Форум » Воспоминания » Amo, amatis. Начало » Ответить

Amo, amatis. Начало

Дмитрий Арсеньев: Весна-осень 1824 года Тейран, Персия ________________________________ (лат) "Я люблю, ты любишь"

Ответов - 63, стр: 1 2 3 4 All

Дмитрий Арсеньев: Митя очень любил свои сны. Ведь иногда они бывали настолько реалистичными, что не раз и не два он обманывался, веря в происходящее, пока не просыпался. Его подсознание любило баловать своего владельца, преподнося по ночам самые приятные и любимые фантазии. В детстве это были рыцарские турниры, удачные военные походы, или просто ощущение скачки на любимом коне по родным просторам, куда глаза глядят. Со временем любимыми становились иные сны, за которые утром было все больше стыдно. Но ведь это же не повод отказывать себе в удовольствии? Вот и сегодня ему приснился чудесный сон, в содержании которого Мите не хотелось признаваться даже самому себе - не то, чтобы кому-то другому. В нем его сокровенные, гнусные и отвратительные мечты исполнились: Мириам принадлежала там ему всецело. Все было так подробно, так реально: и ее запах, и ощущение ее кожи под пальцами, и вкус ее губ, и радость единения, что если бы не дымка, легкой пеленой, словно кокетливая наложница своей вуалью, прикрывающая все воспоминания об этом сне, Митя бы испугался, что все произошло на самом деле. Жестокая жажда, скребущая горло и служащая укором за вчерашнюю невоздержанность с кальяном, вынудившая Арсеньева проснуться, показались весьма малой платой за удовольствие сегодняшней ночи. Еще и еще раз прокручивая в голове сон, Митя уже хотел потянуться, но почувствовал, что его одеяло как-то странно потяжелело... Он осторожно и медленно открыл глаза, несколько раз сморгнул. Потом потер глаза рукой. И чуть не взвыл. Мириам, малышка Мириам, уютно свернувшись калачиком, спала головой на его плече, совершенно нагая. Значит... значит это был не сон?! О мой Бог! О, Аллах! И все святые и пророки всех религий! Умоляю, сделайте так, чтобы это было всего лишь продолжением моего сна!!! - взмолился Арсеньев, сильно сжимая и скручивая кожу на руке, чтобы, наконец, проснуться. Но, как нельзя еще раз съесть вкусный ужин, так нельзя второй раз проснуться, если пробуждение уже состоялось. Ничего не изменилось. Малышка по-прежнему дремала в его объятиях. А в голову Мити врезалась вражеской пулей головная боль. Что? Что я наделал? Как я мог? Она же ребенок! Я... я... совершил насилие над женщиной. Которая сама еще дитя... Как я теперь посмотрю в ее глаза? Как я жить с этим буду?! Она же меня возненавидит! Воспоминания водопадом хлынули на него: нелепое поведение во дворце принца, позднее возвращение домой, нападение, боль, неудачная попытка помочь себе, гашиш... слишком много гашиша, помощь Мириам, ее пальчики, глаза, губы, волосы... грудь, бедра... Митя мог сколько угодно презирать себя и обвинять, но его тело, словно насмехаясь, с энтузиазмом отозвалось на картины прошедшей ночи. Разрываемый на части ощущением собственной низости, Митя как можно скорее и незаметнее для Мириам выбрался из постели, укрыл малышку, чуть не сорвавшись от новой порции увиденной неприкрытой красоты девочки, отшатнулся. Да так сильно, что в результате уперся спиной в противоположную стену. От столкновения с ней рана оказалась потревожена, и с тихим стоном Митька сполз по стене на пол, где и сел, низко опустив голову, думая, как теперь быть с Мириам и чем искупить свою вину перед ней.

Мириам: Сон девушки был прерван каким-то посторонним звуком. Но еще до того, как окончательно проснуться, полный покой и умиротворение, с которым она погрузилась в мир грез несколько часов назад, оказались нарушены тем, что Мириам почувствовала в полудреме, как ей стало немного холодно. И теперь, разомкнув ресницы, она поняла, почему. Заснув на плече любимого, проснулась она, всего лишь лежа головой на подушке, которая и показалась такой холодной и неуютной после теплого плеча Арсениев Ага. А сам он, между тем, почему-то сидел на полу, у противоположной стены, прислонившись к ней спиной. Мириам села в постели и с улыбкой взглянула в лицо господину, ожидая увидеть там ответную радость, но, вместо этого, когда Ага поднял на нее глаза, девушка увидела боль и отчаяние, заполнявшие их до краев. Не понимая, что стряслось, Мириам в мгновение ока соскочила с дивана и, как была, обнаженная, прикрытая только своими роскошными волосами, метнулась к нему, обхватила его за плечи и с тревогой в голосе зашептала: - Что? Что случилось, господин? Тебе снова плохо? Твоя рана болит? - девушка попыталась взглянуть, на месте ли повязка, но Арсениев Ага, сложившийся сейчас почти пополам, мягко отодвинул ее руки, не позволяя прикоснуться к себе. И тут испугалась уже Мириам: неужели он не рад ее видеть, неужели ей только показалось, что он любит ее?. Медленно она опустилась на колени рядом с Ага и произнесла очень тихо и грустно - Ты хочешь, чтобы я ушла, господин? Тебе не понравилось быть со мной?

Дмитрий Арсеньев: Предположение Мириам о том, что ночь с ней может не понравиться, было слишком абсурдным. Оно легко выдернуло Митю пучины самоуничижения, в которую он сам себя загнал, и заставило действовать. - Нет, Мириам! - воскликнул Арсеньев. - Конечно же, нет, - уже спокойнее добавил он. - Это невозможно. Ты не можешь не понравиться. Дело в том... Она же даже не понимает, как отвратительно, то, что я вчера с ней сделал. Этот чертов гарем слишком глубоко изранил ее личность... Да и порядки эти... восточные... А еще пеняют нам за крепостных. У них женщина даже не рабыня, а вещь в доме! Он осекся в своих размышлениях, поняв, что малышка укрыта только своими роскошными волосами. Повторяя про себя, что уж днем-то он может держать себя в руках, Митя поднял Мириам с пола, уложил на диван и снова укрыл одеялом. Сам сел на колени рядом, прикрыв срам первой попавшейся под руки вещью. Ею оказалось верхнее платье Мириам, которое вчера так ему мешало... - Малышка моя, мне очень. Слышишь? Очень понравилось. Но это и есть самое ужасное. Я не должен был получать вчера так много удовольствия, я не имею права сейчас понимать, что хочу еще, причем немедленно. Ты не вещь, милая. Ты ребенок. Прелестный ребенок, о котором я хочу заботиться. Я обещал защищать тебя от всего, а не смог защитить даже от себя самого. Ты еще слишком мала для того, что произошло вчера. Я сделал тебе больно, я получил то, чего хотел, но сегодня мое сердце разрывается от осознания, что я испортил этим тебе жизнь, - Митя опустил голову и смотрел на свои руки, лежащие на коленях. - Я должен был подождать. И не только потому, что тебе только 13 лет, а в моей стране девочек раньше 16 не выдают замуж. Я не сделал самого главного: ты не захотела того же, что получил я. Я уже говорил, что не признаю того права, которое закреплено за мной принцем - как за владельцем наложницы. Я не хочу, чтобы ты оставалась игрушкой. Ты женщина, Мириам. Ты человек. Ты не меньше меня или даже принца достойна быть любимой. Я хотел бы, чтобы через несколько лет ты вышла замуж за любимого человека, родила бы ему детей, была бы с ним счастлива. Но, видишь, оказался слишком слаб духом - и силой взял у тебя то, что предназначено только твоему мужу, твоему любимому мужчине. Но не бойся. Я больше не стану делать это с тобой, обещаю. И в будущем сделаю так, чтобы произошедшее сегодня не помешало твоего браку. Только прости меня. Пожалуйста, прости меня, Мириам.


Мириам: Мириам всего лишь тихо лежала на диване, заботливо укрытая Арсениев Ага одеялом, но чувствовала себя при этом так, будто раскачивается на каких-то невероятной высоты качелях. Своими словами господин то возносил ее на самые вершины счастья - когда говорил, что ему, все же, было с ней хорошо. А то вновь погружалась в глубины отчаяния - когда Ага опять заявил, что она для него всего-лишь ребенок. Воспитанная в другом мире, она долго не могла понять причин, по которым страдает и сам Арсениев Ага. Какая разница сколько ей лет и какое это имеет значение для них? Почему может помешать их счастью? Почему он говорит, что испортил ей жизнь, если все случившееся нынешней ночью было самым лучшим из того, что она видела в этой самой жизни? Эти вопросы Мириам хотела задать ему, и спросила бы, если бы Ага вдруг не начал говорить вещи, заставившие девушку по-настоящему испугаться. Что он говорит?! Выйти замуж за другого? Родить ему детей? Но она прекрасно помнила, что так делал сам шах, да и принц Мохаммад, с теми из своих наложниц, которые ему не нравились... - Ты волен поступать со мной, как хочешь, Ага, - сказала она тихо, преодолевая неведомо откуда взявшийся в горле предательский комок. "Нельзя плакать, Мириам, господин не должен видеть твоих слез", - звучали в ушах когда-то ей сказанные мудрой Надирой слова. Но, как трудно было не плакать! - Это твое право, и, как наложница, я подчинюсь твоей воле и стану женой того мужчины, которого ты для меня найдешь, - в голосе ее звучала неподдельная горечь, которую девушка, в отличие от слез, сдержать-таки не могла. - Но, если ты действительно считаешь, что перед тобой человек, а не игрушка, когда это случится, не заставляй меня делать вид, что я счастлива! - черные глаза Мириам сверкнули. - Я никогда не буду счастлива с другим. Я никого не смогу полюбить, кроме тебя! Разве ты не видишь, как я страдаю?! Зачем так мучить, если считаешь меня человеком? Разве так обращаются с людьми?! - она уткнулась лицом в подушку и зарыдала, не в силах больше держаться.

Дмитрий Арсеньев: - Вид? Счастлива? - Митя был ошарашен реакцией Мириам и особенно ее слезами. Перед этим главным оружием женщин он всегда был бессилен. Но поскольку смотреть на рыдающую малышку сил у него никаких тоже не было, да еще и мерзкий внутренний голос во всю ратовал за снисхождение к собственным желаниям... в общем, Арсеньев отложил самобичевание на некоторое время, дотянулся до лежащей на диване Мириам и прижал ее к своей груди и, гладя по волосам, предпринял попытку успокоить: - Ну что ты! Я не стал бы никогда специально искать тебе мужа. То есть искать-то стал бы, как поступил бы твой отец, но насильно никогда бы не выдал тебя замуж! С ее признанием в любви было сложнее. Конечно, Митя даже не сомневался, что это всего лишь первое детское чувство, которое пройдет со временем. Но он также знал, что убедить в этом девушку или юношу, едва только познавших первую любовь, нереально. А, значит, надо отнестись к этому всерьез, но в то же время быть готовым, что скоро она может закончиться. Говорить о том, что сам Митька боялся привязаться к Мириам было уже бесполезно, потому что поздно. Он впустил ее не только в свой дом, но и в жизнь, в душу; и думать, что со временем Мириам охладеет к нему было так же больно, как и о ее возможной ненависти после произошедшего между ними. Последнего, однако, вовсе не наблюдалось, а значит, можно было пока с чистой совестью отодвинуть на задворки сознания и первое. Вот когда случится - тогда и будем разбираться с проблемой. - Мириам, девочка моя... И твое чувство ко мне не разрушилось даже этой ночью? Ты... ты хотела бы, чтобы это продолжалось? - немного запинаясь выговорил Арсеньев. И поспешно добавил: - Только не обманывай меня, ладно?

Мириам: Он утешал ее, шепча на ухо какие-то неразборчивые нежности, гладил по волосам...Совсем, как тогда, когда Мириам плакала от обиды на его плече, переживая сказанные тем плохим урусом оскорбления в ее адрес. Это было совсем недавно, наверное, два месяца назад, но, как же все изменилось с тех пор! Мириам и представить не могла тогда, что случится с ней в ближайшем будущем. И вот она вновь плачет, и вновь от обиды, но теперь уж на самое себя. Почему она так глупа, что не может толком объяснить господину, как любит его?! Где, в каком языке - русском-ли, персидском, ей взять такие слова, чтобы он, глупый, понял, что она не обманывает? Да и как вообще можно обмануть его, того, кому настежь открыта ее душа, из-за кого пылает ее сердце? "Ну, прочти же, наконец, то, что в нем написано!" - хотелось крикнуть ему Мириам, но вместо крика выходили лишь жалобные всхлипы. Уткнувшись лицом в шею Ага, обвивая руками его шею, девушка по-прежнему пыталась найти хоть какую-то причину, по которой господин мог бы сомневаться в искренности ее чувств. Искала - и не находила. Наконец, перебрав все причины собственной несостоятельности, измученный мозг Мириам предложил поискать решение этой задачи другим способом. "Возможно, это и не я виновата?" - мысль была крамольной, но сознание ухватилось за нее, как утопающий хватается за самую тонкую щепку, ища в ней спасения. И вот уже, в памяти Мириам услужливо всплыли картинки недавнего прошлого. Ничего особенного, обычные: Ага, с грустью листающий альбомы с изображением улиц родного города, его рассказы про жизнь там... В те минуты его черные глаза подергивались мечтательной дымкой, словно наблюдая что-то, невидимое Мириам, внимательно следящей за каждым его взглядом и жестом, пытаясь разгадать их... Вот он - момент разрешить ее сомнения! Другого способа понять его нет. Будь же, что будет! Медленно-медленно девушка отстранилась от Арсениев Ага и, неимоверным усилием воли заставляя себя успокоиться, произнесла своим негромким голосом: - Я скажу тебе всю правду, господин, но прежде ответь мне честно сам. Только на один вопрос. Ты...тебя дома ждет женщина, которую ты любишь?

Дмитрий Арсеньев: Мириам вдруг отстранилась. Митя удивился и обеспокоился этой переменой, тем более, что и выражение лица малышки сделалось очень серьезным. Послушно опустив руки, Арсеньев приготовился выслушать самый нелестный приговор, но вместо этого получил вопрос, ответить на который было очень легко. - Мириам, - ласково произнес Митя и поднялся с колен, на которых стоял у самого дивана, чтобы сесть рядом с малышкой. Он предусмотрительно поправил одеяло, бесстыдно открывшее его взору аккуратненький розовый сосок, до которого так и хотелось дотронуться губами, и задержал свою руку на плечике Мириам, отводя с него локон ей за спину. - Думаю, ты имеешь в виду не мою мать и сестер, которых я люблю и по которым скучаю... - он попытался улыбнуться, но его инициатива не была поддержана Мириам, которая напряглась, словно от слов Мити зависело что-то жизненно важное для нее. - Я уверен, что кроме них, ни одна женщина в Петербурге не скучает по мне. И, конечно же, не любит. Так же и я не испытываю никакой сердечной привязанности к тем, кого оставил там, на своей родине, - Арсеньев мог бы рассказать, что покидая Россию, был еще слишком юн для того, чтобы испытывать серьезные чувства. Да и чуть ранее, в Лицее, жизнь не дала ему той свободы, посредством которой можно было отыскать свою любовь. - Мириам, нет женщины на этом свете, которой я бы вручил свое сердце. Ты - единственная, чьим мужчиной я мог бы зваться. И никого еще, кроме тебя я не желал так сильно. Тебе придется поверить мне на слово, потому что неправильно клясться тебе тобою же самой. Ты - самое дорогое, что есть у меня в жизни. Арсеньев и сам заметил, каким образом, его рука переместилась от волос Мириам к ее плечам, чтобы обнять и привлечь ближе к нему. Но это было именно так. Пальцы его другой руки осторожно приподняли за подбородок личико малышки, Митя склонился и ласково коснулся поцелуем ее губ. Почему же это далось ему так легко? Почему совесть, недавно так громко провозглашавшая низость его мыслей и поступков, в этот раз промолчала? Да все потому, что в этом поцелуе не было ничего, кроме нежности и любви. Похоть, вожделение, страсть, жажда обладания просто захлебнулись в той волне заботы и нежности, которую Мите хотелось выплеснуть на Мириам в это мгновение.

Мириам: Подобно тому, как теплая морская волна вырывается на раскалившийся от солнца песок пляжа, заставляя его из обжигающе горячего стать теплым и приятным на ощупь, чувство облегчения захлестнуло пылающее ревностью к неведомой русской женщине сердце персидской наложницы Арсениев Ага . Охладила, но не остудила, потому что любовь и страсть, которую Мириам питала к своему, теперь уж абсолютно точно своему, мужчине, были слишком сильны, чтобы их можно было заглушить глупой ревностью. Напротив, теперь уж ничего не мешало девушке демонстрировать их в открытую, что она и делала, отвечая на ласки Арсеньева гораздо смелее, чем в прошлый раз. И, кажется, сам он был рад этой новой, открывавшейся для него по-другому, Мириам, взрослой, страстной, ненасытной к его ласкам, да он и сам теперь вряд-ли так уж сдерживал свои порывы, убедившись в том, сколь сильно желанен... Она тоже узнавала его с новой стороны. Оказывается, ее нежный и добрый господин способен превращаться в истинного деспота, но этой деспотии Мириам готова была подчиниться беспрекословно. Ей хотелось принадлежать, раствориться, исчезнуть в нем, в его теле, стать такой маленькой, чтобы проникнуть внутрь него, а может, такой огромной, чтобы, напротив, поглотить его... Он требовал, а ее единственным желанием было отдать ему все, что он хочет, потому что это и было единственной целью ее существования, для этого она и родилась... ...Мириам сделала удивительное открытие. Оказывается, совершенно обессилев, можно легко восстановиться при помощи нескольких поцелуев и прикосновений. Существовало лишь одно простое условие: целовать и касаться тебя должен тот, кого ты очень любишь. Да и лишиться сил, чтобы почувствовать сей магический эффект, лучше всего тоже будет именно от любви. Вот и теперь, спустя еще несколько часов взаимных исступленных ласк, позволявших Арсениев Ага и Мириам становиться все ближе и ближе, хоть каждый раз ей казалось, что это уже невозможно в принципе, она чувствовала себя вполне бодрой и отдохнувшей. В то время, как господин, на плече которого, уже вполне привыкнув считать это место своим, покоилась ее головка, задремал. Девушка лежала рядом, слушая его сонное дыхание, гулкие ровные удары сердца где-то в глубине грудной клетки, и размышляла над еще одной загадкой: почему, отдавая ему, она устала меньше, чем он, тот, кто ею обладал? В какой-то момент Мириам оторвала голову от своей "подушки" и аккуратно приподнялась на локте, разглядывая лицо любимого. Для этого была отличная возможность: Ага спал, а значит не мог удивиться ее пристальному взгляду. Обласкав взглядом каждую черточку его красивого лица, Мириам невольно спустилась взглядом ниже. Было довольно душно, поэтому господин лежал перед ней, ничем не прикрытый, а она прежде никогда не видела обнаженного мужчины и теперь с интересом рассматривала его тело, оказывается, умевшее доставить ей столько незабываемых ощущений. На смуглой коже груди и живота Арсеньев Ага ярким контрастом белела ткань бывшей батистовой сорочки Мириам, волей хозяйки ставшая бинтом. Мысленно, она очередной раз похвалила себя за тщательно исполненный "врачебный долг": повязка была сухой, несмотря на все, что последовало за ее наложением. Зацепившись за эту "границу", взгляд девушки скользнул еще ниже, затем еще... Скорее всего, изменение ритма и частоты дыхания Арсеньева заставило ее оторваться от наглядного изучения анатомии его тела и вновь обратить взор на его лицо. Глаза Ага были открыты, в их черной глубине Мириам увидела тщательно скрываемые искры веселья, а уголок рта слегка подрагивал от сдерживаемой с трудом улыбки. Поняв, что попалась, девушка ахнула, опустила глаза и пунцово покраснела, как ни странно все это выглядело, после того, что произошло. И за это Мириам ненавидела себя сейчас даже больше, чем за свое глупое любопытство...

Дмитрий Арсеньев: "С волками жить - по волчьи выть", - первое время уговаривал себя Арсеньев, но вскоре и этих жалких попыток пойти на компромисс со своей совестью было не нужно. Мириам, его малышка Мириам, с одной только ей доступной интуицией, своим жаром доказала тщетность опасений Арсеньева и неправильность его выводов. За восемь лет, проведенных на Востоке, Митя научился говорить как перс, одеваться, есть и пить, трудиться и отдыхать. Теперь он узнавал, что такое любить, как перс. Не требовалось проводить сложных обрядов, заключать длинные брачные договоры. Одна единственная подпись на листе с дарственной, и Арсеньев - полноправный владелец тринадцатилетней красавицы. Причем, красавица эта из хорошей, уважаемой семьи (имя и заслуги отца девочки были указаны в документы), прошла обучение в гареме султана, отважно бросается исполнять повеления господина и очаровательно смущается. Митя представлял, как малышке трудно привыкать к нему с его грузом чужеродной культуры, но к его счастью, Мириам была еще в таком возрасте и настолько послушна, что ее не слишком беспокоили странности господина, и она была готова с ними мириться. С некоторым участием гашиша, Митя открыл день назад новую страницу их отношений. Она покрывала старые проблемы, вызванные противоборством желаний и убеждений Арсеньева, но кроме облегчения, она приносила почти неприлично много счастья. Митька с огромной радостью разнес к чертям, кхм, то есть к шайтанам всю стену, что так долго пытался строить между ними. Она не столько должна была отгородить Мириам от него, сколько защитить от него девушку. Однако наглядная демонстрация показала, что такого рода защита малышке не нужна, и Арсеньев с удесятеренным энтузиазмом кинулся перекладывать освободившиеся кирпичи в стену, отделявшую их двоих от всего внешнего мира. Настал новый день, когда впервые в жизни Митя отчаянно искал повод не идти в посольство. Ему казалось кощунством покидать Мириам в первый день ее окончательного взросления. Им еще предстояло обсудить так много, но все это было лишь оправданием потребности не расставаться. Малышка сказала, что любит его. И плевать на то, когда это все закончится. Можно сколько угодно сомневаться, бояться и опасаться, но этим он только отравит и так ограниченные часы счастья. Нужно иметь смелость без оглядки окунуться в чувство - и эту смелость дала ему Мириам. А Митя не должен подводить ее и разочаровывать. Все эти выводы, где-то логичные, где-то эмоциональные, Митя обязательно сделает. Но несколько позже. Сейчас его сонное существо одолевали желания, и одно их них касалось непосредственно той барышни, что так пристально разглядывала его тело, доступное в своей абсолютной открытости. Оказавшись пойманной в своем любопытстве, естественном, по мнению Арсеньева, Мириам залилась румянцем и, наверное, вообще, спрятала лицо в руках, тщательно прикрывшись волосами, если бы Митя не приподнялся, но только для того, чтобы обнять малышку и привлечь обратно к себе на грудь. Поглаживая ее по спине и одновременно играя с кончиками ее волос, Арсеньев все же усмехнулся, а потом, сдерживая все еще расплывающийся в улыбке рот, заговорил: - Моя малышка проснулась. Буду верить, что для тебя этот день хотя бы вполовину такой же счастливый, как для меня, - он потянулся и коснулся ее губ мягким поцелуем. Потом улыбнулся, как-то по-мальчишески задорно, и продолжил: - Я приношу свои извинения за твои прерванные наблюдения... - он красноречиво скосил глаза на низ своего живота. - Но... может быть я смогу тебе помочь? Быть может, у тебя есть ко мне какие-то вопросы? Не стесняйся их задавать - сегодня я полностью в твоем распоряжении. А как же служба? Арсеньев рассудил, что имеет право на один прогул за восемь лет. А если начальство будет столь настырно, что пошлет за ним домой узнать, где он прохлаждается, посыльный получит вполне исчерпывающее объяснение: заболел. Врачей не нужно, личный доктор уже и так не отходит от его постели с вчерашнего вечера.

Мириам: - Разве ты еще не понял, Арсениев Ага, что для меня - быть с тобой? - пролепетала Мириам, пряча пунцовое лицо у него на груди, в надежде, что предательская краска, наконец, покинет его и она сможет предстать перед господином такой, какой всегда мечтала - роскошной соблазнительной пери, а не смущенной и застигнутой врасплох за неблаговидным поступком девочкой. - Я люблю тебя больше жизни. Быть с тобой - мое счастье! - Она потерлась щекой об его обнаженную грудь и улыбнулась. Тем не менее, когда он вновь попытался перевести их разговор в шутливую плоскость, Мириам не позволила этого сделать. Дело в том, что у нее был еще один вопрос, который она боялась задать не то, что господину, но даже и самой себе. И звучал он, приблизительно, как, что будет с ними, когда Арсениев Ага должен будет покинуть Персию? Прежде его отодвигало на второй план подозрение, что у него есть любимая женщина там, на Родине. Но теперь, когда Ага сказал, что свободен, этого препятствия более не существовало. А потому Мириам не могла прогнать из головы эту проклятую мысль даже сейчас, когда он был так близко и совершенно не собирался ее оставить даже для того, чтобы пойти на службу. Из рассказов господина девушка уже знала, что в России мужчина может жениться только один раз и при этом у него не может быть наложниц. Однако женитьба на наложнице - такое редко случалось и здесь, в Тейране, что же говорить о далеком холодном Петербурге, куда Ага однажды все равно уедет, потому что там его родина. А что тогда делать ей?! Подобные размышления навевали печаль, но Мириам решила, что лучше уж сейчас сразу узнать, что ее ждет, какая участь. Поэтому вздохнула, осторожно высвободилась из объятий Арсениев Ага и села рядом с ним, поджав колени к груди. Он, разумеется, заметил перемену ее настроения и удивленно посмотрел на девушку, собравшуюся в комочек. - Раз ты разрешил мне спрашивать о чем угодно, господин, - проговорила Мириам. - Позволь узнать, как... как долго ты намерен оставить меня подле себя?

Дмитрий Арсеньев: "Ух ты!" - только и смог подумать Митя, когда малышка произнесла свой вопрос. В который уже раз ему отчаянно захотелось иметь возможность заглядывать в мысли этой не по возрасту мудрой и обстоятельной девчушки. Если она решилась высказать ему подобное, то какие же еще мысли роятся в ее головушке? И если она так волновалась о возможной русской сопернице, а теперь боится чуть ли не завтрашнего отъезда Арсеньева, какие еще страхи идиот Митька поселил в ее мыслях? И как же ему так успокоить ее, чтобы уж окончательно? Нахохлившуюся девочку первое желание было обнять. Что Митька с легким сердцем и потяжелевшим... кхм... просто с легким сердцем и сделал. Опираясь спиной об стену, прижав к своей груди свернувшуюся, словно котенок, малышку, Арсеньев еще мгновение искал наиболее правильные слова и, наконец, ответил: - Я вообще не хочу с тобой расставаться, моя девочка, - начал он с того главного, в чем не сомневался, практически, с первого дня присутствия Мириам в его доме. - К тому же, как только принц отдал тебя мне, ты стала членом моей семьи. Я уже говорил это и готов повторять бесконечно: я не считаю тебя своим имуществом, даже самым ценным сокровищем в нем не считаю. Ты - человек. Ты дорога мне, я привязался к тебе и не расстанусь с тобой никогда. Разве что, если ты сама этого захочешь. Если же ты боишься, что я продам тебя или подарю - выкинь эти мысли из своей хорошенькой головушки. Я никогда этого не сделаю! Что бы ни говорили люди: в моей стране не продают матерей, жен и сестер, - последняя фраза получилась несколько более эмоциональной, чем рассчитывал Арсеньев, но его уже стали угнетать заявления образованных советников шаха о том, что браки по расчету, заключаемые в высшем обществе ничем не отличаются от продажи леса или имения. Разница только в извращенности сделки: платит не покупатель - жених, как все правоверные мусульмане, а продавец - отец, отдавая за дочерью приданое. Впрочем, само присутствие Мириам рядом быстро успокоило уже успевшее разгореться раздражение, и Митя продолжил намного спокойнее: - И пора бы уже оставить тебе обращаться ко мне так официально. Какой я тебе Арсениев Ага, ну что ты? Для тебя я Дмитрий, Дима, Митя, выбирай любой из способов именовать меня, и, прошу, отбрасывай этого "уважаемого". После произошедшего, это уже если и не глупо, то как-то смешно, моя маленькая Мириам, - очень нежно коснувшись губами ее лба, Митя закончил свою длинную речь и покрепче прижал к себе девушку.

Мириам: Господин искренне пытался развеять сомнения Мириам, но ее упрямое сердце обладало, видимо, каким-то своим, особым, слухом, воспринимавшим смысл сказанного Ага совсем не так, как хотелось ее голове. Умом девушка понимала, что он не лжет ей, когда говорит, что не собирается отдать или продать ее, а также о том, что привязался к ней. И она радовалась этому - умом. Но своенравное сердце упорно хотело слышать другие слова, всего два - люблю тебя, однако именно их господин-то ей и не сказал. " В твоей стране не продают матерей, жен и сестер, любимый, - печально думала Мириам, прижимаясь к его груди. - Это правда. Так же, как правда и то, что я не являюсь для тебя ни сестрой, ни женой, ни, тем более, матерью. Я твоя наложница, всего лишь..." Впрочем, то, о чем господин заговорил дальше, несколько отвлекло ее от грустных мыслей и неразрешенных вопросов. - Но, как же? - удивленно воскликнула Мириам и посмотрела на него. - Я не могу, господин! - однако он был настойчив, по-прежнему желая, чтобы девушка называла его по-имени. - Дмиитрий... Миитя.., - сосредоточенно стала произносить она предложенные им варианты немного нараспев, точно примеряясь, пробуя на вкус каждый из них, когда поняла, что господин не шутит. - Дима...! Я так люблю дождь, господин!* Я буду звать тебя именно так, - с этими словами она вновь обвила руками его шею, нежно проведя ладонями по его плечам, прежде, чем сомкнуть объятия. Внезапно Мириам нащупала на правом плече господина шрам, которого не замечала до того. - Что это? - спросила она, поднимая на него взор. - Ты уже когда-то был ранен, любимый? ________________________ Дима* - (араб.) "ливень"

Дмитрий Арсеньев: - А не боишься, что намочу? - широко улыбнулся Арсеньев и повалил ее на спину, прижав собой сверху. Мириам, в своем удивительном соединении мудрости и детскости, с их самого первого поцелуя стала для Мити тем источником ключевой воды в пустыне, от которого невозможно по доброй воле оторваться: чем больше пьешь воду из него, тем больше хочется. А когда Арсеньев уверился в собственной безнаказанности, поняв, что малышка совсем не возражает против его ласк, все выставленные невероятными усилиями барьеры рухнули, и он не желал проводить больше ни секунды, не касаясь Мириам. А еще лучше - целуя ее и обнимая. Поиграв "в дождик", который "льет" свои поцелуи на все без разбору, Митя все же перекатился на спину, увлекая зацелованную малышку за собой. Подложил свободную руку под голову, второй крепко обнимая Мириам, и начал рассказывать. - Как ты думаешь, чего больше всего должен не любить и опасаться "Дима"? Правильно, своего главного врага - огня. Это было почти 8 лет назад. Я тогда только приехал сюда. Конечно, был намного старше тебя, но в свои 19 лет не особенно умнее. А уж в том, что касается знания персидских обычаев и традиций - вообще вровень с новорожденным ребенком. В тот день я в первый раз вышел в город один, без сопровождения. Решил погулять, своими глазами посмотреть, к чему следует привыкать на всю оставшуюся жизнь. Да, малышка, я вполне допускаю, что никогда не вернусь в Россию. А вот почему, я как-нибудь потом расскажу. Это скучно и даже где-то грустно - в общем, неинтересно, - чтобы окончательно оттеснить не вовремя выглянувшие с задворок сознания мысли, Арсеньев снова поцеловал пытавшуюся что-то сказать или возразить Мириам. - Я пошел на свою первую прогулку. Был солнечный день, жаркий, вокруг меня было полно незнакомых или еще непривычных запахов, и я их вдыхал, стараясь запомнить, пока не почувствовал что-то, уж очень знакомое. Запах дыма, и не от забытого на вертеле мяса, а от горевшей или тлевшей ткани. Отправившись туда, где, мне казалось, находится его источник, я завернул за угол - оказалось горит дом. У входной двери прямо на земле сидела древняя старуха и причитала, раскачиваясь из стороны в сторону, что-то, вроде "беда-беда, что же делать?!" Ну тут я уж догадался, что надо делать. Ведь, ко всему, из дома еще доносились женские крики. Поэтому, не думая больше ни минуты, я рванул внутрь, снес резную перегородку в женскую половину дома и даже не обернулся, когда старуха запричитала: "Тебе туда нельзя! Нельзя!" Решил, что бабка переживает за мое здоровье и окрыленный собственный героизмом, прорвался через горящий коридор в комнаты, где в окружении вспыхивающих, как свечи, тканей и деревянных сундуков, находились две женщины. Я подхватил одну, которая была без сознания, вытащил на улицу, посадил на землю рядом со старухой и вернулся за второй. В тот момент я не заметил приближающуюся к дому группу людей, зато сумел хорошо ее рассмотреть, когда вынес наружу вторую женщину. Спасая еще первую, я не придал значения испуганно выпученным при моем появлении глазам этой особы, но внезапный захват, в котором я оказался, стоило мне выпустить из рук вторую погорелицу, научил меня, что нужно быть впредь внимательным к подобным деталям. Оказалось, что отсутствовавший в момент моего появления муж этих двух молодых женщин, просто отправился тогда за подмогой в тушении пожара. В результате, помогли соседи ему еще и в другом - сопроводить меня во дворец шаха, - вспомнив об этом, Митя улыбнулся. - Ну и дурак же я был! Муж хотел судить меня исламским судом и привести приговор в исполнение прямо здесь же, на площади перед домом, но, видимо, мой европейский костюм, а может, резонное замечание одного из его знакомых, что поступи он подобным образом с иностранцем, могут возникнуть проблемы, переубедили его отложить решение моей судьбы до встречи с шахом. Шах в тот момент был занят или отсутствовал во дворце, я уже не помню, и нас проводили к принцу Мохаммаду. Ему-то и объяснили, что необходимо наказать неверного, посягнувшего на святость и неприкосновенность гарема правоверного мусульманина, при этом не только увидевшего его жен без хиджаба и полураздетыми, но и обнимавшего их насильно. Принц выслушал, нахмурил брови, угрожающе на меня посмотрел, а потом на французском языке спросил, кто я, откуда, и как дошел до такой жизни. Это было вообще очень кстати, потому что речь того разгневанного мужа сам я понимал с пятого на десятое, персидский язык знал тогда отвратительно... Разумеется, рассказал я тогда Мохаммад-мирзе все, как видел собственными глазами. После чего принц велел погорельцу отправляться домой к женам, не слушая больше его жалоб, а мне приказал остаться. Для дальнейших разбирательств. Вместо которых, впрочем, едва истец удалился, послал меня переодеваться и отмываться от копоти. А потом долго со мной говорил, терпеливо объясняя местные нравы и обычаи, взяв с меня клятву больше в чужие дома без разрешения не вламываться... Ну, а дальше наш разговор как-то переместился на другие темы и... с тех самых пор и поныне Мохаммад Ага находит какое-то удовольствие в разговорах со мной, и я горжусь, что он представляет меня своим другом, - закончил свой рассказ Митя на этой несколько хвастливой ноте. Однако вопросительное выражение лица малышки подсказало, что что-то он все же упустил. - Ах, да! Ты же спрашивала про этот шрам. Всего лишь след от горящей балки, что упала на меня с потолка. От более сильного ожога меня спас мундир. Ткань только тлела, но не загорелась. Вот такой я у тебя везучий дурак, - улыбкой закончил Арсеньев свое долгое повествование.

Мириам: Чувство, взаимное, разделенное и поэтому приносящее обоюдное счастье, захватило их обоих настолько сильно, что окружающий мир, от которого Арсеньев пытался огородить свою малышку, возводя "стену" вокруг их любви, казался теперь не нужен и самой девушке. Ее миром был он, господин, которого Мириам, сперва робко, стесняясь, а потом уже все более привычно теперь звала Димой. Мириам не была уверена, что он любит ее столь же сильно, как и она сама, не знала девушка также , любил ли он вообще кого-то прежде - подобные вопросы ими не обсуждались. Но она была уверена в одном: с недавних пор между ними существуют миллионы невидимых миру, но невероятных по своей прочности, нитей, которые связали их, которые тянут их друг к другу ежедневно, ежеминутно, всегда... Их дни, проводимые порознь, были лишь томительной паузой, ожиданием жизни, а их истинной жизнью теперь только и были ночи, проводимые вдвоем, наедине. И это взаимное помешательство юной девушки, чья красота распускалась от любви, точно настоящий цветок от теплого летнего ливня, а также взрослого мужчины, для которого стало откровением и потрясением, что в облике почти ребенка может жить душа зрелой женщины, никак не ослабевало, вопреки всем законам развития любовных историй, достигших своего пика. Согласно все тем же законам развития любовных историй, спустя некоторое время, Мириам почувствовала в себе некоторые признаки, возбудившие в ее душе счастливые подозрения и надежды, которыми она однажды утром и поделилась с достопочтенной Джамилей, когда та очередной раз посетовала на несколько изможденный и бледный вид Мириам, а также на ее плохой аппетит. Служанка, которой напрямую никто не объявил о новом этапе в отношениях Арсениев Ага и его наложницы, тем не менее, была женщиной пожилой и мудрой, поэтому, разумеется, обо всем давно догадывалась. Так что сбивчивый и смущенный рассказ Мириам не поверг ее в изумление, а скорее заставил заволноваться, уж слишком малышка юна и хрупка, чтобы стать матерью прямо теперь. Джамилю и саму отдали замуж в тринадцать, но была она тогда и крупнее и как-то взрослее той, что сидела сейчас напротив нее, и вслух мечтала о том, что вскоре подарит господину сына..."а может, дочь, но он же не будет любить ее меньше, ведь, правда, Джамиля?!" - Конечно, Мириам, не будет! - убежденно кивала та, украдкой окидывая тревожным взглядом хрупкую фигурку светящейся от счастья девушки. - Он будет любить всех твоих детей, потому что любит тебя, милая. - Он никогда не говорил, что любит, Джамиля! - вздохнула Мириам и сияние ее черных глаз немного приглушилось - Я чувствую и знаю это, но он никогда не говорит о своей любви...Почему так, скажи? - Ах, глупенькая! - женщина не смогла сдержаться и прижала к себе девушку, для которой последнее время стала почти матерью. - Разве значат что-то слова, слетающие с губ, когда ушам слышно то, что говорит сердце?

Дмитрий Арсеньев: У Мити с Мириам потянулись счастливые деньки. На следующий день Арсеньев все-таки пошел на службу, хоть и опоздал немного. Да и впредь регулярно появлялся в посольстве. Его там все чаще хвалили: у атташе Арсеньева появилась удивительная способность очень быстро принимать важные решения, особенно, если время перевалило за полдень. Эту мгновенную реакцию называли профессионализмом или даже даром, но Митя был более реалистичен в своем видении ситуации: лишнее время, проведенное в посольстве, с некоторых пор категорически не входило в его планы. Хотелось скорее бежать домой, чтобы снова подхватить на руки бежавшую обнять его Мириам. Прижать ее к себе и не отпускать до самого утра. Может быть, в первый раз малышка и напугалась, когда Митя ни с того ни с сего прервал интереснейший урок русского языка, посвященный любви и влюбленности, поднял ее на руки и понес в ее комнату со словами: "Пора тебя укладывать спать". Кажется, Мириам подумала, что Дима выдохся и оставит ее в ту ночь одну, но Арсеньев быстро сумел ее в этом разуверить. Так и повелось: ночевать он приходил к Мириам, но каждый раз настойчиво выяснял, не надоел ли ей еще. А после одного небольшого спора выяснил, что Мириам не против его компании даже, если ее сильно утомили... Хотя еще не было ни разу, чтобы он не принес своих извинений утром за тихую и безмятежную ночь. Вообще, Митька порой сам себя не мог понять. Его настойчивое желание не расставаться и беспрестанно нежить в своих объятиях малышку выходило за рамки рационального. Даже та небольшая прогулка по городу в открытом экипаже, когда Митя повез Мириам в гости к своему коллеге, чья жена устроила целый оазис из небольшого садика возле своего дома, и Арсеньев решил показать эту красоту Мириам. Он же весь извелся, вынужденный постоянно напоминать себе, что неприлично прикасаться к своей закутанной в десять покрывал наложнице на людях! С тех пор они ездили только в закрытой карете. Мириам смотрела в окно, отодвигая плотную занавеску, и при этом сидела на коленях у довольного Арсеньева, свободного в движениях своих рук. А после другого случая она не могла больше без румянца садиться за обеденный стол, прочность которого они с Митей накануне так усердно проверяли. Курьезов было много, но главное - это было их чувство, взаимное и глубокое. Арсеньев потихоньку уже считал время, да прикидывал в какой же вере проводить обряд венчания. Мириам была для него именно той женщиной, с которой хотелось провести всю жизнь. *** В один из вечеров Митя возвращался из дворца принца, немного одурманенный кальяном и некоторым, на его вкус, переизбытком благовоний и курений. Мохаммад, как и всегда, сегодня расспрашивал его про Хуррем, но получил на свои вопросы еще более краткие ответы, чем обычно. Арсеньеву ни с кем не хотелось делиться своим счастьем, как будто даже рассказ о нем мог как-то уменьшить их общую радость. Как обычно, малышка встретила его крепкими объятиями. Митя хотел кончиками пальцев приподнять ее подбородок для поцелуя, но рассмотрел вдруг бледное, посеревшее лицо девочки и как-то странно сжатые губы. Забеспокоившись, он немедленно спросил: - Милая, что с тобой? Тебе нехорошо?

Мириам: По совету Джамили, Мириам не спешила сообщать своему Диме весть о его грядущем отцовстве. Та сказала, что не следует спешить, надо подождать и убедиться окончательно, потому что бывают всякие случаи, да и вообще... Под этим "вообще" мудрая женщина имела в виду даже не то, как к новости о том, что его наложница беременна, отнесется Арсениев Ага. Прожив на свете достаточно, Джамиля многое успела услыхать и повидать. Слышала она и рассказы брата о том, как - дело-то житейское! - мужчины-иностранцы приживают со своими наложницами, обладание коими было также нередким явлением, детишек. Которых, разумеется, оставляют в Тейране, когда уезжают в свои родные края. И женщины эти превращаются в настоящих парий, презираемых всеми, а дети их по положению - хуже рабов. Такой судьбы для милой малышки Мириам Джамиля очень боялась. Но не потому, что сомневалась в порядочности Арсениев Ага. Он лично - нет, никогда бы так не поступил, но...слишком зависимо его положение от воли русского шаха, которому может не понравиться, что тот, кого он послал в Персию, нашел себе там жену. Джамиля в жизни не слыхала выражение "конфликт интересов", а, услышав, не поняла бы его смысла, но именно об этом она и думала, когда советовала своей юной госпоже не торопиться с новостью для Ага. И Мириам следовала ее советам. Однако по-другой причине. Девушке были неведомы сомнения Джамили, но ей хватало и своих. Возможно, странно, но она просто не могла найти подходящего момента, чтобы сказать Диме, что ждет ребенка. Они проводили вместе уйму времени, но... Все было не то. А, как именно сделать так, чтобы было "то", Мириам пока не придумала. Впрочем, все, как обычно решил случай. В тот день ее любимый задержался на службе, пришел позже, чем она его ждала. В последнее время господин всегда стремился оказаться дома раньше, а, если не мог, то находил способы предупредить девушку, зная, как она волнуется после той истории с нападением безумного фанатика. Но сегодня отчего-то не предупредил. Мириам весь вечер просидела у окна, ожидая. Джамиля умоляла ее прилечь отдохнуть, в ее положении вредно сидеть вот так, поджав ноги под себя, говорила она, но Мириам не обращала внимания. Не хотела она и есть, чем совсем уж расстраивала Джамилю. Когда село за горизонт солнце, женщина, которая обычно, в это время уходила домой, не хотела даже оставлять ее одну, но упрямица настояла, что все с ней будет хорошо и почти выпроводила ее восвояси. Наконец, среди тишины, нарушаемой трещанием цикад, раздались знакомые шаги. Дима вернулся! Мириам, как обычно, бросилась со всех ног к нему навстречу, прыгнула на шею с объятиями и, вдруг...едва не потеряла сознание. Волны дурноты накатывали одна за одной, бедняжка не знала, что делать и как объяснить растерянному и испуганному Арсеньеву происходящее. Она легко переносила беременность, только небольшая тошнота по утрам и отсутствие аппетита, но добрая Джамиля почти избавила ее и от этого, давая целебные отвары трав, и вот теперь, так глупо и неловко... Зеленоватая бледность на лице девушки постепенно сменялась румянцем стыда. Хороша пери! Едва не опозорилась на глазах у мужчины! Немного отдышавшись, она помотала головой в ответ на его вопрос, все еще боясь открыть рот, и уткнулась в шею Арсеньева, обвивая его плечи руками, прижимаясь к нему. Ну, что же? Видимо, так и суждено ему узнать. Мактуб.* - Со мной все хорошо, то есть...с нами, - прошептала она тихо куда-то в уже распахнутый ворот его сорочки - еще на подходах к дому Дима обычно стягивал с себя совершенно не подходящий к местному климату, душный и "душащий", по его собственному признанию, европейский галстук. И, предвосхищая закономерный вопрос о том, с кем это - "с нами", робко подняла на него глаза и проговорила. - Ты скоро станешь отцом, любимый! ____________________________ * ""Мактуб" означает "Это написано". Арабы переживают, что "Это написано" не совсем правильный перевод, потому что хотя действительно все уже написано, Бог сострадает, и пишет это просто для того, чтобы помочь нам." Паоло Коэльо.

Дмитрий Арсеньев: - Отцом? - глаза Мити расширились от удивления, но уже через секунду в них загорелись огни радости, губы растянулись в улыбке, а малышка была бережно и осторожно подхвачена на руки. Он немедленно прижался ртом к ее губам и запечатлел на них наполненный счастьем поцелуй. Арсеньев прошел вместе с ней в комнату, которая снова вполне могла считаться его, то есть их общей. Расставаться на ночь не хотелось им обоим, и так сложилось, что диван в кабинете снова перестал быть спальным местом. Опускаясь в море подушек, набросанных на большом ложе в спальне, Митя усадил Мириам к себе на колени, обнял за плечи, а ладонь второй руки прижал к ее животу, как будто уже намеревался почувствовать биение новой жизни внутри своей любимой. Однако замершая ненадолго тревога о Мириам снова напомнила о себе. Митя перевел взгляд с все еще тонкой талии малышки на ее лицо и больше почувствовал, чем увидел, что она несколько напряжена. Задумавшись о причинах, этого, Арсеньев, наконец, сообразил, в чем дело. Это все сладкий тягучий запах благовоний, который не выветрился до конца из его одежды даже после прогулки до дома. - Прости, любимая. Я так обрадовался новости, что совсем не подумал об этом. Сейчас, погоди немного, я переоденусь. Поскольку Митя регулярно стал ночевать в комнате Мириам, в конце концов туда и был перенесен сундук с его одеждой, чтобы не вынуждать мужчину голышом по утрам возвращаться в свой кабинет. Так что, сняв Мириам со своих колен, и усадив ее на подушки, Арсеньев быстро разоблачился, а потом снова оделся, но уже в удобные восточные одежды, которые носил обычно дома, а потом вернулся к своей малышке. И только прилег, как почувствовал, что снова хочет поцеловать ее. А поскольку Мириам уже изрядно избаловала его в отношении немедленного исполнения любого из его желаний, Митя не стал медлить и с исполнением нынешнего. Поэтому девушка снова оказалась в бережном кольце рук Арсеньева, устроив свою голову на его плече. Кроме того, Митька снова не преминул, пока малышка увлечена его поцелуем, стянуть ткань, покрывавшую ее голову и распустить волосы, чтобы снова наслаждаться ощущением ее локонов в своих руках. - Я так счастлив, любимая, - прошептал он, с обожанием глядя на свою маленькую драгоценную фею. - Это лучшая новость, которую я мог услышать, - затем помялся немного, но все же спросил. - А сама ты... тоже рада этому? И за этот вопрос был удостоен внимательного и какого-то даже строгого взгляда Мириам, не требующего словесного подтверждения. Арсеньев облегченно выдохнул, еще шире улыбнулся: - Я так доволен, милая! Так рад, что не могу выразить словами! - после чего все же нашел более красноречивый способ выразить свое удовлетворение полученной новостью. Но восторженные эмоции отступили, а разум напомнил, что данное событие не только невероятно радостное, но и ответственное, и Арсеньеву надлежит об очень многом позаботиться. - Ты говоришь, что хорошо себя чувствуешь? Но, скажи, как долго я уже обнимаю вас с малышом двоих? И не пора ли еще пригласить доктора, на всякий случай, чтобы осмотрел и посоветовал что-либо?

Мириам: Если Мириам и чувствовала некоторую робость, когда произносила вслух заветные слова, не в силах преодолеть свои сомнения и предугадать реакцию на них самого господина, что бы не говорила по этому поводу Джамиля, то, когда это произошло, ей стало казаться, что теперь перед ней возникло новое препятствие, которого она никак не ожидала встретить: робость самого Димы. Узнав о положении Мириам, он настолько проникся им, что немедленно стал обращаться с ней так, точно та не человек из плоти и крови, а тончайшая фарфоровая статуэтка, к которой и прикасаться-то страшно, из-за большой вероятности разбить. Что совершенно не устраивало Мириам, уже привыкшую к присутствию в ее жизни мужчины, любимого, любящего и...да, вожделеющего от нее не только задушевных бесед. Теперь же в глазах ее возлюбленного вместе с радостью и, вполне объяснимой внезапностью произошедшего, растерянностью, за которые Мириам любила его еще больше, если можно было больше любить, читалось благоговение и уже совсем, с ее точки зрения, малообъяснимая боязнь навредить ей или ребенку внутри нее, который пока был настолько мал, что даже сама Мириам не всегда верила в его присутствие там. Поэтому, чтобы до поры до времени "на корню пресечь" подобные попытки превращения себя из живой и желанной женщины в объект поклонения, она предприняла довольно дерзкий маневр - словно грациозная змейка, извернулась, высвободившись из объятий господина, одновременно легко толкнув его, чтобы Дима оказался лежащим навзничь, а сама забралась верхом на его бедра, склонилась к нему, щекоча лицо длинными шелковистыми прядями, страстно поцеловала в губы, с удовольствием отмечая его мгновенную реакцию, и прошептала, гипнотизируя агатовыми своими очами: - Никто мне не нужен, любимый, никто, кроме тебя! - после чего вновь стала целовать его, теряющего голову и всякую глупую осторожность, наслаждаясь своей закономерной властью над тем, кто для всего мира был ее господином и повелителем...

Дмитрий Арсеньев: Митя с радостным предвкушением готовился стать отцом. Если раньше он чувствовал себя счастливым влюбленным человеком, то теперь гордился своим зарождающимся важным и ответственным семейным статусом. "Отец семейства" - это важная веха в жизни каждого мужчины, и Арсеньев искренне пытался все делать правильно. На службе теперь он категорически отказывался задерживаться, если не мог предупредить свою малышку. Стал реже пропадать по вечерам во дворце принца, предпочитая посещать его в дневное время. Впервые за все время пребывания в Тейране потребовал список предоставляемых ему выходных дней, и исправно проводил их с Мириам. Они часто гуляли, и не по рынку или людным улицам, а уезжали к городским стенам, или же в гости к жене посла. Ее любовно взращенный оазис стал их любимейшим парком. Митя читал, что беременные женщины становятся капризными. Малышка явно была исключением из этих правил, или просто по-другому воспитана, но он все равно вытягивал из нее каждое желание и бежал выполнять. А еще, у Арсеньева был секрет. И не только от сослуживцев и принца, но даже от Мириам. Он отыскал имама, славящегося своей деликатностью в решении разных интимных вопросов и, главное, дальнейшим умением сохранять эти решения в тайне. И раз в неделю, а то и чаще он встречался с ним ненадолго для конфиденциальных бесед. Митя готовился принять ислам. Конечно, было бы проще попросить малышку перейти в православие и обвенчаться с помощью посольского священника, но сколько раз Митя пытался заговорить с ней о переходе в другую веру, столько раз оказывался трусом. Как просить такое от женщины, да еще любимой, да еще ждущей от него ребенка? Отречься от веры отцов и принять другого бога. Да и зачем ей было это делать? Арсеньев совсем не собирался в Россию, его там, может, и ждали, но возвращаться было особенно некуда. А здесь, в Тейране, он нашел свой дом. Да и самой малышке привыкать к России будет очень сложно, совсем другие обычаи, порядки. Стоит ли пугать такой перспективой девочку? И кто его пустит в Петербург с тринадцатилетней женой? Нет, именно он - тот, кто из них двоих должен переменить веру. Его взгляды на жизнь позволяли это: все равно же Бог един, как его не назови: Иисусом или Аллахом. А намазы, Рамадан... Это просто обряды, и Мите не будет сложно к ним привыкнуть. Он уже достаточно знал о жизни мусульманина. Вопросы вызывала только реакция на этот его поступок со стороны начальства. Как посол отреагирует на подчиненного-магометанина? Ну, с одной стороны, так Мите будет даже легче закрепиться при принце Мохаммаде. Но не сочтут ли этот шаг необдуманным или даже предательским - с другой? И все же Арсеньев надеялся, что справится. Еще одним его страхом было, что сама Мириам не захочет выходить за него замуж. Прижить с наложницей ребенка - рядовое событие по меркам Востока, и никто не станет косо смотреть на Мириам в таком случае. Да и некому это делать. Джамиля, по-видимому, полностью на стороне девушки и полюбила ее, как родную дочь. А больше она ни с кем и не общается... Но все же Митя надеялся, что малышка оценит его шаг - переход в ислам - и не станет мучить его отказом. Потому что, как никогда прежде, желал сейчас определенности. Ему действительно искренне хотелось назвать Мириам своей законной женой, чтобы ни у кого больше никогда не возникло вопросов, как сильно она ему дорога. Эта девочка была уже у него в крови, и в те ночи, когда они, казалось, растворяются друг в друге, их единение становилось еще более сильным, и каждый раз не верилось, что можно любить сильнее. А у них каждый раз получалось, и их любовь все росла и росла, подобно тому комочку новой жизни, который развивался внутри Мириам.

Мириам: На самом деле, с тех пор, как Мириам открылась господину, жизнь в его доме для нее изменилась незначительно. Но дело было не в том, что Дима остался безучастен к тому, что она ждет его ребенка, а в том, что сделать больше для Мириам, по ее собственному ощущению, он уже и не мог. Невозможно это было - сделать больше! Теперь она редко вспоминала свою жизнь в гареме принца, но, если такие воспоминания приходили к ней, то каждый раз девушка мысленно возносила молитвы Пророку за то, что однажды он направил на нее взор двух людей. Главного евнуха гарема, который выбрал ее из сотни других наложниц и, разумеется, самого Арсеньева, который выбрал ее для себя. Однажды Дима со смехом рассказал ей, что очень смутился предложением принца Мухаммада подарить ему женщину, но еще больше был потрясен, когда увидел тех, из кого надо было выбирать. "Ты просто показалась мне взрослее других," - усмехнулся он, нежно целуя ее в нос и, возможно, слегка подначивая Мириам. Однако девушке, сидящей объятиях Арсеньева на его коленях, обычное их расположение, когда бывали вместе, такая шутка забавной не показалась. Ведь, Дима только что произнес вслух самый большой страх Мириам - что было бы, если бы тогда господин выбрал не её? Поэтому она даже позволила себе на него немного обидеться, впрочем, достаточно для того, чтобы встревоженный повелитель остаток вечера выяснял у своей наложницы, что сделал не так и извинялся за все возможные прегрешения, истинные и мнимые. Разумеется, прощение было получено, после чего последовало сладкое примирение, а вскоре это недоразумение, которое, единственное, можно было бы списать на каприз беременной, благополучно забылось. В остальном же главной проблемой для Мириам было придумать желание, которое Дима мог бы для нее исполнить, чего он постоянно у нее добивался. Но это была трудная задача, потому что она была убеждена в своем совершенном счастье и совершенно же ничего не хотела. Даже каких-то особых прихотей в еде не испытывала. Хотя, этими ее желаниями ведала уже скорее Джамиля, также старающаяся изо всех сил доставить ей удовольствие. Впрочем, одно желание Мириам все же удалось придумать. Ей очень нравились дивной красоты розы в садике, что устроила у себя на заднем дворе жена русского посла, к которой они вместе с Димой теперь частенько ездили вместе в гости. Вернее, сам он, конечно, проводил время с самим послом, а вот Мириам общалась с Дария-ханум, Дарьей Алексеевной, его женой. Прожив в Персии с супругом много лет, женщина, вероятно, догадывалась об отношениях атташе Арсеньева и его воспитанницы, каковой "официально" считалась Мириам, ибо у православного христианина никакой наложницы или рабыни быть не может, только крепостные, так ведь то не рабы...Догадывалась, но держала догадки при себе, имея достаточно такта и добродушия, чтобы не вмешиваться не в свои дела и не смущать юную персиянку, которую душевно по-русски привечала у себя в доме. За что Мириам, да и сам Арсеньев были очень ей признательны... Так вот, однажды, девушка робко попросила Дарию-ханум рассказать ей, как же вырастить у себя такие красивые цветы, на что та немедленно пообещала помочь ей устроить у себя точно такой-же розарий, "если господин Арсеньев не будет возражать, конечно". Всего один умоляющий взгляд в сторону господина Арсеньева со стороны Мириам, и вскоре во дворе их домика также появились несколько розовых кустов, которые доставил и как-то умудрился приживить прямо цветущими, искусный посольский садовник. Девушка была в восторге, а Дима доволен тем, что удалось ее порадовать. С этого времени она много времени проводила в своем цветнике, ухаживая за розами собственноручно, не чураясь этого труда и не боясь, что нежные руки будут исколоты шипами. А также, не взирая на тревоги Джамили, которую весьма беспокоило, что девушка много времени проводит на солнце, которое даже теперь, поздней осенью, светило горячо и ярко. Обычно, ухаживая за своими розами, девушка что-то напевала мелодичным голоском, поэтому, даже, если не видела ее перед глазами, Джамиля слышала ее присутствие, поэтому не волновалась и занималась своими делами по дому. Но в этот раз песен не было, а на оклик малышка не ответила. Джамиля позвала еще раз, а потом отложила в сторону нож, которым нарезала куски говядины для мак-любе*, что собиралась приготовить на ужин, и отправилась во двор на поиски Мириам, отчего-то вдруг заволновавшись. Там, во дворике, среди цветущих роз, она и нашла бледную, точно мел, девушку, лежавшую прямо на земле, скорчившись от боли. Разглядев на ее одеянии кровавые пятна, Джамиля все поняла, всплеснула руками и, со слезами и причитаниями, подхватив легкую, точно пушинка, Мириам, унесла ее в дом. - Как же это?! Да за что же это?! - причитала пожилая женщина, над молчаливой Мириам, из которой, вместе с потерянным малышом, точно и ее собственная жизнь ушла, уложив ту на низкий диван в ее комнате, помогая ей, чем могла. - Как Пророк мог допустить такое горе? ...Джамиля металась по дому, соображая, что же делать дальше? Сообщить Арсениев Ага? Бежать за доктором? Но, как бросить малышку одну? А Мириам все молчала, на ее мгновенно как-то истаявшем личике остались одни только черные глаза, в которых плескалась такая бездна боли, не телесной, а душевной, что Джамиля боялась в них смотреть. Но вот послышался скрип открываемой калитки. Как всегда последнее время, Ага возвращался домой довольно рано. Его быстрые шаги приближались к дому, он окликнул Мириам, из-за чего на ее до того безучастном к происходящему вокруг лице возникло выражение отчаяния, девушка отвернулась к стене и всхлипнула. Понимая, что просто невозможно, чтобы Арсениев Ага вошел сюда прямо сейчас, Джамиля метнулась навстречу и преградила ему, крайне удивленному и ничего не понимающему, путь в комнату Мириам. - Вам нельзя туда, Ага! - воскликнула она. - Умоляю, не входите! ____________________________ *персидская разновидность плова



полная версия страницы