Форум » Постскриптум » Искупление » Ответить
Искупление
Александр Веригин: Время - 1891, 1896 и затем - 1898 год. Место - Петербург, далее - Астраханская губерния. Участники - Ольга Веригина, Александр Веригин, Степанида Лисицына, Иван Прозоров, НПС.
Александр Веригин: * со Степанидой Андреевной* Светская жизнь Черного Яра изрядным разнообразием не блистала. Потому неудивительно, что именины госпожи Гнездовой даже уже после того, как благополучно миновали, все равно будоражили умы и считались главной темой для разговоров у всех обывателей, мало-мальски интересующихся городскими событиями. Это наверняка продолжалось бы еще довольно долго, пока они, чрезвычайно жадные до любых новостей, не обглодали бы и эту до снежной белизны, словно голодные собаки, которым вдруг неожиданно перепала сахарная косточка. И лишь потом бы замерли в ожидании чего-нибудь нового. Но, спустя неделю, городок потрясло еще одно событие, только теперь уже не столько светского, сколько криминального свойства. Вернее, криминала в совершившемся совершенно очевидно самоповешении не было, собственно, никакого. Это признавал и следователь, которому скорее для проформы было поручено расследование, и те, кто лично знал сведшего счеты с жизнью молодого человека. Хотя последние, пожалуй, все же были несколько озадачены произошедшим. Во всяком случае, именно растерянным, а уж во вторую очередь огорченным, выглядел господин Гнездов, который, к удивлению Веригина, приехал в тот день к нему вместе с безутешной матерью покойного юноши, чтобы помочь той доставить домой его тело. Единственный в городе, морг, естественно, располагался именно в земской больнице, потому покойников туда доставляли не только тех, что скончались непосредственно на месте, но и тех, кого по какой-то причине невозможно было похоронить по христианской традиции на третий день. - Вот и думай-гадай, дорогой доктор, что на уме у этих юнцов! – сокрушенно вздыхал понурый архитектор, когда они вдвоем курили, спрятавшись за углом покойницкой от пронзительного мартовского ветра, и ждали, пока внутри, в присутствии фельдшера, жандарма и родственницы совершатся все необходимые процедуры. – И ведь ничего, как говорится, не предвещало: я его в конторе за день по нескольку раз видывал. Ну, может, когда и не в духе бывал, так, а кто из нас всегда весел? Разве что идиот? - Так вы с покойным служили вместе? – догадался, наконец, Александр Глебович, который прежде этого не знал. - Разумеется! – отбросив окурок, Гнездов уставился на него с изумлением. – А я что не сказал? Это ведь Грибов, Геннадий Порфирьевич… Да какой там Порфирьевич, господи! Генка еще! Товарища моего давнего сын. А тот тоже уж несколько лет, как преставился… хоть и не так, конечно… - Понимаю, - кивнул Веригин, которому эти подробности, в общем-то, были не слишком важны. Да и сама история показалась любопытной только в связи с тем, что к ней какое-то отношение имеет Сергей Аркадьевич. А в остальном… жаль, конечно, родню, но на своем профессиональном веку сюжетов с подобными исходами он видел несколько. И самих самоубийц не уважал. Жизнь – кем бы она ни была сотворена, Господом ли, природой, ему – врачу, всегда представлялась неким совершенным шедевром, который следует изо всех сил беречь. И бороться за него, если что, тоже надо до последнего. А вот так глупо и нелепо взять и разрушить – это надобно быть совершенным вандалом! И какой же нормальный человек станет жалеть или уважать такой сорт публики? - Убийца! Вот она – убийца!!! Истошный женский крик, едва не заставивший выронить из рук окурок теперь уж и самого Александра Глебовича, прервал их с Гнездовым разговор. Одновременно выглянув из-за стены здания, они увидали, как растрепанная седая женщина в черном – по виду, мать этого самого… Грибова, фамилию которого Веригин, один раз услышав, теперь едва вспомнил, вырываясь из рук усатого жандарма, гневно и отчаянно тычет пальцем в жмущуюся к плечу фельдшера Савельича Стешу Лисицыну. - Что тут происходит? – сухо и как можно более строго поинтересовался доктор, изучая попеременно лица всех участников драматической сцены и невольно цепляясь взглядом за побелевшие почти до единого оттенка с накрахмаленной косынкой и фартуком губы девушки. Прежде он никогда не видел ее такой. - Она! Она убила моего мальчика! – продолжала, тем временем, негодовать осиротевшая мать. – Ведьмина дочь! Околдовала и до погибели довела! - Что за бред? Мадам, я понимаю, у вас страшное горе, но нельзя же так, право… Сергей Аркадьевич! – нахмурившись, Веригин обернулся к Гнездову. – Ну что вы столбом стоите, образумьте уже вашу знакомую!.. - Да, конечно… Анна Митрофановна, голубушка, что вы, в самом деле?! Причем тут бедная девушка, она и сама напугана до смерти, посмотрите же! – подскочив к Александру, он затем послушно ринулся к несчастной госпоже Грибовой, которая уже никуда и не рвалась, а, верно, выплеснув разом все эмоции, напротив резко ослабела. И вовсе бы упала, если б ее не держали теперь сразу с двух сторон Гнездов и городовой. - Савельич, нашатырь неси! Да побыстрее! Чего, дурак старый, сразу с собой не взял-то, мог бы и догадаться… - Щас сделаем, Александр Глебыч! Одну минуту! И действительно – уже через обещанное время вновь показался на ведущей к покойницкой узкой и грязноватой от непросохшей еще талой влаги тропинке со склянкой нашатыря в одной руке и еще какой-то, видать, с успокоительными каплями – в другой. - Вот он и я, сейчас все уладится, мамаша! Вы только не бушуйте больше, хорошо? - Ничего больше не уладится… никогда, - горестно всхлипнув, женщина приняла протянутое ей лекарство и снова заплакала, теперь уже тихо и жалостно. После, выждав еще немного, Веригин и Гнездов помогли ей взобраться в повозку, где сзади уже поставили закрытый гроб, крепко пахнущий свежей сосновой древесиной. А еще через четверть часа вся печальная процессия отправилась прочь со двора, а те, кто на нем остался, молча двинулись обратно в здание больницы. Только теперь доктор и заметил тихо бредущую чуть позади себя Степаниду. До того где-то прятавшаяся, она вновь взялась будто бы из ниоткуда. - Испугались? – в голосе его не было ни иронии, ни осуждения. - Ужасно! – эхом откликнулась она в ответ и вновь невольно поёжилась, ускоряя шаг, чтобы поспеть за ним, чей шаг, в силу пола и разницы в росте, был раза в полтора шире. – Сама даже не знаю, почему. Так неловко! В сущности, это ведь обычая истерика, я такое не раз видела… - Но не всегда же это бывало направлено конкретно против вас? Так что стесняться тут нечего, любой бы струсил. - Нет, все равно это стыдно для сестры милосердия. Не разделяя ее мнения, спорить Веригин, тем не менее, не стал, вместо этого, прямо на ходу, не оборачиваясь, нашел и крепко сжал в своей руке ледяную ладонь девушки. Просто, чтобы поддержать. Так и пошли дальше, глядя при этом по-прежнему, не друг на друга, а строго перед собой. - Я чего шла-то вообще, доктор! – спохватившись, Стеша повернулась и снова посмотрела ему в лицо. – Сказать торопилась: из детского приюта воспитательница, пока вы тут были, приходила, корь там у них! Много детишек заболело, привезти в больницу сразу всех нет никакой возможности. - Да и не надо везти, зачем же? Корь крайне заразна, не хватало нам еще и тут эпидемии! Я сам прекрасно туда схожу! Далеко это? - Нет, не очень... А хотите, я с вами пойду, дорогу покажу?.. Я же корью уже болела, не волнуйтесь, еще в детстве! – поспешно прибавленное это уточнение наконец заставило Веригина немного повеселеть. - Ну, раз в детстве, - усмехнулся он, подчеркивая тем, что и теперь видит в ней куда больше ребенка, чем взрослую барышню, - болела, тогда, стало быть, пойдемте вдвоем!
Ольга Веригина: Еще утром, когда Ольга только вошла в двери приюта, ее сразу же поразила необычная для этого места тишина. Не было слышно ни привычного детского гвалта, ни возни, ни топота. Не понимая, в чем дело, мадам Веригина сразу же пошла вверх по лестнице туда, где в доме располагалась самый большой зал для воспитанников: здесь дети и играли, и учились, и даже обедали. Но когда она приоткрыла дверь и заглянула внутрь, то обнаружила, что ничего из перечисленного здесь сегодня почему-то не происходит. Ребятишки просто сидят, кто за столами, кто на длинных лавках вдоль окон. А странная тишина, так удивившая Ольгу на входе, поддерживается без всякого участия строгих наставниц, присутствия ни одной из которых женщина не заметила. Зато четко ощутила какое-то общее для всех присутствующих воспитанников чувство напряжения. Но вот, первой заметив в дверях любимую гостью, навстречу к ней быстро засеменила маленькая Таточка. Вместе с нею оживились и остальные дети. Именно сейчас Ольга обратила внимание, что их в комнате меньше, чем всегда. Потому, приласкав белокурую головку Тани, привычно уткнувшуюся в подол ее платья, и подхватив ее затем на руки, она сразу же поинтересовалась, где все остальные. Ответ взялся держать старший из мальчишек, обычно самый главный непоседа. Поднявшись со своего места, оправив на себе рубаху, словно взрослый мужичок, он серьезно и обстоятельно рассказал о том, что в приюте давеча заболели сразу несколько воспитанников. Потом сел и снова обратил все свое внимание на проснувшуюся по весне муху, что сонно долбилась в оконное стекло. Ольге Дмитриевне же вдруг вспомнилось, что еще дня четыре назад, когда она приходила сюда в последний раз, некоторые воспитанники действительно начинали кашлять. Тогда это, правда, сочли следствием долгой прогулки, с которой дети вернулись совершенно вспотевшими после чересчур бурных игр. Раздав заслуженные нагоняи, всем шалунам сразу же налили горячего чаю с малиной и велели целый вечер не отходить от печки, в надежде, что все обойдется. Только выходит, что не обошлось. Вновь осторожно усадив Тату на скамейку, Ольга Дмитриевна оставила общую комнату и пошла дальше, намереваясь найти хоть кого-то из взрослых. Наконец, из-за двери одной из детских спален послышались голоса Натальи Викторовны и директрисы, оживленно обсуждавших между собой какой-то насущный вопрос. - Ох, Оленька, это вы! – воскликнула мадам Гнездова, увидев ее, и тут же шагая навстречу. – У нас несчастье! Вообразите себе, корь в приюте! Три года не было! А тут за два дня тринадцать ребят слегли, и наверняка будут еще случаи. И мы еще растяпы – надо бы сразу о кори подумать, да жесткий карантин установить, едва первые дети залихорадили! Так нет, отчего-то решили, что это обычная простуда! Эх, да только что уже локти кусать? Сидим вот теперь с Анной Павловной, решаем, что делать, да где нужное количество рук искать. За больными-то ухаживать – людей нам точно хватит. Но ведь и остальными тоже кому-то надо заниматься! - Пожалуй, я бы могла попробовать… – нерешительно проговорила в ответ Ольга, в душе которой сейчас боролись противоречивые чувства. С одной стороны было досадно, что Наталья Викторовна даже не вспомнила, что перед ней вообще-то – жена врача, которая, возможно, тоже могла бы помочь им с захворавшими детьми. А с другой – облегчение. Потому что, вспомни об этом мадам Гнездова, и всему приюту сразу стала бы очевидна вся Ольгина никчемность в этом смысле… - Ой, в самом деле?! – обрадовалась между тем Натали ее предложению. – Ну вот, уже немного проще! Я же говорю: это вас Бог к нам сегодня прислал! Ступайте же тогда скорее в игровую, пока эти сорванцы не сообразили, что нам нынче вовсе не до них и не разнесли весь приют по бревнышкам! Согласно кивнув, госпожа Веригина пошла обратно. Вопреки опасениям Натальи Викторовны, в общей комнате никто по-прежнему даже и не думал шалить. А на лицах детей, вновь обративших свои взгляды на Ольгу, стоило той лишь только войти, по-прежнему читался скорее испуг, или – в лучшем случае, откровенная скука. Окинув всех этих маленьких страдальцев долгим, изучающим взглядом, мадам Веригина вздохнула, улыбнулась и вдруг очень серьезно произнесла: - Так! Ну, вот что… И, не успело после этого пройти еще и четверти часа, как все уже были заняты самыми разными делами. В основном, конечно, ремеслами – им воспитанников Черноярского приюта, основываясь на опыте Николая Васильевича Руковишникова, с которым госпожа Ершова состояла в оживленной переписке до самой его смерти, обучали с момента основания. Таков был принцип этого заведения и его главная задача, состоявшая в том, чтобы не просто призреть сирот, но и дать им на будущее надежное дело, которым можно будет прокормить себя и семейство. Вот и теперь сразу нескольким старшим девочкам и даже мальчишкам, которые уже неплохо научились портняжному мастерству и рукоделию, Ольга Дмитриевна раздала нитки, иглы и прохудившиеся носки и прочие вещички младших детей, велев заняться штопкой. Те, кто помладше и пока никакому ремеслу не обучались, получили карандаши, листы с прописями и указание упражняться в чистописании. Сама же Ольга Дмитриевна, в окружении совсем уж малышей, устроилась подле печки с книгой в руках и громко читала для всех сказки. При виде этого благолепия пробегавшая пару раз туда-сюда через общую залу Наталья Викторовна неизменно ей одобрительно улыбалась. Радовалась в душе и Ольга, которая сама не верила, что у нее получается так легко справляться с порученной ей задачей. Достаточно вспомнить первые дни работы здесь, когда общение с детьми казалось перманентной пыткой и лишь страх осуждения, да врожденное упрямство порой удерживало от того, чтобы все бросить и убежать поскорее домой. Однако оказывается, при желании можно превозмочь и это. А уж желания – доказать себе, миру, и конечно, Саше, что она действительно может думать не только о себе, но и о ком-то еще, Ольге точно было не занимать. Так что вскоре, после того, как окончательно вникла в дела приюта, у нее даже появились здесь свои собственные любимчики среди воспитанников – те самые брат и сестра, чей папаша жестоко расправился на глазах у детей с собственной женой, их матерью. Желая уделять им как можно больше внимания, Ольга Дмитриевна проводила с ними больше времени, чем с остальными детьми, что было, может, и не совсем педагогично. Но разве сердцу прикажешь? А этим двоим, будто каким-то магическим образом, особенно быстро удалось подобрать ключики именно к ее сердцу. Причем, если Стёпка, смышлёный шестилетний мальчишка, и сам охотно шел Ольге навстречу, то с четырехлетней Татой ей было общаться гораздо сложнее. Дело в том, что так, видно, и не избыв до конца последствия пережитого страшного потрясения, девочка совсем не говорила. Хотя брат утверждал, что раньше болтала «так, что порой и не уймешь». Однако ж теперь упорно молчала в ответ на все попытки Ольги Дмитриевны ее разговорить, хотя явно хорошо понимала обращенные к ней вопросы. И вообще явно демонстрировала к ней расположение всеми остальными доступными средствами. Даже сейчас, когда вся малышня собралась возле Ольги, слушая историю приключений одного очень стойкого оловянного солдатика, она как-то по-особенному крепко жалась к ее боку и пыталась заглядывать в книгу, хотя грамоты, понятное дело, не знала. От души радуясь этому – еще одному – проявлению доверия как новой маленькой победе, Оля усердно делала вид, что не замечает ничего особенного и продолжала с выражением читать про страшную рыбину, которая проглотила несчастного солдатика. Именно в этот момент дверь в комнату очередной раз легонько скрипнула и отворилась. Увлеченные этой жуткой коллизией слушатели даже не повернулись взглянуть, кто вошел, уверенные, что это в очередной раз кто-то из воспитательниц. Разве что Таня под Ольгиным боком как-то странно напряглась – и тем заставила ее прервать чтение и повернуться к девочке: - Ну что, детка? Это страшная рыба тебя напугала? – но Тата смотрела не в книгу, а куда-то в сторону. И, проследив за ее взглядом, мадам Веригина тоже замерла. Ведь прямо на пороге комнаты стоял ее муж, а позади – выглядывая из-за его плеча, та девушка, сестра милосердия, которую она впервые увидела своими глазами в доме у Гнездовых. Закрыв книгу, Ольга мягко высвободилась из объятий Таты и встала им навстречу. - Что ты… – было начала она, но и тут же и смолкла, вовремя спохватившись, что подобный вопрос из ее уст до невероятности глуп. Александр – врач, и конечно, его пригласили к заболевшим детям! О том, что такая встреча вполне вероятна, ей следовало бы подумать раньше, теперь уже поздно что-либо придумывать. Сделав еще один шаг вперед, она попыталась как можно более искренне улыбнуться. – Пойдем, я провожу тебя… вас обоих. Там уже все, наверное, заждались.
Александр Веригин: В годы студенчества, и сразу после, когда еще не имел обширной практики, порою занимавшей весь день с утра и до позднего вечера, Александр Глебович достаточно времени поработал в заведениях общественного призрения – как детских, так и взрослых. Чего, впрочем, не афишировал даже среди близких приятелей, так как видел в том не какой-то подвиг, но вполне естественную потребность любого нормального человека. Равно, впрочем, как и возможность набраться нужного для хорошего врача личного опыта в отношении иных болезней, о которых до того приходилось читать лишь в учебниках. С тех пор прошло уже достаточно лет, однако при всяком упоминании сочетания «сиротский приют» в памяти по-прежнему неизменно рисовалась мрачная, унылая картина бедности и часто почти неприкрытого отчаяния. Поэтому первое, что приятно поразило Веригина, когда он впервые ступил за порог такого заведения в Черном Яре – это полное отсутствие ожидаемой тягостной атмосферы. Нет, никакой роскоши: обстановка выглядела довольно незамысловатой. Даже где-то спартанской. Мебель лишь самая нужная, на окнах в передней – простые ситцевые занавески, да все та же неизменная герань в глиняных горшках на подоконниках. Столь же скромно выглядела и приятная, немолодая дама с очень добрым лицом, вышедшая встречать Веригина, и представившаяся ему Анной Павловной Ершовой, директрисой и главной попечительницей приюта. - Спасибо, что пришли, доктор! Признаться, даже не ждали, что так скоро откликнитесь! Поэтому к визиту вашему не приготовились – уж простите за то, что беспорядок. Сами понимаете, ребятишки! – она улыбнулась, и по хитрым огонькам в глазах, Александр Глебович догадался, что в этом месте ему полагается немедленно все опровергнуть и выразить восхищение царившим повсюду идеальным порядком. Что же, он и сам был не чужд этого весьма невинного рода тщеславия, поэтому нужные слова последовали сразу же, а госпожа Ершова еще больше расцвела от гордости за свое учреждение. - Вот и вообразите себе, как мы удивились и расстроились из-за этой кори! Конечно, здесь живут дети! – вновь повторила она. – А это все неизбежные для их возраста болезни. Но мы так стараемся не допускать ничего подобного! И вот сразу вдруг целая эпидемия! - Ну уж вашей вины здесь нет! Корь нынче по всей округе. Вот и до вас, стало быть, дошла. Успокоив Анну Павловну, Веригин прежде всего попросил рассказать, где и как содержатся уже заболевшие воспитанники. - Держим отдельно, как и положено, – тут же заверила его Ершова. – Даже дамам-попечительницам, какие за ними ухаживать взялись помогать, не разрешаем пока видеться с остальными ребятишками. Подобная строгость выглядела немного чрезмерной, но, усмехнувшись про себя, Александр Глебович все же решил ничего об этом госпоже директрисе не говорить. - А что те, кто здоров? Чем заняты они? - О, тут нам очень помогла ваша дорогая супруга, как выяснилось, у нее настоящий дар организовывать детей! - Моя... кто? – недоуменно переспросил Веригин, не понимая, какое отношение к приюту и здешним детям имеет Ольга. – Вы верно что-то спутали, мадам? - То есть как это? – удивилась в ответ та. – Но мне казалось, что Ольга Дмитриевна Веригина – ваша жена? Разве нет? - Да, но... – продолжил было доктор и тут же осёкся и умолк, думая о том, каким идиотом себя, вероятно, только что выставил. И Ольга, как всегда, в немалой степени этому поспособствовала! Но какого чёрта, спрашивается, были затеяны эти шпионские игры? Можно подумать, он стал бы возражать против того, что она наконец нашла себе дело по душе! Да только вот по душе ли? Иначе, чего скрывать? - Я просто не предполагал... – Веригин вновь запнулся. «Не предполагал, что она способна заботиться о ком-то, кроме себя». Вот было то, о чём он действительно подумал. Но, произнести вслух все же не решился, мадам директриса, верно, оттакого в обморок рухнула бы, поэтому продолжение фразы было куда более нейтральным, – что она напрямую занимается воспитанием детей. - Да! И это выходит у неё чудесно! Да вы и сами мгновенно убедитесь, если только пройдете за мной и увидите всё своими глазами! - Уж не откажусь! – только и процедил в ответ доктор, в душе которого всё ещё никуда не девшаяся досада боролась с ярко вспыхнувшим в последние минуты любопытством. Ольга сидела на стуле с книгой в руках, окруженная стайкой детей, словно воплощенный наяву не слишком изобретательным по части метафор скульптором образ материнской заботы. Настолько затасканный и даже набивший оскомину, что он бы непременно поморщился, словно съел что-нибудь кислое, если бы... не выражение ее лица. Где и когда ещё доводилось видеть жену такой спокойной и умиротворённой, Александр не помнил. Вообще ни о чём не помнил, вдруг на краткий миг залюбовавшись будто острым пером очерченным профилем, совершенство которого только подчеркивала тонкая волнистая белокурая прядь, что вырвалась каким-то образом из под ига многочисленных шпилек. А потом она его заметила. Резко вскинувшись, вновь стала собой обычною. И разочарованный этой переменой, доктор едва заметно вздохнул. - Не стоит, – отрицательно качнув головой, он остановил ее встречное движение мягким жестом. – Мне всё покажет Анна Павловна. А вы продолжайте своё занятие. Увидимся после.
Степанида Лисицына: От сиротского приюта Стеша всегда старалась держаться подальше. Возможно, потому, что сама однажды только чудом избежала участи в нем оказаться. Спасла троюродная тётка из Астрахани, что забрала ее, тогда одиннадцатилетнюю девочку, к себе в дом. Там в то же самое время уже подрастали пятеро детей – Стешиных кузенов и кузин, старший из которых оканчивал гимназию, а младшие еще ходили пешком под стол. Для них-то и приглядела в лице безответной круглой сироты, идеальную будущую няньку рачительная супруга купца второй гильдии, не любившая тратить лишней копейки даже на собственных ребятишек. Стеше денег за работу тоже не полагалось, хватит и того, что ее согласились кормить и одевать! Не полагалось, впрочем, и особой ласки. Но ничего, выжила. Хоть обратно в Чёрный Яр, где еще не совсем развалился к тому моменту оставшийся от бабушки убогий домишко, сбежала, едва сравнялось шестнадцать, на второй же день после возвращения явившись просить тогдашнего доктора принять себя на работу в земскую больницу. Почему же именно туда? Да хотя бы потому, что никакими особенными навыками, с утра до ночи нянчась с кузенами, она так и не овладела. Научилась разве что терпению и железному самоконтролю, а они для работы с больными, да немощными порой не меньше важны, чем все прочие. Кроме того, служба в больнице была куда почетнее, чем любая другая из тех, на которую она могла рассчитывать в своем нынешнем положении. Все это барышня Лисицына честно поведала тогдашнему доктору, заметив, что сразу ни на что не претендует и согласна на любое дело, какое ей поручат. Тот внимательно ее выслушал и взял почему-то сразу настоящей сестрой милосердия. Так что, чтобы не подвести благодетеля, Стеше с самого начала пришлось учиться сразу всему и за самый короткий срок. И своего она надо сказать, добилась. Так жизнь постепенно и наладилась, прошлые унижения в постылом тёткином доме канули в лету, хотя детей с тех пор девушка вновь и не полюбила, внутренне раздражаясь их бестолковостью, вечными ужимками и криками. Однако неприязнь эту маскировать умела почти виртуозно. Потому и теперь посматривала из-за плеча Александра Глебовича на представившееся ей здесь во всей красе унылое скопище противных маленьких человечков вполне добродушно. Избегая лишь прямых взглядов на госпожу Веригину. Владеть мимикой в ее присутствии по-прежнему было невыносимо сложно. Когда же та с растерянным видом поинтересовалась у мужа, что он тут делает, Стеша и вовсе едва удержалась от презрительной ухмылки: надо было еще умудриться задать такой нелепый вопрос! Впрочем, если вспомнить, что доктор и сам толком не знает, где благоверная изволит коротать время, покуда он на работе... Да, вот и еще одно крайне интересное - и приятное для Стеши наблюдение, касающееся отношений внутри этого «идеального» брака. Как и тот короткий, будто бы упреждающий приближение жест Александра Глебовича, когда жена невольно подалась к нему навстречу. Вежливый и даже ласковый тон слов, сказанных им после этого, уже не имел никакого значения. «Не хочет ее близости!» – тотчас мысленно возликовала Стеша. А вот её, напротив, почти не отпускает от себя! Сразу, вон, бросился искать взглядом, когда она намеренно немного замешкалась, отправляясь за ним и директрисой приюта в те комнаты, что приготовили больным детям...
Александр Веригин: На момент осмотра, в приюте обнаружилось всего тринадцать больных – и это из восьмидесяти воспитанников. Тяжелых пока не было, разве что двое-трое вызывали опасение в плане возможности развития дальнейших осложнений. Им и было уделено особое внимание. Потом Александр Глебович выписал необходимые рецепты и еще раз подчеркнул, что главное – это избегать контакта больных и здоровых. - Это, Анна Павловна, относится и к взрослым. Скажите, вы сами-то болели корью? - Ох, да разве же я уже могу это помнить в свои нынешние лета? – кокетливо хихикнула госпожа Ершова. – А впрочем... кажется, маменька-покойница что-то такое говорила... - Вот и славно. Значит, точно не заразитесь. Расспросите также остальных дам-наставниц. Пусть будут осторожнее, если не болели. Как можно чаще моют руки и лицо с мылом, а глаза и нос – обычной чистой водой. А в остальном – у вас всё и так соблюдено и устроено верно. Думаю, скоро вспышка сойдет на нет. Я сам вновь навещу вас через три дня. Но если будут сложности, вы знаете, где меня найти. А теперь нужно идти, но прежде позвольте узнать, возможно ли похитить у вас на остаток сегодняшнего дня мою Ольгу Дмитриевну? Если без нее, конечно, здесь можно будет обойтись? - Да, разумеется! Детей скоро будут укладывать спать – время обеда и затем тихого часа. Обычно она и сама уже к этому моменту собирается домой. - Стало быть, пойдем вместе, – улыбнулся Веригин. И затем вновь обернулся к Стеше. - Степанида Андреевна, там у нас в больнице с утра вроде все было спокойно... если не считать той истории, – девушка сосредоточенно кивнула. – Поэтому, если ничего не изменилось, то я нынче и возвращаться не стану. А вы уж, голубушка, сделайте одолжение, сходите туда без меня, оцените обстановку, да предупредите Савельича. Будет что срочное – за мной пришлете, нет – часа через два тоже можете быть свободны. С этими словами, раскланявшись с обеими женщинами, Александр Глебович вновь отправился в игровую комнату, где до того оставил жену. - Госпожа Ершова сказала, что на сегодня твоя помощь ей более не понадобится, Ольга Дмитриевна, – сказал он первым же делом, тем будто сразу же отсекая ей все пути к отступлению. – Я тоже освободился. Пройдемся до дома пешком? Улица встретила их все тем же ледяным безжалостным ветром и ярким, какое бывает лишь в марте, отражаясь в миллиарде ледяных кристаллов ещё толком не растаявшего снега, солнцем. Натянув перчатки, Александр протянул руку жене и вместе они неторопливо пошли по тротуару. - Странное дело, – проговорил он наконец, спустя насколько минут полного молчания и, щурясь от солнца, искоса взглянул ей в лицо. – Мне почему-то казалось, что в последнее время у нас будто бы стало вновь немного получаться доверять друг другу. Я ошибся, Оля? Почему ты мне ничего не сказала?
Ольга Веригина: - Ольга Дмитриевна! – голос Натальи Викторовны, послышавшийся из-за спины, заставил мадам Веригину слегка вздрогнуть от неожиданности. – Не захотела мешать доктору и оставила его наедине с пациентами, - пояснила она, заметив ее замешательство. – Что-то случилось? Вы такая растерянная! - Да все в порядке, просто немного устала, – откликнулась она и покачала головой. Хотя, на самом деле, действительно никак не могла прийти в себя после встречи с Александром. Настолько, что после того, как он ушел, даже не смогла продолжить читать детям. Пришлось с даже призвать к себе на подмогу одну из старших девочек. Усадив ее на свой стул и вручив книгу, Ольга вышла тогда из комнаты, все еще продолжая злиться на себя за то, что заранее не предусмотрела возможность встречи с мужем здесь, в приюте. Не подготовилась к этому. Да к тому же, когда это все же случилось, еще и повела себя, точно последняя трусливая дура. Впрочем, продолжать прятаться, убегать заранее, до его появления, было бы еще глупее – ведь ничего плохого она не сделала. Скорее наоборот! И, тем не менее, чувствовала себя так, точно в очередной раз совершила какую-то ошибку. Что подтверждалось и выражением крайнего разочарования во взгляде Александра, которым тот окинул ее прежде, чем ушел. Непонимание, в чем именно муж ее в очередной раз обвиняет, было еще одной причиной, по которой единственным желанием Ольги по-прежнему оставалось как можно быстрее собраться и уйти домой. Удерживала от этого шага лишь его очевидная бессмысленность. Если Александр намерен устроить ей сцену, то это все равно произойдет. Не по дороге домой, так непосредственно дома. Кроме того, теперь, когда ее все равно поймала Натали, даже побег уже был для Ольги невозможен. - Что там? Как чувствуют себя ребята? – просто, чтобы что-нибудь сказать, поинтересовалась она у Гнездовой, которая по-прежнему не сводила с нее настороженных глаз. - Некоторым полегче, а трое – в плохом состоянии. Ну да ничего, теперь, когда Александр Глебович здесь, он что-нибудь непременно придумает. Даст бог, обойдется! Этакая слепая вера во врачебный талант ее супруга в другой день показалась бы Ольге даже забавной. Но сейчас она лишь согласно кивнула и тоже шепнула: «Дай бог!» - Смерть – это ведь всегда ужасно, - продолжала, между тем, развивать свою мысль Натали. – Особенно, если речь о детях или молодых людях. К подобному, наверное, только врачи могут относиться философски. Или, может, их специально учат так глубоко свои эмоции прятать? Взгляните хоть на эту Лисицину! Я нынче, признаюсь, изрядно удивилась ее спокойствию. Ведь даже Сережа мой последние три дня сам не свой. Да и я, говоря по правде, оправиться не могу. - Прошу прощения, – недоуменно проговорила Ольга, абсолютно озадаченная ее последними словами. – А при чем здесь, собственно, мадемуазель Лисицына? - Вы что, газет совсем не читаете?! Да и без газет… весь город судачит о самоубийстве этого несчастного, ее жениха! Неужели, действительно не знали?! - Да нет же! - Ну тогда хоть я вам расскажу! – кивнула Наталья Викторовна и тотчас углубилась во все известные ей детали трагического происшествия. – И главное, никто не понимает причин! Не играл, казенных денег не растрачивал, был единственным кормильцем своей семьи, ведь младшие его братья и сестры еще только учатся! Только я Сереже так сразу и сказала, что дело в сердечных делах! Вы же помните, они и на балу у нас были вдвоем – Грибов и эта барышня. Неспроста ведь, правда? - Возможно, но это ничего не означает. И потом… - И потом, - перебила ее Гнездова, воздевая указательный палец, - сегодня как раз тот день, когда этого бедного мальчика хоронят! Сергей нынче на кладбище, так что я точно знаю. Так вот. Даже мой Сергей пошел его проводить, а она – невеста! – нет. Разве возможно себе такое представить? Ольга в ответ лишь молча пожала плечами. За годы жизни с мужем она уже не раз наблюдала, как тот ставит врачебный долг превыше всех собственных эмоций. Кто знает, может, и эта девушка из таких людей? Хотя, конечно, странно. Очень странно… Между тем, словно почувствовав, что она о нем думает, в самом конце длинного коридора, посреди которого и происходил весь этот разговор, показался сам Александр. Поравнявшись с дамами, он подробно рассказал Наталье Викторовне о текущем состоянии всех больных детей, а также о том, что оставил госпоже Ершовой подробные рекомендации по их лечению. После чего, обернувшись к жене, без лишних предисловий, мягко, но при этом – не давая ни одного шанса найти отговорку, иначе и не скажешь, велел, следовать вместе с ним домой. Причем, со стороны это выглядело настолько мило и по-семейному, что мадам Гнездова лишь умиленно улыбалась, наблюдая за этим со стороны… Наскоро с нею распрощавшись, Оля обреченно побрела за мужем. Вместе они спустились по лестнице в переднюю, где Александр молча помог ей надеть шубу. Точно так же молча вышли и на улицу. Но даже без слов, лишь только по тому, как сильно он прижимал к своему локтю ее ладонь, Ольга догадывалась, насколько он все еще раздражен и недоволен ею. В очередной раз с тоской размышляя о том, что бури сегодня, кажется, все-таки не избежать, она упрямо отмалчивалась в ответ. До тех пор, пока Александр вдруг не задал своего вопроса. Тихого, прозвучавшего будто походя – и от этого еще более обидного. Замедлив шаг, Ольга резко остановилась прямо посреди тротуара, отчего невольно пришлось замереть и ему. А затем, высвободив руку, еще и отступила в сторону, будто эта небольшая дистанция могла помочь лучше справиться с захлестнувшей сердце досадой: - Не сказала - о чем? Чем теперь ты меня хочешь попрекнуть? – голос слегка дрогнул, выдавая крайнее волнение, но, справившись как-то с подступающей к горлу истерикой, Ольга все же продолжила говорить. Только дышала при этом чаще обычного, отчего речь ее была прерывиста, слова сыпались, как отдельные горошины, - Не ты ли показал мне, насколько тебе все равно – чем и когда я занимаюсь? Ну сколько раз за все время ты этим интересовался, Саша, скажи откровенно?! Не считая формальных вопросов «все ли хорошо» и «как дела»? Уж не на них ли в ответ я должна была рассказать тебе все? Или, быть может, лучше было ворваться кабинет, в котором ты вечно скрываешься, чтобы поменьше со мной встречаться, и там объявить тебе, что я решила заняться делами приюта? Чтобы получить в ответ в лучшем случае снисходительную улыбку, а в худшем – обвинения в показном милосердии. Ведь известное же дело, что у меня в принципе не может быть никаких искренних устремлений и увлечений, нежели как целыми днями пялиться в окно, вышивать, читать, да расхаживать по балам! Почувствовав, что еще одно слово и она просто расплачется, Ольга умолкла. Слезы в ее глазах блестели, однако, уже и сейчас. Может, и от яркого солнечного света, но скорее всего, конечно, от переполнявшей сердце горькой обиды. Сжав губы, глубоко вздохнув, она развернулась и быстро зашагала вперед. Впрочем, шаг очень скоро пришлось все же поумерить. Ведь тротуар, хоть и присыпан был песком, оказался слишком скользким для столь стремительного бегства.
Александр Веригин: *совместно с несравненной моей Ольгой Дмитриевной * - Постой… - начал было Веригин, да тут же и умолк растерянно, буквально погребенный целой лавиной обрушившихся на него встречных обвинений. Да и потом, когда она уже умолкла, говорить что-либо в свое оправдание казалось бессмысленным: приговор был вынесен и, кажется, уже вступил в действие без возможности подачи апелляции. Однако на душе было почему-то паршиво. Словно, и в самом деле, в чем провинился. «Интересно, вот как ей это удается?!» – подумал Веригин, когда, не выдержав взгляд жены, первым опустил глаза и, сокрушенно вздохнув вместо ответа, просто молча двинулся следом за нею, засеменившей после этого прочь с удвоенной скоростью. - Ну хоть не спеши так, послушай, тут ведь лед кругом! – воскликнул он, наконец, отрывая взгляд от земли. И – вовремя. Ровно в этот миг, неловко изогнувшись и широко взмахнув руками – при этом, по исконной женской традиции, ни за что не выпуская из судорожно сжатых пальцев сумочки, будто там хранится некое главное сокровище мира, Ольга все-таки поскользнулась. И если бы не он, каким-то чудом успевший метнуться и обхватить ее сзади за талию, непременно со всего размаху рухнула бы прямо навзничь. А так весь основной удар о земную твердь – и в качестве «приятного дополнения» еще дополнительный сверху – от дражайшей супруги, принял на себя Александр Глебович, скрипнув при этом не только всеми ушибленными костями, но и зубами, чтобы сдержать невольно рвущийся наружу крайне нелестный комментарий относительно нерадивости местного дворника. - Жива? – выговорил он из-под съехавшей на нос шапки. А Ольга даже испугаться не успела. Все приключилось в считанные секунды – один башмачок ее вдруг начал скользить вперед, она вслед за ним. И вот, секунду назад Оля видела перед собой лишь заснеженный тротуар, а тут вдруг перед глазами оказалось пронзительной голубизны небо и яркое солнце. Только вот ожидаемого удара головой не последовало, точнее он был, не столь сильный, как мог бы оказаться. То, что его смягчил Веригин, спасая, если уж не жизнь, то ее здоровье, Оля поняла еще мгновение спустя, когда после чуть слышного приглушенного стона, он задал ей свой вопрос. Очень аккуратно, чтобы не дай Бог, не причинить еще большего неудобства, она повернулась к мужу, но вместо его лица нашла лишь меховую шапку, из-под которой торчала только борода. Со всей возможной осторожностью она вернула его головной убор на положенное место и чуть виновато улыбнулась. - Да что со мной-то будет. Вот ты не сильно ушибся? – приподнявшись, Ольга села, и протянула руки, помогая сесть и Александру. Когда выяснилось окончательно, что оба не пострадали, они поднялись с земли. Затем Оля обошла мужа, отряхнула его пальто от снега и песка и лишь тогда заметила, сдерживая улыбку: - А как все же удачно, что в переулке никого не было! Представь себе завтрашние сплетни – нравственное падение доктора Веригина и его жены! Страшно подумать, что о нас бы порассказали, рыцарь мой. - Полагаю, что все списали бы исключительно на распущенность присущих нам с тобой столичных нравов, - вначале просто хмыкнув, Александр тоже улыбнулся, заметив, что и Ольга, кажется, вот-вот рассмеется. – А учитывая, что мы с тобой еще и законные супруги… В общем, не думаю, что эта сплетня имела успех и прожила бы слишком долго… Но повторять опыт все равно не хочу. К тому же, в другой раз нам может повезти куда меньше, чем теперь. Так что давай-ка, моя королева, дальше я сам поведу тебя в наш замок. Еще раз осторожно взглянув на жену и убедившись, что она точно не намерена продолжать начатый было спор, Веригин с облегчением выдохнул и вновь протянул ей руку. А что до ушибленного и до сих пор неприятно поднывающего бока, то что же… В свете наступившего после их дурацкого падения внезапного перемирия, это уже не казалось такой уж дорогой ценой. Рассмеявшись в ответ, Оля подала мужу руку, и они пошли дальше. Молча, как и в начале путешествия, но совсем в другом настроении. Каждому выдалась возможность подумать о своем. Ольга не знала, о чем думал сейчас Саша, но сама она размышляла, насколько нелепо их поведение. Ее-то уж точно, она жалела о своей вспышке, но таков был ее характер. Вместо того чтобы поговорить спокойно, ей всегда нужно было выплеснуть все разом. И, пожалуй, только один человек сносил все это стойко, хотя Оля никогда бы не смогла понять, ради чего? Впрочем, и он никак не желал быть откровенным, им обоим не хватало либо смелости, либо ума. Оля вновь усмехнулась, покосилась на мужа. И чтобы отвлечь и его, и себя, решила попробовать найти тему для беседы. Вначале она заговорила про ребят из приюта, про их самочувствие. Выяснилось, что там все не так уж и страшно, хоть нужно быть с ними внимательными. А затем спросила, может и невпопад, про Стешу. Очень уж занимала ее эта особа, особенно после рассказа Натали. - Верно, твоей помощнице тяжело сегодня пришлось? - Почему? – не понял Александр, довольный, что молчание, хоть уже и не тягостное, но все равно как-то затянувшееся, прервалось. - Но разве не сегодня похороны ее жениха? Ты не знал? Помнишь, на балу у Гнездовых был какой-то незнакомый никому молодой человек, Грибов, кажется его фамилия? Наталья Викторовна объяснила, что он – сын их приятелей. А твоя сестра милосердия – его невеста. Она была на именинах вместе с ним, разве ты ее не видел? А нынче Натали рассказала, что юноша этот неожиданно для всех вдруг на неделе повесился, и сегодня его должны хоронить. Вот она и удивилась, что эта девушка пришла с тобой, ведь даже ее Сергей Аркадьевич пошёл его проводить, а ей бы и подавно следовало бы... Впрочем, прости, не мое это дело, - сказала она. И заметив складку меж его бровей, и хмурое выражение на лице, добавила: - А ты все-таки точно не ушибся? Надо будет подлечить тебя дома! А то, сломанный доктор – это непорядок. - Да все в порядке со мной, не волнуйся! – отмахнулся Веригин. И тут же, игнорируя шутливый тон жены, опять вернулся к тому, о чем она говорила чуть раньше. – Разумеется, я слышал эту историю. А сегодня утром сам видел Гнездова, который вместе с матерью этого самоубийцы приезжал забирать его тело – дело-то судебное, пока все не расследовали, полиция хоронить не давала… Но сестра Лисицына – его невеста? Нет, мне кажется, твоя Наталья Викторовна что-то путает… И тут умолк, вспомнив две сценки разного времени, в разной же, впрочем, степени привлекшие и его внимание. Первая – еще с того самого вечера у Гнездовых: робкий, суетливый юноша и откровенно скучающая в его обществе Стеша. А сразу следом вторая – уже из сегодняшнего дня: безутешная пожилая женщина и напуганная до смерти ее гневными нападками… все та же Стеша! Если бы не рассказ Ольги, ему бы действительно не пришло даже в голову связать их между собой. Тем более, что привезенное полицейскими из дому тело он сам и не видел, просто распорядился поместить его в морг… - Ну, а если даже и не путает, - задумавшись, Веригин вновь на минуту умолк, глядя на дорогу, - то ты права, это действительно не наше дело, - внезапно закончил он. – Чужие души, чужие отношения, Оля… Все это потёмки! А нам бы со своим прежде разобраться! В знак согласия она едва заметно кивнула. Продолжать разговор сейчас не имело смысла. Им действительно предстояло разобраться во многом, но пока они только путали друг друга. Да и как можно что-то понять в целом, если не понимаешь в деталях? Оля же не понимала даже саму себя. Дома, куда супруги вернулись аккурат к обеду, их ждал сюрприз. Точнее, он ожидал Веригина, а вот Ольга про него просто-напросто позабыла. Едва переступили порог, как из глубины дома – оттуда, где находился кабинет доктора, послышался странный шум, удары молотка и чьи-то голоса. - Ой, Саша, - в глазах ее был почти священный страх, - я ведь не думала, что ты уже к обеду домой вернешься! Просто хотела тебя удивить... - Что же, это сполна удалось, - откликнулся Александр, невольно замирая посреди прихожей и прислушиваясь к пусть и приглушенным расстоянием, но все равно отчетливым звукам. – Я не понял, ты, что, распорядилась доломать всю, еще остававшуюся относительно целой мебель в моем кабинете? - Вроде - нет, но уже начинаю беспокоиться, верно ли меня поняли, - и, не снимая шубы, Оля поспешила в кабинет, открыв дверь которого, тихо ахнула. Беспорядок был жуткий, повсюду лежали какие-то инструменты, валялся конский волос и пласты светло-зеленой кожи, которой должен был обрасти вскорости заново предмет мебели, который раньше звался диваном. - А, барыня, Ольга Дмитриевна. Работа-то оказалась более хлопотная, - отозвался один из двух мужиков, что склонились над распотрошенным деревянным остовом. - Да, но ведь вы же говорили, что к вечеру все поправите! - Ну, тут мы делаем все, что могём. - А «могём» мы, как водится, мало и небыстро, - саркастически заметил Веригин. Неторопливо прошествовав за женой, он вскоре после нее тоже воздвигся в проеме двери, ведшей в его прежде мирную, а теперь до основания разоренную варварами, обитель, взирая на учиненное там бесчинство с видом императора Наполеона, осматривающего в подзорную трубу великий московский пожар. - Обижаете, барин! – гулко пробасил второй мебельщик, выпрямляясь во весь рост и вытирая пот со лба. – Отчего это вдруг небыстро! Пока кровать вашу старую разобрали, да хлам на задний двор повыволокли, пока после новую собрали – это ж все время! А спешка, она, как известно, при ловле блох только надобна! - Да и кто ж знал, что тут работы столько? Барыня ваша сказывала только обивку поменять, да кое-какие пружины, а тут, почитай, все наново переделывать, где ж за один день-то управиться? – вновь вступил в беседу первый, обращаясь уже к Веригину. Видно, считал, что его убедить будет проще, чем хмуро осматривающуюся по сторонам суровую хозяйку. – Да вы не печалуйтесь, спать-то все одно вам уже есть где! А к завтрему вечеру все и тут сделаем, зуб даю! - А на черта мне твой зуб-то? – вздохнул Александр Глебович. – Ладно. Работайте, как следует, что уж теперь? – И затем повернулся к жене. – Пойдем-ка, барыня Ольга Дмитриевна! Не будем, и верно, мешать мастерам своего дела! В гостиной, куда менее всего долетал дробный стук молотков, возобновившийся практически мгновенно – и, кажется, с удвоенной силой, после того, как Веригины покинули кабинет, было относительно тихо. - Ну значит, хоть твоя новая кровать уже готова, – Веригин с усмешкой сложил на груди руки, и, забывшись, было приткнулся по привычке боком к стенке комода, но невольно скривившись от некстати напомнившего о себе ушиба, тотчас вновь стал прямо. – Очень рад за тебя, дорогая. Ольгу аж в жар бросило от неловкости и ощущения вины за то, что опять не подумала, как оно может выйти на деле, и Саша теперь на нее сердит. Впрочем, жарко могло быть и от шубы, а румянец залил щеки именно из-за духоты, а потому, не глядя больше на мужа, Ольга принялась суетливо расстегивать пуговицы и разматывать платок. А пока дошли до гостиной, уже придумала тысячу и одну отговорку, словно провинившийся ребенок. Только вот успеть заговорить первой снова не вышло и, взглянув на Веригина в ту самую минуту, когда на лице его появилось недовольное выражение, Оля окончательно растерялась. - Саша, - не произнесла, а почти простонала она и посмотрела на мужа с самой виноватой гримасой, - Я ведь не нарочно! Честно-честно! И потом, Иван Борисович ведь верно сказал, спать тебе есть где. Это же не моя, а наша кровать. Ну, в том смысле, что там хватит места нам обоим, да и останется еще. Ты только, ради Бога, еще и на это не сердись. Я ведь хотела тебя порадовать, а вышло как-то криво опять. - Да я вообще на тебя не сержусь. Ни за это, ни за что другое, - пожал плечами Веригин, который действительно до сих пор не мог понять, отчего это Ольга сегодня ведет себя с ним так непривычно робко. – С чего ты взяла? Да гори он вообще синим пламенем, диван этот! Или уж зеленым… в цвет новой обивки! – прибавил он через мгновение и неожиданно негромко рассмеялся. А затем вдруг подошел к растерянно наблюдающей за его внезапным весельем супруге, обнял ее за плечи и внимательно посмотрел в глаза. – Ну что ты, правда? Неужто я действительно кажусь тебе таким деспотом? - Еще каким! – в тон ему воскликнула она, когда поняла, насколько все неверно истолковала. И уж сама теперь не могла не засмеяться в ответ, уткнувшись лбом в его плечо и сотрясаясь всем телом. Так они и простояли некоторое время, пока где-то сбоку не послышался голос кухарки, спрашивающей собираются ли господа обедать. Но эти несколько мгновений наедине как-то сами по себе вдруг искупили все волнения сегодняшнего дня. Оля снова ощутила себя спокойной и даже – почти счастливой, пусть пока только и на сегодняшний вечер.
Ольга Веригина: И действительно, остаток дня они с мужем провели как настоящая семья. Такая, какой они должны были бы быть, если бы не… Этих «если» набралось к нынешнему времени слишком много, и большая их часть относилась к неисправимым ошибкам. Но сегодня отчего-то настроение Оли переменилось и ей уже не казалось все таким мрачным. За обедом им с Сашей нашлось и о чем поговорить, и над чем посмеяться. Теперь, когда уже для мужа не было секретом ее времяпрепровождение, Оля с удовольствием пересказывала мужу забавные истории, что приключались с воспитанниками, рассказывала о каждом из тех, с кем близко сдружилась и нисколько уже не волновалась, что Саша воспримет ее рассказы как хвастовство. После обеда, так как за мужем никто так из больницы и не пришел, они расположились в гостиной. Он читал, она разбирала накопившиеся к починке белье. Время от времени Оля поглядывала в сторону мужа, который был полностью поглощен книгой, которую он успел вынести из кабинета. Его лицо было спокойным и Оля впервые, наверное, для самой себя, отметила, что он весьма приятен. Его строгое лицо, понимающий взгляд умных глаз, ироничная улыбка. Странно, что раньше она не думала об этом. Внешность мужа ее никогда не занимала. Впрочем, как и его личность. Выходя за Веригина, в-первую очередь, Ольга Дмитриевна хотела получить свободу от прежней своей жизни. Муж ей был нужен как ключ от двери, что эту свободу от нее скрывала. И хоть, он был ей приятен, но вовсе не интересен. Какой же эгоисткой была она тогда! Теперь же она видела его самого и в какой-то миг любования, вдруг испугалась возникшего у нее желания – встать и подойти к нему, чтобы коснуться рукой лица Сашиного. Странным было и томление в груди. Никогда прежде с ней такого не случалось. Опасаясь, что желание ее может стать ему заметно, Оля встряхнула головой и стала перебирать нитки в шкатулке, чтобы отвлечься. Но Саша читал столь увлеченно, что даже и не подозревал об одолевших жену мыслях. Вскоре, правда, когда за окном стемнело, в доме тоже стало сумрачно. Саша отложил книгу и Ольге посоветовал перестать глаза мучить, после чего они вдвоем зажгли в комнате лампы и Оля предложила выпить чаю. А в завершении домашнего вечера, за расстроенным пианино она поиграла мужу. Что-то серьезное на таком инструменте исполнять было кощунством, потому Оля выбрала несколько веселых песенок. Когда часы в коридоре гулко отзвонили десять часов, Саша предложил идти спать. Оля поднялась наверх первой. Даша успела застелить им постель, выставила на умывальнике кувшин и разложила полотенца, и первым же делом Оля умыла лицо. Сегодняшний день оказался непривычно суетливым, полным событий и эмоций, которые видно подействовали на Ольгино самочувствие, так как только сейчас она обратила внимание на пульсирующую в висках, нет – еще не боль, но ее предвестие. Мигрени с ней случались нечасто, да и проходили быстро. Поэтому, решив, что выспавшись, все пройдет, она даже не стала искать порошок. Саша пришел в комнату спустя четверть часа и это был первый раз с той памятной ночи, когда они собирались спать вместе. Чувствуя странность это, ведь в Петербурге у них и так были заведены разные спальни, Оля постаралась прогнать неловкое чувство, беспокоившее ее. - Видишь, какая большая! – а кровать и вправду была слишком велика для маленькой спаленки, - Захочешь пожелать доброй ночи, придется кричать.
Александр Веригин: - Матерь Божия! – едва ступив в спальню, совершенно искренне воскликнул Александр, обычно не склонный к религиозной риторике, иронически взирая на дубового монстра с массивным резным изголовьем наподобие царского трона, что оккупировал добрых две трети спальни. Последняя, хоть и не казалась ему прежде такой уж большой, как оставленные в старой квартире в Петербурге, но все равно, однако, не производила впечатления тесной. До сей поры. Теперь же, непосредственно у стены, где кровать установили, для жаждущих на нее возлечь остались лишь два не особенно широких прохода по обеим сторонам. Да и вперед произведение мебельного искусства выдавалось весьма значительно. А будучи увенчанным периной: «И где только Варвара такую огромную раздобыла?!» – с невольным уважением подумал он, вспомнив, как перед ужином хвасталась своим приобретением их кухарка, медленно, но планомерно отвоёвывающая, по остроумным Ольгиным рассказам, которых сегодня немало прозвучало из ее уст, в доме положение этакого дворецкого; а также одеялом, равным по площади Богемии, и четырьмя пуховыми подушками, вовсе просто подавляло своим великолепием! - Знаешь, больше всего ты сейчас похожа на девочку Элис, которая приняла волшебный эликсир и вдруг катастрофически уменьшилась в размерах. Из той английской сказки, помнишь? – рассмеялся он, наконец, устремляя взгляд на Ольгу, которая сидела с одного краю, свесив ноги к полу и едва ими его доставая. – Тут не то, что кричать придется, тут в темноте и заблудиться-то, наверное, немудрено! Так что оставить тебя здесь одну сегодня, и верно, было бы крайне непорядочно с моей стороны. Все же муж, защитник! Сбросив стеганый домашний халат, Александр, уже в пижаме, пробрался вдоль противоположного от супруги «борта» этого крейсера, и расположился на своей стороне, тотчас же, впрочем, и оценив весь его комфорт, в сравнении в любой из испробованных доселе кроватей. Ольга, тем временем, копошилась, устраиваясь под тяжелым атласным одеялом, со своего краю. И, обернувшись к ней, чтобы пожелать добрых снов, Веригин отметил, что в оставшемся между ними пустым промежутке могли бы вполне комфортно разместиться еще двое человек… Не в том, конечно, смысле, что он бы этого хотел, а просто так. В принципе. Когда же потушили лампу, и в комнате стало совсем темно, ощущение чьего-то присутствия в непосредственной от него близости окончательно покинуло Александра Глебовича. Ольги было не только не видно, но и не слышно. Некоторое время Веригин даже прислушивался, пытаясь угадать, спит ли она уже, или не хочет мешать отдыхать ему… ну или просто не хочет с ним разговаривать? Хотя, сегодняшний вечер очевидно свидетельствовал об обратном. Они говорили. Так долго и подробно, как, пожалуй, никогда до того. Много шутили и даже беззлобно насмешничали, постоянно поминая друг другу то нелепое падение посреди улицы, то так и оставшийся к темноте недоделанным, несчастный разгромленный диван, который по причине вновь открывшихся обстоятельств, рисковал вот-вот утратить свое прежнее стратегическое значение основного места сна, оставшись лишь прибежищем для кратковременной дневной дремы, если вдруг у Александра Глебовича когда-нибудь появится на это время и возможность. А еще Ольга играла на пианино. При этом правда, то извинялась, то досадовала, что инструмент донельзя расстроен. Веригину же, уже рожденному с оттоптанными невидимым медведем ушами, это было совершенно неважно. А вот то, что Ольга играет сейчас лишь для него одного и то, что она сама это предложила – важнее всего прочего. Иными словами, этот вечер совершенно неожиданно прошел именно так, как Веригину когда-то представлялось в самых глупых юношеских мечтах о «правильной» семейной жизни. Тех самых, о которых и рассказывать-то кому-нибудь, повзрослев, становится стыдно – засмеют ведь… Вновь вслушавшись в темноту, Александр все же уловил едва заметное, легкое посапывание с противоположной стороны кровати, и улыбнулся: все-таки уснула. После чего, закрыл глаза и, наконец, тоже провалился в глубокий, крепкий сон. … Он проснулся, как всегда, сам, без всякого стороннего участия – старая, студенческая еще привычка. В комнате по-прежнему было темно, поэтому первым делом пришлось зажечь керосиновый ночник на прикроватной тумбе. Сделав это, Александр сразу обернулся посмотреть, не потревожил ли Ольгу и увидел, что та действительно лежит с открытыми глазами. - Разбудил? Прости, – сказал он тихо. – Спи, еще совсем рано. Я сейчас уйду, не буду тебе мешать. Усевшись в постели, он вновь взглянул на Ольгу, и тут внезапно заметил что-то странное в выражении ее лица и в том, как она вообще лежит – на боку, сжавшись в комочек, до самого темени укутавшись в одеяло… - Оля… ты что? Неважно себя чувствуешь?
Ольга Веригина: Уснула Оля быстро, только и проснулась так же внезапно, еще не до конца понимая, ночь ли, утро за окном. И ощущение было такое, будто она вовсе не спала до этого несколько дней. Вокруг стояла непроглядная темнота, где-то рядом слышалось спокойное сонное дыхание Саши, которого разглядеть не получалось, а когда она неловко повернула голову в сторону мужа, то едва сдержала невольный стон, готовый сорваться с губ. Та легкая пульсация в висках, что вечером давала о себе знать, теперь тисками сдавила голову. Оля не ожидала такого коварства от своего организма. Щеки горели как после долго пребывания на морозе, да и все тело била мелкая дрожь, будто с улицы воротясь, она не смогла согреться. В довершение всего этого, горло саднило так, как если бы его железной щеткой изнутри расцарапали и каждый глоток и, даже, вздох давались трудом. «Как же это?... Все ведь было хорошо днем!» - ужаснулась Оля. Поверить в то, что она вдруг заболела, так внезапно и незаметно подкралась к ней болезнь, было тяжело. А между тем – это было свершившимся фактом. Закусив нижнюю губу, зажмурившись, Оля натянула на себя одеяло, кутаясь в него плотнее, но согреться так и не могла. И как ребенок, которому плохо, она свернулась калачиком. Понадеялась уснуть, ведь сон лучшее лекарство. Да только мучившие ее симптомы гнали сон прочь. Временами, она, правда, проваливалась в какое-то сонное марево, но тут же из него выплывала еще более истерзанной. А потому, после нескольких таких провалов, решила просто дождаться утра, даже не стараясь заснуть. Пока она так лежала, она успела передумать о своем состоянии многое, но никак ей не хотелось признаться самой себе, что это может быть корь. Простуда, самая обычная, которая скоро сама пройдет. Только ведь и в приюте так тоже подумали вначале, а теперь вот он – результат. Естественно было бы разбудить Сашу, тем более, что и идти за ним в кабинет было не нужно. Но хоть он и спал совсем рядом, руку достаточно было протянуть, да только Оля не захотела тревожить его ночью. Да и разве же ему под силу было прогнать болезнь? Конечно нет, а значит – до утра ничего не изменится. А утром, когда муж проснулся, Оля опять была в том сонном забытьи, от которого очнулась, едва он зажег лампу. Приоткрыв глаза, она зажмурилась сразу. Яркий свет ночника слепил ее, и она невольно натянула одеяло и на голову. Саша это заметил сразу. - Кажется, заболела я, - только и прошептала в ответ она, так как говорить было так же неприятно, как и глотать, а голос ей едва повиновался.
Александр Веригин: - Заболела? – будто растерявшись, переспросил Александр, хотя, после того, как Ольга заговорила, вопрос этот выглядел особенно глупым и бессмысленным. Особенно для врача. – Но… как, когда? Выяснилось, что еще ночью. А не разбудила его – потому что «не хотела тревожить, думала, что к утру пройдет само». В этом месте Веригин сокрушенно качнул головой. Женская логика как она есть! Устроить драму из-за поломанного случайно ногтя, но упорно демонстрировать терпение и стоицизм там, где это только во вред! Впрочем, делиться вслух профессиональными и жизненными наблюдениями на сей счет Александр с женой все же не стал. Во-первых, теперь уже и смысла нет, а во-вторых… сжавшаяся в комочек под одеялом посреди великанского ложа в тщетной попытке согреться, Ольга выглядела такой несчастной и одинокой, что не упрекать, а… обнять её было в пору! Прижать к груди, и баюкать, словно заболевшего ребенка. Но в действительности Веригин ограничился лишь тем, что ненадолго взял Ольгу за руку – для того, чтобы сосчитать пульс, одновременно спокойно и подробно расспрашивая обо всем, что еще, кроме боли в горле и озноба ее сейчас беспокоит. А лихорадило ее, по всему, изрядно. И без градусника, только по пульсу, что-то около тридцати девяти. И это сейчас, ранним утром! Столь бурное начало редко для банальной простуды, но что еще это может быть? Неужели… - Скажи, а вчера, в приюте, ты заходила к больным детям? Общалась с ними напрямую?.. Или не говори, если горлу очень больно, просто кивни, было? – жалобно выглядывая из-под одеяла, она согласно кивнула. – А корью… корью ты когда-нибудь болела? – на сей раз кивок последовал отрицательный, а прилагавшийся к нему виноватый взгляд и глубокий вздох развеяли остатки сомнений и вызвали ответный тяжкий вздох у самого Веригина. Что за легкомыслие, право?! Разве так можно… хотя, с другой стороны, откуда ж ей было знать? Мельком взглянув на часы и вспомнив о том, что надо собираться, Александр задумался, как лучше поступить. Естественный душевный порыв мужа остаться на весь сегодняшний день дома рядом с заболевшей женой ожидаемо схлестнулся в его душе с долгом врача перед пациентами, теми, которые уже наверняка ждут его помощи в больнице. Тут-то и вспомнился недобрым словом проведенный накануне впустую – в плане работы, конечно – вечер. Не поленись он тогда вернуться после приюта обратно, наверняка, и дел на сегодня было бы меньше, а значит, раньше и освободился бы. А так – еще неизвестно, что там сейчас. И как надолго затянется. Дотянувшись до противоположной стороны кровати, Веригин достал свободный край одеяла, свернул его посередине и накрыл Ольгу еще одним слоем, чтобы хоть немного согреть. Затем сел рядом с нею. - Вот, так будет потеплее, да? – сочувственно улыбнувшись, он коснулся тылом кисти ее пылающей щеки: то ли мимолетная ласка, то ли просто еще одна попытка оценить, как сильна лихорадка. – Оля, послушай, ты ведь поймешь меня правильно, если я скажу, что буду вынужден сейчас тебя ненадолго оставить? Там, в больнице, - он неопределенно дернул подбородком в сторону окна, где едва занимался новый день, - тоже больные люди, я им нужен… как и тебе, я знаю. И потому постараюсь закончить все дела так быстро, как только сумею. А пока меня не будет, за тобой присмотрят Варвара и Даша, я прямо сейчас отдам все необходимые распоряжения и велю с тебя глаз не спускать. Хорошо? Ты… не обидишься на меня за это? Пристально всматриваясь в ожидании ответа в блестящие и непривычно темные из-за расширенных зрачков глаза жены, Александр вновь взял ее руку, и осторожно прижался губами к горячей сухой ладони. Рассудком он был уверен, что поступает правильно, но в сердце своем, все равно отчего-то ощущал себя конченым мерзавцем…
Ольга Веригина: Ольга согласно кивала на все его вопросы. Говорил он с ней как с маленьким и неразумным ребенком, которому нужно все разъяснить, будто сама Ольга не понимала, что ему нужно идти. Впрочем, ответить, возмутиться или разозлиться сейчас она не могла – сил не было даже простое «да» или «нет» произнести. Когда, спустя может быть минут десять, может быть чуть большее время, в комнату вошла Дарья, неся поднос с чашкой и какими-то склянками, Оля опять дремала. Впрочем, это состояние больше походило на издевательство. - Ох, Ольга Дмитриевна, что же вы так, не убереглись. Ответа не последовало. Пожав плечами, девушка поставила на столик возле кровати поднос и начала что-то там приготавливать. И будто от излишнего старанья, звякала то склянкой, то ложкой о чашку. Оля терпела эти звуки, хотя хотелось полной тишины, хотелось остаться в темноте. Даша же, как назло, раздернула занавески, впуская утренний свет. - Вот, Александр Глебович, велел давать вам это пить каждые три часа. Остальное, сказал, сам вам даст, когда вернется. Ну, Ольга Дмитриевна, вы как ребенок, право слово! Вылезайте из-под одеяла. Вздохнув тяжело, Оля повернулась на спину и приподнялась в постели. Даша подложила ей под спину подушки и поднесла чашку с питьем. Болеть Оля не любила, хотя вряд ли найдется человек, который получает от этого удовольствие. Но и болела она крайне редко, пара легких простуд, которые довольно быстро проходили. В таких случаях Саша выписывал ей разные микстуры, и она проводила в своей спальне пару дней, попивая липовый чай, читая книжки и, в общем-то, наслаждаясь небольшой передышкой в светской жизни. Нынешнее ее состояние было не похоже на прежние ее простуды и как же хотелось, чтобы оно поскорее прошло. Выпив лекарство, Оля откинулась назад и поморщилась, когда посмотрела в сторону окна. - Прикрой шторы, - только и сумела выдавить из себя она. Даша выполнила ее просьбу и сказала, что спуститься за завтраком для нее – Варвара приготовила жидкой каши. Но когда девушка вернулась, хозяйка спала. Проснувшись, Оля могла бы попенять себе в будущем быть осторожной в своих желаниях, так как мучивший ее озноб и дискомфорт в горле прошли. Им на смену пришла удушающая жара, жажда. Губы саднило и они растрескались, а глаза начали слезиться. Но попенять она самой себе была не в силах, мысли путались, и она едва понимала, где находится. В комнате было совсем темно, хоть из приоткрытой двери сочился тусклый свет коридорного ночника, а вокруг царила полнейшая тишина. Через какое-то время до Ольги донесся легкий скрип ступеней, а после в щель двери просунулась Дашина мордашка. - А, проснулись. Как вы?... - Ольга Дмитриевна только рукой поманить Дашу смогла, а та, даже близко подойдя к ней едва расслышала, что той хочется пить, - Боже! – вырвалось у девушки, когда она помогая Оле сесть, дотронулась до нее. Кожа была сухая и настолько горячая, что можно было обжечься. Дав напиться воды, Даша вылетела из Олиной комнаты и кинулась в кухню, где пересказала Варваре, что с хозяйкой творится. - Ты ступай, одевайся, да за доктором беги. А я пока ее водкой оботру.
Степанида Лисицына: День в больнице нынче выдался особенно суетливый, но Стеша не жаловалась. Как ни странно, она даже любила их вот такие, когда ни на минуточку даже не присесть. Вернее, странного в том совсем не было. Ведь именно в такие трудные дни она больше всего времени проводила вместе с Александром Глебовичем, больше всего ощущала себя ему необходимой. Пусть пока и не совсем так, как этого хотела, но для по-настоящему и бескорыстно любящего сердца и такое – отрада. Потому, даже несмотря на то, что к полудню ноги уже вовсю гудели от бесконечных поручений, ради которых пришлось набегать уже, поди, не одну версту по всей больнице и прилегающей к ней территории, а поясница неприятно – и непривычно – ныла от постоянного напряжения, Стеша еще долго пребывала в великолепном расположении духа и буквально парила над землей, чувствуя, что способна свернуть горы. Немного расстраивало лишь то, что тот, ради кого она на это была готова, казалось, нынче вовсе и не замечал ее стараний. Хотя обыкновенно много хвалил, всячески поддерживал и от души благодарил. Сегодня же вот, словно туча мрачная нашла: и не говорит почти, не шутит, как обычно, знай себе, работает без отдыха, словно автомат. Даже от угощения Стешиного отказался, много дел, дескать, а он нынче пораньше уйти должен. Куда и зачем уйти – это Стеше тоже было неизвестно. А спросить не решалась. Вообще ни о чем спрашивать не решалась, видя такое настроение, хотя вежлив Александр Глебович был, как и всегда, безупречно. Да только ей от этой вежливости отчего-то не по себе становилось, холодно на душе. Будто в разлуке, хотя вот же он, любимый, рядом, руку протяни – коснешься! Так что после обеда – которого, впрочем, сегодня не случилось ни у доктора, ни у самой Стеши, настроение начало портиться и у нее. Потому по длинному больничному коридору, направляясь за новой порцией готового перевязочного материала в отведенную сестрам милосердия комнатку, она уже не летела, как обычно, а скорее – понуро брела в тот момент, когда навстречу ей вдруг попалась какая-то девушка. По внешности и одеянию – из простых, но не крестьянка, та, напротив, шла очень быстро, почти бежала, суетливо оглядываясь при этом по сторонам. - Здесь нельзя ходить посторонним, любезная! – завидев перед собой незнакомку, привычно вскинулась Стеша. С тех пор, как Александр Глебович возглавил больницу, с этим здесь стало по-настоящему строго. Не из-за самодурства, а пользы ради – меньше разного чужого народу, меньше инфекции. Меньше инфекции – реже заражения. Быстро убедившись в правоте доктора, и все остальные стали гораздо более ревностно, чем прежде, следить за исполнением санитарного режима. - Но вы, может, потеряли кого, или заблудились? – заметив ее растерянность, сестра Лисицына смягчилась. – Могу я вам помочь? - Доктора бы мне, сестричка! Александра Глебовича! - А, так вам тогда надо не сюда, а вначале в амбулаторию. Доктор здесь не принимает. Давайте, я вас провожу! - Ой, правда, проводите? Ну спасибо вам! – с громким вздохом облегчения, девушка пошла следом за Стешей, вынужденной временно отклониться от выбранного прежде маршрута. – Только я, того… не больная! – обернувшись, барышня Лисицына вновь посмотрела на нее с некоторым удивлением. – Нет! Даша я, у доктора в доме работаю, супруге его Ольге Дмитриевне прислуживаю, ну и так еще кое-что по хозяйству делаю. А она-то нынче с утра хворая, бедняжка. «Так вот, оказывается, в чем всё дело!» - подумала Стеша, чувствуя, что умрет от любопытства, если обо всем тотчас же не узнает. Однако виду – больше, чем следовало – разумеется, не подала. - Ольга Дмитриевна заболела? Какое огорчение! А что с ней? - Так корь же, представляете?! Я сроду не думала, что этим не только детки болеют! А Александр Глебович сказал, что взрослым оно еще хуже дается! И меня сразу спросил, болела ли, и Варвару – она кухарка наша!.. А то, говорит, зараза эта страшная! Но если болел, то потом… - Я знаю, знаю, - нетерпеливо перебила ее Стеша. – И что же, плохо ей совсем, твоей барыне? - Ой, плохо, сестра! Утром еще было плохо, а сейчас совсем худо. Хоть мы всё и делали, как доктор велел. И я, и Варвара! Вот она-то мне и велела: «Беги скорее к нашему Александру Глебовичу, а я пока хозяйку водкой натру! А то жаром ее совсем спалит!» А куда бежать, я тут сроду не была! Я вообще больниц, да лекарей сызмальства боюсь! Кроме разве что нашего барина, он добрый… - Это верно, - откликнулась Стеша, чьи мысли уже текли в совершенно определенном направлении. Корь, конечно, не самая страшная из болезней, с сожалением думала она. Хотя, осложнений у нее все же достаточно, причем, таких, что мало не покажется никому. Вот бы и здесь повезло… Но о подобном счастливом стечении обстоятельств пока можно было только мечтать. И то – про себя, затаив мечту в самом дальнем уголке сердца. Чтобы не спугнуть. - Одну минуту! – обернувшись к Даше, она скрылась за дверью приемной амбулатории и почти сразу вернулась. – Доктор сейчас выйдет, подожди немного здесь. А мне нужно идти. В сестринской, куда Стеша все-таки пришла, спустя еще несколько минут, обедали, устроившись вдвоем за маленьким столом, акушерка Серафима и еще одна сестра милосердия, Анна Ивановна Добржинская. Давно овдовевшая и бездетная, не имея потому особой надобности заниматься домом, она в основном брала ночные дежурства, но в дни таких авралов, как сегодня, без лишних просьб оставалась помогать и после смен, за что, впрочем, как и за кроткий, добрый нрав, ее любили не только больные, но и все коллеги. Даже Стеша, к которой сестра Добржинская, в силу возраста, относилась почти по-матерински. Вот и теперь, едва завидев ее на пороге, сразу предложила присоединиться к трапезе: - Поешьте с нами, детка! Целый день ведь на ногах, разве можно? - Спасибо, Анна Ивановна, вы сами лучше пока угощайтесь пирожками, там, в корзинке в моем шкафу стоят, их много, я для всех пекла, просто достать времени не было… И сейчас совсем нет, - улыбнулась она виновато, - Александр Глебович просил еще шариков марлевых, да салфеток чистых в амбулаторскую перевязочную принести, там все использовали. А у нас ведь тут еще целый огромный запас… - Совсем загонял он тебя, Стешка! – покачала головой Серафима, окидывая критическим взглядом худенькую фигурку девушки, во весь свой небольшой рост вытянувшейся сейчас к верхней полке шкафа, где и хранили сделанные, как обычно, в минуты досуга, уже готовые материалы для перевязки. - Это ничего! – вновь улыбнулась она в ответ, раскрывая один из стерилизаторов и извлекая оттуда плотно набитые аккуратно нарезанными и сложенными двумя разными особыми способами кусочками марли полотняные мешочки. – Мне только в радость ему помогать! После чего, быстро убрала стерилизатор на место и выпорхнула из сестринской прочь. - Ох, как бы только радость та горестью не обратилась! – тихо буркнула ей вслед Серафима. – Известное ведь дело… - Ну что вы такое говорите, право! – покачала головой Анна Ивановна, глядя на нее с укоризной. – Доктор – приличный человек, он никогда… Да и Стеша – серьезная девушка. - Она-то, может, и серьезная, зато мамаша ее покойница, ой, какая несерьезная была! А яблочко от яблоньки, сами понимаете! - Не понимаю! – отрезала сестра Добржинская и, нахмурившись, поднялась из-за стола. – Не понимаю, зачем говорить плохо о тех, кто давно умер. И про живых зачем гадости, не понимаю, особенно у них за спиной!
Александр Веригин: *вместе со Степанидой Андреевной* Начавшись известием об Ольгиной болезни, этот день и в больнице, куда Александр Глебович даже после того, как отдал прислуге необходимые распоряжения, отправился с тяжелым сердцем, никак не мог выдаться простым. Однако когда уже после полудня число больных, которых он выслушал, осмотрел, успокоил советом и отпустил домой, или, напротив – уложил в палату, лишь по предварительным подсчетам Савельича, стало подбиваться к седьмому десятку, все-таки начал понемногу беситься, в очередной раз уверившись, что единственный и неизменный во все времена закон Вселенной, который работает также всегда и при любых обстоятельствах – Закон Подлости. Внешне это, впрочем, почти никак не проявлялось. Во всяком случае, в это искренне хотелось верить самому Александру Глебовичу, который даже теперь не желал опускаться до того, чтобы срывать досаду на коллегах, а тем более – на пациентах. Хотя нервировали нынче и те, и другие. Даже Стеша, которая обычно выполняла поручения едва ли не раньше, чем Веригин успевал, подумав, высказать их вслух, сегодня казалась на удивление медлительна. Куда вот, спрашивается, можно запропаститься так надолго, если до сестринской и обратно – пять минут небыстрым шагом?! А между тем, ее возвращения ждет не только он сам, но и двое пациентов. На редкость, к слову, неприятных типчиков, подравшихся нынче утром на ножах в трактире то ли на почве каких-то амурных дел, то ли просто по пьянке – Веригин не понял, да и вникать уже не хотел, и приведенных за шкирку на лечение перед доставкой в околоток здоровяком-городовым. Штопать пришлось обоих – сперва жертву, потом нападавшего. На нем-то и закончился приготовленный заранее перевязочный материал, за которым пришлось срочно послать Стешу, а та вдруг, как назло, провалилась, точно ушла не за марлей с бинтами, а не иначе, как за чьей-то смертью! Меж тем, малость отдохнувшие от драки мужики потихоньку трезвели, но, даже со связанными за спинами руками и растащенные по разным углам, глядели друг на друга исподлобья волками, потому Веригин теперь только и мечтал, чтоб как можно быстрее от них избавиться – помощь оказана, существенного вреда здоровью нет, а дальше пусть разбираются в полицейском околотке. - Что-то вы сегодня не слишком торопливы, Степанида Андреевна! – завидев ее, входящей в манипуляционную, он все-таки не удержался от язвительного замечания, особенно, когда увидел, что девушка явилась с пустыми руками. – Ну что это? Где перевязка, которую я просил? Тут-то и выяснилось, почему поручение не исполнено, а Веригин – во второй уже за сегодня раз – ощутил себя абсолютной свиньёй. Пусть и повод другой, и дама, но стыдно, тем не менее, одинаково. - Да, скажите, что я сейчас выйду… и простите за резкость. Кивнув, Стеша тотчас убежала обратно, и Александр Глебович, еще раз убедившись, что оба дебошира под надежным присмотром Савельича и жандарма, тоже позволил себе ненадолго отлучиться. - Что ты, Даша? – спросил он, обращаясь к метнувшейся было к нему девушке, которая, впрочем, тотчас и замерла, испуганно косясь на основательно забрызганный кровью – спасибо последним двум пациентам – халат, который Веригин, естественно, еще не успел переменить. – Ольге Дмитриевне хуже? - Хуже, барин! Еще как хуже! – и далее на голову доктора вновь был высыпан ворох деталей и подробностей, лишь малая часть которых имела для него практическое значение. Впрочем, чтобы заволноваться, хватило и их. - Ладно, ясно, - устало потерев лоб, Александр нахмурился и вздохнул. – Варвара все правильно сделала. И то, что тебя прислала – тоже верно. Ты сейчас обратно домой ступай, а я – следом, только закончу с последним пациентом, - «Надеюсь, что последним», - мелькнула мысль, - это недолго. А хочешь – дождись меня. - Не, барин, побегу я, а то тётка Варвара заругает, что так долго шастаю! Вдруг ей помощь какая нужна, опять же… - Как знаешь. Отпустив ее, Александр вернулся в манипуляционную. Вскоре туда прибежала, на сей раз со всем, что нужно, Стеша. И все вместе они закончили начатое. Оба драчуна были надлежащим образом обработаны, перевязаны и вновь переданы на руки городовому, уведшему их прочь за пределы больницы, а Веригин, в конце концов, получил возможность завершить этот, казавшийся уже бесконечным, день. Торопливо скинув халат, отмыв руки и приведя себя в относительный порядок, уже спустя четверть часа, он спустился по ступенькам у главного больничного входа и тут вновь увидел перед собой сестру Лисицыну. - Вы-то почему еще здесь? Я ведь отпустил? - Да, я уже ухожу, - откликнулась Стеша, шагая, меж тем, ему навстречу. – Только прежде еще спросить хотела, может, вам моя помощь какая-то нужна? - Не понял… - Я узнала… случайно, что ваша жена больна, вот и подумала, возможно, понадобится особый уход? Слуги – они ведь только слуги… - А, нет, спасибо, - узнав, в чем дело, Веригин благодарно улыбнулся. – Полагаю, что втроем мы там управимся. Да и вас мне уже стыдно так беспощадно эксплуатировать. И без того сверх всякой меры. - Да я для вас что угодно сделаю, доктор, неужели не знаете?! – воскликнула вдруг Стеша и затем сразу умолкла, потупившись. Замолчал ненадолго и Александр, внимательно на нее взглянул, словно пытаясь что-то понять, однако ж – так и не понял. Или не захотел… - Знаю, и искренне благодарен вам за это, Степанида Андреевна… А теперь уж простите, пойду, всего доброго! Дома, где Веригин, ради экономии времени поймав возле больницы первого попавшегося извозчика, оказался уже через пять минут после этого разговора, было непривычно тихо. И дело даже не в том, что еще утром, уходя на работу, он буквально на пороге развернул вернувшихся завершить начатую накануне работу мебельщиков – не хватало Ольге еще и в жару слушать, как они стучат своими молотками. Тишина была какой-то особой, будто неживой. Неприятной. Сбросив пальто, но прихватив с собой саквояж, Александр быстро взбежал вверх по лестнице и далее – тоже почти бегом – добрался до спальни. - Барин, ну наконец-то! Заждались уж! – обрадовалась Варвара, которая в момент его появления сидела на табуретке, едва уместившейся в узком проеме между стеной и новой кроватью. – Ну вот, барыня, голубушка, и вернулся ваш муженек, сейчас он вас полечит! Как следует, не то, что мы тут… Пойдем-ка, Дашутка, мы теперь на кухню, да по-быстрому хоть чего на обед приготовим, а то ведь и отойти было некогда! – с трудом выбравшись на более просторное место, она поманила за собой горничную, которая тоже присутствовала в комнате – тихо, словно мышь, сидела на краешке кресла в противоположном углу. Посторонившись в дверях, Веригин молча пропустил обеих женщин, а затем, наконец, сам подошел к кровати, где, разметавшись, среди одеял и подушек, дремала его Ольга. Пнув табуретку подальше, он сел прямо на край постели, поближе к ней и, склонившись, негромко окликнул по имени. - Ну что ж ты без меня совсем разболелась, а? Видишь, что случается, если не слушать мужа-зануду? Она медленно открыла глаза и попыталась что-то сказать в ответ, но тут же болезненно зажмурилась, а потом закашлялась. - Ладно уж, молчи! После расскажешь, как я неправ, – чуть улыбнувшись, Александр склонился еще ниже и губами попробовал ее лоб. Похоже, Варварино обтирание понемногу начинало действовать. – Скоро станет чуть легче. А вот послушать легкие нужно прямо сейчас. Давай, помогу тебе присесть?
Ольга Веригина: Следующие три дня были сущим мучением не только для больной, но и для ее доктора, который теперь почти неотлучно дежурил у ее постели. Когда бы Оля ни открыла глаза, он был рядом – бодрствующий или дремлющий в кресле возле окна. Впрочем, поручиться за то, что Саша не отлучался из комнаты она не могла. Потому что хоть и спала тоже совсем немного, в ясном сознании была еще меньше. Все эти три дня жар то накатывал – и тогда Ольга мучилась в бреду, то отступал и, изнуренная, она отключалась. Когда же сознание возвращалось, начинало казаться, что эта пытка продлится вечно, или наоборот – кончится очень быстро, оборвав связь с жизнью навсегда. Особенно часто так думалось, когда ее донимали приступы кашля, которые не прекращались, даже когда в легких уже не оставалась воздуха, а тело сковывали спазмы. И только Саша, проводивший над ней какие-то манипуляции, мог прогнать это страшное ощущение. Однажды, после такого вот приступа, обессиленная Ольга полулежала на подушках и пыталась отдышаться. Муж готовил очередное лекарство – она только слышала, как он аккуратно размешивает его в стакане, потому что ни повернуть головы в его сторону, ни даже пошевелить ресницами, не было сил. Но когда он попросил ее приподняться, чтобы выпить микстуру, все же раскрыла глаза, пытаясь сосредоточить взгляд на его серьезном лице. - Не могу я больше это пить, - просипела она, и попыталась увернуться, когда муж поднес к губам стакан с бурой жидкостью. Но Саша руки с питьем не убрал, терпеливо ждал, а она вдруг впервые рассмотрела, что под глазами его залегли глубокие усталые тени. - Это бесполезно… Кажется, завтра я умру… Я видела отца… Он сказал - нам есть о чем поговорить и времени теперь будет предостаточно. Действительно, в бреду ей являлись совершенно странные образы и видения, которые казались гораздо более реальными, чем сама реальность. Ей привиделся отец на веранде их дачного дома, который вроде и не сердился на нее. Ей мерещился Анри с тем самым чернильным пятном на рубашке, которое она оставила ему на память, только в какой-то момент фиолетовый цвет чернил сменился ярко-алым, кровавым и шатаясь и бледнея, Анри провалился в горящую пропасть. «К чертям!» - подумалось тогда Ольге и она решила, что ему там самое место. Потом она видела бал у Гнездовых, только какой-то странный – там ее преследовал горячий и острый, как кинжал, взгляд девицы, имя которой она никак не могла припомнить. Но стоило ее кошмарам стать совсем уж невозможными, как их что-то или кто-то гнал прохладной и уверенной рукой. Руку эту она узнавала теперь, когда не спала. Ведь это она держала сейчас перед ее губами тот самый стакан с микстурой. - Завтра все кончится, - упрямо прошептала Оля, но все же подчинилась мужу и выпила лекарство. - А что ты будешь делать после? – мысли ее путались и она уже не понимала слов, которые прозвучали ей в ответ, снова проваливаясь в зыбкую бездну, где кружились знакомые и страшные образы.
Александр Веригин: Как это – что? Вначале, конечно, закажет благодарственный молебен в честь избавления, ну а после – сразу в Париж, развлекаться, пить шампанское и смотреть канкан… Излишки язвительности, в принципе, никогда не были особенно присущи Веригину по характеру, но теперь, когда усталость последних дней множилась на почти трехдневную же бессонницу, ирония, на которую он еще был способен, вряд ли могла оказаться слишком уж доброй. Впрочем, злился Веригин нынче не на жену, а все больше на себя самого – за то, что как ни старается, а все одно не может полностью избавиться от мыслей, которые та вдруг, сама того не подозревая, озвучила. Хотя теперь, когда диагноз окончательно ясен, а само течение болезни – вполне заурядно, и не должно, в конечном счете, привести к серьезным осложнениям, если не случится ничего экстраординарного, это совершенно нелепо. Весь врачебный опыт, логика событий и, наконец, разум и здравый смысл Александра нынче противостояли этому единственному «если», но битва, тем не менее, шла пока с переменным успехом. Он все равно волновался за Ольгу. Нет, он за нее боялся. А значит – все еще считал своей. Или, может быть, снова? В течение всех этих месяцев в Черном Яре он уже не раз пытался анализировать, что же на самом деле испытывает к Ольге теперь? Очевидно ведь, что ярость и обида первых дней давно притупились. Да и в принципе не склонен он был к подобным африканским страстям – чтобы, к тому же, еще холить и лелеять их в сердце своем в течение долгого времени. Последнее вообще попахивает паранойей, но таких черт в характере своем Александр Глебович никогда, вроде бы, не замечал. Да и окружающие тоже, что особенно ценно. Потому, верно, и та рана, что была нанесена ему Ольгой, заживала довольно быстро. Вспоминая теперь, порой, как убеждал себя, что никогда не простит ей предательства, разве что когда-нибудь сможет о нём забыть, Веригин с удивлением понимал, что в действительности все происходит ровным счетом наоборот: ни на миг не забывая, что Ольга ему изменяла, он уже давно на нее за это не злится. К тому же, теперь даже готов признать, что, возможно, и сам в какой-то степени невольно поспособствовал ее измене. Чем? Ну, хотя бы тем, что лишь однажды отважившись открыть ей свои чувства, в дальнейшем держался так, будто совершил тогда нечто постыдное. Отдался слабости. И потому всей своей дальнейшей жизнью обязан искупить этот позор. А Ольга… она ведь просто женщина. И потому не всегда способна ценить поступки, которые лишены завлекательной обертки красивых слов и жестов. Равно как и понимать, что наличие такой обертки далеко не всегда гарантирует вкусную конфету под ней… Такое знание обычно дарует нам лишь жизненный опыт. Которого у Ольги – в отличие от него самого – не было. Потому и судить ее поступки по собственным мерилам, возможно, было не совсем верно. Что, впрочем, не отменяло факта ее предательства. И вспоминая о нём, Александр всякий раз тотчас же вновь отодвигался от почти незаметной, но определенно существующей грани между отсутствием чувства обиды и прощением – настоящим. Сил для которого, быть может, уже и хотел бы, да только пока все еще никак не мог в себе изыскать. …Поморщившись и покапризничав еще, словно малый ребенок, Ольга все-таки проглотила очередную порцию микстуры с ипекакуаной. Убедившись в этом, Александр удовлетворенно кивнул и, отставив на тумбочку опустевший стакан, ласково проговорил: - Ну что ты городишь, глупенькая? Не умрешь ты ни завтра, ни послезавтра… ни еще много-много дней вперед. «А вот я – вполне возможно, если хотя бы немного не подремлю перед тем, как идти утром на работу» - почти серьезно подумал он, спустя несколько минут, когда жена вновь задремала. После чего тихо обошел кровать и осторожно, чтобы не потревожить, улёгся со своей стороны. Прямо в том, в чем был, даже не раздеваясь. Какая, в сущности, уже разница... Увы, внеся коррективы в обычный распорядок жизни, Ольгина болезнь отнюдь не отменяла необходимости хотя бы на несколько часов ежедневно показываться в больнице. Вот и завтра… вернее, уже сегодня, Александру предстояло подняться, как всегда, в семь, затем привести себя в порядок и снова идти работать. Тем не менее, прежде, чем отключиться, он еще зачем-то – вероятно, по привычке, взял какую-то книгу и даже раскрыл перед собой, не видя ни текста, ни даже того, что он перевернут вверх ногами…
Ольга Веригина: *при поддержке дорогого супруга* Когда она проснулась в следующий раз, то сразу ощутила перемену в своем состоянии. Жар прошел и теперь уже насовсем. Да, в предыдущие дни он тоже иногда отступал, но она знала, что он ждет возможности снова напасть на нее, как хищник на ослабевшую добычу. Теперь же ей даже дышать стало легче, хотя кашель никуда не делся, и голова все еще походила на пустой горшок, в котором что-то гулко гудело. Зудела кожа, как если бы она пересохла, что было вполне естественно, ведь жар иссушил ее организм не только изнутри. Вздохнув пару раз глубоко, Оля повернула голову и увидела Сашу. Он полусидел на другой стороне кровати, вытянув ноги. На коленях лежала раскрытая книга, но он не читал – устало уронил голову на грудь и дремал. Но все равно казался таким уставшим, будто сон этот не мог служить ему отдыхом. Стараясь не разбудить мужа неосторожным движением, Оля чуть-чуть приподнялась на подушках и повернулась на бок, по-прежнему не сводя с него глаз. Она не помнила, сколько прошло с момента начала ее болезни, но по всему выходило, что это время Саша полностью провел рядом с ней, хоть в этом не было такой уж необходимости. Разве не сделали бы Варвара и Даша все, что он им сказал? Разве не был он нужен в больнице? Представив, сколь многим Александру пришлось поступиться, чтобы быть при ней Оля вдруг почувствовала, что глубоко тронута этой заботой. И эта благодарность, как раскрывающийся под теплым весенним солнцем, все больше наполняет сердце. Глаза ее защипало и вдруг в уголках появились неожиданные слезы. Оля шмыгнула носом. И то ли этот звук разбудил Сашу, то ли его сон оборвался естественным образом, но он внезапно вскинулся и испуганно посмотрел в ее сторону. Она ему улыбнулась в ответ и потерла ладонью глаза, чтобы скрыть следы слез, а после просипела, оправдываясь: - Слезятся немного. - Мм-м? – открыв глаза, Александр резко сел в постели. – Слезятся… да, так может быть, - еще не до конца вписываясь в реальность, повторил он следом за женой, помолчал еще пару мгновений, глядя прямо перед собой, потом потер глаза и, наконец, уже совершенно проснувшись, повернулся к ней. – Давно не спишь? А почему меня раньше не разбудила? Отложив в сторону книгу, которая неведомо как оказалась у него на коленях, он придвинулся поближе к Ольге и автоматически слегка сжал пальцами, измеряя пульс, ее запястье, выпростанное из-под одеяла – за время болезни из просто очень тонкого оно превратилось в почти прозрачное; затем – попробовал лоб. Жар почти спал. Да и выглядела она явно бодрее, несмотря на красноватые пятна сыпи, которые обильно покрывали кожу и были хорошо заметны на тех нескольких участках тела, которые не были скрыты одеялом. - Как там Дмитрий Платонович? Не изъявляет пока более желания пообщаться? – явно не понимая, в чем дело, Ольга слегка нахмурилась. И тогда он коротко пояснил, что имеет в виду, воздержавшись, впрочем, от упоминания о том, как она собиралась сегодня умирать. Не из суеверия, а так, на всякий случай… - Не решилась тебя разбудить, ты выглядел таким утомленным. Впрочем, и теперь тоже. Тебе бы выспаться. Всегда гладко выбритая кожа его щек покрылась заметной щетиной, напоминая карандашную штриховку, волосы были взъерошены, а под глазами залегли темные круги. Ни при каких обстоятельствах он не позволял себе появляться ни дома, ни тем более на людях хоть сколько-то неопрятным. А вот теперь, видя его таким, Оля рассмотрела в нем вполне живого человека, не правильного и сдержанного, каким он привык казаться, но несколько растерянного и уставшего. И ей захотелось его обнять – может из чувства благодарности за заботу о ней в эти дни, но возможно это был тот же необъяснимый порыв души, что случился с ней накануне болезни, когда ей так хотелось прикоснуться к его лицу. Только она так и не сделала желаемого, а просто позволила Саше проверить ее пульс, чуть улыбнулась ему в знак благодарности и сильно удивилась, когда он вдруг помянул ее батюшку. Она не помнила, что ей мерещилось в эти дни и сколько было этих дней. Саша сказал, что прошло три, а ей думалось, что целая жизнь. - На том свете высплюсь, - мрачновато откликнулся в ответ Веригин. Тем не менее, настроение его, пожалуй, впервые за эти дни было превосходным. Это отчетливо читалось по его лицу и слышалось в привычном спокойном тоне голоса. Поднявшись на ноги, он вновь был вынужден обойти кровать, чтобы приготовить для жены утреннюю порцию микстуры – все необходимое для этого стояло на тумбочке с ее стороны. При этом успел краем глаза поймать в зеркале над комодом свое отражение: - Да ты права, выгляжу, и верно, как разбойник с большой дороги, - с ухмылкой наскоро пригладив взъерошенные волосы, Александр потянулся за пузырьком с настойкой, а Ольга при ее виде вновь жалобно сморщила нос и запротестовала. - Ну это просто надо сделать, малыш! – сказал он, поднося к ее губам стакан, и не сразу даже обратив внимание, какое именно слово только что сорвалось с его собственных. Когда же понял, почему-то донельзя смутился, отвел глаза в сторону. Никогда не были заведены между ними эти глупые нежности, но видно уж очень, и правда, напоминала теперь Ольга ту маленькую девочку, которой Александр, конечно, никак не мог знать, но о которой теперь почему-то все чаще думал, когда пытался вообразить, какой его жена была в детстве. И насколько, например, на нее могла бы оказаться похожей их гипотетическая дочь… - Молодец, - лишь отставив стакан, он вновь осмелился взглянуть на Ольгу, надеясь, что та не заметила его смятения. – Но одними микстурами жив не будешь и на поправку быстро не пойдешь. Сейчас скажу Варваре, чтобы что-нибудь для тебя приготовила. А сам, тем временем, приведу себя в божеский вид. - Постой, - прежде чем он успел отойти от постели, Ольга перехватила его руку и сжала ее, - Спасибо, Саша, что так терпелив со мной, - и притянув его ближе к кровати, коснулась губами иго пальцев и тут же обмерла, только теперь увидев собственную руку, а точнее – кожу на ней. Содрогнувшись всем телом, Оля выпустила руку мужа, но тут же опомнилась и решила скрыть свой страх за приступом кашля, вызвать который оказалось очень даже легко, - Все хорошо, иди. Позови только Дашу ко мне, пожалуйста. Когда муж покинул комнату, Оля вытянула обе руки перед собой и с неподдельным ужасом разглядывала их по очереди, развязала затем тесемку на рубашке и глянула на свою грудь – страх расползался холодом по жилам. И когда в комнате появилась радостная Даша, Ольга ее веселья разделить не смогла. - Как же хорошо, что вы поправляетесь! Александр Глебович сказал, что вам теперь лучше, а то, бедный, как он эти дни переживал! Хотите чего-нибудь особенного, я тетке скажу – она вам приготовит. - Зеркало дай! - Зеркало? – девушка запнулась, посмотрела на хозяйку и затараторила, - Зачем оно вам. Вот умоемся с вами, причешемся, сменим рубашку, тогда поглядитесь, а сейчас на что смотреть? Я вам принесу молока лучше, теплого с медом, хотите? - Зеркало дай! – резко ответила Оля, и никогда прежде не слышавшая от нее грубого слова, Даша обмерла и попятилась к трюмо, где и нашла искомый предмет. А после протянула Ольге Дмитриевне. Та, схватив ручку зеркала обеими руками, резко поднесла его к лицу. - Бог мой! – одними губами прошептала она и не могла отвести взгляда от ужасного портрета – лицо ее покрывали ужасные красные пятна, с мелкими пупырышками, где-то они шелушились и выглядела Ольга самым ужасным образом. Она, которая была когда-то одной из первейших красавиц Петербурга. И ведь красотой свой гордилась по праву, так как дана она была ей природой и никаких искусственных ухищрений не требовала. Да только, видно срок этой красоте вышел и теперь вот оно искупление за все ее грехи. Тут ей сразу вспомнилась мадам де Мертей. Жестоко ее наказал автор, а ее создатель так же поступил и с ней. Выронив зеркало из рук, Оля жалобно застонала и закрыла лицо руками. - Ольга Дмитриевна, да что вы! Вот ведь, чего распереживались. Это ведь пройдет скоро, хотите хоть мужа вашего позовем и он скажет. - Нет! Не хочу, чтобы… «…Чтобы он видел меня такой?! Так уже три дня как видит. От того так и ласков был, пытался подсластить горькую пилюлю!» Оля была готова разрыдаться, только гордость удерживала ее от этого. Но Даша, видно решив не умолкать, продолжала что-то там говорить. Оля ее плохо слушала, но в какой-то момент подняла на нее глаза. - Да-да, Ольга Дмитриевна, вот ведь вы даже и не заметили бы, а я была хуже вас облеплена. Мамка моя мне лицо травяными примочками обкладывала и все быстро прошло. Хотите и вам такой настой заварю? Будете краше прежнего! - Хочу, - жалобно произнесла Оля, которая все еще не верила, будто такое вот уродство может когда-нибудь ее покинуть.
Александр Веригин: * вновь ни шагу без благоверной* На кухне, тем временем, происходила своя драма. Узнав, что Ольге Дмитриевне полегчало, Варвара на радостях тут же принялась метать на стол все, что успела приготовить со вчерашнего вечера и нынче с утра. Веригин же предполагал, что жене сегодня – и еще несколько дней после сегодня, проглотить каждый кусок будет все равно, что совершить маленький подвиг. И настаивал, что вовсе пока не нужны ей ни Варварины суточные наваристые щи, ни вкуснейший, недавно из печи, пирог с вареной курятиной, ни даже тыквенная каша, протомившаяся в той же печи всю минувшую ночь. - Да пойми ты, глупая баба! – не выдержав, в конце концов, ему даже пришлось повысить голос. – Организму Ольги Дмитриевны силы сейчас нужны, чтобы быстрее восстановиться, а не на то, чтобы переваривать кучу разной еды! - И чего? – не сдавалась кухарка, распаляясь в ответ. – Где ж ему, бедному, те силы взять, коли жрать ничего не дают?! - Как это ничего? Я ведь сказал: куриный бульон дай, но только пустой! А к нему несколько гренков белого хлеба. Поверь, этого ей будет достаточно! Ну и морсу брусничного после в кувшин нальешь и подашь, чтоб пила побольше – это тоже надо. - И так одна вода сплошная! – буркнула Варвара, но спорить больше не стала, со вздохом принялась цедить через чистую тряпицу бульон, оставшийся от пошедшей в пирог курицы. Но чашку при этом выбрала самую большую в доме, так как в сердце по-прежнему кипела от возмущения и несогласия с новомодными методами Александра Глебовича. Поначитаются, вишь, своих книг мудреных, заграничных, а потом больных голодом морят… Манёвр этот Веригин, конечно, заметил. Но, уже вполне успокоившись, лишь усмехнулся ее упрямству, понимая, что происходит оно не из вредности, а единственно – от желания позаботиться и помочь. И на что же тут ругаться? - Вот, держите свой бульон! – едва ни с размаху брякнув перед ним поднос через те четверть часа, за которые сам Александр успел умыться, побриться и даже переодеться в свежую одежду, Варвара, задрав подбородок, демонстративно отвернулась к окну. - Спасибо, - невозмутимо подхватив его со стола, он с беззаботной улыбкой отправился обратно к жене, намереваясь перед уходом на работу собственноручно ее накормить, а между делом – еще и повеселить рассказом о недавнем споре и о Варвариных проделках. Однако, едва ступив в спальню, и увидев вновь перед собой Ольгино лицо, на котором, отражались сейчас, кажется, все беды и горести этого мира, тоже немедленно помрачнел и поинтересовался, что случилось. Когда же, вместо ответа на вопрос, та вдруг с головой нырнула под одеяло, встревожился еще больше и обернулся уже к горничной. - Даша, что здесь происходит, я вас спрашиваю?! - Ды… так, - не зная, как говорить на столь сложную тему, девушка замялась, опасливо косясь в сторону хозяйкиной кровати. Барин-то, конечно, доктор, думала она почти что в панике, только все одно – мужчина, а какой же даме, да еще такой деликатной, как Ольга Дмитриевна, захочется, чтоб вслух обсуждались недостатки ее внешности? Тем более не хотелось вновь испытывать судьбу после ее недавней гневной вспышки. - Ничего, Александр Глебович, вам померещилось просто! – а сама, тем временем, знаками показала вначале на небольшое зеркало в серебряной рамке, оставленное на тумбочке у кровати, а потом, скорчив страшную физиономию, на свое лицо. После чего пантомима продолжилась довольно достоверным изображением первобытного ужаса. – Вы лучше скажите, что мне сделать, может, барыню покормить? Так я сейчас, мигом! - Нет, не надо, я сам, - как можно более спокойно ответил доктор, который, наконец, понял, в чем дело. – Ступай, там Варвара просила помочь ей на кухне. Безмолвно кивнув, Даша тотчас скрылась за дверью. А Александр поставил поднос с чашкой и гренками на комод и уже привычно уселся на краю постели рядом с женой. Затаившись, та по-прежнему молчала, как рыба. Молчал и Веригин – некоторое время, потирая подбородок и пытаясь найти нужные слова. С одной стороны все это было ему смешно, а с другой, известно ведь, сколько значения женщины придают таким вещам. - Оля… - тихо позвал он, в конце концов. – Может, все-таки, выглянешь? Я поесть принес. Через одеяло неудобно будет… - Не хочу я есть, ступай в больницу. Я буду спать! – из-под одеяла голос Ольги прозвучал приглушенно. Она соврала, так как есть, на самом деле, хотела очень сильно, а вот спать – ничуточки, но показаться мужу на глаза такой, как теперь, было просто немыслимо. Зачем?! Чтобы он смотрел на нее с сочувствием? Нет, это было выше всех ее сил, а их у Ольги и так оставалось совсем чуть-чуть после болезни. Потому, едва проговорив это, она вновь замерла в ожидании, когда Саша наконец-то уйдет из комнаты. Только он все сидел и сидел недвижимо у нее в ногах, как статуя, и даже не пытался сдвинуться хоть на сантиметр. А дышать под ватным одеялом становилось все труднее, к тому же там было ужасно жарко! В конце концов, не выдержав, Оля приподняла край, и попыталась носом втянуть свежий воздух, но это все равно было неудобно. Саша же все чего-то ждал. - Я не хочу есть, - еще раз повторила она и тут же почувствовала, как, обидевшись на это заявление, громко заурчал желудок, - Саша, ну уходи же, прошу тебя! – и словно рассерженный на взрослого ребенок, попыталась столкнуть его со своей постели. Куда там! Сидя поверх одеяла, он плотно придавил собой его край, что вышло лишь изо всех сил упереться ногами в его бедро. Сделав еще одну бесплодную попытку, Оля сдалась и рывком сбросила одеяло, после чего села в кровати, плотнее стягивая ворот сорочки и глубоко пряча руки в рукавах, почти до самых кончиков пальцев. Волосы при этом она успела распустить, еще находясь в своем укрытии, и теперь лохматая белая шевелюра почти закрывала щеки и глаза, только нос торчал наружу. - Что ты за упрямый человек! Я больна, я хочу побыть одна! Я не хочу, чтобы ты смотрел на меня сейчас! Я такая страшная, - последнее Оля выдавила из себя шепотом и замолчала, затаив дыхание. - Да, - тяжело вздохнул в ответ Александр, которому вдруг пришла в голову идея, от которой стало еще смешнее, чем прежде. Но для успешного исполнения было совершенно необходимо сохранить на лице всю ту же постную мину, что и раньше. А это было трудно, чертовски трудно. – Выглядишь неказисто, что и говорить. Но куда деваться, придется видно теперь доживать свой век в этом облике. Ничего, со временем привыкнешь! Ну и я тоже как-то попытаюсь… - Ш-ш-што? – Оля аж дышать перестала и потрясенно воззрилась на мужа. Если страх ее до того успел как-то немного ослабнуть вслед за уверениями Даши, что это все временно, то теперь все вернулось вновь, и даже больше! Ведь сомневаться в словах Веригина – настоящего врача, лучшего из лучших, что признавал почти весь Петербург – было бессмысленно. Губы ее дрогнули, она тяжело вздохнула, и приготовилась было всплакнуть, но тут заметила во взгляде Александра что-то странное. Нет, он был серьёзен, смотрел на нее, не отрываясь, но в глубине глаз притаилось что-то такое, чему Ольга даже не сразу смогла найти определение… Смех? Так он, выходит, над ней смеется сейчас?! Смеется над ее горем, настоящим горем! – Какой же ты… мерзавец! – воскликнула она, и уже в попытке не столкнуть, а нанести настоящее увечье, еще раз пнула его ногой из-под одеяла. – Ты считаешь это смешным?! – она потрясла перед его носом своими сплошь покрытыми сыпью руками, а после откинула пряди волос с лица. – И это тоже? Как ты можешь…, – запал ее ярости начал иссякать, и опять поникнув головой, Оля уселась, скрестив руки на груди. Каков, оказывается, у нее муж! Даром, что доктор, а над чужим горем, оказывается, не прочь и посмеяться. Имеет право? Пинок, против ожидания, вышел весьма ощутимым. Да к тому же, ровно в то место, где у Александра еще не успел до конца зажить трехдневной давности ушиб после их блестящего совместного падения на обледеневшем мартовском тротуаре. Поэтому, чуть поморщившись, он невольно потер ногу и спросил: - А ты? Разве не смешно устраивать целое представление из-за какой-то сыпи, которая, как тебе самой, не хуже меня, конечно, известно, пройдет всего через несколько дней? Прекратив, наконец, бороться с собой, Веригин тихо рассмеялся и, протянув руку, очень ласково провел по ее щеке, на которой и без того хорошо заметная сыпь от злости и обиды сделалась еще ярче и четче. - Дурочка ты у меня, вот что! - Ты что же, пошутил надо мной? – не веря своим ушам, Оля начала понимать наконец-то, что все это было великолепно сыгранной комедией. Только вот представить, что такое даже просто могло прийти Саше в голову, по-прежнему было нелегко. Но его смех, не злой, а напротив – очень тихий, мягкий, его прикосновение, в котором угадывалась искренняя ласка, смогли убедить ее быстрее любых устных заверений. – Да сам ты дурак! – обиженно воскликнула она, но почему-то тоже рассмеялась. Потом, правда, все же добавила с укоризной. – Над больной женщиной насмехаться! Вот уж от кого не ожидала подобной подлости, так это от вас, Александр Глебович! – но теперь без настоящей обиды, а стараясь и сама его слегка поддеть. И после, успокоившись, уже вполне серьезно заявила, что очень голодна. Он же, ко всем своим прочим над нею издевательствам добавляет еще и пытку голодом. - Конечно дурак! – тут же кивнул в ответ Веригин. – И, заметь, ничуть этого не отрицаю! Был бы умным, уж точно бы с тобой не связывался. Еще из гимназического курса зоологии ведь помню, что даже в дикой природе наиболее опасны как раз те особи, которые… эм-м, ярче всего окрашены!.. Взгляд Ольги вновь на мгновение сделался свирепым, и заметив это, он тут же вскинул руки вверх: - Все-все! Пошутил! Сдаюсь! Больше не буду, – затем потянулся за бульоном и гренками, которые вот уже несколько минут дожидались участи стать Ольгиным завтраком. А впрочем, также обедом и ужином – первым за несколько дней. Что и когда последний раз нормально ел сам, Александр тоже не помнил, но голода не чувствовал даже теперь, так как и прежде не считал себя особенным гурманом. В принципе придавал приему пищи в своей жизни чисто утилитарное значение, а уж когда бывал сильно занят, то частенько и вовсе не вспоминал об этом, пока кто-нибудь со стороны не напомнит. Потому, верно, иногда не понимал, что у других людей вполне может быть иначе. Вот и сейчас, когда Ольга прямо заявила, что хочет есть, даже немного удивился: - В самом деле? В таком случае, прежде поздравь меня. Ибо я только что узнал, что проиграл в бескомпромиссном споре с нашей кухаркой, которая совсем недавно доказывала, что ты непременно захочешь отведать сразу все яства, которые она успела наготовить к сегодняшнему утру. А это, ни много ни мало, щи, тыквенная каша и даже, кажется, курник... Я же почему-то решил, что тебе ничего из этого сейчас не захочется и потребовал лишь бульон. Я был неправ? Оля чуть поморщилась в ответ. Конечно, Варвара готовила божественно, но, пожалуй, перечисленные блюда действительно были бы лишними в ее сегодняшнем меню. Ну, может, разве что бульон от кислых щей. Оля с детства помнила, как просила нянюшку отцедить для себя от гущи одну только «водицу», и после пила, даже простуженная, морщась от того, как щиплет горло это угощение, но не могла себе в нем отказать. - Я полностью доверяю твоему выбору, - усмехнувшись, она приняла из рук мужа кружку с теплым бульоном. Завтрак был окончен в течение нескольких минут, и после него Оля почувствовала себя намного лучше. Заметно улучшилось и ее настроение. И теперь даже казалось, что глупости, которые она успела себе навоображать, возможно, тоже были лишь следствием голода. Единственное, что продолжало расстраивать – это необходимость Саши идти в больницу. И даже вовсе не из-за того, что будет скучно сидеть в четырех стенах – ведь, прощаясь до вечера, муж строго-настрого запретил ей вставать. А потому, что просто не хотелось, чтобы он уходил. И это было для Ольги внове.
Степанида Лисицына: Узнав о болезни госпожи Веригиной, Стеша на полном серьезе потеряла покой. Но естественно, отнюдь не от сострадания к её несчастьям. На беды этой особы барышне Лисицыной было, в общем-то, наплевать. Если не сказать хуже. Тревожил ее, конечно, лишь сам Александр Глебович. Уж очень тяжело было для искренне любящего сердца видеть его таким уставшим, да измученным и не иметь возможности даже словом выразить поддержку и сочувствие – не настолько ведь все же была Стеша простушкой, чтобы давно уже не понять, что обожаемый ею человек вовсе не любит показывать на людях свою слабость. И оттого вряд ли обрадуется, если её кто-нибудь заметит. Пусть даже и самый близкий. Так что, все это Стеша знала и понимала даже тогда, когда третьего дня робко стояла у порога больницы, дожидаясь пока оттуда выйдет Александр Глебович. Знала, да все равно надеялась, что не откажется он от ее помощи. Но напрасно, вновь сделав вид, что ничего не понял, сказал ей доктор, что ничего не нужно. Вежливо сказал и будто ласково даже посмотрел, однако Стеша все равно почувствовала себя при нем навязчивой собачонкой. И рассердилась. Но не на него, конечно, упаси Господь! А лишь на ту, к которой он так торопился. И снова мысленно пожелала ей, если уже и не скорейшей погибели – пусть себе живет, сколько сможет, так хоть долгой и мучительной болезни. А еще – поскорее, да погуще покрыться от нее неизбежной сыпью. Потому что и сама ведь Стеша совсем не дурнушка, так что хорошо понимает, что нет для настоящей, признанной красавицы ужаса хуже, чем хоть ненадолго утратить и малую толику своей красы… Ах, но отчего же, все-таки, у этой паршивки всего лишь простая корь, а не чёрная оспа?! Такая, чтоб уж точно оставить неизгладимые следы на ее точеном лице! Чтобы всем, даже мужу родному было после противно на него глядеть! Хотя уж он-то, конечно, глаза отводить, может, и не стал бы, слишком человек благородный – на Стешино несчастье. Но при этом все одно – мужчина, и оттого, в конце концов, однажды все же не устоял бы перед её более юной, свежей и ничем не испорченной красой… «Нет, нельзя так думать», – пожурила себя барышня Лисицына, мечтательно глядя вслед удаляющемуся доктору. Нечестная это была бы победа. Да и сам Александр Глебович – милый Сашенька, с его характером, вряд ли был бы после спокоен и счастлив, зная, что сделал такую подлость – оставил ради другой свою жену-уродку. А разве не этого – покоя и счастья – сильнее всего на свете желает ему Стеша, любящая всем сердцем? Нет. Потерпеть еще немного. Перетерпеть даже. Пусть побудет ещё чуть-чуть на длинном поводке, даже не замечая его. Пусть считает себя заботливым, да порядочным мужем, которому и дела нет до других женщин, даже если и чувствует (а ведь наверняка чувствует же!) обращенный на него интерес. Плохо лишь то, что видят это, выходит, и другие – вот сколько уже времени не идет прочь из головы язвительное замечание Серафимы! А ведь старая дура никогда, вроде, не отличалась особой проницательностью! Так что, прежде всего сдержанность, вновь напомнила себе девушка, особенно при посторонних. И все последующие дни строго-настрого придерживалась этой тактики. Была все так же мила и сердечна с Анной Ивановной, которая в непоколебимой своей вере в людей – весьма странной в ее нынешние годы, и прежде порой казалась Стеше то ли святой, то ли просто дурой; чуть суше, но тоже вежливо и дружелюбно вела себя с вредной акушеркой Серафимой, а муженьку ее, фельдшеру Савельичу, которого считала всего лишь полезным идиотом, усердно помогала. Он же был только рад скинуть на нее львиную долю своих обязанностей – и тем, сам не ведая, тоже делал весьма нужное барышне Лисицыной дело. А именно – давал возможность и дальше все время быть непосредственно возле Александра Глебовича. Оставаться его незаменимой тенью, поддержкой и опорой, пусть даже пока и незаметной. Но ведь это только пока…
Александр Веригин: *совместно с сестрой Лисицыной* Вряд ли дни, которые Александр почти неотлучно провел у постели больной жены, можно было назвать такими уж легкими. Но в сравнении с тем, что свалилось на его голову сегодня, когда он наконец счел состояние Ольги достаточно хорошим, чтобы спокойно оставить её на попечение Варвары и Даши, и снова погрузиться в работу с головой, это выглядело почти отпуском. Или, может, все просто из-за того, что лишь выскочив из привычной колеи, он вдруг только и сумел осознать, насколько утомился постоянным в ней пребыванием? И речь ведь даже не о последних нескольких месяцах в Черном Яре, точно так же, не задумываясь ни о чем, кроме дела, Александр много лет до этого жил и в Петербурге, хотя уже давно не нуждался в столь напряженном графике, чтобы обеспечить достойную жизнь своей семье. В работу, не замечая ни смены дней недели, ни даже времен года, он сбегал совсем по иной причине: вначале не отдавая себе в том отчета, потом уже все и понимая, но не желая менять… И вот, впервые в жизни почувствовал, что будто бы устает от этой бесконечной гонки. Настолько, что даже минувшие, полные тревоги за здоровье Ольги дни вдруг показались в сравнении с нею небольшой передышкой. Стало быть, возможно, действительно пришла пора подумать об отпуске? Но только об отпуске настоящем. Например, у моря. Может быть, даже за границей. Не прямо сейчас, конечно. Но, может, летом, или в начале осени? Ольге это будет полезно. Да и ему тоже. Особенно теперь, когда неожиданно выяснилось, что они вполне способны провести вдвоем какое-то время без ссор и конфликтов… - Задумались, доктор? - Скорее, напротив, пытаюсь не думать вовсе, – откликнулся Веригин, и кривовато усмехнулся сестре Лисицыной, которая, как всегда, в конце рабочего дня, принесла ему свой традиционный чай. - И как, получается? – весело поинтересовалась Стеша, опуская на стол поднос, где, помимо ароматно парящей свежезаваренными травами большой фарфоровой кружки, присутствовала корзинка с её неизменной выпечкой. – Сегодня ватрушки! – объявила она, откидывая с видом фокусника прикрывавшую их прежде льняную салфетку. - Пока что-то не очень. Устал, – с неожиданной для себя прямотой признался он в ответ, хотя обыкновенно личных тем со Стешей не обсуждал, обходясь все больше дружескими разговорами ни о чем. - А вот сейчас выпьете моего чаю, да закусите ватрушкой – и усталость, как рукой снимет! – объявила она и, переставив все на стол, требовательно воззрилась на Веригина. – Пробуйте, доктор! Чай особенный, по бабушкиному еще рецепту, а она у меня в травах хорошо разбиралась, за то многие у нас в городе ее ведьмой считали, – и вдруг прибавила чуть тише, – боялись даже… - Страсти какие, надо же! – сочувственно покивал Александр Глебович и, откусив ватрушки, а следом глотнув горячего травяного отвара, даже замычал от удовольствия. – Дураки они, вот что! Чай очень вкусный. И ватрушки!.. И про «ведьмину дочь», кстати, я тоже запомнил… Но теперь-то понятно, почему вас так назвали. А то спросить еще сразу хотел, но постеснялся. А после уже как-то недосуг было. - Зря не спросили, я бы ответила. Еще тогда, – неожиданно сухо и отрывисто бросила Стеша. Затем отвернулась и, прижимая наподобие щита к груди пустой поднос, отошла к окну. – А может, вам и еще чего спросить было… недосуг, Александр Глебович? - Не понял вас сейчас, – тихо опустив на стол чашку, Веригин откинулся в кресле, глядя на ее напряженную спину. – О чем еще я должен был спросить? - Зачем врать?! – воскликнула в ответ Стеша и резко обернулась, в глазах её блеснули, но тотчас исчезли слёзы. – Всё вы поняли… Да я давно бы, может, все и сама рассказала. Только боялась, не хотела, этих вот ваших взглядов! - Что же, простите меня, Степанида Андреевна, я ей-богу не хотел вас обидеть! И потому готов принести извинения, хотя и до сих пор не знаю, в чем виноват! Ложь получилась такой беспомощной, что Стеша только саркастически хмыкнула в ответ и покачала головой. А Веригин почувствовал, что краснеет. Она была права. С самого момента, когда Ольга, еще тогда, до своей болезни, почему-то вдруг завела с ним разговор о Стеше, мысль о странном поведении этой девушки в день похорон ее предполагаемого жениха нет-нет да посещала его вновь. Он честно пытался представить, как это может быть, но все равно не мог. Никак не вязался в сознании милый облик доброй отзывчивой барышни, которую, казалось, он уже так хорошо успел узнать, с Ольгиным рассказом об особе, более похожей на одну из тех, которых теперь принято называть «femmes fatales». Ведь только ради таких обычно и совершаются всевозможные безумства. - Ну ладно, - признал Александр наконец свое очевидное поражение. –Предположим, я сказал неправду. И мне действительно любопытно, почему вы были столь… хладнокровны над… ну да, над гробом вашего жениха? А после еще и не пошли на его похороны? - Моего жениха?! Да кто вам сказал, что Грибов был мой жених? – воскликнула потрясенная Стеша. – Кто вообще выдумал эту нелепую сплетню? - Как – кто? Лично мне об этом рассказала… в общем, неважно, кто именно, – вовремя сообразив, что не стоит приплетать сюда имя Ольги, Александр Глебович умолк. – Хорошо, но вы же хотя бы не станете отрицать, что знали его? - Не стану! Я его знала. Даже несколько лет. Познакомилась как-то здесь же, в больнице… Мне тогда лет шестнадцать было. Только начала работать. Ну и старалась каждому угодить, не ведала еще, что с некоторыми пациентами надо уметь держать… расстояние. Особое, понимаете меня? Прекратив нервно ходить туда-сюда, она вопросительно взглянула на Веригина, и он кивнул. - Вот. А Геннадий… он просто все себе навоображал! Когда же я это сообразила, то сразу дала понять, что буду с ним разве что дружить. И все! Никаких авансов! К тому же его мать… он ведь странный был, обо всем ей рассказывал. И обо мне тоже рассказал. Так вот эта женщина – она меня возненавидела сразу же! Наверное, не такой невесты, как я – безродная сирота, да к тому же почти без копейки денег, хотела. Но тут я ее не осуждаю даже… Вообще не осуждаю! Потому что на деле всякая мать на ее месте так бы себя повела. Это ведь только в романах о благородстве и бессребрениках пишут, а в жизни все иначе. К счастью, со временем и сам ее сын вроде бы вновь в ум вошел, перестал меня мучить. Мы до того вечера у Прозоровых, почитай полгода уже не виделись! А тут пришел ко мне грустный такой, и говорит, позвали, мол, в гости, а пойти одному неловко. И так в конторе злые на язык сослуживцы то иноком, то вовсе преподобным отцом Геннадием дразнят. Вот я и пошла. Откуда же было знать?.. Правда, теперь я даже, грешница, все больше думаю, доктор, что он это заранее всё, желая мне отомстить, придумал… Вновь замерев посреди комнаты, Стеша опустила глаза, и вот уже губы её затряслись, а тщательно сдерживаемые до того слёзы градом покатились по щекам. Хотя рыдания, рвущиеся из груди, она по-прежнему мужественно сдерживала. - Ну-ну! – не в силах смотреть на эти страдания, Веригин вскочил из-за стола и, подойдя к девушке, ласково приобнял ее за плечи. – Успокойтесь же, прошу вас! - Да как успокоиться, Александр Глебович? – доверчиво прижимаясь щекой к его груди, Стеша судорожно всхлипывала. – Город у нас крошечный, все друг друга знают! Меня теперь чуть не в лицо, следом за матерью Грибова, многие последними словами клянут, хоть беги отсюда, куда глаза глядят! Даже вы вот поверили злым наветам… - А это уж бред! – возмутился Веригин. – Ничему я не поверил! Особенно теперь, когда лучше понял, каков был тот юноша. А был он по всему робким и замкнутым, но зато много о себе мнил в душе. Таких часто не любят и задирают в компаниях ровесников. Вот и его дразнили, он переживал… ну и допереживался. Так что вашей вины в этом никакой нет, хотя, скорее всего, он действительно все решил заранее. Но только не из-за вас, а из-за самого себя, понимаете? Мягко отстранившись от девушки, Александр Глебович заглянул ей в лицо. Длинные, чёрные как смоль, ресницы ее склеились от соленой влаги и теперь колюче топорщились изогнутыми вверх иголочками. И ему почему-то вдруг жгуче захотелось аккуратно промокнуть их чем-нибудь мягким. Но, хорошо отдавая себе отчёт в странности подобного поступка, Веригин просто достал из кармана свой платок и протянул его Стеше: - Вот, вытрите слезы. - Спасибо вам! – послушно промокнув глаза, Стеша чуть улыбнулась ему все еще заметно подрагивающими губами. Одна щека ее еще хранила тепло груди доктора, а обоняния по-прежнему слегка касался свежий аромат его одеколона. Его же хранил и белоснежный платок, не скомкав, а бережно сложив который, барышня Лисицына незаметно спрятала в карман передника, вместо того, чтобы вернуть владельцу после того, как он стал не нужен. – Никогда этого не забуду! - Да было бы, что помнить!.. И вообще, хватит об этом, я сказал! – он сделал вид, что нахмурился. Но она явно не верила, улыбалась. Только уже не робко, а широко, по-настоящему. – Выпейте-ка лучше со мной чаю. Правда, он уже, наверное, остыл… Веригин вернулся к столу, но Стеша вдруг порывисто кинулась следом и придержала его руку, было потянувшуюся к расписному фарфоровому чайнику: - Ой, нет-нет! Я не буду! Это только для вас! -Что? Это еще почему? – доктор обернулся, удивленно вскидывая брови. – Неужто, и правда, какие колдовские происки? – шутливо поинтересовался он через мгновение, чуть прищуриваясь и продолжая внимательно изучать ее лицо, которое было теперь вновь от него совсем близко. - Может быть, - ответила Стеша, смело выдерживая этот взгляд, в котором, с восторгом ликуя, впервые читала не привычную добродушную вежливость – общую для всех, но, наконец-то, тот самый неподдельный интерес, о котором так давно мечтала, и от которого тотчас же сладко заныло сердце. Заметил! Наконец-то заметил! - И это значит, что мне следует вас бояться? – тихо спросил ее, тем временем, Веригин, невольно вступая с ней в эту игру. - Разве что только самую малость… – в тон ему, почти шёпотом откликнулась девушка, и тоже чуть опустила ресницы. - Правда?.. - Конечно же нет! – внезапно отстраняясь, Стеша громко расхохоталась, словно по мановению невидимой волшебной палочки, вмиг становясь собой обычной. – Там просто зверобой, Александр Глебович, в чае этом! А у меня от него с детства сенная лихорадка! Она рассмеялась. Неожиданно весело и звонко. А ее рука, до того не спешившая покинуть его запястье (в то время, пока доктор почему-то медлил убрать свою), легко соскользнула прочь. И все вокруг тоже вновь стало каким-то… обыкновенным. Захлопотав над столом, как ни в чем не бывало, Стеша собрала на поднос остатки чаепития и быстро покинула кабинет. А Веригин, проводив ее долгим, задумчивым взглядом, вновь с размаху уселся в свое кресло за столом, чувствуя то ли неловкость, то ли разочарование...
полная версия страницы