Форум » В череде грядущих лет » Когда проходит молодость... » Ответить
Когда проходит молодость...
Алексей Головин: Время - март 1834 года - 22 августа 1839 года. Место действия - Петербург, крепость Грозная, далее - Северный Дагестан, подножье горы Ахульго. Участники - Алексей Головин, НПС.
Ответов - 3
Алексей Головин: В отличие от большинства людей, с которыми это происходит незаметно и осознается постепенно и постфактум, Алексей Головин четко мог указать место и день, когда перестал ощущать себя молодым – тринадцатое мая 1833 года. В тот день графиня Рольберг навсегда покинула Петербург, не оставив ему ни письма, ни записки, а выяснять что-либо у ее слуг всегда было бессмысленно – даже ему, здешнему «барину». Не желая, попросту не имея тогда смелости разбираться, почему он настолько обескуражен этим событием, Алексей провел в опустевшем и безжизненном помещении, которое уже нельзя было назвать домом, потому что у него больше не было хозяйки, остаток того злополучного весеннего дня, ощущая внутри себя примерно то же чувство звенящего опустошения. Уехав из России, Петербурга, Маргарита будто бы увезла с собой значительную часть его собственной жизни – детство, юность… Ведь, не имея тому никаких фактических подтверждений, Алексей почему-то знал, что уехала графиня Рольберг именно от него. Графиня Рольберг… Марго, черт возьми – а никакая не графиня! Он никогда не любил называть ее именем покойного супруга и обращался так, разве что иронизируя. Но теперь желания иронизировать тоже не осталось. Сидя в кабинете Марго, Головин молча крутил в руках найденный еще днем на ручке колокольчика для вызова прислуги перстень с темным изумрудом. Такой маленький, что не налезал ему на мизинец левой руки, а Марго, кажется, был даже великоват. Всегда внимательная к деталям и мелочам, в отличие от него самого, с этой извечной, с самого еще детства, рассеянностью и расхлябанностью, постоянно что-то терявшего и разбрасывавшего, она не могла забыть этого украшения случайно – уже хотя бы потому, что практически не снимала с руки. И потому привычка крутить его на пальце в момент задумчивости не осталась незамеченной даже для Алексея. Следовательно, это ему подарок на память. Как будто он и так теперь смог бы обо всем забыть… Невероятное, абсолютное ощущение одиночества подкрадывалось незаметно, но накрывало своей глухой пеленой с пугающей быстротой. Всего за два дня его оставили сразу две женщины. В одну он был и остается, несмотря ни на что страстно влюблен, другая же много лет была его тайной опорой, тенью, хоть и нельзя сказать, что безмолвной. Ну кто может существовать без тени? Разве что только тот, кто и не живет вовсе. Что же, все верно, отныне ведь больше нет и его, прежнего. А то, что осталось – всего лишь физическая оболочка былого Алексея Головина, гвардейского поручика, веселого балагура и светского льва. И то, чем он сможет ее наполнить, чтобы вновь ощутить себя живым, напрямую зависит теперь только от него. От того, кто доселе мог, оказывается, лишь разрушать чужие жизни, даже не понимая, что делает. Словно ребенок, не знающий меры в своем жестоком любопытстве. Изучающий мир вокруг себя, он пробует его – и окружающих людей – на излом во всех возможных направлениях, чтобы понять пределы своих возможностей. Впрочем, в таких случаях мир обыкновенно оказывается прочнее, и потому неизменно остается на своем месте, а вот люди… Узнав о намерении младшего сына оставить гвардию и отправиться служить в действующую армию, да еще и на Кавказ, графиня Головина слегла с апоплексическим ударом. Доктора не обещали скорого выздоровления и полного восстановления после, и за это Дуняша, истерически рыдая, даже обзывала его убийцей матери – и тут же на коленях просила прощения… Срочно прибывший разбираться в делах семейства младшей сестры из самого Тифлиса, дядя Георгий Асатиани угрюмо молчал, но разубедить племянника в его решении не пытался, знал – бесполезно. Зато другой дядюшка, Евгений Александрович Головин, в отчаянии призванный Еленой Вахтанговной на помощь, в выражениях не стеснялся. Живописуя перед Алексеем во всех красках истинные картины походной жизни, которую они, мальчишки, столичные «гвардейские напыщенные петухи», знают только рассказам и книжкам, генерал все сильнее распалялся, видя безразличие своего молчаливого слушателя ко всем этим адским подробностям, достойным пера самого Данте. И в гневе этом, порой превышающем всякие разумные рамки, как и в желании переубедить, настоять на своем, иной, более внимательный наблюдатель, возможно, узрел бы едва заметные нотки отчаяния. Иной. Но только не Алексей, который, казалось, оставался глух ко всем разумным доводам и предложениям подумать, прежде чем добровольно отправляться в самое пекло. Впрочем, у семьи еще долго оставалась надежда на лучшее, потому что рассмотрение любого ходатайства на Руси – дело несуетное. Особенно, когда к этому прилагаются всесторонние усилия. Тем не менее, Алексей на своем все-таки настоял. И в самом начале 1834 года отбыл на Кавказ, где в течение следующих пяти лет оставался в чине штабс-капитана 79-го Куринского пехотного полка, в тот момент едва только переведенного в Грозную из Дагестана и занявшего оборонительную линию на границе с Чечней, охраняя ее от набегов горцев.
Алексей Головин: Как и следовало ожидать по причине с давних пор существующей скрытой конфронтации, во многом, впрочем, обусловленной завистью, к новичку из бывших гвардейских полковые офицеры отнеслись без особенного расположения. Но и штабс-капитан Головин не слишком искал их дружбы, довольно быстро притом завоевав себе репутацию человека смелого порой до безрассудства – и странного. Первое время его неизменное стремление участвовать во всех самых ответственных и опасных заданиях многими воспринималось как позёрство и желание самоутверждения, но вскоре стало ясно, что за этим лежит нечто иное, никому непонятное и потому даже иногда пугающее. Некоторым даже казалось, что он намеренно ищет себе погибели. Во всяком случае, не слишком стремится ее избегать. Таких людей в военной среде чаще всего уважают, но при этом подспудно опасаются и стремятся на всякий случай держаться подальше. Так что приятелей – за исключением разве что, пожалуй, Якова Костенецкого1, пришедшего в полк незадолго до самого Головина простым рядовым, будучи лишенным дворянства за участие в «Сунгуровском тайном обществе»2, и тоже полагавшегося многими чудаковатым, но только из-за увлечения литературными экзерсисами, Алексей на новом месте тоже не нажил. В течение неполных пяти лет служба протекала для графа Головина довольно обыденно. Случалось, конечно, всякое, но, вопреки предположениям дяди-генерала, ничто из увиденного и пережитого его не сломило. За все эти годы в Петербург он ездил лишь однажды, в конце 1838, когда получил от сестры письмо, в котором сообщалось, что состояние здоровья матери вновь значительно ухудшилось. А уже в феврале 1839, успев попросить – а, главное, получить прощение Елены Вахтанговны и, схоронив ее вскоре после этого на Новодевичьем кладбище, вновь отбыл на Кавказ. По прибытии в часть, Головин узнал еще одну новость – о том, что его батальон вот-вот должны будут отдать в распоряжение Чеченского отряда генерала Граббе3, готовившегося к новой карательной экспедиции в Северный Дагестан, где в последнее время слишком большое могущество и влияние приобрел имам Шамиль и его приспешники. Именно здесь, у подножья горы Ахульго, названию которой еще только предстояло превратиться из обычного географического объекта в одно из мест боевой славы, для него, можно сказать, и началась та самая война, о которой когда-то рассказывал Евгений Александрович. ________________________________________ 1Яков Иванович Костенецкий (1811—1885) — русский писатель, участник Кавказских походов. 2 Имеется в виду «Сунгуровское дело» - суд над группой лиц, арестованных в Москве в июне—июле 1831 по обвинению в намерении создать «противоправительственное общество». Названо по имени Н. П. Сунгурова. Выдавая себя за члена общества декабристов, якобы уцелевшего после разгрома 1825, он пытался в начале 1831 организовать тайное общество, вёл переговоры со студенческим кружком Я. И. Костенецкого, участников которого объединяла ненависть к режиму императора Николая I; предполагалось создать организацию по типу декабристской, но на более широкой социальной базе (с привлечением чиновников, студентов и т. п.) с целью введения в России республиканского строя. 3Павел Христофорович Граббе - (1789—1875) — русский генерал, один из самых успешных командующих Кавказской войны (с 1838), овладевший неприступной твердыней горцев Ахульго. Член Союза Благоденствия. В 1862—1866 годах — войсковой атаман донского казачьего войска, затем член Государственного Совета
Алексей Головин: В течение всего лета продолжались безуспешные попытки штурма Сурхаевой башни1, где мюриды заперлись вместе с детьми и женщинами в некоем подобии форта, сменявшиеся тяжелыми локальными боями и осадой, изматывающей силы обоих противников. К концу августа напряжение достигло пика, против русских сражались даже женщины и дети. И теперь, в редкие минуты затишья, когда удавалось хотя бы немного отдохнуть, Алексей часто вспоминал рассказы генерала Головина, думая о том, что тот, возможно, и сам не видал такого, что уже довелось увидеть и пережить ему… Однако штабс-капитану по-прежнему везло. Вокруг него десятками гибли люди, разрываемые на куски гранатами, заколотые чеченскими штыками, засыпанные обрушивавшимися с гор грудами камней… Он привык видеть смерть рядом и уже не реагировал на многое из того, что еще год назад, пожалуй, могло бы его потрясти. Но Головина лично Косая почему-то упорно предпочитала обходить стороной: за исключением нескольких пустяковых ран от осколков, ничего серьезного с ним не случалось. Но не зря говорят, что самое опасное для человека на любой войне – это поверить в собственную неуязвимость. На рассвете 22 дня августа и 80 дня осады в Новом Ахульго дозорными была замечена какая-то суета. И вскоре генерал Граббе отдал в войска приказ о начале очередного, уже пятого штурма злополучной крепости. И, преодолев сопротивление еще остававшихся в живых защитников, русские солдаты, наконец-то смогли ворваться в аул, где, тем не менее, еще почти целый день продолжались ожесточенные схватки чуть ли каждую из имевшихся там развалин жилищ. Так уж случилось, что Алексей оказался одним из первых, кому довелось увидеть Новый Ахульго изнутри. Вместе с Яковом Костенецким они, озираясь, шли по задымленной от полыхающих повсюду пожаров и выстрелов артиллерийских орудий улочке, когда внезапно до слуха их донесся надрывный детский плач. Переглянувшись между собой, мужчины пошли на этот звук, и вскоре, заметили в развалинах одной из сакель чумазого мальчишку лет четырех. Не сговариваясь, они молча ринулись на помощь ребенку, словно бы забыв о том, где находятся и с кем имеют дело… Она возникла, словно бы из ниоткуда. В черных одеждах, с выбившимися из-под платка черными же растрепанными прядями и совершенно белым лицом, на котором безумным фанатическим огнем ярко блестели глаза… С нечленораздельным воплем, она ринулась навстречу вошедшему в полуразрушенную саклю на мгновение позже Головина Костенецкому, которого Алексей в самый последний момент все же успел как-то оттолкнуть в сторону, заступив вперед и принимая на себя всю ее ярость вместе с ударом кривым черкесским кинжалом в грудь. - Ах, ты ж курва! – придя в себя, Костенецкий вначале было дернулся за ней следом, за отчаянной горянкой, видать, одной из немногих оставшихся в живых местных, которая, пользуясь замешательством опешившего прапорщика, подхватила на руки своего истошно орущего от ужаса ребенка и молнией бросилась от него куда-то на улицу. Но, тут же, махнув рукой, поспешил склониться над раненым приятелем, который, сидя на полу, казалось, с некоторым удивлением рассматривает собственную ладонь, обильно перепачканную кровью, быстро пропитывающей сукно его запыленного и грязного мундира. – Головин, что?! Живой… покажи, куда?.. Твою ж мать!.. – воскликнул он, сокрушенно качая головой, в отчаянии со всего размаху ударяя кулаком по стене. – Мать же твою так!.. Ну как же это?! Алёша?! _____________________________________ 1Над Ахульго возвышалась скала — Шулатлулго (в переводе с аварского «Крепостная гора»). Вершина Шулатлулго — это почти ровная площадка, площадью не более ста квадратных метров, на которой сподвижник Шамиля — мастер по имени Сурхай построил несколько саклей, одна из которых возвышалась над другими и напоминала собою нечто вроде башни. Поэтому Шулатлулго стали называть ещё и Сурхаевой башней. Этот своеобразный форт благодаря своему положению растягивал блокадную линию русских войск более чем на четыре километра. Башня располагалась на господствующей высоте, по этой причине осажденные могли держать под обстрелом практически все участки местности, на которых располагались русские войска.
полная версия страницы