Форум » Воспоминания » Amo, amatis. Начало » Ответить
Amo, amatis. Начало
Дмитрий Арсеньев: Весна-осень 1824 года Тейран, Персия ________________________________ (лат) "Я люблю, ты любишь"
Ответов - 63, стр:
1 2 3 4 All
Дмитрий Арсеньев: - … И это же неправильно так долго жить одному! – спор в гулком зале шахского дворца в Тейране шел уже добрые часа два. Сын правителя Персии и русский дипломат сидели на низких диванах и отдыхали после трапезы. Удивительно, что именно Арсеньев из всех сотрудников русской миссии в Тейране пришелся по душе наследнику персидского престола, Мохаммаду Ага, но это было именно так. Молодые люди, почти ровесники, проводили немало времени вместе, рассуждая о мировой истории, религии, политике, искусстве… иногда затрагивались и личные темы. Недоумение Мохаммада по поводу аскетичного образа жизни его русского друга часто находило выход в их спорах, но сегодня перс был как-то по-особенному непреклонен. - Я знаю, почему ты не хочешь взять жену, но наложница-то тебе чем помешает? Милая, тихая, в мужские дела не лезет, а надо расслабиться – всегда рядом. Я не понимаю причин твоей сдержанности. Легкодоступные женщины – тоже выход, но это как пить соленую воду, стремясь избавиться от жажды! Удовольствия и должного облегчения все равно не получишь! Его собеседник улыбался и молчал. Он уже давно привел все свои доводы, и объяснять Мохаммаду по тридцатому разу, что значит невоздержанность и потакание своим прихотям и почему стоит управлять своими желаниями, а не позволять желаниям управлять собой, не хотел. - Ну все! – выдохнул принц Персии и поставил кубок на низкий стол. – Иди за мной, упрямый урус. Арсеньев пожал плечами, но подчинился. Они прошли по двум коридорам, и по направлению их движения Митя определил, что путь их лежит на женскую половину, туда, где находится гарем. - Мохаммад Ага, ну ты же знаешь, я не возьму твою женщину. Мне совесть и наша дружба не позволят сделать этого. Я ценю твою заботу, но с этой проблемой я успешно справляюсь сам. - Помолчи, упрямец. Кто тебе сказал, что я опять буду предлагать тебе своих женщин, как делал это уже много и много раз? Нет! На этот раз ты уйдешь из дворца со своей женщиной! Со своей! А иначе – не выйдешь отсюда вовсе. Стража! Вы не выпустите этого человека без сопровождающей его наложницы! – безмолвные воины кивнули и закрыли за спинами вошедших в ворота парадиза. По-другому это место прекрасных женщин, красивых птиц и редких растений назвать было и нельзя. Когда-то, в первый раз попав на территорию гарема, открытого для гостей шаха и его сына, Митя сначала не знал, куда девать глаза и потому смотрел прямо перед собой. Женщины, которых он там увидел, развлекавшие сидящих и полулежащих мужчин, были одеты столь откровенно, что Арсеньев, которому на тот момент не исполнилось и двадцати , еле-еле сдерживался, с головы до ног покрывшись румянцем. Он не был уж совсем невинен, но все его любовные опыты до того происходили при неверном свете свечи, и то, что он знал на ощупь, оказалось совсем иным в свете тысячи светильников. А уж танец, когда пчела, якобы, залетает под детали одежды танцовщицы, а та срывает их с себя, желая избавиться от зловредного насекомого… Домой в тот день Митя вернулся весь в поту и некомфортных ощущениях. К счастью, прошло достаточно времени, и теперь Арсеньев входил на территорию гарема уже без былого трепета. Однако уверенно идущий вперед Мохаммад уже принял решение и теперь от него не отступится. Митя обреченно вздохнул и поспешил нагнать своего могущественного друга. Наконец, они зашли в какой-то небольшой зал, где их встретил евнух. Мохаммад что-то шепнул ему, и управляющий малого гарема, принадлежавшего сыну шаха, скрылся за резной дверью. А сам принц наконец-то пояснил: - Сейчас сюда приведут девушек. Все они – одни из лучших нетронутых цветков моего гарема. Ты выберешь одну из них. Это будет мой тебе подарок. И только попробуй его не принять! Останешься здесь. А кроме меня и шаха долгое время здесь могут находиться только евнухи. Так что выбирай, и я надеюсь, что твой выбор будет мудрым, мой упрямый друг.
Мириам: ...Хуррем была не единственной, на кого указал главный евнух. Вместе с ней он отобрал еще двух девушек, Джуману и Захрах. Обе они, в отличие от самой Хуррем, уже прижившейся за этот год в гареме, были совсем новенькими, недавними "выпускницами" школы, обе младше ее. Захрах, наверное, года на два, а Джумана - совсем дитя, Хуррем показалось, что ей не больше десяти лет. Однако это нисколько не удивило девушку. В конце-концов, разве не ради этого они все здесь находятся, не ради того, чтобы быть избранными своим повелителем? И это настоящая честь, что именно их выбрали для него сегодня. Это подтверждало и мгновенно изменившееся отношение со стороны товарок. Многие из них смотрели на Хуррем и остальных девочек с нескрываемой завистью, понимая, что, при удачном стечении обстоятельств, одна из них уже завтра существенно возвысится в своем положении над всеми остальными обитательницами малого гарема, которые еще не выбирались принцем Мохаммадом. А таких было абсолютное большинство, вопреки устоявшемуся мнению. И, если в течении девяти лет наложнице ни разу не удавалось быть избранной, ее отпускали из гарема. Вернее, господин находил ей мужа и давал приданое. Но такой исход для настоящей одалиски, привыкшей к роскоши и безделью гарема, часто становился худшей из ссылок... Всех трех девочек проворные служанки отвели в особые покои, где рабыни сперва искупали их, потом умастили с ног до головы различными маслами и благовониями. Потом внесли богатые одежды, которые даже им, обитавшим в неге и достатке, показались совершенно роскошными, и облачили в них. После чего в комнату вновь вошел главный евнух и жестом приказал следовать за ним. Путь Джуманы, Захрах и Хуррем, немного ошарашенных происходящими с ними событиями, поэтому молчаливых, проходил через величественные залы шахского дворца. Хуррем никогда здесь прежде не бывала, несмотря на то, что они все еще были на женской его половине, поэтому шла, буквально разинув рот от восхищения. Наконец, вся процессия оказалась перед створчатыми дверьми, перед которыми стояли грозного вида стражники, скрестившие свои кривые сабли, преграждая путь нежеланному вторжению. Впрочем, стоило главному евнуху подать знак, оружие было убрано, а двери распахнулись, и он вместе с наложницами прошел в зал.
Дмитрий Арсеньев: Прошло некоторое время, прежде чем евнух вернулся в зал с тремя наложницами. Этого времени вполне хватило Арсеньеву, чтобы примириться с тем, что с этого дня в его холостяцком домишке будет жить девушка. Что повлечет за собой серьезные траты: бывшей обитательнице гарема принца необходима будет служанка, особая пища, какие-то восточные благовония и масла, одежда, но, в конце-концов, на что еще Мите было тратить деньги? О том, для чего именно Мохаммад дарит ему женщину, Арсеньев задумался лишь в самом конце, отчего его лицо приобрело особое, вдохновенное выражение... Которое мгновенно сменилось почти испугом, стоило присмотреться к вошедшим девушкам. «Девушкам»?! Да это же девочки! Совсем дети! О чем они думают? Господи, спаси! Евнух назвал каждую по имени и заставил наложниц выстроиться в линию перед принцем и его гостем. - Мохаммад Ага, - справившись с лицом, Арсеньев наклонился к уху принца и зашептал, - Они слишком юны, чтобы становиться наложницами… Мое воспитание не позволит мне… - Угомонись, Димитри, - довольно громко, наложницы могли услышать, прервал его перс. – Согласен, эти бутоны распустились еще не до конца, но в этом-то их прелесть. Ты сам вырастишь из нее то, что больше тебе по сердцу. Лучше посмотри на них повнимательнее и выбери. Или мне приказать им снять верхние покрывала и станцевать тебе что-нибудь? - Нет-нет, Мохаммад, - поспешно остановил деятельного принца Арсеньев. – Я выбрал, с твоего позволения. Ту, которую назвали Хуррем, на нее пал мой выбор. Принц удовлетворенно кивнул и приказал евнуху подготовить девушку к выходу на улицы Тейрана. Он также разрешил ей забрать из гарема одну полюбившуюся вещь, ну и одежду на первое время жизни у Арсеньева. И добавил, чтобы евнух не забыл разъяснить Хуррем, что сейчас произошло. Когда девушек увели, мужчины расположились на низком диване в широкой нише, выходящей большим окном во внутренний двор, а их разговор вернулся к обсуждению путей разрешения споров Российской империи и Персии о землях.
Мириам: Хуррем было очень страшно, но она легче дала бы отрубить себе руку, чем позволила бы страху отразиться в ее глазах, а не то, чтобы рассказать о нем кому-то постороннему. Тем более, что рассказывать было некому. Подруг в мире, где девушка обитала, не существовало. В этом она лишний раз убедилась, слыша насмешливые реплики, раздающиеся в спину, когда главный евнух провожал ее до выхода из дворца. Хуррем шла, гордо подняв голову, на ее лице, впрочем, абсолютно закрытом плотной тканью, оставляющей лишь прорези для глаз, отражалось безучастие и презрение ко всем этим злобным насмешкам... Когда в гарем донеслись слухи, что принц Мохаммад выбрал Хуррем вовсе не для себя, а подарил ее какому-то своему другу, местные сплетницы торжествовали. Принц отсылает ее от себя...неужели она так не понравилась господину, что он отдал ее, не раздумывая... Особенно насмешницы потешались, когда Хуррем, которой позволили взять одну любимую вещь на память, вместо драгоценности (разве, не их женщины любят более всего?), пожелала забрать...книгу, сказки! "Она точно ненормальная!" - постановило местное общественное мнение. Но Хуррем на него было теперь плевать. Нового господина разглядеть девушка смогла более-менее отчетливо приблизительно, спустя пару недель жизни в его доме. До этого Хуррем поняла лишь то, что он очень странный человек. Во-первых, девушка была потрясена жилищем, в котором ей предстояло теперь жить. Вернее, его скромностью. Всего три небольшие комнаты и кухонька. Бедная Хуррем все никак не могла понять, как может быть, что такой важный господин, друг принца Мохаммада, обитает в таком крохотном доме? К тому же сам он - такой большой! Хуррем прежде никогда не видела таких высоких мужчин. И, кажется, он не перс, хоть одет, как все вокруг, а на фарси говорит совершенно чисто... Еще одно удивило Хуррем. В доме господина не было никаких следов присутствия других женщин. Значит, она у него одна? Но, почему? Он, кажется, совсем не юноша? Спросить было не у кого. В доме не было даже прислуги, что совсем уж выбило девушку из колеи. Она родилась в богатой семье, где с самого раннего детства за ней ходили сразу несколько рабынь, а уж о гареме и говорить не стоило. Так или иначе, в первую ночь на новом месте Хуррем пришлось самой заботиться о своем туалете, ибо помощи она так и не дождалась. Так же, как не дождалась и призыва своего господина. После возвращения домой из шахского дворца он молча определил ей одну из комнатушек, где из мебели стоял лишь большой сундук, низкий столик, а на полу расстелен пушистый ковер, на котором разбросано около десятка шелковых подушек разной величины. Коротко велев своей новой наложнице располагаться, господин покинул ее и закрылся в соседней комнате, оставив ее в крайнем недоумении касательно своих дальнейших планов. Хуррем почти до утра пролежала, свившись калачиком на импровизированном ложе, которое соорудила из нескольких подушек, похожая на котенка, которого принесли в новый дом, ожидая, что же будет дальше, поэтому, без сна, но на рассвете дрема сморила девушку. Однако ненадолго, потому что совсем скоро ее разбудил какой-то шорох. Хуррем мгновенно открыла глаза и села.
Дмитрий Арсеньев: Еще сопровождая молчаливую девчушку в свой дом, Арсеньев придумал, где ее разместить. Он решил уступить ей свою спальню, а самому переселиться в кабинет. Там стоял диван, и вполне можно было спать. Зато у девочки будет своя отдельная комната... И только воплощая свой план в жизнь, Митя понял, как разнится то, что видит перед собой эта девочка и что она должна была представлять после жизни в гареме принца. Митя смутился, причем смутился так отчаянно, что не нашел в себе сил поговорить по-человечески с Хуррем, а заперся у себя в кабинете и до утра решал произвольные уравнения, успокаиваясь и стремясь мыслить рационально. Только когда стемнело, он вспомнил, что так и не предложил девочке поесть или умыться, в сотый раз за вечер обругал себя и поспешил принести в комнату Хуррем фруктов, сладостей и воды. Девочка уже спала, как показалось Арсеньеву, и он, как можно тише поставив блюдо и кувшин недалеко от двери, ушел обратно к себе. На утро, Митя, как всегда, увиделся с Джамилей, женщиной, приходившей убирать в его доме и готовить. Она была вдовой лет сорока с двумя детьми и жила в доме своего брата, который также выполнял работы для русского посольства. - Джамиля, простите пожалуйста. Остановитесь на минутку, - женщина, как всегда, едва переступая порог его дома, начинала работать. - Послушайте, вчера я привел в дом девушку, - в глазах Джамили, которые и были только видны под неизменным черным платком, кажется, промелькнул интерес, смешанный с облегченным "ну, наконец-то!". - Она теперь будет жить здесь, в моей спальне. А мое спальное место теперь в кабинете, - торжествующий блеск в глазах тут же потух. - Пожалуйста, позаботьтесь о ней. Она жила в гареме принца и наверняка привыкла к тому, что вокруг нее служанки, - Митя был готов поклясться, что в глазах Джамили застыло изумление. - Может быть, одна из ваших дочерей согласилась бы помочь? Или.. ох, о чем я говорю? Простите, Джамиля. Конечно же, ваши дочери не могут. Это было грубо говорить вам такое. Извините меня. Я хотел сказать, быть может одна из рабынь вашего брата смогла бы приходить сюда и за отдельную плату ухаживать за девочкой? Ее зовут Хуррем, кстати. Но, наверное, мне нужно говорить об этом с вашим братом? Ну, конечно... еще раз простите. В общем, Джамиля, если вам будет не слишком сложно, помогите девочке обустроиться здесь. Вечером я принесу все, что покажется мне необходимым для нее, а недостающее куплю позже. А сейчас ухожу в посольство до вечера. Побудете с девочкой, пока меня нет? Невозмутимая женщина, выслушав весь поток слов Арсеньева, поклонилась, таким образом соглашаясь со всем, что сказал ей странный русский, и вернулась к работе. Митя облегченно выдохнул и как-то слишком поспешно покинул дом. Впереди был сложный день.
Мириам: - Кто ты? - прошептала Хуррем, обращаясь к незнакомке, а это явно была женщина, сидящей в противоположном углу комнаты. - Что тебе здесь нужно? - Меня зовут Джамиля, - ответила она. - Я прислуживаю твоему господину, и сегодня утром он приказал мне побыть с тобой до его возвращения. - А куда он ушел? - спросила девушка и тотчас же осеклась под удивленным взглядом Джамили. Наложнице не подобает спрашивать такие вещи... Однако женщина удивилась совсем иному, Хуррем поняла это, когда Джамиля сказала, что Арсениев Ага, так его звали, оказывается, служит в посольстве русского шаха, где и проводит дни напролет. "Так он русский? Как Надира? Вот это да! - подумала девушка, размышляя о том, как бы поподробнее расспросить Джамилю об Арсениев. - Какое странное имя! Что оно значит?" Но, на ее счастье, женщина оказалась весьма разговорчивой и вскоре Хуррем узнала о своем господине достаточно, чтобы окончательно утвердиться в первоначальном мнении о его чрезвычайной странности. ...- Странный, ужасно странный, милая моя! Интересно, они там все такие? В России этой? Представь, сам на базар ходит, мне не позволяет покупать ему еду, может, боится, что отравлю? - поняв, что та, к кому ее приставили, совсем молоденькая, Джамиля, годящаяся ей в матери, почувствовала себя с бывшей обитательницей гарема гораздо свободнее, даже взяла из корзины с фруктами, стоящей здесь же, персик, чего вообще себе никогда не позволяла, и откусила сочную мякоть, подхватывая открытой ладонью второй руки капли сока, стекающие по подбородку. - Одевается, как наш, а не так, как его земляки, те, что с ним служат, ест то же, что и мы...Я даже думала, что он и веру истинную исповедует, пока не заметила однажды в его комнате картину. Он с ней иногда разговаривает. Я сперва думала, что женщина на ней - его родственница, мать, может, знаешь же, что чужеземцы людей на своих каритнах рисуют, прости Аллах, грех-то какой...Но брат, он в их посольстве толмачом работает, сказал, что у неверных так принято молиться, а картина та называется "икона". А изображена на той иконе мать их бога, Мириам... - Мириам? - девушка вздрогнула и взглянула на Джамилю. - Так зовут мать их бога? - Ага, Мириам...Ну, или Мариам, я не помню, а почему ты удивилась? - Нет-нет, просто...сама не знаю...Прошу, продолжай! - А чего продолжать-то? Живет один, как перст, женщин к себе не водит и жену не берет, я, грешным делом, подумала сперва, что он из этих...знаешь, ведь, есть мужчины, что с мужчинами ложатся, - прошептала она, поглядывая на дверь, словно их могли подслушивать. - Как с женщинами? - Хуррем кивнула. В школе гарема ей рассказывали и не о таком. - Так вот нет! Не из тех он! Но ведет себя не по-мужски, это точно! Несла я как-то воду из колодца, два кувшина. Тяжело было, правда, а тут Арсениев Ага со службы домой идет. Увидел меня, забрал один и строго-настрого запретил носить такие тяжести. А,что я? Кувшины-то всю жизнь таскаю, ничего со мной не станется...Но нет! Теперь при нем по одному носить приходится, только время перевожу даром! - тут на лице женщины возникла несколько ехидная усмешка. - А еще белье стирать свое пытался сам сперва, как я стала ему служить. Насилу отучила его... Но вообще он не злой. Приветливый такой, всегда здоровается со мной, про дочек спрашивает, у меня их, ведь две, сиротки, с тех пор, как Джамал мой от черной оспы помер... - далее Джамиля со слезами на глазах пустилась рассказывать печальную историю своего замужества, что интересовало Хуррем существенно меньше, чем все то, о чем она говорила раньше, а потому девушка лишь делала вид, что слушает. А сама, тем временем, обобщала все то, что удалось узнать о своем господине от словоохотливой женщины...
Дмитрий Арсеньев: Арсеньев вернулся домой уже когда стемнело. На базаре он побывал еще днем, да накупил столько всего от незнания, что пришлось нанимать мальчика-носильщика, чтобы донес свертки до посольства. Среди его покупок значились сладости, фрукты, отрезы тканей, сорочки, ленты, гребни для волос, туфельки. Бойкий торговец вручил ему так же какие-то средства, которые оказались косметикой и духами. Масла, приглянувшийся ему браслет с изумрудом, подушки, вышитое покрывало, чаша для умывания рук... Потратился новоиспеченный господин изрядно, не зря он стребовал у посла оплату и за этот месяц сразу. По окончании всех служебных дел, которые ждали его в посольстве, Мите пришлось взять на время осла, чтобы донести все покупки до дома за один раз. Так что вошел он туда усталый, но довольный собой. Покупки распределил в гостиной на две неравные кучки. Ту, что поменьше, Джамиля унесла на кухню, а тот сверток, что побольше, Арсеньев отнес к двери своей бывшей спальни. Куда затем постучал и спросил: - Хуррем, я могу войти? - и получив с небольшой задержкой утвердительный ответ, зашел и положил свертки у ног девушки. - Что ж, пора сделать то, что я должен был совершить еще вчера, - Арсеньев сел на пол, по-турецки перекрестив ноги и прислонившись спиной к стене, на определенном отдалении от Хуррем, чтобы не пугать ее. - Представиться. Меня зовут Арсеньев, я родился в Российской империи, но вот уже шестой год живу в Тейране, работаю в Русском посольстве. Мне тебя представили как Хуррем, это значит "веселая", не так ли? Теперь ты живешь у меня, и это моя забота - делать тебя веселой. Я очень хочу, чтобы тебе понравилось со мной жить, хотя и понимаю - этот дом далеко не дворец шаха. Но поверь, счастливой можно стать и здесь. Расскажи мне о себе. Объясни, что ты любишь, что тебе хочется? Чем тебе больше всего нравится заниматься? Я увидел у тебя книгу, ты умеешь читать? Это очень хорошо. Скажи, о чем тебе нравится читать, и я принесу тебе еще книг. Не бойся меня, маленькая. Я не сделаю тебе больно или плохо, я правда хочу сделать тебя счастливой.
Мириам: Видимо, утомившись домашними хлопотами, которые, надо сказать, исполняла безупречно, несмотря на то, что осмелевшая Хуррем то и дело отвлекала ее разговорами, незадолго до заката солнца, добрая Джамиля прикорнула в уголке ее комнаты на подушках, которыми с ней поделилась девушка. Но перед тем заставила ее поесть очень вкусной тушеной баранины, которую приготовила на ужин для Арсениев Ага, ну, и, разумеется, его наложницы. Не желая тревожить женщину, с того самого момента, как та уснула, Хуррем передвигалась по комнате на цыпочках, стараясь не издавать ни малейшего звука. Однако вскоре ей наскучило ходить из угла в угол. Попыталась читать свою книжку, но смысл написанного ускользал из-за внутреннего напряжения, нараставшего в душе, по мере приближения вечера и того времени, когда господин вернется домой. Хуррем и сама не знала, чего волнуется, потому что, по рассказам Джамили, выходило, что обижать ее в этом доме не будут. И все же...он неверный, а ее с детства учили бояться их. Нянька Иман, родом из Палестины, рассказывала страшные истории, как давным-давно жестокие христианские витязи в железных одеждах приходили на земли ее предков, желая завоевать их во имя своего бога. И о том, как они обращались они с женщинами и детьми, подвергая их жестоким истязаниям. А вдруг и Арсениев Ага такой? Что, если он только маскируется под доброго человека? Джамиля же не принадлежит ему, к тому же у нее есть брат, который может постоять за нее, если что. А она? Кто за нее вступится? "Накрутив" себя подобным образом, Хуррем, к возвращению господина домой, была не жива, ни мертва от страха, поэтому сидела у окошка, вглядываясь в темноту, сжавшись в комочек и тихонько повторяла известные ей наизусть суры Корана, просто для того, чтобы хоть немного успокоиться. Внезапно девушка услышала приближающиеся шаги, много шагов, вернее, шел явно не один человек. По звукам его голоса и по тому, что он периодически приговаривал, Хуррем догадалась, что это господин вернулся-таки домой. И о том, что при нем есть ослик. Через некоторое время его шаги раздавались уже в другой комнатке, которую сама Хуррем определила, как мужскую половину дома, поэтому ей туда ходить не следует. Судя по звукам, Арсениев Ага что-то раскладывал на полу, обострившимся слухом, девушка слышала характерные звуки опускаемых свертков, или мешков. От них же проснулась и Джамиля, поспешно вскочившая и отправившаяся туда, где все происходило, оставив Хуррем бояться в одиночестве. Наконец, спустя еще несколько минут, раздался тихий стук в дверь, и ее хозяин попросил разрешения войти в комнату. А потом еще больше огорошил смущенную девушку, когда принялся рассказывать о себе, впрочем, то, что она уже и так знала. Но главное удивление ожидало Хуррем, когда господин вдруг заговорил о том, что желает сделать ее счастливой и хочет знать ее желания. Хозяина интересуют желания его собственной наложницы? Здесь явно что-то не так! Но интонация его голоса была такой доброжелательной, что Хуррем все же осмелилась поднять на него глаза и... была поражена тем, сколько тепла светилось в его черных глазах! Много лет на нее никто так не смотрел, разве что тогда, давно, в той прошлой жизни, когда маленькая Амат Мириам жила в родном доме... "Не бойся меня, маленькая. Я не сделаю тебе больно или плохо", - сказал господин, и Хуррем едва не заплакала от облегчения и благодарности, потому что как-то сразу поверила ему. Ведь, невозможно было не поверить таким глазам! - Ты прав, господин, - тихо проговорила она. - Мое имя Хуррем, но так назвали меня в гареме принца. Моя мать дала мне имя Мириам. Мой отец - Ага Фархат, он отдал меня в гарем несколько лет назад, с тех пор я не видела ни его, ни матери, ни моих братьев и сестер, - Хуррем вновь замолчала и потупилась, ей очень хотелось бы спросить, зачем сам Ага так далеко уехал от своей семьи, ведь, есть же у него семья, не так ли? Но задать вопрос она не решалась...
Дмитрий Арсеньев: - Мириам... - повторил за девушкой Арсеньев, - мне нравится это имя больше, чем Хуррем. И я думаю, что человека нужно называть так, как это делали его родители. А прозвища хороши только для гаремов. Поскольку в этом доме ты одна женщина, Джамиля не в счет, она же живет в другом месте, можешь считать себя здесь хозяйкой, Мириам. Хотя, все равно здесь никого кроме меня и моих друзей не бывает. Моя семья тоже далеко, и я могу понять, как ты скучала по ним. Но с этого дня многое изменится, - Митя ободряюще улыбнулся и пододвинул свои покупки поближе к подушкам, на которых сидела Мириам. - У меня есть две сестры, и я знаю, как девушки могут быть нетерпеливы в отношении подарков. Я купил все это для тебя. Понимаю, здесь далеко не все, но о большем я не вспомнил. Ты же подскажешь мне сама, чего здесь не хватает? - Митя потянул за узел, и он раскрылся, выпуская на пушистый ковер туфельки и флаконы с маслами, упрятанные в мешочки. От дальнейших рассуждений на этот счет, Арсеньева отвлекла тень Джамили, остановившейся по ту сторону открытой двери. - Ужин готов, Арсениев Ага, - Митя обернулся к женщине. - Спасибо вам, Джамиля. Вы сегодня очень помогли нам с Хуррем. Передавайте мои наилучшие пожелания вашим дочкам. Доброй ночи, - это был их обычный ритуал прощания до следующего утра. Только на этот раз, кланяясь Арсеньеву, Джамиля поймала украдкой взгляд Мириам и медленно моргнула, подбадривая девушку.
Мириам: - Ты можешь называть меня Мириам, если хочешь, господин, - ответила девушка, не поднимая глаз. И тогда удивительный Арсениев Ага сказал, что принес подарки для нее, после чего пододвинул девушке свои свертки, потом дернул за узелок одного из них, и на ковер вывалились расшитые золотым и зеленым шелком белые атласные туфельки без задников, но с высокими каблучками, невероятно красивые даже по-представлениям Хуррем, вернее, конечно, Мириам. Потому что за время жизни в гареме она настолько привыкла к своему имени-прозвищу, что уже и сама мысленно так называла. Потом взгляду девушки были явлены многочисленные отрезы тканей, черепаховые гребни, флаконы с духами, благовониями... Складывалось впечатление, что Ага скупил все, что продавалось на базаре, не считаясь с необходимостью и ценой. Потому что среди всего этого добра взгляд Мириам вдруг вычленил удивительной красоты и тонкости работы браслет с крупным изумрудом. Украшение было столь изящно, что даже шахиня не отказалась бы от него, а уж Мириам замерла от восхищения. Робко подняв глаза на господина, она указала на браслет и проговорила: - Мне нравится это. Я могу его взять?
Дмитрий Арсеньев: Митя вновь не удержался от улыбки. - Глупенькая, ну конечно, можешь. Это все я купил для тебя. И очень рад, что хоть что-то из этого нагромождения покупок пришлось тебе по сердцу, - Арсеньев наклонился, дотянулся до браслета, поднял его и надел на тоненькое запястье Мириам. - Мне будет приятно, если ты будешь его носить, - Митя еще раз улыбнулся и отпустил руку девушки. - Ну что ж, покупки - это хорошо, но ты их потом сама же сможешь разложить? Или... ну да, я не купил тебе никаких сундучков с кучей выдвижных ящичков. Не сердись, я исправлюсь, Мириам, - подмигнул он ей. - А теперь время ужина, а то все старания Джамили окажутся тщетными. Ты же согласишься разделить со мной ужин? Подозреваю, что это не совсем привычно, но ты же не откажешь моей небольшой прихоти. Честно говоря, мне совершенно надоело ужинать одному. Пойдем? Девочка оказалась послушной и без возражений последовала за Митей в третью комнату. Арсеньев сел за стол, указал Мириам на место подле себя, удивленно поискал на столе вторую тарелку для девочки, не нашел, извинился перед Мириам, попросил подождать и отошел на кухню. Вернулся он оттуда уже с приборами для Мириам, поставил перед ней и, оправдываясь, предположил: - Наверное, Джамиля еще не привыкла, что в доме не один человек, а двое. Кушай, малышка. Тебе налить воды? Легкое движение головой Митя принял за согласие и налил девочке воды. А вот за еду она, в отличие от голодного Арсеньева, принялась с явной неохотой. Ну конечно же, она уже поужинала, вот я балда! Но от сладкого-то она не откажется? Ребенок же совсем. Митя все никак не мог удержаться от постоянного сравнения своих воспоминаний о детстве сестер, глядя на эту девочку, изо всех сил пытающуюся казаться взрослой женщиной. Наверное, это одна из немногих особенностей Востока, которую Арсеньев так и не смог принять. Дети обязаны взрослеть здесь несправедливо рано. Пододвинув Мириам сладости, Митя снова улыбнулся ей. Девочка выглядела так, будто чувствует себя не в своей тарелке, да и так и должно быть. Она всего лишь второй день в его доме, да еще и Арсеньев - совсем не перс по образу жизни, хоть и желал бы им казаться. Ничего, со временем они обязательно привыкнут друг к другу. А все же... как говорится, бойтесь своих желаний, они иногда сбываются. Вот хотел он о ком-то заботиться - и получил очаровательного ребенка. - Мириам, - после некоторой паузы снова заговорил Митя. - А ты мне так и не рассказала, о чем мечтаешь. Я каждый день ухожу надолго из дома, ты будешь оставаться здесь одна в компании Джамили, тебе же нужно чем-то заниматься, чтобы не скучать? Какое-то рукоделие? Игра на музыкальном инструменте? Прости, я боюсь отпускать тебя одну на улицу. Будешь гулять только со мной. Так чем ты хотела бы заниматься?
Мириам: Пойти с господином на его половину дома, да еще разделить с ним трапезу! За одним столом! Невероятные события в жизни Мириам, начавшиеся вчерашним днем, продолжали развиваться по-нарастающей. После того, как Арсениев Ага сказал, что все его сегодняшние покупки - лишь для одной Мириам, он повел ее за собой в комнату, где она еще не была. Это помещение, на взгляд любого нормального человека, было обставлено весьма странно. Высокий, очень высокий, стол, какие-то необычной формы кресла без подлокотников, тоже на длинных ножках... На столе - одна тарелка, столовые приборы. Заметив, что стол накрыт для одного человека, Арсениев Ага извинился и тотчас же принес посуду для Мириам, предложив ей жестом сесть напротив него. Неловко устроившись на непривычной мебели, девушка, никогда прежде не видевшая европейской обстановки дома, а эта комната в доме господина, как она поняла, была устроена на принятый на его родине манер, Мириам потихоньку осматривалась по сторонам. Такое убранство казалось девушке совсем неуютным: голые стены, обитые тканью, на них - какие-то картинки, всего один ковер, и тот под ногами...Мириам не могла понять, зачем Арсениев Ага отвел для приема пищи отдельную комнату, когда их и так мало в его доме? Но размышлять на эту тему было некогда. Господин позвал ее к себе, а значит, нужно было сделать все, чтобы он был доволен ее обществом. Глядя на то, с каким аппетитом Ага ест стряпню Джамили, Мириам почему-то захотелось улыбнуться, она с трудом сдержалась. Сама девушка была не голодна, да и есть непривычными приспособлениями, которыми ловко орудовал сам господин, наверняка было бы крайне неловко. А выглядеть перед ним невежей ей не хотелось. Поэтому Мириам отказалась от еды, но кивнула, когда господин предложил ей воды, отпила глоток и вновь замерла, потупившись, в ожидании новых вопросов от него, потому что женщине полагается говорить только тогда, когда к ней обращаются. И вскоре на нее посыпались вопросы, на которые она и не знала, как ответить. О чем она мечтает? Чем хотела бы заниматься? Господин спрашивает то, о чем говорить с женщиной не принято и, кажется, сам этого не понимает...Однако следовало что-то ответить, поэтому Мириам незаметно вздохнула и сказала: - Я в любом случае не буду скучать в твоем доме, господин, но, если ты принесешь мне книги...я люблю читать сказки...А еще я умею играть на уде*, мой учитель в школе говорил, что очень хорошо, - с гордостью добавила она, но тотчас же вновь опустила глаза. - Но судить только тебе... __________________________ *Уд ( барбет) - арабский струнный инструмент, род лютни.
Дмитрий Арсеньев: - Уверен, ты волшебно играешь. И я обязательно попрошу тебя как-нибудь мне показать свое искусство, когда подарю тебе уд, конечно же, - Арсеньев взял паузу на обдумывание ответа, данного Мириам, заодно успев пережевать очередную порцию отличной стряпни Джамили. Или он просто был настолько голоден? - Книги принесу обязательно. А пока, чтобы не скучать завтра, ты можешь посмотреть в моей комнате библиотеку. Там много, конечно, книг на незнакомых тебе языках, но и на фарси есть кое-что. А есть книги с изображениями домов, дворцов и парков далеких отсюда городов. Тебе может стать интересно. В общем, все, что понравится - бери смело. Кстати, в столе, в верхнем ящике, хранится бумага. В чернильнице всегда есть чернила. Ты можешь порисовать, если захочешь. Наверное, мне нужно будет послезавтра взять тебя в мечеть с собой? Тебе нужна для этого какая-то особая одежда? Или пойдем в другой раз? Только тут Митя спохватился, что не удосужился купить Мириам молитвенный коврик, Коран и остальное, необходимое каждой мусульманке. Хотя... может быть, у нее это все же есть? Не должны же в гареме принца их ущемлять и в этом? Может быть, надо еще поговорить с имамом? Послушать его советы относительно содержания в своем доме наложницы? Так нужна ему еще одна служанка или нет? А может, необходимо подыскать и дом побольше? Вопросов у Мити было много, а ответы на них находились мучительно, но это же был не первый раз, когда он сталкивался с трудностями - должен справиться. Хотя бы ради этой девочки, которая во всем сейчас зависит от него одного. Удивительно, но возложенная ответственность за судьбу другого человека не столько тяготила Арсеньева, сколько подстегивала к новым и новым действиям. Почему-то Митя верил, что наступит день, когда Мириам будет с радостью встречать его дома.
Мириам: ... За два месяца, которые Мириам провела в доме Арсениев Ага ей вполне удалось там освоиться и приспособиться к некоторым особенностям поведения своего господина настолько, чтобы не удивляться им ежедневно. Так, девушка уже вполне привыкла, что он зовет ее с собой за стол, когда садится есть, привыкла, что он расспрашивает, как Мириам провела день, привыкла, что интересуется ее самочувствием... Единственное, к чему привыкнуть было сложно - это почти постоянное присутствие в доме соотечественников Ага, которые, пользуясь его добротой, излишней, часто заходили к нему с поводом и без повода, в рассчете на то, что хозяин предложит им чашку кофе или еще что-то. Мириам, как-то исподволь так же привыкшая, что вечерами Арсениев Ага принадлежит ей безраздельно, очень не любила в душе его посетителей, с которыми господин закрывался в кабинете и часами что-то обсуждал, в то время, как сама она эти часы проводила, буквально считая минуты и мысленно умоляя очередного гостя поскорее уйти. Иногда скоротать ожидание помогали книги господина. Он сказал правду, в его библиотеке были тома на фарси, но их содержание мало привлекало ее, ибо философские трактаты восточных мудрецов и воспоминания полководцев - не самое интересное в мире чтиво для тринадцатилетней девушки. Были, разумеется, и еще книги, но на других языках. Арсениев Ага оказался очень ученым человеком, поэтому знал их множество, по представлению Мириам, которая из иностранных понимала только русский, но, разумеется, читать на нем не могла, хоть и говорила немного, спасибо доброй Надире. Однако лингвистические познания свои девушка демонстрировать как-то стеснялась, считая слишком убогими, чтобы принимать их всерьез. К тому же господин превосходно знал фарси... В тот день Мириам, как обычно, сидела, поджав под себя ноги, на удобном диване, который недавно купил для нее Ага, и разглядывала картинки в очередной книге из его собрания. На них был изображен родной город господина, он сам ей об этом сказал как-то, назвав его Петербургом , заметив при этом, что Петербург - столица Русского государства и очень красивый город. Он перелистывал страницы, на которых были изображены мрачные и серые улицы, необычные дома, площади, и девушка видела в его глазах печаль. Очевидно, Ага хотелось домой. Только Мириам не понимала, что же такого красивого в его тоскливом Петербурге, чтобы так туда стремиться? Разве сравнятся этот дворец, Эрмитаж, с дворцом Голестан? Разве Невский проспект длинее, чем бульвар Вали - Аср? Нет, вряд-ли он так стремится в домам и улицам, наверняка там его ждет...та, которую он любит? Мысль, прежде никогда не приходившая в голову Мириам, буквально обожгла ее изнутри. Девушка замерла, пораженная этим открытием. Но еще более - тем чувством, что мгновенно всколыхнулось в ее душе. Ревность! Вот, что испытала Мириам к неизвестной русской девушке, которую любит господин, по которой он вздыхает, рассматривая альбом с картинками города, где ее оставил. Не в силах понять, что с ней творится, Мириам отбросила книгу и прикрыла глаза, пытаясь собраться с мыслями, одновременно прислушавшись к мерному гулу мужских голосов в кабинете Ага, где тот беседовал с очередным гостем. Сперва они говорили тихо, даже смеялись, но потом реплики стали громче, отрывистее, словно там, за дверью, ссорились, Мириам открыла глаза и прислушалась более внимательно...
Дмитрий Арсеньев: По истечении двух месяцев оказалось, что жизнь в доме с тринадцатилетней девчонкой может быть очень приятной и легкой. Воспитание на Востоке было идеальным. Ни одного случая непослушания, каприза или даже намека на сцену. Были дни, когда Мириам выглядела очень тихой, просто тихой и слегка посмелее. Третий вид Арсеньеву особенно нравился. В такие дни она иногда позволяла себе задавать Мите простейшие вопросы, правда, потом надолго замолкала... Еще одной проблемой в общении было несовершенство выведенных Арсеньевым признаков того, что можно пытаться сокращать дистанцию между ними. Нет, ничего, что выходило бы за рамки приличий, в виду не имеется! Просто вначале он вообще старался не касаться девочки и держал между ними определенное расстояние. Потом они уже стали хотя бы садиться рядом, и Митя мог рассказывать Мириам о картинках в книжке или еще какие-нибудь истории. И все же, боясь напугать ребенка, Арсеньев очень осторожно позволял себе прикасаться к ней, постепенно завоевывая ее доверие. С появлением в его жизни Мириам привычный ритм ее тоже, конечно, изменился. Он стал чаще посещать базар и останавливаться у тех торговцев, на которых даже не смотрел раньше - за ненадобностью. Теперь же Митя точно знал, где продают самые вкусные сладости, или где можно достать книжку для Мириам. Следующей его целью было прийти на базар с девочкой, чтобы та сама выбрала себе что-то. Кроме участившихся походов за покупками, Арсеньев стал ощущать определенные рамки, планируя свой день. Он старался не задерживаться в посольстве дольше обычного или заранее предупреждать Мириам, когда следует его ждать. Да и о всегдашних визитах друзей, с удовольствием отдыхавших в его доме, теперь желал узнавать заранее, а не тогда, когда Мириам как раз приготовила для него новую мелодию. Хотя, в остальном, все оставалось по-прежнему. Ну, кроме намеков и шуток его знакомых, активно отреагировавших на появление в жизни смирного Мити женщины. Многие пытались уговорить Арсеньева показать им наложницу, но никому пока не удалось добиться этого от него. Не получалось это и у корнета Хрещенко, заглянувшего к Мите в один из дней. Сначала они вполне мирно курили кальян, не спеша обсуждая последние дела посольства, но потом разговор перешел на принца Мохаммада, чья личность интересовала очень многих, ибо он слишком редко сближался с кем-либо из иностранцев. Арсеньев в этом случае был исключением, а потому вполне закономерно попадал под пристальное внимание любопытствующих соотечественников. Постепенно разговор о принце сменился расспросами о Хуррем. И тут Хрещенко, то ли подстегнутый табачным дымом, то ли просто скверным характером, позволил себе опуститься до пошловатых шуток в адрес Мити и его наложницы. В частности, сказал много неприятного о том, как он стремится угодить своей Хуррем, скупая половину базара. До поры Арсеньев молчал, но стоило корнету заикнуться о том, чтобы Митя - когда наиграется, конечно - уступил ему Хуррем хотя бы на одну ночь, как тот вскочил на ноги и неожиданно грозным и чрезвычайно убедительным тоном порекомендовал собеседнику, если тому еще дорог его грязный язык и пустая голова, немедленно покинуть свой дом, забыв впредь к нему дорогу. Блеснувшая в закатном солнце сабля, висевшая на стене за спиной Арсеньева, видимо, придала дополнительный вес его словам, так как через три секунды дверь за спиной Хрещенко захлопнулась. Арсеньев же, успокаивая себя, походил еще немного по кабинету взад-вперед, а потом опустился на свою кровать, контролируя, чтобы его дыхание оставалось ровным и медленным. Вскоре Митя услышал странные звуки, исходившие из его бывшей спальни. И больше всего они были похожи на всхлипы. Мириам! Она, наверное, испугалась. Вот я дурак же! Не тратя больше времени, Митя вошел в комнату девочки, и нашел ее, сжавшейся в комок у стены, плачущей. Опустившись на пол рядом с ней, Арсеньев притянул Мириам к себе на колени и, гладя по волосам, принялся ее успокаивать, нашептывая на фарси: - Все хорошо, маленькая. Не бойся. Ты ни в чем не виновата. Я рассердился на своего гостя. Он ушел, и теперь все в порядке. Малышка, не бойся меня. Все кончилось. Теперь все хорошо.
Мириам: Когда разговор перешел на совсем уж повышенные тона, до Мириам сперва стали доноситься отдельные слова, а потом и целые фразы. Разговор шел по-русски и очень бегло, поэтому девушке было сложно понимать все, о чем господин говорит со своим гостем, но суть его поймать, все же, удалось. И, поняв, что к чему, Мириам едва не задохнулась: этот человек считает ее продажной женщиной! Он не понимает, ничего не понимает в обычаях ее страны и народа, но берется судить! Щеки Мириам вспыхнули от обиды, на глазах выступили слезы. Причем обижена она была даже больше не за себя, а за господина, который за все это время и намеком не унизил ее, а, напротив, обращался с ней, точно Мириам была настоящей принцессой, а не простой наложницей, подаренной ему шахским сыном. Она пыталась сдержаться, сколько могла, но бурные рыдания все же вырвались из ее груди. И девушка была вынуждена уткнуться в подушку, чтобы их заглушить. Тем временем, голоса слышались уже где-то там, в доме, а не в кабинете Ага, а вскоре раздался характерный хлопок двери, возникающий тогда, когда ее закрывают со всего размаху, потом господин вернулся к себе и ходил по комнате - Мириам, все никак не могущая унять рыдания, все-таки слышала его нервные шаги, а потом... Потом Ага Арсениев вдруг вошел к ней и, через минуту, плачущая девушка оказалась в его объятиях, а сам он принялся шептать ей что-то успокоительное. Потому что решил, что она испугалась криков. Мириам же, которую много лет никто вот так просто не обнимал и не утешал ее слез, вместо того, чтобы успокоиться, заплакала еще горше, уткнувшись в его шею, заставляя своими слезами размокать крахмальный воротничок сорочки европейского костюма Ага, в котором он ходил на службу в посольство.
Дмитрий Арсеньев: Тринадцатилетняя девочка в руках Арсеньева. Красивая девочка в объятиях Мити. Красивая плачущая девочка жмется к Арсеньеву, ища... чего? Защиты? Ласки? А, может, просто - человеческого тепла? Притягивая Мириам к себе, Митя думал только о том, что дорогому для него человеку сейчас плохо. Он поступал так же, когда плакали сестры. Но с каждой новой минутой, утешая Мириам, Митя понимал, что все намного сложнее и... ужаснее для них обоих. Еще раз прокручивая неприятную сцену с Хрещенко, он понял, что в его ярости было не только негодование оскорблением его воспитанницы, там был звериный гнев благородного хищника обращенный к гиене, посмевшей покуситься на его собственность! Была... ревность? Нет! Нет. Этого не может быть. Я не могу. Я не должен. Она ребенок. Господи, что я делаю! Арсеньев осторожно, стараясь действовать незаметно, стал отодвигаться от девочки, пересаживая ее с коленей на ковер рядом с собой. Он продолжал гладить ее по волосам, а когда она уже была на определенном от него расстоянии, положил руки на плечи Мириам и мягко вынудил посмотреть на его лицо. - Мириам, малышка. Я сейчас приготовлю один очень хороший напиток. Ты его выпьешь и сразу поймешь, что незачем плакать. Все хорошо, маленькая моя. Или хочешь, пойдем со мной на кухню, если все еще боишься?
Мириам: В ласковых и таких уютных руках господина Мириам начала потихоньку успокаиваться. Бурные рыдания все еще периодически сжимали горло своими стальными кольцами, но уже реже и не так беспощадно, как несколько минут назад. Кажется, это почувствовал и сам Ага, потому что в конце-концов аккуратно усадил девушку на ковер рядом, мягко отстранившись от нее. Он все еще гладил ее по волосам. И неожиданно Мириам поймала себя на том, что ей не нравится, когда он касается ее так. Ей хотелось, чтобы господин вновь обнял ее, как обнимал совсем недавно, а он гладил ее по головке, как будто перед ним была маленькая девочка! Мириам, которая давно считала себя взрослым человеком, почувствовала обиду, совершенно иррациональную, если учитывать, что Ага наоборот всячески стремился ее утешить. Но гордая юная персиянка более не хотела к себе жалости. Поэтому, усилием воли подавив последние всхлипы, Мириам высвободилась из-под руки своего господина и, согласившись отведать его напиток, последовала за Ага Арсениев в комнату, которую он называл своей столовой. Усадив девушку за стол, он отлучился, но вскоре вернулся с чашкой в руках и протянул ее Мириам. Та с поклоном приняла сосуд и отпила глоток. Это был какой-то травяной чай. Девушка узнала вкус мелиссы и мяты. Питье понравилось, поэтому вскоре чашка опустела. Ага не обманул, Мириам, и верно, почувствовала, что душевное равновесие вернулось к ней настолько, что она решилась задать господину вопрос, попытка ответить себе на который и привела к столь горькой обиде. - Господин, - сказала Мириам, поднимая на него взор. - Почему этот человек, находясь в твоем доме, осмелился сказать такие ужасные вещи? Разве в твоей стране гость может оскорблять хозяина?
Дмитрий Арсеньев: Мириам послушно выпила заваренный в спешке травяной сбор (Мите не хотелось ее оставлять надолго одну) и вроде, окончательно успокоилась. Возможно поэтому и у самого Арсеньева укоренившееся до этого желание завтра же убить Хрещенко, посмевшего довести до слез его девочку, потихоньку стало отступать, сменяясь очень холодным спокойствием. Слезы на щечках Мириам высохли, зато в глазах затаился вопрос, который по своему обычаю, девочка долго не решалась задать. Митя уже думал как-то дать ей понять, что воспримет все правильно и не рассердится за любопытство, но тут Мириам все же решилась. - Понимаешь, малышка... - Арсеньев как раз подбирал слова, когда его неожиданно осенило: вопрос подразумевает, что Мириам поняла суть ссоры своего господина с Хрещенко, а значит... знает русский язык? Прищурившись, Митя пристально посмотрел в лицо девочки и медленно по-русски спросил: - Ты знаешь русский язык, Мириам? Но откуда?!
Мириам: - Совсем немного, господин, - ответила Мириам, также по-русски, и слегка покраснела от удовольствия, заметив удивление в черных глазах Ага. Было очень приятно увидеть, что и она может чем-то его поразить, но потом все же перешла на фарси. - Меня научила твоему языку одна женщина, там, в гареме. Она приехала из твоей страны, может быть, из твоего города даже. Но этого я не успела узнать. Ее звали Надира, она умерла три года назад. - девушка вздохнула, вспомнив про свою добрую наставницу, по которой до сих пор очень скучала. - Я говорю по-русски совсем плохо, Ага, а читать и писать на твоем языке и вовсе не умею. Поэтому позволь говорить с тобой на фарси, если не хочешь совсем смутить меня.
Дмитрий Арсеньев: - Мне нравится слушать от тебя русскую речь, Мириам. Как все же интересно сложилась твоя судьба. Три года назад ты знала русскую женщину, а сейчас оказалась в моем доме. Наверное, даже не воля Мохаммада Ага, а воля самого Аллаха сделала нашу с тобой встречу возможной. Я не говорил тебе еще ни разу, но я рад, что ты теперь живешь со мной, Мириам, - Арсеньеву и самому было неловко высказывать это вслух. К тому же, он до сих пор считал, что девочка достойна более богатого и просторного дома... А еще Митя по-настоящему переживал оттого, что Мириам лишена общения с ровесницами, да и вообще все эти два с лишним месяца общается только с ним, да с Джамилей. Надо было бы давно узнать, нельзя ли его девочке подружиться с дочерьми Джамили и ее племянницами, но Арсеньев почему-то медлил. И все больше задумывался о том, как бы поинтересней занять их совместные вечера, чтобы его Мириам не скучала. - Мириам, не уверен, хороший ли из меня учитель, но, может быть, ты захочешь позаниматься со мной русским языком? Научиться читать и писать на нем. Это поможет тебе читать книги на моем языке и чуть-чуть скрасит тебе дневные часы. Как думаешь, ты хотела бы стать моей ученицей по этому предмету?
Мириам: Сердце Мириам радостно подпрыгнула в груди и забилось сильнее: господин доволен ею! И он хочет даже учить ее! - О, Арсениев Ага! - горячо, как никогда прежде в разговорах в ним, воскликнула она. - Этого бы я хотела, но...разве у тебя есть время? Разве не приходишь ты каждый день слишком усталый, чтобы еще и учить меня? А вдруг я окажусь непонятливой ученицей? - она задавала и задавала ему вопросы, осмелев от его доброты. - Твой язык очень трудный, господин, - вздохнула Мириам, а потом добавила тихонько. - Но, если бы ты только попытался...я была бы самой счастливой на свете. И я бы очень старалась...
Дмитрий Арсеньев: - Я думаю, у тебя все получится, маленькая моя, - улыбнулся Арсеньев, радуясь такому энтузиазму со стороны своей будущей ученицы. А в глубине души отметил, что ему надо придумать, как Мириам следует к нему обращаться. "Арсениев Ага" его не слишком радовало. "Митя"? У них слишком большая разница в возрасте. "Димитри"? Но она слышала это обращение от принца и не переняла его, значит, не понравилось. "Брат"? Но какой он ей брат в конце концов, хотя это было бы еще одним контролирующим его фактором... Надо было подумать об этом получше. А пока следовало вспомнить, с чего их разговор перешел на русский язык и объяснить Мириам, что ей нечего бояться Хрещенко и ему подобных. Кто знает, что именно она услышала и как это для себя поняла. - Значит, завтра и начнем, а то уже поздно учить русский язык. Дай мне сегодня время подготовиться к первому занятию, чтобы ты, как ученица, не разочаровалась во мне. Но это еще не все, что мне нужно тебе сказать. Мы с тобой говорили о поведении моего гостя и его грубых словах. Девочка моя, этот человек просто слишком злой и невоспитанный. Он не понимает, что это совершенно не важно, как ты оказалась в моем доме и где и кем была до этого. К тому же, он совершенно не разбирается в персидских и мусульманских традициях, а также не знает даже той простой истины, что гарем - это всего лишь название женской половины дома. К чему бы тебя не готовили до тех пор, когда я забрал тебя к себе - все поменялось. Я не хочу, чтобы ты меня безвольно слушалась и боялась. Мне нужно, чтобы тебе было хорошо со мной, чтобы ты радовалась, что именно я забочусь о тебе, - Митя улыбнулся, гася пафос своих слов. Он хотел было присовокупить к сказанному еще и "я хочу, чтобы ты полюбила меня", но остерегся употреблять это многозначное слово. Девочка, и так напуганная озабоченным Хрещенко, могла расценить это неправильно... - Да, вот такой я гордец. Хочу, чтобы очаровательнейшая девочка была довольна жизнью рядом со мной и под моей опекой, - выражение лица Арсеньева изменилось, став серьезным: - И я никому не позволю, не то что говорить, а даже думать о тебе, как о подарке или ценности без души и желаний. Я уважаю тебя, Мириам. За твой характер, за твое спокойствие, мягкость, за твои знания. И тот, кто входит в мой дом впредь будет обязан относиться к тебе с уважением. А если нет, мне не нужен такой гость. Я могу постоять за тебя, малышка. И я никому и никогда не продам тебя и не подарю. Ты не должна бояться ничего, пока ты со мной. А я буду всегда рядом. Хорошо, маленькая моя?
Мириам: "Маленькая моя"... так он теперь предпочитал обращаться к Мириам, изредка называя ее по-имени, точно таким образом вновь пытался установить между ними определенную дистанцию, которая стала быстро сокращаться с тех пор, как Арсениев Ага вплотную занялся обучением девушки премудростям русского языка. Причем, помимо их воли. Потому что Мириам четко знала свое место в жизни господина: они из разных миров, у них разная вера, разное воспитание, она всего лишь его наложница. Да он ни за что!... ...Когда Мириам начала понимать, что влюбилась в своего господина со всей силой первого девичьего чувства, было уже поздно что-то делать. Да и надо-ли было? Да и можно-ли? Ведь между ними зияла пропасть, заполненая бесконечными "потому что", отвечающими на вопрос, почему они никогда не смогут быть вдвоем, среди которых те, о которых говорилось выше, были, наверное, самыми незначительными. Во-всяком случае, для самой Мириам. Которая потеряла покой с тех самых пор, как господин заключил ее однажды в свои объятия. И мечтала теперь лишь об одном: чтобы это повторилось вновь. Однако Арсениев Ага вел себя с ней по-прежнему так, точно решил стать для нее кем-то, вроде старшего брата или даже отца. И это было невыносимым испытанием для бедной девушки, сердце которой пылало от каждого его взгляда, а тело откликалось на каждое его случайное прикосновение... "Малышка, какая ты умница!" - восклицал Ага, когда Мириам отвечала ему очередной урок, пересказывая по-русски какой-нибудь из прочитанных ею по заданию "учителя" отрывков из его книг, или демонстрировала каракули из русских букв, которые выводила дни напролет, пока он бывал на службе, чтобы те стали хоть немного больше похожи на ровные и четкие строки почерка самого господина. Он радовался ее успехам и смотрел с восхищением. Но это было совсем не то восхищение, которое Мириам хотела бы видеть в его глазах. И это сводило ее с ума, заставляло ночью реветь в подушку, давясь собственными рыданиями, чтобы ненароком не разбудить его, готового в любой момент вновь прийти к ней в комнату. Но лишь для того, чтобы очередной раз привести ее в отчаяние своей слепотой, исцеление от которой Мириам и молила Пророка даровать своему такому умному, но такому одновременно глупому любимому в те бессонные ночи...
Дмитрий Арсеньев: Для Арсеньева начались трудные дни. Еще никогда его эгоизм так сильно не стремился вырваться наружу и получить то, что считал своим по праву. Нет, не спешите объявить русского в невоздержанности и склонности к разврату, этого за ним никто не замечал, как в Петербурге, так и в Тейране. Он всего лишь хотел быть не один. Уходя в юности в дальнюю часть дворцового парка, Митя надеялся, что его все же найдут, оторвут от книжки и позовут с собой. Как всякий младший брат, он рано понял, что старшие не слишком довольны, когда их делают ответственными за "мелкого". Но его уязвленное самолюбие слишком больно реагировало на скривившиеся физиономии старших. И Митя отговаривал маму отпускать его с братьями куда-то, отказывался сам от совместных походов, рассказывал, как ему интересно одному, с книжкой на коленях. В Лицее получалось то же самое. Первый страх Арсеньева - страх быть навязчивым. Он не хотел напрашиваться в компанию, увязываться следом за кем-то, а лидерских качеств, чтобы стать вожаком, у него не хватало. Так с детства и привык быть один, как он тогда думал. Попав в Персию, Арсеньев понял, что никогда в жизни не оставался один настолько абсолютно. Дома всегда была семья. Рядом, их голоса были слышны, и в любой момент он мог прибежать поговорить с сестрами, братьями и родителями. В Лицее был Вовка... Загорский заботливо опекал тихоню и всегда первым предлагал свою помощь. А здесь... здесь не было никого. Официальные отношения, протокол, поверхностные знакомства - все было регламентировано и бездушно. Дошло до смешного: Митя нашел родственную душу в восточном принце. Но и тот, в силу разности культур, религий и положения - не мог стать полноценным другом, всегда приходилось помнить об интересах страны и оглядываться на бдительно следящих за их общением русского посла и персидского шаха с его верными подданными. И вот новая неожиданность. По стечению обстоятельств Митя перестает жить один в своем домике. Теперь каждую ночь за стенкой он чувствует присутствие человека, которому есть до него дело. И которая совсем не возражает против общения с ним. За неимением лучшего, вполне возможно, но все же! И Арсеньев все глубже и глубже стал проникаться к ней симпатией, все ласковей и нежней относиться - как к члену своей семьи. Хотя... задать вопрос Мите, кто же ему Мириам на самом деле - он бы не ответил. Хотел бы сказать, что младшая сестренка - но это было бы ложью. Как бы Митя не старался в мыслях называть Мириам ребенком, девочкой, все сложнее было не ошибиться и не подумать о ней, как о девушке. Ее красивые, женственные наряды, ее жесты, плавность движений, и главное, взгляд взрослого человека. Да не просто человека - женщины. То, как она стремилась проявить заботу о нем, как на ее лице проступало беспокойство, когда он задерживался или приходил слишком усталым. Такое он раньше видел только во взглядах двух людей: матери и Танюшки, его старшей сестренки. И еще: ему зачем-то начинало хотеться прикосновений. Совершенно невинных - просто теплых и человеческих. Но это было невозможно. Нельзя. Запрещено. Слишком хорошо он помнил, какой жар стал собираться пониже живота, когда Мириам плакала на его груди. Как манили изгибы ее тела прикоснуться к ним, погладить, приласкать... Арсеньев ненавидел себя за это. Он наказывал себя каждый раз, когда нечистая мысль о Мириам рождалась в его голове: долгой и утомительной работой, бесконечными пешими прогулками - и какое было счастье, если встретится по дороге вор... Какое упоение отметелить врага, а затем довольным и совершенно без сил упасть на низкий диванчик в своей комнате. И ни сил, ни мыслей... ничего оскорбительного для Мириам. Однако, как это ни печально, чего мы больше всего боимся, то подчас и происходит. В тот день Арсеньев покинул посольство еще днем, так как вечером его ждал к себе Мохаммад. Нужно было зайти домой, скинуть европейское платье и облачиться в намного более удобные для здешнего климата восточные одежды. Митя думал забежать домой на пару минут и отправиться ко дворцу, но уже на подходе к дому его обуяло нехорошее предчувствие. Сразу, как только открыл дверь, Мите показалось, что дом слишком тихий, как будто пустой. Заглянув в столовую, он никого не нашел. Кинулся в комнату Мириам, но и там было пусто. В своей кабинет - ни души. Слыша, как отчаянно стучит его сердце, а в голове рождаются картины похищения, Митя подошел к двери в кухню и приоткрыл ее... Заглянув в последнее помещение в доме, Арсеньев застыл. Способность двигаться вернулась к нему через минуту, которая показалась мужчине вечностью, он тихо прикрыл дверь и лихорадочно быстро выскочил из дома. А причиной такого стремительного бегства явилась очень мирная и даже привлекательная картина. Оказалось, что когда Мите вздумалось зайти домой - Джамиля как раз купала Мириам. Посреди кухни была поставлен большой таз с высокими бортиками, а в этом тазу, выпрямившись в полный рост, стояла обнаженная Мириам. Джамиля покрывала каким-то составом кончики ее длинных волос, стоя спиной к двери, поэтому вроде и не заметила, как Арсеньев нарушил их уединение. Картина обнаженной Мириам так серьезно подействовала на Митю, что как бы он не пытался не думать об увиденном, мыслями все время возвращался к ней. В этот вечер Мохаммад вдоволь посмеялся над мечтательным видом друга и долго пытался узнать, о чем же Димитри так усиленно грезит. Арсеньев краснел и молчал. Принц смеялся еще громче. А потом задал уже ставший привычным вопрос (он повторял его почти в каждую встречу): - Радует ли тебя твоя наложница? Не наскучила ли она тебе? Доволен ли ты? Но в этот раз, вместо привычной же отговорки, Митя вдруг, совершенно ошалело взглянув в на Мохаммада, и пробурчав под нос что-то вроде: "Прости, Мохаммед Ага, но мне нужно домой", поднялся и поспешно покинул гостеприимный дворец, провожаемый понимающей улыбкой принца.
Мириам: Больше всего на свете Мириам любила воду. Не пить, а купаться в ней, чувствовать нежные прикосновения воды к своей коже, плескаться в ней, плавать... Поэтому, если бы ее спросили, чего девушке более всего не хватает в доме Ага, Мириам не задумываясь бы ответила, что именно бассейна и нескольких фонтанов, которые были ее самыми любимыми местами во всем гаренлике принца, пока она там жила. В первом Мириам обожала нырять и плавать, за что заслужила еще одно прозвище от товарок, Суна, "уточка", а у фонтанов любила просто отдыхать, читать свою книжку, чувствуя, как мельчайшие брызги, рассеиваясь в воздухе, попадают на открытые участки тела, словно частички тумана... Нынче подобные удовольствия ей были недоступны, но Мириам ни за что не променяла бы свою нынешнюю жизнь в доме господина на роскошь гарема, со всеми его фонтанами и бассейнами. Уже, хотя бы потому, что никогда прежде она не чувствовала себя человеком, существом, обладающим своей волей и правом ее высказывать, а не красивой игрушкой в руках подлинного человека - мужчины. Этому ощущению ее исподволь научил Арсениев Ага, подчеркнуто относящийся к ней, как к равному себе существу, хоть сама Мириам и понимала, что именно к Ага, с его благородством и умом, ей никогда в жизни даже не приблизиться. И от этого обожала его еще сильнее. Однако, заметив в ней человека, господин по-прежнему не хотел видеть в ней женщину. Прекрасную юную женщину, которая просыпалась в ней с каждым днем все более явно, изменяя, наконец, подстать давно повзрослевшей душе и сердцу, также и ее тело. Делая его все более соблазнительным и прекрасным. Повлиять на скорость этого волшебного превращения Мириам никак не могла, хотя, верно, продала бы душу нечистому, если бы он дал ей такой рецепт. Но с некоторых пор она принялась истово ухаживать за тем, что уже имелось в ее распоряжении, используя те методы, какие успела увидеть в арсенале более взрослых обитательниц гарема принца Мохаммада, прежде, чем его покинула навсегда. Для этого ей нужны были разные средства, просить купить которые самого Ага девушка бы ни за что не посмела из чувства стыда, потому что не дело мужчины покупать такие вещи. Но, к счастью, добрый господин каким-то образом понял и это. И стал оставлять ей какие-то деньги, говоря, что это Мириам "на булавки". Девушка не очень понимала смысл этого русского выражения, но уточнять также не решалась. Деньги эти она все отдавала Джамиле, которая также теперь была скорее ее личной служанкой, чем работницей Ага. Впрочем, Джамиля успевала везде, а господин ни разу не упрекнул Мириам в такой узурпации. Так вот, на эти самые деньги Джамиля покупала Мириам на базаре все то, что ей было нужно: сурьму для бровей, рисовую пудру, благовония и масла для тела и волос...А также, разумеется, сладости, без которых девушка по-прежнему не могла обходиться, несмотря на то, что Ага и сам постоянно приносил ей их в подарок. Но постепенно средства для поддержания красоты стали вытеснять из ее заказов Джамиле даже сладости, о чем женщина как-то, смеясь, посетовала девушке, на что та обиделась и даже пару часов не разговаривала со своей наперсницей. Впрочем, помирились быстро. И все пошло, как прежде. И Джамиля стала вновь первой советчицей и помощницей своей...да, госпожи, потому что вскоре и сама начала воспринимать юную наложницу Арсениев Ага именно так. В тот день Джамиля помогала ей мыться. Точнее, мылась Мириам, конечно, сама, но вот длинные волосы промыть без посторонней помощи было практически нереально. Они спускались уже ниже талии, если распустить косы. Вот и сейчас девушка стояла во весь рост в большой бадье, служившей ей ванной, которую Джамиля обычно ставила посреди кухни и заполняла теплой водой. Стояла и наслаждалась потоками воды, струящимися по телу, пробегая от макушки к ногам, - Джамиля выливала ей на голову кувшин за кувшином, чтобы вымыть остатки мыла из волос. А потом еще аккуратно разбирала спутанные пряди и смазывала кончики волос специальным средством, чтобы они не секлись, купленным как раз сегодня утром на базаре. Внезапно Мириам услышала за дверью шаги, мгновенно узнав по ним господина. Но Ага редко приходил домой раньше заката, именно поэтому свои водные процедуры девушка всегда устраивала днем. Однако сегодня что-то привело его сюда именно сейчас. И, прежде, чем Мириам успела что-то предпринять, дверь в кухню тихо отворилась, и в нее заглянул господин, взгляду которого и открылась вся эта соблазнительная картина. Она стояла в пол-оборота, а Джамиля - спиной к двери, поэтому не могла видеть вошедшего. А слышала она не очень хорошо еще с тех пор, как умер ее муж, когда, в прямом смысле этого слова, оглохла от горя, о чем неоднократно рассказывала девушке...Не зная, что еще сделать, Мириам опустила глаза долу и замерла, но перед тем успела перехватить взгляд господина, заставивший ее душу воспарить: он заметил, наконец, заметил! Это длилось всего секунду, также молча, как появился, Ага исчез из проема двери и поспешно ушел из дому, не появившись до позднего вечера. А, когда появился, позвал к себе торжествующую Мириам и подарил ей...куклу! Оказывается, он давно выписал ей из Парижа эту игрушку, но получил только нынче. И вот теперь предлагает играть с ней так, как это делают европейские ровесницы Мириам. После чего сказал, что очень устал сегодня и хочет лечь спать. Вернувшись к себе в комнату, взбешенная Мириам едва не шарахнула фарфоровую красавицу-блондинку в розовом шелковом платье об стену от досады, но потом придумала нечто, от чего ее настроение мгновенно улучшилось. "Ты считаешь меня ребенком, господин? Ну, что же, тогда я буду вести себя, как ребенок и попробуй что-то возразить!" - мысленно обращалась она к Ага, на цыпочках пробираясь в его комнату со злосчастной куклой под мышкой, спустя пару часов, когда убедилась наверняка, что тот заснул, о чем свидетельствовало мерное посапывание, доносящееся из кабинета. Тихонько открыв дверь, коварная персиянка прокралась через всю комнату и вскоре уже свилась в клубочек под боком Арсеньева, устроив рядом с ними обоими так же и фарфоровую красотку...
Дмитрий Арсеньев: Присланная из Франции кукла заставила Митю опешить сильнее, чем если бы он увидел икону Божьей Матери в спальне персидского шаха. Ужасный день продолжился ужасным вечером и обещал завершиться не менее ужасной ночью. То, что раньше было лишь размытыми видениями, скорее ощущениями запаха и легких прикосновений, сегодня грозило стать четкими привлекательными формами, отказаться от которых во сне было невозможно. И от этого угроза падения, запретных нечестивых мыслей дамокловым мечом нависала над раскалывающейся от неведомо откуда взявшейся боли Митькиной головой. Повторив про себя не меньше миллиона раз: "Она ребенок. Маленький ребенок. Красивый, ужасно соблазнительный, сладкий, нежный... Ребенок!" - Арсеньев почти ночью вернулся домой. Джамиля уже отправилась к себе, чему Митя, признаться, порадовался, так как не был уверен, видела ли женщина его днем или нет. Он позвал Мириам к себе в комнату, не решаясь зайти к ней сам. Возможно, она уже приготовилась ко сну, и Митя боялся застать ее неодетой (хотя, куда уж дальше-то?). - Малышка, я позвал тебя, потому что у меня есть для тебя подарок... - он долго говорил что-то о том, как любят европейские девочки такие игрушки, как шьют для них платья, что обязательно купит для этой фарфоровой красавицы материал, чтобы сделать ей красивые наряды, подарит украшения для куклы... В общем, нес полную околесицу, а когда понял это - сумбурно отослал молчаливую Мириам обратно к ней в комнату. Непонятно отчего, Митя стал странно реагировать даже на ее волосы, разделенные аккуратным пробором, начало которого виднелось из-под легкого покрова, которым девушка покрывала голову . И жутко хотелось снять его, провести ладонью по волосам, расплести ее косы... На этом Арсеньев резко оборвал поток своих мысленных устремлений и, оставшись один, стал пытаться читать что-то о мореходстве (из-за полного непонимания этого предмета, данная книга была его лучшим снотворным). На этот раз он читал сей умный трактат часа полтора и уже начал опасаться, что скоро начнет в нем что-то понимать, но все же, наконец, уснул, уронив книгу на пол. Предчувствия насчет снов не подвели. Ему снилась улыбка Мириам, ее огромные глаза, светящиеся радостью, ее маленькие ручки, ее запах, окутывавший Митю, словно кокон. Сон был настолько похожим на реальность, что ему показалось, будто он чувствует, как обнимает девушку за талию, прижимает к себе. Не в силах противостоять чему бы то ни было во сне, Митя потянулся прижаться губами к ее щечке, но неожиданно ощутил под губами что-то очень холодное. Открыв от удивления глаза, он увидел перед собой лицо фарфоровой куклы, которую, оказывается, поцеловал. А рядом... рядом действительно лежала Мириам, а он сам крепко обнимал ее. И в лунном свете совсем не невинно светилась ее полупрозрачная тонкая сорочка, не скрывая от полусонного еще Мити ни одного изгиба ее тела. Мгновенно, словно и не было его, сон оставил Арсеньева. Он боялся дышать, не то что двигаться... А тут еще заворочалась сама Мириам, приникая к нему ближе. И когда уже пробудившийся мозг скомандовал сонному телу: "НЕТ!!!", резко дернувшись, Митя откатился от Мириам, разжав объятия. От этого толчка девочка проснулась, разлепила длинные пушистые ресницы и удивленно, если не недовольно посмотрела на Арсеньева. А на того как раз снизошла истина, что, наверное, в этой ситуации следует еще что-то и сказать.... - Мириам... а... как? - красноречие попеняло хозяину на поздний час и не пожелало явить себя миру хотя бы до третьих петухов.
Мириам: Вскоре после того, как Мириам аккуратно устроилась под боком господина, ее мечта, наконец, осуществилась. Поворачиваясь во сне со спины на бок, Ага вытянул руку и положил ее прямо на плечи лежащей рядом девушки, замершей от напряжения. А вдруг он проснулся? Но господин глаз не открыл, улыбнулся какому-то своему видению - Мириам внимательно смотрела за его лицом, освещенным седым светом полной луны, глядевшей в распахнутое окно его кабинета сквозь ветки тутового дерева. Улыбнулся, и...неожиданно притянул к себе Мириам, обнимая ее теперь по-настоящему, но при этом, так и не проснувшись. Тончайший батист сорочки девушки почти не препятствовал контакту его ладоней и ее тела, выступая скорее в качестве дополнительного проводника тепла от руки Ага к коже Мириам, упивающейся этим ощущением близости, пусть и украденным, а не дарованном ей господином по доброй воле. Постепенно напряжение отпустило Мириам, и через некоторое время она сама заснула, еще теснее прижавшись к любимому, чтобы лучше чувствовать аромат его кожи, и слышать его мерное дыхание, своим ритмом дарующее покой и самой девушке... Сколько продолжалось ее счастье? Вероятно, совсем недолго, потому что, когда Мириам проснулась от толчка, вызванного резким движением господина в сторону от нее, к противоположному краю дивана, и открыла глаза, луна еще не опустилась за горизонт и по-прежнему освещала лицо Арсениев Ага, который теперь уже совершенно определенно не спал, а напротив, смотрел на нее, широко распахнув черные глаза на побледневшем, а может, это была игра лунного света, лице. Заметив, что и Мириам больше не спит, господин проговорил нечто невразумительное, причем по-русски. Но девушка все равно поняла: она победила! Оставалось лишь доиграть свою роль до конца, не сфальшивив в самом финале. Поэтому, похлопав длиннющими ресницами, Мириам улыбнулась ему и жалобно прошептала на фарси: - Не ругай меня, господин! Мне приснился ужасный кошмар...мне было так страшно!
Дмитрий Арсеньев: Она пришла сама! Она пришла сама! - кричало от радости сознание Арсеньева. - Ты не приносил ее к себе в постель. Не совершал над нею никакого насилия! Она просто испугалась плохого сна и пришла к тебе за защитой. Все хорошо. Ты не делал ничего запретного. Пока... - Не буду, Мириам, не буду, - все еще немного ошалело глядя на девочку в своей постели, ответил Митя. - Прости, что потревожил тебя. Ты просто разбуди меня в следующий раз, если понадобится помощь. А пока засыпай. Я буду рядом отгонять все плохие сны, - Арсеньев опустился обратно на подушки, уговаривая свое сердце биться пореже и потише. Мириам устраивалась поудобнее со своей стороны дивана, и тихонько шебуршилась, пока Митя не повернул к ней голову и не увидел взгляд, больше всего похожий на ожидание разрешения лечь поближе к нему. И Митя почему-то согласился: кивнул, протянул к ней руки, девочка нырнула в его объятия, устроилась головой на его плече и закрыла свои глазки. Арсеньев же заснуть не мог. Вернее, не позволял себе этого сделать, так как не смог бы контролировать свои действия во сне. Он лежал и исподтишка разглядывал в лунном свете лежащую в его руках девушку. Да уж, в этой ночной рубашке ребенком она перестала ему казаться как-то слишком резко. Или это произошло еще в тот момент, когда он не вовремя заглянул на кухню? В любом случае Митя понимал, что для него с этого дня поменяется очень многое. Он позволил себе поразмышлять о будущем. Когда будет правильнее считать, что Мириам уже достаточно выросла? Когда ей исполнится 16? В этом возрасте в России дворянских девочек часто впервые вывозят в свет и некоторые из них выходят замуж в тот же год. Но Митя-то знал, что подобные дебютантки еще сущие дети, и это еще совсем не те лета, когда девочке надлежит становиться женщиной. А когда можно? В 17? В 18? Да и как можно себе представить... вот приходит день, когда Мириам исполняется, допустим, 17 лет. И что? В ту же ночь "Арсениев Ага" зовет свою наложницу к себе и... Нет! Она же мне доверяет. Она верит, что я не причиню ей вреда. Я не знаю, кем она меня считает, но лучше всего я подхожу на роль старшего брата, опекуна. Как же я смогу лишить невинности девушку, которой дарил куклы? Которая жила в моем доме долгое время. О которой я заботился... Разве судьбу наложницы я хочу для своей Мириам? Разве она игрушка для постельных утех? Она достойна большего. Намного большего! Каждая девочка мечтает выйти замуж, правда же? Наверное, и Мириам хочет того же. Лучше всего, если в ее 17-18 лет я найду девочке хорошего мужа, который будет любить ее и заботиться о ней, понимать ее досконально... Который не будет зависеть от того, начнется ли очередная русско-персидская война или нет, переведут ли его в другой город или в другую страну, или нет... Я - неподходящий муж для Мириам... И почему мы не встретились, когда ей исполнилось бы уже хотя бы 16?! Дойдя в своих раздумьях до этой грустной мысли, Митя вновь прислушался к дыханию Мириам. Кажется, девочка погрузилась в глубокий сон. Теперь ее можно было осторожно взять на руки, отнести в ее комнату, уложить на кровать, укрыть одеялом... Это Арсеньев и сделал, правда, разрешив себе еще немного побыть вместе с ней и полюбоваться своим сокровищем. Но вскоре он заставил себя уйти, вернуться к себе и попытаться заснуть в окружении подушек и одеяла, которые все еще хранили запах и тепло Мириам.
Мириам: Мириам были неведомы переживания ее господина. Поэтому, с той самой памятной ночи, девушка стала довольно часто ночами приходить в комнату Арсениев Ага, оставаясь подле него иногда и до утра, если удавалось убедить его в том, что очередной кошмарный сон как-то особенно страшен. Правда, придумывать сюжеты для таких "сновидений" было все сложнее, хотя Ага всегда терпеливо выслушивал и уже послушно подвигался от стены, оставляя ей место, где Мириам неизменно сворачивалась, словно маленькая изящная кошка, для того, чтобы утром неизменно проснуться в его объятиях, потому что, как не пытался длиннющий Арсениев Ага устраиваться на своем диване так, чтобы не встречаться там с девушкой, во сне все равно подвигался ближе, а юной плутовке того и было надо. Так продолжалось еще пару месяцев, через которые Мириам стала замечать, что Ага в последнее время стал бледнее обычного и почти засыпает на ходу. Ну, если не на ходу, так в сидячем положении уж точно. Особенно это было заметно во время их все продолжающихся почти ежедневно уроков русского. Стоило Мириам начать читать ему вслух, господин начинал "клевать носом", чем сильно смущал бедную девушку, очень страдавшую от того, что в ее присутствии Арсениев Ага стал заметно скучать, а причины этого она понять не может. Кончилось тем, что в один из вечеров господин и вовсе на явился в назначенный час домой. Мириам, прилежно выучившая свой урок, просидела у открытого окна до заката, прислушиваясь, нет ли приближающихся знакомых шагов и каждую четверть часа выбегая на порог их дома, посмотреть на улицу. Но господин все не приходил...
Дмитрий Арсеньев: За эти два месяца Арсеньев научился засыпать где угодно: в кабинете, на совещании, на приеме у посла, сидя, стоя, читая, работая, слушая музыку... Апофеозом всего этого стал эпизод, когда Митя умудрился заснуть во дворце принца в то самое время, когда прелестные восточные пэри танцевали для них с Мохаммедом. Что же случилось с Арсеньевым, спросите вы. Уж не бурная ли личная жизнь, похитившая все его ночи, виновата? Вы будете недалеки от истины, предположив это. Однако личная жизнь русского атташе в Тейране была скорее утомительной. А дело все в том, что Мириам, видимо, понравилось бороться со страшными снами вместе с Митей. Поэтому сам он был вынужден бодрствовать, пока в рассветные часы не засыпал уже помимо собственной воли. Недосыпание негативно отражалось как на умственных способностях Арсеньева, так и на его личных качествах. Отчего он только больше расстраивался и замыкался. И посол, и принц, и знакомые, приобретенные за многие года в Тейране, выражали свое беспокойство состоянием Арсеньева, но, разумеется, он не давал никому вразумительных объяснений. Посол даже пригрозил явиться к нему в гости и отругать живущую у Арсеньева наложницу, дословно, это прозвучало из его уст, как :"Нельзя же так выматывать мужика! Что за ненасытность?!" Митя немедленно взмолился не делать этого, пытаясь объяснить, что дело вовсе не в поселившейся у него дома девушке из гарема сына шаха, но ему не слишком-то поверили... И вот, отключившись однажды подобным образом прямо посреди разговора с Мохаммадом, убаюканный медленной мелодичной музыкой, Арсеньев великодушно был оставлен им отдыхать во дворце. Проснулся он уже после захода солнца. Обеспокоившись тем, что Мириам, наверняка, уже волнуется его долгим отсутствием, Митя сердечно поблагодарил принца и заспешил домой. Мохаммед предлагал сопровождение, но Арсеньев отказался. Как и следовало ожидать, мужчина в европейской одежде, выходящий среди ночи из одной из калиток во внешней стене дворца шаха, сразу же привлек к себе внимание. Абдулла уже слышал, как аксакалы сетовали, будто наследный принц последнее время много стал общаться с каким-то неверным и называет его другом, но не верил. Не мог даже позволить себе поверить в такое неблагоразумие будущего шаха. И теперь самые скверные его опасения подтверждались прямо на его глазах. Перед ним был тот самый иностранец. Как и говорили люди: громадного роста, худой, с бледной кожей и черными глазами... "Шайтан, точно шайтан!" - уверился в людской молве Абдулла и вытащил припрятанный нож, который должен послужить ему в святой борьбе за славу и процветание людей Аллаха. Только в самый последний момент сонный Митя заметил человека, выскочившего на него из подворотни с явной целью направить нож в самое сердце. Но тут уж тело не подвело: Арсеньев сумел увернуться от смертельного удара. Нож разрезал кожу, наверное, даже достал до ребра. Выхватив пистолет из кармана, свободной рукой Митя попытался поймать несостоявшегося убийцу, но не слишком успешно. Завидев оружие в руке нечестивца, Абдулла сразу же скрылся в темных переулках своего родного города. А раненый Арсеньев не чувствовал желания пускаться в погоню. Пару минут он раздумывал раздумывал, не вернуться ли во дворец за помощью в обработке раны, но не решился тревожить его обитателей, а потому, прижав ладонью края глубокого пореза, набросил на левое плечо плащ, чтобы Мириам ничего не заметила, если будет его встречать, и так, с передышками и остановками, дошел до дома. Увидев Мириам, которая встревоженно стала расспрашивать, почему он так задержался, Митя не слишком учтиво отрезал, что всего лишь был у Мохаммада, после чего закрылся в своей комнате, сразу сказав, что ужинать сегодня не будет. Шипя сквозь зубы ругательства, он снял плащ, сюртук и рубашку, нашел полоски ткани, пригодные для бинтов и кое-как перевязал себя. Окровавленные вещи спрятал в мешок с тем, чтобы завтра тайком избавиться от них, надел чистую рубашку и накинул на плечи халат. Рана болела, но прежде, чем хотя бы смазать ее чем-то, Митя решил попробовать как-то уменьшить боль, а потому сделал кальян с гашишем и по-турецки устроился на разложенном диване, прислонившись спиной к стене. Дурманящий разум дым кальяна, который Арсеньев методично втягивал сквозь мундштук, постепенно обволакивал и комнату, погружая ее хозяина в мир смазанных предметов, приглушенных звуков и стихающей боли.
Мириам: В растерянности, Мириам проводила взглядом своего господина, который сегодня, мало того, что пришел домой так поздно, но еще и выглядел при этом так, будто был не в себе. Сперва ей пришло в голову, что Арсениев Ага не в духе сегодня, а она просто подвернулась под горячую руку. Но это было настолько не похоже на господина - гнев без причины, что эту мысль девушка быстро отмела. И, усевшись на свое любимое место у окна, как раз напротив двери в комнату, чтобы сразу увидеть, если Ага все же надумает зайти, принялась перебирать в уме все свои прегрешения за последнее время, размышляя, чем могла бы так раздосадовать Ага, чтобы он не захотел даже с ней поговорить. Однако ничего не приходило в голову. Мириам настолько старалась быть рядом со своим господином совершенством, что иногда ей казалось, что скоро у нее зачешется спина в области лопаток. Но это не тяготило ее. Она сделала бы и больше, только бы Арсениев Ага был ею доволен! Отбросив эту причину странного поведения господина, как невозможную, Мириам мучительно выискивала иные. Вспомнила даже рассказы Джамили со слов ее брата, который утверждал, что подданные русского шаха употребляют очень много странного прозрачного вина, напоминающего воду на вид, но очень крепкого, делаясь при этом часто злыми и неприятными в обращении. Мириам тогда даже обиделась за господина и гостей, бывающих в его доме. Сама она не присутствовала в таких случаях в комнате Ага, оставаясь, как и положено женщине, на своей половине дома, поэтому не могла видеть, что именно пьют он сам и его гости. Но никогда никто из них не уходил от него злым, в этом девушка была уверена, так же, как и в том, что сам Ага тоже отличался исключительно добрым нравом. Вспоминалась, конечно, история с тем плохим урусом, которого господин выгнал из дома, но разве он того не заслужил? Перебрав все варианты, что только могли прийти в ее голову, Мириам решила-таки попробовать проникнуть в кабинет Ага. "Ну, станет ругаться, пускай! - думала она, на цыпочках выходя из своей комнатки с русской книгой под мышкой, - утром господин задал ей урок именно оттуда. - Это лучше, чем сходить с ума от неизвестности." Постучавшись в дверь и дождавшись какого-то звука, отдаленно напомнившего разрешение войти, а может, просто придумав его для себя, девушка приоткрыла дверь и просочилась внутрь кабинета. Остановившись на пороге, она едва не закашлялась от своеобразного сладковатого дыма, заполонившего всю комнату. Она сразу узнала этот запах - так пахнет кальян, в который добавили гашиш, в гареме принца Мохаммада многие наложницы от безделья баловались такими вещами, а некоторые имели и вполне серьезное пристрастие к гашишу. Правда, такие одалиски долго там не задерживались, а просто вскоре незаметно исчезали. И, когда Мириам однажды поинтересовалась у Надиры, куда именно, та как-то странно взглянула нее, сказала, что не знает, и порекомендовала больше не заводить разговор на эту тему. Ни с кем. А потом еще добавила, чтобы сама Мириам никогда даже не пробовала эту гадость, если не хочет, чтобы у нее были проблемы. Урок наставницы девушка тогда усвоила прочно. Поэтому теперь страшно удивилась, когда увидела, что "эту гадость" употребляет Арсениев Ага. При этом, сидел он на своем диване с ногами, по-турецки, как-то странно, боком, привалившись одним плечом к стене, а под локоть, прижатый к груди, подложив несколько подушек. Господин был очень бледен, Мириам показалось, что он бледнее, чем его белая сорочка, глаза прикрыты, губы плотно сжаты. Мундштук кальяна лежал рядом с ним. При появлении девушки, Ага открыл глаза и переменил позу, намереваясь, видимо встать ей навстречу. Но тут же и сел обратно, изменившись в лице и издав вздох, более похожий на изо-всех сил сдерживаемый стон. И тут, без того напуганная, Мириам заметила то, что заставило ее ахнуть, выронить из рук свою книжку и прижать ладошки к губам: на левом боку господина, сквозь ткань его сорочки проступало, увеличиваясь на глазах, ярко-алое пятно. - О, Арсениев Ага! Что...что это такое?! - прошептала она, указывая дрожащим пальцем на это кровавый след на его одежде. - Ты ранен? Погоди, всего мгновение... я сейчас вернусь! - и бросилась прочь из комнаты, намереваясь найти и взять где-то в доме все необходимое, чтобы облегчить его страдания. Где именно? Она пока не знала, но была уверена, что достанет это из-под земли, если не обнаружит на ней.
Дмитрий Арсеньев: Уголек в кальяне медленно тлел, дым приятно обволакивал Арсеньева, и ему казалось, что он погружается в центр облака. Он все меньше чувствовал свое тело, а значит, и боль от раны, все вокруг было приятно и спокойно... Привалившись затылком к стене, Митя погружался в полусон-полуявь... и уже достиг бы райских врат, если бы его не отвлек странный звук, больше всего напоминавший стук в дверь. Он выдернул сознание Мити с пути к Великой Гармонии и заставил его пробурчать что-то не слишком довольное. Вслед за неприятным звуком в его комнате-облаке появилось какое-то очень милое создание. Оно недовольно поморщилось, вдыхая облако, а потом очень громко уронило камень, что-то пробормотало и убежало из комнаты. Тут уж сознание Митьки взбунтовалось и потребовало дать ему вернуться в его тело и включить разум. И тогда он понял, что этим "созданием" была Мириам, которая, обеспокоившись его поведением сегодня, и заглянула к нему в комнату. А камень был вовсе не камнем, а книгой. И сейчас он слышал, как девочка мечется по их небольшому домику в поисках чего-то... А что она ищет-то? Может, лекарства? Но они все у меня здесь... - Мириам, малышка, - девушка вновь заглянула в комнату к Арсеньеву. - Если тебе не сложно, принеси теплой воды и иди сюда, поможешь... Я тут поцарапался слегка...
Мириам: Первоначальная паника Мириам при виде раненого господина довольно быстро улеглась. Пробежав несколько раз от кухни до своей комнаты и обратно, девушка остановилась. Необходимо сосредоточиться и подумать, что ей может понадобиться. Прежде всего - вода, необходимо промыть рану, какой бы она не была - легкой или глубокой. Потом - то, чем ее перевязать, чистая ткань. С первым затруднений вообще не оказалось: Джамиля ушла относительно недавно, поэтому плита, на которой она готовила, еще совершенно не успела остыть, а на ней стоял большой, начищенный до блеска медный чайник, наполненный горячей водой, потому что всем в доме был известен обычай Ага пить чай поздними вечерами в своем кабинете. В качестве превязочного материала же Мириам, ничтоже сумняшеся, приготовилась использовать пару своих тонких батистовых сорочек, быстро извлекла их из одного из сундучков, где хранилось белье и не менее быстро разорвала на длинные тонкие ленты, получились отличные бинты, которые, правда, не было времени сворачивать, поэтому пришлось просто собрать их в пучок. Тем более, что тут девушка услыхала, как Арсениев Ага позвал ее к себе, поэтому немедленно устремилась вновь в его кабинет, где, к счастью, несколько развеялся противный гашишный дым, представая перед ним уже во всеоружии. На этот раз господин явно был готов к ее появлению, Мириам увидела, как он стоит, держась за край своего массивного письменного стола и даже пытается улыбаться. Однако обманывать Ага мог, кого угодно, но только не ее, знающую каждую черточку его дорогого лица, каждое движение мимики, каждый жест. Мириам видела, что ему больно. Поэтому, с неизвестно откуда взявшейся решимостью, подошла к Арсениев Ага поближе, уложила принесенное с собой на стол и, фактически, приказала ему лечь на диван, но перед тем - снять рубашку, чтобы Мириам могла осмотреть рану. Вероятно, от удивления, господин молча выполнил ее распоряжения, мгновение помедлив только перед тем, как раздеться, да и то, наверное, скорее от того, что ему было трудно поднять руки из-за неприятных ощущений. Ловко разрезав ножом для бумаг, найденным на его же столе, наспех наложенную им себе самому повязку, Мириам, наконец, смогла увидеть порез. Не очень длинный, косой и довольно глубокий, когда Ага приподнялся, чтобы тоже посмотреть, что у него там, края раны разошлись и в глубине ее показалась голубоватая надкостница ребра. От этого зрелища девушка на мгновение прикрыла глаза, прежде она не видела человеческой плоти изнутри, но вновь подавила страх. Вместо этого, действуя, словно по наитию свыше, с видом заправского хирурга, Мириам промывала и обсушивала края пореза лоскутами ткани, стараясь действовать при этом как можно нежнее, потому что не хотела причинять господину больших страданий, чем он и так терпит. А терпеть Арсениев Ага, видимо, приходилось изрядно, хоть за все время, пока девушка обрабатывала рану, он не издал ни звука, закусив губу и пытаясь наблюдать за ее действиями. Несмотря на все усилия Мириам, кровь из раны продолжала сочиться, поэтому через некоторое время, она посмотрела на господина и произнесла почти шепотом: - Ага, твоя рана глубока, ее надо зашить. Ты позволишь мне?
Дмитрий Арсеньев: Пока Митька прислушивался к своим впечатлениям от новой стороны характера Мириам, ее неумолимой и решительной стороны, девочка с величайшей осторожностью пыталась что-то сделать с его порезом. Его кровь, нежно собираемая Мириам чистой и очень мягкой тряпицей, то и дело отпечатывалась на подушечках ее пальцев. Это видение так увлекло Арсеньева, что он стал размышлять, как было бы хорошо и правильно, если бы эти следы нельзя было стереть, и на малышке навсегда осталось бы напоминание о нем, его частицы. С этой мечты вихрь размышлений Арсеньева перескочил на неясно откуда взявшееся желание. Вдруг захотелось увидеть, как Мириам своим маленьким и, наверняка, очень нежным язычком собирает капельки его крови со своих пальцев... Потом облизывает их... Он задумался о тех чувствах, которые возникли бы, если бы ее язычок коснулся бы его кожи... Еще немного, и Митьку снова бы накрыло спровоцированными курением гашиша ощущениями, но звонкий и мелодичный голосок Мириам выдернул его с этого пути. - Позволить тебе? Все, что ты пожелаешь, моя маленькая. Арсеньев медленно протянул левую руку (на локоть правой он опирался, подставляя свой левый бок ее стараниям) и осторожно коснулся щеки Мириам, не спеша отодвинул с нее ткань платка, покрывавшего голову девушки, провел тыльной стороной ладони по нежнейшей коже и так же медленно убрал руку. - Как бы я был без тебя, милая? - задумчиво произнес Митя, задавая вопрос скорее себе, нежели Мириам. Недавняя идея выдать в будущем малышку замуж казалась все более и более утопической...
Мириам: "Все, что ты пожелаешь, моя маленькая..." - голос Арсениев Ага , когда он отвечал на вопрос девушки, прозвучал как-то необычно. Изменившаяся интонация заставила Мириам поднять голову от раны и взглянуть на господина. Он смотрел на нее со странным, также прежде невиданным ею, выражением, пристально, словно бы изучающе. Точно спрашивал у нее позволения. Но позволения чего? Этого Мириам пока понять не могла, поэтому, уколовшись об этот вопрос в темных глазах Ага, она вновь опустила взгляд долу. И тогда он прикоснулся к ее щеке - нежно, почти невесомо. Потом слегка отодвинул ото лба край ее хиджаба, отчего легчайшая ткань скользнула назад по шелковистым и гладким волосам девушки, но она не спешила вернуть "беглянку" на место, замерев, ожидая, что будет дальше. Но дальше не было ничего. Господин молча убрал руку, пробормотав тихо какие-то слова, которых Мириам, слышашая в этот момент только громкий стук собственного сердца, гулко отдающийся почему-то в ушах, не разобрала... Арсениев Ага немного отстранился от нее, словно отпуская, и откинулся на диван, и только тогда девушка, наконец, смогла собрать остатки воли, чтобы встать и пойти в свою комнату, где она намеревалась взять шкатулку, в которой держала шелк для вышивания и иглы. Все это она намеревалась использовать и теперь, несмотря, что таким родом "портняжных работ" никогда прежде не занималась. Вернувшись, Мириам почему-то еще некоторое время размышляла над тем, какого цвета шелк следует использовать, будто это имело значение. Поколебавшись минуту, выбрала красные нитки, которые Ага, внимательно наблюдающий за приготовлениями к операции со своего места, велел девушке на некоторое время опустить в графин с тем самым прозрачным крепким вином, о пагубном влиянии которого рассказывала Джамиля. Туда же приказал положить и иглу, которой Мириам собралась зашить его рану, пояснив, что если так сделать, то в порез не попадет инфекция. Что означает это слово, Мириам понятия не имела, но выполнила все беспрекословно. А потом она приступила к самому процессу. Делая стежок за стежком, девушка почти не дышала от напряжения. Ага терпеливо сносил происходящее с ним, лишь подрагивающие мускулы под кожей выдавали, что он чувствует. Наконец, ряд из ярко-красных швов стянул края раны господина. Мириам была искусной вышивальщицей, поэтому даже здесь ее работа вышла исключительно аккуратной. Завязав последний узелок, девушка отрезала длинные кончики нити, перевязала рану, оборачивая бинты вокруг его тела, словно бы обнимая его в моменты, когда ткань приходилось протягивать под спиной Ага. Закончив, она вновь посмотрела в лицо господину, как-бы спрашивая, что ей делать дальше. Но Арсениев Ага ничего не говорил, а в глазах его читался точно такой же вопрос, как и тот, что обжег ее несколько минут назад, но теперь Мириам вдруг поняла, что знает на него ответ. Тоже молча, в звенящей раскаленной тишине, повисшей между ними, девушка наклонилась и прижалась губами к коже груди господина, не сводя глаз с его лица...
Дмитрий Арсеньев: Отвлекаясь от не особенно приятных ощущений, когда игла прокалывает кожу, а потом нитка натягивает края раны, приближая их друг к другу, Митя старался думать только о ловких пальчиках Мириам, ее изящных запястьях, тонкой шейке, губах, которые она то покусывала, то облизывала... Вся она, такая маленькая, хрупкая. Даже сейчас Арсеньеву казалось, что одно грубое или неосторожное движение - и он сделает своей девочке больно. А делать ей больно - это тоже самое, что жечь себя методично и хладнокровно каленым железом, а потом смачивать ожоги сильнодействующим ядом, от которого умирают долго и мучительно. Кожа Мириам в одурманенном мозгу Арсеньева требовала поцелуев, бесконечных, нежных, ласкающих. Хотелось, чтобы она нежилась в касаниях его губ, дрожала от удовольствия, прижималась к нему еще ближе, еще теснее... Где была в этот момент совесть и порядочность Арсеньева? Почему молчали его принципы и консервативные взгляды? Митя и сам бы хотел знать ответ на этот вопрос, но объяснения не было, да и не нужно оно стало вовсе, когда чуть влажные губы Мириам коснулись кожи на его груди, чуть повыше наложенной повязки. Их взгляды встретились, и неопределенность пропала из выражения лица Арсеньева. Теперь вся его поза, его руки, по-хозяйски расположившиеся на плечах Мириам, его взгляд, жадно рассматривающий ее, его улыбка - все выражало желание обладать, подтвердить и упрочить свои права на эту девочку, так отчаянно вознамерившуюся стать женщиной, его женщиной. Арсеньев приподнялся на локтях и переместился по дивану, подтягиваясь, садясь и прислоняясь спиной к стене. Если Мириам думала что-то возразить ему по этому поводу, то была остановлена пальцем, немедленно прислонившемся к ее губам. Да и сама она вскоре была притянута своим господином к нему на колени. Малышка оказалась лицом к лицу с Арсеньевым, прижатой очень близко к нему его ладонью, расположившейся на ее пояснице. Пальцы другой руки окончательно стянули хиджаб с ее головы и плеч, и вплелись в волосы на ее затылке, мягко и в то же время властно приближая ее лицо к его. Некоторое время Арсеньев разглядывал ее огромные, потрясающей красоты глаза, но они слишком сильно тянули его в свой омут - он опустил ресницы и поцеловал девочку. Ему хотелось бы потом думать, что этот поцелуй был последовательным. Сначала легким, невесомым, потом все более страстным... Но, нет. Следовало быть честным с самим собой: поцелуй Арсеньева с самого начала был настолько требовательным, насколько и исследующим. Его губы не ранили, но и не ласкали. Они касались, сжимали, раздвигали, его язык врывался, бывал везде и всюду... но этот порыв смягчали руки, которые по-настоящему ласкали, бесстыдно и уверенно, ласкали плечи, руки, спину, бедра, ягодицы, живот, грудь, шею, ножки Мириам. В начале они всего лишь касались, как будто задались целью побывать на каждой клеточке ее кожи. Потом в их движениях появился напор, и страстное желание уже нельзя было скрывать. Тогда одежда, несмотря на всю свою невесомую тонкость, стала мешать. Верхнее, не очень длинное платье оказалось на полу, и, когда обнаженные груди малышки прижались к коже Арсеньева и к тут же ставшей особенно жесткой повязке, поцелуй сделался ошеломительно глубоким и каким-то даже яростным. Руки лихорадочно касались обнажившихся участков ее тела, потому что губы никак не могли оторваться от ее рта, чтобы последовать за ними, и тогда ладони сами сжали Мириам за талию и отстранили от Арсеньева, разорвав и так уже затянувшийся до потери воздуха поцелуй. Неожиданно бережно и, что особенно странно в этой ситуации, медленно, он приподнял Мириам и уложил ее на спину рядом с собой. После очередного жадного взгляда, поглощающего каждый изгиб такого желанного тела и последовавшего за взглядом касания руки, тыльной стороны ее ладони, Арсеньев выдохнул на русском: - Моя малышка, - и лег на бок рядом с ней. Вернее, попытался лечь, потому как левый бок немедленно напомнил о себе, реагируя на попытку опуститься на него острой болью. Арсеньев резко втянул в себя воздух, но кроме этой естественной реакции тела, больше никак не отреагировал на свою ошибку. Разве что поместил свое колено между ножек Мириам и лег на нее, удерживая, однако, свой вес на локтях, упираясь ими по обе стороны от ее головы. После чего уже на фарси вновь повторил: - Моя малышка, - и втянул свою девочку в новый поцелуй.
Мириам: ...От прикосновения ее губ, Арсениев Ага вздрогнул всем телом и Мириам сперва перепугалась, что каким-то образом причинила ему боль. Резко отстранившись, она открыла рот, чтобы произнести слова извинения за свою неловкость, но господин не дал ей произнести и звука, приложив к губам свой палец, к которому Мириам вдруг, подчиняясь неведомому порыву, прикоснулась кончиком языка, проводя по подушечке пальца Ага влажный след. От этого незамысловатого действия дыхание господина стало немного судорожным и глубоким, а темные глаза, в которые девушка неотрывно смотрела все это время, превратились в подобие черных омутов, втягивающих Мириам в свою глубину. Сама ли, повинуясь силе этого притяжения, либо увлеченная им, через мгновение юная персиянка оказалась в объятиях своего повелителя, а, спустя еще одно, - ощутила на губах кисловатый вкус его губ, которые Арсениев Ага, вероятно, слегка прикусывал, пока Мириам изображала из себя хирурга. Ни один мужчина прежде не касался губ девушки, и Мириам в смятении успела подумать, что все то, чему ее ее учили в гареме не стоит ничего! В руках Ага, она всего лишь неотесанная дикарка, которая никогда не сможет доставить своему мужчине то удовольствие, которое должна доставить. И мысль эта была ужасной и постыдной, ибо никому на свете Мириам не мечтала быть лучшей возлюбленной, чем ему, своему единственному... Однако произошло чудо. Едва поцелуй господина утратил первоначальную осторожность, как и тело Мириам вдруг откликнулось на него, обнаружив прежде неведомые девушке ощущения. Никто и никогда не говорил ей про эту тайную жизнь ее тела, которую могут пробуждать прикосновения и поцелуи того, кого ты любишь. И теперь уже пришла очередь Мириам чувствовать ошеломление, восторг, дрожать всем телом и прижиматься к нему, господину, но не потому, что таковым его сделали обстоятельства, а потому, что об этом своими ощущениями, реакцией, сообщала каждая клеточка организма. Его руки, метались теперь по всему телу Мириам, не находя себе пристанища, и ей не хотелось, чтобы это произошло, его губы обжигали кожу, но она не могла больше без этого огня...Когда господин на какой-то краткий миг отпустил ее из объятий, Мириам почувствовала настоящий ужас. Что, если это все? Если он решил остановиться? Она ведь умрет, если он остановится?! Но он был милосерден, ее господин. Потому что в это мгновение одним порывистым движением стянул с нее абайю, - верхнее платье, и обнажившейся кожи груди Мириам коснулось дуновение вечернего ветерка из раскрытого настежь окна, а следом, ярким контрастом этому нежнейшему прикосновению, - последовали ласки губ и языка Арсеньева, заставившие заныть сладкой жаждой еще более смелых к себе прикосновений напрягшиеся соски маленьких грудей Мириам. Когда дошла очередь и до них, девушка откинула голову и издала негромкий стон, тотчас же приглушенный глубоким и долгим поцелуем... Потом Ага вновь оторвался от нее, но теперь уж Мириам понимала, что это не конец, а потому послушно позволила уложить себя на диван, в ожидании того, что будет дальше. А дальше Арсениев Ага вновь ласкал ее лишь взглядом, но взгляд этот стоил тысяч прикосновений. Но даже тысячи прикосновений Мириам теперь было недостаточно, она хотела большего, она хотела всего. А он все почему-то медлил. Мириам немного пошевелилась, словно бы прося Арсеньева дать ей немного свободного пространства, тот, разумеется сделал это. И тогда девушка высвободила из плена его объятий одну руку и нежно повела незримую линию кончиками пальцев от его ключиц вниз, к повязке, каким-то чудом удерживающейся на месте, даже несмотря на все происходящее, но не остановилась, вернее, не остановилась там. Помедлив еще секунду, глядя ему в глаза, Мириам продолжила путешествие своего указательного пальчика дальше, прекратив его чуть ниже пупка Ага, там, где находился пояс его брюк, после чего замерла и сама...
Дмитрий Арсеньев: Прислоняясь грудной клеткой к обнаженной груди Мириам, Митя слушал удары ее сердечка. Он поглощал ее дыхание своими долгими поцелуями. Его желание ласкать эту малышку, так смело глядящую ему в лицо, все возрастало, когда он чувствовал ответ ее тела на свои ласки. Каждый стон, каждый вздох, малейшее движение - он запоминал их, наслаждался ими. И путешествие ее маленького пальчика по его груди обрадовало Арсеньева настолько, что он поверил в обоюдность их желания наслаждаться друг другом. Накрыв своей ладонью ручку Мириам, замершую у пояса его брюк, он чуть вжал ее в себя, заставляя чувствовать ту мелкую дрожь, которая разносится по его телу от каждого ее касания. А потом поднес запястье девушки к своему лицу, прижался губами к ее ладони, коснулся неспешными поцелуями подушечек ее пальцев, и снова, уже быстрее, спустился к запястью. От него к локтю, предплечью, затем ключице. С одной стороны его поцелуи были последовательны: он насладился тонкой кожей ее шеи, спустился ниже, надолго задержался на груди, усердно и долго лаская каждую, потом метнулся к впадинке под мышкой, коже под грудью, бокам, животу... С другой же, каждое касание было разным: от еле заметных, почти неощутимых, он тут же переходил к сильным поцелуям, оставляющим на нежней коже Мириам следы. Чередой влажных, сухих, слегка болезненных, ласковых, щекочущих, словно игривых, поцелуев он отмечал свою девочку. Руки неустанно продолжали помогать губам, приподнимая малышку над диваном, отодвигая ее ручки, если они препятствовали планам, ведомым лишь ему одному, гладили ее восхитительные волосы. А потом Митя освободил Мириам от ее шаровар, нарочно делая это медленно, чтобы успеть поцеловать каждый участок обнажающейся кожи. Заглядевшись на нагую Мириам, лежащую перед ним, Арсеньев и не заметил как сам избавился от одежды, потому что, когда он снова накрыл малышку своим телом - им уже не мешала никакая ткань, кроме повязки на его груди. И снова поцелуи, еще более голодные, еще более требовательные, еще более жаркие. И движения их тел, которые скоро стали настолько едиными, что нельзя было и подумать о том, что их может быть двое...
Мириам: Его прикосновения, поцелуи, то нежные, то пугающе ненасытные опрокидывали Мириам во все новые глубины прежде неведомых ей ощущений. Ошеломленная ими, она падала и падала, но дно не приближалось. Она падала вверх! Сперва девушка еще пыталась понять, что же такое с ней происходит, но потом - просто прекратила это бессмысленное занятие и просто решила следовать желанию. Желанию каждой клеточки своего тела принадлежать Арсениев Ага. Потребность эта оказалась вдруг так сильна, что стало даже больно. Мириам физически ощутила, как внутри нее, где-то в самом центре ее сущности откуда-то возникло нечто, наподобие огненного шара, притом, постоянно увеличивающегося в размерах с катастрофической быстротой. Она не представляла, что случится, если не остановить этот процесс. А господин, точно не понимал этого! Его руки и губы продолжали исследовать ее тело, постоянно находя на нем новые, еще более чувствительные участки, прикосновения к которым дарили Мириам такие ощущения, что она стонала, сжимала, впивалась ногтями в кожу его плеч, не думая о том, что причиняет ему боль. Ей даже хотелось этого, возможно тогда Ага, наконец, прекратит эту сладкую пытку... Когда же, наконец, Арсеньев стянул с нее остатки одежды, оставляя Мириам совершенно обнаженной - даже пряди длинных черных волос, разметавшихся в беспорядке по дивану, изменили своей хозяйке, не желая укрыть ее от взгляда Ага и тем приближая развязку, вступая в союз с желаниями тела, не учитывающими естественных призывов разума к стыдливости и умеренности, он оставил ее, но только для того, чтобы самому раздеться. Всего через пару мгновений он вернулся к Мириам, в ее объятия и это произошло между ними. Движения их, не сразу ловкие, постепенно приобрели единственно верный - для обоих - и необходимый - двоим - ритм. Впрочем, они были теперь единым целым, тем самым мистическим андрогином, над которым не властны ни боги, ни черти... В какой-то момент руки Мириам, до того сомкнутые за его шеей, разжались. Тихо застонав, она беспомощно ухватилась за край дивана, и Арсеньев вновь накрыл ее ладонь своей, а губы - своими, словно показывая, что он с ней, он никуда больше не отпустит ее одну. Другая рука его в этот момент скользнула под ее талию, приподнимая, прижимая ее к себе, чтобы соприкосновение их тел, взаимное проникновение, было как можно более полным, чтобы оно стало совершенным... Когда все кончилось, Мириам еще некоторое время лежала притихшая, уткнувшись носом в шею Арсениев Ага, в том месте, где она плавно переходит в линию плеча, вдыхала его запах, слушала тяжелое дыхание своего возлюбленного, постепенно становящееся вновь спокойным... Она была счастлива.
Дмитрий Арсеньев: Митя очень любил свои сны. Ведь иногда они бывали настолько реалистичными, что не раз и не два он обманывался, веря в происходящее, пока не просыпался. Его подсознание любило баловать своего владельца, преподнося по ночам самые приятные и любимые фантазии. В детстве это были рыцарские турниры, удачные военные походы, или просто ощущение скачки на любимом коне по родным просторам, куда глаза глядят. Со временем любимыми становились иные сны, за которые утром было все больше стыдно. Но ведь это же не повод отказывать себе в удовольствии? Вот и сегодня ему приснился чудесный сон, в содержании которого Мите не хотелось признаваться даже самому себе - не то, чтобы кому-то другому. В нем его сокровенные, гнусные и отвратительные мечты исполнились: Мириам принадлежала там ему всецело. Все было так подробно, так реально: и ее запах, и ощущение ее кожи под пальцами, и вкус ее губ, и радость единения, что если бы не дымка, легкой пеленой, словно кокетливая наложница своей вуалью, прикрывающая все воспоминания об этом сне, Митя бы испугался, что все произошло на самом деле. Жестокая жажда, скребущая горло и служащая укором за вчерашнюю невоздержанность с кальяном, вынудившая Арсеньева проснуться, показались весьма малой платой за удовольствие сегодняшней ночи. Еще и еще раз прокручивая в голове сон, Митя уже хотел потянуться, но почувствовал, что его одеяло как-то странно потяжелело... Он осторожно и медленно открыл глаза, несколько раз сморгнул. Потом потер глаза рукой. И чуть не взвыл. Мириам, малышка Мириам, уютно свернувшись калачиком, спала головой на его плече, совершенно нагая. Значит... значит это был не сон?! О мой Бог! О, Аллах! И все святые и пророки всех религий! Умоляю, сделайте так, чтобы это было всего лишь продолжением моего сна!!! - взмолился Арсеньев, сильно сжимая и скручивая кожу на руке, чтобы, наконец, проснуться. Но, как нельзя еще раз съесть вкусный ужин, так нельзя второй раз проснуться, если пробуждение уже состоялось. Ничего не изменилось. Малышка по-прежнему дремала в его объятиях. А в голову Мити врезалась вражеской пулей головная боль. Что? Что я наделал? Как я мог? Она же ребенок! Я... я... совершил насилие над женщиной. Которая сама еще дитя... Как я теперь посмотрю в ее глаза? Как я жить с этим буду?! Она же меня возненавидит! Воспоминания водопадом хлынули на него: нелепое поведение во дворце принца, позднее возвращение домой, нападение, боль, неудачная попытка помочь себе, гашиш... слишком много гашиша, помощь Мириам, ее пальчики, глаза, губы, волосы... грудь, бедра... Митя мог сколько угодно презирать себя и обвинять, но его тело, словно насмехаясь, с энтузиазмом отозвалось на картины прошедшей ночи. Разрываемый на части ощущением собственной низости, Митя как можно скорее и незаметнее для Мириам выбрался из постели, укрыл малышку, чуть не сорвавшись от новой порции увиденной неприкрытой красоты девочки, отшатнулся. Да так сильно, что в результате уперся спиной в противоположную стену. От столкновения с ней рана оказалась потревожена, и с тихим стоном Митька сполз по стене на пол, где и сел, низко опустив голову, думая, как теперь быть с Мириам и чем искупить свою вину перед ней.
Мириам: Сон девушки был прерван каким-то посторонним звуком. Но еще до того, как окончательно проснуться, полный покой и умиротворение, с которым она погрузилась в мир грез несколько часов назад, оказались нарушены тем, что Мириам почувствовала в полудреме, как ей стало немного холодно. И теперь, разомкнув ресницы, она поняла, почему. Заснув на плече любимого, проснулась она, всего лишь лежа головой на подушке, которая и показалась такой холодной и неуютной после теплого плеча Арсениев Ага. А сам он, между тем, почему-то сидел на полу, у противоположной стены, прислонившись к ней спиной. Мириам села в постели и с улыбкой взглянула в лицо господину, ожидая увидеть там ответную радость, но, вместо этого, когда Ага поднял на нее глаза, девушка увидела боль и отчаяние, заполнявшие их до краев. Не понимая, что стряслось, Мириам в мгновение ока соскочила с дивана и, как была, обнаженная, прикрытая только своими роскошными волосами, метнулась к нему, обхватила его за плечи и с тревогой в голосе зашептала: - Что? Что случилось, господин? Тебе снова плохо? Твоя рана болит? - девушка попыталась взглянуть, на месте ли повязка, но Арсениев Ага, сложившийся сейчас почти пополам, мягко отодвинул ее руки, не позволяя прикоснуться к себе. И тут испугалась уже Мириам: неужели он не рад ее видеть, неужели ей только показалось, что он любит ее?. Медленно она опустилась на колени рядом с Ага и произнесла очень тихо и грустно - Ты хочешь, чтобы я ушла, господин? Тебе не понравилось быть со мной?
Дмитрий Арсеньев: Предположение Мириам о том, что ночь с ней может не понравиться, было слишком абсурдным. Оно легко выдернуло Митю пучины самоуничижения, в которую он сам себя загнал, и заставило действовать. - Нет, Мириам! - воскликнул Арсеньев. - Конечно же, нет, - уже спокойнее добавил он. - Это невозможно. Ты не можешь не понравиться. Дело в том... Она же даже не понимает, как отвратительно, то, что я вчера с ней сделал. Этот чертов гарем слишком глубоко изранил ее личность... Да и порядки эти... восточные... А еще пеняют нам за крепостных. У них женщина даже не рабыня, а вещь в доме! Он осекся в своих размышлениях, поняв, что малышка укрыта только своими роскошными волосами. Повторяя про себя, что уж днем-то он может держать себя в руках, Митя поднял Мириам с пола, уложил на диван и снова укрыл одеялом. Сам сел на колени рядом, прикрыв срам первой попавшейся под руки вещью. Ею оказалось верхнее платье Мириам, которое вчера так ему мешало... - Малышка моя, мне очень. Слышишь? Очень понравилось. Но это и есть самое ужасное. Я не должен был получать вчера так много удовольствия, я не имею права сейчас понимать, что хочу еще, причем немедленно. Ты не вещь, милая. Ты ребенок. Прелестный ребенок, о котором я хочу заботиться. Я обещал защищать тебя от всего, а не смог защитить даже от себя самого. Ты еще слишком мала для того, что произошло вчера. Я сделал тебе больно, я получил то, чего хотел, но сегодня мое сердце разрывается от осознания, что я испортил этим тебе жизнь, - Митя опустил голову и смотрел на свои руки, лежащие на коленях. - Я должен был подождать. И не только потому, что тебе только 13 лет, а в моей стране девочек раньше 16 не выдают замуж. Я не сделал самого главного: ты не захотела того же, что получил я. Я уже говорил, что не признаю того права, которое закреплено за мной принцем - как за владельцем наложницы. Я не хочу, чтобы ты оставалась игрушкой. Ты женщина, Мириам. Ты человек. Ты не меньше меня или даже принца достойна быть любимой. Я хотел бы, чтобы через несколько лет ты вышла замуж за любимого человека, родила бы ему детей, была бы с ним счастлива. Но, видишь, оказался слишком слаб духом - и силой взял у тебя то, что предназначено только твоему мужу, твоему любимому мужчине. Но не бойся. Я больше не стану делать это с тобой, обещаю. И в будущем сделаю так, чтобы произошедшее сегодня не помешало твоего браку. Только прости меня. Пожалуйста, прости меня, Мириам.
Мириам: Мириам всего лишь тихо лежала на диване, заботливо укрытая Арсениев Ага одеялом, но чувствовала себя при этом так, будто раскачивается на каких-то невероятной высоты качелях. Своими словами господин то возносил ее на самые вершины счастья - когда говорил, что ему, все же, было с ней хорошо. А то вновь погружалась в глубины отчаяния - когда Ага опять заявил, что она для него всего-лишь ребенок. Воспитанная в другом мире, она долго не могла понять причин, по которым страдает и сам Арсениев Ага. Какая разница сколько ей лет и какое это имеет значение для них? Почему может помешать их счастью? Почему он говорит, что испортил ей жизнь, если все случившееся нынешней ночью было самым лучшим из того, что она видела в этой самой жизни? Эти вопросы Мириам хотела задать ему, и спросила бы, если бы Ага вдруг не начал говорить вещи, заставившие девушку по-настоящему испугаться. Что он говорит?! Выйти замуж за другого? Родить ему детей? Но она прекрасно помнила, что так делал сам шах, да и принц Мохаммад, с теми из своих наложниц, которые ему не нравились... - Ты волен поступать со мной, как хочешь, Ага, - сказала она тихо, преодолевая неведомо откуда взявшийся в горле предательский комок. "Нельзя плакать, Мириам, господин не должен видеть твоих слез", - звучали в ушах когда-то ей сказанные мудрой Надирой слова. Но, как трудно было не плакать! - Это твое право, и, как наложница, я подчинюсь твоей воле и стану женой того мужчины, которого ты для меня найдешь, - в голосе ее звучала неподдельная горечь, которую девушка, в отличие от слез, сдержать-таки не могла. - Но, если ты действительно считаешь, что перед тобой человек, а не игрушка, когда это случится, не заставляй меня делать вид, что я счастлива! - черные глаза Мириам сверкнули. - Я никогда не буду счастлива с другим. Я никого не смогу полюбить, кроме тебя! Разве ты не видишь, как я страдаю?! Зачем так мучить, если считаешь меня человеком? Разве так обращаются с людьми?! - она уткнулась лицом в подушку и зарыдала, не в силах больше держаться.
Дмитрий Арсеньев: - Вид? Счастлива? - Митя был ошарашен реакцией Мириам и особенно ее слезами. Перед этим главным оружием женщин он всегда был бессилен. Но поскольку смотреть на рыдающую малышку сил у него никаких тоже не было, да еще и мерзкий внутренний голос во всю ратовал за снисхождение к собственным желаниям... в общем, Арсеньев отложил самобичевание на некоторое время, дотянулся до лежащей на диване Мириам и прижал ее к своей груди и, гладя по волосам, предпринял попытку успокоить: - Ну что ты! Я не стал бы никогда специально искать тебе мужа. То есть искать-то стал бы, как поступил бы твой отец, но насильно никогда бы не выдал тебя замуж! С ее признанием в любви было сложнее. Конечно, Митя даже не сомневался, что это всего лишь первое детское чувство, которое пройдет со временем. Но он также знал, что убедить в этом девушку или юношу, едва только познавших первую любовь, нереально. А, значит, надо отнестись к этому всерьез, но в то же время быть готовым, что скоро она может закончиться. Говорить о том, что сам Митька боялся привязаться к Мириам было уже бесполезно, потому что поздно. Он впустил ее не только в свой дом, но и в жизнь, в душу; и думать, что со временем Мириам охладеет к нему было так же больно, как и о ее возможной ненависти после произошедшего между ними. Последнего, однако, вовсе не наблюдалось, а значит, можно было пока с чистой совестью отодвинуть на задворки сознания и первое. Вот когда случится - тогда и будем разбираться с проблемой. - Мириам, девочка моя... И твое чувство ко мне не разрушилось даже этой ночью? Ты... ты хотела бы, чтобы это продолжалось? - немного запинаясь выговорил Арсеньев. И поспешно добавил: - Только не обманывай меня, ладно?
Мириам: Он утешал ее, шепча на ухо какие-то неразборчивые нежности, гладил по волосам...Совсем, как тогда, когда Мириам плакала от обиды на его плече, переживая сказанные тем плохим урусом оскорбления в ее адрес. Это было совсем недавно, наверное, два месяца назад, но, как же все изменилось с тех пор! Мириам и представить не могла тогда, что случится с ней в ближайшем будущем. И вот она вновь плачет, и вновь от обиды, но теперь уж на самое себя. Почему она так глупа, что не может толком объяснить господину, как любит его?! Где, в каком языке - русском-ли, персидском, ей взять такие слова, чтобы он, глупый, понял, что она не обманывает? Да и как вообще можно обмануть его, того, кому настежь открыта ее душа, из-за кого пылает ее сердце? "Ну, прочти же, наконец, то, что в нем написано!" - хотелось крикнуть ему Мириам, но вместо крика выходили лишь жалобные всхлипы. Уткнувшись лицом в шею Ага, обвивая руками его шею, девушка по-прежнему пыталась найти хоть какую-то причину, по которой господин мог бы сомневаться в искренности ее чувств. Искала - и не находила. Наконец, перебрав все причины собственной несостоятельности, измученный мозг Мириам предложил поискать решение этой задачи другим способом. "Возможно, это и не я виновата?" - мысль была крамольной, но сознание ухватилось за нее, как утопающий хватается за самую тонкую щепку, ища в ней спасения. И вот уже, в памяти Мириам услужливо всплыли картинки недавнего прошлого. Ничего особенного, обычные: Ага, с грустью листающий альбомы с изображением улиц родного города, его рассказы про жизнь там... В те минуты его черные глаза подергивались мечтательной дымкой, словно наблюдая что-то, невидимое Мириам, внимательно следящей за каждым его взглядом и жестом, пытаясь разгадать их... Вот он - момент разрешить ее сомнения! Другого способа понять его нет. Будь же, что будет! Медленно-медленно девушка отстранилась от Арсениев Ага и, неимоверным усилием воли заставляя себя успокоиться, произнесла своим негромким голосом: - Я скажу тебе всю правду, господин, но прежде ответь мне честно сам. Только на один вопрос. Ты...тебя дома ждет женщина, которую ты любишь?
Дмитрий Арсеньев: Мириам вдруг отстранилась. Митя удивился и обеспокоился этой переменой, тем более, что и выражение лица малышки сделалось очень серьезным. Послушно опустив руки, Арсеньев приготовился выслушать самый нелестный приговор, но вместо этого получил вопрос, ответить на который было очень легко. - Мириам, - ласково произнес Митя и поднялся с колен, на которых стоял у самого дивана, чтобы сесть рядом с малышкой. Он предусмотрительно поправил одеяло, бесстыдно открывшее его взору аккуратненький розовый сосок, до которого так и хотелось дотронуться губами, и задержал свою руку на плечике Мириам, отводя с него локон ей за спину. - Думаю, ты имеешь в виду не мою мать и сестер, которых я люблю и по которым скучаю... - он попытался улыбнуться, но его инициатива не была поддержана Мириам, которая напряглась, словно от слов Мити зависело что-то жизненно важное для нее. - Я уверен, что кроме них, ни одна женщина в Петербурге не скучает по мне. И, конечно же, не любит. Так же и я не испытываю никакой сердечной привязанности к тем, кого оставил там, на своей родине, - Арсеньев мог бы рассказать, что покидая Россию, был еще слишком юн для того, чтобы испытывать серьезные чувства. Да и чуть ранее, в Лицее, жизнь не дала ему той свободы, посредством которой можно было отыскать свою любовь. - Мириам, нет женщины на этом свете, которой я бы вручил свое сердце. Ты - единственная, чьим мужчиной я мог бы зваться. И никого еще, кроме тебя я не желал так сильно. Тебе придется поверить мне на слово, потому что неправильно клясться тебе тобою же самой. Ты - самое дорогое, что есть у меня в жизни. Арсеньев и сам заметил, каким образом, его рука переместилась от волос Мириам к ее плечам, чтобы обнять и привлечь ближе к нему. Но это было именно так. Пальцы его другой руки осторожно приподняли за подбородок личико малышки, Митя склонился и ласково коснулся поцелуем ее губ. Почему же это далось ему так легко? Почему совесть, недавно так громко провозглашавшая низость его мыслей и поступков, в этот раз промолчала? Да все потому, что в этом поцелуе не было ничего, кроме нежности и любви. Похоть, вожделение, страсть, жажда обладания просто захлебнулись в той волне заботы и нежности, которую Мите хотелось выплеснуть на Мириам в это мгновение.
Мириам: Подобно тому, как теплая морская волна вырывается на раскалившийся от солнца песок пляжа, заставляя его из обжигающе горячего стать теплым и приятным на ощупь, чувство облегчения захлестнуло пылающее ревностью к неведомой русской женщине сердце персидской наложницы Арсениев Ага . Охладила, но не остудила, потому что любовь и страсть, которую Мириам питала к своему, теперь уж абсолютно точно своему, мужчине, были слишком сильны, чтобы их можно было заглушить глупой ревностью. Напротив, теперь уж ничего не мешало девушке демонстрировать их в открытую, что она и делала, отвечая на ласки Арсеньева гораздо смелее, чем в прошлый раз. И, кажется, сам он был рад этой новой, открывавшейся для него по-другому, Мириам, взрослой, страстной, ненасытной к его ласкам, да он и сам теперь вряд-ли так уж сдерживал свои порывы, убедившись в том, сколь сильно желанен... Она тоже узнавала его с новой стороны. Оказывается, ее нежный и добрый господин способен превращаться в истинного деспота, но этой деспотии Мириам готова была подчиниться беспрекословно. Ей хотелось принадлежать, раствориться, исчезнуть в нем, в его теле, стать такой маленькой, чтобы проникнуть внутрь него, а может, такой огромной, чтобы, напротив, поглотить его... Он требовал, а ее единственным желанием было отдать ему все, что он хочет, потому что это и было единственной целью ее существования, для этого она и родилась... ...Мириам сделала удивительное открытие. Оказывается, совершенно обессилев, можно легко восстановиться при помощи нескольких поцелуев и прикосновений. Существовало лишь одно простое условие: целовать и касаться тебя должен тот, кого ты очень любишь. Да и лишиться сил, чтобы почувствовать сей магический эффект, лучше всего тоже будет именно от любви. Вот и теперь, спустя еще несколько часов взаимных исступленных ласк, позволявших Арсениев Ага и Мириам становиться все ближе и ближе, хоть каждый раз ей казалось, что это уже невозможно в принципе, она чувствовала себя вполне бодрой и отдохнувшей. В то время, как господин, на плече которого, уже вполне привыкнув считать это место своим, покоилась ее головка, задремал. Девушка лежала рядом, слушая его сонное дыхание, гулкие ровные удары сердца где-то в глубине грудной клетки, и размышляла над еще одной загадкой: почему, отдавая ему, она устала меньше, чем он, тот, кто ею обладал? В какой-то момент Мириам оторвала голову от своей "подушки" и аккуратно приподнялась на локте, разглядывая лицо любимого. Для этого была отличная возможность: Ага спал, а значит не мог удивиться ее пристальному взгляду. Обласкав взглядом каждую черточку его красивого лица, Мириам невольно спустилась взглядом ниже. Было довольно душно, поэтому господин лежал перед ней, ничем не прикрытый, а она прежде никогда не видела обнаженного мужчины и теперь с интересом рассматривала его тело, оказывается, умевшее доставить ей столько незабываемых ощущений. На смуглой коже груди и живота Арсеньев Ага ярким контрастом белела ткань бывшей батистовой сорочки Мириам, волей хозяйки ставшая бинтом. Мысленно, она очередной раз похвалила себя за тщательно исполненный "врачебный долг": повязка была сухой, несмотря на все, что последовало за ее наложением. Зацепившись за эту "границу", взгляд девушки скользнул еще ниже, затем еще... Скорее всего, изменение ритма и частоты дыхания Арсеньева заставило ее оторваться от наглядного изучения анатомии его тела и вновь обратить взор на его лицо. Глаза Ага были открыты, в их черной глубине Мириам увидела тщательно скрываемые искры веселья, а уголок рта слегка подрагивал от сдерживаемой с трудом улыбки. Поняв, что попалась, девушка ахнула, опустила глаза и пунцово покраснела, как ни странно все это выглядело, после того, что произошло. И за это Мириам ненавидела себя сейчас даже больше, чем за свое глупое любопытство...
Дмитрий Арсеньев: "С волками жить - по волчьи выть", - первое время уговаривал себя Арсеньев, но вскоре и этих жалких попыток пойти на компромисс со своей совестью было не нужно. Мириам, его малышка Мириам, с одной только ей доступной интуицией, своим жаром доказала тщетность опасений Арсеньева и неправильность его выводов. За восемь лет, проведенных на Востоке, Митя научился говорить как перс, одеваться, есть и пить, трудиться и отдыхать. Теперь он узнавал, что такое любить, как перс. Не требовалось проводить сложных обрядов, заключать длинные брачные договоры. Одна единственная подпись на листе с дарственной, и Арсеньев - полноправный владелец тринадцатилетней красавицы. Причем, красавица эта из хорошей, уважаемой семьи (имя и заслуги отца девочки были указаны в документы), прошла обучение в гареме султана, отважно бросается исполнять повеления господина и очаровательно смущается. Митя представлял, как малышке трудно привыкать к нему с его грузом чужеродной культуры, но к его счастью, Мириам была еще в таком возрасте и настолько послушна, что ее не слишком беспокоили странности господина, и она была готова с ними мириться. С некоторым участием гашиша, Митя открыл день назад новую страницу их отношений. Она покрывала старые проблемы, вызванные противоборством желаний и убеждений Арсеньева, но кроме облегчения, она приносила почти неприлично много счастья. Митька с огромной радостью разнес к чертям, кхм, то есть к шайтанам всю стену, что так долго пытался строить между ними. Она не столько должна была отгородить Мириам от него, сколько защитить от него девушку. Однако наглядная демонстрация показала, что такого рода защита малышке не нужна, и Арсеньев с удесятеренным энтузиазмом кинулся перекладывать освободившиеся кирпичи в стену, отделявшую их двоих от всего внешнего мира. Настал новый день, когда впервые в жизни Митя отчаянно искал повод не идти в посольство. Ему казалось кощунством покидать Мириам в первый день ее окончательного взросления. Им еще предстояло обсудить так много, но все это было лишь оправданием потребности не расставаться. Малышка сказала, что любит его. И плевать на то, когда это все закончится. Можно сколько угодно сомневаться, бояться и опасаться, но этим он только отравит и так ограниченные часы счастья. Нужно иметь смелость без оглядки окунуться в чувство - и эту смелость дала ему Мириам. А Митя не должен подводить ее и разочаровывать. Все эти выводы, где-то логичные, где-то эмоциональные, Митя обязательно сделает. Но несколько позже. Сейчас его сонное существо одолевали желания, и одно их них касалось непосредственно той барышни, что так пристально разглядывала его тело, доступное в своей абсолютной открытости. Оказавшись пойманной в своем любопытстве, естественном, по мнению Арсеньева, Мириам залилась румянцем и, наверное, вообще, спрятала лицо в руках, тщательно прикрывшись волосами, если бы Митя не приподнялся, но только для того, чтобы обнять малышку и привлечь обратно к себе на грудь. Поглаживая ее по спине и одновременно играя с кончиками ее волос, Арсеньев все же усмехнулся, а потом, сдерживая все еще расплывающийся в улыбке рот, заговорил: - Моя малышка проснулась. Буду верить, что для тебя этот день хотя бы вполовину такой же счастливый, как для меня, - он потянулся и коснулся ее губ мягким поцелуем. Потом улыбнулся, как-то по-мальчишески задорно, и продолжил: - Я приношу свои извинения за твои прерванные наблюдения... - он красноречиво скосил глаза на низ своего живота. - Но... может быть я смогу тебе помочь? Быть может, у тебя есть ко мне какие-то вопросы? Не стесняйся их задавать - сегодня я полностью в твоем распоряжении. А как же служба? Арсеньев рассудил, что имеет право на один прогул за восемь лет. А если начальство будет столь настырно, что пошлет за ним домой узнать, где он прохлаждается, посыльный получит вполне исчерпывающее объяснение: заболел. Врачей не нужно, личный доктор уже и так не отходит от его постели с вчерашнего вечера.
Мириам: - Разве ты еще не понял, Арсениев Ага, что для меня - быть с тобой? - пролепетала Мириам, пряча пунцовое лицо у него на груди, в надежде, что предательская краска, наконец, покинет его и она сможет предстать перед господином такой, какой всегда мечтала - роскошной соблазнительной пери, а не смущенной и застигнутой врасплох за неблаговидным поступком девочкой. - Я люблю тебя больше жизни. Быть с тобой - мое счастье! - Она потерлась щекой об его обнаженную грудь и улыбнулась. Тем не менее, когда он вновь попытался перевести их разговор в шутливую плоскость, Мириам не позволила этого сделать. Дело в том, что у нее был еще один вопрос, который она боялась задать не то, что господину, но даже и самой себе. И звучал он, приблизительно, как, что будет с ними, когда Арсениев Ага должен будет покинуть Персию? Прежде его отодвигало на второй план подозрение, что у него есть любимая женщина там, на Родине. Но теперь, когда Ага сказал, что свободен, этого препятствия более не существовало. А потому Мириам не могла прогнать из головы эту проклятую мысль даже сейчас, когда он был так близко и совершенно не собирался ее оставить даже для того, чтобы пойти на службу. Из рассказов господина девушка уже знала, что в России мужчина может жениться только один раз и при этом у него не может быть наложниц. Однако женитьба на наложнице - такое редко случалось и здесь, в Тейране, что же говорить о далеком холодном Петербурге, куда Ага однажды все равно уедет, потому что там его родина. А что тогда делать ей?! Подобные размышления навевали печаль, но Мириам решила, что лучше уж сейчас сразу узнать, что ее ждет, какая участь. Поэтому вздохнула, осторожно высвободилась из объятий Арсениев Ага и села рядом с ним, поджав колени к груди. Он, разумеется, заметил перемену ее настроения и удивленно посмотрел на девушку, собравшуюся в комочек. - Раз ты разрешил мне спрашивать о чем угодно, господин, - проговорила Мириам. - Позволь узнать, как... как долго ты намерен оставить меня подле себя?
Дмитрий Арсеньев: "Ух ты!" - только и смог подумать Митя, когда малышка произнесла свой вопрос. В который уже раз ему отчаянно захотелось иметь возможность заглядывать в мысли этой не по возрасту мудрой и обстоятельной девчушки. Если она решилась высказать ему подобное, то какие же еще мысли роятся в ее головушке? И если она так волновалась о возможной русской сопернице, а теперь боится чуть ли не завтрашнего отъезда Арсеньева, какие еще страхи идиот Митька поселил в ее мыслях? И как же ему так успокоить ее, чтобы уж окончательно? Нахохлившуюся девочку первое желание было обнять. Что Митька с легким сердцем и потяжелевшим... кхм... просто с легким сердцем и сделал. Опираясь спиной об стену, прижав к своей груди свернувшуюся, словно котенок, малышку, Арсеньев еще мгновение искал наиболее правильные слова и, наконец, ответил: - Я вообще не хочу с тобой расставаться, моя девочка, - начал он с того главного, в чем не сомневался, практически, с первого дня присутствия Мириам в его доме. - К тому же, как только принц отдал тебя мне, ты стала членом моей семьи. Я уже говорил это и готов повторять бесконечно: я не считаю тебя своим имуществом, даже самым ценным сокровищем в нем не считаю. Ты - человек. Ты дорога мне, я привязался к тебе и не расстанусь с тобой никогда. Разве что, если ты сама этого захочешь. Если же ты боишься, что я продам тебя или подарю - выкинь эти мысли из своей хорошенькой головушки. Я никогда этого не сделаю! Что бы ни говорили люди: в моей стране не продают матерей, жен и сестер, - последняя фраза получилась несколько более эмоциональной, чем рассчитывал Арсеньев, но его уже стали угнетать заявления образованных советников шаха о том, что браки по расчету, заключаемые в высшем обществе ничем не отличаются от продажи леса или имения. Разница только в извращенности сделки: платит не покупатель - жених, как все правоверные мусульмане, а продавец - отец, отдавая за дочерью приданое. Впрочем, само присутствие Мириам рядом быстро успокоило уже успевшее разгореться раздражение, и Митя продолжил намного спокойнее: - И пора бы уже оставить тебе обращаться ко мне так официально. Какой я тебе Арсениев Ага, ну что ты? Для тебя я Дмитрий, Дима, Митя, выбирай любой из способов именовать меня, и, прошу, отбрасывай этого "уважаемого". После произошедшего, это уже если и не глупо, то как-то смешно, моя маленькая Мириам, - очень нежно коснувшись губами ее лба, Митя закончил свою длинную речь и покрепче прижал к себе девушку.
Мириам: Господин искренне пытался развеять сомнения Мириам, но ее упрямое сердце обладало, видимо, каким-то своим, особым, слухом, воспринимавшим смысл сказанного Ага совсем не так, как хотелось ее голове. Умом девушка понимала, что он не лжет ей, когда говорит, что не собирается отдать или продать ее, а также о том, что привязался к ней. И она радовалась этому - умом. Но своенравное сердце упорно хотело слышать другие слова, всего два - люблю тебя, однако именно их господин-то ей и не сказал. " В твоей стране не продают матерей, жен и сестер, любимый, - печально думала Мириам, прижимаясь к его груди. - Это правда. Так же, как правда и то, что я не являюсь для тебя ни сестрой, ни женой, ни, тем более, матерью. Я твоя наложница, всего лишь..." Впрочем, то, о чем господин заговорил дальше, несколько отвлекло ее от грустных мыслей и неразрешенных вопросов. - Но, как же? - удивленно воскликнула Мириам и посмотрела на него. - Я не могу, господин! - однако он был настойчив, по-прежнему желая, чтобы девушка называла его по-имени. - Дмиитрий... Миитя.., - сосредоточенно стала произносить она предложенные им варианты немного нараспев, точно примеряясь, пробуя на вкус каждый из них, когда поняла, что господин не шутит. - Дима...! Я так люблю дождь, господин!* Я буду звать тебя именно так, - с этими словами она вновь обвила руками его шею, нежно проведя ладонями по его плечам, прежде, чем сомкнуть объятия. Внезапно Мириам нащупала на правом плече господина шрам, которого не замечала до того. - Что это? - спросила она, поднимая на него взор. - Ты уже когда-то был ранен, любимый? ________________________ Дима* - (араб.) "ливень"
Дмитрий Арсеньев: - А не боишься, что намочу? - широко улыбнулся Арсеньев и повалил ее на спину, прижав собой сверху. Мириам, в своем удивительном соединении мудрости и детскости, с их самого первого поцелуя стала для Мити тем источником ключевой воды в пустыне, от которого невозможно по доброй воле оторваться: чем больше пьешь воду из него, тем больше хочется. А когда Арсеньев уверился в собственной безнаказанности, поняв, что малышка совсем не возражает против его ласк, все выставленные невероятными усилиями барьеры рухнули, и он не желал проводить больше ни секунды, не касаясь Мириам. А еще лучше - целуя ее и обнимая. Поиграв "в дождик", который "льет" свои поцелуи на все без разбору, Митя все же перекатился на спину, увлекая зацелованную малышку за собой. Подложил свободную руку под голову, второй крепко обнимая Мириам, и начал рассказывать. - Как ты думаешь, чего больше всего должен не любить и опасаться "Дима"? Правильно, своего главного врага - огня. Это было почти 8 лет назад. Я тогда только приехал сюда. Конечно, был намного старше тебя, но в свои 19 лет не особенно умнее. А уж в том, что касается знания персидских обычаев и традиций - вообще вровень с новорожденным ребенком. В тот день я в первый раз вышел в город один, без сопровождения. Решил погулять, своими глазами посмотреть, к чему следует привыкать на всю оставшуюся жизнь. Да, малышка, я вполне допускаю, что никогда не вернусь в Россию. А вот почему, я как-нибудь потом расскажу. Это скучно и даже где-то грустно - в общем, неинтересно, - чтобы окончательно оттеснить не вовремя выглянувшие с задворок сознания мысли, Арсеньев снова поцеловал пытавшуюся что-то сказать или возразить Мириам. - Я пошел на свою первую прогулку. Был солнечный день, жаркий, вокруг меня было полно незнакомых или еще непривычных запахов, и я их вдыхал, стараясь запомнить, пока не почувствовал что-то, уж очень знакомое. Запах дыма, и не от забытого на вертеле мяса, а от горевшей или тлевшей ткани. Отправившись туда, где, мне казалось, находится его источник, я завернул за угол - оказалось горит дом. У входной двери прямо на земле сидела древняя старуха и причитала, раскачиваясь из стороны в сторону, что-то, вроде "беда-беда, что же делать?!" Ну тут я уж догадался, что надо делать. Ведь, ко всему, из дома еще доносились женские крики. Поэтому, не думая больше ни минуты, я рванул внутрь, снес резную перегородку в женскую половину дома и даже не обернулся, когда старуха запричитала: "Тебе туда нельзя! Нельзя!" Решил, что бабка переживает за мое здоровье и окрыленный собственный героизмом, прорвался через горящий коридор в комнаты, где в окружении вспыхивающих, как свечи, тканей и деревянных сундуков, находились две женщины. Я подхватил одну, которая была без сознания, вытащил на улицу, посадил на землю рядом со старухой и вернулся за второй. В тот момент я не заметил приближающуюся к дому группу людей, зато сумел хорошо ее рассмотреть, когда вынес наружу вторую женщину. Спасая еще первую, я не придал значения испуганно выпученным при моем появлении глазам этой особы, но внезапный захват, в котором я оказался, стоило мне выпустить из рук вторую погорелицу, научил меня, что нужно быть впредь внимательным к подобным деталям. Оказалось, что отсутствовавший в момент моего появления муж этих двух молодых женщин, просто отправился тогда за подмогой в тушении пожара. В результате, помогли соседи ему еще и в другом - сопроводить меня во дворец шаха, - вспомнив об этом, Митя улыбнулся. - Ну и дурак же я был! Муж хотел судить меня исламским судом и привести приговор в исполнение прямо здесь же, на площади перед домом, но, видимо, мой европейский костюм, а может, резонное замечание одного из его знакомых, что поступи он подобным образом с иностранцем, могут возникнуть проблемы, переубедили его отложить решение моей судьбы до встречи с шахом. Шах в тот момент был занят или отсутствовал во дворце, я уже не помню, и нас проводили к принцу Мохаммаду. Ему-то и объяснили, что необходимо наказать неверного, посягнувшего на святость и неприкосновенность гарема правоверного мусульманина, при этом не только увидевшего его жен без хиджаба и полураздетыми, но и обнимавшего их насильно. Принц выслушал, нахмурил брови, угрожающе на меня посмотрел, а потом на французском языке спросил, кто я, откуда, и как дошел до такой жизни. Это было вообще очень кстати, потому что речь того разгневанного мужа сам я понимал с пятого на десятое, персидский язык знал тогда отвратительно... Разумеется, рассказал я тогда Мохаммад-мирзе все, как видел собственными глазами. После чего принц велел погорельцу отправляться домой к женам, не слушая больше его жалоб, а мне приказал остаться. Для дальнейших разбирательств. Вместо которых, впрочем, едва истец удалился, послал меня переодеваться и отмываться от копоти. А потом долго со мной говорил, терпеливо объясняя местные нравы и обычаи, взяв с меня клятву больше в чужие дома без разрешения не вламываться... Ну, а дальше наш разговор как-то переместился на другие темы и... с тех самых пор и поныне Мохаммад Ага находит какое-то удовольствие в разговорах со мной, и я горжусь, что он представляет меня своим другом, - закончил свой рассказ Митя на этой несколько хвастливой ноте. Однако вопросительное выражение лица малышки подсказало, что что-то он все же упустил. - Ах, да! Ты же спрашивала про этот шрам. Всего лишь след от горящей балки, что упала на меня с потолка. От более сильного ожога меня спас мундир. Ткань только тлела, но не загорелась. Вот такой я у тебя везучий дурак, - улыбкой закончил Арсеньев свое долгое повествование.
Мириам: Чувство, взаимное, разделенное и поэтому приносящее обоюдное счастье, захватило их обоих настолько сильно, что окружающий мир, от которого Арсеньев пытался огородить свою малышку, возводя "стену" вокруг их любви, казался теперь не нужен и самой девушке. Ее миром был он, господин, которого Мириам, сперва робко, стесняясь, а потом уже все более привычно теперь звала Димой. Мириам не была уверена, что он любит ее столь же сильно, как и она сама, не знала девушка также , любил ли он вообще кого-то прежде - подобные вопросы ими не обсуждались. Но она была уверена в одном: с недавних пор между ними существуют миллионы невидимых миру, но невероятных по своей прочности, нитей, которые связали их, которые тянут их друг к другу ежедневно, ежеминутно, всегда... Их дни, проводимые порознь, были лишь томительной паузой, ожиданием жизни, а их истинной жизнью теперь только и были ночи, проводимые вдвоем, наедине. И это взаимное помешательство юной девушки, чья красота распускалась от любви, точно настоящий цветок от теплого летнего ливня, а также взрослого мужчины, для которого стало откровением и потрясением, что в облике почти ребенка может жить душа зрелой женщины, никак не ослабевало, вопреки всем законам развития любовных историй, достигших своего пика. Согласно все тем же законам развития любовных историй, спустя некоторое время, Мириам почувствовала в себе некоторые признаки, возбудившие в ее душе счастливые подозрения и надежды, которыми она однажды утром и поделилась с достопочтенной Джамилей, когда та очередной раз посетовала на несколько изможденный и бледный вид Мириам, а также на ее плохой аппетит. Служанка, которой напрямую никто не объявил о новом этапе в отношениях Арсениев Ага и его наложницы, тем не менее, была женщиной пожилой и мудрой, поэтому, разумеется, обо всем давно догадывалась. Так что сбивчивый и смущенный рассказ Мириам не поверг ее в изумление, а скорее заставил заволноваться, уж слишком малышка юна и хрупка, чтобы стать матерью прямо теперь. Джамилю и саму отдали замуж в тринадцать, но была она тогда и крупнее и как-то взрослее той, что сидела сейчас напротив нее, и вслух мечтала о том, что вскоре подарит господину сына..."а может, дочь, но он же не будет любить ее меньше, ведь, правда, Джамиля?!" - Конечно, Мириам, не будет! - убежденно кивала та, украдкой окидывая тревожным взглядом хрупкую фигурку светящейся от счастья девушки. - Он будет любить всех твоих детей, потому что любит тебя, милая. - Он никогда не говорил, что любит, Джамиля! - вздохнула Мириам и сияние ее черных глаз немного приглушилось - Я чувствую и знаю это, но он никогда не говорит о своей любви...Почему так, скажи? - Ах, глупенькая! - женщина не смогла сдержаться и прижала к себе девушку, для которой последнее время стала почти матерью. - Разве значат что-то слова, слетающие с губ, когда ушам слышно то, что говорит сердце?
Дмитрий Арсеньев: У Мити с Мириам потянулись счастливые деньки. На следующий день Арсеньев все-таки пошел на службу, хоть и опоздал немного. Да и впредь регулярно появлялся в посольстве. Его там все чаще хвалили: у атташе Арсеньева появилась удивительная способность очень быстро принимать важные решения, особенно, если время перевалило за полдень. Эту мгновенную реакцию называли профессионализмом или даже даром, но Митя был более реалистичен в своем видении ситуации: лишнее время, проведенное в посольстве, с некоторых пор категорически не входило в его планы. Хотелось скорее бежать домой, чтобы снова подхватить на руки бежавшую обнять его Мириам. Прижать ее к себе и не отпускать до самого утра. Может быть, в первый раз малышка и напугалась, когда Митя ни с того ни с сего прервал интереснейший урок русского языка, посвященный любви и влюбленности, поднял ее на руки и понес в ее комнату со словами: "Пора тебя укладывать спать". Кажется, Мириам подумала, что Дима выдохся и оставит ее в ту ночь одну, но Арсеньев быстро сумел ее в этом разуверить. Так и повелось: ночевать он приходил к Мириам, но каждый раз настойчиво выяснял, не надоел ли ей еще. А после одного небольшого спора выяснил, что Мириам не против его компании даже, если ее сильно утомили... Хотя еще не было ни разу, чтобы он не принес своих извинений утром за тихую и безмятежную ночь. Вообще, Митька порой сам себя не мог понять. Его настойчивое желание не расставаться и беспрестанно нежить в своих объятиях малышку выходило за рамки рационального. Даже та небольшая прогулка по городу в открытом экипаже, когда Митя повез Мириам в гости к своему коллеге, чья жена устроила целый оазис из небольшого садика возле своего дома, и Арсеньев решил показать эту красоту Мириам. Он же весь извелся, вынужденный постоянно напоминать себе, что неприлично прикасаться к своей закутанной в десять покрывал наложнице на людях! С тех пор они ездили только в закрытой карете. Мириам смотрела в окно, отодвигая плотную занавеску, и при этом сидела на коленях у довольного Арсеньева, свободного в движениях своих рук. А после другого случая она не могла больше без румянца садиться за обеденный стол, прочность которого они с Митей накануне так усердно проверяли. Курьезов было много, но главное - это было их чувство, взаимное и глубокое. Арсеньев потихоньку уже считал время, да прикидывал в какой же вере проводить обряд венчания. Мириам была для него именно той женщиной, с которой хотелось провести всю жизнь. *** В один из вечеров Митя возвращался из дворца принца, немного одурманенный кальяном и некоторым, на его вкус, переизбытком благовоний и курений. Мохаммад, как и всегда, сегодня расспрашивал его про Хуррем, но получил на свои вопросы еще более краткие ответы, чем обычно. Арсеньеву ни с кем не хотелось делиться своим счастьем, как будто даже рассказ о нем мог как-то уменьшить их общую радость. Как обычно, малышка встретила его крепкими объятиями. Митя хотел кончиками пальцев приподнять ее подбородок для поцелуя, но рассмотрел вдруг бледное, посеревшее лицо девочки и как-то странно сжатые губы. Забеспокоившись, он немедленно спросил: - Милая, что с тобой? Тебе нехорошо?
Мириам: По совету Джамили, Мириам не спешила сообщать своему Диме весть о его грядущем отцовстве. Та сказала, что не следует спешить, надо подождать и убедиться окончательно, потому что бывают всякие случаи, да и вообще... Под этим "вообще" мудрая женщина имела в виду даже не то, как к новости о том, что его наложница беременна, отнесется Арсениев Ага. Прожив на свете достаточно, Джамиля многое успела услыхать и повидать. Слышала она и рассказы брата о том, как - дело-то житейское! - мужчины-иностранцы приживают со своими наложницами, обладание коими было также нередким явлением, детишек. Которых, разумеется, оставляют в Тейране, когда уезжают в свои родные края. И женщины эти превращаются в настоящих парий, презираемых всеми, а дети их по положению - хуже рабов. Такой судьбы для милой малышки Мириам Джамиля очень боялась. Но не потому, что сомневалась в порядочности Арсениев Ага. Он лично - нет, никогда бы так не поступил, но...слишком зависимо его положение от воли русского шаха, которому может не понравиться, что тот, кого он послал в Персию, нашел себе там жену. Джамиля в жизни не слыхала выражение "конфликт интересов", а, услышав, не поняла бы его смысла, но именно об этом она и думала, когда советовала своей юной госпоже не торопиться с новостью для Ага. И Мириам следовала ее советам. Однако по-другой причине. Девушке были неведомы сомнения Джамили, но ей хватало и своих. Возможно, странно, но она просто не могла найти подходящего момента, чтобы сказать Диме, что ждет ребенка. Они проводили вместе уйму времени, но... Все было не то. А, как именно сделать так, чтобы было "то", Мириам пока не придумала. Впрочем, все, как обычно решил случай. В тот день ее любимый задержался на службе, пришел позже, чем она его ждала. В последнее время господин всегда стремился оказаться дома раньше, а, если не мог, то находил способы предупредить девушку, зная, как она волнуется после той истории с нападением безумного фанатика. Но сегодня отчего-то не предупредил. Мириам весь вечер просидела у окна, ожидая. Джамиля умоляла ее прилечь отдохнуть, в ее положении вредно сидеть вот так, поджав ноги под себя, говорила она, но Мириам не обращала внимания. Не хотела она и есть, чем совсем уж расстраивала Джамилю. Когда село за горизонт солнце, женщина, которая обычно, в это время уходила домой, не хотела даже оставлять ее одну, но упрямица настояла, что все с ней будет хорошо и почти выпроводила ее восвояси. Наконец, среди тишины, нарушаемой трещанием цикад, раздались знакомые шаги. Дима вернулся! Мириам, как обычно, бросилась со всех ног к нему навстречу, прыгнула на шею с объятиями и, вдруг...едва не потеряла сознание. Волны дурноты накатывали одна за одной, бедняжка не знала, что делать и как объяснить растерянному и испуганному Арсеньеву происходящее. Она легко переносила беременность, только небольшая тошнота по утрам и отсутствие аппетита, но добрая Джамиля почти избавила ее и от этого, давая целебные отвары трав, и вот теперь, так глупо и неловко... Зеленоватая бледность на лице девушки постепенно сменялась румянцем стыда. Хороша пери! Едва не опозорилась на глазах у мужчины! Немного отдышавшись, она помотала головой в ответ на его вопрос, все еще боясь открыть рот, и уткнулась в шею Арсеньева, обвивая его плечи руками, прижимаясь к нему. Ну, что же? Видимо, так и суждено ему узнать. Мактуб.* - Со мной все хорошо, то есть...с нами, - прошептала она тихо куда-то в уже распахнутый ворот его сорочки - еще на подходах к дому Дима обычно стягивал с себя совершенно не подходящий к местному климату, душный и "душащий", по его собственному признанию, европейский галстук. И, предвосхищая закономерный вопрос о том, с кем это - "с нами", робко подняла на него глаза и проговорила. - Ты скоро станешь отцом, любимый! ____________________________ * ""Мактуб" означает "Это написано". Арабы переживают, что "Это написано" не совсем правильный перевод, потому что хотя действительно все уже написано, Бог сострадает, и пишет это просто для того, чтобы помочь нам." Паоло Коэльо.
Дмитрий Арсеньев: - Отцом? - глаза Мити расширились от удивления, но уже через секунду в них загорелись огни радости, губы растянулись в улыбке, а малышка была бережно и осторожно подхвачена на руки. Он немедленно прижался ртом к ее губам и запечатлел на них наполненный счастьем поцелуй. Арсеньев прошел вместе с ней в комнату, которая снова вполне могла считаться его, то есть их общей. Расставаться на ночь не хотелось им обоим, и так сложилось, что диван в кабинете снова перестал быть спальным местом. Опускаясь в море подушек, набросанных на большом ложе в спальне, Митя усадил Мириам к себе на колени, обнял за плечи, а ладонь второй руки прижал к ее животу, как будто уже намеревался почувствовать биение новой жизни внутри своей любимой. Однако замершая ненадолго тревога о Мириам снова напомнила о себе. Митя перевел взгляд с все еще тонкой талии малышки на ее лицо и больше почувствовал, чем увидел, что она несколько напряжена. Задумавшись о причинах, этого, Арсеньев, наконец, сообразил, в чем дело. Это все сладкий тягучий запах благовоний, который не выветрился до конца из его одежды даже после прогулки до дома. - Прости, любимая. Я так обрадовался новости, что совсем не подумал об этом. Сейчас, погоди немного, я переоденусь. Поскольку Митя регулярно стал ночевать в комнате Мириам, в конце концов туда и был перенесен сундук с его одеждой, чтобы не вынуждать мужчину голышом по утрам возвращаться в свой кабинет. Так что, сняв Мириам со своих колен, и усадив ее на подушки, Арсеньев быстро разоблачился, а потом снова оделся, но уже в удобные восточные одежды, которые носил обычно дома, а потом вернулся к своей малышке. И только прилег, как почувствовал, что снова хочет поцеловать ее. А поскольку Мириам уже изрядно избаловала его в отношении немедленного исполнения любого из его желаний, Митя не стал медлить и с исполнением нынешнего. Поэтому девушка снова оказалась в бережном кольце рук Арсеньева, устроив свою голову на его плече. Кроме того, Митька снова не преминул, пока малышка увлечена его поцелуем, стянуть ткань, покрывавшую ее голову и распустить волосы, чтобы снова наслаждаться ощущением ее локонов в своих руках. - Я так счастлив, любимая, - прошептал он, с обожанием глядя на свою маленькую драгоценную фею. - Это лучшая новость, которую я мог услышать, - затем помялся немного, но все же спросил. - А сама ты... тоже рада этому? И за этот вопрос был удостоен внимательного и какого-то даже строгого взгляда Мириам, не требующего словесного подтверждения. Арсеньев облегченно выдохнул, еще шире улыбнулся: - Я так доволен, милая! Так рад, что не могу выразить словами! - после чего все же нашел более красноречивый способ выразить свое удовлетворение полученной новостью. Но восторженные эмоции отступили, а разум напомнил, что данное событие не только невероятно радостное, но и ответственное, и Арсеньеву надлежит об очень многом позаботиться. - Ты говоришь, что хорошо себя чувствуешь? Но, скажи, как долго я уже обнимаю вас с малышом двоих? И не пора ли еще пригласить доктора, на всякий случай, чтобы осмотрел и посоветовал что-либо?
Мириам: Если Мириам и чувствовала некоторую робость, когда произносила вслух заветные слова, не в силах преодолеть свои сомнения и предугадать реакцию на них самого господина, что бы не говорила по этому поводу Джамиля, то, когда это произошло, ей стало казаться, что теперь перед ней возникло новое препятствие, которого она никак не ожидала встретить: робость самого Димы. Узнав о положении Мириам, он настолько проникся им, что немедленно стал обращаться с ней так, точно та не человек из плоти и крови, а тончайшая фарфоровая статуэтка, к которой и прикасаться-то страшно, из-за большой вероятности разбить. Что совершенно не устраивало Мириам, уже привыкшую к присутствию в ее жизни мужчины, любимого, любящего и...да, вожделеющего от нее не только задушевных бесед. Теперь же в глазах ее возлюбленного вместе с радостью и, вполне объяснимой внезапностью произошедшего, растерянностью, за которые Мириам любила его еще больше, если можно было больше любить, читалось благоговение и уже совсем, с ее точки зрения, малообъяснимая боязнь навредить ей или ребенку внутри нее, который пока был настолько мал, что даже сама Мириам не всегда верила в его присутствие там. Поэтому, чтобы до поры до времени "на корню пресечь" подобные попытки превращения себя из живой и желанной женщины в объект поклонения, она предприняла довольно дерзкий маневр - словно грациозная змейка, извернулась, высвободившись из объятий господина, одновременно легко толкнув его, чтобы Дима оказался лежащим навзничь, а сама забралась верхом на его бедра, склонилась к нему, щекоча лицо длинными шелковистыми прядями, страстно поцеловала в губы, с удовольствием отмечая его мгновенную реакцию, и прошептала, гипнотизируя агатовыми своими очами: - Никто мне не нужен, любимый, никто, кроме тебя! - после чего вновь стала целовать его, теряющего голову и всякую глупую осторожность, наслаждаясь своей закономерной властью над тем, кто для всего мира был ее господином и повелителем...
Дмитрий Арсеньев: Митя с радостным предвкушением готовился стать отцом. Если раньше он чувствовал себя счастливым влюбленным человеком, то теперь гордился своим зарождающимся важным и ответственным семейным статусом. "Отец семейства" - это важная веха в жизни каждого мужчины, и Арсеньев искренне пытался все делать правильно. На службе теперь он категорически отказывался задерживаться, если не мог предупредить свою малышку. Стал реже пропадать по вечерам во дворце принца, предпочитая посещать его в дневное время. Впервые за все время пребывания в Тейране потребовал список предоставляемых ему выходных дней, и исправно проводил их с Мириам. Они часто гуляли, и не по рынку или людным улицам, а уезжали к городским стенам, или же в гости к жене посла. Ее любовно взращенный оазис стал их любимейшим парком. Митя читал, что беременные женщины становятся капризными. Малышка явно была исключением из этих правил, или просто по-другому воспитана, но он все равно вытягивал из нее каждое желание и бежал выполнять. А еще, у Арсеньева был секрет. И не только от сослуживцев и принца, но даже от Мириам. Он отыскал имама, славящегося своей деликатностью в решении разных интимных вопросов и, главное, дальнейшим умением сохранять эти решения в тайне. И раз в неделю, а то и чаще он встречался с ним ненадолго для конфиденциальных бесед. Митя готовился принять ислам. Конечно, было бы проще попросить малышку перейти в православие и обвенчаться с помощью посольского священника, но сколько раз Митя пытался заговорить с ней о переходе в другую веру, столько раз оказывался трусом. Как просить такое от женщины, да еще любимой, да еще ждущей от него ребенка? Отречься от веры отцов и принять другого бога. Да и зачем ей было это делать? Арсеньев совсем не собирался в Россию, его там, может, и ждали, но возвращаться было особенно некуда. А здесь, в Тейране, он нашел свой дом. Да и самой малышке привыкать к России будет очень сложно, совсем другие обычаи, порядки. Стоит ли пугать такой перспективой девочку? И кто его пустит в Петербург с тринадцатилетней женой? Нет, именно он - тот, кто из них двоих должен переменить веру. Его взгляды на жизнь позволяли это: все равно же Бог един, как его не назови: Иисусом или Аллахом. А намазы, Рамадан... Это просто обряды, и Мите не будет сложно к ним привыкнуть. Он уже достаточно знал о жизни мусульманина. Вопросы вызывала только реакция на этот его поступок со стороны начальства. Как посол отреагирует на подчиненного-магометанина? Ну, с одной стороны, так Мите будет даже легче закрепиться при принце Мохаммаде. Но не сочтут ли этот шаг необдуманным или даже предательским - с другой? И все же Арсеньев надеялся, что справится. Еще одним его страхом было, что сама Мириам не захочет выходить за него замуж. Прижить с наложницей ребенка - рядовое событие по меркам Востока, и никто не станет косо смотреть на Мириам в таком случае. Да и некому это делать. Джамиля, по-видимому, полностью на стороне девушки и полюбила ее, как родную дочь. А больше она ни с кем и не общается... Но все же Митя надеялся, что малышка оценит его шаг - переход в ислам - и не станет мучить его отказом. Потому что, как никогда прежде, желал сейчас определенности. Ему действительно искренне хотелось назвать Мириам своей законной женой, чтобы ни у кого больше никогда не возникло вопросов, как сильно она ему дорога. Эта девочка была уже у него в крови, и в те ночи, когда они, казалось, растворяются друг в друге, их единение становилось еще более сильным, и каждый раз не верилось, что можно любить сильнее. А у них каждый раз получалось, и их любовь все росла и росла, подобно тому комочку новой жизни, который развивался внутри Мириам.
Мириам: На самом деле, с тех пор, как Мириам открылась господину, жизнь в его доме для нее изменилась незначительно. Но дело было не в том, что Дима остался безучастен к тому, что она ждет его ребенка, а в том, что сделать больше для Мириам, по ее собственному ощущению, он уже и не мог. Невозможно это было - сделать больше! Теперь она редко вспоминала свою жизнь в гареме принца, но, если такие воспоминания приходили к ней, то каждый раз девушка мысленно возносила молитвы Пророку за то, что однажды он направил на нее взор двух людей. Главного евнуха гарема, который выбрал ее из сотни других наложниц и, разумеется, самого Арсеньева, который выбрал ее для себя. Однажды Дима со смехом рассказал ей, что очень смутился предложением принца Мухаммада подарить ему женщину, но еще больше был потрясен, когда увидел тех, из кого надо было выбирать. "Ты просто показалась мне взрослее других," - усмехнулся он, нежно целуя ее в нос и, возможно, слегка подначивая Мириам. Однако девушке, сидящей объятиях Арсеньева на его коленях, обычное их расположение, когда бывали вместе, такая шутка забавной не показалась. Ведь, Дима только что произнес вслух самый большой страх Мириам - что было бы, если бы тогда господин выбрал не её? Поэтому она даже позволила себе на него немного обидеться, впрочем, достаточно для того, чтобы встревоженный повелитель остаток вечера выяснял у своей наложницы, что сделал не так и извинялся за все возможные прегрешения, истинные и мнимые. Разумеется, прощение было получено, после чего последовало сладкое примирение, а вскоре это недоразумение, которое, единственное, можно было бы списать на каприз беременной, благополучно забылось. В остальном же главной проблемой для Мириам было придумать желание, которое Дима мог бы для нее исполнить, чего он постоянно у нее добивался. Но это была трудная задача, потому что она была убеждена в своем совершенном счастье и совершенно же ничего не хотела. Даже каких-то особых прихотей в еде не испытывала. Хотя, этими ее желаниями ведала уже скорее Джамиля, также старающаяся изо всех сил доставить ей удовольствие. Впрочем, одно желание Мириам все же удалось придумать. Ей очень нравились дивной красоты розы в садике, что устроила у себя на заднем дворе жена русского посла, к которой они вместе с Димой теперь частенько ездили вместе в гости. Вернее, сам он, конечно, проводил время с самим послом, а вот Мириам общалась с Дария-ханум, Дарьей Алексеевной, его женой. Прожив в Персии с супругом много лет, женщина, вероятно, догадывалась об отношениях атташе Арсеньева и его воспитанницы, каковой "официально" считалась Мириам, ибо у православного христианина никакой наложницы или рабыни быть не может, только крепостные, так ведь то не рабы...Догадывалась, но держала догадки при себе, имея достаточно такта и добродушия, чтобы не вмешиваться не в свои дела и не смущать юную персиянку, которую душевно по-русски привечала у себя в доме. За что Мириам, да и сам Арсеньев были очень ей признательны... Так вот, однажды, девушка робко попросила Дарию-ханум рассказать ей, как же вырастить у себя такие красивые цветы, на что та немедленно пообещала помочь ей устроить у себя точно такой-же розарий, "если господин Арсеньев не будет возражать, конечно". Всего один умоляющий взгляд в сторону господина Арсеньева со стороны Мириам, и вскоре во дворе их домика также появились несколько розовых кустов, которые доставил и как-то умудрился приживить прямо цветущими, искусный посольский садовник. Девушка была в восторге, а Дима доволен тем, что удалось ее порадовать. С этого времени она много времени проводила в своем цветнике, ухаживая за розами собственноручно, не чураясь этого труда и не боясь, что нежные руки будут исколоты шипами. А также, не взирая на тревоги Джамили, которую весьма беспокоило, что девушка много времени проводит на солнце, которое даже теперь, поздней осенью, светило горячо и ярко. Обычно, ухаживая за своими розами, девушка что-то напевала мелодичным голоском, поэтому, даже, если не видела ее перед глазами, Джамиля слышала ее присутствие, поэтому не волновалась и занималась своими делами по дому. Но в этот раз песен не было, а на оклик малышка не ответила. Джамиля позвала еще раз, а потом отложила в сторону нож, которым нарезала куски говядины для мак-любе*, что собиралась приготовить на ужин, и отправилась во двор на поиски Мириам, отчего-то вдруг заволновавшись. Там, во дворике, среди цветущих роз, она и нашла бледную, точно мел, девушку, лежавшую прямо на земле, скорчившись от боли. Разглядев на ее одеянии кровавые пятна, Джамиля все поняла, всплеснула руками и, со слезами и причитаниями, подхватив легкую, точно пушинка, Мириам, унесла ее в дом. - Как же это?! Да за что же это?! - причитала пожилая женщина, над молчаливой Мириам, из которой, вместе с потерянным малышом, точно и ее собственная жизнь ушла, уложив ту на низкий диван в ее комнате, помогая ей, чем могла. - Как Пророк мог допустить такое горе? ...Джамиля металась по дому, соображая, что же делать дальше? Сообщить Арсениев Ага? Бежать за доктором? Но, как бросить малышку одну? А Мириам все молчала, на ее мгновенно как-то истаявшем личике остались одни только черные глаза, в которых плескалась такая бездна боли, не телесной, а душевной, что Джамиля боялась в них смотреть. Но вот послышался скрип открываемой калитки. Как всегда последнее время, Ага возвращался домой довольно рано. Его быстрые шаги приближались к дому, он окликнул Мириам, из-за чего на ее до того безучастном к происходящему вокруг лице возникло выражение отчаяния, девушка отвернулась к стене и всхлипнула. Понимая, что просто невозможно, чтобы Арсениев Ага вошел сюда прямо сейчас, Джамиля метнулась навстречу и преградила ему, крайне удивленному и ничего не понимающему, путь в комнату Мириам. - Вам нельзя туда, Ага! - воскликнула она. - Умоляю, не входите! ____________________________ *персидская разновидность плова
Дмитрий Арсеньев: - Нельзя?! Почему? - вот уж не ожидал Арсеньев, что в этот день его встретят дома так. Он успел прикинуть, что Джамиля не пускает его именно в комнату малышки, а что там может быть такого, чему он, хозяин дома, может помешать? Неужели приехали какие-то родственники Мириам и хотят забрать его малышку у неверного? Да хоть сам Пророк мог явиться! Ему нет никакого дела до того, по каким причинам кто-то тревожит его девочку. Все проблемы в этом доме решает он и только он. Митя решительно отодвинул Джамилю в сторону, и уже открывал дверь в комнату Мириам, когда почувствовал буквально звенящую там тишину. Решительно шагнув в комнату, Арсеньев так и замер на пороге, испуганный открывшимся ему зрелищем. На их диване, свернувшись клубком, лежала Мириам, а на постели вокруг нее медленно, но уверенно расплывалось кровавое пятно. Не трудно было сообразить, что кровь эта была ее собственной. Остановившееся время резко понеслось вперед, и Арсеньев сам не заметил, как оказался рядом с малышкой, обнимая ее за плечи и заглядывая в глаза. Они были открыты. Но от этого еще страшнее казалось их безучастное выражение и какая-то черная пустота. - Милая моя, любимая... - чувствуя, как его охватывает паника, на русском прошептал Арсеньев. Но тут, наконец-то, пробудился разум, который дал внутреннего пинка застывшему, словно изваяние, русскому атташе, поставил его на ноги и наорал про необходимость немедленно позвать доктора. Ведь, если бы тот здесь бы уже побывал, наверняка, не было бы так много крови. Его надо как-то остановить... кровотечение надо остановить... нельзя... много крови... остановить... - огненными буквами мигало в сознании Арсеньева, когда он вновь зафиксировал взгляд на фигуре Джамили. И когда это случилось, Митя впервые в своей жизни наорал на женщину: - Глупая женщина, ну что вы стоите здесь до сих пор?! Немедленно несите полотенца и пробуйте остановить кровь! Немедленно! - Джамиля скрылась где-то в глубине дома, а сам Арсеньев уже выбежал из него, намереваясь отправиться на поиски доктора. Если бы в эти минуты он мог что-либо замечать вокруг себя, то, наверняка, немало удивления, если не страха, смог бы узреть на лицах встречных правоверных мусульман, провожавших взглядом высокую фигуру в русском мундире, сплошь перепачканном кровью, бегущую по улице. А бежал Митька к дому, в котором жил врач, услугами которого пользовался сам принц. Мохаммад сам однажды упомянул в их разговоре, уже и не вспомнить, по какому поводу, где живет этот уважаемый всеми доктор. И Митя обязательно поблагодарил бы принца теперь за это знание, если бы мог думать о чем-то, кроме жизни и здоровья своей драгоценной Мириам. При всем этом, лишь у ворот искомого дома он, наконец, понял, что беда, случившаяся с малышкой, скорее всего связана с ее нынешним положением. На эту мысль его, как ни странно, натолкнула почти идиллическая для любой другой ситуации картина: пожилой почтенный мужчина рассказывает что-то двум мальчишкам, лет пяти-семи, наверняка, внукам. Ворвавшись в сад, игнорируя попытки слуг задержать его, Арсеньев бросился к мужчине, предположив именно в нем хозяина дома. - Доктор, идите со мной. Срочно! Ей плохо! - Митя кричал так громко, что удивленный младший мальчик даже поинтересовался у деда, почему пришедший человек говорит с ним так непочтительно. Арсеньев же, вместо извинений, упал перед врачом на колени: - Доктор, ей совсем плохо. Умоляю! Пойдемте со мной! - вполне оценив страх, плескавшийся в глазах молодого мужчины, почтеннейший без лишних расспросов послал внуков за своими медицинскими принадлежностями. А когда мальчики принесли саквояж, не стал больше мучить Митю и быстрым шагом последовал за ним, указывающим дорогу. На ходу врач пытался расспросить Арсеньева о том, что же произошло, но кроме слов "беременна, кровь, внизу кровь, все в крови, смотрит и не видит", больше ничего не разобрал. Однако припомнил, что уже как-то видел этого мужчину в свите принца Мохаммада, только тогда тот был одет в традиционные одежды, а не в европейское платье. Когда они добрались до дома Арсеньева, Митя сразу проводил врача к Мириам, и через минуту уже был выставлен из комнаты вон - "куда угодно, хоть на улицу". В то время, как Джамиля, наоборот, забегала по дому веретеном, выполняя поручения доктора. Арсеньев вышел в сад, сел на землю посреди разбитого стараниями малышки розария, сжал виски ладонями и стал ждать, поминутно поднимая взгляд на окно, относившееся как раз к той комнате, где сейчас командовал врач.
Мириам: "Как Пророк мог допустить такое горе?" - горестное восклицание Джамили донеслось до сознания Мириам, словно бы, сквозь вату, приглушенное шумом в ушах, что не прекращался у нее с тех самых пор, как девушка пришла в себя, и смогла осознать, что с ней произошло. Как именно это произошло и почему - именно с ней, Мириам предпочитала сейчас не думать, это было слишком мучительно. Но еще мучительнее - сильнее физического страдания от болей, терзающих ее тело, было ощущение пустоты внутри. Точно в крохотном существе, что так недолго находилось там, а теперь умерло, за это время успела сосредоточиться вся ее душа. И теперь душа умерла вместе с ним. Вот только проклятое тело, взбунтовавшееся против беззащитной еще новой жизни, зародившейся внутри него, умереть не захотело. А Мириам предпочла бы сейчас именно этот вариант. Потому что не представляла себе еще одного - как ей теперь показаться на глаза Диме? Что сказать ему? Как оправдаться в вине за то, что не смогла сохранить их бедного малыша? Когда он вошел - ворвался - в ее комнату и, испуганный, опустился на колени рядом с краем ее дивана, прижал девушку к себе и стал шептать что-то утешительное на своем родном, теперь уже понятном Мириам, языке, она, наконец, разрыдалась. Плакала горько и безутешно, бледный Арсеньев пытался успокоить ее, одновременно отдавая какие-то приказания Джамиле, да разве это было возможно? В конце-концов, господин встал на ноги, и молча куда-то удалился, оставив девушку заботам доброй женщины, которая и сама не могла сдержать слез, но пыталась утешить Мириам. Вернулся Дима быстро. Привел с собой пожилого мужчину с саквояжем в руках, который тотчас же принялся распоряжаться, а вот самого Ага довольно бесцеремонно выпроводил из комнаты. В другой момент Мириам это бы удивило, но теперь ей было все равно. Точно так же, как безучастно она приняла и осмотр доктора, мужчина оказался именно им, а также все манипуляции, что он производил. Наконец, когда все кончилось, а доктор Ашраф бен Ибрагим, как его звали, уже мыл руки, которые Джамиля услужливо поливала из кувшина, девушка повернула к нему лицо и спросила очень тихо: - Скажите, почтеннейший, я смогу родить ему еще детей? Доктор внимательно посмотрел на нее, точно изучая, а потом проговорил уклончиво: - Все в руках Аллаха, дитя! Разве можем мы знать его планы? - он покачал головой и коснулся своего лица раскрытыми ладонями молитвенным жестом. - Не думай над этим сейчас. Попытайся заснуть. А я пока напишу состав лекарств, которые тебе будет надо принимать для того, чтобы поправиться, - с этими словами пожилой доктор вышел из комнаты Мириам на улицу, где навстречу ему тотчас же бросился...кто? Кем этот урус был для несчастной девушки? Это он намеревался выяснить тоже. Не из любопытства, а только лишь для того, чтобы, зная все обстоятельства, суметь ей лучше помочь.
Дмитрий Арсеньев: - Ашраф Ага, с ней все будет в порядке? - заметив, как открывается дверь дома, Арсеньев подскочил с земли и в два мгновения оказался рядом с доктором. Врач как-то внимательно посмотрел на Митю, но особого беспокойства в его взгляде не было, а потому хозяин дома слегка успокоился и сумел понять, чего он хочет. Ашраф бен Ибрагим перевел взгляд с Арсеньева на скамейки с подушками под навесом, своеобразную террасу, устроенную для гостей-мужчин. Митя спохватился и предложил доктору сесть. - Если будет выполнять мои советы, она поправится... Скажите, а как мне к вам обращаться? - вежливо поинтересовался врач. - Да, простите, - смутился Митя. - Меня зовут Арсеньев, - в другой раз он бы обязательно задумался о том, чтобы переделать имя на персидский манер или хотя бы представляться как-то более удобно с точки зрения произношения для местного жителя, но сейчас это не имело никакого смысла. - Моя пациентка, Арсениев Ага, потеряла ребенка, из-за чего началось сильное кровотечение, - начал врач, но замялся, а потом внимательно взглянул в глаза Мите и спросил: - Я могу узнать, кто его отец? Мои рекомендации, преимущественно, обращены к нему. - Я отец. Мириам моя... жена, - к своему стыду, Митя допустил небольшую паузу перед тем, как выдать желаемое за действительное. Врач сомневался в правдивости выбранной формулировки, но спорить с сидящим перед ним не стал. Урус - не урус, мусульманин или православный, однако он в хороших отношениях с принцем, да и вроде как, неравнодушен к судьбе той маленькой женщины? В любом случае, Ашрафу следовало исполнить свой долг. - Что же, Арсениев Ага, тогда я должен сказать именно вам, что случилось очень серьезное событие, и ваша... женщина нуждается в довольно продолжительном лечении. Обильная кровопотеря может серьезно сказаться на процессе выздоровления, замедлив его наступление. Ей нужен покой и регулярный лекарств, рецепты которых я напишу. Вы же читаете на фарси? - Конечно, - быстро подтвердил Митя и все же задал мучивший его вопрос. - Доктор, но чем было вызвано... вот это... событие? Ашраф, видимо, понял Арсеньева на свой лад: - О, не вините женщину, она всего лишь сосуд, и не отвечает за состояние своего содержимого. Видите ли, человеческий организм довольно интересный механизм, если позволите. И он самостоятельно может заботиться и лечить сам себя, без вмешательстве извне. Вышло так, что организм Мириам-ханум посчитал этого ребенка для себя угрозой и... таким образом устранил ее. От нее здесь ничего не зависело, поверьте. Но Аллах милостив, а жена ваша достаточно молода, чтобы со временем полностью восстановиться для нового зачатия. Пока же... хотя бы на некоторое время, до ее полного выздоровления, я бы порекомендовал вам взять себе еще одну наложницу, - доктор говорил об этом со всей возможной деликатностью, но все же очень беспокоился о своих формулировках. Однако неудовольствия на лице Арсеньева он не увидел. Только прежняя тревога, написанная на нем, сменилась какой-то задумчивой погруженностью внутрь себя. Выслушав доктора, Митя встал, взял написанные им рецепты, расплатился, вежливо и благодарно распрощался с ним и скрылся в доме. Не трудно предположить, что пошел Арсеньев к своей малышке. Его сердце при этом громко стучало, а разум лихорадочно пытался докопаться до истинного смысла деликатных фраз доктора. Ну, насчет наложницы, допустим, понятно. Это значит, не подходить к Мириам, пока она не выздоровеет, с посягательствами на ее тело. Но что тот имел в виду, когда говорил, будто организм Мириам почувствовал угрозу в его ребенке? Может, что-то не так именно с ним? А, к черту! Сейчас главное - это вылечить малышку. Дальше будет видно. Придя к такому выводу, Арсеньев перестал стоять перед закрытой дверью в комнату, где все еще лежала Мириам, но уже переодетая и на чистой постели. Войдя, Митя осторожно лег рядом, будучи не слишком уверен, можно ли ей садиться, не стал ее как-то поднимать и перемещать, а просто прижался, обнял и практически свернулся вокруг, благодаря своему росту. - Маленькая моя, любимая. Все будет хорошо. Доктор пообещал, что ты выздоровеешь, и у нас снова все будет хорошо, малышка. Я позабочусь о тебе, Мириам. Ничего не бойся. Я рядом, я всегда рядом, маленькая.
полная версия страницы