Форум » Воспоминания » Семейные узы » Ответить
Семейные узы
Марк Шебалин: Время - лето 1827 года Место - Орловская губерния, имение Дубравное. Участники - Вера Трубецкая, Марк Шебалин.
Ответов - 51, стр:
1 2 3 All
Вера Трубецкая: Веру трясло, как в лихорадке – пальцы рук и колени не слушались ее, губы переставали дрожать, лишь тогда, когда княгиня их накрепко сжимала, а глаза застил багровый туман. Не лишиться чувств прямо здесь и сейчас ей помогли лишь объятия Леночки, которая своими тоненькими ручками обвила плечи сестры, крепко прижимая ее к себе, будто и на самом деле могла защитить Веру от разворачивающегося перед нею кошмара. Но вот прошло еще немного времени, и стало ясно, что все уже произошедшее было лишь его началом. Когда их с сестрой мужья от словесной перепалки перешли к откровенному рукоприкладству, княгиня Трубецкая окончательно потеряла самообладание. И, пользуясь тем, что на нее больше не смотрят, со всех ног ринулась в приоткрытую дверь. Выскочив на крыльцо, она без сил прислонилась спиной к резному столбику опоры и с удивлением взглянула на небо, которое как раз в ту минуту разрезала пополам очередная молния, затем, почти без паузы, грянул мощный раскат грома. И после него, будто дождавшись, наконец, своего выхода на сцену в этом грандиозном природном спектакле, одна за другой, на землю стали падать крупные дождевые капли, буквально в пять минут обратившись настоящим, низвергнувшимся с небес, водопадом. Сделав пару шагов с крыльца, Вера тотчас же под ним промокла. На мгновение это отрезвило ее. Но, повернувшись, было, назад, войти обратно в дом она все-таки не решилась, боясь даже представить, что там сейчас может происходить. Но и оставаться здесь дальше было невозможно. И, зная неподалеку лишь еще одно место, где можно укрыться, Вера бросилась к деревянному строению оранжереи, что испокон веку стояло в дальнем конце сада. Заботливые руки слуг еще до начала ненастья успели надежно затворить там все окна, чтобы порывы ветра не сорвали рамы и не разбили стекла, поэтому внутри оранжереи было тепло, влажно и совершенно тихо, если не считать шума отчаянно бьющихся в стекла снаружи водяных потоков. А по углам, в специальных плошках-светильниках, теплились небольшие огоньки, придавая своим слабым светом, то и дело смешивающимся со всполохами молний, всему саду вид таинственный и даже зачарованный. При других обстоятельствах – и не с Верой, конечно, в таком саду вполне бы могло происходить что-нибудь романтическое. То, о чем думалось порой в детстве, когда, забираясь сюда подальше от всех, она часами, бывало, мечтала, сидя под персиковым деревом над горячо любимой книгой восточных сказок. Где теперь эти давние грезы? Какими бурными потоками ее несчастливой жизни унесены за тридевять земель? Развязывая ленты того, что недавно было соломенной шляпкой, Вера одновременно высматривала место, где можно присесть и подумать, что делать дальше. Впрочем, решать тут было нечего. Вскоре она снова вернется в дом, где ждет ее разъяренное чудовище, самолюбию которого сегодня было нанесено несколько чересчур болезненных ударов. И продолжит, как и раньше, терпеливо сносить оскорбления и выходки. Другого пути просто нет! Но как же Вера в эти мгновения презирала его, как мучительно стыдилась, что нынешнее новое унижение произошло на глазах у сестры и ее мужа… которого княгиня теперь также почти ненавидела. Мало того, что всего за один день Марк успел досадить ей несколько раз, еще и последняя его выходка с Трубецким, которая еще непременно аукнется Вере в будущем! Нет, буквально завтра же им с Михаилом нужно будет отсюда уехать! Добиться от него отъезда следует, чего бы ей это ни стоило! А еще – как-то упросить Леночку ни в коем случае не рассказывать об увиденном сегодня никому из родных. Небо за окнами оранжереи вновь вспыхнуло белым светом. Вздрогнув от неожиданности, задумавшаяся Вера обернулась – будто почувствовав у себя за спиной чье-то присутствие. И вдруг увидела рядом его! - Что вам нужно?! – дрожь, которая едва унялась, снова прошла по ее членам. Гневно вглядываясь в темноту, чтобы различить лицо непрошеного гостя, княгиня вскочила на ноги. – Мало вам того, что уже сотворили? Чего же еще?! И кто вообще дал вам право вмешиваться! Да, мой муж – чудовище, но вы, с вашим заступничеством, с вашим «рыцарством», сделали все, чтобы жизнь с ним стала для меня еще более невыносимой! Как можно этого не понимать, глупый вы человек?! Выплеснув на заметно опешившего Шебалина первую порцию яда, Вера вдруг ощутила жуткую слабость. Потому, глубоко вздохнув, снова опустилась на скамейку, схватившись обеими руками за ворот душившего ее платья, резко рванув две верхние пуговицы. Сделав еще несколько глубоких вдохов подряд, заговорила вновь: - Господи, как бы я хотела покончить с этим мучением! Как угодно… даже приняв на себя позор развода! Но даже на это у меня нет права. Сын не сможет без меня, - четко произнесла она, обращаясь уже не к Марку Анатольевичу, а скорее к самой себе, выдавая сокровенные мысли. А после этого, убрав с лица влажные прилипшие пряди, вновь повернулась к Шебалину, который будто прирос к своему месту, и горестно усмехнулась.
Марк Шебалин: Где искать Веру Алексеевну Марк, и в самом деле, не имел не малейшего понятия. Потому вначале просто шел – буквально, куда глаза глядят, пытаясь представить себе возможный ход ее мыслей и не обращать внимания на безжалостно хлещущие по лицу и плечам дождевые струи, мгновенно промочившие до нитки легкий летний сюртук прямо насквозь – с жилетом и рубашкой. И теперь все вместе это отвратительно липло к телу, усиливая физическим неудобством общее ощущение душевного дискомфорта от всего, что только что произошло. Видит бог, он не хотел столь безобразной сцены! Но стерпеть, сделать вид, что ничего не случилось, было бы настоящим унижением, думалось Марку, пока он вышагивал по успевшей размокнуть в скользкую грязевую жижу садовой дорожке. Не забывая, впрочем, то и дело, осматриваясь, крутить по сторонам головой и периодически выкрикивать вслух имя Веры Алексеевны… Плохо, отвратительно, что стычка с Трубецким случилась прямо у нее на глазах! Да и Леночка, конечно, потрясена, увидев воочию то, о чем прежде могла только догадываться. Плохо, что после всего этого их совместное с Трубецкими пребывание в Дубравном определенно сделается невозможным. И кому-то теперь непременно придется уезжать… Собственно, Шебалин был готов уехать отсюда в Петербург хоть завтра, потому что с самого начала совершенно не рвался в эту орловскую глушь, согласившись провести лето в имении лишь для того, чтобы сделать приятное жене. Но мысль о том, что после их с Леной отъезда Вера Алексеевна останется здесь, можно сказать, наедине с тираном, не давала Марку покоя. Кроме того, в какой-то мере, пусть и совсем немного, но он тоже виноват перед нею, уговорив сегодня днем отправиться к Саблиным и тем, возможно, дав Михаилу новый повод продемонстрировать свой гнусный характер… Впрочем, даже если Дубравное покинут не Марк с Еленой, а сами Трубецкие, это вряд ли именит положение княгини в лучшую сторону. Воистину: куда не кинь – всюду клин! Размышляя в подобном духе, Шебалин, сам того не заметив, прошел почти весь сад. И остановился, чтобы сориентироваться и сообразить, куда направиться дальше, лишь возле старой оранжерей. В ней, как говорила Леночка, ее прадед по отцу, большой оригинал, охотник до всяких диковин и любитель удивлять окружающих, еще в свое время зачем-то приказал разводить всевозможные тропические растения. Должно быть, в память об эксцентричном пращуре, этот райский уголок и поныне поддерживали в идеальном порядке. Так что и сейчас, еще до наступления бури, все окна были плотно закрыты – так, чтобы внутрь не проник ни единый порыв холодного ветра и ни одна лишняя капля влаги, сверх нормы, установленной садовником, ревностно исполняющим свой долг. Хотя… Присмотревшись внимательнее во время очередной вспышки молнии, осветившей все вокруг холодным серебряным светом, Марк вдруг понял, что именно показалось ему изначально странным: входная дверь в оранжерею была немного приоткрыта! Зная, что предельно дотошный Иван Карпович вряд ли допустил бы подобную небрежность, Марк с облегчением вздохнул: вот и нашлась их беглянка! Однако врываться в оранжерею сразу же после совершенного открытия не стал – вначале просто подошел к двери и заглянул внутрь, удостоверившись, что не ошибся. Новый всполох, ненадолго рассеявший мрак, тем не менее, позволил глазу выхватить женский силуэт с горестно опущенными плечами и поникшей головой. Вера Алексеевна сидела спиной к входу, на одной из скамеек, и потому не могла увидеть, что одиночество ее нарушено. Услышать – сквозь шум дождя и рокот грозовых раскатов – тоже вряд ли. Но Марк нисколько не хотел ее напугать, это вышло случайно. И потому хотел немедленно принести извинения за беспокойство, но тут же осекся и удивленно умолк, уставившись на княгиню, вдруг набросившуюся на него с упреками – один страннее другого. Хотя мог бы, несомненно, возразить буквально по каждому из предъявленных пунктов обвинения. Что нет, ему совершенно ничего от нее не нужно. И что ни во что он не вмешивался, а заступился, главным образом, за свою жену, а не за саму Веру, которая почему-то решила, что его «рыцарство» – кстати, впервые в жизни Шебалину ставили данное свойство характера в упрек – это попытка продемонстрировать перед ней свою молодецкую удаль. А вовсе не обыкновенное чувство собственного достоинства вкупе с естественной реакцией нормального мужчины на попытку его унизить. И что он в принципе пришел сюда не за тем, чтобы выслушивать ее нападки вперемешку с оскорблениями… Но тут мадам Трубецкая вдруг умолкла и вновь рухнула на скамейку, заставив Шебалина в одно мгновение забыть обо всех контраргументах ради одной тревожной мысли, что она вот-вот потеряет сознание. Когда же Вера, наконец, снова на него посмотрела, Марк забыл и об этом… Случилось то, чего он так долго ждал и хотел. Именно здесь и сейчас он впервые увидел ее – настоящую. Без привычной и уже, кажется, почти приросшей к лицу маски холодной сдержанности: растерянную, печальную и совсем еще молодую женщину. Почти что девочку, которая однажды просто устала бороться, и потому сдалась. Которую вдруг невыносимо захотелось защитить. Не зная, что сказать в ответ и чем утешить – да и чем здесь утешишь? – Марк подошел ближе и молча опустился на колени перед Верой Алексеевной. Осторожно взяв ее за плечи, он заглянул в лицо княгини, пытаясь поймать взгляд. Не совсем отчетливо понимая, для чего ему это так необходимо. Это получилось, и княгиня вновь печально улыбнулась и кивнула – верно, в знак того, что принимает его молчаливую поддержку и весьма за нее признательна. Именно в это мгновение, неожиданно даже для себя самого, Марк ее и поцеловал.
Вера Трубецкая: Даже обладай Вера кошачьим зрением или интуицией, сейчас, пребывая в совершенно смятенном состоянии духа, она не смогла бы разглядеть эмоций, что так быстро сменялись на лице Марка Анатольевича, не почувствовала бы и перемен его настроения. Все вокруг сейчас будто было нереальным. И этот мужчина, с глазами, похожими на поблескивающую в темноте черную мокрую гальку, тоже казался пришельцем из другого мира. Поэтому Вера нисколько не удивилась, когда он оказался перед ней на коленях, хотя никогда прежде в ее жизни не случалось подобного. Когда же его руки бережно обняли ее плечи, сообщая всему телу чувство уверенности и защищенности, которые она успела ощутить еще вечером, во время их с Марком танца, Вера и вовсе подумала, что именно так все и должно было произойти. А после, когда его черные глаза вдруг приблизились к ней… Охваченная странным восторгом, Вера плотно сомкнула ресницы, невольно прислушиваясь к себе и своим ощущениям. Теплые губы мужчины вначале лишь легонько коснулись ее губ, а его дыхание скользнуло по влажной коже щеки, обдавая теплом и будто проникая под кожу, касаясь там обнаженных нервов, отчего Вера, не сдержавшись, вздрогнула. Но не отпрянула, а напротив – поддалась и, приоткрыв губы, позволила Марку стать смелее. Руки, до того смирно лежавшие на коленях, вдруг сами потянулись к нему и вскоре уже ее пальцы, едва касаясь, гладили влажные шелковые пряди его волос. Еще сильнее увлекая Веру в объятия, Шебалин встал сам и поднял ее со скамьи. Ладони его ласково заскользили по ее плечам, шее, спине, опустились к талии, затем чуть ниже… Даже через одежду княгиня ощущала жар его тела, а может, это ее собственный пыл так жег кожу? Между тем, смелые губы уже отыскали новое чувствительное место на ее шее, и тут Веру будто пронзила молния. Та самая, которая сверкнула в этот момент за окном. Резко распахнув глаза, она в каком-то потрясении уставилась на целующего ее Марка, лишь сейчас внезапно осознав весь ужас приключившегося, и стала вырываться из его объятий. Он не отпускал, не понимая, что вызвало столь резкую перемену. - Что вы себе позволяете! – Наконец, высвободившись, едва слышно прошептала Вера, прижимая к губам пальцы, и будто желая поскорее избавиться от следов этого постыдного поцелуя на припухших губах, начала их отчаянно тереть. В глазах ее по-прежнему был написан страх, хотя боялась она не Марка, а того, что до сих пор к нему чувствовала. И, не смея признаться себе, что это вовсе не неприязнь, Вера пришла в ярость. Попятившись прочь, сделав еще два шага назад, и запутавшись в своих юбках, она едва не уронила на землю кадку с цветком, - Какой же вы негодяй! Все мужчины одинаковы! Все! – громко выкрикнув это последнее слово, княгиня бросилась бегом вон из оранжереи. Даже оказавшись вновь под дождем, она нисколько не замедлилась. Не заботясь, что брызги грязи, летевшие из-под ног, заляпают подол платья и башмачки, Вера бежала прямиком к дому, не оборачиваясь. И все это время Марк шел за ней. Постоянно слыша у себя за спиной его шаги, она невольно ускорялась, словно боясь, что он ее догонит. Хотя это явно не было его целью. Наконец, из-за поворота дорожки навстречу княгине выбежал дворовый мальчишка с фонарем. Испуганно охнув при виде барыни, которая в мокром наряде, с бледным лицом и растрёпанными волосами, выглядела не лучше привидения, после он радостно закричал кому-то в темноту, что нашел Веру Алексеевну. - А я и не терялась, - буркнула она в ответ и уже сопровождаемая целой свитой прислуги, поднялась на крыльцо дома, куда тотчас же выбежала испуганная Леночка. - Вера! Верочка, что с тобой приключилось?! – голос госпожи Шебалиной звенел от волнения, когда с раскрытыми объятиями она бросилась навстречу старшей сестре, но Вера даже не поглядела в ее сторону, молча отстранилась и прошла в дом. Все так же молча и не оборачиваясь, она стала подниматься по лестнице, сопровождаемая горничной, - Вера?! Боже мой, - тихо прошептала Елена и тут же повернулась к мужу с растерянным и обиженным лицом, - Что с ней такое, Марк?.. Ох, бедненький, да ты ведь тоже весь промок! Искренне волнуясь за сестру, Елена Алексеевна, тем не менее, не могла не думать и про благополучие обожаемого супруга. К тому же, и выглядел Марк таким измученным, что сердце молодой женщины невольно сжалось от сострадания. - Пойдем скорее в комнату, тебе обязательно нужно переодеться! Тем временем, Вера Алексеевна у себя в будуаре не могла дождаться, когда горничная закончит свою работу и оставит ее одну. Хотя остаться наедине со своими мыслями оказалось еще страшнее. Вначале она, правда, еще надеялась уснуть, отгоняя от себя тревожные воспоминания минувшего дня. Но его картины одна за другой упорно возникали перед ее глазами. Ненавистный муж, ее маленький ангелочек Эжен, испуганная младшая сестра… Но чаще других княгине виделось лицо Шебалина. «Как он мог! Как посмел! Бедная Лена, бедняжка… » Впрочем, жалела она ее лишь вначале. Дальше мысли вдруг потекли в совершенно противоположном направлении, и Вера поймала себя на том, что опять вспоминает о Марке. И мало того, что вспоминает – так еще и, как наяву, снова ощущает на себе его дыхание, прикосновения, поцелуи! «Так вот, как оно, оказывается, бывает, когда... по-настоящему!» - думала она, буквально сгорая от стыда, смешанного, однако, со сладким томлением и какой-то почти звериной тоской. Нет в этом ничего настоящего! Нет – и быть не может! Произошедшее отвратительно, постыдно и случайно! Да-да, именно случайно! Наверняка он тоже сейчас раскаивается в своем поступке, а возможно и просто – позабыл, выкинул его из головы. Вот только почему же ей так больно об этом думать?! Забывшись сном лишь перед рассветом, наутро Вера обнаружила себя совершенно разбитой. Страдая от жестокой головной боли, она даже не нашла сил спуститься к завтраку, хотя и понимала, как странно это должно выглядеть со стороны.
Марк Шебалин: На сей раз, оправдываться Марку было нечем. Ошеломленный внезапностью, а главное – силой этой вспышки желания, он был смущен и растерян не меньше своей обвинительницы. И когда, оттолкнув его от себя и настежь распахнув двери, княгиня Вера бросилась прочь из оранжереи, Марк, не в силах избавиться от этого странного оглушенного состояния, тут же медленно пошел за ней, не пытаясь при этом ни сократить дистанции, ни нагнать. Ни даже просто постараться убедить не бежать от него, словно от убийцы, не разбирая под собой дороги. Впрочем, так, вдвоем по сырому после почти уже утихшего ливня саду, не сделали они и пятидесяти шагов, прежде чем навстречу из темноты вынырнул кто-то из дворовых мальчишек, громкими криками затем оповестивший всех остальных слуг, отправленных на поиски сбежавшей барыни, что Вера Алексеевна благополучно нашлась. Через мгновение ее окружила целая толпа и, подхватив под руки, тут же увела обратно в дом. Шебалин же по-прежнему шел не спеша, словно прогуливался. Лишь руки, ладони которых все еще горели от не избытого до конца ощущения прохладной гладкости кожи и пленительных изгибов захваченного в крепкие объятия стройного женского тела, были изо всех сил сжаты в кулаки, впрочем, надежно спрятанные в карманы мокрого сюртука. Да губы, казалось, все еще помнили вкус солоноватого от слез поцелуя… Вопрос Леночки отчего-то вызвал у Марка раздражение – безусловно, она ребенок, но все-таки, не настолько, чтобы спрашивать, когда все и без того совершенно очевидно. Что с ней такое? «Неужели непонятно?!» - едва не воскликнул он в ответ, но сдержался, прошел мимо молча в надежде, что жена сама поймет, какую глупость только что сказала и как-нибудь все обойдется без дополнительных объяснений, которых ему теперь совершенно не хотелось. Однако напрасно. Проводив его настороженным взглядом, Елена тотчас, словно по команде, из напуганной и взволнованной сестры превратилась в не менее взволнованную супругу. И остаток пути по лестнице, а еще те несколько шагов, что отделяли ее верхнюю площадку от дверей спальни, Шебалину пришлось сносить настойчивые попытки супруги о нем позаботиться. Обычно ему даже нравились подобные хлопоты, хоть и забавляли немного. Но сейчас все это казалось настолько лишним и неуместным, что на очередное восклицание жены, будто ему срочно необходимо принять горячую ванну, дабы назавтра не слечь с простудой, не выдержав, Шебалин вдруг рявкнул, что куда срочнее ему в данный момент просто ненадолго остаться в тишине. Без всей этой суеты и свистопляски вокруг него. - Зачем ты так, Марк?! Я же хочу, как лучше! – тоненький голосок Леночки обиженно зазвенел, а округлый подбородок со смешной ямочкой посередине совершенно по-детски задрожал, предвещая скорые слезы. И в этот миг, чувствуя себя одновременно последней сволочью – и не в состоянии вынести еще одной женской истерики за последние полчаса, чертыхнувшись сквозь зубы, Марк снова вскочил на ноги, с грохотом отодвинув стул, на который успел ненадолго присесть, и вышел из комнаты, направляясь… да даже и сам не зная, куда. Лишь бы подальше отсюда. По лестнице ему навстречу поднималась горничная со стопкой полотенец. При виде шагающего, нахмурившись, Марка Анатольевича, во внешности которого и в добром расположении духа иным людям виделось нечто демоническое, бедняжка испуганно вжалась в одну из дубовых панелей, словно надеясь с нею слиться. Оказавшись, на улице, на той же веранде, где не далее, как всего пару дней тому назад оказался невольным слушателем злосчастной ссоры между Верой и Трубецким, с которой, в общем-то, и началась цепочка событий, приведшая к сегодняшней кульминации – можно даже сказать, апогею абсурда, Шебалин шумно втянул в себя сырой прохладный воздух, а затем столь же протяжно выдохнул. По привычке присаживаясь на резную деревянную балюстраду, он потянулся рукой к шее, ослабляя слишком тугой галстук. Рефлекторно покрутив при этом головой, невольно уперся взглядом в окно комнаты свояченицы, которое все еще светилось. Не спит еще… И что теперь там делает, одна? О чем думает? Что вспоминает? Не менее мокрая, чем вся прочая его одежда, шелковая ткань, завязанная, к тому же, сложным узлом, никак не желала поддаваться и, еще раз рванув галстук уже с каким-то остервенением, но все равно не добившись желаемого, Шебалин снова тихо выругался и оставил бесплодные попытки. Полоса невезения на этом не закончилась – желая закурить, он извлек из портсигара папиросу, но спички, как и следовало ожидать, тоже все до одной были мокрые… Да в чем он, в конце концов, так уж виноват?! Ну да, поддался дурацкому, необъяснимому порыву, поцеловал… Но она-то на тот поцелуй, черт побери, ответила! Ответила! А эти обвинения в том, что он такой же, как и все… Да! Такой же. И не отрицает этого, в отличие от… И честно признает свою ошибку, потому что уверен, что она случайна! И больше не повторится! Еще раз коротко взглянув на окно Вериной комнаты, Шебалин снова тяжело вздохнул, по-прежнему ощущая себя если уже и не предателем, то каким-то идиотом из дамских любовных романов, что ведет сам с собой проникновенные молчаливые диалоги на несколько книжных страниц кряду. Но что самое обидное – легче после этого нисколько не становится! Постояв на веранде еще какое-то время, немало продрогнув, Марк решил, что самое пора домой – организм у него, конечно, молодой и крепкий, но простуду таким вот образом можно заработать вполне успешно. К моменту его возвращения дом уже погружался в сон. На первом этаже слуги погасили практически все огни, так что по лестнице Шебалин шел почти на ощупь. Да и на втором, там, где располагались все хозяйские покои, света было немногим больше – пара зажженных свечей в канделябре, что стоял на столике у клюющего носом дежурного лакея. При появлении одного из господ он, впрочем, проснулся и немедленно вскочил с места, спрашивая, не нужна ли какая-нибудь помощь. Но Марк лишь отмахнулся, сказав, что обойдется со всем сам. Войдя в свою комнату, он, наконец, с удовольствием скинул с себя осточертевшую мокрую одежду и, облачившись в уютный халат, замер, прислушиваясь к звукам в соседней комнате – спальне Леночки, с которой, как и полагается, его комната имела общую дверь. Там было тихо. Но, постояв еще немного в раздумье, Марк все-таки повернул ручку и открыл ее, ступая в покои жены, которые также освещала единственная зажженная свеча на прикроватной тумбе – Лена почему-то не любила спать в полной темноте. Но когда Шебалин подшучивал над нею по поводу этого детского страха, всегда сердилась и говорила, что дело вовсе не в нем, ужасно забавно при этом краснея и после надолго обижаясь. Сейчас ее лица он, впрочем, видеть не мог. Свернувшись клубочком на дальнем от Марка краю широкой постели под тяжелым атласным одеялом, Лена лежала к нему спиной. И потому понять, спит ли она, или просто делает вид, он тоже пока не мог. Бесшумно ступая по ковру, Марк пересек комнату и так же осторожно опустился на кровать рядом с ней, но даже после этого Леночка не шелохнулась. - Ты прости меня, дурака этакого, ладно? – прошептал он, обнимая ее и прижимаясь губами к мягким пушистым волосам на затылке, пахнущим чем-то приятным, привычным и родным. И верно, дурак! Вот же она: его женщина, настоящая, а не придуманная! Принадлежащая ему не только телом – всегда, с первой минуты и поныне – до одури желанным, но и душой, сердцем, всеми своими помыслами! Любимая! - Простишь? – она все еще молчала, но Марк уже был совершенно уверен, что она не спит. – Простишь, ну? – усмехнувшись, он осторожно смахнул волосы с ее щеки, поцеловал висок и скользнул губами ниже, к мочке уха и шее, заставив ее заворчать и поджать вверх плечо, уворачиваясь от щекотных прикосновений и тем окончательно себя выдавая. - Не прощу! – наконец, буркнула, разворачиваясь к нему лицом. Выпростав из-под одеяла сжатую в кулачок ручку, она сердито ткнула им ему в грудь. – Как ты мог?! - Не знаю! – честно ответил Марк и, взяв в ладони только что столь «сурово» покаравшую его супружескую десницу, ласково ее поцеловал, притягивая затем к себе и всю остальную Леночку, которая после этого более ему не сопротивлялась… На следующее утро, чуть задержавшись к завтраку, Шебалин обнаружил за накрытым на веранде столом лишь Елену и маленького Эжена, как всегда, без особого энтузиазма ковырявшего ложкой в своей тарелке овсяную кашу. На немой вопрос, написанный в его глазах, супруга встала из-за стола, и, отозвав его обратно в дом, возмущенным шепотом – чтобы Женя не услыхал, поведала, что князь Трубецкой нынче чуть ли не с рассветом покинул Дубравное в одиночестве. И даже не оставил Вере письма, где написал бы, куда – и главное, насколько отправляется. - Но его лакей сказал моей горничной, что барин уехал в Петербург… И пусть себе! Нам всем здесь без него только лучше будет, ведь правда? - Ну, разумеется, – кивнул в ответ Марк и через открытую дверь мрачновато посмотрел на веранду. – Разумеется! – повторил он чуть тише и поспешил отвернуться, боясь, что Елена успеет прочесть растерянность, написанную на его лице.
Вера Трубецкая: Дурные вести разносятся быстро, а вот хорошие имеют привычку задержаться в дороге. Так и Вера узнала об отъезде мужа из имения последней из всей семьи. Но началось утро не с этого, а с мучительной головной боли, которую княгиня ощутила, едва только проснулась и открыла глаза. Мигрени у нее случались редко, длились недолго, но зато – действовали наверняка. Поэтому, когда в комнату вошла горничная, первым делом Вера приказала ей приготовить смесь раствора уксуса и травяного отвара, который – если приложить его к вискам в виде компресса, чаще всего облегчал ее страдания. Понимая, что в таком состоянии барыню лучше лишний раз не волновать, девушка тоже ничего не сказала ей об отъезде Михаила Федоровича. Как и Эжен, навестивший маменьку позже, чтобы пожелать ей доброго утра – даже в своем нежном возрасте он если и не знал наверняка, то чувствовал, что общения с отцом лучше по возможности избегать. И потому тоже считал свое утро добрым, лишь тогда, когда это ему удавалось, как сегодня. Еще через пару часов в комнату к ней, наконец, поднялась после завтрака и Леночка. Следуя давней, еще детской привычке, она без спросу тут же забралась к Вере в постель, улеглась под бок и принялась ластиться, словно котенок, попутно расспрашивая сестру о здоровье, рассказывая, какая на улице после грозовой ночи установилась дивная погода, какой хороший и вкусный был завтрак – и как жаль, что Вера его не попробовала… Лишь в самом конце, чуть нахмурившись, она посмотрела на княгиню и вдруг проговорила: - А то, что твой муж уехал в Петербург – это вообще лучше всего! Никто теперь не будет портить нам отдых, - это прозвучало так по-детски наивно, что княгиня даже не могла всерьез рассердиться. - Уехал? – переспросила она вместо этого, хотя сомневаться в словах Елены не было оснований, - Ты права, теперь здесь будет спокойней. Между тем, ясный взгляд ее сестры по-прежнему казался темнее обычного, может, лишь просто оттого, что та продолжала хмуриться, к чему обычно не имела привычки. - Как давно это началось, скажи мне? Ведь никто и подумать не мог! - Никто и не должен был думать, - горько усмехнулась Вера, - Никто никогда не должен знать, какие беды творятся в твоей семье. Должна быть красивая ширма, а за ней пусть таится что угодно, кому какое дело? - Как кому?! Да хоть мне, Марку! Отцу и матушке! - Отцу? Тому, который продал меня за титул человеку, о котором не удосужился узнать хоть что-то большее, кроме дохода, да родословной? Леночка, это началось сразу после свадьбы. Увы, Михаил Федорович по природе своей человек грубый, злой и мелочный. Он не любит, когда ему перечат, не любит людей хоть в чем-нибудь его превосходящих. Я была нужна ему лишь для того, чтобы произвести наследника. Но и Эжен для него пока слишком мал, чтобы воспринимать его за человека, – махнув рукой, Вера вздохнула и серьезно поглядела на сестру, - Больше всего я рада, что хоть ты смогла выбрать себе мужа по сердцу. - Ну, хорошо! Если даже не отцу, то брату рассказать надо! Уж он-то сможет за тебя заступиться! - Лена, выслушай меня! Ты никому и ничего не расскажешь! Михаил ко всему еще и крайне злопамятен. И его влияния вполне может хватить, чтобы каким-нибудь образом повлиять даже на карьеру Дмитрия. Равно как и на карьеру твоего мужа… - сказала княгиня и, увидев, что, кажется, напугала этими словами сестру, прибавила. – Я не говорю, что это непременно должно случиться. Но все-таки, об этом следует помнить. После этого, желая окончательно успокоить Елену, она также напомнила, что в Петербурге летом еще надо очень потрудиться, чтобы кого-нибудь отыскать, а Трубецкой для этого слишком ленив. - Так что теперь он точно ничего не сможет сделать, а после – уже остынет или забудет. - Но Вера, так же невозможно! Это ведь не жизнь! - Возможно, Элен. Жизнь бывает разной, - усмехнулась она в ответ. Только к вечеру этого дня Вера Алексеевна покинула свою комнату. Переодевшись в светлое платье, она взяла накидку и зонтик, и вместе с Эженом отправилась на прогулку. Солнце уже спускалось к горизонту и лишь пригревало, но не жгло кожу, а в воздухе стоял пряный аромат полевых трав, нагретых за целый день, и тихо жужжали шмели, которые несли в свои домики последние капли нектара. Кругом разливалось спокойствие и очарование. И Вере вдруг подумалось, что она вполне бы могла остаться тут насовсем. Почему бы, в самом деле, не бросить Петербург и не поселиться с сыном тут, в деревне? Мужа она видеть не желает, и готова предоставить ему всяческую свободу. А Жене здесь было бы намного лучше, чем в городе. Поглощенная этими раздумьями, никого и ничего вокруг не замечая, княгиня добрела до конца парка. Сын ее шагал рядом и тоже крайне увлеченно сшибал концом зажатого в ладошке прутика попадавшиеся по дороге головки одуванчиков. Так что никто из них не заметил момент, когда рядом появился еще один человек.
Марк Шебалин: Поведав Марку об отъезде Трубецкого, Леночка естественным образом перешла от самого князя к его внезапно захворавшей супруге. И с этого момента, ко всем прочим душевным угрызениям Шебалина, так и не сгоревшим до конца даже в пылком костре их с женой минувшей ночи, как назло, прибавилась новая дилемма. На сей раз, в противоречие вступили принципы личные и профессиональные. Как человек – и прежде всего как мужчина, Марк знал, что видеться с Верой им теперь не нужно. Причем – это не нужно именно им двоим, а не только ему. Но с другой стороны, будучи настоящим, что означает – по призванию, а не по расписанию, врачом, Шебалин не мог прогнать прочь мысль о том, что Вера сейчас больна, что ей плохо, и потому он просто обязан ей помочь. Собственно, если бы не то, что произошло между ними накануне, он бы и минуты не раздумывал, а сразу, едва лишь узнав обо всем от Леночки, пошел наверх и что-нибудь непременно придумал: мигрень, конечно, штука противная, но не смертельная. Но теперь… Даже если представить, что пошел бы он к Вере не один, а вместе с женой… Нет, подобное и представлять не хотелось, потому что даже в воображении выглядело это, как… продолжение того самого идиотского романа, героем которого Марк внезапно ощутил себя нынче ночью на веранде. Между тем, ни о чем не подозревающая Леночка определенно ждала, что он предложит ее сестре свою помощь. И от этого, в течение всего завтрака Шебалина неотступно преследовало какое-то тягостное чувство, которое не удавалось прогнать прочь даже забавным разговором с маленьким племянником, который, все более привыкая к новоприобретенному дядюшке, держался с ним уже совершенно спокойно и раскованно – без прежнего стеснения и зажатости. Вот и теперь, по-детски пользуясь в своих интересах отсутствием строгого контроля маменьки, а также тем, что присутствующие рядом взрослые, кажется, вовсе не намерены его одергивать, он радостно лопотал, подробно и едва ли не поминутно пересказывая им с Леной все, что успело произойти с ним за сегодняшнее утро. А новостей, и верно, было немало: прежде всего маменька, у которой голова заболела так сильно, что стала «тяжелой-тяжелой, как арбуз»… Потом – случайно прищемленный дверью палец – «не болит совсем, честное слово!»… Большой паук, которого удалось изловить возле старых часов в гостиной и посадить в коробку из-под спичек… Няня, которая при виде этого самого паука, вскорости каким-то чудесным образом вырвавшегося из своего узилища, и попытавшегося скрыться от преследования в пышных складках ее юбки, «завопила так, что у всех уши заложило»… Узнав о последнем событии, Шебалины, до того слушавшие мальчика скорее механически, переглянулись между собой, дружно прыснули и вдруг захохотали в два голоса на всю веранду, чем окончательно заставили Эжена почувствовать себя королем. И даже решиться продемонстрировать дяде и тете, как хорошо он научился свистеть. Видимо, чтобы окончательно «добить» их достигнутым совершенством и всемогуществом. Представить подобное в присутствии кого-то из родителей было, конечно, немыслимо. Даже если речь идет о Вере… Кстати, странное дело! И Марк заметил это далеко не сразу, но когда понял – удивился еще сильнее. Рассказывая обо всем подряд без умолка, Эжен ни разу не вспомнил об отце. Словно бы и не уехал тот сегодня. Словно бы и вообще его не существовало… Оказалось, что и Леночка обратила на это внимание. И когда мальчика после завтрака увела в детскую няня – верно, уже успевшая достаточно оправиться от пережитого нервного потрясения, она сразу же поделилась этим наблюдением. - Ну, а что тебя удивляет? – искоса взглянув на жену, Марк лишь пожал плечами и потянулся в карман за портсигаром. – Далеко не всякого отца, знаешь ли, хочется вспоминать каждую минуту своей жизни, - прибавил он с усмешкой и закурил. - Но ты-то таким точно никогда не будешь! Ты будешь самым лучшим на свете папой, и наши дети будут тебя обожать. Я это точно знаю! - Леночка, ты что…? – рука с зажатой в пальцах зажженной папиросой, замерла в воздухе, а сам Шебалин резко обернулся к жене и внимательно посмотрел ей в лицо. - Что – «что»?! – она хитро улыбнулась в ответ и сделала брови домиком. – А вас бы это сильно удивило, Марк Анатольевич?! - Нет, конечно, но… - растерянно пробормотал Шебалин, и сам не понимая, отчего слова жены произвели на него такой странный эффект: детей он хотел, это факт! И, конечно, был бы рад такой новости, но… Что именно «но», он понять не мог. И от этого лишь сильнее растерялся. Супруга меж тем, явно ждала реакции и тянула с ответом. – Но… предпочел бы узнать об этом как-то более… торжественно, что ли? – нашелся он, наконец, однако получилось довольно глупо. И Леночка лишь хихикнула: - Марк, ты какой-то дурачок! Торжественно – это как?! С салютом и фанфарами?.. Нет! Я не беременна. Просто было интересно узнать, как ты себя поведешь, прости! – вскочив из своего плетеного кресла, она подбежала к нему и ласково поцеловала в нос. - Ну, знаешь ли… - только и смог ответить на это Шебалин, ощущая в душе смутное недовольство и еще – тревогу. Почему она вообще завела такой разговор? Вскоре после этого, посидев еще немного вдвоем на веранде, они пошли в дом. И по дороге Марк все-таки решился заговорить с женою о Вере, объяснив, что просто не знает, как ему поступить и потому хочет ее совета – естественно, умолчав об истинных причинах своих сомнений: - Понимаешь, она такая гордая, что неловко даже помощь предлагать! Знаю, что звучит глупо, но как иначе сказать – понятия не имею! - Прекрасно понимаю! – вдруг воскликнула Лена в ответ, заставив вновь с удивлением на нее взглянуть. – Да-да. Ты прав. Вера у нас в этом смысле немного… странная, что ли. Я и сама не всегда понимаю, что у нее на душе, а ты ее вообще без году неделю знаешь! Давай сделаем так: сейчас я сама к ней поднимусь, узнаю, что там и как, а после спрошу про тебя? На том и порешили. Леночка ушла к сестре, а сам Марк отправился в библиотеку, почитать. Иные занятия, кроме чтения, сна и прогулок, в Дубравном отыскать было трудно. И, сказать откровенно, это уже начинало Шебалину надоедать… С отъездом Трубецкого в доме действительно стало тише и спокойнее. Нигде не раздавался его раскатистый бас, не было слышно и собачьего лая – любимого пса Михаил Федорович, разумеется, забрал с собой. Иногда Марку казалось, что он – пес – единственное существо на свете, к которому князь способен испытывать какие-либо добрые чувства. «Впрочем, да ну их к черту – и самого Мишеля, и его кобеля!» - подумал, в конце концов, Шебалин и устроился у окна с какой-то книгой… Леночка вернулась к нему нескоро, но принесла хорошую новость: Вере уже лучше, мигрень отступила, так что помощи его не требуется. Нужно лишь поспать немного – и все будет совсем замечательно. «Что и требовалось доказать!» - мелькнула мысль. Но вслух он, конечно, сказал лишь то, что очень рад. После этого жена вновь куда-то ушла, а Марк снова погрузился в чтение. К обеду, который в Дубравном подавали в половине четвертого пополудни, Вера тоже не вышла, лишь сильнее укрепив Шебалина в уверенности, что он поступил правильно, решив не навязываться со своей помощью. По всему выходило, что видеть его не хотят. Это тоже было понятно, но почему-то немного обидно… После обеда они с Леной вновь провели какое-то время вместе с племянником – играли с ним в разные игры на лужайке перед домом. В результате чего, жена, вдоволь набегавшись и напрыгавшись, задремала прямо в гамаке, что еще в первый день после приезда натянули тут же, неподалеку, между двумя березами. А сам Шебалин, взмокнув от беготни, решил пойти искупаться на пруд, который находился довольно далеко от барского особняка – Дубравное было весьма обширным имением. И чтобы добраться до цели, необходимо пройти через весь огромный парк, а после – еще чуть ли не версту через луга. Потому, вначале решив было позвать с собой и Лену, в конечном итоге, Шебалин отказался от этой затеи и пошел один: пусть себе лучше поспит! Купание в прохладной – из-за бьющих на дне ключей, темной воде, по которой, презрев законы природы, совсем рядом с его лицом во все стороны проносились длинноногие водомерки, приятно освежило тело и даже будто бы прояснило мысли. А теплое, но уже не жгучее, клонящееся к зениту солнце, приятно согревало обдуваемую ласковым летним ветром обнаженную кожу. Пребывая у пруда в полном одиночестве, Марк сбросил с себя всю одежду и валялся теперь на траве в совершенно натуральном виде, не опасаясь, что кто-нибудь сюда вдруг заявится. Впрочем, даже если и заявится – то что?! После нескольких активных заплывов, чередующихся с периодами ленивого покоя на берегу, его расположение духа окончательно вернулось к привычному благодушию. Даже мысли о Вере, по-прежнему нет-нет да приходившие в голову, уже не казались чем-то бередящим душу, а расходились так же спокойно и медленно, как круги от «блинчиков», которые Шебалин время от времени запускал по воде для собственного развлечения. Когда он, наконец, надумал идти обратно домой, долгий летний день был еще далек от завершения. Хотя солнце, начинающее по-вечернему окрашивать все оранжево-красноватым светом, стояло уже совсем низко над верхушками стены из деревьев видневшегося в отдалении парка. Окунувшись еще раз в воду – напоследок, Марк лишь слегка обсохнув, натянул на себя рубаху и штаны, которые подвернул снизу, желая, пока не надоест, идти обратно босиком. Сюртук свой при этом он перекинул через плечо, а сапоги просто понес в руках. В таком виде – расхристанный, но очень довольный, он размеренно дошагал до самого парка, но и там, несмотря на то, что в тени деревьев было ощутимо прохладнее, чем на лугу, одеваться не торопился, наслаждаясь редким и ценным для всякого горожанина ощущением свободы от всех условностей и ограничений, налагаемых на человека цивилизацией. К этому времени рубаха на нем уже почти высохла, и лишь черные взъерошенные волосы, которые Марк тоже не удосужился даже пригладить, все еще оставались немного влажными. Шествуя по узкой тропинке, он весело насвистывал популярный мотив, пока повернув за какой-то очередной ее изгиб, вдруг не остановился как вкопанный, увидев прямо перед собой неизвестно откуда взявшихся здесь Веру Алексеевну и маленького Эжена. Который, завидев дядю, тотчас же с радостным воплем индейца бросился к Марку навстречу. Невинный ребенок – он, естественно, не видел ничего странного ни в его внешнем виде, ни в выражении лица. Меж тем, столь внезапным и неожиданным явлением, кажется, была смущена и княгиня Трубецкая, также остановившаяся поодаль, не решаясь подойти и смущенно потупившаяся. - Дядя Марик! Дядя Марик! А смотрите, какая у меня сабля! – Эжен крутился перед ним, как маленький веселый щенок, демонстрируя свой прутик, силой детской фантазии разом превращенный в грозное оружие для отсекания голов «туркам» - одуванчикам. - Неплохая штука! – не подавая виду, что тоже смущен, он присел на корточки перед племянником и, стараясь не смотреть на Веру, принялся обсуждать с ним «характеристики» его сабли, которая, конечно, хороша, но можно сделать еще лучше. И завтра – если Эжен будет хорошо себя вести, он ему непременно покажет, как. - Маменька, ты слышала?! – отбросив в сторону мгновенно потерявший свое прежнее очарование прутик, мальчик подбежал уже к ней и теребил за руку. – Дядя сказал, что завтра сделает мне новую саблю, правда же, он хороший?!
Вера Трубецкая: Вера отвернулась, чтобы не было видно ее вспыхнувших щек. Головная боль, которая, как казалось, отступила утром, вновь напомнила о себе. Никогда не могла она подумать, что в ее мыслях может твориться такой кавардак. Раздражение, досада, почти детская обида за вчерашнее перемешались с воспоминаниями о произошедшем в оранжерее. Глядя на руки Марка, она воображала их вновь лежащими на своих плечах, вновь сомкнувшимися на своей талии. Эти мысли были ужасны, постыдны, Вера злилась на себя, на него, даже на Эжена. Она не слишком мягко вырвала свою руку из ладошки сына, однако сдержала готовящееся вырваться раздражение и с вымученной улыбкой произнесла: - Разумеется, Эжен, но посмотри, впереди целая турецкая армия, - она кивнула на лужайку, казавшуюся золотой от обилия растущих на ней одуванчиков, - а ты потерял свое пусть не самое лучшее, но все же оружие. Как же ты встретишь неприятеля? - Я смогу их всех победить! Дядя Марик, маменька, смотрите, как я сражаюсь с турками! С этим возгласом мальчик вновь подхватил с земли свою уже порядком потрепанную «саблю» и побежал вновь сносить головы ни в чем не повинным одуванчикам, то и дело сопровождая своё развлечение требованиями, чтобы на него смотрели. Они с Марком молча стояли совсем рядом друг с другом, делая вид, что наблюдают за Женей, однако оба чувствовали страшную неловкость. Вера первый раз поймала себя на мысли, что, вопреки обычному, ей не хочется сохранять это свое презрительное молчание, а хочется выговориться, высказать все, что она думает. Хочется кричать, плакать, может быть ударить этого странного человека, который вторгся в мир её семьи, который так легкомысленно тем вечером подарил ей понимание того, что её жизнь может быть совсем другой и так же легко отнял это понимание. «Да будут двое в плоть едину… и так, что Бог сочетал, того человек да не разлучает», - едина плоть с Элен, едина плоть с Мишелем. Да не разлучит этого их с Марком обоюдная человеческая глупость! Но ей хотелось заговорить, хотелось вспомнить о том, что произошло в оранжерее. Вера лелеяла в себе безумную надежду, что Марк хотя бы словом, хотя бы взглядом во время этого разговора даст понять, что тот поцелуй не был случайностью. Она хотела этого и всеми силами гнала от себя страшное желание. - То, что произошло вчера…, - ее голос прозвучал хрипло, Вера тут же пожалела о том, что произнесла хоть слово, но выбора не было, потому что Шебалин пристально смотрел ей в лицо, ожидая продолжения фразы. - То, что произошло вчера, нам обоим следует считать случайностью и как можно скорее забыть. Ради Элен. И ради Эжена. Мы с вами как прежде будем добрыми друзьями и нежными родственниками, только умоляю, не вмешивайтесь больше в дела моей, - она произнесла последнее слово с нажимом, - Моей семьи. Поверьте, изменить вы ничего не сможете, а только сделаете хуже. Забудьте. Радуйте молодую жену, живите своей жизнью. Теперь вы знаете, как не стоит строить отношения между супругами. Впрочем, я верю, что Леночка никогда не окажется на моем месте. Вернее, теперь я это знаю совершенно точно. Вера замолчала и быстро зашагала прочь, окликнув Эжена.
Марк Шебалин: Марк мог бы многое сказать по поводу того, что думает о Вере и женском лицемерии вообще: ну а как, скажите на милость, можно иначе назвать то, что она только что продемонстрировала?! Не вспоминать, что произошло вчера? Да бога ради! Он и без ее рекомендаций уже почти забыл про тот совершенно необъяснимый с точки зрения логики и здравого смысла порыв. Вернее, даже совсем забыл. Если бы ему вновь – непонятно зачем – о нем не напомнили… Однако, вместо всех этих слов, просто молча отступил на шаг, давая пройти Вере и Эжену, которого княгиня почти тащила за собой, крепко держа за руку. Словно боялась, что он вырвется и побежит обратно к нему, подумалось Шебалину. Покачав головой, он плотнее сжал губы и вздохнул. Идти следом немедленно он не собирался – раз уж его общество столь неприятно. Решил, наконец, одеться и обуться подобающим образом, при этом невольно краем глаза наблюдая, как, постепенно удаляясь, мелькает среди гущи парковой зелени светлое платье княгини – пока ее тонкая фигура с несколько чрезмерно напряженной спиной окончательно не скрылась из виду. Тем временем, начало ощутимо вечереть. Пока разговаривали, солнце успело окончательно скрыться за деревьями, и свет из теплого, оранжево-красного, сделался мутновато-розовым, предвещая скорые сумерки. Когда же Шебалин, выждав достаточное, с его точки зрения, время, чтобы женщина и маленький ребенок смогли спокойно пройти расстояние, отделявшее место их встречи от господского дома, и сам вошел в гостиную, на улице уже почти стемнело. Поднявшись из-за стола, с тенью тревоги в обыкновенно светлом и безмятежном взоре, ему навстречу метнулась Леночка, выспрашивая вначале, где он был, а затем – с детской обидой в голосе сетуя, что напрасно не разбудил и не позвал с собой: - Я бы тоже с радостью искупалась! Такой зной целый день, что до сих пор едва можно продохнуть! - Ну, прости меня, солнышко, я не подумал, - целуя ее в затылок, Марк чувствовал непритворную вину. - Другой раз непременно позову. Да хочешь, вот прямо завтра с утра и пойдем вдвоем, пораньше – пока не жарко? Идея была встречена с энтузиазмом, а обида немедленно забыта. И Шебалин вдруг подумал о том, что все же большое счастье, что из трех барышень Ельских в супруги ему досталась именно младшая, обладающая нравом столь легким и незлопамятным. Впрочем, с самой старшей – Натальей Алексеевной, он пока познакомиться не успел. Потому и сравнивал сейчас именно Элен и ее среднюю сестру… - Кстати, а Вера нынче тоже почти весь вечер бродила по парку вдвоем с Женечкой. Вернулись едва не затемно, немногим раньше тебя, - сказала мадам Шебалина, вновь усаживаясь напротив супруга, также занявшего место за накрытым к вечернему чаю столом. – Она почему-то вновь была не в духе, сразу пошла к себе. Может, снова мигрень? - Не исключено… - Бедняжка! Вот у меня голова никогда не болит, даже не знаю, как это. Но, наверное, ужасно, да? Ты ведь доктор, расскажи? - Что я должен тебе рассказать? – Марк лучезарно улыбнулся, маскируя тем внезапно шевельнувшееся в душе подозрение, что Лена интересуется неспроста, впрочем, тут же и исчезнувшее, стоило лишь вновь взглянуть в ее личико, светившееся неподдельным сочувствием к страданиям сестры. – Мигрень иногда называют болезнью гордых и застенчивых людей. - Почему? – упершись локтями в стол, Элен с явным интересом ждала пояснений. - Потому что им часто приходится сдерживать свои чувства: гнев, неудовольствие, страхи, смятение и прочие. А это неполезно. - Надо же! Все так и есть – Вера ведь никому не открывается. Даже матушке. Вот я бы так ни за что не смогла жить. - А тебе это и не нужно. Никогда не понадобится, пока я рядом, - тихо ответил Марк и затем прибавил уже совсем иным, шутливым тоном. – Слушай, жена, а налей-ка мне, пожалуйста, чаю? Я, конечно, тот еще соловей, но одними лишь только баснями питаться решительно отказываюсь! И, всем своим видом демонстрируя, что не собирается дальше развивать неаппетитную тему всевозможных болезней, решительно потянулся к корзинке с пирогами. *** Следующее утро, как обычно, началось с завтрака на веранде. И на сей раз Вера Алексеевна вышла к столу вместе со всеми. В присутствии маменьки, Эжен старался вести себя особенно хорошо, потому что няня накануне объяснила ему, что, когда он балуется, та сильно огорчается и может от этого снова заболеть. Поэтому мальчик безропотно ел даже ненавистную овсянку, в то время как взрослые вели обычную непринужденную застольную беседу. Вернее, разговор происходил весьма своеобразным образом – с вопросами ко всем обращалась преимущественно тётя Элен. А дядя Марк и мама, хоть и охотно на них отвечали, при этом непосредственно друг с другом отчего-то почти не говорили… Еще тетя Элен с восторгом рассказывала, что они с дядей нынче проснулись совсем рано и потому успели сходить на дальний пруд и даже искупались. - Ты только представь, Верочка, - протараторила она, обращаясь к маменьке, - там вода была, точно парное молоко! И за ночь совсем не остыла! Я наплавалась вволю – с детства, наверное, столько не плавала! А Марк, кстати, удивился, что я это хорошо умею, правда, дорогой? - Нисколько! Я всегда знал, что у тебя полно талантов... скрытых – причем, всевозможных, - усмехнулся дядя Марк, не сводя глаз со своей чашки. И тетя Элен, вдруг покраснев, тоже отчего-то немедленно уставилась в свою. - А у нашего дяди Марка тоже много талантов! – нарушая повисшую ненадолго паузу, внезапно проговорил Эжен. И все тотчас с удивлением к нему обернулись – обычно его участие во взрослых разговорах не слишком приветствовалось. Точнее, прежде всего это, кажется, не приветствовалось мадам Трубецкой – Марк и Елена смотрели на подобные вещи проще. Но сейчас удивился и сам Шебалин. – Да, много! Он умеет делать сабли! И обещал мне вчера вечером в парке, что сделает новую, самую лучшую, чтобы воевать с турками! - Вчера – в парке? – удивленно переспросила мадам Шебалина и поочередно взглянула вначале на мужа, затем на сестру. – А я и не знала, что вы там встречались!
Вера Трубецкая: Не ответил. Ничего. Вера даже разозлилась на Марка. Можно подумать он каждый день совершенно случайно целуется с замужними дамами в оранжерее. Или она стала настолько плоха, что подобные эпизоды с ее участием совершенно не задерживаются в памяти? Впрочем, вернувшись в дом и встав перед зеркалом в своей спальне, Вера поняла что стала. Потухший взгляд, замученный вид, строгая прическа. А ведь ей всего двадцать один год. За время жизни с нелюбимым и не любящим мужем княгиня совершенно избавилась от потребности нравиться противоположному полу. Возможно, в первые месяцы замужества она еще пыталась как-то воздействовать на князя своим внешним видом, но быстро убедилась, что Михаилу по большому счету всё равно, как выглядит его супруга, лишь бы ее наряд не выходил за рамки приличий. Представления о приличиях, впрочем, у него тоже были весьма своеобразные. Вере часто приходилось выслушивать в свой адрес замечания по поводу «расфуфыренности» и ядовитые вопросы касательно того или иного кавалера, ради которого, по мнению князя Трубецкого, она так старалась вырядиться. Верно говорят, что человек, имеющий какой-то порок, начинает видеть его во всех, кто его окружает, а изрядные гуляки со временем превращаются в страшных ревнивцев. Нападкам мужа было проще уступить, чем сопротивляться, а потом княгиня и сама потеряла интерес к своему внешнему виду. И какой же развалиной выглядит она рядом с цветущей Леночкой! Сидя перед зеркалом, Вера в задумчивости расчесывала свои длинные темные волосы. А почему, собственно, она должна показывать этому Шебалину, что ее как-то волнует произошедшее? Если наплевать ему, то какое дело ей? С какой стати она показывает ему свое неудовольствие? Чтобы он лишний раз потешил свое самолюбие? Не дождется! В конце концов, Михаил уехал, и у нее есть хоть немного времени, чтобы пожить так, как она сама хочет и как считает нужным. Сколько лет у нее не было такой возможности, так почему она упустит ее сейчас? За завтраком Вера была как обычно спокойна и невозмутима. Рассказ Леночки об утреннем купании даже заставил княгиню слегка улыбнуться от воспоминаний. - Да, ты всегда хорошо плавала, - кивнула она сестре, - Помнишь, как в детстве вы с Митей доставали кувшинки с середины озера? Маменька всегда бранилась на нас с Наташей, что мы не следим за тобой и позволяем так далеко заплывать. Я, признаться, и сама была бы не прочь окунуться, - неожиданно даже для самой себя добавила Вера и улыбнулась уже открыто, однако следующее замечание Марка Анатольевича, а также смущение Леночки заставило ее тут же вновь принять свой обычный вид. Почему-то нежничанья Шебалиных стали ей казаться несколько неуместными даже в компании родственников. Вера никогда не была ханжой, но что-то неприятное зашевелилось у нее в душе в этот момент. В конце концов, Марк с Элен довольно времени проводят вдвоем и вовсе необязательно демонстрировать свои нежные чувства на публику. Тем более в присутствии Эжена. Повисло неловкое молчание, которое было прервано Жениным напоминанием об обещанной сабле. Вера недовольно зыркнула на сына, однако вспомнила, что сейчас снова дает повод Марку Анатольевичу убедиться в том, что его личность занимает ее больше положенного, поэтому на удивленный возглас Леночки ответила почти весело: - Встречались, а что тут такого удивительного, раз мы находимся в одном месте и гуляем в одном и том же парке? Элен, разве в этом есть что-то странное? Кстати говоря, вы не находите, что нам пора перестать ограничиваться только лишь парком для наших прогулок? Я подумывала о том, чтобы выбраться куда-нибудь на пикник. Марк Анатольевич, вы, насколько мне известно, уже изрядно изучили окрестности, может у вас есть на примете какое-нибудь подходящее местечко? С этими словами она посмотрела прямо в лицо Шебалину и уже второй раз за время завтрака беспечно улыбнулась.
Марк Шебалин: - Ничего удивительного, что встретились, но странно, что ты ничего об этом не рассказал, - склонившись поближе, чтобы не перебивать Веру, тихонько шепнула Лена и вновь посмотрела на него – теперь с легкой обидой во взгляде. И это почему-то задело Марка даже больше, чем, если бы супруга прямо обвинила его во лжи. - Послушай, да ведь твоя сестра совершенно права: все мы действительно встречаемся здесь по сто раз на дню, - также шепотом, возразил он в ответ. В темных глазах, против обычной веселости, плескалось на сей раз плохо сдерживаемое раздражение. – Неужто это так важно всякий раз пересказывать, душа моя? Не понимаю, для чего? - Ты прав, это пустое, - пролепетала Элен, - Прости меня, пожалуйста. Я иногда говорю ужасные глупости. Снова уставившись в свою тарелку, она виновато умолкла. От этого у Марка на душе сделалось еще паршивее и окончательно пропали остатки аппетита. Отодвинув тарелку – резче, чем следовало, он также отложил в сторону прибор и салфетку, а затем откинулся на спинку стула, глядя прямо перед собой. Вера, тем временем, продолжала подчеркнуто беззаботно щебетать. Отвлекшись на короткую перепалку с женой, Марк ненадолго утратил нить ее рассуждений и потому не сразу даже понял, что к нему обращаются с вопросом. - Что? В каком смысле? А! Нет, Вера Алексеевна, имение ваших родителей нравится мне целиком и полностью, поэтому вот так, навскидку, я вряд ли припомню такое место. Но я совершенно поддерживаю вашу идею о пикнике, - прибавил он через мгновение, улыбаясь столь же широко, как и его собеседница. Странные, однако, это были улыбки – сияя во всю ширь, они совершенно не трогали взглядов, цепких, внимательных – как у двух дуэлянтов, занявших места перед барьером. О чем Вера думает, Марк не имел даже понятия – это, видно, и в самом деле, было невозможно предугадать. Да, в общем-то, и не слишком его касалось. Интересовало другое: слышала ли она его спор с Леной, заметила ли нервозность? И не потому ли так стремительно вдруг увела разговор в другую сторону, что ощущает теперь себя его сообщницей? Или даже – соучастницей?.. «Да что еще за чертовщина такая?!» - мелькнула вдруг мысль с легким оттенком смятения. Чувствуя, что все сильнее запутывается в чем-то, в какой-то дурацкой, совершенно ненужной ему, чужой проблеме, Шебалин, тем не менее, изо всех сил старался, что называется, «держать лицо». И потому лишь беззаботно пожал плечами и, приподняв бровь, как бы невзначай, поинтересовался: - А что скажете по этому поводу вы, дорогая свояченица? Вы ведь провели здесь в детстве куда больше времени, потому наверняка и сами с легкостью можете предложить даже не одно, а несколько хороших мест для пикника. Выбирайте! И я с радостью подчинюсь любому вашему выбору.
Вера Трубецкая: - Почему бы нам не отправиться к озеру? Это, конечно, далековато, но тамошние виды того стоят, уверяю вас, Марк Анатольевич, - все так же лучезарно улыбаясь пропела Вера, - Правда тогда нам следует как можно раньше выйти из дома завтра. Шебалин начинал её раздражать. Пусть не очень талантливо, но она хотя бы старалась создать видимость того, что всё вернулось на круги своя. Её собеседник, однако, не очень горел желанием принимать участие в Верином спектакле. Марк уставился на неё словно на врага, а между тем княгиня только что избавила его от лишних объяснений с Леночкой. «Я просто хочу, чтобы всё стало по-прежнему. И если вы не хотите меня поддержать, то хотя бы не мешайте», - говорил взгляд Веры, но Марк Анатольевич его не понял. Или не захотел понять. Он было попытался возразить, что столь дальняя прогулка не принесет ожидаемого удовольствия элементарно из-за длинного перехода по жаре, но Элен, которая не хуже княгини Трубецкой знала о красотах предлагаемого места кинулась горячо убеждать мужа: - Ах, Марк, ты не представляешь, какой чудный вид открывается с берега! А еще мы сможем покататься на лодках! И это вовсе не так далеко, как ты думаешь, особенно если срезать через луг. И вообще, ты же обещал подчиниться любому выбору Верочки, а сам? Да и жара нам будет не страшна, если мы устроимся там, где я думаю. Мы же пойдем в наше место, правда, Вера, - Леночка лукаво улыбнулась сестре. - Разумеется, - кивнула Вера, - А помнишь… Остаток завтрака прошел в воспоминаниях. Сестры оживленно болтали, а Шебалин, казалось, даже рад был возможности не участвовать в общем разговоре. *** Озеро, в народе прозванное Кривым, служило одновременно северной границей имения Ельских. Через ручей оно подпитывало усадебный пруд, ложе которого располагалось южнее дома. На противоположном берегу был виден сияющий купол Никольской церкви, чуть дальше синел небольшой лесок. Место, о котором говорили Вера и Лена, представляло собой как бы небольшую возвышенность в тени деревьев, окружавших водоем. Неподалеку располагался мостик, выстроенный когда-то князем Ельским, с которого можно было бы прыгать прямо в прохладную и чистую воду. Вера вспоминала, как раньше они с Элен любили устроиться здесь с мольбертами и пытались писать свои первые робкие этюды. Впрочем, живопись недолго служила основным занятием для девиц, не проходило и получаса, как они уже усаживались рядышком и, глядя на зеркальную гладь озера, принимались делиться друг с другом своими детскими тайнами. Точнее делилась, как правило, Леночка, а Вере отводилась роль старшего друга и участливого слушателя, всегда готового прийти на помощь и дать совет. Как давно это было. Как же хотелось сейчас княгине хотя бы раз в жизни поменяться с сестрой ролями, но разве расскажешь Элен то, что так волновало Веру? Атмосфера сегодня была гораздо более непринужденная, нежели вчера. Марк Анатольевич все-таки сдержал свое обещание и сделал Эжену новую саблю, а теперь, срезав где-то и себе веточку, увлеченно фехтовал с маленьким племянником. После того, как все подкрепились принесенными из дома продуктами, было принято решение покататься на лодках, как того и хотела Леночка. Вернувшись, все, повинуясь просьбе Женечки, затеяли игру в жмурки. Первому водить выпало Шебалину, и он, не затрачивая, впрочем, особых усилий, быстро поймал свою супругу. Что касается Элен, то та оказалась куда проворнее, чем ожидала Вера, так что в скором времени княгиня Трубецкая уже тщетно пыталась вырваться их рук сестры, непрерывно хохоча и толкаясь. - Нечестно! Вырываться нельзя, - смеялась Леночка. - Маменька меня не поймает! Ни за что не поймает, вот увидите, - кричал Женя, в очередной раз уворачиваясь от рук княгини. - Еще как поймает, негодник, вот прямо сейчас и поймаю, - воскликнула Вера и побежала в ту сторону, откуда слышался заливистый детский смех Эжена. Она не успела ничего сообразить, как её нога запнулась о что-то, вывернулась, и княгиня полетела кувырком.
Марк Шебалин: Марк хорошо знал место, которое Вера Алексеевна предложила для совместного пикника, и тоже уже успел его полюбить – иное, впрочем, было невозможно и представить. Потому что умиротворяющий, с холмами да редкими, небольшими пролесками, среднерусский пейзаж с его бесконечной линией горизонта способен покорить сердце даже самого завзятого горожанина, каковым Шебалин всегда искренне себя почитал, в душе презирая все эти прелести так называемой «простой деревенской жизни». Так что идея свояченицы была им горячо одобрена, несмотря на некоторое удивление тем, что она следом было высказано желание отправиться к озеру пешком: Кривое находилось даже дальше, чем пруд, до которого добрых три версты. Дорога не самая близкая, но не утомительная для взрослого, но, возможно, более сложная, для такого малыша, как Эжен. Однако сомнение это Марк, в конце концов, так и не высказал вслух. Прежде всего, потому, что княгиня – мать этого мальчика, а он – всего лишь дядя, да и то, можно сказать, названный. Так что не ему вмешиваться. Но была, впрочем, и еще одна причина – не столь явная. Молча принимая все предлагаемые Верой условия, Марк тем как бы показывал ей, что устал сражаться. И что всерьез считает исчерпанным конфликт, который вылился во вчерашнюю взаимную пикировку за столом, пусть их «пики» и были упакованы при этом самым тщательным образом в мягчайшую оболочку изысканной светской вежливости. Он по-прежнему не понимал Веры. И, кажется, начинал уставать беспрерывно пробиваться сквозь стену, которую та вокруг себя выстроила, готовая уничтожить любого, кто попытается вытащить из нее хотя бы один кирпич. Пусть все остается, как есть – зачем ему, в конце концов, иное? Зачем вообще ему эта женщина, необходимость принимать ее странности и слабости? Настроив себя подобным образом, уже на другое утро Марк снова был с княгиней спокоен, дружелюбен и немногословен – совсем так, как в самом начале их знакомства. Будто бы ничего и не было между ними в тот странный вечер в залитой дождем оранжерее… Все, как она и хотела. Все, как, разумеется, хотел он сам. По дороге к озеру его вниманием, уже традиционно, полностью завладел Эжен. С некоторых пор он совершенно перестал дичиться Шебалина, видимо, окончательно приняв его в свой маленький мир на правах близкого и понятного человека, с которым интересно и весело. Иногда – даже немножко интереснее, чем с маменькой. Ведь дядя знает много таких штук, которые не известны даже ей! Но в этом Женя, конечно, никогда никому бы не признался. Ничего еще не понимая в мире взрослых и их отношений, он душою уже умел ощущать, что очень нужен своей маме. И поэтому, когда она бывала рядом в то же самое время, что и дядя Марик, со всей детской искренностью демонстрировал свою преданность именно ей. Но сейчас маменька была увлечена разговором с тетей Элен, а значит, точно никто не обидится, если обожаемый дядя теперь полностью принадлежит лишь ему. Что касается самого Шебалина, то он тоже нисколько не тяготился обществом маленького собеседника, хотя прежде и не имел в данной области человеческих отношений почти никакого опыта. Кроме сугубо профессионального. Да и то – детей Марк раньше отчего-то всегда брался лечить довольно неохотно. Теперь же, то ли оттого, что в нем наконец-то стал просыпаться, как до того казалось, надежно дремавший родительский инстинкт, то ли оттого, что это просто Эжен был таким забавным парнишкой, что невозможно было к нему не привязаться, Шебалин отлично проводил время, доступно и максимально подробно отвечая на бесконечные «почему», что сыпались на его голову, как из рога изобилия, пока Лена и ее сестра шли следом, тихо переговариваясь между собой. С Верой Алексеевной – со вчерашнего дня Марк дал себе зарок вновь даже мысленно называть княгиню исключительно по имени-отчеству, они, кстати, по дороге почти не говорили. Зато уже там, на месте, было, конечно, невозможно делать вид, что ее не существует. Да и затеянные Леной жмурки не предполагали чинного обмена отдельными фразами. Потому, в конце концов, немного оттаяла даже сама княгиня. Спустя несколько минут игры, видно, забыв о своем привычном меланхолическом образе, она, точно угорелая, наравне с собственным сынишкой, подхватив юбки чуть не до щиколоток, с хохотом носилась по лужайке, уворачиваясь от Леночки, назначенной водить после того, как Марк быстренько отловил ее в первом круге. Все это время он иногда исподволь – когда случайно, а когда и нарочно, поглядывал на Веру Алексеевну, удивляясь и сожалея, что она не может быть такой – живой и непосредственной, постоянно. А не только тогда, когда ненадолго забывается. Вопреки обычной мраморной бледности, щеки ее теперь покрывал яркий румянец, синие глаза весело горели, а из почти всегда одинаково туго сплетенных в строгий венец на макушке темных кос вдруг, почуяв долгожданную волю, вырвались сразу несколько тонких прядей. Одна из них постоянно падала княгине на глаза и, сама того не замечая, Вера время от времени недовольно сдувала ее, всякий раз забавно выпячивая нижнюю губу… Вновь и вновь замечая эту мимолетную, почти детскую гримаску на ее лице, Шебалин в конце концов уже с трудом мог сдерживать улыбку при ее появлении. Именно теперь он словно по-настоящему увидел, насколько княгиня еще молода – странное дело: всегда знал, сколько ей лет, но не чувствовал этого… В третьем круге водить выпало уже ей. Забавно препираясь с Эженом, который убеждал всех, что маменька его не поймает – кстати, и не без оснований: маленький и юркий, он действительно представлял для «ловца» куда более трудную цель, Вера Алексеевна, с завязанными глазами и вытянутыми вперед руками, как сомнамбула, медленно ходила по лужайке, периодически резко оборачиваясь в ту или другую сторону, привлекаемая звуком голосов или шорохом одежды. Марк с супругой, тихонько ухмыляясь, на цыпочках бродили чуть поодаль, а Эжен, напротив, крутился совсем рядом, ловко уворачиваясь всякий раз, когда это казалось уже невозможным. Из-за него княгине уже пришлось совершить несколько довольно сложных пируэтов, чтобы удержаться на ногах. Но один из них, видимо, оказался слишком уж затейливым для плоских, гладких подошв ее туфель, внезапно утративших сцепление с сочной и оттого немного скользкой травой. Да еще и в опасной близости от склона пригорка, на котором происходила игра – пусть пологого и невысокого, но достаточного, чтобы буквально кубарем скатиться вниз. Причем, все случилось так внезапно и быстро, что в первый момент ни Марк, ни тем более Лена даже не успели ее подхватить. Впрочем, уже в следующий, со всех ног бросились на помощь. - Вера, Верочка! Боже мой, сестричка, ты жива?! – с разбегу бухнувшись на колени рядом с ней, мадам Шебалина поспешно сорвала с ее лица черный шелковый галстук Марка, служивший им сегодня темной повязкой, и с сердцем отбросила в сторону. – Какая же я дура! Что мне только в голову пришло, устраивать здесь жмурки! – запричитала было она, но Марк, который опустился на траву рядом со свояченицей на минуту позже, положил ей руку на плечо, призывая успокоиться. Сама же Вера Алексеевна молчала все это время, не пытаясь ободрить сестру, или успокоить сына, который тотчас принялся громко реветь от испуга. И вначале Марк грешным делом подумал, что она ударилась головой, или вовсе без сознания – хотя падение, на его взгляд, было скорее более страшным на вид, нежели опасным. Но, внимательно всмотревшись в чуть поплывший, растерянный взгляд синих глаз, он успокоился – скорее всего, просто напугана. - Так, - ободряюще улыбнувшись, Марк погладил ее по руке и, приказав на всякий случай пока не двигаться, принялся подробно выяснять, где и как у нее болит, вскоре убедившись, что, пожалуй, все же прав в первоначальном диагнозе. Падая, Вера Алексеевна всего лишь неловко подвернула ногу и теперь жаловалась, что в тот момент там что-то «ужасно хрустнуло». – Так, понятно. Не будете возражать, если я осмотрю вашу щиколотку, княгиня? Теперь мне прежде всего необходимо убедиться, что нет перелома. А после мы разберемся, что делать дальше. Наверное, было немного странно говорить с нею именно так, сухо и почти официально, но Марк намеренно придерживался этой манеры, подозревая, что общаться с ним как с врачом, княгине будет гораздо проще и свободнее, чем как с мужем младшей сестры, перед которым она оказалась в дурацком и где-то даже унизительном для такого болезненно гордого человека, как она, положении.
Вера Трубецкая: Как любой упавший человек, Вера поначалу долго не размыкала век, будто этим, в самом деле, можно как-то оградить себя от страшного открытия, что ты мертв или сильно покалечился. Осмелилась только тогда, когда напуганная до смерти Лена сама стянула с ее лица темную повязку. И то – осторожно приоткрыла сначала правый глаз, после левый… И, лишь разглядев над собой вытянувшиеся, встревоженные лица сестры и ее мужа, а после и плачущего Женечку, окончательно уверилась, что ничего страшного, должно быть, с ней не приключилось. Тем временем, Марк Анатольевич уже вовсю пытался выяснить, что именно ее беспокоит и где болит сильнее, но Вера все равно никак не могла сосредоточиться, видя, как Эжен, горько всхлипывает, в ужасе наблюдая за происходящим со стороны, но не смеет подойти ближе. - Прошу, пойди, успокой его, Лена! Отослав сестру к сыну, княгиня, наконец, прислушалась к ощущениям. Как ни странно, нога совсем не беспокоила. Однако ровно до того момента, как Марк сжал пальцами ее щиколотку и попытался повернуть из стороны в сторону. Именно в это мгновение у Веры от резкой боли на глазах выступили слезы. И она даже грешным делом подумала, что он это наверняка специально. Впрочем, после того, как пострадавшая нога была очень осторожно, почти нежно, уложена обратно, а чуть приподнявшийся подол подчеркнуто аккуратно и целомудренно оправлен, эта глупая мысль была Верой тотчас же и забыта, хотя диагноз Марк Анатольевич произнес весьма сухим и лишенным каких-либо эмоций тоном: перелома нет, но вывих присутствует, и сильный. - Ах, как же это неудачно! – всплеснув руками, воскликнула Леночка, прибавив, что Веру теперь придется как можно быстрее везти домой, - И ведь из слуг, как назло, никого с собой не взяли, а то хоть за экипажем можно было бы домой послать. - Может быть, Марк Анатольевич мог бы туда сходить? - предложила Вера, обращаясь к сестре, хотя Шебалин все еще был подле нее. - А ты, тем временем, будешь сидеть здесь и мучиться от боли в два раза дольше?! - Тогда найдите мне где-нибудь подходящую палку и, опираясь на нее, я сама потихоньку дойду до дома. Но против этой безумной и, сказать откровенно, совершенно неисполнимой идеи решительно возразил уже сам доктор. - Тогда остается только одно! Тебе, Марк, нести Верочку домой на руках. Мы же с Эженом сейчас все тут приберем и тоже пойдем как можно быстрее. А как доберемся до дома, сразу вышлем коляску вам навстречу, - в тоне Элен слышались какие-то несвойственные ей прежде приказные нотки, - Ну а что? Что вы оба так на меня уставились?! Разве, это не самое разумное из всех предложений? Пожав плечами, Лена пошла собирать корзину, а Эжен подбежал к Вере. Обвив руками ее шею, он начал громким шепотом расспрашивать, сильно ли ей больно и не сердится ли она на него? - Нет, нисколько не сержусь милый! Ты тут совсем не виноват, полно расстраиваться, – убеждая сына, она ладонями отирала его щеки, все еще влажные от слез, и в то же время, буквально кожей ощущая на себе взгляд Шебалина, старательно избегала собственных взглядов в его сторону.
Марк Шебалин: Наблюдая за тем, как сёстры, отрешившись от всего, кроме друг друга, самозабвенно ломятся в открытую дверь там, где в этом нет ни малейшей необходимости, Марк чувствовал, как в душе его постепенно растет нечто, похожее на глухое раздражение. В том, что дело обернется именно так, как было, в конце концов, решено, он не сомневался с самой первой минуты. Как и в том, что это не хуже него понимает и сама княгиня. Однако, вместо того, чтобы… нет, даже не попросить помощи, какое там, но хотя бы просто благодарно промолчать, раз за разом зачем-то предлагает решения, одно замысловатее другого. Если не сказать – нелепее… И Леночка. Черт побери! В тот момент, когда супруга не терпящим возражений тоном буквально постановила, что он понесет Веру домой на руках, Марк едва сдержался, чтобы не напомнить ей, что в их семье решения с самого начала всегда принимал именно он. А также принимает сейчас и надеется принимать дальше – и все исключительно собственным умом. Особенно в случаях, вроде нынешнего, когда по воле Лены, все стало выглядеть так, будто его заставляют сделать то, что он и сам собирался. И, что еще отвратнее, ставят тем в неловкое положение не только его, но и ту, кому он совершенно естественным образом собирался помочь без всяких глупых советов… Мельком косо взглянув на свояченицу, на щеках которой после высказанной вслух «блестящей идеи» младшей сестры заметно ярче заполыхал румянец, Шебалин окончательно утвердился в догадке, что их чувства сейчас – суть одно. И как исправить это положение без обоюдных репутационных потерь – пока неясно. К счастью, примерно в это же самое время, заметно ослабив общее напряжение, к Вере подбежал Эжен – поверив, наконец, что маменька не сильно пострадала, он, тем не менее, принялся утешать ее с такой уморительной серьезностью, что при взгляде на эту картину почти невозможно было сдержать улыбку. Впрочем, улыбается ли теперь сама княгиня, Марк видеть не мог, так как отправился помогать жене собрать вещи и остатки так и не состоявшегося толком пикника. - Ну, вот и хорошо, - сказал он, когда с этим было покончено. А после забрал у Елены корзины со всем скарбом и перенес их под крону ближайшего к лужайке дерева, – пусть пока здесь и постоят, нас подождут. Потом заберем. - Но как же, Марик? А если кто возьмет? – мадам Шебалина вскинула на него озадаченный взгляд. – Там ведь столовое серебро, фарфор… - Да кто возьмет-то, Лена?! – раздраженно отмахнулся от нее Марк, которого отчего-то неприятно зацепила подобная мелочная рачительность на грани какого-то нелепого мещанства. – Окстись, тут на все четыре версты вокруг ни единой души! - Ну… ладно-ладно! Как скажешь, – часто заморгав и едва не захлюпав обиженно носом, словно ребенок, Лена отвернулась. – Потом, значит, потом. Чего ты на меня кричишь? - Прости, - поморщившись от досады и чувствуя себя распоследней скотиной, Шебалин на миг притянул ее к себе и рассеянно чмокнул в затылок. – Не сдержался. Не должен был так… - Да уж! Не должен, - Елена по-прежнему выглядела надутой, но по интонации было ясно, что это не более чем игра. – И нынче вы у меня еще попляшете, Марк Анатольевич, чтобы вновь добиться после всего моего расположения, - прибавила она демоническим шепотом, сужая глаза. А потом многозначительно хихикнула и, вывернувшись из его рук, вновь громко призвала к себе племянника. – Женя! А я вот что придумала! А давай-ка, сейчас побежим домой наперегонки?! И кто будет там первый, тот вечером пусть получит за ужином двойную порцию десерта! Идет?! - Идет! – радостно завопил в ответ мальчишка. После чего, не прошло и пяти минут, как две их легкие фигурки сделались едва заметными среди высоких, почти по пояс, трав, густо покрывающих окрестные холмы и луга. Стоя подле Веры Алексеевны, по-прежнему сидевшей на земле, с тревогой наблюдая за этим стремительным бегом, Марк тоже, приложив козырьком руку ко лбу, некоторое время глядел вслед Эжену и Леночке, не в силах отделаться от все чаще в последнее время возникавшей крамольной мысли о том, что супруга его, несмотря ни на какие ухищрения и допущения, и по сей день остается совершенным ребенком умом и поведением. Девочкой-подростком, а никак не взрослой, замужней женщиной. И потому, чтобы не чувствовать себя порой – вот так, как сейчас, например – низким извращенцем и растлителем, ему, возможно, стоило бы обождать с женитьбой на ней еще хотя бы несколько лет. А может, и дольше. Или даже вообще – обождать… В принципе. Легкий шелест шелковой ткани по соседству заставил, впрочем, отвлечься от нелепых раздумий и вновь взглянуть на княгиню, которая, тем временем, предпринимала очередную безуспешную попытку встать на обе ноги. - Господи, до чего же вы все-таки упрямая, дорогая Вера Алексеевна! – сокрушенно вздохнув, Марк покачал головой и вдруг усмехнулся. – Ну признайтесь, неужто одна только мысль о том, чтобы довериться мне полностью, хотя бы… на ближайшие несколько верст, настолько вам отвратительна, что вы готовы рискнуть ради этого своим благополучием и здоровьем?
Вера Трубецкая: - Зачем вы так! Я вовсе не из-за отвращения..., - поморщившись от ноющей боли, Вера замерла, понимая всю глупость задуманного даже без слов Шебалина, - Просто было слишком неловко просить вас о таком. Я бы совершенно спокойно обождала экипаж здесь, с холодным влажным компрессом на лодыжке. Вы ведь сами сказали, что ничего страшного нет. А теперь вот вам придется меня нести до самого имения, и это так далеко! Да и вообще просто глупо, честное слово! Может, все же дождемся, пока Элен доберется до дома? Судя по тому, как резво они на пару с Эженом отправились в путь, это, действительно, не должно было занять много времени. Но непреклонность во взгляде собеседника и его упрямо сжатые губы заставили княгиню покориться неизбежному. Поднявшись с земли с помощью Марка Анатольевича, спустя мгновение, она как-то легко и совершенно естественным образом оказалась у него на руках. Сам Шебалин в это время невозмутимо объяснял, как именно ей следует держаться, чтобы он видел перед собой дорогу. Послушно обвив его шею нужным образом, Вера замерла, стараясь не думать о том, сколько неудобства на самом деле ему причиняет. Чтобы отвлечься от этого, она первым делом попыталась вспомнить – сколько раз вообще, в течение жизни, ее носили на руках мужчины. Вышло ровно три, если не считать отца, который, возможно, делал это, когда она была совсем маленькой девочкой, но наверняка Вера, впрочем, не помнила. Еще раз, в шутку и на спор, ей довелось побывать на руках у брата и одного из кузенов, а потом – и это было неприятнее всего, сразу после свадьбы, ее на руках перенес через порог своего дома законный супруг. Но даже тогда Вера не испытала ничего особенного, в то время как теперь, вместо того, чтобы думать о больной ноге и том, что еще долго теперь, лишенная возможности нормально передвигаться, вынужденно будет проводить почти все время за пяльцами, а то и в постели, княгиня чувствовала совершенно неуместные волнение и трепет. Усердно прогоняя мысли о своем невольном компаньоне, она все равно была всецело поглощена лишь им. И как бы ни было постыдно признавать, ей нравились ощущения, что рождались даже не в голове, где пока еще царил здравый рассудок, но где-то в самой глубине ее сущности. Прикрывая глаза, она иногда опускала голову Шебалину на плечо, а если вновь открывала, то изо всех сил старалась смотреть куда угодно – по сторонам, за спину. Только бы не видеть прямо перед собой так близко завернувшийся в полукольцо над воротником сюртука мягкий локон его черных волос... Лишь бы не осязать так остро запах его разгоряченной кожи, смешанный с легким ароматом табака и одеколона. Несмотря на все эти усилия, спустя еще некоторое время, в голове, однако, стали рождаться совсем уж крамольные мысли, вроде той, почему это именно Лене так повезло с мужем? Или же почему не все мужчины таковы, как Марк Анатольевич и что было бы, если бы сама она вышла замуж не за Трубецкого, а оказалась на месте Леночки? Каково это в принципе, быть на ее месте?.. «Боже! Видно, вдобавок к вывихнутой ноге, еще и голову напекло! Это невозможные рассуждения и ничего хорошего они принести не могут!» – мысленно спохватилась она, наконец, вновь вспыхивая от стыда. Или же это просто казалось, что от стыда, а все дело было в жуткой жаре? Решившись все-таки осторожно взглянуть на молчавшего все это время Марка, Вера заметила, что и у него на лбу выступили едва заметные капельки испарины, хоть шагал он все так же бодро. - Марк Анатольевич, вы устали, давайте передохнем… То есть, я хотела сказать, давайте остановимся, чтобы вы могли перевести дух. А то немудрено ведь – по такой жаре, да с грузом!
Марк Шебалин: Чем дольше Шебалин выслушивал оправдательные речи Веры Алексеевны, тем полнее убеждался в том, что филигранное умение наносить – причём, как-то походя и невзначай – удар в самую суть его самолюбия есть еще одно общее свойство, присущее, по крайней мере, двум известным ему представительницам прекрасной половины семейства Ельских. Не прошло еще и четверти часа, как собственная супруга без всякого объявления войны вдруг выставила его перед сестрой кем-то, вроде подкаблучника. Теперь же вот, и сама Вера Алексеевна всего в нескольких предложениях смогла, хоть пусть и не напрямую, во-первых, усомниться в его способности сопереживать чужой беде – ибо неловко просить помощи только у такого бесчувственного чурбана, как… ее драгоценный супруг. А затем – и уже почти без обиняков, предположила, что Марку не хватит сил, чтобы донести ее до дома, объявив после, и вовсе, глупостью всю их затею. Словно стараясь окончательно отбить и задушить на корню малейшее желание о ней позаботиться. Чувствуя, что сорвется и точно наговорит лишнего, если произнесет сейчас вслух хотя бы одно слово, Шебалин как можно плотнее сжал губы и молча подал этой нелепой упрямице руку, помогая встать. А затем – также без лишних сантиментов, легко подхватил её на руки и понёс, объяснив прежде лишь самое необходимое для их общей безопасности. Ибо споткнуться, шагая по пересеченной местности и почти ничего не видя перед собой, кроме вздыбившихся складок пышной дамской юбки, действительно, ничего не стоило. А рухнуть внезапно где-нибудь посреди проселочной дороги прямо вместе с ее обладательницей представлялось Марку еще более незавидной участью, чем прослыть в её же глазах невежей, хиляком и автором кретинических затей Странные это были чувства и весьма противоречивые. С одной стороны, Вера по-прежнему бесила его своей склонностью все на свете усложнять и возводить в одной лишь ей ведомые степени абсурда, с другой же было почему-то приятно осознавать, что он все еще способен вызывать у разумной и обычно весьма спокойной женщины столь бурные эмоции… Нет, сказать откровенно, Марк не страдал от недостатка женского внимания никогда в жизни. Просто с тех пор, как в нее вошла Леночка, уже привык думать, что это навсегда. И что никогда больше ни одна из дочерей Евы не сможет взволновать его настолько, чтобы потерять по этому поводу душевное равновесие больше, чем на несколько минут. Но вот откуда-то появилась эта женщина – и вся уверенность разом летит в тартарары, стоит хоть миг ослабить контроль. При том, что судьба, словно специально – как будто бы испытывая, постоянно его на это провоцирует. Вот и теперь, если бы не жесточайший самозапрет, Марк, был уверен, что, почти не напрягая фантазии, мог бы легко представить, что женщина, доверчиво положившая голову на его плечо, вовсе никакая ни жертва несчастного случая, а… его возлюбленная. И что гибкое, стройное её тело в его руках уже избавлено от многочисленных слоев одежды, потому можно свободно осязать ладонями не прохладную гладкость ткани ее платья, но теплый шелк ничем не прикрытой кожи... Дьявол! Едва не скрипнув зубами от напряжения – не столько физического, сколько душевных сил, Марк попытался тихонько перевести дух. Не получилось. Вера Алексеевна, как раз в этот момент на него взглянувшая, все равно заметила. Но – к радости Шебалина, ничтоже сумняшеся, отнесла этот вздох на счет простой усталости. «Наивная душа!» - подумал он и вдохнул опять. На сей раз – с облегчением. - Да нет, все в порядке, ну какой же вы «груз»… впрочем, может, это просто вам не слишком удобно у меня на руках? Если так, то, прошу, не стесняйтесь сказать, и тогда мы просто присядем и подождем. Ведь отсюда-то уже действительно недалеко, - оглянувшись, чтобы оценить пройденное расстояние, Марк решил, что они где-то примерно в половине пути до имения. – Тем более что Эжен и Лена, конечно, уже давно дома. И она наверняка выслала нам навстречу экипаж. А значит, совсем скоро он будет здесь.
Вера Трубецкая: Марк оказался прав. Не прошло и получаса, как княгиня, в самом деле, оказалась в собственной постели, при этом пострадавшая нога ее была натуго перевязана бинтом и бережно уложена в возвышенном положении на мягкой подушке. На столике рядом с кроватью стоял поднос с теплым травяным отваром, а на маленьком стульчике возле изголовья сидел Эжен и щебетал о своих детских радостях, главными из которых, естественно, были выигранный у тетушки Элен забег, а также обещанный по этому поводу двойной десерт. Благосклонно слушая сына, Вера рассеянно улыбалась и тоже порой задавала ему вопросы, создавая тем видимость беседы. Но мыслями сейчас была все же не с ним. Вернее – не только с ним, потому как, что бы ни происходило, именно ребенок всегда оставался главным человеком ее жизни. Но и думы о Марке Шебалине нынче никак прогнать ей не удавалось. Хотя строгий зарок, что их отношения со свояком никогда не перейдут границу родственных, Вера дала себе еще в тот момент, когда, полулежа в кровати, слушала, как после повторного осмотра и всех необходимых в дальнейшем манипуляций, Шебалин методично раздает рекомендации ее личной горничной. Не слишком-то получалось не думать и в первые дни следующей недели, которую, по настоянию доктора, княгине пришлось провести, почти не выходя из комнаты. Впрочем, всякий раз, когда Марк приходил узнать, как ее дела, она держалась с ним вежливо, любезно и – крайне осторожно, избегая малейших намеков, которые, конечно, вряд ли смутили бы его, но непременно вызывали бы неловкость у нее самой. К счастью, постепенно это глупое наваждение все же начало рассеиваться. И ближе к концу недели Вера почти успокоилась и решила считать, что все для нее благополучно миновало. Благо, что думать про ненужное, как и скучать, ей, в общем-то, и не давали. По несколько раз на дню обязательно забегала младшая сестра; устроившись на полу со своими игрушками, ежедневно развлекал маменьку новыми маленькими представлениями Эжен. В другое время, слушая чтение горничной вслух, Вера рукодельничала, успев за неделю вышить несколько сложных узоров на воротничках, один из которых тотчас же вручила Лене. Тем не менее, вынужденное затворничество утомляло. И потому, когда после очередного осмотра, Марк Анатольевич объявил, что все уже хорошо и дальше вновь можно вести обычный образ жизни, радости княгини не было предела. Чувствуя себя, точно выпущенная из заточения узница, она сразу же отправилась вместе с сыном в сад на длительную прогулку. Гуляла и днем, уже одна – Женю, как обычно, после обеда уложили спать. И даже вечером. Ведь, что ни говори, но лето медленно движется к концу, скоро неизбежно начнутся дожди, а вечера станут сырыми и прохладными, оттого вся прелесть дачного отдыха сведется лишь к чаепитиям на веранде, да коротким вылазкам на природу. Потому нынче, пока вечерние погоды все еще благосклонны, сидеть дома кажется неимоверным расточительством, хотя день уже ощутимо сократился, и солнце давно скрылось за горизонтом. Однако света его все еще хватало, чтобы как следует нагреть землю, которая ночью по-прежнему щедро отдает накопленное тепло. Что особенно хорошо чувствовалось, когда Вера брела сквозь уже подсохшую от жары дикую траву. Но к цветам на разбитых повсюду клумбах это не имело ни малейшего отношения, их ежедневно поливали, и они все также благоухали, привлекая к себе сонмы насекомых. И потому даже теперь, в сумерках, торопясь к своим домикам, мимо Веры с грозным жужжанием пронеслись сразу несколько запоздалых шмелей. Сама же она шла, поначалу не имея конкретной цели и совсем не думая, куда идет. Оттого немного удивилась, когда поняла, что ноги сами собой почему-то привели ее к дверям оранжереи. Дверь в нее была приоткрыта, а изнутри буквально веяло покоем и такими дивными цветочными ароматами, что не зайти туда было бы просто странно. Тем более что там имелись не только кадки с растениями, но и уютные диванчики для отдыха, на одном из которых княгиня, в конечном счете, с удобством и расположилась. О том, что ее хватятся дома, на этот раз можно было не тревожиться – горничная была предупреждена, а сестра еще за ужином сказала, что ужасно утомилась и сразу пойдет спать, Женю же уложили и того раньше. Так что нынешнее время было для Веры, можно сказать, редким мигом полной свободы – когда она никому и ничего не должна. И это было так приятно, что отказываться при случае от внезапно даровываемой ей благодати, княгиня отнюдь не спешила. Особенно с некоторых пор, когда, размышляя как-то о том, как выглядела бы ее жизнь, сложись та не по стечению обстоятельств, а по ее личному разумению, вдруг поняла, что, возможно, была бы не против провести свой век в одиночестве, обитая где-нибудь в Италии, наслаждаясь теплом солнца, и не будучи обязанной никому на свете… Мечты. Одни лишь мечты. Такие же, как и прочие, куда более потаенные. Те, которые Вера как будто бы уже научилась подавлять, или, может, просто ловко прятать – пусть и не от всего мира, а только от одного человека, к которому они, собственно, и имели отношение. Но здесь и сейчас, в месте, где случился их единственный безумный поцелуй, гнать волнующие воспоминания прочь не имело смысла. И она сдалась, впервые за столько дней позволив себе ненадолго расслабиться и испытать всё вновь. Пусть даже и только в мечтах.
Марк Шебалин: Несколько летних дней, что успели миновать после несчастного случая с Верой Алексеевной, для самого Шебалина прошли также весьма обыкновенным образом. Если не принимать во внимание странное ощущение, что свояченица вдруг будто бы намеренно начала его сторониться. Оно возникало у Марка неизменно вновь и вновь всякий раз, когда им доводилось встречаться. Хотя, собственно, нельзя сказать, что княгиня и прежде искала его общества. Скорее уж отношения стремился наладить он сам, пусть и с переменным успехом. Но все же, нынешнего откровенного – и совершенно непонятного в свете всего пережитого – охлаждения не заметил бы разве что слепой. А слепым Марк, конечно, не был. Как не был, впрочем, и настолько наивным, чтобы ринуться немедленно – благо, виделись ежедневно и, хоть не подолгу, но наедине – выяснять причины происходящего, подозревая во всем не только непростой нрав и обычную замкнутость Веры Алексеевны, обострившуюся вследствие болезни и дурного расположения духа, но и другую причину, размышлять о которой было приятно… Но непозволительно, так как мысли такие были по сути запретными и ни к чему хорошему привести не могли. Потому, по размышлении здравом, решив, что Вера, скорее всего, права, Марк принял эти новые, пусть и не им установленные правила, и тоже стал держаться суше прежнего, по сути, сведя общение с нею к темам, касающимся исключительно здоровья, намеренно оставляя «за скобками» все остальное, что уже успело между ними возникнуть. Легче всего это удавалось, когда он навещал ее с профессиональной целью. Отделять личные чувства от работы накрепко научили еще во студенчестве... А вот в остальное время контролировать себя было куда труднее. И оттого, может быть, испытывая нечто, вроде подспудной вины, он намеренно уделял теперь как можно больше внимания собственной жене. Словно доказывая кому-то, что все метания последних дней, в сущности, блажь и игра самолюбия, для которого конечно лестно, что способность смущать женские сердца еще не утрачена полностью вследствие отсутствия постоянного упражнения. Ничего не подозревающая Элен, кажется, была вновь по-настоящему счастлива. Как выяснилось, небольшие размолвки, которым сам Марк не придавал значения, а чаще просто забывал через пару минут, весьма ее мучили. - Все время – все эти дни я будто что-то не то все время делала. Постоянно чувствовала, что ты мной не доволен, - откровенничая на этот счет прошлой ночью, она смущенно прятала лицо на его груди. – Или даже хуже: охладел ко мне... - Господи, какая ерунда! – прижимая ее к себе покрепче, Марк наощупь отыскал в темноте ее пушистый затылок и прижался к нему губами, стараясь вложить и в поцелуй, и в слова как можно больше уверенности. - Прости, я такая глупая! – успокоившись, Лена вздохнула и виновато улыбнулась, выдохнул и сам Шебалин, надеясь, что на этот раз его артистических способностей точно хватило – не то, что тогда, с Верой. Хотя, разумеется, отныне и впредь все равно следует быть осторожнее… «Отныне и впредь?!» Что же, выходит, в сердце своем все-таки допускает, что это может понадобиться ему где-то «впереди»? Марк и теперь помнил, насколько был смущен этим внезапным озарением. Нет. Что бы это ни было, с этим действительно пора заканчивать! И как можно скорее. Вера почти здорова, на днях… да нет же. Буквально завтра он скажет об этом ей, а сразу после – объявит во всеуслышание, что они с Леной возвращаются в Петербург. Почему? Не важно! Придумает что-нибудь. Или даже не станет выдумывать, зачем? Погостили – и достаточно, пора домой, скоро осень… А Вера пусть остается в Дубравном, если захочет. Или тоже уезжает. Одна – или с сыном. Все равно! Не его это дело. Ни сейчас, ни прежде не было. Довольный тем, что-таки нашел решение, Марк уснул почти под утро. И днем, действительно, с благостным видом сообщил свояченице, что с ногой у нее уже все в порядке. А вот с осуществлением второй части своего плана отчего-то тянул и медлил, все не находя для этого подходящей минуты. В немалой степени в том была виновата и сама Вера: узнав, что вновь свободна, она немедленно упорхнула на прогулку, захватив с собой из домашних одного лишь сына. Надо сказать, что за время вынужденного маменькиного затворничества, Эжен совершенно освоился в обществе родни. Особенно – дяди Марка, чья «мужская» компания была, ему, безусловно, ближе и интереснее всего, даже развеселых игр с юной и подвижной тетушкой Элен. Потому мальчику, конечно, хотелось, чтобы дядя тоже пошел с ними, но перечить матери, решившей иначе, он не посмел, побрел за ней, несколько раз обернувшись на веранду, где остались Шебалины. И Марк, глядя на тоскливую детскую мордашку, как никогда прекрасно понимал племянника, вынужденного поступать не так, как велит сердце, но так, как должен. Вот точно так же и сам он теперь должен сказать Лене прямо сейчас же, что завтра-послезавтра они уезжают домой. Благо и момент подходящий – они как раз наедине и можно спокойно все обсудить, да только отчего-то не хочется... Ближе к обеденному часу небо стали неожиданно затягивать откуда-то взявшиеся на горизонте облака, а воздух вокруг дома так сгустился, сделавшись душным и похожим на атмосферу парника, что казалось, вот-вот пойдет дождь. От всего этого у Элен вдруг разыгрался весьма для нее редкий, а потому особенно мучительный приступ головной боли. Занимаясь облегчением страданий супруги, Шебалин, разумеется, уже и в мыслях не держал возможности серьезного с нею разговора. Мигрень, впрочем, удалось победить, и к вечеру, Лена – бледная и по-прежнему немного сонная после принятых по назначению супруга лекарственных капель, даже спустилась к ужину, поддавшись его уговорам, что надо поесть. Но после сразу же вновь поднялась к себе. Не собирался засиживаться допоздна и сам Марк, вышедший после на веранду, чтобы осуществить обычный всенощный ритуал – выкурить пару-тройку папирос, наслаждаясь тишиной поздних июльских сумерек. Посуду со стола уже давно убрали, дом почти затих, засыпая, и некоторое время почти ничего не нарушало его покоя. Но вот стеклянная створчатая дверь вновь тихо скрипнула, приотворяясь, и из дома на улицу почти бесшумно выскользнула тонкая женская фигурка, узнать которую не составляло труда. «Куда это она вновь?» - промелькнула мысль, немедленно устремляясь следом за той, кто, будучи глубоко погружена в свои собственные, даже не обратила внимания на присутствие неподалеку постороннего. Впрочем, одно оправдание у Веры Алексеевны – а это была, конечно, она, все-таки имелось: стол после ужина был сдвинут далеко в сторону, а сама веранда – обширна и в нынешний час уже значительно затемнена. Так что не заметить тихо сидящего Марка ей было не трудно. По всем законам логики и здравого смысла, точно так же, пожалуй, следовало бы поступить и ему. Дождаться, пока княгиня отойдет на некоторое расстояние, и тихо уйти, уважая и ее право на уединение тоже. А еще – памятуя о принятом еще прошлой ночью решении не вмешиваться более в ее дела. Однако, вместо этого, поднявшись из-за стола, Шебалин пошел следом за ней, малодушно убеждая себя, что хочет нынче лишь предупредить об опасности столь интенсивных нагрузок на еще не зажившие до конца травмированные связки сустава. Вера Алексеевна, тем временем, миновав сад, направилась к старой оранжерее. Шествуя в некотором отдалении, Марк по-прежнему не решался ее окликнуть. Даже тогда, когда, уже пройдя внутрь, княгиня на какое-то время исчезла из его поля зрения. Вглядываться снаружи, чтобы подсмотреть, чем она там занята, было неудобно – во всех смыслах. И потому, собравшись с духом, Марк все-таки решился войти. - Вера Алексеевна!.. Не пугайтесь! Это всего лишь я, - неплотно прикрыв за собой дверь, он сделал несколько шагов и остановился перед устроившейся на скамье свояченицей. – Нет-нет, я не слежу за вами! – прочитав в ее глазах незаданный вопрос, Шебалин усмехнулся. – Просто курил на веранде, потом увидел вас, и решил на всякий случай проводить. Уже ведь темно... Вы не боитесь темноты? «Бред. Разумеется, не боится! Иначе, с чего бы вышла из дому так поздно одна…» - Сегодня вообще довольно рано стемнело. Это из-за туч… Хотя, и день уже убавился порядочно… Она слушала его внимательно, не проронив ни слова, смотрела же и вовсе – почти испуганно. И от этого Марк чувствовал себя все глупее, до тех пор, пока, зажмурившись, не закрыл на миг лицо ладонью и не выдохнул: - Простите, я несу чушь. И должно быть, вы уже окончательно записала меня в безумцы! Что ж, это почти правда, хотя ее нелегко признавать… Но если серьезно, я шел сюда вовсе не за этим. Прежде всего, хотел предупредить, что вам еще вредно так много ходить – а нынче вы гуляли слишком много. И еще… сказать, что мне… что нам с Леной нужно будет вскоре уехать в Петербург.
Вера Трубецкая: Будто призрак, появившийся из сумрака, Шебалин бесшумно возник перед Верой. Возможно, она могла бы услышать его шаги и раньше, если бы не была так поглощена своими мыслями. - Марк… Анатольевич! – только и сумела произнести Вера, выдохнув имя мужчины в темноту. Княгиня испугалась, что выдала ему тайну своих мыслей одним лишь вздохом, ведь всего за несколько мгновений до этого она бережно извлекла из глубин своей памяти самое дивное свое сокровище-воспоминание: то, в котором его теплые губы едва касаются ее губ, а после… После Вера с ужасом посмотрела на Шебалина и, прерывисто дыша, стиснула пальцы рук, чтобы скрыть так некстати появившуюся дрожь волнения. А Марк Анатольевич вдруг начал оправдывать свое появление перед ней и выходило это у него так неловко и сбивчиво, что княгиня сразу поняла, что и он говорит сейчас совсем не то, о чем думает. И ей стало его жаль, так же, как и себя. Ни он, ни она не смели сказать того, что хотелось сказать на самом деле, или сделать то самое сокровенное. Впрочем, она не могла бы поручиться о его потаенных желаниях, но в эту минуту, совершенно утратив контроль над своим разумом, она разглядывала его лицо, потерявшее в темноте четкость контуров, и могла вспомнить каждую его черту. Как странно, но оказалось, она помнит, что цвет его глаз меняется при разном освещении, и вечером, когда зажигают свечи, в них появляется теплый янтарный блеск. Но когда он сердит или расстроен, они становятся черными, пугающими. Как тогда, когда он посмел вступиться за нее перед ее же мужем. И запах его она помнила, волнующий и очень простой. Если бы не спасительный сумрак, Марк непременно заметил бы, как пылают ее щеки в эту минуту. Она это знала и без зеркала, ведь кожа ее горела, а кровь стучала в висках. А Шебалин продолжал что-то говорить, и Вера, которой было сложно сосредоточиться на смысле слов, старалась прислушиваться хоть к интонации. Княгиня едва заметно кивала в такт его словами, будто соглашаясь и с тем, что он безумен, и с тем, что отдыхать ей нужно больше и с тем, что Марку Анатольевичу и Лене нужно скоро уехать. - Что?! Как уехать? Лена мне ничего не говорила об этом. Как же так? Когда? Как выяснилось, в самом ближайшем будущем – через день-другой. И Вера вдруг ощутила невыносимую тоску, будто ее лишают чего-то жизненно необходимого, хотя разум из последних сил пытался сказать ей, что она не имеет права на что-то претендовать. Скажи Марк все это же днем, при свете солнца, когда Вера была в здравом уме, она бы отреагировала спокойно, согласилась с тем, что Леночке должно вернуться в Петербург готовиться к новому сезону – модистки, подруги. Но сейчас все это было второстепенно, а главным было то, что Вера нуждалась в постоянном присутствии Марка и хоть ни разу в этом себе не призналась, а ему и подавно, нуждалась в обладании им. Какой-то ядовитый туман окутал ее сознание в тот момент, и поднявшись с дивана как сомнамбула, княгиня шагнула вперед, к стоящему перед ней мужчине. - Вам действительно нужно ехать…, - то ли вопрос, то ли утверждение было произнесено полушепотом, а в глазах, устремленных на Шебалина плескался неподдельный ужас – страх потерять его и страх совершить непоправимое, страх сойти с ума от этой невыносимой душевной муки и боязнь вернуться к прежней жизни.
Марк Шебалин: Проклятая темнота! Марк почти не видел ее лица, но голос, приказавший ему уехать, звучал почти так же спокойно, как и всегда. Хотя, еще за минуту до того, в нем вроде бы слышалось неподдельное волнение, подарившее было надежду. Однако надежду – на что? И зачем ему это все… - Что ж, стало быть, решено, прощайте, Вера Алексеевна! – склонив на мгновение голову, Шебалин повернулся и решительно зашагал прочь по дорожке, ведущей к выходу из оранжереи. Чувства при этом испытывал весьма смешанные, но было среди них, пожалуй, и облегчение за то, что все закончилось именно так. Было разочарование. А еще – и это основное, словно бы тоска по чему-то несбывшемуся или по так и не исполнившемуся заветному желанию. Но Вера, конечно, права. Оба они правы. Хоть и неискренни. Какой, однако, забавный выходит парадокс… Быстро шагая по темному саду в сторону дома, Марк невесело усмехнулся. Вновь невыносимо захотелось курить, но, привычно похлопав по карманам сюртука, портсигара он не обнаружил. Видимо, оставил там, на столе, когда, забыв обо всем, точно во сне, пошел следом за ней. Показавшийся вскоре сквозь густые садовые заросли господский дом приветливо светился в ночи желтоватыми окнами. Невольно бросив взгляд на то из них, что принадлежало спальне Леночки, Марк увидел, что оно, напротив, совершенно темно. «Уснула», - подумал он, поднимаясь по ступенькам веранды, радуясь, что проклятая мигрень, наконец, должно быть, совершенно ее отпустила. Спустя мгновение, на столе обнаружился и забытый портсигар, а в нем – о счастье! – еще целая папироса, участь которой была решена в течение самого ближайшего времени. Заядлый курильщик, Марк, тем не менее, вряд ли и вспомнил бы, когда еще это было ему столь же необходимо, как сейчас. Поговорить бы с кем-нибудь... Впрочем, нет, с абстрактным «кем-нибудь» он не был бы готов откровенничать даже в такую минуту. А вот с тем, кто хорошо его знает, и при этом – более рассудителен и хладнокровен, чем он сам... Если бы только это было возможно теперь… «Да уж, Комар, теперь ты бы, наверное, мной жутко гордился. Ведь я поступаю именно так, как должно, а не как хочу. Впервые в жизни – сейчас. Чертов олух…» Снова скривив губы в ухмылке, полной обращенного на самого себя сарказма, Шебалин смотрел в темноту почти невидящим взором до тех пор, пока быстро истлевающая от нервных, частых затяжек папиросная бумага не опалила жаром кожу на кончиках его пальцев. Чуть заметно вздрогнув, Марк очнулся от весьма некстати - ко всему прочему-то, нахлынувших воспоминаний о бывшем лучшем друге, болезненно поморщился и неприязненно взглянул на чертов окурок, посмевший доставить ему столь гадкие ощущения, затушил и выбросил его прочь. После чего, прихватив портсигар в карман и для чего-то оглянувшись еще раз в сад, пошел в дом.
полная версия страницы