Форум » Постскриптум » Последнее лето » Ответить
Последнее лето
Павел Ивлин: Время и место действия: Тамбовская губерния, имение Брусничное близ г. Козлов, лето 1917 года. Действующие лица: Мария Литвинова, 16 лет, гимназистка. Павел Сергеевич Ивлин, 42 года, юрист.
Ответов - 49, стр:
1 2 3 All
Павел Ивлин: Инсбрук 1934 год Лекция закончилась сегодня чуть раньше обычного, и профессор Ивлин уже надел пальто и шляпу, собираясь отправиться домой. Но у выхода из аудитории его остановил Гедеон Буркхард, студент, которого из прочих Павел Сергеевич сам выделял и поощрял. Молодой человек часто просил совета по разным поводам, и разве мог Ивлин отказать ему в похвальном стремлени к знаниям? Но сегодня он спешил. Дома ждали к обеду – приехали родственники зятя, и дочь просила его не задерживаться. - Будет ли вам удобно побеседовать по дороге? - осведомился профессор и, получив утвердительный ответ, вышел вместе со студентом на улицу. Осенняя морось окутала туманной пеленой улочки Инсбрука. И город тотчас стал похож на картины импрессионистов с поблекшими красками, весь размытый и замерший. Редкие прохожие, кутаясь в плащи с высоко поднятыми воротниками, тщетно пытались спрятаться от водяной пыли под широкими зонтами и спешили быстрее добраться до дома. Лишь пожилой господин вместе со спутником неспешно брели вдоль набережной, идущей от Инсбрукского университета и тихо о чем-то между собой беседовали. Точнее, говорил в основном молодой человек, а Ивлин рассеянно глядел на серые воды Инн и время от времени согласно кивал в ответ. Так они перешли мост и дошли до Ботанического сада, где и остановились. Студент замолчал, и теперь уже в разговоре солировал профессор - медленно, сопровождая свои слова четкой жестикуляцией, словно дирижер. Юноша слушал его внимательно, не отводя взгляда от подвижных губ, словно бы впитывая слова учителя не только слухом, но и зрением. Наконец, спустя пару минут, горячо пожав руку Ивлину, он удалился, а сам профессор еще некоторое время простоял у ограды сада, разглядывая влажные листья пока не пожелтевших растений. По мостовой проносились, дребезжа и позвякивая, трамваи, людей на улице становилось все меньше и, наконец, словно бы очнувшись от глубокого сна, Павел Сергеевич вспомнил, что его ждут дома. Достав из кармана часы, он понял, что безбожно опоздал и поспешил скорее закончить свой променад. В прихожей дома уютно горел желтым светильник. Сверху из гостиной доносились голоса, а из кухни - соблазнительные ароматы. Навстречу профессору Ивлину вышла молодая горничная. Приняв из его рук мокрое пальто и шляпу, она доложила, что все гости давно здесь, и что фрау Кёльман уже начала беспокоиться. Выслушав ее молча, Павел Сергеевич извлек маленькую щеточку из пиджачного кармана, провел пару раз по влажным усам, осмотрел свой костюм и направился в комнату, где только его появления и ждали. - Папа! Господи, мы уже начали волноваться! – фрау Кёльман, красивая дама лет тридцати пяти, поднялась со своего места и бросилась к отцу. Следом за ней встал и ее супруг, который взволновано поинтересовался у тестя причиной его опоздания. Чувствуя себя виноватым, Ивлин стал рассказывать гостям о своём студенте и совершенной ими прогулке. Так, за разговорами, все и перешли за стол. А уже вечером, перед тем, как все окончательно разошлись спать, фрау Кёльман заглянула в кабинет к отцу и привычно присела на подлокотник его старого кожаного кресла. Пару минут они помолчали, а потом Вера Павловна вдруг спросила: - Ты помнишь наше последнее лето в России? – Ивлин удивленно поглядел на дочь, но ничего не ответил, - Когда я сегодня гуляла с девочками, нам повстречался Сергей Литвинов. Ну, папочка – Литвинов! Помнишь мою подругу, ту, что тогда гостила у нас в Брусничном? Это ее старший брат. Оказывается, он уже десять лет живет в Зальцбурге – Вера замолчала, а потом продолжила тихим, немного севшим голосом, - Он сказал, что Маша умерла. Еще в 1918 году, от «испанки», а я и не знала... Не знала, хотя считала ее лучшей своей подругой….
Мария Литвинова: 1917 год. - Прибываем на станцию Козлов, милостивые дамы и государи! Город Козло-ов! Стоянка поезда будет сокращена до шести минут в связи с опозданием! В который уже раз про себя посмеявшись над забавным сочетанием – «город Козлов», будто бы где-то еще будет, например, город овец или, скажем, уток, Мари открыла глаза, чуть потянулась, стараясь размять затекшие мускулы, не привлекая к себе притом слишком много внимания, и выглянула в окно. Не из-за того, что надеялась увидеть там что-то новое, отличное от мелькающего все эти последние двое с лишним суток довольно однообразного и уже опостылевшего пейзажа. А затем лишь, чтобы в очередной раз не столкнуться случайно взглядами с соседкой по купе первого класса, чопорной вдовой тамбовского помещика Курицына, возвращавшейся из столицы вместе со стеснительной, молчаливой и похожей на какого-то пугливого зверька внучкой. Что и немудрено, если учитывать, что ее бабушка, казалось, была наделена способностью подавлять всех, кому не повезло оказаться с нею рядом. За время поездки эта дама порядком надоела Маше своими заунывными разговорами. Настолько, что, в конце концов, та предпочла «радостям» общения с попутчицей в общем-то, невинное притворство, с утра, сразу после того, как позавтракали, стараясь делать вид, что спит. Однако теперь изображать летаргию было уж ни к чему. Финал путешествия, казавшегося нескончаемым, точно еврейское скитание по пустыне, из-за того, что состав то и дело останавливали, чтобы могли пройти военные эшелоны, был уже близок. На это явственно указывали и перемены за окном постепенно замедляющего ход поезда. Стали чаще мелькать какие-то столбы, стоящие на запасных путях вагоны… Наконец, показалась площадка перрона, здание вокзала с большим навесом… Спустя еще несколько минут состав последний раз вздрогнул и остановился окончательно. Вещей у Маши было немного, поэтому, распрощавшись с госпожой Курицыной, возможно, более радостно, чем требовали правила приличия, она поспешно пробежала к выходу из вагона, где проводник помог ей спуститься по ступенькам и подал чемодан. Поставив его рядом с собой, девушка чуть растерянно оглянулась, отыскивая тех, кто должен был ее встретить, но вот уже лицо ее просияло улыбкой при виде со всех ног бегущих к ней навстречу, крепко при этом взявшись за руки, Веры и Гаврюши Ивлиных. - Мари! Ну, наконец-то, пятый час уже тебя дожидаемся! Ужасно! Папа говорил, что поезда теперь почти всегда запаздывают, но ведь не настолько же, право! – отстранившись на мгновение после шумных объятий-поцелуев, Вера окинула подругу быстрым взглядом, словно сверяя с существующим в памяти привычным образом, который, должно быть, немного потускнел после полуторамесячной разлуки. – Какая ты миленькая в этом платье! - Спасибо, Верочка, ты тоже прекрасно выглядишь, а вы, Гавриил, так повзрослели, что я вас почти не узнала! - худой, чем-то похожий на кузнечика младший брат подруги покраснел, но при этом заулыбался, очень довольный выпавшим на его долю комплиментом. - Однако что же мы стоим здесь, в духоте? – под навесом, в самом деле, было довольно душно. – Скорее пойдем! Тем более что по случаю твоего приезда папа даже разрешил взять его авто, поэтому будет совсем как в Петрограде! Ой, Маша, а здесь, оказывается, так мало автомобилей, что всякий раз, когда мы куда-то подъезжаем, вокруг чуть не толпа любопытных собирается. Мама, к слову, это ужасно нервирует… Дорогой, покуда шли от перрона до выхода, Мари, привычная к тому, что Верочка – большая любительница поговорить, покорно сносила обрушивающийся на ее голову словесный водопад, вставляя лишь отдельные междометия, улыбаясь и кивая. К тому же всем в их гимназическом классе в Петрограде было давно известно, что нужно просто дать ей выговориться в самые первые минуты. И потом с барышней Ивлиной можно прекрасно общаться. Правда, далеко не все выдерживали этих минут, а Маша, от природы спокойная и довольно молчаливая, была на это способна. Не потому ли и сблизились они с Верой за последний год настолько, чтобы та, в конце концов, даже пригласила Мари пожить у них в гостях, в тамбовском имении, куда в этом году решилось наведаться семейство знаменитого столичного адвоката, вопреки своему прежнему обычаю ездить за границу. - Папа сказал, что теперь не время ездить в Европу! – сетовала ей Верочка как-то по весне. - И когда только закончится эта дурацкая война? Я так хочу снова поехать в Ниццу! Ты там бывала? Нет? Ах, ну я сейчас расскажу… В Ницце Маша не бывала. Она вообще отродясь не выезжала дальше Павловска, где Литвиновы в годы ее детства снимали каждое лето маленькую дачу. Однако с тех пор, как отца не стало, подобные выезды стали осиротевшему семейству не по карману. Нет, нужды и лишений они, конечно, не испытывали, но ведь нужно было еще платить за университет, в котором до войны учился Сережа… - А вот и наша колесница! Сейчас доедем буквально за пятнадцать минут! Возле главного подъезда вокзала красовался блестящий новенький кабриолет «Шпиц», вокруг которого крутилась стайка мальчишек, а шофер, сидящий на своем месте за рулем, лениво отгонял их прочь, словно надоедливых мошек. С появлением в поле зрения хозяйских детей и их гостьи он, впрочем, проворно выскочил наружу, распахивая двери машины и помогая затем всем троим удобнее устроиться внутри салона и укладывая рядом Машин багаж. Доехали, действительно, очень быстро. И, несомненно, поездка в кабриолете оказалась куда приятнее заточения в жарком вагоне поезда. Вот только волосы у Маши, и без того непокорно и бесцеремонно вьющиеся, согласно лишь своей, а не хозяйкиной воле, заметно растрепались, выбившись из скромной тугой косы и развевались теперь по ветру, щекоча лицо. И она то и дело поправляла их непроизвольным жестом, пытаясь заправить обратно даже тогда, когда все трое молодых людей уже приехали и поднимались по порожкам на парадное крыльцо довольно большого каменного особняка. - Maman! Papa! Nous sommes ici! – пропустив вперед свою гостью, забегая следом в просторный холл, прокричала куда-то вверх, в сторону лестницы, Верочка. В то время, как сама Маша нерешительно замерла где-то у входа.
Павел Ивлин: На веранде, полукруглой комнате с французскими окнами, обращенными в яблоневый сад, в плетеных креслах сидели двое мужчин. Они курили и изредка обменивались короткими фразами. Это был хозяин дома – господин Ивлин, и его ближайший сосед и приятель Зарядьев, промышленник, державший три суконных завода в губернии. Сейчас же, вначале лета, он решил позволить себе короткий отдых, с целью которого и приехал в Козлов. Зарядьев жаловался приятелю, что все сукно, которое он теперь производит, скупают для армии. Но прибыли он от этого не видит – ведь приходится и уступать, а уступает он немалые деньги. Да к тому же, на сырье подняли цену. Что и говорить, живут они, словно на пороховой бочке. - Да ведь еще и рабочих в солдаты гонят, а куда же это годится, Павел Сергеевич? – вздохнул Зарядьев и потянулся к пузатому бокалу, стоявшему перед ним на столике. Ивлин извлек из кармана часы, отщелкнул крышку и посмотрел на время. «Опаздывают. Елена будет сердиться напрасно, но ведь не дети же виноваты!» Сегодня утром Верочка просила отца поехать с нею встречать подругу, которую она пригласила к ним пожить. Ивлин же, понимая как нынче ходят поезда, и сколько может продлиться их ожидание, отказался. Впрочем. Разрешил дочери ехать с Гавриком и просил Владимира их довезти до станции. Владимиру же было еще поручено отправить письма дорогой. Но уехали они уже почти четыре часа назад, и за это время Елена уже несколько раз спускалась из своей комнаты и нервно прохаживалась перед мужем, демонстрируя тому своим молчаливым велением, что она возмущена его отказом ехать с детьми. - Не приведи Бог, что-то случилось! – и с этими словами она улетала назад к себе. - А в Петербурге, говорят, за дачи нынешним летом до пятидесяти рублей цену подняли? – спросил Зарядьев и тут же добавил, - А хорошо, что у нас с вами есть свои именьица. Да, гордым названием «именье Брусничное» назывался небольшой участок с домом и приличным садом, доставшийся Елене Гавриловне от ее тетки. Ездили Ивлины сюда крайне редко, хоть и не запускали дома совсем. По понятиям Елены Гавриловны, проще было доехать до Варшавы, чем до Тамбова. Но это лето полностью нарушило ее планы. Уже в начале весны муж заявил ей, что за границу они не поедут в этом году, и что нужно теперь же писать в Брусничное, чтобы готовили дом к лету. В мае сама Елена Гавриловна покинула столицу, чтобы до приезда детей и мужа устроить все как положено. И вот уже как две недели Ивлин с Верой и Гавриилом приехали в имение, которое в сущности ничем не отличалось от дачи. Только лишь – дом был свой собственный, да имелось свое же небольшое хозяйство. Ивлин был доволен тем, что именно сюда они приехали нынешним летом, и всем своим видом старался доказать это Елене, которая вечно страдала то от духоты, то от комаров, то от шумных дачников, которые снимали маленькие домики возле озера. Сам Павел Сергеевич свел знакомство с некоторыми из них и даже стал приглашать их к себе, устраивая веселые вечера с играми и музыкой. Елене приходилось лишь изображать радушную хозяйку, а Ивлин каждый раз глядя на нее, задумывался – когда же у нее успел так испортиться характер?! Каждый день, какой бы не была погода. Ивлин с детьми отправлялся на озеро, где они купались до завтрака. По дороге с озера они непременно встречали булочника, который нес им свежий хлеб и с которым Павел Сергеевич тут же заводил разговор серьезным, деловым тоном. А Вера с Гаврюшей шли позади и едва сдерживали смех от вида того, как булочник вдруг из малообразованного человека вдруг становится рядом с отцом чуть ли не министром – таким гордым и важным он ощущал себя в беседах с Ивлиным. - Елена Гавриловна нездорова? – спросил Зарядьев после небольшого глотка и Ивлин нехотя подтвердил, что Элен мучается желудком, хотя отказывается звать врача. А ведь порой рези становились столь нестерпимыми, что она отказывалась спускаться вниз. Но на следующее же утро вновь была вполне здорова. Наконец послышался звук приближающегося мотора и через несколько минут звонкий голосок Веры возвестил о приезде детей. Ивлин и Зарядьев неспешно затушили сигареты и поднялись на ноги, выходя через столовую в холл. Одновременно с ними по лестнице со второго этажа спустилась и Елена Гавриловна. Верочка тут же подлетела к отцу, который оказался ближе ее родительницы и подвела его к девушке, что стояла в тенистом углу прихожей. - А это Маша, Марья Николаевна Литвинова! – важно произнесла младшая Ивлина и добавила зачем-то: - Мы учимся вместе. - Очень рады вас приветствовать у нас, Марья Николаевна, - отозвался Ивлин и шутливо поддержав тон дочери, обратился официально к юной гостье, протягивая той руку. Елена Гавриловна, которая Верину подругу уже знала, подошла к ней и, приветствуя, стала расспрашивать о дороге, о том, что так задержало их. Вместо Маши отвечать принялась Вера, объясняя матери, что теперь почти невозможно ехать быстро и добавила, что им очень повезло, что сюда с папой из столицы они ехали на автомобиле. - Вера, думаю, разговоры можем продолжить и за обедом, а пока проводи гостью в комнату умыться. Да и сама приведи себя в порядок, - строго добавила мадам Ивлина. Как только дети скрылись наверху, взрослые мирно отправились в столовую.
Мария Литвинова: С возвращением детей, казалось, ожил, пришел в движение и весь дом. На Верочкино восклицание откуда-то из удаленных комнат в холл неспешно вышли двое солидного вида мужчин. Не зная, кто из них отец ее друзей, Маша нерешительно кивнула сразу обоим и вновь потупилась, скромно сложив перед собою руки. А через минуту сверху на лестнице послышались легкие, приглушенные ковровой дорожкой женские шаги и, подняв голову на этот звук, девушка, наконец, увидела знакомое лицо. Елена Гавриловна, необычайно утонченная и элегантная даже в простом светлом домашнем платье, еще с верхних ступеней приветливо улыбнулась ей и всем остальным присутствующим, тоже поворотившимся в ее сторону. Впрочем, заговорить Маше нынче случилось в первую очередь все же не с ней, а с господином Ивлиным, к которому подвела ее подруга. Так уж вышло, что Маша никогда не встречалась с ним прежде. Те несколько раз, когда она навещала Веру в Петрограде, Павел Сергеевич неизменно бывал где-то по служебным делам. Хотя, нет, один раз, кажется, он все же был дома. Верочка тогда сказала, что ее папа в кабинете готовится к очень сложному процессу, а потому ему ни в коем случае нельзя мешать. Из-за этого в квартире в тот день разговаривали полушепотом и вообще ходили чуть не на цыпочках. Отчего и Маша, невольно проникнувшись общим настроением, заочно зауважала этого человека, должно быть необыкновенно умного. И строгого, наверное. Впрочем, последнее впечатление почти тотчас же и развеялось оттенком шутливой иронии, которая отчетливо послышалась Маше в интонации голоса Павла Сергеевича, когда тот откликнулся на церемонное представление Веры, которой отчего-то вздумалось именовать подругу по имени-отчеству. Коротко взглянув ему в лицо, после секундной заминки, она протянула господину Ивлину ладонь и проговорила: - Мне тоже очень приятно. И я крайне признательна за это приглашение. И... пожалуйста, можете называть меня просто Машей. Без отчества, - он чуть кивнул, приподнимая бровь, уголок рта едва заметно дернулся в улыбке. А далее к их беседе присоединилась Елена Гавриловна. Вероятно, чувствуя смущение, которое буквально излучала их юная гостья, она умело и быстро, как это могут лишь имеющие достаточный опыт светского общения дамы, перевела неловкую ситуацию первых минут всякого знакомства в сугубо деловое русло. И вот уже Вера провожала подругу до ее комнаты, а следом за ними плелся Гаврик, которому отец, удаляясь, велел помочь Маше с доставкой чемодана. На второй, более пристальный и спокойный взгляд, дом Ивлиных показался Маше гораздо скромнее, чем в тот момент, когда она только вошла на его порог. Во всяком случае, в сравнении с большой и красивой квартирой, в которой это семейство обитало в Петрограде. Хотя, с другой стороны, если сравнивать с той, в которой родилась и прожила всю жизнь она сама... Еще девушку удивило, что к ней прислали для помощи с переодеванием и распаковкой вещей горничную. Дома она всегда занималась этим самостоятельно. В столовой, куда дети, собравшись предварительно все вместе, вошли, спустя некоторое время, обедать без них не начинали, однако застольный разговор шел весьма оживленный. - И уж поверьте, любезный Павел Сергеевич, подведут нас эти субчики под монастырь! Не в этом году, так в следующем. Одна только их чехарда с правительствами чего стоит! И все нами управлять хотят! И все-то знают, как надо! Да только, как до дела доходит – извольте-с в сторону! Временные оне! – Зарядьев, сидящий за столом справа от Елены Гавриловны, досадливо махнул рукой, точно отгоняя прочь неприятные думы и чуть не смахнул при этом хрустальный фужер на пол. – А отвечать за свои решения постоянно надобно! Ежечасно! Кабы я у себя так руководил, как они нами нынче, верно, разорился бы давно! - Вы, Леонид Прохорович, оказывается, трибун пламенный, вам бы в Петрограде цены не было... В Думе, например, - Елена Гавриловна усмехнулась, предусмотрительно отодвигая при этом хрупкую посуду подальше от края стола. - Что вы, мадам, какой из меня оратор, я так... по мелочи. К слову, барышня, а вы ведь только из столицы, в газетах сказывают, что 18 июня господа большевички митинг на Марсовом на полмиллиона людей устроили? – вдруг обратился он к Маше, а следом к ней повернулись все остальные присутствующие. – Врут, небось, откуда у них вдруг столько сторонников? - Я... я не знаю, - от того, что стала предметом всеобщего внимания, Маша смутилась. Безусловно, ей доводилось слышать о волнениях в городе, да только... теперь ведь эти волнения чуть не каждый день, о котором из них спрашивает ее этот странный господин? - Ну, господин Зарядьев, вы и нашли, о чем у ребенка спрашивать! – вновь рассмеялась мадам Ивлина. – Машенька, ну, разумеется, вам до этого дела нет! Кто это в шестнадцать лет интересуется политикой, когда на уме лишь танцы? И это очень правильно, ибо и нам здесь, наверняка есть еще, о чем поговорить, кроме митингов в Петрограде... Гавриил! Вера! Боже мой, ну это же не дети, а наказание господне! Дело в том, что именно в ту минуту, когда все отвлеклись на гостью, младший Ивлин, прискучив нудным разговором, исподтишка бросил в сестру, сидящую напротив, скомканным хлебным мякишем, а та в отместку под столом лягнула его ногой, довольно чувствительно, потому что мальчишка громко охнул, чем и выдал их с сестрою проказу. - Просто позор – вести себя так, как вы! Лишь присутствие гостей останавливает меня в желании немедленно выставить вас обоих прочь из-за стола! Лучше бы подумали, чем станете развлекать Машу после обеда! - Э... я подумала, может быть, ближе к вечеру мы все вместе могли бы поиграть на лужайке за домом в лаун-теннис? – предложила, помедлив мгновение, пристыженная матерью Вера, метнув до того ненавидящий взгляд в сторону ухмыляющегося младшего брата – еще бы, выставил их перед гостями форменными дураками, и радуется!
Павел Ивлин: Предложение играть в теннис вечером вызвало у мадам Ивлиной одобрение с единственным замечанием – сама она играть не станет, но вот судействовать возьмется. Господин Зарядьев и вовсе отказался участвовать в увеселительной программе вечером, так как после обеда собирался ехать в город и скорее всего должен будет в нем задержаться дня на два. Так что играть предстояло младшим Ивлиным, их отцу и их гостье. Вера тут же распределила пары, предложив отцу взять шефство над Машей, которая играла не слишком хорошо, но, как заверяла Вера – была способной ученицей. - А papa превосходный учитель, - добавила Вера подмигивая отцу и тут же смущенно отводя глаза под строгим взором Елены Гавриловны. - Знаете, Маша, наша Верочка сама как мячик скачет по лужайке, так что – придется нам потрудиться, что бы их обыграть, - доверительно сообщил Павел Сергеевич своей соседке по столу и вновь вернулся к разговору с Зарядьевым, который сообщал последние вычитанные в газетах новости о столичных происшествиях. Елена Гавриловна старалась занять разговором Машу и стала расспрашивать девушку о ее поездке, о впечатлениях, о родных. Когда же она сказала, что брат ее сейчас где-то в Европе, то Зарядьев тут же подхватил и военную тему. Конечно, его больше всего волновало его финансовое благополучие и все, связанное с войной, он так или иначе подстраивал под проблемы промышленности и общества. Елену Гавриловну, которая далека была от ужасов военных действий, смущало и беспокоило лишь то, что привычный уклад жизни полностью нарушен. И лишь Ивлин рассуждал здраво, видя гораздо дальше своих собеседников, и гораздо глубже чувствовавший ужас происходящего сейчас в мире. И то, что они были здесь – в этой уютной столовой, наполненной запахами садовых цветов и ванильного пирога, делало их разговоры до крайности пошлыми. Единственным человеком, который, казалось бы, это понимал, была Маша. Она сидела тихо, чуть опустив глаза, и лишь один раз пыталась заметить, что брат ее очень редко теперь присылает письма и почти ничего в них не рассказывает. Но лишь Ивлин услышал ее короткое замечание. Чай подали на веранде, сервировав там круглый стол, накрытый кружевной скатертью. И, едва Елена Гавриловна разрезала пирог и разложила его всем по тарелкам, разговоры стихли и наступила торжественная тишина, изредка прерываемая короткими репликами и позвякиванием фарфора. Пару раз Павел Сергеевич обращал свое внимание на Машу, стараясь разглядывать подругу своей дочери не слишком откровенно. Когда он приветствовал ее в холле, то не заметил в ней ничего такого, что отличало бы ее от прочих сверстниц и подруг Веры. Но теперь он видел в ней и некоторые различия – какую-то скрытую взрослость, несвойственную еще его дочери. Что-то очень серьезное в серых глазах этой девочки. После обеда Елена Гавриловна предложила Маше отправиться отдохнуть в свою комнату, но Вера имела свои виды на подругу. Ей натерпелось рассказать Маше о новом знакомом – студенте медицинского факультета – и она увлекла подругу бродить по саду и показывать местные достопримечательности. Ивлин проводил Леонида Прохоровича до ворот и тут же поднялся в свой кабинет до самого вечера. Без работы он не смог бы полноценно отдыхать. Поэтому и с собой привез несколько документов по делам, которыми мог заниматься на расстоянии. Но стоило ему погрузиться в чтение, как за окном в саду послышался веселый и звонкий девичий смех. Ивлин поднялся и подошел к приоткрытому окну. В саду, у беседки сидели барышни и что-то шептали друг дружке – ведь не дай бог их кто-то услышит, но тут же начинали смеяться так звонко и заразительно, что Ивлин поймал себя на том, что и сам улыбается неизвестно чему.
Мария Литвинова: - А еще Александр ужасно похож на Мозжухина в том фильме, «Жизнь в смерти», помнишь? Я когда его первый раз увидела, вот прямо сразу об этом и подумала! - Угу, очень рада за тебя, душечка. Главное только, чтобы однажды он не поступил с тобой, как доктор Рено со своей Ирмой. - Маша искоса взглянула на Верочку, которая, непонимающе захлопав ресницами, через мгновение уже звонко хохотала, сетуя на удивительное умение подруги все переворачивать с ног на голову самым немыслимым образом. А та, еще некоторое время сохраняя внешнюю невозмутимость, меж тем, добавила. – А что, из тебя вышла бы замечательная мумия, очень-очень красивая! – И лишь после этого от души рассмеялась сама, забираясь с ногами на уютный деревянный диванчик-качели, на котором они с Верой считай уже две четверти часа самозабвенно секретничали. Точнее, секретничала, посвящая подругу в свои тайны, по большей степени именно Верочка, а Маша, как обычно, слушала, изредка вставляя комментарии. Не потому, что что-либо скрывала, а просто... просто, ну вот не было пока у нее еще на сердце никакой такой тайны, которой хотелось бы непременно поделиться с подружкой. Конечно, как и всякой девочке, ей нравились романтические красавцы из синематографа, однако никто из них не тревожил воображения настолько, чтобы говорить об этом всерьез и с придыханием, как Верочка – прежде об Иване Мозжухине, а нынче – об пока неведомом Маше студенте по имени Александр. Впрочем, вскоре счастливое уединение подруг оказалось нарушено явлением Гаврика, которого старшая сестра после инцидента в столовой демонстративно игнорировала. Он же был слишком упрям, чтобы просить извинений, хотя явно тяготился затянувшейся ссорой. И Маше пришлось проявить недюжинные дипломатические усилия, чтобы вновь восстановить мир между младшими членами семьи Ивлиных. Вообще, было немного странно, и прежде, в Петрограде она этого не замечала, однако чем больше разговаривала с подругой, тем сильнее ощущала себя будто бы взрослее, чем Вера, хотя годами они с нею были ровесницами. Верно, так часто случается именно в полных и счастливых семьях, что дети в них дольше остаются детьми... Хотя, конечно, и на свою собственную домашнюю жизнь Маше было жаловаться грех. Ведь и они с мамой и Сережей были привязаны друг к другу не меньше, чем Вера и Гаврик к своим родителям. Меж тем, первый день Машиного пребывания в Брусничном незаметно стал клониться к вечеру. Солнце стояло уже не так высоко, а тени, отбрасываемые садовыми деревьями, сделались длиннее и уже. Около шести пополудни, как и было условлено еще во время обеда, на задний двор, где на небольшой лужайке был устроен корт с низко натянутой веревочной сеткой, стали подтягиваться участники грядущего теннисного турнира. Первыми, конечно, явились дети. Теннисистка из Маши, в самом деле, была неважная, поэтому, чтобы не выглядеть совсем уж глупо, она попросила Веру до начала главного «соревнования» немного потренировать ее, та, конечно, не отказала. И потому, подошедшие чуть позже Елена Гавриловна и Павел Сергеевич застали обеих барышень в игре. - Браво-браво! – воскликнула госпожа Ивлина, бесшумно аплодируя юным спортсменкам. – Вера, а почему ты сказала, что Мари плохо играет? На мой взгляд, у нее хороший удар и прекрасная реакция. Так что вам с Гавриком придется не так уж легко, не правда ли, Поль? Со слабой улыбкой она обернулась к мужу, ожидая его подтверждения, взглянула на Павла Сергеевича и сама Маша, невольно отмечая про себя, как ловко сидит на его высокой худощавой фигуре свободный белый костюм для занятий теннисом. - Однако начнемте, чтобы успеть сыграть до ужина, - добавила она через секунду, не дожидаясь ответа и устраиваясь на «судейском» месте – в низком шезлонге, установленном рядом с сеткой. – Вы уже придумали названия для своих команд, любезные дамы и господа?
Павел Ивлин: Когда Елена зашла в кабинет, часы показывали уже без четверти шесть, но Павел Сергеевич был настолько увлечен своими бумагами, что не сразу и понял, отчего она пришла за ним так рано - второй месяц трудился над статьей «О проблемах университетской подготовки молодых юристов», которую намеревался печатать в «Журнале министерства юстиции», имея договоренность с Владимиром Федоровичем.* Дело в том что еще в начале этого года ему предложили прочесть в университете краткий цикл лекций по международному праву. Но едва лишь начав его, Ивлин столкнулся с весьма прискорбным фактом – студенты старшего курса, которым он преподавал, оказались совершенно некомпетентными. Озадаченный и растерянный, он высказал неудовольствие отсутствием у студентов мотивации к познаниям в беседе с Дерюженским, который обедал у них дома недели через две после той первой лекции. На что Владимир Федорович предложил написать об этом в их профессиональный журнал, и Ивлин, согласившись, с воодушевлением принялся собирать материалы. Теперь статья была почти готова, и Павел Сергеевич надеялся полностью завершить ее окончательное редактирование к концу августа, чтобы после отослать для публикации. Однако собранных материалов оказалось настолько много, что все чаще возникала мысль – а не собрать ли их в будущем в научную диссертацию, уж коли с этого года он решил всерьез заняться преподаванием... Приход жены в очередной раз отвлек его от честолюбивых замыслов и вернул в мир обычных житейских радостей. Собрав все бумаги в папки, Ивлин поднялся из-за стола и отправился к себе, переодеваться. Появление на лужайке двух взрослых осталось незамеченным. Девушки были сосредоточены на игре, а Гаврюша увлеченно следил за ними. Замечание Елены Гавриловны привело к тому, что Вера упустила мяч, посланный Машей, и раскрасневшаяся повернулась к родителям. Маша тоже повернулась к ним и Ивлин отметил, что глаза его будущей партнерши горят от азарта и предвкушения. Он ей весело подмигнул и кивнул, выражая полное согласие с супругой относительно начала домашнего турнира. - Монтекки и Капулетти! – звонко провозгласила Вера. - Two households, both alike in dignity, In fair Verona, where we lay our scene, From ancient grudge break to new mutiny, Where civil blood makes civil hands unclean, - спокойно продекламировал Ивлин и выразил надежду, что их спор окажется разрешен без кровопролития, а Елена Гавриловна поинтересовалась, которой из команд достанется какое имя, но тут Вера пожала плечами, сказав, что этого она еще не придумала. - Ну что ж, тогда мы с Марией Николаевной будем представлять почтеннейшее семейство Капулетти. Первые минуты игроки вели себя крайне осторожно, спокойно перебрасываясь мячом и не спешили. Но уже спустя четверть часа напряжение стало возрастать, и, забыв родственные узы, или наперекор им – Вера и Гаврюша всячески старались подвести своего отца и его партнершу к поражению. Но ни Ивлин, ни Мария, похоже, не желали оставаться проигравшими и прикладывали не меньше усилий, чтобы их соперники потерпели неудачу. Во время короткого перерыва Ивлин не удержался от похвалы своей партнерше. - У вас в крови азарт, но он ничего не значил бы без вашего вдохновения! Вы будто летаете, Маша. Прирожденная теннисистка. * Дерюжинский Владимир Федорович - проф. и писатель. Род. в 1861 г. Окончил курс в Моск. унив. на юридическом фаультете. В 1884-85 г. совершил поездку за границу с научной целью и занимался в Париже и Гейдельберге. С 1891 г. по 1895 г. был и. д. экстраординарного профессора Дерптского (Юрьевского) унив. по кафедре полицейского права. В 1895 г. назначен редактором "Журнала Министерства Юстиции" и преподавателем полицейского права в Имп. Александровском лицее. Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. — С.-Пб.: Брокгауз-Ефрон. 1890—1907.
Мария Литвинова: Трудно сказать, было ли это напрямую связано с появлением четы Ивлиных, либо просто совпало, однако царившая на корте непринужденная обстановка детской игровой площадки на некоторое время сменилась более сдержанной и чинной атмосферой. Хотя, с непривычки изрядно запыхавшаяся от активной игры, Маша даже была рада этой небольшой передышке. Все время, пока «распределяли» названия команд и бросали жребий, кому с какой стороны площадки играть, она молчала, по-прежнему несколько стесняясь в присутствии родителей своих друзей. Причем, как и следовало ожидать, большее смущение вызывало присутствие именно господина Ивлина. При этом Маша, разумеется, прекрасно видела, что этот человек искренне демонстрирует к ней расположение. Однако видимо, привычный обращаться с собственными детьми в подобном шутливо–ироничном тоне, Павел Сергеевич и на подругу дочери невольно переносил эту интонацию, а это – бог-весть отчего, где-то в глубине души задевало Машу, в этой же самой глубине давно уверенную, что она уже достаточно взрослая, чтобы не вести себя с нею подобным образом. Впрочем, стоило всерьез начаться игре, и все эти мысли напрочь вылетели у нее из головы. Ивлин оказался прав, Маша, в самом деле, была весьма азартна, хотя подобное качество и не считается традиционной дамской добродетелью, потому в девицах отмечать и культивировать его не принято. Но в их ситуации это был скорее плюс, чем минус. Потому что именно азартом, желанием победить, должно быть, весьма неожиданным в столь спокойном внешне существе, Маша компенсировала недостаток игрового опыта. Должно быть, именно это, разумеется, в сочетании с умениями Павла Сергеевича, в конечном счете, и позволило им вырвать у соперников в третьем сете очко, оказавшееся выигрышным. И когда Елена Гавриловна торжественно провозгласила победу команды «Капулетти», радость ее участников оказалась настолько сильна, что, вместо положенных чинных рукопожатий, они неожиданно бросились друг к другу в объятия. Маша и сама не поняла толком, как это получилось. Она бы никогда не позволила себе подобной вольности в другое время. Но, должно быть, это пьянящее ощущение победы, игравшее в крови, словно пузырьки шампанского, сыграло с нею эту шутку… По видимому, и для самого Павла Сергеевича подобный всплеск эмоций оказался сюрпризом, близко друг от друга они находились всего секунду, а потом он как-то, как показалось Маше, даже резко отпрянул и улыбнулся, как будто бы смущенно. - Итак, господа и дамы! Турнир века завершен, всем спасибо, все свободны! – улыбнулась его супруга, вставая со своего места и, кажется, ровным счетом ничего не замечая. – Стало быть, теперь всем умываться, переодеваться и – милости прошу на веранду, к чаю!
Павел Ивлин: Через несколько минут после окончания турнира Павел Сергеевич стоял перед умывальником, а Елена Гавриловна поливала из большого фарфорового кувшина ему руки и плечи теплую воду. Они разговаривали о самых обычных повседневных вещах. Элен просила мужа отправить Владимира, их шофера, завтра утром в город со списком покупок, который она уже приготовила. Павел Сергеевич предлагал поехать всем вместе, но Елена Гавриловна опять ссылалась на свое нездоровье. - Лена, ты уверена, что не нужно обратиться к врачу? – серьезно и в который раз спросил Ивлин, но она покачала головой. - Всего лишь слабость. У меня ничего не болит, так что толку от врача все равно не будет. Это все от духоты, и более ничего. Но если вдруг девочки захотят проехаться в город, я думаю, ты можешь их сопровождать. То, что сегодня дети ездили одни встречать Машу, мне и так было не слишком по душе, но не отпустишь же ты их одних в город? Нужно будет спросить их за ужином – захотят ли они? Упоминаний об игре между супругами не было. Елена Гавриловна деликатно пропустила мимо своего внимания маленькую вольность, что случилась на корте. Но Ивлин… Ивлин об этом не мог забыть. Его терзало неприсущее ему смущение, ощущение неловкости, и он не мог понять, что является причиной этого. Девочка поступила импульсивно, но будь на ее месте Вера – ничего необычного не было бы в таком естественном порыве проявить свою радость. Он воспринимал гостью дочери как ребенка, но в тот момент, когда она оказалась в его объятиях, подумал о ней как о молодой женщине. Да нет, даже и не подумал – скорее мимолетное ощущение того, что этот ребенок должен быть женщиной. И это его смутило?! Нет, Ивлин отчаянно не понимал своего состояния. Но когда спустился вниз к столу, ни словом, ни делом не выдал своего настроения. А Маша, казалось, уже и забыла о происшедшем, но все-таки старалась избегать прямых взглядов Павла Сергеевича, как ему показалось. Меж тем, Елена Гавриловна упомянула о возможности совершить небольшое путешествие завтрашним утром и Вера загорелась страстным желанием непременно ехать. - Ты думаешь – Козлов провинциальный городок и тут скучно! Ничего подобного! Тут даже синематограф есть. Кстати, там показывают «Умирающего лебедя»! Даже папа его смотрел? – Павел Сергеевич кивнул и ухмыльнулся в усы. Ради дочери он ходил с ней на премьеру и всячески старался сдерживать смех, который пробирал его от наивности этой картины и более всего – от драматического ее финала. Он, конечно же, восхищался технической стороной дела, но суть показанного на экране действа, обозванного гордо – «трагедия» - вызывала у него ироническую улыбку и смешки, которые он маскировал за легким покашливанием. Если раньше барышни зачитывались сентиментальными французскими романами, то теперь они засматриваются не менее сентиментальными картинами. - Вам тоже нравится этот вид искусства? – поинтересовался у Маши Ивлин, стараясь не показать своего пренебрежения, но его дочь все равно почувствовала легкий укол в его вопросе и поспешила ответить. - Папа у нас ценитель «живого искусства», как он говорит. Он любит театр, и особенно оперу. Кстати, - воскликнула Вера, оборачиваясь к матери, - Маша у нас дивно поет! Конечно не Бьянка Бьянки, но почти Вяльцева. - А вот это можно и проверить, - откладывая в сторону салфетку, заявил Ивлин и поднялся со своего места. Он вышел с веранды под удивленные взгляды всех присутствующих, но уже через пару минут вернулся назад, держа в руках гитару, - Леночка, душа моя, не откажись подыграть гостье. Мария, спойте нам, будьте любезны.
Мария Литвинова: - Но я не… - Маша только и успела бросить умоляющий взгляд в сторону Елены Гавриловны, надеясь, что та выручит ее, как это уже произошло нынче днем, однако на этот раз госпожа Ивлина, кажется, безоговорочно была на стороне Машиных «противников». - В самом деле, Машенька, спойте, - улыбнулась она ободряюще, забирая из рук мужа гитару, украшенную кокетливым атласным бантом. – Помните, зимой, когда вы были у нас, мы все вместе разучивали тот романс Пуаре? Я еще сказала тогда, что вам непременно надо развивать этот свой талант. Разумеется, она помнила тот зимний синий Петроградский вечер. Из гимназии их тогда распустили на рождественские каникулы, и один из имевшихся в ее распоряжении свободных дней Маша почти целиком провела в гостях у подруги. В воздухе все еще витало ощущение праздника, видимо, поэтому и настроение у всех было соответствующим, благостным. Они с Верой тогда напропалую дурачились, распевая на цыганский манер, со страстным подвывом, известные всем романсы. За этим занятием их застала Елена Гавриловна, зачем-то заглянувшая в комнату дочери, рассмеялась и, против обычая никогда не мешать Вере, когда у нее бывали гости, дабы не смущать их своей персоной, присоединилась к девочкам. А потом они, действительно, учили модный романс «Я ехала домой». И Елена Гавриловна, оказавшаяся на удивление талантливой аккомпаниаторшей, сказала, что Маше надо всерьез учиться пению… - Хорошо, если хотите, я могу спеть именно его, - воспоминание было мимолетным, и вот уже Маша вновь включилась в окружающую ее реальность. – Только, умоляю, не судите строго, потому что таланты мои явно преувеличены. Говоря об этом, она обвела взглядом всех присутствующих – кроме Павла Сергеевича, на которого после того нелепого всплеска эмоций на корте, смотреть все еще стеснялась. Впрочем, может быть, стеснялась она Ивлина и просто так, вне всякой связи с тем маленьким инцидентом… этого Маша еще не поняла. А думать на эту тему было все еще некогда, да к тому же странно тревожно. Тем не менее, вышло, что умоляла о снисходительности к ее певческому таланту она именно Павла Сергеевича, потому что его дочь и жена уже слышали ее пение, а Гаврику было, кажется, совершенно все равно. Как ни странно, несмотря на волнение и сердце, колотящееся где-то в нижней части горла, голос у нее сегодня звучал вполне прилично, поэтому, закончив пение, Маша ощутила себя в некотором смысле артисткой, пожинающей плоды заслуженной славы. Публика, правда, была невелика, но аплодировали ей с жаром и вполне, кажется, искренне. Просили выступить на бис и, окончательно смирив волнение в столь благожелательной компании, Маша спела еще пару песенок, в том числе и почти неприличный «Не уходи…». Хотя, собственно, таковым его считала только их классная дама Левитина. Обнаружив однажды случайно забытый в рабочей тетради по французскому листок с текстом этого романса, переписанным для Маши ее одноклассницей, Танечкой Свибловой, она затем целый час распекала их обеих за то, что интересуются таким пошлым непотребством, угрожая «двойками» по поведению и прочими казнями египетскими. Но все, к счастью, обошлось. Теперь же Маша и вовсе имела успех. Правда, превратившись в род импровизированного концерта, где, впоследствии, пели уже все вместе и на всех известных языках, их посиделки затянулись до темноты. Расходиться же по комнатам и вовсе надумали лишь спустя изрядное время после того, как слуги вынесли на веранду керосиновые лампы, дабы увлекшиеся хозяева и гостья не сидели в потемках – электричество в доме было проведено еще не везде. Да и то не потому, что устали и так уж захотели спать, а, кажется, более от того, что стали без меры лютовать налетевшие на свет через раскрытые настежь окна комары...
Павел Ивлин: Домочадцы уже разошлись по своим комнатам и лишь Павел Сергеевич все еще бродил по первому этажу затихшего дома, насвистывая мелодию последнего романса, который исполнила их гостья. Сколько страсти и переживаний эта девочка вкладывала в свое пение. Можно подумать, что опыт ее прошлой жизни каким-то неведомым образом вливался в ее пение, а какое у нее было одухотворенное лицо! Ивлин с удовольствием отметил, что у Маши с Леночкой вышел дивный дуэт, который в конце вечера превратился в домашний хор. Настроение Павла Сергеевича было приподнятое, он чувствовал что-то сродни зарождающейся эйфории – тревожно-восторженое чувство, которое щекочет и будоражит нервы. Уже второй раз за сегодняшний день его настроение менялось без видимой на то причины. Сначала это было там, на корте, после игры – тогда он испытал неведомое ему смущение. Теперь – чувство восторга и покоя. И причиной этому, как скоро он понял, была гостья его дочери. Только вот отчего он так реагировал на ее присутствие, понять Павел Сергеевич пока не мог. Он подумал, что сравнить его сегодняшнее настроение можно разве что с давно забытым чувством радости, когда в их семье рождались дети. Может именно от того, что Маше на время предстоит стать частью их семьи, Ивлин и переживает нечто сродни радости приобретения нового ребенка. Именно ребенка – ведь он все равно, даже видя «взрослость» этой барышни, даже слушая ее полные силы песни, воспринимал ее как ребенка. Его размышления были прерваны деликатным покашливанием. Повернувшись на звук, Ивлин увидел горничную Наташу, которая заметила ему, что должна закрыть на ночь все окна как велела Елена Гавриловна. В тоне ее было что-то такое, что говорило: «А вы мне тут мешаетесь, Павел Сергеевич!» Ивлин улыбнулся, сделал Наташе шутливое замечание и вышел из комнаты. Но спать ему вовсе не хотелось. Он желал разделить свое благодушное настроение, поведать всему миру – как хорошо жить на свете. Когда же он увидел тонкую полосу света выбивающуюся из под двери супруги, то сразу же понял с кем он хочет больше всего поделиться своим счастьем. - …Пылает страсть в моей груди. Восторг любви нас ждет с тобою…, - мурлыкая в полголоса, Павел Сергеевич приоткрыл дверь и заглянул в комнату к жене. Елена сидела перед трюмо и расставляла на столешнице предметы туалета: красные, синие и прозрачные флаконы, серебряные баночки, кисточки и щетки. Она была так сосредоточена своим занятием и выглядела такой серьезной, что Ивлин даже усмехнулся про себя – насколько женщины считают важным этот ежедневный ритуал, уж не говоря уже о самом наведении красоты. Он вошел и приблизился к Элен, а она бросила на него короткий взгляд в зеркале и продолжила свое занятие. Не желая, чтобы она продолжала, Ивлин взял ее ладони и поднес их к губам, целуя каждый пальчик супруги по очереди. - Ты сегодня дивно играла, душа моя, просто чудесно! - Поль! – в голосе и интонации Елены послышалось предостережение, а ее ладони в его руках заметно напряглись. - Элен?! – тихо и немного шутливо продолжил Ивлин, чуть прищуриваясь и многозначительно улыбаясь. Но продолжить ему супруга не дала – она решительно высвободила руки и даже не улыбнулась на его шутливый протест. - Я очень устала, Поль. Оставь меня, прошу. Иди спать! Павел Сергеевич покорно встал, подошел к двери и едва слышно пожелал супруге доброй ночи. Точно так же как минуту назад он испытывал безграничное счастье, так сейчас наступило горькое разочарование. Он вдруг потерял всякое желание завтра ехать с девочками в город и ему вовсе не хотелось вставать рано утром, чтобы проводить детей на озеро. «Вот так одним словом она может нарушить все мое настроение!» - размышлял Ивлин, выйдя в сад и раскуривая сигарету. А после отрешенно смотрел за сизым дымком, таявшим на фоне темно-голубого ночного неба, усыпанного звездами.
Мария Литвинова: Лишь расставаясь с Верочкой у дверей спальной комнаты, Маша решилась высказать подруге осторожный упрек, что перед тем, как сообщать об ее талантах – мнимых или существующих действительно, не мешало бы прежде поинтересоваться, насколько сама Маша хочет являть их миру. - Ну что ты говоришь, Мари! Напротив, все вышло так замечательно именно потому, что поучилось экспромтом! – с полной убежденностью в своей правоте воскликнула Верочка, явно недоумевая, с чем связано недовольство ее гостьи. – К тому же, я и представить не могла, что тебе это будет неприятно. Прости, если это так, я не хотела, честное слово, тебя обидеть! - Дело не в обидах… - Тогда я совсем не понимаю тебя, душечка! Объясни? Ничего объяснять Маша не захотела. Вместо этого, глубоко вздохнув, заверила подругу, что все с порядке, и она совершенно не сердится. После чего, еще минуту поговорив о завтрашней поездке в Козлов, девушки, наконец, расстались. И Маша, едва не впервые за этот долгий день, получила возможность побыть в одиночестве. Не желая, в том числе и по этой причине, вновь прибегать к помощи прислуги, она быстро переоделась в просторную долгую сорочку, умылась и расчесалась на ночь – последнее, правда, с трудом, ибо волосы, как всегда, нещадно путались, однако, в конце концов, справилась и с этим. После чего забралась в постель, с наслаждением вытягиваясь всем телом среди прохлады белоснежных льняных простыней в надежде на скорый сон. А также на то, что, явившись, наутро он заберет с собой непонятное смятение, все еще шевелящееся где-то глубоко в душе – с чем бы оно ни было связано. Однако как это происходит довольно часто, избыток дневных событий, даже изрядно утомляя тело, порой чрезмерно перевозбуждает мозг, мешая заснуть. То же и Маша. Спустя примерно час от того момента, как она устроилась в постели, последняя уже перестала быть приятно прохладной, а ночная рубашка от бесконечных попыток найти единственно удобную позу для сна то перекручивалась, то собиралась противным комком. Отчего девушка начинала ощущать себя сказочной принцессой на горошине и лишь сильнее нервничала, утрачивая остатки душевного равновесия. Замучившись окончательно, она встала, подошла к окну, распахивая приоткрытые оконные рамы настежь, высунулась наружу и с наслаждением вдохнула ночной воздух, наполненный запахами разогретой за день земли, травы, садовых деревьев, вечерних цветов – и еще бог-весть чего-то приятного, чего никогда не имеешь возможности почувствовать в атмосфере ночного города. А если добавить к этим ароматам приглушенное стрекотание цикад, шорох листьев, подвластных редким дуновениям ветра, да отдаленные вскрики каких-то птиц, то можно получить воплощенную картину покоя, наполнявшего окрестности Брусничного этой теплой летней ночью. Того самого покоя, которого никак не могла, но страстно хотела найти его юная гостья, которая, подумав еще немного, рассудила, что не будет большого греха, если она потихоньку, чтобы не дай бог, не разбудить кого-нибудь в наверняка уже уснувшем доме, спустится ненадолго в сад, подышать этим вкусным ночным воздухом на свободе, а не через окно, точно арестант какой. Мимолетное сомнение в том, что подобное приключение может оказаться опасным, было немедленно отметено ироническим доводом рассудка о том, что единственной опасностью, которая ей может здесь грозить является возможность, запутавшись в темноте в полах ночной сорочки, ненароком грохнуться с лестницы. Потому, осторожно ступая по ней через минуту, Маша на всякий случай чуть не до коленок подхватила подол своего одеяния. А еще через пять – благополучно достигла цели, вышла в сад и устроилась все на тех же качелях, на каких днем беззаботно болтала с Верочкой, невольно поражаясь тому, какая светлая сегодня выдалась ночь. Луна еще не вышла из-за горизонта, но звезды, щедрой пригоршней рассыпанные по всему небосводу, словно амбициозные хористы перед явлением на сцене примадонны, во всю старались доказать, что и они ничем не хуже, источая каждая в отдельности слабое, а все вместе – довольно отчетливое сияние. Было оно необычным, ирреальным – инфернальным даже. Модное это словечко всплыло в памяти как-то само, цепляя за собой, словно бы на невидимый крючок другие обрывки воспоминаний о прочитанных в детстве старинных легендах и мрачных готических романах начала прошлого века. Ведь именно в такие ночи в них и происходили основные неприятности с главными героинями – задумчивыми и мечтательными девами, неотлучно проводящими все время у окон своих родовых замков в ожидании рыцарей… - Вот идиотка, навоображала! – усмехнувшись, пробормотала Маша себе под нос, пытаясь иронией прогнать непрошенный холодок, вдруг коснувшийся спины и немедленное желание все же вернуться в дом и не маяться более чепухой. Ну, кого ей здесь бояться?! Собаки Баскервиллей? Так тут даже и болот подходящих, кажется, нет! Еще раз посмеявшись над собственной впечатлительностью, Маша оттолкнулась от земли и принялась потихоньку раскачиваться. Легкое поскрипывание креплений качелей, тем не менее, все равно оказавшееся громче остальных ночных звуков, вероятно, и не позволило ей, в конечном счете, сразу понять, что в саду она все же не одна. Раскачавшись получше, взглянув, наконец, в сторону стоящей несколько в отдалении деревянной, увитой диким виноградом и от этого еще более незаметной ротонды, она вдруг увидела среди его густой листвы будто бы парящий в темноте ярко-красный тлеющий огонек… Далее последовала короткая пауза, после которой ансамбль звуков летней ночи дополнил сдавленный визг, приглушенный ладонью, прижатой к губам, торопливый скользящий шорох и – шлепок от неловкого падения на грунт площадки около качелей, как следует утрамбованной ногами не одного младшего поколения семейства Ивлиных. Потом снова стало тихо.
Павел Ивлин: Дорожка от дома вела вглубь сада, петляя между клумбами и разветвлялась. Ивлин стоял на одной из развилок, раздумывая – не вернуться ли ему домой или пройтись еще в сторону поля, по которому начинали клубиться прозрачно-сизые облака тумана. Думал он все о своих отношениях с Еленой. Странно, но он совершенно не заметил того момента, когда они стали отстраняться друг от друга. Но ведь их уже давно связывают лишь житейские отношения и совершенно пропала та нить, которая соединяла раньше их души. Привычка, все одна привычка и ничего более. Да еще с каждым днем нарастающее раздражение, которое удается сдерживать и скрывать, но которое готово вот-вот выплеснуться наружу. Вот и сейчас Лена говорила с ним так холодно и нетерпеливо, словно он был ей неприятен, будто бы он был ей чужим человеком, который не может понять ее душевного настроения. Но разве бы он рассердился на ее отказ, вырази Лена его другими словами, другим тоном?! Вдруг тишину ночи нарушил тихий скрип, который стал повторяться через равные отрезки времени. Ивлин вначале растерялся, не сразу определив, откуда идет этот звук и что или кто его издает. Но вскоре понял, что это скрипят старые качели у беседки. Кому же в такой час пришло в голову ими воспользоваться? Ни на кого из домашних он подумать не мог. Скорее всего кто-то из деревенских пробрался в сад. Встревоженный тем, что в их саду может быть посторонний, пусть и пришедший со столь невинным желанием, Павел Сергеевич аккуратно ступал по песку, стараясь не выдать своего приближения и, подойдя ближе к беседке, укрылся в тени ее зелени. Когда же разглядел на качелях белое видение, вовсе растерялся. Он ожидал увидеть деревенских сорванцов, но на качелях, мечтательно уставившись в звездное небо, качалась их гостья. Весь ее вид говорил о безмятежном покое и полной гармонии с окружающей действительностью. При этом легкая ткань ночного наряда с каждым новым взлетом на миг плотно облегала ее тело, а пышные волосы воздушным, почти невесомым ореолом окружали лицо, превращая свою обладательницу в некое подобие Мадонн со старинных полотен. Безмолвно за ней наблюдая, Ивлин долго не знал, как лучше поступить: развернуться и уйти, не обнаружив своего присутствия, или поинтересоваться причиной ночного бдения юной барышни. Решил, в конце концов, что первое будет уместнее, чем смущать девушку своей компанией. Ведь она выбралась в сад в такой час, наверняка, с той же целью, что и он – побыть в одиночестве, наедине с собой. Но пока он размышлял, докуривая сигарету, девочка, вероятно, каким-то образом его заметила. И реакция ее оказалась более чем странной. Ивлин ведь и мысли не допускал, что его можно принять за некого готического монстра с огненным горящим глазом. Поэтому смущение – а именно смущением он и объяснил себе ее стыдливый вскрик – показалось странным и чрезмерным. Но когда через какую-то долю секунды белое, взлетевшее облачко с глухим звуком приземлилось возле качелей, Павел Сергеевич не на шутку испугался сам. Отброшенный окурок очертил в воздухе дугу и приземлился где-то за кустом жимолости. А сам Ивлин подскочил к качелям и придержал рукой деревянную доску, опасно раскачивающуюся над головой испуганной и растерянной девушки. - Вы не сильно ушиблись, Маша? – спросил он. Девушка помотала головой и вихрь курчавых волос скрыл полностью ее лицо, - Ну и славно. Не думал я, что наша Белая дама окажется таким робким привидением. Ну-ка, давайте вашу руку.
Мария Литвинова: - Скажите лучше «чертовски неуклюжим». Это будет ближе к истине, - мрачно откликнулась Маша, ощущая себя в этот момент невероятно глупо. Порывистым жестом смахнув упавшие на лицо пряди волос, из-за которых сейчас вообще ничего перед собой не видела, задрав подбородок, она посмотрела снизу вверх на стоящего рядом Ивлина. – Вы ужасно меня напугали, Павел Сергеевич. Когда увидела этот красный огонек, парящий во тьме… В общем, подумала, что это не вы, а… даже не знаю, кто. Чудище какое-то с красным глазом… Бред, правда? Вложив свою по-прежнему немного влажную от пережитого волнения ладошку в большую теплую мужскую ладонь, Маша вновь глянула на отца подруги, увидела, что он не сердится на нее за странное поведение, а беззвучно смеется, и тоже позволила себе улыбнуться – немного застенчиво. Правда, совсем ненадолго. Ибо стоило Ивлину потянуть ее вверх, помогая подняться, как смущение на лице девушки сменила страдальческая гримаса. Падая, она весьма чувствительно ударилась бедром об землю, и, стоило лишь встать на ноги, как боль эта из вполне терпимой превратилась в достаточно сильную, чтобы не сдержаться и ойкнуть вслух при первой же попытке передвижения. Встревоженный Павел Сергеевич, также мгновенно утратив веселость, принялся было выяснять, где болит и как именно, а также предложил отнести Машу домой и немедленно послать за доктором, от чего девушка отказалась категорически. Причем, волновала не столько мысль о том, что в этом случае на ноги окажется поднят буквально весь дом, сколько необходимость объяснять, зачем, собственно, она пошла среди ночи качаться на качелях в саду. - Да ничего страшного, Павел Сергеевич! Просто ногу ушибла. Нужно немного посидеть – и все пройдет. Пожалуйста, проводите меня до беседки, а там – идите спать, если хотите… Даю вам честное слово, что сегодня больше на качели не сяду, - добавила через секунду Маша и снова улыбнулась. На сей раз – с некоторым озорством, искоса, будто бы проверяя реакцию, взглянув затем на Ивлина.
Павел Ивлин: Ну, Елена тоже иногда называла его чудовищем. Конечно – в шутку. Девушка же его изрядно насмешила своими фантазиями, которые подошли бы больше по возрасту Гаврику, но не взрослой барышне. И все-таки, смеяться вслух он не решился, чтобы не огорчать и без того огорченную своим нелепым положением Машу. - Ну, вот вы и раскрыли мою истинную сущность оборотня, который бродит по ночам. Придется мне вас за это съесть, чтобы вы никому не рассказали! Маша, тем временем ухватившись за протянутую ей руку, стала подниматься. И тут оказалось, что ее случайное падение, не смотря на все ее заверения, не обошлось без последствий. Ивлин забеспокоился, но девушка тут же принялась его уверять и успокаивать, что ушиб ее нисколько для жизни не опасен. И что вовсе не так сильно он и болит. И уже вскоре стояла совершенно ровно рядом с ним и озорно улыбалась. Но от Павла Сергеевича не укрылось, что девушка, хоть и делает видимость, что опирается на обе ноги, но стоит то лишь на одной. - Еще чего выдумали. Я уж дождусь когда вы отдохнете и сможете дойти до дома. и пока не буду убежден в том, что вы добрались до своей комнаты без дополнительных приключений, вас не оставлю. Как я буду завтра оправдываться перед дочерью и женой?! – последняя его фраза вызвала слабый протест со стороны Марии, которая упрашивала его ничего не рассказывать ни Елене Гавриловна, ни Вере. Тем временем, собравшись с силами, Маша сделала первый шажок по направлению к беседке. Она оперлась на локоть Ивлина. Сам Павел Сергеевич внимательно следил за ее движениями. Ушиб, наверное, и в самом деле оказался не столь опасным, но достаточно болезненным, потому что Маша, всякий раз наступая на пострадавшую ногу, начинала морщить нос, и при этом нижняя ее губа чуть выдвигалась вперед, как у обиженного ребенка. Того и гляди, она сейчас развернется и стукнет ногой качели, которые посмели ее уронить. Ивлин с усмешкой наблюдал за страданиями девушки, хоть и сочувствовал ей. И даже посмел второй раз предложить ей свою помощь и донести ее до дому. Она же твердо настояла на своем желании посидеть пару минут в беседке, а там уж и домой отправляться. В беседке было темно, свет ночных светил не проникал сквозь плотную живую завесу. Ивлин осторожно, чтобы девушка не споткнулась, ввел ее в ротонду и подвел к ближайшей скамье, на которою девушка села с великой предосторожностью, опять перенося вес своего тела лишь на одну сторону. - Вернемся домой, и я найду для вас йоду. Намажете перед сном, и все у вас быстро пройдет. Что же вас, милая барышня, повлекло ночью в сад, где водятся страшные чудища?
Мария Литвинова: В беседке, и в самом деле, оказалось темно, хоть глаз коли. Отчего-то Маша не подумала об этом, когда просила Павла Сергеевича проводить ее туда. Однако прошла минута-другая, и вот уже в густом чернильном сумраке душной летней ночи стали отчетливо видны контуры высокой фигуры Ивлина, непринужденно присевшего, скрестив на груди руки, на ограждение ротонды подле скамьи, на которой осторожно, бочком – ушиб, действительно, давал о себе знать, – устроилась девушка. Для того чтобы разглядеть выражение его лица, впрочем, света все равно не доставало, но даже по интонации Маша слышала, что Павла Сергеевича продолжает веселить эта ситуация. А еще она вдруг подумала, что у него очень молодой голос. И если бы они не виделись до этого, и Маша не знала, кому он принадлежит, то наверняка бы решила, что Ивлину существенно меньше лет... К слову, и на самом деле, было бы очень интересно знать, сколько ему? Возможно, сорок пять? Нет, сорок пять – это ужасно много... На восемь лет больше, чем маме. Разве можно в этом возрасте оставаться таким легким, подвижным и, да... молодым? «Должно быть, ему все же меньше», - решила, наконец, про себя Маша, бросив на Ивлина еще один осторожный взгляд, будто намереваясь окончательно в этом увериться, и чувствуя от этой мысли странное удовлетворение. Потому как, казалось бы, какое ей должна быть дело до возраста отца лучшей подруги? - Не хочу домой, совсем не хочу! – решительно запротестовала она, когда Ивлин в очередной раз заговорил о том, что неплохо было бы им вернуться. – И йода мне не нужно! Я ведь не поранилась, просто ушиблась. Синяк будет – и ладно. Вот вы спрашиваете, зачем я сюда пошла – так это от жары! Дом, видимо, за день так нагрелся... а я спать не могу, когда душно. Вообще не люблю, когда жарко. Не представляю, как люди живут в южных странах, если там вот так все лето... Вот и Серёжа в письмах с фронта более всего сетует на жару и грязь, а уж потом... – добавила Маша и вдруг замолкла, задумчиво глядя перед собой в темноту. Серёжа... Поручик Литвинов. Любимый старший брат, балагур и шутник, душа любой компании, еще осенью 1914, оставив учебу на филологическом факультете, он ушел на фронт добровольцем, поддавшись общему патриотическому порыву первых месяцев войны. И с тех пор в их доме, кажется, навеки поселилось чувство тревожного ожидания. Странного, мучительного. Когда ждешь известий – и одновременно боишься их. Из последнего по времени письма, пестрящего черными полосками туши – военная цензура, все давно уже успели привыкнуть к тому, что корреспонденция с фронта подвергается перлюстрации, и потому не обращают внимания на подобные пустяки, удалось лишь понять, что он теперь где-то в Галиции. Плюс привычные уверения, что все у него хорошо, а также обычные подковырки в адрес Маши на предмет того, не нашла ли она себе в его отсутствие жениха, надежда на скорую встречу... Все, как всегда. Вроде бы. И только тревожной, диссонирующей нотой – воспоминание об его странно потухшем взгляде во время кратковременного отпуска перед Рождеством, да необычно нервная реакция на осторожные расспросы о том, как же оно там – на фронте, на самом деле... - Как вы думаете, Павел Сергеевич, это скоро закончится? – не было нужды называть словами то, о чем он и так, без сомнения, догадается.
Павел Ивлин: - Скоро. Возможно даже, скорее, чем мы с вами можем вообразить. Но не знаю, к добру ли это. Впрочем, чего уж тут доброго, коли с самого начала все было ясно. Но говорить об этом не принято, нужно нести всяческую патриотическую чушь, да так убедительно, чтобы верили все непременно в нее, - Ивлин был спокоен, но в голосе его звучала та досада, которую он не мог высказать ни жене, ни Зарядьеву, ни кому-нибудь из столичных знакомых. И вдруг эта девочка с лучистыми глазами, но понимавшая его, оказалась рядом и как губка, готова была впитывать его слова. Может быть – он обольщался на этот счет, может быть Маша с присущей ей вежливостью лишь изображала интерес и внимание, но Павлу Сергеевичу казалось, что нет – она его готова понять, как никто другой. - Однако. Мария, я все же настаиваю на вашем возвращении домой, как бы вы не противились, - вдруг полностью сменив тон, после минутного молчания, заявил Ивлин и в темноте сверкнули лукавым блеском его глаза, - Уже поздно и начинает свежеть, а ваш наряд вовсе не прогулочный. Более того, Елена хочет, чтобы завтра утром я свез вас с Верой в город, а для этого нужно рано подняться. Даже если вы намереваетесь избежать нашего утреннего ритуала – купания в озере на заре. Отойдя от резной колонны беседки, Павел Сергеевич чуть склонился к девушке и протянул ей руку, помогая подняться. Как она и говорила ему – небольшой отдых помог оправиться от ушиба. По крайней мере, той смешной гримасы на ее личике не появилось. Маша оперлась на предложенную ей руку и они вышли в ночной сад. Ивлин накрыл ладонь девушки второй рукой и ощутил теплую, почти горячую девушкину ладонь и ему показалось, что рядом с ним идет сама жизнь, такая яркая и полная энергии.
Мария Литвинова: «Трескучая ура-патриотическая чушь»… да-да, именно так, с бесконечным презрением Серёжа и называл все эти громогласные речи, которые лились на них с трибун многочисленных Петроградских митингов, бесконечно внедрялись в мозг со страниц столичных газет, коих тоже развелось теперь немеренно – больше чем грибов после дождя. Иногда Маше даже казалось, что брату хочется назвать все происходящее вокруг них словами похуже, и лишь хорошие манеры и воспитание этому препятствием. Но удивительно, что и Павел Сергеевич, который на фронте не был ни дня, к тому же, кажется, вполне успешен в своей профессиональной деятельности, имеет практически такое же мнение и даже говорит почти те же слова. Спокойнее, конечно, однако, возможно, даже с большей горечью и сарказмом. Что и неудивительно, он дольше живет на свете и, скорее всего, больше понимает про жизнь, чем даже Машин старший брат, всегда являвшийся для нее в этом смысле непререкаемым авторитетом. И от этой его странной интонации у девушки становилось еще тревожнее и неуютнее на душе, чем прежде. При этом следует сказать, что здесь же Маша невольно ощутила и прилив гордости: Ивлин говорит с нею как с равной. Считает возможным обсуждать столь серьезные вопросы не так, как это обычно делают в присутствии детей взрослые, а по-настоящему! Это было очень приятно. Жаль только, что продлился Машин «триумф» совсем недолго. Точно опомнившись, Павел Сергеевич вновь заговорил с нею обычным, с едва заметным оттенком добродушной иронии тоном, и девушка второй раз за эту ночь испытала чувство падения. Хотя на этот раз – и не в физическом, а… в метафизическом, что ли, смысле. Вознесшись в собственном воображении к вожделенным вершинам «взрослости», она тотчас же вновь оказалась водружена Павлом Сергеевичем в «песочницу», ту самую, в которой, по его разумению, в самый раз и было находиться такой пигалице как Маша. Вот только он отчего-то забылся на миг, а теперь сильно жалел об этом. «Ну как же так? Почему?!» - хотелось ей закричать обиженно, когда Ивлин спокойным, но не допускающим возражений тоном, заявил, что уже пора домой, но она промолчала, еще через мгновение и вовсе мучительно вспыхнув от смущения, когда Верочкин отец напомнил, что Маша щеголяет перед ним в совершенно недопустимом виде – а именно, в ночной сорочке. И пусть на улице темно, тем не менее, это было неловко. К счастью, возможно, почувствовав что-то, Павел Сергеевич более не касался этой темы, перейдя к нейтральным разговорам об их завтрашних планах. Причем, если о поездке в город Маша, допустим, знала, то обычай Ивлиных купаться на заре в озере оказался новостью – Вера ничего об этом не рассказывала. Забыла, скорее всего, вряд ли тут можно усмотреть какой-то умысел… Хотя, если так пойдет дальше, Маше во всем начнет видеться неслучайность. Взять, хотя бы, то, с какой завидной регулярностью они оказываются с Павлом Сергеевичем если не наедине, то в существенно более близком, чем это допустимо, контакте. Что тогда, на корте, что нынче – в саду. Так что как бы о ней еще не подумали дурно. А в каком именно смысле «дурно» даже представить было стыдно. Постыднее этого казалось лишь то, что Маша с ужасом осознавала – на самом деле, ей нравится эта внезапно возникшая между нею и Павлом Сергеевичем странная близость. Как и то, что у них теперь есть некие общие воспоминания, которые объединяют, но которыми вряд ли возникнет желание поделиться в дружеской компании, чтобы вместе со всеми же над ними и повеселиться. - Нет-нет! Я обязательно пойду купаться утром на озеро! – почувствовав, что Ивлин несколько озадачен ее упорным молчанием по дороге домой, Маша поспешила сказать хоть что-нибудь. К этому моменту они уже поднимались по лестнице, и Павел Сергеевич по-прежнему не выпускал ее руку, точно боялся, что Маша найдет еще какой-нибудь способ навредить себе взамен возможности, упущенной на качелях. – А кто еще будет? Вера, Гаврик, мы с вами… И Елена Гавриловна тоже пойдет? – вообразить себе изысканную и утонченную мадам Ивлину на диком деревенском пляже у поросшего кугой водоема, а не в шезлонге на Лазурном Берегу, было практически невозможно…
Павел Ивлин: - Елена Гавриловна с нами не пойдет, - отозвался Ивлин после короткого раздумья, - она неважно себя чувствует последнее время. Но вообще, по секрету, разумеется, Елена Гавриловна воду нашего озера считает чересчур мокрой для купания. Элен и впрямь – предпочитала больше воздушные ванны, да и то – где-нибудь на побережье в Ницце. Сам Ивлин, кода они бывали на море – предпочитал на пляже появляться до восхода солнца и перед закатом – когда никого рядом не было, и тишину и покой не нарушали посторонние шум и гам. Именно поэтому он и на озеро здесь любил ходить с утра пораньше. А то, что вместе с ним стали ходить купаться и его дети, вышло случайно. Первым стал проситься Гаврик, который заметил, что отец по утру куда-то уходит, а потом и Вера присоединилась к их водным процедурам. И вскоре это стало традицией, которую они ни разу не нарушили за это лето. - Ну что же, Маша, тогда буду рад увидеть вас завтра утром, - сказал Ивлин, отпуская руку девушки у крыльца дома, и добавил шутливо на прощание: - Целой и невредимой. Если вдруг повстречаете одноглазого монстра – зовите. Добрых вам снов. На лице Марии Павел Сергеевич успел заметить тень недовольства его шуткой или, быть может, ему показалось и это была всего лишь игра теней. Но он вдруг подумал, что она была бы более довольна, если бы он отнесся к ней с большей «взрослостью», что ли, да и ему отчего-то хотелось говорить с ней как с равной, а не как со сверстницей своей дочери или как с Элен, которая хоть и была равна ему по годам, но вовсе не интересовалась ничем иным, кроме домашних дел, да извечных женских вопросов. Ее взгляд на жизнь как явление был весьма своеобразным, и вовсе не совпадал со взглядом самого Ивлина. И вот сегодня вечером он вдруг, как ему показалось, нашел в Маше того самого собеседника, с которым бы мог откровенно вести разговор на интересующие его вопросы. Да вот только сам же и испугался продолжить и утомить девушку своей болтовней, совершенно некстати вспомнив, что она, в сущности, только лишь ребенок. Об этом Ивлин размышлял, уже лежа в постели. А утро началось с резкого звона будильника, который возвестил Павлу Сергеевичу, что пора ему будить своих домочадцев. Первый пытке утреней побудки подвергся Гаврюша, которого отец обрызгал холодной водой из кувшина и, передав последний сыну, направил того в спальню к Вере. А уж той была предоставлена честь будить свою подругу, что девушка и сделала с превеликим удовольствием. Вся побудка и сборы на озеро сопровождались тихим шумом и сдерживаемым, приглушенным смехом, чтобы не разбудить Елену Гавриловну.
Мария Литвинова: Не будучи в курсе ночного приключения в саду, мадемуазель Ивлина, как и следовало ожидать, оказалась очень удивлена, когда брат, заявившись к ней в спальню в качестве живого будильника и, привычно получив за попытку обрызгать девушку водой прямо в постели по голове подушкой, не без зависти попенял, что, а вот Машу папа почему-то доверил разбудить именно ей, Верочке, а вовсе не ему. - С ума, что ли сошел? Маша – девушка, а ты... – тут Вера чуть насмешливо окинула младшего брата взором с ног до головы, отчего он немедленно вспыхнул и обиженно засопел. – Постой! А почему папа решил, что Маша пойдет с нами на озеро? – вдруг удивленно воскликнула она. – Я не помню даже, чтобы говорила ей о том, что мы вообще туда ходим... Странно... Впрочем, при всем либерализме семейных отношений в доме, обсуждать мотивы поступков родителей, а уж тем более не исполнять их волю среди младших Ивлиных было не принято. Потому, спустя пару минут Вера уже потихоньку скреблась в дверь подружкиной спальни, не желая напугать ее ранним вторжением. Впрочем, Маша, обычно спящая очень чутко, поэтому уже с четверть часа как разбуженная возней в доме, к этому времени просто лежала под одеялом и прислушивалась к тому, что происходит за дверью комнаты. Так что приход подруги не застал ее врасплох, хотя, по-прежнему не желая никому рассказывать о своих похождениях в ночном саду, Маша и изобразила удивление, когда Верочка изложила ей суть своего приглашения. И, кажется, вполне достоверно радостно согласилась присоединиться к их компании. Не менее достоверно, чем следом изобразила досаду, объясняя подруге, что купального-то костюма у нее с собою нет! Стало быть, какие же могут быть купания? - Ой, ну это решить проще всего! Мы ведь примерно одного роста и сложения, поэтому я просто дам тебе один из своих. Я их зимой с полдюжины накупила, в расчете на Ниццу, кто же знал, что щеголять обновками придется в Брусничном! – рассмеялась она и, не дожидаясь Машиной реакции, убежала к себе, вернувшись через минуту, действительно, с целым пучком ярких, да к тому же разукрашенных разноцветными оборками купальников. Из которых несколько ошарашенная мадемуазель Литвинова вскоре и выбрала для себя самый скромный. Не в смысле фасона, конечно, а просто с меньшим количеством декоративных деталей – единственным украшением этого темно-синего костюма с небольшим белым воротничком в виде матросского гюйса, был узкий белый же поясок. Когда же Маша вышла из-за ширмы, где облачалась в это одеяние, чтобы показаться подруге, Верочка от восторга аж в ладоши захлопала: - Твой! Твой фасон, Мари! Считай этот купальник моим тебе подарком, а я все равно для него чересчур бледная... ой! А что это за синяк у тебя на ноге, вчера во время тенниса, да? Бедненькая! Совсем мы тебя замучили: то в теннис играть заставим, то петь, то в озере спозаранку купаться... Начнешь, наверное, скоро считать нас семейством буйных помешанных! – Верочка звонко рассмеялась, а следом за нею не смогла сдержать улыбки и сама Маша, которой, нужно сказать, после всего произошедшего было весьма неловко за свое притворство, но что оставалось делать? Спустя еще четверть часа, потребовавшуюся, чтобы окончательно экипироваться для водных процедур – окончательно одеться и захватить сумку с полотенцами, гребнями и прочими совершенно необходимыми вещами, девушки, наконец, вышли на порог дома, где уже, верно, истомившись, дожидалась их мужская половина семейства Ивлиных. Гаврик тотчас же стал выговаривать сестре за опоздание, а Маша, взглянув по сторонам и, обратив внимание, что все окрестности их дома, будто в облаках, утопают в клочьях утреннего тумана, предшествующего восходу солнца, перевела удивленный взгляд на Павла Сергеевича: - А разве можно купаться в такую погоду?
полная версия страницы