Форум » В череде грядущих лет » Сердце не камень » Ответить
Сердце не камень
Ксения Ларионова: Время действия - ноябрь 1837 года и далее. Место действия - Санкт-Петербург. Участники - Ксения Ларионова, Игорь Комаровский.
Игорь Комаровский: Это «разумеется» развеселило Жоржа. Будто княжна заранее была уверена, что никому и в голову не придет позвать ее танцевать, а если кто и дерзнет, то получит непременный отказ, «разумеется, кроме брата». Впрочем, возможно, что все это лишь его личные домыслы, хотя и вызванные весьма своеобразной манерой Ксении Константиновны выражать свои мысли. К тому же, если быть честным, то и его собственный ангажемент был сформулирован довольно странно. Но как бы там ни было, своего он добился, и теперь оставалось лишь выбрать танец. Как оказалось, любой из возможных. - Что же, в таком случае, позвольте предположить, что полька или кадриль нам уже не по летам, Ксения Константиновна… - стоящая рядом с ними Александра издала фыркающий звук, явно силясь скрыть иронический смешок. Сообразив, что слова его могли показаться двусмысленным не только для нее, но и для Ксении Константиновны, Жорж поспешил смягчить сказанное улыбкой, надеясь, что княжна расценит их не как скрытое оскорбление, а лишь как дружеское подшучивание, - Как вам менуэт, сударыня? И, может быть, один из вальсов? Два других я уже танцую, разумеется, с сестрами. Сделанное намеренно в тон собственным словам княжны, последнее уточнение вызвало у нее закономерное любопытство. Потому дальше Комаровскому пришлось посвящать ее в генеалогию своего семейства. Объяснения были прерваны появлением подле них ватаги молодежи под предводительством именинника, явно желающих избавить юную барышню Ларионову от скучного общества «стариков». Удалившись на достаточное расстояние, Сережа спросил, о чем так увлеченно беседуют его дядя и Сашина тётушка. Девушка рассказала, что речь шла о приглашении на танец, который необходимо было непременно выбрать попроще и поспокойнее – «ибо возраст…» - Это дядя-то танцевать не умеет?! – Сережа смеялся, не имея возможности вздохнуть, - Да он просто изображает из себя серьезного и почтенного господина, а сам у Полянских на маскараде в феврале шуточный приз за исполнение самых сложных па получил! Если бы Комаровскому довелось услышать эту характеристику, он, верно, согласился бы, что неплохо танцует, но попросил бы поделить сказанное на два. Не будучи завсегдатаем балов и званых вечеров, он далеко не всегда пускал этот свой навык в ход. Разве что, желая представить себя в выгодном свете перед какой-нибудь заинтересовавшей его дамой. Последний раз так было с графиней Дюбре, женой французского посланника, вернувшейся на родину пару месяцев назад. Амурных же интересов в отношении княжны Ларионовой Жорж совершенно не питал, потому и необходимости изощряться перед нею в изяществе не видел. Спустя примерно полчаса после этого разговора распорядитель, наконец, объявил начало бала. И в большой зал, где только вдоль стен были расставлены стулья и кушетки для не желающих танцевать, устремились почти все гости, уподобляясь шумной морской волне с шапками белоснежной пены блондов, недавно вошедших в моду и украшавших почти все дамские платья. И если во время обеда юные модницы вели себя сдержанно под присмотром старших родственниц, то теперь настало их время, и каждая старалась показать себя с наиболее выигрышной стороны. Полонез Комаровский танцевал с госпожой Басмановой, как всегда эффектной и роковой, о чем он, конечно, не преминул ей сообщить. На что Аделаида Сергеевна с шутливым сожалением тотчас ответила, что со своими комплиментами Жорж, увы, опоздал, и сердце ее уже занято. Впрочем, если он проявит должную настойчивость, она, может быть, переменит свое мнение… Подобный иронический дух был почти всегда присущ их разговорам и всегда нравился обоим, так что Жорж отлично провел время в этом, на самом деле, довольно скучном и церемонном танце. После которого, передав Аду заботам ее следующего кавалера, присоединился к обществу княжны и князя Ларионовых, проведя остаток времени до начала менуэта в приятной с ними беседе.
Ксения Ларионова: Упоминание Комаровского о сестрах представило Ксении Константиновне отличный шанс удовлетворить терзавшее ее еще с прошлого лета любопытство и во всех подробностях расспросить, наконец, доктора обо всех членах его, как выяснилось, тоже отнюдь не маленькой, даже по ларионовским меркам, семьи. Чувствуя, что попался в собственные силки, а может, пытаясь загладить чувство неловкости, вызванное не самым деликатным образом высказанным пожеланием относительно выбора танца – княжна по доброте душевной сделала вид, что совершенно его не заметила, Игорь Владиславович покорно отвечал на все задаваемые вопросы. Впрочем, потом, кажется, и сам увлекся, и даже припомнил несколько забавных случаев из своего детства. Ксения в ответ рассказала что-то в подобном же духе о собственных братьях. Общаясь подобным образом, они немного позабыли о Сашеньке, которой все эти истории, наверняка, представлялись относящимися если не к временам царя Гороха, то явно к ним приближенным. Однако отойти прочь и поискать себе компании поинтереснее вежливая девочка не смела, покорно оставаясь рядом с взрослыми, увлеченно обсуждающими, как именно единственно верным способом следует играть в «казаки-разбойники» - так, как это делали у Ларионовых, или по правилам, что были приняты у Комаровских. Вспомнили о ней, да и о том, что нельзя так долго разговаривать на виду у всех, дабы не вызвать ненужных пересудов, Ксения Константиновна и доктор лишь тогда, когда подошедший к ним виновник сегодняшнего торжества попросил разрешения увести Сашеньку с собой. - Это ужасно! – тихонько рассмеялась Ксения, вновь обращаясь доктору, как только молодежь отошла на достаточное расстояние, чтобы не слышать ее слов. – Кажется, что в обществе друг друга мы с вами становимся похожи на двух глухарей на токовище – занятые своим, они не видят и не слышат ничего, что происходит вокруг! Объявление распорядителя о начале бала все же заставило их на некоторое время расстаться. Княжну увел за собой брат, а Игорь Владиславович пошел к своей даме. По мнению Ксении, полонез, больше походил на помпезную церемонию, чем танец. И потому особого удовольствия никогда ей не доставлял. Однако было бы настоящим кощунством сказать это вслух, глядя на Аделаиду Сергеевну и Комаровского. Они действительно танцевали полонез, и обоим явно нравилось то, что с ними происходит. Маршируя павлиньим шагом в разных направлениях по бальной зале под руку с Антоном, Ксения украдкой периодически поглядывала в их сторону, чувствуя, что была бы далеко не прочь оказаться теперь на месте блистательной Ады, которая, оказывается, была хороша не только в публичных дискуссиях, но также и в танцах. Равно как и ее партнер. Теперь Ксения отчетливо видела, что слова Комаровского о том, что он плохо танцует – всего лишь шутка, которой она не поняла. В своем же собственном мастерстве она была уверена гораздо меньше. Тем более, когда речь шла о таком танце как менуэт: княжна до сих пор не могла взять в толк, отчего Игорь Владиславович не выбрал что-нибудь более привычное на балах в последние тридцать лет? И еще – почему она на это согласилась, ведь было столько других свободных танцев, где можно было не бояться забыть последовательность па или куда именно в нужный момент девать руки. Однако теперь сожалеть обо всем этом было поздно. И потому, когда пришло время, и доктор с учтивым поклоном подал ей ладонь, Ксения лишь улыбнулась и с несколько обреченным видом пошла за ним следом туда, где уже выстраивались пары других оригиналов, предпочитающих современным танцам те, что были особенно популярные во времена их дедушек и бабушек.
Игорь Комаровский: Менуэт в доме Демидовых исполняли как дань памяти матушке Алексея Демьяновича, прославившейся тем, что однажды много лет назад, танцуя на балу в Аничковом дворце, она получила от самой императрицы Марии Федоровны похвалу за искусство и грацию. После чего, гордясь неимоверно своим достижением, возвела этот танец в своего рода ритуал, который никто не смел нарушать даже на самом маленьком домашнем балу. Именно это имела в виду Анастасия Владиславовна, когда посмеивалась над братом, поминая ему все тот же приз на маскараде и намекая, что Жорж отныне тоже непременно должен завести для себя что-то вроде подобного обычая. Комаровский отшучивался, что повторять чужих странностей не намерен, однако останется верным рыцарем демидовского менуэта, и будет танцевать его в честь Агриппины Павловны до конца дней своих. Как и следовало ожидать, большая часть представителей юного поколения танцоров от участия в старомодной забаве предпочли уклониться. Вот и Саша Ларионова, едва объявили менуэт, сразу же заняла место подле своих родителей. Зато к кругу танцующих присоединились люди взрослые и даже пожилые, лучше всех его помнившие. Предводительствовали здесь, впрочем, сами хозяева дома. А следом гордо шествовал именинник Сережа, на сей раз под руку барышней Юсуповой. Разговаривать во время танца было невозможно – одна вычурная фигура сменяла другую, пары то расходились, то сходились, но Игорю Владиславовичу все же удалось пояснить Ксении Константиновне все историю этого обычая дома Демидовых. - Теперь вы, конечно, подумаете, что все Комаровские, а также их ближайшая родня – чудаки и оригиналы? – ответить княжна не успела, вновь пришел момент разойтись в другие пары, но Жорж будто бы успел рассмотреть улыбку на ее губах. Впрочем, возможно, ей, как и остальным танцорам, было просто весело от общей путаницы, то и дело возникающей из-за того, что кто-то в очередной раз забыл последовательность смены позиций или какое-нибудь важное па. Менуэт не был единственным танцем, который Комаровский сегодня ангажировал у княжны. Расставшись после его окончания на некоторое время, они вновь должны были встретиться в одном из вальсов ближе к концу бала. Пока же, посматривая со стороны, как Жорж, не подозревающий, что стал объектом чьего-то пристального, хоть и незаметного внимания, то оживленно общается с другими гостями, то снова с кем-то танцует, Нина Васильевна уже не раз удивленно приподнимала брови, чтобы через некоторое время вынести доктору свой окончательный вердикт: - А этот доктор, оказывается, не так прост, как показался вначале! – заявила она, обращаясь к супругу, но достаточно громко, чтобы это могла слышать и сидящая рядом с ними невестка. - Да ну что ты, Нинок! Чем это он вдруг тебе кажется необычным? Что, Ксеня, ты тоже так думаешь?
Ксения Ларионова: Воспитанная, сколько себя помнила, в уважении к всевозможным обычаям и традициям в родном доме, Ксения старалась с пониманием относиться также к причудам, заведенным и в других семействах. Потому спокойно и внимательно – насколько это было возможно во время танца, выслушала пояснения Игоря Владиславовича относительно причин, по которым менуэт был так популярен в семье его родственников. Гораздо труднее было сохранять серьезный вид, выделывая все эти замысловатые и церемонные движения. Особенно, когда у тебя перед глазами кто-то постоянно что-то путает и делает не так, как нужно, словно все происходит не на обычном, взрослом, балу, а на детском, где собрались неопытные и неискушенные танцоры. Впрочем, к доктору Комаровскому это отношения не имело. В старинном менуэте он был столь же изящен, как и в недавней мазурке, которую танцевал, увы, не с княжной, а вновь с госпожой Басмановой. Чем, кажется, уже заставил большинство собравшихся в зале кумушек обратить на себя не только пристальное внимание, но и лорнеты, которые с интересом поблескивали в их сторону стеклами то из одного, то из другого угла залы. Ксене было любопытно так же, как и им. Мало того, от мысли, что у Игоря Владиславовича с Аделаидой Сергеевной могут быть отношения ближе, чем просто шапочное светское знакомство – вроде тех, что связывают, например, с доктором саму княжну, ей почему-то становилось обидно. И словно бы жаль, что приходится делить с кем-то его дружбу. Но мысль эта была недостойной, потому Ксения всячески старалась от нее избавиться. Что прекрасно получалось, когда Комаровский был рядом – в танце ли, или просто так, и оказывалось гораздо труднее, когда он составлял общество другим дамам, которым оно также явно было приятно, почему и отпускать его они не торопились. Вот и в данный момент Ксеня лишь делала вид, что ей вовсе нет дела до того, что Игорь Владиславович уже, наверное, с четверть часа оживленно беседует с баронессой Искрицкой. И та, верно, реагируя на какую-то очередную остроумную шутку, весело смеется, периодически касаясь накрахмаленной манжеты белоснежной сорочки собеседника краем своего сложенного веера. - Что? – рассеянно переспросила она у брата, с трудом отрываясь от привлекшего ее внимание зрелища и оборачиваясь к Антону Константиновичу, вынужденному тотчас повторить свой вопрос. – Необычным? Нет, скорее, просто очень интересным. И галантным кавалером, - откликнулась княжна задумчиво, заставляя брата и золовку украдкой обменяться короткими, но говорящими взглядами – подобной характеристики в адрес какого-либо мужчины от Ксени не слыхали уже лет шесть. – Пожалуй, даже слишком галантным, - прибавила она через минуту едва слышно, не в силах сдержать глубокий вздох.
Игорь Комаровский: Вальс, хоть уже давно перестал считаться вульгарным и неприличным, по-прежнему оставался волнующим танцем. То ли из-за близости партнеров, то ли из-за головокружительных па, заставляющих их забывать в нем обо всем окружающем мире. Потому, вероятно, и разговор, вновь завязавшийся поначалу между ним и Ксенией Константиновной вначале, вскоре быстро угас. Но, прекратив общаться словами, они ни на мгновение не переставали улыбаться и разговаривать взглядами, часто весьма лукавыми. Из-за чего Жорж, не выдержав, в конце концов заметил, что по выражению глаз княжны можно подумать, что она замыслила против него некое озорство… Когда все гости уже разъехались, Анастасия Владиславовна, еще накануне настоявшая, чтобы Комаровский переночевал у них после бала, заглянула в комнату брата. - Что у тебя с ней? – как обычно, без обиняков поинтересовалась она, имея в виду, разумеется, княжну Ларионову. - Ничего, - на всякий случай невозмутимо ответил Жорж, который этого не понял и теперь пытался сообразить, о ком вообще говорит сестра. Может, об Аде Басмановой? К ней Жорж, и правда, некогда питал определенные чувства, но вот уже долгие годы они остаются всего лишь друзьями. - Интересное «ничего»! – усмехнулась в ответ Анастасия. – Вначале настоял, чтобы я пригласила ее в гости, затем весь вечер уделял особое внимание. А как во время танцев на нее смотрел! И после этого еще смеешь утверждать, что ничего к ней не испытываешь? - Так ты это про Ксению Константиновну говорила?! – не сдержав искреннего удивления, почти воскликнул Комаровский, чем привел сестру в явное замешательство. - А про кого мне еще говорить? Разве я ошиблась? - Думаю, что ошиблась. Ксения Константиновна, она… - не зная, как подобрать нужное слово, чтобы определить, кто для него княжна Ларионова, Жорж ненадолго запнулся, - она близкая подруга Софи, и мне тоже – всего лишь друг. Тебе ли не знать, что я предпочитаю женщин совершенно другого типа. - Женщин другого типа ты предпочитаешь для отношений другого рода, - не стесняясь, заметила Анастасия Владиславовна, - А здесь, Жорж, поверь, у тебя интерес иной. Кстати, я тоже полагаю, что княжна могла бы стать тебе неплохой партией, даже несмотря на ее возраст. - Женой? Настя, опомнись. Твое вечное желание меня женить обращается в настоящую манию! Да я прямо сейчас мог бы назвать десяток причин, по которым это невозможно в принципе. Но ограничусь всего одной – княжна до сих пор скорбит по погибшему жениху, хотя и не носит официального траура. И к тому же, как писала Софи, дала что-то вроде негласного обета сохранить ему верность. Так что, даже если я вдруг и заинтересовался бы ею, думаю, шансы были бы невысоки. С глупцами и слепцами спорить бесполезно – если сами не видят, как им что-то докажешь? Потому и Анастасия Владиславовна лишь пожала плечами, а затем и вовсе вскоре сменила тему разговора. Комаровский был ей за то благодарен. Проведя в обществе друг друга еще некоторое время, они расстались на ночь. Но если в присутствии Насти Жорж и сумел сделать вид, что слова ее вовсе его не тронули, то оставшись наедине с собой, вновь невольно начал искать ответ на заданный ею вопрос – так кто же для него на самом деле Ксения Константиновна? Ведь отрицать то, что он всячески старался привлечь ее внимание, было глупо. Но явных причин, по которым он это делал, тоже не было видно. В конце концов, решив для себя, что так он просто исполняет обещание Софи позаботиться об ее подруге, все-таки успокоился и заснул. И во сне увидел чуть затуманенный взгляд серо-зеленых глаз. Кому он принадлежал – было непонятно, лица смотрящего Жорж не видел, но чувствовал в этом взгляде что-то очень знакомое и родное.
Ксения Ларионова: Наполненное чередой сменяющих друг друга событий, для Ксении в Петербурге время будто бы обрело особый, ускоренный ход. Примерно через три недели после приезда из имения, она как-то внезапно поняла, что уже больше не тяготится суетой большого города, как первые дни, а напротив, даже радуется открывающимся возможностям развлекаться и жить полной жизнью. Потому, вероятно, и бал у Демидовых, прежде, несомненно, сделавшийся бы предметом долгих воспоминаний, к которым то и дело возвращаешься вновь даже спустя длительное время, оказался для княжны всего лишь одним, пусть и приметным, событием среди прочих столичных приключений, которыми щедро наполнили ее жизнь в Петербурге многочисленные родственники, верные своему слову не дать Ксении заскучать. Однако про Игоря Владиславовича, она, конечно, думала довольно часто. Хоть и не виделась с ним воочию с самого дня бала. Вспоминала их разговоры, и, разумеется, те два танца… Впрочем, даже если бы не все это, забыть о докторе ей вряд ли позволила бы племянница Сашенька. Буквально на следующий день после пресловутых именин, вдруг выяснилось, что Игорь Владиславович произвел совершенно неизгладимое впечатление и на нее. Забрасывая тётушку, удивленную и немного озадаченную этаким напором, миллионом вопросов, касающихся его персоны, младшая княжна весьма досадовала, что на большую часть из них у Ксении Константиновны, увы, нет ответов – в конце концов, ничего особенно личного они с ним не обсуждали. - Но ведь это весьма странно, тётя, что вы провели столько времени вместе и совсем не узнали друг друга! – воскликнула она с обиженными видом, чем окончательно рассмешила княжну, позволившую себе после даже поделиться деталями этого забавного, на ее взгляд, разговора с Антоном Константиновичем. Дело происходило за поздним вечерним чаем, до которого брат и сестра Ларионовы были большие охотники – в отличие от Нины, предпочитавшей кофе и ранние отходы ко сну. - Вот вроде, и выглядит как взрослая девица, а умом – совсем еще ребенок. Помыслов своих скрывать не умеет совершенно, - усмехнулся в ответ князь. – С другой стороны, может, и хорошо, что не умеет, - задумчиво добавил он, рассеянно посматривая на языки пламени, танцующие над поленьями, сложенными внутри камина. Перед ним и стоял чайный столик, по сторонам которого уютно расположились в двух креслах собеседники. – Иногда мне даже кажется, что учить этому девочек не надо вовсе. Так вас, женщин, когда повзрослеете, хотя бы как-то еще можно было бы понять… Я ведь, признаться, когда давеча наблюдал вас у Демидовых вместе с Комаровским, грешным делом подумал, что доктор тебе нравится, - внезапно сменив тему, он повернулся к сестре. – А нынче ты говоришь о нем так отстраненно и спокойно, что я вновь ничего не понимаю… - А что же непонятного, братец?! – удивленно взглянула на него княжна, отставляя в сторону свою чашку. – Игорь Владиславович мне действительно нравится. В его обществе мне легко и интересно, с ним приятно разговаривать – совсем как с тобой! Но это не означает, что я испытываю к нему сердечную привязанность иного рода. Ты ведь ее имеешь в виду? - Да. И если тебе интересно мое мнение, то я считаю доктора весьма достойным мужчиной, так что был бы весьма рад, коли… - Мне, безусловно, интересно твое мнение, Антон, - спокойно улыбнулась княжна, мягко, но решительно прерывая несколько сбивчивый монолог князя. В обычно безмятежных серо-зеленых глазах ее в этот момент вдруг отчетливо зажегся предупреждающий огонек. При всей близости и взаимной привязанности, чрезмерно откровенничать о личном у Ларионовых не было принято даже в тесном родственном кругу. Князь знал это не хуже младшей сестры, потому и чувствовал неловкость. – Однако поверь, порадовать тебя мне пока нечем. Игорь Владиславович просто мой добрый приятель. А почему для меня невозможно иное, тебе объяснять, надеюсь, не надо. - Не надо, - эхом откликнулся Антон Константинович. – Но, Ксеня, черт возьми, это же совершенно естественно! Ты молодая женщина и не должна всю свою жизнь потратить на тоску по несбывшемуся… Это, конечно же, не мое дело… - Не твое, - тихо проговорила Ксения, глядя прямо перед собой. Кажется, впервые в жизни она не беспокоилась о том, что сказанное ею может быть воспринято собеседником как прямая резкость. Но она ведь, и правда, рассердилась на Антона, который своей неловкой попыткой вызвать ее на откровенность, взял, да и разбередил начавшие затягиваться раны. И они тотчас напомнили о себе жгучим чувством вины за совершенное предательство, пусть и не умышленное, но от этого не менее постыдное. Неужели брат прав и она действительно начинает забывать Митю?! Неужели для этого оказалось достаточно лишь пары-тройки недель, заполненных под завязку развлечениями? Все последующие дни Ксения провела дома, упорно отказываясь выезжать, сказавшись страдающей от необычайно упорной мигрени. Глядя на нее – бледную и молчаливую более обычного, впрочем, никто бы и не заподозрил обмана. Большую часть этого времени она проводила наедине с собой, в затененной комнате. Там она вновь пыталась вызвать привычные воспоминания, погрузиться в них, перебирая одно за другим, надеясь, что таким образом будет искуплено ее мимолетное легкомыслие, а совесть перестанет терзать душу острыми уколами стыда. Однако почему-то не находила уже утешения в прежде уютном коконе уединения и тихой печали, а напротив, ощущала себя только хуже. Прервалось ее добровольное затворничество столь же внезапно, как и началось – после того, как встревоженная столь длительным приступом Нина, явившись как-то поутру в ее спальню, решительно заявила, что намерена нынче же пригласить к ним доктора. – Да хоть того же Комаровского, раз уж о нем все такого высокого мнения! – Никого не нужно, умоляю! Мне уже гораздо лучше! – внезапно воскликнула «больная», резко сев в постели и испуганно глядя на ничего не понимающую невестку. И вечером, действительно, уже вышла в столовую ужинать. А еще через день даже согласилась посетить вместе с княгиней очередное заседание Человеколюбивого общества.
Татьяна Искрицкая: Заседание общества началось как обычно обсуждением дел на месяц, а именно – пошив двенадцати распашонок для приюта, визит к вдове Кречинской и подготовка к благотворительной лотерее. Именно для нее сейчас готовились скромные вещички, которые у создательниц затем купят их же мужья, братья или знакомые. Дамы сидели за маленькими круглыми столиками и занимались рукоделием: вышивали закладки для книг, кто-то делал чехольчики для зубочисток. Внимание Таты же более привлекала новенькая участница их собрания, которая раскладывала по корзинкам шелковые ленты, лоскутки и искусственные цветы. Рассеяно перебирая разноцветный бисер в своем блюдечке, она то и дело посматривала боковым зрением в ее сторону, пытаясь вспомнить, где прежде ее встречала. Глазеть непрерывно было невозможно, рискуя привлечь к себе излишнее внимание, поэтому баронесса изредка вновь прислушивалась к происходящему вокруг оживленному, но весьма нудному обсуждению, сама в нем участия, впрочем, не принимая. «Почему бы просто не попросить необходимой суммы у своих мужей или отцов на благое дело?» – с недоумением в который уже раз подумала она про себя и обратила взор на крестницу мужа, которую опекала, желая сделать барону приятное. И потому иногда вывозила девушку вместе с собой, избегая при этом общества ее шумной и вульгарной матери. Алина явно испытывала затруднение с выбором цветов шелковых лент для закладки. - Здесь будет хорошо смотреться голубая, и лучше – муаровый шелк, - тихо подсказала Тата, понимая, что Алина предназначает будущий лот своему крёстному и очень желает, чтобы он понравился. Тем временем обсуждение грядущих благодеяний, наконец, закончилось и графиня Р*, их сегодняшняя хозяйка, принялась заунывно читать отдельные стихи из «Духовных од» Державина. «Нет, это просто невыносимо и хорошо только для старух, которые и слышать уже не слышат, и дома от скуки умирают!» - Татьяна Борисовна не была противницей благотворительных обществ. Наоборот, слыла одной из первых, кто готов протянуть руку помощи нуждающимся. Столь разительный крен в милосердие случился с нею около трех лет назад, после одного значительного события в ее жизни, о котором знал лишь ее муж. Однако именно с тех пор, оставив свои эксцентрические выходки, Татьяна Борисовна весьма переменилась в поведении, сделавшись, наконец, добропорядочной супругой и матерью. А вскоре еще и познакомилась с человеком, который обратил ее внимание на проблемы обездоленных людей, проникнувшись которыми, баронесса перестала удовлетворяться привычным и понятным для большинства людей их круга представлением о милосердии: «собрать денег, а после кто-нибудь сделал за нас все остальное». Практические предложения, которые она, со всей присущей ее натуре страстностью, принялась было вносить на обсуждение, тонули в бессмысленных разговорах во время чаепитий с бисквитами. И тогда, объединившись с еще одной дамой, которую не устраивал подобный порядок вещей, госпожой Басмановой, Тата стала действовать сама и напрямую, посещая вместе с Аделаидой Сергеевной детские приюты и вдовьи дома. Впрочем, и заседания Человеколюбивого общества также изредка посещала. - А вы, Татьяна Борисовна, с нами в среду навестите мадам Кречинскую? – голос графини Р* вдруг из монотонного сделался требовательным. Тата поднялась со своего места, обошла кресло, в котором сидела, графиня, и остановилась у софы, где в одиночестве сидела дама, имя которой она припоминала все это время и вот теперь, наконец, поняла, кто она – княжна Ларионова! - Нет, мадам, в среду никак не смогу! – сказала она, обращаясь к графине, после чего, понизив голос, чтобы ее могла услышать только Ксения Константиновна, добавила: - Благотворительным визитом эти дамы называют приезд в дом старой и больной женщины огромной толпой, которую нужно прежде напоить чаем, да не просто, а еще и с закусками и сладостями. После ухода же ей оставят рубля три. До следующего набега, месяца через четыре… Я весь вечер пыталась вспомнить, где вас видела, сударыня. А теперь догадалась – на приеме у Демидовых. Тогда за обедом вы изрядно взбаламутили своим смелым вопросом все это застоявшееся болото. Мое имя Татьяна Искрицкая, - представилась баронесса и испросила разрешения присесть рядом. - Скажите, вы интересовались от праздного любопытства или действительно хотели бы принять участие в настоящем деле?
Ксения Ларионова: Уже примерно через четверть часа присутствия на заседании благотворительниц, Ксения поняла, что лучшего способа наказать себя за грехи – истинные или вымышленные, невозможно было бы и придумать. Тщетно пытаясь убедить себя, что все собравшиеся вокруг дамы хотят лишь добра своим подопечным, княжна никак не могла избавиться от ощущения присутствия внутри какого-то нелепого фарса, где все, кроме нее усердно исполняют раз и навсегда принятые роли. Причем делают это с явным удовольствием и ощущением собственной значимости, совершенно не понимая, насколько странно выглядят со стороны. Ибо нельзя же, в самом деле, всерьез полагать, что все эти благоглупости могут произноситься, а главное, планироваться на самом деле! Терпеливо распутывая комок цветного шелка для вышивки, который кто-то из дам вручил ей практически вместо приветствия, Ксения осторожно посматривала по сторонам, пытаясь понять, есть ли в салоне мадам Р., у которой на сей раз заседало почтенное собрание, еще хоть кто-то, кто может думать так же, как она. Или же все происходящее верно, а заблуждается сама Ксения, убежденная, что помогать нуждающимся следует совсем иначе? Вопрос, быть может, странный, но в последнее время княжна была уверена в собственных внутренних постулатах и принципах существенно меньше, чем обыкновенно. Поэтому искала всему внятного подтверждения. Однако лица присутствующих, включая и ее собственную невестку, были словно писаны одним и тем же не слишком разнообразным в изобразительных средствах художником и имели единое благостное выражение. Вне зависимости от возраста и внешних данных своих носительниц. Впрочем, возможно, в последнем Ксения и заблуждалась. В какой-то момент взгляд ее задержался на великолепном точеном профиле красавицы-баронессы Искрицкой, которую она сразу как сюда вошла, по близорукости и общей невнимательности своей, признаться, не разглядела. В отличие от праздника у Демидовых, на сей раз Татьяна Борисовна держалась нарочито скромно, почти незаметно, притулившись в углу комнаты рядом с совсем еще юной барышней, которая, однако, казалась слишком взрослой, чтобы быть ее дочерью. Девица усердно разбирала шелковые ленты, периодически обращаясь к дуэнье – сестре, тётушке? – за советом, но та явно думала о чем-то своем, лишь изредка «включаясь» в происходящее вокруг. В момент же наивысшего занудства – когда графиня Р. начала монотонно бубнить что-то из Державина, сосредоточенно водя пальцем по строчкам раскрытого томика, она и вовсе, кажется, элегантно подавила зевок. Когда же поняла, что Ксения, и сама готовая в тот момент уже сонно уронить на грудь внезапно потяжелевшую голову, и с трудом оторвавшая взгляд от своего мотка ниток, чтобы дать глазам отдых и поправить очки, это заметила, то совершенно не смутилась. А лишь едва заметно улыбнулась с видом заговорщицы и заставила тем княжну невольно улыбнуться в ответ. Еще одну улыбку – правда, на сей раз ироническую и понимающую, баронесса вызвала у Ксении своей язвительной репликой, произнесенной явно лишь для ее ушей после того, как графиня Р. спросила, поедет ли она к вдове Кречинской будущей средой. Собственно, о том же – что подобный визит более разорит, чем осчастливит несчастную, подумала и княжна. Но высказать это вслух, пусть даже и не для всех, все равно вряд ли решилась бы. - А я вас знаю, Татьяна Борисовна! – приветливо проговорила она, подвигаясь на диванчике, чтобы баронессе было удобнее присесть рядом с нею. – Не лично, нет. Но на балу у Демидовых мой брат указал мне на вас, как на одну из самых блестящих столичных дам. И я думаю, он нисколько не преувеличил. В том, что инициатором того разговора был вовсе не Антон, а она сама, Ксения предпочла умолчать. Благо, и баронесса не стала уточнять, отчего вдруг князю Ларионову пришло в голову заговорить о ней на балу, где присутствовали с десяток и других, не менее «блестящих столичных дам». - Нет, я вовсе не из праздности, поверьте! Но что конкретно вы имеете в виду, баронесса?
Татьяна Искрицкая: - Возможно, пару лет назад и была, - усмехнулась Татьяна Борисовна в ответ на комплимент княжны. Раньше он доставил бы ей куда больше удовольствия, но теперь баронессе было все равно, что говорят и думают о «блистательной Тате». - Я спросила оттого, что вы показались мне персоной смелой и неравнодушной. Все это, - она обвела присутствующих дам взглядом и продолжила еще тише, - сущая ерунда. Двенадцать распашонок, когда в городе сотни малышей без родительского попечения! Мадам Басманова, вместе с которой мы состоим в негласном комитете покровителей сирот, сделала в одиночку больше добра, чем все эти «попечительницы» вместе взятые. Я же лично чаще занимаюсь делами Мариинской больницы. Мой близкий друг – да вы его, кажется, тоже знаете – Игорь Владиславович Комаровский, иногда поручает мне незначительные дела, которые некогда исполнять ему или другим врачам, да и не их это заботы. Конечно, все это тоже лишь капля в море. Но уж куда лучше бессмысленных посиделок и пустых рассуждений. Потому я подумала, что, может, и вам они не слишком интересны. Но если я ошиблась, прошу, забудьте и не будем об этом более говорить. По глазам княжны, однако, было хорошо заметно, что она вовсе не считает слова собеседницы вздором, а напротив, весьма внимательно их слушает. Из чего Тата сделала вывод, что, не ошиблась, полагая, что в лице мадемуазель Ларионовой обретет еще одну преданную сообщницу в своих благих делах. Которые в большинстве своем были, впрочем, весьма прозаичны и не имели никакого романтического флера. Так, в самое ближайшее время она намеревалась исполнить просьбу доктора Комаровского о приобретении новых простыней для больницы. Конечно, это не означало, что баронесса сама отправится за необходимым количеством материала в лавку, где продают ткани. Но, заказав нужное количество через посыльного, она все-таки собиралась лично проследить за ее доставкой на место. А заодно при возможности обсудить с Комаровским вопрос устройства родильного отделения и то, как убедить женщин из бедных сословий перестать обращаться к неграмотным повитухам. - Рада, что вы со мной согласны. И еще рада, что не разучилась пока еще распознавать людей. Стало быть, вы не откажетесь принять участие в одном полезном мероприятии в будущую среду?.. Кстати, после посещения больницы, я намерена навестить и мадам Кречинскую. Только с иной, нежели у наших дам, целью. Пока баронесса секретничала с княжной, графиня Р*, явно стараясь чтобы та ее услышала, горько пеняла остальным гостьям на бессердечность мира, на угасающее стремление к жертвенности и бескорыстности. - Ах, то ли дело было еще лет двадцать назад! Тогда никто не задумывался и отдавался долгу без остатка. Девушки щипали корпий из своих бальных платьев! В лучших усадьбах устраивали госпиталя! А теперь?! - Теперь, слава Богу, не война с французами и бальные платья можно поберечь. А что касается госпиталей, Тамара Ивановна, я, кажется, еще на прошлом заседании предлагала… - Да полно вам, баронесса! Вы вечно шутите да глупости предлагает! Я ведь о серьезных делах говорить изволила. Продолжать спор было бессмысленно, и Тата лишь досадливо вздохнула и снова обратила все внимание на Ксению Константиновну.
Ксения Ларионова: Продолжать переговариваться с баронессой Искрицкой на виду у остальных дам, которые и без того уже изредка посматривали на мадемуазель Ларионову и ее собеседницу с немым укором во взорах, было невозможно. Поэтому княжна лишь едва заметно кивала, внимательно прислушиваясь к ее словам. «Мариинская больница… будущая среда…» - Я непременно буду, сударыня. Только давайте после еще дополнительно договоримся о встрече. Полагаю, мне будет странно явиться в Мариинскую больницу самой, без приглашения и вашего сопровождения – хотя бы на первый раз, - шепнула Ксения Татьяне Борисовне, и та ответила, что сегодня же вечером пришлет записку, где предложит место для предварительной встречи. После чего взяла из шкатулки, которую Ксеня держала на коленях, еще один моток шелка и принялась усердно распутывать его с довольной улыбкой на устах, периодически оставляя свое занятие ради очередной реплики, каждая из которых теперь виделась княжне исполненной лишь им обеим понятной иронии... - Ксеня, дорогая, ты не могла бы ненадолго подняться вместе со мной в мой кабинет? Мне нужно кое- что с тобой обсудить. Княжна, которую озадачил не столько сам факт, что Нина, вместе с которой они только что вернулись после заседания кружка благотворительниц, впервые заговорила с нею с того момента, как, раскланявшись с остальными присутствующими, они сели в экипаж и отправились домой, сколько интонация, это было сказано, удивленно обернулась. - Разумеется, лишь только сниму верхнюю одежду, - кивнула она и, действительно, спустя несколько минут уже вошла в комнату по соседству с будуаром, которую княгиня Ларионова называла своим кабинетом, хотя ни нормального стола, ни книг, ни чего-либо еще, что настраивало бы на рабочий лад хозяйку или посетителя, здесь почти не было. Один лишь легкомысленный маленький секретер с письменным прибором, а вокруг все те же кресла, диваны, зеркала, трюмо и полки, заставленные всевозможными безделушками. – Я тебя слушаю. - Нет, Ксения, это я бы очень хотела выслушать, о чем ты так долго и демонстративно игнорируя всех остальных, говорила с баронессой Искрицкой? - Прости, Нина, мне непонятен твой назидательный тон. Кажется, он более уместен в разговоре с Сашенькой, а у меня есть для этого собственная матушка… -… Которой теперь нет рядом, и потому в Петербурге ее замещаю – в некотором смысле – для тебя я. Как бы странно это не прозвучало. Удивленно приподняв брови, Ксения присела на край одного из диванов и с интересом воззрилась на невестку, ожидая, что та станет говорить дальше после столь интригующего вступления. - Ты, безусловно, не Сашенька, ты взрослая и не нуждаешься в моих советах, однако в глазах нашего общества ты, по-прежнему, незамужняя барышня, которой следует тщательно заботиться о собственной репутации, если она желает однажды найти себе достойного мужа. - Не уверена, что преследую в Петербурге именно эту цель, - иронически заметила Ксения, - а, впрочем, продолжай. Мне теперь, право, интересно, где именно я преступила черту приличий, принятых в «нашем обществе». - Ах, для чего ты ерничаешь, я ведь просто хочу помочь! – воскликнула Нина и, поднявшись из кресла, пересела к ней на диван. – Ты делаешь это ненамеренно, просто по неведению. Но люди этого знают и могут осудить… Вот как намедни на заседании у графини. Твой долгий разговор с баронессой Искрицкой… - А, так вот о ком речь?! Удивительная женщина эта Татьяна Борисовна. Я как раз хотела спросить, почему она не бывает у вас в доме, вы ведь, кажется, неплохо знакомы? - Ксеня, баронессу знает весь Петербург! Пойми, ее забота об обездоленных вызывает всеобщее почтение, но еще несколько лет назад о ней много… говорили, - многозначительно прибавила княгиня после небольшой запинки. - И что ж, и в моей жизни был такой момент, если помнишь. - Ну что ты говоришь такое, это совсем другой случай! - А мне кажется, что слухи – и их обсуждение отвратительны во всех случаях. Еще раз прости меня, Нина, но этот разговор следует окончить. Я поняла, о чем ты меня предупредила и благодарна за заботу. Однако позволь решать самой, с кем мне водить знакомство, несмотря на то, что я «незамужняя барышня». С этими словами она встала и незамедлительно покинула кабинет, едва не столкнувшись на выходе с племянницей, то ли намеренно, то ли случайно оказавшейся в тот момент возле его дверей. В другой момент Ксения непременно поинтересовалась бы у нее на этот счет, однако теперь она была слишком сердита столь явным вмешательством Нины в ее жизнь. И потому, подгоняемая этим чувством, словно парусный фрегат штормовым ветром, буквально влетела к себе в комнату и тотчас же сама написала баронессе Искрицкой, еще раз выразив благодарность за оказанное доверие и надежду на тесное сотрудничество во всех делах, которые та посчитает необходимым с нею разделить.
Татьяна Искрицкая: К визиту госпожи Искрицкой в больнице готовились заранее и ждали ее. Потому встречать почетную гостью вышел один из докторов, выражая благодарность за визит и оказанную помощь. После обмена любезностями Татьяна Борисовна представила ему свою новую помощницу, а затем разговор сразу вновь перешел в деловое русло. - Всё получили сегодня, баронесса. И уже приняли. Эконом простыни и рубашки на склад определил. Все чистое и новое. - Чего их на складе держать? Менять надо и скорее. А старое настоятельно прошу вас без сожаления сжечь. - Помилуйте, Татьяна Борисовна, зачем же сразу жечь?! Еще, может, для чего и сгодится! Но баронесса настойчиво просила не экономить и не хранить даже тщательно выстиранные и выглаженные простыни. А если не хватит тех, что она доставила сегодня, то вовсе не сложно купить еще. - И проследите, друг любезный, чтобы на Сенную не переправили. А то ведь не из благих намерений, а ради наживы – могут! Покончив с насущными вопросами, баронесса провела Ксению Константиновну в свой личный «кабинет» - маленькую комнатушку, в которой стоял лишь круглый столик и два неглубоких кресла. - Тут я обычно и заседаю, - пояснила она, передавая княжне список, по которому дамы должны были в ближайшее время проверить хозяйственную книгу. Занятие это затянулось, и лишь когда в комнатку вошла старушка с подносом, на который были водружены серебряный кофейник и две чашки, Тата словно опомнилась. Открыв изящные эмалевые часики, прикрепленные к поясу на филигранном шатлене, она сокрушенно покачала головой. - Княжна, я вас совсем не щажу! Утомились, наверное, и вовсе не такое себе воображали, когда ехали сюда со мной? Ну ничего, сейчас выпьем кофе, и я вам покажу больницу. Прошу, не удивляйтесь, что я так внимательна к этим хозяйственным книгам – ведут их, порой, совершенно беспорядочно. Три месяца назад я даже вынуждена была пожаловаться на это Жоржу… Игорю Владиславовичу, - спешно поправилась она, замечая, как едва заметно переменилось выражение внимательных глаз княжны во ответ на подобную фамильярность, - И он сразу же сменил эконома. Но с тех пор, на всякий случай, я все равно предпочитаю не упускать полностью нити управления из своих рук.
Игорь Комаровский: К моменту приезда баронессы, Комаровский уже давным-давно был на работе, но о визите ее узнал далеко не сразу. День выдался напряженным с самого утра – три операции подряд. Две первых не слишком сложные, а вот последующая… Самое обидное, что ее можно было бы избежать. Пациентом был простой мужик, рабочий литейного завода, которому месяц тому назад придавило ногу упавшей на нее груженой вагонеткой. Заводской лекарь не усмотрел ничего серьезного, и отправил работать дальше, а нога, меж тем, продолжала болеть и пухнуть. А после и лихорадка присоединилась. Совсем измучившись, несчастный сунулся еще к какому-то лекарю, который рекомендовал компрессы и отвары трав, да лучше от этого не становилось. К Комаровскому мужик попал, когда ранка, на которую прежде никто и внимания не обращал, стала сильно гноиться, а сама нога – синеть, делая ампутацию неизбежной. Стонущего и еще не отошедшего от ударной дозы лауданума мужика – все, что Игорь Владиславович мог для него сделать, чтобы хотя бы не мучился во время самой операции, двое санитаров вынесли на простыне наружу из операционной комнаты, а следом за ним вышел и сам доктор. В ушах его по-прежнему отчетливо звучали жалобные вопросы больного, которыми тот не переставал мучить себя и Комаровского заодно даже сквозь опийный дурман: «Как же я без ноги-то, доктор?! На что сгожусь? Чем семью прокормлю?», - чуть ли не плакал тот, сокрушаясь, что с завода его теперь непременно попрут вон, а дома жена и трое деток голодать станут. Только чем он еще мог ему помочь?! И что мог сказать в ответ?! Что пуще дилетантов и самоучек в своей профессии ненавидит лишь беспросветную глупость мужиков и их рабскую привычку терпеть до последнего, а потом жалобно корить судьбу?! Или, может, то, что несмотря на понимание, невозможности сделать большего, все равно почему-то ненавидит и винит именно себя за это бессилие современной науки? Настроение было ни к черту… - Принимать сегодня никого больше не буду. Пусть Трофим принесет на веранду кофе, - отрывисто бросил доктор и только теперь, подняв глаза, заметил в конце коридора двух женщин. Одна из них была баронессой Искрицкой. Ее Жорж, несмотря ни на что, был увидеть даже рад, а вот присутствие второй посетительницы именно здесь и сейчас показалось ему совершенно неуместным. «А она-то здесь еще что забыла?!» – раздраженно думал он про себя, шагая навстречу дамам, и чувствуя, что не имеет ни сил, ни желания выступать в роли экскурсовода. Даже для нее. Для Ксении Константиновны Ларионовой, которая и стояла теперь немного позади Таты, как всегда, чуть смущенно улыбаясь. - Баронесса! Вы, верно, как всегда по делам? Рад встрече, - склонившись к ручке Таты, княжне он намеренно едва кивнул головой, интересуясь следом с едва прикрытым сарказмом: - А вы, сударыня, для чего нынче пожаловали в нашу обитель скорби? Любопытствовать изволите? Укоризненный и даже возмущенный взгляд баронессы, потрясенной таким вопиющим невежеством, однако, уже не мог остановить поток желчи, который накопился в душе Жоржа, готовый вот-вот выплеснуться наружу. И даже если потом он до конца дней будет раскаиваться в своих словах, сейчас ему хотелось раз и навсегда объяснить Ксении Константиновне, что ей совершенно незачем приходить сюда без крайней на то необходимости.
Ксения Ларионова: Цифры, счета, и прочая бухгалтерия никогда не были стихией Ксении Константиновны. Еще в детстве, в Институте, она влет запоминала самые заковыристые правила спряжения французских, немецких или английских глаголов, но довольно часто путалась в элементарных арифметических подсчетах. Им девочек учили, прежде всего, в свете того, что в будущем, сделавшись женами, они должны будут хотя бы иметь понятие о том, как вести финансовую сторону своего домашнего хозяйства. Однако замуж Ксеня до сих пор так и не вышла, а в Ларионовке всю бухгалтерию уверенно держала в руках, несмотря на преклонный возраст, маменька. Так что, не имея в этом ни опыта, ни выраженных способностей, княжна, сидя в предложенном ей кресле с раскрытым гроссбухом, который вручила ей Татьяна Борисовна, лишь тихонько вздыхала, досадуя на собственную никчемность. А еще с искренним благоговением периодически посматривала на баронессу, которая уже больше полутора часов кряду сосредоточенно водила остро заточенным карандашом по бесконечным столбцам «прихода» и «расхода», бесшумно шевеля губами и периодически отвлекаясь лишь на то, чтобы проверить, как сходятся между собой те или иные цифры. Их она быстро пересчитывала между собой на отдельном маленьком листке, лежащем под рукой рядом с бухгалтерской книгой, которую изучала сама. Пытка арифметикой закончилась для Ксени лишь тогда, когда в кабинет бесшумно вошла облаченная в черное вдовье платье сухонькая старушка с кофейным подносом. Татьяна Борисовна, наконец, оставила свое занятие и была так добра, что даже не рассердилась, когда Ксения честно призналась, что свою часть доверенной ей работы так толком и не выполнила. - Вы без сомнения правы относительно нитей управления, баронесса, – иронически усмехнулась она после этого, делая маленький, чтобы не обжечься, глоток крепчайшего черного кофе без молока и сахара – должно быть, госпожа Искрицкая любила именно такой. – Однако лучше будет, если в мои руки они не попадут. Иначе, боюсь, образуется такой узел, что сам Гордий умрет от зависти! Обещанная после кофе экскурсия оказалась весьма долгой и подробной. Татьяна Борисовна демонстрировала осведомленность не только в хозяйственных, но и в прочих делах клиники. А еще Ксеня просто не могла не заметить, что от баронессы без ума, должно быть, все местные мужчины-доктора. Ведь ни один из них, попадаясь навстречу в длинных коридорах и палатах, не прошел мимо хотя бы без мимолетной любезной улыбки в ее адрес – если уж не было времени и возможности остановиться хотя бы на минутку и переброситься парой фраз. Ксения при этом ощущала себя лишь бесплотной тенью, следующей за своей обладательницей, но была, честно сказать, даже рада такому раскладу. Повышенное внимание незнакомых людей всегда доставляло ей мучительную неловкость. А вот Татьяне Борисовне, кажется, было вполне привычно и даже приятно. Во всяком случае, никакого неудовольствия она не выказывала, принимая несущиеся со всех сторон комплименты в свой адрес с царственной непринужденностью. Было вообще трудно не заметить, насколько баронесса здесь «своя». И если Ксеня в чем-то ей сейчас и завидовала, если чего в будущей своей деятельности в этой больнице хотела достичь, то как раз именно вот этого самого уровня дружеской близости. Разумеется, не со всеми подряд. Но хотя бы с некоторыми из местных сотрудников. А может быть, даже и вовсе всего лишь с одним из них… На самом вернем этаже здания, куда Ксения с баронессой, в конце концов, добрались, располагались, по словам Татьяны Борисовны, операционные комнаты. «Поближе к Богу», - заметила баронесса с тонкой улыбкой, пояснив затем, что не сама это придумала, а лишь повторила слова Комаровского, который вычитал идею о таком расположении больничных помещений в одном из своих медицинских журналов, и она показалась ему разумной. Не из-за близости к Всевышнему, разумеется, а лишь потому, что по непонятной пока причине, так удается увеличить количество благоприятных исходов самых сложных операций. Впрочем, возможно, все дело просто в том, что наверх меньше ходят, стало быть, и грязи меньше с собой приносят. Вот и им тоже не стоит ходить дальше, ограничившись лишь беглым осмотром помещения от входной двери. Ксения не возражала, хотя было бы любопытно взглянуть подробнее. Почти так же, как и понять, почему Татьяна Борисовна, рассказывая обо всем этом, вновь ненароком назвала Игоря Владиславовича Жоржем… Они уже собирались уйти, когда одна из дальних дверей в конце коридора вдруг со скрипом распахнулась, и двое санитаров вынесли из операционной пациента в импровизированных носилках из простыни. С глухими стонами тот что-то причитал о собственной никчемности, но внимание Ксении быстро переключилась на вышедшего следом за носилками в коридор врача. Лица его с такого расстояния она не увидела бы при всем желании, однако это было и не нужно, чтобы понять, кто он. Игорь Владиславович заметил их с баронессой не сразу, все еще обмениваясь репликами с кем-то внутри покинутого им помещения. Но, заметив, быстро пошел навстречу. Так что вскоре княжна, наконец, смогла впервые лицезреть его не в атмосфере светского салона, а в привычной среде обитания. И это стало для нее, прямо сказать, не самым приятным сюрпризом. Нет, она, конечно же, не ждала, что Игорь Владиславович бросится к ней с любезностями и комплиментами – подобного, впрочем, не случалось с ними и прежде, но столь откровенного афронта в свой адрес княжна совершенно не ожидала. Потому невольно так и замерла на миг с глупо застывшей на губах улыбкой, прежде чем опомнилась, и смогла выдавить из себя тихое: - Отчего же сразу «любопытствовать», доктор? Помочь. Помнится, вы недавно говорили, что у женщин от природы получается выхаживать больных людей лучше всех, вот и я хотела бы попробовать в этом собственные силы. Если вы не возражаете.
Игорь Комаровский: «Возражаю! И еще как!» - тотчас мысленно воскликнул Комаровский, но не осмелился произнести это вслух перед Татой, которая, тем временем, продолжала гневно сверлить его своим кошачьим взглядом, явно намереваясь испепелить дотла, если Жорж продолжит и дальше в подобном духе говорить с княжной. И под этим мощным давлением Комаровский, действительно, несколько пришел в себя, решив впредь обдумывать всякое слово, которое собирается произнести. - Княжна, я человек, и мне тоже случается говорить глупости, - произнес он уже куда спокойнее, почему-то именно сейчас припоминая их разговор у Демидовых, где уверял Ксению Константиновну в собственном неисправимом фатализме. А теперь, от злости и бессилия исправить судьбу – на сей раз чужую, столь беспардонно на нее накинулся. Впрочем, была во всем этом и доля ее вины – не стоило провоцировать его именно теперь, пытаясь поймать на сказанном ранее слове. - К тому же, тогда я лишь повторял слова Императрицы, в то время как сам придерживаюсь противоположного мнения на этот счет. Уверен, что женщинам, а тем более – девицам, тут совсем не место… И вы, баронесса, к слову, всегда прекрасно это знали, - добавил он чуть мягче, но все равно довольно твердо, обращаясь уже к Татьяне Борисовне. Затем вновь посмотрел на княжну. – Стало быть, хотите быть полезной, Ксения Константиновна? Но вас ведь уже, вероятно, приобщили к канцелярским заботам, а чем еще вы можете нам здесь помочь? - Жорж…, - баронесса Искрицкая вскинула руку в предупреждающем жесте, желая заставить его замолчать, или, может, вступиться за княжну, но Комаровский не обратил на это внимания. - Или, может вы вообразили себя в роли самой Маргариты Михайловны?! Да только не приведи вас Бог увидеть и пережить того, что испытала эта святая женщина! Вновь распаляясь, Жорж совсем забыл, что их разговор происходит на виду практически у всей больницы. Опомнился, лишь когда на него, чуть не во весь коридор орущего на двух женщин, с опаской и удивлением покосился вышедший из операционной с ведром и шваброй в руках один из санитаров, все это время занимавшихся там уборкой. Осекшись, Комаровский резко замолчал. Молчали и баронесса с княжной. Однако Ксения Константиновна при этом еще и упорно смотрела на него, хотя на щеках ее пылали яркие пятна румянца – гнева или стыда, а может, того и другого разом, Жорж не знал. Но вынужден был неожиданно признаться себе, что сейчас, в эту самую минуту, княжна впервые в жизни кажется ему по-настоящему красивой. Впрочем, подумав об этом, Комаровский тотчас же себя и одернул: нашел время и место восхищаться глупой девицей, вообразившей себя подвижницей! Неожиданная и весьма коварная мысль проучить ее, раз и навсегда преподав суровый урок, родилась у него столь же внезапно, как и за минуту до этого – осознание привлекательности княжны. И на сей раз останавливать ее развитие Жорж совершенно не собирался. Обернувшись к дверям операционной, он затем вновь посмотрел на Ксению: - Впрочем, если все-таки настолько желаете, то что ж… Но начать придется с самых азов, вроде уборки больничных помещений. Именно с этого начинают здесь все, кто хочет осуществлять непосредственный уход за пациентами. А некоторые только этим и занимаются. Как, например, Мавра Ильинична, за которой и отправился сейчас вон тот человек, - кивнул он вслед прошедшему мимо них санитару. – Только готовы ли вы увидеть то, что приходится видеть им? Кровь и гной повсюду на полу, части человеческой плоти, окровавленные бинты и смрад? Надеясь как можно сильнее шокировать княжну, он намеренно несколько сгущал краски и с удовольствием отмечал, что слова его, кажется, производят нужное воздействие на ту, кому были адресованы. Румянец начал постепенно оставлять лицо Ксении Константиновны, а в глазах уже не было видно прежней решимости. - Поверьте мне на слово, княжна, вам бы там вовсе не понравилось. Потому лучше забудьте мою резкость и пойдемте уже вниз. Там вам будет куда комфортней. Сочтя, что добился необходимого эффекта, Комаровский прошел между женщинами и предложил руку баронессе Искрицкой. Та, немного помедлив, все-таки положила на нее свою ладонь и они вдвоем двинулись к лестнице. Ксения Константиновна, по мнению доктора, должна была последовать за ними следом. Но вместо этого до его слуха вдруг донесся стремительно удаляющийся прочь стук дамских каблучков. Удивленно оглянувшись, Жорж едва не выругался вслух, когда увидел, как княжна скрылась за приоткрытой дверью операционной.
Ксения Ларионова: Это было похоже на дурной сон. Обвинения – надуманные и совершенно нелогичные, как из рога изобилия одно за другим срывались с губ желчного незнакомца, холодно и иронично взиравшего на Ксению … так и хочется сказать, что «сверху вниз». Потому что рядом с ним в эту минуту княжна действительно чувствовала себя совсем маленькой и беззащитной, несмотря на то, что оба были практически одного роста – но вовсе этому не радовалась. Нет, было решительно невозможно признать, что милейший и бесконечно терпеливый собеседник, с которым Ксеня с удовольствием коротала вечера в Ларионовке летом, или обходительный и умелый кавалер, с которым она совсем недавно танцевала на балу – суть одна персона с несдержанным и неприятным господином в длинном, замаранном кровью переднике и рубахе с закатанными по локоть рукавами. «Точно мясник», - подумала Ксения, когда ее взгляд, неотрывно прикованный к лицу Комаровского, несмотря на глубокую обиду, очередной раз невольно соскользнул к его рукам, сложенным на груди, точно доктор неосознанно стремился от нее защититься. Княжна же, напротив, пропускала выпад за выпадом в этой непонятно зачем навязанной ей словесной дуэли. И в какой-то момент уже была готова прекратить ее известным всякой женщине безотказным приемом, обращающим в панику большинство сыновей Адама – а именно разрыдаться в голос. Чтобы затем сразу убежать прочь и никогда более не встречаться с обидчиком, запретив себе даже мысли о прощении, пусть после хоть все коленки себе сотрет, о нем умоляя. Интуитивно почувствовав в ней это колебание до предела натянутой внутренней струны, за Ксению попыталась было вступиться баронесса Искрицкая, но без толку. По всей вероятности, Комаровского по-настоящему «несло» и остановить его можно было только путем непосредственного физического воздействия, например, в виде безотказной отрезвляющей пощечины. Увы, княжна была для этого слишком деликатна и хорошо воспитана. Поэтому продолжала выслушивать оскорбительные реплики, что могло бы показаться слабостью. Однако на самом деле было признаком родового ларионовского упрямства – качества, проявляющегося у княжны крайне редко, но если уж до этого довести, то после ничем с выбранной дороги не сдвинуть. Так что с этой минуты Комаровский мог говорить и делать, что ему было угодно. Хотя, признаться откровенно, суровые описания хирургических будней княжну немного напугали – но не настолько, чтобы отказаться от задуманного. И после того, как доктор, наконец, завершил свою обвинительную речь и вынес ожидаемый приговор, чувствуя себя, должно быть, полностью довольным, Ксеня, с удивительным хладнокровием выждав, пока он расшаркается перед баронессой Искрицкой, вместо того, чтобы и далее привычно исполнять роль девочки для битья, внезапно повела себя иначе, чем от нее ожидали. Причем, ожидали не только Татьяна Борисовна и доктор. - Сударыня, вам сюда нельзя! – воскликнул, соскакивая с подоконника, притулившись на котором только что сосредоточенно строчил что-то в пристроенной прямо на коленях большой тетради – или журнале, совсем молодой доктор, должно быть, практикант, устремляясь затем к Ксении Константиновне и преграждая ей дорогу. – Вы заблудились, наверное? - Нет, меня прислал сюда доктор Комаровский, чтобы убирать операционную, - ответила княжна, чей взгляд, точно в соответствии с законом подлости, первым делом зацепился именно за медный таз под операционным столом, в котором… нет, с первого раза она в это просто не поверила, а вот со второго – убедилась окончательно, действительно лежала наполовину прикрытая куском окровавленной холстины человеческая нога. Не целая, конечно, а примерно половина, но от этого было, прямо сказать, ничуть не легче. Судорожно сглотнув и белея лицом, Ксения Константиновна поспешно перевела взор на противоположную стену, а доктор, между тем, быстро переглянулся с фельдшером, который меланхолично отмывал в другом тазу с водой от крови пилу и скальпели. - Лютует! – кивнул тот со вздохом. – Ты, милая, не серчай на него. День у доктора нонче трудный выдался, а ты, небось, под горячую руку-то и подвернулась! Чего тут убирать-то?! Уже и сами все вымыли-сложили. - В самом деле, сударыня, это совершенно лишнее. Игорь Владиславович, верно, просто неловко подшутил над вами, - улыбнулся любезный доктор, мягко, но настойчиво подхватывая Ксению под локоть. – Позвольте, я провожу вас вниз?.. Или же пойдемте лучше прямо в ординаторскую, чаю выпьем? У нас там и самовар горячий, и пироги с яблоками, – Ксения молча кивнула и, наконец, позволила увести себя прочь из этого жуткого места. В комнате, которую ее спутник обозначил странным словом «ординаторская», никого из других докторов не оказалось, зато на маленьком столике у стенки действительно стоял большой медный самовар, подле которого красовалось огромное блюдо с румяными пирогами. - Любите пироги? Я - очень! Но мне из-за фамилии положено, - вновь улыбнулся доктор, еще по дороге сюда представившийся княжне Николаем Ивановичем. – Матушка моя, как узнала, что я в Петербург по делам ненадолго приеду, так сама тотчас из Москвы примчалась, вот и балует теперь… А вы здесь новенькая? Прежде я вас не встречал? - Да, сегодня я тут впервые. Меня зовут Ксения Константиновна, княжна Ларионова. - Княжна! – с уважением в голосе кивнул Николай Иванович, – и тоже хотите помогать страждущим лично? Очень, очень похвально… А знаете, пожалуй, я вам все сам здесь покажу и даже кое-чему научу. Если дождетесь – у меня сегодня еще есть одно дело… через четверть часа примерно, - добавил он, взглянув на часы. - Профессор, больного подали, извольте подниматься в операционную! – словно по команде, в дверь ординаторской просунулась чья-то стриженная налысо голова. - Да-да, голубчик, спасибо. Уже иду. Только вы непременно дождитесь меня, Ксения Константиновна, - оставив на столе недопитый чай и дожевывая на ходу свой пирог, молодой человек стремительно вышел из комнаты, а потрясенная Ксения воскликнула, обращаясь к лысому: - Этот господин - профессор?! Да разве можно стать профессором в таком молодом возрасте? - Ну, это для других не можно, милая барышня, а вот Николай Иванович уже год, как в своем Дерпте кафедру возглавляет! И к нам сюда его Игорь Владиславович на консультации иногда приглашает - в особо запутанных случаях.
Игорь Комаровский: - Жорж, - пальцы Таты впились в руку Комаровского с такой силой, словно это она сама увидела перед собой лужу крови и ампутированную конечность. Именно это действие удержало доктора от порыва немедленно пойти следом за Ксенией Константиновной. - Вот дура! - прошипел он сквозь зубы вслед княжне и повернулся к баронессе. Та по-прежнему смотрела на него такими огромными глазами, будто была намерена через минуту упасть в обморок или того хуже – умереть от потрясения, - Скажи мне, Татьяна, почему все женщины столь упрямы и безрассудны? Впрочем, лучше молчи! Вновь взглянув в сторону операционной, Жорж прислушался, но как ни напрягался, ничего необычного не услышал. Ни женского вскрика, ни суеты. В конце концов, решив, что Ксения Константиновна, чтобы там сейчас с ней ни происходило, получила именно то, чего хотела сама, Комаровский устало вздохнул. Что толку идти сейчас, когда сказать что-либо разумное и доброе этой женщине у него все равно не выйдет? - Жорж, ты куда? – удивленно вскинула брови баронесса, когда он молча двинулся мимо нее к дверям, ведущим на лестницу, - Разве ты не заберешь ее оттуда? - Зачем? Пусть немного побудет, раз уж так туда стремилась. Ничего дурного с ней не приключится. А мне давно необходимо умыться и переодеться. Ты со мной? Тата кивнула и через несколько минут они вдвоем вошли в его кабинет, где у окна имелся небольшой умывальный столик с фарфоровыми умывальными тазом и кувшином, нежно-голубой узор которых куда больше подошел бы для девичьей светелки. Стянув с себя грязный фартук, он комом закинул его в угол, затем сдернул шейный платок и, распахнув на груди рубаху, потянулся было за кувшином. Но Тата оказалась более проворной. Первой взявшись за широкую белую ручку, она качнула головой, и жестом приказала Жоржу склониться над тазом, после чего сама стала поливать прохладной водой вначале на его руки, а после на шею и плечи. Эта простая процедура удивительным образом быстро помогла ему привести в порядок мысли и чувства, находившиеся в смятении с той самой минуты, как он увидел княжну возле своей операционной. Именно теперь стало окончательно ясно, как безобразно повел он себя с Ксенией Константиновной, в то время когда должен был похвалить ее и сказать спасибо за благое намерение, пусть оно безрассудно. А занятие, к которому она так стремилась, вовсе не подобает девице, да еще и из благородного сословия. В любом случае, было теперь совершенно непостижимо представить, как решился он нападать на нее со всеми этими нелепыми придирками и даже оскорблениями. Какое имел на это право? Определенно, стоило бросить все и немедля идти за ней, успокоить и попытаться извиниться еще там же, на месте. Ведь наверняка она обижена, напугана и ужасно чувствует себя после всего. А если еще при этом попала в операционную прежде, чем там хорошенько убрали после ампутации… Позволив воде с лица и волос немного стечь в таз, Жорж выпрямился и немедленно встретился глазами с Татьяной Борисовной, которая, вроде бы, уже тоже успокоилась и теперь с внимательным любопытством рассматривала его. «Словно энтомолог, изучающий образец прежде неизвестного ему насекомого», - отчего-то подумалось доктору. - Прости меня за все, Тата. Мне, правда, очень жаль. - Я тебя не виню. Должно быть, мне тоже не следовало вести Ксению Константиновну наверх. Но с нею ты действительно был ужасно груб, и потому должен просить прощения. Но прежде этого – увести, наконец, из операционной. - Вот сейчас и уведу, - буркнул в ответ Жорж, но прежде, чем идти за княжной, задержался у себя еще ненадолго: сменил рубашку, надел сюртук и стараниями баронессы, вновь повязал на шее шелковый платок. Когда же Комаровский вернулся в операционную, то обнаружил там лишь санитара, который за некоторое время до этого попадался ему на глаза, идущим вниз за водой. Ни Пирогова, который остался после операции сделать для себя кое-какие записи относительно ее хода, ни княжны Ларионовой на месте не оказалось. Рассудив, что Николай Иванович, верно, теперь сам где-нибудь приводит ее в чувство, Жорж вновь вышел в коридор. Где, постояв немного в раздумьях, решил, что происходить это может, пожалуй, только в ординаторской. Ну, а где еще, в конце концов? Впрочем, стоило там оказаться, как весь настрой жалеть и успокаивать княжну тотчас испарился. Она действительно была в ординаторской. Сидела за столом, пила чай и с удовольствием поглощала пироги под прибаутки одного из младших докторов, вскочившего на ноги с появлением Игоря Владиславовича. А он, в свою очередь, проводил его, внезапно вспомнившего про некое «неотложное дело», и бочком просочившегося между Комаровским и распахнутой им дверью вон из комнаты, долгим взглядом. Сделавшимся просто-таки суровым, когда юный наглец осмелился при этом еще и выразить Ксении Константиновне надежду на новую скорую встречу. - Вы продолжаете меня удивлять, - сказал Жорж, закрывая за ним дверь. Понять, в каком именно смысле он удивлен – приятно или не очень, по интонации сказанного было практически невозможно. И потому в комнате повисло напряженное молчание. Ксения смотрела на него исподлобья, будто ждала, на какую еще гадость он способен решиться. А Комаровский разглядывал княжну, силясь понять, что именно она сейчас испытывает. Впрочем, одно чувство было почти неоспоримо – его определенно ненавидели. Жорж вздохнул, прошел от двери, где все еще стоял, вглубь комнаты, а затем позволил себе сесть напротив Ксении Константиновны за стол, хотя разрешения или приглашения на это не получал. - Полагаю, уверены и теперь, что в нашем споре правы именно вы, а не я? - княжна попыталась возразить, но Жорж жестом прервал ее, - погодите, дайте мне высказаться. Обещаю сдержаться и не наговорить вам новых дерзостей… Поверьте, я глубоко сожалею о тех, которые успел сказать до этого, но все-таки по-прежнему остаюсь при своем мнении относительно вашего участия в делах клиники. Вы хотите быть полезной? Будьте! Помогайте Татьяне Борисовне – она очень много полезного делает и ей действительно нужна в этом товарка. Однако совершенно незачем при этом вмешиваться в сугубо медицинские вопросы. Для этого у нас достаточно специально обученных людей… Не верите мне, так подумайте хотя бы, что скажет ваш брат, когда узнает, где вы сегодня были!
Ксения Ларионова: - Да, так и говорит: «болить поперек». А я смотрю на него, как баран, и все понять не могу, что он в виду имеет – поперёк чего? И как вообще может что-то болеть вдоль или поперёк? - И как же ты все-таки догадался? - Да благо фельдшер местный подсказал, что речь идет о болях в пояснице, спас столичного эскулапа от позора можно сказать! – рассмеялся Ксенин собеседник, с удовольствием воздавая честь очередному пирожку, испеченному матушкой нового знакомого княжны, ожидая которого она и коротала теперь время в обществе Вани. Вернее, теперь, конечно, уже Ивана Андреевича Ропшина, дальнего своего кузена по линии матушки, который лишь минувшей весной получил диплом медицинского факультета в родной Москве, но начать работать и набираться опыта захотел непременно в столице, у «самого Комаровского». Выслушав на сей раз от кузена ставшую уже где-то привычной порцию восхищений талантом врачевания Игоря Владиславовича, которого здесь, похоже, обожествили еще при жизни, Ксения вначале едва сдержалась от язвительных комментариев на этот счет, удивившись вслух лишь тому, насколько тесен мир, если слухи о достижениях Комаровского дошли уже и до Первопрестольной. Но после, повеселела и успокоилась. Благодаря то ли действительно вкусным пирогам и чаю, то ли Ванькиному врожденному и хорошо известному всем в их большой семье веселому нраву и артистизму. С ним юноша вот уже скоро час, как в лицах и красках рассказывал кузине Ксении о своем первом опыте самостоятельной работы с пациентами, предпринятым по совету московского учителя, в Харьковском имении собственного отца. Кстати, Иван, в отличие от того же Комаровского, не высказал ни капли удивления, узнав, что Ксения решила поработать в их клинике, помогая больным и даже обрадовался, что теперь они, несомненно, будут чаще встречаться. Надеялась на это и сама Ксеня, для которой присутствие здесь таких людей, как баронесса Искрицкая, профессор Пирогов или тот же Ванька уже несколько уравновешивало на внутренних весах неприятное чувство от сегодняшней встречи с Игорем Владиславовичем. О, нет, из-за этого она вовсе не собиралась оставлять своих планов, но и забыть обиды все никак не могла, уже хотя бы потому, что не понимала, за что она была нанесена. Поэтому и повторное появление пред свои очи Игоря Владиславовича встретила без особенного энтузиазма, подспудно ожидая продолжения нападок. Особенно после того, как Ванька, подскочив со стула с резвостью своего игрушечного тёзки, стремительно ретировался прочь из ординаторской, малодушно оставляя их наедине. Ибо, по-видимому, не только уважал своего учителя, но и не меньше его побаивался. - Вы меня тоже, - сухо откликнулась княжна на замечание Комаровского, после того, как он, закрыв дверь ординаторской, без приглашения уселся за стол напротив нее, как и сам доктор, не слишком волнуясь о многозначительности своего высказывания. А затем, спустя длительную напряженную паузу, прибавила. – Я начинаю думать, что моральные словесные пинки и устрашение сотрудников грозными взглядами являются второй по важности частью вашей здешней работы после лечения пациентов, Игорь Владиславович. А может, даже и первой… Слушая ее, Комаровский молчал. По непроницаемому выражению его лица было трудно догадаться о чувствах, которые вызвали у него резкие слова Ксени. Но ей почему-то очень хотелось, чтобы они хотя бы немного задели его за живое. Когда же он, наконец, заговорил, княжна, которой опять не было дозволено вставить ни одного слова в пространный монолог, вновь ощутила, как ее сердце наполняется было уже совсем схлынувшей волной досады и желчи. - Но какой же смысл в сожалениях, если они не являются следствием раскаяния?! – воскликнула она, не в силах сдержать нервный смешок. – Я не понимаю, как это возможно одновременно: извиняться за дерзость и тут же оправдывать ее тем, что именно таково ваше мнение? И, пожалуйста, не пугайте меня братом. Во-первых, я не настолько зависима от его мнения, как – вполне вероятно – ваши собственные сестры от вашего. А во-вторых, вы плохо его знаете. Уверена, он поддержит меня, если узнает. Впрочем, узнать обо всем этом пока он может только от вас, Игорь Владиславович. В том случае, если вы захотите ему об этом поведать, разумеется.
Игорь Комаровский: «Вот, как вы, оказывается, еще можете! Ну, да и поделом тебе, Комаровский! Наперед думать будешь, прежде чем говорить…». Впрочем, как бы ни были огорчительны для доктора слова княжны, а еще больше – интонация, с которой она их произносила, внешне он по-прежнему сохранял невозмутимый вид. И, положив руку на стол, даже негромко выстукивал пальцами какой-то незамысловатый ритм, будто подчиняя этому простому действию свои мысли. - Сударыня, - это подчеркнуто вежливое, но отстраненное обращение Комаровский выбрал специально, как и то, что произнося его, смотрел прямо на Ксению, будто желал смутить ее. – Я извинялся за то, что высказывался довольно резко и тем обидел ваши чувства. Но от слов и мыслей своих отрекаться не намерен, так как у каждого своя правда, и если вы намерены… Договорить он не успел. В ординаторскую почти что ворвался Пирогов, который заметив Игоря Владиславовича, кивнул ему, но, почувствовав, что появился не вовремя, замешкался на пороге, не зная остаться или уйти. - Ничего, Игорь Владиславович, я позже зайду. Обещал просто княжне показать больницу и кое-что рассказать касательно деятельности нашей. Но если я мешаю вашей беседе… - Полно вам, Николай Иванович, не мешаете, - лицо Комаровского на секунду исказила гримаса, будто он только что целиком съел лимон и теперь мучается изжогой, но он совладал с собой и на этот раз. – Только полагаю, что вы покажете княжне больницу уже в следующий ее визит… Вы ведь, Ксения Константиновна, как я понимаю, тоже от своих слов и мыслей отрекаться не намерены? Стало быть, и радовать нас своими визитами сюда не прекратите? Что же, благословляю вас на добрые дела, только сделайте одолжение – не вертитесь больше под ногами! А сейчас, думаю, вам пора… Вы, Николай Иванович, дорогой, проводите-ка лучше нашу княжну к Татьяне Борисовне, коли вам это не трудно. Она, наверное, внизу там уже от волнения вся извелась. Прощайте, Ксения Константиновна, и передайте любезной Тате, что на днях я ее обязательно еще навещу. Не дожидаясь ничьего ответа, Комаровский встал из-за стола и покинул ординаторскую. Он словно бы уже наперед знал, что может услышать в ответ на свои слова от княжны, и уже это было ему неприятно. Оставаться на работе в таком нервном состоянии было тоже глупо – не ровен час еще на ком сорвется. Потому, предупредив коллег, Жорж захватил из своего кабинета трость и цилиндр и вышел на улицу. Ни одного извозчика поблизости не оказалось, однако решив, что это даже к лучшему, Игорь Владиславович пошел домой пешком. Благо, идти недалеко, а от прогулки на свежем воздухе ему непременно должно будет полегчать. Доходный дом на Пантелеймоновской улице, недалеко от одноименного моста, был возведен не так давно, и доктор квартировал там почти с первых дней. Ему нравилось, что выйдя из дома, он мог оказаться прямо на набережной, или же в любую минуту направиться гулять в Летний сад, и при этом здесь всегда было тихо и спокойно. Снимаемая квартира занимала все левую сторону дома на втором этаже и была весьма просторна, так что здесь у Комаровского имелись своя приемная и даже маленькая операционная, которой он почти не пользовался, но гордился тем, что она есть и обустроена по последнему слову медицины. Жил доктор открыто, часто принимал у себя гостей, которых неизменно поражал хлебосольством. Но большую часть времени все же проводил дома вместе со слугой Гаврилычем, который исполнял при нем должность камердинера, секретаря, иногда даже ассистента. Но при всем этом неизменно – хорошего товарища, хоть и являлся выходцем из простого люда. Впрочем, себя с Комаровским он держал неизменно почтительно и для окружающих даже частенько делал вид, что побаивается своего барина. Сегодня же, войдя домой, Игорь Владиславович застал его и вовсе в странной позе – на четвереньках у стола, да еще и с блюдцем. При появлении хозяина лицо Гаврилыча сразу переменилось и, будто смущаясь, он, заикаясь, поприветствовал его, но с пола при этом так и не поднялся, а лишь странным образом загородил проем стола. - Ты чего там дурака валяешь, Федор? - Не валяю там никого, - оправдывался камердинер, глядя на Жоржа честными глазами. И ровно в это же мгновение на Комаровского из-под стола вдруг зыркнули еще два карих глаза, а затем из тени явилась наружу лопоухая морда щенка неизвестного рода-племени. - Ты не серчай, барин, домой, вот, нынче с базара с провизией шёл, а он у дверей сидит, одинешенек. И взгляд такой жалостливый! Вот я и подумал что: может, оставим собачку себе, а, Игорь Владиславыч? Комаровский молчал, пытаясь сообразить, какой породы оказавшийся перед ним пёс, и вскоре окончательно уверился, что со временем «собачка» эта вырастет в порядочного волкодава. - Ну раз уж жену не хотите себе завести, давайте хоть скотинку-то оставим?! – в эту минуту Гаврилыч, порядочный великан ростом, выглядел абсолютным ребенком, а Комаровский - куда более скромных габаритов, суровым родителем, готовым отругать его за проказы. - Да что ж вы все сегодня, сговорились что ли?! Ну оставь, если хочешь, мне до того дела нет! Чаю побыстрее подай только! – раздраженно бросил он и развернулся, чтобы пойти к себе переодеться. Но тут же замер на месте и вновь медленно повернул голову назад, привлеченный звуком глухого удара, тут же выяснив, что это Федор, на радостях забывший, что над ним все еще нависает столешница, решил распрямиться и встать на ноги, да с размаху треснулся головой об тяжелую добротную доску. При этом, на сотрясшемся столе немедленно пошатнулась, а затем упала набок и покатилась ваза с цветами, орошая все вокруг водой. А маленькая псина, словно бы поняв, что судьба ее устроилась самым наилучшим образом, зашлась восторженным лаем и принялась скакать вокруг своего большого и косматого спасителя. - Черт знает что такое! И что за дурной день! - выругался доктор и, окончательно обессиленный, опустился на ближайший стул.
Ксения Ларионова: Отрекаться от задуманного Ксения Константиновна не собиралась в любом случае. Однако и Комаровский, даже если бы специально озаботился, не смог бы найти лучшего способа подстегнуть княжну идти к намеченной цели, чем тот, который невольно выбрал, подвергнув сомнению, пусть и завуалировано, ее решимость. Потому что именно теперь, вместе с продолжающими кипеть, точно адская смола под сковородками задетого самолюбия, обидой и непониманием, в сердце Ксении окончательно закалилась уверенность. Да, она приложит все силы, доказывая, что пришла сюда вовсе не затем, чтобы «вертеться под ногами»! А к Комаровскому даже больше и не обратится, если общение с нею – такая мука! Вывалил все это на ее голову доктор в становящейся уже привычной для Ксении манере, не дав ей сказать ни слова в свою защиту. После чего молча, не прощаясь, вышел из ординаторской. Оставшийся наедине с княжною Пирогов тотчас же вновь пустился в попытки сгладить неловкость момента и утешить ее. Однако Ксения быстро пресекла их: вежливо, с благодарностью, но и довольно решительно. - Это лишнее, - сказала она, отворачиваясь и опуская взгляд. – Не поверите, но я даже рада, что господин Комаровский открылся в своем истинном свете именно теперь, когда я еще толком не поняла… Сообразив, что произносит эти слова не мысленно, а вслух, Ксения осеклась и смущенно улыбнулась Николаю Ивановичу, который вновь попытался объяснить, что это просто был такой неудачный день, и назавтра Игорь Владиславович наверняка будет чувствовать себя очень виноватым за сегодняшнюю резкость. Потому они с княжной помирятся, а после и вовсе станут со смехом вспоминать все как недоразумение. - Не думаю, Николай Иванович. Это не недоразумение, а скорее урок для меня. Впрочем, урок хороший, - задумчиво откликнулась княжна и почти сразу после попросила проводить себя вниз, к ожидающей там баронессе Искрицкой, желая и сама уже поскорее завершить этот неприятный разговор. Следующие несколько дней Ксения воздерживалась от визитов в клинику, намеренно предоставив себе это время, чтобы полностью успокоиться и после уже вернуться туда без лишних эмоций. Любого рода – особенно тех, что касаются Игоря Владиславовича, коли им все-таки доведется снова встречаться. Вряд ли стоит ждать, что этого возможно избежать. Домашние отнеслись к внезапной утрате интереса к благотворительности на удивление спокойно. А Нина даже обрадовалась, уверенная, что в очередной раз доказала всем свою правоту. Антон же, когда спустя примерно неделю, за семейным ужином Ксеня все же объявила, что назавтра вновь отправится работать в госпиталь, взглянул на нее с интересом, но вслух мнения не высказал. Впрочем, ни брат, ни невестка по-настоящему не были информированы о будущем круге обязанностей княжны. Об этом она лично позаботилась заранее, когда попросила Тату при случае всюду упоминать, что Ксения помогает ей исключительно с ведением бумаг и прочими вопросами, напрямую медицины не касающимися. Собственно, поначалу это было недалеко от истины. Ксении Константиновне стоило большого труда и немалого упорства добиться, чтобы доктора, а особенно пациенты перестали воспринимать ее неким «инородным телом», по ошибке затесавшимся в налаженный механизм внутреннего больничного распорядка. Разумеется, ей помогали. Среди сотрудников клиники оказалось на удивление много любезных и неравнодушных людей. Через какое-то время Ксене даже стало казаться, что Комаровский действительно один из самых нелюдимых здешних докторов – настолько милы и терпеливы были остальные. Быстро убедившись, что княжна Ларионова – вовсе не еще одна из тех благородных барышень, что любят недолго поиграть в благое дело, они бескорыстно уделяли ей время, которого, как нетрудно догадаться, порой бывало совсем немного. Через месяц работы Ксения Константиновна вовсю участвовала не только в непосредственном уходе за больными, ей разрешали делать – хоть и не совсем официально – некоторые простейшие манипуляции. И даже пару раз доверили почетное право «ассистировать» – проще говоря, позволили всю операцию стоять рядом с хирургом и подавать ему необходимые инструменты. Как же она гордилась собой в этот момент! То, что звали его отнюдь не Игорем Владиславовичем, уточнять, вероятно, излишне… С ним же Ксения по-прежнему держалась довольно сухо, хотя и вежливо. Проделав странный кульбит от дружбы до обыкновенного неблизкого знакомства – той стадии, которую они удивительным образом избежали сразу после взаимного представления минувшим летом в Ларионовке, отношения их будто бы стабилизировались, застыли в некой точке. Но обоим, кажется, так было почему-то даже легче. Комаровский – впрочем, и прежде нечастый там гость, также перестал бывать в доме ее брата. Но спросить о причинах этого охлаждения отношений осмелилась у княжны лишь ее племянница – так и не получив, однако, вразумительного ответа. Ни Антон, который еще помнил резкую реакцию сестры на вопрос об отношениях с Комаровским, ни Нина, которой Жорж, как известно, не казался ровней для их семьи, ее своим любопытством не тревожили. Так что вскоре и сама Ксения почти убедила себя, что все прошло и полностью забыто, хотя и до сих пор не знала точно, каким словом это «все» следовало бы правильно называть…
Игорь Комаровский: «Ксения Константиновна то, Ксения Константиновна это… Княжна Ларионова такая и эдакая!..» - с тех пор как она появилась в больнице и занялась активной практикой, Комаровский слышал эти дифирамбы практически ежедневно и из каждого угла. И самое паршивое, что слова эти были совершенно справедливы! Не было никакого резона сомневаться ни в компетентных отзывах коллег, ни в восторженных и просто добрых словах пациентов, которые буквально хором твердили о «доброй барышне Ксении Константиновне», которая так много для них делает. Что говорить, если Жорж и сам уже не раз готов был поступиться своим упрямством и подойти к ней первым, чтобы извиниться! Да только что-то все время мешало. И чаще всего, как ни странно – сама княжна. После той их размолвки она настолько резко переменилась в своем отношении к нему, что Жорж порой просто не понимал, что делать дальше. Даже смотрела по-другому – не было больше той чудесной мягкости и манящей доброты во взгляде, которую он запомнил буквально с первой их встречи. Расстраивало ли это его? Жорж не мог сказать наверняка. Наверное, да. Но все же, не настолько, чтобы не быть в силах сдержать своего расстройства в ее присутствии. Пусть думает, что ему все равно – так лучше. Впрочем, виделись они теперь тоже не так уж часто. Истово исполняя просьбу доктора «не вертеться под ногами», Ксения, словно специально держалась от него в стороне. А случайно встречаясь в коридорах больницы, здоровалась вежливо, но официально. Однако пользы для клиники делала действительно много. И Комаровский охотно признавал это при других, но чаще всего – просил коллег не сообщать своего мнения Ксении Константиновне. Только вот видеть ее в их обществе доктору почему-то было неприятно… Особенно тех, кто моложе него самого. Отчего, не сдержавшись, Жорж иногда устраивал им саркастические выволочки на тему того, что негоже крутить амуры на рабочем месте, даже когда очень хочется. Ни в коем случае не признаваясь даже себе, что озабочен не столько моральным обликом коллег, сколько тем, что сам не может теперь уделять княжне столько внимания, сколько хотелось бы. Дошло до того, что он даже испытал нечто вроде облегчения, когда третьего дня Пирогов сообщил, что намерен вскоре ехать обратно к себе в Дерпт. Конечно, рассудком Комаровский жалел о скорой разлуке со своим коллегой и товарищем, в котором, к тому же видел огромный талант и потенциал добиться многого, помочь людям и даже, возможно, прославиться – из-за этого Жорж, даже несмотря на разницу в возрасте почти в десять лет, никогда не позволял себе называть Николая Ивановича по имени, как тот об этом его ни просил. Но сердцем все-таки постыдно радовался, наблюдая, как в последний день он складывает в ординаторской в свой саквояж немногочисленные вещи, который забирал с собой и сортирует сделанные за время работы в Петербурге записи. И ничего не мог с собой поделать. - Вот тут, в этой зеленой тетрадке, я сделал для вас копии своих заметок, Игорь Владиславович. Может, что-то пригодится, а нет – так нет. Еще я, кажется, обещал отчет по той полостной операции. Свои наблюдения и заметки по поводу наших с вами ошибок я уже сделал, только оформить должным образом не успел. Так что пришлю в письме и постараюсь не затягивать. Но там тоже дел накопилось, так что не сердитесь, коли долго не будет ответа. Выждав некоторую паузу, Комаровский, который до того неотрывно смотрел на кончики своих башмаков, вдруг встрепенулся и спросил Пирогова: - Вы так торопитесь уехать, Николай Иванович! Можно подумать, что вас тут ничего и не держит? - Не совсем понял, о чем вы, Игорь Владиславович, - прекратив перебирать бумаги, Пирогов удивленно взглянул на него. – Впрочем, нет. Наверное, кое-что все-таки держит, вы правы. Да и матушка постоянно сетует, что я так далеко от дома прочь сбежал... Но вам-то нет нужды объяснять, что меня туда влечет – тяга к познанию, перспективы! К Европе ближе, опять же… Вот наберусь достаточно опыта, возьму у них самое лучшее, тогда и вернусь насовсем домой, прививать, так сказать, свои познания на родной почве. - И это все? – несколько озадачено спросил Жорж. Конечно, он не рассчитывал получить откровенное признание, но отчего-то уже давно подозревал, что за те две недели, что княжна Ларионова провела практически под прямым патронажем Пирогова, между ними могли возникнуть и некие чувства... Уж очень с придыханием говорил о ней порой Николай Иванович. А сколько раз сам Жорж заставал их смеющимися и будто секретничающими, да к тому же, сразу смолкавшими при его появлении в поле зрения! Как тут не прийти в голову подобным мыслям? - Нет, почему же все? Еще я думаю, что со временем по-новому нужно будет организовывать обучение наших студентов. Практиковать нужно их чаще и смелее. - Но неужели вы только карьере своей и думаете? - Нет, конечно, нет. Но дом и семья – это для меня еще все настолько далекое и туманное! А вот вас, доктор, вас-то мы когда-нибудь женим?! Я бы непременно хотел увидеть вас семьянином! Едва не поперхнувшись, Комаровский воззрился на молодого профессора и тут же, против воли, залился краской. Выходит, он зря выдумал себе роман между Пироговым и Ксенией? - Вы меня простите, Игорь Владиславович, не в свое дело лезу – как мог, поверьте, эти недели сдерживался, но давно пора восстанавливать вам status quo в глазах Ксении Константиновны! Поговорите же с нею, наконец, что вам терять теперь?! - Действительно, долго держались! - криво усмехнулся в ответ Комаровский, по-прежнему чувствуя смущение от того, что неожиданно пришлось заговорить о собственных чувствах. – Полагаете, имеет смысл пытаться? Что ж, может быть… может быть, попробую как-нибудь, - с задумчивым видом протянул он тогда без особенной надежды на успех, впрочем. Но и дальше это чертово «как-нибудь» все никак для него не складывалось. В больнице княжна после отъезда Пирогова его и вовсе стала избегать, к брату ее он поехать не мог сам – для чего? На помощь пришло время года. Ноябрь близился к завершению, и из Италии, наконец, вернулась Софи со своим семейством. Обязательный визит к ней прошел без откровенных бесед, но зато с намеком, что через некоторое время баронесса намерена собрать у себя друзей. Нужно же всем им дать знать, что Долмановы уже вернулись в столицу!
полная версия страницы