! Еще и в газете про нас напишут, вот посмотрите! Нет, блестящая, блестящая все-таки идея вас посетила, Ольга Дмитриевна! Не грех и повторить будет, скажем, на Рождество? А там и вовсе традицией сделать?.. А еще одну вещь непременно повторить и возвести в традицию следует уже сегодня, я считаю. Выпустив Ольгу, Гнездов, приподняв бровь, хитровато усмехнулся и, хлопнув по плечу все еще пребывающего в тисках его объятий Веригина, вкрадчиво проговорил, обращаясь уже непосредственно к нему: - Ты знаешь, Саша, я, конечно, конченый нахал и требую слишком многого, но может статься, что сегодняшний бал – последний, в котором мне доведется поучаствовать. Ибо нутром чую, что Натали моя все еще не простила мне эскапады с призами. Так что, ты уж позволь мне, как осужденному на казнь египетскую, иметь последнее удовольствие ангажировать твою супругу на первый вальс? - Сложно завернул, однако! – не выдержав, расхохотался Александр. – Только я уж и прошлый раз говорил, и теперь скажу, жена моя – не приложение ко мне, но самостоятельная и разумная личность, потому имеет собственное мнение и волю поступать так, как ей заблагорассудится. Так что и спрашивай согласия у нее сам! А я что? Я могу лишь вздыхать, соглашаться и… тайно ревновать! – закончив фразу подобным, несколько неожиданным для себя образом, он искоса посмотрел на стоящую рядом с ними Ольгу, словно проверяя, какой эффект произвели на нее его слова.
Ольга Веригина: - …А если так не выйдет - постараюсь посеять в Мавре бешеную ревность, сильнее разума, - промурлыкал Гнездов, в ответ на последнюю реплику Веригина, при этом вполне театрально вращая глазами, - Ольга Дмитриевна, так как же? Доставите мне удовольствие? Танцевать Ольга не хотела и с большим удовольствием осталась бы с мужем, а лучше спряталась бы где-нибудь в тихом месте. Во-первых, она сильно устала, хотя усталость ее и была того особого рода, когда к физическому утомлению примешивается какая-то внутренняя легкость. А во-вторых, в груди смешивались и переплетались сейчас чувства и эмоции, которым раньше Ольга ни за что не дала бы там прорасти. Впрочем, раньше они просто и не смогли бы поселиться в ее сердце. А сейчас ей хотелось ими сполна насладиться. Еще до появления Гнездова, она успела нежно сжать Сашину руку в благодарность за его, пусть и немного официальный, но искренний комплимент, этакую похвалу, в которой были важны не слова, но интонация голоса. Взгляд его при этом был полон особенного света, и Оля удивлялась, что раньше не видела у него таких глаз, а может просто не замечала. Или же была этого недостойна? На самом деле, ей было приятно это мимолетное единение с ним. В последнее время Ольга все чаще стала ловить себя на мысли, что ей даже физически постоянно хочется к нему прикасаться. То таким же вот благодарным пожатием руки, на которое Саша непременно отвечает своим. То во время прогулки, когда будто бы случайно, ненароком, она чуть крепче сжимает его локоть. А иногда и вовсе даже специально выдумывает поводы, например - протягивая ему чашку с чаем, которую можно было просто поставить на стол, или прося передать что-то, что в общем-то ей было вовсе и не нужно, лишь бы невзначай коснуться его руки. Замечал ли Саша ее хитрости и понимал ли их значение, Оля не знала. Впрочем, она и сама до сих пор не осознавала до конца, для чего ей это так надо. Но при этом все последние недели ощущала себя счастливой. Хотя счастье это было каким-то странным и будто незавершенным. Как мозаика, разложенная на столе, где есть все фрагменты, только они так причудливо перемешаны, что все равно кажется – чего-то не достает, какого-то самого главного элемента, без которого не сложить узора. Иногда Ольге, правда, казалось, что она уже нашла его, даже вертит в руках, только никак пока не может догадаться, куда поместить. - Разумеется, Сергей Аркадьевич, - протянув руку, ждущему ее ответа, Гнездову, Оля улыбнулась, ничем не выдавая своего настроения. В танцевальной зале оркестр уже вовсю играл, а публика танцевала и веселилась. Гнездов умудрился вытребовать два танца, и пока они отплясывали веселую польку, а после не менее живую мазурку, Ольга окончательно уверилась, что хочет поскорее сбежать с этого вечера домой. «Как же удивится Саша, когда я скажу, что мне хочется тишины!» - думала она, отыскивая мужа глазами во время последнего круга. И вот, наконец, заметила. Он стоял в дальней части зала и о чем-то весело беседовал с барышней Лисицыной, которая смотрела на него, как на… Тут Ольга Дмитриевна даже с шага сбилась. - Что с вами? – удивился Гнездов, поддерживая ее под руку. - Устала, Сергей Аркадьевич, так, что на ногах не стою, - ответила она рассеянно, ощущая какую-то странную досаду в груди. Потом, не пойми с чего, вдруг стало тревожно. Глупость, да и только. - Пойдемте, я провожу вас к дивану и позову вашего супруга. - Да не стоит беспокойства, что вы, - сказала Оля, вновь беспокойно взглянув в сторону мужа и его помощницы, затем все же позволила Гнездову усадить себя на диван, приняла из его рук бокал лимонада и кивнула благодарно, когда тот отправился за Александром.
Александр Веригин: *вместе с барышней Лисицыной* Несмотря на неоднократно выказанное вслух равнодушие, победить в состязании рукодельниц Стеше было, конечно, весьма лестно. И показалось бы еще слаще на вкус, если бы не неприятная необходимость делить успех с той, с кем этого меньше всего хотелось. А после того, как госпожа Веригина во всеуслышание объявила, что считает Стешу единственной победительницей, настроение девушки испортилось еще сильнее. Не утешил даже приз, врученный под шквал аплодисментов – премилая серебряная бабочка-брошь. Потому что из заслуженной награды, в чем барышня Лисицына, приложившая, и верно, немало усилий, чтобы сделать что-то по-настоящему стоящее – об этом ведь попросил ее Сашенька – была совершенно уверена, одним лишь словом этой гадкой женщины превратился в почти подачку с её барского плеча. И, конечно, еще один повод явить миру свое – несомненно, напускное! – великодушие. Так что, приняв из рук госпожи Гнездовой синий бархатный футляр, Стеша, едва взглянув, что внутри, тотчас спрятала драгоценную безделушку в ридикюль, не пожелав даже примерить. Чем, вероятно, немало озадачила Наталью Викторовну, проводившую ее долгим удивленным взглядом. «А, да пусть ее думает, что хочет! Пусть все думают, что хотят!» – мелькнула мысль, от которой привычно стало веселее на сердце. То ли еще будет, когда она добьется своего! Скандал, конечно, будет грандиозный – ведь в таких забытых Богом дырах, как Черный Яр, всякий соседский чих – уже новость, а если вдруг что серьезнее – так и вовсе сенсация! С другой стороны, а кто сказал, что они непременно должны будут остаться здесь? Можно ведь уехать в Астрахань, да что там – в сам Петербург!.. Главное, чтобы вместе! Отклонив несколько приглашения на танец и замерев у задрапированного красивой кремовой занавесью большого створчатого окна, стекла которого слегка забрызгал прошедший совсем недавно теплый весенний дождик, барышня Лисицына слушала игравший мелодию модного вальса духовой оркестр пожарной управы, мечтательно улыбалась и думала о своем – и не только – счастливом будущем, которое вот-вот станет явью, стоит лишь приложить еще немного усилий. - Степанида Андреевна? Позволите вас потревожить? Испугавшись оттого, что предмет ее грез, будто бы явившись на безмолвный зов, сам собой возник у нее за спиной, девушка едва заметно вздрогнула, но тут же с улыбкой обернулась: - Ну что вы, Александр Глебович! Какие тревоги! Знаете ведь, как я всегда вам рада! - Неужели? – немного опешив, глупо переспросил Веригин, никак не ожидая столь бурной радости от своего появления. – Это приятно! Благодарю… Я, собственно, поздравить хотел с заслуженной победой. И восхититься тем, как много у вас, оказывается, еще неизвестных миру и мне талантов. - Скажете тоже, доктор! – весело рассмеялась в ответ девушка. – «Миру»?! Ему не было и нет никакого дела до меня и моих талантов! - Напрасно так говорите! Но она лишь упрямо мотнула головой, продолжая смеяться. И Веригину вдруг пришли на ум недавние слова жены: в своем веселье Стеша действительно будто бы светилась – так, что невозможно было не залюбоваться ею. И, конечно, не улыбнуться тотчас в ответ. - Да мне ведь, по правде, это и все равно! Нет мне никакого дела до целого мира, так и знайте! Ваша похвала мне куда дороже! С этими словами темные ресницы барышни Лисицыной слегка опустились, прикрывая глаза, светящиеся теплым золотом, точно янтарь на ярком солнечном свете, а улыбка на губах из веселой и открытой, сделалась вдруг вновь мягкой и загадочной. Рискованный шаг – флиртовать так открыто, буквально перед всеми, включая и его жену, что второй подряд танец кружилась в объятиях одного и того же кавалера – тоже, к слову, весьма вызывающе! Но много наблюдая нынче за Александром Глебовичем, Стеша поняла – время осторожных шагов и легких намеков для нее прошло. И теперь надобно действовать наверняка! От ее интонации, а еще больше от взгляда у Веригина невольно перехватило дыхание. Только совсем не по той причине, о которой можно было бы подумать, а скорее – наоборот. Выходит, тогда, в кабинете, все это ему не показалось, и Стеша действительно расположена к нему не как к другу, наставнику, в конце концов, просто по-человечески, а… Черт! Вновь коротко взглянув на эти полуопущенные ресницы и чуть приоткрытые в зовущей улыбке румяные губы, Александр непритворно смутился, перевел взгляд на окно, пытаясь сообразить, что сказать и сделать прямо сейчас. Только ничего толкового на ум, как назло, не приходило. Стеша же, по-видимому, оценив его смятение как свою победу, продолжала ворожить взглядом, невзирая на то, что вокруг была целая толпа знакомых Александру людей. Да что там знакомых! Рядом – в непосредственной близости – была Ольга! Что, если увидит и она?! Глупейшего положения и выдумать было невозможно! Злясь на себя – за то, что он – взрослый мужчина, много чего видевший в жизни! – ни о чем прежде не догадался; досадуя на Стешу – за ее безрассудство, Веригин молча переживал свой позор, тупо разглядывая и зачем-то пересчитывая драпировки бежевой шторы, до тех пор, пока коварная девчонка не отвела глаз. И лишь тогда смог перевести дыхание, хотя и по-прежнему не придумал подходящей реплики. - Не волнуйтесь, я никому об этом не скажу! – тем временем, едва слышно, почти одними губами, прошептала она и, заговорщицки улыбнувшись, пошла прочь легкой, почти танцующей походкой. … - Что это ты, Александр Глебович, стоишь посреди зала, словно истукан с острова Пасхи? – низкий, похожий на глухие раскаты отдаленного грома, голос приятеля быстро вернул Веригина в реальность. - Да так, не знаю, задумался что-то… – не обнаружив рядом с Гнездовым своей супруги, которую тот, вроде бы, должен был после вальса сопроводить непосредственно к нему, доктор тотчас взглянул туда, где продолжались танцы, ожидая увидеть Ольгу среди кружащих по паркету пар с новым кавалером. Но напрасно. – А что жена моя? Куда подевалась? - Сбежала с принцем Персии!.. Дурная шутка, прости-прости, знаю! Я затем и пришел, чтобы тебя к Ольге Дмитриевне позвать. Кажется, ей нехорошо. - Что?! – тут же вскинулся Веригин, с тревогой глядя ему в глаза. – Что значит «нехорошо», где она? - Да не волнуйся так, господи! Ничего страшного, вон она, на диване сидит, цела-невредима! – кивнув в противоположную от танцевальной площадки сторону, тут же поспешил успокоить его Сергей Аркадьевич. – Сказала только, что очень устала, даже беспокоить тебя не велела, но я решил, что все равно надо сказать. - Верно решил! – кивнув ему в знак благодарности, Александр немедленно направился к жене, чтобы уже самому точно выяснить, в чем дело. Волнение, что Ольга еще не до конца поправившись, взвалила на себя слишком много хлопот по устройству сегодняшнего праздника, не оставляло его все последние дни, но, видя, с каким энтузиазмом она взялась за это дело, Веригин решил, что ничего дурного все же не произойдет. Но что, если вдруг ошибся? - Сергей Аркадьевич сказал, что ты устала, - сказал он, присаживаясь на диван рядом с Ольгой. Взяв ее за руку, затянутую в белый шелк перчатки, он вначале поднес к губам запястье, а потом, будто ненароком, слегка сжал его пальцами, считая пульс. – Ты и правда выглядишь утомленной, может, сбежим отсюда потихоньку домой, пока никто не видит?
Ольга Веригина: *в обнимку с мужем* Эти пара минут, что прошли от ухода Гнездова до возвращения Саши, тянулись томительно бесконечно. Оля сделала пару глотков, поставила бокал на цветочный столик, и беспокойно разглаживала складки на платье. Все еще переживая увиденное, она пыталась понять, что ее так встревожило или потрясло. И пришла к выводу, что в первую очередь удивило, а не должно было бы, что муж ее привлекателен для особ женского пола. Замечала ли раньше, что некоторые дамы из их петербургского круга поглядывают на Сашу несколько иначе, чем на чужого мужа, она сейчас не вспомнила бы, но, видимо, и там подобное должно было случаться. Только вот тогда это ее совсем не задевало. Что же теперь было не так? Додумать эту мысль Ольга не успела, так как муж появился перед нею, и в глазах его была искренняя тревога. - Хотела тебе предложить то же самое, - почти шепотом отозвалась она, а после усмехнулась, заметив, как он едва заметно шевелит губами, считая ее пульс. Врач есть врач, - Ну не умираю же я, в конце концов. Перестань волноваться! Это все духота в зале и простая усталость. Мне уже значительно лучше. Пойдем лучше, прогуляемся – там должно быть свежо теперь, дождь прошел. - Я не могу перестать за тебя волноваться. Я ведь твой муж, - напомнил Веригин, и тут же сам едва не поморщился от того, насколько патетически это прозвучало. Хотя, как бы ни звучало, а истине вполне соответствовало. Ибо лишь убедившись, что с Ольгой все в порядке, он полностью успокоился. Повеселел даже – если не считать смутного чувства вины, что все еще шевелилось где-то в глубине сознания. Совершенно непонятного и бессмысленного, если учитывать, что сам-то он не сделал ничего дурного. Даже не пытался и не думал, а ведь, поди ж ты… Улизнуть незаметно оказалось куда проще, чем представлялось вначале. Освобождая жене дорогу, Александр шел немного впереди, а Ольга, оглядываясь по сторонам, словно они и верно беглецы, торопливо двигалась следом, хотя никого из близких знакомых рядом видно не было. А остальным, увлеченным весельем и танцами, было, в общем-то, плевать на пару, которая крепко взявшись за руки, торопливо пробиралась сквозь толпу. Тем не менее, вырвавшись на волю и впервые получив возможность вдохнуть свежего, влажного и терпко пахнущего смолой набухших древесных почек и одновременно – остатками снега, еще не до конца растаявшего где-то в низинах и оврагах, оба даже рассмеялись от радости. Набросив на плечи жены легкое манто, надев на себя пальто и шляпу – все это пару минут тому назад он буквально на ходу выхватил из рук у удивленного служителя гардеробной, Веригин еще раз глубоко вздохнул и посмотрел в небо. Его занимало теперь, не начнется ли вскоре снова дождь – в этом случае следовало бы взять экипаж. Но нет, кажется, погода была благосклонна. Потому, убедившись еще раз, что на Ольге все тщательным образом застегнуто – в то время как сам остался нараспашку – тепло ведь, Александр протянул жене руку и вместе они неторопливо зашагали по тротуару в сторону дома. - Смотри, сколько народу пришло! – сказал он, когда отошли уже достаточно далеко, чтобы не слышать отзвуков музыки, но еще не настолько, чтобы оставить позади себя длинную вереницу повозок и экипажей, выстроившихся вдоль обочин дороги на протяжении всего квартала рядом с главным местом сегодняшних событий. – И все это ты, Оля. Придумала, сделала и организовала. Не припомню, чтобы даже в Петербурге тебе случалось устраивать что-то столь же грандиозное. А помнишь, боялась, что в провинции тебе совсем нечего будет делать?.. Выслушав его, Ольга Дмитриевна задумалась: - Нет, не я, а ты, - она серьезно посмотрела на Веригина, который был явно удивлен ее ответом, - Дело в том, что если бы ты не предложил мне устроить аукцион, всего вот этого не было бы. Так что, в первую очередь, в этом есть достаточная доля твоего участия. Нам лишь осталось все это претворить в жизнь. Так что, ты мой вдохновитель. Муза! Бывают музы мужеского пола, как думаешь? И это было правдой. То, что он вдохновил ее. Конечно, все сделанное ею за эти дни подготовки к вечеру, было посвящено детям, их благополучию. Но где-то в глубине души Оле очень хотелось, чтобы Саша был ею доволен. Как раньше она не избегала его похвал, так теперь всячески старалась их заслужить. Но не демонстративно, а как-то естественно. - И если я не ошибаюсь, Александр Глебович, ты тоже не особо-то раньше любил подобные занятия. Так что, откуда тебе помнить, что я там устраивала в Петербурге? Получилось как-то резко, Оля невольно поджала губы. Она не хотела его задеть или обидеть, но слова вырвались сами собой. - Верно, - кивнул Александр. Ответная шпилька от жены оказалась вполне предсказуема, потому ничуть испортила ему настроения. Тем более что по сути своей была чистой правдой. Правдой являлось так же и то, что главной причиной тогдашнего нежелания бывать где-либо вместе с женой было не столько его непреодолимое природное стремление к постоянному уединению – хотя тишину и покой Веригин действительно любил больше шума и суеты, но ощущение чужеродности в тогдашнем Ольгином кругу. Впрочем, он и сам откровенно презирал тогда большинство так называемых «друзей» жены, никто из которых даже не подумал вступиться за нее в трудные времена. Люди, с которыми Веригиных сводила жизнь ныне, возможно, не имели высоких титулов и огромных состояний, но, несомненно, были настоящими. И общение с ними не тяготило, а напротив, давало Александру Глебовичу силы и радость. И он был уверен, что Ольга все понимает не хуже него самого. Поэтому не стал пытаться дальше развивать эту тему. Хотя, было бы, пожалуй, интересно узнать, как изменилось ее собственное мировосприятие. Да только ладно, дело прошлое… - А насчет музы мужеского полу, - здесь, не сдержавшись, Веригин усмехнулся, - знаешь, мне даже страшно пытаться представлять себе это существо! В голову сразу приходит что-то демоническое: суккубы, инкубы… Так что позволь мне уж остаться просто мужем, а не каким-то там странным музом. Первое для меня куда более лестно, поверь! - Барин, барин! А купите своей барыне цветочки! – пропищала вдруг бог-весть откуда взявшаяся чумазая девчонка лет десяти, выскакивая на дорогу прямо перед ними и протягивая Веригину берестяной туесок, из которого торчала дюжина букетиков подснежников, напиханная внутрь плотным пучком. – Выбирайте любой всего за пятачок! Свежие совсем, еще поутру в лесу росли! - Да ты и сама будто еще поутру в лесу росла! – невольно улыбнулся Веригин, глядя на ее перепачканную землей, но весьма довольную физиономию и такие же грязные ручонки. - Неправда ваша, барин! Не из лесу я, а в Черном Яру живу! И папка у меня сапожник! – обидевшись за несправедливый поклеп, она даже нахмурилась и засопела. - А, ну это многое меняет! – весело покосившись на жену, воскликнул Веригин. – Прости великодушно! И в знак примирения позволь купить у тебя не один букет, а весь твой сегодняшний урожай. Вот так пойдет? – порывшись в кармане, он достал рубль и протянул его девочке. - Пойдет! – просияла предприимчивая дочь сапожника, радуясь весьма выгодной для себя сделке. И, обменяв туесок с цветами на целковый, тотчас вприпрыжку побежала прочь. Верно, боясь, что «барин» передумает… - Держи, это тебе! – тем временем проговорил сам Веригин, протягивая подснежники Ольге. – Не знаю, могут ли они хоть как-то компенсировать приз, который ты сегодня так благородно уступила Стеше Лисицыной, но в любом случае, мне просто очень приятно тебе их подарить. Приняв из его рук маленькое берестяное ведерце, в котором было полно подснежников, Оля поднесла его к лицу и глубоко вдохнула. Конечно, запаха, а точнее аромата у этих первоцветов быть не могло, но тот исходящий от них лесной дух, холодная свежесть влажной травы, пожалуй, сейчас кружили ей голову, почти как терпкий запах самых изысканных лилий. В этом маленьком букете Оля спрятала счастливую улыбку, хотя глаза ее сияли ярче обычного. - А мне приятно их принять, - и поддавшись внезапному порыву, Оля обняла мужа, как-то неожиданно и для себя самой, и для него. Но еще более неожиданным стало желание его поцеловать, и губы ее быстро коснулись мужниной щеки, - А это тебе от меня, в благодарность за цветы! – чуть отстранившись и заглянув в его глаза, она тут же решила поцеловать его и в другую щеку, - И еще, в благодарность, за твою идею! Затем вновь взяла под руку и предложила идти домой. Неясная тревога, что прогнала ее прочь с праздника, сама собой совершенно улеглась, и даже упоминание имени этой самой Лисицыной, не могло смутить Олиного сегодняшнего счастья.
Александр Веригин: Как и предсказывал Сергей Аркадьевич, благотворительный аукцион произвел настоящую сенсацию не только в Черном Яре. То, что это не преувеличение, Александр понял, когда спустя несколько дней, получил письмо от Ивана Максимовича Прозорова, где тот вначале много хвалил за проявленную инициативу, а далее усердно звал их с Ольгой в гости, чтобы лично разузнать все подробности и детали, рассчитывая в скором времени продолжить сей добрый почин и у себя в Астрахани. Читая эти строки, Веригин едва сдерживал улыбку, догадываясь, что Прозоров еще не оставил надежд заполучить его жену в примадонны своего любительского театра, и потому в губернии гораздо больше, нежели он сам, Ивану Максимовичу нужна Ольга. Но приглашать ее одну было, разумеется, крайне невежливо по отношению к зануде-супругу. Вот и выдумывал доморощенный Макьявелли изо всех сил причины и поводы, чтобы завлечь к себе сразу обоих, наивно полагая, что никто о том не догадается. «Не тут-то было!» - вновь с иронией подумал Александр, сворачивая и откладывая в сторону письмо, что еще утром захватил с собой в больницу, не успев прочитать дома накануне, когда оно и было получено. А все потому, что вчера они с Ольгой вначале опять едва ли не до темноты гуляли после его работы, а затем еще проболтали за ужином и после него почти до самой полуночи. О чем – бог-весть, но время прошло как-то незаметно, и читать, а уж тем более отвечать на полученные за день письма было уже поздно. То же самое, скорее всего, ждало и сегодня. Думая об этом, Веригин ощущал, однако, не скуку, а удовольствие, какое всегда находил для себя постоянстве и размеренности жизненных событий. Впрочем, размеренно жизнь его теперь текла лишь внешне, потому что почти каждый день все равно приносил какое-нибудь новое событие. Иногда маленькие и почти незаметные, словно отдельные разноцветные мазки на картинах новомодных европейских живописцев, они складывались в весьма интересную картину. Но, чтобы оценить ее, да даже просто рассмотреть, как следует, чаще всего необходимо отойти на некоторое расстояние. То же касалось и нынешних отношений с Ольгой. Он был бы слепцом, если бы не заметил, что в последние дни она относится к нему с непритворной теплотой. Но посчитал бы себя при этом самонадеянным глупцом, если бы хоть на минуту поверил, что все это – не стремление исполнить данное в порыве чувства благодарности обещание дружбы, а нечто большее. Потому упорно продолжал удерживать дистанцию и с Ольгой. Пусть небольшую, возможно, всего в один – последний – шаг, но и она позволяла сохранять над ситуацией контроль, терять который даже частично Веригин не слишком любил. Ровно такого же рода опасения вызывала и еще одна проблема, которая носила вполне конкретное имя – Степанида Лисицына, и усугублялась с каждым днем. Но решить ее, вернее, даже решиться решить, Александр заставить себя никак не мог, все еще цепляясь за какие-то надежды, что все исчезнет само собой. Да и как было хотя бы просто подступиться?! Отдалить от себя Стешу, прекратить общаться и прибегать к ее помощи было бы слишком демонстративно и оскорбительно для бедной девушки, которая, в сущности, ни в чем не виновата. К тому же, подставило бы ее под удар беспощадной людской молвы, которую хлебом не корми, дай только повод для новых сплетен. Кроме того, впервые в жизни оказавшись в подобном положении, Александр все равно не был до конца уверен, что оно – не плод его воспаленного воображения. А даже если и нет – то как вообще возможно начать с барышней такой разговор, не ранив ее чувств?! Все это было слишком сложно, слишком непривычно и слишком глупо. И ведь даже ни с кем не посоветуешься! Так что, продолжая до бесконечности оттягивать решение, Веригин проклинал себя за слабость и нерешительность, но выхода пока по-прежнему не находил…
Степанида Лисицына: *вместе с доктором* - Можно мне войти? Тихий стук в дверь кабинета заставил Веригина отвлечься от расчетов некоторых показателей работы черноярской больницы, которые были необходимы для составления ежеквартального отчетного письма в губернскую земскую управу. Работа нудная и прежде совершенно незнакомая, но, как оказалось, входящая в его обязанности как руководителя своего лечебного учреждения. Отчет следовало сдать к середине апреля, потому заниматься им нужно было уже сейчас, в самом его начале. Так что, выделив себе для этого несколько часов в зените нынешнего трудового дня, Александр Глебович взялся за дело. И сам не заметил, как засиделся допоздна. Расчеты, несмотря на первоначально видимую простоту, оказались мудреными. Цифры не везде и не всегда сходились, поэтому приходилось считать заново, что-то подгонять, исправлять, додумывать, досадуя на Савельича, который, невзирая на многократные просьбы вести документацию более прилежно, постоянно об этом забывал. Что теперь выходило Веригину, и без того всей душой ненавидящему всю эту дьявольскую бухгалтерию, боком… - Входите, Степанида Андреевна, - отложив в сторону перо и мельком взглянув на часы, он устало потер глаза и посмотрел на сестру Лисицыну, робко замершую в дверях, не решаясь пройти дальше. – Вы что-то хотели?.. И, кстати, а почему вы до сих пор здесь? Восемь вечера… я ведь всех давно отпустил. Рассеянный и будто бы недовольный взгляд вкупе с непривычно сухой интонацией голоса, и верно, смутили Стешу, не привыкшую к такой строгой манере общения в стенах этого кабинета. Впрочем, последние дни она здесь почти и не бывала. Все пошло не так после злополучного аукциона, на котором она самонадеянно осмелилась почти что открыто признаться Александру Глебовичу в своих к нему чувствах, видя в том едва ли не подвиг и необычайно собой после этого гордясь. И еще не осознавая, какую, возможно, роковую ошибку совершила по собственной глупости. Ведь уже назавтра его отношение к ней заметно переменилось. Заметно, естественно, только для самой Стеши. Ибо внешне все осталось, как будто раньше, только вот больше не было в его взгляде и улыбке прежней сердечности, а слова благодарности, раньше искренние и гревшие душу, стали звучать так пусто, что лучше бы и не было их вовсе, этих слов! А еще, с тех самых пор Сашенька больше ни разу не принял от нее угощения. Отказывался всегда будто бы не специально, даже сожалея, что некогда, много дел, надо срочно бежать… и прочее, прочее, от чего Стеше оставалось только плакать. Да и то украдкой, в одиночестве. Чтоб не видел никто и не узнал, какая мучительная тоска порой сжимает ее сердце. Нет, нельзя, невозможно было показать свои слезы всем этим людишкам, вроде тетки Серафимы, что, казалось, давно уже ждет ее позора и уже предвкушает свое над нею торжество. Да только навряд ли дождется! - Заработалась я что-то. Сначала салфетки в сестринской складывала, потом шариков еще наделать решила… Даже не заметила, что так поздно и никого уж нет. А тут – шла по коридору, а у вас из-под двери свет. Решила зайти, думала, может, лампу потушить забыли? Она говорила тихо и просто и по-прежнему не проходила дальше порога. И, насторожившийся изначально при ее появлении, Александр Глебович немного успокоился: объяснение было вполне логичным и правдоподобным. - Да, это бывает. Я и сам, как видишь, нынче засиделся. Но теперь уже собираюсь домой. И ты тоже отправляйся. А Анна Ивановна еще не пришла? - Нет, я ее не видела. И, да, тоже сейчас пойду, вот только… - запнувшись на мгновение, Стеша опустила глаза, а потом вновь вскинула на Веригина горящий взор и воскликнула: - Простите меня, доктор! - Что? – переспросил он, опешив от внезапности этого перехода. – За что простить? - За то, что я вас только что обманула… - ответила Стеша, затем прошла несколько шагов по комнате и остановилась напротив его стола. – Не случайно я сегодня задержалась. Знала, что вы тоже долго будете, хотела наедине поговорить, а другого способа не видела. - Хорошо, я прощаю, но… думаю, что на этом следует разговор и закончить. - Нет, не надо, Александр Глебович! Напротив, нам очень надо поговорить! - «Нам»? – переспросил Веригин, поднимаясь из-за стола и тяжко вздыхая. – Ну что же. Возможно, вы и правы. Потому что я действительно оказался вовлечен в то, чего… отродясь не желал, - с трудом выговорил он, прежде кашлянув из-за того, что в горле внезапно пересохло. – И долго не знал, что с этим делать. Но раз уж вы сами начали… Казалось бы, следовало радоваться, что повод объясниться, о котором так долго мечтал, вдруг нашелся сам собой, но радости никакой Александр не чувствовал. - Вы еще очень молоды, Стеша, - вновь начал он, спустя минуту. – При этом не по годам умны и оттого, верно, полагаете, что уже хорошо понимаете жизнь и людей. Такое часто случается. Как и ошибки… в восприятии того, как к тебе в действительности относятся. Иногда это может испортить дальнейшую жизнь. Я знаю такие примеры. И хочу предостеречь вас, потому что безмерно уважаю… - Уважаете? – тихо переспросила девушка, не сводя взгляда с его лица, улыбнулась и подошла еще ближе. – Но ведь это неправда, доктор! Вы меня любите! Даже если не хотели этого «отродясь»! Ну, признайтесь же, наконец! Хотя бы раз – и вам сразу станет легче. На ее бледных дрожащих губах заиграла улыбка, от которой доктору вдруг стало не по себе. - Нет, вы заблуждаетесь! - воскликнул он в ответ, для большей убедительности даже мотнув головой и невольно повышая голос. – Говорю: мне не в чем признаваться ни себе, ни вам! Не так, совсем не так представлялся ему этот разговор! И уж точно не хотелось быть в нем жестоким. Потому, стараясь поймать взгляд девушки, Веригин уже сам склонился к ее лицу и затем, осторожно обхватив за плечи, опять заговорил, стараясь. чтобы голос звучал мягко, но убедительно: - Поймите же, Стеша, вы выдумали эту любовь! Я хорошо отношусь к вам, это верно. Но так же верно и то, что я женат. И никогда не переступил бы слова, данного супруге у алтаря! - Да она же вас не любит, это любому видно! Никогда не любила и не полюбит так, как я! – прошептала Стеша, враз делаясь в его руках мягкой, податливой, будто глина, сползая к ногам его, прижимаясь щекой к животу. – Оставь ее! Позволь мне быть твоей… Прямо сейчас позволь! Не хочешь любить –рабой твоей буду… кем скажешь! Или не видишь, что жизни мне нет без тебя, и никогда уже не будет! Сашенька, голубчик… - Ну… ну, что ты делаешь?! Немедленно прекрати! С силой вывернувшись из объятий, Веригин схватился за голову и на мгновение крепко зажмурился, словно надеясь, что видение горько плачущей девушки, распростертой у его ног, от этого исчезнет. - Хватит! – наконец произнес он, снова открывая глаза. А затем, резко подхватив под мышки, поднял Стешу с пола и усадил в свое кресло. Это выглядело чрезмерной грубостью – да и по сути ею являлось, но правильных решений и хороших выходов из этой ситуации уже не осталось. Главное теперь было – прекратить ее истерику. Потому, убедившись, что девушка сидит и больше падать вроде бы не собирается, Веригин открыл тот ящик своего стола, где хранил основной больничный запас лауданума, достал, не глядя, одну из склянок, затем, плеснув из графина в стакан немного воды, накапал нужное количество настойки и поднес к стешиным губам. – Выпейте, это поможет! Не смея ослушаться, даже сейчас, Стеша покорно сделала несколько глотков и откинулась на широкую спинку просторного кресла, в котором не раз тайком, когда Сашеньки не было в больнице, сиживала, предаваясь самым сладким мечтам об их совместном будущем. О будущем, которого больше нет… Он не обманул. Вскоре ей действительно стало легче. Разрывающая душу боль будто бы притупилась. А в голове, вместо ласкового дурмана, который должна бы навеять опийная настойка, внезапно наступила кристальная ясность. - Спасибо, - одними губами прошептала девушка, все еще не открывая глаз. – И извините, доктор. Этого больше не повторится. - Очень на то надеюсь, - откликнулся Александр Глебович, забирая со спинки кресла натянутый на нее, словно на вешалку, сюртук и натягивая его на плечи. – Простите меня и вы. Это моя вина. Я старше вас и должен был догадаться раньше… Но теперь уж не исправить. Поэтому – просто простите... Сейчас я, пожалуй, домой лучше пойду. Вы же можете побыть здесь еще какое-то время, чтобы окончательно успокоиться. И, да… с завтрашнего дня возьмите отпуск – сколько потребуется. Отдохнёте, выспитесь. Все будет хорошо – пройдет и забудется!
Ольга Веригина: - Вы ужинать-то будете? Варвара стояла в дверях гостиной, подбоченясь, и очень сурово поглядывала на хозяйку. Ведь она уже до того отказалась обедать, так как ждала мужа, хотя тот так и не явился. Теперь вот, стало быть, сидит и ждет его к ужину, а на часах уже восьмой час. - Я еще немного подожду, - тихо произнесла Оля, встала и подошла к окну, выходившему на улицу. Дорога была пуста, никого не видно. - Еще подождете? Так вы лучше мне просто скажите, чтобы я сразу все выкинула и впредь не готовила! Зачем тратить время и изводить продукты, если вы с мужем ничего сроду не едите! Последнее было, конечно же, преувеличением с ее стороны. Но сегодня Ольга и вправду почти что постилась. А на последнее сердитое замечание кухарки она не отреагировала потому, что вообще уже забыла о ее присутствии в комнате, так как куда больше нервничала из-за Сашиного в ней отсутствия, поглядывая то на часы, то в окно и думая о том, что с ним могло приключиться. Конечно же, дело в работе, и если бы была возможность, он наверняка бы прислал записку. Значит, он не может оторваться? Но от чего? Что его могло так задержать? Сложный пациент, или же…? Ничего другого быть не могло. Оля это понимала, но сердце почему-то все равно сжималось от непонятного тревожного чувства. - Уйду вот от вас, и сами будете тогда готовить! – воскликнула Варвара. - Да-да, хорошо, но позже, - невпопад отозвалась мадам Веригина, отчего кухарка, совершенно сбитая с толку, плюнула и снова ушла в свою обитель. А Ольга вернулась к столу, села за него и, опустив голову на скрещенные руки, как-то вдруг незаметно для себя задремала. Проснулась же, вновь услышав голос Варвары, которая опять что-то недовольно бубнила, но обращалась уже не к ней, а тому, кто находился сейчас в передней. «Саша!» – быстро вскочив со стула, Ольга едва ли не бегом направилась в прихожую. Но обнаружила там лишь кухарку, растерянную и будто даже готовую расплакаться. - Это Александр Глебович вернулся? - Вернулся! Я к нему – мол, извелись все мы тут, вас ожидаючи, а он как зыркнет на меня! Как гаркнет после, и сразу к себе подался! Вот как это так-то?! – и, промокнув уголком передника краешек глаза, вновь исчезла в кухне, где тут же обиженно загрохотала какой-то посудой. А Оля, по-прежнему ничего не понимая, прошла в сторону кабинета мужа. Постучав в дверь, она нажала на ручку и не смогла войти – дверь оказалась заперта. - Саша! Сашенька, что приключилось? – но ответа на вопрос не последовало. С той стороны двери вообще не раздавалось ни звука, будто там и не было никого. Только вот заперта она была именно что изнутри. Позвав мужа еще раз, и не дождавшись никакой реакции, Ольга Дмитриевна вернулась на кухню, где Варвара продолжала бушевать, оскорбленная в лучших своих чувствах. - Что он сказал? Что произошло? - Ничего! Я же после хотела ему сказать, что вы тут голодом себя без него морите, так и рта не успела раскрыть, как мне вответ: «Оставьте меня!» А лицо! Такое хмурное, будто за ним призраки по пятам гнались! - Все, идите домой, - как можно мягче Оля попыталась остановить поток ее речей и тут же услышала за своей спиной, так как уже развернулась к выходу, звук брошенного на стол черпака. Но ничего более не сказала – какое ей дело до настроения кухарки, если что-то неладное творится с мужем? Вновь попытавшись достучаться до него через минуту, она, как и прежде, ничего не добилась. И оттого, решив дождаться, когда Александр выйдет сам, вернулась на свой выжидательный пост в гостиной комнате. Часы тикали и отбивали четверти, а муж все так и не показывался из кабинета, заставляя Олю нервничать все сильнее, выдумывая все новые причины для тревоги. Вначале она решила, что кто-то из пациентов больницы, возможно, внезапно умер, но разве это бы повергло Сашу в подобное состояние? Он сам не один раз говорил ей, что смерть – это естественное продолжение жизни. И даже врачу подчас невозможно поспорить с ее правами, хоть сделать все возможное его долг. Или, может, он сам допустил какую-нибудь роковую ошибку, что привела затем к печальным последствиям? Это, конечно, было более вероятно, но неужели в таком случае ее присутствие было бы ему настолько тягостно, чтобы даже не откликаться на зов? Нет, Ольга решительно ничего не понимала и начинала понемногу сходить от этого с ума. Внезапно внизу раздался громкий стук в дверь, а еще через мгновение кто-то столь же отчаянно забарабанил и в окно на первом этаже. Оля отправилась открывать сама, хотя на часах было уже за полночь. На крыльце, куда она вышла, держа в руке лампу, стоял худой и высокий пожилой мужчина, запыхавшийся, так как начал говорить, задыхаясь. Сказал, что зовут его Трофим Игнатьевич, что он служит санитаром в земской больнице и там нынче срочно понадобился доктор. - Да-да, проходите. Оля пошла впереди, провожая незваного гостя к кабинету мужа и, постучав снова, громко, на всякий случай, если он вдруг там задремал, произнесла: - Саша, тут за тобой санитар из больницы пришел, говорит, что-то неотложное случилось! И тут дверь как по волшебству отворилась. На пороге стоял ее муж, но Ольга его едва узнала – Варвара была права, лицом доктор был хмур, а вот глаза, напротив, как-то непривычно горели. Ничего не сказав жене, он жестом пригласил Трофима Игнатьевича, и тот тут же юркнул за дверь, которая тотчас вновь плотно затворилась. А Ольга опять осталась одна, прислушиваясь к доносящимся изнутри приглушенным взволнованным голосам. А еще через минуту, дверь кабинета вновь резко распахнулась и, едва не сшибив мадам Веригину с ног и все так же не сказав ни слова, оба мужчины едва ли не бегом покинули дом.
Александр Веригин: Тихое и кажущееся порой снаружи даже заброшенным и пустым в такие поздние часы здание больницы сегодняшним вечером напоминало растревоженный муравейник. Свет горел почти во всех окнах, а не только в том, где обычно проводила время дежурная сестра, был ярко освещен несколькими масляными лампами, подвешенными на крюках к козырьку, и порог главного корпуса, в который надо было войти, чтобы потом, через всю амбулаторию и уже дальше – через длинный внутренний коридор добраться до небольшого здания, где были оборудованы палаты и процедурные кабинеты стационара. Обычно этот путь не казался Веригину хоть сколько-нибудь длинным, но сейчас, даже преодолевая его на пару с едва поспевающим следом за ним немолодым санитаром Игнатьичем, чуть ли не бегом, он больше всего на свете хотел бы, чтобы у него каким-то чудом появилась способность перемещаться из пункта А в пункт В мгновенно. Не теряя даже этих нескольких минут. Хотя, если верить все тому же Игнатьичу, самого страшного все же удалось избежать. Да только действительно ли удалось? Эта мысль буквально преследовала Александра Глебовича всю дорогу от дома до больницы. Заставила прибавить ходу и теперь. После чего старик-санитар напротив скорость резко снизил и досадливо махнул рукой вслед торопыге-доктору: дескать, беги, раз уж хочешь, а мне торопиться некуда! Впрочем, тот этого даже не заметил. Прямо на пороге стационара его встретил фельдшер Савельич, чье лицо выражало разве что чуть большую тревогу и озабоченность, чем обычно. Едва рассмотрев его, Александр Глебович тоже как-то сразу же ощутил прилив облегчения: опыту этого человека можно было смело доверять. - Да зря вы так торопились-то, доктор! Оно б и до утра вполне можно было бы потерпеть, благополучно ведь все обошлось, слава Христу, - меланхолично заметил он, когда вдвоем они зашли в ординаторскую, протягивая Веригину его халат и помогая затем справиться с завязками на спине. – Я сам вас тревожить не хотел, это все Аннушка Ивановна: надо звать, да вдруг что не так пойдет! А что не так-то? Желудок промыли, клистир еще после даже произвели очистительный… Все чин по чину! Теперь пусть как следует отоспится, да и опять как новенькая будет… дурёха! – с чувством прибавил он через мгновение, и только в этом и можно было заметить хоть какое-то его личное, эмоциональное отношение к произошедшему. - Ясно, - кивнул Веригин, которого почему-то вдруг покоробили все эти подробности. – И правильно сделали, что позвали. Где она сейчас, в палате? Я хотел бы все же взглянуть. - Да, в дальней, - ответил ему фельдшер, имея в виду самую маленькую палату. Туда раньше помещали публику «почище» – дворян и мещан из тех, кто побогаче и повлиятельнее, если тем вдруг случалось занедужить столь серьезно, что невозможно было лечиться на дому. Александру Глебовичу такая практика в конце просвещенного девятнадцатого века казалась анахронизмом, если не сказать больше – родом холопства, хотя он и в страшном сне не относил себя к социалистам, а также прочим адептам всеобщего равенства, полагая эту идею изначально утопической. Богатые и влиятельные, считал он, были и будут всегда. И всегда же будут требовать к себе особенного отношения и повышенных благ – и это их право и дело. Однако – исключительно за собственные средства. В обычной же земской больнице все пациенты для уважающего себя врача должны быть равны. Себя доктор Веригин вполне уважал, потому заведенный прежде порядок сразу же после прихода на свою должность отменил. Чем, конечно, вызвал у некоторых недовольство. Кое-кто из горожан даже зарекся поначалу обращаться за помощью к этакому «вольтерянцу и карбонарию». Но потом как-то быстро все само собой и утряслось. Большинство смирилось, а те, кто продолжал упорствовать, выписывали себе докторов из Астрахани. Ибо в помощи им Веригин, естественно, не отказывал, но и на нарушение принципа не шел, считая это единственно верным способом поведения. Так что теперь «дальняя» палата чаще всего пустовала. Впрочем, и «ближние» оказывались забиты под завязку за всю бытность Веригина в Черном Яре лишь пару раз. Тем более весной, когда болеть простым людям, как известно, совершенно некогда. Потому и сейчас, шествуя по затемненному коридору, доктор видел, что лишь в половине из десяти палат из-под дверей проглядывали полоски света. - А что не спят-то? – кивнул он в сторону одной из дверей. - Как же уснуть, Сан Глебыч, – ухмыльнулся в усы Савельич. – Не каждый, поди, день у нас тут такие… аттракционы-с происходят… Любопытствуют, однако, людишки! - Да уж хорошо, что пока не каждый! – буркнул Веригин в ответ. – Но все одно: пойди, вели, чтоб укладывались. Скажи, кончено представление! - Сейчас всех уложим, не волнуйтесь, – кивнул фельдшер и отправился усмирять разгулявшихся в ночи, а сам Александр Глебович, тем временем, добрался, наконец, до нужного ему места. - Добрый вечер, Анна Ивановна… сидите, сидите! – заглянув в освещенную единственной свечкой маленькую палату, он тихо ступил вовнутрь и тут же, поморщившись, замахал руками на сестру Добржинскую, вскочившую со стула. – Как она? – спросил он следом же, подойдя к кровати, где с закрытыми глазами лежала, укрытая до самого подбородка больничным одеялом Стеша, такая бледная, что темно-каштановые вьющиеся волосы, обрамлявшие лицо, казались цветом воронова крыла. - Слава богу, уже ничего! – тихо откликнулась Анна Ивановна и ласково, как-то почти по-матерински, коснулась резко осунувшейся девичьей щеки. – Бедная девочка, надо же было такое над собой учинить! И как только грех такой на ум пришел?! Почему? - Кто знает, - тоже почти шепотом ответил Веригин, присаживаясь на другой стул подле Анны Ивановны. После кратковременного облегчения – когда узнал, что Стеша жива и, в общем-то, уже в полной безопасности, на душе у него вновь сделалось тяжело и тоскливо. Это проснулась совесть. – Как все произошло? Кто ее нашел? - Я, доктор. Явилась, как обычно, в половине девятого, иду себе в сестринскую, вдруг вижу – у вас в кабинете свет. Удивилась… - Да, - торопливо перебил ее Александр, нечто подобное он уже слышал сегодня. Только немного ранее и из других уст. Тех, что сейчас были так бледны и сжаты в непривычно узкую, горестную полоску. – И что дальше? - Ну что? Заглянула, а она там, прямо в кресле, как голубка больная, головку набок уронила, глаза прикрыты – но еще не спит. А рядом пузырьки эти пустые – штуки три, я не считала. Бросилась к ней, тормошить стала тотчас, чтоб спать не вздумала, она сопротивляется, хнычет что-то, вырываться пытается, а сил-то уже нет! Ну я тем и воспользовалась. Прямо там же, почитай, силой, влила ей в рот все, что в графине у вас было, чтоб вырвало ее… Тут на шум Игнатьич откуда-то прибежал, я ему велела ее в процедурную комнату оттащить, да за Савельичем бежать. Ему же тут близко совсем – не то, что вам! Стеше, тем временем, будто лучше стало, плакать опять начала, ругать меня, что я ей помешала, еще глупости какие-то болтала – дурман-то в мозги уже проник! - И что… болтала? – поинтересовался доктор, глядя… нет, не на сестру Добржинскую, но на девушку, охваченную тяжелым наркотическим сном. - Ерунду, Александр Глебович, правда! Даже вспоминать не хочется. Медленно отведя взгляд от Стешиного лица, Александр, в конце концов, внимательно посмотрел в глаза Анне Ивановне. Выражение их было кристально-прозрачным. Как и всегда у этой тихой и почти невозмутимой женщины, про которую у них в больнице в частности, и в Черном Яре в целом, почти ничего не знали. За исключением, возможно, нескольких людей, среди которых случайно оказался и Веригин, узнавший об ее прежней жизни от Прозорова, когда тот вводил его в курс дел в первый день после приезда в Астрахань. - Да и нечего вспомнить – забыла все. Не до того было, сами понимаете. - Спасибо вам, Анна Ивановна! – слова эти сорвались с губ Веригина прежде, чем он успел их осознать. Да и сразу потом не очень понял, за что именно ее благодарит. За то, что, явившись вовремя и успев спасти душу этой бедной девушки, сама того не ведая, она спасла и его собственную – от вечного чувства вины, которое, несомненно, преследовало бы Александра до конца дней, знай он, что Стеша свела из-за него счеты с жизнью – неважно, была ли в том прямая его вина, или только косвенная. Или, может быть, как раз за то, что ведает, но при этом все равно не судит? - За что, доктор? – лишь мягко улыбнулась она в ответ, словно услышав его мысли. – Вы лучше простите, что в ночи за вами послала. Сначала сделала, а потом уж подумала – как истинная женщина! И исказнилась после, думаю, да что же это я? Вы ведь работали допоздна – Игнатьич говорит, что и домой отправились всего за четверть часа до того, как я пришла! - Да бумаги все эти проклятые… - Понимаю, покойный муж тоже частенько жаловался на бюрократию всякую в своей работе… Но теперь все хорошо будет. Идите домой, там бедная Ольга Дмитриевна, наверняка, заждалась уже. А я тут за Стешей присмотрю. - Нет-нет! Я теперь тоже до утра останусь! – возразил Веригин. Он, и верно, намеревался скоротать остаток этой ночи в больнице. Не у постели сестры Лисицыной, конечно, это смотрелось бы странно, да и, пожалуй, действительно уже не нужно. Непосредственной угрозы жизни больше нет. Да и не проснется уж точно до утра… Однако мысль о том, чтобы пойти сейчас домой, к Ольге, казалась дикой. Словно он был перед нею чем-то виноват. К тому же, после столь внезапного и необъявленного ухода, а до того – упорного нежелания общаться, ей наверняка потребуются объяснения. Дать которые прямо сейчас Александр Глебович не чувствовал себя вполне способным. - Заночую у себя. Мало ли что вдруг потребуется. Вновь взглянув на спящую Стешу, он тяжело вздохнул и вышел вон из палаты, попутно отмечая, что его поручение честно исполнено: свет повсюду потушили и из-за закрытых более не доносится никаких лишних звуков, кроме мерного сопения или похрапывания. Зато неожиданно оживленно оказалось в его собственном кабинете, где Веригина встретил все тот же Савельич, но уже вдвоем со своей супругой. - Серафима Андреевна? – удивился он. – Вы-то почему здесь? - А где ж мне быть, коли Игнаша все одно не дома? Да и прибраться здесь у вас надо было после того, как Стешка набедокурила. Но я уж закончила все, не волнуйтесь, бумаги ваши, что по полу разлетелись, собрала, в стопку сложила на столе. Мусор убрала, да пол еще помыла! – указала она глазами на блестящие от непросохшей до конца влаги крашеные доски. – Окно вот открыла, пусть проветрится… - Хорошо, благодарю вас, - оглядевшись по сторонам, Александр Глебович прошел к своему столу и заглянул в ящик, где хранился лауданум. - Четыре пузырька пустых было! – проговорила вдруг Серафима, правильно догадавшись о причинах его интереса. – Выкинула я их вместе со всем остальным. Вы бы, доктор, другой раз не забывали на ключик запирать стол свой, а то мало ли, что этой сумасшедшей снова в голову придет? Ладно, сама отравится. А если кому еще влить в чай захочет? Только казалась нормальной, а против природы не попрешь! - Фима! – попытался было окоротить ее супруг. - А что я такого сказала? Или, может, соврала где? И у нас в городе кто не помнит, что ее чокнутая мамаша вытворяла еще до того, как в девках Стешку прижила от… - Да умолкни ты, я сказал, чертова баба! – непривычным для Веригина громовым голосом вдруг гаркнул Савельич из своего угла, и даже ногой от досады топнул. – А ну пошла вон отсюда, дома после еще по душам поговорим, коль в откровенность тебя нынче потянуло! Швырнув с грохотом на пол пустое ведро и швабру и пылая праведным гневом, она фурией вылетела прочь. Проводив ее мрачным взглядом, супруг смачно плюнул и покачал головой: - Что ты будешь делать, а? Никакого сладу с нею не стало! Вот, честное слово, Сан Глебыч, неплохая же вроде баба, а порой как сатана в нее вселится! И такой, что пожалеешь даже грешным делом, что отродясь не бивал! Авось, и дури бы поуменьшилось… - А смысл? – все еще глядя ей вслед, откликнулся Веригин, словно бы мысля вслух. – Всю все равно не выбить, а больше или меньше – это вопрос философский… - и тут же, очнувшись, прибавил. – Глупость говоришь, Савельич, и сам это понимаешь! - В том и дело! А она этим всю жизнь, змеищща, пользуется! Вы простите великодушно, что при вас все это вышло… не хотел я… - Пустое! Объясни лучше, что именно она имела в виду: по-человечески, без всех этих не нужных… комментариев и эмоций. - Да не люблю я эти сплетни, доктор! – скривился он в ответ, и попытался было перевести разговор на другое, но, видя, что Веригин не отступится, все же поведал довольно банальную, но лишь на первый взгляд, историю. ...- И с одной стороны, знаю я ведь, что ниже низости и не выдумать, чем чужой немочью воспользоваться – особливо такого вот, как у нее, рода, да только не видали вы той Акулины в ее лучшие, юные годы! Такая это была красота, что и святой бы не устоял! Куда там до нее Стеше! Фимка моя недаром ведь до сих пор зубами скрежещет, все бабы на Акулину тогда, как на врагиню смотрели! Смешно сказать, ведьмой называли! Но это, правда, не только из-за внешности, мать ее, старая Софрониха, травы хорошо знала, к ней многие тогда обращались, но побаивались. А когда у Акулины болезнь ее впервые проявилась, стали шептаться, что это ее Господь за ведовство наказал. Мы, конечно, в то не верили. Сергей Степанович, предшественник ваш, лечить ее взялся, интересно ему было, он же в молодости в лечебнице для умалишенных практиковал! - Вот это да! – удивился Александр Глебович, которому наконец стало понятно, почему в доставшейся ему в наследство библиотеке предшественника так много трудов по психиатрии. - Представьте себе! Он и у нас тут еще в переписке с заграничным доктором состоял, особливо уже тогда, когда за лечение Акулины взялся… Фамилия у того еще такая смешная была – Форель, я по молодости лет часто смеялся с Фимой, что Сергей Степанович наш с рыбой переписывается… - Форель? Он переписывался с профессором Форелем1?! Из Германии который? – еще сильнее изумился Веригин, все еще не веря своим ушам. Представить, что простой земский доктор из провинции водил – пусть и письменное – знакомство с одним из известнейших европейских психиатров, было довольно трудно. - Из Швейцарии, вроде, - поправил его Савельич, – Сергей Степанович в Швейцарии учился ведь, там и работать начинал. А потом, стало быть, на родину вернулся, в народ пойти захотел – тогда это зело модно было. Да… Ну и вот этот самый Форель ему какие-то все советы давал, только, видать, без толку! Акулине все реже становилось лучше, да все короче были такие промежутки. Ну а однажды, после очередного припадка, рассудок и совсем уже не вернулся. К тому времени она ребенка носила. Как уж это у них вышло, я не знаю. Но Сергей Степанович за ней сам до самых родов ходил, словно за дитем малым. Вместе с Софронихой, значит. И как Стеша на свет появилась, тоже ухаживал, только Акулина же порой и буйная бывала. Потому к ребенку ее только на кормление и подпускали и то под присмотром – она, кажись, и не понимала, что происходит. А потом как-то доктор ее застал над Стешиной колыбелькой с зажженной свечой – пеленки уже и заняться успели, слава богу, вовремя потушили… Вот. После того он ее в Астрахань, в лечебницу сам же и отвез. Дочку себе забрать хотел, но Софрониха не позволила – она ведь родная бабка, а он-то кто? - Что значит – кто? Отец, разумеется? - А по метрикам-то отца у девочки никакого не было! - Не захотел, стало быть, жениться? – Веригин саркастически сжал губы. – Кому нужны такие трудности, если можно просто поиграть в милосердие? Без последствий? - Да нет, хотел он, когда узнал про то, что дитя скоро родится, только кто ж с умалишенной обвенчает? - И что, неужели не было никакой возможности? - Ну, может, и была какая, да только не надоумили. В общем, Акулина через полгода в лечебнице той и преставилась. А девочка жила при бабке. Доктор им помогал, конечно. А потом и бабка померла. Сергей Степаныч тогда в отъезде был, когда вернулся, Стешу уже тетка какая-то к себе забрала. У нее она и жила, пока не выросла и не приехала обратно – видать, не сладок был сиротский хлеб. Приехала и пришла, значит, прямо в больницу, сама! Представляете? Хочу, говорит, у вас работать! Хоть кем! Ну и работает с тех пор. Никто не жаловался. И какая же она сумасшедшая? А отчаяние – оно у любого человека, я считаю, может случиться. Она – барышня молодая. Может, любовь у нее какая несчастная. Кто знает? Теперь уж неважно. Главное, что не допустил Господь греха, откачали. - Да, откачали, - согласился Веригин и вновь умолк. Рассказ Савельича хоть и заставил по-иному взглянуть на многие, до того не слишком понятные ему вещи. Однако авторитет предшественника – и без того не слишком высокий – исходя из всего, что уже успел об этом доморощенном Крепелине2, после этой истории в духе готических романов о трагической любви упал в его глазах еще ниже. Да и была ли там любовь? А чего уж точно не было – так это ответтственности и чувства долга, качеств, которые Александр Глебович ценил превыше многих иных благодетелей. Как можно было оставить свою дочь, пусть и не признанную официально, совсем еще девочку, одну – и уехать? Вот так просто взять – и уехать?! Впрочем, рассуждать на тему морального выбора другого, совершенно незнакомого ему человека, основываясь на чужом о нем рассказе – пусть и в целом благосклонном – было глупо и бессмысленно теперь, когда ничего уже не изменишь. - Что ж, спасибо, за рассказ. И за все остальное тоже спасибо, - поднимаясь из-за стола, Веригин подошел к окну и закрыл его – от длительного проветривания в кабинете стало даже слишком свежо. – Ступай теперь к своей Серафиме, попытайся помириться, - Савельич в ответ только фыркнул, дескать, очень надо! – Да, ступай, говорю тебе! - А вы-то домой не пойдете, что ли? - Да к чему теперь-то? – усмехнулся Александр Глебович. – Тут и подремлю до утра. Только жене сперва записку напишу. Как думаешь, не спит еще Игнатьич? - Спит – разбудим! – убежденно заявил фельдшер. – Вы пишите, а я тогда его пойду проведаю, а заодно и для вас постель в бельевой захвачу. _________________________________ 1 Огюст Анри Форель (1848 — 1931), известный швейцарский невропатолог, психиатр, и общественный деятель. 2 Эмиль Вильгельм Магнус Георг Крепелин (1856— 1926) — немецкий психиатр. Один из основоположников современной психиатрии.
Степанида Лисицына: Яркий, слишком яркий и беспощадный свет, проникал даже сквозь плотно сомкнутые ресницы, которые Стеше, несмотря на то, что она уж давно проснулась, совершенно не хотелось открывать. Зачем? Зачем это все теперь? Все это время в комнате рядом с нею кто-то находился. Боятся, что захочет повторить попытку? Но как, если не было сил даже пошевелить рукой? Никогда прежде не знавшая такой слабости в своем теле, Стеша вначале даже испугалась, что полностью разбита параличом. Хотя знала, конечно, что от морфия такое вряд ли может произойти… И все же, как же мучителен этот свет! Не выдержав пытки, девушка едва заметно пошевелилась и застонала, морщась и пытаясь увернуться от лучей закатного весеннего солнца, что самовольно пробрались в палату сквозь занавески и теперь слепили безжалостно. А Стеше хотелось обратно в темноту. - Проснулась, голубка? – радостный голос Анны Ивановны – его она помнила сегодня возле себя чаще всего, заставил-таки открыть глаза. – Вот и слава богу! - Штору… закройте, пожалуйста. Свет… - Да, конечно! – отойдя к окну, она исполнила просьбу и тут же опять склонилась над ее постелью, глядя кротко, словно Богоматерь с икон и ничего более не говоря. - Осуждаете меня? - Нет, ничуть. - Жалеете? – голос Стеши чуть дрогнул, она попыталась презрительно улыбнуться. – Не хочу этого! - Знаю, - Анна Ивановна кивнула и ласково коснулась ее щеки кончиками прохладных пальцев. – Не сердись, голубка! - Я не сержусь. Но и благодарности не чувствую, простите… - Это ерунда. Главное, ты здесь. - Зачем? – повторив вслух свою недавнюю мысль, Стеша вновь закрыла глаза и отвернулась к стене, ожидая услышать, что на все божья воля и прочее, разное и не нужное. - А над этим тебе уж подумать самой, девочка, - вздохнула Анна Ивановна. – И ты обязательно придумаешь! Теперь же лучше отдохни еще немного. - А вы? Здесь будете? Не уйдете? - Нет, что ты! - Спасибо, - вновь повернувшись к ней лицом, Стеша с облегчением вздохнула, наблюдая, как Анна Ивановна, вернувшись на свое место у окна, вновь взялась за спицы. – Что вяжете? - А, мелочь всякую! Еще с тех пор, как доктор перед аукционом попросил. Кофточки, носочки, шарфики детские – мне это не трудно, а детишкам из приюта радость будет обновки получить не только по случаю, но и просто так. - А доктор, он ко мне… приходил? – внезапно будто бы невпопад спросила Стеша и взгляд ее из сонного, рассеянного вдруг вновь сделался живым, острым. – Был здесь, пока я спала? - Был. И не раз, - ровным голосом откликнулась Анна Ивановна, не отрываясь от своего рукоделия, словно речь шла о чем-то обыденном. – Он еще с ночи здесь, домой даже не пошел. Так в кабинете до утра и просидел, до утра, а теперь работает, как обычно. - Из-за… меня? – прошептала Стеша, замирая сердцем и чувствуя, как к глазам подступили радостные слезы, а с ними, будто по волшебству, возвращаются силы и главное – желание жить.
Ольга Веригина: Нарастая с каждым часом все сильнее, душевное состояние Ольги постепенно дошло до такого предела, что вместо тревоги она вдруг начала ощущать в себе ярость. Нет, не на мужа, который вдруг решил играть в молчанку и, не сказав за вечер ни слова, заперся в кабинете, переживал свои страдания в одиночку, но против себя же самой – оттого, что чувствует себя такой бессильной, беспомощной и бесполезной и ничем не может ему помочь. А он, видно, тоже зная наверняка, что проку от нее будет мало, не решается ей довериться. Это приводило Ольгу в отчаянье. После его ухода, или вернее сказать – бегства из дому на ночь глядя, пытаясь найти себе хоть какое-то занятие, так как о сне теперь и думать было нечего, она отправилась на кухню. Там, в отсутствие кухарки, царил непривычный кавардак, увидев который Оля впервые решила заняться тем, что было ей вовсе несвойственно – навести порядок. Конечно, принимаясь хозяйничать в Варварином царстве, она рисковала навлечь на себя еще большее негодование с ее стороны, потому, примерно зная, где что должно стоять, старалась этих правил не нарушать. А сам процесс, который Ольга озвучивала, произнося каждое действие вслух, в конце концов, даже захватил ее, словно какая-то игра. И уж точно отвлек от мучительного ожидания и тяжелых мыслей. Впрочем, нервное напряжение никуда не ушло. И когда в дверь дома вновь постучали, Ольга вздрогнула, бросила на пол полотенце, которым протирала тарелки, и буквально вылетела на крыльцо. Там обнаружился тот же самый человек, что давеча приходил за ее мужем. - Вы уж извините, что снова…, - замялся он, полез рукой за пазуху, доставая смявшуюся, сложенную вчетверо записку, - Доктор просил вам отнести. Взяв ее, и тут же развернув, Оля прочитала короткое послание, из которого стало ясно лишь, что Александр сегодня ночует в больнице. А ей он желает доброй ночи и просит не ждать, соответственно. Посыльный его, тем временем уже спустился с крыльца и пошел обратно к калитке. - Постойте, подождите! Услышав ее окрик, Трофим Игнатьевич обернулся и вновь поднялся на порог. - Вы мне скажите, что там приключилось. Что-то очень плохое? - Да ну не так чтобы… Сестричка наша, Стеша, морфию напилась. Умереть решила. Да все обошлось, помощь доктора и не нужна была вовсе. Так, для порядка, скорее. - Стеша? Барышня Лисицына? Трофимыч кивнул. Внутри у Оли вдруг что-то болезненно сжалось, кивнув в ответ, она крепче стиснула зубы и невольно смяла в комок записку, которую все это время держала в руке. Старый санитар же, считая, что теперь уж точно все рассказал и объяснил, повернулся уходить. Но Оля снова попросила его задержаться еще на минуту. После чего скрылась в доме и вернулась оттуда, держа в руках маленькую корзину. - Вот, возьмите. Там внутри кое-что для вас. Мясо холодное, простокваша свежая, хлеб. А то гоняют, вон, всю ночь туда-обратно за просто так... Посияв и рассыпавшись в благодарностях при виде щедрого угощения и всячески выражая Ольге Дмитриевне свое почтение, Трофимыч наконец-то откланялся и ушел. А Ольга пошла обратно домой. Спать ей по-прежнему вовсе не хотелось. Тем более теперь, когда стала ясна причина Сашиного отсутствия. Да еще и вполне закономерное предположение о существовании некой связи между тем его неожиданным приступом дурного расположения духа и вечерним происшествием со Стешей никак не давало покоя… Думая об этом, Ольга пыталась воскресить в памяти и проанализировать каждую деталь своих немногих встреч с этой девушкой. Тут-то и вспомнилось и странное, недружелюбное ее поведение, что прежде казалось совершенно необъяснимым, и жгучие, пылающие ненавистью взгляды. И тот совсем иной, нежный, сияющий, который Стеша подарила ее мужу на благотворительном вечере, тоже немедленно вспомнился. Все вдруг сошлось одно к одному, как простой пасьянс. Карта к карте. Кроме одной – а что же сам Саша? Тут у Ольги ответа не было. Все эти последние недели он был с ней по-настоящему добр, нежен и внимателен. А до того? Чем нынче могло обернуться то, чего она прежде не желала видеть за своими обидами? Пытаясь понять это, да попусту гадая, можно было сойти с ума. Потому Оля вновь попробовала чем-нибудь себя занять. Но хватаясь то за одно, то за другое, быстро поняла, что все это теперь без толку. Бродя по темным комнатам, она все равно думала лишь о том, как спросить мужа завтра, что ему сказать, и как при этом не обидеть. Но, оказавшись, в конце концов, в Сашином кабинете, неожиданно почувствовала себя увереннее, будто бы под влиянием его незримого здесь присутствия. Присев на диван, который после ремонта, и вправду, стал гораздо удобнее, Ольга подобрала под себя ноги, и, вообразив мужа сидящим, как обычно, в кресле за столом, завела с ним мысленную беседу, задавая вопросы и тут же представляя ответы. Мудрые, рассудительные – даже в ее распаленном внезапным подозрениями воображении, они навевали успокоение, а вместе с ним, наконец-то, пришел и сон. Короткий, так как проснулась Ольга рано: за окном еще даже не рассвело до конца. Зато заметно посветлело у нее на душе. Вернувшись в спальню, она умылась, переоделась и пошла на кухню. Ни кухарка, ни Даша еще не пришли, поэтому у Ольги получилось успеть самостоятельно приготовить творожники и поставить на плиту кофейник. - Да вы меня и вправду, что ли, вчера рассчитали, Ольга Дмитриевна?! – побледнев лицом при виде всех этих приготовлений, вошедшая в кухню Варвара прижалась к косяку и даже как-то уменьшилась в размерах. – Что же я такого сделала-то? Обернувшись, Оля тут же бросилась ее успокаивать, стараясь объяснить, что просто встала слишком рано и не знала, чем себя занять. И завтрак этот лишь для них. Усадив Варвару за стол, она поставила перед ней творожники, блюдце со сметаной и кофе, который кухарка вообще-то не слишком жаловала, и соглашалась пить, лишь залив чашку, где его было чуть больше, чем на донышке, молоком до самых краев. Зная ее вкус, именно так Ольга и сделала, еще больше озадачив так и не поверившую до конца, что все в порядке кухарку. После чего села за стол вместе с ней. Завтрак вместе с Варварой остался практически единственным отступлением от обычного ежедневного распорядка Ольги Дмитриевны. Разве что в приют идти она сегодня не собиралась, о чем заблаговременно сообщила Анне Павловне в посланной вместе с Дашей записке. А затем ей была поручена еще одна крайне важная миссия: караулить на углу улицы, ведущей к их дому, появление Александра Глебовича как можно на более дальних подступах. Это было необходимо, чтобы успеть как следует подготовиться к его возвращению. Которого Ольга ждала все так же с нетерпением, но уже без вчерашней, изводящей душу, тревоги. И вот, наконец, Саша шел домой. Об этом известила всех Дашка, ворвавшаяся в комнату к хозяйке прямо с улицы: - Идет, идет! – пискнула она, запыхавшись и едва дыша от быстрого бега. Но, невзирая на это, Ольга Дмитриевна тут же велела ей отправляться к Варваре и как можно быстрее вдвоем накрывать на стол. Сама же неторопливо спустилась вниз ровно к тому моменту, когда супруг закрыл за собой дверь передней. Выглядел он просто ужасно: бледное после бессонной ночи лицо, усталый взгляд, даже плечи как-то поникли, будто на них лежит невидимый, но крайне тяжелый груз. При виде такой картины, сердце Ольги дрогнуло. А все заранее заготовленные слова приветствия вдруг куда-то испарились. Потому она просто подошла и молча помогла Саше снять пальто. А затем, все так же не говоря ни слова, повела в столовую, где стараниями прислуги, все уже было готово и ожидало хозяина: и накрытый красивой скатертью стол, и тарелка с дымящимися щами на нем, и свежий хлеб, и всевозможные закуски. - Ты голоден, наверное? Со вчерашнего дня ведь не ел? – спросила Оля. Голос ее был тих, ласков и смотрела она на мужа с нежностью.
полная версия страницы