Форум » Постскриптум » Богемская рапсодия » Ответить
Богемская рапсодия
Олег Закревский: Время - осень 1921 года Место - Прага, Чехия. Участники - Светлана Ланская, Олег Закревский
Ответов - 77, стр:
1 2 3 4 All
Олег Закревский: Последний яростный выплеск энергии, казалось, лишил ее не только душевных, но и физических сил. Заметив, а скорее ощутив в ней эту перемену, Олег испугался, что Лана сейчас упадет – и потому невольно дернулся навстречу, готовый в любой момент ее поддержать. И тут, со стоном, похожим на судорожный всхлип, она вдруг сама обняла его. - Ну что ты! Все хорошо! – обнимая ее за талию, Олег выпрямился, и безвольно повиснув на его шее, Лана уже не касалась пола. – Все хорошо, – повторил он еще раз. И, оглянувшись по сторонам, покрепче прижал обмякшую, словно кукла, женщину к себе, двинулся вместе с нею вглубь комнаты. Возле старинной широкой кровати, занимавшей едва ли не треть помещения, он вновь поставил ее на ноги и отстранился, заставляя поднять голову и взглянуть ему в лицо. В ее глазах, поблескивающих сквозь плотную паутинку черной вуали, стояли слезы, и было написано какое-то жалкое, словно бы умоляющее выражение. Но высвободиться из его рук она не стремилась, напротив, льнула к груди всем своим дрожащим, точно в лихорадке, телом. Наконец, собравшись что-то выговорить, она разомкнула губы, но Закревский покачал головой и приложил к ее рту указательный палец. Затем им же бережно убрал прочь вуаль, и попеременно поцеловал подрагивающие веки. Сместившись чуть в сторону, прижался губами к виску, и прошептал, глядя поверх головы странным, расплывчатым взглядом: - Прошлого нет, будущего мы не знаем… почему просто не радоваться тому, что у нас есть здесь, сейчас? Какая разница, кто я? Она слушала, затаив дыхание. И, вдохновленный этим молчанием без становящихся уже даже привычными проповедей, забирая в ладони ее лицо, Олег вновь заглянул в прозрачные синие глаза: - Избалованный мальчишка, щенок… я – твой, Лана! Разве ты не видишь, не понимаешь, что совсем свела меня с ума?! Ни о чем теперь думать не могу… одно твое прикосновение – и… - едва слышно хмыкнув, Олег многозначительно приподнял брови. – А ты говоришь «мальчишка»! Вняла ли она логике этих доводов, или же просто – устала бороться, узнать Олегу было не суждено. Опустившись на край кровати, он увлек Лану за собой. Уложив навзничь, лег рядом сам и принялся неторопливо расстегивать маленькие пуговицы ее блузки. После очередь дошла до шелковой нижней сорочки, которую Закревский, поддев за край, тоже потянул вверх почти издевательски медленно, целуя при этом каждый освобождавшийся участок подрагивающей от прикосновений его губ теплой кожи живота, и до чулок. Их, один за другим, Олег отстегнул и стянул с ее ног очень аккуратно, словно в опровержение мифа о том, что ни один мужчина не в состоянии выполнить этот ритуал без нанесения материального ущерба владелице. Затем, избавив Лану от коротких шелковых панталон, расположился между ее коленей, принявшись целовать и гладить ладонями чувствительную кожу внутренней поверхности бедер, постепенно поднимаясь вверх…
Светлана Ланская: Олег что-то говорил, пытался в чем-то убедить ее, но Лана не то, что ничего не слышала, она почти его не видела. Перед глазами стоял туман, странный морок обволакивал сознание. И в какой-то момент вдруг почудилось, что тело и душа ее разделились, даруя возможность наблюдать за своей физической оболочкой как бы извне, со стороны. О чем-то похожем она прежде читала в записках одного американского путешественника, где говорилось о странных магических практиках индейских шаманов, в ходе которых те высвобождают свой дух и отпускают его в свободное путешествие – познавать недоступное человеческому разуму. Разница была лишь в том, что с Ланой все это происходило отнюдь не по собственной воле. Почти не осознавая того, что происходило следом за пощечиной, которой наградила Олега, она будто бы очнулась от обжигающего и возмутительно прекрасного ощущения, разгоравшегося и нараставшего в ней с каждой секундой, еще даже не понимая, что ему причина. Когда же поняла – окончательно пришла в себя, испугавшись силы этого чувства. В стремлении все немедленно прекратить, Лана протянула руку, чтобы оттолкнуть Олега прочь от себя. Но едва коснулась его спутанных волос, и иное желание вновь пересилило все остальное. И она лишь сильнее сжимала их напряженными пальцами, желая причинить боль, отомстить за свою беспомощность, и насладиться этой странной местью. Но он не отступался, будто бы лучше нее самой зная ее собственное тело, продолжал разжигать в нем это безумную жажду, требующую немедленного удовлетворения. В какой-то момент, высвободившись из-под руки Ланы, он поднял голову и прижал ее безвольно разжавшуюся ладонь к своему лицу, обжигая кожу прикосновением горячих губ. И она в ответ принялась гладить его, на ощупь касаясь то носа, то скулы, как будто пыталась навеки запомнить каждую черту, которые видела в этот момент перед собой совершенно отчетливо, хотя лежала, крепко зажмурив глаза. Когда же, подтянувшись выше, он склонился над ней, то успела прошептать лишь одно свое уже привычное «мальчишка», прежде чем полностью отдаться его воле. Было бесполезно трусливо оправдываться, как в прошлый раз, тем, что ее разум был одурманен вином, что все происходит от общего наваждения места, очарования его юности. Она действительно желала его – тогда и теперь. И мечтала повторить все это вновь с самой первой их ночи. Ее семейная жизнь все эти годы была скучной и правильной. И даже та её потаённая часть, что принадлежала лишь им с мужем, всегда развивалась будто бы по учебному пособию. Впрочем, до появления на свет дочерей Жан довольно часто бывал в ее постели. После их рождения – реже, время от времени. И, наконец, однажды настал момент, когда все прекратилось окончательно. Но Лану это совершенно не тревожило, ведь они уже слишком стары для всего этого. В конце концов, обратное было бы даже неприлично! А вопрос приличий всегда был для нее весьма важен: наткнувшись как-то в одной из новомодных книг на слишком откровенное описание любовной сцены, она в ужасе отбросила злополучный том. Нормальные люди просто не могут вести себя подобным образом! Но, оказывается, у страсти нет возраста, и граница ей – лишь собственное желание. Закрыв лицо руками, Лана пыталась отдышаться. Все, что с ней происходило, еще совсем недавно показалось бы непозволительным и мерзким. Но сейчас ощущая вместе с телесной усталостью невероятную легкость и покой в душе, она была готова расплакаться – от обиды, что потеряла столько времени! Что жила, словно автомат, что ни разу не нарушила ни одного проклятого установленного кем-то правила… Отняв руки, она повернулась к лежащему рядом Олегу с блестящими глазами и закусив губы, дрожащие от волнения и невысказанного желания остаться здесь, с ним, навсегда. Желания абсолютно не осуществимого. И потому, вместо невозможных слов, она просто поцеловала его – с благодарностью. А затем, прильнув, коротко погладила по спине и, вновь откинувшись на спину, зажмурилась, сдерживая обжигающие веки слезы.
Олег Закревский: Как-то так уж вышло, что вовсе не первая ночь в доме Ланских, а именно те несколько безумных часов, проведенных вдвоем в номере маленького отеля на окраине города, стали для Олега и Ланы рубиконом, разделившим их отношения на «до» и «после». Событием, которое отныне четко разграничило их существование на две, к сожалению, совсем не равные части. В первой из них Закревский по-прежнему оставался для Ланы – и всех, кто её окружал – «одним из многих»: подросшим сыном давних знакомых, осколком канувшей навеки в лету прежней жизни, который она держала при себе из сентиментальных побуждений. И, возможно, от вновь проснувшейся потребности изливать на кого-либо не имеющие выхода материнские чувства. Именно так, в частности понимал перемены, произошедшие в супруге после появления Закревского в их доме, сам генерал Ланской. Впрочем, даже он бы никогда не осмелился заговорить об этом с женой, опасаясь разбередить ее едва начавшую затягиваться рану. Но воспоминания о том, как всерьез тревожился за ее душевное здоровье в тот страшный 1918 год, когда сразу после переезда Ланских в Прагу, свирепствовавшая по всей Европе «испанка» унесла жизни обеих их девочек, были еще слишком свежи. Потому, несмотря на некоторое удивление, глядел на, пожалуй, слишком частое общение Ланы с этим мальчишкой сквозь пальцы и со снисходительной ухмылкой, окрестив его про себя «пажом ее величества». Будучи и в самом безумном бреду не в силах представить, какие еще, кроме потребности опекать и наставлять, желания могут объединять с ним его благоверную «королеву»… Между тем, вторая, скрытая от посторонних, жизнь Светланы Юрьевны и ее «пажа», неизменно обращавшегося в полновластного господина всякий раз, стоило лишь им оказаться в отдалении от посторонних взглядов, протекала весьма бурно и разнообразно. В те недолгие минуты, которые, казалось, не знавшее утоления желание оставляло им для коротких бесед, они говорили о многом, но никогда не обсуждали ее жизнь в браке, по умолчанию полагая это невозможной пошлостью. Тем не менее, в мыслях своих Олег не раз уже презрительно называл генерала ярмарочным музыкантом, в чьи руки по какому-то нелепому недоразумению попала скрипка Страдивари. И потому все, что он всю жизнь умел на ней исполнять, было лишь примитивными и грубыми мелодиями, в то время как она могла бы зазвучать совершенно иначе в руках настоящего артиста. А могла бы даже и погибнуть, так и не узнав своих возможностей, но к счастью, дождалась его, полноправного владельца, хотя бы теперь… Открывать Лане саму себя, помогать ей узнать свое тело, срывать одну за другой путы нелепых предрассудков, связывавшие ее в течение всей жизни – в этом Олег неожиданно открыл для себя новое, прежде неизведанное еще удовольствие. Потому ее порой совершенно непостижимая наивность в некоторых вопросах удивляла его лишь первое время. А потом он просто разрешил себе быть счастливым. Впервые за долгое время: без оглядки на обстоятельства и причины происходящего. Забыв обо всем вокруг, просто погрузился с головой в этот водоворот, даже не заметив момента, когда понял, что нуждается во встречах с этой женщиной ничуть не меньше, чем она нуждается в нем. И что все это гораздо серьезнее, чем обычная связь, которую после можно будет просто оставить в прошлом, как одну из тех многих, прежних, о которых так или иначе забываешь…
Светлана Ланская: Вернувшись домой в тот вечер, Светлана Юрьевна не стала звонить в дверь, решив отпереть ее своим ключом, чтобы затем тихонько пройти в комнату и переодеться там самой, не привлекая внимания Марты. Но, войдя в гостиную, вдруг увидела там мужа, который, сидя в кресле, читал какую-то книгу. Услышав шаги, генерал оторвался от своего занятия и с минуту молча смотрел на нее, оцепеневшую от ужаса на пороге комнаты, поверх очков. После чего, привычным тоном пожелал доброго вечера и спросил, скоро ли они сядут ужинать. «И это – все?!» - медленно выдыхая, подумала женщина, чье выражение лица, несомненно, привело бы Ивана Игнатьевича в замешательство – если бы, конечно, он уделил супруге еще чуточку внимания. Ведь Лана была уверена, что произошедшая в ней перемена будет заметна буквально с первого взгляда – тем более тому, кто знает ее лучше остальных. Но Жан просто поздоровался. Потому, попросив еще немного времени, она отправилась дальше, испытывая странную смесь чувств, состоящую из удивления, облегчения и совсем немного обиды. Впрочем, последнее было вовсе мимолетным. И, оказавшись перед зеркалом в своей комнате, покуда приводила себя в надлежащий вид, Лана уже вновь никак не могла сдержать блаженной улыбки, в которую сами по себе то и дело складывались губы. Как и приглушить блеска, возникающего вновь и вновь в ее глазах, стоило лишь вернуться к мыслям, которые были весьма далеки от целомудренных рассуждений о семейном ужине. За столом она почти не слушала Жана, который рассуждал о ценах на сталь, о перспективах военной промышленности и контактах, которые им всем просто необходимо поддерживать в Германии. Все это было для мадам Ланской совершенно привычно и мучительно неинтересно. Куда больше ее занимала совершенная абсурдность происходящего. Вот они с Жаном вдвоем за одним столом, он ест рагу и говорит лишь о том, что интересно ему. И по-прежнему нисколько не чувствует, как она напряжена, не видит, как она меняется буквально у него на глазах… С каждым новым днем, приходившим после того памятного вечера, Лана все сильнее разочаровывалась в муже. Любила ли она вообще когда-нибудь этого человека? Что же на самом деле есть их многолетний брак, для чего он был придуман? Возникая в минуты, когда она была наедине с собой, эти мысли все чаще заставляли Лану сомневаться в правильности прожитой ею жизни. Исчезали они лишь в обществе Олега – бесследно, унося с собой все сожаления и сомнения. Он предложил ей жить лишь сейчас, где нет ни вчера, ни завтра, и она приняла это, с радостью. Конечно, нельзя сказать, что совсем не было страшно – Лана боялась. Именно поэтому, как шпионы, они выдумывали разные уловки, чтобы избежать разоблачения. Впрочем, это было не так уж сложно. Олег мог в любой момент прийти к ним домой и, испросив разрешения у генерала, свободно увести его жену, скажем, на очередной вернисаж… И Жан отпускал ее. Сам отпускал на свидание с любовником, будто благословлял! В такие моменты Лана не могла порой не испытывать к нему какой-то странной снисходительной жалости, почти сочувствия. А на Олега немного злилась. Но потом они вновь оказывались с ним наедине, и все это утрачивало значение. Незаметно для себя мадам Ланская преображалась не только внутренне. Ей вдруг вновь стало чрезвычайно важно, как она выглядит. Конечно, как женщина она и раньше следила за собой, но теперь с особенным тщанием выбирала уже не только верхнее платье... В конце концов, настал день, когда на это обратил внимание и Жан. Случилось это весьма неожиданно. Зайдя до завтрака в комнату супруги, дабы рассказать о только что полученной деловой депеше, отставной генерал замер на пороге с листком в руке, удивленно разглядывая Лану, которая стояла перед ним в одной кружевной сорочке. Заметив его взгляд – истинно мужской, оценивающий и немного голодный, она неожиданно – и неприятно смутилась, словно вдруг оказалась неодетой перед чужим человеком, а не мужем, с которым прожила столько лет. Обожженная им, Светлана Юрьевна поспешила набросить на плечи халат. Иван Игнатьевич же, напротив, убрал телеграмму в нагрудный карман своего жилета и, не торопясь, приблизился к ней. - А я и забыл уже, какое у тебя красивое тело, - тихо проговорил он, касаясь рукой плеча женщины и чуть сдвигая с него шелковую ткань. А затем наклонился и вдруг поцеловал ее – сперва в губы, а потом – спускаясь по щеке к шее. Ошеломленная, Лана на миг замерла на месте, боясь пошевелиться. Когда же опомнилась, то поспешила запахнуться как можно плотнее и потуже затянула пояс халата, отодвигаясь от супруга на почтительное расстояние. - Ты что-то хотел сказать мне? Я вижу у тебя письмо? Следовало отдать Жану должное – досада мелькнула на его лице лишь на миг. А затем он вновь достал из кармана телеграмму и, как ни в чем не бывало, начал зачитывать Лане вслух приглашение приехать на металлургический завод в Фёльклинген для заключения контракта. Следующие недели Лана с Олегом оказались полностью предоставлены друг другу. А Иван Игнатьевич был занят подготовкой нужных документов, встречами с юристами и обедами у Эбельса, с которым проводил теперь почти все время. Что, впрочем, ничуть не мешало ему изрядно досаждать супруге своим некстати возросшим пылом в попытках вернуть былой огонь в их семейном очаге. В конце концов, Лана даже была вынуждена сказаться больной, не уточняя деталей – но Жану, чтобы не настаивать на своем, таких случаях всегда хватало и ее намеков. - Во Фёльклингене мы проведем недели полторы-две. Нужно будет налаживать не только деловые, но и личные связи, - как-то между делом заявил он через несколько дней. И Лана вдруг осознала, что под этим «мы» он подразумевает и ее. Ничего необычного: прежде она всегда ездила с ним во все эти важные деловые поездки. Прежде – но не теперь! Две недели – это невыносимо много. На следующий день, пребывая практически в панике, она рассказала об этом Олегу. И он, с присущей ему прямотой, заявил, что никуда ее не отпустит. А потом и вовсе предложил сбежать.
Олег Закревский: - Да нечего тебе делать среди всех этих престарелых одышливых промышленников и их мясистых жен! – недовольно пробурчал Олег, приподнимая от подушки несколько растрепанную голову и подпирая ее кулаком. Лана в этот момент сидела на краю кровати к нему спиной, потому лица ее Закревский видеть не мог. Зато заметил, как после этой реплики слегка вздрогнули от усмешки ее плечи. Да и на словах женщина не преминула иронически поблагодарить его за то, что теперь точно знает, кем именно для него выглядит – «престарелой мясистой женой». – Глупости! Ты ничуть даже не мясистая! – ухмыльнулся он, и, протянув руку, кончиками пальцев едва ощутимо провел сверху вниз по ложбинке рядом с позвоночником, заставив обнаженную кожу Ланы покрыться мурашками, а саму ее обиженно фыркнуть и, обернувшись через плечо, метнуть в него сердитый взгляд. Проснувшись окончательно, Олег подтянулся поближе и, садясь за спиной, и обнял ее. – И это даже хорошо, иначе, боюсь, я бы тебя сейчас просто съел: чертовски проголодался! – последовала еще одна ухмылка, Лана попыталась высвободиться, делая вид, что все еще обижена, но он ее не выпустил. И тогда она сдалась, откинулась немного назад, расслабляясь, и позволяя Олегу легко, с почти неосознанной нежностью гладить своими ладонями ее плечи. То, что через почти месяц близких отношений она, наконец, оставила попытки прикрываться от него всеми этими шелковыми и кружевными тряпочками, верно, смущаясь показываться совсем без одежды, Олег считал своим личным завоеванием. И ни под каким предлогом не желал от него отказываться в угоду так называемым приличиям, о которых Лана порой по-прежнему зачем-то начинала ему твердить. - Поверь, я знаю, о чем говорю! Моя родная тетка – младшая сестра матери, замужем за одним из таких… Как, я разве тебе не рассказывал? Именно к ним я в свое время и приехал в Германию… нет, это хорошие и добрые люди, я не могу сказать о них не единого дурного слова… в конце концов, именно дядюшка Герхард платит за мою учебу в университете… Но, господи, прости мою душу грешную, какой же он скучный и правильный! Точно часовой механизм. Ума не приложу, как тетя Ольга живет с ним уже пятнадцать лет? Я выдержал ровно год прежде чем найти себе работу, которая позволила бы снимать какое-никакое, но отдельное жилье… впрочем, все это не имеет ровным счетом никакого отношения к теме нашего разговора… Нет, правда! Пускай твой Ланской поедет в Фёльклинген один? А мы тем временем махнем, ну скажем, в Карловы Вары? Ты ведь можешь сказать ему, что твоя эмм… болезнь требует незамедлительного лечения местными целебными водами? Как известно, тема семейной жизни Ланы с Иваном Игнатьевичем была для них запретной. Однако о том, что в последнее время генерал вновь стал проявлять к ней весьма недвусмысленный интерес, мадам Ланская – то ли из женского кокетства, то ли желая подогреть – хотя, куда уж сильнее-то – страсть в своем любовнике, уже неоднократно Олегу рассказывала. А он, намеренно карикатурно изображая жгучую ревность в ответ на эти жалобы, на деле действительно готов был придушить похотливого старика, осмелившегося посягать на его женщину... Но ни за что не признался бы в этом всерьез ни себе, ни ей. - Так что, Лана Юрьевна, скажите, наконец, откровенно: поедете ли вы со своим «верным пажом» в Карловы Вары?
Светлана Ланская: В конце недели, когда Жан наконец-то отправился в Германию, Светлана Юрьевна и ее спутник выехали в окрестности Карловых Вар. Объяснить мужу необходимость срочного отъезда на лечение не составило труда, однако все старания чуть не пошли прахом, когда Жан вдруг выразил желание присоединиться к ней после командировки. Вспоминая после, как судорожно, буквально на ходу, сочиняла причины, по которым этого ни в коем случае делать не надо, Лана едва могла удержаться от смеха. Но, как ни странно, Иван Игнатьевич принял и эти доводы. А прощаясь, пожелал супруге хорошо отдохнуть и в полной мере насладиться своими маленьким каникулами, чем невольно даже вновь заставил ее усомниться в своем полном неведении. Впрочем, Лана быстро прогнала эту нелепую мысль и почти успокоилась, действительно предвкушая в скором времени чудесные дни наедине с Олегом. Несмотря на почти уже завершившийся курортный сезон, сам город посещать они были не намерены. Точнее, волновалась по этому поводу скорее Лана, которая опасалась встретить в Карловых Варах кого-нибудь из своих знакомых, из-за чего пришлось бы выдумывать новые объяснения и небылицы. Олег же эти страхи считал беспочвенными, утверждая, что никому там до них не будет дела. Но было видно, что грядущее уединение его тоже вполне устраивает, так как настаивать на обратном он даже не пробовал. В путешествие решено было ехать в автомобиле. Олег оказался прекрасным водителем, но добирались они все равно довольно долго из-за постоянных остановок – то для того, чтобы устроить пикник, то полюбоваться окрестными видами, которые Лана азартно старалась запечатлеть при помощи взятой с собой из Праги портативной фотокамеры, всякий раз долго и тщательно выбирая ракурс, а затем выстраивая композицию будущего кадра. Олег в это время либо терпеливо дожидался ее в машине, либо тоже выходил и просто был неподалеку, с улыбкой наблюдая за тем, как она фотографирует. Правда, иногда – вероятно, в те моменты, когда ему казалось, что Лана этого не видит, улыбка вдруг сползала с его губ, а взгляд приобретал странное, задумчивое выражение. Но едва лишь только замечал ее внимание, вновь становился собой обычным, лишь пожимая плечами в ответ на ее недоуменные и вопросительные взгляды. На самом деле, Светлану Юрьевну уже довольно давно беспокоили в Олеге эти малообъяснимые для нее приступы меланхолии. Спрашивать она боялась, но уже не раз, с замиранием сердца, размышляла, с чем они могут быть связаны, приходя в этих раздумьях порой к выводам, от которых становилось не по себе. Не устал ли он от их странной связи, не начал ли в душе тяготиться ею? Нет ли у него, в конце концов, другой женщины – не обязательно даже невесты, но хотя бы более подходящей по возрасту? Там, дома? Лана никогда не пыталась выяснять у Олега природу испытываемых им чувств. Потому что и сама была убеждена, что их объединяет лишь страсть, каким-то удивительным образом совпавшие во времени телесные желания, но никак не более глубокие чувства. Однако мысли о возможном наличии молодой соперницы, возникая, всякий раз неизбежно надолго портили ей настроение. На место – в маленький дом, снятый Олегом в раскинувшемся среди гор севернее Карловых Вар городке, они приехали поздно, когда уже совсем стемнело. Потому в тот вечер рассмотреть уже ничего не успели и просто легли спать. Но уже на следующее утро путешественникам удалось, наконец, толком оглядеться и понять, куда же они все-таки попали. Считалось, что погода здесь, как в любой горной местности, отличается завидным непостоянством. Потому, даже летом солнечный день в любую минуту мог обернуться проливным дождем. Осенью же удивляться дождям и вовсе не приходилось, но им определенно везло: на всю неделю, которую Лана и Закревский здесь прожили, вдруг установилась приятная, слегка морозная погода, да к тому же, почти без осадков. Природа вокруг тоже радовала многообразием красок – багрянец лиственных деревьев чередовался с сине-черной хвоей на фоне седых скал, пенился и шумел ржавый поток небольшой речки, которая брала свои истоки в Тепле, и берега ее были покрыты причудливыми желтовато-грязными соляными наростами. Каждое утро теперь начинался для Ланы одинаково – с неизменной чашки кофе, который Олег варил сам и приносил ей в постель. Затем они одевались, завтракали и отправлялись исследовать окрестности – иногда пешком, если речь шла о близлежащих местах. Иногда на машине – если ехали осматривать очередной старинный замок, коих было немало в окрестностях главного курортного города. А вечерами обычно отправлялись по узкому горному серпантину в сами Карловы Вары, где как-то сразу облюбовали уютный маленький ресторан, почти пустой – как и большинство других в это время года. Где уже на третий день хозяин заведения встречал их, словно своих самых близких друзей. Олег оказался прав еще в одном, в чем Лана вскоре сама с удовольствием убедилась: в этих местах, похоже, действительно никого не удивляла их необычная пара. Впрочем, она, пожалуй, была бы удивлена, если бы узнала, что сторонним наблюдателям, и в самом деле, не слишком-то бросалась в глаза их разница в годах. Олег, при всем своем очевидном мальчишестве, тем не менее, все равно, облаченный какой-то врожденной мудростью, кому угодно мог показаться старше настоящего возраста. А Лана… и прежде не слишком-то ощущая на себе их груз, теперь даже внешне выглядела так, будто вдруг каким-то чудом разом скинула с плеч как минимум десяток лет.
Олег Закревский: Городок, в котором они решили провести наступающую неделю, носил название Божий Дар. Поначалу, совершенно ничего не зная об этом месте, Олег выбрал его исключительно из-за названия, в котором слышалось что-то особенно уютное, почти домашнее. Собственно, таким он и оказался. Совсем крохотным – даже по чешским меркам. Больше похожим на большую деревню. Конечно, не русскую, серую, унылую и мрачную – особенно в нынешние времена, да еще и в середине осени, а благообразную европейскую, например, немецкую. Вообще, то, что Германия рядом, весьма отчетливо ощущалось здесь для Закревского, уже успевшего немного изучить нравы и привычки немцев. Это было заметно и в образцовом порядке на узких извилистых улочках, в идеальных палисадниках перед «пряничными» домиками на которых все еще пылали красками, добавляя многоцветья и без того пестрой листве, поздние пышные георгины и яркие астры, так и в манерах самих местных жителей. С ними, правда, Лана и Олег встречались не чаще, чем раз в два дня, когда возникала необходимость пополнить съестные припасы в местной продуктовой лавке. В остальное же время, стоящий в некотором удалении от центра – если вообще можно было говорить здесь о каком-либо понятии центра города, отъединенный даже от окружающей его улицы высокой, увитой диким виноградом изгородью, их дом и вовсе казался расположенным на самом краю мира, с которым их теперь связывала разе что тонкая нить телефонной линии. Однако за все время пребывания в Божьем Даре никто из двоих даже и не вспомнил, что у них есть телефон, совершенно легко обходясь общением лишь только между собой. Олег не знал точно, счастлива ли здесь Лана. Спрашивать об этом казалось какой-то пошлостью, вроде попытки напроситься на комплимент, пусть даже и заслуженный. Однако сам он уже давно не испытывал такого ощущения покоя и удовлетворенности жизнью, как в те несколько коротких и немного морозных осенних дней, которые иному могли бы показаться протекающими довольно однообразно. Ибо состряли все из тех же неспешных прогулок в окрестностях, да осмотра многочисленных местных замков, которые лишь на первый взгляд смотрелись разными. Но даже для Олега впечатления от них быстро слились в бесконечную череду стен из серого камня, увешанных старинным оружием вперемешку с фамильными портретами, а также разного размера и формы ветвистыми рогами. По поводу последних в ходе посещения очередной рыцарской цитадели – третьего за последние два дня, он даже позволил себе с невозмутимым видом поинтересоваться у провожавшего их по залам служителя, не принадлежат ли они изображенным на портретах персонам. За что немедленно получил от Ланы сердитый взгляд и тычок под ребра, хотя было видно, что она и сама едва сдерживает смех. После визита в этот замок Олег взмолился не мучить его больше походами по развалинам. И Лана нежиданно покорно согласилась, хотя, кажется, была удивлена подобным неуважением к местным достопримечательностям. Впрочем, и самому Олегу было, чему удивляться: так, вдруг выяснилось, что она совсем не умеет готовить. И от этого даже единственная попытка сварить кофе увенчалась полным крахом и залившей всю кухонную плиту бурой пеной. Так что делать для нее по утрам этот напиток, а также завтрак, что Олег, к слову, умел совсем неплохо – без особенных изысков, зато хотя бы съедобно, было не только приятным утренним ритуалом и знаком внимания, но и в некотором смысле жизненной необходимостью для обоих. Но все это было сущей мелочью в сравнении с чувством неразделимого единства, объединившего их здесь буквально с первого мгновения. Отчего Олегу порой начинало казаться, что вся его жизнь до этих дней будто бы и не существовала. И что на самом деле он уже много лет живет здесь с этой удивительной женщиной, точно так же ежедневно готовит ей по утрам кофе, днем ходит повсюду следом, а по ночам – сжимает в объятиях даже во сне. В том самом, в котором ему только снится вся остальная безумная беготня последних лет… Разумеется, далеко не все время они проводили исключительно наедине. Взятый напрокат еще в Праге «Опель», на котором они сюда и приехали, помогал не чувствовать себя полностью оторванными от цивилизации, когда вновь хотелось ощутить ее присутствие в непосредственной близости. Для этого и нужно-то было всего, что проехать чуть больше пятнадцати миль до города, правда, дорога пролегала по горам, и с одной стороны – за казавшимся местами чисто символическим ограждением, превращалась в настоящую пропасть. Отчего Лана обыкновенно немного нервничала, когда приходилось затемно возвращаться обратно. Но самому Олегу это казалось смешно. За рулем, несмотря на возраст, он был уже почти десять лет. Водить его научил еще отец, всерьез увлекавшийся новомодным тогда автомобильным спортом. Потому даже на узком серпантине Закревский чувствовал себя уверенно в любую погоду и время суток. И, из чистого мальчишества, порой даже поддразнивал Лану, подъезжая – по ее мнению, слишком близко к опасному наружному краю трассы, особенно на крутых поворотах. Чем неизменно вызывал на себя праведный гнев, который чаще всего быстро удавалось погасить по прибытии домой – весьма традиционным способом. Как и у всякой пары, в Карловых Варах у них быстро появились «свои места». Олегу особенно нравился ресторан, из больших, похожих на витрины, окон которого открывался симпатичный вид на узкую каменную набережную Теплы. Кажется, Лане тоже пришлось по вкусу это местечко, поэтому именно сюда они, в конечном счете, и стали в основном выбираться, чтобы поужинать. «Не все же обходиться моей незатейливой стряпней!» - шутил по этому поводу сам Олег. Но было ясно, что ему просто приятно приводить ее сюда, в это уютное, тихое место, где можно было не только вкусно поесть, но и неторопливо беседовать при неярком свете желтых светильников в матовых плафонах, который приятно дополняли установленные на каждом столике вместе с обязательным букетиком цветов, низкие широкие свечи. Было лестно ловить обращенные на его спутницу восхищенные взгляды мужчин и знать, что принадлежит она при этом лишь ему одному. И потому именно с ним, а не с кем-либо из них, сегодня отсюда уйдет. И лишь у него будет после возможность и право любить ее в течение всей грядущей ночи… Пусть и продлится это все еще всего лишь несколько коротких осенних дней. «Еще три дня», - мысленно поправил себя Закревский, и, едва заметно вздохнув, вновь с улыбкой посмотрел на Лану, сидящую напротив, согревая в руке высокий узкий бокал с красным вином. Последнее время ему иногда казалось, что она начала о чем-то догадываться. Но мысль эта была сродни паранойе, и обычно Олегу удавалось довольно быстро от нее избавляться. И все же с каждым разом на душе, в которой все равно оставался при этом мутноватый осадок, становилось все тяжелее. Но сегодня все было просто замечательно. За ужином они, как всегда, много шутили, говорили о каких-то милых, понятных лишь двоим, пустяках. В один из моментов, взглянув на него со своей обычной чуть робкой улыбкой, устоять перед которой не смог бы, верно, сам царь Ирод, Лана попросила вновь отвезти ее назавтра в замок Локет, где ей хотелось бы сделать еще несколько снимков – прошлые казались неудачными. Естественно, он ни за что бы ей не отказал, но вслух заметил, что готов пойти на подобные страдания лишь в обмен на давно обещанные уроки фотографии. - Да, и при этом ты не будешь стоять у меня над душой и трястись над своим драгоценным аппаратом с таким видом, будто я криворукий инвалид. И если за мной не следить, немедленно со всего размаху шарахну его о каменный пол! – ухмыльнулся он, иронически приподнимая брови. Эта была правда: как все фотографы, Лана очень трепетно относилась к своей камере, почти одушевляла её. И, хоть не желала, чтобы Олег этого замечал, кажется, весьма нервничала, когда видела ее у него в руках. Смущенная тем, что вот так вдруг была уличена в чем-то для себя постыдном, от этих слов Лана вдруг покраснела, точно ребенок, опустила глаза и принялась отнекиваться. А после, видя, что Олег не унимается в своем веселье, даже вспыхнула и сказала, что прямо сейчас встанет и пойдет в дамскую комнату. А если после ее возвращения он не прекратит над нею издеваться, то просто возьмет, и уйдет из ресторана одна. Подняв руки вверх – в знак того, что сдается, Олег тотчас же принялся извиняться, но во взгляде, которым он проводил ее до выхода, по-прежнему лучился смех… - Огоньку не найдется, любезный пан? – тихая реплика, произнесенная на чистом, без малейшего акцента, русском, заставила Закревского мгновенно утратить шутливый настрой и резко обернуться назад. Там, совсем рядом, а точнее, за левым плечом – «Как и полагается», - почему-то подумал в этот момент Закревский, стоял средних лет высокий мужчина, облаченный в прекрасно скроенный и идеально сидящий на его широких плечах черный смокинг. - Вы?! – не зная, как к нему теперь обратиться, тоже почти шепотом пробормотал Закревский, когда пришел в себя, чувствуя, как сердце в груди подпрыгнуло, а затем болезненно сжалось. – Но как… как вы нашли меня… нас здесь?! - Такая работа, пан Закревский! – спокойно улыбнувшись, тот пожал саженными плечами и без приглашения опустился на место Ланы. После чего, так и не дождавшись от Олега «огоньку», извлек из кармана смокинга собственную золотую газовую зажигалку, прикурив папиросу без его участия. – Работа, о которой я всегда помню – в отличие от вас, мой юный друг. Ибо поправьте меня, если ошибаюсь, однако в последнее время складывается стойкое впечатление, что вы несколько запамятовали о целях и, главное, сроках исполнения своего задания. Увлеклись, так сказать, привходящими обстоятельствами! - Я все помню, - сдавленно проговорил в ответ Олег, тревожно поглядывая в сторону двери, откуда в любую секунду могла появиться Лана. – И ни от чего не отказываюсь. - Похвально, ежели так! Что ж… вижу, вы несколько смущены моим внезапным вторжением... Прекрасно вас понимаю и потому больше не стану мешать свиданию. Еще раз прошу прощения, любезный друг! Отставив в сторону зажженную папиросу, он поднялся из-за столика – ровно в тот момент, когда в зал вновь вошла Лана. Заметив обращенный на себя удивленный взгляд женщины, «серый» крайне учтиво поклонился ей и неторопливо пошел прочь, словно намеренно демонстрируя, что полностью оставляет Закревскому право – или уж заботу – самому объяснять своей спутнице все, что она только что могла увидеть.
Светлана Ланская: - Мальчишка! Ты – несносный мальчишка! Так уж повелось, что именно этим словом Лане лучше всего удавалось обозначать перед Олегом свой гнев. Хотя, в других ситуациях, произносимое с разными интонациями, оно могло значить все что угодно. Да и не умела она всерьез на него сердиться. А Олег, давно об этом догадавшись, порой бесстыдно пользовался своим умением манипулировать ее настроением, отчего Светлане порой начинало казаться, что он делает это намеренно – не столько для того, чтобы разозлить, а просто из желания понять, какие еще эмоции она способна испытывать. При этом у него как-то всегда находились нужные слова и способы, чтобы успокоить ее и загладить вину, поэтому злиться долго, и верно, выглядело глупостью даже в ее собственных глазах. Поняв, в конце концов, суть этой игры, Лана просто однажды приняла ее правила, утешая самолюбие тем, что, конечно, могла бы достойно ему ответить в любом из подобных случаев – если бы ее не развлекал совершенно детский восторг, всякий раз разгоравшийся в глазах Олега после подобных «побед». Потому и теперь в большей степени изображала, что рассержена, нежели действительно повелась на его очередную провокацию. Тем более что задача исполнить опрометчиво данное обещание и не лишиться при этом своей драгоценной «Ernemann» была ею уже успешно решена. Еще в прошлый раз, в маленьком ателье, куда Лана относила свои отснятые пленки, ей приглянулся аппарат немецкой марки «Balda». Вполне годный для обучения, хотя и не новый, однако по этой же причине отвечающий заключенному между ними – по настоянию мадам Ланской, соглашению не дарить друг другу ценных подарков. После ужина она намеревалась забрать фотоаппарат у пана Цисаржи, который обещал приготовить заветный сверток к ее приходу. Позволив, таким образом, Закревскому и в этот раз почувствовать себя победителем, Лана встала из-за стола и направилась в дамскую комнату. За эту неделю, как-то внезапно для самой себя, она утратила всяческий интерес к окружающим людям и их мнению относительно своей персоны. Ее также больше не волновало, смотрят ли они на них с Олегом, думают ли что-то об их отношениях. Все это было слишком незначительно по сравнению с тем, что на самом деле происходило сейчас в ее жизни. Но, проходя между столиками к выходу, она вдруг внезапно испытала странное чувство – будто бы ее укололи булавкой. Нет, не в буквальном смысле, но какое-то тревожное ощущение все равно заставило ее повернуть голову и посмотреть в темный угол в самой дальней части зала, где у окна расположился одинокий мужчина с чашкой кофе. Заметив ее внимание, он тотчас отвернулся к окну, поднося к губам чашку, но его мимолетный взгляд – конечно же, случайный, вдруг заставил Лану испытать одновременно страх и чувство стыда, точно ее только что уличили в чем-то преступном. Невольно ускорив шаг, Светлана Юрьевна поспешно скрылась в дамской комнате. Там не было никого, кроме нее, поэтому, задержавшись около зеркала, она долго рассматривала себя, пытаясь успокоиться и унять эту неприятную тревогу в сердце. Иногда, когда Олега не было рядом, ее посещали мысли – видно ли по ее лицу, что она изменница, клятвопреступница? Могут ли посторонние люди прочесть это, и что будет, когда они догадаются? Но даже сейчас следовало признать: из глубины зазеркалья на нее смотрела красивая и счастливая, хоть и бледная от внезапного волнения женщина. И ничего преступного в ее облике не было. Скинув с себя глупое наваждение, Светлана Юрьевна поправила прическу, несколько раз провела пуховкой по лицу и смело отправилась обратно в зал, однако буквально замерла у входа, заметив, как от их с Олегом столика навстречу ей идет тот самый мужчина, что сидел недавно у окна. Проходя мимо, он вновь коротко посмотрел Лану и одарил ее вежливым поклоном, в котором не было ни намека на неучтивость. Но она все равно почувствовала себя так, точно ее ощупали и оценили – как товар на рынке. Входная дверь за незнакомцем уже давно закрылась, но Лана некоторое время все еще продолжала стоять посреди зала. В душу вновь змеёю вползло мерзкое ощущение гадливости, от которого ей только что вроде бы удалось избавиться. Чувствуя, что совершенно утратила желание находиться здесь дальше, она все-таки заставила себя вернуться за стол, где со смущенным видом произнесла, не поднимая на Закревского глаз: - Какой неприятный человек. Что ему было от тебя нужно?
Олег Закревский: - Да ничего особенного… Закурить попросил, - как-то сомнамбулически откликнулся Закревский, глядя прямо перед собой, не в силах до конца избавиться от состояния оцепенения, в которое его повергла недавняя встреча. Чудесный вечер внезапно обернулся чем-то совершенно противоположным. Да что там вечер! «Внезапное вторжение» этого человека, казалось, разрушило все, что уже было ими здесь прожито, и отравило то, что только предстояло прожить. Никогда прежде – даже в самые тяжелые и страшные дни своего существования, Олег не чувствовал такого унижения. Прийти сюда сейчас, именно теперь напомнить ему о том, кто он есть на самом деле… Сообразив, что выглядит слишком странно, и Лана, наверняка, это видит, он встрепенулся и, усилием воли, вновь попытался вести себя, словно ничего не произошло. Но тщетность этих попыток была, вероятно, слишком для нее очевидна. И потому, еще через несколько минут Лана сама предложила ехать домой. Из ресторана вышли молча. И лишь в машине она попросила на минуту заехать в фотоателье, в которое все эти дни отдавала в проявку и печать свои отснятые пленки. Олег немного удивился – было уже довольно поздно. Но Лана сказала, что пан Цисарж, которому, оказывается, очень нравились ее снимки, выяснив, что «пани фотограф» живет не в самих Карловых Варах, а бывает в городе от случая к случаю, любезно пообещал в назначенный день не уходить домой, дождавшись ее прихода: «Маленькая любезность – как художник художнику». Фыркнув в ответ, что подозревает у него совсем иные причины для любезности, Олег отвез ее по указанному адресу. И, когда Лана скрылась за дверью ателье, даже не сдержался, вышел из машины – будто бы покурить. Но на самом деле, для того, чтобы иметь возможность понаблюдать за происходящим внутри – через стеклянную витрину. Чувствовал себя при этом ревнивым дураком, но поделать с собой ничего не мог. Благо, Лана этого не заметила, а может, просто сделала вид. Вернулась она действительно быстро. В руках несла какой-то сверток, размерами явно больше, чем тот, в котором могли бы находиться свежеотпечатанные снимки. Но на все вопросы Олега по поводу того, что там внутри, лишь загадочно улыбалась и говорила, что все расскажет и покажет дома, чем заинтриговала его настолько, что даже на время отвлекла от мрачных мыслей. Впрочем, по приезду домой, на некоторое время они опять забыли обо всем на свете: цепляясь за малейшую возможность спасти этот вечер, словно утопающий за пресловутую соломинку, Олег прямиком из машины, утащил Лану, немного опешившую подобной переменой настроения – хотя и не сопротивляющуюся, в дом, в спальню, где вновь любил ее до тех пор, пока обоих не настигло абсолютное изнеможение. Полностью растворившись в нем, он наконец-то смог найти хотя бы какое-то успокоение для своих тревог. А Лана… Несмотря на всю глубину их близости последнего времени, Олег часто ловил себя на том, что не может прочитать ее мыслей. Хотя теперь это умение действительно бы ему пригодилось. - Знаешь, я ведь люблю тебя, - поверх смятых покрывал, убрать которые некоторое время тому назад им было как-то недосуг, полуодетыми, они лежали на широкой старинной постели. Электричества не включали, и потому чернильный мрак осенней ночи в спальне разбавлял лишь тусклый свет ночника на тумбочке возле кровати, который Олег зажег несколько минут тому назад, после чего вернулся к Лане и устроил свою голову у нее на животе. А она стала медленно и ласково перебирать пальцами его волосы, зная, что он это любит. – Я устал, чертовски устал играть словами и искать тому, что между нами происходит, эвфемизмы, подбирать какие-то нелепые лживые синонимы... Я люблю тебя, Лана. Сегодня я понял это окончательно, - тихо повторил он, как-то буднично, совсем без романтического пафоса, словно бы действительно просто признавая очевидное. И, приподняв подбородок, повернулся, ища ее взгляда. – А ты? Ты меня любишь?
Светлана Ланская: Слово «любимая», не однажды слетало с губ Олега в минуты страсти, но Лана никогда не придавала им значения, полагая лишь следствием неосознанного порыва, а вовсе не выражением истинных чувств. Ей ведь тоже не раз случалось шептать нежные признания, когда он сводил ее с ума своими ласками. В другое время она, напротив, сознательно избегала прямо говорить об их отношениях, боясь разрушить своими попытками вызвать его на откровенность то, что у них есть теперь – чем бы оно ни оказалось. И вот, среди полной тишины, нарушаемой лишь тихим шелестом листьев в кронах деревьев за окном, вместе с мерным тиканьем часов где-то в глубине комнаты, единственно напоминавших о присутствии где-то поблизости реального мира, она сам – первым, признался ей в любви. И произошло это тем более неожиданно, что прозвучало совершенно обыкновенно. Словно бы Олег уже не раз говорил ей эти слова, от которых веяло таким спокойствием и уютом, что казалось, они действительно способны защитить их от всего, спрятать от всего мира, укрыть от посторонних недобрых глаз… – Олег…, - голос Ланы вздрогнул, зазвучал неуверенно, и она тут же вновь замолчала, пристально вглядываясь в его лицо. Как же серьезен он был в эту минуту! Настолько, что на мгновение даже показалось, что она видит перед собой совсем другого человека: взрослого, рассудительного мужчину, которому может полностью доверить себя и свою жизнь. При этом в его взгляде по-прежнему отчетливо читалось что-то неуловимо тревожное, будто от ее ответа может зависеть слишком многое, не позволяя полностью успокоиться и ее сердцу тоже. Опустив руку, которую все это время держала на его голове, ласково перебирая волосы, Лана оперлась ею на постель и попыталась сесть. Олегу пришлось последовать ее примеру, но он ни на секунду не потерял ее взгляда, словно опасался, что отпусти он его, и Лана тут же найдет способ избежать прямого ответа на заданный только что вопрос. Поэтому, наверное, и заметил наполнившие ее глаза слезы даже раньше, чем сама женщина – прежде, чем она успела спрятать лицо в ладонях и судорожно всхлипнуть, не в силах сдержать нахлынувших на нее эмоций. Обнимая, он пытался успокоить, говорил что-то ласковое, но Лана не слышала ничего: в ушах стоял какой-то гул. Это было похоже на настоящую истерику, хоть и продлилось всего пару минут. Сумев совладать с собой, она стала поспешно вытирать слезы, неловко, словно маленькая девочка, размазывая их по щекам, а после даже попыталась улыбнуться Олегу. И глядя на него из-под мокрых ресниц, все еще дрожащими губами притворно сердито проговорила: - Глупый мальчишка! Он еще спрашивает! Да мне ведь даже страшно от этой любви. Страшно, когда тебя нет рядом! Обхватив его лицо ладонями, она принялась покрывать его поцелуями. Что же теперь с ними будет? Теперь, когда они признались друг другу? Что их ждет, может ли теперь все быть по-прежнему? Да и как это – «по-прежнему», если ее жизнь уже давно перевернулась с ног на голову. И нет никакой возможности даже остановиться, чтобы подумать и найти верную комбинацию дальнейших ходов. Так что, и верно, оставалось надеяться только на Олега, который, оказывается, в некоторых вопросах гораздо мудрее, чем она сама. Притянув ее к себе, он вновь обнял ее и вновь уложил рядом с собой в постель. Так, в тишине они и пробыли какое-то время. А потом Олег вновь заговорил привычным, ироническим тоном и вдруг поинтересовался, а не зажилила ли госпожа Ланская под шумок свой обещанный еще в городе сюрприз? Лана повернулась и удивленно на него посмотрела: она действительно совершенно забыла об оставленном в машине свертке из салона пана Цисаржа! Подскочив с кровати, как была, полураздетая – лишь накинув на плечи пальто и сунув ноги в ботинки, она в ту же минуту поспешила за своим подарком. Вернулась быстро, держа в руках завернутую в серую бумагу коробку. Олег дожидался ее, сидя на кровати, на лице его было написано почти детское нетерпение. Однако, поддразнивая его, Лана не стала сразу же разворачивать свой сверток, и отдать его тоже не спешила. Вместо этого, на очередной вопрос, что же там внутри, со смехом произнесла. - «Balda»!
Олег Закревский: - А ты тогда просто представь, что я рядом – и страх сразу отступит, - улыбаясь, шепнул он прямо в ее губы, влажные и чуть солоноватые от слез, все еще стекающих по щекам. Затем обнял и принялся укачивать, словно ребенка, до тех пор, пока Лана не престала всхлипывать. Только тогда, выпустив из объятий, но продолжая крепко держать за руку, уложил на подушки, устроившись рядом, и вновь надолго замолчал, размышляя, когда лучше всего завести с ней этот разговор? Сейчас, когда так невыносимо хочется рассказать обо всем, но пока еще нет точного плана, как осуществить задуманное? Или, может быть, все-таки, лучше позже, когда все обдумает и рассчитает? Риск слишком велик: даже если Лана согласится и все получится так, как он хочет, у них будет лишь один шанс, упустить который означает не просто неудачу – верную гибель, ведь с противоположной стороны будут те, кто проигрывать не привык… Если бы Олег был один, его бы не остановило даже это, но он не был. Больше не был. Впервые в жизни отвечал не только за себя – и понимал это совершенно отчетливо, хотя не произнес вслух пока ни единого слова клятвы. В конце концов, рассудив со всей определенностью, что теперь еще не время, он все-таки решил повременить, убеждая себя, что делает это лишь из общих интересов – а не от нерешительности и желания еще хотя бы ненадолго продлить привычную и ставшую даже уже где-то удобной жизнь. Жизнь, в которой, в сущности, все совсем неплохо, если следовать установленным, пусть и не тобой самим, правилам и быть готовым раз за разом поступаться некоторыми необременительными – как прежде казалось, вещами. Заметив, что дыхание Ланы стало ровнее и тише, Олег решил, что она задремала. Но, повернувшись, увидел, что это не так. Почти не дыша, она смотрела на него, и поблёскивающие от недавних слез глаза по-прежнему выдавали плохо скрытую тревогу. «Не тревожься, родная, я никогда тебя не покину», - пообещав это пока мысленно, вслух Закревский, тем не менее, всего лишь поинтересовался, не забыла ли она о своем сюрпризе. Вмиг очнувшись от задумчивости, она подхватилась прежде, чем Олег успел ее удержать, сказать, что это совсем так уж и не срочно… Поняв, что останавливать ее уже бесполезно, он покачал головой, усмехнулся и поднялся следом, намереваясь пока развести огонь в маленьком камине. За вторую половину дня, которую они провели в Карловых Варах, печь, отапливавшая домик, успела основательно остыть, потому в комнате и теперь уже было довольно прохладно, а к утру – если об этом не позаботиться прямо сейчас, станет и вовсе ледник. Сухие поленья, сложенные горкой в каминной нише, занялись практически мгновенно. И к моменту возвращения Ланы, над ними уже вовсю плясали языки пламени, которые Олег с интересом разглядывал, сидя на краю кровати и подперев подбородок кулаками. Впрочем, стоило Лане войти, тотчас перевел взгляд на нее – и опять не смог сдержать улыбки. Уж очень забавно смотрелась она в его пальто, и в ботинках, в которые впопыхах, на ходу, запрыгнула прямо на босу ногу, отправляясь на улицу. - Ты похожа на клоунессу – но я хочу тебя даже такой!.. Ладно, что там у тебя? – подойдя поближе, Олег попытался забрать из ее рук сверток, но Лана удивительно проворно увернулась и отскочила на шаг, ухмыляясь и призывно помахивая им перед носом Закревского. – Довольно, я не люблю играть в игру «ну-ка отними!», - посматривая на нее сверху вниз, он выжидательно замер, сложив на груди руки, и слегка нахмурился. – Хорошо, согласен, ума я не государственного, но почему ты решила сообщить мне об этом именно теперь?! – прибавил он через минуту, сделав вид, что обижен словом, которое воспринял из уст Ланы, как нелестное определение своих интеллектуальных возможностей.
Светлана Ланская: На несколько секунд в комнате повисла тишина. Сбитая с толку словами Олега, Лана молчала и пыталась представить – что он имел в виду, и к чему это отнести. И вдруг, догадавшись, рассмеялась. Сначала ее сотрясал беззвучный смех, но Олег, в чьих глазах промелькнул явный вопрос, не сошла ли с ума возлюбленная, лишь подхлестнул этим ее веселье. Рассмеявшись в голос, она едва расслышала его короткое замечание – Олег продолжал строить из себя угрюмо-обиженного мальчишку. Не пытаясь больше выяснять, в чем дело, просто отвернулся и отошел к кровати, снова усаживаясь на самый ее край, и принялся ждать, периодически посматривая в ее сторону. Наконец, нахохотавшись вдоволь, Лана немного угомонилась, но все равно продолжала ласково улыбаться, отчего вокруг ее глаз разбегались тонкие лучики. Встав рядом с Олегом, она положила ему на колени свой сверток, нагнулась и поцеловала в щеку, а после, с ногами забралась на постель позади него и обняла, прижимаясь к его спине. Голову при этом устроила у него на плече так, чтобы почти касаться губами теплой кожи его шеи, под которой мерно пульсировала в какой-то маленькой венке кровь. - Я тебя балдой не считала никогда, но сейчас ты ведешь себя в полном соответствии этому званию. Может, наконец, посмотришь, что там?! Олег хмыкнул в ответ, но сразу же зашелестел оберточной бумагой. Внутри, сияя черным глянцевым корпусом, лежал фотоаппарат, прочитав вслух название которого, молодой человек беззвучно рассмеялся. А Лана, вновь касаясь губами его кожи, тихо прошептала: - Видишь, «Balda» в этой комнате всего лишь один. Я просто подумала, что тебе нужна своя собственная игрушка. Ведь мое сокровище, как ты верно заметил, я тебе не доверяю. Теперь же буду спокойна, что пока не разобьешь этот, к моему ты точно не притронешься! Все еще немного улыбаясь, Олег повернул к ней лицо, отчего губы их почти соприкоснулись. И вновь – который уж раз за сегодня, Лана прочла в его глазах какое-то странное выражение. Он долго и пристально смотрел на нее, и этот взгляд пугал, вызывая в душе смутную тревогу, объективных причин для которой женщина просто не находила. И тогда, желая прогнать это гнетущее чувство, она его поцеловала. Сегодня в их отношения случился резкий поворот, но Лана до сих пор не знала – что их ждет в конце этой дороги. А спросить у Олега – боялась, хотя все чаще казалось, что он знает это наверняка. Как чаще всего и случалось, одними поцелуями не ограничились. Перемежавшиеся с ласками, что становились все более жаркими, эти поцелуи вскоре заставили забыть их обо всем, включая фотоаппарат, и вновь исступленно льнуть друг к другу – в полном молчании, словно в каком-то яростном поединке: то ли друг с другом, то ли с тем, что их преследовало, до самого утра. Пока вконец обессиленные, они уснули. Проснулась же Лана от привычного дразнящего и терпкого аромата свежесваренного кофе, который Олег, как и всегда, приготовил сам. Открыв глаза с неохотой, женщина потянулась и улыбнулась любовнику, который, тем временем, поставил поднос с кофейником и чашками на тумбочку у кровати, а сам сел рядом, рассказывая о том, как пытался, пока она не проснулась, разобраться с подаренной ему «адской машиной», и сетуя, что так и не сумел понять, как запихнуть в него дурацкую пленку. Смеясь, Светлана Юрьевна, тотчас же потребовала принести ей фотоаппарат и принялась за объяснения, начав с азов: как заправлять пленку внутрь, как взвести затвор, какой рычаг нужен для съемки, а каким перематывают на следующий кадр.
Олег Закревский: Деятельная натура Олега не позволяла ему, проснувшись, долго оставаться без какого-нибудь занятия. За это Лана даже порой называла его в шутку неугомонным. Сама она, кажется, не слишком любила ранние подъемы и предпочитала поваляться в постели еще немного даже после окончательного пробуждения. Обыкновенно, это нисколько им не мешало, а напротив, частенько подталкивало к приятному для обоих компромиссу, несмотря на притворное ворчание мадам Ланской, утверждавшей, что до полудня – она не человек, а лишь одна от него внешняя оболочка. И поэтому у Олега определенно имеются какие-то странные наклонности, если он находит радость в обладании ее полусонным телом. Впрочем, последние дни – и особенно здесь, в уединении, где практически все время они проводили вместе, в их отношениях что-то изменилось. Лишенное, хотя бы на время, терпкого привкуса запретности и перманентного подспудного страха разоблачения, их чувство, будучи, наконец, названным вслух любовью, вдруг одномоментно избавилась от некоторого избытка телесности и плотской страсти, словно бы окончательно оформилось, выкристаллизовалось. Особенно отчетливо Олег ощутил это нынешним утром, когда, как всегда, проснувшись раньше Ланы, даже не подумал ее разбудить – как, скорее всего, поступил бы еще вчера. Вместо этого, с бесконечной нежностью он долго рассматривал ее лицо, во сне совершенно безмятежное. Как будто хотел запомнить его до самой последней морщинки именно таким – навсегда. Затем, осторожно высвободившись из-под ее руки, встал и, стараясь ступать как можно тише по старым скрипучим половицам, подошел к окну. Новое утро встречало дождем и туманом. Тонкие росчерки капель косо ложились на стекло окна, под которым одиноко мок оставленный накануне вечером прямо у дверей автомобиль. За ночь вряд ли успело сильно похолодать, но мысль о том, чтобы вновь отправиться гулять, душу не грела. Хотя, в последние дни к долгим прогулкам начала охладевать и сама Лана – все окрестные мало-мальски достопримечательные места они уже обошли. А времени, чтобы быть вдвоем оставалось все меньше – никто из них не говорил об этом вслух, но задумывались, кажется, оба все чаще… Вдоволь налюбовавшись на сумеречное осеннее утро, Олег вздохнул, оделся и побрел на кухню, прихватив по пути из спальни подарок Ланы. И, пока готовился на плите кофе, попытался разобраться, как он работает. Как и многие молодые люди, он еще не научился верить в предопределенность событий. Потому и теперь упорно не хотел видеть в том, что она сама – сама! – подарила ему эту фотокамеру никакого особенного знака. Просто совпадение, случайность. И все же… раз уж так вышло, значит, нужно пользоваться возможностью. Покрутив в руках аппарат, Олег вскоре понял – никакой особенной сложности в обращении с ним нет. Почти такой же когда-то давно, в прошлой еще жизни, родители дарили ему в один из дней рождения, заметив у сына интерес к искусству фотографии. Впрочем, так ни во что и не развившийся, как и большинство других, исключая разве что увлечение театром… Напиток в тяжелой медной турке, оставленный Закревским на плите несколько минут тому назад, начал шуметь громче, постепенно приближаясь к точке кипения. Отложив в сторону фотоаппарат, молодой человек некоторое время стоял, наблюдая, как слой пузырьков на поверхности, вначале совсем тонкий, быстро превращается в пышную коричневую пену, готовую вот-вот хлынуть через край горлышка турки. Это было одно из его обычных утренних развлечений, род состязания – успеть поймать этот момент и не дать кофе убежать на плиту. Вот и сейчас, в самую последнюю секунду он резко подхватил турку за длинную деревянную ручку, убирая кофе от огня и дуя на пену, отчего она тотчас резко осела. Разлив огненный напиток в маленькие чашки, Закревский поставил их на поднос, прибавил к натюрморту блюдце с бисквитами и понес все это в спальню. Фотоаппарат тоже взял с собой. Новость о том, что он «не смог» разобраться с его конструкцией и потому нуждается в срочной помощи, Лана встретила с ожидаемым энтузиазмом. Иногда Олегу казалось, что, несмотря на разницу в возрасте и объеме жизненного опыта, его возлюбленной отчаянно не хватает областей знаний, в которых она могла бы выступить большим знатоком, чем он. Сам молодой человек находил это всего лишь забавным – что поделать, раз так уж вышло, а вот Лана, кажется, иной раз досадовала, что не может его ничему научить. Потому он с особым удовольствием делегировал ей право показать, как обращаться с камерой, сосредоточенно кивая, хмуря брови и едва сдерживая улыбку, пока она объясняла известные даже самому небольшому знатоку азы. И даже задавая порой, чтобы ее еще больше порадовать, уточняющие – и совершенно идиотские – вопросы. Спустя несколько минут урока, «талантливый ученик» уже бродил по комнате, держа в одной руке фотоаппарат, а в другой чашку с порядком поостывшим кофе и, довольно убедительно изображая восторг неофита, фотографировал все, что попадалось ему на глаза. А Лана наблюдала за ним, по-прежнему сидя неодетой в постели, и тоже держала в руках чашку с кофе, из которой периодически делала маленькие глотки. - Стой, замри вот так на одну минуту! – воскликнул Закревский, внезапно оборачиваясь от окна, в котором только что рассматривал что-то через видоискатель, и направил объектив прямо на нее. – Я хочу сфотографировать тебя прямо сейчас. Такой… совсем моей. Не шевелись, пожалуйста!
Светлана Ланская: На улице было пасмурно. Дождь становился сильнее, но небо было затянуто не тучами, а молочно-прозрачной пеленой, отчего и вся комната наполнилась мутноватым белесым светом, который проникал в нее через все окна. И, чтобы быстрее изгнать сонный сумрак, не зажигая электрических ламп, Олег, как обычно, отдернул на них сразу все занавеси. В первые дни после приезда в Божий Дар Лана постоянно протестовала против столь бесцеремонного способа заставить ее окончательно просыпаться по утрам, но теперь уже совсем свыклась. Порой ей даже хотелось думать, что небольшой, в общем-то, отрезок времени, проведенный здесь с ним вдвоем, тянется уже почти целую жизнь – понятную, обычную и правильную. И, напротив, совсем не хотелось вспоминать о том, что минует еще пара дней, и все это закончится, исчезнет, как будто бы никогда и не существовало вовсе. Но невеселые эти мысли, увы, напоминали о себе все чаще. Как и теперь, когда Лана пила свой кофе и молча наблюдала за Олегом, который сосредоточенно бродил по комнате с фотоаппаратом. Неужели, после всего, что здесь пережито, она действительно сможет просто вернуться к себе домой. Сможет переступить порог их с Жаном квартиры, чтобы каждое утро вновь выходить к завтраку, о чем-то с ним говорить? Да разве и говорили они с ним о чем-то – все последние годы? Привычные ритуалы, последовательность действий, начинающаяся по утрам с газеты и кофе, и столь же одинаково завершающий всякий вечер холодный поцелуй перед тем, как разойтись по разным спальням – вот, чем в действительности оказалось то, что Лана долгие годы считала своей семейной жизнью. У Жана хотя бы всегда были дела, служба, идеи – пусть и утопического, как нередко казалось его жене, свойства. А что было в этом браке у нее самой, кроме пустого и бесцельного присутствия подле него? И лишь теперь, в эту неделю, она, кажется, впервые по-настоящему жила, чувствуя себя готовой практически на все – и даже на те глупости, на которые порой провоцировал ее Олег. С ужасом и восторгом одновременно, Лана признавалась себе теперь, что даже на родине, даже в молодости, когда были живы и здоровы их с Жаном девочки, никогда еще ей не была так важна ее собственная жизнь – так, как в эти тихие дни в маленьком, богом забытом Божьем Даре… - Да, думаю, мы не поедем сегодня в Локет, - рассеянно откликнулась она в ответ на замечание Олега, что дождь уверенно набирает силу, - То, что мне хотелось там снять, совершенно не интересно под струями воды. И снова возвращалась мыслями к ближайшему будущему. Что она будет делать с Жаном? И сможет ли теперь скрыть от него свою связь с Олегом? И главное – захочет ли этого? Ведь ей так надоело лгать! Вчера они откровенно объяснились с Олегом, но спрашивать у него, как он видит их дальнейшую жизнь, Лане по-прежнему было страшно. Он сказал, что любит и хочет быть рядом. Но что под этим подразумевал? Все те же совместные побеги в кино, завершавшиеся торопливыми ласками в маленьких отелях – до тех пор, пока все это ему не надоест и окончательно не прекратится? Но ведь и Олег явно устал играть в шпионов, ей казалось, что в его глазах она читает желание большего, нежели у них есть сейчас. Вот только – чего?.. Его внезапное восклицание испугало Лану, и она неловко дернула рукой, в которой держала блюдце с кофейной чашкой. Весело звякнув, та подпрыгнула, и остатки кофейной гущи выплеснулись на белоснежную простыню, прикрывающую колени женщины, оставляя на ней бурое пятно и черные крошки. Без малейшего зазрения совести обозвав ее растяпой, Олег, смеясь, сдернул мокрую ткань на пол, оставляя Лану в одной лишь тонкой сорочке и вновь стал целиться в нее из объектива. - Ты не посмеешь снимать меня в таком виде! – в голосе Светланы Юрьевны прозвучало едва сдерживаемое негодование, но молодой человек и не подумал подчиниться. Понимая, что остановить его уже не удастся, в тот самый момент, когда щелкнул затвор, Лана повернулась к Олегу спиной, за что заслужила в свой адрес новые шутливые упреки и звание «неусидчивой модели». Ему по-прежнему было весело, в то время как самой женщине веселье казалось весьма неуместным. - Если ты сейчас же это не прекратишь, я…, - начала она, и умолкла, поняв, что так и не придумала подходящей угрозы. Олег, меж тем, перестал улыбаться и теперь уже смотрел на нее с явным недоумением, будто бы только что получил отказ в какой-то совершенно естественной просьбе. – Пойми, то, что ты хочешь сделать – неправильно! На логичный вопрос: почему, у Светланы Юрьевны столь же логичного объяснения не нашлось. - Это же просто неприлично! – начиная горячиться, воскликнула она, и тут же получила в ответ напоминание о Саскии ван Юленборх и Елене Фурман, чьи мужья и возлюбленные отнюдь не считали неприличным демонстрировать публике их обнаженные тела. Он же просит скромный портрет лишь для себя. Не официальный, какой можно получить из ателье, но личный. Тот, который после напомнит о самых сокровенных минутах их жизни. Олег говорил все это тихо, глядя в ее глаза, и Лане казалось, что смотрит он при этом прямо в ее душу. - Ну, хорошо, но только один раз! – как и всегда, не в силах противостоять его дару убеждения, она вернулась в постель и села, сложив на коленях руки.
Олег Закревский: Уговорить ее оказалось неожиданно сложно. Впрочем, возможно, все дело в том, что объясняя мотивы своего намерения, где-то в глубине души Олег до последнего момента надеялся, что Лана все-таки не захочет пойти у него на поводу, откажется. И тогда можно будет сказать им, что у него не получилось. Что задание оказалось слишком сложным – тем, без сомнений, навлечь на себя еще неизвестно, какие неприятности. Но одновременно спасти от них ее… быть может. Но она согласилась. И, спустя пару секунд, он вновь улыбался ей, убеждая себя в том, что все это наивный бред. Что пресловутый момент необратимости переживается ими вовсе не сейчас, в эту самую минуту, а давно пройден и все равно уже ничего нельзя изменить… - Ну хорошо, пусть будет «только один раз»… - намеренно копируя ее интонацию, Закревский умолк, опустил свой фотоаппарат и вновь пристально посмотрел на сидящую на краю постели с видом прилежной ученицы Светлану Юрьевну. – Однако в таком случае, милая сударыня, взамен я требую для себя неоспоримого права самому выбрать подходящий момент и обстоятельства для съемки этого исторического кадра, - прибавил он спустя секунду, лукаво приподнимая брови. – Ну, а как же ты хотела, дорогая? Разве у нас с тобой не равные права при заключении этого… соглашения? Ничего не понимая, и явно немного нервничая, Лана принялась за попытки выяснить, что именно он хочет этим сказать, и теперь уже настала очередь Олега молчать с загадочным видом, ухмыляясь в ответ, что так он заодно намерен отомстить ей и за вчерашние трюки с вручением подарка. Разозлившись уже всерьез, она вновь обозвала его «чертовым мальчишкой» - и Олег, иронизируя, в очередной раз вслух восхитился, сколько разных интонаций и смыслов она способна вложить в это слово, отчего всякий раз оно звучит совершенно по-новому: то как ругательство, то как ласковое прозвище. - Причем, сейчас я склонен думать, что это как раз тот самый, последний случай. Мне нравится быть твоим «чертовым мальчишкой» гораздо больше, чем каким-нибудь там еще «милым мальчиком». Окончательно отложив в сторону фотоаппарат, молодой человек навзничь с разбегу плюхнулся на кровать рядом с Ланой, все еще так и не переменившей своей «гимназической», как он уже успел ее окрестить, позы, заявив, что совершенно точно решил не фотографировать ее прямо сейчас, что бы она по этому поводу не говорила: - Нет уж, если у меня будет лишь одна возможность, я никому – и даже тебе, любовь моя, не позволю загубить свой возможно единственный в жизни фотошедевр!
Светлана Ланская: - Ошибаешься, на этот раз – ругательство, - бросила нехотя Лана и поднялась с постели. Она действительно была рассержена, и не на шутку. И даже не столько из-за самого предложения Олега, сколько из-за своей странной на него реакции. Там, и верно, было слишком много неприличного, недопустимого, но разве она не делала то же самое? Только без спросу, тайком не ловила Олега в кадр, когда они гуляли по окрестностям? Он этого не хотел, отказывался фотографироваться, но она все равно успевала сделать снимок-другой, пока молодой человек отвлеченно что-то рассматривал. И это были те самые снимки для себя – личные. На них Олег принадлежал только ей – немного задумчивый, отрешенный от всего мира или, напротив, сосредоточенный на чем-то. Забирая из печати, она сразу прятала эти фото, и потому Закревский ничего не знал об их существовании. Теперь же, будто каким-то неведомым способам выведал ее тайну, и Лана никак не могла подавить себе чувство стыда и неловкости – отчего злилась на него еще сильнее. Натянув халат, она скрылась в ванной, где провела слишком много времени, ничем не занимаясь. Вернувшись в комнату, неспешно оделась, не обращая внимания ни на слова Олега, ни на поступки, которыми тот пытался привлечь ее внимание, прикладывая все усилия, чтобы, наконец, стало понятно, что она не в настроении. И тогда он ушел на кухню. А через двадцать минут Лане сообщили – да, именно официально известили – что завтрак подан, и если у мадам есть желание, она может его отведать. Должно быть, Олег рассчитывал, что на сытый желудок она станет добрее, но напрасно. Явившись на кухню с томиком Грина в руках, Светлана Юрьевна весь завтрак увлеченно читала рассказы, почти не поднимая головы и игнорируя любые попытки Олега ее разговорить. Из-за чего, в конце концов, замолчал и он сам. Так они и прожили этот день – рядом, но не вместе, практически не общаясь и занимаясь каждый своими мыслями и маленькими делами до тех пор, пока на улице за окном начало заметно темнеть. И тогда Олег вдруг стал куда-то собираться, а когда закончил, то спокойно поинтересовался, собирается ли переодеваться для ужина в «Jelen sklep»* сама Лана. Оторвавшись от книги, она мотнула головой и сказала, что не поедет. Но его дома не держит. Видно, это стало последней каплей, и молодой человек, буркнув пожелание доброго вечера, вышел на улицу. Поехал ли он после этого в Карловы Вары, или просто отправился подальше от капризной мадам, она не знала. Но когда шум мотора стих, и дом погрузился в полную тишину, вновь почувствовала стыд, на сей раз – за свое поведение. Чтобы как-то его заглушить, Лана решила не ждать возвращения Олега, а сейчас же отправиться спать. Но быстро уснуть не вышло, мешали мысли и жгучая злость на саму себя, которую Лане удавалось как-то отодвигать, пока она читала. Но едва книга была отложена в сторону, мысли вновь стали упорно стучать в висках, будто наказывали ее за глупое поведение. И потому пришлось прибегнуть к проверенному средству – снотворному, которое Светлана Юрьевна извлекла в этот вечер из своей аптечки, кажется, впервые с тех пор, как начались ее отношения с Закревским. Она не слышала, как Олег вернулся домой. Хотя, сквозь свой искусственный сон ощутила его появление рядом. * Олений погреб
Олег Закревский: Нельзя сказать, что их Ланой отношения были неизменно безоблачными. Спорили – по самым разным поводам, они довольно часто, порой яростно, а после столь же страстно мирились, напрочь забывая о том, что вызвало размолвку. И еще они – эти ссоры, никогда не длились так долго, как сегодня. К тому же, Олег действительно не мог представить, чем сумел навлечь на себя такое неудовольствие. И вряд ли даже во всем виновато злополучное фото, которое он, кстати, так и не сумел пока заполучить. Здесь было что-то еще. Что именно, Закревский честно пытался понять – до тех пор, пока все это ему до чертиков не надоело. И это, пожалуй, тоже случилось с ним в Божьм Даре впервые. Прежде Лана никогда не доводила его до равнодушия. Того самого, которое, в конечном счете, и заставило его в тот вечер покинуть дом в надежде, что напавшая на нее «придурь» сама собой как-нибудь рассосется и все между ними станет, как раньше. Карловы Вары – курорт всесезонный, потому даже среди осени не выглядит пустынным, а уж к выходным тем более. Поэтому, несмотря на заявленное намерение отправиться в «Jelen sklep», сразу по приезду в город, Закревский свои планы внезапно пересмотрел, подумав, что одному ему в ресторане будет скучно. Да и отчего бы, собственно, не распорядиться так удачно представившимися часами исключительно по собственному усмотрению? Этого они тоже никогда не обсуждали вслух, однако ночная вылазка в «Адские врата» так и осталась их единственным по-настоящему безумным приключением – за вычетом, разве что, нынешней поездки. Все остальное время, щадя чувства Ланы, явно несколько задетые, несмотря на общий интерес и любопытство к происходящему, вольностью кабаретных нравов, Олег всякий раз, так или иначе, выбирал для новых свиданий более «приличные» места, в какой-то момент, и верно, начав ощущать себя старше лет как минимум на десяток. Не то, чтобы его это сильно расстраивало, однако порой потребность вновь оказаться самим собой, а не тем, кем удобнее было видеть его Лане, все же возникала. Оттого сегодняшний вечер вдруг и показался отличной возможностью эту потребность полностью удовлетворить. Возле скольких точно сверкающих всеми огнями электрической иллюминации подъездов танцевальных залов и маленьких кабаре останавливался в тот вечер его «опель», Олег запретил себе считать, кажется, после того, как вышел – со стойким желанием продолжать, еще из третьего подряд заведения. Не ставя перед собой прямой цели надраться до бесчувствия, он просто хотел как следует повеселиться, выкинуть, хотя бы ненадолго, из головы все, что обременяло и тяготило в последнее время мысли. Подобное прежде неплохо помогало переключаться с одного задания на другое… Но нынешние проблемы решительно отказывались так легко покидать его голову. Хуже того, постепенно пьянея, Олег – и это раньше тоже было ему несвойственно – начинал все лучше понимать книжного графа де Ла Фер, который во хмелю, как известно, становился гораздо менее очаровательным собеседником, чем на трезвую голову. Приятным вечер перестал быть окончательно ближе к полуночи, перед тем, как Олег вышел на улицу, покинув очередной из попавшихся на пути кабаков. За пару минут до этого он грубо послал к черту Иванку, ни в чем, в общем-то, не виноватую девчонку. Вскоре после того, как Олег там появился, она села рядом у стойки бара, и была даже так любезна, что поделилась с новым знакомым «марафетом» из маленькой серебряной шкатулки, которую с загадочным видом фокусницы извлекла из сумочки, когда они ненадолго покидали вместе зал, чтобы вдохнуть немного свежего воздуха. Кажется, она очень хотела уйти вместе с ним… но этого уже не хотел он сам. Потому расстались не слишком вежливо, но неловкости по этому поводу Олег почему-то не испытывал. Напротив, лишь желчное раздражение – и желание убраться отсюда поскорее, куда угодно. За то время, пока он находился в помещении, дождь успел заметно усилиться, превратившись из мелкой мороси, что сеялась с неба весь день напролет, во вполне себе серьезные осадки. Завидев, как он, слегка пошатываясь, движется к автомобилю, пожилой швейцар заметил, что «пану сегодня лучше бы не браться за руль», но Олег лишь усмехнулся и махнул рукой, усаживаясь на водительское место. Езда за рулем всегда его успокаивала. А мерный рокот двигателя и шелест шин по асфальту неизменно настраивали на миролюбивый и даже философский лад. Впрочем, осознавая, что выпил лишнего, по городу он ехал довольно медленно – прислушиваясь к внутренним ощущениям и пытаясь оценить, насколько способен контролировать ситуацию вокруг себя. И лишь убедившись, что кокаиновый дурман, смешанный с алкоголем, не слишком ограничил его возможности, уже за Карловыми Варами, с удовольствием вдавил педаль газа в пол практически до отказа. Асфальт был мокрым, зажженные фары выхватывали из полной темноты впереди лишь две узких желтых блестящих полосы, и свет их то и дело перечеркивался под разными углами косыми струями дождя, но шины надежно держали трассу. Поэтому Олег не подумал снизить скорость даже на горном серпантине, через который неизбежно проходила часть дороги в Божий Дар. Он даже не сразу понял, что именно происходит, и почему автомобиль вдруг сам по себе подался куда-то вбок. Но за несколько бесконечных секунд, в течение которых все это происходило, бешено выворачивая, казалось бы, только что полностью послушный любому движению руль, успел ощутить не только леденящее ощущение полного отсутствия контроля над происходящим, но и полностью – совершенно протрезветь. Потом, после того, как ударившись о наружное ограждение трассы, но, к счастью, так его и не протаранив, «опель» замер на месте, он еще несколько минут сидел, не решаясь пошевелиться, прежде чем вновь сумел заставить себя завести двигатель. И – теперь уже медленно и всего с одной оставшейся в сохранности фарой, доехать до дома, окна которого были темны. Лана не стала ждать его возвращения. Но сейчас Олег был этому даже рад. Разувшись у входа, он прошел через гостиную и, стараясь ступать бесшумно по старой скрипучей и узкой лестнице, поднялся наверх, где находились еще две комнаты, включая спальню. Там, в отличие от всех остальных помещений, Лана оставила зажженным маленький ночник на тумбочке. И теперь его тусклый свет немного рассеивал сгустившийся повсюду мрак. Сама же женщина спала, повернувшись лицом к стене, и на его появление отреагировала лишь смутным бормотанием – когда Закревский, как был, в пальто, тяжело рухнул рядом, прямо поверх одеяла, прижимаясь всем телом к ее спине и зарываясь носом в рассыпанные по подушке каштановые волосы. - Спи, спи, милая, все хорошо! – тихонько прошептал он в ее затылок. – Все хорошо, - повторил он, тяжело переводя дух и закрывая глаза. Наутро она разбудила его сама, тревожно глядя в глаза, стала расспрашивать, что с ним случилось. - Ничего, - беззаботно улыбнувшись, Закревский привычно потянулся потереть спросонья глаза, но тут же невольно чертыхнулся, коснувшись ссадины над правой бровью, которую получил ночью, ударившись головой об руль, когда его резко бросило вперед после столкновения с ограждением. – Честно, ничего особенного. Просто, кажется, меня вчера немного занесло…
Светлана Ланская: Сон от лекарства всегда был тяжелым и почти не приносил наутро бодрости. А сегодня ко всему прибавились еще и тревожные сновидения. Лана всегда находила глупостью любые попытки их толкования, и была твердо убеждена, что сны – сколь бы абсурдными они ни казались, на самом деле являются лишь отражением пережитой реальности. Но даже с этой точки зрения она никогда не пыталась анализировать своих ночных видений, уже хотя бы потому, что к завтраку чаще всего полностью о них забывала. Воспоминания о сегодняшнем сне тоже покинули ее не сразу. А виделось ей нынче, что положили ее возле печки, от которой шел нестерпимый жар. Попытки отодвинуться успеха не приносили: чьей-то злой волей Лана была к этой печи прикована. Измученная жаром и духотой, она, наконец, проснулась – но почти тут же поняла, что «печка» из ее сна никуда не делась, а продолжала нагло посапывать, пристроившись лбом к ее затылку и обдавая шею сзади жарким дыханием, к тому же, изрядно насыщенным остатками вчерашних винных паров. «Оковами» же оказалась рука Олега, которой он крепко обнимал во сне ее талию. Все еще чувствуя себя рассерженной и обиженной за вчерашний день, Лана захотела отодвинуться, но точно так же, как и во сне – не смогла. Колени и так упирались в стену. Тогда, потеряв терпение, она резко повернулась, ничуть не беспокоясь, что таким образом потревожит безмятежный сон Закревского, полагая, что тем хотя бы немного воздаст ему по заслугам. Однако не смогла сдержать испуганного восклицания, едва лишь увидела, как он выглядит. Мало того, что он лежал в кровати прямо в измятом пальто, обвивающем тело наподобие кокона, и лишь ослабленный галстук торчал из него наружу, свешиваясь через плечо, точно язык запыхавшегося пса, так еще и на лице повсюду виднелись размазанные следы спекшейся крови. А над бровью красовался явный источник всего этого «великолепия» – изрядной глубины ссадина. Между тем, Олег, мгновенно проснувшийся от ее возгласа, как ни в чем не бывало, потянулся и стал протирать глаза. Его реакция на боль лишь сильнее насторожила Лану – по всему выходило, что он даже о ней и не помнил! - «Занесло»? Что значит – «занесло»?! Куда? – Олег попросил ее сбавить тон, говорить спокойнее и не волноваться из-за пустяков. Но успокоить этим он ее не сумел. – Ты себя видел? Как я могу не волноваться, когда ты являешься передо мной в таком виде! Что произошло? А-а…, - поняв, что нет смысла пытаться добиться от него чего-нибудь вразумительного прямо теперь, и поэтому рассержено махнув рукой, Светлана Юрьевна поспешно встала с кровати и направилась в ванную комнату. Из-за неплотно закрытой двери послышался шум воды, потом хлопнула дверца шкафчика, раздался возмущенный перезвон каких-то склянок, а еще через пару минут она во всеоружии вновь возникла в комнате – с перекисью, йодом, ватой и мокрым полотенцем. - Поднимайся, олух! – в ее тоне уже не было злости. Скорее плохо скрываемая досада и беспокойство. Подчиняясь, Олег нехотя присел на кровати и вновь поморщился – видно вчерашние похождения «аукнулись» не только ссадиной, но и головокружением. Не давая долго рассиживаться, Лана молча стянула с него пальто, встряхнула и, рассмотрев при свете дня, подумала, что ему еще можно вернуть должный вид. Затем вновь села рядом с Олегом на край кровати и принялась за умывание: вначале бережно промокнула влажным полотенцем саму ссадину, затем – с неким злорадным остервенением принялась стирать кровь с других участков лица. После намочила вату в перекиси и прижала ее к ссадине. Раздалось характерное шипение, и Олег скорчил болезненную гримасу, делая вид, что ему больно. А может, ему, и в самом деле, было неприятно, но Лана упорно игнорировала все попытки вызвать у нее жалость или сочувствие. После того, как в завершение всех своих манипуляций она нанесла вокруг раны йод, на губах ее на миг мелькнула странная усмешка. Олег сидел с закрытыми глазами, потому не мог этого видеть. Как и того, что она сделала спустя еще минуту, когда еще раз макнув спичку с ваткой в пузырек с йодом, быстро изобразила над ранкой, вокруг которой уже начинал наливаться синяк, рожицу черта. - Так что там с тобой все-таки случилось?
Олег Закревский: Голова действительно шумела довольно неприятно. И было трудно сказать, от чего конкретно: сказывались ли таким образом вчерашние возлияния – к слову, не такие уж и мощные, случались и похлеще. Или же все-таки головокружение, которое Олег испытал, едва только сел в постели, подчиняясь приказу своего командира, было следствием травмы. Но в любом из двух этих случаев, если бы был шанс выбирать, он предпочел бы еще на некоторое время задержаться в горизонтальном положении и не отрывать головы от подушки. Однако выбора ему не предоставили. Поэтому Олег покорно вынес вначале процесс раздевания – частичного, разумеется, ибо Лана, не сильно церемонясь, стащила с него только пальто. И после этого еще пару минут с иронией наблюдал, как она с хозяйственным видом пытается оценить ущерб, нанесенный тонкому на ощупь, но весьма теплому кашемиру. А затем претерпел на себе все «прелести» первичной хирургической обработки злополучной ссадины, которая в Ланином исполнении показалась не столько актом гуманности или заботы, сколько желанием примерно наказать. Кажется, она совершенно не поняла тайного смысла, заключенного в его первоначальном объяснении ночного происшествия. Следовательно, не услышала и скрытой в нем попытки извиниться. Без лишних слов и долгих рассуждений. И, поэтому, кажется, все еще продолжала на него сердиться, хотя, уже и не так сурово, как накануне. Олег видел это по ее взгляду, который уже не казался, к счастью, настолько ледяным, что только в пальто под ним и можно было чувствовать себя более-менее комфортно. И по губам, уголки которых едва заметно подрагивали, словно в стремлении сдержать улыбку. Потому уже не чувствовал вчерашней беспомощности, заставившей его, в конечном счете, пуститься на поиск приключений, дабы отвлечься, и не чувствовать себя из-за всего этого еще паршивее с нею наедине. - Ну что случилось? Я ведь уже сказал тебе: небольшая авария. Шел дождь, дорога была мокрой и на одном из поворотов твоего любимого «серпантина» меня слегка развернуло… О, ну только не начинай опять про то, как неосторожно я вожу машину! Умоляю! – воскликнул Олег, заметив ужас, мгновенно окрасивший черным синеву ее глаз. Соскользнув с края постели, он устроился перед Ланой на корточках и попытался поймать ее взгляд. – Все же хорошо! Я жив-здоров, сижу перед тобой и даже пытаюсь извиниться за вчерашнее.... А лоб – ерунда, заживет через неделю. Фару разбитую – и ту больше жалко. Скажи лучше, ты уже меня простила, или еще не совсем?.. Лана, ты уж прости своего олуха, а? Ну, прости-ии! Прижав подбородок к груди, он качнулся вперед, легонько боднул ее взъерошенным затылком и повторил свою просьбу, еще раз боднул – и вновь принялся молить о прощении. И так до тех пор, пока, рассмеявшись, она, наконец, не сказала, что простит все, что угодно, лишь бы только он прекратил ныть таким противным голосом. И тогда, довольный полученным результатом, Закревский поднялся на ноги и подошел к столику, за которым Лана обыкновенно наводила красоту. Заглянув в зеркало и разглядев у себя на лбу оставленный ею «артефакт», он ухмыльнулся. - Ну вот. Твоими стараниями, я стал похож на Давида Бурлюка. Футуриста – помнишь, были такие в моде одно время? Лет десять или меньше тому назад? Но десять лет – это, конечно, я не сильно помню, однако в выпускном классе гимназии едва из-за них без аттестата не остался. Я тогда театром бредил… прогрессивные течения, «commedia dell'arte», пьеро и коломбины… Ну и поэзией, конечно, куда без этого. Вот и явился, помнится, на рождественский бал, так сказать, во всем блеске: в костюме Пьеро и с фигуркой собаки на щеке. Как у Бурлюка, стало быть. Директор чуть дара речи не лишился при виде такого «декаданса». Но барышни из дамской гимназии, которых мы пригласили к себе на праздник, помнится, были в восторге… Как в другой жизни это все было. Или вовсе не было? – замолчав на минуту, Олег серьезно и пристально посмотрел на свое отражение, но потом снова беззаботно улыбнулся и обернулся к Лане. – Пустое! Купаться лучше пойду, а то сам себе противен, на чудище похож. И ты меня таким любить не будешь. На ходу раздеваясь – снимая галстук, стягивая измятую рубашку, он зашел в ванную комнату, дверь в которую вела прямо из спальни, и вскоре оттуда раздался шум разогревающегося «титана» и грохот воды, наполняющей неожиданно большую и помпезную для такого скромного дома блестящую медную ванну на четырех массивных «львиных» лапах в качестве подпорок. - Лан, скажи, а ты бы правда расстроилась, если бы я насмерть убился? Выглянув на мгновение из-за приоткрытой двери, полуголый Закревский тотчас же был вынужден исчезнуть обратно, едва не получив по уже и без того ушибленной голове собственным перепачканным ботинком, метко брошенным мадам Ланской в его сторону вместо ответа на идиотский, он и сам это знал, вопрос. Следующий раз он позвал ее минут через десять, уже сидя в ванне. А, когда та появилась не сразу и нехотя, явно ожидая нового подвоха, смиренно попросил лишь потереть себе спину. Присев бочком на куртуазно изогнутый край бортика, женщина взяла из его рук мочалку и принялась за дело, сохраняя при этом весьма настороженный вид. И, усыпляя ее бдительность, Олег некоторое время вел себя, словно мирный агнец, лишь поводя плечами и блаженно зажмуриваясь от удовольствия. А потом резко повернулся, схватил за руку и со смехом утащил прямиком к себе в воду. Где, возмущенная до глубины души таким вероломством, Лана еще пыталась как-то бороться, до тех пор, пока Олег окончательно не поймал ее в охапку, усадив спиной к пологому бортику ванны. При этом как-то ловко оказавшись вдруг сверху, и прижимаясь своими губами к ее губам в долгом, страстном поцелуе.
Светлана Ланская: Выяснив, наконец, что же все-таки вчера в действительности приключилось с Олегом, Лана испытала настоящий ужас – от понимания, что могла потерять вот так, из-за нелепой ссоры! Ибо, каковы бы ни были объективные причины этой аварии – дождь, скользкая дорога и прочее, в основе для нее все равно лежала их вчерашняя размолвка. И Лана все никак не могла заставить себя об этом забыть, хоть изо всех сил стремилась показать Олегу, что уже совершенно спокойна. Поэтому даже смогла заставить себя улыбнуться в ответ на его незатейливую шутку. Однако стоило вновь остаться одной – едва Закревский скрылся за дверью ванной комнаты, как тревога, это постоянное ощущение всех последних дней, вновь начала тихонько скрести изнутри ее душу. Надеясь отвлечься, Светлана Юрьевна поднялась и стала ходить по комнате, методично собирая только что разбросанные Олегом вещи. И тут, словно решив испытать на прочность ее терпение, он вновь ненадолго высунулся из ванной с вопросом, за который женщине невыносимо захотелось влепить ему затрещину – настолько бредовым он показался. Задохнувшись от нахлынувшего возмущения, она запустила в его ухмыляющуюся физиономию ботинком, который как раз подняла с пола. Но Олег успел закрыть дверь, и «снаряд» врезался с глухим стуком именно в нее – к глубочайшему разочарованию мадам Ланской, все еще сгорающей от желания учинить над этим малолетним тупицей какое-нибудь насилие. - Расстроилась! Ну, естественно! Как бы я тогда объяснила в бюро по прокату машин, куда делся мой водитель?! – сердито пробормотала она, хотя ее уже никто не слышал, и вновь принялась за свое прежнее занятие. А чуть позже, пока Олег наслаждался водными процедурами, она вновь сидела на кровати и думала над тем, что остался всего один, последний день ее безграничного счастья. И что перед возвращением в Прагу нужно не забыть телефонировать домой, узнать у Марты новости – ведь Жан наверняка звонил, и не раз. Однако уже одни мысли об этом навевали неизбывную тоску и отвращение, сквозь них не сразу прорвался даже голос Олега. Ему пришлось дважды окликнуть Лану по имени, прежде чем та очнулась и пошла в ванную узнать, в чем дело. Остановившись в дверях, уперев руки в бока, она тотчас же услышала просьбу о помощи, сопровожденную умоляющим взглядом. - С каких это пор у тебя руки стали коротки? – поинтересовалась мадам Ланская с некоторым ехидством, прежде чем подойти, сделав вид, что размышляет – стоит помогать или нет. Но покорный взгляд Олега и фиолетовая шишка на его лбу, в конечном счете, победили в споре между подспудным ожиданием какого-то подвоха и человеколюбием. Вокруг его тела поднимался влажный пар, наполненный ароматом лавандового мыла, а бортик ванной, на который присела Лана, был почти такой же горячий, как и вода. Приняв из рук молодого человека его мочалку, она еще раз намылила и принялась медленно омывать сначала его плечи и шею, после спину, испытывая к нему в этот миг ни с чем несравнимую, не выразимую словами нежность, которую пыталась передать через эти несуетливые движения, вкладывая в них всю свою любовь. Когда же этого казалось недостаточно – наклонялась и легонько касалась губами влажных спутанных волос на его затылке, с замирающим сердцем прислушиваясь, как он глубоко и блаженно вздыхает, ощущая ее прикосновения. И вдруг вся эта идиллия исчезла. Сначала Лана испытала ужас падения, потом перед глазами взметнулись вверх ее собственные ноги, а за ними поднялась целая волна-цунами, с громким плеском обрушившаяся на пол вокруг ванны. И последним видением было его ухмыляющееся и довольное лицо – прямо над нею. - Господи! Ты же сумасшедший! Как же я могла об этом забыть! – ворчала она, делая вид, что уворачивается от губ, скользящих по ее лицу и шее. – У меня теперь синяк на руке будет! Это что – такая месть за твою шишку? Но возражений ее никто не слушал. Да, впрочем, ей этого и не хотелось – тело горело предвкушением новой близости, потому, когда Олег вдруг остановился, Лана почувствовала себя чуть ли не обманутой, вновь попыталась притянуть его к себе. Но, осторожно высвободившись, он поднялся из воды, перешагнул через край ванны. После чего, выудив оттуда уже саму женщину, подхватил ее на руки и понес в комнату, оставляя за собой на полу мокрые следы, увидев которые, Лана тотчас же заявила, что убирать это «безобразие» после он будет сам. На этот раз – уже без всякой ее помощи.
полная версия страницы