Форум » В череде грядущих лет » Сердце не камень » Ответить
Сердце не камень
Ксения Ларионова: Время действия - ноябрь 1837 года и далее. Место действия - Санкт-Петербург. Участники - Ксения Ларионова, Игорь Комаровский.
Ксения Ларионова: Совместно с Марком Анатольевичем - Да ведь это же вы… - Прошу прощения? – Марк Анатольевич вновь оглянулся на профессора и невольно попятился назад от наступавшей на него с крайне решительным видом княжны. – Ксения Константиновна, милая, о чем вы? Я – это определенно я. Равно как и вы – это точно вы. Хотя и выглядите необычно взволнованной. Зайдите, присядьте, прошу вас! Может быть, желаете стакан воды? - Прекратите паясничать! Вы прекрасно понимаете, о чем речь, господин Шебалин! Но если непременно хотите, чтобы я произнесла это вслух – извольте: я считаю… Нет, убеждена, что именно вы написали тот мерзкий донос! – едва не отпихнув его в сторону, Ксеня сделала еще несколько шагов и остановилась посреди кабинета. Илья Васильевич, немедленно поднявшийся при появлении дамы, молча переводил озадаченный взгляд с Ксении на Шебалина и обратно. – Единственное, что пока непонятно, зачем? Неужели одна лишь обыкновенная зависть способна была толкнуть вас на подобную мерзость? - Но помилуйте, княжна, почему же сразу я?! Вы и сами знали обо всем не хуже меня, да к тому же, в последнее время откровенно не ладили с доктором Комаровским. Это может подтвердить кто угодно из тех, кто видел, как вы общаетесь между собой, – спокойно сказал в ответ Шебалин. Ксения Константиновна, вероятно, не ожидавшая такого поворота, растерянно заморгала, чуть приоткрыв рот и не зная, что ответить. Тем временем, Марк Анатольевич пожал плечами и, с чуть заметной насмешливой улыбкой, сложив на груди руки, продолжил тем терпеливым и назидательным тоном, каким обыкновенно взрослые втолковывают непонятливому ребенку всем известную истину. – Вы, сударыня, девица достойная во всех отношениях, но иногда столь наивны, что не видите очевидного. А оно состоит в том, что любимый и всеми нами глубокоуважаемый Игорь Владиславович, и правда, совершил преступное деяние! Ведь его… друг – мало того, что беглый злодей, замышлявший против Государя императора, так еще и убийца двух ни в чем не повинных людей, по трупам которых он вознамерился продолжить путь к своей Утопии. И вы, конечно, тоже это знаете, коли обо всем так блестяще догадались… Или вы, может, его таковыми не считаете? – чуть склонив голову набок, прибавил Шебалин и пристально посмотрел в глаза княжне. - Но вы ведь вчера тоже ему в этом помогали, зачем? - Позвольте! Я помогал не Комаровскому, я помогал человеку, жизни которого грозила опасность. Исполнял врачебный долг. А как только посчитал его исполненным, немедленно удалился. С тем, чтобы после выполнить еще одну не меньшей важности обязанность – как верный подданный своего Государя. Так что ваших претензий, княжна, я не принимаю и здесь. - Вот, значит, как, господин верноподданный… подлец? – в тихом голосе княжны, стоявшей, вздернув подбородок, не сводя пылающего гневом взгляда с лица Шебалина, который, казалось, тоже изучал ее с неподдельным интересом, натянутой стальной струной зазвенело презрение. – Все рассчитали? Какая жалость, что я не мужчина, иначе вряд ли стала бы с вами разговаривать на эту тему так долго! - Да нет уж, мадемуазель. То, что вы не мужчина – это скорее ваше счастье. В сложившейся ситуации. Иначе, боюсь, я бы тоже вряд ли выслушивал вас так долго, как нынче. Впрочем, и теперь уже устал. - Господа! Марк Анатольевич, Ксения Константиновна, ради всего святого, о чем речь?! Да что здесь происходит, в конце концов? – опомнившийся от изумления Буяльский метнулся к ним, замершим посреди комнаты, меряя друг друга неприязненными взорами, словно два дуэлянта у настоящего, а не вымышленного гипотетического барьера – за мгновение до решающего выстрела. Но ни Шебалин, ни княжна даже не повернулись в его сторону. - Устали?! Ничего, скоро отдохнете! – кивнула она. – Я еще лишь на минуту займу ваше драгоценное внимание. Вы правы, как у женщины, у меня нет права вызвать вас на честный поединок. Но вот это… - размахнувшись, как следует, княжна вдруг влепила Шебалину вначале одну звонкую пощечину, а через мгновение, подумав, еще и вторую, которая, к сожалению, вышла уже не столь наглядной, ибо от нее Марк Анатольевич все же успел немного уклониться. – Это – как женщина – я точно имею полное право себе позволить! С этими словами, она развернулась к нему спиной и быстро пошла прочь, лишь теперь обратив внимание, что у открытых дверей профессорского кабинета на шум, доносившийся изнутри вот уже несколько минут, успела собраться порядочная толпа любопытствующих. Которая изумленно расступилась перед княжной, словно воды реки Иордан перед Иисусом Навином, в тот момент, когда та подошла к выходу, практически в полном составе обернувшись затем ей вослед – когда Ксения Константиновна, так же молча прошествовав и мимо них тоже, застучала каблучками по мраморному полу коридора, решительно удаляясь в сторону лестницы. Никогда прежде княжна, с юных лет мучительно красневшая всякий раз, когда случалось оказываться в центре всеобщего внимания, еще не чувствовала себя настолько довольной и удовлетворенной, как нынче. Никогда прежде еще ощущала такой решимости, будучи точно уверенной в том, что она должна сделать дальше.
Игорь Комаровский: У окна, в кабинете начальника дивизиона корпуса жандармов, стоял мужчина и задумчиво барабанил пальцами по стеклу. На вид ему можно было дать лет сорок. Он был высок и худощав, от своего отца унаследовал тяжелый взгляд серо-стальных глаз и пышные усы. Так же, как отец, уже имел значительную, залысину, открывавшую лоб, на котором сейчас была заметна глубокая морщина. Он хмурился и явно был чем-то озабочен, только пока не мог до конца высказать свою мысль. В то же самое время, другой мужчина, постарше, сидел за столом. И руки его, сложенные замком, были неподвижны, да и сам он подобно статуе, сидел прямо и будто даже и не дышал. - Да нет, ну не совсем же он дурак, Альберт Федорович! - Не дурак, только чересчур порядочный. Я его еще с войны знаю, - молодой мужчина у окна постучал пальцами теперь по своей ноге и покачал головой, - но думаю, мы все же сможем его убедить. Ну не станет он ломать себе жизнь из-за пустяка?! - Хорош пустяк, - вздохнул второй мужчина и переменил позу, откинувшись на спинку кресла. В этот момент раздался тихий стук, и вскоре в дверях показалась голова дежурного, - Приведите его, голубчик. *** Комаровский провел под арестом уже часа три. Камера при жандармском отделении была маленькой и сырой, но все это время он размышлял о том, что в застенках Петропавловской, скорее всего, будет еще хуже. В сущности, положение было не настолько безвыходным, чтобы грозить подобной мрачной перспективой, но сейчас им полностью завладела такая тоска, что сгинуть совсем в этой проклятой крепости казалось даже лучшим вариантом развития событий, чем жить всю оставшуюся жизнь на свободе – но с позором. Взглянув на свои ладони, Жорж будто бы вновь увидел на них кровь Вершинского, хотя, конечно же, давно ее уже оттер. «Зачем он так?!» – мысленно задавал он себе один и тот же вопрос, не дававший покоя. И тут же отвечал на него словами самого Глеба: «Лучше так, чем от их рук!» …Вершинский выстрелил себе в грудь из оружия, которое Жорж только что отдал ему, едва в коридоре послышались шаги жандармов. Он едва успел подхватить его, уже умирающего, на руки. И в последнюю свою минуту Глеб успел нащупать его руку и вложить в нее пистолет. Тогда Комаровский еще не понял, зачем. Когда же догадался, пришел в ужас – его застали на месте убийства с пистолетом в руке! Посчитали убийцей? Или же просто укрывателем преступника? Произошедшее настолько потрясло его, что он не помнил ничего, что происходило сразу после этого. Позже, без сопротивления, позволил увести себя прочь из дома, и вот уже который час подряд сидит в этой камере, тупо уставившись на свои руки, и ничего не ждет. Обострившийся в тишине слух зафиксировал чьи-то шаги в коридоре, они приближались. Наконец, в замке повернулся ключ, дверь, скрипнув, отворилась, и в камеру вошел молодой сержант, который велел Комаровскому следовать за ним: - Вас ждут в кабинете следователя, - коротко пояснил он в ответ на вопросительный взгляд. Когда пришли на место, Игорь Владиславович взялся за ручку двери и смело шагнул в комнату. Увидев сразу двух человек, в первый момент растерялся, но, быстро собравшись, поздоровался с присутствующими, прошел несколько шагов и сел на стул, на который ему указали. Хозяином кабинета, как в ту же минуту стало ясно, был полковник Орлецкий, которого Жорж хорошо знал как своего давнего пациента. Впрочем, и второй был известен ему не хуже: сын генерала Гейсмара, которого ему тоже не раз случалось консультировать по поводу старых боевых ран. - Да, Игорь Владиславович! В неприятную переделку вы нынче угодили! Но признаюсь, был я и сам весьма озадачен нынешним утром. Только вообразите: является нынче ко мне один из подчиненных, некий Желнов. Знаете такого? Нет? Ну и ладно. Приходит, значит, и кладет на стол листок бумаги. Да не простой какой листок, а форменный донос на вас, милостивый сударь мой! Где некий господин обвиняет вас мало что в содействии особо опасному преступнику, так еще и в укрывательстве оного у себя дома! Ну не чушь ли?! Я вот сразу понял, что глупость! И потому, естественно, немедленно доложил о том полковнику Орлецкому. Конечно, совсем спустить дело на тормозах было невозможно… Слышал, что мои малые немного переусердствовали: дверь входную вам сломали, прислугу насмерть выпугали? Каюсь! С другой стороны, кабы они вовремя не поспели – так не миновать бы куда большей беды! Комаровский внимательно слушал Альберта Федоровича, и с каждым новым словом этого долгого вступления ловил себя на том, что понимает его все меньше. - Вас же пригласили мы сюда для окончательного разъяснения некоторых темных мест этой истории. Да вот вышла еще незадача: секретарь мой внезапно заболел. Мы со Степаном Ильичом вначале замену искать хотели, а после подумали, что и сами ведь писать умеем! Верно? – полковник с готовностью кивнул, и Гейсмар продолжил. Раскрыв перед собою кожаную папку, он извлек из нее лист бумаги, исписанный мелким почерком: - Здесь сказано, доктор, что вы вступили в преступный сговор с неким Глебом Андреевичем Вершинским, который за год до этого бежал из каторги, а полгода назад был задержан на конспиративной квартире со товарищи, с коими замышлял покушение на особу самого Государя императора. И еще то, что вначале недели нынешней сей злодей вновь сумел обманом покинуть Петропавловскую крепость, совершив притом двойное убийство. А вы после того его у себя лечили, укрывали, да еще и намеревались оказать содействие в дальнейшей деятельности. От слов Гейсмара остатки краски покинули лицо Комаровского, который в тот момент и сам немало походил на покойника. Ужаснули его даже не подлость и предательство бывшего друга – с этим он уже успел почти что примириться. Но Глеб! Безусловно, из обрывочных бесед Жорж понял, что тот успел значительно перемениться со времен их общего студенчества. Да и не могло быть иначе. Однако в своих наивных юношеских мечтаниях о свободе и счастье для всех, они никогда не видели себя хладнокровными и беспощадными убийцами. Или, может быть, это только он сам не видел?.. Узнав обо всем этом прежде, стал бы он так яро помогать Глебу? Теперь Жорж и сам до конца не знал ответа на этот вопрос. Однако доносить на него он не стал бы точно даже в этом случае… - Между тем, Игорь Владиславович, я имею несколько иные сведения о произошедшем с вами накануне вечером и ночью, - продолжал свое повествование Альберт Федорович. – Согласно им, вчера вы, как и всегда, закончили работу около семи пополудни, верно? Верно. Затем покинули больницу в совершенном одиночестве и отправились домой пешком, как и всегда. Дома были всю ночь один и никакого преступника не лечили и не укрывали. А вот утром! Утром, чуть свет, в ваши двери раздался стук. Камердинер Федор открыл дверь – а на пороге неизвестный ему мужчина, который с угрозами и пистолетом в руках ворвался в ваш дом. Далее, в кабинете, где вы вечером случайно уснули, он стал требовать от вас содействия в своих преступных намерениях путем предоставления убежища. Вы же уговаривали его не горячиться, просили убрать оружие – я ведь знаю, какой вы дипломат, Игорь Владиславович! А сами тем временем извлекли из ящика стола собственный пистолет. Заметив ваши действия, злодей попытался стрелять, но вы, к нашему всеобщему счастью, его опередили. Ведь так же все было на самом деле?! - Вы ошибаетесь, - тихим, не своим голосом произнес Комаровский и покачал головой. – У него не было с собой оружия. - Ну как же это «не было»?! – в разговор вмешался Орлецкий, - А это что? Наши его у вас дома при обыске нашли. Говорят, под кресло, собака, отлетел, аж к самой стене, потому не сразу и приметили. - с этими словами Степан Ильич извлек из ящика стола простенький и дешевый пистолет, положив на папку с доносом. – Вершинский его, видать, обронил, падая. - В это никто не поверит. Шито белыми нитками, - покачал головой Жорж. – Да о чем речь, доктор?! Никто не поверит вот в это! – теряя терпение, Гейсмар помахал доносом Шебалина прямо перед его лицом, - Именно это и есть форменный бред! Я, конечно не портной, но кое-что знаю про хорошо пошитый фрак. Его сначала кроят, потом сметывают, примеряют, а уж после сшивают окончательно. Вот и мы с вами так поступим. А если вы, из какого-то непонятного упорства, и дальше станете пытаться разрушить собственную жизнь и карьеру, то я вам в том содействовать не намерен! Вернее, не позволю вам этого! - Зачем вам это нужно? - Зачем мне?! Да хотя бы вот из-за этого! – Гейсмар внезапно с силой хлопнул себя по ноге, - Если бы не вы, не было бы ее у меня теперь, а может, и даже меня самого бы не было! Это ведь вы не позволили нашим военным мясникам отрезать ее, и сами вытащили все осколки гранаты! И это вы после выхаживали меня, не позволяя никому из них приближаться к моей ране. И только потому я сейчас могу ходить, хромая на свою ногу, а не на кусок деревяшки! На крик начальника в кабинет вновь заглянул сержант, который привел сюда Жоржа. Но Альберт Федорович так грозно рявкнул, чтобы тот убирался прочь, что несчастный едва не прищемил себе голову, поспешно закрывая дверь. После чего Орлецкий и Гейсмар в два голоса еще долго убеждали Комаровского, что все, что они предлагают ему – вовсе даже не ложь. Да даже если и ложь – то исключительно во спасение. - Но как же свидетельство Шебалина? А есть еще и его кучер, который видел нас вместе с Вершинским. - Да какое значение имеет его свидетельство, мужика этого, который тем более у Шебалина вашего в услужении. А значит, от него зависит? Консьерж же вашего возращения не видел, и соседи с нижнего этажа ничего подозрительного не заметили. Ваш камердинер тоже свидетельствовать против не станет… Кстати, он скоро должен сюда явиться. - К слову об алиби! А вот хорошо было бы и Игорю Владиславовичу сыскать надежного свидетеля в его пользу, а? – вдруг предложил Степан Ильич, - Элеонору Валериановну, к примеру. Не знаете такую, Жорж? Она в заведении у мадам Полетты работает. Весьма умная женщина и надежная. Может, это она у вас вчера была? Ну, вспоминайте же быстрее? Была?! А может, и до утра задержалась? А когда Вершинский к вам ворвался, спряталась, но все слышала. А после – пользуясь суматохой, покуда обыск производили, да с телом возились, тихонечко выбралась из убежища, да и была такова? Ну, испугалась женщина, мало ли! Предлагаемые версии казались Жоржу все более безумными и менее правдоподобными. Чувствуя, что скоро и сам рехнется, он слушал их молча, чем лишь сильнее раззадоривал своих добровольных помощников. И сколько бы еще длился этот разговор – неизвестно. Но через сколько-то времени – сам доктор уже потерял ему счет, в дверь кабинета снова осторожно постучали и все тот же сержант доложил, что приема у Альберта Федоровича настойчиво требует некая дама, утверждая, что устроит грандиозный скандал, если не добьется своего.
Ксения Ларионова: Решимость достичь какой-либо цели не всегда означает знания способа ее достижения. Ксения Константиновна осознала эту истину лишь в тот момент, когда извозчик наемного экипажа, в котором княжна только что успела расположиться, поинтересовался, куда барышня желает ехать. А и верно, собственно, куда? Точного адреса дома, где живет Игорь Владиславович, у нее не было. Когда же, припомнив ценой значительных усилий, что Комаровский как-то упоминал Пантелеймоновскую улицу, Ксеня назвала ее вознице, тот, обернувшись, с удивлением взглянул на свою странную и явно чем-то встревоженную пассажирку, пояснив, что ему нужен более точный адрес. «Потому как дом-то там, барынька, не один-единственный!» Будто бы она и сама этого не понимает, подумала про себя в тот момент княжна. И с едва сдерживаемым раздражением попросила еще минуту, в течение которой надеялась сообразить, что делать дальше и кто ей может в этом помочь. Ехать домой и рассказать обо всем брату – бессмысленно, Антон станет выяснять подробности и детали, они потеряют время… К тому же, Ксения прекрасно знала, как он относится к событиям на Сенатской площади. То же и Глеб Георгиевич Стрижевский – еще один человек, который, возможно, мог бы помочь ей в этом деле, если бы не многие «но». А больше Ксения Константиновна в Петербурге «влиятельных» - в этом смысле – людей не знала. Потому окончательно утвердилась в уверенности, что придется пытаться самой… - Так куда свезти-то вас, барынька? Решились, аль нет? – вопрос извозчика заставил княжну отвлечься от размышлений и вернуться в реальность: - К зданию Жандармской управы вези! – на новый, еще более изумленный взгляд в свой адрес, Ксения нахмурила брови. – Я выразилась недостаточно ясно?! Молча натянув поводья, «ванька» повез ее на набережную Фонтанки. Точно так же, без слов, лишь кивнув в ответ, когда она приказала дожидаться ее возвращения и никуда не уезжать. Вопреки опасениям, пройти в само здание оказалось не так сложно. Дежурный в холле лишь поинтересовался, по какой она надобности. И, сполна удовлетворившись ответом, что по личной, что-то записал в свой журнал вместе с полным именем Ксении Константиновны и ее титулом, вновь погрузился в чтение какой-то книги. Секретарь самого полковника Орлецкого – так звали, судя по бронзовой табличке на двери указанного ей кабинета, того, кто ей был нынче нужен, оказался более настырным. И принялся выспрашивать подробности дела, по которому княжне Ларионовой было так необходимо переговорить с его командиром, утверждая при этом, что сам полковник нынче занят, и ждать его придется долго, поэтому лучше будет сегодня просто записаться, а само дело обсудить спокойно и без спешки. - Я не могу! Это срочно, поймите! Вопрос жизни и смерти близкого мне человека! – в пылу, Ксения не сразу поняла, какие слова только что произнесла вслух, однако, даже осознав это, не смутилась: пусть все ложь, но это ложь во спасение! – И если вы немедленно не пустите меня в кабинет господина Орлецкого, будьте уверены, я сделаю все, чтобы до вашего с ним непосредственного руководства дошли сведения об исключительном, циническом безразличии к судьбам тех, кому вы давали присягу служить и кого обещались защищать! Окончательно войдя в раж, каждое свое слово Ксения сопровождала постукиванием по секретарскому столу сжатой – чтобы не было видно нервной дрожи – в кулак руки. Отчего письменный прибор, папка и какие-то отдельные листы на зеленом его сукне едва заметно подпрыгивали. - Но, сударыня, вы хотя бы вкратце объясните суть дела! Что мне доложить полковнику? – молодой офицер был явно обескуражен напором посетительницы и, в конце концов, дрогнул перед ним. Второй из присутствующих в приемной жандармов младшего чина, по виду – конвоир или охранник, и вовсе взирал на происходящее с оттенком священного ужаса. – Я ведь должен объяснить… - Я объясню сама. - Хорошо, обождите немного. Но я ничего не обещаю! – ответил он. Тем не менее, через пару минут княжне было предложено войти. И она – уже в который раз за этот день, с удивлением подумала о том, что иногда, возможно, действительно не стоит так уж бояться настаивать на своем. Однако едва лишь прошла за услужливо распахнутую секретарем дверь и увидела в кабинете полковника и – вместе еще с каким-то высоким худощавым мужчиной в штатском – Игоря Владиславовича, тотчас же забыла обо всем этом, радуясь лишь одному: тому, что, кажется, успела вовремя. - Сударыня? – не зная, как к ней еще обратиться, полковник с интересом воззрился на новую посетительницу. - Меня зовут княжна Ксения Константиновна Ларионова, и я пришла заявить, что этот человек, – жестом королевы она указала на вскочившего при ее появлении на ноги Комаровского, – этот человек мой любовник. И я готова свидетельствовать, что провела прошлую ночь в его доме и вместе с ним. Потому он никак не может быть обвинен в том, что ему инкриминируется. Повторяю: я готова подтвердить это под любой присягой и в любое необходимое время! - Вот так-так! – крякнул в усы Гейсмар, метнув быстрый взгляд на Орлецкого. - Да уж и не говорите, Степан Ильич. Это вам не мадам Полетта какая-нибудь… Ксения, у которой от нервного напряжения тряслись теперь уже не только руки, по-прежнему, крепко сжатые в кулачки, но и все до одного поджилки, ни слова не поняла из их краткого обмена репликами. Все ее внимание в этот момент было обращено на Комаровского. Который тоже смотрел на нее, не отрываясь, и в лице его, кажется, не оставалось ни единой кровинки.
Игорь Комаровский: Если бы его сейчас ударили, он испытал бы схожие ощущения. В груди что-то резко остановилось, стало трудно дышать, перед глазами шли красные круги, а в ушах стоял странный металлический звон. Медленно, будто во сне, Игорь Владиславович поднялся со своего места и, глядя прямо в глаза княжне, появление которой здесь было просто невозможно, попытался пойти ей навстречу. Но сдвинуться с места так и не смог – одной рукой он оперся на спинку стула, другой провел по лбу, будто стараясь прогнать это наваждение. - Господи!… Да что за чушь вы говорите, Ксения Константиновна! – проговорил он, наконец, когда в его душе, которая все это время пребывала в какой-то странной апатии, вновь зашевелились чувства и эмоции, что, вскипая, уже готовы были вылиться наружу бурным потоком, - Альберт Федорович, не было этой женщины со мной вчера! Была… как вы сказали? Элеонора какая-то! И вообще, давайте кончать этот балаган! Иначе я просто письменно сознаюсь в убийстве Авеля, а также Цезаря и любого, кого еще вам будет угодно! Жорж не понимал – абсолютно отказывался понимать, что нашло на княжну? Для чего она надумала спасать его таким нелепым образом?! Но спросить ее об этом напрямую доктору не позволили. Орлецкий властным жестом остановил его бессвязный бред, подошел к Ксении Константиновне и загородил собою от Комаровского ее лицо. Взяв в свои руки дрожащие ладони княжны, он стал очень тихим голосом успокаивать ее, после повел к своему большому креслу и предложил присесть. Рядом на столике стояли разные графины – из одного полковник налил в стакан немного воды, а из другого туда же добавил коньяку. - Выпейте, успокойтесь и давайте все проясним, - Ксения Константиновна послушно сделала несколько глотков. На щеках ее вновь появился румянец, она сделал пару глубоких вздохов и вроде как, даже пришла в себя. – Вы, сударыня, любовница доктора Комаровского?! Ну, это как-то неправильно. Вы, наверное, хотели сказать, являетесь его невестой? Об остальном не спрашиваю. Всякое бывает меж взрослыми людьми. Значит, коли я все верно понял, вчера вы всю ночь были с доктором в его квартире? Стало быть, никого более там быть не могло. А утром? Утром вы там тоже были? – Ксения внимательно смотрела в лицо Орлецкому, и, словно под гипнозом, едва заметно кивала в такт его вкрадчивым словам. – Значит, соответственно, вы были там и тогда, когда этот сумасшедший арестант, сбежавший из крепости, ворвался в комнаты доктора и стал угрожать ему оружием? А вы, конечно же, испугались и спрятались за ширмой в углу? А дальше, когда Игорь Владиславович, защищаясь, выстрелил и убил Вершинского, вы, должно быть, потеряли сознание от страха. Потому, когда ворвались жандармы, ничего не слышали и очнулись только, когда в квартире никого уже не осталось? – она снова растерянно кивнула в ответ, - Ну вот, видите, как все прекрасно прояснилось! - Хватит! – взорвался Жорж, - Я вам, Степан Ильич, запрещаю впутывать ее в эту грязь! Она здесь ни при чем! Ее там быть не могло. Потому как… - Хватит, Комаровский! Да что такое, в самом деле?! Вы начинаете уже надоедать мне своим рыцарским благородством! Это просто безумие уже какое-то! Все вокруг хотят ему помочь, а он тут Христа Искупителя изображать взялся! – переходя на крик, Орлецкий вновь привлек внимание секретаря в приемной, который, полагая, что барышня пришла все же не вовремя, стало быть, пора и честь знать, вновь просунулся в кабинет. Но получил за свое любопытство еще большую порцию негодования начальника: - Что ты, остолоп, все лезешь, когда тебя не зовут?! Я тебя выгоню, к чертям собачьим, если еще раз сюда посмеешь заглянуть без вызова! - Ну полно, полно Степан Ильич, давайте все упокоимся, - вмешался в разговор Гейсмар, который до того просто наблюдал за всем из дальнего угла кабинета, - Ничье имя не будет «испачкано в грязи», как вы изволили выразиться, Игорь Владиславович – ни ваше, ни почтенной княжны Ларионовой. Наш разговор останется тайной для всех, только придется после все отдельно пояснить Леонтию Васильевичу. Но тут даже можно и не называть имени княжны, просто сказать, что дама надежная и из высшего общества. Это вам не Элеонора Валериановна, которая против Шебалина, действительно, могла проиграть. Тут все серьезно. Дальше разговор шел только между мужчинами, будто уже позабывшими о присутствии здесь молодой женщины. Но Жорж, в конце концов, тоже прекратил в нем участвовать. Все его внимание нынче было приковано к Ксении Константиновне, с безучастным видом все еще сидевшей в кресле, глядя себе под ноги. Именно на нее смотрел сейчас доктор взглядом, полным упрека и какой-то необъяснимой тоски.
Ксения Ларионова: Коньяк, даже будучи разбавленным изрядной порцией воды, обжег горло. И Ксения, непривычная к спиртным напиткам крепче, чем домашние плодовые и ягодные настойки, невольно поморщилась. Однако следом за ощущением жжения, действительно, пришло чувство тепла и… нет, пожалуй, все-таки, это было не успокоение, а скорее безучастность ко всему происходящему вокруг. Полковник Орлецкий, склонившись над нею и глядя прямо в глаза, произносил какие-то слова, но смысл далеко не каждого из них проникал в сознание княжны, которая, тем не менее, согласно кивала всякий раз, когда улавливала в конце предложения вопросительную интонацию. При этом если бы он вдруг попросил ее повторить, вряд ли смогла бы это сделать. Какая разница? Теперь, когда было произнесено вслух все то, что она сказала – какая разница?! Однако, прислушиваясь к себе, к внутреннему ощущению, княжна была совершенно уверена в том, что не жалеет о содеянном. Естественно, вначале ее немного удивило то, с какой легкостью присутствующие в кабинете следователи – или кем там они были на самом деле – приняли на веру ее, в общем-то, ничем не подтвержденное заявление… Еще более удивительной была реакция самого доктора Комаровского. Следом за первым, вполне объяснимым потрясением, он столь же объяснимо возмутился. Зато потом, после того, как в происходящее вмешался, наконец, второй из присутствующих в кабинете жандармов, который все это время – в отличие от того, которого называли Степаном Ильичом, был странно молчалив, из-за чего казался Ксении даже более неприятным, чем Орлецкий с его манерой орать на всех вокруг, будто бы и согласился со всеми его предложениями. Во всяком случае, спорить с ними перестал. И Ксене вдруг стало от этого почему-то горько, будто бы Игорь Владиславович после нескольких правильных, пусть и ничего не решающих уже попыток защитить ее, Ксении, честь, вдруг решил более этого не делать… отступился. Впрочем, нелепо требовать этого после того, как своими руками до основания и навсегда разрушила собственную репутацию, напомнила себе Ксения Константиновна и тихонько вздохнула, глядя под ноги и не смея поднять глаз, будто бы, и в самом деле, совершила то, в чем себя только что обличила. - Ну что же, Игорь Владиславович, - произнес, тем временем, Альберт Федорович, после нескольких минут совещания с полковником, протянувший Комаровскому для ознакомления лист бумаги, на котором, как было объяснено, в точности записано все, что рассказала княжна. – Прочтите еще раз сами. Затем поставьте свою подпись – вот здесь, – указал он на нужную строку. – И дату не забудьте сегодняшнюю… Вас же, мадемуазель, как и обещал, ничего подписывать не заставляю. Но будьте готовы при необходимости к беседе с господином Дубельтом… Впрочем, думаю, что это вряд ли и потребуется. А теперь, стало быть, вы оба можете идти. И еще раз благодарю вас за содействие в нейтрализации опасного преступника, – едва заметно ухмыльнувшись в усы, Гейсмар убрал подписанную доктором бумагу в кожаную папку и встал из-за стола полковника, показывая тем, что беседа окончена. – Всего наилучшего! По коридорам жандармского управления Комаровский и Ксения Константиновна шли молча и по-прежнему, стараясь не смотреть друг на друга. Лишь в холле, где княжна отчего-то обратила внимание, что за столом сидит уже другой дежурный, а не тот, с которым беседовала, когда пришла сюда, она повернулась к Игорю Владиславовичу и проговорила: - Меня ждет наёмный экипаж. Если хотите, я подвезу вас до дома. Надеюсь, хотя бы теперь вы согласитесь принять мою помощь без участия других людей?
Игорь Комаровский: - А я на месте Жоржа этому Марку Анатольевичу бы непременно по физиономии надавал при встрече. И после еще пригласил бы на речку прогуляться! – когда доктор с княжной покинули его кабинет, Орлецкий сердито высказался в адрес Шебалина, на что и получил в ответ от Гейсмара столь пылкий ответ. - Да?! То есть, едва избавили мы с вами Комаровского от одной беды, как вы ему уже вторую присоветовать норовите! Нешто забыть уже успели, чем кончилась одна такая вот «прогулка» вначале этого года? – сухо откликнулся его собеседник. - И что? Чай, он не великий русский поэт. Уверен, что такую потерю наше общество бы точно не заметило, - продолжал упрямо стоять на своем его молодой собеседник. Однако Орлецкий, подняв ладонь, предостерег его от продолжения разговора на столь щекотливую тему, и позвонил затем в колокольчик, протянув вошедшему секретарю папку с бумагами, сопроводив это действие распоряжением срочно пригласить в Жандармское отделение редактора «Санкт-Петербургских Ведомостей». К завтрашнему утру на страницах главной газеты непременно должна появиться статья, полностью разъясняющая случившееся нынче ночью на Пантелеймоновской улице… *** От набережной Фонтанки до дома Комаровского было десять минут быстрого хода, и Игорь Владиславович с большим удовольствием прошелся бы теперь пешком. Но отказаться от предложения княжны было невозможно – не только из-за того, что она только что сделала. Но уже хотя бы из-за той особой интонации, которую Жорж отчетливо расслышал в ее голосе. Когда Ксения заговорила, Комаровский попытался поймать ее взгляд, но она смотрела куда-то поверх его плеча, будто бы намеренно этого избегая. - Если это не доставит вам лишних неудобств, - формальный вопрос – формальный ответ. Жорж распахнул дверь, выпуская княжну из здания, и поспешил выйти следом. Сырой и холодный воздух улицы оказался неожиданно приятным, и еще примерно минуту он постоял на крыльце Жандармского управления, наслаждаясь нахлынувшими на него ощущениями. Он не испытывал ликования, не ощущал себя свободным, просто казалось, что там, за дверью, осталось какое-то страшное наваждение. И может быть, ему даже удастся его позабыть. Напротив, прямо перед его глазами, возвышалось величественное здание Михайловского замка, в котором теперь располагалось Инженерное училище. За оградой его резвились юноши, которым дали перерыв в их занятиях. Выходит, уже обед? Комаровский вдруг осознал, что совершенно потерялся во времени и даже не предполагает который теперь час. Буквально следом пришло понимание, что в таком случае он пропустил сегодняшнюю операцию в клинике. И это его вдруг расстроило – подвел людей, которые на него надеялись! Как и Вершинского. Как и княжну, которая стояла внизу и терпеливо ждала, когда он спустится с крыльца и подойдет к экипажу. - Простите, немного голова закружилась от свежего воздуха, - Комаровский подал ей руку, помогая сесть, после чего сам устроился на сидении напротив и назвал адрес. Лишь затем, набравшись смелости, задал вопрос, который жег ему язык, - Вы были утром в больнице? Что там? Она поняла, что он имеет в виду и коротко, спокойно объяснила, как прошла операция, кто оперировал и ассистировал. Комаровский сжал губы, но не произнес ни слова. Так, молча, они и проделали остаток пути. Прежде чем уйти, Жорж повернулся к Ксении, будто желая что-то ей сказать. На лице его несколько раз промелькнуло сомнение, но наконец, морщины на лбу разгладились, и взгляд несколько посветлел. Взяв руку княжны, он крепко сжал ее в своей ладони. - Я благодарен, Ксения Константиновна, бесконечно благодарен! Хотя и думаю, что вам не стоило делать этой… «Этой глупости!» – едва не сорвалось с языка, но доканчивать фразу Жорж все же не стал, поспешно вышел из экипажа и направился к парадному крыльцу своего дома. Прямо туда же навстречу ему уже выскочил швейцар, который за сегодняшнее утро был свидетелем вначале ареста Комаровского, затем – повторного визита жандармов в его квартиру и выноса ими оттуда мертвого тела. И все еще не знал, что же это означает. – Сломанный замок в двери менять завтра утром будут, Игорь Владиславович, а пока там Федор дом ваш караулит, – доложил он, провожая взглядом доктора, который на него даже и не обернулся. Пробыв весь остаток этого дня в этом странном и несвойственном ему состоянии внутреннего оцепенения, наутро Комаровский проснулся с жуткой головной болью – видно, сказались две бессонные ночи, волнения и бесконечные часы тревоги. По счастью, идти ему сегодня некуда, но избежать встреч – чего как раз больше всего на свете хотелось, все же не получилось. Утром приехала сестра Настя. В руках она держала газету, в которой описывались вчерашние события, была взволнована и требовала пояснений. Впрочем, убедить ее в том, что все это было кошмарным недоразумением, не составило Жоржу особенного труда. Вот бы теперь еще внушить эту мысль себе самому… Когда сестра удалилась восвояси, Комаровский велел Федору немедленно сжечь принесенную ей газету, чтобы та больше не попадалась ему на глаза. После обеда его навестил Буяльский. Он буквально ворвался в его кабинет, потрясая все тем же проклятым свежим номером «Ведомостей», поздравляя Жоржа со счастливым избавлением от всех неурядиц и утверждая, что изначально ни на мгновение в нем не сомневался. Но все-таки хорошо, что теперь правду – причем, с неопровержимыми доказательствами, будут знать все. Чуть позже, несколько успокоившись, и не вдаваясь в подробности, он прибавил, что сегодня же утром отказался от услуг доктора Шебалина. И намерен рекомендовать поступить подобным образом всем коллегам, которым ценно его мнение. Слушая Илью Васильевича, Жорж кивал и делал вид, что соглашается, но помыслами был далеко, чувствуя, как от этой «неопровержимо доказанной правды» на душе вновь становится мерзко. И еще то, что теперь ему просто необходимо кому-нибудь все рассказать. Нужно, чтобы его услышали и поняли. Но самое главное, что есть на свете еще один человек, который пострадал от всей этой истории ничуть не меньше, а может, и сильнее, чем он сам. И не будет ему покоя, если он не искупит перед ней своей вины.
Ксения Ларионова: Слова Ксении о том, что она намерена оставить работу в клинике и в ближайшие же дни вернуться домой, в Ларионовку, произвели в столовой, где за завтраком собралась вся семья ее старшего брата, настоящий фурор. Вначале в комнате ненадолго воцарилась полная тишина, а после на княжну со всех сторон посыпались недоуменные вопросы, на которые она отвечала либо крайне уклончиво, либо делала вид, что вовсе их не расслышала и потому игнорировала. Больше всех, конечно же, удивлялась невестка, которая никак не могла взять в толк, как подобный переворот в сознании мог свершиться всего за сутки. Ведь еще вчера Ксения – а вместе с нею и Антон Константинович, в споре отстаивали ее право на то, чтобы там работать, и вот… Племянница Сашенька была откровенно расстроена по другому поводу – за последнее время она еще больше привязалась к Ксении и не хотела с ней вновь надолго расставаться. Сам князь Ларионов встретил новости спокойнее всех и спросил лишь о том, как именно сестра намерена ехать – вновь поездом, или предстоит готовить экипаж. Ксения, чувствуя, что основной разговор с ним еще впереди, стараясь не смотреть брату в глаза, ответила, что по железной дороге будет удобнее и главное, быстрее. Он ответил кивком и, как ни в чем не бывало, продолжил трапезу, более не участвуя в разговоре на эту тему, который еще некоторое время пыталась поддерживать княгиня, пока он не угас сам по себе. Однако сразу после завтрака, когда Нина и Сашенька покинули столовую, да и сама Ксения уже поднялась из-за стола, тихонько попросил ее задержаться. Понимая, что на сей раз сделать вид, что не услышала, не получится, княжна тяжело вздохнула и, вновь опустившись на свое место, взглянула брату в глаза: - Так что ты хотел спросить? - Ничего. Всего лишь беспокоюсь о тебе и твоем благополучии. - У меня все хорошо, Антон. Мое решение – не сиюминутный каприз, а скорее результат долгих раздумий, которыми я ни с кем не делилась, но это не означает, что их не было вовсе. Просто сегодня наступил момент, когда они созрели и превратились в уверенность. - Но отчего ты не посчитала нужным поделиться ими хотя бы со мной? – в голосе Антона Константиновича против его воли прозвучала досада. – Мне казалось, что мы достаточно для этого близки… Возможно, я мог бы подсказать что-то и… - А что именно тут можно подсказать, Антон? К тому же, я уже слышала твое мнение о том, что мне стоит больше бывать дома. Вот, я готова принять его к сведению. Чем же ты недоволен? Теперь Антон был обижен уже по-настоящему. Он стремился вовсе не к тому, чтобы вновь запереть сестру в тереме и заставить вышивать крестиком. Речь шла о том, что Ксене следует больше времени посвящать себе и своей собственной жизни. Именно об этом он говорил и раньше, еще до нынешнего приезда в Петербург, когда, навещая родителей, в очередной раз звал ее ехать вместе с ним, а она упорно отказывалась. Слушая его доводы, княжна молчала, разглядывая сложенные на столе руки. Она знала, что несправедлива к брату. Но рассказать об истинных мотивах своего поступка не могла даже ему. Да и как было объяснить, что после всего, что вчера произошло, она просто не сможет переступить порог клиники, где работает тот человек! Тот, кто, оставаясь формально в рамках закона государства, нарушил все законы человеческие: чести, совести, дружбы… Разве сможет она даже дышать одним воздухом с Марком Шебалиным, не говоря уже о том, чтобы ежедневно с ним встречаться и делать вид, что ничего не произошло?! Однако чтобы рассказать обо всем этом Антону, пришлось бы прежде поведать и о причинах столь глубокой неприязни, а это уже совсем другая история. Нет уж, лучше пусть брат будет уверен в ее личной неблагодарности. После, через какое-то время, он простит ей это. А пока она станет утешаться тем, что избавила его своим молчанием хотя бы от гораздо большей беды в виде неизбежного громкого скандала, не нужного здесь никому… Еще вчера, уже дома, немного успокоившись и размышляя о событиях минувшего дня, она вдруг вновь едва не покрылась холодным потом, когда осознала, что прошла буквально по лезвию бритвы. И что, сложись все немного иначе, скандал вокруг нее, словно гигантская воронка при кораблекрушении, вовлек бы внутрь себя – и потопил, репутацию не только ее собственную, но и членов ее семьи: той же Сашеньки, о которой она совсем не думала. Да и Антон с Ниной – разве заслужили они неизбежный позор, если бы все вокруг стали считать их близкую родственницу падшей женщиной, пусть и способной на проявление благородных порывов. «Никому, кажется, и не нужных!» - с внезапной досадой и разочарованием подумала еще тогда Ксения, вспомнив лицо доктора Комаровского, когда тот говорил ей слова признательности. А она ждала… чего? И главное, почему она вдруг осмелилась думать, что Игорь Владиславович должен испытывать к ней нечто большее, чем благодарность? Что, в сущности, их связывало – даже до всех этих нелепых ссор последнего времени, кроме дружеской привязанности? Она ведь и теперь уверена, что это была просто дружба! Ничего иного и быть между ними не может… или же, все-таки, может? Но тогда она окончательно предаст память Мити и перестанет себя уважать еще больше… Путанные эти размышления, хлынувшие, словно из неосторожно открытого ящика Пандоры, едва не свели Ксению с ума прошлой ночью, лишь укрепив ее в желании как можно скорее уехать, сбежать – и забыть все, словно страшный сон. Запретив себе дальше думать на эту тему, она впервые в жизни приняла снотворное, чтобы побыстрее уснуть. Наутро большая часть из ночных раздумий стала, и верно, казаться нелепым мороком. О Комаровском она и вовсе не думала, пока брат, со свойственной ему проницательностью, все-таки не задал вопрос, которого княжна боялась и ждала: - Что же, дело твое. Хочешь уехать – езжай. Дай лишь слово, что твое решение не имеет связи со вчерашним происшествием в доме Игоря Владиславовича. - Что?! Нет, что ты! Никакой связи, клянусь! – поспешно воскликнула она. Слишком поспешно. И Антон, скорее всего, это почувствовал, но развивать тему не стал. На том их разговор и завершился. Вскоре после этого князь уехал в Корпус, где нынче должен был читать своим студентам лекцию, а сама Ксения Константиновна поднялась в свои комнаты, где через несколько минут к ней присоединилась племянница, которой тоже не терпелось узнать о причинах столь скоропалительного отъезда. Однако с простодушной девочкой, какой, несмотря на внешний облик взрослой барышни, по сути все еще оставалась Александрин, говорить на эту тему было куда проще. Вернее, проще ее обмануть. Что и говорить, в последнее время Ксене изрядно приходилось практиковаться в этом искусстве… Спустя какое-то время, также усилиями старшей из княжон, беседа была незаметно уведена в сторону от щекотливой темы. И теперь уже Сашеньке приходилось, краснея и смущаясь, рассказывать тетушке, таящей улыбку, о своих первых амурных победах, а также о том, что ей при этом «ну совершенно никто из этих кавалеров не нравится!» Уединение их было нарушено появлением одной из горничных, которая доложила, что с визитом к Ларионовым нынче прибыл доктор Комаровский. И потому Нина Николаевна, в данный момент принимающая гостя в салоне, просит обеих барышень спуститься, чтобы присоединиться к их беседе.
Игорь Комаровский: Всю дорогу к дому брата княжны Жорж пытался найти те точные слова, которые должен будет сказать сегодня Ксении Константиновне при их встрече. А также о том, о чем пока, напротив, будет лучше промолчать. У Ларионовых его пригласили в холл, предложив обождать, пока лакей доложит о его визите самой Ксении Константиновне, чего, собственно, Комаровский и желал, надеясь на встречу и разговор без свидетелей. Однако не прошло и двух минут, как на площадке лестницы, как назло, возникла княгиня Нина Николаевна, которая держала в руках корзинку с рукоделием. Завидев Комаровского, она сразу же направилась к нему с выражением лица, которое крайне не понравилось Игорю Владиславовичу. - Очень рада вас видеть, доктор Комаровский! Как давно вы у нас не бывали! – сладкий голос мадам Ларионовой, обволакивал будто патока, но при этом таил в себе скрытую угрозу. Тем не менее, Жорж не посмел отказать даме и принял приглашение пройти вместе с нею в гостиную, куда княгиня велела горничной также пригласить свою дочь и золовку. А пока те еще не спустились, Нина Николаевна решила, что сейчас самое время высказаться на занимающую вот уже второй день подряд все столичное общество тему инцидента в доме доктора. Потому, когда Жорж еще даже не успел присесть в предложенное ему кресло, уже начала свою взволнованную речь: - Подумать только, Игорь Владиславович! Только подумать, что довелось вам пережить! Я бы точно умерла на месте от страха, если бы тот умалишенный вдруг ворвался в мое жилище! Муж рассказывал нам, каким способом он совершил свой побег из крепости и, признаюсь вам, все эти дни, пока он был на свободе, я боялась выйти из дома! Стоило лишь вспомнить, что где-то на улице бродит настоящий убийца! Это немыслимо. И что же славные наши жандармы?! Господи, как можно было так долго тянуть с поимкой, чтобы этому преступнику удалось проникнуть в чужой дом! Дальше последовала новая порция восторгов решительными действиями доктора и просьба как можно скорее рассказать все детали и подробности. Несомненно, княгиня Ларионова уже предвкушала будущий успех в момент, когда сможет поделиться ими в свете – можно сказать, из первых уст. Комаровский глядел на нее и из последних сил старался удержаться от грубости, которая буквально вертелась на языке. Ответы он давал односложные и едва ли смог бы долго продолжать в таком духе и дальше, но тут на его счастье в комнату вошли обе княжны. Александра Антоновна шла первой. Приветливая улыбка, пожелания доброго дня – все это было настолько же искренне, насколько фальшиво и наигранно выходило у ее матери. Княжна Ксения вошла следом, и едва она появилась, Комаровскому захотелось сию же минуту попросить ее о приватном разговоре. Но, вынужденный соблюдать приличия, поздоровавшись с обеими барышнями, он вновь сел. - А вы, наверное, приехали попрощаться с тетушкой? – вдруг спросила его Александра, - Или же, напротив, будете уговаривать ее остаться? Слова эти прозвучали в момент слишком затянувшейся паузы, когда вопросы Нины Николаевны иссякли, а гость, как назло, не стремился предлагать новых тем для обсуждения. Услышав об отъезде, Комаровский удивленно взглянул сначала на Александру, потом на Ксению Константиновну и, справившись с волнением, переспросил: - Попрощаться? Я и не знал, что вы собираетесь уезжать, княжна! - Это вполне в духе нашей Ксении – принять решение и поставить всех перед фактом! – заметила княгиня Ларионова, но Жорж ее уже не слушал. Поднявшись, он подошел к дивану, на котором сидела княжна. - Прежде, чем вы осуществите свое намерение, я хотел бы поговорить с вами. Если это возможно, наедине. Вскинув на него взволнованный и напряженный взор серо-зеленых глаз, она коротко согласилась и предложила отправиться для этого в библиотеку, но тут в их разговор вновь вмешалась Нина Николаевна: - В этом нет совершенно никакой нужды! Мы с Александрой сами оставим вас – мне как раз была необходима ее помощь – просто трагедия! Кот пробрался в мою корзинку с рукоделием и все там перепутал – лучшие шелковые нитки! Продолжая щебетать, княгиня поспешно поднялась и, жестом призывая за собой ничего не понимающую младшую княжну, двинулась к двери. Тем не менее, Жорж решился вновь заговорить лишь, когда шаги обеих дам затихли в глубине комнат. - Должно быть, ваше решение уехать – это моя вина?.. Нет, подождите! Послушайте меня, не перебивая. Повернувшись на каблуках, Игорь Владиславович сделал пару шагов по комнате, затем вернулся к княжне и, возвышаясь над ней, снова попытался заговорить. - Знаете, у меня сегодня был Буяльский. Он рассказал мне обо всем, что случилось в клинике, пока… я отсутствовал. Не перестаю вам удивляться, княжна! Еще летом, когда впервые увидел вас там, в деревне, я решил, что вы весьма необычная женщина. Необычная – в хорошем смысле слова. И смелая. Хотя смелость эта и граничит порой с отчаяньем, - он едва заметно усмехнулся, хотя голос его не выражал насмешки. - Мне очень жаль, что последнее время между нами постоянно происходили какие-то недоразумения и трения. Должен признать, что здесь немалая доля моей вины, потому как сдерживать эмоции я умею не всегда. Впрочем, как и вы. Поверьте, я искренне пытался найти возможность исправить положение! Но вы были просто чертовски упрямы, а я… Кстати, вы уже знаете, что Буяльский отказался от сотрудничества с Шебалиным? Она не знала. Но новость эта, кажется, не произвела на нее никакого впечатления – и уж точно никак не повлияла на желание уехать из Петербурга. Жорж же, напротив, нервничал все сильнее, так как чувствовал, что говорит вовсе не то, что должен. И совсем не так, как нужно. Возможно, поэтому попытка вернуться в нужное русло вышла еще более неуклюжей. - Сударыня, давеча вы подвергли свою репутацию немыслимому риску! Даже с учетом обещания, что ничего из сказанного не выйдет за пределы стен кабинета Орлецкого! Теперь вы знаете сущность Марка Шебалина не хуже моего. Потому должны понимать, что он, наверняка, захочет отомстить за свое публичное унижение. После сегодняшних публикаций в газете, с учетом широты круга знакомств и влияния, которое он имеет на тех, кто не подозревает о его подлости… Я чувствую себя обязанным защитить вас от всего этого – хотя бы из чувства благодарности за то, что вы для меня сделали… Ксения Константиновна, выходите за меня замуж!
Ксения Ларионова: Пожалуй, доктор Комаровский был последним из тех, с кем она теперь желала бы встречи. Однако отказ спуститься в гостиную означал бы открытую констатацию того, что их былые ссоры и взаимные обиды не исчерпаны до конца. Даже, несмотря на то, что очевидно это будет лишь для них двоих. Но уезжать из Петербурга, не отпустив прочь все неприятное, что с нею здесь произошло, княжна не хотела. Нет, пусть уж эта пьеса про добрую, хотя и не безоблачную дружбу будет доиграна до самого конца, пусть они с Игорем Владиславовичем расстанутся с миром, даже если сама Ксеня будет ощущать себя при этом пресловутым спартанским мальчиком. По счастью, утаённый ею под плащом «лисенок», кажется, еще слишком мал и слаб, чтобы нанести непоправимый ущерб, но кусается все-таки, уже довольно неприятно… В гостиной, куда она вошла следом за Сашенькой, в самом разгаре было обсуждение происшествия в доме доктора. Точнее сказать, монолог, который широкой рекой изливался из уст княгини Ларионовой. В него Нина Николаевна тотчас же попыталась вовлечь и только что присоединившихся к обществу родственниц. Но Сашеньке было совсем не интересно снова слушать и обсуждать то, что было говорено в их доме за последние два дня уже десяток раз. А Ксения молчала, понимая, насколько Игорю Владиславовичу, человеку прямому и порядочному, должно быть, неприятно слушать очередное напоминание о том моменте его жизни, когда он был вынужден пойти на сделку с собственной совестью. Потому, совершив усилиями княгини еще один виток вокруг героического поступка доктора, беседа постепенно стала сходить на нет. Но новой темы никто предложить почему-то не торопился. И тогда со всем свойственным юности простодушием, положение решилась попытаться спасти Александра. Да так, что Ксения Константиновна лишь удрученно вздохнула и еще ниже опустила голову, ругая себя за то, что не подумала предупредить племянницу не упоминать в обществе доктора о грядущем отъезде в имение. Не то, чтобы она так уж боялась не устоять перед его уговорами остаться в Петербурге – княжна была уверена, что Комаровскому и в голову не придет ее об этом просить. Но вопросов, как и нынче утром с Антоном, несомненно, избежать не получится. Так и вышло. Узнав обо всем, он тотчас попросил о разговоре наедине. Собирая в голове более-менее разумные доводы в пользу своего решения, Ксения вскинула взгляд на стоящего перед нею в ожидании ответа доктора, желая предложить ему отправиться вдвоем в библиотеку – и вдруг на миг замерла. Игорь Владиславович смотрел на нее с такой мольбой, будто от согласия – или отказа Ксении зависела вся его жизнь. Должно быть, это увидела, а может, просто почувствовала, и Нина Николаевна. Словно карикатурная маменька в незатейливых французских водевилях, подхватив едва ли не за шиворот опешившую от неожиданности дочь, она вдруг ринулась к выходу, уверяя, что нет никакой нужды куда-то уходить, потому что им с Сашенькой самим нужно срочно отойти по делу. И повод нашла для этого какой-то настолько анекдотический, что заставила смутиться за себя не только невестку, но даже ее собеседника, на взволнованном лице которого на мгновение промелькнула ироническая гримаса. С уходом родственниц, в комнате воцарилась тишина. Ксения понимала, что должна что-то сказать, но язык будто бы прилип к небу. И потому пару минут лишь молча наблюдала за тем, как рядом страдает Игорь Владиславович, по всей видимости, терзаемый тем же самым «недугом». Но вот, наконец, он все-таки заговорил. И сердце княжны, пропустив до того один или два удара, вновь забилось ровно, хотя и несколько учащенно. Внимая его словам, она сосредоточенно кивала, делая вид, что слушает. Хотя слова его уже не имели никакого значения. Потому что это были совсем не те слова… - Что вы говорите? Уволил Шебалина? – упоминание этого имени заставило княжну вновь включиться в реальность. – Ну что же, по мощам и елей. Хорошо, что вам больше не придется с ним встречаться… Вы сказали все, что хотели, Игорь Владиславович? Я могу теперь говорить? – растерянно моргнув, Комаровский сделал приглашающий жест. - В таком случае мой ответ на ваш первый вопрос – нет. В желании ехать домой в Ларионовку нет ни малейшей доли вашей вины. Просто пришла пора вернуться в мою настоящую жизнь. Я и без того слишком здесь задержалась, - Ксения Константиновна пожала плечами и беззаботно улыбнулась, мол, сами видите, что это так, для чего спрашивать? – И еще я совершенно не держу на вас обиды. Что было, то прошло. Игорь Владиславович лишь кивнул, и княжна, полагая разговор оконченным, потянулась за колокольчиком – позвать прислугу, чтобы вновь пригласили в гостиную Нину и Сашеньку. Но Комаровский упредил это действие, перехватив ее руку, которую затем крепко сжал в своей ладони. После чего вновь заговорил, глядя Ксении прямо в глаза. - Ну это уж слишком… Слишком! – дрожащими губами почти шепотом произнесла она, когда долгая речь его была окончена, а сам Игорь Владиславович замер, ожидая ее ответа. Резко выдернув свою руку, она отшатнулась от него, словно от прокаженного, вскочила на ноги и, отвернувшись, на минуту закрыла лицо ладонями. Затем, как-то странно фыркнув, вдруг до слез расхохоталась, сгибаясь пополам и всхлипывая: – Вы хоть поняли, что только что сказали, доктор?! «Из чувства благодарности»… «обязанным»… Господи! Да меня в жизни еще так никто не унижал! – сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы успокоиться, произнесла она, наконец. После чего покачала головой и горько прибавила, не сводя блестящих глаз с его лица. – Запомните: вы ничем мне не обязаны! Также, уверяю вас, у меня найдется достаточно защитников – если в том возникнет потребность. А лучшей вашей благодарностью мне будет, если вы немедленно покинете этот дом и никогда более в нем не появитесь!
Игорь Комаровский: Реакция княжны была неожиданной. Вначале Жоржу показалось, что она вот-вот расплачется и потому, кляня себя за неуклюжесть, он уже готов был обнять ее, чтобы после попытаться повторить то, что только что произнес – но иначе, другими словами! – и даже протянул ладонь. Да только в тот же момент Ксения вдруг повернулась и посмотрела прямо ему в глаза, заставив так и замереть с нелепо простертой в воздух рукой. На ее ресницах действительно дрожали слезы, а плечи вздрагивали, но не от рыданий. Она над ним смеялась! А дальше, чуть успокоившись, начала произносить слова, которые хлестали его самолюбие пуще самой жестокой плети инквизитора. Ибо от каждого из них на душе сразу же вздувался болезненный и кровоточащий рубец. Постепенно твердея после минутного замешательства, взгляд Комаровского снова сделался неподвижным. Чуть прищурившись, он внимательно смотрел на княжну, будто впервые видя ее истинную суть. Вот она какая настоящая – эгоистичная и надменная! А он-то, каков! Поддался порыву благодарности. Или же и того хуже… Дурак! Размечтавшийся романтик! Жорж выпрямил спину и перевел дыхание. Ксения Константиновна по-прежнему смотрела на него с видом оскорбленной королевы, которой внезапно признался в любви ее глупый паж. Промолчав в ответ на все обвинения, он быстро кивнул, и пошел к двери, которую распахнул рывком, буквально выхватив после из рук лакея свою одежду. И, не задержавшись даже для того, чтобы накинуть на плечи плащ, вылетел на улицу. Там он остановил первого попавшегося извозчика и велел везти его домой. Не стоит и говорить, что в тот вечер Федор испытал на собственной шкуре весь гнев, клокотавший в душе его барина. - Ишь, как его! А все этот, лохматый гад виноват! – размышлял вслух тот после на кухне, скармливая бисквиты, отвергнутые хозяином, смышленой Марысе. После всех этих событий Жорж больше недели не мог заставить себя переступить порог клиники. Еще в прошлый визит Буяльского, он даже сгоряча заявил Илье Васильевичу, что намерен покончить с медицинской практикой. Потому как после случившегося будет чувствовать себя весьма неуютно. Но старший коллега лишь усмехнулся, заметив, что неуютно Комаровскому будет скорее без практики или еще какого-либо полезного дела. Так что теперь, если желает, пусть возьмет небольшой перерыв, но отказываться от своего призвания – даже думать не смеет! А иначе выйдет, что Шебалин может праздновать победу. В тот момент Жорж лишь махнул рукой. Принимая условие Буяльского, он был убежден, что никакой отпуск не изменит его решения. Но не прошло и недели, как стало ясно, что Илья Васильевич, кажется, знает его даже лучше, чем он сам. Слоняясь по квартире с мрачным видом, Жорж буквально изнывал от безделья – на двери висело объявление, что доктор Комаровский ближайшие дни не принимает, но нескольким постоянным пациентам отказывать было все же неловко. Впрочем, что такое были эти четыре посещения за целую неделю?! Уверяя себя, что это состояние естественно и связано с тем, что он внезапно оказался выдернут из привычной круговерти событий, в которой жил уже много лет, Комаровский пытался заняться другим. Читал книги, разобрал все застарелые бумаги и записи, даже посетил пару балов. Но все это было не то. Легче на душе не становилось. Парадоксальным образом его тяготила… пустота, которая и не думала ничем заполняться, несмотря на все его потуги. Абсолютное непонимание природы этого состояния лишь еще больше усугубляло нервозность, поэтому, не дожидаясь конца двухнедельного срока вакаций, в один из дней Жорж все же отправился в Мариинскую больницу. К немалому удивлению доктора, его там будто бы все только и ждали, встретив так, будто он отсутствовал всего один день. Убедив себя, что все теперь пойдет по-прежнему, он внезапно успокоился. Работа, дом, визиты к сестре. Обычная суета, которая была всегда в его жизни. И все же, что-то было не так. Входя в перерыв в ординаторскую, он почему-то вновь и вновь отмечал взглядом стул, на котором любила сидеть она. Или же, так же внезапно какая-нибудь дама из общества благотворительниц, идущая впереди или мимо него жестом, или поворотом головы напоминала доктору ее… Сколь бы ни старался Жорж не вспоминать о княжне, избежать мыслей о ней полностью все равно не получалось. В конце концов, устав бороться, Комаровский был вынужден капитулировать и признать, что Ксения Константиновна затронула его душу гораздо сильнее, чем хотелось бы думать. При этом от сознания, что в жизни самой княжны он, по всей видимости, так и остался лишь эпизодом, коротким знакомством, ему делалось еще горше.
Ксения Ларионова: - Ксеня… что случилось? Почему ты так странно выглядишь? Должно быть, на лице у Ксении Константиновны действительно было какое-то особенное выражение. Иначе невестка, которая, стоило входной двери в холле захлопнуться за спиной Игоря Владиславовича, тут же вновь объявилась на пороге гостиной, прежде всего, спросила бы о теме беседы, а вовсе не об этом. Однако даже на этот взволнованный вопрос ответа не последовало. Глядя мимо нее, точно незрячая, княжна покачала головой и медленно побрела прочь из комнаты, сопровождаемая недоуменным взором присоединившейся к княгине Сашеньки. Последняя, к слову, хотела тут же броситься за нею следом, но Нина Николаевна вдруг с неожиданным проворством поймала ее за руку и жестом приказала остаться подле себя: - Не мешай ей! Поднявшись к себе в комнаты, в тот день Ксения вновь появилась на глазах у родственников лишь за ужином, когда домой уже вернулся Антон Константинович. Выглядела при этом совершенно такой же, как всегда – спокойной и дружелюбной, отчего после, зайдя, как обычно, перед сном в будуар Нины Николаевны, князь Ларионов даже несколько раз переспросил, все ли верно поняла его супруга. И действительно ли имел место какой-то спор между Ксенией и доктором, судя по всему, закончившийся полным разрывом их отношений… А следующие два дня княжна почти полностью посвятила сборам домой, что лишь на первый взгляд представилось столь же недолгим делом, как те, которые происходили более месяца тому назад в Ларионовке. Прежде всего, за это время необычайным образом расширился гардероб княжны, над тщательной упаковкой которого в дорожные сундуки теперь суетились сразу несколько горничных под руководством личной невесткиной камеристки. А ведь еще необходимо было запастись подарками для родителей, которые, впрочем, никогда не выказали бы обиды, явись младшая дочь в имение и с пустыми руками. Но видеть их радость при получении сувениров было отдельным удовольствием. И потому Ксения очень старалась с выбором и в этом ей помогали, конечно, все остальные петербургские Ларионовы. В конце концов, незавершенным в Петербурге осталось лишь одно дело. Как ни странно, это был визит к Долмановым, которые вернулись из Италии еще в конце ноября, даже раньше, чем планировали. Но Ксеня, бесконечно увлеченная работой в Мариинской клинике, последнее время просто никуда больше не успевала, из-за чего даже получила на днях от подруги обиженную записку, за которую было очень стыдно. И даже пришлось отдельно объясняться, благо Сонечка всегда была для нее не только терпеливой, но и понимающей подругой и инцидент исчерпался сам собой. Теперь же ходить на дежурства больше не было необходимости. О своем уходе Ксения Константиновна, смалодушничав, сообщила Буяльскому и Тате Искрицкой письменно, а не лично, хоть и подробно расписав все причины. Главной среди них она назвала упорные просьбы родителей вернуться в имение – что было правдой, потому что в каждом письме маменька все настойчивее выясняла, когда же Ксеня приедет домой. А еще то, что она так и не смогла до конца приспособиться к столичной жизни – и это тоже почти не было преувеличением. К счастью, оба адресата также отнеслись к ее решению благожелательно. Илья Васильевич прислал огромный букет цветов и ответное послание, в котором уверял, что ждет ее обратно в любой момент, а баронесса откликнулась добрыми пожеланиями счастливого Рождества и поинтересовалась, как Ксения отнеслась бы к идее устроить и возглавить в качестве шефа какое-нибудь богоугодное заведение в непосредственной близости от дома. Например, сиротский приют для девочек. Уверяла при этом, что теперь совершенно убеждена, что у княжны все это получится в самом наилучшем виде. Польщенная Ксеня обещала в ответ непременно подумать – и это не было фигурой речи, потому что она действительно сомневалась, что сможет теперь просто так, как раньше, бездельно проводить в Ларионовке целые дни… Ни о Комаровском, ни о Шебалине, будто бы сговорившись, Тата и Буяльский в своих посланиях не упоминали. И это было, пожалуй, даже к лучшему. Потому что не последней причиной, по которой Ксеня все еще оттягивала свой визит к Софи, была необходимость говорить с нею, ничего, должно быть, не подозревающей – да и откуда бы ей что-то знать – об их отношениях с Игорем Владиславовичем. Былых или нынешних. Однако теперь, когда билеты на поезд уже были приобретены, подарки куплены, а вещи полностью упакованы, откладывать визит было уже некуда. И потому, в свой последний день в Петербурге Ксения Константиновна все-таки отправилась в просторный и гостеприимный дом на Дворянской, где надеялась увидеться не только с Соней, Денисом Брониславовичем и их старшей дочкой Вероникой, но и с двумя младшими близнецами, с которыми была знакома пока только по подробным письменным рассказам их матушки.
Софья Долманова: В предрождественские недели количество визитов сильно сократилось – все занимались приготовлением подарков, устроением праздничных вечеров. Поэтому сегодня Софья Аркадьевна гостей тоже не ждала. Вместо этого, она занималась подготовкой бала в собственном доме, даже двух. Из которых первый будет детским – этот праздник Софи готовила для своей дочери, которая должна стать маленькой хозяйкой вечера. И именно к этому событию приготовлялись особенно, так как хозяйке полагается выглядеть достойно в глазах целого общества. Поэтому Софи, не доверив столь важного мероприятия портнихам, даже лично взялась шить для дочери нарядное платье, за примеркой которого их и застала княжна Ларионова, о чьем визите баронессе только что доложил лакей. - Приглашай скорее! – воскликнула в ответ Софи, которая вот уже почти месяц, как вернулась домой, но так и не могла увидеть подругу. Ксеня так увлеклась помощью в больнице, что даже когда мадам Долманова, отчаявшись дождаться ее у себя, сама решила нанести визит к Ларионовым, то застала там только Нину Николаевну и Сашу, которые извинялись и сокрушались, что Ксении нет дома, но сделать, увы, ничего не могли. Тогда-то Соня и оставила для подруги обиженную записку, в которой пеняла той и за пропущенный бал, устроенный в честь возвращения Долмановых в Петербург, и за несостоявшуюся нынче встречу. - Пусть нам сюда подадут чай. И если кто-нибудь еще вдруг пожалует с визитом, скажи, что я сегодня не принимаю! Когда Ксения вошла, баронесса Долманова все еще стояла на коленях, закалывая последние булавки в подол платья Вероники, которая медленно поворачивалась перед нею, стоя на высоком табурете. Однако завидев тетушку Ксению, чуть тотчас же не спрыгнула со своего «постамента» – так хотела поскорее с ней поздороваться. А Софи ее и не удерживала. Поднявшись с пола следом за дочкой, она оправила юбки и улыбнулась подруге. - Вот и она! Неужели я вижу саму княжну Ларионову, которую и дома не застать, и в гости не зазвать?! – шутливо сощурившись, будто сердилась на Ксению, спросила она. Но долго сдержать своей радости все-таки не могла, и как только Вероника выпустила ее из объятий, получив в ответ в руки маленький сверток, тоже крепко обняла подругу, и тут же увлекла ее к дивану. А еще через несколько минут, по звонку баронессы, в комнату пришла бонна Вероники и, поздоровавшись с гостьей хозяйки, протянула Нике руку, чтобы увести девочку в детскую, проговорив при этом с необычайной важностью: - Пойдемте, Вероника Денисовна, вам следует переменить костюм к чаю! – глядя на это зрелище, Соня еще сдерживалась, чтоб не рассмеяться, однако когда дверь за дочерью и гувернанткой закрылась, немедленно прыснула и принялась пояснять недоумевающей Ксении: - У нас скоро детский бал, на котором Вероника будет хозяйкой. А раз так, то Денис Брониславович решил, что и обращаться с ней теперь надо, как с взрослой дамой, чтобы привыкала. Потому и предупредил всю прислугу в доме обращаться к ней по имени-отчеству. И ты бы видела его лицо, когда он это слышит! Будто елей ему на душу изливается! Тем временем, няня уже привела в комнату близнецов, с которыми Ксении также не терпелось скорее познакомиться. Вскоре после этого подали чай, и дамы, усевшись удобнее, наконец, погрузились в долгожданную беседу. Ведь было столько тем, которые хотелось обсудить, и которые невозможно было полностью охватить в письмах, столь усердно писаных баронессой из Италии, равно как и в тех, что в ответ приходили от Ксении. Потому Соня сильно огорчилась, когда княжна сказала, что визит ее прощальный и через два дня она снова уезжает в деревню. И тут же решила, что в этом случае хотя бы сегодня им просто необходимо провести как можно больше времени вместе. - И не спорь! Я не отпущу тебя домой, и обедать останешься у нас! А твоим мы сейчас пошлем записку. К тому же, скоро из своего клуба вернется Денис, а он тебя тоже давно не видел и все спрашивал, куда ты запропастилась. К слову сказать, я была до крайности удивлена тем, что мой кузен Жорж позволил тебе заняться помощью в больнице! Думалось мне прежде, что он ни за что на свете не должен был бы тебя туда пустить! Ведь, мне давно уже кажется, что ты ему нравишься. За все это время Софья Аркадьевна впервые упомянула Комаровского. Но даже это вскользь брошенное замечание явно потревожило покой подруги, которая вдруг переменилась и как-то заметно помрачнело. Такую явную перемену настроения было трудно не заметить, и Софи даже испугалась, что случайно сказала что-то не то. - Прости, я чем-то огорчила тебя?
Ксения Ларионова: Едва шагнув за приветливо распахнутую перед нею дверь гостиной, Ксения вновь остановилась, с улыбкой взирая на такую милую и хорошо знакомую по собственному детству картину. В прежние времена княгиня Марья Львовна тоже любила собственноручно мастерить ей наряды для детских балов, и делала это, надо сказать, замечательно. Только вот Ксеня до сих пор не без содрогания вспоминала те долгие часы, которые приходилось простаивать посреди маменькиного будуара на табуретке, пока княгиня Ларионова со всем присущим ей педантизмом доводила свое очередное творение до совершенства. Потому чувства маленькой Ники, с унылой мордашкой в обрамлении ангельских белокурых кудрей медленно повертывающейся то так, то этак под указания Сони, подкалывающей на нужную длину подол ее будущего платьица, были княжне определено понятны. Впрочем, стоило лишь девочке увидеть «тётю Ксеню», о чем она тут же радостно завопила, почти подпрыгивая на месте от нетерпения, как портняжные работы на сегодня можно было считать оконченными. Прикрепив в нужном месте последнюю булавку, Соня, наконец, отпустила дочь в объятия Ксении, которая подхватив на руки малышку, тотчас же убедилась, что первоначальное впечатление, что Ника очень выросла с тех пор, как княжна видела ее последний раз, вовсе не иллюзия ее не слишком хорошего зрения. Нацеловавшись со своей любимицей, Ксения вручила девочке привезенный с собой сувенир – любимые Никой конфеты-трюфели и, наконец, смогла поприветствовать Софи, которая не была бы собой, если бы не воспользовалась шансом вставить ей маленькую, впрочем, беззлобную «шпильку». - Ну, зато уж теперь княжна в твоем полном распоряжении! – рассмеялась она, бросаясь в объятия к подруге. – Боже, ты так похорошела! – совершенно искренне воскликнула она, когда удалось рассмотреть ее поближе. – Определенно, воздух Италии тебе на пользу! Или, может, это материнство делает тебя все красивее? Соня, и верно, изменилась с тех пор, как они виделись последний раз. А было это неприлично давно для столь близких приятельниц – еще до той поры, как на свет появились младшие мальчики. А точнее – почти три года назад, когда вскоре после первой поездки с мужем и маленькой дочкой в Карлсбад, вначале едва наступившего нового, 1834 года, баронесса приезжала в Андриановку – навестить отца. Это было, пожалуй, самое тяжелое время в жизни Ксении, она совсем недавно потеряла Митю. Соня, которая узнав обо всем, тотчас же прилетела в Ларионовку, чтобы поддержать ее в горе, тоже выглядела тогда подавленной, кажется, не только из-за трагедии, произошедшей с подругой. Но в тот момент Ксении было не до чужих откровений. И в чем была этому причина, она не знала до сих пор. Однако теперь все выглядело совсем иначе. Судя по письмам, дела в семье Долмановых шли прекрасно. И Софья Аркадьевна, хозяйка этого дома, вошедшая в возраст самого пышного цветения женской красоты, была тому явным подтверждением. С удовольствием слушая ее рассказы об Италии, Ксения, по природе своей скорее домоседка, поражалась всем этим историям о долгих прогулках, пикниках и походах в горы, в которых, правда, мачеху сопровождал чаще все-таки Иван, ибо Денису Брониславовичу столь активный отдых, видимо, уже составлял некоторые трудности. О Долманове-младшем Соня вообще говорила много и подробно: перебравшись на другой край света, он вскоре приобрел огромное поместье, которое приносило немалую прибыль. Посему, наладив дела должным образом, он сделался настоящим путешественником и объехал уже полмира. При этом по-прежнему не желает слышать о новой женитьбе. А еще отрастил длинные волосы и стал носить усы и бороду. Услышав об этом, Ксения не смогла сдержаться от смеха, заметив, что Соню это, кажется, огорчает даже больше, чем нежелание Ивана Денисовича повторно связывать себя с кем-либо узами брака. Если же говорить всерьез, то именно Ксене, как никому другому, были понятны чувства сына Дениса Брониславовича. Но развивать эту грустную тему сейчас она посчитала неуместным. Не прошло и четверти часу, как гувернантка увела за собой Нику, знакомиться с Ксенией привели двух самых младших Долмановых. И разговор естественным образом вернулся к домашним делам. Вновь вспомнив про свой будущий новогодний бал, Соня тотчас же пригласила на него и Ксению, шутливо заметив, что не потерпит от нее еще одного отсутствия без уважительной причины. А пациенты Мариинской больницы уж как-нибудь переживут тот день без ее помощи. И тут уж княжне все-таки пришлось признаться в том, что ее карьеру сестры милосердия можно считать завершенной, а назавтра она уезжает домой, в Ларионовку. Софи была явно расстроена этим сообщением, да и сама Ксеня теперь уже жалела, что так долго тянула с визитом сюда – все оказалось не так, как ей отчего-то представлялось. И о своем кузене баронесса, осыпав подругу целым ворохом новостей, событий и впечатлений, к облегчению Ксении, даже не вспомнила. Легко согласившись отобедать у Долмановых, осведомившись притом, будет ли подано к чаю знаменитое Аграфенино варенье, она уж было совсем расслабилась, когда Соня, сама того не ведая, и нанесла весьма неожиданный удар… - Огорчила – меня?! Да нет, что ты! – воскликнула княжна, попытавшись сделать вид, что все в порядке. Но, видно, не слишком успешно. – Дело в другом, – проговорила она после некоторой заминки, понимая, что продолжать ломать комедию перед упорной и проницательной приятельницей, о которой прежде часто в шутку говорила, что той стоило бы родиться мужчиной и заниматься научными исследованиями – или даже криминальными расследованиями, не получится. – Я просто немного смущена твоими словами относительно господина Комаровского и… меня. Соня! Ты заблуждаешься, Игорь Владиславович никогда не оказывал мне никаких знаков внимания сверх допустимых между добрыми приятелями! – «…Которыми мы, к тому же, уже и не являемся», – с внезапной горечью мысленно прибавила княжна и тихонько вздохнула. – И потом, не подумай, что я хочу обидеть твоего кузена, он прекрасный человек и один из лучших виденных мною докторов. Однако, кажется, напрочь лишен способности питать к кому-либо сердечную привязанность – как мужчина к женщине… Да и вообще, не самого высокого о нас мнения. Достаточно вспомнить, как упорно сопротивлялся он помощи дам из благотворительного общества и в частности - моей... Прости меня еще раз, Сонечка! Я очень надеюсь, что ты правильно понимаешь, что я хочу сказать? Покраснев от смущения, Ксения виновато взглянула в глаза подруге, ожидая услышать от нее настоящую отповедь в свой адрес.
Софья Долманова: - Но ведь именно это я и имела в виду – доброе, дружеское расположение! – на минуту опустив глаза, проговорила она – тоже после некоторой запинки. Отчего-то смущение Ксении передалось и ей. Возможно, из-за того, что взявшись толковать чувства кузена в подобном ключе, Софи все-таки немного лукавила. Давно не встречаясь с Жоржем, баронеса, разумеется, и не могла знать их наверняка, но еще весной он писал ей в Палермо, что княжна Ксения показалась ему доброй, умной и сдержанной барышней. А кузина Анастасия, его родная сестра, с которой Соня виделась уже после возвращения в Петербург, к тому же, не преминула рассказать о том, сколько внимания Игорь уделял мадемуазель Ларионовой на балу, что был устроен у Демидовых в честь именин сына. Однако теперь, слушая рассуждения о нём из уст самой Ксюши, баронесса никак не могла отделаться от впечатления, что та за что-то на него обижена, хотя скрывает это за несколько наигранным спокойствием. И это совершенно сбивало с толку. - Я понимаю, - тем не менее, кивнула она в ответ на вопрос подруги.– Но, поверь, ты во многом ошибаешься. Откинувшись на спинку дивана, Софи на мгновение прикрыла глаза. Она еще не успела до конца понять свои ощущения, но отчего-то была почти уверена, что если именно сейчас у нее получится развеять Ксюшино предубеждение, то лучше от этого станет также и Жоржу. Собираясь с мыслями, баронесса намеренно оттягивала начало этого важного разговора: налила им с Ксенией еще чаю, предложила бисквиты и только после этого, наконец, заговорила, тщательно выбирая слова. - Так, значит, он все-таки возражал против твоего присутствия в больнице? – княжна кивнула, но делиться подробностями по-прежнему не торопилась. Впрочем, Софи не настаивала. Лишь усмехнулась каким-то своим мыслям, - Я этому не удивляюсь. Странно лишь, что он все же не добился своего. Видно, ты просто не позволила собой манипулировать. А может, напротив, подумал, что не произойдет ничего дурного, пока он может за тобой присматривать… Рассуждая подобным образом, Софья Аркадьевна, должно быть, выглядела со стороны так, будто говорила сама с собой. Потому как вскоре княжна Ларионова, до того недоуменно слушавшая, все-таки попросила пояснить, что она, в конце концов, имеет в виду. - А разве ты ничего не слышала про его сестру? – спросила тогда она, вызвав еще большее непонимание слушательницы. – Младшую сестру, я имею в виду, Анну?.. Впрочем, неудивительно, они и между собой-то об этом стараются не вспоминать… Несколько лет назад она овдовела и пришла в полное отчаянье. Хотела даже свести счеты с жизнью – попыталась принять яд, но ее успели спасти, и после Жорж сам выходил ее. При этом убеждал, что произошедшее с нею несчастье – далеко не конец света, и что на этом самом свете есть люди, которым живется куда как хуже, чем ей. И, в результате, добился своего: Анна согласилась и даже, вроде как, смирилась с утратой. Но вот только потом стало ясно, что слова брата о людских страданиях она приняла слишком близко к сердцу и буквально. Начав с малого, со временем она перестала удовлетворяться простой помощью в больницах и приютах, вроде той, какую оказывают многие из нас. Решив, что этого недостаточно, она постоянно расширяла круг своих подопечных, включая в него то обитателей ночлежных домов у Сенного рынка, то девиц из заведений, где женщины торгуют своим телом… Семья долгое время ничего не знала. Когда же все открылось, Жорж был вне себя из-за подобного безрассудства! Но на сей раз переубедить ее не смог, потому просто попросил быть хотя бы осторожнее. Отставив чашку на столик, Софи сложила руки на коленях и уставилась на них, будто там было что-то более интересное, чем ее рассказ. - А вскоре Анна все же заболела, простудилась, но вновь никому об этом не сказала. Продолжала трудиться, в то время как ее саму терзал жар, пока не упала без чувств прямо в коридоре очередной ночлежки. Естественно, ее сразу отвезли домой… Жорж неделю делал все, что только мог, но все без толку. Анна умерла у него на руках, так и не придя сознание. Считая себя одного во всем виноватым, на другой день после похорон он сказал, что если хоть еще одна из нас переступит порог подобного заведения, он собственноручно за косы вытащит оттуда и запрет дома. Софья Аркадьевна посмотрела на подругу. Ксения молчала, и в глазах ее было не меньше удивления, чем сочувствия. Баронесса улыбнулась и бережно взяла ее ладонь. - Так что, если он и противился твоему появлению в больнице, то только лишь из беспокойства. Впрочем, не думай, что ты первая, с кем моему дорогому кузену не удалось совладать! Тата Искрицкая – Жорж говорит, что эта женщина всегда поступает лишь так, как хочет сама. Хотя, насколько я знаю, непосредственно с больными она предпочитает не встречаться, - заметив смущение подруги, Софья рассмеялась, - Только не подумай о них дурного! Конечно, про баронессу много чего рассказывают, но с Жоржем их связывает лишь дружба. А вот с… Впрочем, на этом увлекательном моменте разговор двух женщин был вынужден внезапно прерваться. В комнату вошел Денис Брониславович. С инеем на пышных усах, пахнущий с улицы морозом, узнав, кто нынче в гостях у его жены, он сразу же явился засвидетельствовать дорогой Ксении Константиновне все свое почтение. А после еще долго извинялся перед женой за то, что так задержался в клубе, жарко целовал ее руки, от чего Софи, смеясь, отмахивалась и требовала немедленно прекратить это представление на потребу публике в лице ее лучшей подруги. Наконец, вспомнив, что желает обедать, а прежде закончить еще кое-какие дела, барон предложил дамам еще немного посекретничать наедине и пообещал не опаздывать в столовую, тем более, если княжна нынче разделит с ними трапезу. Улыбаясь все время, пока муж был рядом, Софья Аркадьевна вновь посерьезнела, стоило тому выйти. И вновь заговорила, продолжая развивать прерванную его появлением тему: - Пойми, Жорж просто не умеет выражать своих эмоций. У него действительно сложные отношения с женщинами. Только не потому, что он не может чувствовать, а оттого, что старается избегать чувств. И этому тоже есть объяснение… Свидетельницей тех давних событий вокруг кузена и его трагической любви, о которой также намеревалась расказать сегодня Ксении, Софи лично не являлась – дело было до замужества, потому жила она тогда еще в имении отца. Но старалась не упустить ни единой из известных ей деталей: что-то после рассказывал сам Жорж, большую часть – Анна, которая дружила с несчастной Алиной Завьяловой. Закончив же свой долгий рассказ, более всего хотела спросить у Ксении, какое впечатление он на нее произвел, и какие она сделала для себя выводы. Но тут к ним вновь присоединился барон Долманов, сообщив, что стол уже накрыт и ждет. После чего, взяв обеих дам под руки, препроводил их в обеденную комнату. А за обедом разговор вернулся к более легким и привычным для застолья темам. Вновь вспоминая недавнее путешествие, заговорили об Ивне Денисовиче: - Но только подумайте, Ксения Константиновна! – Денис Брониславович клокотал, как Везувий перед извержением, - Моя дражайшая теща вначале весны написала письмо, что едет навестить родню, и посему будет отсутствовать в имении в течение лета. Я-то думал, она по окрестным губерниям вояж совершает! А она с Иваном! И где?! Ни за что не угадаете! Ей, видите ли, захотелось увидеть «перед смертью» Константинополь! Накупила на местных базарах целый обоз шелков и восточных благовоний – и благополучно вернулась домой! А я так бы ничего и не ведал, если бы Ваня случайно не проболтался! Зато теперь, наконец, понятно, откуда в нем эта страсть к авантюрам и путешествиям! Слава Богу, хоть Сонечка у меня не такая. И за наших с нею детей я не опасаюсь! – с этими словами он снова прижал ладонь жены к губам, щекоча ее кожу усами. И баронессе Долмановой опять пришлось шутливо отбиваться, несколько смущенно улыбаясь Ксении.
Ксения Ларионова: Ксения слушала подругу, почти не перебивая, лишь изредка задавала уточняющие вопросы, или переспрашивала показавшееся незнакомым имя. Рассказ Сони действительно пролил свет на многие события и объяснил то, что раньше было трудно понять. Однако ответа на главный вопрос, который занимал думы княжны в течение последних двух дней – что же дальше? – так и не дал. А если быть уж до конца откровенной, то не вызвал и особых эмоций. То ли она, и правда, разучилась сочувствовать, то ли дело просто в том, что в их с доктором возрасте, пожалуй, у всякого за плечами уже имеется опыт, о котором горько, больно или даже, может быть, стыдно вспоминать самому, но о котором с придыханием могут при случае поведать интересующимся ближайшие родственники или друзья. Прошлое – наши былые драмы, обиды, проблески счастья – никуда от них не деться. Из них, как из питательной почвы весной, произрастают многие нынешние мысли и чувства и реакции. Однако жить одним лишь прошлым – все равно, что пытаться весною прикреплять к ветвям прошлогодние листья, не желая признавать того, что уже выросли, или даже пусть еще нет, но вот-вот распустятся новые… Осознание этого факта – вот, что явилось главным итогом жесткой встряски, какой стало для Ксении объяснение с Комаровским. Оно же, наконец, заставило полностью проснуться все, что дремало в ней в течение нескольких лет, а может быть, даже и всей предыдущей жизни. Все прошедшие после этого дни она чувствовала себя так, будто внезапно освободилась от каких-то внутренних оков или, может быть, рамок. И хотела – впервые хотела жить настоящим, а не былым. Видеть перед собой перспективу и… любить. Да, любить! Но не так, как прежде – безысходно и тайно. И даже не так, как могло случиться, но, кажется, миновало, на этот раз – гадая, предполагая, но не имея подтверждения. Любить открыто. Так, как обожает свою жену барон Долманов, так, как однажды смог решиться полюбить его старший сын. Так, как любят собственных жен Ксенины старшие братья, не стесняющиеся проявлять к ним чувств, и ничуть не теряющие от этого мужественности, ни в глазах своих женщин, ни в глазах всего общества. Так почему же на долю самой Ксении не может выпасть хотя бы немного такого чувства и почему она должна извечно учитывать и принимать существование какой-нибудь мрачной тени в прошлом или настоящем того, кто рядом с нею? Или мог бы быть рядом. Но все еще не решится никак с этой тенью расстаться и зажить сейчас, в настоящем – свободным и счастливым. Так, как теперь непременно намерена поступать сама Ксения, слишком уставшая всех понимать и все принимать. Именно поэтому она была спокойна и довольна приятным обществом лучшей подруги и ее мужа, из-за этого с удовольствием слушала их рассказы, смеялась и шутила в ответ, проведя у Долмановых целый день – свой последний день в этом городе. Ибо Сонины истории, прояснив многое, все же, ничего не дали в смысле понимания, что ее кузен чувствует к ней сейчас – и что к нему чувствует она сама. Потому совершенно не изменили решения уехать. Убытие в Царское Село, где княжну и сопровождающего ее лакея должен будет встречать на станции экипаж из Ларионовки, получилось не менее шумным, чем приезд. А компания из провожающих Ксеню в имение – так и вовсе приросла семейством Долмановых в лице Дениса Брониславовича, Сонечки и Ники, которая, укутанная в белую шубейку, напоминала княжне на фоне общей, уже укрытой легким слоем снежка, улице маленького снеговика. Разве что морковки не хватало на месте курносого носика. Когда она сказала об этом девочке, та совершенно серьезно пообещала, что в другой раз обязательно добудет морковку. А дядя Жорж как-нибудь прикрепит её к носу – ведь он умеет все на свете. С последним было трудно не согласиться, но все они еще долго смеялись, представляя, как удивится доктор Комаровский, если племянница, и верно надумает обратиться к нему с подобной просьбой. От упоминания имени Игоря Владиславовича Ксении на какое-то мгновение стало грустно, словно бы именно сейчас она поняла, что рассталась с ним окончательно. И что он, как бы там ни было, сыграл в ее жизни очень важную роль, позволив, наконец, признать и осознать некоторые важные вещи. Сейчас. А что будет дальше – один Бог ведает. Тем временем, гигантской стальной гусеницей, гремя по рельсам пока еще пустыми вагонами, с громким гудком к перрону медленно подошел и остановился поезд. Зато все остальное, словно бы, наконец, дождавшись этого условного сигнала, пришло в движение: засуетились слуги, укладывая сундуки, тюки и картонки в багаж, обменивались объятиями и прощальными репликами убывающие из столицы господа… Расцеловавшись со всеми, заняла свое место в вагоне и Ксения Константиновна. Выглядывая в окно, она махала рукой выстроившимся на перроне вдоль вагона родным и близким, улыбалась им, и смотрела только на них, пытаясь разобрать в царящем вокруг гомоне и шуме слова и успеть ответить каждому. Лишь в самый последний момент перед тем, как поезд отправился, она позволила себе всего один короткий взгляд в сторону входа в павильон станции. Туда, где в прошлый раз впервые увидела в Петербурге его…
Игорь Комаровский: Минуло уже несколько дней с момента неудачного визита Комаровского к княжне Ларионовой. Это были долгие и томительные дни, за которые Игорь Владиславович успел неоднократно передумать все случившееся с ним тогда и, наконец, осознать, что, в сущности, произошло. А произошла ошибка, которой теперь ему уже никак не исправить. Сегодня утром, когда доктор сопровождал в церковь к воскресной службе сестру, он узнал, что княжна Ларионова буквально вчера покинула город. Известие это было невольно получено из перешептываний столичных кумушек, которые не могли оставить светских бесед даже в храме. И принесло Комаровскому неожиданно разочарование и боль. То, как спешно Ксения покинула город, лишь доказывало ее нежелание здесь далее оставаться. А то, что причиной этому был именно он, Жорж не сомневался, хоть его и убеждали прежде в обратном. После завершения службы он должен был сразу же ехать обедать к сестре, но вместо этого вдруг ненадолго отпросился у Насти и задержался в церкви еще, желая побеседовать с батюшкой. Исповедь не облегчила душу полностью, но легкую надежду в душу все-таки вселила. Отец Иннокентий дал несколько советов, один из которых был стар как сам мир – время исцелит его боль и стоит лишь подождать. Обед у Демидовых, как всегда, случился шумный и многолюдный, несмотря на воскресенье и предрождественские приготовления. После гости играли в вист, слушали приглашенного пианиста и рассказывали друг другу забавные истории. Уезжая домой ближе к вечеру, остаток этого дня Комаровский рассчитывал провести дома, перелистывая страницы труда господина Велланского*, изданного еще в прошлом году, но только теперь основательно попавшего ему в руки. Но тихий воскресный вечер вновь не задался. Едва Жорж погрузился в чтение, делая заметки карандашом на полях и одновременно записывая в своем блокноте номера страниц, где замечания Данилы Михайловича, показались ему наиболее интересными, как в комнату ввалился Федор. - Игорь Владиславович, ты на небо глянь-ка! Там солнце всходит как будто! Набрав в легкие воздуха чтобы не вспылить и не обругать Гаврилыча невежей, Жорж, тем не менее, встал и подошел к окну. Раздвинув занавески, он увидел обыкновенный для этого времени суток и привычный пейзаж: темную площадь Спасо-Преображенского собора, белые от инея высокие деревья за его оградой и покой на улицах вокруг. - Ты что, выпил? – обернувшись к камердинеру, поинтересовался он, но Федор замотал головой, жестом указывая себе за спину, в сторону столовой: - Да не отсюда, оттуда глядеть надо! Столовая находилась в конце анфилады комнат и выходила на Литейный проспект. И когда доктор подошел к окнам, то и впрямь увидел за невысокими крышами соседнего доходного дома Клейнмихеля** яркое зарево. Федор был прав: это действительно напоминало восход, если вдруг поверить, что возможность восхода над столицей солнца поздним вечером. Но даже в этом случае подобное вряд и могло произойти, ведь окна столовой смотрели на север. Между тем, странное красное зарево становилось все ярче и вскоре к нему добавилось сизое облако, медленно поднимающиеся над городом. - Бог ты мой! – только и смог вымолвить Комаровский, сообразив, что это может быть. Где-то в стороне Невского, должно быть, полыхает пожар, судя по зареву – очень сильный. И в огне вполне могут оказаться люди, которым понадобится помощь. Бросившись в кабинет за своим саквояжем, Жорж отдавал Федору распоряжения относительно одежды буквально на ходу. Уже через четверть часа он стоял на улице у парадного. Поймать экипаж прямо у порога не удалось. И, не желая терять времени, доктор скорым шагом отправился к Невскому по Литейному. Там же он понял, что оказался не единственным горожанином, кто нынче отправился на променад в столь неурочный час, привлеченный необычайным зрелищем. Главная же улица города была так и вовсе запружена людьми, будто вокруг был день, и происходило праздничное гуляние. Это свойство людской натуры, непременно своими собственными глазами увидеть чужое бедствие, присущее, судя по разномастности собравшейся публики, всем слоям общества, всегда казалось самому Комаровскому странным и даже диким. Сам он стремился к месту бедствия исключительно из чувства долга. И чем ближе подходил к центру событий, тем сильнее сжималось сердце от страшного предчувствия, которое скоро подтвердилось испуганными возгласами, доносящимися со всех сторон: - Дворец горит! Полыхает!*** Пробиться к Дворцовой площади оказалось особенно сложно. Активно работая локтями, Комаровский получал в ответ такие же тычки, пока не догадался назвать вслух свою профессию – после чего люди начали расступаться, пропуская доктора вперед. Когда же он все-таки прорвался в первые ряды, то тотчас невольно замер на месте, открыв от удивления рот. Прекрасный дворец, который вызывал восхищение и зависть заграничных монархов, был полностью объят пожаром. Из всех окон вырывались языки пламени, шум его перекрывал все голоса вокруг. Внутри самого строения постоянно что-то трескалось, взрывалось – на площадь летели брызги раскаленного стекла, а жар огня был столь велик, что ощутить его можно было даже на отдалении. Опомнившись от изумления, Комаровский подошел к одному из стоящих в оцеплении гвардейцев, желая просить разрешения пройти дальше. И тут на него , едва не сбив с ног, налетел Гейсмар: - Жорж, сам Бог тебя послал! Пойдем скорее, видишь, беда у нас какая… А еще там князь Вяземский руку себе опалил. - Как это случилось? - Да картины из галереи выносить помогал! Мундир загорелся, насилу потушили. Но руку все-таки сильно обжег… А-а, ты не о нем! Никто не знает. Мы с государем все были в театре, когда в Михайловский прибыл курьер с донесением. Прошло-то всего три часа, а тушить уже бесполезно. Действительно, бороться с огнем, который пожирал величественную резиденцию русских монархов с невероятной скоростью, было уже невозможно. Суеверные в толпе, крестясь, говорили, что это адское пламя вырвалось наружу. Огонь был и впрямь чудовищным, языки вырастали над дворцом ровно на две его высоты. А сам пожар видели за семьдесят верст от города, еще не ведая, что происходит в столице и дивясь небывалому зареву. В Эрмитаже Комаровский провел всю текущую ночь, хотя пострадавших серьезно, к счастью, так и не обнаружилось. Пара гвардейцев опалила усы. Один старый лакей, споткнувшись на лестнице, вывихнул ногу. Несколько человек надышались гарью… Утром, когда рассвело, Гейсмар сам отвез его домой. Пламя все еще не утихло до конца, хотя постепенно теряло силу. Соседние дворцы усердно поливали водой, создавали каменные перегородки, чтобы пожар не перекинулся на них. Но полностью все потушили только на третий день, начиная с которого на Дворцовой площади еще долго можно было видеть страшный, почерневший фасад некогда величественного дворца, над которым подымался едкий дымок. *Велланский, Данило Михайлович, русский философ, профессор физиологии. До 1837 года занимал кафедру анатомии и физиологии в Медицинской Академии. Издал несколько сочинений, среди которых "Основное начертание общей и частной физиологии, или физики органического мира" 1836. **дом № 23 / 25, угол Литейнго и Пантелеймоновской (Пестеля) — в 1830-е годы владельцем был П. А. Клейнмихель. Граф (с 1839) Пётр Андре́евич Клейнми́хель (11 декабря (30 ноября) 1793 — 3 февраля 1869) — русский государственный деятель из рода Клейнмихелей, протеже Аракчеева и беспрекословный исполнитель воли Николая I, главноуправляющий путей сообщения и публичных зданий в 1842—1855 гг., курировавший строительство Николаевской железной дороги. ***!7 декабря 1837 года в Зимнем Дворце вспыхнул пожар. Начался он по одной из версий - из-за неисправной печной трубы, искры из которой попали в деревянные перекрытия Фельдмаршальского зала. По другой версии, пожар начался в лаборатории аптеки, что располагалась в подвале под Фельдмаршальским залом. Как бы там ни было, но за три часа пламя охватило все здание. За три дня дворец сгорел полностью, остался лишь фасад. Но через 15 месяцев его отстроили заново в почти первозданном виде.
Ксения Ларионова: Так случилось, что одна из главных новостей всех последующих дней вплоть до самого Рождества и нового года пришла в Ларионовку почти одновременно с возвращением Ксении Константиновны из Петербурга. На другой вечер после этого кто-то из домашних слуг случайно обратил внимание на странное зарево, немного похожее на отблеск вечерней зари, которое – вопреки всем законам природы и здравого смысла, стояло, тем не менее, в северной части неба. Всем семейством высыпав на веранду, чтобы видеть необычное природное, как вначале думалось, явление, Ларионовы некоторое время разглядывали это диво, делясь впечатлениями и недоуменно интересуясь, что бы это могло быть, пока князь Константин Павлович не предположил отблеск какого-то большого пожара. Настолько большого, чтобы в ясном и морозном ночном небе быть заметным за много верст от того места, где все происходит. Возможно, даже, что и в самом Петербурге. - Да что же это может так полыхать-то, Котя?! – всплеснула руками княгиня, глядя на супруга расширившимися от волнения глазами. – Уж не случилось ли чего дурного, войны какой? А то, помнится, Лидочка Ропшина, московская кузина, тоже рассказывала, что когда Первопрестольная в восемьсот двенадцатом полыхала, так зарево чуть не в Калуге видели! - Ну что ты, Мари, друг мой, что ты! Какая нынче война, да и кто к нам после разгрома французишки-то сунуться посмеет? – усмехнулся Константин Павлович, с удовольствием припоминая прежние славные дни, в том числе и собственной жизни. А затем вдруг хитро покосился на дочь, стоящую рядом, рассматривая розовеющий островок в черном ночном небе, будто призывая ее в союзники – или соучастники. – Что молчишь, дочка? Расскажи нам, успокой стариков, не видала ли вчера дорогой вражьих орд на ближних подступах к Петербургу? - Не видала, - с невольной улыбкой откликнулась Ксеня. – Разве что, они хорошенько от меня спрятались… - Ой, да ну вас! Вечно со своими шутками! – досадливо вздохнула маменька, предлагая следом всем вернуться в дом. – Полно мёрзнуть, что б там ни было, до нас далеко, а завтра, даст бог, все и разведаем. И действительно, наутро, едва на улице рассвело, а сами хозяева успели отзавтракать, с визитом в Ларионовку прибыл один из ближайших соседей, помещик Макарский. Уже каким-то образом разведав последнюю столичную сенсацию – пожар в Зимнем дворце, он тотчас бросился делиться ею со всеми жителями округи. Впрочем, рассказать о происшествии было не единственной целью визита Ивана Кондратьевича. Помимо этого, он желал засвидетельствовать почтение вернувшейся домой княжне, на которую, как казалось Марье Львовне, давно имел вполне определенные виды. Что, у самой Ксени, когда маменька как-то походя, поделилась с нею этим впечатлением, вызвало в первый момент почти мистический ужас, а после нервный хохот. Иван Кондратьевич вдовел уже много времени, притом растил у себя в имении шестерых детей. И старший из них, вероятно, был всего на несколько лет моложе, чем сама княжна, которую Макарский вдруг счел для себя подходящей партией. После того разговора с матерью Ксения старалась по мере возможности избегать общества этого жизнерадостного плешивца, но сегодня, верно, расслабившись с отвычки, не нашла повода быстро покинуть гостиную. Потому в течение целого получаса была вынуждена выслушивать его потуги на светское остроумие и до зубовного скрежета банальные комплименты в свой адрес. - Стало быть, совсем сгорел дворец? – князь Ларионов, присутствующий в комнате, но до сего момента участия в беседе почти не принимавший, оставляя эту возможность жене и частично дочери, отложил в сторону свою неизменную трубку и с интересом взглянул на гостя, точно впервые его здесь заметил. - Совсем, Константин Павлович, совсем! Всего за три часа, сказывают! - Это что же выходит, иные, уезжая, мосты за собой жгут, а Ксеня наша целый дворец уничтожила? – ухмыльнувшись в усы, старый князь иронически приподнял брови. - Не понял я вас, что-то, сударь мой… - осведомился Макарский после долгой паузы, что, верно, была связана со значительным напряжением немногих извилин внутри его круглой, как тыква, черепной коробки, поблескивающей лысиной в свете лучей восходящего солнца, пробивающегося сквозь морозный узор на стеклах. На что получил совет не утруждаться, ибо все пустое и суть обыкновенные внутрисемейные подначки. Ксения же едва сдержалась, чтоб не прыснуть от смеху. Папенькина шутка пришлась как нельзя кстати и взбодрила ее, совсем было приунывшую в обществе незадачливого поклонника. При этом одновременно заставив последнего внезапно «вспомнить», что он совсем засиделся у Ларионовых, а впереди еще столько дел и столько важных визитов… - Ну и чего ты этим добился, Котя?! Обидел неплохого человека, который, к тому же, Ксеничкой нашей интересуется… Да, интересуется, и не вижу в том ничего дурного! – настойчиво повторила Марья Львовна, вспылив в ответ на практически одновременные укоризненные восклицания: «Маша!» и «Маменька!», вырвавшиеся из уст супруга и дочери. - А ты, князюшка, себялюбец и старый самодур, коли всерьез решил, что дочь твоя остаток дней при тебе провести должна! Молчи, Ксеня, я не говорила о том прежде, уважая твое горе! Но теперь уж больше молчать не стану. Надо задуматься о замужестве – мы старики с отцом, бог знает, сколько еще протянем! А дальше как? Я ведь и в Петербург тебя отпускала в надежде… - В таком случае мне остается лишь попросить у вас прощения, маменька, что не сумела её оправдать! – вдруг резко перебила ее Ксения. Извинившись, она следом же встала и быстрым шагом покинула гостиную, оставив родителей, совершенно непривычных к подобным выплескам со стороны прежде тишайшей дочери, продолжать этот разговор вдвоем. Ежели, конечно, захотят. Впрочем, это был, пожалуй, единственный раз, когда княжна не смогла сдержать смешанных чувств, которые все же бередили душу, как бы ей не хотелось этого себе запретить. Обнаружив сразу после приезда, что дома все, как и прежде, Ксения вначале очень обрадовалась. Слишком много перемен произошло за прошедший месяц в ней самой. И некоторые, кажется, еще только предстояло осознать до конца, чтобы принять их как данность. Ведь напряженная работа души подчас требует полного покоя извне. Иногда даже и вовсе уединения. Но в преддверии Рождества и нового года рассчитывать на него не приходилось даже сельской глуши. Едва прослышав о возвращении княжны Ксении из Петербурга, в Ларионовку, вслед за Макарским, устремились за свежими петербургскими новостями и другие соседи. Вместе с ними посыпались, как и в прежние годы, приглашения на деревенские балы и вечера по поводу грядущих праздников. И Ксения, вопреки обычаю последних четырех лет, на сей раз решила не отклонять их, а напротив, полностью погрузиться в события. Что будет весьма полезно и в свете задуманного ею по подсказке баронессы Искрицкой будущего большого дела. О нем княжна, правда, не говорила пока ни с кем, даже с родителями, предпочитая прежде все основательно продумать. Однако восстанавливать прежние знакомства, существенно ослабшие от долгого отшельничества, не мешало начинать уже теперь. Собственно же балы – в смысле увеселений, привлекали ее по-прежнему незначительно. Да и выглядели уж слишком провинциально и наивно после тех, на которых довелось побывать в Петербурге. А это не могло не огорчать даже такое снисходительное к чужим промахам сердце, как Ксенино. Саму же княжну, после совершенного столичного вояжа, напротив, все находили посвежевшей и похорошевшей, как никогда прежде. И только маменька, оставшись в меньшинстве, все еще периодически сетовала, что Ксения «совсем отощала на невесткиных харчах», усматривая в том признаки какой-то скрытой, но, несомненно, страшной болезни. Впрочем, ближе к новому году, княжна действительно умудрилась схватить сильную простуду, должно быть, неосмотрительно долго простояв в одном лишь открытом бальном платье на балконе особняка соседей Синицких, пытаясь укрыться там от навязчивого внимания Ивана Кондратьевича, намеревавшегося непременно заполучить у ней в тот вечер мазурку… Но, так или иначе, жизнь продолжалась. В предпоследний день уходящего года в Ларионовку доставили, наконец, из Ниццы радостную весть, что Тата за десять дней до того благополучно разрешилась от бремени мальчиком, которого они с Никитой, не сговариваясь, решили назвать Митей. Узнав об этом от маменьки – письмо было писано на ее имя, Ксения, конечно, расплакалась. Но странное чувство, состоящее из вновь резко кольнувшего сердце горя утраты и одновременно радости за невестку и брата, испытанное ею при этом, было похоже на боль, что бывает, когда, наконец, удается вправить давний и мучительный вывих. Боль – с надеждой на то, что теперь, когда все стало на свое место, пройдет еще какое-то время, и тогда уж точно будет так, как надо. В результате, единственным, что пока никак не желало «становиться на свое место», оставалась привязчивая Ксенина простуда, обернувшаяся после сильным кашлем. На который княжна, тем не менее – по мнению Марьи Львовны, да, впрочем, и Константина Павловича, переживавшего за здоровье дочери столь же глубоко, но куда более сдержанно, не обращала должного внимания. И не давала пригласить к себе доктора, утверждая, что лучше всего помогут вылечиться настои и отвары самой княгини, которыми до сих пор успешно разрешались практически все хвори в их большом семействе.
Софья Долманова: Ближе к Рождеству в Петербурге резко усилился мороз, а чуть позже к нему прибавились еще и сильные метели, отчего раненое колено Дениса Брониславовича, всегда плохо сносившее от погоды подобные резкие перемены, вновь напомнило о себе. Стараясь не портить праздник родным, барон крепился и держался, но боль только усиливалась, изрядно отравляя жизнь своему владельцу и влияя на его настроение, несмотря на титанические усилия не показывать виду, что, конечно, первой в доме заметила Сонечка. Разведав о причинах мужнина расстройства, она без лишних разговоров немедленно позвала к барону своего кузена. И тот, действительно, на удивление легко совладал с проклятым суставом, заставив боль затихнуть так быстро, что Долманов, еще не веря своему счастью, даже заявил, что желает отныне ежедневных визитов Жоржа, который настолько легко сумел сделать то, с чем не совладали ни прежние доктора, ни воды, ни целебные грязи, компрессами с которыми лечили его несколько лет тому назад в Карлсбаде. Заявил, конечно, в шутку, однако Комаровский, похоже, воспринял эту просьбу всерьез и с тех пор, в самом деле, навещал его если не каждый день, то через два на третий – точно. Приехал он и на другой день после Рождества, привезя с собой целый ворох подарков для младших Долмановых, не забыв при этом и любимой кузины Софи, и самого милейшего барона. Софья Аркадьевна, впрочем, тоже приготовила подарок – украшенный изящной вышивкой футляр для часов. А от крошки Вероники дядя Жорж получил красивую акварель. Далее, в самый канун нового года, занятые балами и праздничными маскарадами, они не виделись. Вновь Жорж приехал навестить своего пациента уже в первые дни января, обнаружив того веселым, бодрым и довольным жизнью, ибо колено не болело настолько, что по рассказам Софи, позволило Денису Брониславовичу даже пригласить жену на пару туров вальса на одном из новогодних балов. Теперь праздничная суета резко пошла на убыль, и жизнь вновь входила в привычное, спокойное русло. После обеда барон уговорил Комаровского сыграть с ним разок в карты. И, как часто бывает, затем последовал второй и третий круг. Пока шла игра, Соня сидела у камина в кресле и перелистывала первую часть изданной в Париже книги месье Сулье «Les mémoires du diable», которую к Рождеству преподнес ей супруг. При этом, разумеется, не забывала периодически украдкой приглядывать за мужчинами. В особенности за мужем, желая не пропустить нужный момент, когда надо будет решительно пресечь его терзания. Между тем, усы барона с каждой новой приходящей картой, казалось, все сильнее топорщились и подергивались из стороны в сторону, как у зайца, который учуял лису. Когда же к этому несомненному признаку тревоги прибавилось еще и сердитое сопение потревоженного в берлоге медведя, Софья Аркадьевна неспешно оставила свою книгу, заложив страницы закладкой, сняла с носа маленькие очки и встала. Подойдя к мужу в тот момент, когда он с расстройства смял веер своих карт и швырнул их на стол, она поспешила обвить руками его шею и прижаться щекой к его щеке. - Нет, Софьюшка, честное слово! Но право, если бы Игорь Владиславович не был твоим кузеном, я бы точно решил, что он шулер! Ну как так?! Шесть раз подряд! Шесть раз продуть без всякого шанса на победу! - И что за беда?! Вспомни лучше пословицу – не повезло в картах, повезет в любви! – усмехнулась баронесса, целуя супруга сперва в одну щеку, затем в другую, отчего он сразу перестал пыхтеть и поглядел на Комаровского с некоторым ликованием. - А ведь и вправду! Мне и верно, везет. А вот вам, Игорь Владиславович, определенно карты пора бросать и искать даму по сердцу! Отмахнувшись от этого сомнительного, как он с иронией заметил, счастья, Комаровский откинулся на спинку стула, с удовольствием наблюдая за семейной идиллией кузины. Впрочем, Соня, встретившаяся с кузеном в тот момент случайно взглядом, могла бы затем точно поклясться, что успела заметить в его глазах отблеск затаенной грусти. За эти недели она, кстати, многое успела выведать у Жоржа – гораздо больше, чем рассказала Ксения. Точнее, теперь Софи точно знала то, о чем подруга умышленно умолчала. Впрочем, Софи тоже было, что скрывать от Комаровского, которому она так и не призналась, что рассказала княжне обо всех его личных тайнах. Хотя, возможно, он теперь не слишком бы и на нее за это и рассердился. В любом случае, то, что Софи видела теперь со всех сторон, казалось ей максимальным проявлением слепоты и глухоты двух предельно гордых упрямцев. И она уже давно думала над тем, как побыстрее решить эту проблему. Меж тем, на камине звякнули часы, и барон встрепенулся, доставая из кармана нового теплого жилета, сшитого супругой, свой золотой Breguet, сверившись со стрелками которого, извинился и сказал, что пришло время вечерних сказок для близнецов и Ники. Уже закрывая за собой дверь, он, правда, попросил Игоря Владиславовича не спешить отправляться домой, пояснив, что как только закончит на сегодня с ролью сказочника, вернется пить кофе с ликером. И ему нужна хорошая компания. - А знаешь, он ведь уже с целый том этих сказок насочинял. Я даже предложила их записать, а сама бы тогда сделала пару набросков для иллюстраций… Он очень занимательно рассказывает детям истории, - Софи села на место мужа, вскрыла его карты, чтобы своими глазами увидеть, насколько бедственным было его положение перед перерывом в игре. Среди карт достойной была лишь дама треф, которую женщина принялась вдруг вертеть в руках, внимательно рассматривая темноволосую красавицу. А затем, будто в задумчивости, стала отбивать такт ребром карты по столу, продолжая молчать. В конце концов, Жорж не выдержал и спросил, чем она так озабочена. - Ничем. Ну, или почти – ничем. Просто получила на днях письмо от Марии Львовны Ларионовой. И теперь не знаю, показать его тебе или нет? Жорж тихо кашлянул, а затем поинтересовался, почему он должен читать письмо, которое княгиня Ларионова прислала Софи. - Просто она упоминает в нем и о тебе. Точнее, хочет тебя видеть. С этими словами Соня извлекла из кармана сложенный вчетверо лист бумаги и протянула кузену. Тот развернул его не сразу, все еще пристально вглядываясь в лицо баронессы. Но она спокойно выдержала этот взгляд, не подав ему ни малейшего знака к тому, чтобы понять, что может содержаться в этом послании.
Игорь Комаровский: Письмо было длинным и начиналось, как водится с приветствий и пожеланий добра и счастья в новом году. Дальше следовал восторженный рассказ о прибавлении в семействе старшего сына княгини и расспросы о делах самих Долмановых. Все это Жорж читал по диагонали, почти не вникая в смысл написанного, до тех пор, пока взгляд не остановился на упоминании имени, которое враз заставило внимание снова полностью сконцентрироваться «...А вот Ксеничка наша, к несчастью, совсем расхворалась, - прочитал Комаровский, и почувствовал, как стремительно холодеет изнутри. – Еще после приезда из столицы мне сразу показалась нездоровой ее худоба и бледность. Теперь же, после бала у соседей, бедняжка и вовсе слегла с ужасным кашлем. Мы перепробовали уже все домашние средства – без результата. Но хуже всего то, она, упрямица, напрочь отказывается принять помощь докторов! Посему, дорогая баронесса, невольно и закрадывается в материнское сердце страшная и горькая мысль о том, что все это, упаси господь, и намеренно! Всячески гоню от себя эту думы, но она отказывается со мной откровенно говорить, потому предчувствие беды не оставляет меня, а невозможность помочь моей девочке денно и нощно мучает и не дает покоя. Вот если бы вы, ее лучшая подруга, были теперь рядом! Или если бы только было возможно упросить вашего кузена, уважаемого Игоря Владиславовича, который так помог мне весной, совершенно избавив от болей в суставах, осмотреть нашу Ксению, вылечить ее! Ведь я почти не сомневаюсь, что с его искусством врачевателя…» Бросив читать, Жорж поднял глаза на кузину, которая все это время не без интереса наблюдала за тем, как постепенно, проходя все стадии от простого любопытства до неподдельной тревоги, меняется выражение его лица. - И это для тебя не повод для тревоги, Софи?! – голос Комаровского дрогнул, но через мгновение ему удалось совладать с эмоциями, чтобы выговорить уже более спокойно. – Она действительно так плоха? Соня в ответ лишь пожала плечами, заметив, что княгиня, которая, как все матери на земле, волнуется за свое дитя, возможно, несколько и преувеличивает масштаб трагедии. Но вполне может статься, что все написанное ею и правда. И тогда без участия доктора действительно может случиться непоправимое. Потрясенный таким бесчувствием – Софи ведь не раз говорила, что княжна ее лучшая подруга! – Жорж некоторое время молчал, соображая, что делать. - Если княгиня желает видеть меня врачом своей дочери, я, конечно, не могу ей отказать, но… - снова запнувшись, Комаровский замолчал, вспомнив выражение глаз Ксении Константиновны в тот злосчастный день. Презрение, которое он прочитал в них. Ее едкий смех. То, как она прогнала его прочь… на миг прикрыв глаза, чтобы отогнать неприятное видение, он вздохнул и горько улыбнулся кузине. – Я не думаю, что сама княжна захочет принять мою помощь. Но это не важно. Софи, я нынче же найду лучшего специалиста и уже завтра отправлю его в Ларионовку. Софи в ответ лишь кивнула, забрала письмо и вновь уткнулась глазами в строчки, что-то внимательно читая. А потом вдруг задала Комаровскому вопрос, от которого у него вновь побежал по спине холодок: - А что, если она тоже умрет?– голос ее вновь звучал ровно, но в этом напускном равнодушии, равно как и в словечке «тоже», прибавленном будто бы невзначай, для Комаровского оказалось скрыто слишком много понятного лишь им двоим. Побледнев пуще прежнего, он посмотрел на кузину и тихо произнес: - Не говори так, Софи, прошу тебя! Это слишком жестоко и по отношению к твоей подруге, и ко мне.
Софья Долманова: Жорж был прав: напомнить ему про смерть сестры, и в самом деле, было жестоко. И в глубине души Софье Аркадьевне было стыдно. Тем более что на самом деле она точно знала, что с Ксенией все не так уж и плохо – об этом подруга писала ей сама, с иронией рассказывая об обстоятельствах своей простуды и о том, как маменька нынче носится над нею, словно над умирающей. Но цель, которую баронесса поставила перед собой, оправдывала даже такие негуманные средства. - Думаешь, жестоко? – сложив листок, Софья Аркадьевна спрятала его обратно в карман. - Знаешь, совсем недавно я перебирала свои старые дневники и нашла один, который начала вести сразу после замужества. Это был мой первый год в Петербурге. И среди первых записей есть упоминание визита княжны Ларионовой. Мы с ней тогда говорили о том, что есть любовь. Она тогда была влюблена в господина Арсеньева, ты, может быть, слышал об этом человеке… Впрочем, неправда. Она любила его всю жизнь. Он же этого почему-то не видел, а в тот момент в очередной раз увлекся другой дамой. И Ксения, решив, что раз уж я вышла замуж, то наверняка стала мудрой женщиной, решилась рассказать мне об этом и спросила совета, как поступить. Я ответила, что за любовь нужно бороться, а она в ответ заметила, что истинная любовь – не борьба. Она дарит мир и спокойствие душе. Тогда я не согласилась, а вот теперь понимаю. Теперь, когда уже знаю, что такое борьба и терзание из-за любви и о том, что ничего хорошего они не несут, - Софи облокотилась на стол, наклонилась к кузену, и понизила голос до шепота, глядя на него в упор, - Она терзалась слишком много, Жорж! И нынче я больше всего желаю, чтобы душа Ксении, наконец, обрела покой и мир! Но есть ли человек, который осмелиться ей в этом помочь?! Чтобы успокоиться и перевести дыхание, баронесса встала и отошла к камину. Стрелки часов передвинулись уже на двадцать минут, а это означало, что муж скоро вернется и у нее так много времени, чтобы убедить кузена ехать в Ларионовку немедля. Взяв в руки кочергу, она толкнула поленья в камине, заставив взметнуться вверх сотни огненных искр. Затем резко развернулась и чугунная решетка едва не рухнула от удара, которым баронесса выместила бушевавшие в душе эмоции. - Это же просто верх трусости, Жорж! Иногда мне кажется, что вы оба застыли в прошлом, и вам так уютно мучить себя этим застарелыми воспоминаниями, что вы намеренно не замечаете ничего происходящего вокруг! А если и замечаете, то упорно, обеими руками, стараетесь от себя оттолкнуть! Неужели ты до сих пор веришь, что женщина, которой ты безразличен, была бы способна броситься тебе на помощь, не раздумывая, что она губит тем свою репутацию?! Да что свою – всей своей семьи! Неужели ты настолько слеп, чтобы после этого явиться со своей нелепой благодарностью и унизительным по форме предложением?! Да не благодарность твоя, нужна Ксении, а любовь! Любовь, что принесет мир и покой ее сердцу, за которое ты так малодушно боишься даже немного побороться! Жорж смотрел на нее, не отрываясь и, кажется, ловил каждое слово. Никогда прежде он не видел ее такою, похожей на древнюю воительницу, которая потрясала зажатой в руке кочергой, точно копьем, готовая броситься в атаку и чуть ли не отколотить ею своего бестолкового кузена. Впрочем, приступ гнева Софьи Аркадьевны, как всегда, оказался непродолжителен и вскоре столь же внезапно сменился спокойствием, более для нее привычным. - Она больна, Жорж. И доктор ей действительно нужен. Но только один единственный – ты! Поэтому, я хочу, чтобы завтра же ты был в Ларионовке. Боишься один, я поеду с тобой. Она не посмеет прогнать тебя при мне.
полная версия страницы