Форум » Воспоминания » Время нашей жизни. Весна. «После бала» » Ответить
Время нашей жизни. Весна. «После бала»
Лерик Зиновьева: Время - весна 1821 года. Место - Петербург. Участники - Лерик Зиновьева, Степан Лихачев.
Ответов - 3
Лерик Зиновьева: Небольшой экипаж медленно катился по влажно поблескивающей грязи, толстым слоем покрывающей серые камни мостовой, периодически подпрыгивая и покачиваясь, когда колесо попадало в очередную образовавшуюся за долгую зиму выбоину. Весна в этом году выдалась довольно затяжной и прохладной, потому, несмотря на то, что на прошлой неделе уж встретили Светлую Пасху, на улице было все еще сыро, серо и прохладно, а дождь, который и теперь чертил короткие косые линии по окну дверцы, то и дело норовил обернуться если не настоящим снегом с крупными хлопьями, медленно и торжественно опадающими с небес на землю, так мелкой крупой, которая вдруг нет-нет, да и начнет сыпаться буквально непроглядной стеной из налетающих откуда-то тяжелых мрачных туч. «А в Неаполе теперь уже, конечно, апельсиновые деревья в цвету!» - подумала Лерик с грустью, в очередной раз отворачиваясь от окна, дабы не расстраиваться от неприглядной картины, которая портила и без того не слишком-то радостное настроение последнего времени. Тоска по полюбившейся, должно быть, навеки яркой и жизнерадостной Италии, населенной открытыми и добродушными людьми, которую пришлось покинуть всего месяц тому назад, становилась особенно сильной именно в такую отвратительную погоду. Не спасали ни отменно натопленные комнаты в их только начинающем оживать после многолетнего отсутствия хозяев доме на Миллионной, ни теплая накидка и соболья муфта, в которую девушка прятала постоянно зябнувшие от студеного сырого ветра руки. Ее бы воля, никуда бы она ныне и не поехала, а просидела бы весь этот день дома, укутавшись теплым одеялом, да с книжкой в руках. Но маменька, обыкновенно никогда не делавшая ничего против воли Лерик, а если что-то было совершенно необходимо, хотя и нежеланно, непременно объяснявшая, почему нужно поступить так, а не иначе, и на этот раз долго и подробно втолковывала, что нынешний год в ее жизни – особенный. Не только из-за переезда и того, что придется вновь приспосабливаться к новым условиям, но прежде всего из-за того, что это год ее светского дебюта. И что она теперь уже совсем взрослая, а значит должна относиться к своим обязанностям ответственно. Лерик не спорила. Втайне она и сама очень ждала своего первого бала, много раз представляла, как будет на нем выглядеть, в каком платье и с какой необыкновенной – взрослой – прической туда отправится: былые беды в виде коротко остриженных волос остались в далеком прошлом, и нынче головку барышни Зиновьевой вновь украшали пышные косы. А сама история с Никсой – который, к слову, уже давным-давно превратился из худенького существа на тонких лапках в огромного вальяжного зверя с замашками римского императора, вспоминалась у них дома с неизменным весельем. С тех пор прошло уже больше десяти лет. За это время Лерик успела обзавестись не только новыми косами, из длинноногой худенькой девчушки буквально за один год она вдруг превратилась в изящную девушку. Как ни странно, невысокую, хотя в институте, помнится, была почти на голову выше сверстниц. И весьма милую, хотя черты лица еще не утратили некоторой детскости и наивности. Посему любящие родственники прочили ее в красавицы, хотя сама Лерик немало смущалась, когда слышала подобные речи. Да и не слишком им верила, ибо как можно всерьез воспринимать оценку тех, кто в тебе души не чает и потому просто не может быть объективен? Все станет ясно, когда она впервые окажется на настоящем, взрослом балу. А пока… пока они с Еленой Петровной усердно «возобновляли прежние знакомства» - так мама называла короткие и скучные визиты, которые они с Лерик ежедневно делали чуть ли не со дня возвращения в Петербург, успев таким образом за месяц объехать уже практически всех, с кем раньше общались в этом городе, а также принять их после у себя. Девушка уже научилась относиться к ним, как к неизбежному злу, разве что иногда сетовала на усталость и нежелание продолжать. Но сегодня предстояла, пожалуй, выходящая из ряда вон встреча. Ведь они ехали в гости к госпоже Лихачевой. То есть, теперь Стёпкина мама, успевшая несколько лет назад вновь выйти замуж и даже обзавестись еще одним ребенком, на сей раз девочкой, носила звучную фамилию Остерман, к которой прилагался и графский титул. Тем не менее, при встрече старых приятельниц, коими госпожа Зиновьева и графиня были, почитай, с юности, ничего в их отношениях, кажется, не поменялось. Неизменно добрая и общительная, она и теперь встретила своих гостий так, будто расстались они не много лет назад, а в худшем случае на прошлой неделе. Разговор завязался сам собой, непринужденно и легко, без обычного в случаях долгого перерыва в общении затруднения и неловкости. И затянулся, сверх обычных пятнадцати минут, почти на полтора часа, в течение которых дамы с удовольствием обсуждали накопившиеся новости, а Лерик, которой Лидия Николаевна наговорила целую кучу комплиментов, просто сидела рядом, и пыталась вычленить из их разговора то, что ее интересовало больше всего – а именно то, как поживает теперь ее старинный приятель, Стёпка. Со слов его матушки, выходило, что совсем неплохо: учится Лазаревском институте восточных языков: «Ума не приложу, что за блажь пришла в его головушку, учить эти варварские наречия!» - сетовала мадам Остерман, но было видно, что досада эта скорее напускная, а на деле она гордится необычным выбором сына. - Одно плохо: жить решил от нас отдельно, едва только оперился, - вздохнула она, и на сей раз без всякого притворства. – Решил, значит, решил, мы с графом не перечили, сразу нашли ему хорошую квартиру, но вы же понимаете, материнское сердце! Если бы не маленькая Леночка, я бы совсем без него затосковала, грустно, когда дети вырастают и покидают родной дом!
Степка Лихачев: О том, что семейство Зиновьевых возвращается в Петербург, Степка узнал от старшего брата Лерик. Сам Сергей, когда его отец получил назначение в Неаполь, уже учился в Морском кадетском корпусе, поэтому остался в России под присмотром родственников. И за эти несколько лет молодые люди сдружились между собой еще крепче, чем в детстве, когда еще неизменным участником их компании была и Серёжкина младшая сестра. Потому, рассказывая о скором приезде родителей, тот не преминул припомнить Стёпке случай, который когда-то послужил причиной того, что их лихая троица прекратила существовать, окончательно лишившись своей дамской составляющей в лице Лерик. Сережка, правда, утверждал, что ту историю дома уже никто не вспоминает иначе, как со смехом. А сам виновник тогдашнего переполоха из редкостного урода, несущего свое уродство в широкие массы, превратился в импозантного котяру и любимца всей семьи, допущенного спать в хозяйские постели и питающегося настоящими деликатесами. Но сам Степка от воспоминания этого, пусть и наполовину стершегося, по-прежнему продолжал испытывать легкую неловкость. Хотя то было всего лишь случайное недоразумение, не идущее ни в какое сравнение с «шалостями», которые порой позволяла себе их нынешняя студенческая компания. Как относительно невинными – вроде пьяных прогулок по Николаевскому мосту, во время которых сбивались и скидывались затем в Неву шапки случайных попадавшихся на пути прохожих, или перевешивались вывески магазинов, так и весьма фраппирующие общество. Вроде тех, когда в костюме Адама выскакивали на открытые балконы поплясать, забирались на чужие свадьбы, пользуясь тем, что гости там обыкновенно мало знакомы друг с другом, или когда пугали подъезжающих лошадей, неожиданно вскакивая и осаждая их за узду назад. Загулы те обычно заканчивались в трактирах Загибенного переулка в компании местных развеселых девиц, среди которых у большинства студентов имелись свои постоянные пассии. Степка и там был не на последних ролях, хотя сердце его вот уже пять лет принадлежало единственной и весьма требовательной красавице. К ней-то в гости он нынче и направлялся, неся в кармане в качестве любовного подношения сахарный леденец в форме рыбки, хотя мама, конечно, ругалась, утверждая, что от леденцов у Леночки портятся зубы. Но не сильно, а то и сама начинала хохотать, когда Степка, приходя домой с очередной конфетой, прежде чем вручить ее сестренке, начинал со строгим видом требовать отчета: - Открывай-ка рот, маленькая бестия! Дай-ка взгляну, сколько зубов испортилось у тебя на этот раз? – и девочка, забавно разевая рот, уверенно картавила в ответ, что ни одного, все хорошие. Но сегодня ситуация коренным образом изменилась. - Как же ни одного, - с улыбкой возразил Степка, заметив, что за те несколько дней, пока он ее не видел, Ленка успела потерять один молочный зуб, на месте которого теперь зияла изрядная щербина. – Конечно, испортились! Да так, что один, гляжу, даже выпал! - У меня уже новый растет, лучше прежнего. Смотри! – не желая лишиться привычного лакомства, Леночка опять раскрыла рот, тыкая в прореху указательным пальчиком. Но в коридоре, через который они шли, направляясь в гостиную, где матушка, как сказал дворецкий, открывший Степке дверь, сейчас принимает гостей, было довольно темно. - Нет, здесь ничего не видно, пошли быстрее! – с этими словами маленькая сестричка потащила Степку за руку, вцепившись в нее со всей решительностью, на которую только была способна. Так, вдвоем, они и ворвались в гостиную, прямо посреди неторопливой и размеренной беседы между графиней Остерман и двумя ее гостьями. Первую из них, госпожу Зиновьеву, Степан узнал мгновенно, она если и изменилась, то совсем чуть-чуть. А еще, впервые взглянув на нее будто бы под другим углом, он вдруг заметил, что Елена Петровна, оказывается, очень привлекательная женщина. Но вот Лерик в невысокой стройной девушке, сидящей рядом с нею, угадать оказалось сложнее. Конечно же, это была она, Степка ни капли в этом не сомневался, и в то же время это была совсем другая Лерик. Немного опешив от такой метаморфозы, он в упор разглядывал подругу детства, пытаясь привыкнуть к ее новому облику, до тех пор, пока Лена, устав ожидать внимания, вновь не дернула его нетерпеливо за руку, желая, наконец, продемонстрировать подросший новый зубик. - Теперь я тебе верю, – рассеянно бросил Степка в ответ, даже не взглянув на нее. После чего, извлек, наконец, из кармана конфету и вручил ее сестре. Промаявшись еще минуту, не зная, куда себя деть и что сказать этой новой Лерик, равно как и ее маме, которая тепло его поприветствовала и сказала, что Стёпка очень повзрослел и выглядит теперь совсем взрослым мужчиной, он плюхнулся в одно из глубоких английских кресел. А Леночка тут же привычно взгромоздилась к нему на колени и принялась с сосредоточенным видом расправляться со своим леденцом.
Лерик Зиновьева: Нельзя сказать, что за все прошедшие годы Лерик совсем ничего не слышала о судьбе Степы Лихачева. Серёжа, оставшийся в Петербурге, иногда упоминал о нем в письмах, рассказывая о своей жизни в Петербурге. Но то были в основном истории о всевозможных приключениях студентов – из тех, разумеется, о которых прилично поведать младшей сестре. Ничего о том, что по-настоящему интересовало Лерик, Серёжа, конечно не писал. Потому она даже вообразить себе не могла, как Стёпа теперь, например, может выглядеть. Как говорит, чем увлекается и… в кого влюблен. А почему бы и нет, ведь если даже самой Лерик уже семнадцать лет, то Стёпке-то теперь целых двадцать! И в таком возрасте мужчина уже наверняка должен быть в кого-то влюблен. Только вот думать об этом Лерик почему-то было неприятно. И она, конечно, усердно прогоняла эту глупую мысль прочь, также как и ту, которая обыкновенно всегда возникала следом: а какое, собственно, ей до этого дело? Когда выяснилось, что Стёпка больше не живет вместе с матерью, Лерик испытала одновременно облегчение и разочарование. Облегчение – оттого, что не придется показаться ему на глаза именно сегодня, когда, как назло, она выглядит не самым лучшим образом. Тщательно завитые в тугие спирали рыжеватые локоны, красиво уложенные горничной перед выходом из дому, разумеется, тотчас наполовину распустились и повисли вокруг лица неряшливыми куделями, стоило лишь на пять минут оказаться на улице, окутанной родным сырым туманом. А на подбородке все еще не исчезло до конца розовое пятно от мерзкого прыщика, который, слава богу, уже сошел, но все равно расстраивал Лерик, когда она смотрела на себя в зеркало. Пусть мама и утверждает, что заметить его можно только через увеличительное стекло, да и то – если сильно всматриваться, но она-то про него помнит! И все же, узнав, что Стёпки нет дома, Лерик почему-то расстроилась и приуныла, быстро затосковав среди неторопливой беседы двух взрослых дам, в которой ей самой отводилась роль молчаливого слушателя, к которому лишь время от времени изредка обращаются, чтоб окончательно не уснул. Так она и сидела на краешке дивана, стараясь удерживать спину безукоризненно прямо, как и положено хорошо воспитанной молодой барышне, со скучающим видом наблюдая, как на подоконнике сосредоточенно бьется в стекло едва проснувшаяся от первых весенних лучей большая зеленоватая муха, невесть откуда здесь взявшаяся и смотревшаяся особенно инородно и неуместно в этой идеальной великосветской гостиной с ее роскошной обстановкой. Но тут, из-за высокой резной двустворчатой двери вдруг послышался какой-то шум и голоса, и, спустя еще миг, в комнату влетели двое: пухленькая девочка в пышном коротком платьице, наполовину открывающем ее крепкие ножки в кружевных панталончиках, и юноша… вернее, молодой мужчина, как тотчас же успела назвать его Елена Петровна, в котором сердечко Лерик, стремительно ухнув куда-то вниз, мгновенно узнало прежнего товарища по детским играм. Наверное, с минуту они просто смотрели друг на дружку. Лерик была растеряна, но и Стёпка, хотя, какой уже теперь «Стёпка», целый Степан Иванович, выглядел не менее ошарашенным. Конечно, хотелось бы думать, что онемел и остолбенел он исключительно от представшей перед ним вдруг неземной красы, но Лерик всегда относилась к своей внешности довольно трезво, поэтому была склонна думать, что дело просто в неожиданности встречи. Ведь если она еще могла как-то ее предполагать, то Стёпа вряд ли даже знал об их возвращении в Россию. Разве что Сережа ему сказал… Неловкую паузу, очевидную, впрочем, кажется, лишь для них двоих – матушки, обменявшись по второму кругу восхищенными вздохами и охами по поводу того, как быстро растут дети, теперь уж относительно сыновей, переключили свое внимание на младшую дочь графини, особу, судя по всему, решительную и уверенную в себе, первой решилась прервать Лерик. - Лидия Николаевна сказала, что ты учишься в Лазаревском институте восточных языков… Интересно, а почему именно там? Прежде ты никогда не говорил, что интересуешься Востоком? Вопрос был совершенно дурацкий. Выходило так, будто Стёпка был обязан ей обо всем рассказывать «прежде» - и вот посмел промолчать. Но ничего лучше, чтобы, наконец, просто начать говорить, Лерик придумать так и не могла. Равно как не могла также почему-то заставить себя вновь поднять глаза, и открыто посмотреть на него, хотя и очень-очень этого хотела.
полная версия страницы