Форум » В череде грядущих лет » Исцелить больного можно лишь с его согласия » Ответить
Исцелить больного можно лишь с его согласия
Игорь Комаровский: Время действия - май-июнь 1837 года Место действия - Санкт-Петербург, затем поместье Ларионовка Персонажи - Ксения Ларионова, Софья Долманова, Игорь Комаровский
Ответов - 21, стр:
1 2 All
Софья Долманова: Гости только что разъехались, и в гостиной еще царила та атмосфера, которая остается от большого скопления людей – будто они все еще незримо здесь присутствуют. Но в самой комнате было сейчас всего лишь двое, молодой мужчина сидел на кушетке, а баронесса Долманова только вошла, проводив гостей и отдав распоряжение слугам. - Как давно я с тобой не виделась! Соскучилась, - она села рядом с ним, протянула руки, которые он сжал в своих ладонях, и ласково улыбнулась. Несколько минут они тихо перебрасывались ничего незначащими фразами, пока в комнате не появилась няня в сопровождении двух малышей и гордо шествовавшей впереди всей процессии милой белокурой девчушки. Вероника, едва переступила порог, тут же бросилась на шею мужчине и только после столь горячего приветствия, повернулась к матери. Софья Аркадьевна в это время взяла на руки младшего из сыновей. - Дядя Жорж, мне очень-очень понравился твой подарок! - О, это правда! Три дня Клотильда сопровождала Николетту везде! – рассмеялась баронесса. Речь шла о прекрасной кукле, которую Жорж недавно прислал в подарок своей маленькой родственнице из Парижа. Жорж Комаровский был тем редким мужчиной, которого в любое время с радостью принимали в доме Долмановых, и которого рядом со своей женой спокойно и охотно терпел весьма ревнивый Денис Брониславович, более того – не опасаясь, мог доверить Софьюшку ему даже наедине. И это не было связано вовсе с тем, что Жорж являлся одним из ближайших ее родственников – кузеном по материнской линии. Просто для Долманова Комаровский был образцом порядочности и надежности. - Как можно столько работать? Ты хоть свет видишь иногда?
Игорь Комаровский: - Иногда вижу, вот и сегодня у тебя. Да только, я ведь все последние месяцы был в отъезде и здесь скопилось слишком много неотложных дел. Так что – винюсь, прошу у тебя прощения и обещаю исправиться и бывать у вас с Денисом Брониславовичем как можно чаще! – тут Ника снова вернулась к нему в объятия и, устроившись на коленях, важным тоном заявила, что это невозможно! - Вот как? - Конечно! Мы скоро уедем на все лето! И не в деревню! Мы едем в Палермо, а там мы встретимся с Ваней! – младший Долманов, который предался путешествиям, давно не был дома. Но с родными встречался, когда была возможность и для встреч этих выбирались не самые ближние края. Теперь же, в конце июня он ожидал их в Италии, куда должен был прибыть из Алжира. - О, я несчастный! Я буду лишен моего любимого общества! – театрально возводя руки ко лбу, принялся сокрушаться Комаровский, глядя на племянницу, а та с самым серьезным видом кивала ему и сочувственно гладила по щеке. - Ничего, дядя Жорж, мы вернемся к Рождеству.
Софья Долманова: - Мы едем втроем, Егор и Дмитрий отправятся к отцу в Андриановку. Кстати, я хотела просить тебя об одолжении, - но прежде чем заговорить о своей просьбе, мадам Долманова отослала детей спать, простившись с каждым и обещая скоро придти к ним в детскую, поцеловать на ночь. Вернувшись к кузену, она предложила ему чаю, а пока приготовлялся напиток, снова завела разговор о второстепенных вещах. И, как это рано или поздно случалось при встречах с женщинами его семьи, разговор вновь зашел о планах Комаровского на будущее. А именно – о желании завести семью. Обычно, в ответ на этот сакраментальный вопрос Жорж неизменно отшучивался одной и той же фразой: «У меня столько племянников и племянниц, что на своих детей меня уже не хватит». - Да-да,я знаю: ты старый и закоренелый холостяк!.. А графиня А* уже перестала тебя интересовать? Жаль, она была милой. Ну да не об этом. Ты ведь едешь на будущей неделе в Лидино? Не смог бы ты по дороге заехать к одной моей знакомой? До отъезда я никак не сумею с ней повидаться, а доверять кому-то иному подарок, что я приготовила для нее… К тому же, в последнем письме она говорила, что мать ее сильно мучается от болей в ногах, а деревенские доктора не в силах ей помочь. Зная характер Марии Львовны, я предполагаю, что именно твой талант врачевателя сможет оказать на нее благотворное влияние. В общем, не откажи мне в этой малости и сделай небольшой крюк в своем путешествии! Через два дня Комаровскому был прислан маленький сундучок, в котором лежали подарки для «Милой Ксении», а так же два письма – для мадемуазель Ларионовой и для сестры самого Жоржа, к которой он изначально и направлялся.
Ксения Ларионова: Прошло уже почти четыре года с тех пор, как Ксения абсолютно точно убедилась: общепринятая романтическая идиома о «разбитом сердце» - не более чем фигура речи. Даже обрушившись куда-то вниз после внезапно полученной дурной вести, оно не разбивается, а лишь становится маленьким камнем невиданной плотности, что, проходя через все тело, причиняет ему совершенно невиданную же боль. Но со временем боль все же стихает и не остается… ничего. Прошло уже четыре года с тех пор, как подрастающие племянники не смели просить Ксению прочитать им сказки – после того, как однажды им строго-настрого запретили это делать, объяснив, что это ее бесконечно расстроит. Ныне уже десятилетний Павлуша, помнится, принял это как данность. Да и двенадцатилетняя теперь Лидочка, уже вступающая в пору интереса к романтическим историям, особенно, если они носят характер трагедии, с гордостью ощущала свою сопричастность к некой тайне из мира взрослых, поэтому с благоговением следовала этому запрету. И лишь четырехлетняя малышка Ксения пока не понимала, в чем его причина и порой искренне обижалась на тетю. Прошло уже четыре года с тех пор, как не стало Мити. Но Ксения до сих пор помнила, казалось, каждое мгновение того дня, проведенного вместе, накануне его очередной неотложной поездки в Тейран. Или, может быть, придумала себе, что помнит, теперь уже не понять. Однако ей все еще не нужно было напрягать память, чтобы отчетливо увидеть перед собой, словно наяву: виновато склонив голову, Митя уверяет, что уж эта командировка на Восток совершенно определенно станет последней… Он никогда не обманывал ее прежде. Не обманул и на тот раз. Что случилось с караваном русской дипломатической миссии в окрестностях Гурзуфа тем осенним днем 1833 года, до конца выяснить так и не удалось. Было ли это простое ограбление, или, может быть, намеренно замаскированное под него нападение. Однако поисками ответов на этот вопрос никто всерьез, казалось, и не занимался – еще один громкий инцидент после пресловутого «тейранского», не был нужен ни одной из едва наладивших относительно мирные отношения сторон. Это без обиняков и сообщил своим самым близким женщинам – безутешно рыдающей, убитой горем жене и молчаливой, словно бы застывшей, младшей сестре, полковник Ларионов, привезший на родную землю, спустя два месяца после произошедшего, наглухо заколоченный гроб с телом своего шурина. - Поверьте, дорогие, даже при своих обширнейших связях в Военном министерстве и Третьем отделении, я не смог выяснить ровным счетом ничего, - удрученно объяснял он Тате и Ксении. – И это означает, что вряд ли кто-то сможет узнать больше. Сомневаться в словах Никиты не было резона – если князь Ларионов утверждал, что сделал все, что мог, большего действительно ни от кого ждать не приходилось. - Нужно жить дальше, Ксеня, - сказал он тогда еще. Прошло уже четыре года, как она исправно пыталась. Без лишних слез и возражений. Лишь единственный раз, спустя почти полгода после всего, сорвавшись в напугавшую всю семью ужасную истерику, окончившуюся десятидневной нервной горячкой, когда доктора всерьез опасались уже за собственную жизнь мадемуазель Ларионовой. И возникшую внезапно, когда Ксения дочитывала вслух по просьбе племянников очередную добрую сказку со счастливым концом… *** Один из первых, по-настоящему теплых дней в конце мая, как от веку и заведено в здешних краях, вовсе не стремился к завершению, несмотря на то, что старинные напольные часы в гостиной уже не раз намекали ему об этом своим хрипловатым боем, каждую четверть часа доносящимся из глубины дома на открытую летнюю веранду, где в этот момент собралась в своем малом составе вся семья Ларионовых. В малом – это потому что князь Ларионов-младший, с тех пор, как, наконец, вышел в отставку, обитавший в родительском поместье, нынешним летом решил вывезти всех своих чад и домочадцев в более теплые, чем славящиеся в это время весьма переменчивой погодой, окрестности Петербурга, края. А именно в Ниццу, где для молодой части княжеского семейства была арендована большая вилла, об устройстве которой уже не в первом письме из Франции с восторгом писала Ксении Тата, также в сотый раз сокрушаясь, что золовка отказалась поехать туда вместе со всеми, а ведь так настойчиво приглашали! О том, что осталась с родителями в Ларионовке этим летом, впрочем, как и прошлым, да и тем, что было до него, Ксения совсем не жалела. Напротив, ей нравились эти долгие спокойные дни, лишенные суеты и постоянной необходимости общения, какая бывает мучительна для замкнутых от природы людей, даже если слишком много и тесно приходится контактировать с теми, кто вообще-то тебе близок и дорог… Теперь же, всего лишь втроем, в большом доме за день можно было при желании и не встретиться. Но желания такого, впрочем, ни у кого не возникало. Встречались. Собирались и разговаривали. А то и просто молчали вместе – не мучительно, а легко и уютно. Совсем как теперь, когда собравшись на веранде в ожидании, пока слуги сервируют стол к ужину, занимались каждый своим любимым делом: князь Константин Павлович читал книгу, покуривая неизменную трубку, княгиня Мария Львовна дремала в плетеном кресле-качалке, в то время как дворовый мальчишка столь же лениво обмахивал ее цветастым шелковым опахалом на длинной ручке – давнем подарке Арсеньева, привезенном однажды из Персии. Княжна же Ксения Константиновна изволила вышивать тонким шелком по присланному две недели назад Соней Долмановой из Петербурга новому шаблону особенно модный нынешней весной узор для будущей праздничной скатерти. В последние месяцы ее отчего-то сильно увлекло это кропотливое занятие. И если бы так не уставали глаза, и без того не слишком зоркие, княжна вышивала бы дни напролет. Спокойную тишину, прерываемую лишь тихим шелестом листвы, да мерным поскрипыванием матушкиного кресла, почти не нарушило появление Гаврилы, отцовского камердинера и самого главного по статусу из всех домашних ларионовских слуг, пользующегося привилегией держаться с господами почти по-свойски – конечно, если дело не касалось каких-то важных семейных мероприятий. Вот и теперь, почти бесшумно возникнув на веранде, он также без лишних слов, просто почтительно склонившись, вручил князю визитную карточку, по которой удивленный нежданным визитом Константин Павлович вслух прочел имя гостя – Игорь Владиславович Комаровский. - Маша, Ксеня… да кто же он? Мне это имя незнакомо вовсе, - пожав плечами, глава семейства отложил в сторону трубку и книгу и взглянул поверх очков на дочь и жену. Последняя, приоткрыв глаза, тотчас, зевая, заверила, что также слышит про господина Комаровского впервые в жизни. И лишь Ксения Константиновна оказалась способна все разъяснить: - Да это ведь тот самый знаменитый доктор, кузен Сонечки! Он долгое время жил и работал во Франции, а теперь вот начал недавно практику в Петербурге… Мама, я как-то писала ей про то, что тебя сильно беспокоят суставы, и Соня пообещала попросить его при случае заглянуть к нам в Ларионовку. Но я сочла это всего лишь прожектом – из города ехать в такую даль… Кто же согласится? - Ну, видать, ошиблась ты, есть еще и такие доктора, что к больному в какую хочешь глушь поедут! – резонно возразил князь и, обернувшись к слуге, тотчас приказал проводить к ним дорогого гостя. – Да, и непременно вели там в столовой приготовить для него еще один прибор.
Игорь Комаровский: Дорога, ведущая к Царскому Селу, по весне радовала своими красотами любого путешественника, равно как спешившего по делам, так и неспешно едущего на отдых. Являвшая собой образец лучшего европейского путевого строения, она во времена правления Благословленного была украшена фонтанами с гранитными монументами разных форм. По обеим сторонам простирались бесконечные дали, а скупой, но столь милый русскому сердцу пейзаж в начале весны был похож на сказочные пейзажи с картин Рафаэля – кружевная зелень, тающая в легкой дымке. Но что ждало ее теперь? Указ императора Николая I о сооружении Царскосельской железной дороги был обнародован лишь пятнадцатого апреля минувшего года, а строительство, начавшееся первого мая, идет полным ходом. Комаровскому прежде уже доводилось путешествовать по железной дороге во Франции. И состав при этом был движим конной тягой. В России же желали следовать за англичанами, уже давно пользовавшими паровые двигатели. В столице обсуждали эту затею как со скептицизмом, так и с явным воодушевлением. Комаровский относил себя к людям науки, поэтому был рад такой затее, но одновременно с этим сейчас думал, что вот так неспешно ехать в коляске куда как приятнее, чем в грохочущем по железным рельсам вагоне. Наносить визит незнакомым людям, даже если это ближайшие знакомые твой кузины, казалось Игорю Владиславовичу несколько неуместным, особенно без предупреждения. Он не боялся, конечно, что его прогонят, но вот некоторую неловкость испытывал и особенно не знал, как преподнести Сонину просьбу проконсультировать княгиню Ларионову. Можно было бы устроить это через ее дочь. Рассказывая о своих знакомых, Софи весьма смутно описала ее образ, главное внимание уделив именно Марии Львовне. Потому, чтобы занять себя в дороге, Комаровский несколько раз пытался представить Ксению Константиновну. Он не сомневался, что это должна быть достойная женщина, иначе Софи просто не водила бы с ней знакомства, да еще и столь тесного. Но удивлялся, что сама кузина, обычно довольно точно характеризующая людей, на этот раз была весьма немногословна. В Ларионовку он прибыл под вечер, и когда ему отворили двери, сразу понял, что гостем будет явно нежеланным. По крайней мере, на лице слуги, принявшего его карточку и проводившего затем в комнату, где Жоржу предстояло ждать вердикта, отразилось явное удивление, любопытство и некоторая толика досады. Оставшись в маленькой гостиной комнате в одиночестве, он с усмешкой решил, что дворецкий князя Ларионова достоинством своим не уступает, а возможно, и превосходит своих собратьев из царского дворца, и, коротая ожидание, с удовольствием принялся рассматривать акварели на стенах. Слуга вернулся через несколько минут и важно провозгласил: - Константин Павлович приглашают вас на веранду! – проследовав за ним, Комаровский вскоре оказался перед обитателями усадьбы. Князь Ларионов, едва гость появился на пороге, поднялся ему навстречу, женщины же остались сидеть в креслах. Игорь Владиславович вежливо склонился перед хозяином, представившись лично, затем поздоровался с дамами, после чего, чуть виновато улыбнувшись, принялся объяснять цель своего визита. - Я нижайше прошу простить мое незваное появление в вашем доме, князь. Но моя кузина, баронесса Долманова, очень просила заехать. Она передала небольшую посылку для Ксении Константиновны, – с этими словами Комаровский впервые внимательно посмотрел на княжну. Отчего-то он воображал ее себе совершенно иной, а перед ним сидела весьма приятной наружности молодая женщина. Только вот взгляд ее казался будто бы зачарованным. - И письмо, которое к ней прилагается. Однако они остались у меня в коляске, поэтому позвольте распорядиться – пусть их принесут оттуда, а я не стану вас стеснять своим... Договорить Жоржу, впрочем, не дали, первым его прервал князь. - Полноте, будет вам извиняться! Мы тут в глуши совсем людей не видим, а уж от милейшей Софьи Аркадьевны мы гостям всегда рады. Мы вот ужинать садиться собираемся, так что и вас с нами хлеб-соль разделить просим. А уж после ужина в дорогу не отпустим! Прав ли я, сударыни милые? – тут же из своего кресла поднялась княгиня, которую Константин Павлович представил гостю. - Вот уж, что правда, то правда! Оставайтесь ужинать, а то ведь в дороге с утра, наверное? - Ксеня, попроси, чтобы принесли вещи господина Комаровского, тем более – там и для тебя интерес имеется.
Ксения Ларионова: О своем кузене Соня, действительно, не раз писала ей в самых превосходных тонах. И если бы достаточно хорошо не знала свою подругу, Ксеня даже начала бы подозревать в этом некий тайный умысел. Однако одним из главных достоинств Сони всегда была совершенная искренность. И Ксеня иногда даже немного завидовала ее умению так легко открываться навстречу миру, принимая свою жизнь с радостью и надеждой на лучшее. Сама Ксения с некоторых пор планов наперед старалась не строить и надежд не питать. Поэтому, верно, и не отнеслась всерьез к обещанию баронессы Долмановой непременно убедить своего замечательного родственника, во врачебный талант которого она свято верила, поехать к ним в деревню. Так что теперь ей было даже неловко перед господином Комаровским, хотя тот, конечно, об этом ни сном, ни духом и не догадывался. Отложив в сторону свое вышивание, Ксеня с интересом взирала на появившегося на веранде гостя, однако мало что видела, хотя тот стоял совсем недалеко – по привычке торопливо сдернув с носа очки, надеть их вновь при незнакомце княжна стеснялась, пряча уродливую металлическую оправу в складках своей юбки. Хоть и понимала, что это ужасно глупо, тем более, если господин Комаровский – доктор. Так что на данный момент кузен Сони представлялся Ксене всего лишь размытым образом, хотя и с весьма приятным, довольно низким тембром голоса. - Хорошо, папа, непременно. Мне и самой любопытно, что Соня прислала, – улыбнулась она, поднимаясь с места, чтобы исполнить просьбу родителя и совершенно забывая при этом про припрятанные очки, которые, бесшумно соскользнув на пол, тотчас же пали невинной жертвой традиционной рассеянности своей обладательницы. Заслышав под каблуком характерный треск раздавленного стекла, Ксения замерла на месте и мысленно обругала себя самыми последними – конечно, из известных приличной даме – ругательствами. Но если бы этим можно было спасти положение! - Ксеня! Ты как всегда! – всплеснула руками матушка, когда произошедшее стало очевидно не только самой мадемуазель Ларионовой, но и окружающим. – Что же теперь делать? Вряд ли даже в Царском мы найдем такого хорошего окулиста, как доктор Шрайбер. А когда еще будешь в Петербурге! «Могла бы и не говорить!» - с досадой подумала Ксения, печально вздыхая по поводу того, что с вышиванием, а самое обидное – с чтением теперь, действительно, будет совсем туго. Между тем, господин Комаровский уже успел проявить галантность. Подняв с пола безнадежно погибшие очки, он протягивал их ей, подойдя чуть ближе. И с этого расстояния мадемуазель Ларионова, наконец-то, смогла хотя бы немного рассмотреть его лицо: оно показалось ей добрым, а улыбка на губах – сочувственной. - Со мной, и в самом деле, вечно что-то происходит, господин Комаровский. Лучше бы вам держаться от меня на расстоянии, - с горьковатой иронией усмехнулась она и вновь смущенно опустила глаза.
Игорь Комаровский: - Не думаю, что из-за этого стоит огорчаться, - резонно заметил Константин Павлович, от которого не укрылась испытанное дочерью замешательство, - Если написать доктору в Петербург и попросить прислать новые очки, вряд ли он откажет. А займет это лишь некоторое время, которое Ксене придется коротать не за вышиванием. Сама княжна не произнесла ни слова. И лишь плотно сжатые губы подсказали Жоржу, что ей бы вовсе не хотелось привлекать внимание к этому незначительному инциденту, который ее матерью был возведен в категорию чрезвычайного происшествия. Но делать было нечего. Потому, желая помочь Ксении Константиновне быстрее поставить точку, переходя к более отвлеченным темам, Комаровский поднял злосчастные очки, с улыбкой протягивая их даме. Но ее ответ, в котором звучало почти страдание, невольно заставил его усомниться в правильности своего поступка. - Ох, ну полно тебе, Ксеня! Иди, лучше, распорядись, чтобы ужин подавали, и вещи доктора перенесли в боковую комнату. А вы, Игорь Владиславович, наверное, желали бы перед ужином освежиться? Лично проводив Комаровского в отведенную ему комнату, князь Константин Павлович передал его в руки своему камердинеру. Сюда же вскоре принесли таз для умывания и кувшин теплой воды, а еще Сонину посылку и саквояж с личными вещами Жоржа. И далее, приводя себя в порядок, он постоянно мысленно возвращался к странному поведению Ксении Константиновны. Причем, более всего его внимание занимали последние слова княжны и интонация, с которой они были произнесены – будто та и впрямь верила, что приносит несчастья. Размышляя, с чего бы это, Жорж вновь пожалел, что Соня была так скупа на слова, рассказывая о подруге, а сам он не проявил к этому достаточного любопытства. Покончив с туалетом, Комаровский вновь направился вниз, уже знакомой дорогой, прихватив с собою сундучок от Сони. В гостиной его встретила одна Ксения Константиновна – родители ее пока отсутствовали. И Комаровскому это показалось большой удачей. - Вот, в целости и сохранности передаю вам подарок. И письмо, - ожидая, пока княжна откроет посылку и рассмотрит ее содержимое, Жорж обдумывал, как лучше перейти ко второй части Сониного поручения, - Кузина просила меня и еще кое о чем. Возможно, вам покажется странным, что мы это обсуждали, но она рассказала мне о состоянии здоровья вашей матушки, будучи убежденной, что я могу ей помочь. Конечно, я не волшебник, но если это будет уместно, то, думаю, мог бы попытаться.
Ксения Ларионова: Письмо от Сони оказалось более похожим на записку. В ней баронесса вначале кратко рассказывала о последних столичных новостях из жизни общих знакомых, а затем, гораздо подробнее, о том, как протекают сборы их семейства в Италию. Как много это теперь занимает ее времени, как тревожит грядущее расставание с младшими мальчиками, которых прежде еще не случалось оставлять так надолго. Однако и везти их в такую даль – только мучить, потому что Софи до сих пор с содроганием вспоминает поездку с совсем еще крошечной тогда Никой в Карлсбад, а ведь это куда ближе, чем Палермо! Далее следовали обычные поклоны и приветы родителям, а также шутливая просьба попытаться не напугать ее дорогого кузена традиционным ларионовским хлебосольством. Последнее заставило Ксению улыбнуться: порой, в своем неизменном желании угодить гостям, матушка, и в самом деле, бывала слишком усердна и настойчива. Особенно, если ее в этом поддерживал князь Константин Павлович. Ну и в заключение, Соня, наконец, писала о своих подарках. Один из них предназначался «для сердца» - это оказался изрядных размеров флакон лоделаванда, духи эти давно нравились Ксении, и ее лучшая подруга, конечно, не могла этого не знать. А другой «для ума» - совсем свежий роман Жорж Занд, которым, как уверяла баронесса, теперь зачитывается весь Петербург. Взяв в руки книгу, княжна рассмотрела на сиреневатой обложке название: «Maupra» – и вновь сокрушенно вздохнула. Похоже, ознакомиться с новым сочинением одной из своих любимых писательниц, отчего-то предпочитающей скрываться под мужским именем, ей доведется лишь тогда, когда из столицы пришлют новые очки… Вновь подумав об этой неприятности, Ксеня вспомнила и о том, кто стал ее невольной причиной. Нет, она нисколько не винила доктора Комаровского, одну лишь себя. Как тогда, так и теперь, когда в очередной раз забыла обо всех правилах приличий и заставила своего гостя скучать, пока читала письмо от подруги и рассматривала ее подарки. - Вы уж простите, Игорь Владиславович, - улыбнулась она доктору, откладывая в сторону книгу и вновь обращая на него все свое внимание. – Папа очень верно заметил – мы тут совсем одичали без новых людей. И мне вовсе не кажется странным ваш с Соней разговор о моей матушке. Это ведь не тайна какая-нибудь, я сама ей писала. Потому все как раз будет очень и очень уместно. Однако только после того, как поужинаем… Но мне не дает покоя один вопрос. Неужели вы действительно ехали сюда из Петербурга только ради этого?
Игорь Комаровский: - Будь я тщеславным, я бы вам ответил: «Конечно, сударыня!», - Комаровский усмехнулся и театрально развел руки в стороны, после чего серьезным тоном добавил: - На самом деле, моя сестра живет здесь рядом, и я давно собирался ее навестить, а когда Софи узнала об этом, то попросила оказать маленькую услугу. И для меня это не составило большого труда. Однако даже, если бы у меня и не было собственных забот в этих краях – разве можно ей отказать? Тем временем появился слуга, который сообщил, что ужин подан, а князь и княгиня уже ждут их. Предложив руку Ксении Константиновне, Жорж пошел вместе с нею в столовую, где, если бы не знал наверняка, что кроме него и хозяев в имении никого нет, то решил бы, что сегодняшним вечером в Ларионовке званый ужин. Не подготовленный кузиной, Жорж с удивлением и восхищением взирал на стол, ломящийся от разнообразных яств. Только теперь он понял, насколько проголодался. Не заставляя уговаривать себя дважды, он пробовал все, что предлагали, чем несказанно порадовал хозяйку. Угодил и Константину Павловичу, который угостил его малиновой настойкой собственного приготовления. - Этот рецепт еще от деда моего в семье сберегается, и я лично слежу, чтобы все делалось правильно. Знаете ли, ложечку такой настойки зимой при простуде, и все как рукой снимает! Что там ваши микстуры! - Ну, простуды – это не совсем по моей части, но готов признать – это гораздо приятнее микстуры, - смакуя рубиново-красную настойку, которая приятно холодила нёбо, ведь кроме малины там была еще и мята, Комаровский решил, что сейчас самое подходящее время заговорить о консультации для Марьи Львовны. И вновь угадал: княгиня приняла это предложение с энтузиазмом и надеждой, что столичный доктор уж точно сумеет принести ей облегчение, не то, что местные шарлатаны! Но сам осмотр все же решили устроить завтрашним утром, все-таки, время позднее, а Игорь Владиславович наверняка устал с дороги. В целом же ужин прошел за неспешными и умными разговорами в столь уютной обстановке, что Комаровский был приятно удивлен чувству домашности, которое вдруг у него возникло. Удивительна, все же, русская душа – открывается незнакомому человеку и полностью его в себе растворяет. Только что и успев подумать об этом, с удовольствием растянувшись в удобной кровати, Жорж забылся сном без сновидений и проснулся, разбуженный пением утренних птах, которые вместе со свежим утренним ветром проникали через незатворенное окно. В доме в этот час, похоже, ещё все спали. Когда он вышел из комнаты, навстречу не попался никто, кроме служанки. Желая занять себя до того времени, когда проснутся хозяева, Комаровский решил немного побродить по саду, где, к своему удивлению, за поворотом очередной дорожки вдруг встретил мадемуазель Ларионову. Она брела по тропинке, никого не замечая, и будто находясь где-то очень далеко от этого места. А весь ее облик навевал мысли о страдании, если не физическом, то душевном. Одета княжна была в утреннее платье из легкой материи, но цвет его был странно мрачен – серое, без каких либо украшений. Еще вчера Жорж удивился тому, что она предпочитает в одежде столь блеклые расцветки. С его точки зрения, темные цвета к ней не шли, явно старили. Дело, конечно, могло еще быть в некой потере, по поводу которой она скорбит. Но родители княжны траура не носят, а значит, если и так, то этот человек – не кто-то из членов семьи?.. Впрочем, возможно, у него разыгралось воображение, а Ксения Константиновна всего лишь предпочитает немаркие цвета… - Доброе утро, мадемуазель. Надеюсь, что не помешал вам своим появлением? – вежливо поздоровался Жорж, когда женщина оказалась почти рядом с ним.
Ксения Ларионова: Ксения никогда не относила себя к породе ранних пташек. Напротив, любимым временем суток ее был поздний вечер, когда звуки в доме постепенно затихают и наступает долгожданный момент, когда принадлежишь лишь одной себе. Ведь в большой семье, пусть та и обитает в достаточно просторном доме, подобное – все равно изрядная роскошь. Даже если уединиться в своей комнате, не пройдет и четверти часу, как туда непременно заглянет кто-то из родных: матушка ли, невестка, племянники забегут поделиться очередной своей детской новостью с любимой тетушкой… И лишь ближе к ночи, после того, как все, наконец, разойдутся по своим спальням и детским, обычно наступало «Ксенино время», как в шутку называли обитатели Ларионовки часы около и после полуночи, давно уже смирившись со странными для деревни распорядком дня своей родственницы, более подходящим для перевернутой с ног на голову жизни светского Петербурга с его ночными балами и увеселениями. Все изменилось коренным образом после того, как не стало Мити. Сформированная годами привычка сыграла с Ксеней дурную шутку – ведь именно в эти часы, оставшись одна, без извечно тормошивших, но при этом, хотя бы не дающих слишком много думать о своей утрате родственников, она чувствовала себе наиболее уязвимой перед десятками роившихся в голове мучительных «если бы» и «почему». А лечь в постель раньше – и, главное, уснуть в ней, по-прежнему не могла. Не умела. Со временем эта тоска, казавшаяся вначале неизбывной, конечно же, стала притупляться. Наверное, Ксения всегда была слишком разумной во всем, даже в горе, понимая, что нельзя – неправильно подчинить ему всю свою жизнь. И, действительно, следует жить дальше, потому что никто не получает испытаний больше, чем может вынести. Но иногда… иногда по-прежнему случались такие ночи, как нынешняя. И все будто бы начиналось вновь. Ксения не знала, отчего это происходит, могла лишь предполагать, что это просто «фантомная боль» в той части ее души, которая умерла в тот ужасный день. И надеяться, что когда-нибудь пройдет и она, а пока следовало не подавать вида и терпеть. И если первое удавалось уже достаточно хорошо, то терпеть порой было сложновато. Как сегодня, когда, промаявшись бессонницей до рассвета, она, в конце концов, подумала, что лежать более не имеет смысла, а потому решила пойти погулять. Благо лето и погоды способствуют, хотя маменька, если узнает, вновь станет беспокоиться, что Ксеня ходила по росе, а значит, промочила ноги, а значит, непременно заболеет… и прочая, и прочая. Поэтому вернуться до того, как княгиня Мария Львовна изволят проснуться и узнать, чем спозаранку занималась ее дочь, было просто необходимо. Матушка вставала примерно к восьми утра, а стрелка на циферблате маленьких часов виде эмалевого кулона на длинной цепочке, который Ксеня носила практически постоянно, потому что он тоже был когда-то подарен Митей, неуклонно приближалась к этому времени. - Не помешали, но немного испугали, - покачала она головой в ответ на вопрос Комаровского, когда тот окликнул ее уже на ближних подступах к дому. - Простите, я не сразу поняла, кто передо мной – попросту не рассмотрела. А встретить в столь ранний час в чистом поле незнакомца, признаться, было бы довольно неприятно. Не то, что я боюсь – здесь ведь все тропинки с детства исхожены. И все таки… А вы привыкли вставать рано? Это необычно для горожанина. Зря я этого вчера не уточнила заранее, попросила бы слуг что-нибудь пораньше приготовить. Хотя бы чаю… Да я сейчас же и распоряжусь, попьем вместе, на веранде. А позже уже вместе с родителями позавтракаем… Вы только пообещайте не рассказывать матушке, что встретили меня на улице, хорошо? – вдруг прибавила Ксеня и посмотрела на Игоря Владиславовича, словно набедокуривший ребенок, который неумолчной болтовней пытается отвлечь внимание воспитателя от своей провинности.
Игорь Комаровский: - Хорошо, как скажете, - Ксения Константиновна опять удивила его своим ответом, но показывать этого Комаровский не хотел, поэтому лишь мягко улыбнулся ей. Каких незнакомцев она могла повстречать в собственном саду и почему тогда, решилась в столь ранний час и без сопровождения выйти из дома? «Странная, все же, женщина!» - подумал Жорж про себя, когда они, не спеша, пошли к дому. - Вставать рано для меня обычное дело. Я ведь веду не только частную практику, но и помогаю своему учителю в Мариинской больнице. Когда привыкаешь к одному распорядку, сложно уже перестроиться. Вот и просыпаюсь по утрам раньше всех. Но зря вы беспокоитесь – я пережил бы эти часы без особых страданий и без чая. Но если уж вы предлагаете, то и отказываться не буду. На веранде Ксения вновь на время его оставила одного, чтобы отдать распоряжения. Вернулась минут через десять, и видно, еще зашла в свою комнату, чтобы сменить уличные туфли на домашние, а также прихватить цветастую шаль, которая сразу преобразила ее. Всего лишь одна яркая деталь – и изменила весь облик, подумал Комаровский. Впрочем, быть может, это просто такая игра солнечного света, который проникает через цветные стеклышки в окнах веранды яркими пятнами, разбросанными повсюду вокруг. - Я несколько отвык от столь размеренного образа жизни. В городе не успеваешь заметить, когда заканчивается один день и начинается другой. Поэтому, когда попадаю в деревню, неизменно начинаю маяться от бездействия. Соня, впрочем – не только она, иногда упрекает, что я совершенно не умею отдыхать. Весь предаюсь работе, - взяв чашку из рук Ксении, он замолчал и виновато поджал губы. Зачем он сейчас это сказал, и какое ей может быть до этого дело? Внезапно Жорж почувствовал себя абсолютно диким человеком, который отродясь не бывал в обществе и потому даже не может выбрать подходящей темы для беседы. Он совершенно не понимал, как вести себя с княжной, - Простите, не знаю, что на меня нашло.
Ксения Ларионова: Солнце стояло уже достаточно высоко, но сырость, поднимавшаяся редким и клочками тумана из болотистых низин в окрестностях Ларионовки, все еще давала о себе знать неприятным сквозняком, проникающим в распахнутые окна и двери веранды. На ходу это было почти не ощутимо, но стоило ненадолго задержаться на одном месте – как, в тот момент, когда она остановилась поговорить с Комаровским, и Ксения почувствовала, что замерзает. А потому пестрая домашняя шаль, в которую она закуталась прежде, чем вновь явиться на глаза Игорю Владиславовичу, была надета вовсе не для того, чтобы прихорошиться перед гостем, а просто-напросто для тепла. Обычно нерасторопные с утра слуги на сей раз проявили изрядное проворство, потому чай им принесли очень быстро. Чаевничать у Ларионовых всегда любили много, долго и со вкусом, потому и сервиз, исполненный на Императорской фарфоровом заводе еще по заказу Ксениного деда, был особый. Помимо того, что каждый из предметов украшал фамильный княжеский герб – Константин Павлович посмеивался, что родитель его был не лишен в этом смысле тщеславия, весьма значительными, против обычного, размерами отличались чашки, «чтоб два раза не наливать». А еще особой формой, лучше сохраняющей тепло напитка. Потому было очень приятно греть озябшие руки, плотно обхватив ладонями их выпуклую ребристую поверхность. Что, слову, и сделала привычным жестом Ксения Константиновна, уютно устроившись напротив собеседника в плетеном маменькином кресле. Разумеется, после того, как исполнила все положенные хозяйке дома ритуалы и подала вторую чашку Комаровскому, который сегодня показался будто бы сильнее расположенным к беседе, чем вчера. И Ксения, не желая «спугнуть» эту внезапно проснувшуюся в нем откровенность, старалась больше слушать, чем говорить сама. Впрочем, с другой стороны, это было ее обычное состояние, так что и особых усилий над собой делать не приходилось. И если с рассуждениями Игоря Владиславовича о жизни в городе она была полностью солидарна, то его слова о деревенском бездействии показались ей спорными: - Вы напрасно думаете, что здесь совсем нечем заняться деятельной натуре, - возразила она. – Напротив, многие утверждают, что именно в деревне и протекает основная – настоящая русская жизнь, а то, что в городе – это не наше… Доктор, вы ведь много путешествовали, так и скажите наверняка, разве наш Петербург по-настоящему русский город? Сама-то я мало где бывала, но столица отчего-то всегда казалась мне холодной и неуютной. Неживой будто. И это при том, что там у меня родня, друзья – да хоть та же наша Сонечка, - вспомнив про любимую подругу, Ксения не могла сдержать улыбку. – Она давно уж столичная светская дама, а все одно с теплотой вспоминает родные места. Заметив, что чашка Комаровского опустела, мадемуазель Ларионова было собралась налить ему еще, но Игорь Владиславович отрицательно покачал головой. Несколько минут они просидели молча, будто бы и забыв о присутствии друг друга, отчего Ксении вновь показалось, что она что-то сделала не так, возможно, была слишком резка в своих суждениях о Петербурге, а ему это не понравилось. - Пустое, не извиняйтесь! Напротив, мне очень интересно было бы узнать больше о вашей работе. Знаете, у меня в детстве была одна любимая игра, - вдруг с улыбкой проговорила она. – Я никому о ней прежде не рассказывала, боялась, что сочтут ненормальной. Вы, верно, тоже так можете решить… Но мне все же кажется, что поймете верно. В общем, я пыталась вообразить, как сложилась бы моя судьба, родись я на свет мальчишкой… Ну вот, вы уже и смеетесь! А ведь я говорю всерьез. Это очень интересно. Только подумайте, сколько разных возможностей, недоступных нам, женщинам! Можно служить Отчизне офицером, можно делать статскую карьеру! Да мало ли, что еще можно сделать хорошего и полезного, вместо того, чтобы… вышивать скатерти! Так вот, однажды, выбирая «себе-мужчине» жизненное поприще, я подумала, что могла бы стать доктором. Как и вы. Так что вот были бы мы сейчас с вами, дорогой Игорь Владиславович, коллегами, родись я не княжной, а князем Ларионовым! И как бы вам идея о подобной конкуренции?
Игорь Комаровский: - Да, некоторые так и считают…, - задумчиво протянул Комаровский, на время полностью погрузившись в мысли невеселые и связанные с делами давно минувшей эпохи, вполуха слушая княжну. Многие из тех, кто думал так и пытался что-то менять, где они теперь?! А ведь и он мог разделить их судьбу, их участь! - Но вы же знаете, что император Петр замышлял ее именно как европейский город, - опомнившись, произнес Жорж с улыбкой, подобной той, с которой домашний учитель когда-то разъяснял ему ошибки, допущенные в уроке, - Потому он и не может быть истинно русским. Впрочем, холодным и неуютным – если, конечно, вы не погоду имели в виду – он мне тоже совсем не кажется. Это ведь дело привычки и склада характера. Сонечка, раз уж речь зашла о ней, почти всю жизнь провела в имении отца, так и неудивительно, что поселившись теперь в Петербурге, она по-прежнему скучает о родных местах. Я же провел там всю жизнь и не представляю для себя иной. Ксения Константиновна слушала его внимательно, заглядывая прямо в глаза, и при этом чуть щурилась. Если бы Жорж уже наверняка не знал, что она плохо видит, то решил бы, что княжна сомневается в правильности его слов. Но теперь его внимание больше обращала на себя чуть заметная улыбка в уголках ее губ, которая явно выглядела одобрительной. Когда же он умолк, закончив, княжна опустила взгляд, и Комаровскому показалось, что таким образом она ставит точку и в их разговоре. Но напрасно, потому что всего через пару секунд его ждало настоящее откровение. Которое, к тому же, по признанию самой женщины, еще никто прежде и не слышал. В словах, которые немало его удивили, при всей их справедливости, впрочем звучала столь явная ирония, что и веселость невольно предалась и Жоржу. - Известный врач – князь Ларионов?! Думаю, соперничать с ним было бы тяжко! – рассмеялся он, - Не сочтите меня противником прогресса, княжна, но нынче и женщины приносят не меньше пользы обществу, чем мужчины. А вышивание скатертей – не самое бесцельное занятие, если оно, скажем, назначено ради благотворительных целей. К примеру, одна знакомая, вдова моего покойного коллеги, активно участвует в подобной деятельности. И благодаря ее усилиям уже изрядное количество обездоленных детей удалость спасти и направить на истинный путь. А когда ее супруг был еще жив, прекрасная Ада даже помогала ему в его врачебных делах. На этом беседу пришлось прервать. На веранду вышла княгиня Ларионова и гость, приветствуя, хозяйку, поднялся ей навстречу. Пока накрывали завтрак, Мария Львовна полностью завладела вниманием Жоржа вопросами о столичных новостях и об общих знакомых, которых оказалось немало. А после утренней трапезы, наконец, настало удобное время и для осмотра, который Игорь Владиславович проводил со всем тщанием. Затем расспросил о назначениях прежних докторов и, сопоставив их собственными выводами, пообещал княгине вскоре составить новый список предписаний, которым ей предстоит без уклонений следовать. При этом Жорж в очередной раз воздал должное кузине Софи, заранее предупредившей и подготовившей его к тому, что едва речь зайдет об ее здоровье и других служителях эскулапа, мадам Ларионова тотчас превратится из приятной собеседницы в весьма капризную особу. Так что действительно пришлось приложить не только все свои знания, но и терпение. А еще чувство юмора, которое также весьма помогло в конечном счете убедить строптивую пациентку делать все именно так, как считает нужным он, а не как она привыкла . Однако, добившись своего, Комаровский тотчас получил новую просьбу – княгиня вдруг стала горячо настаивать, чтобы доктор остался при ней хотя бы на первых днях лечения. - Я вам доверяю, Игорь Владиславович, но вы сами говорите, что ежели что-то упущу, все усилия будут зря. А мне так хочется избавиться от этих мучений! Так что уж не сочтите за труд, останьтесь у нас хоть на недельку. Просьбу супруги поддержал и князь, хоть аргумент выдвинул иной: - Это, должно быть, заденет вас, господин доктор. Но моя Машенька всю жизнь была крепка здоровьем и считала, верно, что так оно так навсегда и останется. Потому и советы врачей исполняет лишь в первый день, а потом сразу же про них забывает, считая все это пустым. А вы ведь и проделали столь долгую дорогу лишь для того, чтобы дать ей совет. Так, может быть, и впрямь задержитесь еще немного, чтобы он не пропал даром? А уж мы с Ксеней обещаем после вашего отъезда следить, чтобы супруга лечения не забросила!.. Впрочем, знаю-знаю, вы торопитесь к сестре! Так что если вас моя просьба обременяет, настаивать никак не посмею. Но Комаровский и не подумал возражать. В конце концов, неделя в его планах ничего не меняет, да и помогать страждущим он всегда полагал собственным призванием.
Ксения Ларионова: Несмотря на то, что Игорь Владиславович, кажется, нисколько и не удивился столь странной просьбе пожилой княжеской четы, сама Ксения в глубине души все равно ощущала перед ним смутное чувство неловкости. Врожденная деликатность, часто обращающаяся неуверенностью в себе – типичный пример той грани, где достоинство переходит в недостаток, вовсе не являясь, согласно известному изречению, его прямым продолжением, довольно часто создавала княжне Ларионовой проблемы в повседневной жизни. Однако, будучи почти на всем ее протяжении исключительно послушной и покорной родительским решениям дочерью, она даже не подумала как-то критиковать вслух и нынешнюю их идею. К тому же, если быть до конца откровенной, общество доктора Комаровского все больше нравилось и ей самой. Нравилось, впрочем, вовсе не в романтическом смысле. Да и сам доктор отнюдь не проявлял к ней подобного интереса. Но именно с его появлением в Ларионовке Ксеня обнаружила, что, оказывается, уже не испытывает той перманентной потребности в отшельничестве, которая была с нею в течение всех этих трех с половиной лет. Обнаружила – и немало удивилась, пытаясь после анализировать, с чем это может быть связано. Придя в конце своих размышлений к выводу, что причиной, скорее всего, полное неведение Игорем Владиславовичем печальных событий ее прежней жизни. Да и откуда он, собственно, мог о них узнать? Разве что от Сони, а она, верно, не успела, а может и не захотела его просветить. И за это – в любом из возможных вариантов, Ксения была своей подруге отдельно признательна. Ведь не меньше самой необходимости бывать «на людях», все это время княжна ненавидела сочувственное выражение, написанное на их лицах. И это еще в лучшем случае, а ведь были и те, кто даже не желал скрыть любопытства… Так что доктор Комаровский был, пожалуй, первым за три года человеком в Ксенином окружении, кто обращался с нею как с нормальным человеком. И это отчего-то было княжне приятнее любого сопереживания. Маменьке, между тем, от назначенного им лечения тоже становилось легче буквально на глазах. Прежде начинавшая стенать и охать едва не через два десятка проделанных по дому шагов, спустя всего пару дней пожилая княгиня уже изъявила желание прогуляться вокруг дома в сопровождении дочери и Игоря Владиславовича, которого теперь называла не иначе, как своим «избавителем». Кроме того, она была совершенно очарована его чувством юмора и манерами, утверждая, что доктор – редкий нынче тип «благовоспитанного мужчины», отличного от пустых светских балаболов, которых вокруг хоть пруд пруди. - Как жаль, Ксеничка, что нельзя будет задержать его у нас подольше! – сокрушенно вздохнула Марья Львовна как-то вечером, когда дочь и муж провожали ее в спальную комнату. На что князь с привычной иронией заметил, что порекомендовал бы ей, да и Ксении тоже держать подобные мысли при себе – чтобы доктор Комаровский не принял их за опасных сумасшедших и не сбежал тайком от столь навязчивого гостеприимства. – Ах, Котя, вечно ты все самым нелепым образом вывернешь! – рассмеявшись, махнула она рукой и чмокнула его в щеку. - Но что правда, то правда, я и сам очень рад его присутствию. Не обижайтесь, дорогие, но иногда хочется и мне поговорить не только с вами! Завтра, вот, хочу предложить ему в лес с ружьишком выбраться – зайцев пострелять. Авось, и развлечение гостю – в столице какая же охота! Как думаешь, не откажет старику в компании наш доктор? - Не знаю, папа, он ведь лечить привык, а не убивать, пусть даже и зайцев, - пожала плечами Ксения, которой теперь уже тоже было интересно узнать ответ на этот вопрос. Лично ей подобное развлечение никогда по сердцу не было: отнимать жизнь у безобидных божьих тварей, хоть и порой и бедокурящих зимой в саду, обдирая кору с фруктовых деревьев, просто ради охотничьего азарта казалось жестоким. - Вы совершенно очаровали моих родителей, доктор! – объявила княжна чуть позже, когда, распрощавшись с отцом, который также отправился спать, вернулась в гостиную, где некоторое время назад они, извинившись, оставили своего гостя ненадолго одного. Игорь Владиславович, который читал какую-то книгу, удивленно поднял на нее взгляд. - Да-да! Потому маменька теперь не хочет вас отсюда отпускать вовсе, а папа даже желает пригласить поохотиться вместе на зайцев – только это тайна, он хотел сам завтра предложить, - добавила она, направляясь к камину, чтобы зажечь свечи. Несмотря на поздний час, в комнате было довольно светло, но Ксеня все же решила соблюсти привычный ежевечерний ритуал, и в просторной комнате от этого стало еще уютнее. – Но сомневается, что это занятие вам будет приятно. Даже спросил моего мнения. А я и не нашлась, что ответить. Это ведь вы теперь знаете всю нашу подноготную – со всеми бедами и хворями, а сами, меж тем, остаетесь загадкой… Расскажете, что вас увлекает, кроме любимой работы, доктор? – обернувшись к Комаровскому, Ксения вновь взглянула прямо ему в глаза и улыбнулась.
Игорь Комаровский: За прошедшие четыре дня Игорь Владиславович успел почувствовать себя чуть ли не членом княжеского семейства – по крайней мере, отношение к нему четы старших Ларионовых становилось все более ласковым. Настолько, что порой Жорж чувствовал себя блудным сыном, возвратившимся под родительский кров. И все-таки, когда наступал вечер, и князь Константин Павлович с супругой отправлялись спать, испытывал некоторое облегчение, наслаждаясь тишиной и покоем и завершая, обычно, свой собственный день прогулкой по саду или чтением в своей комнате. Но сегодня еще днем поднялся ветер, довольно промозглый, чтобы прогулка была в радость. И потому Комаровский решил просто провести немного времени в гостиной, прежде чем подняться к себе в комнату. На глаза ему при этом попалась та самая книга, которую Софи прислала подруге, и которой та пока не могла воздать должное из-за неприятности с очками. Сам Комаровский до сих пор лишь слышал о создавшей ее французской писательнице, потому подумал, что сейчас самое время ознакомиться с ее содержанием. Возможно, женские романы и не блещут глубиной мысли, но для развлечения вполне подходят. И каково же было удивление доктора, когда уже с первых строк он неожиданно глубоко проникся духом книги и странным сплетением судеб ее героев, не заметив даже, как вернулась Ксения Константиновна. Она повела себя обычным манером, принялась зажигать свечи, поправила легкие занавески на окнах – выглядело это так очаровательно и уютно, что в какую-то минуту Комаровскому вспомнились слова собственных многочисленных родственниц о приятном досуге в кругу семьи, который наконец-то отвлечет его от постоянных дум о работе. - Я и сам заметил, хотя совершенно не понимаю, чем заслужил такую привязанность. Впрочем, признаюсь, со своей стороны я тоже очарован вашими родителями. Их невозможно не полюбить – столь открытых и искренних людей не часто встретишь. Возможно, это как раз из-за размеренного образа жизни, если возвращаться к нашему прежнему разговору, - княжна не ответила, но молча улыбнулась, видимо довольная тем, что ее оппонент начинает признавать преимущества деревенского быта. Но уже через мгновение огорошила его новым заявлением. - Охота на зайцев?! – изумленно повторил Игорь Владиславович, когда Ксения, смеясь, сообщила ему секретные замыслы отца, - Но я даже и не знаю, как на них охотятся. Да и ружья охотничьего в руках отродясь не держал! Мне бы вовсе не хотелось обижать вашего батюшку, Ксения Константиновна, но нельзя ли что-нибудь придумать такое, чтобы он не огорчился из-за моего отказа? Встав с кресла, Жорж подошел к молодой женщине, и во взгляде его написано было едва ли не страдание. На войне доктор вдоволь насмотрелся на «охоту», потому вид смерти, хоть вроде бы он и был с нею по роду своей деятельности в довольно близком знакомстве, его с тех пор бесконечно огорчал. Особенно, если настигала она невиновных или дураков. В памяти при этом тотчас всплыла одна такая история, что случилась в столице лишь нынешней зимой и закончилась непоправимой трагедией. Вместе со своим учителем он тоже приезжал в дом на Мойке и был одним из тех, кто видел мучительное угасание великого поэта, будучи не в силах ничем ему помочь… Впрочем, любителям подобных развлечений Комаровский вовсе не собирался отказывать в праве на них, но сам присоединяться не желал. Ксения Константиновна пообещала подумать, что можно было бы сказать отцу, хотя и заметила, что лучшим решением будет просто честно отказаться, объяснив причины. - А что же вам рассказать обо мне?! – столь невинный вопрос поставил Жоржа в тупик. Ему и в голову не приходило, что его собственная персона может показаться кому-либо столь загадочной, - Работа, и впрямь, для меня на первом месте. Потом мои родные, с которыми стараюсь видеться как можно чаще. Вопреки мнению Софи, я вовсе не затворник и часто бываю на приемах у тех, кто днем мне пациент, а вечером превращается, если не в друга, то в доброго знакомого. Как вы заметили – я любитель прогулок. Да и вообще – я как книга, открыт для любого. Вот кстати, книги я тоже люблю... Я, между прочим, тут без вашего позволения взял присланную Соней книгу. Простите эту вольность, но я никогда прежде не был знаком с творчеством мадам Занд и теперь приятно удивлен!
Ксения Ларионова: Столь неожиданная пылкость признания Игоря Владиславовича в нелюбви к охоте с одной стороны польстила Ксениному самолюбию – было приятно ощутить себя проницательной особой, способной делать верные выводы о характере и повадках даже почти незнакомого человека. Но с другой, несколько озадачила. Ведь все мужчины ее круга, если даже и не являлись ярыми поклонниками охоты, подобно отцу или Андрею, среднему из старших братьев княжны, то уж с оружием, причем любым, а не только охотничьим, обращаться умели совершенно свободно, и вообще были превосходными стрелками. И это умение защищать – ведь из ружья можно не только убить, но и защитить с его помощью, всегда казалось Ксене одним из самых показательных мужских качеств, хотя, разумеется, и далеко не единственным важным. А Игорь Владиславович так запросто признает за собой подобную неспособность! Впрочем, далеко ведь и не все женщины на самом деле по-настоящему любят те занятия, которые признают исконно «женскими». «Не об этом ли ты сама говорила доктору всего несколько минут назад?» – строго одернула себя за столь бездоказательные суждения на его счет Ксения. Напротив, следовало бы ценить такую искренность со стороны доктора. В самом деле, многих ли дочерей Евы, включая саму себя, способных быть столь же честными, рассуждая о личных качествах, она знает? И если уж это, в конце концов, стало понятно даже ей, то отцу – человеку, в умении которого разбираться в людях лучше всех на свете Ксеня никогда не сомневалась – это будет и подавно очевидно. Потому и не нужно искать никаких особых хитрых поводов, чтобы отказаться идти с ним завтра на охоту. Достаточно будет просто объяснить свою точку зрения. Именно об этом она и сказала доктору, когда тот попросил ее помочь выдумать что-то убедительное для отказа, между тем, заметив и еще одну черту его характера, которая показалась уже не странной, а забавной и даже милой. Оказывается, Игорю Владиславовичу тоже присуще смущаться! То, с каким трудом он рассказывал о себе даже самые простые вещи, полностью подтверждало эту внезапную догадку Ксении Константиновны и не могло не вызвать ее понимания – ровно так же чувствовала себя при подобных расспросах и она сама. Потому, конечно, никогда бы не стала пытать Комаровского подобным образом, если бы могла предположить раньше, что это будет ему затруднительно. Прежде ей казалось, что мужчинам как раз более всего на свете приятно говорить о себе, своих увлечениях и особенно достижениях. Но и последнюю тему Комаровский затронул лишь походя, а ведь тут, наверняка, было, чем похвалиться, даже не преувеличивая. Соня рассказывала, что ее кузена приглашал даже к господину Пушкину после той злосчастной дуэли, а ведь там были только лучшие из столичных докторов! Еще интереснее было бы расспросить его о семье. Ксения уже знала, что у Игоря Владиславовича есть, кроме кузины, и родная сестра – та, к которой он, собственно, и ехал. Но про остальных родственников ей было ничего не известно. А с Софи на этот счет они никогда не говорили, поводов не было… - Да нет, что вы! Читайте на здоровье! – откликнулась княжна, когда Комаровский стал виниться, что взял без спросу присланную ей книгу. – Тем более что сама я сейчас почти лишена права на это удовольствие, - вздохнула она. - Матушка права, я все же ужасная растяпа и должна понести за это наказание. Хотя, признаться, ужасно хочется прочесть поскорее. Очень скучно быть «слепой», знаете, из всех развлечений разве что на пианино поиграть, да и то – только те пьесы, что уже на память знаю… А что вас так удивило в манере Жорж Занд?
Игорь Комаровский: - А как же ваше утверждение, что деятельному человеку в деревне всегда найдется занятие? – не удержавшись от шутливого замечания, Жорж тут же пожалел о своей невоздержанности. Княжна посмотрела на него с таким выражением, что захотелось немедленно рассыпаться пеплом у ног ее, - Простите, Ксения Константиновна, похоже, иногда мне изменяет чувство меры. Прощение он, конечно, заслужил, но еще некоторое время после этого собеседница поглядывала в его сторону с опаской, как на человека, способного совершить неожиданную дерзость. Покаянно опустив голову, Жорж вернулся к креслу, где осталась лежать книга. Открыв ее на первых страницах, он наткнулся на гравюру, где под зарешеченным окном был изображен юный Бернар, предлагающий заточенной Эдме весьма своеобразную сделку. - Не столько в ее манере, сколько в ней самой. Ведь она – женщина и притом, довольно молодая! Прошу, не обижайтесь на мои слова, - поспешно добавил Комаровский, прикладываю руку к груди, - Мои сестры – большие поклонницы творчества этой англичанки, мисс Остен. Потому мне не раз доводилось слышать отрывки из ее сочинений, что, бывало, читались вечерами у нас дома. Ей тоже свойственны талант и оригинальность суждений. Но Жорж Занд… Я мало о ней знаю, но складывается впечатление, что эта дама успела испытать столько, что с лихвой хватит на пару жизней. А иначе, откуда эта глубина размышлений, которыми в избытке наполнена буквально каждая страница ее книги… Вы ведь читали прочие сочинения. Неужели они так же хороши? Княжна уверила его, что так и есть. А еще добавила кое-что к уже известным Комаровскому фактам биографии писательницы, которая многим казалась едва не скандальной – получив в прошлом году развод, та жила самостоятельно, полностью отдавая себя творчеству. Рассказывая об этом, Ксения Константиновна явно восхищалась ее независимостью и смелостью. Потому Жорж даже подумал, что представься ей такая возможность, его собеседница и сама готова была бы последовать по стопам своего кумира… Не в том смысле, что, оставив супруга, стала бы коллекционировать любовников, конечно, а лишь в плане стремления к личной независимости и полной отдачи себя любимому делу… Впрочем, уже спустя минуту, осознав всю нелепость своих подозрений относительно княжны, Жорж едва не рассмеялся. Слишком уж абсурдным, и даже не совсем приличным казалось вообразить робкую и смиренную княжну Ларионову, ведущей образ жизни, подобный баронессе Дюдеван. Потому, чтобы скрыть эту необъяснимую для Ксении Константиновны веселость и не показаться ей странным, доктор даже был вынужден поспешно закашляться. Считая себя ценителем женской красоты – явной или скрытой, он, конечно, не отказывал и мадемуазель Ларионовой в определенной внешней привлекательности. Но никак не мог понять, почему она сама так активно пытается спрятать ее от всего мира? Право слово, глядя на нее, Жорж иногда с трудом удерживал желание выразить княжне признательность хотя бы за то, что вдобавок к своим блеклым нарядам, та пока еще не решилась надеть главный атрибут карикатурного облика старой девы – кружевной чепец! Чувствуя себя неловко за столь неподобающие рассуждения о Ксении Константиновне, которая не сделала ему ничего дурного, Жорж решил, что должен чем-то искупить свою вину, даже если княжна о ней и не подозревает. И, вновь в задумчивости перелистывая страницы книги, кажется, нашел для этого верный способ… - А хотите, прочтем этот роман вместе? Точнее, я мог бы делать это вслух? – предложил он княжне. И, вроде бы, не ошибся: та явно обрадовалась, хотя и смотрела удивленно. – Правда, вот чтец я никудышный. Сестры вечно за это пономарем дразнили, – усмехнулся Жорж, припомнив детство. – Так что прежде, чем начнете засыпать, уж, пожалуйста, не мучайтесь и остановите меня!
Ксения Ларионова: Ксеня действительно не ожидала, что Игорь Владиславович окажется настолько внимательным слушателем всего, о чем она успела ему наболтать, чтобы даже умудриться обнаружить в ее словах некое противоречие. - Признаться, я более имела в виду дела, которыми обычно занимаются мужчины – управление имениями, их обустройство, - проговорила она некоторым с недоумением. – В то время как удел женщины - по большей части проблемы мелкие, домашние. Равно как и развлечения. Их-то я в настоящее время и лишена, а на большее совсем не претендую. Комаровский немедленно принялся извиняться, полагая, что обидел ее, но Ксения больше думала о том, что это у нее, верно, какой-то особый дар – вечно выставлять себя в нелепом свете перед всяким, с кем доведется общаться чуть короче, чем просто шапочно познакомиться. Вот и доктор, получается, вообразил ее для себя не меньше, чем русской последовательницей европейских поборниц дамского равноправия, причисляя к тем самым злосчастным «деятельным людям». И это Ксению, которая всегда считала себя той, кому легче согласиться плыть в неудобном общем течении, чем хотя бы попытаться как-то ему противостоять! А ведь как раз оттуда и произрастают ее нелепые детские фантазии, которыми, выходит, вовсе и не стоило с ним делиться… Впрочем, сожалеть об уже допущенной неосторожности было поздно, а вот попытаться быть осмотрительнее в будущем – стоило. Потому, привычно «захлопнув створки» своей воображаемой раковины, Ксеня тотчас стала держаться с Игорем Владиславовичем несколько суше, чем до того. И предпочла особенно не вдаваться в ответные восторги, даже когда доктор стал хвалить новый роман Жорж Занд, подозревая глубоко скрытую иронию, и отделавшись по этой причине привычными, точно заученными наизусть, словами, что ей нравятся многие книги этой знаменитой француженки, а сама она – невероятно интересная личность, которой нельзя не восхищаться. Комаровский слушал ее молча, согласно кивал, но Ксеня почему-то чувствовала, что он сейчас мыслями далеко за пределами ее гостиной. И от этого ощущала себя еще более неуютно, размышляя впервые с момента их с Комаровским знакомства, как бы побыстрее избавиться от его общества – пока не натворила, или не наговорила еще больше нелепостей. Но тут он предложил ей читать «Мопра» вслух. - Но ведь это целая книга, Игорь Владиславович! Чтение займет много времени, - нерешительно проговорила она, все еще сомневаясь, однако Комаровский уверил, что все в порядке, а искушение воспользоваться его щедрым предложением было слишком велико. Потому, подумав еще немного – более для виду, Ксения, конечно же, согласилась. Как она и предполагала, доктор сильно кокетничал, когда утверждал, что не обладает талантом чтеца. Впрочем, вначале он, в самом деле, был несколько скован – возможно, волновался или даже стеснялся. Но, углубившись в сюжетные перипетии, и сам увлекся ими настолько, что будто бы забыл о присутствии подле себя внимательной слушательницы, делаясь все свободнее и даже… артистичнее! И вот уже Ксения, научившаяся читать очень рано, потому давным-давно отвыкшая по-настоящему воспринимать текст на слух, с удовольствием вслушивалась в переменчивые интонации его голоса, который показался княжне весьма приятен и понравился буквально с первых произнесенных слов еще в тот день, когда Игорь Владиславович приехал в их Ларионовку… Несколько раз Комаровский прерывался, чтобы сделать глоток воды. При этом он хитро посматривал на Ксеню, сгорающую от нетерпения узнать, что там дальше по сюжету, и интересовался, не утомилась ли она его слушать. И всякий раз в подобные моменты мадемуазель Ларионова с трудом подавляла в себе недоброе желание запустить в коварного доктора одной из двух маленьких подушек-думок, которые все это время, сидя в кресле напротив него, держала на коленях, подставив под согнутые в локтях руки, по-детски подпирая одной из них подбородок, на манер рафаэлева ангела. Впрочем, когда Бернар де Мопра, спасаясь от несчастной любви, вознамерился отправиться аж в Америку, она все же сжалилась над порядком уставшим Игорем Владиславовичем, и предложила продолжить чтение завтра вечером. - Если, конечно, к тому времени вы все еще окончательно не раскаетесь в том, что так легкомысленно предложили мне свои услуги.
Игорь Комаровский: Предложение княжны, отложить чтение до следующего вечера было весьма своевременным. Едва Комаровский закрыл книгу, часы где-то в глубине дома пробили трижды. И неудивительно, что следующим утром он поднялся довольно поздно, потому, спустившись в столовую, застал старших Ларионовых уже заканчивающими завтрак. - Уж ждали вас, ждали – но не дождались, - отечески улыбнулся Константин Павлович. С ходу Комаровский смог выдумать лишь одну причину опоздания – из-за резко переменившейся погоды его одолел необоримый сон, и никак было не выбраться из объятий Морфея пораньше. Погода за ночь действительно сильно переменилась – небо затянула ровная серая пелена, с которой на землю сыпалась мокрая пыль. - Вот и Ксеня сегодня заспалась. Как бы у нее мигрень из-за этого не разыгралась. Уж очень на нее погоды влияют, - встревоженно прибавила к словам супруга княгиня. – Вы бы, доктор, и ей что-нибудь посоветовали от головных болей! К счастью, Ксения Константиновна все-таки вскоре появилась – так же с извинениями за опоздание, избавив тем Жоржа от судорожного поиска способа объяснить ее родительнице, что будет неловко соваться к княжне с подобными, пусть и добрыми советами, до тех пор, пока та сама не сочтет нужным на свои мигрени пожаловаться. Есть Ксения Константиновна отказалась, выпила лишь чаю и была еще более молчалива, чем всегда. Впрочем, с ролью заводилы застольной беседы прекрасно справился Константин Павлович, который еще долго сокрушался, что его замысел развлечь гостя охотой пошел прахом из-за плохой погоды. Жорж же, напротив, тихо радовался про себя, что из-за дождя ему не пришлось огорчать родителя Ксении отказом. В следующие дни погода ничуть не наладилась, и об охоте окончательно позабыли, а после уже пришло время доктору думать о сборах к отъезду. И как ни уговаривала его Мария Львовна, задержаться у них дальше он не мог. Но обещал непременно при случае еще раз навестить Ларионовку. - Возможно, когда Софи приедет, я буду ее сопровождать. Теперь же до отъезда оставалось лишь одно незавершенное дело – дочитать книгу Жорж Занд, чем Комаровский с княжной в основном и занимались оставшееся время. Благо роман был столь внушительных объемов, что Ксения Константиновна, чувствуя себя неловко, даже в шутку сокрушалась, будто из-за нее Комаровский точно испортит зрение и будет также вынужден надеть очки. Но Жорж держался мужественно, хотя, конечно, и устал порядком. За что в конце своего «подвига» даже получил от Ларионовых шутливое прозвище – «придворный чтец». Вечер последнего, накануне отъезда, дня закончился трапезой столь обильной, что можно было усмотреть в этом каверзный замысел княгини Ларионовой, желавшей так откормить гостя, чтобы и на утро он не смог бы их покинуть. Из-за стола перебрались в гостиную, куда подали кофе и десерт. В полумраке комнаты вновь велись неспешные разговоры, но вскоре наступила тишина. Она не была тягостной, напротив – приятной и уютной. И Жорж вновь ловил себя на мысли, что не каждому посчастливится провести столько времени в таком душевном обществе. Когда же сказал об этом вслух, то и в ответ получил подобные же уверения в свой адрес. Однако, спустя еще несколько минут, Мария Львовна вновь забеспокоилась, что гость заскучает. - Нет, но это, право, не дело сидеть вот так, в тишине! – воскликнула она и взглянула на дочь. – Сыграй для нас что-нибудь, дочка. Памятуя, что без очков княжне нелегко читать ноты, Комаровский было попытался уговорить княгиню не утруждать ее, но Ксения Константиновна неожиданно легко согласилась. Но выдвинула при этом условие – пусть и сам Игорь Владиславович ей подыграет.
Ксения Ларионова: На другой день после памятного «великого сидения» в гостиной, как они с Игорем Владиславовичем после в шутку стали называть тот долгий вечер, плавно перешедший едва ли не в утро, проведенный вместе за занятием, сколько сближающим, столько, впрочем, и невинным, погода решила заметно испортиться. То ли в очередной раз иллюстрируя данную господином Пушкиным удивительно меткую характеристику «северного лета», а то ли просто – из стремления продемонстрировать свой переменчивый нрав. Так или иначе, но гулять – да что там, вовсе выходить на улицу особенного желания не возникало ни у кого, даже у княжны, убежденной любительницы долгих и неспешных прогулок. В доме вновь стали топить печь, а Мария Львовна немедленно слегла с новым приступом ревматизма и почти не выходила из своих комнат. Впрочем, на сей раз княжну посещали некоторые сомнения относительно глубины маменькиного недомогания. И дело было вовсе не в ее дочерней непочтительности. Просто уж очень оживленно и притом без малейших признаков страдания звучал голос княгини, когда та раздавала приказы прислуге или просто говорила с супругом в те моменты, когда была абсолютно уверена, что Ксения ее не слышит. Но, даже заподозрив ее в попытках не совсем честного манипулирования, хоть и не доказанных наверняка, княжна на родительницу вовсе не обижалась. Причиной такой покладистости было… всего лишь простое читательское любопытство, а именно желание узнать, какие еще жизненные коллизии сумела выдумать для своих несчастных персонажей изобретательная мадам Жорж. И потому возможность подолгу быть практически наедине с Комаровским, и даже отвратительную погоду за окном, которая действительно обычно – но только не в этот раз – навлекала на княжну тоску и мигрень, воспринимала почти что, как подарок судьбы. Хотя и смущалась, по-прежнему, что Игорю Владиславовичу приходится весьма несладко, удовлетворяя эту ее прихоть. Благо, его титаническими усилиями дело быстро двигалось к финалу. И через несколько дней, когда он перевернул, наконец, последнюю страницу и захлопнул второй из увесистых томов, испытала значительное облегчение, поблагодарив Комаровского за терпение и великодушие. А еще клятвенно пообещала наперед никогда больше не просить его о подобных одолжениях. И лишь потом осознала, что, собственно говоря, и шансов на то, что после когда-либо вновь доведется провести вместе столько времени, чтобы о чем-то подобном замышлять, у нее практически нет… Обещания доктора «как-нибудь» навестить их вновь казались Ксении не более чем данью вежливости. В отличие от матери, всерьез воодушевившейся этими словами и даже уже начавшей планировать будущий совместный визит Комаровского вместе с баронессой Долмановой, на новую встречу с Игорем Владиславовичем она почти не рассчитывала. И, сказать по правде, о том в глубине души изрядно жалела, хотя и не питала к нему, по-прежнему, ничего кроме дружеского расположения. Но ведь и друзей в ее жизни было так мало, что каждый новый тут же делался на вес золота. С другой стороны, кто сказал, что сам доктор Комаровский так уж горит желанием продолжить это знакомство? В последний вечер пребывания Игоря Владиславовича в Ларионовке матушка Ксении явно решила прыгнуть через голову, чтобы оставить дорогому гостю самые наилучшие воспоминания. И, пожалуй, впервые за долгое время, все остальные члены семьи были солидарны с нею в этой чрезмерности. Причины очевидны – своим недолгим присутствием он удивительным образом сумел всколыхнуть привычные теплые и уютные, но все равно начинавшие несколько застаиваться воды их обыкновенной жизни. И если прежде это было никому незаметно, то теперь ощущалось сполна. И тем острее, чем меньше оставалось до момента, когда придется, распрощавшись на ночь, отправиться по своим покоям. Возможно, поэтому – из желания еще немного потянуть приятное для всех время, Ксения и согласилась так легко на маменькино предложение. Хотя, обычно, с большим трудом заставляла себя музицировать на людях, при том, что играла неплохо. А еще сам Игорь Владиславович на днях упомянул, что в детстве довольно долго учился музыке. Потому Ксене еще тогда захотелось попросить его сыграть, но требовать что-то еще в дополнение к сеансам чтения показалось ей уже неприличным. Теперь же маменька, словно каким-то шестым чувством угадав то ее желание, сама дала повод все-таки его осуществить. - Игорь Владиславович, не беспокойтесь о моих глазах, - откликнулась Ксения, жестом фокусника, извлекая из скрытого в складках юбки кармана коричневый замшевый футляр. В нем лежали ее новые очки. – Всего лишь воспользовалась вашим добрым советом и уже в тот же день, как разбила старые, написала герру Шрайберу. К счастью, у него сохранились записи о том, какие именно нужны стекла и потому вставить их в новую оправу оказалось недолгим делом… О, нет-нет, не думайте! Бандероль из Петербурга пришла лишь сегодня утром, - рассмеялась она, заметив в глазах Комаровского тень замешательства и поспешив предвосхитить его закономерное возмущение. – Так что я вовсе не водила вас за нос, заставляя читать для меня, честное слово! И, предоставив доктору возможность самому решать, насколько ему можно доверять, решительно направилась к своему пианино, задержавшись затем еще на пару минут, пока выбирала из стопки нотных тетрадей пьесу, которую достаточно легко можно было бы сыграть, что называется, «с листа». - Исполним с вами, пожалуй, вот эту, - проговорила она и поставила на пюпитр нужную партитуру. – Бетховен, соната ре мажор… Мама, помнишь, мы с Антоном часто играли ее вдвоем?.. Антон – один из моих старших братьев, - пояснила она Игорю Владиславовичу, вновь оборачиваясь в его сторону. – Он не слишком прилежный музыкант, но в этой вещи партия басов ему всегда удавалась. Так что, уверена, у вас это легко получится с первого раза.
Игорь Комаровский: - Благодарю вас за вашу веру в меня, - прозвучала эта фраза с насмешкой, за которой Комаровский попытался спрятать легкую обиду: надо же, как невысоко оценен его талант! Впрочем, музыкант из него был, и в самом деле, весьма посредственный. Обучаясь музыке вместе с сестрами, особой страсти как исполнитель, он не выказывал, но всегда любил послушать хорошую игру. При необходимости, конечно, мог разобрать и нотную грамоту, и даже вложить в свою игру некоторые чувства, но считал это всего лишь попытками дилетанта дотянуться до невозможного. Однако княжна оказалась права, произведение этого немца было несложным, что позволило исполнить его с легкостью. И если бы Игорь Владиславович смог отвлечься от нот и взглянуть на матушку партнерши по игре, то, несомненно, оказался бы весьма доволен своим искусством врачевателя – пожилая дама бодро кивала в такт музыке, притопывая при этом ногой, будто готова пуститься в пляс, совершенно забыв о своей хворобе. После того, как доиграли сонату Бетховена, Комаровский сразу же вновь попросился со сцены в зрительный зал, сумев при этом уговорить Ксению сыграть еще что-нибудь. Так что разошлись по своим комнатам еще нескоро, примерно через полчаса. Но в эту ночь, в отличие от первой, проведенной в доме Ларионовых, сон к Жоржу не торопился, зато вместо него сохранялось и никуда не хотело уходить странное ощущение, что он вот-вот должен потерять что-то очень важное. Пытаясь дать название этому феномену, доктор пришел к выводу, что это просто тоска по дому – настоящему дому, семье, о которых ему столько раз твердили родственники. «Видимо, старею, раз теперь это стало чувствоваться так остро», - решил Комаровский и пообещал себе, вернувшись в столицу, подумать над этим более серьезно. Утром его провожали все Ларионовы. Князь от души жал руку, просил не забывать их и выражал надежду на новые встречи в Петербурге и продолжение знакомства. Мария Львовна со слезами на глазах, очень трогательно обещала исполнять его предписания. Дочь их при прощании держалась более сдержанной, но тоже крепко пожала в знак признательности руку и улыбнулась, попросив не поминать лихом и иногда вспоминать. Впрочем, и самому Игорю Владиславовичу отчего-то казалось, что он нескоро сможет забыть эти несколько весенних дней, проведенных на удивление хорошо. По-настоящему.
полная версия страницы