Форум » Постскриптум » Богемская рапсодия » Ответить
Богемская рапсодия
Олег Закревский: Время - осень 1921 года Место - Прага, Чехия. Участники - Светлана Ланская, Олег Закревский
Ответов - 77, стр:
1 2 3 4 All
Олег Закревский: Олег уже давно привык не обращать внимания на несколько ворчливый нрав своей возлюбленной, смутно догадываясь, что таким образом Лана чаще всего просто пытается замаскировать свою застенчивость. С избытком последней – особенно в первую пору их бурного романа, Закревскому, помнится, пришлось немало помучиться. Стараясь раскрепостить Лану настолько, чтобы научить ее не стесняться тех вещей, которые ему казались совершенно естественными для людей, состоящих в столь близких отношениях, а у нее вызывали едва скрываемый, в том числе и при помощи напускной суровости или даже холодности, стыд, он иногда задумывался о том, как ей удалось прожить целую жизнь в браке с мужчиной, так и не узнав некоторых простых человеческих радостей. Разумеется, ее вины в этом не было, подобно другим «порядочным женщинам», она просто не знала, что может быть иначе, но вот ее благоверный… В моменты таких размышлений Олег испытывал к этому человеку довольно странное чувство, состоящее из презрения и насмешливой благодарности. Последнее – это потому, что будь генерал Ланской чуть более искусным любовником, возможно, и ему пришлось бы куда сложнее в сражении за сердце его супруги. А так… можно сказать, что Лана досталась ему почти даром. И потому историю с ней вполне можно было бы отнести к разряду лёгких побед. Если бы не любовь, которую этой женщине каким-то непостижимым образом вдруг удалось зажечь в его сердце, казалось бы, совсем не приспособленном к такому роду привязанности. Когда, внезапно прекратив ласки, Олег извлек разгоряченную Лану из ванны, и понес ее, растерянную и обескураженную, обратно в комнату, он уже знал, что будет делать дальше. Отпустив женщину у окна, он посильнее отдернул штору, давая мягкому утреннему свету возможность произвольно освещать ее стройную фигуру, облепленную мокрой тканью нижней сорочки, которая ничуть не скрывала собою, а лишь сильнее подчеркивала абсолютную телесную наготу, делая Лану чем-то похожей на знаменитые скульптуры в мраморных вуалях, приводящие в восторг своим совершенством всякого, кто на них смотрит. - Стой здесь! – приказал он, и, схватив со стола подаренную Ланой фотокамеру, ненадолго отвлекся на возню с настройками, а потом, добившись искомого, принялся кружить вокруг женщины, словно шаман в древнем танце, выбирая нужный ракурс. Лана же, наконец, догадавшись, что он задумал, кажется, ничуть против этого не возражала, охотно позируя, поворачиваясь то так, то этак, поднимая и опуская руки, подхватывая влажные волосы, запрокидывая голову… Никогда еще она не казалась Олегу такой свободной и беззаботной, как в эти минуты, никогда не соблазняла его так открыто – улыбкой, взглядом. Понимая, как он желает ее сейчас, никогда еще не дразнила его так откровенно, почти издеваясь, близкая, но недоступная – ровно до той минуты, пока Олег не закончил съемку и, отбросив в сторону фотоаппарат, и не поймал ее в объятия, вновь утверждая поцелуями свою утраченную ненадолго власть… - Я ему тебя не отдам, – тихо и задумчиво проговорил вдруг Закревский, спустя какое-то время, когда уже миновала очередная вспышка страсти, и они с Ланой просто лежали рядом, не желая даже теперь разъединить переплетенных пальцев рук. Приподнявшись на локте, и подперев голову кулаком, он отпустил руку женщины и осторожно провел своей ладонью по ее щеке, склоняясь и мягко целуя затем ее чуть приоткрытые губы. – Просто не смогу теперь этого сделать, ты понимаешь?
Светлана Ланская: Напротив окна стояло трюмо, створки которого были распахнуты в разные стороны. И пока Олег возился с фотоаппаратом, Лана рассматривала свое отражение в его зеркалах. Оно казалось необычным. Хотя, вернее сказать, необычным казалось то, какой она себя там видела. Отражение троилось, так что Лана могла видеть себя сразу с нескольких ракурсов. Совсем как на тройном портрете Ришелье кисти де Шампаня. Она нередко рассматривала себя в зеркалах, как всякая женщина, отыскивая подтверждение своим внутренним страхам и с сожалением отмечая следы увядания. Но сейчас будто бы смотрела не своими, а чужими – его глазами, пытаясь понять, что же именно может настолько привлекать в ней Олега? Склонив голову к плечу, она внимательно вглядывалась в отражение. Что же ему особенно нравится? Может, эти плавные изгибы все еще по-девичьи стройного стана, или грациозные движения, исполненные внутреннего спокойствия, или томный взгляд?.. Поднеся ладонь к лицу, Лана плавно провела ею по щеке и шее, ощущая под пальцами теплый бархат кожи, невольно задержала движение пальцев на груди – в этот момент Олег попросил ее замереть, и она лишь улыбнулась его просьбе. Еще вчера подобное вызвало бы протест, но сейчас, подверженная пьянящему чувству свободы, даже, пожалуй, вседозволенности, Лана словно бы отбросила все свои обычные сомнения и предрассудки, отдаваясь лишь собственным желаниям. И они внезапно оказались на удивление простыми: оказывается, чтобы быть счастливой, ей достаточно лишь понимания, что она желанна Олегу. И того, чтобы никто, кроме нее не существовал в его жизни. Но если второе могло вызывать некоторые сомнения, то в первом Лана ничуть не сомневалась, с удовольствием замечая, как он на нее смотрит, когда отводит взгляд от объектива. И то, что фото сеанс их происходил в полной тишине, лишь добавляло напряжения взаимной страсти, делая атмосферу вокруг колкой и трескучей от невидимых электрических разрядов, словно воздух перед грозой. Спустя какое-то время после того, как Олег закончил фотографировать, а потом они снова были вместе, погруженная в блаженную отрешенность, Лана вновь услышала его голос, который показался ей слишком серьезным для такой минуты. Медленно открыв глаза, она повернулась в его сторону. Смысл сказанного проникал в сознание медленно. Вначале на лице женщины отразилось сомнение, от которого она не сумела сдержать судорожного вздоха, а затем в уголках глаз появились, и быстро потекли по вискам, падая на подушку, прозрачные солоноватые капли слез. - Это невозможно, Олег, - тихо выдохнула Лана. Хотя так давно жаждала услышать от него именно такие слова. Он вновь посмотрел ей в лицо: сначала с непониманием, а после в глазах его промелькнуло что-то сродни гневу, заставившему порывисто выпрямиться над Ланой, спрашивая, что именно она полагает для себя невозможным. В голосе его при этом звенела стальная струна. И, испугавшись того, что может случиться, если она вдруг оборвется, женщина почувствовала желание как можно скорее унять этот тревожный звон. Потянувшись к Олегу, она попыталась обнять его, но молодой человек отстранился и повторил вопрос. - Он мой муж, Олег! – воскликнула она в отчаянии, и тут же, закусив губу, замотала головой, будто отрицая сказанное, - Господи! Все это ложь! Я и сама не хочу никуда тебя отпускать. Но что мы можем сделать? Скажи, я готова на все!
Олег Закревский: В детстве слово «невозможно» действовало на Олега примерно так же, как красная тряпка на быка. Впрочем, говорят, что на самом деле, быки – дальтоники, и раздражает их вовсе не цвет ткани, а само то, что кто-то размахивает ею прямо перед их глазами. Но факт оставался фактом. Он был довольно избалованным ребенком и обычно получал все, что считал для себя необходимым, не видя в этом ничего особенного. В дальнейшем жизнь, конечно, научила оценивать свои возможности в достижении той или иной цели более реально, только в настоящий момент реакция Ланы виделась Олегу чем-то вроде рода личного вызова. Как будто бы она все еще не верила ему, сомневалась в способности решать самостоятельно действительно сложные житейские вопросы – и тем, пусть и не специально, но все равно будто бы подвергала сомнению его взрослость и даже мужественность. Естественно, такое отношение не могло его не задеть. - Да какой он тебе муж?! Это я – твой муж, твой мужчина, как хочешь называй! – вспыхнув, словно порох, Закревский увернулся от Ланы, которая перед этим попыталась было притянуть его к себе. – А Ланской этот – старый, напыщенный идиот, увязший в прошлом, которого не вернешь, словно муха в... сиропе – чтоб не сказать хлеще! Ну что тебя с ним связывает, Лана? Что удерживает рядом? Вскочив с кровати, он быстро натянул брюки и, засунув в карманы кулаки, принялся расхаживать взад-вперед по комнате, подбирая нужные слова, чтобы раз и навсегда – окончательно убедить ее в своей правоте. - Ты ведь никогда и не любила-то его по-настоящему, ну признайся же наконец в этом хотя бы себе, если уж мне не хочешь? Но раньше вас хоть дети объединяли… не знаю… положение в обществе, теперь-то что?! Выслушивая его гневную тираду, она примерно минуту молчала и так же беззвучно плакала, но вдруг разразилась ответной, не менее горячей и отчаянной. Чувствуя, что несколько перегнул палку, Олег прекратил метаться и присел на корточки рядом с краем кровати: - Ну, разумеется, ложь! – сказал он уже существенно тише и мягче и забрал в свои ладони ее холодные от волнения руки, после чего поочередно прижал каждую из них к губам. – Прости меня, пожалуйста. Пойми, я не хочу на тебя давить! Знаю, как трудно бывает решиться и на гораздо меньшую перемену участи, чем та, которую я тебе предлагаю. В конце концов, у тебя и сейчас спокойная и стабильная жизнь… была, - усмехнулся он с едва заметной горечью в голосе. – За это мне тоже надо просить прощения у тебя, Лана. За то, что разрушил твой покой. Но ведь что-то хорошее взамен я в твою жизнь тоже принес, правда? Она попыталась что-то проговорить сквозь слезы, но Олег чуть нахмурился и жестом попросил не перебивать его сейчас: - Так почему бы нам не быть вместе, Лана? Ты спрашиваешь, что мы можем сделать – так, словно на дворе не двадцатый век, а ты все еще по-прежнему собственность своего благоверного! Боже мой, да перед нами открыт весь мир! Что нас держит в этой стране? Даже на этом континенте? Давай уедем вдвоем? В Латинскую Америку, в Буэнос-Айрес... Говорят, он так похож на европейский город, что его даже называют «американским Парижем»... А если тебя беспокоит финансовая сторона вопроса, то… у меня есть кое-какие средства, отец имел в Швейцарии счет, еще до революции, поэтому он уцелел. Не так уж много, но на билеты и первоначально обустройство нам хватит. А потом я найду работу! Мне ведь учиться всего год осталось, я даже теперь уже вполне профессионально могу заниматься переводами… Ну, что ты скажешь про мой план, Лана? Поедешь ты со мной в Аргентину?
Светлана Ланская: Иногда Лана не понимала, как же это так получается, что она, взрослая женщина, всякий раз оказывается растерянной и беспомощной перед вопросами, которые задает ей судьба. В то время как Олег, совсем еще мальчишка, напротив, всегда мгновенно отыскивает верные слова, и способен продумать все ходы наперед, чтобы партия сошлась. Может быть, действительно, все дело просто в том, что он – мужчина и привык принимать решения? Ведь ей самой никогда и не приходилось что-либо решать. Олег прав, она принадлежала к миру, в котором женщине отводилась лишь декоративная роль – заботливой жены, матери и хозяйки. И если что-то сбивалось в этом сюжете, если из внешнего мира приходила беда, то не женщине стоило из-за этого тревожиться, потому что все заботы об устройстве мира брал на себя ее мужчина. Так и Жан, который никогда не обременял ее этим тяжким испытанием – принять решение. Поэтому, когда привычный мир стал на глазах рассыпаться – грянула война с немцами, а после к власти пришли большевики, Лана слепо исполняла его волю, зная, что все это для их блага. Даже когда речь зашла об эмиграции, Жан лишь поставил ее перед фактом грядущего отъезда в Чехию, и не помыслив о том, чтобы спросить хочет ли этого сама Лана. Теперь же, впервые в жизни, все зависело только от нее. И любое из принятых решений будет стоить так дорого, как никакое прежнее. От осознания этой внезапно свалившейся на нее ответственности Лана едва не задыхалась. Почти ничего не видя через пелену слез, застилавших глаза, она то и дело запрокидывала голову, желая унять их потоки. Никогда в жизни она не плакала столько, как с тех пор, когда узнала Олега. Никогда в жизни не смеялась, не любила, и не была настолько счастлива так, как в эти несколько безумных месяцев… Закусив губу, чтобы хоть как-то сконцентрироваться, Лана сделала два глубоких вдоха и взглянула на Закревского, замершего перед нею в ожидании ответа. Самый главный страх – что будет, если однажды она ему все-таки надоест, никуда не делся, и даже теперь заставлял мучиться сомнениями. Но под теплом, которым буквально светился изнутри его взгляд, кажется, готов был вот-вот растаять. Так исчезает последний кусок льда, затаившийся где-то в тени в майский день, до которого наконец-то добрались лучи весеннего солнца. Нет, с ним она никогда не будет одна, а когда настанет время уходить – просто уйдет раньше. - Не спрашивай, чего я боюсь, мой милый. Это мой личный страх, которого тебе все равно никогда не понять, - улыбнулась она сквозь непросохшие еще слезы, - но я с ним борюсь, честное слово! Уже почти победила. Вновь сжимая губы, Лана глубоко вдохнула, будто собираясь нырнуть в ледяную воду, а после на одном дыхании произнесла: - Я поеду с тобой в Аргентину! А также в Бразилию, в Африку – да хоть на Северный полюс! Лишь бы с тобой… Уф, у меня даже дыхание перехватило! – прибавила она и вдруг рассмеялась. И вместе с этим смехом уходило прочь напряжение, душившее ее последние минуты. Уходило – оставляя после себя пустоту, которой Лана, тем не менее, совершенно не боялась, так как точно знала, чем ее будет заполнять. И потому самым трудным сейчас ей казалось не допустить воспоминаний о доме и муже, а также мыслей о том, что будет после ее исчезновения. Ведь это совсем не те мысли, которым нужно сейчас предаваться. Теперь нужно мечтать о долгом путешествии по океану, об их новом доме, об их новой жизни... Она и не помыслить не могла, сколь волнующими и тревожными были эти секунды нерешительного раздумья для самого Олега. Но едва были произнесены решающие слова, тотчас сделавшись собой обычным – беззаботным мальчишкой, он немедленно пустился в рассуждения, что и как им нужно будет сделать после переезда в первую очередь. А Лана лишь улыбалась и кивала в ответ, хотя почти не слышала, о чем он говорит. Ведь в эти минуты ей хотелось только одного: просто смотреть на него - и ничего больше.
Олег Закревский: - А уж у меня-то – и подавно! – с облегчением выдохнув вместе с Ланой, Закревский рассмеялся и притянул ее к себе. Из рассуждений насчет страхов, о которых твердила Лана, он мало что понял. Его собственные тревоги и заботы были всегда конкретны, имели причину и чаще всего – некий способ устранения. Здесь же речь шла явно о чем-то нематериальном, не имеющим под собой вещественной природы, и потому казавшемся несерьезным. Теперь, когда все было решено, стоило сосредоточиться на практическом осуществлении задуманного. Что сделать в первую очередь после возвращения в Прагу, какие оформить документы… Понимая, что несет отныне ответственность уже не только за себя, но и за ту, которая только что вверила в его руки свою судьбу, Олег тут же принялся планировать их ближайшие дела, делясь этими мыслями вслух – до того момента, пока не осознал, что она его… вовсе не слышит. Нет, Лана внимательно смотрела ему в глаза, согласно кивала и даже иногда вставляла вполне уместные реплики, но было ясно, что помыслами своими она сейчас где-то совсем в другом месте. Верно, как раз именно там, куда по-прежнему не желала его пускать, несмотря ни на какие попытки добиться полной откровенности. Хотя, было ли у него на это хотя бы малейшее право?.. Последний день своих каникул они, не сговариваясь, решили провести так, словно впереди, уже буквально назавтра, их ждало не неведомое и пока не до конца понятное, а напротив, еще много таких же дней, уже привычных в своей безмятежной расслабленности и ощущении покоя и надежности. С утра, как обычно, позавтракав тем, что приготовил Олег, они ушли гулять. Благо, погода наладилась – словно бы в качестве извинения за причиненные накануне неудобства, осень подарила прекрасный день, солнечный и настолько теплый, что оставалось только удивляться и наслаждаться этим теплом, вместе с неизменно щемящим, как всегда в таких случаях, душу пониманием, что оно, скорее всего последнее в нынешнем году. А следующего ждать еще несколько долгих месяцев, пусть и заметно меньше, чем в России, но все же… На одном из пней во время той прогулки Лана внезапно обнаружила целую колонию опят, которые тотчас решено было взять с собой, хотя никакой корзинки или сумки у них припасено, конечно, не было. Но не отказываться же от такой находки! Лесных грибов, привычных в русской кухне, кроме, разве что, белых, европейцы, даже здесь, в Чехословакии, в пищу почти не употребляли, полагая несъедобными, поэтому опята, ничтоже сумняся, сложили прямо в кепку Закревского и унесли с собой домой, иронически предвкушая трапезу в подзабытом уже национальном духе. Впрочем, очередь до грибов дошла лишь вечером. А сразу после возвращения с прогулки отправились в город – Олег намеревался заехать в мастерскую, заменить разбитую накануне фару и выровнять помятое крыло. Пока чинили автомобиль, сделавшись ненадолго пешеходами, они вновь бродили по узким улочкам Карловых Вар. И Закревский с совершенно серьезным видом несколько раз предлагал Лане заглянуть в мастерскую к пану Цисаржу – чтобы отдать в проявку и печать те самые фотографии. - Представляешь, как он удивится? – не в силах более сохранять на лице серьезную мину, Олег расхохотался во весь голос. И она, тотчас покраснев и нахохлившись, традиционно обозвала его глупым мальчишкой, высвободила руку из-под его локтя и с обиженным видом ушла вперед. – Лан, да постой! Я же пошутил! На самом деле я всего лишь хотел купить там какой-нибудь сувенир, например, набор открыток… Некоторое время он просто шел за нею следом, ухмыляясь и предлагая помириться подобру-поздорову, а после вдруг бухнулся на одно колено – прямо на мостовую, сорвал с головы шляпу, прижал к груди ладонь и завопил нарочито дурным голосом: - «Я люблю тебя, я люблю тебя, Как одна душа поэта только любит, Ты одна в моих мечтаньях, Ты одно моё желанье. Ты мне радость и страданье, Я люблю тебя, я люблю-уу тебя-яяя…» Несколько встречных пешеходов тотчас шарахнулись в сторону, с ужасом и недоумением взирая на господина странного вида, на лбу которого, к тому же, багровела роскошная ссадина. Зато Лана тотчас прекратила бегство и снова ринулась к нему, смеясь и одновременно умоляя заткнуться. Так и помирились. Но вечером, уже на обратном пути в Божий Дар – после того, как были исправлены все поломки «опеля», Закревский все же притормозил возле какого-то газетного киоска, где все же купил набор открыток с видами Карловых Вар: - Это на память. Мне, - коротко пояснил он Лане, все это время удивленно наблюдавшей за его действиями. Вновь усаживаясь за руль, не добавляя к сказанному более ничего, Закревский небрежно забросил красочный конверт на заднее сиденье и молча завел мотор. За несколько минут отсутствия что-то в нем будто бы изменилось – незримо, но ощутимо. От недавней веселости не осталось и следа. Почти всю дорогу до дома он молчал, сосредоточенно глядя на убегающую вперед белую разделительную полосу на асфальте, и потому, верно, потерявшись от этой непривычной молчаливости, Лана сама принялась говорить, пытаясь поддержать угасший разговор. Олег отвечал на вопросы, но потом неизменно вновь воцарялась тишина, нарушаемая лишь мерным гудением двигателя. Развеялся и вновь стал немного веселее Закревский лишь дома, в процессе приготовления ужина и дальнейшего его поглощения. Тем не менее, позже, когда уже легли в постель, и Лана принялась к нему ластиться, с неожиданной решительностью, хотя и деликатно остановил ее, объяснив, что хотел бы как следует выспаться перед дальней дорогой. После чего поцеловал в губы и потянулся, чтобы погасить свет. Наутро они действительно поднялись очень рано – следовало еще собрать вещи. И вчерашнее вечернее настроение Закревского на сей раз уже захватило обоих. Лана сосредоточенно упаковывала в чемоданы их одежду, сам он возился с автомобилем, в последний раз проверяя, все ли в порядке. Они почти не разговаривали – за исключением нескольких фраз. Молчали и по дороге в Прагу. И верно: все главное уже было сказано, а далее предстояло не говорить, но действовать.
Светлана Ланская: Возвращение домой показалось чем-то сродни путешествию в прошлое. Ошеломленная этим чувством, Лана несколько мгновений простояла на пороге своей квартиры, прежде чем решилась через него переступить. В передней привычно пахло свежей мастикой, которой обычно натирали пол, среди общей тишины, свидетельствующей о том, что дома никого нет, звонко тикали большие напольные часы, а с кухни доносилось бормотание радио, которое Марта почти всегда забывала выключать, когда уходила в магазин. В телеграмме, посланной накануне из Карловых Вар, Лана сообщила, что будет к обеду. Но получилось доехать значительно раньше. И теперь у нее было целых два часа, чтобы вновь приучить себя к правильному поведению. Нет, пожалуй, даже целый день – ведь муж вернется только завтра, а Марта вряд ли будет так пристально к ней присматриваться. Но контролировать себя следовало все же и при ней: пока все окончательно не решится, никто не должен заметить произошедших в ней перемен. Опустив, наконец, на пол чемодан, который все еще зачем-то держала в руках, Лана прикрыла за собой дверь и как-то по-воровски, пробралась в свою комнату. Было по-прежнему странно чувствовать себя чужой, в доме, хозяйкой которого была столько лет. Ведь это именно она придумала всю здешнюю обстановку, каждый предмет, каждую деталь которой могла найти с закрытыми глазами. Но отныне все это тоже будто бы принадлежало не ей. Дом, словно живой организм, первым почувствовал ее измену. И теперь отторгал свою предательницу. «Боже, какая чушь!» - раздраженно дернув головой, Лана попыталась отогнать странные и нелепые фантазии. Ни дом, ни Марта, ни муж ничего не заметят! Все перемены случились внутри, а внешне она такая же, как и всегда. Эту здравую мысль подтвердила и скорая встреча с Мартой. Та пришла ровно в назначенный час. И, хотя немного удивилась, застав хозяйку дома так рано, была очень рада встрече. Немного успокоившись, радовалась и сама Светлана Юрьевна. Остаток дня после обеда был посвящен разбору вещей и обсуждению накопившихся новостей. Впрочем, их было немного. Остальное – о том, как проводила время на курорте, рассказывала сама мадам Ланская. Это тоже оказалось неожиданно легко. Не нужно даже лгать, достаточно опустить всего лишь одну деталь. О том, что переживала все тщательно описываемые события и впечатления она не в одиночестве. Марта слушала, открыв рот. И была восхищена подарком, привезенным пани Ланой специально для нее из самих Карловых Вар – вязаной шалью. Ее Светлана Юрьевна приобрела у тамошней местной мастерицы. Ничего особенного, просто знак внимания, но Марта была так растрогана, что это невольно тронуло и саму мадам Ланскую. Когда вся одежда, наконец, заняла свои привычные места в гардеробе, отпустив Марту, Лана обзвонила подруг и знакомых, расспросила о делах фонда, назначила пару встреч… После этого она взяла какую-то книгу и отправилась в спальню, где, в полном одиночестве, от которого уже успела отвыкнуть, на нее вновь накатила волна сомнений и страхов. Избавиться от них теперь оказалось не так-то просто. Но Лана все-таки смогла убедить себя, что может и должна верить Олегу. И что только с ним рядом ее ждет настоящее счастье. А наутро вернулся Жан. Весьма довольный тем, как прошла поездка, он был приятно взволнован и говорил много больше, чем всегда. Переговоры прошли успешно, будущий контракт обещал грандиозные свершения… В конце концов, речь зашла и о ее отдыхе. Отвечая на вопросы словно заученными фразами – что тоже всем довольна, что очень признательна ему за заботу, что чувствует себя теперь гораздо лучше, чем прежде, в душе Лана испытывала одновременно все большее отвращение и облегчение от того, что скоро этой лжи придет конец. Лжи – не в словах, а в самом способе ее существования. Теперь, когда, наконец, узнала, как должно быть по-настоящему, Лана почти физически страдала от необходимости соблюдать заведенные однажды и годами воспроизводимые фальшивые ритуалы. И каждый новый день после возвращения из Карловых Вар лишь усиливал в ней это чувство. Единственной отдушиной оставались вновь сделавшиеся короткими и тайными свидания с Олегом – в том самом маленьком отеле, облюбованном ими прежде. Бесконечные обсуждения подробностей отъезда и планы на будущее помогали не задохнуться в рутине, превратившейся в чудовищную пытку. Было и еще одно тайное дело, в котором помощь Закревского ей была, впрочем, не нужна. Мало того, узнав о нем, он бы, скорее всего, воспротивился. Но здесь уже дело касалось ее собственных принципов. Финансовая сторона вопроса. Изначально объявив, что полностью берет это на себя, Олег более ее не касался. Лана тогда не стала спорить, однако считала такой подход неправильным. Ведь и у нее тоже имелись денежные сбережения. Переведенные загодя, еще до окончательного краха прежней жизни, как выяснилось в разговоре с местным клерком во время визита в банк, они оказались весьма значительными. Все домашние расходы обычно финансировал Жан, поэтому она много лет почти ничего не тратила. Разве что на благотворительность. Так что теперь ее вклад успел даже подрасти из-за набежавших за это время процентов.
Олег Закревский: Весть о скором отъезде квартиранта весьма опечалила пани Зеленкову – таких чудесных и воспитанных молодых людей еще поискать! - Да и в том, что касается денежной стороны, что уж греха таить, пани Лана! Всегда аккуратно и своевременно платит за комнату, никакого лишнего шума, сигаретного дыма, вульгарных девиц… Первое время я даже немного удивлялась, ведь он такой красивый мальчик! Барышни, очевидно, должны быть просто без ума – но никого! Утром уходит в университет, вечером – возвращается домой, и все. Признаюсь по секрету и только вам, я уже было начала подозревать в нем одну из этих… грешных душ, ну вы меня понимаете… Но вот последнее время мне кажется, у него, наконец-то, появилась девушка! И вот уже нужно возвращаться в Берлин! Собственными ушами сей примечательный монолог милейшей пани Ирмы услышать Закревский, естественно, не мог. Но в талантливом, во всех деталях, пересказе Ланы, только что со смехом поведавшей о недавнем телефонном разговоре со старинной приятельницей, услышал голос и интонации своей квартирной хозяйки буквально наяву. А еще она мягко упрекала Лану, что та и сама стала существенно реже заглядывать к ней в гости… - А я и вообразить не мог, что она настолько обеспокоена устройством моей личной жизни. И вообще так внимательно за нею наблюдает, - усмехнувшись, Олег покосился на циферблат настенных часов и, сдвинувшись на край кровати, сел, спустив на пол ноги, попутно застегивая рубашку и приглаживая торчащие во все стороны волосы. – Зачем ты поселила меня в доме частного сыщика, дорогая? Этак пройдет еще несколько дней, и она спокойно вычислит, кто именно «моя девушка»! Нет, сам я, конечно, ничего не имею против, но вот бедная пожилая дама, пожалуй, удивится… - Вновь взглянув на часы, он повернулся к Лане, все еще лежащей в постели. - Четверть пятого. Нам надо собираться… Черт, как же мне надоели эти прятки! – прибавил он уже без тени улыбки, мало того, в голосе было отчетливо слышно раздражение. – Как хорошо, что все это закончится уже завтра! Сказать по правде, после того, как мы вернулись из Карловых Вар, я ежедневно борюсь с желанием заявиться в ваш дом и сказать генералу в глаза все, что я о нем думаю. А еще то, что ты уходишь со мной. И с каждым днем оно только усиливается. Собственно, меня от этого совершенно ничего и не удерживает даже сейчас… ладно, не волнуйся, до завтра я уж как-нибудь продержусь, - губы молодого человека вновь тронула улыбка, но взгляд остался серьезен, отчего общий вид получился еще более мрачным. Он почти не преувеличивал. С момента их возвращения в Прагу прошло всего около двух недель. Однако время, двигавшееся в Божьем Даре, как после вспоминалось, на удивление быстро – несмотря на общее ощущение неспешности и размеренности существования, здесь, в городе, стало тянуться раза в три медленнее. Олег не сидел без дела. Визиты в аргентинское консульство, хлопоты по поводу оформления всех нужных бумаг, аренда автомобиля, чтобы добраться до Берлина, далее – уже поездом, в Гамбург, откуда в будущий вторник им предстояло отправиться в плавание до Буэнос-Айреса, были не так уж обременительны. Ибо каждое из завершенных дел, о котором он после подробно рассказывал Лане во время свиданий в облюбованном номере «Чешского льва», вновь сделавшихся мучительно короткими, ассоциировалась лично у него с очередным шагом на пути к их свободе. Главной проблемой и трудностью была необходимость сохранить все в тайне. И вовсе не от генерала Ланского... О нем Олег вспоминал разве что в отдельные минуты, такие, как сейчас, когда до его возвращения из присутствия оставалось всего около двух часов, а значит, придется отпустить домой Лану, хотя делать этого совершенно не хочется. Но ничего, пускай, ведь им действительно уже осталось ждать и терпеть лишь самую малость. Прислушавшись к его совету, Лана, наконец, встала и принялась приводить в порядок свой внешний вид. Глядя на то, как она торопливо поправляет перед зеркалом прическу и макияж, Закревский снова испытал то странное, щемящее чувство, которое ощущал перед каждым их расставанием с момента возвращения из Карловых Вар. Смесь ревности, сомнений и какой-то мучительной нежности. Уже завтра он с корнем вырвет ее из привычной жизни, которую она, пускай, искренне ненавидит – о чем так часто твердит в их разговорах, однако и другой не ведает. Сможет ли он возместить ей эту утрату? Оправдает ли надежды? Заметив в зеркальном отражении его пристальный взгляд, Лана отложила пудреницу и вопросительно приподняла брови, чуть нахмурив брови, он покачал отрицательно головой: ничего, продолжай! Перед самым расставанием, когда она уже собиралась покинуть номер – как всегда первой, он выходил следом, через несколько минут, почему-то ей важно было сохранять этот нелепый секрет Полишинеля, хотя их пару просто невозможно было не запомнить, Олег попросил ее задержаться. Усадил рядом с собой и, вновь заглянув в глаза, спросил, не передумала ли она? Ответ последовал немедленно, разумеется, нет! И тогда он в очередной раз попросил повторить всю последовательность ее завтрашних действий. Это было не менее важно. - Такси бери не возле дома, отойди на пару кварталов. Веди себя как обычно. Я же буду ждать тебя здесь, в этой самой комнате, с раннего утра. И как только ты приедешь, сразу в путь. Ну, все, теперь ступай и постарайся сегодня хотя бы немного поспать! Завтра это все непременно закончится, - «Так или иначе…»
Светлана Ланская: - Буду сегодня поздно, так что ужинай без меня, - Жан надел шляпу, еще раз взглянул на себя в зеркало напротив входной двери и, убедившись, что выглядит безупречно, отправился на службу. Вот так они и попрощались. Навсегда. Выглянув из-за занавески, Лана проследила за тем, как муж садится в служебное авто, как машина медленно трогается с места и катится вниз по улице, исчезая за поворотом, затем – еще пару минут задумчиво смотрела на привычный вид из окна. Осень в Праге буйствовала вовсю. Несколько дней к ряду лили дожди, окончательно смыв листву с деревьев, и постепенно город начинал походить на собственную тень – серую и холодную. В нем будто бы вдруг окончилась жизнь. Вот и для них с Олегом здесь тоже все кончилось. Но лишь затем, чтобы начаться заново – там, впереди, их ждала другая, яркая и счастливая, похожая на картинки из журналов, которые Лана разглядывала время от времени, чтобы представить себе этот далекий Буэнос-Айрес. Поспать и не волноваться, как ни упрашивал ее Олег накануне, не вышло. Впрочем, немного она все-таки спала, но сон был нервным. И, в очередной раз просыпаясь во тьме, она начинала себя ругать, уговаривала успокоиться. Но все равно казалось, что в последний момент обязательно произойдет какая-нибудь неприятность. Хотя до сих пор все шло, как задумано. Вечером Олег даже успел позвонить, чтобы еще раз сказать ей, как ждет завтрашний день. Да и утром все складывалось благополучно: ничего не подозревая, ушел из дому Жан, а Марты и вовсе не было. Отпросилась к сестре, внезапно и, можно сказать, удачно – для Ланы, сломавшей накануне ногу. Хоть, на самом деле, она, конечно, искренне желала ей здоровья. В любом случае, готовиться к отъезду ей сегодня никто не мешал. Они заранее условились с Олегом, что не станут брать с собой много вещей – только самое необходимое. Впрочем, и этого необходимого у нее все равно набралось на целый дорожный саквояж. До времени, когда следовало выходить, оставалось еще около получаса. И от нечего делать, Лана растерянно бродила по квартире, трогая то одну, то другую вещицу. Странно было осознавать, что делаешь все это в последний раз. Она так и не смогла решиться написать мужу прощальной записки. Потому, когда Жан вернется домой, то, скорее всего, просто решит, будто супруга уже легла спать. А уже утром… Что он будет делать утром, Лана не могла и представить, но пытаясь думать об этом неизменно чувствовала к мужу жалость. В сущности, он ведь по-своему любил ее и никогда не причинял зла. Да и она была ему хорошей супругой. Можно сказать, все эти годы они прожили счастливо – ну, что же, именно таким представлялось ей счастье, пока Олег не показал, какое оно на самом деле. Но Жан-то здесь не при чем! Просто его мир – в отличие от ее собственного, не претерпел никаких изменений. И завтра он окончательно рухнет. «Бедный, мой, бедный! Ты не заслужил этого!» – чувствуя, как в сердце вместе с сожалением вновь закрадывается сомнение, Лана поспешно напоминала себе, что и она тоже такого не заслужила! Довольно приносить себя в жертву, пора стать свободной! Словно поддерживая эту мысль, часы звякнули половину первого. И скинув с себя оцепенение, в которое невольно погрузилась, Лана вернулась в свою комнату, забрала саквояж, затем надела поверх дорожного костюма непромокаемый плащ и решительно вышла за дверь. На улице по-прежнему нещадно поливал дождь, и консьерж в парадном участливо предложил вызвать такси. - Ну не пешком же вам, пани, идти в такую-то непогоду! - Ничего, мне совсем недалеко. Я к пани Зеленковой. Щелкнув зонтом, шелковый купол которого спрятал ее от ледяных струй, мадам Ланская зашагала по улице. Такси удалось найти не сразу, но через несколько минут у обочины, где она взмахнула рукой, все же остановился черный «мерседес». Указав шоферу уже на память затверженный адрес маленького пансионата, Лана уютно устроилась на кожаном сидении сзади, взглянула на циферблат наручных часов и довольно кивнула, ощущая себя едва ли не главной героиней шпионского детектива. Миновали еще около пятнадцати минут, и она уже поднималась на невысокое крыльцо «Чешского льва», где, пройдя через маленький вестибюль, а далее – по коридору, остановилась перед знакомым номером и отворила дверь…
Олег Закревский: - И что это вам такое только в голову пришло?! Главное: как оно туда пришло, откуда? Фенимора Купера в детстве, что ли, слишком много читали? Ни во взгляде, ни в голосе этого человека не чувствовалось и тени угрозы – разве что мягкий, почти родительский укор, да еще сочувствие, смешанное с любопытством и иронией. – А почему именно Буэнос-Айрес, а не, скажем, Рио-де-Жанейро? Бразилия, ведь, тоже чудесная страна. Как там было-то? «I've never seen a Jaguar, nor yet an Armadill…»? Да уж, что и говорить. Удивили вы нас, господин Артист! Впрочем, я уже даже и не знаю, может, пора присваивать вам новый оперативный псевдоним? Какой же вы теперь, к дьяволу, «артист»? Целый режиссер! Или нет – драматург! Вон, какую детективную драму-то придумали, мы едва успели финал предугадать… Ну как же так? Вы ведь мне сами слово давали, а после взяли, и вероломно его нарушили. O tempora, o mores! В прежние годы слово дворянина, помнится, порой жизни стоило. - В прежние годы мы с вами вряд ли пересеклись, - глухо отозвался Олег, не поднимая глаз. Но после, помолчав мгновение, все-таки исподлобья посмотрел на сидящего напротив высокого мужчину в английском твидовом пиджаке, и прибавил, тоже несколько иронически. – Так ведь вы и сами… того, не сказать, чтоб из пролетариев, сударь? Они Киплинга не цитируют, да и латыни в гимназии не обучались… Свое-то собственное, данное мне в ответ, вы куда засунуть изволили? - Да какое там, Сергей Алексеевич! Ну, кто такой мой покойный дед с его мелким чиновничьим выслуженным дворянством в сравнении с вашими-то предками?!.. Это, кстати, ничего, что я к вам по-настоящему имени, граф Девиер? Если неловко, мне совсем не трудно продолжать говорить «Олег Павлович»? – спокойно улыбнулся тот в ответ, явно не смущаясь присутствия в комнате еще двух людей. Примерно две четверти часа назад они вошли сюда следом за нынешним собеседником Закревского и теперь, словно два сторожевых пса, расположились в кресле у окна и на стуле рядом с дверью, явно отсекая ему пути для возможного побега. Хотя, никуда бежать Олег, собственно, не собирался. От трех вооруженных людей? Его собственный пистолет, который успел лишь выхватить и направить на нежданных посетителей, набросившись сразу с двух сторон, сразу же выбили. Затем ловко выкрутили руки и нанесли – в полном молчании – несколько коротких ударов в правое подреберье, от которых на время потемнело в глазах, и напрочь пропала способность дышать. Следом, обыскав с ног до головы, они извлекли из внутреннего кармана его пиджака пакет с билетами и документами. После этого больше не били. Впрочем, и повода не было. Когда же, немного отдышавшись, он смог подняться с пола и сесть за стол напротив все это время спокойно дожидавшегося исхода поединка Главного, то между ними, можно сказать, даже завязалось подобие светской беседы. Да и общая мизансцена, если не видеть того, что ей предшествовало, смотрелась вполне мирной. Родом этаких товарищеских посиделок. - Обращайтесь, как хотите, мне плевать, - равнодушно процедил сквозь зубы Закревский и вновь отвернулся, мельком при этом взглянув на часы, стрелки которых подползали уже к десяти утра. Ланы все еще не было. В иных обстоятельствах его бы это встревожило, однако теперь внезапно породило смутную надежду, которую он далеко не сразу решился обозначить словами – даже произнесенными мысленно: «может быть, передумала?!» Следующие несколько минут прошли в тишине, которую нарушала лишь неравномерная барабанная дробь дождевых капель по поверхности наружного подоконника, да – периодически – чьи-то шаги за дверью, приглушенные ковровой дорожкой. Всякий раз, когда слышал вновь, как они приближаются, Закревский замирал и прислушивался, боясь угадать в них те самые, знакомые – и, снова обманываясь, едва заметно облегченно вздыхал. «Не приходи! Лана, умоляю тебя, не приходи! У них ничего против тебя нет, они ничего не смогут тебе сделать! Только не приходи!.. А Ты… Ты ведь меня точно сейчас слышишь? Сделай так, чтобы она не пришла, позволь вновь в Тебя поверить! Ну, пожалуйста…» - Кручинин, прочь с дороги! Никаких действий не предпринимать, я буду говорить с ней сам!.. Светлана Юрьевна! – совсем другим, любезным тоном воскликнул собеседник Закревского, – вскакивая с места на удивление легко и проворно для столь мощной и кажущейся несколько медведеобразной, несмотря на дорогой и прекрасно сшитый костюм, фигуры. – Наконец-то! А мы прямо-таки заждались! Ну да, немудрено, какой дождь на улице. Верно, очень трудно было поймать такси? Не волнуйтесь, обратно до города мы вас сами подбросим. Только вначале немного поговорим… Да вы проходите, сударыня, не стесняйтесь! – выдвинувшись навстречу Лане, которая замерла на пороге, поочередно обводя всех присутствующих недоуменным взглядом, он потянулся к ее саквояжу. – Позвольте за вами поухаживать? – А затем, захлопнув дверь за ее спиной, придвинул свободный стул, предлагая сесть. – Прошу вас! «Стало быть, нет Тебя все-таки, ну что ж, так легче…»
Светлана Ланская: Есть особый тип ночного кошмара, про который сразу же понимаешь, что такого просто не может быть на самом деле. Потому, стоит лишь разомкнуть веки, и все это сразу исчезнет, растворится за гранью реальности, но на это почему-то никак не хватает сил. И, вновь оставаясь с ужасным видением один на один, ты постепенно теряешь волю, и все глубже погружаешься в панику. Нечто подобное сейчас как раз и ощущала Светлана Юрьевна – однако хуже всего было то, что дело происходило не во сне. Ступив на порог комнаты, в первый миг она подумала, что просто ошиблась дверью. Но, уже готовая извиниться и выйти, внезапно услышала, как один из присутствующих вслух произнес ее имя. Невольно оглянувшись, Лана замешкалась, всего на минуту. Но этого хватило, чтобы высокий незнакомец, вставший из-за стола при ее появлении, закрывая обзор, сделал навстречу два больших шага и взял за локоть – мягко, но весьма цепко, свободной рукой при этом захлопывая дверь за ее спиной. Именно тогда Лана и заметила Олега. Он сидел с противоположной стороны стола, не повернувшись в ее сторону. Зато что-то по-прежнему продолжал говорить Высокий, после он же подвел ее к стулу и предложил располагаться поудобней. Безвольная, будто тряпичная кукла, она позволила себя усадить, но тут же снова поднялась на ноги, растерянно озираясь по сторонам. В комнате было еще да человека, но они не принимали никакого участия в происходящем и выглядели будто манекены – никаких эмоций на лицах, почти одинаковые костюмы и механически выверенные движения. В отличие от собеседника Светланы Юрьевны, который оставался все так же говорлив, улыбчив, и даже любезно предложил стакан воды. Долгое время она никак не могла отделаться от впечатления, что где-то уже видела эту мерзкую ядовитую улыбку. И тут – вдруг, в одно мгновение вспомнила! В том ресторане, в Карловых Варах. Вместе с ней вспомнился и цепкий, внимательный взгляд… Заметив, что узнан, он коротко кивнул в ответ, подтверждая правоту ее догадки окончательно. Ей не стало легче от этой правоты. Что касается Олега, то все это время он оставался на своем месте. Выглядел даже спокойным, но спокойствие это было лишь видимым. Лана уже научилась чувствовать его настроение даже на расстоянии. Теперь же было заметно, как нервно подрагивают кончики пальцев его рук, лежащих поверх стола, хотя лицо было неподвижно и практически меловой белизны. Лишь несколько раз она видела его таким прежде, и каждый из них – в минуту крайнего нервного напряжения. «Неприятности!» - слово это билось и пульсировало в ее висках, но понять, что происходит, Лана так и не могла. Что эти люди от них хотят? Может быть, он просто должен им денег? Но ведь это такая ерунда! Отодвинув предложенный стакан воды, мадам Ланская шагнула к столу и присела рядом с Олегом, сжимая своими руками его ледяную ладонь, пытаясь поймать его взгляд. - Олег? Олег, что это все значит? Кто эти люди, что он здесь делают? – она говорила почти шепотом, но все равно не узнавала своего голоса, так он дрожал. Наконец, точно очнувшись, молодой человек, почти не поворачиваясь, медленно поднял на нее глаза. И от этого взгляда что-то в груди Ланы больно сжалось, заставляя в то же мгновение резко от него отпрянуть. Вновь поднявшись, вероятно, слишком резко – поэтому и закружилась голова, а ноги сделались ватными, она едва не упала на пол, если бы не поддержка со стороны. Заметив, что ей дурно, карловарский знакомый буквально подхватил ее на руки, и усадил затем в кресло, силой втиснув в руку стакан с водой и заставив сделать несколько глотков, сопровождая все это тихим успокаивающим шепотом.
Олег Закревский: Удержаться, не вскочить и не броситься к ней навстречу, было трудно, но Олег подозревал, что именно этого от него и ждут – и знал, что за этим последует. Поэтому заставил себя усидеть на месте. Ни к чему пугать Лану, да и доставлять этим сволочам лишнее удовольствие совсем не хочется. Гораздо труднее оказалось не смотреть в ее сторону, но справился и с этим. И лишь ее прикосновение… Когда Лана села рядом и взяла его за руку, шепотом умоляя объяснить, что происходит, что-то внутри у Закревского оборвалось. Захотелось завыть – тихо и безысходно. Захотелось не быть. Из последних сил крепче сжимая челюсти, он поднял глаза и взглянул ей в лицо. Затем осторожно высвободил ладонь из ее руки и вновь опустил взгляд. Это не было прощанием, мольбой о прощении – тоже, он просто должен был еще раз, последний раз, увидеть ее своей. Запомнить. - Ну что же вы все молчите? Крайне нелюбезно заставлять так долго себя ждать. Тем более, когда вопрос задает дама, которая годится вам в матери! Что с вашими манерами, молодой человек? Убедившись, что Светлана Юрьевна более-менее пришла в себя, Главный вновь обращался к Олегу. В интонации его голоса, помимо приторной и явно карикатурной любезности, отчетливо слышалась насмешка. - Весьма неловко представляться самому, но раз уж наш юноша не горит желанием мне помогать, видимо, придется и мне слегка поступиться этикетом. Архипов, Борис Всеволодович! А эти господа – они здесь со мной. Сопровождающие лица, так сказать. Официальные, - едва заметно усмехнувшись, он поочередно кивнул в сторону каждого из двоих «манекенов». – Кручинин Иван Иванович и Семен Петрович Табачников. Ну, вот и познакомились… впрочем, нет! Что же это я, самого важного-то и забыл, вот ведь рассеянность! Подойдя к Олегу, Архипов стал за его спиной, расположив одну руку на спинке стула, а другую, как бы невзначай, – на плече у Закревского. - Вот, познакомьтесь, дорогая Светлана Юрьевна. Сергей Алексеевич Девиер. Года рождения – тысяча восемьсот девяносто девятого, коренной петербуржец, из дворян, в восемнадцатом году эмигрировал в Берлин вместе с бабушкой – всегда любил бабушек, да… Спокойно, я сказал! – чуть тише прибавил Борис Всеволодович. Не прекращая улыбаться, словно клещами, он сильно сдавил пальцами плечо молодого человека, который заметно дернулся и еще больше побледнел от его последнего уточнения, хотя казалось, что это уже невозможно, и продолжил свой рассказ. – А уже летом девятнадцатого наш прелестный герой был успешно завербован сотрудником иностранного отдела ВЧК в качестве агента-провокатора с оперативным псевдонимом «Артист». Спросите – почему именно такое прозвище? Уж слишком талантливо, стервец, разные образы на себя примеряет! Ей-богу, Качалов позавидует. И с людьми поразительно легко сходится, особенно с дамами. Как в том кабаре, где я его впервые приметил. Наш юный граф вечерами подрабатывал там кёльнером, ну а ночами… как бы это помягче выразиться-то? В общем, полагаю, почтенные немецкие фрау были довольны: еще бы – благородные манеры, стать аристократическая! Да что я буду перечислять, вы и сами знаете… Так что грех было позволить даром пропадать подобному удивительному таланту – к обоюдной, так сказать, выгоде! - Зачем вы, все же совсем не так было… не совсем так! – почти шепотом перебил его Закревский, не поднимая головы. – Мне, правда, деньги тогда нужны были, Лана, бабушка тяжело заболела. А у меня ведь на свете больше никого … - А, да оставьте вы эту мелодраму, юноша! Бабушка болела… дедушка… Поболела и умерла! Но вы-то сотрудничество с нами после этого не прекратили? Понравился ведь приятный и, главное, необременительный заработок? Так что не надо изображать из себя жертву, голубчик. Не надо, ну некрасиво это как-то, не по-мужски! Скажем прямо: вы нам банально продались. За немецкие марки. А теперь вот решили еще и сжульничать. И это вдвойне отвратительно… Говорю же: никаких моральных принципов у них нет, у молодых этих нынешних! – вздохнул Борис Всеволодович и вновь перевел взгляд на мадам Ланскую, неподвижно застывшую в своем кресле, – в отличие от нас с вами – людей взрослых и солидных, верно, Светлана Юрьевна? Ладно, хватит, отбросим эти неуместные сантименты. Давайте уже, наконец, о нашем деле…
Светлана Ланская: Плетка, которой опытный палач бичует свою жертву, по его желанию может рассечь плоть до кости, вырвать кусок мяса, а может и просто оставить саднящие кровоподтеки. Все зависит от цели, которую он преследует. Вот и Архипов наносил Лане удар за ударом, весьма точно выбирая наиболее болезненное и незащищенное место. Причем, выглядело все так, будто он искренне сопереживает, будто ему и самому больно причинять ей эти мучения! Да и голос был ласковым, почти чарующим, словно бы обещая в конце, после всех страшных испытаний, прощение Господа и райское блаженство. «Да нет же, вовсе не палачом он себя полагает, а скорее инквизитором!» - взглянув в глаза своего мучителя, Лана усмехнулась. Впрочем, все это время размышления вовсе не мешали ей внимательно его слушать. И услышанное поначалу казалось настолько невероятным и диким, что она даже подалась вперед, вглядываясь в его губы, пытаясь прочесть по ним то, чему просто невозможно было поверить на слух. Но даже и так бы не поверила, если бы Олег, точнее – черт знает кто такой – вдруг не начал лепетать что-то жалкое, пытаясь оправдаться. Бросив на него, растерянного, поникшего, всего один, полный отвращения взгляд, Светлана Юрьевна вновь обратила все свое внимание на Архипова, который, между тем, продолжал свою обличительную речь. Когда же тот умолк, ожидая ее ответной реакции, для нее остался непонятным только один вопрос: зачем? Для чего конкретно была затеяна вся эта грязная игра? Откинувшись назад на спинку кресла, она вздохнула, и устало прикрыла глаза. В правом виске начинало тупо пульсировать – то были ее обычные предвестники скорой мигрени. Но, пожалуй, ничего другого, кроме этого явного физического дискомфорта, прислушиваясь к своим ощущениям, мадам Ланская больше не испытывала. Слова Бориса Всеволодовича будто бы вновь, наконец, заставили работать мозг. И он тотчас же стал подбрасывать ей мелкие детали мозаики, которые она, конечно, видела, пока общалась с этим – даже мысленно Лана не желала теперь называть его по имени, и которым не придавала значения. Желание нынче, и верно, было лишь одно – провалиться сквозь землю от стыда. Еще никогда в жизни она не ощущала себя столь униженной, растоптанной. И потому все никак не могла поверить, что все это действительно происходит с ней. Рука невольно потянулась к голове, словно массирующее движение пальцев способно было выдавить оттуда боль. Но вместо того, чтобы растереть висок, Светлана Юрьевна провела холодными пальцами по губам, чувствуя, как они дрожат. Затем посмотрела вблизи на свою руку и вдруг плечи ее дрогнули. Через секунду уже все ее тело сотрясала крупная дрожь, а еще мгновение спустя, женщина разразилась громким, истеричным смехом. «Старая дура! Доверчивая идиотка, жаждущая любви! А он? Боже, как?! Как я могла поверить во все это!» - губы дрожали, слезы от смеха мешались со слезами обиды и унижения. Успокаивать ее никто не пытался. Табачников, правда, дернулся вперед, но был остановлен повелительным жестом шефа. А Лана, не замечая ничего вокруг, все продолжала смеяться, пока ее истерика не перешла в икоту. И уже тогда Борис Всеволодович протянул ей еще стакан воды. На сей раз, мадам Ланская приняла его с благодарностью и с жадностью сделала несколько больших глотков. - Артист… - прошелестела она севшим голосом, возвращая полупустой стакан Архипову, глядя на него с нескрываемой ненавистью, - Да вы же все тут сплошные лицедеи! Скажите, что вам от меня нужно?
Олег Закревский: - Информация, сударыня! Всего лишь информация! Полагаю, добыть ее вам будет совсем несложно, – пропустив мимо ушей очередное нелицеприятное определение в свой адрес, Архипов взял стул, придвинул его поближе к креслу, в котором находилась Светлана Юрьевна, и уселся напротив, внимательно и даже сочувственно рассматривая ее лицо, искаженное гримасой ненависти. – Но прежде еще немного фактов. Вы, конечно, не в курсе, однако супруг ваш, уважаемый Иван Игнатьевич, на удивление успешно для большинства ему подобных устроивший свою – и вашу, жизнь в эмиграции, на самом деле имеет, так сказать, еще одну – скрытую от посторонних глаз жизнь?.. Нет-нет, совсем не такую, как ваша. Генерал – семьянин отменный! – покосившись в сторону «Закревского», Борис Всеволодович едва заметно усмехнулся. – И человек порядочный. Просто даже жалко, что враг! Очень нам теперь не хватает таких людей, дорогая Светлана Юрьевна – умных, инициативных, предприимчивых. Один недостаток: уж слишком верен своим утратившим актуальность принципам. Уж мы пытались его заинтересовать – и так, и этак: какая, к черту, разница, какого цвета теперь Россия?! Ведь, правда? Ей и такой служить кто-то должен. Ей, а не каким-то нелепым, прости господи, рыцарским идеалам! Но нет, ни в какую не хотят служить. Мало того, еще и вредить пытаются – путем прямого финансирования белогвардейского подполья на нашей территории, как наш досточтимый генерал Ланской. Или вот еще заговоры все плетут какие-то, как… пауки, право слово! Ну и приходится потому устранять их с пути. Порой даже давить не самыми чистыми и красивыми способами, но что же делать?!.. Собственно, в настоящее время крайней необходимости физически устранять вашего супруга у нас нет. На данный момент важнее люди, с которыми он имеет дело. То есть, та самая информация, мадам: копии писем, обрывки разговоров, имена тех, кто бывает в вашем доме… Как видите, никто не требует от вас становиться Матой Хари! Всего лишь небольшая плата – за доставленное удовольствие, так сказать. К тому же, я совсем вас не тороплю, Светлана Юрьевна. Поедете вот сейчас домой, подумаете хорошенько, а после сообщите о своем окончательном решении. Поднявшись со стула, Архипов подошел к окну и выглянул на улицу, где своих временных владельцев дожидался взятый напрокат для поездки в Берлин автомобиль. Водительское сиденье в нем сейчас занимал еще один неприметный с виду человек в кепи и пальто с высоко поднятым воротником, весьма похожий на двух остальных сопровождающих Бориса Всеволодовича. Похожий, разумеется, не внешне, но некой неуловимой общей манерой держаться, вроде бы совершенно расслабленно, но в то же время – в любое мгновение готовый перейти к активным действиям. - Дождь успокоился, это хорошо, можно будет быстро доехать в город, так что вполне еще успеете до возвращения супруга со службы. Он ведь бывает ближе к семи вечера? Придете домой, приготовите Ивану Игнатьевичу вкусный ужин, отдохнете… Все пройдет, как страшный сон, – задернув обратно занавеску, Архипов вновь обернулся к Светлане Юрьевне и поморщился, точно от навязчивой зубной боли. – Даю вам честное слово, мне и самому чертовски не нравится, что все зашло так далеко! И главное, продолжалось так долго. Только наш юный друг всякий раз убеждал меня, что ему надо еще немного времени, чтобы закончить игру… ну и заигрался, стало быть. Моя вина! Простите. К слову, можете собираться, я вас более не задерживаю. Внизу ждет машина, и Иван Иванович с Семеном Петровичем с удовольствием вас до нее проводят. А впрочем… минутку, я кое-что забыл. Вот, держите – несколько фото на память об отдыхе в Карловых Варах! Олег, все это время просидевший молча, словно бы разглядывая перед собою пустоту, вновь резко вскинулся, напряженно наблюдая за тем, как Архипов неторопливо извлекает из кармана пухлый конверт, и достает из него стопку фотографий, протягивая их Светлане Юрьевне. - Что такое, юноша? Почему вы встревожились? – мохнатые брови Бориса Всеволодовича вновь иронически поползли вверх. – Я оценил вашу шутку и художественный вкус тоже. Присланные открытки с видами очень симпатичные. Но не думали же вы, что я буду настолько наивен, чтобы не подстраховаться и не сделать собственных снимков – на случай такого вот обострения вашего чувства… юмора?
Светлана Ланская: Вот теперь все окончательно прояснилось, и даже не верилось, что можно было так долго не понимать сути происходящего. Конечно! Ну, кто она такая, чтобы лично заинтересовать этих людей? Совсем иное дело – Жан! Он никогда не скрывал своих монархических взглядов, в их доме часто происходили встречи тех, кто разделял его надежды на избавление России от большевицкой заразы и восстановление в ней прежних порядков. Лана никогда не относилась к подобному всерьез, полагая всего лишь способом справиться с неизбежной ностальгией и тоской по ушедшим дням. Хотя слышала о подобных организациях также и на покинутой ими родине, а еще о том, что здесь и в других странах Европы есть те, кто им помогает, в том числе деньгами и оружием. Но даже предположить, что все это может иметь под собой какую-то реальную связь с ее собственной жизнью, ее семьей? Невозможно! Заговоры, подполье – все эти слова ассоциировались исключительно со словом «политика», а его Светлана Юрьевна ненавидела еще с тех пор, как эта самая политика стала вмешиваться в ее судьбу. И означало оно лишь кровь и грязь. Ту самую грязь, в которой теперь измазали с головы до ног ее саму, и нет больше никакой возможности отмыться. Да, она чувствовала себя именно грязной, будто что-то липкое и мерзко пахнущее насмерть въелось в ее кожу и теперь уже начинало разъедать плоть. «Плата за удовольствие…» - будто бы невзначай брошенная Архиповым фраза была словно еще один удар хлыста. И Лане, уставшей терпеть, вдруг захотелось встать и влепить ему пощечину. А может, и не только ему… Но она лишь вновь закрыла глаза. За последние несколько минут она научилась находить в этом способ хотя бы немного облегчить мучения – просто опустить веки и отстраняться от реального мира. Только, к несчастью, закрыть глаза – еще не означает полностью отключиться. Вокруг нее продолжало что-то происходить, кто-то разговаривал, кто-то ходил – даже не видя, она продолжала невольно их слушать. И все же, становилось легче. Потому, успокоившись настолько, насколько это было вообще возможно, женщина снова посмотрела на своего мучителя. Он, тем временем, протягивал ей крафтовый конверт, под приоткрытым клапаном которого виднелась глянцевая поверхность фотографии. - Что это? – вопрос был задан скорее по инерции. Догадываясь, что на них может быть изображено, Лана почувствовала, как вспыхивают ее щеки и замотала головой, не желая убеждаться в своей догадке окончательно. Но Борис Всеволодович, видно, был намерен довести все до конца и, вытащив карточки, сам положил их к ней на колени, предлагая взглянуть на «запоминающиеся виды пригородов Праги». Вытащив дрожащими пальцами наугад одну фотографию из рассыпавшейся веером стопки, Лана послушно поднесла ее к лицу. На ней были изображены двое счастливых людей, сидящих за столиком ресторана друг напротив друга. Молодой улыбающийся мужчина, нежно сжимающий руку своей спутницы, которая не сводит с него преданных глаз и тоже улыбается особенной, немного грустной улыбкой. Но все равно понятно, что она беспредельно рада быть с ним рядом. Едва не застонав, Лана медленно положила карточку на место. Она и без нее, точно наяву, помнила каждое слово, каждую улыбку, которую ей подарил этот лжец. Помнила каждое его обещание… - Мразь! Какая же ты мерзкая тварь! – она вскочила на ноги, готовая ринуться на «Олега» не только с оскорблениями, но и тумаками. Фотографии соскользнули на пол и обижено хрустнули под ее ногами. Только это, по всей видимости, не входило в планы Архипова, и по его велению, Табачников успел удержать женщину, весь гнев и обида которой, наконец, отыскали выход и требовали, чтобы виновный понес наказание. Но и в этом праве ей было отказано. Так что оставалось лишь испепелять «Закревского» взглядом.
Олег Закревский: Выслушивая оскорбления, которые ослепленная яростью Лана выкрикивала в его адрес, «Олег» не спорил и не возражал – зачем, если сам думал о себе еще хуже? Извиняться, просить прощения, тоже казалось бессмысленным и даже отдавало пошлостью. Тем не менее, когда ее, все еще сопротивляющуюся, подхватив с обеих сторон под руки, вывели вон из комнаты, он испытал некоторое чувство облегчения. - Да, прелюбопытная дама, необычная, - задумчиво протянул Архипов, кивнув вслед покинувшим комнату. Затем, немного помолчав, вздохнул и пристально посмотрел на молодого человека, оставшегося вместе с ним – тот же не отводил глаз от закрытой двери. – Стало быть, всерьез ею увлеклись? - Это вас не касается. - Влюбились. Что же, бывает. И со мной случалось. Незадолго до войны с японцами. Я тогда числился торговым советником при нашем консульстве в Иокогаме. А она – супруга местного крупного военного чиновника… - прищурившись, Борис Всеволодович вновь умолк, вытащил из кармана массивный серебряный портсигар. Открыв его, предложил курить Сергею. Тот отказался. – Ну как хотите! – пожав плечами, Архипов извлек одну из папирос. – Ослепительная была красавица! Почти не проявлявший до того интереса к его словам, молодой человек взглянул на него с некоторым любопытством, однако интересовали его вовсе не амурные похождения: - Вы служили в разведке? Еще до революции? – Борис Всеволодович снова пожал плечами и кивнул, дескать, да, а что особенного? – Но почему же они вас… - Что? Почему «в расход» не пустили, хотите спросить? Все просто, мой юный друг. Хочешь сделаться неуязвимым, будь незаменимым. Вот и я им сейчас нужен. Слишком нужен, чтобы от меня избавиться. - А что потом? Когда они найдут, кем… заменить? - Да какая разница? Я уже немолод, Сергей Алексеевич! Потому могу позволить себе роскошь не задумываться о слишком далеком «потом», - затушив недокуренную папиросу, Архипов вдруг поднялся на ноги, забрал с подоконника оставленную там шляпу, и направился к выходу. - Постойте! Вы куда? – растерянно проговорил молодой человек, вновь совершенно не понимая, что происходит. – Что значит «куда»? Пойду, пока вновь не начался дождь. – А как же я, что… мне делать? - Да откуда ж я знаю? – Борис Всеволодович выглядел крайне удивленным. – Делайте, что хотите, почему вы спрашиваете? Вы давеча меня все упрекали, что слова своего не держу. Вот я и решил исправиться. Так что идите, куда хотите! Вы мне больше не нужны. - Но куда же я пойду – без денег и документов? Вы все у меня забрали! - А что вам за толк от этих документов, они все равно подложные? А деньги – ну так они тоже были не ваши. Номер этот, сколько понимаю, оплачен до завтра. Так что можете пока в нем и оставаться, а дальше – абсолютная свобода, как вы и мечтали. Только как-то забыли, видать, что свободный человек и заботиться о себе обязан сам. Вот и попробуйте – впервые в жизни.
Светлана Ланская: По дороге домой ей все же удалось удержать себя в руках. Потому, пока ее везли в машине и провожали до дверей, со стороны Лана, пожалуй, выглядела даже слишком спокойной и отстраненной, для человека, который только что пережил такое нервное потрясение. Однако, едва ступив за порог квартиры, вновь очутившись в ее тишине и пустоте, она тотчас же сползла по стене на пол, вся сжалась в комок и коротко разрыдалась – безнадежно и отчаянно, разом выплескивая из себя всю боль, которая так долго копилась внутри. Затем, разом успокоившись, вновь поднялась на ноги, пошла в ванную комнату, где быстро умылась и привела в обычный порядок макияж и прическу. После заварила себе свежий чай. Спустя некоторое время, с почти безмятежным лицом, накинув на плечи цветастую шаль, она сидела в кресле у окна в собственной гостиной. Рядом, на подоконнике, остывала, уютно исходя теплым паром, наполненная ароматным напитком чашка, на коленях лежал томик стихов, в который Светлана Юрьевна, впрочем, сейчас не смотрела, вместо этого неотрывно наблюдая за взлохмаченным мокрым воробьем, который скакал по карнизу за стеклом. Дождь на улице успел прекратиться, и унылый осенний городской пейзаж немного расцветился ненадолго выглянувшим солнцем. Черепичные и жестяные крыши вновь заиграли яркими бликами, раздавались разноголосые гудки автомобильных клаксонов, где-то со звоном и грохотом проезжали трамваи. Казалось, что сам старинный город изо всех сил пытается теперь ободрить ее, убедить, что даже после самого страшного ненастья все еще может наладиться. Но Лана больше не верила в счастливые финалы. Она по-прежнему не могла отделаться от ощущения, что рядом разверзлась огромная пропасть, дна которой невозможно даже разглядеть. И она стоит на самом ее краю, чувствуя, что вот-вот потеряет равновесие. Стоит лишь только пошевелиться – и падение неизбежно. Нечто подобное уже происходило с ней, когда одна за другой, практически одновременно, умерли дочери. Но тогда рядом был Жан, и горе у них было одно на двоих. Только разделив его пополам с мужем, Лана смогла тогда удержаться. Теперь ждать поддержки было неоткуда. А к ощущению утраты прибавилось горькое понимание, что ее предали. Пребывая в состоянии полного опустошения, она не могла даже заплакать. Возможно, оттого, что все слезы иссякли еще час тому назад. Вместо этого она думала, что делать дальше. Итак, ей предложили сделку, правила которой довольно просты. Нужно лишь только их выполнить. А иначе Жан узнает об ее измене. Допустим, узнает – и что? Он все равно бы обо всем узнал. Вся разница лишь в том, что если бы это произошло так, как планировала сама Лана, ей было бы просто все равно, что с ним станет. Ведь в этом случае она была бы далеко и счастлива. Была бы… Но ведь и теперь – а не все ли равно, что он подумает?! Что помешает уйти от него сейчас, пусть даже одной, куда глаза глядят? И пусть сам разбирается со своей мерзкой политикой! Продолжая мысленно рассуждать в подобном ключе, Светлана Юрьевна встала и принялась ходить по комнате, остановившись затем у камина, где на полке, среди других фотографий, ей попался на глаза портрет мужа, собственноручно сделанный ею около года тому назад. И при взгляде на него в памяти вдруг отчетливо всплыла фраза, произнесенная однажды Олегом: «Генералы бывшими не бывают». А ведь и верно: поза, взгляд, манеры… Почему она не видела этого раньше, когда была совершенно убеждена, что для Жана его военное прошлое совершенно точно осталось в прошлом? Взяв в руки рамку, мадам Ланская поднесла ее поближе к себе, пристально вглядываясь в лицо супруга, словно пытаясь прочесть, какие мысли занимали его в момент, который ей случилось запечатлеть на своем снимке – и вдруг с размаху запустила ее в стену. - Ненавижу тебя! Ненавижу твои проклятые идеи! – резко развернувшись, она двинулась в кабинет генерала, где на затянутом зеленым сукном рабочем столе, как всегда, стояли лишь массивный письменный прибор, да лампа с зеленым, матового стекла абажуром. Все документы были рассортированы и сложены в шкафы домашней картотеки, где также, разделенная по алфавиту по именам адресатов, хранилась и его личная переписка. Открывая ящик за ящиком, Лана поражалась этой педантичности, чувствуя, как внутри все сильнее закипает ярость. Больше всего злило то, что все эти ящики не были даже заперты, а бумаги хранились вот так свободно – бери, не хочу! Что это – признак безграничного к ней доверия? Или же, напротив, показатель абсолютной уверенности, что Лана, по собственной недалекости, просто не сможет ему как-либо навредить? А между тем, уже первые письма, которые она взяла, проглядывая по диагонали их содержание, обязательно понравились бы Архипову… Презрительно поджав губы, женщина засунула их обратно в ящик, даже не беспокоясь о том, что все в нем выглядит уже не так аккуратно, как раньше. Затем перелистала попавшуюся на глаза записную книжку мужа с весьма личными пометками – и тоже бросила ее на стол. - Грязь, сплошная грязь! – брезгливо прошептала она и вышла из кабинета в коридор, где наткнулась на собственный саквояж, который так и стоял в передней с момента ее возвращения домой. Повинуясь какому-то безотчетному желанию, она схватила и понесла его в свою комнату, где принялась вытаскивать наружу и развешивать на прежние места в шкафу собранные в дорогу вещи. И уже почти покончив с этим занятием, вдруг заметила, что в боковом кармане есть еще что-то. Это был конверт с фотографиями. Видно, Архипов успел собрать их с пола и засунуть сюда – в качестве напоминания. И теперь Лана вновь держала его в руках и не могла решить, что с ним сделать – немедленно сжечь, или все-таки взглянуть на них еще один раз, последний… Спустя пару минут сомнений, присев на край кровати, она все-таки вытряхнула из пакета эти злосчастные карточки, часть из которых была, к тому же, уже изрядно помята. Но их все равно было много. И каждую по отдельности Лана разглядывала вновь, на сей раз долго и внимательно. То кусая при этом губы, расползавшиеся против воли в улыбку от счастливых воспоминаний, то нахмуривая лоб, желая отделаться от наивной мысли, что невозможно, немыслимо лгать так! Он просто не мог не любить ее тогда! А воспоминания, тем временем, уже унесли ее назад, к тому дню, когда в поезде из Берлина она встретила ужасно наглого, но такого живого и открытого мальчишку. Дальше перед мысленным взором возникли картины того вечера в кабаре... «Адские врата» - кажется, так называлось место, где началось ее падение? И как же странно и нелепо, что окончательно свершилось оно именно в Божьем Даре! И что будет дальше, неужто Чистилище?! Оставив фотографии на кровати, Лана вышла из спальни, вернувшись туда вскоре с бокалом вина и тем самым томиком стихов, которые читала недавно в гостиной. Оставив вино на прикроватном столике, выбрала одну из фотографий. Остальные же небрежно, кипой, собрала вместе и отнесла в ванную, где, спустя пару минут, сбросив в раковину, подожгла. Затем, не дожидаясь, пока огонь окончательно расправится с перепавшей на его долю обильной трапезой, открыла зеркальный шкафчик, где хранились все имеющиеся в их доме лекарства, и спокойно взяла с полки пузырек своего снотворного…
Олег Закревский: После того, как ушел Архипов, Сергей еще довольно долго не вставал с места, повторяя про себя вновь и вновь на разные лады всего два слова: «абсолютная свобода». …В тот день, когда оставил на почтамте «до востребования» конверт с открытками вместо фотографий, он и не питал особых иллюзий относительно успеха своего демарша. Был практически уверен, что в распоряжении «конторы» достаточно компрометирующих снимков Ланы и без тех, которые якобы требовались именно от него. А само это задание – просто еще один тест на лояльность. Новая проверка степени глубины его падения. Осознав, что не способен ее пройти, Сергей испытал громадное облегчение. Преотвратное чувство, что он больше не человек, а лишь абстрактная фигура в чужой шахматной партии, не оставляло его с самого первого дня знакомства с Архиповым. Встреча с этим человеком действительно случилась во время полного отчаяния, но даже тогда Сергей, в общем-то, отдавал себе отчет, что после вряд ли сможет перед собой полностью оправдаться даже этим. И пусть «после» тогда представлялось перспективой весьма отдаленной и даже расплывчатой, он точно знал, что платить по этим счетам все-таки придется. И потому всякий раз, когда случалось делать еще один маленький и почти незаметный шаг, преступая через очередной принцип – не важно, впитанный с молоком матери, привитый воспитанием или обстоятельствами, Сергей чувствовал, что все больше теряет контроль над собственной жизнью. И это, в конце концов, начало разрушать его – точно тончайшая струйка воды, которая медленно, но неумолимо подтачивает изнутри огромную глыбу. Не гранитную, нет, подобной твердости Сергей в себе отродясь не чувствовал. Скорее уж песчаную… Впрочем, вначале это все равно было незаметно и даже как-то весело. Жизнь, казавшаяся серой и безысходной, всего за пару месяцев вновь наполнилась красками, а дни событиями. И нужно было только суметь окончательно забыть, кем он был раньше, не думать об этом человеке и не пытаться сравнивать с ним себя нынешнего. Нужно было просто стать другим. И это получалось – видимо, актерские данные у него действительно имелись, и учитель русской словесности, руководивший драматическим кружком, говорил об этом не просто для того, чтобы поощрить интерес увлеченного театром юноши-гимназиста. А порой даже и приносило удовольствие. Странное наслаждение ощущением свободного падения. И еще совершенно ницшеанский интерес: как же глубоко ты способен, в конечном счете, упасть? Когда в его жизни появилась Лана, Сергею уже казалось, что дна у этой пропасти не существует. А власть Архипова над ним безгранична. При этом отношения их, в общем-то, были почти дружескими, и он порой даже ловил себя на том, что невольно копирует манеру Бориса Всеволодовича говорить и держаться. Задание завербовать супругу генерала Ланского – его Центр полагал одним из лидеров контрреволюционного подполья в Чехословакии, что буквально кишела теперь русскими иммигрантами, на первый взгляд представлялось довольно заурядным. Нечто подобное Сергею приходилось делать уже не раз. Да и «легенда», с которой предстояло втереться в доверие к жене этого генерала, на удивление походила на его собственную, непридуманную жизнь, поэтому почти ничего не нужно было даже изображать. За исключением чувств. Но так уж вышло, что необходимость в этом тоже быстро отпала. Сергей так до конца и не понял, в какой именно момент прекратил обманывать Лану. Но, как ни странно, четко помнил, когда впервые захотел, чтобы все, что он говорит и делает от имени Олега Закревского, было его настоящей жизнью и невыдуманной судьбой – в той тесной пражской телефонной будке с залитыми дождем стеклами, где он впервые поцеловал её руку… Отведя взгляд от входной двери, Сергей посмотрел в окно. Архипов не соврал: дождь действительно прекратился, а ветер даже успел почти полностью разогнать тучи над облетевшими кронами деревьев, отчего блеклое осеннее небо больше не выглядело таким низким, как рано утром, когда он сюда только приехал. Тогда казалось, что еще немного, и деревья смогут дотянуться до него своими гибкими черными ветками. Ныне небесный купол вновь выглядел недостижимо высоким и огромным. И где-то высоко, купаясь в струях воздушных потоков, по нему носились уже редкие по осени птицы. «Абсолютная свобода», - вновь произнес про себя молодой человек, и, поднявшись на ноги, подошел к двери, возле которой еще утром оставил свой саквояж. Просто взял его тогда с собой из машины – на всякий случай. Среди прочего, необходимого всякому путешественнику, там были припрятаны те самые фотографии, которые Сергей намеренно положил именно сюда, отдельно от других вещей, чтобы после, разбирая чемоданы, Лана случайно их не нашла – хотел показать сам. В подходящей обстановке. Теперь же, раскрыв саквояж, он лишь на мгновение взялся за краешек плотного бумажного пакета, торчащий поверх аккуратно сложенных вещей, но доставать его не стал: зачем? Чтобы вновь увидеть то, что изображено на спрятанных внутри него карточках, достаточно просто на мгновение закрыть глаза. Так что, отодвинув в сторону пакет, Сергей извлек наружу свой дорожный несессер. Затем, с ним в руках, отправился в ванную комнату, где открыл на полную мощность краны над ванной, предварительно заткнув медной пробкой ее сливное отверстие. Устроившись на краю, чуть расслабив на шее галстук и жесткий воротничок сорочки, некоторое время он безучастно наблюдал, как пузырящиеся потоки воды постепенно наполняют предоставленную им емкость. Затем, когда набралось достаточно, закрыл вентили. И, прямо в одежде, опустился в ванну, предварительно прихватив с собой извлеченную из несессера бритву. Отменный клинковый «Бисмарк», предмет скрытой гордости и почти открытого снобизма в отношении тех, кто, в угоду удобству и прогрессу, перешел на новомодные «безопасные» станки… Когда, спустя пару минут идеально наточенная немецкая сталь оставила на его запястьях и локтевых сгибах несколько столь же идеально-тонких и ровных росчерков, Сергей даже не почувствовал боли. Опустив руки в стремительно окрашивающуюся багряным теплую воду, он откинулся на пологий скат, поудобнее устраивая голову на изогнутом бортике. Так, чтобы перед глазами как раз оказалось небольшое скошенное окно, расположенное прямо под потолком. Прежде Лана посмеивалась над его странной привычкой подолгу сидеть в полуостывшей воде, но Сергей так и не решился ей признаться, что просто любит рассматривать через это оконце небо и бегущие по нему облака. Не хотел, чтобы она вновь назвала его мальчишкой. Произносимое с самыми разными интонациями, словечко это вначале неимоверно злило, после смешило, а теперь, он, кажется, отдал бы все, чтобы вновь услышать его наяву. Однажды, еще давно, ему попалась показавшаяся тогда странной фраза: лишь полностью принадлежа любимому человеку, можно почувствовать себя абсолютно свободным. «Мой мальчишка… мой…» - привычный, многократно слышанный бессвязный любовный шепот лишь теперь будто бы сам по себе вычленился из плавно нарастающего в голове и ушах мерного шума, хотя перед почти немигающим взглядом, устремленным в бесконечную синеву за окном, уже давно отчетливо виднелась такая родная, чуть застенчивая и робкая улыбка. Как всегда в подобных случаях, он поспешил откликнуться. Тоже привычными, но произнесеннными уже едва слышным шепотом, словами: - Твой. Конечно, твой, чей же еще? - после чего улыбнулся, глубоко вздохнул и медленно опустил ресницы.
полная версия страницы