Форум » Воспоминания » Amo, amatis. Начало » Ответить

Amo, amatis. Начало

Дмитрий Арсеньев: Весна-осень 1824 года Тейран, Персия ________________________________ (лат) "Я люблю, ты любишь"

Ответов - 63, стр: 1 2 3 4 All

Дмитрий Арсеньев: - Мне нравится слушать от тебя русскую речь, Мириам. Как все же интересно сложилась твоя судьба. Три года назад ты знала русскую женщину, а сейчас оказалась в моем доме. Наверное, даже не воля Мохаммада Ага, а воля самого Аллаха сделала нашу с тобой встречу возможной. Я не говорил тебе еще ни разу, но я рад, что ты теперь живешь со мной, Мириам, - Арсеньеву и самому было неловко высказывать это вслух. К тому же, он до сих пор считал, что девочка достойна более богатого и просторного дома... А еще Митя по-настоящему переживал оттого, что Мириам лишена общения с ровесницами, да и вообще все эти два с лишним месяца общается только с ним, да с Джамилей. Надо было бы давно узнать, нельзя ли его девочке подружиться с дочерьми Джамили и ее племянницами, но Арсеньев почему-то медлил. И все больше задумывался о том, как бы поинтересней занять их совместные вечера, чтобы его Мириам не скучала. - Мириам, не уверен, хороший ли из меня учитель, но, может быть, ты захочешь позаниматься со мной русским языком? Научиться читать и писать на нем. Это поможет тебе читать книги на моем языке и чуть-чуть скрасит тебе дневные часы. Как думаешь, ты хотела бы стать моей ученицей по этому предмету?

Мириам: Сердце Мириам радостно подпрыгнула в груди и забилось сильнее: господин доволен ею! И он хочет даже учить ее! - О, Арсениев Ага! - горячо, как никогда прежде в разговорах в ним, воскликнула она. - Этого бы я хотела, но...разве у тебя есть время? Разве не приходишь ты каждый день слишком усталый, чтобы еще и учить меня? А вдруг я окажусь непонятливой ученицей? - она задавала и задавала ему вопросы, осмелев от его доброты. - Твой язык очень трудный, господин, - вздохнула Мириам, а потом добавила тихонько. - Но, если бы ты только попытался...я была бы самой счастливой на свете. И я бы очень старалась...

Дмитрий Арсеньев: - Я думаю, у тебя все получится, маленькая моя, - улыбнулся Арсеньев, радуясь такому энтузиазму со стороны своей будущей ученицы. А в глубине души отметил, что ему надо придумать, как Мириам следует к нему обращаться. "Арсениев Ага" его не слишком радовало. "Митя"? У них слишком большая разница в возрасте. "Димитри"? Но она слышала это обращение от принца и не переняла его, значит, не понравилось. "Брат"? Но какой он ей брат в конце концов, хотя это было бы еще одним контролирующим его фактором... Надо было подумать об этом получше. А пока следовало вспомнить, с чего их разговор перешел на русский язык и объяснить Мириам, что ей нечего бояться Хрещенко и ему подобных. Кто знает, что именно она услышала и как это для себя поняла. - Значит, завтра и начнем, а то уже поздно учить русский язык. Дай мне сегодня время подготовиться к первому занятию, чтобы ты, как ученица, не разочаровалась во мне. Но это еще не все, что мне нужно тебе сказать. Мы с тобой говорили о поведении моего гостя и его грубых словах. Девочка моя, этот человек просто слишком злой и невоспитанный. Он не понимает, что это совершенно не важно, как ты оказалась в моем доме и где и кем была до этого. К тому же, он совершенно не разбирается в персидских и мусульманских традициях, а также не знает даже той простой истины, что гарем - это всего лишь название женской половины дома. К чему бы тебя не готовили до тех пор, когда я забрал тебя к себе - все поменялось. Я не хочу, чтобы ты меня безвольно слушалась и боялась. Мне нужно, чтобы тебе было хорошо со мной, чтобы ты радовалась, что именно я забочусь о тебе, - Митя улыбнулся, гася пафос своих слов. Он хотел было присовокупить к сказанному еще и "я хочу, чтобы ты полюбила меня", но остерегся употреблять это многозначное слово. Девочка, и так напуганная озабоченным Хрещенко, могла расценить это неправильно... - Да, вот такой я гордец. Хочу, чтобы очаровательнейшая девочка была довольна жизнью рядом со мной и под моей опекой, - выражение лица Арсеньева изменилось, став серьезным: - И я никому не позволю, не то что говорить, а даже думать о тебе, как о подарке или ценности без души и желаний. Я уважаю тебя, Мириам. За твой характер, за твое спокойствие, мягкость, за твои знания. И тот, кто входит в мой дом впредь будет обязан относиться к тебе с уважением. А если нет, мне не нужен такой гость. Я могу постоять за тебя, малышка. И я никому и никогда не продам тебя и не подарю. Ты не должна бояться ничего, пока ты со мной. А я буду всегда рядом. Хорошо, маленькая моя?


Мириам: "Маленькая моя"... так он теперь предпочитал обращаться к Мириам, изредка называя ее по-имени, точно таким образом вновь пытался установить между ними определенную дистанцию, которая стала быстро сокращаться с тех пор, как Арсениев Ага вплотную занялся обучением девушки премудростям русского языка. Причем, помимо их воли. Потому что Мириам четко знала свое место в жизни господина: они из разных миров, у них разная вера, разное воспитание, она всего лишь его наложница. Да он ни за что!... ...Когда Мириам начала понимать, что влюбилась в своего господина со всей силой первого девичьего чувства, было уже поздно что-то делать. Да и надо-ли было? Да и можно-ли? Ведь между ними зияла пропасть, заполненая бесконечными "потому что", отвечающими на вопрос, почему они никогда не смогут быть вдвоем, среди которых те, о которых говорилось выше, были, наверное, самыми незначительными. Во-всяком случае, для самой Мириам. Которая потеряла покой с тех самых пор, как господин заключил ее однажды в свои объятия. И мечтала теперь лишь об одном: чтобы это повторилось вновь. Однако Арсениев Ага вел себя с ней по-прежнему так, точно решил стать для нее кем-то, вроде старшего брата или даже отца. И это было невыносимым испытанием для бедной девушки, сердце которой пылало от каждого его взгляда, а тело откликалось на каждое его случайное прикосновение... "Малышка, какая ты умница!" - восклицал Ага, когда Мириам отвечала ему очередной урок, пересказывая по-русски какой-нибудь из прочитанных ею по заданию "учителя" отрывков из его книг, или демонстрировала каракули из русских букв, которые выводила дни напролет, пока он бывал на службе, чтобы те стали хоть немного больше похожи на ровные и четкие строки почерка самого господина. Он радовался ее успехам и смотрел с восхищением. Но это было совсем не то восхищение, которое Мириам хотела бы видеть в его глазах. И это сводило ее с ума, заставляло ночью реветь в подушку, давясь собственными рыданиями, чтобы ненароком не разбудить его, готового в любой момент вновь прийти к ней в комнату. Но лишь для того, чтобы очередной раз привести ее в отчаяние своей слепотой, исцеление от которой Мириам и молила Пророка даровать своему такому умному, но такому одновременно глупому любимому в те бессонные ночи...

Дмитрий Арсеньев: Для Арсеньева начались трудные дни. Еще никогда его эгоизм так сильно не стремился вырваться наружу и получить то, что считал своим по праву. Нет, не спешите объявить русского в невоздержанности и склонности к разврату, этого за ним никто не замечал, как в Петербурге, так и в Тейране. Он всего лишь хотел быть не один. Уходя в юности в дальнюю часть дворцового парка, Митя надеялся, что его все же найдут, оторвут от книжки и позовут с собой. Как всякий младший брат, он рано понял, что старшие не слишком довольны, когда их делают ответственными за "мелкого". Но его уязвленное самолюбие слишком больно реагировало на скривившиеся физиономии старших. И Митя отговаривал маму отпускать его с братьями куда-то, отказывался сам от совместных походов, рассказывал, как ему интересно одному, с книжкой на коленях. В Лицее получалось то же самое. Первый страх Арсеньева - страх быть навязчивым. Он не хотел напрашиваться в компанию, увязываться следом за кем-то, а лидерских качеств, чтобы стать вожаком, у него не хватало. Так с детства и привык быть один, как он тогда думал. Попав в Персию, Арсеньев понял, что никогда в жизни не оставался один настолько абсолютно. Дома всегда была семья. Рядом, их голоса были слышны, и в любой момент он мог прибежать поговорить с сестрами, братьями и родителями. В Лицее был Вовка... Загорский заботливо опекал тихоню и всегда первым предлагал свою помощь. А здесь... здесь не было никого. Официальные отношения, протокол, поверхностные знакомства - все было регламентировано и бездушно. Дошло до смешного: Митя нашел родственную душу в восточном принце. Но и тот, в силу разности культур, религий и положения - не мог стать полноценным другом, всегда приходилось помнить об интересах страны и оглядываться на бдительно следящих за их общением русского посла и персидского шаха с его верными подданными. И вот новая неожиданность. По стечению обстоятельств Митя перестает жить один в своем домике. Теперь каждую ночь за стенкой он чувствует присутствие человека, которому есть до него дело. И которая совсем не возражает против общения с ним. За неимением лучшего, вполне возможно, но все же! И Арсеньев все глубже и глубже стал проникаться к ней симпатией, все ласковей и нежней относиться - как к члену своей семьи. Хотя... задать вопрос Мите, кто же ему Мириам на самом деле - он бы не ответил. Хотел бы сказать, что младшая сестренка - но это было бы ложью. Как бы Митя не старался в мыслях называть Мириам ребенком, девочкой, все сложнее было не ошибиться и не подумать о ней, как о девушке. Ее красивые, женственные наряды, ее жесты, плавность движений, и главное, взгляд взрослого человека. Да не просто человека - женщины. То, как она стремилась проявить заботу о нем, как на ее лице проступало беспокойство, когда он задерживался или приходил слишком усталым. Такое он раньше видел только во взглядах двух людей: матери и Танюшки, его старшей сестренки. И еще: ему зачем-то начинало хотеться прикосновений. Совершенно невинных - просто теплых и человеческих. Но это было невозможно. Нельзя. Запрещено. Слишком хорошо он помнил, какой жар стал собираться пониже живота, когда Мириам плакала на его груди. Как манили изгибы ее тела прикоснуться к ним, погладить, приласкать... Арсеньев ненавидел себя за это. Он наказывал себя каждый раз, когда нечистая мысль о Мириам рождалась в его голове: долгой и утомительной работой, бесконечными пешими прогулками - и какое было счастье, если встретится по дороге вор... Какое упоение отметелить врага, а затем довольным и совершенно без сил упасть на низкий диванчик в своей комнате. И ни сил, ни мыслей... ничего оскорбительного для Мириам. Однако, как это ни печально, чего мы больше всего боимся, то подчас и происходит. В тот день Арсеньев покинул посольство еще днем, так как вечером его ждал к себе Мохаммад. Нужно было зайти домой, скинуть европейское платье и облачиться в намного более удобные для здешнего климата восточные одежды. Митя думал забежать домой на пару минут и отправиться ко дворцу, но уже на подходе к дому его обуяло нехорошее предчувствие. Сразу, как только открыл дверь, Мите показалось, что дом слишком тихий, как будто пустой. Заглянув в столовую, он никого не нашел. Кинулся в комнату Мириам, но и там было пусто. В своей кабинет - ни души. Слыша, как отчаянно стучит его сердце, а в голове рождаются картины похищения, Митя подошел к двери в кухню и приоткрыл ее... Заглянув в последнее помещение в доме, Арсеньев застыл. Способность двигаться вернулась к нему через минуту, которая показалась мужчине вечностью, он тихо прикрыл дверь и лихорадочно быстро выскочил из дома. А причиной такого стремительного бегства явилась очень мирная и даже привлекательная картина. Оказалось, что когда Мите вздумалось зайти домой - Джамиля как раз купала Мириам. Посреди кухни была поставлен большой таз с высокими бортиками, а в этом тазу, выпрямившись в полный рост, стояла обнаженная Мириам. Джамиля покрывала каким-то составом кончики ее длинных волос, стоя спиной к двери, поэтому вроде и не заметила, как Арсеньев нарушил их уединение. Картина обнаженной Мириам так серьезно подействовала на Митю, что как бы он не пытался не думать об увиденном, мыслями все время возвращался к ней. В этот вечер Мохаммад вдоволь посмеялся над мечтательным видом друга и долго пытался узнать, о чем же Димитри так усиленно грезит. Арсеньев краснел и молчал. Принц смеялся еще громче. А потом задал уже ставший привычным вопрос (он повторял его почти в каждую встречу): - Радует ли тебя твоя наложница? Не наскучила ли она тебе? Доволен ли ты? Но в этот раз, вместо привычной же отговорки, Митя вдруг, совершенно ошалело взглянув в на Мохаммада, и пробурчав под нос что-то вроде: "Прости, Мохаммед Ага, но мне нужно домой", поднялся и поспешно покинул гостеприимный дворец, провожаемый понимающей улыбкой принца.

Мириам: Больше всего на свете Мириам любила воду. Не пить, а купаться в ней, чувствовать нежные прикосновения воды к своей коже, плескаться в ней, плавать... Поэтому, если бы ее спросили, чего девушке более всего не хватает в доме Ага, Мириам не задумываясь бы ответила, что именно бассейна и нескольких фонтанов, которые были ее самыми любимыми местами во всем гаренлике принца, пока она там жила. В первом Мириам обожала нырять и плавать, за что заслужила еще одно прозвище от товарок, Суна, "уточка", а у фонтанов любила просто отдыхать, читать свою книжку, чувствуя, как мельчайшие брызги, рассеиваясь в воздухе, попадают на открытые участки тела, словно частички тумана... Нынче подобные удовольствия ей были недоступны, но Мириам ни за что не променяла бы свою нынешнюю жизнь в доме господина на роскошь гарема, со всеми его фонтанами и бассейнами. Уже, хотя бы потому, что никогда прежде она не чувствовала себя человеком, существом, обладающим своей волей и правом ее высказывать, а не красивой игрушкой в руках подлинного человека - мужчины. Этому ощущению ее исподволь научил Арсениев Ага, подчеркнуто относящийся к ней, как к равному себе существу, хоть сама Мириам и понимала, что именно к Ага, с его благородством и умом, ей никогда в жизни даже не приблизиться. И от этого обожала его еще сильнее. Однако, заметив в ней человека, господин по-прежнему не хотел видеть в ней женщину. Прекрасную юную женщину, которая просыпалась в ней с каждым днем все более явно, изменяя, наконец, подстать давно повзрослевшей душе и сердцу, также и ее тело. Делая его все более соблазнительным и прекрасным. Повлиять на скорость этого волшебного превращения Мириам никак не могла, хотя, верно, продала бы душу нечистому, если бы он дал ей такой рецепт. Но с некоторых пор она принялась истово ухаживать за тем, что уже имелось в ее распоряжении, используя те методы, какие успела увидеть в арсенале более взрослых обитательниц гарема принца Мохаммада, прежде, чем его покинула навсегда. Для этого ей нужны были разные средства, просить купить которые самого Ага девушка бы ни за что не посмела из чувства стыда, потому что не дело мужчины покупать такие вещи. Но, к счастью, добрый господин каким-то образом понял и это. И стал оставлять ей какие-то деньги, говоря, что это Мириам "на булавки". Девушка не очень понимала смысл этого русского выражения, но уточнять также не решалась. Деньги эти она все отдавала Джамиле, которая также теперь была скорее ее личной служанкой, чем работницей Ага. Впрочем, Джамиля успевала везде, а господин ни разу не упрекнул Мириам в такой узурпации. Так вот, на эти самые деньги Джамиля покупала Мириам на базаре все то, что ей было нужно: сурьму для бровей, рисовую пудру, благовония и масла для тела и волос...А также, разумеется, сладости, без которых девушка по-прежнему не могла обходиться, несмотря на то, что Ага и сам постоянно приносил ей их в подарок. Но постепенно средства для поддержания красоты стали вытеснять из ее заказов Джамиле даже сладости, о чем женщина как-то, смеясь, посетовала девушке, на что та обиделась и даже пару часов не разговаривала со своей наперсницей. Впрочем, помирились быстро. И все пошло, как прежде. И Джамиля стала вновь первой советчицей и помощницей своей...да, госпожи, потому что вскоре и сама начала воспринимать юную наложницу Арсениев Ага именно так. В тот день Джамиля помогала ей мыться. Точнее, мылась Мириам, конечно, сама, но вот длинные волосы промыть без посторонней помощи было практически нереально. Они спускались уже ниже талии, если распустить косы. Вот и сейчас девушка стояла во весь рост в большой бадье, служившей ей ванной, которую Джамиля обычно ставила посреди кухни и заполняла теплой водой. Стояла и наслаждалась потоками воды, струящимися по телу, пробегая от макушки к ногам, - Джамиля выливала ей на голову кувшин за кувшином, чтобы вымыть остатки мыла из волос. А потом еще аккуратно разбирала спутанные пряди и смазывала кончики волос специальным средством, чтобы они не секлись, купленным как раз сегодня утром на базаре. Внезапно Мириам услышала за дверью шаги, мгновенно узнав по ним господина. Но Ага редко приходил домой раньше заката, именно поэтому свои водные процедуры девушка всегда устраивала днем. Однако сегодня что-то привело его сюда именно сейчас. И, прежде, чем Мириам успела что-то предпринять, дверь в кухню тихо отворилась, и в нее заглянул господин, взгляду которого и открылась вся эта соблазнительная картина. Она стояла в пол-оборота, а Джамиля - спиной к двери, поэтому не могла видеть вошедшего. А слышала она не очень хорошо еще с тех пор, как умер ее муж, когда, в прямом смысле этого слова, оглохла от горя, о чем неоднократно рассказывала девушке...Не зная, что еще сделать, Мириам опустила глаза долу и замерла, но перед тем успела перехватить взгляд господина, заставивший ее душу воспарить: он заметил, наконец, заметил! Это длилось всего секунду, также молча, как появился, Ага исчез из проема двери и поспешно ушел из дому, не появившись до позднего вечера. А, когда появился, позвал к себе торжествующую Мириам и подарил ей...куклу! Оказывается, он давно выписал ей из Парижа эту игрушку, но получил только нынче. И вот теперь предлагает играть с ней так, как это делают европейские ровесницы Мириам. После чего сказал, что очень устал сегодня и хочет лечь спать. Вернувшись к себе в комнату, взбешенная Мириам едва не шарахнула фарфоровую красавицу-блондинку в розовом шелковом платье об стену от досады, но потом придумала нечто, от чего ее настроение мгновенно улучшилось. "Ты считаешь меня ребенком, господин? Ну, что же, тогда я буду вести себя, как ребенок и попробуй что-то возразить!" - мысленно обращалась она к Ага, на цыпочках пробираясь в его комнату со злосчастной куклой под мышкой, спустя пару часов, когда убедилась наверняка, что тот заснул, о чем свидетельствовало мерное посапывание, доносящееся из кабинета. Тихонько открыв дверь, коварная персиянка прокралась через всю комнату и вскоре уже свилась в клубочек под боком Арсеньева, устроив рядом с ними обоими так же и фарфоровую красотку...

Дмитрий Арсеньев: Присланная из Франции кукла заставила Митю опешить сильнее, чем если бы он увидел икону Божьей Матери в спальне персидского шаха. Ужасный день продолжился ужасным вечером и обещал завершиться не менее ужасной ночью. То, что раньше было лишь размытыми видениями, скорее ощущениями запаха и легких прикосновений, сегодня грозило стать четкими привлекательными формами, отказаться от которых во сне было невозможно. И от этого угроза падения, запретных нечестивых мыслей дамокловым мечом нависала над раскалывающейся от неведомо откуда взявшейся боли Митькиной головой. Повторив про себя не меньше миллиона раз: "Она ребенок. Маленький ребенок. Красивый, ужасно соблазнительный, сладкий, нежный... Ребенок!" - Арсеньев почти ночью вернулся домой. Джамиля уже отправилась к себе, чему Митя, признаться, порадовался, так как не был уверен, видела ли женщина его днем или нет. Он позвал Мириам к себе в комнату, не решаясь зайти к ней сам. Возможно, она уже приготовилась ко сну, и Митя боялся застать ее неодетой (хотя, куда уж дальше-то?). - Малышка, я позвал тебя, потому что у меня есть для тебя подарок... - он долго говорил что-то о том, как любят европейские девочки такие игрушки, как шьют для них платья, что обязательно купит для этой фарфоровой красавицы материал, чтобы сделать ей красивые наряды, подарит украшения для куклы... В общем, нес полную околесицу, а когда понял это - сумбурно отослал молчаливую Мириам обратно к ней в комнату. Непонятно отчего, Митя стал странно реагировать даже на ее волосы, разделенные аккуратным пробором, начало которого виднелось из-под легкого покрова, которым девушка покрывала голову . И жутко хотелось снять его, провести ладонью по волосам, расплести ее косы... На этом Арсеньев резко оборвал поток своих мысленных устремлений и, оставшись один, стал пытаться читать что-то о мореходстве (из-за полного непонимания этого предмета, данная книга была его лучшим снотворным). На этот раз он читал сей умный трактат часа полтора и уже начал опасаться, что скоро начнет в нем что-то понимать, но все же, наконец, уснул, уронив книгу на пол. Предчувствия насчет снов не подвели. Ему снилась улыбка Мириам, ее огромные глаза, светящиеся радостью, ее маленькие ручки, ее запах, окутывавший Митю, словно кокон. Сон был настолько похожим на реальность, что ему показалось, будто он чувствует, как обнимает девушку за талию, прижимает к себе. Не в силах противостоять чему бы то ни было во сне, Митя потянулся прижаться губами к ее щечке, но неожиданно ощутил под губами что-то очень холодное. Открыв от удивления глаза, он увидел перед собой лицо фарфоровой куклы, которую, оказывается, поцеловал. А рядом... рядом действительно лежала Мириам, а он сам крепко обнимал ее. И в лунном свете совсем не невинно светилась ее полупрозрачная тонкая сорочка, не скрывая от полусонного еще Мити ни одного изгиба ее тела. Мгновенно, словно и не было его, сон оставил Арсеньева. Он боялся дышать, не то что двигаться... А тут еще заворочалась сама Мириам, приникая к нему ближе. И когда уже пробудившийся мозг скомандовал сонному телу: "НЕТ!!!", резко дернувшись, Митя откатился от Мириам, разжав объятия. От этого толчка девочка проснулась, разлепила длинные пушистые ресницы и удивленно, если не недовольно посмотрела на Арсеньева. А на того как раз снизошла истина, что, наверное, в этой ситуации следует еще что-то и сказать.... - Мириам... а... как? - красноречие попеняло хозяину на поздний час и не пожелало явить себя миру хотя бы до третьих петухов.

Мириам: Вскоре после того, как Мириам аккуратно устроилась под боком господина, ее мечта, наконец, осуществилась. Поворачиваясь во сне со спины на бок, Ага вытянул руку и положил ее прямо на плечи лежащей рядом девушки, замершей от напряжения. А вдруг он проснулся? Но господин глаз не открыл, улыбнулся какому-то своему видению - Мириам внимательно смотрела за его лицом, освещенным седым светом полной луны, глядевшей в распахнутое окно его кабинета сквозь ветки тутового дерева. Улыбнулся, и...неожиданно притянул к себе Мириам, обнимая ее теперь по-настоящему, но при этом, так и не проснувшись. Тончайший батист сорочки девушки почти не препятствовал контакту его ладоней и ее тела, выступая скорее в качестве дополнительного проводника тепла от руки Ага к коже Мириам, упивающейся этим ощущением близости, пусть и украденным, а не дарованном ей господином по доброй воле. Постепенно напряжение отпустило Мириам, и через некоторое время она сама заснула, еще теснее прижавшись к любимому, чтобы лучше чувствовать аромат его кожи, и слышать его мерное дыхание, своим ритмом дарующее покой и самой девушке... Сколько продолжалось ее счастье? Вероятно, совсем недолго, потому что, когда Мириам проснулась от толчка, вызванного резким движением господина в сторону от нее, к противоположному краю дивана, и открыла глаза, луна еще не опустилась за горизонт и по-прежнему освещала лицо Арсениев Ага, который теперь уже совершенно определенно не спал, а напротив, смотрел на нее, широко распахнув черные глаза на побледневшем, а может, это была игра лунного света, лице. Заметив, что и Мириам больше не спит, господин проговорил нечто невразумительное, причем по-русски. Но девушка все равно поняла: она победила! Оставалось лишь доиграть свою роль до конца, не сфальшивив в самом финале. Поэтому, похлопав длиннющими ресницами, Мириам улыбнулась ему и жалобно прошептала на фарси: - Не ругай меня, господин! Мне приснился ужасный кошмар...мне было так страшно!

Дмитрий Арсеньев: Она пришла сама! Она пришла сама! - кричало от радости сознание Арсеньева. - Ты не приносил ее к себе в постель. Не совершал над нею никакого насилия! Она просто испугалась плохого сна и пришла к тебе за защитой. Все хорошо. Ты не делал ничего запретного. Пока... - Не буду, Мириам, не буду, - все еще немного ошалело глядя на девочку в своей постели, ответил Митя. - Прости, что потревожил тебя. Ты просто разбуди меня в следующий раз, если понадобится помощь. А пока засыпай. Я буду рядом отгонять все плохие сны, - Арсеньев опустился обратно на подушки, уговаривая свое сердце биться пореже и потише. Мириам устраивалась поудобнее со своей стороны дивана, и тихонько шебуршилась, пока Митя не повернул к ней голову и не увидел взгляд, больше всего похожий на ожидание разрешения лечь поближе к нему. И Митя почему-то согласился: кивнул, протянул к ней руки, девочка нырнула в его объятия, устроилась головой на его плече и закрыла свои глазки. Арсеньев же заснуть не мог. Вернее, не позволял себе этого сделать, так как не смог бы контролировать свои действия во сне. Он лежал и исподтишка разглядывал в лунном свете лежащую в его руках девушку. Да уж, в этой ночной рубашке ребенком она перестала ему казаться как-то слишком резко. Или это произошло еще в тот момент, когда он не вовремя заглянул на кухню? В любом случае Митя понимал, что для него с этого дня поменяется очень многое. Он позволил себе поразмышлять о будущем. Когда будет правильнее считать, что Мириам уже достаточно выросла? Когда ей исполнится 16? В этом возрасте в России дворянских девочек часто впервые вывозят в свет и некоторые из них выходят замуж в тот же год. Но Митя-то знал, что подобные дебютантки еще сущие дети, и это еще совсем не те лета, когда девочке надлежит становиться женщиной. А когда можно? В 17? В 18? Да и как можно себе представить... вот приходит день, когда Мириам исполняется, допустим, 17 лет. И что? В ту же ночь "Арсениев Ага" зовет свою наложницу к себе и... Нет! Она же мне доверяет. Она верит, что я не причиню ей вреда. Я не знаю, кем она меня считает, но лучше всего я подхожу на роль старшего брата, опекуна. Как же я смогу лишить невинности девушку, которой дарил куклы? Которая жила в моем доме долгое время. О которой я заботился... Разве судьбу наложницы я хочу для своей Мириам? Разве она игрушка для постельных утех? Она достойна большего. Намного большего! Каждая девочка мечтает выйти замуж, правда же? Наверное, и Мириам хочет того же. Лучше всего, если в ее 17-18 лет я найду девочке хорошего мужа, который будет любить ее и заботиться о ней, понимать ее досконально... Который не будет зависеть от того, начнется ли очередная русско-персидская война или нет, переведут ли его в другой город или в другую страну, или нет... Я - неподходящий муж для Мириам... И почему мы не встретились, когда ей исполнилось бы уже хотя бы 16?! Дойдя в своих раздумьях до этой грустной мысли, Митя вновь прислушался к дыханию Мириам. Кажется, девочка погрузилась в глубокий сон. Теперь ее можно было осторожно взять на руки, отнести в ее комнату, уложить на кровать, укрыть одеялом... Это Арсеньев и сделал, правда, разрешив себе еще немного побыть вместе с ней и полюбоваться своим сокровищем. Но вскоре он заставил себя уйти, вернуться к себе и попытаться заснуть в окружении подушек и одеяла, которые все еще хранили запах и тепло Мириам.

Мириам: Мириам были неведомы переживания ее господина. Поэтому, с той самой памятной ночи, девушка стала довольно часто ночами приходить в комнату Арсениев Ага, оставаясь подле него иногда и до утра, если удавалось убедить его в том, что очередной кошмарный сон как-то особенно страшен. Правда, придумывать сюжеты для таких "сновидений" было все сложнее, хотя Ага всегда терпеливо выслушивал и уже послушно подвигался от стены, оставляя ей место, где Мириам неизменно сворачивалась, словно маленькая изящная кошка, для того, чтобы утром неизменно проснуться в его объятиях, потому что, как не пытался длиннющий Арсениев Ага устраиваться на своем диване так, чтобы не встречаться там с девушкой, во сне все равно подвигался ближе, а юной плутовке того и было надо. Так продолжалось еще пару месяцев, через которые Мириам стала замечать, что Ага в последнее время стал бледнее обычного и почти засыпает на ходу. Ну, если не на ходу, так в сидячем положении уж точно. Особенно это было заметно во время их все продолжающихся почти ежедневно уроков русского. Стоило Мириам начать читать ему вслух, господин начинал "клевать носом", чем сильно смущал бедную девушку, очень страдавшую от того, что в ее присутствии Арсениев Ага стал заметно скучать, а причины этого она понять не может. Кончилось тем, что в один из вечеров господин и вовсе на явился в назначенный час домой. Мириам, прилежно выучившая свой урок, просидела у открытого окна до заката, прислушиваясь, нет ли приближающихся знакомых шагов и каждую четверть часа выбегая на порог их дома, посмотреть на улицу. Но господин все не приходил...

Дмитрий Арсеньев: За эти два месяца Арсеньев научился засыпать где угодно: в кабинете, на совещании, на приеме у посла, сидя, стоя, читая, работая, слушая музыку... Апофеозом всего этого стал эпизод, когда Митя умудрился заснуть во дворце принца в то самое время, когда прелестные восточные пэри танцевали для них с Мохаммедом. Что же случилось с Арсеньевым, спросите вы. Уж не бурная ли личная жизнь, похитившая все его ночи, виновата? Вы будете недалеки от истины, предположив это. Однако личная жизнь русского атташе в Тейране была скорее утомительной. А дело все в том, что Мириам, видимо, понравилось бороться со страшными снами вместе с Митей. Поэтому сам он был вынужден бодрствовать, пока в рассветные часы не засыпал уже помимо собственной воли. Недосыпание негативно отражалось как на умственных способностях Арсеньева, так и на его личных качествах. Отчего он только больше расстраивался и замыкался. И посол, и принц, и знакомые, приобретенные за многие года в Тейране, выражали свое беспокойство состоянием Арсеньева, но, разумеется, он не давал никому вразумительных объяснений. Посол даже пригрозил явиться к нему в гости и отругать живущую у Арсеньева наложницу, дословно, это прозвучало из его уст, как :"Нельзя же так выматывать мужика! Что за ненасытность?!" Митя немедленно взмолился не делать этого, пытаясь объяснить, что дело вовсе не в поселившейся у него дома девушке из гарема сына шаха, но ему не слишком-то поверили... И вот, отключившись однажды подобным образом прямо посреди разговора с Мохаммадом, убаюканный медленной мелодичной музыкой, Арсеньев великодушно был оставлен им отдыхать во дворце. Проснулся он уже после захода солнца. Обеспокоившись тем, что Мириам, наверняка, уже волнуется его долгим отсутствием, Митя сердечно поблагодарил принца и заспешил домой. Мохаммед предлагал сопровождение, но Арсеньев отказался. Как и следовало ожидать, мужчина в европейской одежде, выходящий среди ночи из одной из калиток во внешней стене дворца шаха, сразу же привлек к себе внимание. Абдулла уже слышал, как аксакалы сетовали, будто наследный принц последнее время много стал общаться с каким-то неверным и называет его другом, но не верил. Не мог даже позволить себе поверить в такое неблагоразумие будущего шаха. И теперь самые скверные его опасения подтверждались прямо на его глазах. Перед ним был тот самый иностранец. Как и говорили люди: громадного роста, худой, с бледной кожей и черными глазами... "Шайтан, точно шайтан!" - уверился в людской молве Абдулла и вытащил припрятанный нож, который должен послужить ему в святой борьбе за славу и процветание людей Аллаха. Только в самый последний момент сонный Митя заметил человека, выскочившего на него из подворотни с явной целью направить нож в самое сердце. Но тут уж тело не подвело: Арсеньев сумел увернуться от смертельного удара. Нож разрезал кожу, наверное, даже достал до ребра. Выхватив пистолет из кармана, свободной рукой Митя попытался поймать несостоявшегося убийцу, но не слишком успешно. Завидев оружие в руке нечестивца, Абдулла сразу же скрылся в темных переулках своего родного города. А раненый Арсеньев не чувствовал желания пускаться в погоню. Пару минут он раздумывал раздумывал, не вернуться ли во дворец за помощью в обработке раны, но не решился тревожить его обитателей, а потому, прижав ладонью края глубокого пореза, набросил на левое плечо плащ, чтобы Мириам ничего не заметила, если будет его встречать, и так, с передышками и остановками, дошел до дома. Увидев Мириам, которая встревоженно стала расспрашивать, почему он так задержался, Митя не слишком учтиво отрезал, что всего лишь был у Мохаммада, после чего закрылся в своей комнате, сразу сказав, что ужинать сегодня не будет. Шипя сквозь зубы ругательства, он снял плащ, сюртук и рубашку, нашел полоски ткани, пригодные для бинтов и кое-как перевязал себя. Окровавленные вещи спрятал в мешок с тем, чтобы завтра тайком избавиться от них, надел чистую рубашку и накинул на плечи халат. Рана болела, но прежде, чем хотя бы смазать ее чем-то, Митя решил попробовать как-то уменьшить боль, а потому сделал кальян с гашишем и по-турецки устроился на разложенном диване, прислонившись спиной к стене. Дурманящий разум дым кальяна, который Арсеньев методично втягивал сквозь мундштук, постепенно обволакивал и комнату, погружая ее хозяина в мир смазанных предметов, приглушенных звуков и стихающей боли.

Мириам: В растерянности, Мириам проводила взглядом своего господина, который сегодня, мало того, что пришел домой так поздно, но еще и выглядел при этом так, будто был не в себе. Сперва ей пришло в голову, что Арсениев Ага не в духе сегодня, а она просто подвернулась под горячую руку. Но это было настолько не похоже на господина - гнев без причины, что эту мысль девушка быстро отмела. И, усевшись на свое любимое место у окна, как раз напротив двери в комнату, чтобы сразу увидеть, если Ага все же надумает зайти, принялась перебирать в уме все свои прегрешения за последнее время, размышляя, чем могла бы так раздосадовать Ага, чтобы он не захотел даже с ней поговорить. Однако ничего не приходило в голову. Мириам настолько старалась быть рядом со своим господином совершенством, что иногда ей казалось, что скоро у нее зачешется спина в области лопаток. Но это не тяготило ее. Она сделала бы и больше, только бы Арсениев Ага был ею доволен! Отбросив эту причину странного поведения господина, как невозможную, Мириам мучительно выискивала иные. Вспомнила даже рассказы Джамили со слов ее брата, который утверждал, что подданные русского шаха употребляют очень много странного прозрачного вина, напоминающего воду на вид, но очень крепкого, делаясь при этом часто злыми и неприятными в обращении. Мириам тогда даже обиделась за господина и гостей, бывающих в его доме. Сама она не присутствовала в таких случаях в комнате Ага, оставаясь, как и положено женщине, на своей половине дома, поэтому не могла видеть, что именно пьют он сам и его гости. Но никогда никто из них не уходил от него злым, в этом девушка была уверена, так же, как и в том, что сам Ага тоже отличался исключительно добрым нравом. Вспоминалась, конечно, история с тем плохим урусом, которого господин выгнал из дома, но разве он того не заслужил? Перебрав все варианты, что только могли прийти в ее голову, Мириам решила-таки попробовать проникнуть в кабинет Ага. "Ну, станет ругаться, пускай! - думала она, на цыпочках выходя из своей комнатки с русской книгой под мышкой, - утром господин задал ей урок именно оттуда. - Это лучше, чем сходить с ума от неизвестности." Постучавшись в дверь и дождавшись какого-то звука, отдаленно напомнившего разрешение войти, а может, просто придумав его для себя, девушка приоткрыла дверь и просочилась внутрь кабинета. Остановившись на пороге, она едва не закашлялась от своеобразного сладковатого дыма, заполонившего всю комнату. Она сразу узнала этот запах - так пахнет кальян, в который добавили гашиш, в гареме принца Мохаммада многие наложницы от безделья баловались такими вещами, а некоторые имели и вполне серьезное пристрастие к гашишу. Правда, такие одалиски долго там не задерживались, а просто вскоре незаметно исчезали. И, когда Мириам однажды поинтересовалась у Надиры, куда именно, та как-то странно взглянула нее, сказала, что не знает, и порекомендовала больше не заводить разговор на эту тему. Ни с кем. А потом еще добавила, чтобы сама Мириам никогда даже не пробовала эту гадость, если не хочет, чтобы у нее были проблемы. Урок наставницы девушка тогда усвоила прочно. Поэтому теперь страшно удивилась, когда увидела, что "эту гадость" употребляет Арсениев Ага. При этом, сидел он на своем диване с ногами, по-турецки, как-то странно, боком, привалившись одним плечом к стене, а под локоть, прижатый к груди, подложив несколько подушек. Господин был очень бледен, Мириам показалось, что он бледнее, чем его белая сорочка, глаза прикрыты, губы плотно сжаты. Мундштук кальяна лежал рядом с ним. При появлении девушки, Ага открыл глаза и переменил позу, намереваясь, видимо встать ей навстречу. Но тут же и сел обратно, изменившись в лице и издав вздох, более похожий на изо-всех сил сдерживаемый стон. И тут, без того напуганная, Мириам заметила то, что заставило ее ахнуть, выронить из рук свою книжку и прижать ладошки к губам: на левом боку господина, сквозь ткань его сорочки проступало, увеличиваясь на глазах, ярко-алое пятно. - О, Арсениев Ага! Что...что это такое?! - прошептала она, указывая дрожащим пальцем на это кровавый след на его одежде. - Ты ранен? Погоди, всего мгновение... я сейчас вернусь! - и бросилась прочь из комнаты, намереваясь найти и взять где-то в доме все необходимое, чтобы облегчить его страдания. Где именно? Она пока не знала, но была уверена, что достанет это из-под земли, если не обнаружит на ней.

Дмитрий Арсеньев: Уголек в кальяне медленно тлел, дым приятно обволакивал Арсеньева, и ему казалось, что он погружается в центр облака. Он все меньше чувствовал свое тело, а значит, и боль от раны, все вокруг было приятно и спокойно... Привалившись затылком к стене, Митя погружался в полусон-полуявь... и уже достиг бы райских врат, если бы его не отвлек странный звук, больше всего напоминавший стук в дверь. Он выдернул сознание Мити с пути к Великой Гармонии и заставил его пробурчать что-то не слишком довольное. Вслед за неприятным звуком в его комнате-облаке появилось какое-то очень милое создание. Оно недовольно поморщилось, вдыхая облако, а потом очень громко уронило камень, что-то пробормотало и убежало из комнаты. Тут уж сознание Митьки взбунтовалось и потребовало дать ему вернуться в его тело и включить разум. И тогда он понял, что этим "созданием" была Мириам, которая, обеспокоившись его поведением сегодня, и заглянула к нему в комнату. А камень был вовсе не камнем, а книгой. И сейчас он слышал, как девочка мечется по их небольшому домику в поисках чего-то... А что она ищет-то? Может, лекарства? Но они все у меня здесь... - Мириам, малышка, - девушка вновь заглянула в комнату к Арсеньеву. - Если тебе не сложно, принеси теплой воды и иди сюда, поможешь... Я тут поцарапался слегка...

Мириам: Первоначальная паника Мириам при виде раненого господина довольно быстро улеглась. Пробежав несколько раз от кухни до своей комнаты и обратно, девушка остановилась. Необходимо сосредоточиться и подумать, что ей может понадобиться. Прежде всего - вода, необходимо промыть рану, какой бы она не была - легкой или глубокой. Потом - то, чем ее перевязать, чистая ткань. С первым затруднений вообще не оказалось: Джамиля ушла относительно недавно, поэтому плита, на которой она готовила, еще совершенно не успела остыть, а на ней стоял большой, начищенный до блеска медный чайник, наполненный горячей водой, потому что всем в доме был известен обычай Ага пить чай поздними вечерами в своем кабинете. В качестве превязочного материала же Мириам, ничтоже сумняшеся, приготовилась использовать пару своих тонких батистовых сорочек, быстро извлекла их из одного из сундучков, где хранилось белье и не менее быстро разорвала на длинные тонкие ленты, получились отличные бинты, которые, правда, не было времени сворачивать, поэтому пришлось просто собрать их в пучок. Тем более, что тут девушка услыхала, как Арсениев Ага позвал ее к себе, поэтому немедленно устремилась вновь в его кабинет, где, к счастью, несколько развеялся противный гашишный дым, представая перед ним уже во всеоружии. На этот раз господин явно был готов к ее появлению, Мириам увидела, как он стоит, держась за край своего массивного письменного стола и даже пытается улыбаться. Однако обманывать Ага мог, кого угодно, но только не ее, знающую каждую черточку его дорогого лица, каждое движение мимики, каждый жест. Мириам видела, что ему больно. Поэтому, с неизвестно откуда взявшейся решимостью, подошла к Арсениев Ага поближе, уложила принесенное с собой на стол и, фактически, приказала ему лечь на диван, но перед тем - снять рубашку, чтобы Мириам могла осмотреть рану. Вероятно, от удивления, господин молча выполнил ее распоряжения, мгновение помедлив только перед тем, как раздеться, да и то, наверное, скорее от того, что ему было трудно поднять руки из-за неприятных ощущений. Ловко разрезав ножом для бумаг, найденным на его же столе, наспех наложенную им себе самому повязку, Мириам, наконец, смогла увидеть порез. Не очень длинный, косой и довольно глубокий, когда Ага приподнялся, чтобы тоже посмотреть, что у него там, края раны разошлись и в глубине ее показалась голубоватая надкостница ребра. От этого зрелища девушка на мгновение прикрыла глаза, прежде она не видела человеческой плоти изнутри, но вновь подавила страх. Вместо этого, действуя, словно по наитию свыше, с видом заправского хирурга, Мириам промывала и обсушивала края пореза лоскутами ткани, стараясь действовать при этом как можно нежнее, потому что не хотела причинять господину больших страданий, чем он и так терпит. А терпеть Арсениев Ага, видимо, приходилось изрядно, хоть за все время, пока девушка обрабатывала рану, он не издал ни звука, закусив губу и пытаясь наблюдать за ее действиями. Несмотря на все усилия Мириам, кровь из раны продолжала сочиться, поэтому через некоторое время, она посмотрела на господина и произнесла почти шепотом: - Ага, твоя рана глубока, ее надо зашить. Ты позволишь мне?

Дмитрий Арсеньев: Пока Митька прислушивался к своим впечатлениям от новой стороны характера Мириам, ее неумолимой и решительной стороны, девочка с величайшей осторожностью пыталась что-то сделать с его порезом. Его кровь, нежно собираемая Мириам чистой и очень мягкой тряпицей, то и дело отпечатывалась на подушечках ее пальцев. Это видение так увлекло Арсеньева, что он стал размышлять, как было бы хорошо и правильно, если бы эти следы нельзя было стереть, и на малышке навсегда осталось бы напоминание о нем, его частицы. С этой мечты вихрь размышлений Арсеньева перескочил на неясно откуда взявшееся желание. Вдруг захотелось увидеть, как Мириам своим маленьким и, наверняка, очень нежным язычком собирает капельки его крови со своих пальцев... Потом облизывает их... Он задумался о тех чувствах, которые возникли бы, если бы ее язычок коснулся бы его кожи... Еще немного, и Митьку снова бы накрыло спровоцированными курением гашиша ощущениями, но звонкий и мелодичный голосок Мириам выдернул его с этого пути. - Позволить тебе? Все, что ты пожелаешь, моя маленькая. Арсеньев медленно протянул левую руку (на локоть правой он опирался, подставляя свой левый бок ее стараниям) и осторожно коснулся щеки Мириам, не спеша отодвинул с нее ткань платка, покрывавшего голову девушки, провел тыльной стороной ладони по нежнейшей коже и так же медленно убрал руку. - Как бы я был без тебя, милая? - задумчиво произнес Митя, задавая вопрос скорее себе, нежели Мириам. Недавняя идея выдать в будущем малышку замуж казалась все более и более утопической...

Мириам: "Все, что ты пожелаешь, моя маленькая..." - голос Арсениев Ага , когда он отвечал на вопрос девушки, прозвучал как-то необычно. Изменившаяся интонация заставила Мириам поднять голову от раны и взглянуть на господина. Он смотрел на нее со странным, также прежде невиданным ею, выражением, пристально, словно бы изучающе. Точно спрашивал у нее позволения. Но позволения чего? Этого Мириам пока понять не могла, поэтому, уколовшись об этот вопрос в темных глазах Ага, она вновь опустила взгляд долу. И тогда он прикоснулся к ее щеке - нежно, почти невесомо. Потом слегка отодвинул ото лба край ее хиджаба, отчего легчайшая ткань скользнула назад по шелковистым и гладким волосам девушки, но она не спешила вернуть "беглянку" на место, замерев, ожидая, что будет дальше. Но дальше не было ничего. Господин молча убрал руку, пробормотав тихо какие-то слова, которых Мириам, слышашая в этот момент только громкий стук собственного сердца, гулко отдающийся почему-то в ушах, не разобрала... Арсениев Ага немного отстранился от нее, словно отпуская, и откинулся на диван, и только тогда девушка, наконец, смогла собрать остатки воли, чтобы встать и пойти в свою комнату, где она намеревалась взять шкатулку, в которой держала шелк для вышивания и иглы. Все это она намеревалась использовать и теперь, несмотря, что таким родом "портняжных работ" никогда прежде не занималась. Вернувшись, Мириам почему-то еще некоторое время размышляла над тем, какого цвета шелк следует использовать, будто это имело значение. Поколебавшись минуту, выбрала красные нитки, которые Ага, внимательно наблюдающий за приготовлениями к операции со своего места, велел девушке на некоторое время опустить в графин с тем самым прозрачным крепким вином, о пагубном влиянии которого рассказывала Джамиля. Туда же приказал положить и иглу, которой Мириам собралась зашить его рану, пояснив, что если так сделать, то в порез не попадет инфекция. Что означает это слово, Мириам понятия не имела, но выполнила все беспрекословно. А потом она приступила к самому процессу. Делая стежок за стежком, девушка почти не дышала от напряжения. Ага терпеливо сносил происходящее с ним, лишь подрагивающие мускулы под кожей выдавали, что он чувствует. Наконец, ряд из ярко-красных швов стянул края раны господина. Мириам была искусной вышивальщицей, поэтому даже здесь ее работа вышла исключительно аккуратной. Завязав последний узелок, девушка отрезала длинные кончики нити, перевязала рану, оборачивая бинты вокруг его тела, словно бы обнимая его в моменты, когда ткань приходилось протягивать под спиной Ага. Закончив, она вновь посмотрела в лицо господину, как-бы спрашивая, что ей делать дальше. Но Арсениев Ага ничего не говорил, а в глазах его читался точно такой же вопрос, как и тот, что обжег ее несколько минут назад, но теперь Мириам вдруг поняла, что знает на него ответ. Тоже молча, в звенящей раскаленной тишине, повисшей между ними, девушка наклонилась и прижалась губами к коже груди господина, не сводя глаз с его лица...

Дмитрий Арсеньев: Отвлекаясь от не особенно приятных ощущений, когда игла прокалывает кожу, а потом нитка натягивает края раны, приближая их друг к другу, Митя старался думать только о ловких пальчиках Мириам, ее изящных запястьях, тонкой шейке, губах, которые она то покусывала, то облизывала... Вся она, такая маленькая, хрупкая. Даже сейчас Арсеньеву казалось, что одно грубое или неосторожное движение - и он сделает своей девочке больно. А делать ей больно - это тоже самое, что жечь себя методично и хладнокровно каленым железом, а потом смачивать ожоги сильнодействующим ядом, от которого умирают долго и мучительно. Кожа Мириам в одурманенном мозгу Арсеньева требовала поцелуев, бесконечных, нежных, ласкающих. Хотелось, чтобы она нежилась в касаниях его губ, дрожала от удовольствия, прижималась к нему еще ближе, еще теснее... Где была в этот момент совесть и порядочность Арсеньева? Почему молчали его принципы и консервативные взгляды? Митя и сам бы хотел знать ответ на этот вопрос, но объяснения не было, да и не нужно оно стало вовсе, когда чуть влажные губы Мириам коснулись кожи на его груди, чуть повыше наложенной повязки. Их взгляды встретились, и неопределенность пропала из выражения лица Арсеньева. Теперь вся его поза, его руки, по-хозяйски расположившиеся на плечах Мириам, его взгляд, жадно рассматривающий ее, его улыбка - все выражало желание обладать, подтвердить и упрочить свои права на эту девочку, так отчаянно вознамерившуюся стать женщиной, его женщиной. Арсеньев приподнялся на локтях и переместился по дивану, подтягиваясь, садясь и прислоняясь спиной к стене. Если Мириам думала что-то возразить ему по этому поводу, то была остановлена пальцем, немедленно прислонившемся к ее губам. Да и сама она вскоре была притянута своим господином к нему на колени. Малышка оказалась лицом к лицу с Арсеньевым, прижатой очень близко к нему его ладонью, расположившейся на ее пояснице. Пальцы другой руки окончательно стянули хиджаб с ее головы и плеч, и вплелись в волосы на ее затылке, мягко и в то же время властно приближая ее лицо к его. Некоторое время Арсеньев разглядывал ее огромные, потрясающей красоты глаза, но они слишком сильно тянули его в свой омут - он опустил ресницы и поцеловал девочку. Ему хотелось бы потом думать, что этот поцелуй был последовательным. Сначала легким, невесомым, потом все более страстным... Но, нет. Следовало быть честным с самим собой: поцелуй Арсеньева с самого начала был настолько требовательным, насколько и исследующим. Его губы не ранили, но и не ласкали. Они касались, сжимали, раздвигали, его язык врывался, бывал везде и всюду... но этот порыв смягчали руки, которые по-настоящему ласкали, бесстыдно и уверенно, ласкали плечи, руки, спину, бедра, ягодицы, живот, грудь, шею, ножки Мириам. В начале они всего лишь касались, как будто задались целью побывать на каждой клеточке ее кожи. Потом в их движениях появился напор, и страстное желание уже нельзя было скрывать. Тогда одежда, несмотря на всю свою невесомую тонкость, стала мешать. Верхнее, не очень длинное платье оказалось на полу, и, когда обнаженные груди малышки прижались к коже Арсеньева и к тут же ставшей особенно жесткой повязке, поцелуй сделался ошеломительно глубоким и каким-то даже яростным. Руки лихорадочно касались обнажившихся участков ее тела, потому что губы никак не могли оторваться от ее рта, чтобы последовать за ними, и тогда ладони сами сжали Мириам за талию и отстранили от Арсеньева, разорвав и так уже затянувшийся до потери воздуха поцелуй. Неожиданно бережно и, что особенно странно в этой ситуации, медленно, он приподнял Мириам и уложил ее на спину рядом с собой. После очередного жадного взгляда, поглощающего каждый изгиб такого желанного тела и последовавшего за взглядом касания руки, тыльной стороны ее ладони, Арсеньев выдохнул на русском: - Моя малышка, - и лег на бок рядом с ней. Вернее, попытался лечь, потому как левый бок немедленно напомнил о себе, реагируя на попытку опуститься на него острой болью. Арсеньев резко втянул в себя воздух, но кроме этой естественной реакции тела, больше никак не отреагировал на свою ошибку. Разве что поместил свое колено между ножек Мириам и лег на нее, удерживая, однако, свой вес на локтях, упираясь ими по обе стороны от ее головы. После чего уже на фарси вновь повторил: - Моя малышка, - и втянул свою девочку в новый поцелуй.

Мириам: ...От прикосновения ее губ, Арсениев Ага вздрогнул всем телом и Мириам сперва перепугалась, что каким-то образом причинила ему боль. Резко отстранившись, она открыла рот, чтобы произнести слова извинения за свою неловкость, но господин не дал ей произнести и звука, приложив к губам свой палец, к которому Мириам вдруг, подчиняясь неведомому порыву, прикоснулась кончиком языка, проводя по подушечке пальца Ага влажный след. От этого незамысловатого действия дыхание господина стало немного судорожным и глубоким, а темные глаза, в которые девушка неотрывно смотрела все это время, превратились в подобие черных омутов, втягивающих Мириам в свою глубину. Сама ли, повинуясь силе этого притяжения, либо увлеченная им, через мгновение юная персиянка оказалась в объятиях своего повелителя, а, спустя еще одно, - ощутила на губах кисловатый вкус его губ, которые Арсениев Ага, вероятно, слегка прикусывал, пока Мириам изображала из себя хирурга. Ни один мужчина прежде не касался губ девушки, и Мириам в смятении успела подумать, что все то, чему ее ее учили в гареме не стоит ничего! В руках Ага, она всего лишь неотесанная дикарка, которая никогда не сможет доставить своему мужчине то удовольствие, которое должна доставить. И мысль эта была ужасной и постыдной, ибо никому на свете Мириам не мечтала быть лучшей возлюбленной, чем ему, своему единственному... Однако произошло чудо. Едва поцелуй господина утратил первоначальную осторожность, как и тело Мириам вдруг откликнулось на него, обнаружив прежде неведомые девушке ощущения. Никто и никогда не говорил ей про эту тайную жизнь ее тела, которую могут пробуждать прикосновения и поцелуи того, кого ты любишь. И теперь уже пришла очередь Мириам чувствовать ошеломление, восторг, дрожать всем телом и прижиматься к нему, господину, но не потому, что таковым его сделали обстоятельства, а потому, что об этом своими ощущениями, реакцией, сообщала каждая клеточка организма. Его руки, метались теперь по всему телу Мириам, не находя себе пристанища, и ей не хотелось, чтобы это произошло, его губы обжигали кожу, но она не могла больше без этого огня...Когда господин на какой-то краткий миг отпустил ее из объятий, Мириам почувствовала настоящий ужас. Что, если это все? Если он решил остановиться? Она ведь умрет, если он остановится?! Но он был милосерден, ее господин. Потому что в это мгновение одним порывистым движением стянул с нее абайю, - верхнее платье, и обнажившейся кожи груди Мириам коснулось дуновение вечернего ветерка из раскрытого настежь окна, а следом, ярким контрастом этому нежнейшему прикосновению, - последовали ласки губ и языка Арсеньева, заставившие заныть сладкой жаждой еще более смелых к себе прикосновений напрягшиеся соски маленьких грудей Мириам. Когда дошла очередь и до них, девушка откинула голову и издала негромкий стон, тотчас же приглушенный глубоким и долгим поцелуем... Потом Ага вновь оторвался от нее, но теперь уж Мириам понимала, что это не конец, а потому послушно позволила уложить себя на диван, в ожидании того, что будет дальше. А дальше Арсениев Ага вновь ласкал ее лишь взглядом, но взгляд этот стоил тысяч прикосновений. Но даже тысячи прикосновений Мириам теперь было недостаточно, она хотела большего, она хотела всего. А он все почему-то медлил. Мириам немного пошевелилась, словно бы прося Арсеньева дать ей немного свободного пространства, тот, разумеется сделал это. И тогда девушка высвободила из плена его объятий одну руку и нежно повела незримую линию кончиками пальцев от его ключиц вниз, к повязке, каким-то чудом удерживающейся на месте, даже несмотря на все происходящее, но не остановилась, вернее, не остановилась там. Помедлив еще секунду, глядя ему в глаза, Мириам продолжила путешествие своего указательного пальчика дальше, прекратив его чуть ниже пупка Ага, там, где находился пояс его брюк, после чего замерла и сама...

Дмитрий Арсеньев: Прислоняясь грудной клеткой к обнаженной груди Мириам, Митя слушал удары ее сердечка. Он поглощал ее дыхание своими долгими поцелуями. Его желание ласкать эту малышку, так смело глядящую ему в лицо, все возрастало, когда он чувствовал ответ ее тела на свои ласки. Каждый стон, каждый вздох, малейшее движение - он запоминал их, наслаждался ими. И путешествие ее маленького пальчика по его груди обрадовало Арсеньева настолько, что он поверил в обоюдность их желания наслаждаться друг другом. Накрыв своей ладонью ручку Мириам, замершую у пояса его брюк, он чуть вжал ее в себя, заставляя чувствовать ту мелкую дрожь, которая разносится по его телу от каждого ее касания. А потом поднес запястье девушки к своему лицу, прижался губами к ее ладони, коснулся неспешными поцелуями подушечек ее пальцев, и снова, уже быстрее, спустился к запястью. От него к локтю, предплечью, затем ключице. С одной стороны его поцелуи были последовательны: он насладился тонкой кожей ее шеи, спустился ниже, надолго задержался на груди, усердно и долго лаская каждую, потом метнулся к впадинке под мышкой, коже под грудью, бокам, животу... С другой же, каждое касание было разным: от еле заметных, почти неощутимых, он тут же переходил к сильным поцелуям, оставляющим на нежней коже Мириам следы. Чередой влажных, сухих, слегка болезненных, ласковых, щекочущих, словно игривых, поцелуев он отмечал свою девочку. Руки неустанно продолжали помогать губам, приподнимая малышку над диваном, отодвигая ее ручки, если они препятствовали планам, ведомым лишь ему одному, гладили ее восхитительные волосы. А потом Митя освободил Мириам от ее шаровар, нарочно делая это медленно, чтобы успеть поцеловать каждый участок обнажающейся кожи. Заглядевшись на нагую Мириам, лежащую перед ним, Арсеньев и не заметил как сам избавился от одежды, потому что, когда он снова накрыл малышку своим телом - им уже не мешала никакая ткань, кроме повязки на его груди. И снова поцелуи, еще более голодные, еще более требовательные, еще более жаркие. И движения их тел, которые скоро стали настолько едиными, что нельзя было и подумать о том, что их может быть двое...

Мириам: Его прикосновения, поцелуи, то нежные, то пугающе ненасытные опрокидывали Мириам во все новые глубины прежде неведомых ей ощущений. Ошеломленная ими, она падала и падала, но дно не приближалось. Она падала вверх! Сперва девушка еще пыталась понять, что же такое с ней происходит, но потом - просто прекратила это бессмысленное занятие и просто решила следовать желанию. Желанию каждой клеточки своего тела принадлежать Арсениев Ага. Потребность эта оказалась вдруг так сильна, что стало даже больно. Мириам физически ощутила, как внутри нее, где-то в самом центре ее сущности откуда-то возникло нечто, наподобие огненного шара, притом, постоянно увеличивающегося в размерах с катастрофической быстротой. Она не представляла, что случится, если не остановить этот процесс. А господин, точно не понимал этого! Его руки и губы продолжали исследовать ее тело, постоянно находя на нем новые, еще более чувствительные участки, прикосновения к которым дарили Мириам такие ощущения, что она стонала, сжимала, впивалась ногтями в кожу его плеч, не думая о том, что причиняет ему боль. Ей даже хотелось этого, возможно тогда Ага, наконец, прекратит эту сладкую пытку... Когда же, наконец, Арсеньев стянул с нее остатки одежды, оставляя Мириам совершенно обнаженной - даже пряди длинных черных волос, разметавшихся в беспорядке по дивану, изменили своей хозяйке, не желая укрыть ее от взгляда Ага и тем приближая развязку, вступая в союз с желаниями тела, не учитывающими естественных призывов разума к стыдливости и умеренности, он оставил ее, но только для того, чтобы самому раздеться. Всего через пару мгновений он вернулся к Мириам, в ее объятия и это произошло между ними. Движения их, не сразу ловкие, постепенно приобрели единственно верный - для обоих - и необходимый - двоим - ритм. Впрочем, они были теперь единым целым, тем самым мистическим андрогином, над которым не властны ни боги, ни черти... В какой-то момент руки Мириам, до того сомкнутые за его шеей, разжались. Тихо застонав, она беспомощно ухватилась за край дивана, и Арсеньев вновь накрыл ее ладонь своей, а губы - своими, словно показывая, что он с ней, он никуда больше не отпустит ее одну. Другая рука его в этот момент скользнула под ее талию, приподнимая, прижимая ее к себе, чтобы соприкосновение их тел, взаимное проникновение, было как можно более полным, чтобы оно стало совершенным... Когда все кончилось, Мириам еще некоторое время лежала притихшая, уткнувшись носом в шею Арсениев Ага, в том месте, где она плавно переходит в линию плеча, вдыхала его запах, слушала тяжелое дыхание своего возлюбленного, постепенно становящееся вновь спокойным... Она была счастлива.



полная версия страницы