Форум » Воспоминания » Семейные узы » Ответить
Семейные узы
Марк Шебалин: Время - лето 1827 года Место - Орловская губерния, имение Дубравное. Участники - Вера Трубецкая, Марк Шебалин.
Ответов - 51, стр:
1 2 3 All
Вера Трубецкая: В Дубравное Вера отправлялась полной надежд, но стоит ли говорить, что они не оправдались с первых же дней? Михаил Федорович остался Михаилом Федоровичем, и даже волшебная атмосфера усадьбы, которую так любила княгиня, не сделала из чудовища принца. Да что уж там до принцев, она не сделала из него даже человека. Шёл пятый год ее замужества, и она уже не верила в чудо, но в душе продолжала надеяться, что этот кошмар когда-нибудь кончится, и он образумится. Вдруг комната наполнилась резким табачным запахом, вслед за которым появился и ее горячо обожаемый супруг в сопровождении псины, которую Вера не любила лишь потому, что Трефа князь любил больше собственного сына. Эжен же опасался обоих. - Добрый вечер, Михаил Федорович, - поморщившись и подняв глаза от книги, что читала маленькому сыну, сказала женщина, чей голос не выражал ни единой эмоции. Отец семейства, опасно изменив курс, направился к ним. Треф же, опередив хозяина, подбежал к мальчику, от чего тот, испугавшись, выронил книжицу прямо на пса, тут же отскочившего на шаг и залившегося гневным лаем. При виде этого, кровь отлила от лица и без того бледной княгини. Любимый кобель мужа и саму-то ее уже не раз пугал до смерти, но сейчас княгиня поймала себя на мысли, что боится только за сына, а уж никак не за себя. - Убери его немедленно! – холодно и зло сказала Вера мужу, прижимая, льнущего к груди испуганного сынишку. - И не подумаю! – рявкнул князь, но, тем не менее, отогнал кобеля в сторону, лишь для того, чтобы подойти и попытаться взять за руку Женю, который тут же обхватил Веру за шею так, что той показалась, что ее вот-вот задушат. Женщина ласково гладила сына по головке, бросала на мужа гневные взгляды поверх темной взлохмаченной головки Эжена и тихонько говорила ему, чтобы не боялся, потому что Треф лает оттого, что сам испугался. Этот молчаливый бой длился каких-то пару минут, и княгиня уже была почти уверена, что гроза миновала. Но как же она ошибалась! Михаил тут же начал громко и гневно кричать на нее, обвиняя в самых немыслимых грехах и припоминая все, что было и не было. После первых же его возгласов в гостиную заглянула озадаченная няня, которой Вера тут же передала, упирающегося мальчика. - Не смей пугать сына, - заступая дорогу мужу, с нотками злобы в тихом голосе сказала она, отдельно выговаривая каждое слово, позволяя прежде нянюшке увести Эжена, чтобы тот не стал в очередной раз свидетелем скандала. – А вот теперь можешь продолжать, - так же негромко, но уже спокойнее, чем минуту назад, произнесла княгиня, даже не пытаясь перекричать обличающего ее супруга. В первый год их совместной жизни она уже через минуту сидела бы в слезах, сгорбившись под торжествующим взором супруга, но к пятому годы подобные скандалы практически перестали вызывать в ней какие-либо эмоции, кроме брезгливости. Михаил Федорович же продолжал распаляться. Да так, что верный пес, и тот тоскливо поскуливал, высунув морду из-под дивана. Заключив в итоге, что Вера никчемная мать, которая вместе с няньками испортила его любимого – на этом месте, на лице княгини появилось такое выражение, что князь Трубецкой повысил голос еще на целый тон, и ежели до этого его слышало лишь одно крыло дома, то теперь о счастливой семейной жизни Трубецких узнала вся усадьба – сына, заявил, что нынешняя нянька уволена. А за новой он станет следить самолично. «В этом я не сомневаюсь», - презрительно скривив губы, подумала женщина. - Александра останется, – ровным и тихим голосом произнесла она, смотря в глаза мужу, - С Вашего позволения я удалюсь, – отчеканив это, и не дождавшись ответа, княгиня быстрой поступью вышла из гостиной. Гневные крики и оскорбления продолжали лететь ей в спину, но она уже не обращала внимания. Позже он, вероятно, ей это еще припомнит, но к тому времени она уже успеет вновь собраться с силами. Сделав несколько шагов по коридору, Вера остановилась и закрыла лицо руками. Всё еще казалось, что Трубецкой вот-вот выскочит вслед, хотя она прекрасно знала, что ее дорогой муж не станет утруждать себя подобными глупостями и, посчитав, что поле боя вновь осталось за ним, усядется в кресло с газетой. И тем не менее, вздрагивала от каждого шороха. Несмотря на всю невозмутимость в гостиной, у нее, казалось, не осталось ни на что сил. Нужно было еще проведать Женечку, но показаться в таком виде перед сыном она не могла, считая, что своей бледностью еще больше испугает ребенка, и потому пошла на веранду, полагая, что в такой час там никого нет, и она сможет собраться с мыслями. Но ее надеждам вновь не суждено было сбыться. Вера замерла на пороге, размышляя о том, не поздно ли еще сбежать, но, кажется, звук ее шагов уже был услышан. - Простите, что помешала, - Вера старалась говорить как можно спокойнее, хотя в душе у нее клокотало негодование. – Элен у себя? – спросила она зачем-то, вопросительно приподняв левую бровь, отыскивая между тем благовидный предлог, чтобы сбежать. Не хотелось оставаться наедине с человеком, который лишь с недавних пор стал ее родственником. Нет, Вера ничего не имело против мужа Элен, да и по правде сказать, не успела составить о нем единого мнения, но табачный запах слишком явно напоминал ей собственного супруга, о котором хотелось забыть хотя бы на некоторое время.
Марк Шебалин: Марк всегда полагал себя убежденным оптимистом и искренне верил в то, что черная полоса в жизни не может продолжаться долго, какой-бы широкой и бесконечной она не казалась. Так что даже если какая-либо из дверей судьбы с треском перед тобой закрывается, то не стоит отчаиваться, потому что однажды непременно откроется другая. Пусть и не всегда там, где этого ожидаешь. Оставив около двух лет тому назад хирургию, которой надеялся заниматься до тех пор, пока будут силы это делать, он, естественно, переживал. Какое-то время – очень сильно, но после, как всегда, обнаружил, что жизнь не ограничивается лишь одним, пусть даже и бесконечно любимым, занятием. И вскоре, будто бы извиняясь за причиненные временные неудобства, судьба преподнесла своему извечному любимчику новый дорогой подарок – его Леночку. Впрочем, тогда она звалась еще мадемуазель Элен, и была младшей дочерью генерала Алексея Дмитриевича Ельского, старинного приятеля и сослуживца собственного отца Марка, с которым тот плечом к плечу прошел всю Отечественную войну и Заграничный поход Русской императорской армии. В то лето Ельские частью своего большого семейства, старшие дети которого в силу возраста, служебных и брачных обстоятельств уже не жили в родительском доме, гостили в Тростниках, родовом имении Шебалиных, что испокон веку стояло в Воронежской губернии. И до того памятного момента Марк никогда бы не поверил, что способен увлечься столь юным, еще почитай, даже толком не распустившимся бутоном будущей красавицы. Леночке – с тех пор он даже мысленно не мог называть ее как-либо иначе, совсем недавно исполнилось шестнадцать, и она еще даже не выезжала – дебют должен был состояться лишь осенью в Петербурге. Но уже тогда Марк решил для себя, что она будет его женой. Впрочем, сказать по правде, никаких особенных препятствий на этом пути преодолевать ему и не пришлось. Леночка, как после не раз уверяла Шебалина, тогда уже своего мужа, и вовсе влюбилась с первого взгляда и делала вид, что не замечает его целых две недели «лишь из вредности». Однако поженились они только нынешней весной – хотя предложение руки и сердца последовало еще перед Рождеством того самого года. Шебалин тогда честно признался невесте, что более всего на свете желает видеть ее своей женой прямо сейчас же, однако хочет прежде покрепче стать на ноги в жизни, и если она готова хотя бы немного подождать его… Леночка дождалась. И теперь, поженившись Светлой Пасхой, они чувствовали себя совершенно счастливой парой, уже начиная потихоньку мечтать о будущих детях. Единственное, что расстраивало все это время Леночку – что Марк все никак не перезнакомится со всеми ее братьями и сестрами. Сам он, выросший единственным сыном, к этому, признаться, и не особенно стремился, но, чтобы сделать приятное супруге, все же согласился отправиться летом на Орловщину, где в большом и хорошо обжитом имении Дубравное, вроде бы, намеревались собраться на лето и остальные младшие члены обширного семейства Ельских, с чадами и домочадцами. Но, как это всегда случается при долговременном планировании, учесть сразу все не получилось. Поэтому из всех «сестер-братьев-их-супругов-и-племянников» на лето в Дубравное приехало только семейство князей Трубецких. Матерью его являлась княгиня Вера Алексеевна, вторая по старшинству сестра Леночки. И, как Марк успел уже понять из рассказов супруги, самая близкая ей – не только по возрасту, но и по душевным свойствам. Последние два года она вместе с супругом провела в Европе, ибо после рождения первого сына, врачи рекомендовали ей какое-то лечение, о сути которого Марк мог лишь догадываться. Как и о причинах, по которым оно потребовалось, да еще и столь длительное. Во всяком случае, в Дубравном он впервые увидел их с мужем собственными глазами. Знакомство это произвело на него своеобразное впечатление. Уже чуть ни с первой встречи стало понятно, что с князем Трубецким тесной дружбы ему не водить. Мишель еще тогда взял манеру держаться с новоиспеченным родственником высокомерно и несколько отстраненно, что самого Марка, пожалуй, скорее забавляло, чем расстраивало – пусть говорит и делает, что хочет. Общения с ним после возвращения в Петербург он не планировал, а здесь можно и потерпеть – хотя бы ради той же Леночки. Да и не любил он открытых противостояний, всю свою жизнь стараясь их по возможности избегать… Княгиня же Вера тоже показалась своему молодому зятю весьма своеобразной особой. Вечно собранная, немногословная и даже холодноватая. Совершенно не похожая характером на веселую и открытую всему миру младшую сестру. Марк не мог взять в толк, как им вообще удается столь тесно общаться – обе будто бы из совершенно разного теста сделаны! Безупречная высокая и стройная красавица с бархатными карими глазами и смоляными блестящими локонами и маленькая, пухленькая, с еще не до конца ушедшей детской округлостью черт лица, с этими вечно разлетающимися из любой прически льняными пушистыми прядками, которые Марк так любил в шутку сдувать с ее шеи, неизменно заставляя Леночку вздрагивать всем телом и после набрасываться на него с обиженными восклицаниями, смешно морща курносый нос… Как они могли родиться в одной семье, у одних и тех же отца и матери? Впрочем, весьма наблюдательный от природы, через какое-то время он все-таки начал замечать в сестрах все большее сходство. Какие-то общие жесты, поворот головы, интонация, манера смеяться… Постепенно Вера Алексеевна становилась ему ближе и понятнее, хотя Марк и не стремился стать ей другом. Уже хотя бы потому, что она его об этом не просила. Сдержанная во всем, она продолжала вести себя с Марком скорее как со знакомым, чем по-родственному. И, оставляя ей на это право, он тоже почтительно держался на расстоянии. Тем не менее, нынешним вечером им все-таки пришлось столкнуться наедине, да еще и не при самых приятных, как Шебалин уже успел понять, обстоятельствах. О том, что в семье у Трубецких все вовсе не так гладко, как кажется со стороны, он догадался буквально с первых дней. Отношения у супругов бывают разные. Настолько близкие и теплые, как у них с Леночкой, встречаются, наверное, не так уж часто. Но ледяное безразличие друг к другу, которое буквально веяло от этих двоих, было просто невозможно не заметить. Собственно, даже Леночка – еще совсем ребенок – поняла, что дело неладно. И даже успела поделиться своими наблюдениями – как раз сегодня, когда он зашел пожелать покойной ночи и поцеловать ее перед сном. Но Марк, не желая углубляться в эту тему, успокоил ее и объяснил, что подобное случается с большинством пар рано или поздно. И большинство же семей спокойно переживают эти периоды взаимного охлаждения, а после вновь идут дальше по жизни рука об руку. - А вот я никогда тебя не разлюблю! – горячо воскликнула тогда Леночка и бросилась на шею с поцелуями, заставляя Марка довольно рассмеяться. - И я тебя тоже! – пообещал он в ответ и более к этой теме они не возвращались. А спустя еще примерно час он сидел на перилах полутемной веранды с сигарой в зубах и старался делать все, чтобы не прислушиваться к шумному выяснению отношений между князем и княгиней Трубецкими, происходившему где-то в верхних комнатах дома. Сделать это было затруднительно – окна из-за жары держали открытыми настежь сутки напролет, но Мишеля – а именно он, судя по всему, был основным участником этой сцены, подобное ничуть не беспокоило. Сперва Шебалин хотел уйти в дом, но после разумно посчитал, что это мало что для него изменит – голосом его свояк обладал хорошо поставленным и громким. Потому решил остаться и хотя бы сделать вид, что наслаждается вечерней прохладой после дневного зноя и приглушенным треском цикад где-то в глубине сада. Спустя полчаса скандал, кажется, стих. И Марк глубоко вздохнул – не без облегчения. Наконец-то покой… - О, нет! Вы нисколько мне не помешали, Вера Алексеевна! – тихо воскликнул он, спрыгивая с перил и делая шаг к ней навстречу, но двигаться дальше не решаясь. – Элен? Да, у себя. Но, думаю, уже уснула. Час назад я заходил поцеловать ее на ночь… Все время, пока он говорил, княгиня смотрела прямо на него, и Марк отчего-то чувствовал при этом неловкость: будто бы делает что-то не так. Заметив, что она перевела взгляд на мерцающую в сумерках красным тлеющим кончиком сигару, он, вроде бы, догадался, в чем дело. - Вам неприятен запах табака? Простите, я сейчас же затушу... Не хотите ли присесть и немного подышать воздухом? Обещаю более не загрязнять его табачными миазмами, - мягко улыбнулся Шебалин и указал свояченице на накрытое клетчатым пледом, стоящее неподалеку кресло-качалку
Вера Трубецкая: Это был позор! Какой же это был позор! Вера даже не представляла, как ей теперь появиться за завтраком, ведь крики ее достопочтимого супруга было слышно, наверное, даже во флигеле. А уж что он кричал… Тут и вовсе-то было впору провалиться сквозь землю. «Боже мой! Что же люди подумают! – с ужасом размышляла женщина, - он ведь такое про меня говорил… И хорошо б дома, но тут! Да и было бы это хоть на четверть правдой!» В душе у княгини было как обычно гадко, будто кто-то натоптал в ней грязными штиблетами и ушел, даже не притворив за собою дверь и выстудив всё. Оттого там теперь холодно-холодно, и ничто ее не согреет, ни шаль кашемировая, ни манто соболье. Вот разве что счастливые сияющие глаза ребенка смогут вернуть в душу весну, да и тот сейчас перепуганный сидит с нянькой. Вера ни разу не видела, чтобы Женечка улыбался Михаилу Федоровичу. Стоило тому появиться на горизонте, как мальчик начинал жаться к матери, угрюмо глядя себе под ноги, чем неимоверно бесил отца, в одно мгновение выходящего из себя. А вот Дмитрия Алексеевича Эжен любил и не переставал задорно верещать у него на руках, то и дело, пытаясь оторвать ус дядьке. «Ах, если бы только Митя был здесь… Михаил никогда бы не позволил себе обращаться со мной подобным образом, – с тоской подумала женщина, переминаясь на пороге и настороженно глядя на зятя. - Слышал или нет? Вот только его жалости мне не хватало». Вера тяжело сходилась с новыми людьми и неохотно пускала их в свое пространство. За то время, когда другая женщина уже бы весело щебетала с супругом сестры как с собственным братом, княгиня Трубецкая, лишь учтиво интересовалась общими для всех вещами, ежели доводилось встречаться, а молчать было просто неловко. Единственное, что поменялось в ее обращении – это улыбка, что заметно потеплела со дня их знакомства. Марк Анатольевич казался приятным человеком и Элен, несомненно (это было видно по ее сияющим глазам), была счастлива, чему Вера, безумно любившая младшую сестру, очень радовалась. Но петь дифирамбы новому родственнику не спешила. По ее мнению, к нему стоило еще немного присмотреться, хотя Женя, кажется, не сторонился его, а с любопытством изучал, что уже само по себе было хорошей приметой. Лена была счастлива, и омрачать ее тихое счастье своими семейными дрязгами Вера не хотела. Ибо, зная характер младшей сестры, понимала, что та будет после ночей не спать, волнуясь за нее, а этого княгиня совершенно не хотела. - И всё же мне неловко, что я нарушила ваше уединение, - сдержанно улыбнулась Вера, радуясь, что уже достаточно темно, чтобы ее было возможно уличить в неискренности, а также заметить, как мелко дрожат от пережитого волнения ее руки. – Тогда я лучше пожелаю ей за завтраком доброго утра, - княгиня снова привычно приподняла уголки губ, что в светском обществе вполне сходило за снисходительную улыбку или же показывало непрозорливому собеседнику, что только что мадам Трубецкая изволила пошутить. «Час назад? Вероятно, она не слышала уже. Оно и к лучшему», – с облегчением подумала Вера, делая зятю упреждающий жест, точно говоря: «Не стоит!». - Благодарю, но мне не хочется как-то обременять вас, - ровно произнесла она тем же тоном, с которым вполне могла бы говорить и со шкафом, однако слова ее были искренни. На предложение подышать свежим воздухом, Вера лишь кивнула, но не стала усаживаться в предложенное кресло, а прошла мимо зятя, который явно размышлял над тем, с какой ноги идти дальше. Вера положила руки на перила, и пальцы сами сжали край. - Сегодня теплый вечер, - безразлично сообщила женщина, и по ее тону нельзя было понять, радует это ее или нет. Сверху доносился заливистый лай Трефа и одобрительные возгласы его хозяина, от чьего голоса Веру вновь невольно передернуло. Сейчас Михаил явно говорил много тише, чем когда вразумлял непутёвую жену, но слышно его было преотлично, каждое слово и каждый смешок: «Слышал...» Княгиня не чувствовала, как щёки ее становятся пунцовыми от стыда, зато ощущала, как пальцы впиваются в перила. Марк что-то ей говорил, но она не слышала. Закрыв глаза, княгиня досчитала до пяти, после чего ее пальцы, мертвой хваткой вцепившиеся в перила, стали расслабляться. - Вы всё слышали? – тихо, но четко выговаривая каждое слово, спросила она, оборачиваясь и прислоняясь к бортику. Краска уже начинала отливать от ее лица, делая его бледнее, чем у мраморной статуи. Через мгновение Вера уже ругала себя за то, что спросила, да и вообще, что не ушла сразу. Ведь было бы проще сделать вид, что ничего и не было, ведь она уже привыкла делать вид, что ее ничто не трогает и не заботит. Так почему бы и теперь не поступить подобным образом?
Марк Шебалин: - Да нет же, поверьте, я вовсе не стремился к уединению! – воскликнул Марк. – Я его, к слову, не очень-то и люблю. Просто после ужина все как-то быстро разошлись, а я засыпать рано не привык, к тому же, в доме все еще душно. Вот и подумал: выйду на веранду. Вдруг сон приманить на сигарный дым получится? Вот только жену спать уложу… В очередной раз упоминая вслух Леночку, Шебалин не смог удержаться от легкой иронии, которая направлена, однако, была лишь на него самого. Уж слишком часто случалось ему последнее время ловить себя на том, что говорит и думает о супруге скорее как о ребенке, чем как о взрослой женщине – любимой и желанной. Пытаясь понять, почему это происходит, Марк однажды пришел к выводу, что все дело в значительной разнице в их с Еленой возрасте, точнее даже не в ней самой, а в слишком заметном отличии их, так сказать, «жизненных опытов», которые, конечно же, априори не могут быть одинаковыми у совсем юной барышни и у взрослого мужчины. И потому надеялся, что со временем это пройдет или хотя бы в заметной степени ослабеет. А пока старался всячески изживать в себе эту привычку, чтобы она окончательно не укоренилась. И все равно иногда срывался в этот идиотский «отеческий» тон, чего заметно смущался. Особенно почему-то рядом с Леночкиной старшей сестрой. Вечер, тем временем, уже окончательно вступил в свои права. Сумерки, еще четверть часа тому выглядевшие розовато-синими из-за подсвечиваемых заходящим солнцем откуда-то из-под горизонта обрывков туч, весь день бродивших по небу, да так и не соизволивших собраться вместе и пролиться на землю дождем, сгустились до почти чернильной синевы, утратив все остальные краски. И на желтый свет двух масляных ламп, зажженных Марком по обеим сторонам веранды еще сразу после того, как он сюда пришел, со всех сторон устремились многочисленные мотыльки. Сдвинувшись немного в сторону, чтобы Вера Алексеевна смогла свободнее расположиться возле перил – сесть в кресло она отказалась – Марк некоторое время молча наблюдал за их безумным танцем. - Тёплый, - кивнул он, соглашаясь с замечанием свояченицы относительно погоды. – И такой тёмный. Здесь очень быстро темнеет, не то, что у нас, в Петербурге, правда? Ответа на вопрос не последовало. И Шебалин, все это время невольно крутивший в руке затушенную, вопреки полученному разрешению курить дальше, сигару, позволил себе осторожно скосить взгляд, устремленный до того в тёмную глубину густого сада, расположенного в небольшом отдалении от веранды, на профиль замершей рядом с ним княгини, буквально физически ощущая исходящее от нее напряжение. О причине его он, разумеется, догадывался. И очень хотел бы сказать что-то, чтобы успокоить ее, однако понятия не имел, как можно было бы начать подобный разговор. Потому молчал и ждал, что будет дальше. А дальше она заговорила сама. - Слышал – что? Я не понимаю… - начал было он, но тотчас же осёкся, слегка поморщившись. И, полностью разворачиваясь к княгине, открыто взглянул ей в глаза. – Да, слышал. Простите, даже не знаю, зачем начал вам лгать, Вера… - прежде он никогда еще не обращался к ней без отчества, но теперь, кажется, даже не заметил этой ненароком допущенной фамильярности. От этих слов лицо ее, и без того обыкновенно бледное, сделалось и вовсе безжизненно-белым, и Шебалин грешным делом испугался, что княгиня вот-вот лишится чувств, при этом совершенно недоумевая о причинах настолько острой реакции. - Вам дурно? – выпростав одну из по привычке сложенных кренделем на груди рук, Марк с тревогой легонько сжал своими пальцами узкое запястье княгини, неосознанным жестом нащупывая у ней пульс – рука женщины, все еще нервически сжимавшая перила ограждения, оказалась совсем рядом. Убедившись, что обморока ждать не стоит – пульс был вполне хорошего наполнения, хотя и несколько учащенный, Марк с облегчением вздохнул, но руки Веры Алексеевны так и не выпустил. Напротив, забрал себе еще и ее вторую ладонь. – Нет… это что-то другое. Дайте, догадаюсь – вам стыдно? Но за что? Уж вы-то не сделали ничего предосудительного! К тому же, позволю напомнить, что я, все же, не только муж вашей сестры, но и доктор. Люди часто доверяют мне глубоко интимные вещи, и поверьте, я умею хранить чужие тайны… На том и покончим с этим неприятным разговором. Скажите лучше, вы любите качаться на качелях?
Вера Трубецкая: Господи! Как он говорил об Элен! Говорил, точно о ребенке, о котором нужно заботиться. Даже интонация у него была такая особенная, с которой говорят лишь о близких сердцу людях. Для своего же мужа княгиня была в лучшем случае Верой Алексеевной и никогда Верочкой. Осознание этого больно кольнуло сердце. Женщина понимала, что муж ее не любит и никогда не полюбит, она даже понимала, что, в сущности, и нет в ней ничего такого, чтобы заставило его влюбиться. Но как же было горько каждый раз это ощущать! И вместе с тем она ощущала укол совести от того, что завидует своей сестре, вместо того, чтобы порадоваться. Нет, она была рада за Элен, как ни за кого на свете, ведь такой солнечный человек, как ее сестра, заслуживает самого лучшего. Княгиня думала, что уже давно привыкла к своему положению, но все оказалось гораздо сложнее, чем она думала. В мыслях Вера вновь и вновь ругала себя за зависть, полагая, что пресловутой "белой" зависти не бывает, а есть лишь то мерзкое чувство, что съедает изнутри, превращая в гадюку. Нет, не этого она хотела. Руки, что свободно лежали на холодных перилах, непроизвольно сжали край. Несмотря на то, что сегодняшний вечер был тих, спокоен и исполнен талантливым художником пастелью, успокоиться ей не удавалось. При всей внешней холодности, на душе у нее как не было спокойствия, так и нет. Единственное, что радовало сейчас Веру – это то, что Лена уже ушла спать, когда у четы Трубецких случился скандал. Надеяться же на то, что слуха Марка Анатольевича не достигла эта безобразная сцена было глупо. Оставалось уповать на его молчание и чудо. В последнем женщина разуверилась, едва услышала заливистый лай Трефа. Вся холодность разом слетела с княгини, как только она поняла весь масштаб катастрофы. Теперь это была не безразличная ко всему светская дама, а маленькая перепуганная женщина, что смотрела на собеседника огромными от ужаса глазами. - О Боже, - только и прошептала одними губами княгиня, побледнев и широко раскрыв испуганные глаза, - Я... Я могу просить вас… – смущенно опустив взгляд, она попятилась назад, ища поддержку, - могу просить вас ничего не говорить Элен? – наконец, нащупав многострадальный бортик, Вера вцепилась в него руками и подняла испуганный взгляд, - Я... Я не хочу, чтобы она тревожилась… В то, что после подобного Елена будет хуже относиться к ней, Вера даже и не думала. Она всегда видела в людях только хорошее, и потому непременно будет переживать за старшую сестру, чего Вера очень и очень не хотела. Она была так ошарашена своим открытием, что даже и не обратила внимания, когда свояк неожиданно для нее (и, вероятно, для себя) позволил фамильярность, прежде не замеченную в обращении между ними. - Н...нет, - замотала она головой и неловко попыталась вырвать свою руку из его, но после первой же неудачной попытки прекратила это бесполезное занятие. Кто из них двоих сейчас был больше перепуган, она не знала. Да и не думала об этом. Мысли, что крутились у нее в голове, напоминали испуганных котом птичек, что сорвались с ветки и не могут вернуться назад. Она даже не поняла, как и когда Марк Анатольевич успел завладеть и второй ее рукой, после чего начал вести свою проникновенную беседу. А Вера стояла рядом, ни жива, ни мертва, и лишь смотрела на него, как затравленный зверек, не в силах вымолвить и слова. - Здесь нечем гордиться, - тихо-тихо произнесла княгиня Трубецкая, медленно и настойчиво высвобождая свои руки из теплого плена. «Разве вы не понимаете, почему мне стыдно?» – говорил ее взгляд, обращенный к доктору. Однако последний вопрос Марка застал ее врасплох, заставив руки замереть в воздухе. - Любила, - сказала женщина, прежде чем успела подумать. Теперь к ее испуганному и затравленному взгляду примешалось и изумление, что сразу сделало ее чуточку больше похожей на человека, нежели на статую, - а сейчас и не знаю, - с горечью в голосе добавила она, отступая на шаг и обхватывая себя руками, словно пытаясь защититься от ветра. Теперь уже было стыдно не только за недавнюю сцену, но и за свое поведение сейчас. Тем не менее, Вера не торопилась уходить, а лишь вновь обратила взгляд на почти догоревший закат.
Марк Шебалин: «Гордиться нечем, но ведь и стыдиться-то – тоже!» - с глубокой убежденностью в собственной правоте немедленно воскликнул Шебалин. Мысленно. Произнести подобное вслух он бы не решился. И без того уже жалел, что затеял такой неловкий разговор с Верой Алексеевной, особенно, когда понял, насколько смутил ее им и своей внезапной откровенностью. По всему выходило, что замкнутость ее была вовсе не напускной, как это показалось Марку при первом знакомстве, а истинным свойством натуры. Как и болезненная гордость. А ведь таким людям всегда особенно трудно признаваться, что они в чем-то потерпели неудачу. И еще мучительнее, если подобное признание приходится делать перед тем, кто это сумел заметить… Идиот. Правду говорят, заставь дурака богу молиться, весь лоб расшибет! Ругая себя, на чем свет стоит за слепоту, непозволительную человеку, полагающему себя знатоком человеческих душ – Марк всегда полагал, что умеет неплохо разбираться в людях, он решил не усугублять своей ошибки и не развивать дальше этой темы. Потому даже безропотно выпустил из рук ледяные ладони княгини, которые все еще хотелось держать в своих, чтобы хотя бы немного согреть. Впрочем, должно быть, она уже и без того считает его законченным нахалом… - Не беда! – ответил он на высказанное ею сомнение с той несколько преувеличенно-бодрой интонацией, которой люди обыкновенно пытаются укрыть собственную неловкость, и широко улыбнулся. – Самое время освежить воспоминания, не находите? Эжен уже спит, и потому даже некому будет сетовать, что вы отняли у него любимое развлечение. Сыну Трубецких, действительно, очень нравились старые качели в яблоневом саду, которыми, судя по их потрепанному виду, не пренебрегали в детстве сразу несколько предыдущих поколений отпрысков семейства его матери и тётушки. Однако, возможно, что именно по этой самой причине, мальчику редко позволяли ими пользоваться. Хотя, по мнению Марка, конструкция была еще вполне крепкой и надежной. Впрочем, ему казалось, что Эжену вообще позволяли слишком немногое из того, что по праву положено любому мальчишке в деревне… Но, памятуя, что своих детей у него пока нет, а стало быть, нет и права судить чужие методы воспитания, Шебалин оставлял это мнение при себе, не высказывая его даже в приватных разговорах с женой, обожавшей племянника, и пользующейся в этом полной взаимностью. Новоприобретенного «дядю Марка» Эжен пока окончательно своим, похоже, не считал, потому немного дичился. И Шебалин, признаться, в душе даже был немного этому рад, ибо тоже считал маленьких детей кем-то вроде персональной «terrae incognitae». Что, впрочем, не мешало надеяться, что со временем они с племянником все-таки подружатся – тем более если это будет приятно его матери. - Так, а что это мы до сих пор здесь стоим? Полно тратить время, пойдемте! – с притворным возмущением, Шебалин нахмурил брови и решительно шагнул к ступеням веранды, откуда обернулся к княгине и протянул ей руку, призывая следовать за собой и одновременно намереваясь помочь спуститься по скользким от вечерней росы деревянным ступеням. Немного помедлив, Вера Алексеевна пошла следом, хотя от предложенной поддержки и отказалась. Но Марк больше и не настаивал, предоставив княгине полное право самой определить степень близости в их общении. В саду, среди уже значительно разросшейся листвы деревьев, вначале показалось совершенно темно, но вскоре глаза вновь привыкли к мягкому свету летних сумерек, и Шебалин почувствовал себя вполне комфортно. Шел он немного впереди, Вера Алексеевна двигалась следом. Все это время он намеренно старался не приставать к ней с разговорами, задав лишь пару нейтральных вопросов о том, не холодно ли ей в легком платье, и посоветовав не сходить с посыпанной песком тропинки в траву, дабы не замочить ног росой. - Со стороны мы, должно быть, смотримся как пара заговорщиков, вершащих в ночи свои тёмные делишки. Вам так не кажется? – ухмыльнулся Марк, обернувшись к княгине, когда они, наконец, достигли цели своего небольшого путешествия. Качели представляли собой деревянную люльку, выполненную в форме старинной ладьи, подвешенной на прочной деревянной раме. Но Марк все равно, на всякий случай, обследовал их на прочность, прежде чем предложил и помог Вере Алексеевне устроиться на одной из двух противоположно расположенных скамеек внутри. После чего принялся потихоньку раскачивать ее, постепенно увеличивая амплитуду. Однако через пару минут вдруг остановил «ладью» ровно на полпути и проговорил, глядя на княгиню и хитро поблескивая при этом темными глазами: – Нет. Это как-то совсем неинтересно! К тому же, я внезапно понял, что и сам, кажется, не прочь покачаться! Лет сто этого не делал! С этими словами, не дожидаясь позволения Веры Алексеевны, он проворно забрался внутрь люльки с противоположной стороны и вновь, совершенно по-мальчишески, улыбнулся. – Ну а вот теперь, стало быть, полетаем по-настоящему!
Вера Трубецкая: Вера смотрела на догорающий закат и ощущала, что так же догорает и время ее спокойствия в этом доме. Теперь, вольно и невольно, она постоянно будет ловить на себе то сочувствующие, то осуждающие взгляды. И сколько из этого будет реально, а сколько выдумкой ее воображения, женщина не взялась бы судить. А в голове до сих пор звучали слова Марка: «Я умею хранить чужие тайны» И для нее это было почти как обещание доктора, что всё будет хорошо, даже если что-то не срастется. Горькая усмешка исказила губы княгини, ведь он и был доктором, который теперь знал о ней чуточку больше, чем следовало. Вера не любила, когда ей лезут в душу, даже если это было случайно или с благими намерениями. Это было вызвано многими причинами. Сама она никогда не испытывала такой потребности, считая, что мало кому подобное нравится, да и просто боялась ненароком ранить. Оттого часто казалась другим безразличной и выскомерной, таковой на самом деле не являясь. Вере никогда не было чуждо чужое горе, и по мере своих сил она старалась помогать, делая это тихо и ненавязчиво, чтобы не причинить никому неудобств и уж тем более не выказать жалость, которая ее в подобной ситуации бы только ранила. Леночка всегда делилась ней своими надеждами и чаяниями, и Верочка терпеливо выслушивала и поддерживала ее, стараясь при этом не отягощать младшую и любимую сестрёнку своими собствеными проблемами. Вот и теперь всеми силами старалась оградить ее, пусть и так быстро повзрослевшую, от всего неприятного. - Я очень надеюсь, что он спит, - слова, отражающие мысли, что тревожили ее, сорвались с губ неожиданно. И Вера опустила взгляд, рассматривая причудливый рисунок на камне, лишь бы не смотреть на Марка, перед которым ей всё больше и больше становилось неловко за собственную слабость. Её бедный мальчик сейчас один и так расстроен, а она даже не пришла к нему успокоить и пожелать доброй ночи. Вера чувствовала угрызения совести, хоть и понимала, что тем состоянием, в котором находится сейчас, только напугает ребёнка. Мысли ее вновь и вновь возвращались к тому, что случилось вечером, и женщина чувствовала себя всё неуютнее и неуютнее. Вечер был теплым и приятным, но ей было зябко. Верно говорят, что когда мороз пошаливает на улице – это совсем не страшно, всегда можно одеться потеплее или остаться в теплом доме. Гораздо хуже, когда становится холодно душе. - Простите… - задумавшись, она вновь не услышала слова зятя, который протягивал ей руку, возмущенно нахмурив брови, отчего очень походил на филина. Однако от подобной поддержки княгиня отказалась, по-прежнему немного сторонясь родственника, который сегодня станет ей либо чуточку ближе, либо отдалится совсем. Вера Алексеевна шла следом за Марком хорошо известной ей дорожкой, где так часто в детстве они бегали с Леной и Митей, оставляя такую взрослую и чуждую всем развлечениям Наташу наряжать своих кукол, а позже – читать романы. Натали, хоть и была всего лишь на три года старше Веры, вела себя всегда с ними так, будто ей зазорно играть в игры. Митя же, напротив, поддерживал сестричек и часто катал их с Леной на этой самой качели до тех пор, пока обе не завизжат от страха. «Лучше выглядеть двумя заговорщиками, чем теми, о ком подумает Михаил, коли увидит нас вдвоем», - мрачно подумала женщина, уже предчувствуя новый скандал и прочувственную речь своего почти святого супруга о своей благоневерной жене. К счастью, Вера уже была не так расстроена и не сказала этого вслух. Свежий воздух несомненно шел ей на пользу, возвращая силы. - Кажется, - вымученно улыбнулась княгиня, остановившись возле ожившего приятного воспоминания. Она бережно провела рукой по краю ладьи и задумчиво улыбнулась. Сколько приятных моментов было связано с этим местом! - Раньше здесь были еще одни качели, - улыбка вышла грустной, но вполне искренней, - они стояли вон там, - она кивнула в сторону рощи, которая во тьме могла сойти за полноценный лес, - гроза, - коротко пояснила Вера, обращая взгляд на своего спутника, который всем своим видом показывал, что готов помочь ей забраться в ладью. Пренебречь помощью на сей раз было просто неразумно, и Вера приняла предложенную руку. Проворно забравшись внутрь, она с задумчивой улыбкой вспомнила, как однажды разбила нос, упав с этой самой качели, и ее не взяли на именины к тетке, которая всегда осыпала их вкусностями. Тогда Лена заявила маменьке с папенькой, что тоже не поедет, потому что сестрице будет скучно одной. Отец был недоволен, но разрешил ей остаться, зная, что мягкая и покладистая Леночка умеет быть упрямой. - А по вам и не скажешь, - улыбнулась Вера, чуть прищурившись, что совершенно было незаметно в той темноте, которая уже спустилась на усадьбу, и не уточняя, что она имеет в виду: возраст или умение катать на качелях. С интересом первооткрывателя она следила за действиями Марка, который решил составить ей компанию. Но при этом тут же инстинктивно вцепилась в края, ибо Митя всегда говорил то же самое, и всегда это заканчивалось после ее звонким визгом. - Только не сильно! – достаточно громко вскрикнула Вера, едва начала ощущать все прелести полета. Будь то днем, и будь на месте зятя брат (о муже она и не помышляла) женщина бы с удовольствием и повизжала, и полетала, но сейчас было не время и не место. «Ох, Михаил узнает, света белого невзвижу!» – вновь с тоской подумала княгиня, ругая себя за тот невольный крик, которого все же не удалось сдержать. Это было так же глупо, как и все то остальное, что она делала этим вечером.
Марк Шебалин: - Конечно-конечно! – совершенно серьезно заверил ее Марк, в чьих темных глазах в этот момент плясали и веселились смешливые черти. К счастью – для него, и к несчастью для самой Веры Алексеевны, танец этот надежно скрывала все отчетливее сгущавшаяся вокруг темнота. Крепко ухватившись за поручни, Шебалин принялся раскачиваться, слегка приседая при каждом новом толчке, чтобы придать как можно большее ускорение и высоту полету их ладьи, которая с каждой новой минутой все более походила на летучий корабль из детской сказки. - Ну что скажете, разве это не здорово?! – воскликнул он сквозь уже отчетливо шумящий в ушах ветер, вновь взглянув на Веру и рассмеявшись, точно мальчишка, в тот момент, когда размах достиг максимума, а сами качели даже начали слегка потрескивать. Она не ответила. И в первый момент Марк решил, что это просто молчаливый восторг. Но уже в следующее мгновение, внимательнее приглядевшись к лицу женщины, белевшему в темноте слишком отчетливо даже для нее – всегда выглядевшей, по мнению Шебалина, чрезмерно бледной, невольно наталкивая его как доктора на мысли о малокровии, догадался, что вовсе не радость, а скорее ужас лишил ее способности выражать свои мысли вслух. - Господи, да вам ведь страшно! Что ж не скажете?! Я бы давно прекратил вас мучить! В голосе его в этот момент прозвучала едва скрываемая досада. Прежде всего, разумеется, на себя самого. Никогда – даже в ранней юности не испытывавший затруднений в общении с женщинами любых возрастов и степеней близости знакомства, именно с Верой он умудрился допустить сразу несколько оплошностей всего лишь за тот короткий промежуток времени, который они провели нынче вместе. Сперва полез с никому ненужным вызовом на откровенность в разговоре, после насмерть испугал катанием на растреклятых этих качелях… пришло же в голову предложить ей такую глупость! А с другой стороны, и сама она хороша! Ну откуда эта молчаливая покорность всему, что с тобой делается?! Не может ведь быть такого, чтобы ничтожный человечишка, возомнивший себя отчего-то домашним тираном, смог настолько поработить ее волю, дабы напрочь лишить способности выказывать ее даже в таких мелочах? Поспешно, возможно, даже излишне резко заставив качели остановиться, Шебалин молча сошел с них, а потом, также без слов, – подхватил за талию свояченицу, чтобы помочь выбраться и ей, отчего молодая женщина на минуту оказалась в его крепких объятиях. Не спеша отпустить, Марк вдруг пристально взглянул ей в глаза: - Терпение – это та добродетель, о которой твердят все вокруг, однако всерьез ценят в основном лишь в ближних своих, Вера Алексеевна. Норовя притом постоянно испытать на прочность, а то и вовсе использовать против самого же обладателя сего достоинства. И поверьте, что не всегда стоит позволять им это делать. Сказав это, он, наконец, позволил ей встать на землю и мягко отпустил от себя. – Однако совсем уже ночь. Наверное, нам стоит возвращаться, покуда нас с вами не хватились в доме, – усмехнулся он. А через мгновение добавил уже совсем иным, обыкновенным своим чуть ироничным тоном: – Скажите, а что вы имели в виду, когда упомянули грозу, рассказывая о вторых качелях? Признаться, я был озадачен. И до сих пор не нашел к этим словам логического толкования.
Вера Трубецкая: - Ну вот, вы смеётесь, - улыбнулась Вера, хоть в сгущающейся тьме этого, пожалуй, уже было почти не разглядеть. Ей было неловко рядом с этим мужчиной. И не потому, что сейчас она боялась мужа, только было в Марке что-то, отчего ее внутренний голос буквально умолял держаться от него подальше. «Повезло Леночке. Ой, повезло», - подумала княгиня, и это была последняя связная мысль, посетившая ее. После этого качели так резко взвились вверх, что Верочка совершенно по-девичьи заверещала. «Здорово? Он спрашивает, здорово ли это?!» - думала она, что было сил вцепившись в поручни качелей. - Марк Анатольевич! Прекратите! – взвизгнула, наконец, княгиня, решив, что сохранение маски равнодушия совершенно не стоит ни потери нервов, которые ей еще сегодня потреплют изрядно, ни поломанных ребер, - Я прошу вас! Качели уже потрескивали, а он раскачивал и раскачивал, полностью отдавшись этому процессу. Верно, думал, что она вовсе не испугалась, а пищит лишь для виду, дабы укоренить его в мысли, что сие действительно пол слабый и трепетный, а не стальная подделка. Однако последний окрик все же достиг цели, и Шебалин начал тормозить, да так резко, что княгиня Трубецкая засомневалась, на каком свете находится. Когда качели остановились, она даже не поняла, продолжая судорожно цепляться за поручни. И разжала ледяные пальцы, только когда ее коснулись руки Марка и, точно перышко, вытащили из этого орудия пыток. - Не смейте… - прерывающимся тихим голосом начала Вера, коснувшись земли ногами, - Слышите меня? Никогда не смейте… - взгляд ее вдруг стал злым и твердым, - так сильно меня пугать, - добавила она, стиснув зубы вместо ответа на его тираду о терпении. Будь княгиня менее испугана и расстроена, то, возможно, заметила бы множество мелочей, который помогли бы в будущем избежать самой большой ошибки ее жизни, но она не заметила и не поняла. Да и не до того уже было. Когда Марк упомянул о доме, взгляд ее стал сосредоточенным и потускнел, а кулачки невольно сжались. И только сердце в груди продолжало неистово и испуганно биться, предчувствуя беду. - Леночка вас совсем потеряет, - суховато и несколько нелюбезно сказала она, точно все еще на него злилась, хотя почти сразу простила ему эту выходку с качелями. Это было не тем, на что можно дуться до скончания веков. - Я просто хотела сказать, что когда-то здесь были еще одни качели, до того, как их разбила молния. Мы катались все вчетвером, - она повела плечами так, будто замерзла, - но вы правы. Уже поздно и пора в дом, - Вера повернула голову и посмотрела на Марка, - Спасибо за вечер, - с ноткой теплоты в голосе прибавила она. Как бы он ее не напугал, он же и сделал этот вечер чуточку менее мерзким, чем он мог сложиться, - Провожать не надо, - тихо добавила женщина и ускользнула в темноту. *** То, что остатки вечера не обещают быть томными, княгиня Трубецкая поняла, едва ступила на порог своей комнаты и увидела сидящего в кресле Михаила. О! Как он был грозен! Ну, чисто Астарот! - Вы что-то забыли мне сказать? – холодно осведомилась она, и, стараясь сохранять внешнее спокойствие, медленно пошла к секретеру. Но дойти ей не дали, вместо этого просто напросто грубо схватили за руку, да так, что наутро, за завтраком пришлось даже надеть не самое любимое платье, которое при всех его недостатках имело одно важное преимущество: закрывало руки до запястий. Тогда, в кабинете Михаила, женщина была уверена, что услышала о себе всё. Боже, как она ошибалась! Вначале она молчала, лишь зло глядя на супруга, потом попыталась протестовать, но бесполезно. Он точно не слышал ее, продолжая сыпать в копилку Вериных воображаемых личных грехов все новые и новые упреки и обвинения. Но последней каплей все же стала тяжелая пощечина, от которой у княгини до сих пор горела щека. Из-за этого нынче пришлось пойти даже на некие косметические ухищрения, отчего и без того бледное бесстрастное лицо княгини стало и вовсе смотреться мелованной бумагой. И потому особенно трудно было поверить, что прошлым вечером эта маска все-таки обращалась в совсем уж невыносимые моменты гримасой ярости, с которой Вера проклинала мужа и желала ему вечно гореть в аду. Тем не менее, за завтраком Вера вновь казалась безмятежной, чем неимоверно его бесила. - Леночка, ты прямо вся цветешь, - улыбнулась она сестренке и кивнула прислуге, - и это платье тебе к лицу. Эжен, не куксись, а кушай! - перевела она взгляд на сыночка, - будешь хорошо кушать, станешь таким же большим и сильным, как батюшка, - вновь прощебетала княгиня, не без скрытого сарказма взглянув на Михаила, и после этого оправила рукав аккурат в том месте, где под тканью прятался свежий синяк от его пальцев. Происходивший дальше милый разговор между супругами Трубецкими о самых незначительных вещах, тоже казался совершенно обыденным. Однако посреди него князь вдруг бесцеремонно поднялся из-за стола и, объявив, что уже сыт, удалился под недоуменные взоры остальных присутствующих в комнате. Еще никогда до этого Вера не позволяла себе подобного, но видно вчерашний день как-то повлиял на нее, переполнил чашу, казавшуюся бездоннной, показав, что в жизни нужно что-то менять - пусть даже не что-либо глобальное. Однако, увидев свою жизнь в сравнении с жизнью сестры впервые так отчетливо, княгиня уже не хотела безропотно терпеть подобное к себе отношение. - Повар и впрямь нынче расстарался, - это было сказано спокойно, будто ничего особенного не произошло, - чрезвычайно сытно, - откладывая в сторону прибор, княгиня ласково посмотрела на сына, - и полезно!
Марк Шебалин: «Вот же мерзавец! – медленно процедил про себя Марк, ощущая, как пальцы левой руки, лежащей на прикрывающей колени белой салфетке, сами по себе сжимаются в кулак, комкая крепко накрахмаленное льняное полотно. – Чертов сукин сын!» И это были пожалуй, самые мягкие и приличные из эпитетов, обращенных им в адрес князя Трубецкого, с обыкновенным выражением наполовину брезгливости, наполовину скуки, поедающего свежеиспеченную к завтраку воздушную сдобу со сливочным маслом и клубничным джемом, даже не подозревая, что таит под собой маска безучастной вежливости, застывшая на лице его свояка, расположившегося за столом напротив. Чему-чему, а уж владеть собой и скрывать любые обуревающие душу чувства и эмоции Марка учить было излишне. Хотя нынче в столовой присутствовала еще одна актриса, которая могла бы, пожалуй, составить ему в этом достойный дуэт на любом из существующих театральных подмостков. Если бы немного не переигрывала. Чтобы вовсе не почувствовать этого, нужно было обладать простодушием малыша Эжена, которому в деревне позволялось, против обычного городского распорядка, принимать пищу вместе с взрослыми. Или же быть… Леночкой. Которая, впрочем, имела на это право, потому что из всех, кто собрался в столовой этим ярким июньским утром, была к нему ближе всех по возрасту, да и – если быть совсем уж откровенным – и по общему душевному развитию. Но, обладая необходимой всякому хорошему врачу наблюдательностью, Марк прежде всего обратил нынче внимание даже не на ажитированное веселье, совершенно несвойственное княгине Вере в обычной жизни. А на неосознанные жесты, которыми она то едва заметно поддергивала вниз и без того длинный узкий рукав своего платья, слишком закрытого для такой теплой погоды, то безотчетно поправляла над левой щекой, которая как раз и обращена к сидящему рядом Шебалину, пучок туго завитых черных локонов. Будто, вкупе с наложенным на бледную кожу толстым слоем белил, они действительно могли спрятать от его взгляда едва заметный свежий кровоподтек на резковато выступающей скуле молодой женщины… «Не стоит вмешиваться, коллега, ведь наше с вами дело – врачевать. А заботу судить оставьте тем, кому она назначена по должности!» - слова эти, вместе с жестом, призывающим к молчанию, Шебалин впервые услышал в свой адрес чуть больше года тому назад. Тогда, прежде чем начать собственную практику, с ознакомительной целью он ненадолго устроился в ассистенты к известному петербургскому интернисту, доктору Савельеву, чьими пациентами были представители многих известных аристократических фамилий. Сказаны они были у постели супруги одного из приближенных к особе Государя императора, которая, если верить рассказу безутешного мужа, накануне крайне неловко оступилась на скользкой мраморной лестнице их огромного дворца. По характеру переломов обеих рук, ключицы и многочисленным ушибам на теле женщины было страшно даже представлять, как именно нужно было упасть – и сколько раз подряд. Но Марк Анатольевич позволил себе высказаться вовсе не по этому поводу, а лишь обратил внимание старшего коллеги на несколько свежих круглых маленьких ожогов на спине, груди и животе несчастной: точно от тлеющей сигары. Вняв доброму совету Савельева, он, разумеется, промолчал, оставив свои суждения при себе. И в тот раз – и чуть больше, чем через полгода, когда перед чиновниками Третьего отделения, которым было поручено ведение странного дела о внезапной кончине молодого и прежде не жаловавшегося на здоровье видного царедворца, под присягой невозмутимо подтвердил ее ненасильственный характер. И тем избавил вдову от гнусных и, несомненно, лживых подозрений родственников покойного, которые добивались этого расследования, в том числе из-за собственных корыстных целей: письменного завещания относительно своего немалого состояния этот господин по молодости лет составить так и не успел… «Не стоит вмешиваться…» - вновь отчетливо, будто наяву, звучало у Марка в ушах. Но как быть, если уже вмешался? Пусть и ненароком, сам того не желая, из добрых побуждений – и тем принес еще больший ущерб? Как узнать, не их ли совместное вчерашнее времяпровождение стало, в конечном счете, причиной для нового скандала – по всему выходит, куда даже более отвратительного, чем тот, которому он сделался невольным свидетелем раньше? Мысль об этом неотступно свербела в голове у Шебалина в течение всего завтрака, потому он с некоторой рассеянностью внимал всему, что происходило вокруг, включая застольный разговор, занятый решением лишь одной задачи: что делать, и как все-таки, помочь ей, чтобы не дать почувствовать своей к ней жалости. Ведь для такой, как Вера – как и для такого, как сам Марк, к слову говоря – подобное равнялось потере лица. Худшему из возможных унижений… Грохот резко отодвинутого тяжеленного стула во главе обеденного стола, на котором до того восседал хозяин дома, заставил Марка вернуться в реальность и озадаченно покоситься на жену. Он, в самом деле, не слышал, о чем шел разговор, потому не мог понять, с чего это вдруг князь вскочил прямо посреди трапезы и молча вышел из комнаты. Леночка в ответ лишь едва заметно пожала плечами и тихонько хихикнула, закатив глаза, мол, ну ты же его знаешь! На лице княгини Веры не отражалось ничего. Как не в чем ни бывало, она склонилась к сыну, что-то тихонько поясняя мальчику, а потом спокойно продолжила пить чай – и тут уж Марк всерьез поразился ее самообладанию. Как ни странно, внезапный уход Трубецкого будто бы разрядил напряженную обстановку за столом. Помолчав еще пару минут, все трое вдруг фактически одновременно заговорили, явно радуясь вновь возникшей возможности. Оставил свои раздумья ненадолго и Марк. Отвечая на вопросы жены, ему удалось пару раз удачно пошутить, и Вера, с которой будто бы слетели злые чары, даже улыбалась этим шуткам. Очень сдержанно, но, глядя на нее, Шебалин все равно отчего-то чувствовал себя чрезвычайно довольным собой. - Кстати, а никто не забыл, что сегодня вечером мы все приглашены к Саблиным? – поинтересовалась Леночка, когда, после завтрака все трое взрослых переместились из столовой на открытую веранду и расположились в удобных плетеных креслах. Юного княжича перед этим увела за собой в детскую его строгая французская бонна, про которую Марк уже успел заметить жене и свояченице, что и сам ее немного побаивается, чем вызвал у обеих дам новый приступ веселья. – То есть, как это ты не хочешь ехать, Вера?! Ну и что, что Мишеля не будет? Разве он там так уж нужен?.. То есть, я имела в виду, что Клавдия Ксенофонтовна и Петр Романович нас с тобой с детства знают, потому вряд ли упадут в обморок, если ты разок совершишь к ним визит не по всем светским канонам. Но зато уж точно обидятся, если ссылаясь на эти предрассудки, ты откажешься нынче их навестить! Соседи Саблины, были ближайшими друзьями Ельских-старших, а Петр Романович, если Марк ничего не напутал, кажется, даже приходился крестным отцом старшей сестре Веры и Елены. Посему отказ княгини Трубецкой ехать к ним сегодня лишь из-за того, что ее муж в очередной раз изволил выставить себя невежей, и ему казался не совсем правильным поступком – даже, несмотря на все привходящие обстоятельства. - Да, в самом деле, Вера Алексеевна! – Шебалин, устроившийся с сигарой на некотором отдалении, возле ограды, чтобы не тревожить женщин дымом, повернулся к княгине. – Мы ведь не в Петербурге! Потому вполне можем позволить себе такое «чудовищное» отступление от приличий, - приподняв брови, он усмехнулся. – Соглашайтесь же! Или, клянусь, я тоже никуда не поеду: а как же иначе? Ведь меня Саблиным тоже пока еще никто не представлял и поэтому я жутко стесняюсь!
Вера Трубецкая: Эжен чувствовал гордость оттого, что как большой сидит со всеми за столом. Но распространялась привилегия для маленького барчука исключительно на завтрак. Потому какой бы противной ни казалась полезная каша, мальчик съедал ее подчистую, хоть порою и сидел с таким видом, будто у него разом режутся все зубки. Но все равно стойко переносил все тяготы своей юной жизни и жевал то, что дали, представляя, что у взрослых то же самое и сам он от этого тоже как взрослый. Матушка его, напротив, кашу всегда любила. И теперь уплетала ее с большим аппетитом, особенно после того, как из-за стола удалился Михаил Федорович. Отчего могло показаться, что отсутствие мужа было ей к завтраку лучшей приправой. Впрочем, отсутствие Михаила могло бы украсить любое событие жизни княгини куда лучше его присутствия. Но сегодня без него стало легче не только ей одной. Сама атмосфера в столовой стала совершенно иной: незатейливые блюда приобрели прекрасный вкус, а беседа стала живой и веселой, чего никогда не бывало при князе. За эту ночь Вера передумала много, пока не провалилась в неспокойный сон. Но даже и ее остаток то металась в постели, то впадала в забытье, и конец этому мучению положила лишь камеристка, как обычно пришедшая с утра разбудить барыню и уже приготовившая все для умывания. «Что ты смотришь на меня так? – зло бросила Вера, едва проснувшись и поймав на своем лице ее испуганный взгляд, - лучше бы белил принесла!» Однако за завтраком появилась уже вполне безмятежной. Каких сил ей это стоило, лучше не вспоминать, но отодвинутый с грохотом стул Михаила теперь казался поистине лучшей наградой за терпение, а бисквит, поданный к чаю, и вовсе порадовал. А уж после того, как в раскрытое окно столовой донеслось с улицы лошадиное ржание и собачий лай – что обыкновенно означало отъезд князя из имения, крылышки княгини и вовсе начали расправляться от надежды на спокойный день. Женечка будет заниматься с гувернанткой, а она посидит на веранде, порисует или почитает книжку, обдуваемая ветерком и не тревожимая никем. Вот бы еще как-нибудь откреститься от поездки к Саблиным! Потому, после завтрака, когда все втроем они перебрались на веранду, и Леночка напомнила об этом визите, Вера решила попытаться сделать вид, что все забыла. - И потом, Леночка, как же я без Михаила Федоровича? А вдруг он вернется, а дома нет никого, - такой вариант развития событий был вполне возможен, и оставлять Женечку дома одного княгине не хотелось. Кто знает, что взбредет в голову ее мужу? – да, признаться, мне и самой ехать не очень хочется, - княгиня проникновенно посмотрела на сестру, но этот взгляд, кажется, не возымел никакого действия. К тому же, именно в этот момент к уговорам в своей обычной иронической манере подключился ее муж. - Вас может представить Элен, - княгиня чувствовала, что ее попытки отказаться будут тщетны, но все еще пыталась обороняться. - Ведь это она, а не я сидела в детстве на коленях у Петра Романовича! – Вера улыбнулась. Приятные воспоминания оказались сильнее желания остаться наедине с собой. К тому же, если Шебалин исполнит свою угрозу остаться, никакого затворничества и не получится, - Марк Анатольевич! – воскликнула женщина, морща нос от табачного дыма, принесенного в ее сторону легким ветерком. - Это против правил! – с укоризной добавила она под сдавленное и победное хихиканье сестры. - Хорошо! Хорошо! Но у меня два условия, - серьезно сказала княгиня, признавая себя побежденной, и строго посмотрела на чету Шебалиных, - Во-первых, Женя едет с нами. Пусть поиграет с внучатами Саблиных, а во- вторых, - она встала из кресла, - в качестве ответной любезности вам двоим, придется составить мне компанию на прогулке! Втайне надеясь, что предлагаемый моцион кого-нибудь из них утомит достаточно, чтобы после уже не захотеть покидать пределы имения, она хитро улыбнулась. После чего, объявив, что ей нужно надеть шляпку, скрылась в доме. - Мы готовы! - сказала Вера, вернувшись спустя четверть часа вместе с сыном. За это время она успела забрать его из детской, отдать горничной распоряжения насчет визитного платья и перчаток к нему – уверенности в том, что ее тайный умысел увенчается успехом, не было, так что следовало быть к вечеру во всеоружии, и даже подновить на лице слой белил. - Я надеюсь, вы не будете против, если мы пойдем по тени? Сегодня жарковато, не хочу, чтобы Эжену напекло головку, - спросила княгиня у Леночки и Марка. После вчерашнего приключения она начала будто бы спокойнее относиться к его присутствию подле себя. Все слышал, но ничего никому не сказал - это давало ему в глазах княгини серьезное преимущество перед остальными. Но и с сестрой Вера держалась сегодня более свободно. - Марк Анатольевич, – вновь обратилась она к зятю, заботливо поправив сыну его шляпу, - а что нового говорит медицина о поездках на воды? Снова убедить мужа отправиться в Бад или в Италию было заманчивой идеей. В новом обществе, в окружении свежих красавиц Михаил, возможно, сделался бы чуть более сносным, что стало бы для Веры изрядным облегчением.
Марк Шебалин: «Ну а что за смысл оставаться в имении одной? Какая особенная радость? А если, пока будем отсутствовать, недобрый час, вернется домой… этот…?» Даже теперь, уже вполне остынув от возмущения, буквально переполнявшего его некоторое время назад, Марк все еще не мог подобрать князю Трубецкому нейтрального имени. Потому предпочитал думать о нем, как о неком обезличенном предмете, или, возможно, о животном. Беспощадном в своей глупости и потому опасном для того, кто случайно может оказаться рядом. А уж если его при этом провоцировать… Еще в самом начале завтрака, прежде, чем увлекся собственными размышлениями, Марк успел заметить в Вере почти неуловимую перемену: то, как она держалась со своим мужем, как говорила с ним. Конечно, если бы не знать подоплёки происходящего… Но он знал. И потому, сопоставляя факты, теперь был практически уверен, что утренний демарш Трубецкого вызван именно этим. Однако данная уверенность порождала и еще одну, которая вызывала у Шебалина теперь серьезную тревогу и нежелание оставлять сестру Леночки наедине с ее тираном, который непременно попытается отомстить, свести счеты за свое унижение, пусть даже оно было очевидно лишь для него самого. И Марка. Но об этом князь, разумеется, догадаться не мог, если только не обладал какой-то особенной, мистической проницательностью, заподозрить которую в данном существе не смог бы даже самый закоренелый параноик. Обо всем этом Шебалин думал, пока княгиня Трубецкая – а за ней и Леночка, ненадолго ушли в дом перед прогулкой, которую они с женой охотно разделили бы с Верой даже без всяких условий с ее стороны. Марк же остался на веранде один, закурив очередную папиросу и размышляя – убеждая себя, что вмешивается во все это лишь из естественного стремления защитить хорошего человека, свою близкую родственницу, в конце концов. Не кровную, но тем не менее. И вскоре сам уже был почти готов в это поверить. Если бы не смутно шевелящееся где-то в самой глубине души сомнение, а еще – чувство вины. Непонятное и малообъяснимое. Он даже не мог разобраться, в отношении кого его, собственно, испытывает. «Глупость какая-то!» - скривился Марк, раздраженно дернув уголком рта. Заслышав шаги жены, он потушил окурок о перила и тотчас отбросил куда-то в кусты, оборачиваясь к Леночке уже с широкой улыбкой. В своей светлой соломенной шляпке, надетой для прогулки, она выглядела прелестно. Мужу мадам Шебалина тоже захватила из дому головной убор и, благодарный за заботу, Марк ласково поцеловал ее в кокетливо подставленную детски-округлую щеку. Княгиня Вера вернулась немного позже и не одна, а с сыном. - Да, собственно, пока ничего, о чем следовало бы сообщить немедленно, любезная Вера Алексеевна, - озадаченный ее вопросом относительно поездок на воды, Марк взглянул на свояченицу немного удивленно: сколько помнится, она ведь и так только что с какого-то курорта? Или он вновь что-то напутал? Нужно будет после уточнить у Леночки… - однако вы знаете, в этом вопросе я убежденный приверженец атараксии. Ни одно из лекарств – а ведь минеральные воды есть лекарство, о чем часто забывают увлекающиеся их приемом персоны – нельзя употреблять бессистемно и без удержу. Разумеется, я не имею в виду вас, княгиня. Это всего лишь общий совет, которым вы вольны пользоваться или нет. Улыбнувшись, он протянул ей ладонь, помогая сойти по крутым ступеням лестницы парадного подъезда, после таким же образом сопроводил и жену. А племянника снес на руках, опустив затем на землю подле матери. К слову сказать, на Эжена, который, верно, пошел своим характером именно в нее, потому держался среди взрослых робко и даже немного диковато, первое время Марк намеренно старался обращать как можно меньше внимания, не желая смущать его. Но позже, когда все они уже вышли за пределы барской усадьбы, подозвал мальчика к себе и, удержав за руку – дабы дождаться, чтобы Вера и Елена ушли немного вперед, сел перед ним на корточки и, как бы по секрету, с заговорщицким видом спросил, умеет ли тот свистеть двумя пальцами? - Нет, - потупившись, тихо ответил Эжен, прибавив, что однажды он пытался научиться, но няня стала сильно его ругать и сказала, что от этого в доме не будет денег. - Что ж, няню надо слушать! – Марк согласно кивнул. – Однако знаешь, нам, мужчинам, ведь вовсе не всегда обязательно слепо следовать советам женщин. Поверь, они разбираются далеко не во всем… - Даже маменька?! – прошептал мальчик, потрясенный внезапно открывшейся новой истиной. - Даже мам… нет, стой! Маменька – она всегда все знает лучше всех! – сообразив, что как-то чрезмерно для первого раза увлекся подрывом основ воспитания, Шебалин резко осекся и ухмыльнулся. – Я сейчас про остальных женщин. Вот, сам посуди! Коня, например, подозвать, дать о себе знак товарищам в бою или дозоре – что какая-нибудь дама, кроме матушки, естественно, может об этом знать? Потому уметь все-таки нужно. А вот дома, да, лучше не свистеть. Хотя, деньги, как правило, исчезают вовсе не из-за этого. - А из-за чего? – с любопытством спросил Эжен, глядя ему в лицо широко распахнутыми глазенками, в которых теперь горело жгучее любопытство. - Скажем так: причины куда разнообразнее! После сам поймешь. Но сейчас не об этом: я не понял. Так ты все-таки хочешь научиться свистеть? Да? Ну, тогда смотри, и повторяй за мной…
Вера Трубецкая: Вера не могла не заметить этих тревожных взглядов, брошенных на нее не только в столовой, но и позднее. Сей момент был трогателен и одновременно забавен. Было приятно понимать, что о ней беспокоятся, но при этом не навязывают свою заботу, предоставляя возможность разбираться со своей жизнью самостоятельно. Но в тоже время казалось забавным то, что за нее начали тревожиться только сейчас, когда узнали. А сколько дней они жили бок о бок в одном доме и никто ничего не замечал? Тем не менее Вера чувствовала какое-то облегчение после вчерашнего случая. Еще тогда, в Италии, познакомившись с Маргаритой, она осознала, что нужно что-то менять и не ждать, когда станет еще хуже. Теперь же она это ощущала всем своим существом. - А ей следовало придумать, - женщина улыбнулась Марку, и было в этой улыбке что-то по-настоящему детское и лукавое, - потому что, как пишет моя подруга, нынче в Баде в Русском доме даже есть свободная комната с видом, - добавила она и приняла его руку, которую, однако, отпустила, едва коснулась земли ногой. Странно, раньше, она механически и без единой эмоции принимала от него подобный знак учтивости, даже не задумавшись о чем-либо, но теперь отчего-то чувствовала некую неловкость. - Благодарю, - Вера кивнула, - но право, не стоило беспокоиться. Я вполне справилась бы сама, - она вновь улыбнулась, глядя на то, с какой нежностью Шебалин помогает своей супруге спуститься с крутых ступенек. - Вы, конечно же, правы в этом. Всё хорошо в меру. Однако я считаю, что не столько воды лечат иных людей, сколько смена обстановки, - она поправила на Эжене шляпу и, взяв его за руку, продолжила, - К тому же, всегда интересно изучить новое место. За всеми разговорами сложно было понять, когда именно они вышли за пределы усадьбы. Все это время они говорили о всяких пустяках, и Вера, чье настроение, несмотря на ночные события было просто прекрасно, даже шутила и пару раз сделала Женечке замечание, чтобы тот так не сторонился Леночки и Марка Анатольевича. Крохотную ручку сынишки из своей княгиня выпустила лишь, когда мальчик заметил пеструю бабочку и непременно захотел на нее посмотреть поближе. Разочаровывать ребенка Вера не стала. Отпустив его руку, сравнялась с Леной и, время от времени поглядывая за сыном, от которого всё-таки улизнула коварная бабочка, стала отвечать на вопросы сестры об Италии, уже в который раз описывая, в каком чудесном доме они жили, о том, с какой интересной женщиной, жившей по соседству, познакомилась. Полностью выкинув хотя бы на время этой чудесной прогулки из головы весь негатив, княгиня с восторгом рассказывала, как в былые времена, сестре о красотах Сорренто. Говорила, что в следующий раз обязательно посетит Неаполь, или даже Рим. О сынишке она уже не волновалась, поскольку видела, что с ним о чем-то разговорился Марк… - Боже мой! Что это? – воскликнула Вера и испуганно заозиралась, когда воздух внезапно пронзил громкий свист. Леночка тоже вначале испугалась и, подобно сестре, чуть было не подпрыгнула от неожиданности, но потом заливисто рассмеялась, догадавшись, в чем дело. Однако увидев недовольное лицо княгини, смущенно потупилась, сдерживая хихиканье. - Марк Анатольевич! Как вы… Что всё это значит? – княгиня грозно свела брови и прямо посмотрела на родственника, - Эжен, иди сюда, - тем же строгим голосом, обратилась она к сынишке, по-прежнему глядя на зятя. Всё это было весело, но выходило за рамки приличий. И поэтому совершенно не приветствовалось Верой, хотя в детстве она, бывало, сама с удовольствием свистела на пару с братом Митей под «охи» маменьки и розги папеньки. «Марк Анатольевич, вы же взрослый человек», - подумала она, но сказала совсем иное: - Я хотела бы впредь попросить вас не учить моего, – это последнее слово она намеренно отметила интонацией, - сына дурному. Сам же Эжен, тем временем, хоть и стоял рядом с нею, стыдливо понурив голову, однако Вера видела, как он то и дело бросает украдкой восхищенные взгляды на Марка Анатольевича, который, как поняла княгиня, уже вполне успел сделаться для мальчика «дядей Марком».
Марк Шебалин: - Да я, собственно, еще даже и не начинал… - вновь поднимаясь в полный рост и отпуская от себя Эжена, который тотчас же безропотно поплелся к матери, Марк спокойно выдержал взгляд Веры Алексеевны. А потом, когда княгиня, по-прежнему пылая негодованием – показным, или уж искренним, вдруг потупилась и перевела гневный взгляд на заметно съёжившегося под ним сынишку, едва слышно ухмыльнулся. Родительницей мадам Трубецкая, по всему выходило, была весьма строгой. – Простите меня милосердно, княгиня! И поверьте, я вовсе не претендую на ваши права. И даже обещаю впредь больше не нарушать дисциплины… мы оба обещаем, правда, Эжен? Вновь подняв на Марка полный восхищения взгляд, мальчик принялся истово кивать, чем еще больше рассмешил Шебалина и Леночку, которая все это время молча взирала на происходящее со стороны, но тут, наконец, не сдержалась: - Вера, да полно тебе изображать буку! А то ведь я тоже могу кое-что припомнить из нашего детства! Да вот хоть тот случай, когда вы с Митей, обрядившись цыганами, выскочили из темной комнаты навстречу нашей бедной мисс Киттинг. Марк, я тебе не рассказывала? - Нет, - Шебалин пожал плечами и покосился вначале на Эжена, который слушал тётю, затаив дыхание, а затем – на его маменьку, которую, кажется, не слишком радовали эти воспоминания. - Ну, так вот. Мисс Киттинг – наша гувернантка-англичанка. Я сама была тогда слишком мала и не участвовала, потому мне рассказывал Митя… - Так, а давай-ка лучше обсудим эту интригующую тему как-нибудь позже, а теперь я просто скажу, что не ожидал, что Женя сможет так быстро научиться тому, на что у меня самого, к примеру, ушло несколько дней безуспешных попыток? И за это его, пожалуй, стоит похвалить. Но только за это. Подойдя к мальчишке, Марк потрепал того по щеке, одновременно глядя поверх его головы на княгиню, давая ей понять, что не станет развивать эту тему. Во всяком случае, в присутствии любопытных ушек Эжена. Хотя, было бы, конечно, до чертиков интересно услышать подробности прямо теперь. Ну и вообще – довольно интересно и неожиданно узнать, что строгая и во всем, кажется, правильная Вера Алексеевна, с этой безупречной прямой осанкой, когда-то была, оказывается, настоящим сорванцом… - В остальном, как уже сказано, шалить мы больше не станем… Сегодня, - обращаясь к Эжену, прибавил он одними губами в тот момент, когда княгиня этого не увидеть не могла – и быстро подмигнул. А затем вновь повернулся к супруге. – Я слышал, вы говорили об Италии? Ты, правда, хочешь там побывать? Я как раз думал о том, куда мы поедем будущим летом – так почему бы и не туда? Разумеется, твой супруг всего лишь начинающий доктор и вряд ли сможет обеспечить тебе длительное турне… - начал было он, но все дальнейшие слова быстро потонули в радостных восклицаниях Леночки и объятиях, с которыми она тотчас же бросилась на шею смеющемуся Марку, с удовольствием принимающему эти лобзания и даже немного покружившему ее в воздухе, обхватив по-девичьи тоненькую талию. Вера Алексеевна, тем временем, отвернулась к сыну, что-то поясняя, но Шебалин чувствовал, что это больше от неловкости из-за столь открытого выражения чувств между ним и Еленой. Потому, не желая и дальше смущать княгиню, вернул довольную супругу на землю и вновь сделался серьезен – лицом, хотя в черных глазах его по-прежнему прятался смех. Верно, обо всем догадавшись, посерьезнела и Леночка. И, отодвинувшись на «приличное» расстояние, но, не отпуская мужниной руки, просто пошла рядом с ним. - Все-таки, здесь очень хорошо! – проговорил, Марк, спустя какое-то время, когда, миновав большой, заросший еще нескошенной сочной травой луг, все вместе они расположились передохнуть и перекусить припасенными от завтрака фруктами в кружевной тени маленькой березовой рощи примерно в полутора верстах от барской усадьбы. Леночка и Эжен затеяли игру в серсо и весело перекликались в нескольких шагах от Шебалина и княгини Веры, которая устроилась на пестром пледе, расстеленном дамами несколько минут назад. А сам Шебалин, игнорируя его, растянулся прямо на траве и с интересом прислушивался к птичьему щебету, доносящемуся откуда-то сверху, из причудливо сплетающихся между собой белых веток, и пожевывал сорванную рядом с собой травинку. – А вам, верно, больше по душе заграничные красоты, княгиня? – поинтересовался он, поворачиваясь на бок, подпирая кулаком щеку, и весело взглянул на нее, сидящую рядом, выпрямив спину, словно прилежная гимназистка перед классной дамой. «И почему она всегда так напряжена?..» - вновь мелькнула давно занимавшая Шебалина мысль. – Вера, вы все еще на меня сердитесь из-за Эжена? Или… может, вам еще почему-то неловко рядом со мной? Нет? Ну тогда расскажите мне в доказательство этого историю про гувернантку и «цыган»! Клянусь, я был так заинтригован, что едва сдержался! И теперь хочу знать все из первых уст.
Вера Трубецкая: Ругаться на такую невинную забаву было глупо. Они с Митей с его подачи и не то еще проделывали, Леночка того и гляди припомнит еще какую-нибудь их пакость. Как тогда на ее запреты посмотрит сын? Тем не менее, Вера считала, что всему свой черед, и «время свиста» еще не пришло. - Мне хочется в это верить, - взгляд княгини, обращенный то на сына, то на зятя, немного потеплел, но по-прежнему оставался строгим, а губы плотно поджатыми. Она смотрела на Марка Анатольевича и думала о том, что до вчерашнего вечера он, наверное, ни за что не позволил бы себе вещи, подобные тем, что она наблюдала сегодня. «Жалеет?» - с неприязнью думала княгиня, помня, что раньше муж сестры старался держаться от них на большем расстоянии. И неизвестно, куда бы еще она зашла в этих размышлениях и сколько дырок провертела бы взглядом в Шебалине и Эжене, но это прервала Леночка своими неуместными в данный момент замечаниями. «Вот же по сапогу пара!» - подумала княгиня, переводя тяжелый взгляд на сестру и не произнося ни слова. Стоило ли говорить, что Елена Алексеевна даже и не заметила этого? Зато заметил ее более прозорливый, но не менее бессовестный супруг, которому Вера кивнула в знак благодарности за то, что он почти вовремя прервал ее болтовню. «В таком случае, вы были либо неприлежным учеником, либо вас этому пытались научить в колыбели!» - подумала Вера. Она всё еще злилась на чету Шебалиных, что выдавал строгий взгляд и плотно поджатые губы. Но Эжен, видимо чувствуя нутром, что гроза уже миновала, со всё большим интересом стал поглядывать по сторонам. Вера, не боясь испачкать платье, присела рядом с сыном и, поправляя его легкую курточку, стала вполголоса втолковывать ему, что свистеть вообще неплохо, но нужно знать время и место. Вот, скажем, посреди обеда, или когда их с кузиной Александрин учат ездить на пони, этого делать категорически нельзя. Бабушке и дедушке в ухо этого тоже лучше не делать. Она могла бы поговорить с мальчиком об этом и позже, но смотреть на семейную идиллию сестры было невыносимо, а еще хуже того было признаваться самой себе, что она просто завидует Леночке. Ведь от нее самодовольный Михаил Федорович подобных нежностей терпеть отродясь не желал. Закончив материнское наставление чуть позже, чем сестра и ее супруг двинулись дальше в путь, Вера, взяв за ручку сына, и ведя его по теньку, пошла следом за ними. Спустя время они расположились на полянке в спасительной прохладе деревьев. Со свежескошенного луга ветер доносил приятный запах подсыхающей травы, примешивающийся к сладковатому аромату цветущих лип - их заросли начинались сразу же после березовой рощи и далее уже переходили в густой хвойный лес - от которого некуда было деться. Эжен и Леночка, которые то ли опасались маменькиного да сестриного гнева, то ли просто не могли усидеть на месте, принялись играть, в то время как Вера, поджав к себе колени и обняв их руками, расположилась поодаль на пледе и лишь безразлично повела плечом, когда Марк Анатольевич, проигнорировав молчаливое приглашение устраиваться рядом, растянулся прямо на траве. Под пристальным взглядом зятя она чувствовала себя неуютно, и оттого непроизвольно еще сильнее выпрямляла спину, будто снова была на уроке у мисс Киттинг. Кроме того ее по-прежнему никак не отпускало ощущение, что против нее замышляется еще какая-то гадость. - Я бы так не сказала, - помедлив, проговорила княгиня, отвечая на вопрос Шебалина. Местные красоты ей были по душе больше, но визиты в имение редко протекали мирно, а постоянно держать лицо при несдержанном норове супруга ей было трудно. - Там тоже красиво и многое в новинку, - пожав плечами спокойно и без эмоций добавила она. - Уже нет, - тем же тоном ответила княгиня на следующий, и с укором добавила, - Я не верю, что вы больше не будете учить его всяким пакостям, - «Хотя он и без вас вполне в этом уже преуспевает», - подумала она и продолжила, - Но я прошу вас, чтобы вы были осторожны в своих рвениях. Эжену ведь едва исполнилось три года! Когда у вас с Леночкой появятся свои дети, вы меня возможно поймете. Княгиня Трубецкая перевела взгляд на сестру и сына, играющих в серсо и заливисто смеющихся. Нечасто в их доме ее мальчик мог так бегать и беззаботно лопотать. Во многих семьях воспитанием детей занимались исключительно гувернантки и учителя. На долю родителей оставалось лишь пожелание доброго утра и покойной ночи. Но Вера так не могла. Но в ее собственной жизни Эжен был едва ли не единственным светлым лучиком. И она не хотела его упускать. Ей нравилось читать сыну книжки, гулять с ним. Супруг злился, матушка причитала, в свете Веру из-за этого считали чудачкой. Пожалуй, понимал и потому поддерживал ее в этом только Митя, и сам души не чаявший со своей Александрин. На всех прочих княгиня Оболенская не обращала внимания. - Елена преувеличивает, - она мягко улыбнулась, - Это было под Рождество и мы, наслушавшись сказок Леночкиной нянюшки, решили поколядовать. Мы были слишком юны, чтобы сообразить, что мисс Киттинг не поймет нас и так испугается, - Вера интонацией выделила слово «так», подчеркивая тем самым, что бедная женщина действительно была сильно напугана. После этого Вера вновь замолчала, с улыбкой глядя перед собой. Солнце, тем временем, поднялось уже совсем высоко, скоро нужно будет возвращаться к обеду (а Эжену вообще пора спать!), но княгиня не торопилась напомнить об этом остальным, надеясь, что дети (Леночка, кажется, воспринималась как ребенок и собственным супругом) утомятся и никуда вечером они поэтому не поедут. Настроение у нее, правда, несколько улучшилось, но с таким лицом всё-таки показываться на людях не очень хотелось, в противном случае внимательной тетушке пришлось бы рассказывать про то как она, Вера, поскользнулась на крутых ступеньках террасы. - Я слышала, вы говорили про поездку Италию. Мне кажется, Леночка будет в восторге и от маленького тихого городка. Выберите место поживописнее, поставьте в гостиной хотя бы клавесин, дайте ей холст и краски... И уверяю вас, большего ей будет и не надо.
Марк Шебалин: - Что же, пожалуй, именно так я и поступлю, спасибо за добрый совет! – проговорил Марк, и вновь испытующе посмотрел на обращенный к нему безупречный профиль. В словах княгини о собственной младшей сестре ему на миг послышалась скрытая ирония. Но лицо Веры выглядело абсолютно безмятежным. И, в конце концов, Шебалин решил, что просто ослышался. К тому же, он ведь замечал это и прежде – как все старшие братья или сестры, рассуждая о младших, она порой просто неосознанно, по привычке, сбивается в покровительственный тон. А значит, никакой иронии, а тем более уж небрежения – того, что на миг неприятно кольнуло самолюбие доктора, не склонного терпеть посягательства на достоинство супруги даже из уст ее родственников, в словах княгини, разумеется, не было. Блаженно перевалившись на спину среди остро пахнущей на жаре травы, Марк, прищурившись, взглянул на солнце, по его положению в небе выходило, что теперь уже полдень – или около того. Стрелки на часах, извлеченных через мгновение из кармана светлого шелкового жилета, подтвердили догадку – почти час дня. Пора возвращаться обратно в дом – маленькие ножки племянника вряд ли позволят проделать этот, в общем-то, не длинный путь быстро, так что дойдут они как раз к обеду. А там немного передохнуть, да и собираться к вечерней поездке к соседям. Эта размеренность и предсказуемость событий сельской жизни определенно затягивала. И Марк, который вообще-то считал себя человеком энергичным и склонным более действовать, чем созерцать, постепенно начинал получать от нее удовольствие, хотя вначале, сразу после приезда из Петербурга, немного томился и не знал, куда себя деть. Впрочем, даже в размеренности деревенского бытия порой случались маленькие приятные неожиданности. Сразу после обеда, когда Вера Алексеевна быстро оставила их вдвоем с Леночкой, объяснив это желанием самолично уложить сына спать – на ее стремление проводить с ним как можно больше времени, в общем-то, довольно эксцентричное для дам их круга, Марк тоже с самого первого дня обратил внимание, хотя пока ни с кем и не обсуждал своих наблюдений, юная супруга с видом проказницы буквально за руку утащила его наверх, в собственную спальню, и была там очень мила. Так что совсем уж «тихого часа», во всяком случае, для их части семейства, нынче не вышло. Только вряд ли об этом кто-либо переживал. Позже, когда вновь собрались вместе внизу перед отъездом к Саблиным, стало чувствоваться, что раскаленный двухнедельной беспощадной жарой воздух начал будто бы уплотняться, делаться тяжелее и гуще, хотя на небе, уже постепенно меняющем свою яркую дневную синеву на более мягкие и приглушенные краски вечера, по-прежнему не было видно ни единого облачка. По поводу этого, уже по пути к соседям, Марк заметил, обращаясь сразу ко всем, что ночью, вероятно, будет гроза. Но никто из дам ему, кажется, не поверил. Впрочем, вслух свое недоверие к его мастерству предсказателя погоды выразила, как обычно, лишь Леночка. Вера вновь молчала всю дорогу, общаясь разве что с сынишкой, склоняясь к которому, изредка что-то показывала или просто спрашивала, как он себя чувствует. Наблюдая за ней, Марк не мог понять, в чем дело, возможно, в том, что ехала она к Саблиным, все же, против своей воли и не в лучшем расположении духа. Однако то, что она это без конца демонстрирует, в конечном счете, начинало утомлять и его, потому остаток пути разговаривал доктор лишь с супругой, оставив попытки пробить эту стену. В сущности, может статься, что за ней и нет ничего из того, что он уже успел себе навоображать, думал Шебалин про себя, чувствуя почему-то легкое раздражение и досаду. Хозяева имения, куда они вскоре все-таки приехали, понравились ему буквально с первого взгляда. Не в последнюю очередь из-за того, что узнав о профессии нового знакомого, не стали терзать его почти неизбежными в подобных случаях вопросами относительно собственного здоровья, к чему доктор, конечно, уже почти привык, но не сказать, чтобы сильно радовался. Но дело было, конечно, не только в этом, а в особой, «уютной» манере общения Саблиных с гостями, собравшимися в тот вечер в их небольшом, но ухоженном, и видно, что любимом доме. Не прошло и часа, как Марка со всеми перезнакомили и вовлекли в дружескую беседу, а еще через некоторое время он стал чувствовать себя так, будто бывает здесь чуть ли не ежедневно. От этого, а также от хорошего ужина, доброе расположение духа, его обычное, в общем-то, состояние, немного поколебавшееся по пути, вновь совершенно вернулось. Когда на улице начало темнеть, детей, которые резвились здесь же, на лужайке, неподалеку от собравшихся за большим столом взрослых, увели спать. А те, вдоволь насытившись пищей и размеренными беседами, стали искать себе новых развлечений. Кто-то предложил устроить танцы. Идея нашла бурную поддержку молодежи, играть на пианино, которое тотчас же велели слугам притащить из гостиной и выставить прямо на широком парадном крыльце, отчего последнее стало напоминать импровизированную сцену, сговорились по очереди – те, кто имел к этому таланты и склонности. Полагая, что танцевать не посреди бальной залы, а прямо тут, на траве перед домом, ему уже поздновато, Шебалин намеревался просто наблюдать за происходящим. Но, когда Леночка об этом услышала, то на полудетском ее личике отразилось такое разочарование, что он ощутил себя едва не семейным тираном. И, конечно, согласился, как бы глупо это не смотрелось со стороны. А еще Елена хотела, чтобы он непременно пригласил на танец ее сестру. И Марк, которого ничто не убеждало, что ровно того же хочет сама Вера, исполнив прежде вместе с женой какую-то польку, одну из кадрилей и, конечно, первый вальс этого вечера, когда объявили, что дальше будет еще один, все же подошел вместе с ней к княгине. - Je vous en prie, madam! – прежде учтиво наклонив голову, произнес он с улыбкой, и протянул к ней раскрытую ладонь, приглашая идти за собой. Тем временем за его спиной разыгрывалась целая пантомима. Румяная и разгоряченная предыдущими танцами Леночка корчила гримаски и смешно хмурилась, как бы угрожая старшей сестре «расправой», если та вдруг посмеет отказать ее супругу. Но сам Шебалин этого, конечно, не видел. Он смотрел в глаза Вере Алексеевне и ждал.
Вера Трубецкая: Зависть – это одно из тех плохих чувств, которые с детских лет нас учат в себе подавлять. Не завидовать чужой кукле, не завидовать ласковому слову, обращенному к младшему из детей, не завидовать чужому счастью. «...И не желай дома ближнего твоего, ни поля его, ни раба его, ни рабы его, ни вола его, ни осла его, ни всего, что есть у ближнего твоего», - эти заветы, произносимые старым бородатым батюшкой из сельской церквушки, были своего рода руководством для Веры. Но как же не завидовать, когда в твоей жизни так мало радостей? И Вера, баюкая сына, гладила его по голове и тихо приговаривала: - Ты мое счастье, ты моя единственная радость, ты только мой! Маленький и добрый мальчик, нам ведь никто не нужен? - сын сонно улыбался, крепко пальчиками сжимал ее ладонь и даже не догадывался о той роли, которую он играл в ее жизни. Он, конечно, ее любил и видел в ней защитницу от страшного и непонятного отца, но иногда, как сегодня, ему становилось обидно, что маменька совсем его не понимает. Ему нравится дядя Марк, а она почему-то смотрит на него так сердито и так строго говорит с ним! Да что там дядя! Даже весело играя с маминой младшей сестрой, Эжен иногда видел в ее глазах все тот же непонятный упрек, от которого мальчику становилось вдруг уже не так весело. А Вера просто ревновала сына к любому, кто осмеливался посягнуть на ее место. Ни дюйма она не позволит кому-нибудь занять в его сердечке! Хотя чаще и находит своему поведению иные оправдания, нежели банальные ревность и зависть: чужой человек может причинить ему боль, может научить ребенка дурному и только ей одной на этом свете дозволено его оберегать. И уж если ей не дано испытать настоящего женского счастья, то в материнстве она возьмет его сполна! Сегодняшний день вызвал в душе княгини Трубецкой настоящее смятение чувств. Наблюдая, как счастлива с Марком Анатольевичем Элен, она невольно задумывалась – а возможно было бы подобное для нее? В браке с другим человеком, если бы отец, например, выдал ее не за Михаила? Может быть, дело вовсе даже не в муже, а в ней самой? Особенно частыми гостьями такие мысли были в самом начале семейной жизни, но и теперь порой возникали в ее голове. И верно: она не красавица, да к тому же – слишком умна и этим не раз ставила супруга в дурацкое положение. За пару часов в детской настроение Веры почти не переменилось, и ехать к соседям она по-прежнему не хотела, предчувствуя, что это точно не понравится князю. Впрочем, Леночка, к счастью не слишком хорошо знавшая характер зятя, продолжала упорно твердить, что сейчас Михаила здесь нет, и бог-весть еще, когда он вернется. Так что они вполне могут домой успеть и раньше него. Не слишком в это веря, но не имея никаких иных причин отказываться, Вера все-таки присоединилась к Шебалиным в экипаже вместе с малышом Эженом. У Саблиных она действительно несколько развеялась, правда, общалась там преимущественно с детьми, почти избегая общества их родителей. Но когда начались танцы, как и многие другие, вышла на террасу. Устроившись в уютном кресле, княгиня благодушно размышляла над тем, как бы ни разбудить Эжена, перенося его в экипаж, когда они, наконец, отправятся домой. Но тут вдруг перед ней с приглашением на танец вновь возник Марк Анатольевич. Намереваясь отказать – разумеется, под благовидным предлогом, что в отсутствие мужа танцевать ей будет не слишком-то и прилично, княгиня тотчас увидела позади него сестру, которая всячески пыталась привлечь ее внимание. И всего за пару секунд одной лишь «грозной» мимикой успела очень многое объяснить. При виде этого маленького представления на губах Веры Алексеевны невольно возникла улыбка. И, вновь переведя взгляд на Леночкиного мужа, она пожала плечами: - Если вам этого и вправду хочется.
Марк Шебалин: Пожалуй, пригласить ее на танец стоило уже только ради того, чтобы увидеть, как всего за одну короткую минуту на лице человека могут последовательно отражаться, сменяя друг друга, сразу несколько эмоций подряд – и порой диаметрально противоположного свойства. Вначале, явно обескураженная, Вера взглянула на него с недоумением и даже недовольством – последнее, впрочем, было для Марка уже привычным, потому ничуть его не испугало. Затем, на смену ему, в глубине ее бархатных глаз промелькнуло сомнение, а сам взгляд сделался немного растерянным и смущенным – ненадолго отведя его в сторону от внимательно и заинтересованно наблюдающего собеседника, княгиня задумалась, глядя при этом будто бы куда-то сквозь него, словно принимала некое важное для себя решение. А потом – вдруг улыбнулась и согласилась с ним потанцевать. Сформулировав это, впрочем, таким образом, что Марк на мгновение попросту опешил. Ну, можно ли, в самом деле, постоянно оставаться настолько теплохладной?! Да нет же, черт возьми! Хватит! Ей определенно не помешает еще одна маленькая встряска – конечно, не такая, как тогда, на качелях, но… Шебалин просто не был бы собой, если бы немедленно чего-нибудь не придумал. - Правда в том, что меня заставили это сделать! – тихо ответил он в тот момент, когда помогал свояченице сойти с высоких ступенек террасы, учтиво поддерживая ее под локоток. И печально на нее взглянул. А затем быстро отвернулся, чтобы скрыть улыбку, делая вид, что чрезвычайно смущен этим «признанием», никак не ожидая, однако, что Вера воспримет его всерьез. Напрасно! Замерев на ходу, она посмотрела на него почти испуганно и, в конце концов, не выдержав, Марк расхохотался в открытую. – Да, боже мой, Вера Алексеевна! Это всего лишь шутка! Безусловно, я буду рад и счастлив танцевать с вами хоть весь этот вечер напролет! Отчего же вы постоянно так напряжены?! Выведя после этого княгиню в круг танцующих пар, Шебалин вначале, как и полагается, учтиво ей поклонился. И затем, едва дождавшись ответного реверанса, положив ладонь на ее по-девичьи тонкую талию, не говоря ничего более, сразу повел ее в вальсе. Одном из многих – пренебрегая светскими условностями, обязательными на «настоящих» балах, у Саблиных этому горячо любимому молодежью танцу сегодня явно отдавали предпочтение перед прочими. - А вы чудесно танцуете! – проговорил Марк, увлекая Веру Алексеевну в очередной пируэт, во время которого одна из длинных и туго завитых смоляных прядей у ее висков, отлетев в сторону, слегка коснулась его щеки. – Впрочем, наверняка, я далеко не первый, кто вам об этом говорит? Должно быть, в Петербурге за одну лишь вашу мазурку кавалеры готовы жизнь отдать? Она не ответила, так же, как не отвечала затем и на остальные обращенные к ней вопросы, заданные в подобном же шутливом духе, который Марку всю жизнь казался наиболее подходящим для незатейливой беседы во время танца. Ведь разве что сумасшедшие, вальсируя друг с другом, станут обсуждать основополагающие вопросы устройства мироздания! Однако после нескольких минут молчания в ответ он всерьез начал в этом сомневаться, подозревая, что, верно, действительно, что-то нынче делает не так как надо. И это, в конечном итоге, изрядно подпортило настроение уже ему самому, заставив также закрыть рот. Так что остаток этого вальса они с Верой дотанцевали уже вовсе без слов. Закончив его, кажется, с обоюдным облегчением. Проводив ее обратно на террасу и усадив в облюбованное ранее плетеное кресло, Шебалин пошел к жене, которая все то время, пока он танцевал с ее сестрой, о чем-то оживленно беседовала с госпожой Саблиной. Увидев приближающегося супруга, Леночка широко улыбнулась, но, заметив его мрачноватую гримасу, удивленно приподняла брови. - Что случилось, Марик, дорогой?! Ты выглядишь таким недовольным!.. Вы, что, повздорили с Верой? – с этими словами она обернулась в сторону террасы, ища взглядом сестру. - Нет, все в порядке. Мы ничуть не повздорили, душа моя, - ответил Шебалин деревянным голосом, одновременно извлекая из кармана сюртука серебряный портсигар, доставая оттуда папиросу, и немедленно жадно ее закуривая. Невольно обернувшись затем следом за женой, он посмотрел туда же, куда и она. Вера Алексеевна, как ни в чем не бывало, сидела в своем кресле и выглядела такой же спокойной и невозмутимой, как всегда. В отличие от самого Марка, который отчего-то чувствовал сейчас досаду и раздражение, какие случается испытать после того, как прямо на глазах у всех совершил что-то нелепое или смешное. Например, внезапно поскользнулся и растянулся на паркете прямо посреди бальной залы. Но он-то, вроде, никуда не падал. И ничего особенно странного пока тоже не совершил. А ощущения были ровно те же самые… Черт возьми! И как же ей все-таки это удается – постоянно заставлять его чувствовать себя не в своей тарелке? «Ерунда какая-то… бред!» - подумал он, сердито отбрасывая прочь недокуренную папиросу и тяжело вздохнул.
Вера Трубецкая: «Боже мой, он, пожалуй, считает меня просто ненормальной! Да и не удивительно было бы…» - присев в кресло, Вера спокойно принялась расправлять складки на юбке, сосредоточенно вглядываясь в муаровый рисунок на ткани и упорно избегая смотреть в сторону сестры и ее мужа, хотя ощущала на себе чьи-то любопытствующие взгляды. Ей было неловко и за свое поведение во время танца, и оттого, что если бы ей предложили сейчас признаться в самом сокровенном желании, то это определенно был бы еще один танец. Хотя бы один. Но не абы с кем, а с Марком Анатольевичем. И пусть вела она себя сейчас совершенно противоположно этому желанию, все равно бы не отказалась еще раз закружиться в вальсе! Вера любила танцевать, но делать это последнее время случалось не часто. Откровенно говоря, она не до конца понимала своего зятя с этими его шутками и странными замечаниями, которыми Марк будто нарочно старался выбить из-под ее ног почву. И все-таки, Вера скорее чувствовала, чем понимала, за что Леночка любит этого мужчину и почему ее взор каждый раз загорается, когда он рядом. В Шебалине была особая сила, которую он буквально излучал. В муже она тоже ощущала скрытую силу, только вот, если Михаил Федорович просто сочился угрозой, то рядом с Марком Анатольевичем ощущения были иные – будто рядом вырастала надежная стена, закрывавшая от всех напастей мира. И даже во всех его колких словах совершенно не было желания обидеть. Это просто Вера, так привыкшая к оскорблениям мужа, порой не знала, как правильно на них реагировать. И оттого, долго выдумывая ответ, не успевала высказаться прежде, чем с уст зятя уже слетала следующая фраза, часто нисколько не связанная с предыдущей. Вновь сбивалась с толку и глупо молчала в ответ, сердилась на себя и на него, закрываясь подобно устричной раковине, когда в нее попадает раздражающая песчинка. - Верочка, тебе нехорошо? – раздался ласковый голос сестры, и княгиня подняла на нее удивлённый взгляд, - Ты бледна и мне показалось, что тебе дурно. - Нет, что ты, Элен. Все очень даже хорошо. И вечер чудесен, и танцы оригинальны. Здесь очень весело. - Только не тебе. Ты с самого отъезда из дома как-то напряжена. Может, нам стоит вернуться? - Нет! – чуть громче, чем хотелось, воскликнула Вера Алексеевна, - Какая ерунда тебе пришла в голову, мы останемся еще ненадолго! Тем более, Эжен спит и я бы не хотела пока его будить. Тем не менее, вскоре их импровизированный праздник совершенно внезапно оборвался сам собой. Потому что на горизонте вдруг заблистали серебряные молнии, и медленный, ленивый рокот приближающегося грома, словно шум накатывающегося прибоя, пронесся над окрестностями. Гости тотчас же собрались опять в гостиной, где был подан поздний чай, после которого многие стали разъезжаться. Вскоре подали и их экипаж. - Ты был прав, ты как предсказатель! – смеялась Леночка, усаживаясь в коляску, в которой уже подняли купол и приготовили кожаные накидки на ноги в ожидании грозы, - Интересно, успеем ли мы добраться домой до дождя? Вера пожала плечами, прижимая к себе сонного ребенка. И вскоре и сама задремала под мерное покачивание экипажа, несколько не тревожась от все более громких раскатов грома. Но сон ее был неспокойным, и когда экипаж наконец-то остановился перед их крыльцом, она первой обратила внимание на ярко освещенное окно малой гостиной и на темный силуэт за ним. И сердце сжалось от предчувствия беды. Первой, кто их встретил, была няня Эжена, которая, нарочно спрятавшись в тени, дожидалась их приезда, чтобы сразу же забрать ребенка. И принимая на руки спящего мальчика, она успела лишь шепнуть, что князь сильно прогневался, узнав, что дома нет ни Веры Алексеевны, ни сына. Сердце стучало медленно и сильно, но Вера нарочно решила не встречаться с мужем, хотя это могло привести к еще большей ссоре, а постаралась незаметно проскользнуть наверх. Но едва она стала на первую ступеньку, как дверь из гостиной с грохотом раскрылась и в проеме появился муж, с лицом искаженным яростью. «Вот бы тебя удар хватил!» - подумалось ей. - Куда это ты собралась? - Спать, я устала. Позади Веры уже стояла Леночка с мужем, и княгиня надеялась, что Трубецкому хватит такта и ума не начинать скандал сейчас же. - Устала?! – процедил сквозь зубы муж и шагнул ей навстречу, больно хватая ее запястье, так что Вере пришлось сойти с лестницы, - Если бы ты вела себя достойно и не разъезжала черт знает, где до самой ночи, ты бы так не уставала! Еще и сына нашего посмела уволочь на это сомнительно сборище! - Вы не смеете так…, - начала было Леночка, но Вера обратила на нее жалобный взгляд, умоляя молчать. - Еще как смею! Это моя законная жена и ей положено встречать мужа дома, когда он возвращается с дороги. А она вместо этого где-то шляется…
Марк Шебалин: Вмешиваться в чужие внутрисемейные разбирательства – самое последнее дело на свете. Марк всегда в это свято верил, потому и сегодня, сделавшись свидетелем очередного припадка ярости у князя Трубецкого, сдерживал себя буквально до последнего. В отличие от Михаила Федоровича, который на сей раз даже не потрудился выждать момента, чтобы остаться для этого с глазу на глаз со своей супругой, накинувшись на несчастную женщину в присутствии сестры и свояка, да что там перед ними! Чуть ли не при слугах! Но последней каплей стало для Марка не это. И даже не попытка Трубецкого силой стащить с лестницы тщетно понадеявшуюся укрыться в верхних комнатах от его гнева Веру Алексеевну. Её было бесконечно жаль, но, увы, кое в чем князь был прав. Действительно, в глазах закона замужняя женщина целиком и полностью принадлежит своему мужу. И пока дело не дошло до смертоубийства, никто не отнимет прав на нее даже у самого последнего мерзавца – сколько было и есть на свете подобных историй! Однако, осмелившись накричать на Елену – в ответ на ее робкую попытку вступиться за сестру, этот вонючий ублюдок явно вышел за их рамки и вступил на чужую – его, Марка, территорию. А такого он терпеть точно не чувствовал себя обязанным. Да и в любом случае не собирался. - Не смейте повышать голос на мою жену, - Марк произнес это совсем негромко, но в тишине, наступившей следом за последней оскорбительной репликой Трубецкого, голос его прозвучал весьма отчетливо. А эффект, и вовсе, произвел сродни внезапному раскату грома – одному из тех, что периодически доносились теперь с улицы, становясь раз от разу все ближе и заставляя уже заметно дребезжать стекла в оконных рамах. - Что?! – видно, изрядно удивившись тому, что кто-то осмелился ему перечить, Михаил Федорович резко выпустил руку княгини, которая при этом от неожиданности едва не потеряла равновесие, с трудом удержавшись на ногах, хватаясь за перила лестницы, и, развернувшись, подошел вплотную к Шебалину. – Ты что-то… мне сейчас сказал? - Да, - ответил Марк, спокойно встречая тяжелый взгляд, обращенный на него сверху вниз: ростом князь был под двенадцать вершков* и сложение имел, несмотря на нестарые еще годы, весьма плотное. Поэтому Шебалин, тоже высокий, тем не менее, смотрелся рядом с ним в плане габаритов не так значительно. – Если вы плохо расслышали, я готов повторить. Не смейте. Повышать. Голос. На мою. Жену, – прибавил он все так же негромко. - А ты – не смей меня учить! – заорал Трубецкой пуще прежнего, крепко хватая его за лацканы сюртука и пытаясь встряхнуть. Это не очень-то получилось, но вызвало переполох у женщин, которые при виде такого зрелища испуганно в один голос взвизгнули и еще крепче прижались друг к дружке, но никто из соперников не обратил на это внимания. На миг опуская взгляд на вцепившуюсяся в его одежду лапу, Марк вновь пристально посмотрел князю в глаза и еще тише произнес сквозь зубы: - Руки убери! - А то что?! Вызовешь меня?! – со злобным ехидством ухмыльнулся Трубецкой, прекрасно зная, что в соответствии с общепринятым дуэльным кодексом поединок между родственниками невозможен. И будучи уверенным, что Марк тоже в курсе заведенного для этих случаев порядка. - Нет. Зачем? – Шебалин пожал плечами, и затем вдруг коротко ткнул ему в голень носком сапога. А когда Трубецкой, ошеломленный внезапной болью, на мгновение потерял концентрацию, крепко захватил одной рукой за предплечье, а второй – резко заломил ему большой палец, заставив рухнуть на колени и буквально взвыть, изрыгая проклятия в адрес противника. - Марк, ради бога! Ты ему руку сломаешь! – выпустив из объятий сестру, Леночка не выдержала и подскочила сзади, умоляя его прекратить, но Шебалин был слишком взбешен, чтобы остановиться прямо сейчас же. Такое состояние он испытывал довольно редко, но если уж случалось… - Сам сломаю, сам и починю! – рявкнул он в ответ, не оборачиваясь к жене, и продолжая выкручивать руку поверженного соперника за спину, заставляя его, малодушного, как на самом деле – все домашние тираны, когда им случается встретить достойное сопротивление, с воем умолять о пощаде. Впрочем, слова Леночки все-таки немного отрезвили и поумерили пыл. Еще раз – для пущей уверенности, крепко дернув Трубецкого за руку, Марк выпустил его, тотчас повалившегося на бок, баюкая больной локоть, и с брезгливым презрением отступил на пару шагов, приглаживая взъерошенные в схватке волосы и оглядываясь – туда, где еще пару минут тому назад стояла Вера Алексеевна. Теперь же там, прямо на полу, валялась лишь её небрежно скомканная шаль, видно, забытая в спешке. А самой княгини Трубецкой в комнате больше не было: - Лена, где твоя сестра?! – все еще тяжело дыша и окончательно утрачивая интерес к ее супругу, Шебалин встревоженно посмотрел на жену. - Ничего не понимаю! – испуганно откликнулась та, оглядываясь по сторонам и громко призывая Веру. – Я даже не заметила, как она убежала наверх! Но когда?! Мы ведь с тобой стояли перед лестницей и не могли ее не увидеть… - Она не дома, - перебив супругу, констатировал Шебалин очевидное, глядя на оставленную нараспашку – явно намеренно, чтобы не привлекать лишнего внимания звуком при ее закрытии, входную дверь. - Господи, Марк! Да что же это?! Там ведь жуткий ливень и гроза… куда же она могла пойти?! - Пока понятия не имею!.. Но незамедлительно намерен это выяснить. А ты пока иди, зови на помощь слуг, - ответил он и выскочил из дому на порог, где ненадолго замер, ошеломленный силой извергающихся с небес на землю водяных потоков. Но затем быстро сбежал по ступенькам вниз и тоже исчез в темноте ненастного летнего вечера, то и дело озаряемой беловатыми всполохами молний. ___________________________________________ *поскольку рост взрослого человека редко бывал менее двух аршин (142 см) , в данном случае речь идёт именно о двенадцати вершках сверх двух аршин — то есть примерно 195 см.
Вера Трубецкая: Веру трясло, как в лихорадке – пальцы рук и колени не слушались ее, губы переставали дрожать, лишь тогда, когда княгиня их накрепко сжимала, а глаза застил багровый туман. Не лишиться чувств прямо здесь и сейчас ей помогли лишь объятия Леночки, которая своими тоненькими ручками обвила плечи сестры, крепко прижимая ее к себе, будто и на самом деле могла защитить Веру от разворачивающегося перед нею кошмара. Но вот прошло еще немного времени, и стало ясно, что все уже произошедшее было лишь его началом. Когда их с сестрой мужья от словесной перепалки перешли к откровенному рукоприкладству, княгиня Трубецкая окончательно потеряла самообладание. И, пользуясь тем, что на нее больше не смотрят, со всех ног ринулась в приоткрытую дверь. Выскочив на крыльцо, она без сил прислонилась спиной к резному столбику опоры и с удивлением взглянула на небо, которое как раз в ту минуту разрезала пополам очередная молния, затем, почти без паузы, грянул мощный раскат грома. И после него, будто дождавшись, наконец, своего выхода на сцену в этом грандиозном природном спектакле, одна за другой, на землю стали падать крупные дождевые капли, буквально в пять минут обратившись настоящим, низвергнувшимся с небес, водопадом. Сделав пару шагов с крыльца, Вера тотчас же под ним промокла. На мгновение это отрезвило ее. Но, повернувшись, было, назад, войти обратно в дом она все-таки не решилась, боясь даже представить, что там сейчас может происходить. Но и оставаться здесь дальше было невозможно. И, зная неподалеку лишь еще одно место, где можно укрыться, Вера бросилась к деревянному строению оранжереи, что испокон веку стояло в дальнем конце сада. Заботливые руки слуг еще до начала ненастья успели надежно затворить там все окна, чтобы порывы ветра не сорвали рамы и не разбили стекла, поэтому внутри оранжереи было тепло, влажно и совершенно тихо, если не считать шума отчаянно бьющихся в стекла снаружи водяных потоков. А по углам, в специальных плошках-светильниках, теплились небольшие огоньки, придавая своим слабым светом, то и дело смешивающимся со всполохами молний, всему саду вид таинственный и даже зачарованный. При других обстоятельствах – и не с Верой, конечно, в таком саду вполне бы могло происходить что-нибудь романтическое. То, о чем думалось порой в детстве, когда, забираясь сюда подальше от всех, она часами, бывало, мечтала, сидя под персиковым деревом над горячо любимой книгой восточных сказок. Где теперь эти давние грезы? Какими бурными потоками ее несчастливой жизни унесены за тридевять земель? Развязывая ленты того, что недавно было соломенной шляпкой, Вера одновременно высматривала место, где можно присесть и подумать, что делать дальше. Впрочем, решать тут было нечего. Вскоре она снова вернется в дом, где ждет ее разъяренное чудовище, самолюбию которого сегодня было нанесено несколько чересчур болезненных ударов. И продолжит, как и раньше, терпеливо сносить оскорбления и выходки. Другого пути просто нет! Но как же Вера в эти мгновения презирала его, как мучительно стыдилась, что нынешнее новое унижение произошло на глазах у сестры и ее мужа… которого княгиня теперь также почти ненавидела. Мало того, что всего за один день Марк успел досадить ей несколько раз, еще и последняя его выходка с Трубецким, которая еще непременно аукнется Вере в будущем! Нет, буквально завтра же им с Михаилом нужно будет отсюда уехать! Добиться от него отъезда следует, чего бы ей это ни стоило! А еще – как-то упросить Леночку ни в коем случае не рассказывать об увиденном сегодня никому из родных. Небо за окнами оранжереи вновь вспыхнуло белым светом. Вздрогнув от неожиданности, задумавшаяся Вера обернулась – будто почувствовав у себя за спиной чье-то присутствие. И вдруг увидела рядом его! - Что вам нужно?! – дрожь, которая едва унялась, снова прошла по ее членам. Гневно вглядываясь в темноту, чтобы различить лицо непрошеного гостя, княгиня вскочила на ноги. – Мало вам того, что уже сотворили? Чего же еще?! И кто вообще дал вам право вмешиваться! Да, мой муж – чудовище, но вы, с вашим заступничеством, с вашим «рыцарством», сделали все, чтобы жизнь с ним стала для меня еще более невыносимой! Как можно этого не понимать, глупый вы человек?! Выплеснув на заметно опешившего Шебалина первую порцию яда, Вера вдруг ощутила жуткую слабость. Потому, глубоко вздохнув, снова опустилась на скамейку, схватившись обеими руками за ворот душившего ее платья, резко рванув две верхние пуговицы. Сделав еще несколько глубоких вдохов подряд, заговорила вновь: - Господи, как бы я хотела покончить с этим мучением! Как угодно… даже приняв на себя позор развода! Но даже на это у меня нет права. Сын не сможет без меня, - четко произнесла она, обращаясь уже не к Марку Анатольевичу, а скорее к самой себе, выдавая сокровенные мысли. А после этого, убрав с лица влажные прилипшие пряди, вновь повернулась к Шебалину, который будто прирос к своему месту, и горестно усмехнулась.
Марк Шебалин: Где искать Веру Алексеевну Марк, и в самом деле, не имел не малейшего понятия. Потому вначале просто шел – буквально, куда глаза глядят, пытаясь представить себе возможный ход ее мыслей и не обращать внимания на безжалостно хлещущие по лицу и плечам дождевые струи, мгновенно промочившие до нитки легкий летний сюртук прямо насквозь – с жилетом и рубашкой. И теперь все вместе это отвратительно липло к телу, усиливая физическим неудобством общее ощущение душевного дискомфорта от всего, что только что произошло. Видит бог, он не хотел столь безобразной сцены! Но стерпеть, сделать вид, что ничего не случилось, было бы настоящим унижением, думалось Марку, пока он вышагивал по успевшей размокнуть в скользкую грязевую жижу садовой дорожке. Не забывая, впрочем, то и дело, осматриваясь, крутить по сторонам головой и периодически выкрикивать вслух имя Веры Алексеевны… Плохо, отвратительно, что стычка с Трубецким случилась прямо у нее на глазах! Да и Леночка, конечно, потрясена, увидев воочию то, о чем прежде могла только догадываться. Плохо, что после всего этого их совместное с Трубецкими пребывание в Дубравном определенно сделается невозможным. И кому-то теперь непременно придется уезжать… Собственно, Шебалин был готов уехать отсюда в Петербург хоть завтра, потому что с самого начала совершенно не рвался в эту орловскую глушь, согласившись провести лето в имении лишь для того, чтобы сделать приятное жене. Но мысль о том, что после их с Леной отъезда Вера Алексеевна останется здесь, можно сказать, наедине с тираном, не давала Марку покоя. Кроме того, в какой-то мере, пусть и совсем немного, но он тоже виноват перед нею, уговорив сегодня днем отправиться к Саблиным и тем, возможно, дав Михаилу новый повод продемонстрировать свой гнусный характер… Впрочем, даже если Дубравное покинут не Марк с Еленой, а сами Трубецкие, это вряд ли именит положение княгини в лучшую сторону. Воистину: куда не кинь – всюду клин! Размышляя в подобном духе, Шебалин, сам того не заметив, прошел почти весь сад. И остановился, чтобы сориентироваться и сообразить, куда направиться дальше, лишь возле старой оранжерей. В ней, как говорила Леночка, ее прадед по отцу, большой оригинал, охотник до всяких диковин и любитель удивлять окружающих, еще в свое время зачем-то приказал разводить всевозможные тропические растения. Должно быть, в память об эксцентричном пращуре, этот райский уголок и поныне поддерживали в идеальном порядке. Так что и сейчас, еще до наступления бури, все окна были плотно закрыты – так, чтобы внутрь не проник ни единый порыв холодного ветра и ни одна лишняя капля влаги, сверх нормы, установленной садовником, ревностно исполняющим свой долг. Хотя… Присмотревшись внимательнее во время очередной вспышки молнии, осветившей все вокруг холодным серебряным светом, Марк вдруг понял, что именно показалось ему изначально странным: входная дверь в оранжерею была немного приоткрыта! Зная, что предельно дотошный Иван Карпович вряд ли допустил бы подобную небрежность, Марк с облегчением вздохнул: вот и нашлась их беглянка! Однако врываться в оранжерею сразу же после совершенного открытия не стал – вначале просто подошел к двери и заглянул внутрь, удостоверившись, что не ошибся. Новый всполох, ненадолго рассеявший мрак, тем не менее, позволил глазу выхватить женский силуэт с горестно опущенными плечами и поникшей головой. Вера Алексеевна сидела спиной к входу, на одной из скамеек, и потому не могла увидеть, что одиночество ее нарушено. Услышать – сквозь шум дождя и рокот грозовых раскатов – тоже вряд ли. Но Марк нисколько не хотел ее напугать, это вышло случайно. И потому хотел немедленно принести извинения за беспокойство, но тут же осекся и удивленно умолк, уставившись на княгиню, вдруг набросившуюся на него с упреками – один страннее другого. Хотя мог бы, несомненно, возразить буквально по каждому из предъявленных пунктов обвинения. Что нет, ему совершенно ничего от нее не нужно. И что ни во что он не вмешивался, а заступился, главным образом, за свою жену, а не за саму Веру, которая почему-то решила, что его «рыцарство» – кстати, впервые в жизни Шебалину ставили данное свойство характера в упрек – это попытка продемонстрировать перед ней свою молодецкую удаль. А вовсе не обыкновенное чувство собственного достоинства вкупе с естественной реакцией нормального мужчины на попытку его унизить. И что он в принципе пришел сюда не за тем, чтобы выслушивать ее нападки вперемешку с оскорблениями… Но тут мадам Трубецкая вдруг умолкла и вновь рухнула на скамейку, заставив Шебалина в одно мгновение забыть обо всех контраргументах ради одной тревожной мысли, что она вот-вот потеряет сознание. Когда же Вера, наконец, снова на него посмотрела, Марк забыл и об этом… Случилось то, чего он так долго ждал и хотел. Именно здесь и сейчас он впервые увидел ее – настоящую. Без привычной и уже, кажется, почти приросшей к лицу маски холодной сдержанности: растерянную, печальную и совсем еще молодую женщину. Почти что девочку, которая однажды просто устала бороться, и потому сдалась. Которую вдруг невыносимо захотелось защитить. Не зная, что сказать в ответ и чем утешить – да и чем здесь утешишь? – Марк подошел ближе и молча опустился на колени перед Верой Алексеевной. Осторожно взяв ее за плечи, он заглянул в лицо княгини, пытаясь поймать взгляд. Не совсем отчетливо понимая, для чего ему это так необходимо. Это получилось, и княгиня вновь печально улыбнулась и кивнула – верно, в знак того, что принимает его молчаливую поддержку и весьма за нее признательна. Именно в это мгновение, неожиданно даже для себя самого, Марк ее и поцеловал.
Вера Трубецкая: Даже обладай Вера кошачьим зрением или интуицией, сейчас, пребывая в совершенно смятенном состоянии духа, она не смогла бы разглядеть эмоций, что так быстро сменялись на лице Марка Анатольевича, не почувствовала бы и перемен его настроения. Все вокруг сейчас будто было нереальным. И этот мужчина, с глазами, похожими на поблескивающую в темноте черную мокрую гальку, тоже казался пришельцем из другого мира. Поэтому Вера нисколько не удивилась, когда он оказался перед ней на коленях, хотя никогда прежде в ее жизни не случалось подобного. Когда же его руки бережно обняли ее плечи, сообщая всему телу чувство уверенности и защищенности, которые она успела ощутить еще вечером, во время их с Марком танца, Вера и вовсе подумала, что именно так все и должно было произойти. А после, когда его черные глаза вдруг приблизились к ней… Охваченная странным восторгом, Вера плотно сомкнула ресницы, невольно прислушиваясь к себе и своим ощущениям. Теплые губы мужчины вначале лишь легонько коснулись ее губ, а его дыхание скользнуло по влажной коже щеки, обдавая теплом и будто проникая под кожу, касаясь там обнаженных нервов, отчего Вера, не сдержавшись, вздрогнула. Но не отпрянула, а напротив – поддалась и, приоткрыв губы, позволила Марку стать смелее. Руки, до того смирно лежавшие на коленях, вдруг сами потянулись к нему и вскоре уже ее пальцы, едва касаясь, гладили влажные шелковые пряди его волос. Еще сильнее увлекая Веру в объятия, Шебалин встал сам и поднял ее со скамьи. Ладони его ласково заскользили по ее плечам, шее, спине, опустились к талии, затем чуть ниже… Даже через одежду княгиня ощущала жар его тела, а может, это ее собственный пыл так жег кожу? Между тем, смелые губы уже отыскали новое чувствительное место на ее шее, и тут Веру будто пронзила молния. Та самая, которая сверкнула в этот момент за окном. Резко распахнув глаза, она в каком-то потрясении уставилась на целующего ее Марка, лишь сейчас внезапно осознав весь ужас приключившегося, и стала вырываться из его объятий. Он не отпускал, не понимая, что вызвало столь резкую перемену. - Что вы себе позволяете! – Наконец, высвободившись, едва слышно прошептала Вера, прижимая к губам пальцы, и будто желая поскорее избавиться от следов этого постыдного поцелуя на припухших губах, начала их отчаянно тереть. В глазах ее по-прежнему был написан страх, хотя боялась она не Марка, а того, что до сих пор к нему чувствовала. И, не смея признаться себе, что это вовсе не неприязнь, Вера пришла в ярость. Попятившись прочь, сделав еще два шага назад, и запутавшись в своих юбках, она едва не уронила на землю кадку с цветком, - Какой же вы негодяй! Все мужчины одинаковы! Все! – громко выкрикнув это последнее слово, княгиня бросилась бегом вон из оранжереи. Даже оказавшись вновь под дождем, она нисколько не замедлилась. Не заботясь, что брызги грязи, летевшие из-под ног, заляпают подол платья и башмачки, Вера бежала прямиком к дому, не оборачиваясь. И все это время Марк шел за ней. Постоянно слыша у себя за спиной его шаги, она невольно ускорялась, словно боясь, что он ее догонит. Хотя это явно не было его целью. Наконец, из-за поворота дорожки навстречу княгине выбежал дворовый мальчишка с фонарем. Испуганно охнув при виде барыни, которая в мокром наряде, с бледным лицом и растрёпанными волосами, выглядела не лучше привидения, после он радостно закричал кому-то в темноту, что нашел Веру Алексеевну. - А я и не терялась, - буркнула она в ответ и уже сопровождаемая целой свитой прислуги, поднялась на крыльцо дома, куда тотчас же выбежала испуганная Леночка. - Вера! Верочка, что с тобой приключилось?! – голос госпожи Шебалиной звенел от волнения, когда с раскрытыми объятиями она бросилась навстречу старшей сестре, но Вера даже не поглядела в ее сторону, молча отстранилась и прошла в дом. Все так же молча и не оборачиваясь, она стала подниматься по лестнице, сопровождаемая горничной, - Вера?! Боже мой, - тихо прошептала Елена и тут же повернулась к мужу с растерянным и обиженным лицом, - Что с ней такое, Марк?.. Ох, бедненький, да ты ведь тоже весь промок! Искренне волнуясь за сестру, Елена Алексеевна, тем не менее, не могла не думать и про благополучие обожаемого супруга. К тому же, и выглядел Марк таким измученным, что сердце молодой женщины невольно сжалось от сострадания. - Пойдем скорее в комнату, тебе обязательно нужно переодеться! Тем временем, Вера Алексеевна у себя в будуаре не могла дождаться, когда горничная закончит свою работу и оставит ее одну. Хотя остаться наедине со своими мыслями оказалось еще страшнее. Вначале она, правда, еще надеялась уснуть, отгоняя от себя тревожные воспоминания минувшего дня. Но его картины одна за другой упорно возникали перед ее глазами. Ненавистный муж, ее маленький ангелочек Эжен, испуганная младшая сестра… Но чаще других княгине виделось лицо Шебалина. «Как он мог! Как посмел! Бедная Лена, бедняжка… » Впрочем, жалела она ее лишь вначале. Дальше мысли вдруг потекли в совершенно противоположном направлении, и Вера поймала себя на том, что опять вспоминает о Марке. И мало того, что вспоминает – так еще и, как наяву, снова ощущает на себе его дыхание, прикосновения, поцелуи! «Так вот, как оно, оказывается, бывает, когда... по-настоящему!» - думала она, буквально сгорая от стыда, смешанного, однако, со сладким томлением и какой-то почти звериной тоской. Нет в этом ничего настоящего! Нет – и быть не может! Произошедшее отвратительно, постыдно и случайно! Да-да, именно случайно! Наверняка он тоже сейчас раскаивается в своем поступке, а возможно и просто – позабыл, выкинул его из головы. Вот только почему же ей так больно об этом думать?! Забывшись сном лишь перед рассветом, наутро Вера обнаружила себя совершенно разбитой. Страдая от жестокой головной боли, она даже не нашла сил спуститься к завтраку, хотя и понимала, как странно это должно выглядеть со стороны.
Марк Шебалин: На сей раз, оправдываться Марку было нечем. Ошеломленный внезапностью, а главное – силой этой вспышки желания, он был смущен и растерян не меньше своей обвинительницы. И когда, оттолкнув его от себя и настежь распахнув двери, княгиня Вера бросилась прочь из оранжереи, Марк, не в силах избавиться от этого странного оглушенного состояния, тут же медленно пошел за ней, не пытаясь при этом ни сократить дистанции, ни нагнать. Ни даже просто постараться убедить не бежать от него, словно от убийцы, не разбирая под собой дороги. Впрочем, так, вдвоем по сырому после почти уже утихшего ливня саду, не сделали они и пятидесяти шагов, прежде чем навстречу из темноты вынырнул кто-то из дворовых мальчишек, громкими криками затем оповестивший всех остальных слуг, отправленных на поиски сбежавшей барыни, что Вера Алексеевна благополучно нашлась. Через мгновение ее окружила целая толпа и, подхватив под руки, тут же увела обратно в дом. Шебалин же по-прежнему шел не спеша, словно прогуливался. Лишь руки, ладони которых все еще горели от не избытого до конца ощущения прохладной гладкости кожи и пленительных изгибов захваченного в крепкие объятия стройного женского тела, были изо всех сил сжаты в кулаки, впрочем, надежно спрятанные в карманы мокрого сюртука. Да губы, казалось, все еще помнили вкус солоноватого от слез поцелуя… Вопрос Леночки отчего-то вызвал у Марка раздражение – безусловно, она ребенок, но все-таки, не настолько, чтобы спрашивать, когда все и без того совершенно очевидно. Что с ней такое? «Неужели непонятно?!» - едва не воскликнул он в ответ, но сдержался, прошел мимо молча в надежде, что жена сама поймет, какую глупость только что сказала и как-нибудь все обойдется без дополнительных объяснений, которых ему теперь совершенно не хотелось. Однако напрасно. Проводив его настороженным взглядом, Елена тотчас, словно по команде, из напуганной и взволнованной сестры превратилась в не менее взволнованную супругу. И остаток пути по лестнице, а еще те несколько шагов, что отделяли ее верхнюю площадку от дверей спальни, Шебалину пришлось сносить настойчивые попытки супруги о нем позаботиться. Обычно ему даже нравились подобные хлопоты, хоть и забавляли немного. Но сейчас все это казалось настолько лишним и неуместным, что на очередное восклицание жены, будто ему срочно необходимо принять горячую ванну, дабы назавтра не слечь с простудой, не выдержав, Шебалин вдруг рявкнул, что куда срочнее ему в данный момент просто ненадолго остаться в тишине. Без всей этой суеты и свистопляски вокруг него. - Зачем ты так, Марк?! Я же хочу, как лучше! – тоненький голосок Леночки обиженно зазвенел, а округлый подбородок со смешной ямочкой посередине совершенно по-детски задрожал, предвещая скорые слезы. И в этот миг, чувствуя себя одновременно последней сволочью – и не в состоянии вынести еще одной женской истерики за последние полчаса, чертыхнувшись сквозь зубы, Марк снова вскочил на ноги, с грохотом отодвинув стул, на который успел ненадолго присесть, и вышел из комнаты, направляясь… да даже и сам не зная, куда. Лишь бы подальше отсюда. По лестнице ему навстречу поднималась горничная со стопкой полотенец. При виде шагающего, нахмурившись, Марка Анатольевича, во внешности которого и в добром расположении духа иным людям виделось нечто демоническое, бедняжка испуганно вжалась в одну из дубовых панелей, словно надеясь с нею слиться. Оказавшись, на улице, на той же веранде, где не далее, как всего пару дней тому назад оказался невольным слушателем злосчастной ссоры между Верой и Трубецким, с которой, в общем-то, и началась цепочка событий, приведшая к сегодняшней кульминации – можно даже сказать, апогею абсурда, Шебалин шумно втянул в себя сырой прохладный воздух, а затем столь же протяжно выдохнул. По привычке присаживаясь на резную деревянную балюстраду, он потянулся рукой к шее, ослабляя слишком тугой галстук. Рефлекторно покрутив при этом головой, невольно уперся взглядом в окно комнаты свояченицы, которое все еще светилось. Не спит еще… И что теперь там делает, одна? О чем думает? Что вспоминает? Не менее мокрая, чем вся прочая его одежда, шелковая ткань, завязанная, к тому же, сложным узлом, никак не желала поддаваться и, еще раз рванув галстук уже с каким-то остервенением, но все равно не добившись желаемого, Шебалин снова тихо выругался и оставил бесплодные попытки. Полоса невезения на этом не закончилась – желая закурить, он извлек из портсигара папиросу, но спички, как и следовало ожидать, тоже все до одной были мокрые… Да в чем он, в конце концов, так уж виноват?! Ну да, поддался дурацкому, необъяснимому порыву, поцеловал… Но она-то на тот поцелуй, черт побери, ответила! Ответила! А эти обвинения в том, что он такой же, как и все… Да! Такой же. И не отрицает этого, в отличие от… И честно признает свою ошибку, потому что уверен, что она случайна! И больше не повторится! Еще раз коротко взглянув на окно Вериной комнаты, Шебалин снова тяжело вздохнул, по-прежнему ощущая себя если уже и не предателем, то каким-то идиотом из дамских любовных романов, что ведет сам с собой проникновенные молчаливые диалоги на несколько книжных страниц кряду. Но что самое обидное – легче после этого нисколько не становится! Постояв на веранде еще какое-то время, немало продрогнув, Марк решил, что самое пора домой – организм у него, конечно, молодой и крепкий, но простуду таким вот образом можно заработать вполне успешно. К моменту его возвращения дом уже погружался в сон. На первом этаже слуги погасили практически все огни, так что по лестнице Шебалин шел почти на ощупь. Да и на втором, там, где располагались все хозяйские покои, света было немногим больше – пара зажженных свечей в канделябре, что стоял на столике у клюющего носом дежурного лакея. При появлении одного из господ он, впрочем, проснулся и немедленно вскочил с места, спрашивая, не нужна ли какая-нибудь помощь. Но Марк лишь отмахнулся, сказав, что обойдется со всем сам. Войдя в свою комнату, он, наконец, с удовольствием скинул с себя осточертевшую мокрую одежду и, облачившись в уютный халат, замер, прислушиваясь к звукам в соседней комнате – спальне Леночки, с которой, как и полагается, его комната имела общую дверь. Там было тихо. Но, постояв еще немного в раздумье, Марк все-таки повернул ручку и открыл ее, ступая в покои жены, которые также освещала единственная зажженная свеча на прикроватной тумбе – Лена почему-то не любила спать в полной темноте. Но когда Шебалин подшучивал над нею по поводу этого детского страха, всегда сердилась и говорила, что дело вовсе не в нем, ужасно забавно при этом краснея и после надолго обижаясь. Сейчас ее лица он, впрочем, видеть не мог. Свернувшись клубочком на дальнем от Марка краю широкой постели под тяжелым атласным одеялом, Лена лежала к нему спиной. И потому понять, спит ли она, или просто делает вид, он тоже пока не мог. Бесшумно ступая по ковру, Марк пересек комнату и так же осторожно опустился на кровать рядом с ней, но даже после этого Леночка не шелохнулась. - Ты прости меня, дурака этакого, ладно? – прошептал он, обнимая ее и прижимаясь губами к мягким пушистым волосам на затылке, пахнущим чем-то приятным, привычным и родным. И верно, дурак! Вот же она: его женщина, настоящая, а не придуманная! Принадлежащая ему не только телом – всегда, с первой минуты и поныне – до одури желанным, но и душой, сердцем, всеми своими помыслами! Любимая! - Простишь? – она все еще молчала, но Марк уже был совершенно уверен, что она не спит. – Простишь, ну? – усмехнувшись, он осторожно смахнул волосы с ее щеки, поцеловал висок и скользнул губами ниже, к мочке уха и шее, заставив ее заворчать и поджать вверх плечо, уворачиваясь от щекотных прикосновений и тем окончательно себя выдавая. - Не прощу! – наконец, буркнула, разворачиваясь к нему лицом. Выпростав из-под одеяла сжатую в кулачок ручку, она сердито ткнула им ему в грудь. – Как ты мог?! - Не знаю! – честно ответил Марк и, взяв в ладони только что столь «сурово» покаравшую его супружескую десницу, ласково ее поцеловал, притягивая затем к себе и всю остальную Леночку, которая после этого более ему не сопротивлялась… На следующее утро, чуть задержавшись к завтраку, Шебалин обнаружил за накрытым на веранде столом лишь Елену и маленького Эжена, как всегда, без особого энтузиазма ковырявшего ложкой в своей тарелке овсяную кашу. На немой вопрос, написанный в его глазах, супруга встала из-за стола, и, отозвав его обратно в дом, возмущенным шепотом – чтобы Женя не услыхал, поведала, что князь Трубецкой нынче чуть ли не с рассветом покинул Дубравное в одиночестве. И даже не оставил Вере письма, где написал бы, куда – и главное, насколько отправляется. - Но его лакей сказал моей горничной, что барин уехал в Петербург… И пусть себе! Нам всем здесь без него только лучше будет, ведь правда? - Ну, разумеется, – кивнул в ответ Марк и через открытую дверь мрачновато посмотрел на веранду. – Разумеется! – повторил он чуть тише и поспешил отвернуться, боясь, что Елена успеет прочесть растерянность, написанную на его лице.
Вера Трубецкая: Дурные вести разносятся быстро, а вот хорошие имеют привычку задержаться в дороге. Так и Вера узнала об отъезде мужа из имения последней из всей семьи. Но началось утро не с этого, а с мучительной головной боли, которую княгиня ощутила, едва только проснулась и открыла глаза. Мигрени у нее случались редко, длились недолго, но зато – действовали наверняка. Поэтому, когда в комнату вошла горничная, первым делом Вера приказала ей приготовить смесь раствора уксуса и травяного отвара, который – если приложить его к вискам в виде компресса, чаще всего облегчал ее страдания. Понимая, что в таком состоянии барыню лучше лишний раз не волновать, девушка тоже ничего не сказала ей об отъезде Михаила Федоровича. Как и Эжен, навестивший маменьку позже, чтобы пожелать ей доброго утра – даже в своем нежном возрасте он если и не знал наверняка, то чувствовал, что общения с отцом лучше по возможности избегать. И потому тоже считал свое утро добрым, лишь тогда, когда это ему удавалось, как сегодня. Еще через пару часов в комнату к ней, наконец, поднялась после завтрака и Леночка. Следуя давней, еще детской привычке, она без спросу тут же забралась к Вере в постель, улеглась под бок и принялась ластиться, словно котенок, попутно расспрашивая сестру о здоровье, рассказывая, какая на улице после грозовой ночи установилась дивная погода, какой хороший и вкусный был завтрак – и как жаль, что Вера его не попробовала… Лишь в самом конце, чуть нахмурившись, она посмотрела на княгиню и вдруг проговорила: - А то, что твой муж уехал в Петербург – это вообще лучше всего! Никто теперь не будет портить нам отдых, - это прозвучало так по-детски наивно, что княгиня даже не могла всерьез рассердиться. - Уехал? – переспросила она вместо этого, хотя сомневаться в словах Елены не было оснований, - Ты права, теперь здесь будет спокойней. Между тем, ясный взгляд ее сестры по-прежнему казался темнее обычного, может, лишь просто оттого, что та продолжала хмуриться, к чему обычно не имела привычки. - Как давно это началось, скажи мне? Ведь никто и подумать не мог! - Никто и не должен был думать, - горько усмехнулась Вера, - Никто никогда не должен знать, какие беды творятся в твоей семье. Должна быть красивая ширма, а за ней пусть таится что угодно, кому какое дело? - Как кому?! Да хоть мне, Марку! Отцу и матушке! - Отцу? Тому, который продал меня за титул человеку, о котором не удосужился узнать хоть что-то большее, кроме дохода, да родословной? Леночка, это началось сразу после свадьбы. Увы, Михаил Федорович по природе своей человек грубый, злой и мелочный. Он не любит, когда ему перечат, не любит людей хоть в чем-нибудь его превосходящих. Я была нужна ему лишь для того, чтобы произвести наследника. Но и Эжен для него пока слишком мал, чтобы воспринимать его за человека, – махнув рукой, Вера вздохнула и серьезно поглядела на сестру, - Больше всего я рада, что хоть ты смогла выбрать себе мужа по сердцу. - Ну, хорошо! Если даже не отцу, то брату рассказать надо! Уж он-то сможет за тебя заступиться! - Лена, выслушай меня! Ты никому и ничего не расскажешь! Михаил ко всему еще и крайне злопамятен. И его влияния вполне может хватить, чтобы каким-нибудь образом повлиять даже на карьеру Дмитрия. Равно как и на карьеру твоего мужа… - сказала княгиня и, увидев, что, кажется, напугала этими словами сестру, прибавила. – Я не говорю, что это непременно должно случиться. Но все-таки, об этом следует помнить. После этого, желая окончательно успокоить Елену, она также напомнила, что в Петербурге летом еще надо очень потрудиться, чтобы кого-нибудь отыскать, а Трубецкой для этого слишком ленив. - Так что теперь он точно ничего не сможет сделать, а после – уже остынет или забудет. - Но Вера, так же невозможно! Это ведь не жизнь! - Возможно, Элен. Жизнь бывает разной, - усмехнулась она в ответ. Только к вечеру этого дня Вера Алексеевна покинула свою комнату. Переодевшись в светлое платье, она взяла накидку и зонтик, и вместе с Эженом отправилась на прогулку. Солнце уже спускалось к горизонту и лишь пригревало, но не жгло кожу, а в воздухе стоял пряный аромат полевых трав, нагретых за целый день, и тихо жужжали шмели, которые несли в свои домики последние капли нектара. Кругом разливалось спокойствие и очарование. И Вере вдруг подумалось, что она вполне бы могла остаться тут насовсем. Почему бы, в самом деле, не бросить Петербург и не поселиться с сыном тут, в деревне? Мужа она видеть не желает, и готова предоставить ему всяческую свободу. А Жене здесь было бы намного лучше, чем в городе. Поглощенная этими раздумьями, никого и ничего вокруг не замечая, княгиня добрела до конца парка. Сын ее шагал рядом и тоже крайне увлеченно сшибал концом зажатого в ладошке прутика попадавшиеся по дороге головки одуванчиков. Так что никто из них не заметил момент, когда рядом появился еще один человек.
Марк Шебалин: Поведав Марку об отъезде Трубецкого, Леночка естественным образом перешла от самого князя к его внезапно захворавшей супруге. И с этого момента, ко всем прочим душевным угрызениям Шебалина, так и не сгоревшим до конца даже в пылком костре их с женой минувшей ночи, как назло, прибавилась новая дилемма. На сей раз, в противоречие вступили принципы личные и профессиональные. Как человек – и прежде всего как мужчина, Марк знал, что видеться с Верой им теперь не нужно. Причем – это не нужно именно им двоим, а не только ему. Но с другой стороны, будучи настоящим, что означает – по призванию, а не по расписанию, врачом, Шебалин не мог прогнать прочь мысль о том, что Вера сейчас больна, что ей плохо, и потому он просто обязан ей помочь. Собственно, если бы не то, что произошло между ними накануне, он бы и минуты не раздумывал, а сразу, едва лишь узнав обо всем от Леночки, пошел наверх и что-нибудь непременно придумал: мигрень, конечно, штука противная, но не смертельная. Но теперь… Даже если представить, что пошел бы он к Вере не один, а вместе с женой… Нет, подобное и представлять не хотелось, потому что даже в воображении выглядело это, как… продолжение того самого идиотского романа, героем которого Марк внезапно ощутил себя нынче ночью на веранде. Между тем, ни о чем не подозревающая Леночка определенно ждала, что он предложит ее сестре свою помощь. И от этого, в течение всего завтрака Шебалина неотступно преследовало какое-то тягостное чувство, которое не удавалось прогнать прочь даже забавным разговором с маленьким племянником, который, все более привыкая к новоприобретенному дядюшке, держался с ним уже совершенно спокойно и раскованно – без прежнего стеснения и зажатости. Вот и теперь, по-детски пользуясь в своих интересах отсутствием строгого контроля маменьки, а также тем, что присутствующие рядом взрослые, кажется, вовсе не намерены его одергивать, он радостно лопотал, подробно и едва ли не поминутно пересказывая им с Леной все, что успело произойти с ним за сегодняшнее утро. А новостей, и верно, было немало: прежде всего маменька, у которой голова заболела так сильно, что стала «тяжелой-тяжелой, как арбуз»… Потом – случайно прищемленный дверью палец – «не болит совсем, честное слово!»… Большой паук, которого удалось изловить возле старых часов в гостиной и посадить в коробку из-под спичек… Няня, которая при виде этого самого паука, вскорости каким-то чудесным образом вырвавшегося из своего узилища, и попытавшегося скрыться от преследования в пышных складках ее юбки, «завопила так, что у всех уши заложило»… Узнав о последнем событии, Шебалины, до того слушавшие мальчика скорее механически, переглянулись между собой, дружно прыснули и вдруг захохотали в два голоса на всю веранду, чем окончательно заставили Эжена почувствовать себя королем. И даже решиться продемонстрировать дяде и тете, как хорошо он научился свистеть. Видимо, чтобы окончательно «добить» их достигнутым совершенством и всемогуществом. Представить подобное в присутствии кого-то из родителей было, конечно, немыслимо. Даже если речь идет о Вере… Кстати, странное дело! И Марк заметил это далеко не сразу, но когда понял – удивился еще сильнее. Рассказывая обо всем подряд без умолка, Эжен ни разу не вспомнил об отце. Словно бы и не уехал тот сегодня. Словно бы и вообще его не существовало… Оказалось, что и Леночка обратила на это внимание. И когда мальчика после завтрака увела в детскую няня – верно, уже успевшая достаточно оправиться от пережитого нервного потрясения, она сразу же поделилась этим наблюдением. - Ну, а что тебя удивляет? – искоса взглянув на жену, Марк лишь пожал плечами и потянулся в карман за портсигаром. – Далеко не всякого отца, знаешь ли, хочется вспоминать каждую минуту своей жизни, - прибавил он с усмешкой и закурил. - Но ты-то таким точно никогда не будешь! Ты будешь самым лучшим на свете папой, и наши дети будут тебя обожать. Я это точно знаю! - Леночка, ты что…? – рука с зажатой в пальцах зажженной папиросой, замерла в воздухе, а сам Шебалин резко обернулся к жене и внимательно посмотрел ей в лицо. - Что – «что»?! – она хитро улыбнулась в ответ и сделала брови домиком. – А вас бы это сильно удивило, Марк Анатольевич?! - Нет, конечно, но… - растерянно пробормотал Шебалин, и сам не понимая, отчего слова жены произвели на него такой странный эффект: детей он хотел, это факт! И, конечно, был бы рад такой новости, но… Что именно «но», он понять не мог. И от этого лишь сильнее растерялся. Супруга меж тем, явно ждала реакции и тянула с ответом. – Но… предпочел бы узнать об этом как-то более… торжественно, что ли? – нашелся он, наконец, однако получилось довольно глупо. И Леночка лишь хихикнула: - Марк, ты какой-то дурачок! Торжественно – это как?! С салютом и фанфарами?.. Нет! Я не беременна. Просто было интересно узнать, как ты себя поведешь, прости! – вскочив из своего плетеного кресла, она подбежала к нему и ласково поцеловала в нос. - Ну, знаешь ли… - только и смог ответить на это Шебалин, ощущая в душе смутное недовольство и еще – тревогу. Почему она вообще завела такой разговор? Вскоре после этого, посидев еще немного вдвоем на веранде, они пошли в дом. И по дороге Марк все-таки решился заговорить с женою о Вере, объяснив, что просто не знает, как ему поступить и потому хочет ее совета – естественно, умолчав об истинных причинах своих сомнений: - Понимаешь, она такая гордая, что неловко даже помощь предлагать! Знаю, что звучит глупо, но как иначе сказать – понятия не имею! - Прекрасно понимаю! – вдруг воскликнула Лена в ответ, заставив вновь с удивлением на нее взглянуть. – Да-да. Ты прав. Вера у нас в этом смысле немного… странная, что ли. Я и сама не всегда понимаю, что у нее на душе, а ты ее вообще без году неделю знаешь! Давай сделаем так: сейчас я сама к ней поднимусь, узнаю, что там и как, а после спрошу про тебя? На том и порешили. Леночка ушла к сестре, а сам Марк отправился в библиотеку, почитать. Иные занятия, кроме чтения, сна и прогулок, в Дубравном отыскать было трудно. И, сказать откровенно, это уже начинало Шебалину надоедать… С отъездом Трубецкого в доме действительно стало тише и спокойнее. Нигде не раздавался его раскатистый бас, не было слышно и собачьего лая – любимого пса Михаил Федорович, разумеется, забрал с собой. Иногда Марку казалось, что он – пес – единственное существо на свете, к которому князь способен испытывать какие-либо добрые чувства. «Впрочем, да ну их к черту – и самого Мишеля, и его кобеля!» - подумал, в конце концов, Шебалин и устроился у окна с какой-то книгой… Леночка вернулась к нему нескоро, но принесла хорошую новость: Вере уже лучше, мигрень отступила, так что помощи его не требуется. Нужно лишь поспать немного – и все будет совсем замечательно. «Что и требовалось доказать!» - мелькнула мысль. Но вслух он, конечно, сказал лишь то, что очень рад. После этого жена вновь куда-то ушла, а Марк снова погрузился в чтение. К обеду, который в Дубравном подавали в половине четвертого пополудни, Вера тоже не вышла, лишь сильнее укрепив Шебалина в уверенности, что он поступил правильно, решив не навязываться со своей помощью. По всему выходило, что видеть его не хотят. Это тоже было понятно, но почему-то немного обидно… После обеда они с Леной вновь провели какое-то время вместе с племянником – играли с ним в разные игры на лужайке перед домом. В результате чего, жена, вдоволь набегавшись и напрыгавшись, задремала прямо в гамаке, что еще в первый день после приезда натянули тут же, неподалеку, между двумя березами. А сам Шебалин, взмокнув от беготни, решил пойти искупаться на пруд, который находился довольно далеко от барского особняка – Дубравное было весьма обширным имением. И чтобы добраться до цели, необходимо пройти через весь огромный парк, а после – еще чуть ли не версту через луга. Потому, вначале решив было позвать с собой и Лену, в конечном итоге, Шебалин отказался от этой затеи и пошел один: пусть себе лучше поспит! Купание в прохладной – из-за бьющих на дне ключей, темной воде, по которой, презрев законы природы, совсем рядом с его лицом во все стороны проносились длинноногие водомерки, приятно освежило тело и даже будто бы прояснило мысли. А теплое, но уже не жгучее, клонящееся к зениту солнце, приятно согревало обдуваемую ласковым летним ветром обнаженную кожу. Пребывая у пруда в полном одиночестве, Марк сбросил с себя всю одежду и валялся теперь на траве в совершенно натуральном виде, не опасаясь, что кто-нибудь сюда вдруг заявится. Впрочем, даже если и заявится – то что?! После нескольких активных заплывов, чередующихся с периодами ленивого покоя на берегу, его расположение духа окончательно вернулось к привычному благодушию. Даже мысли о Вере, по-прежнему нет-нет да приходившие в голову, уже не казались чем-то бередящим душу, а расходились так же спокойно и медленно, как круги от «блинчиков», которые Шебалин время от времени запускал по воде для собственного развлечения. Когда он, наконец, надумал идти обратно домой, долгий летний день был еще далек от завершения. Хотя солнце, начинающее по-вечернему окрашивать все оранжево-красноватым светом, стояло уже совсем низко над верхушками стены из деревьев видневшегося в отдалении парка. Окунувшись еще раз в воду – напоследок, Марк лишь слегка обсохнув, натянул на себя рубаху и штаны, которые подвернул снизу, желая, пока не надоест, идти обратно босиком. Сюртук свой при этом он перекинул через плечо, а сапоги просто понес в руках. В таком виде – расхристанный, но очень довольный, он размеренно дошагал до самого парка, но и там, несмотря на то, что в тени деревьев было ощутимо прохладнее, чем на лугу, одеваться не торопился, наслаждаясь редким и ценным для всякого горожанина ощущением свободы от всех условностей и ограничений, налагаемых на человека цивилизацией. К этому времени рубаха на нем уже почти высохла, и лишь черные взъерошенные волосы, которые Марк тоже не удосужился даже пригладить, все еще оставались немного влажными. Шествуя по узкой тропинке, он весело насвистывал популярный мотив, пока повернув за какой-то очередной ее изгиб, вдруг не остановился как вкопанный, увидев прямо перед собой неизвестно откуда взявшихся здесь Веру Алексеевну и маленького Эжена. Который, завидев дядю, тотчас же с радостным воплем индейца бросился к Марку навстречу. Невинный ребенок – он, естественно, не видел ничего странного ни в его внешнем виде, ни в выражении лица. Меж тем, столь внезапным и неожиданным явлением, кажется, была смущена и княгиня Трубецкая, также остановившаяся поодаль, не решаясь подойти и смущенно потупившаяся. - Дядя Марик! Дядя Марик! А смотрите, какая у меня сабля! – Эжен крутился перед ним, как маленький веселый щенок, демонстрируя свой прутик, силой детской фантазии разом превращенный в грозное оружие для отсекания голов «туркам» - одуванчикам. - Неплохая штука! – не подавая виду, что тоже смущен, он присел на корточки перед племянником и, стараясь не смотреть на Веру, принялся обсуждать с ним «характеристики» его сабли, которая, конечно, хороша, но можно сделать еще лучше. И завтра – если Эжен будет хорошо себя вести, он ему непременно покажет, как. - Маменька, ты слышала?! – отбросив в сторону мгновенно потерявший свое прежнее очарование прутик, мальчик подбежал уже к ней и теребил за руку. – Дядя сказал, что завтра сделает мне новую саблю, правда же, он хороший?!
Вера Трубецкая: Вера отвернулась, чтобы не было видно ее вспыхнувших щек. Головная боль, которая, как казалось, отступила утром, вновь напомнила о себе. Никогда не могла она подумать, что в ее мыслях может твориться такой кавардак. Раздражение, досада, почти детская обида за вчерашнее перемешались с воспоминаниями о произошедшем в оранжерее. Глядя на руки Марка, она воображала их вновь лежащими на своих плечах, вновь сомкнувшимися на своей талии. Эти мысли были ужасны, постыдны, Вера злилась на себя, на него, даже на Эжена. Она не слишком мягко вырвала свою руку из ладошки сына, однако сдержала готовящееся вырваться раздражение и с вымученной улыбкой произнесла: - Разумеется, Эжен, но посмотри, впереди целая турецкая армия, - она кивнула на лужайку, казавшуюся золотой от обилия растущих на ней одуванчиков, - а ты потерял свое пусть не самое лучшее, но все же оружие. Как же ты встретишь неприятеля? - Я смогу их всех победить! Дядя Марик, маменька, смотрите, как я сражаюсь с турками! С этим возгласом мальчик вновь подхватил с земли свою уже порядком потрепанную «саблю» и побежал вновь сносить головы ни в чем не повинным одуванчикам, то и дело сопровождая своё развлечение требованиями, чтобы на него смотрели. Они с Марком молча стояли совсем рядом друг с другом, делая вид, что наблюдают за Женей, однако оба чувствовали страшную неловкость. Вера первый раз поймала себя на мысли, что, вопреки обычному, ей не хочется сохранять это свое презрительное молчание, а хочется выговориться, высказать все, что она думает. Хочется кричать, плакать, может быть ударить этого странного человека, который вторгся в мир её семьи, который так легкомысленно тем вечером подарил ей понимание того, что её жизнь может быть совсем другой и так же легко отнял это понимание. «Да будут двое в плоть едину… и так, что Бог сочетал, того человек да не разлучает», - едина плоть с Элен, едина плоть с Мишелем. Да не разлучит этого их с Марком обоюдная человеческая глупость! Но ей хотелось заговорить, хотелось вспомнить о том, что произошло в оранжерее. Вера лелеяла в себе безумную надежду, что Марк хотя бы словом, хотя бы взглядом во время этого разговора даст понять, что тот поцелуй не был случайностью. Она хотела этого и всеми силами гнала от себя страшное желание. - То, что произошло вчера…, - ее голос прозвучал хрипло, Вера тут же пожалела о том, что произнесла хоть слово, но выбора не было, потому что Шебалин пристально смотрел ей в лицо, ожидая продолжения фразы. - То, что произошло вчера, нам обоим следует считать случайностью и как можно скорее забыть. Ради Элен. И ради Эжена. Мы с вами как прежде будем добрыми друзьями и нежными родственниками, только умоляю, не вмешивайтесь больше в дела моей, - она произнесла последнее слово с нажимом, - Моей семьи. Поверьте, изменить вы ничего не сможете, а только сделаете хуже. Забудьте. Радуйте молодую жену, живите своей жизнью. Теперь вы знаете, как не стоит строить отношения между супругами. Впрочем, я верю, что Леночка никогда не окажется на моем месте. Вернее, теперь я это знаю совершенно точно. Вера замолчала и быстро зашагала прочь, окликнув Эжена.
Марк Шебалин: Марк мог бы многое сказать по поводу того, что думает о Вере и женском лицемерии вообще: ну а как, скажите на милость, можно иначе назвать то, что она только что продемонстрировала?! Не вспоминать, что произошло вчера? Да бога ради! Он и без ее рекомендаций уже почти забыл про тот совершенно необъяснимый с точки зрения логики и здравого смысла порыв. Вернее, даже совсем забыл. Если бы ему вновь – непонятно зачем – о нем не напомнили… Однако, вместо всех этих слов, просто молча отступил на шаг, давая пройти Вере и Эжену, которого княгиня почти тащила за собой, крепко держа за руку. Словно боялась, что он вырвется и побежит обратно к нему, подумалось Шебалину. Покачав головой, он плотнее сжал губы и вздохнул. Идти следом немедленно он не собирался – раз уж его общество столь неприятно. Решил, наконец, одеться и обуться подобающим образом, при этом невольно краем глаза наблюдая, как, постепенно удаляясь, мелькает среди гущи парковой зелени светлое платье княгини – пока ее тонкая фигура с несколько чрезмерно напряженной спиной окончательно не скрылась из виду. Тем временем, начало ощутимо вечереть. Пока разговаривали, солнце успело окончательно скрыться за деревьями, и свет из теплого, оранжево-красного, сделался мутновато-розовым, предвещая скорые сумерки. Когда же Шебалин, выждав достаточное, с его точки зрения, время, чтобы женщина и маленький ребенок смогли спокойно пройти расстояние, отделявшее место их встречи от господского дома, и сам вошел в гостиную, на улице уже почти стемнело. Поднявшись из-за стола, с тенью тревоги в обыкновенно светлом и безмятежном взоре, ему навстречу метнулась Леночка, выспрашивая вначале, где он был, а затем – с детской обидой в голосе сетуя, что напрасно не разбудил и не позвал с собой: - Я бы тоже с радостью искупалась! Такой зной целый день, что до сих пор едва можно продохнуть! - Ну, прости меня, солнышко, я не подумал, - целуя ее в затылок, Марк чувствовал непритворную вину. - Другой раз непременно позову. Да хочешь, вот прямо завтра с утра и пойдем вдвоем, пораньше – пока не жарко? Идея была встречена с энтузиазмом, а обида немедленно забыта. И Шебалин вдруг подумал о том, что все же большое счастье, что из трех барышень Ельских в супруги ему досталась именно младшая, обладающая нравом столь легким и незлопамятным. Впрочем, с самой старшей – Натальей Алексеевной, он пока познакомиться не успел. Потому и сравнивал сейчас именно Элен и ее среднюю сестру… - Кстати, а Вера нынче тоже почти весь вечер бродила по парку вдвоем с Женечкой. Вернулись едва не затемно, немногим раньше тебя, - сказала мадам Шебалина, вновь усаживаясь напротив супруга, также занявшего место за накрытым к вечернему чаю столом. – Она почему-то вновь была не в духе, сразу пошла к себе. Может, снова мигрень? - Не исключено… - Бедняжка! Вот у меня голова никогда не болит, даже не знаю, как это. Но, наверное, ужасно, да? Ты ведь доктор, расскажи? - Что я должен тебе рассказать? – Марк лучезарно улыбнулся, маскируя тем внезапно шевельнувшееся в душе подозрение, что Лена интересуется неспроста, впрочем, тут же и исчезнувшее, стоило лишь вновь взглянуть в ее личико, светившееся неподдельным сочувствием к страданиям сестры. – Мигрень иногда называют болезнью гордых и застенчивых людей. - Почему? – упершись локтями в стол, Элен с явным интересом ждала пояснений. - Потому что им часто приходится сдерживать свои чувства: гнев, неудовольствие, страхи, смятение и прочие. А это неполезно. - Надо же! Все так и есть – Вера ведь никому не открывается. Даже матушке. Вот я бы так ни за что не смогла жить. - А тебе это и не нужно. Никогда не понадобится, пока я рядом, - тихо ответил Марк и затем прибавил уже совсем иным, шутливым тоном. – Слушай, жена, а налей-ка мне, пожалуйста, чаю? Я, конечно, тот еще соловей, но одними лишь только баснями питаться решительно отказываюсь! И, всем своим видом демонстрируя, что не собирается дальше развивать неаппетитную тему всевозможных болезней, решительно потянулся к корзинке с пирогами. *** Следующее утро, как обычно, началось с завтрака на веранде. И на сей раз Вера Алексеевна вышла к столу вместе со всеми. В присутствии маменьки, Эжен старался вести себя особенно хорошо, потому что няня накануне объяснила ему, что, когда он балуется, та сильно огорчается и может от этого снова заболеть. Поэтому мальчик безропотно ел даже ненавистную овсянку, в то время как взрослые вели обычную непринужденную застольную беседу. Вернее, разговор происходил весьма своеобразным образом – с вопросами ко всем обращалась преимущественно тётя Элен. А дядя Марк и мама, хоть и охотно на них отвечали, при этом непосредственно друг с другом отчего-то почти не говорили… Еще тетя Элен с восторгом рассказывала, что они с дядей нынче проснулись совсем рано и потому успели сходить на дальний пруд и даже искупались. - Ты только представь, Верочка, - протараторила она, обращаясь к маменьке, - там вода была, точно парное молоко! И за ночь совсем не остыла! Я наплавалась вволю – с детства, наверное, столько не плавала! А Марк, кстати, удивился, что я это хорошо умею, правда, дорогой? - Нисколько! Я всегда знал, что у тебя полно талантов... скрытых – причем, всевозможных, - усмехнулся дядя Марк, не сводя глаз со своей чашки. И тетя Элен, вдруг покраснев, тоже отчего-то немедленно уставилась в свою. - А у нашего дяди Марка тоже много талантов! – нарушая повисшую ненадолго паузу, внезапно проговорил Эжен. И все тотчас с удивлением к нему обернулись – обычно его участие во взрослых разговорах не слишком приветствовалось. Точнее, прежде всего это, кажется, не приветствовалось мадам Трубецкой – Марк и Елена смотрели на подобные вещи проще. Но сейчас удивился и сам Шебалин. – Да, много! Он умеет делать сабли! И обещал мне вчера вечером в парке, что сделает новую, самую лучшую, чтобы воевать с турками! - Вчера – в парке? – удивленно переспросила мадам Шебалина и поочередно взглянула вначале на мужа, затем на сестру. – А я и не знала, что вы там встречались!
Вера Трубецкая: Не ответил. Ничего. Вера даже разозлилась на Марка. Можно подумать он каждый день совершенно случайно целуется с замужними дамами в оранжерее. Или она стала настолько плоха, что подобные эпизоды с ее участием совершенно не задерживаются в памяти? Впрочем, вернувшись в дом и встав перед зеркалом в своей спальне, Вера поняла что стала. Потухший взгляд, замученный вид, строгая прическа. А ведь ей всего двадцать один год. За время жизни с нелюбимым и не любящим мужем княгиня совершенно избавилась от потребности нравиться противоположному полу. Возможно, в первые месяцы замужества она еще пыталась как-то воздействовать на князя своим внешним видом, но быстро убедилась, что Михаилу по большому счету всё равно, как выглядит его супруга, лишь бы ее наряд не выходил за рамки приличий. Представления о приличиях, впрочем, у него тоже были весьма своеобразные. Вере часто приходилось выслушивать в свой адрес замечания по поводу «расфуфыренности» и ядовитые вопросы касательно того или иного кавалера, ради которого, по мнению князя Трубецкого, она так старалась вырядиться. Верно говорят, что человек, имеющий какой-то порок, начинает видеть его во всех, кто его окружает, а изрядные гуляки со временем превращаются в страшных ревнивцев. Нападкам мужа было проще уступить, чем сопротивляться, а потом княгиня и сама потеряла интерес к своему внешнему виду. И какой же развалиной выглядит она рядом с цветущей Леночкой! Сидя перед зеркалом, Вера в задумчивости расчесывала свои длинные темные волосы. А почему, собственно, она должна показывать этому Шебалину, что ее как-то волнует произошедшее? Если наплевать ему, то какое дело ей? С какой стати она показывает ему свое неудовольствие? Чтобы он лишний раз потешил свое самолюбие? Не дождется! В конце концов, Михаил уехал, и у нее есть хоть немного времени, чтобы пожить так, как она сама хочет и как считает нужным. Сколько лет у нее не было такой возможности, так почему она упустит ее сейчас? За завтраком Вера была как обычно спокойна и невозмутима. Рассказ Леночки об утреннем купании даже заставил княгиню слегка улыбнуться от воспоминаний. - Да, ты всегда хорошо плавала, - кивнула она сестре, - Помнишь, как в детстве вы с Митей доставали кувшинки с середины озера? Маменька всегда бранилась на нас с Наташей, что мы не следим за тобой и позволяем так далеко заплывать. Я, признаться, и сама была бы не прочь окунуться, - неожиданно даже для самой себя добавила Вера и улыбнулась уже открыто, однако следующее замечание Марка Анатольевича, а также смущение Леночки заставило ее тут же вновь принять свой обычный вид. Почему-то нежничанья Шебалиных стали ей казаться несколько неуместными даже в компании родственников. Вера никогда не была ханжой, но что-то неприятное зашевелилось у нее в душе в этот момент. В конце концов, Марк с Элен довольно времени проводят вдвоем и вовсе необязательно демонстрировать свои нежные чувства на публику. Тем более в присутствии Эжена. Повисло неловкое молчание, которое было прервано Жениным напоминанием об обещанной сабле. Вера недовольно зыркнула на сына, однако вспомнила, что сейчас снова дает повод Марку Анатольевичу убедиться в том, что его личность занимает ее больше положенного, поэтому на удивленный возглас Леночки ответила почти весело: - Встречались, а что тут такого удивительного, раз мы находимся в одном месте и гуляем в одном и том же парке? Элен, разве в этом есть что-то странное? Кстати говоря, вы не находите, что нам пора перестать ограничиваться только лишь парком для наших прогулок? Я подумывала о том, чтобы выбраться куда-нибудь на пикник. Марк Анатольевич, вы, насколько мне известно, уже изрядно изучили окрестности, может у вас есть на примете какое-нибудь подходящее местечко? С этими словами она посмотрела прямо в лицо Шебалину и уже второй раз за время завтрака беспечно улыбнулась.
Марк Шебалин: - Ничего удивительного, что встретились, но странно, что ты ничего об этом не рассказал, - склонившись поближе, чтобы не перебивать Веру, тихонько шепнула Лена и вновь посмотрела на него – теперь с легкой обидой во взгляде. И это почему-то задело Марка даже больше, чем, если бы супруга прямо обвинила его во лжи. - Послушай, да ведь твоя сестра совершенно права: все мы действительно встречаемся здесь по сто раз на дню, - также шепотом, возразил он в ответ. В темных глазах, против обычной веселости, плескалось на сей раз плохо сдерживаемое раздражение. – Неужто это так важно всякий раз пересказывать, душа моя? Не понимаю, для чего? - Ты прав, это пустое, - пролепетала Элен, - Прости меня, пожалуйста. Я иногда говорю ужасные глупости. Снова уставившись в свою тарелку, она виновато умолкла. От этого у Марка на душе сделалось еще паршивее и окончательно пропали остатки аппетита. Отодвинув тарелку – резче, чем следовало, он также отложил в сторону прибор и салфетку, а затем откинулся на спинку стула, глядя прямо перед собой. Вера, тем временем, продолжала подчеркнуто беззаботно щебетать. Отвлекшись на короткую перепалку с женой, Марк ненадолго утратил нить ее рассуждений и потому не сразу даже понял, что к нему обращаются с вопросом. - Что? В каком смысле? А! Нет, Вера Алексеевна, имение ваших родителей нравится мне целиком и полностью, поэтому вот так, навскидку, я вряд ли припомню такое место. Но я совершенно поддерживаю вашу идею о пикнике, - прибавил он через мгновение, улыбаясь столь же широко, как и его собеседница. Странные, однако, это были улыбки – сияя во всю ширь, они совершенно не трогали взглядов, цепких, внимательных – как у двух дуэлянтов, занявших места перед барьером. О чем Вера думает, Марк не имел даже понятия – это, видно, и в самом деле, было невозможно предугадать. Да, в общем-то, и не слишком его касалось. Интересовало другое: слышала ли она его спор с Леной, заметила ли нервозность? И не потому ли так стремительно вдруг увела разговор в другую сторону, что ощущает теперь себя его сообщницей? Или даже – соучастницей?.. «Да что еще за чертовщина такая?!» - мелькнула вдруг мысль с легким оттенком смятения. Чувствуя, что все сильнее запутывается в чем-то, в какой-то дурацкой, совершенно ненужной ему, чужой проблеме, Шебалин, тем не менее, изо всех сил старался, что называется, «держать лицо». И потому лишь беззаботно пожал плечами и, приподняв бровь, как бы невзначай, поинтересовался: - А что скажете по этому поводу вы, дорогая свояченица? Вы ведь провели здесь в детстве куда больше времени, потому наверняка и сами с легкостью можете предложить даже не одно, а несколько хороших мест для пикника. Выбирайте! И я с радостью подчинюсь любому вашему выбору.
Вера Трубецкая: - Почему бы нам не отправиться к озеру? Это, конечно, далековато, но тамошние виды того стоят, уверяю вас, Марк Анатольевич, - все так же лучезарно улыбаясь пропела Вера, - Правда тогда нам следует как можно раньше выйти из дома завтра. Шебалин начинал её раздражать. Пусть не очень талантливо, но она хотя бы старалась создать видимость того, что всё вернулось на круги своя. Её собеседник, однако, не очень горел желанием принимать участие в Верином спектакле. Марк уставился на неё словно на врага, а между тем княгиня только что избавила его от лишних объяснений с Леночкой. «Я просто хочу, чтобы всё стало по-прежнему. И если вы не хотите меня поддержать, то хотя бы не мешайте», - говорил взгляд Веры, но Марк Анатольевич его не понял. Или не захотел понять. Он было попытался возразить, что столь дальняя прогулка не принесет ожидаемого удовольствия элементарно из-за длинного перехода по жаре, но Элен, которая не хуже княгини Трубецкой знала о красотах предлагаемого места кинулась горячо убеждать мужа: - Ах, Марк, ты не представляешь, какой чудный вид открывается с берега! А еще мы сможем покататься на лодках! И это вовсе не так далеко, как ты думаешь, особенно если срезать через луг. И вообще, ты же обещал подчиниться любому выбору Верочки, а сам? Да и жара нам будет не страшна, если мы устроимся там, где я думаю. Мы же пойдем в наше место, правда, Вера, - Леночка лукаво улыбнулась сестре. - Разумеется, - кивнула Вера, - А помнишь… Остаток завтрака прошел в воспоминаниях. Сестры оживленно болтали, а Шебалин, казалось, даже рад был возможности не участвовать в общем разговоре. *** Озеро, в народе прозванное Кривым, служило одновременно северной границей имения Ельских. Через ручей оно подпитывало усадебный пруд, ложе которого располагалось южнее дома. На противоположном берегу был виден сияющий купол Никольской церкви, чуть дальше синел небольшой лесок. Место, о котором говорили Вера и Лена, представляло собой как бы небольшую возвышенность в тени деревьев, окружавших водоем. Неподалеку располагался мостик, выстроенный когда-то князем Ельским, с которого можно было бы прыгать прямо в прохладную и чистую воду. Вера вспоминала, как раньше они с Элен любили устроиться здесь с мольбертами и пытались писать свои первые робкие этюды. Впрочем, живопись недолго служила основным занятием для девиц, не проходило и получаса, как они уже усаживались рядышком и, глядя на зеркальную гладь озера, принимались делиться друг с другом своими детскими тайнами. Точнее делилась, как правило, Леночка, а Вере отводилась роль старшего друга и участливого слушателя, всегда готового прийти на помощь и дать совет. Как давно это было. Как же хотелось сейчас княгине хотя бы раз в жизни поменяться с сестрой ролями, но разве расскажешь Элен то, что так волновало Веру? Атмосфера сегодня была гораздо более непринужденная, нежели вчера. Марк Анатольевич все-таки сдержал свое обещание и сделал Эжену новую саблю, а теперь, срезав где-то и себе веточку, увлеченно фехтовал с маленьким племянником. После того, как все подкрепились принесенными из дома продуктами, было принято решение покататься на лодках, как того и хотела Леночка. Вернувшись, все, повинуясь просьбе Женечки, затеяли игру в жмурки. Первому водить выпало Шебалину, и он, не затрачивая, впрочем, особых усилий, быстро поймал свою супругу. Что касается Элен, то та оказалась куда проворнее, чем ожидала Вера, так что в скором времени княгиня Трубецкая уже тщетно пыталась вырваться их рук сестры, непрерывно хохоча и толкаясь. - Нечестно! Вырываться нельзя, - смеялась Леночка. - Маменька меня не поймает! Ни за что не поймает, вот увидите, - кричал Женя, в очередной раз уворачиваясь от рук княгини. - Еще как поймает, негодник, вот прямо сейчас и поймаю, - воскликнула Вера и побежала в ту сторону, откуда слышался заливистый детский смех Эжена. Она не успела ничего сообразить, как её нога запнулась о что-то, вывернулась, и княгиня полетела кувырком.
Марк Шебалин: Марк хорошо знал место, которое Вера Алексеевна предложила для совместного пикника, и тоже уже успел его полюбить – иное, впрочем, было невозможно и представить. Потому что умиротворяющий, с холмами да редкими, небольшими пролесками, среднерусский пейзаж с его бесконечной линией горизонта способен покорить сердце даже самого завзятого горожанина, каковым Шебалин всегда искренне себя почитал, в душе презирая все эти прелести так называемой «простой деревенской жизни». Так что идея свояченицы была им горячо одобрена, несмотря на некоторое удивление тем, что она следом было высказано желание отправиться к озеру пешком: Кривое находилось даже дальше, чем пруд, до которого добрых три версты. Дорога не самая близкая, но не утомительная для взрослого, но, возможно, более сложная, для такого малыша, как Эжен. Однако сомнение это Марк, в конце концов, так и не высказал вслух. Прежде всего, потому, что княгиня – мать этого мальчика, а он – всего лишь дядя, да и то, можно сказать, названный. Так что не ему вмешиваться. Но была, впрочем, и еще одна причина – не столь явная. Молча принимая все предлагаемые Верой условия, Марк тем как бы показывал ей, что устал сражаться. И что всерьез считает исчерпанным конфликт, который вылился во вчерашнюю взаимную пикировку за столом, пусть их «пики» и были упакованы при этом самым тщательным образом в мягчайшую оболочку изысканной светской вежливости. Он по-прежнему не понимал Веры. И, кажется, начинал уставать беспрерывно пробиваться сквозь стену, которую та вокруг себя выстроила, готовая уничтожить любого, кто попытается вытащить из нее хотя бы один кирпич. Пусть все остается, как есть – зачем ему, в конце концов, иное? Зачем вообще ему эта женщина, необходимость принимать ее странности и слабости? Настроив себя подобным образом, уже на другое утро Марк снова был с княгиней спокоен, дружелюбен и немногословен – совсем так, как в самом начале их знакомства. Будто бы ничего и не было между ними в тот странный вечер в залитой дождем оранжерее… Все, как она и хотела. Все, как, разумеется, хотел он сам. По дороге к озеру его вниманием, уже традиционно, полностью завладел Эжен. С некоторых пор он совершенно перестал дичиться Шебалина, видимо, окончательно приняв его в свой маленький мир на правах близкого и понятного человека, с которым интересно и весело. Иногда – даже немножко интереснее, чем с маменькой. Ведь дядя знает много таких штук, которые не известны даже ей! Но в этом Женя, конечно, никогда никому бы не признался. Ничего еще не понимая в мире взрослых и их отношений, он душою уже умел ощущать, что очень нужен своей маме. И поэтому, когда она бывала рядом в то же самое время, что и дядя Марик, со всей детской искренностью демонстрировал свою преданность именно ей. Но сейчас маменька была увлечена разговором с тетей Элен, а значит, точно никто не обидится, если обожаемый дядя теперь полностью принадлежит лишь ему. Что касается самого Шебалина, то он тоже нисколько не тяготился обществом маленького собеседника, хотя прежде и не имел в данной области человеческих отношений почти никакого опыта. Кроме сугубо профессионального. Да и то – детей Марк раньше отчего-то всегда брался лечить довольно неохотно. Теперь же, то ли оттого, что в нем наконец-то стал просыпаться, как до того казалось, надежно дремавший родительский инстинкт, то ли оттого, что это просто Эжен был таким забавным парнишкой, что невозможно было к нему не привязаться, Шебалин отлично проводил время, доступно и максимально подробно отвечая на бесконечные «почему», что сыпались на его голову, как из рога изобилия, пока Лена и ее сестра шли следом, тихо переговариваясь между собой. С Верой Алексеевной – со вчерашнего дня Марк дал себе зарок вновь даже мысленно называть княгиню исключительно по имени-отчеству, они, кстати, по дороге почти не говорили. Зато уже там, на месте, было, конечно, невозможно делать вид, что ее не существует. Да и затеянные Леной жмурки не предполагали чинного обмена отдельными фразами. Потому, в конце концов, немного оттаяла даже сама княгиня. Спустя несколько минут игры, видно, забыв о своем привычном меланхолическом образе, она, точно угорелая, наравне с собственным сынишкой, подхватив юбки чуть не до щиколоток, с хохотом носилась по лужайке, уворачиваясь от Леночки, назначенной водить после того, как Марк быстренько отловил ее в первом круге. Все это время он иногда исподволь – когда случайно, а когда и нарочно, поглядывал на Веру Алексеевну, удивляясь и сожалея, что она не может быть такой – живой и непосредственной, постоянно. А не только тогда, когда ненадолго забывается. Вопреки обычной мраморной бледности, щеки ее теперь покрывал яркий румянец, синие глаза весело горели, а из почти всегда одинаково туго сплетенных в строгий венец на макушке темных кос вдруг, почуяв долгожданную волю, вырвались сразу несколько тонких прядей. Одна из них постоянно падала княгине на глаза и, сама того не замечая, Вера время от времени недовольно сдувала ее, всякий раз забавно выпячивая нижнюю губу… Вновь и вновь замечая эту мимолетную, почти детскую гримаску на ее лице, Шебалин в конце концов уже с трудом мог сдерживать улыбку при ее появлении. Именно теперь он словно по-настоящему увидел, насколько княгиня еще молода – странное дело: всегда знал, сколько ей лет, но не чувствовал этого… В третьем круге водить выпало уже ей. Забавно препираясь с Эженом, который убеждал всех, что маменька его не поймает – кстати, и не без оснований: маленький и юркий, он действительно представлял для «ловца» куда более трудную цель, Вера Алексеевна, с завязанными глазами и вытянутыми вперед руками, как сомнамбула, медленно ходила по лужайке, периодически резко оборачиваясь в ту или другую сторону, привлекаемая звуком голосов или шорохом одежды. Марк с супругой, тихонько ухмыляясь, на цыпочках бродили чуть поодаль, а Эжен, напротив, крутился совсем рядом, ловко уворачиваясь всякий раз, когда это казалось уже невозможным. Из-за него княгине уже пришлось совершить несколько довольно сложных пируэтов, чтобы удержаться на ногах. Но один из них, видимо, оказался слишком уж затейливым для плоских, гладких подошв ее туфель, внезапно утративших сцепление с сочной и оттого немного скользкой травой. Да еще и в опасной близости от склона пригорка, на котором происходила игра – пусть пологого и невысокого, но достаточного, чтобы буквально кубарем скатиться вниз. Причем, все случилось так внезапно и быстро, что в первый момент ни Марк, ни тем более Лена даже не успели ее подхватить. Впрочем, уже в следующий, со всех ног бросились на помощь. - Вера, Верочка! Боже мой, сестричка, ты жива?! – с разбегу бухнувшись на колени рядом с ней, мадам Шебалина поспешно сорвала с ее лица черный шелковый галстук Марка, служивший им сегодня темной повязкой, и с сердцем отбросила в сторону. – Какая же я дура! Что мне только в голову пришло, устраивать здесь жмурки! – запричитала было она, но Марк, который опустился на траву рядом со свояченицей на минуту позже, положил ей руку на плечо, призывая успокоиться. Сама же Вера Алексеевна молчала все это время, не пытаясь ободрить сестру, или успокоить сына, который тотчас принялся громко реветь от испуга. И вначале Марк грешным делом подумал, что она ударилась головой, или вовсе без сознания – хотя падение, на его взгляд, было скорее более страшным на вид, нежели опасным. Но, внимательно всмотревшись в чуть поплывший, растерянный взгляд синих глаз, он успокоился – скорее всего, просто напугана. - Так, - ободряюще улыбнувшись, Марк погладил ее по руке и, приказав на всякий случай пока не двигаться, принялся подробно выяснять, где и как у нее болит, вскоре убедившись, что, пожалуй, все же прав в первоначальном диагнозе. Падая, Вера Алексеевна всего лишь неловко подвернула ногу и теперь жаловалась, что в тот момент там что-то «ужасно хрустнуло». – Так, понятно. Не будете возражать, если я осмотрю вашу щиколотку, княгиня? Теперь мне прежде всего необходимо убедиться, что нет перелома. А после мы разберемся, что делать дальше. Наверное, было немного странно говорить с нею именно так, сухо и почти официально, но Марк намеренно придерживался этой манеры, подозревая, что общаться с ним как с врачом, княгине будет гораздо проще и свободнее, чем как с мужем младшей сестры, перед которым она оказалась в дурацком и где-то даже унизительном для такого болезненно гордого человека, как она, положении.
Вера Трубецкая: Как любой упавший человек, Вера поначалу долго не размыкала век, будто этим, в самом деле, можно как-то оградить себя от страшного открытия, что ты мертв или сильно покалечился. Осмелилась только тогда, когда напуганная до смерти Лена сама стянула с ее лица темную повязку. И то – осторожно приоткрыла сначала правый глаз, после левый… И, лишь разглядев над собой вытянувшиеся, встревоженные лица сестры и ее мужа, а после и плачущего Женечку, окончательно уверилась, что ничего страшного, должно быть, с ней не приключилось. Тем временем, Марк Анатольевич уже вовсю пытался выяснить, что именно ее беспокоит и где болит сильнее, но Вера все равно никак не могла сосредоточиться, видя, как Эжен, горько всхлипывает, в ужасе наблюдая за происходящим со стороны, но не смеет подойти ближе. - Прошу, пойди, успокой его, Лена! Отослав сестру к сыну, княгиня, наконец, прислушалась к ощущениям. Как ни странно, нога совсем не беспокоила. Однако ровно до того момента, как Марк сжал пальцами ее щиколотку и попытался повернуть из стороны в сторону. Именно в это мгновение у Веры от резкой боли на глазах выступили слезы. И она даже грешным делом подумала, что он это наверняка специально. Впрочем, после того, как пострадавшая нога была очень осторожно, почти нежно, уложена обратно, а чуть приподнявшийся подол подчеркнуто аккуратно и целомудренно оправлен, эта глупая мысль была Верой тотчас же и забыта, хотя диагноз Марк Анатольевич произнес весьма сухим и лишенным каких-либо эмоций тоном: перелома нет, но вывих присутствует, и сильный. - Ах, как же это неудачно! – всплеснув руками, воскликнула Леночка, прибавив, что Веру теперь придется как можно быстрее везти домой, - И ведь из слуг, как назло, никого с собой не взяли, а то хоть за экипажем можно было бы домой послать. - Может быть, Марк Анатольевич мог бы туда сходить? - предложила Вера, обращаясь к сестре, хотя Шебалин все еще был подле нее. - А ты, тем временем, будешь сидеть здесь и мучиться от боли в два раза дольше?! - Тогда найдите мне где-нибудь подходящую палку и, опираясь на нее, я сама потихоньку дойду до дома. Но против этой безумной и, сказать откровенно, совершенно неисполнимой идеи решительно возразил уже сам доктор. - Тогда остается только одно! Тебе, Марк, нести Верочку домой на руках. Мы же с Эженом сейчас все тут приберем и тоже пойдем как можно быстрее. А как доберемся до дома, сразу вышлем коляску вам навстречу, - в тоне Элен слышались какие-то несвойственные ей прежде приказные нотки, - Ну а что? Что вы оба так на меня уставились?! Разве, это не самое разумное из всех предложений? Пожав плечами, Лена пошла собирать корзину, а Эжен подбежал к Вере. Обвив руками ее шею, он начал громким шепотом расспрашивать, сильно ли ей больно и не сердится ли она на него? - Нет, нисколько не сержусь милый! Ты тут совсем не виноват, полно расстраиваться, – убеждая сына, она ладонями отирала его щеки, все еще влажные от слез, и в то же время, буквально кожей ощущая на себе взгляд Шебалина, старательно избегала собственных взглядов в его сторону.
Марк Шебалин: Наблюдая за тем, как сёстры, отрешившись от всего, кроме друг друга, самозабвенно ломятся в открытую дверь там, где в этом нет ни малейшей необходимости, Марк чувствовал, как в душе его постепенно растет нечто, похожее на глухое раздражение. В том, что дело обернется именно так, как было, в конце концов, решено, он не сомневался с самой первой минуты. Как и в том, что это не хуже него понимает и сама княгиня. Однако, вместо того, чтобы… нет, даже не попросить помощи, какое там, но хотя бы просто благодарно промолчать, раз за разом зачем-то предлагает решения, одно замысловатее другого. Если не сказать – нелепее… И Леночка. Черт побери! В тот момент, когда супруга не терпящим возражений тоном буквально постановила, что он понесет Веру домой на руках, Марк едва сдержался, чтобы не напомнить ей, что в их семье решения с самого начала всегда принимал именно он. А также принимает сейчас и надеется принимать дальше – и все исключительно собственным умом. Особенно в случаях, вроде нынешнего, когда по воле Лены, все стало выглядеть так, будто его заставляют сделать то, что он и сам собирался. И, что еще отвратнее, ставят тем в неловкое положение не только его, но и ту, кому он совершенно естественным образом собирался помочь без всяких глупых советов… Мельком косо взглянув на свояченицу, на щеках которой после высказанной вслух «блестящей идеи» младшей сестры заметно ярче заполыхал румянец, Шебалин окончательно утвердился в догадке, что их чувства сейчас – суть одно. И как исправить это положение без обоюдных репутационных потерь – пока неясно. К счастью, примерно в это же самое время, заметно ослабив общее напряжение, к Вере подбежал Эжен – поверив, наконец, что маменька не сильно пострадала, он, тем не менее, принялся утешать ее с такой уморительной серьезностью, что при взгляде на эту картину почти невозможно было сдержать улыбку. Впрочем, улыбается ли теперь сама княгиня, Марк видеть не мог, так как отправился помогать жене собрать вещи и остатки так и не состоявшегося толком пикника. - Ну, вот и хорошо, - сказал он, когда с этим было покончено. А после забрал у Елены корзины со всем скарбом и перенес их под крону ближайшего к лужайке дерева, – пусть пока здесь и постоят, нас подождут. Потом заберем. - Но как же, Марик? А если кто возьмет? – мадам Шебалина вскинула на него озадаченный взгляд. – Там ведь столовое серебро, фарфор… - Да кто возьмет-то, Лена?! – раздраженно отмахнулся от нее Марк, которого отчего-то неприятно зацепила подобная мелочная рачительность на грани какого-то нелепого мещанства. – Окстись, тут на все четыре версты вокруг ни единой души! - Ну… ладно-ладно! Как скажешь, – часто заморгав и едва не захлюпав обиженно носом, словно ребенок, Лена отвернулась. – Потом, значит, потом. Чего ты на меня кричишь? - Прости, - поморщившись от досады и чувствуя себя распоследней скотиной, Шебалин на миг притянул ее к себе и рассеянно чмокнул в затылок. – Не сдержался. Не должен был так… - Да уж! Не должен, - Елена по-прежнему выглядела надутой, но по интонации было ясно, что это не более чем игра. – И нынче вы у меня еще попляшете, Марк Анатольевич, чтобы вновь добиться после всего моего расположения, - прибавила она демоническим шепотом, сужая глаза. А потом многозначительно хихикнула и, вывернувшись из его рук, вновь громко призвала к себе племянника. – Женя! А я вот что придумала! А давай-ка, сейчас побежим домой наперегонки?! И кто будет там первый, тот вечером пусть получит за ужином двойную порцию десерта! Идет?! - Идет! – радостно завопил в ответ мальчишка. После чего, не прошло и пяти минут, как две их легкие фигурки сделались едва заметными среди высоких, почти по пояс, трав, густо покрывающих окрестные холмы и луга. Стоя подле Веры Алексеевны, по-прежнему сидевшей на земле, с тревогой наблюдая за этим стремительным бегом, Марк тоже, приложив козырьком руку ко лбу, некоторое время глядел вслед Эжену и Леночке, не в силах отделаться от все чаще в последнее время возникавшей крамольной мысли о том, что супруга его, несмотря ни на какие ухищрения и допущения, и по сей день остается совершенным ребенком умом и поведением. Девочкой-подростком, а никак не взрослой, замужней женщиной. И потому, чтобы не чувствовать себя порой – вот так, как сейчас, например – низким извращенцем и растлителем, ему, возможно, стоило бы обождать с женитьбой на ней еще хотя бы несколько лет. А может, и дольше. Или даже вообще – обождать… В принципе. Легкий шелест шелковой ткани по соседству заставил, впрочем, отвлечься от нелепых раздумий и вновь взглянуть на княгиню, которая, тем временем, предпринимала очередную безуспешную попытку встать на обе ноги. - Господи, до чего же вы все-таки упрямая, дорогая Вера Алексеевна! – сокрушенно вздохнув, Марк покачал головой и вдруг усмехнулся. – Ну признайтесь, неужто одна только мысль о том, чтобы довериться мне полностью, хотя бы… на ближайшие несколько верст, настолько вам отвратительна, что вы готовы рискнуть ради этого своим благополучием и здоровьем?
Вера Трубецкая: - Зачем вы так! Я вовсе не из-за отвращения..., - поморщившись от ноющей боли, Вера замерла, понимая всю глупость задуманного даже без слов Шебалина, - Просто было слишком неловко просить вас о таком. Я бы совершенно спокойно обождала экипаж здесь, с холодным влажным компрессом на лодыжке. Вы ведь сами сказали, что ничего страшного нет. А теперь вот вам придется меня нести до самого имения, и это так далеко! Да и вообще просто глупо, честное слово! Может, все же дождемся, пока Элен доберется до дома? Судя по тому, как резво они на пару с Эженом отправились в путь, это, действительно, не должно было занять много времени. Но непреклонность во взгляде собеседника и его упрямо сжатые губы заставили княгиню покориться неизбежному. Поднявшись с земли с помощью Марка Анатольевича, спустя мгновение, она как-то легко и совершенно естественным образом оказалась у него на руках. Сам Шебалин в это время невозмутимо объяснял, как именно ей следует держаться, чтобы он видел перед собой дорогу. Послушно обвив его шею нужным образом, Вера замерла, стараясь не думать о том, сколько неудобства на самом деле ему причиняет. Чтобы отвлечься от этого, она первым делом попыталась вспомнить – сколько раз вообще, в течение жизни, ее носили на руках мужчины. Вышло ровно три, если не считать отца, который, возможно, делал это, когда она была совсем маленькой девочкой, но наверняка Вера, впрочем, не помнила. Еще раз, в шутку и на спор, ей довелось побывать на руках у брата и одного из кузенов, а потом – и это было неприятнее всего, сразу после свадьбы, ее на руках перенес через порог своего дома законный супруг. Но даже тогда Вера не испытала ничего особенного, в то время как теперь, вместо того, чтобы думать о больной ноге и том, что еще долго теперь, лишенная возможности нормально передвигаться, вынужденно будет проводить почти все время за пяльцами, а то и в постели, княгиня чувствовала совершенно неуместные волнение и трепет. Усердно прогоняя мысли о своем невольном компаньоне, она все равно была всецело поглощена лишь им. И как бы ни было постыдно признавать, ей нравились ощущения, что рождались даже не в голове, где пока еще царил здравый рассудок, но где-то в самой глубине ее сущности. Прикрывая глаза, она иногда опускала голову Шебалину на плечо, а если вновь открывала, то изо всех сил старалась смотреть куда угодно – по сторонам, за спину. Только бы не видеть прямо перед собой так близко завернувшийся в полукольцо над воротником сюртука мягкий локон его черных волос... Лишь бы не осязать так остро запах его разгоряченной кожи, смешанный с легким ароматом табака и одеколона. Несмотря на все эти усилия, спустя еще некоторое время, в голове, однако, стали рождаться совсем уж крамольные мысли, вроде той, почему это именно Лене так повезло с мужем? Или же почему не все мужчины таковы, как Марк Анатольевич и что было бы, если бы сама она вышла замуж не за Трубецкого, а оказалась на месте Леночки? Каково это в принципе, быть на ее месте?.. «Боже! Видно, вдобавок к вывихнутой ноге, еще и голову напекло! Это невозможные рассуждения и ничего хорошего они принести не могут!» – мысленно спохватилась она, наконец, вновь вспыхивая от стыда. Или же это просто казалось, что от стыда, а все дело было в жуткой жаре? Решившись все-таки осторожно взглянуть на молчавшего все это время Марка, Вера заметила, что и у него на лбу выступили едва заметные капельки испарины, хоть шагал он все так же бодро. - Марк Анатольевич, вы устали, давайте передохнем… То есть, я хотела сказать, давайте остановимся, чтобы вы могли перевести дух. А то немудрено ведь – по такой жаре, да с грузом!
Марк Шебалин: Чем дольше Шебалин выслушивал оправдательные речи Веры Алексеевны, тем полнее убеждался в том, что филигранное умение наносить – причём, как-то походя и невзначай – удар в самую суть его самолюбия есть еще одно общее свойство, присущее, по крайней мере, двум известным ему представительницам прекрасной половины семейства Ельских. Не прошло еще и четверти часа, как собственная супруга без всякого объявления войны вдруг выставила его перед сестрой кем-то, вроде подкаблучника. Теперь же вот, и сама Вера Алексеевна всего в нескольких предложениях смогла, хоть пусть и не напрямую, во-первых, усомниться в его способности сопереживать чужой беде – ибо неловко просить помощи только у такого бесчувственного чурбана, как… ее драгоценный супруг. А затем – и уже почти без обиняков, предположила, что Марку не хватит сил, чтобы донести ее до дома, объявив после, и вовсе, глупостью всю их затею. Словно стараясь окончательно отбить и задушить на корню малейшее желание о ней позаботиться. Чувствуя, что сорвется и точно наговорит лишнего, если произнесет сейчас вслух хотя бы одно слово, Шебалин как можно плотнее сжал губы и молча подал этой нелепой упрямице руку, помогая встать. А затем – также без лишних сантиментов, легко подхватил её на руки и понёс, объяснив прежде лишь самое необходимое для их общей безопасности. Ибо споткнуться, шагая по пересеченной местности и почти ничего не видя перед собой, кроме вздыбившихся складок пышной дамской юбки, действительно, ничего не стоило. А рухнуть внезапно где-нибудь посреди проселочной дороги прямо вместе с ее обладательницей представлялось Марку еще более незавидной участью, чем прослыть в её же глазах невежей, хиляком и автором кретинических затей Странные это были чувства и весьма противоречивые. С одной стороны, Вера по-прежнему бесила его своей склонностью все на свете усложнять и возводить в одной лишь ей ведомые степени абсурда, с другой же было почему-то приятно осознавать, что он все еще способен вызывать у разумной и обычно весьма спокойной женщины столь бурные эмоции… Нет, сказать откровенно, Марк не страдал от недостатка женского внимания никогда в жизни. Просто с тех пор, как в нее вошла Леночка, уже привык думать, что это навсегда. И что никогда больше ни одна из дочерей Евы не сможет взволновать его настолько, чтобы потерять по этому поводу душевное равновесие больше, чем на несколько минут. Но вот откуда-то появилась эта женщина – и вся уверенность разом летит в тартарары, стоит хоть миг ослабить контроль. При том, что судьба, словно специально – как будто бы испытывая, постоянно его на это провоцирует. Вот и теперь, если бы не жесточайший самозапрет, Марк, был уверен, что, почти не напрягая фантазии, мог бы легко представить, что женщина, доверчиво положившая голову на его плечо, вовсе никакая ни жертва несчастного случая, а… его возлюбленная. И что гибкое, стройное её тело в его руках уже избавлено от многочисленных слоев одежды, потому можно свободно осязать ладонями не прохладную гладкость ткани ее платья, но теплый шелк ничем не прикрытой кожи... Дьявол! Едва не скрипнув зубами от напряжения – не столько физического, сколько душевных сил, Марк попытался тихонько перевести дух. Не получилось. Вера Алексеевна, как раз в этот момент на него взглянувшая, все равно заметила. Но – к радости Шебалина, ничтоже сумняшеся, отнесла этот вздох на счет простой усталости. «Наивная душа!» - подумал он и вдохнул опять. На сей раз – с облегчением. - Да нет, все в порядке, ну какой же вы «груз»… впрочем, может, это просто вам не слишком удобно у меня на руках? Если так, то, прошу, не стесняйтесь сказать, и тогда мы просто присядем и подождем. Ведь отсюда-то уже действительно недалеко, - оглянувшись, чтобы оценить пройденное расстояние, Марк решил, что они где-то примерно в половине пути до имения. – Тем более что Эжен и Лена, конечно, уже давно дома. И она наверняка выслала нам навстречу экипаж. А значит, совсем скоро он будет здесь.
Вера Трубецкая: Марк оказался прав. Не прошло и получаса, как княгиня, в самом деле, оказалась в собственной постели, при этом пострадавшая нога ее была натуго перевязана бинтом и бережно уложена в возвышенном положении на мягкой подушке. На столике рядом с кроватью стоял поднос с теплым травяным отваром, а на маленьком стульчике возле изголовья сидел Эжен и щебетал о своих детских радостях, главными из которых, естественно, были выигранный у тетушки Элен забег, а также обещанный по этому поводу двойной десерт. Благосклонно слушая сына, Вера рассеянно улыбалась и тоже порой задавала ему вопросы, создавая тем видимость беседы. Но мыслями сейчас была все же не с ним. Вернее – не только с ним, потому как, что бы ни происходило, именно ребенок всегда оставался главным человеком ее жизни. Но и думы о Марке Шебалине нынче никак прогнать ей не удавалось. Хотя строгий зарок, что их отношения со свояком никогда не перейдут границу родственных, Вера дала себе еще в тот момент, когда, полулежа в кровати, слушала, как после повторного осмотра и всех необходимых в дальнейшем манипуляций, Шебалин методично раздает рекомендации ее личной горничной. Не слишком-то получалось не думать и в первые дни следующей недели, которую, по настоянию доктора, княгине пришлось провести, почти не выходя из комнаты. Впрочем, всякий раз, когда Марк приходил узнать, как ее дела, она держалась с ним вежливо, любезно и – крайне осторожно, избегая малейших намеков, которые, конечно, вряд ли смутили бы его, но непременно вызывали бы неловкость у нее самой. К счастью, постепенно это глупое наваждение все же начало рассеиваться. И ближе к концу недели Вера почти успокоилась и решила считать, что все для нее благополучно миновало. Благо, что думать про ненужное, как и скучать, ей, в общем-то, и не давали. По несколько раз на дню обязательно забегала младшая сестра; устроившись на полу со своими игрушками, ежедневно развлекал маменьку новыми маленькими представлениями Эжен. В другое время, слушая чтение горничной вслух, Вера рукодельничала, успев за неделю вышить несколько сложных узоров на воротничках, один из которых тотчас же вручила Лене. Тем не менее, вынужденное затворничество утомляло. И потому, когда после очередного осмотра, Марк Анатольевич объявил, что все уже хорошо и дальше вновь можно вести обычный образ жизни, радости княгини не было предела. Чувствуя себя, точно выпущенная из заточения узница, она сразу же отправилась вместе с сыном в сад на длительную прогулку. Гуляла и днем, уже одна – Женю, как обычно, после обеда уложили спать. И даже вечером. Ведь, что ни говори, но лето медленно движется к концу, скоро неизбежно начнутся дожди, а вечера станут сырыми и прохладными, оттого вся прелесть дачного отдыха сведется лишь к чаепитиям на веранде, да коротким вылазкам на природу. Потому нынче, пока вечерние погоды все еще благосклонны, сидеть дома кажется неимоверным расточительством, хотя день уже ощутимо сократился, и солнце давно скрылось за горизонтом. Однако света его все еще хватало, чтобы как следует нагреть землю, которая ночью по-прежнему щедро отдает накопленное тепло. Что особенно хорошо чувствовалось, когда Вера брела сквозь уже подсохшую от жары дикую траву. Но к цветам на разбитых повсюду клумбах это не имело ни малейшего отношения, их ежедневно поливали, и они все также благоухали, привлекая к себе сонмы насекомых. И потому даже теперь, в сумерках, торопясь к своим домикам, мимо Веры с грозным жужжанием пронеслись сразу несколько запоздалых шмелей. Сама же она шла, поначалу не имея конкретной цели и совсем не думая, куда идет. Оттого немного удивилась, когда поняла, что ноги сами собой почему-то привели ее к дверям оранжереи. Дверь в нее была приоткрыта, а изнутри буквально веяло покоем и такими дивными цветочными ароматами, что не зайти туда было бы просто странно. Тем более что там имелись не только кадки с растениями, но и уютные диванчики для отдыха, на одном из которых княгиня, в конечном счете, с удобством и расположилась. О том, что ее хватятся дома, на этот раз можно было не тревожиться – горничная была предупреждена, а сестра еще за ужином сказала, что ужасно утомилась и сразу пойдет спать, Женю же уложили и того раньше. Так что нынешнее время было для Веры, можно сказать, редким мигом полной свободы – когда она никому и ничего не должна. И это было так приятно, что отказываться при случае от внезапно даровываемой ей благодати, княгиня отнюдь не спешила. Особенно с некоторых пор, когда, размышляя как-то о том, как выглядела бы ее жизнь, сложись та не по стечению обстоятельств, а по ее личному разумению, вдруг поняла, что, возможно, была бы не против провести свой век в одиночестве, обитая где-нибудь в Италии, наслаждаясь теплом солнца, и не будучи обязанной никому на свете… Мечты. Одни лишь мечты. Такие же, как и прочие, куда более потаенные. Те, которые Вера как будто бы уже научилась подавлять, или, может, просто ловко прятать – пусть и не от всего мира, а только от одного человека, к которому они, собственно, и имели отношение. Но здесь и сейчас, в месте, где случился их единственный безумный поцелуй, гнать волнующие воспоминания прочь не имело смысла. И она сдалась, впервые за столько дней позволив себе ненадолго расслабиться и испытать всё вновь. Пусть даже и только в мечтах.
Марк Шебалин: Несколько летних дней, что успели миновать после несчастного случая с Верой Алексеевной, для самого Шебалина прошли также весьма обыкновенным образом. Если не принимать во внимание странное ощущение, что свояченица вдруг будто бы намеренно начала его сторониться. Оно возникало у Марка неизменно вновь и вновь всякий раз, когда им доводилось встречаться. Хотя, собственно, нельзя сказать, что княгиня и прежде искала его общества. Скорее уж отношения стремился наладить он сам, пусть и с переменным успехом. Но все же, нынешнего откровенного – и совершенно непонятного в свете всего пережитого – охлаждения не заметил бы разве что слепой. А слепым Марк, конечно, не был. Как не был, впрочем, и настолько наивным, чтобы ринуться немедленно – благо, виделись ежедневно и, хоть не подолгу, но наедине – выяснять причины происходящего, подозревая во всем не только непростой нрав и обычную замкнутость Веры Алексеевны, обострившуюся вследствие болезни и дурного расположения духа, но и другую причину, размышлять о которой было приятно… Но непозволительно, так как мысли такие были по сути запретными и ни к чему хорошему привести не могли. Потому, по размышлении здравом, решив, что Вера, скорее всего, права, Марк принял эти новые, пусть и не им установленные правила, и тоже стал держаться суше прежнего, по сути, сведя общение с нею к темам, касающимся исключительно здоровья, намеренно оставляя «за скобками» все остальное, что уже успело между ними возникнуть. Легче всего это удавалось, когда он навещал ее с профессиональной целью. Отделять личные чувства от работы накрепко научили еще во студенчестве... А вот в остальное время контролировать себя было куда труднее. И оттого, может быть, испытывая нечто, вроде подспудной вины, он намеренно уделял теперь как можно больше внимания собственной жене. Словно доказывая кому-то, что все метания последних дней, в сущности, блажь и игра самолюбия, для которого конечно лестно, что способность смущать женские сердца еще не утрачена полностью вследствие отсутствия постоянного упражнения. Ничего не подозревающая Элен, кажется, была вновь по-настоящему счастлива. Как выяснилось, небольшие размолвки, которым сам Марк не придавал значения, а чаще просто забывал через пару минут, весьма ее мучили. - Все время – все эти дни я будто что-то не то все время делала. Постоянно чувствовала, что ты мной не доволен, - откровенничая на этот счет прошлой ночью, она смущенно прятала лицо на его груди. – Или даже хуже: охладел ко мне... - Господи, какая ерунда! – прижимая ее к себе покрепче, Марк наощупь отыскал в темноте ее пушистый затылок и прижался к нему губами, стараясь вложить и в поцелуй, и в слова как можно больше уверенности. - Прости, я такая глупая! – успокоившись, Лена вздохнула и виновато улыбнулась, выдохнул и сам Шебалин, надеясь, что на этот раз его артистических способностей точно хватило – не то, что тогда, с Верой. Хотя, разумеется, отныне и впредь все равно следует быть осторожнее… «Отныне и впредь?!» Что же, выходит, в сердце своем все-таки допускает, что это может понадобиться ему где-то «впереди»? Марк и теперь помнил, насколько был смущен этим внезапным озарением. Нет. Что бы это ни было, с этим действительно пора заканчивать! И как можно скорее. Вера почти здорова, на днях… да нет же. Буквально завтра он скажет об этом ей, а сразу после – объявит во всеуслышание, что они с Леной возвращаются в Петербург. Почему? Не важно! Придумает что-нибудь. Или даже не станет выдумывать, зачем? Погостили – и достаточно, пора домой, скоро осень… А Вера пусть остается в Дубравном, если захочет. Или тоже уезжает. Одна – или с сыном. Все равно! Не его это дело. Ни сейчас, ни прежде не было. Довольный тем, что-таки нашел решение, Марк уснул почти под утро. И днем, действительно, с благостным видом сообщил свояченице, что с ногой у нее уже все в порядке. А вот с осуществлением второй части своего плана отчего-то тянул и медлил, все не находя для этого подходящей минуты. В немалой степени в том была виновата и сама Вера: узнав, что вновь свободна, она немедленно упорхнула на прогулку, захватив с собой из домашних одного лишь сына. Надо сказать, что за время вынужденного маменькиного затворничества, Эжен совершенно освоился в обществе родни. Особенно – дяди Марка, чья «мужская» компания была, ему, безусловно, ближе и интереснее всего, даже развеселых игр с юной и подвижной тетушкой Элен. Потому мальчику, конечно, хотелось, чтобы дядя тоже пошел с ними, но перечить матери, решившей иначе, он не посмел, побрел за ней, несколько раз обернувшись на веранду, где остались Шебалины. И Марк, глядя на тоскливую детскую мордашку, как никогда прекрасно понимал племянника, вынужденного поступать не так, как велит сердце, но так, как должен. Вот точно так же и сам он теперь должен сказать Лене прямо сейчас же, что завтра-послезавтра они уезжают домой. Благо и момент подходящий – они как раз наедине и можно спокойно все обсудить, да только отчего-то не хочется... Ближе к обеденному часу небо стали неожиданно затягивать откуда-то взявшиеся на горизонте облака, а воздух вокруг дома так сгустился, сделавшись душным и похожим на атмосферу парника, что казалось, вот-вот пойдет дождь. От всего этого у Элен вдруг разыгрался весьма для нее редкий, а потому особенно мучительный приступ головной боли. Занимаясь облегчением страданий супруги, Шебалин, разумеется, уже и в мыслях не держал возможности серьезного с нею разговора. Мигрень, впрочем, удалось победить, и к вечеру, Лена – бледная и по-прежнему немного сонная после принятых по назначению супруга лекарственных капель, даже спустилась к ужину, поддавшись его уговорам, что надо поесть. Но после сразу же вновь поднялась к себе. Не собирался засиживаться допоздна и сам Марк, вышедший после на веранду, чтобы осуществить обычный всенощный ритуал – выкурить пару-тройку папирос, наслаждаясь тишиной поздних июльских сумерек. Посуду со стола уже давно убрали, дом почти затих, засыпая, и некоторое время почти ничего не нарушало его покоя. Но вот стеклянная створчатая дверь вновь тихо скрипнула, приотворяясь, и из дома на улицу почти бесшумно выскользнула тонкая женская фигурка, узнать которую не составляло труда. «Куда это она вновь?» - промелькнула мысль, немедленно устремляясь следом за той, кто, будучи глубоко погружена в свои собственные, даже не обратила внимания на присутствие неподалеку постороннего. Впрочем, одно оправдание у Веры Алексеевны – а это была, конечно, она, все-таки имелось: стол после ужина был сдвинут далеко в сторону, а сама веранда – обширна и в нынешний час уже значительно затемнена. Так что не заметить тихо сидящего Марка ей было не трудно. По всем законам логики и здравого смысла, точно так же, пожалуй, следовало бы поступить и ему. Дождаться, пока княгиня отойдет на некоторое расстояние, и тихо уйти, уважая и ее право на уединение тоже. А еще – памятуя о принятом еще прошлой ночью решении не вмешиваться более в ее дела. Однако, вместо этого, поднявшись из-за стола, Шебалин пошел следом за ней, малодушно убеждая себя, что хочет нынче лишь предупредить об опасности столь интенсивных нагрузок на еще не зажившие до конца травмированные связки сустава. Вера Алексеевна, тем временем, миновав сад, направилась к старой оранжерее. Шествуя в некотором отдалении, Марк по-прежнему не решался ее окликнуть. Даже тогда, когда, уже пройдя внутрь, княгиня на какое-то время исчезла из его поля зрения. Вглядываться снаружи, чтобы подсмотреть, чем она там занята, было неудобно – во всех смыслах. И потому, собравшись с духом, Марк все-таки решился войти. - Вера Алексеевна!.. Не пугайтесь! Это всего лишь я, - неплотно прикрыв за собой дверь, он сделал несколько шагов и остановился перед устроившейся на скамье свояченицей. – Нет-нет, я не слежу за вами! – прочитав в ее глазах незаданный вопрос, Шебалин усмехнулся. – Просто курил на веранде, потом увидел вас, и решил на всякий случай проводить. Уже ведь темно... Вы не боитесь темноты? «Бред. Разумеется, не боится! Иначе, с чего бы вышла из дому так поздно одна…» - Сегодня вообще довольно рано стемнело. Это из-за туч… Хотя, и день уже убавился порядочно… Она слушала его внимательно, не проронив ни слова, смотрела же и вовсе – почти испуганно. И от этого Марк чувствовал себя все глупее, до тех пор, пока, зажмурившись, не закрыл на миг лицо ладонью и не выдохнул: - Простите, я несу чушь. И должно быть, вы уже окончательно записала меня в безумцы! Что ж, это почти правда, хотя ее нелегко признавать… Но если серьезно, я шел сюда вовсе не за этим. Прежде всего, хотел предупредить, что вам еще вредно так много ходить – а нынче вы гуляли слишком много. И еще… сказать, что мне… что нам с Леной нужно будет вскоре уехать в Петербург.
Вера Трубецкая: Будто призрак, появившийся из сумрака, Шебалин бесшумно возник перед Верой. Возможно, она могла бы услышать его шаги и раньше, если бы не была так поглощена своими мыслями. - Марк… Анатольевич! – только и сумела произнести Вера, выдохнув имя мужчины в темноту. Княгиня испугалась, что выдала ему тайну своих мыслей одним лишь вздохом, ведь всего за несколько мгновений до этого она бережно извлекла из глубин своей памяти самое дивное свое сокровище-воспоминание: то, в котором его теплые губы едва касаются ее губ, а после… После Вера с ужасом посмотрела на Шебалина и, прерывисто дыша, стиснула пальцы рук, чтобы скрыть так некстати появившуюся дрожь волнения. А Марк Анатольевич вдруг начал оправдывать свое появление перед ней и выходило это у него так неловко и сбивчиво, что княгиня сразу поняла, что и он говорит сейчас совсем не то, о чем думает. И ей стало его жаль, так же, как и себя. Ни он, ни она не смели сказать того, что хотелось сказать на самом деле, или сделать то самое сокровенное. Впрочем, она не могла бы поручиться о его потаенных желаниях, но в эту минуту, совершенно утратив контроль над своим разумом, она разглядывала его лицо, потерявшее в темноте четкость контуров, и могла вспомнить каждую его черту. Как странно, но оказалось, она помнит, что цвет его глаз меняется при разном освещении, и вечером, когда зажигают свечи, в них появляется теплый янтарный блеск. Но когда он сердит или расстроен, они становятся черными, пугающими. Как тогда, когда он посмел вступиться за нее перед ее же мужем. И запах его она помнила, волнующий и очень простой. Если бы не спасительный сумрак, Марк непременно заметил бы, как пылают ее щеки в эту минуту. Она это знала и без зеркала, ведь кожа ее горела, а кровь стучала в висках. А Шебалин продолжал что-то говорить, и Вера, которой было сложно сосредоточиться на смысле слов, старалась прислушиваться хоть к интонации. Княгиня едва заметно кивала в такт его словами, будто соглашаясь и с тем, что он безумен, и с тем, что отдыхать ей нужно больше и с тем, что Марку Анатольевичу и Лене нужно скоро уехать. - Что?! Как уехать? Лена мне ничего не говорила об этом. Как же так? Когда? Как выяснилось, в самом ближайшем будущем – через день-другой. И Вера вдруг ощутила невыносимую тоску, будто ее лишают чего-то жизненно необходимого, хотя разум из последних сил пытался сказать ей, что она не имеет права на что-то претендовать. Скажи Марк все это же днем, при свете солнца, когда Вера была в здравом уме, она бы отреагировала спокойно, согласилась с тем, что Леночке должно вернуться в Петербург готовиться к новому сезону – модистки, подруги. Но сейчас все это было второстепенно, а главным было то, что Вера нуждалась в постоянном присутствии Марка и хоть ни разу в этом себе не призналась, а ему и подавно, нуждалась в обладании им. Какой-то ядовитый туман окутал ее сознание в тот момент, и поднявшись с дивана как сомнамбула, княгиня шагнула вперед, к стоящему перед ней мужчине. - Вам действительно нужно ехать…, - то ли вопрос, то ли утверждение было произнесено полушепотом, а в глазах, устремленных на Шебалина плескался неподдельный ужас – страх потерять его и страх совершить непоправимое, страх сойти с ума от этой невыносимой душевной муки и боязнь вернуться к прежней жизни.
Марк Шебалин: Проклятая темнота! Марк почти не видел ее лица, но голос, приказавший ему уехать, звучал почти так же спокойно, как и всегда. Хотя, еще за минуту до того, в нем вроде бы слышалось неподдельное волнение, подарившее было надежду. Однако надежду – на что? И зачем ему это все… - Что ж, стало быть, решено, прощайте, Вера Алексеевна! – склонив на мгновение голову, Шебалин повернулся и решительно зашагал прочь по дорожке, ведущей к выходу из оранжереи. Чувства при этом испытывал весьма смешанные, но было среди них, пожалуй, и облегчение за то, что все закончилось именно так. Было разочарование. А еще – и это основное, словно бы тоска по чему-то несбывшемуся или по так и не исполнившемуся заветному желанию. Но Вера, конечно, права. Оба они правы. Хоть и неискренни. Какой, однако, забавный выходит парадокс… Быстро шагая по темному саду в сторону дома, Марк невесело усмехнулся. Вновь невыносимо захотелось курить, но, привычно похлопав по карманам сюртука, портсигара он не обнаружил. Видимо, оставил там, на столе, когда, забыв обо всем, точно во сне, пошел следом за ней. Показавшийся вскоре сквозь густые садовые заросли господский дом приветливо светился в ночи желтоватыми окнами. Невольно бросив взгляд на то из них, что принадлежало спальне Леночки, Марк увидел, что оно, напротив, совершенно темно. «Уснула», - подумал он, поднимаясь по ступенькам веранды, радуясь, что проклятая мигрень, наконец, должно быть, совершенно ее отпустила. Спустя мгновение, на столе обнаружился и забытый портсигар, а в нем – о счастье! – еще целая папироса, участь которой была решена в течение самого ближайшего времени. Заядлый курильщик, Марк, тем не менее, вряд ли и вспомнил бы, когда еще это было ему столь же необходимо, как сейчас. Поговорить бы с кем-нибудь... Впрочем, нет, с абстрактным «кем-нибудь» он не был бы готов откровенничать даже в такую минуту. А вот с тем, кто хорошо его знает, и при этом – более рассудителен и хладнокровен, чем он сам... Если бы только это было возможно теперь… «Да уж, Комар, теперь ты бы, наверное, мной жутко гордился. Ведь я поступаю именно так, как должно, а не как хочу. Впервые в жизни – сейчас. Чертов олух…» Снова скривив губы в ухмылке, полной обращенного на самого себя сарказма, Шебалин смотрел в темноту почти невидящим взором до тех пор, пока быстро истлевающая от нервных, частых затяжек папиросная бумага не опалила жаром кожу на кончиках его пальцев. Чуть заметно вздрогнув, Марк очнулся от весьма некстати - ко всему прочему-то, нахлынувших воспоминаний о бывшем лучшем друге, болезненно поморщился и неприязненно взглянул на чертов окурок, посмевший доставить ему столь гадкие ощущения, затушил и выбросил его прочь. После чего, прихватив портсигар в карман и для чего-то оглянувшись еще раз в сад, пошел в дом.
Вера Трубецкая: Марк Анатольевич давно ушел, но Вера, все так же стояла на месте, застыв, и не двигалась, пока шаги его полностью не стихли, растворяясь где-то в глубине ночного сада. И лишь после этого едва пошевелила губами, беззвучно произнося дорогое для себя имя, да невольно протянула руку вслед, будто хотела остановить его. Но поздно. Никого кроме нее не было больше в оранжерее. Остался только легкий аромат одеколона, что, смешавшись с запахами ночных растений, по-прежнему витал вокруг, бередя душу и расстраивая нервы. Ощущение полного, окончательного, одиночества постепенно проникло в ее сознание, завладело им полностью. И, искусав прежде губы в кровь, в бесплодной попытке очередной раз перетерпеть, Вера все же позволила себе выплакаться, более не сдерживая бушующую внутри бурю. Но вот минула и она, а в оранжерее вновь наступила тишина. Смочив в маленьком фонтане свой платок, княгиня умыла залитое слезами лицо, привела в порядок одежду и прическу, и решилась наконец-то вернуться домой. Полно с неё. Все это мечты, опасные и глупые, и отныне им не место в ее голове. Впредь никогда более она не подумает об этом странном, чужом мужчине, который, кажется, даже нечаянным прикосновением способен разрушить прочный ледяной панцирь, что многие годы жизни в несчастливом своем замужестве она растила с таким трудом вокруг сердца, видя в том для него единственную защиту и спасение. Странно, раньше Вера ведь почти и не задумывалась, как изменился ее характер и внутренний мир оттого, что рядом постоянно присутствует Михаил. Но теперь, когда, казалось бы, уже незыблемая защита вдруг так легко дает одну за другой новые трещины, ей стало по-настоящему страшно. Нет, более никогда! Когда она вошла в дом, везде в нем уже стояла обычная сонная тишина. Но при этом было на удивление почти светло – это лился, проникнув сквозь легкие занавески и заткав все предметы вокруг своим мистическим ажурным кружевом, мягкий свет взошедшей необычно яркой и чистой полной луны. В собственной же Вериной спальне, пробравшись в окна, он образовал на полу две длинные вытянутые дорожки, которые, однако, не мешали мирно дремать на стуле, дожидаясь возвращения барыни, молоденькой горничной. Княгиня не хотела ее будить, однако, услышав легкий стук закрываемой двери, девушка сразу же вскочила, и привычно засуетилась вокруг, но, словно бы почувствовав особое душевное состояние Веры Алексеевны, быстро притихла. И дальше, помогая ей умываться и переодеваться ко сну, старалась управиться как можно быстрее и без лишнего звука. Будто боялась растревожить. Спать Вера, впрочем, совсем не хотела, и поэтому, когда осталась одна, попробовала читать. Да только впотьмах, при мерцающей свече, у нее скоро разболелись глаза. Так что книгу пришлось отложить. И тогда, поднявшись с постели, она медленно прошлась по комнате, остановившись затем у окна и вглядываясь в сад, с отчаянием чувствуя, как прежние непрошеные мысли вновь начинают заполнять голову. От всех тревог и метаний ей с детства было ведомо лишь одно надежное средство: молитва. Она же помогала и после, когда Вера повзрослела. Только в молитвах о заступничестве к своей святой порой и получалось найти силы и вновь обрести душевный покой после очередной тяжкой ссоры с мужем. Может, и теперь поможет?! Опустившись тотчас на колени в красном углу, княгиня принялась молиться, истово осеняя себя крестным знамением. Да только ни святая тёзка-покровительница, ни ее сёстры, ни даже их мать, премудрая София, не могли, видно, успокоить сегодня ее терзаемую страстями душу. Отвернувшись от старинных икон, Вера вновь поднялась на ноги, и постояла еще немного молча, а затем вдруг плотнее запахнула на себе пеньюар и решительно покинула комнату. Глядя прямо перед собой, она шла через коридор, быстро преодолевая расстояние, что отделяло ее спальню от комнаты Марка. Ковер приглушал шаги, но все равно казалось, что от них буквально сотрясается весь дом. Еще громче в ушах стучала кровь, а перед глазами плыла странная пелена. Оказавшись напротив заветной двери, Вера замерла и уже собралась постучаться, но рука, замерев в воздухе, так и не прикоснулась к дереву. «Господи, я схожу с ума! Что я задумала?»
Марк Шебалин: Полутемный дом окончательно погрузился в ночную дрему. Даже слуги, завершив бесконечные хлопоты, уже разбрелись по отведенным им на самом верхнем этаже, почти на чердаке, каморкам. Потому Марк не встретил на своем пути ни единой души: ни в нижних комнатах, ни на лестнице, ни тем более в общем коридоре бельэтажа, откуда по разным сторонам расходились личные покои хозяев. Воспитанный рано овдовевшим отцом, к тому же, отставным военным, быть может, в излишней строгости, почти аскезе, во всем, что касается быта, Шебалин и теперь легко обходился без личного лакея, чем изрядно удивлял семейство Бельских, где в обычае было нисколько не отказывать себе в роскоши. Свидетельством чему был и этот огромный, помпезный и по меркам столицы, особняк, где хватало площади разместить, согласно приличиям и этикету, по-отдельности даже супругов из гостящих в имении семейных пар. Дверь отведенной Марку спальни была следующей после апартаментов его жены. Прежде это казалось абсурдным фарисейством и служило постоянным поводом для шуток и иронических комментариев в их с Леной частных разговорах… Но именно теперь Шебалин впервые в жизни как никогда остро почувствовал радость оттого, что никто его не ждет. Добравшись до места, он открыл дверь, и сквозняк – следствие распахнутого настежь окна, ворвавшийся следом, тотчас же затушил свечу в бронзовом подсвечнике, оставленную на столе для припозднившегося барина кем-то из предусмотрительных слуг. Однако темнее от этого вокруг не стало. И в первый момент он даже не понял, в чем дело. Но затем подошел к окну и, выглянув наружу, увидел огромную беловато-желтую луну, успевшую, верно, покуда он курил на веранде, взобраться на небосводе достаточно высоко, чтобы оказаться поверх вековых деревьев, которые со всех сторон окружали дом. Заключенная в более бледное, будто слегка размытое кольцо, наподобие нимба, та сияла так ярко, что не было видно более ни единой звезды. Невольно залюбовавшись прекрасным зрелищем, которое кем-то, дай бог памяти, кажется, романтично настроенными англичанами зовется «желейной луной» - а может, он это все только придумал, Шебалин на некоторое время замер, глядя в ясное, почти черное небо, словно поддавшись некому магическому очарованию. Но затем, опомнившись от необъяснимого припадка мечтательности, едва слышно хмыкнул и, отвернувшись, отступил вглубь комнаты, на ходу развязывая шейный платок и стягивая с плеч опостылевший за день сюртук, а следом еще и жилет. Небрежно побросав свои вещи на широкий пуф у изножья кровати, и по-прежнему не зажигая свечи, он разулся, опустившись на край постели, а потом лег – с наслаждением вытягиваясь во весь рост. Спать, впрочем, совершенно не хотелось. Так что утомившись изучать взглядом потолок, пусть и украшенный изящной лепниной в античном стиле, Марк вскоре перевернулся на бок. Подложив под голову согнутую в локте руку, теперь он с задумчивым любопытством наблюдал, как на отполированном до зеркального блеска паркете перед окном медленно нарастает, становясь все шире, иллюзорная лунная дорожка. Словно над морем. Родившийся и проведший почти всю жизнь в Петербурге, Марк еще пока никогда не видел его своими глазами. Но почему-то сразу вспомнил сейчас рассказ княгини Трубецкой, которая, по ее словам, не раз наблюдала подобную картину из окон виллы, арендованной где-то на морском побережье во время путешествия по Италии. Тогда, помнится, он еще, не сдержавшись, вслух восхитился точностью и поэтичностью ее метафор. И даже поинтересовался, не пишет ли Вера Алексеевна стихов, ну или хотя бы прозы. Разумеется, она тогда как всегда решительно, едва не с возмущением, отвергла подобные «глупости», но по слегка задрожавшим, полуопущенным ресницам и мимолетному румянцу, вспыхнувшему на щеках, не трудно было предположить, что комплимент ей понравился… Вспомнив об этом, Марк на мгновение улыбнулся и вздохнул. Почему все же они не встретились раньше? Много раньше, давным-давно. Когда еще оба были свободны и не связаны никакими обязательствами? Как сложилась бы жизнь, случись все подобным образом? Нет. Нельзя так думать. Глупо это и бессмысленно. Да к тому же, может, ничего бы вовсе и не было. Скорее всего – не было бы. Лена часто говорила, что отец ее лишь потому так относительно легко дал согласие на их брак, что успел удовлетворить родительское тщеславие, устроив «блестящие партии» двум старшим дочерям... Род Шебалиных отнюдь не был худ, а уж тем более беден, но ни княжеским, ни графским титулом похвастаться не мог. Так что Веру Марку, его единственному и последнему отпрыску, пожалуй, вряд ли бы тогда и отдали… Да и не надо! Ну что за бредовые мысли, откуда они вновь? Ведь он вполне счастлив со своей женой! Елена – чудесная, чистая душа, и он столько времени ждал возможности назвать ее своей. А после еще ни разу не пожалел о данном ей супружеском обете… И никогда не пожалеет! То, что происходит теперь – временное. Мимолетное. Точно… этот мерцающий вокруг него сейчас свет, который исчезнет, едва луна опустится за горизонт. А затем вновь наступит утро, день – и все станет, как прежде. Точно так, стоит им с Верой расстаться, не видеть друг друга какое-то время, уйдет без следа и это увлечение. Точнее, даже не увлечение, извечная человеческая тяга, стремление обрести недостижимый идеал, пренебрегая счастьем, которое и без того уже у тебя в руках. Живое, настоящее. Держи его. Наслаждайся им. Храни! Марк и сам не знал, сколько времени провел, размышляя в подобном ключе, прежде чем естественный вывод из всего, будто бы сам по себе возник в его голове: нужно встать и идти к жене. Быть может, даже покаяться перед ней в терзающих душу сомнениях. Разумеется, не называя откровенно породившей их причины, это уж точно лишнее. Но – прямо сейчас. И ничего, что поздно. Ничего, даже если он разбудит ее: выслушав, Лена все поймет и простит. Она успокоит его. И все будет, как раньше. Все будет хорошо. Быстро перекатившись на локтях, Шебалин приподнялся и затем сел, прислушиваясь. Никакие звуки, кроме негромкого стрекота цикад, да мимолетного шороха листьев от ночного ветра, не коснулись его слуха. Свесившись к полу, он нащупал сброшенные сапоги, обулся, затем поднялся на ноги и пошел туда, куда указывал ему, вытянувшись, меж тем, уже в узкую длинную линию, лунный луч на полу. К двери, раскрыв которую, Марк в тот же миг ошеломленно замер на пороге. - Вера Алексеевна… Вы?! – воскликнул он тихо, почти шепотом. Но, едва опомнившись от удивления, тут же сделал шаг назад, ничего более ей не говоря. Не закрывая двери. Не предлагая ни уйти, и ни тем более – остаться. Давая право подумать и решить за себя то, что для него самого в эту минуту оказалось уже окончательно решено…
Вера Трубецкая: В проеме двери, освещенный прозрачно-серебристым лунным светом, Марк походил на видение из ее фантазий. Отступивший назад, он будто притягивал к себе. И, не в силах сдерживаться дальше, словно зеркальное ему отражение, Вера сделала такой же шаг навстречу; затем еще один, и вот – оказалась лицом к лицу со своим искушением. И дальше руки ее сами собой потянулась вперед. Коснувшись сначала лишь его рубашки, подушечки пальцев невесомыми прикосновениями прошлись вверх по складкам шелковистой ткани, а после, добравшись до плеч Марка, опять нерешительно замерли. Не отрываясь, Вера смотрела ему в лицо, боясь увидеть неприятие своего порыва или того хуже – презрение. Но в черных, как ночное небо, глазах с трудом удалось разглядеть лишь свой бледный призрак. Тогда, вновь осмелев, руки ее скользнули Шебалину за спину, сплелись там в замок, а сама Вера, до предела приблизившись, осторожно коснулась губами уголка его сомкнутых теплых губ, и опустила ресницы, с наслаждением и полной грудью вдыхая уже знакомый ей аромат, эту головокружительную смесь почти выветрившегося табака, одеколона и мужского тела, которую исподтишка, будто воруя, робко осязала она в тот день, когда Марк нес ее домой на руках. Теперь, впервые в жизни, Вера чувствовала, что у нее есть на это полное право. И потому можно более не таиться, брать свое открыто. Чтобы запомнить и после сохранить в себе навсегда. А сам Марк все не торопился отвечать на ее поцелуй. Но, по-прежнему не открывая глаз и слушая его прерывистое дыхание, Вера уже была уверена, что ее не отвергнут. Потому и сама медлила. Заранее все зная и понимая, она нынче намеренно растягивала каждый миг, будто, в самом деле, рассчитывала таким способом заполучить как можно больше тех драгоценных минут, потаенные воспоминания о которых станут ей после возможно единственной радостью и утешением в грядущей беспросветной жизни. Но думать об этом теперь было кощунством. И оттого, вновь коснувшись губами губ Марка, Вера вдруг открыла глаза и улыбнулась мягкой, манящей улыбкой, от которой он, до того то ли боявшийся спугнуть, то ли попросту ошеломленный внезапной смелостью, сам будто ожил. И вот уже его руки крепко обхватили ее за талию, увлекая за собой дальше, вглубь этой залитой лунным светом комнаты, а поцелуи больше не просили, а требовали… Сколько потом Вера ни вспоминала эту ночь, так и не могла воспроизвести последовательно всех ее мгновений. Это было подобно урагану, который подхватил их и закружил вместе в своем сумасшедшем вихре. Руки, губы, запахи и вздохи – это почти все, что она помнила отчетливо. Еще помнился идущий изнутри жар, который не утихал, а становился лишь сильнее, и когда достиг предела, то взорвался, оплавляя тело и душу разом. За все это время они, кажется, не произнесли ни единого слова. Впрочем, и что теперь можно было бы сказать нового, да еще так, чтобы это не вышло бы глупо, пошло или вовсе бесполезно? Громче и яснее слов все говорили их тела, взгляды, и эта пламенная речь также навсегда запечатлелась в Верином сердце.
Марк Шебалин: Ошеломленный силой и глубиной чувства, полностью владевшего им всего несколько минут назад, Марк еще едва лишь успел что называется «вернуться на землю» – отдышаться, прийти в себя и вновь полностью осознать реальность. А Вера, тем временем, мягко высвободившись из его рук, уже молча поднялась с постели. Не смея ее удерживать, он перевернулся на бок и, привычно подсунув под голову локоть, принялся – тоже не говоря ни слова, наблюдать, как она собирает свои вещи: белую батистовую сорочку и такой же кружевной сак, чем-то похожий там, на темном полу, на островок крепко взбитой мыльной пены для бритья. Собирает – и затем, аккуратно расправив, снова облачается в них, а потом сразу единственным грациозным движением перехватывает на одну сторону рассыпавшиеся по плечам длинные темные волосы, скручивает их в жгут и безжалостно стягивает в тяжелый узел на затылке. Все это без спешки, без стыда или смущения, но с какой-то немного сомнамбулической методичностью, отчего Марку даже в какой-то миг начало казаться, что она вовсе забыла о его присутствии. А потом она ушла, бесшумно выскользнув прочь, затворила за собой дверь. И не слетело в тот миг с ее уст ни прощания, ни обещания продолжения… Марк знал, что она права, и что иного выхода нет. Луна, ласкавшая своим прохладным нежным светом их разгоряченные тела, уже укатилась куда-то за горизонт, или просто скрылась в облаках. В любом случае, не за горами рассвет. С ним начнет просыпаться дом, никто из обитателей которого не должен знать тайны, отныне и навеки связавшей двоих его обитателей. Любовников… Да, так их теперь, верно, следовало называть. Но слово это, отчего-то однажды приобретшее в русском языке кисловатый привкус… не греха даже, а пошлости, откровенно раздражало Марка. Он не мог и не хотел даже пытаться применить его к ним с Верой. Еще и потому, что хорошо понимал: чувство, толкнувшее их нынче в объятия друг к другу – не любовь. Любил он свою жену. И продолжает любить теперь, несмотря на все произошедшее, как ни странно это, должно быть, звучит. Но и не просто одна лишь телесная страсть, или похоть – в чистом виде. Вера… Она была ему нужна, должно быть, для того, чтобы ощутить себя равным с равной. Чувство, изрядно подзабытое и, пожалуй, изначально отсутствовавшее в отношениях с супругой… Марк лишь теперь, впервые, осознал, что устал от постоянной необходимости, словно бы смотреть вниз, стоя на несколько ступеней выше. Что-то без конца объяснять, чему-то учить, делать скидку на возраст, принимать и понимать. С Верой же все иначе. С ней легко. Даже тогда, когда… с ней невыносимо сложно. Подивившись этому странному противоречию, Марк улыбнулся в темноте и вздохнул. Выпростав из-под головы изрядно затекшую руку, он принялся тереть ее другой, невольно поморщившись от миллиона микроскопических иголок, что тут же пронзили задеревеневшую в долгой неподвижности плоть. Потом, когда рука, наконец, отошла, зная, что до утра сегодня определенно уже не уснет, он поднялся и подошел к окну, с удивлением отмечая, что погода, в самом деле, успела измениться. И на смену абсолютно ясному летнему вечеру накануне, скорее всего, придет хмурое утро. А сейчас на улице шел дождь. Тихий, почти неслышный, словно бы осенний. Отдергивая штору, Марк толкнул наружу рамы, чтобы позволить пахнущему влагой и мокрыми деревьями воздуху проникнуть вглубь комнаты. Затем, простояв какое-то время в странном безмыслии, он очнулся и надумал было подтащить к окну кресло, чтобы сесть, но тут, вспомнив, что вовсе не одет, вернулся к кровати. На низком пуфе в ее изножье, лакей, как всегда, еще с вечера оставил для барина аккуратно сложенные ночную рубаху и халат. Из-под пуфа – тоже как всегда – виднелись домашние туфли Марка, которые Леночка собственноручно расшила шелком и преподнесла ему в подарок на их первое совместное Рождество. Одеваясь, он отчего-то будто бы зацепился взглядом за эти замысловатые персидские мотивы, помрачнел, плотнее сжав губы, и вдруг, коротким, но точным тычком, пнул их подальше. А потом, в халате, но босиком, вновь подошел к окну и устроился, наконец, в кресле. … - Ну и как же прикажешь все это понимать?! – звенящий возмущением голосок жены прозвучал где-то совсем близко. - Лена, погоди, я все объясню!.. Еще не понимая, где она есть, откуда здесь взялась и главное – в чем его обвиняет, Шебалин резко распахнул глаза. «Выходит, все-таки уснул…» В следующее мгновение он уже был на ногах. Обернувшись к стоящей, подбоченясь, у входа в комнату супруге, он напряженно вглядывался в ее лицо. Сама же Элен при виде такой бурной реакции на свое появление, не сдержавшись, немедленно звонко расхохоталась. - Черт… Ты меня испугала, - смущенный и, что уж скрывать, раздосадованный Марк тяжело вздохнул и вновь опустился в глубокое уютное сиденье, что на пару предутренних часов заменило ему кровать, в которой в эту ночь показалось какой-то нелепостью засыпать одному. «Черт!» - это Шебалин, впрочем, уже сказал не вслух, а подумал, осторожно скосив взор на разворошенную постель, продолжая ощущать себя то ли внутри нелепого сна, то ли на сцене идиотского водевиля. - Да уж вижу! И никак в толк не возьму, что тебе вдруг надумалось в кресле спать? Да еще и с открытым окном, там ведь уже почти осень, вон, сырость-то какая! И холод! А еще доктором называешься! Деловито прошагав через комнату, Элен направилась к окну, там она ненадолго завозилась, грохоча тяжелыми рамами, защелкивая тугие медные щеколды и расправляя занавески. Затем подошла к нему. На губах по-прежнему играла улыбка, но в светлых глазах зажглись огоньки тревоги: - Что с тобой, ты странно выглядишь сегодня… Не простыл бы, в самом деле? – протянув к лицу Марка кисть, она прижала ее тылом вначале к его щеке, а после ко лбу, продолжая рассматривать лицо. Он же едва смог заставить себя спокойно выдержать этот взгляд. - Я бодр и здоров. Просто с вечера здесь невыносимо душно было, вот у окна и устроился, а после снилось, верно, что-то странное и еще вскочил резко, - коротко улыбнувшись, он забрал ее маленькую, почти детскую руку в свою ладонь и ласково прижал к губам. – Пустое… Расскажи лучше, как твое самочувствие? Спала хорошо ли? Мигрень миновала? - Да, я прекрасно выспалась, и все прошло! – беззаботно воскликнула Лена, вновь веселея и тотчас устраиваясь у него на коленях. – А что тебе такое приснилось? И, кстати, что ты так рвался мне объяснить? - Понятия не имею! – расслабив плечи, Шебалин откинулся на спинку кресла, позволяя и жене расположиться удобнее. – Вернее, забыл уже. - Жалко. А я вот помню. Снилось, что я – рыба. Представляешь? Настоящая рыба, с плавниками и жабрами, но почему-то думаю, как человек. Плаваю под водой – и думаю… И так мне как-то хорошо, уютно! Что до сих пор жаль, что это был только сон… Гадаю теперь, что это означает? – вновь улыбнувшись, Марк недоуменно пожал плечами. – Эх, вот сюда бы сейчас ту маменькину книжку с толкованием сновидений! Она с ней никогда не расстается, каждое утро читает и после нам еще пересказывает… Может, Вера знает? Непременно спрошу у нее. Но попозже, а то она еще спит. - А ты… и к ней зайти успела? - Да, но будить постеснялась. Да и зачем, когда мне и так есть, кого… напугать с утра! – припомнив недавнее, Элен опять засмеялась. – Видел бы ты свое лицо! - Ну а что? Лицо как лицо… - Конечно! Только вот глупое очень!.. Шучу-шучу! У тебя самое умное, мужественное и красивое лицо на свете. Другого мне не нужно… Последнее Лена сказала тише, без прежнего веселья, но с той особой, воркующей интонацией, которую Марк уже научился безошибочно отделять от прочих, зная, что она означает. То, что большинство мужчин его круга, женатых на «приличных женщинах», получало в качестве оплаты так называемого «супружеского долга», или еще хуже – исполнения каких-то муторных «обязанностей», с самого начала их совместной жизни Элен дарила ему щедро, легко и с удовольствием. Что всегда было поводом для радости и тайной гордости – хотя бы уже потому, что это пламя однажды разжег в ней именно он. Но сегодня… - Что ж, меня оно тоже вполне устраивает! – нежно поцеловав кончик ее курносого носа, Марк бережно ссадил супругу со своих колен на подлокотник кресла, встал и, делая вид, что ему необходимо размяться, прошелся туда-сюда по комнате. – Послушай, я спросить хотел. Вчера еще… - Да? – если она и была разочарована, то ничуть не подала виду. Все же, кое-что общее у сестер Бельских в характерах присутствовало. При полном, казалось бы, их несходстве. - Элен, как ты нынче справедливо заметила, за окном уже почти осень. Так вот, что скажешь, не пора ли нам по этому поводу подумать об отъезде в Петербург? В гостях, безусловно, хорошо. Но дома-то все-таки лучше…
Вера Трубецкая: Проснувшаяся позднее обычного, Вера еще долго не вставала с постели. И даже не подала виду, что бодрствует, хотя слышала, как Леночка заглянула к ней в комнату. Сестру первой с утра она видеть не хотела – кто угодно, только не Лена. Не из-за стыда. Вовсе его сейчас Вера не испытывала, но лишь от того, что чувствовала себя счастливой, а Лена непременно это бы заметила и захотела бы узнать причину ее утреннего настроения. Поэтому, прикрыв глаза и затаив дыхание, княгиня переждала приход сестры, по-детски притворяясь спящей, а после уже сама встала и уселась у туалетного столика. В комнате было темно, за окном рассвет лишь серел, и солнца все не было, хотя взойти оно должно было давно. Но именно так, тяжелым свинцовым небом, дождевыми каплями, осень напоминала о своем скором приходе. Женя еще вчера рассказал ей, что видел, как мужики сено ворочают и собирают их в большие пахучие горы. В саду уже давно варилось яблочное варенье, и мир вертелся своим порядком, даже если кто-то невзначай нарушал собственную систему жизни. Столь малая крупица нисколько не могла изменить установившегося веками порядка. Но в зеркале перед Верой сидела совершенно другая женщина, в которой она себя узнавала лишь отчасти. И внимательно вглядываясь в это отражение, она не могла понять, что же такое там на самом деле переменилось. Стал ли чуть более томным взгляд, или, может, показался вдруг на щеках не слишком свойственный облику румянец – в чем бы ни крылась эта новизна, другим она будет скорее всего непонятна. А вот сама Вера ощутила её сразу, ибо шла она изнутри. Появление горничной отвлекло ее от размышлений. И, отвечая на пустые вопросы девушки о снах и сновидениях, рассуждая с ней о скорой непогоде, она будто полностью вернулась в прежнее свое душевное состояние. Неприятным сюрпризом, который горничная оттягивала до последнего, было письмо от мужа, что только недавно доставили в имение. Читать его прямо сейчас, княгиня, впрочем, не пожелала. А просто не глядя сунула в карман – просмотрит после завтрака. Что такого интересного может сообщить Михаил, чтобы ради испортить прекрасное утреннее настроение? Когда Шебалины спустились к завтраку, она как всегда нежно обняла и поцеловала сестру в щеку, и лишь на мгновение позволила дольше обычного задержаться взглядом на губах Марка, прежде чем пожелать и ему доброго утра. Сторонний наблюдатель не заметил бы ничего нового в манере ее общения с зятем – столь же простые, короткие фразы, тот же ровный голос. Но взгляд! Вера с трудом могла его контролировать, поэтому обращаясь к Марку, старалась и вовсе не поднимать на него глаз. Однако даже так, словно неким особым чутьем, отчетливо понимала, когда он смотрел на нее, как будто наяву ощущая при этом прикосновения его губ и рук к своему телу, и от этого с трудом удерживая грозящее вот-вот предательски сорваться дыхание. А Лена, между тем, беззаботно и без умолку щебетала за столом. И вот, наконец, дошла очередь до обсуждения сновидений минувшей ночи. Зная, что Вера не слишком во все это верит, но почти наизусть, хоть и не по своей воле, знает матушкин сонник, она ничтоже сумняшеся прямо за столом подробно пересказала ей пригрезившийся накануне сюжет. - Что скажешь на это? Странно ведь? - Ничего странного, - на секунду Вере пришлось замолчать, чтобы совладать с охватившим ее некстати чувством ревности. – Помню, и мне как-то однажды приснились рыбы, давно, Эжена еще не было. И матушка тогда уверенно сказала, что этот сон – верный признак скорого материнства. Впрочем, конечно, это глупость и суеверие. К тому же, у тебя же муж – врач. Спроси лучше у него… Последняя фраза прозвучала чуть холоднее, и княгиня взглянула на Марка, в душе продолжая досадовать, что единство, незримо связавшее в прошлую ночь их души, кажется, безвозвратно разрушилось. И виновата в этом Леночка, любимая младшая сестра, которая, не обращая внимания на Верин скепсис, была счастлива, видя в коротком толковании своего сна больше истины, чем любом другом предзнаменовании. Оно и верно, для какой же женщины слово врача окажется главнее зародившегося под сердцем, или же в нем самом, сокровенного предчувствия? Поэтому, обрушив на родных поток радости, Лена уже не слушала ни осторожных вопросов мужа, ни предостережений сестры. Она верила, чувствовала и знала. А Вера в это время все никак не могла успокоить в своем сердце ревнивой тоски, хотя прекрасно понимала – все пройдет, забудется как сон. Главное – это суметь сохранить нынешнее ощущение собственной силы, привлекательности и желанности, которую ей, сам того не ведая, подарил, как самый сокровенный дар, прошлой ночью мужчина, который должен остаться для нее чужим.
Марк Шебалин: Вступая под руку с женой в столовую, где, по причине дурной погоды, впервые за много дней, против установившегося обычая завтракать на веранде, сервировали стол, Марк испытывал странное для его достаточно цельной натуры раздвоение чувств. С одной стороны, с самого момента пробуждения – вернее, с тех пор, как вновь на какое-то время оказался наедине с собой, когда Элен ушла одеваться, и вновь стало возможно думать о том, что более всего занимало помыслы, он страстно желал увидеть Веру. К этому отчаянно стремилась та часть его естества, что, верно, отвечает за душевные порывы и мечтания. В то время как другая, рациональная половина, во весь голос твердила: остановись! Если не сделал этого тогда, когда был обязан – то хотя бы теперь. Или это был вовсе не рассудок, а то, что принято называть «голосом совести»? Или, может, особый род страха – боязнь узнать, каким окажется то, что виделось настоящим и правильным в зыбком серебристом сиянии луны, при безжалостном свете наступившего нового дня? Как-то встретит его Вера? Что скажет? К моменту появления четы Шебалиных, княгиня была уже за столом. Рядом сидел Эжен, с недовольным видом ковырявший в тарелке свою извечную мучительницу-кашу. В силу возраста, он еще довольно неуверенно обращался с приборами, часто нуждаясь в посторонней помощи. И чтобы привлекать как можно меньше внимания к процессу воспитания, да и просто не задерживать других взрослых, Вера часто приходила есть вместе с сыном несколько раньше остальных членов семьи. Марк знал об этом, поэтому нисколько не удивился, застав ее за всегдашними терпеливыми увещеваниями в адрес маленького разбойника, который, к тому же был не в духе, так как прямо с утра узнал, что из-за дождя не состоится его привычная утренняя прогулка в саду. Впрочем, с появлением своего нынешнего кумира – дяди Марка, мальчик немного приободрился и перестал канючить, когда тот, проходя мимо, с усмешкой тронул его за кончик курносого носа. - А маменька сказала, что мы нынче гулять не пойдем! – не в силах молчать о своей горести, тем не менее, посетовал он со вздохом, обращаясь к дяде, пока тот помогал жене устроиться за столом. – Потому что там мокро! – прибавил он, сердито косясь в сторону окна, за которым, и верно, вовсю поливал заметно разгулявшийся с утра дождь. - Действительно, досадно, – сочувственно кивнул Шебалин. – Однако раз уж все равно так вышло и нельзя гулять… Видишь ли, я давно не играл в шахматы, и очень желал бы, но ни тетя Элен, ни, насколько знаю, твоя матушка не умеют, так что было бы крайне любезно с твоей стороны составить мне партию. Глаза мальчика на мгновение вспыхнули восторгом и тут же вновь погасли: - Но я же тоже не умею! - А я тебя научу! Разумеется, если ты не против… - Конечно нет! - Вот и договорились. Но только после завтрака. Так что сам понимаешь, в наших прямых интересах покончить с ним теперь как можно быстрее! Второй раз просить не потребовалось. Забыв про недавние капризы, Эжен усердно заработал ложкой, Лена рядом тихонько хихикнула, приложив для виду к губам салфетку, а сам Марк с короткой улыбкой посмотрел на Веру. Вот если бы и их взрослые проблемы решались с такой быстротой и легкостью, говорил его взгляд. Однако ответа – ни словом, ни взором – не последовало. Княгиня сидела, опустив глаза, не выказывая ни одобрения, ни порицания проявленной им инициативой. Она вообще казалась сейчас абсолютно невозмутимой. И, бог ведает, отчего, это вдруг пренеприятно кольнуло Шебалина изнутри. Выходит, ей действительно все равно то, что между ними произошло? Что ж, имеет полное право… Прошлой ночью они ни в чем друг другу не клялись. Но… разве так бывает, чтобы… совсем ничего? Теперь-то ведь он точно знает, он видел, какой она может быть, когда перестает изображать мраморное изваяние. Впрочем, что ему за толк от этого знания? Заставив себя отвести взор, Марк принялся за еду, которой, тем временем, уже успела до самых краев наполнить его тарелку заботливая супруга. Как всегда, не интересуясь его мнением на этот счет, хотя прекрасно знала, что плотно завтракать он не привык и не любит. «Совсем как Вера с Эженом», - неожиданно пришедшее в голову сравнение едва не заставило поперхнуться. Однако не ругаться же с ней, право слово? Тем более за столом завязалось, наконец, нечто вроде легкого разговора. Как обычно, Леночкиными усилиями. Но сейчас за это можно было ее только поблагодарить, потому что, лишь краем уха слушая, как жена пересказывает сестре свой сон, на правах участника беседы, Марк вновь обрел можно сказать законную возможность безнаказанно смотреть на Веру. На ней было светлое и легкое утреннее платье, довольно закрытое, показывающее даже меньше, чем это дозволялось правилами приличия. Но… проклятое воображение! Ему не нужно было даже напрягать его, чтобы перед мысленным взором явилось то, что оно под собой прячет. И эту точеную линию плеч, и прелестной формы и размера грудь, мягкую тяжесть которой Марк, тотчас, как наяву, вновь ощущал в своей ладони, стоило взору лишь мимолетно скользнуть по ее изящному абрису, целомудренно укрытому теперь от него сразу несколькими покровами… Чувствуя, что сходит с ума, Шебалин потупился, сжал руку в кулак и невольно спрятал ее под стол, одновременно медленно вдохнув и выдохнув, чтобы прогнать проклятое наваждение. - Да, помнится, в университете нас учили определять грядущее материнство… не только по сновидениям, - возвращаясь в действительность, он усмехнулся, но несколько принужденно. И, подняв глаза, вновь столкнулся взглядом с сидящей напротив свояченицей, чье лицо притягивало его, будто магнит. И, кажется, все-таки успел поймать то, что до сих пор она так искусно от него скрывала – когда сквозь прохладу и безмятежность в глубине медовых глаз всего на мгновение вдруг промелькнула боль. Промелькнула – и спряталась, растворившись в улыбке, в словах, которые одно за другим слетали с уст, призванные еще надежнее спрятать ото всех то, что никому не предназначено. Однако же видел, видел! - А как определяют грядущее материнство? – вдруг внезапно поинтересовался Эжен, старательно выговаривая незнакомые слова, и взрослые, не сговариваясь, разом повернулись в его сторону. По правде сказать, занятые беседой, они действительно на некоторое время упустили из виду присутствие в комнате еще одного участника своего застолья. Между тем, давно расправившись с кашей, мальчик внимательно с интересом прислушивался к тому, о чем говорят старшие. И вскоре решил, что тоже хочет принять участие в их разговоре. Недаром ведь дядя обращается с ним как с равным! Даже теперь, задавая вопрос, Эжен смотрел именно на него, а не на тетю или маму. И хорошо, потому что на лицах обеих дам в тот момент отразилась некоторая растерянность. - Как еще? Ну, если хочешь знать, я, конечно, расскажу… - невозмутимый Марк, которому, напротив, внезапно стало в последние минуты как-то по-особенному легко, сделал вид, что задумался, припоминая. А в душе едва не смеялся, наблюдая за тем, как от этих слов еще больше побледнели и вытянулись лица жены и свояченицы. – Только все рассказывать будет долго. А ты еще хотел про правила игры в шахматы у меня выведать. Так что уж определись, что тебе интереснее – это, или шахматы? - Шахматы! – без раздумий заявил мальчишка. И Шебалин услышал, как рядом с ним с облегчением вздохнула супруга, уже, видимо, приготовившаяся получить от старшей сестры выговор за неподобающие – в присутствии ребенка – разговоры. - Значит, шахматы! – Марк серьезно кивнул. – К слову, вижу, ты уже поел. Я тоже. Потому, если дамы позволят, был бы не против... Да что там, признаюсь, мне уже буквально не терпится начать игру! Леночка, Вера Алексеевна, может, вы любезно позволите нам с Эженом покинуть вас, не дожидаясь окончания завтрака?
Вера Трубецкая: - Вера, а если это взаправду? – тихо проговорила Элен спустя минуту после того, как Марк и Женя покинули столовую. - «Взаправду» - что? – не поняла княгиня, вскидывая на сестру несколько озадаченный взор. - Ребенок, Вера! Если я и вправду жду ребенка? – на лице Лены читался неподдельный страх, а от прежней детской непосредственной веселости не осталось и следа. - Так и что же? Разве ты была бы этому не рада? – осторожно поинтересовалась Вера, чувствуя, как в душу холодными щупальцами проникает смутное беспокойство. - Рада, - еще тише, почти шепотом ответила между тем сестра и теперь уж сама потупилась, - Только боюсь. - Боишься… родов? Но, дорогая, для молодой и здоровой женщины, такой как ты, это естественное событие. И я уверена… - Нет, не этого! – нетерпеливо отмахнулась Лена, перебивая ее на полуслове. – Совсем другого... Вера… А что если и у нас Марком не выйдет стать хорошими родителями? Вдруг я – лично я, однажды совершу какую-нибудь ужасную ошибку, и мой ребенок перестанет мне доверять? Не сможет на меня положиться? - Леночка, милая моя девочка! – услышав эти слова, Вера вскочила со своего стула и обняла её с необычной для себя порывистостью. Кажется, теперь ясно, что терзает бедняжку! Наблюдая впервые в жизни так близко и во всех неприглядных подробностях картину семейного несчастия старшей сестры, она, должно быть, винит в нем не только князя Трубецкого, но и их родителей. Раз уж те допустили, что одной из дочерей пришлось принести столь большую жертву во имя их тщеславного желания с ним породниться. Впрочем, возможно, Лена думала и о чем-то другом. Но как бы там ни было, самой Вере Алексеевне сейчас было предельно ясно лишь одно: - Ты будешь прекрасной матерью, лучшей! Даже не смей думать иначе! – горячо воскликнула она. - А Марк? Одарив сестру мягкой улыбкой, княгиня нежно поцеловала сестру в висок. - А он – великолепным отцом. Заботливым и внимательным, в меру суровым, но балующим ребенка, пока ты этого не видишь. Твой муж хороший человек, дорогая, я даже немного тебе завидую… - Завидуешь?! Вот уж невероятно! А мне всегда прежде казалось, что ты его недолюбливаешь! Вера улыбнулась и задумчиво посмотрела на младшую сестру. «Многого ты, Лена, обо мне даже и не могла бы подумать», - и хотелось, чтобы это так и оставалось впредь. - Кстати, забыла тебе еще об одном сказать! Мы ведь скоро возвращаемся в Петербург! Мой великолепный муж как раз нынче утром огорошил меня этим известием, представляешь?! - Правда?.. – прошелестела в ответ княгиня, которой вдруг почему-то стало неожиданно трудно дышать. Выпустив из объятий младшую сестру, она медленно и аккуратно опустилась стул, где еще совсем недавно рядом с Леной сидел Марк. – Когда? Когда он это решил? Вот, что на самом деле означал ее вопрос. Давно, или уже сегодня? И если сегодня, то почему? Оттого ли, что стыдится совершенного ими нынче ночью? Или… напротив, просто боится вновь поддаться искушению? Но Элен, которой, разумеется, невдомек были ее мысли, поняла вопрос буквально. - Точно пока не скажу. Но думаю, что совсем уже скоро. И теперь у меня вмиг образовалось столько дел, что я почти в панике! Только представь: приготовить экипажи, собрать вещи, а еще ведь подарки, Вера! Нужно ведь всем городским родственникам привезти гостинцы! - Ну это не самое сложное, - сидя дышать, наконец, стало немного легче и голос княгини сделался более уверенным. – Соленья, варенья, яблоки… Что еще обычно можно привезти в город из деревни? - Пожалуй! – ухватившись за эту идею, Лена тут же начала ее развивать. И в дальнейшем от Веры Алексеевны для поддержания видимости участия в разговоре требовалось лишь вставлять подходящие по смыслу междометия. В голове, меж тем, билась единственная мысль: нужно поговорить с Марком! Расставить раз и навсегда все точки над «i»…
Марк Шебалин: *совместно с Верой Алексеевной* После завтрака воодушевленная Элен отправилась осуществлять задуманное. Вера же, не зная чем заняться, некоторое время просто без цели бродила по комнатам, пока случайно не нащупала в кармане письмо, о котором совершенно забыла. Впрочем, письмом в полной мере эти скупые строки и назвать-то оказалось сложно. Но в них Михаил сообщал, что вскоре приезжает в Дубравное, с дальнейшим намерением увезти семью в Петербург. Решение было принято и обжалованию не подлежало. Все возвращалось на круги своя. Перечитав написанное еще раз, Вера Алексеевна прислушалась к внутренним ощущениям. Странное дело: новость почти не взволновала ее. И уж точно не испугала – как это чаще всего случалось раньше, когда Михаил в очередной раз возвращался из своих похождений, и вновь возникала неприятная необходимость какое-то время терпеть его подле себя. Со всем своим самодурством и жестокостью, муж неожиданно сделался ей не страшен, но смешон и противен пуще прежнего. А еще – вновь напомнил о том, с кем Вера вновь и вновь невольно продолжала его сравнивать… В игровой комнате, куда княгиня тихонько вошла, спустя несколько минут, в полном разгаре была шахматная баталия. Сидя за столом на высоком стульчике и подперев обеими ладошками голову, Эжен с самым серьезным видом разглядывал доску, где были сдвинуты уже несколько фигур. А напротив, спиной к входу, на невысоком пуфе устроился Марк, терпеливо дожидаясь ответного хода. - Не помешаю? – полушепотом проговорила она, наконец, вдоволь налюбовавшись на эту картину. Погруженный в размышлени, сын даже не откликнулся. Зато Марк тотчас повернулся, и в то же мгновение Вера испытала невыносимое желание прикоснуться к его лицу. - Разве это возможно? – он улыбнулся и встал, приветствуя ее появление, сделав при этом приглашающий жест рукой. – Проходите, Вера Алексеевна! Мы всегда вам рады. Правда, Эжен? Иронически покосившись в сторону мальчишки, на которого появление княгини, кажется, не произвело никакого эффекта, Марк слегка потормошил его за плечо: - Эжен! – встрепенувшись, тот поднял от загипнотизировавшей его доски растерянный взгляд вначале на дядю, а потом, почти умоляющий, на мать, решив, верно, что та пришла его куда-нибудь увести. - Маменька, пожалуйста, пожалуйста, а можно я еще немного поиграю с дядей Марком? - Да ведь я вовсе и не запрещаю, просто пришла посмотреть как вы тут, - Вера встала позади сына и привычным, нежным движением взъерошила ему волосы. Эжен, который в последнее время привык считать себя взрослым и независимым человеком, тут же состроил дяде Марку недовольную гримасу, будто показывая, как ему не нравится то, что маменька этого не понимает, и пригладил прическу. Вера, заметившая этот маневр, лишь насмешливо сжала губы и продолжила, как ни в чем не бывало: - А еще сказать кое-что… Мне сегодня папа прислал письмо. Через несколько дней он приедет, и затем все вместе мы отправимся в Петербург, - она говорила с сыном и смотрела только на него, но обращалась, конечно, к Марку. Эженовой пантомимы, так, как этого, верно, хотел бы сам мальчик, Шебалин не оценил. Напротив, нахмурил брови, посмотрев на племянника холодно и даже с осуждением. Чем совершенно сбил того, уже привыкшего, что дядя всегда на его стороне, с толку. Покраснев, пристыженный Женя насупился и уставился в пол. «Вот и пусть! – подумал про себя Марк, искренне убежденный, что уважение к женщине – тем более к матери – следует воспитывать жестко и с самых младых ногтей. – А иначе вырастет еще таким же ничтожеством, как его князёк-папаша...» И в ту же секунду перевел удивленный взгляд на Веру, услышав, как только что некстати помянутое им в мыслях имя слетело теперь уже вслух с ее уст, словно их необъяснимый отголосок. - Уезжаете? – переспросил он несколько рассеянно. Смысл сказанного дошел до него только в следующее мгновение. Вера кивнула. – Занятно, что и мы с Элен как раз нынче утром обсуждали ту же самую тему – что пора возвращаться… И умолк, чувствуя, как в сердце невольно всколыхнулась обида, что Вера не нашла иного, лучшего места и времени, дабы рассказать ему о возвращении Михаила. А потому нет – из-за присутствия рядом Эжена, никакой возможности поговорить далее начистоту. Впрочем, возможно, именно на это она и рассчитывала, промелькнула вдруг неприятная мысль, но Шебалин постарался отогнать ее прочь. - Знаю, Лена уже успела мне рассказать. - Что ж, действительно, самое время, дороги еще относительно сухие. Можно быстро доехать. Она вновь молча согласилась. А Марк почувствовал нечто вроде приступа бессильной ярости. Не о чертовых дорогах им теперь нужно было бы говорить! Вера, тем временем, мучительно искала повод отослать куда-нибудь сына. Хотя бы ненадолго. Всего на несколько минут! Этого ей бы сполна хватило, чтобы высказать Шебалину, буквально сжигающему ее взглядом все, что за эту ночь проросло у нее на сердце. Но как назло не было, ни одной подходящей причины! - Евгений Михайлович, нам пора заниматься! – все еще не веря своему счастью, Марк и Вера одновременно обернулись к двери, где, словно в награду за их долготерпение, как раз в это мгновение появилась гувернантка юного княжича. - Но мы еще не закончили! – возмутился ребенок, с надеждой глядя на родных, уверенный в их поддержке. Но дядя почему-то отвернулся и промолчал, а маменька и вовсе была непреклонна. - До вечера у вас еще будет много возможностей закончить партию! Ступай, не заставляй Ольгу Васильевну тебя ждать! Проводив ошарашенного сына и гувернантку до выхода и закрыв за ними дверь, Вера вернулась к шахматному столику и взяла в руки одну из пешек, которая уже выбыла из игры. - Ты был неправ, Марк. Однажды, старший брат все же пытался научить меня играть в шахматы. И я даже помню, как он сказал тогда, что на шахматном поле лучше всех живется королеве – ходит, как хочет и опасна для всех. А вот пешки – это просто армия, которой суждено погибнуть. Правда, некоторым пешкам все же иногда выпадает шанс всё изменить и стать королевой. Шанс всё изменить…
Вера Трубецкая: *совместно с Марком Шебалиным* - Я буду считать себя самым счастливым человеком на свете, если ты и в самом деле наконец-то это поняла, - откликнулся Шебалин, оборачиваясь. Быстро преодолев разделяющее их с Верой расстояние, он подошел к ней и крепко обнял сзади за плечи. - А еще – одновременно – самым несчастным, потому что дальше лишь со стороны смогу видеть твое преображение… Но отнюдь не из пешки! Для меня ты уже была королевой. Ею же навсегда и останешься. А теперь просто настало время показать это остальным… Прижавшись к ее волосам губами, Марк глубоко и мучительно вздохнул и покачал головой. - Вера! Вера… как же мне тебя отпустить? Прикосновение его обожгло тело так же, как за несколько секунд до этого огнем прошли в душу его слова. Королева! Улыбка тенью прошла по губам княгини и тут же исчезла. Позволив Марку еще лишь мгновение обладать собою, Вера решительно отстранилась, пока в ней еще оставалась эта решимость. Ведь еще чуть-чуть и все могло пойти не так, все могло случиться вновь. Нельзя было допустить подобного, сколько бы она о том не мечтала. - Ты отпустишь, так нужно. Ты разумный человек и сам понимаешь, что все это было лишь…, - Вера запнулась, так как не знала точно, чем это было для него. Для нее же самой наваждение, вначале терзавшее изо дня в день, в результате стало избавлением от прежней жизни. Не зная, что сказать, она обернулась и посмотрела в глаза, взгляда которых так долго избегала: – Ты отпустишь меня. Но ты дал мне так много – ты подарил мне саму себя, которой я никогда не знала. - «Разумный человек»… Да, это определенно про меня, - Марк тихо усмехнулся и вновь тяжело вздохнул, не сводя глаз с ее лица. – Об этом буквально кричат все мои поступки. Включая и этот… Шагнув навстречу княгине, он осторожно взял ее лицо в ладони и, коротко поцеловал мягкие, полураскрытые губы, стараясь вложить в этот поцелуй всю свою душу. Потом мгновенно отпустил и, шутливо поднимая руки вверх, вновь отступил на «подобающее» расстояние. - Все… Но ты прости дурака, ладно? – а потом, вновь серьезнея взглядом, вдруг прибавил. – За все прости. И прежде всего за то… что не встретился с тобой раньше. Ну вот он и сказал это вслух. - Милая моя девочка… - Марк! Слава богу! Пойдем, ты мне нужен! Нетерпеливое восклицание супруги, обошедшей уже весь дом и добравшейся, в конце концов, в старую игровую, где, по словам гувернантки маленького Эжена, в последний раз был замечен ее супруг, заставило Шебалина едва заметно поморщиться. Между тем, Элен, отодвинув дверь еще немного, заглянула в комнату глубже и обнаружила там присутствие старшей сестры. - Вера?! А я думала, что ты у себя! - Мы… прощались, Лена. -Прощались? Ну мы же не вот прямо теперь уезжаем! Странные вы оба, ей-богу, странные! Вот как ни посмотрю на вас, так начинаю думать, что у вас от меня секрет какой-то. Точнее, будто знаете что-то, чего я знать не могу. Вот! Я ведь права, - Лена говорила все это, явно веселясь, а у Веры похолодели руки и на щеках проступили предательские красные пятна, - Смотри как ты засмущалась! А, кажется, догадалась! Наверное, это она тебя, Марк, наставляла в будущем отцовстве? Я ее, бедную, замучила утром. А Верочка такая добрая, такая заботливая. - Лена, перестань, прошу тебя, - с каждым ее словом, княгиня начинала все больше ощущать себя преступницей, перед которой судья зачитывает приговор. Кто знает, чем бы это закончилось, но, к счастью, вскоре сестра вспомнила, зачем сюда пришла. И теперь подробно объясняла Марку, что до основных сборов к отъезду ему следует разобраться с вещами - отобрать, что еще можно взять с собой в Петербург, а остальное отдать здешнему лакею... и прочая, прочая в том же духе. Вера ее почти не слушала. Когда же Шебалины вдвоем вышли из детской, она как-то тяжело и устало опустилась в кресло. Ноги все еще дрожали так, будто целый день прошагала пешком в гору, сердце билось, но на душе уже стало спокойно. Через четверть часа она зашла в учебный класс, где Эжен послушно повторял за наставницей французскую грамматику, присоединившись к уроку зрительницей, поощряя сына улыбкой, когда тот говорил все верно, или качала головой, едва он собирался сделать ошибку. А когда Ольга Васильевна отворачивалась, подмигивала сыну, который уже вновь стал ее прежним обожаемым маленьким мальчиком, строившим в ответ забавные рожицы.
Марк Шебалин: Неизбежная, казалось бы, совсем недавно осень откладывалась. Август, раскапризничавшийся в своем начале дождями, внезапно благосклонно сменил гнев на милость. Небо вновь прояснилось, стало высоким и чистым, но прежней жары уже не ждали. А все последние дни не стихал и прохладный северный ветерок: «попутный», шутили между собой обитатели Дубравного. Почти все их нынешние разговоры крутились теперь вокруг грядущего отъезда. По всему выходило, что первыми в Петербург выдвинутся Шебалины: князь Трубецкой, хоть и анонсировал в письме недельной давности свой скорый приезд, пока, тем не менее, задерживался. Но вряд ли о том хоть кто-то и сколько-нибудь сожалел. С Верой Алексеевной, которая взялась активно помогать Элен со сборами, и потому почти все время проводила либо с ней, либо с сыном, Марк наедине более не пересекался. Да и не стремился к этому, памятуя о недвусмысленно высказанной просьбе отпустить. И, кажется, Вера была ему за это благодарна. А что думала на самом деле… об этом, как и всегда, было практически невозможно догадаться. Зато открыто и по-настоящему грустил маленький Эжен, которому было чуть не до слез жаль расставаться с тетей и дядей. Ведь с ними удалось так хорошо подружиться! - Ты сможешь бывать у нас так часто, как сам этого захочешь, милый! – не раз уж утешала племянника растроганная Элен. – Ведь вскоре мы снова соберемся в Петербурге все вместе. Пусть и не в одном доме, как сейчас. Но зато можно будет ездить друг к другу в гости! Вера Алексеевна и Марк, конечно же, согласно кивали, не уточняя, впрочем, ни деталей, ни времени этих грядущих новых свиданий… Общими и слаженными усилиями, сборы в дорогу вышли недолгими. И, спустя еще несколько дней, вскоре после завтрака к парадному подъезду барского дома друг за другом подкатили два больших дорожных экипажа. Первый – более комфортабельный, назначался для самих супругов Шебалиных. Тот, что за ним – попроще, был заполнен практически до потолка всевозможным добром, а также деревенскими гостинцами для родных и близких, и имел внутри свободным лишь немного места для личной горничной госпожи Шебалиной. - Ну что, дорогие? Как говорила наша няня, долгие проводы – лишние слёзы? – сияющая, несмотря на расставание, Элен расцеловала сестру, потом долго тискала в объятиях племянника, вновь суля ему скорую встречу в столице и даже подарки. Стоя чуть в стороне и сложив на груди руки, Марк наблюдал за происходящим с чуть ироничной улыбкой. И лишь когда жена уже отпустила, наконец, Эжена, подозвал его к себе. Прощание их вышло куда более спокойным и сдержанным, как и положено между серьезными и взрослыми людьми. А после, отведя мальчика в сторону, Шебалин еще потихоньку взял с него обещание как следует присматривать за матушкой, при которой Женя отныне на некоторое время остаётся единственным в семье мужчиной. Гордый возложенной на него важной миссией, мальчик, разумеется, тут же с готовностью дал свое честное слово и даже повеселел. К княгине Марк подошел в последнюю очередь. Позволив себе только на пару мгновений дольше положенного задержать ее узкую бледную кисть, прежде чем прижаться к ней губами, он коротко улыбнулся и сказал лишь одно: - Прощайте, Вера Алексеевна! Затем поклонился, и, более не оборачиваясь, быстро сбежал вниз по каменным ступеням, помог жене удобно устроиться в экипаже, а после забрался туда сам и приказал кучеру трогать. - Я вот думаю, может быть, все-таки стоило рассказать Вере сегодня? – проговорила вдруг Элен, когда их экипаж вывернул из усадьбы на почтовый тракт. Нынче утром, гордая и смущенная одновременно, она с торжествующим блеском в глазах объявила, что недавний сон, над странностью которого они все вместе потешались, похоже, был «в руку», хотя пока и нет уверенности… Чтобы развеять её сомнения, Марку достало лишь пары уточняющих вопросов. - Что толку сожалеть, теперь этого уже не изменишь. Не переживай, думаю, она на тебя не обидится, - откликнулся он. - Надеюсь… – на миг умолкнув, Элен вдруг вновь осторожно тронула его за плечо. – Марк… скажи, а ты… правда рад? Оторвавшись от задумчивого созерцания вида, мелькающего за окошком кареты, Шебалин долго и пристально посмотрел на жену. - Конечно! А как иначе? – произнес он, наконец, тихо и очень серьезно. – Ведь я же люблю тебя. Напряженное и будто бы выжидательное выражение, странно контрастирующее с привычной доверчивостью, постепенно ушло с ее лица, на губах вновь заиграла улыбка, а на округлых щеках показались обычные полудетские ямочки. Лишь тогда и сам Марк позволил себе улыбнуться и затем нежно поцеловать её маленькую, затянутую в перчатку, ладонь. А она в ответ подсунула другую руку под его локоть и уютно прижалась щекой к плечу. … Чуть ранее, рассматривая гору увозимого в Петербург скарба, Марк мысленно поражался тому, как, все-таки, быстро, оказываясь на новом месте даже совсем ненадолго, человек обрастает вещами, с которым потом становится неожиданно трудно, а порой и невозможно расстаться. Не то же ли и другие, нематериальные узы? Обретая их однажды, далеко не всякий находит мужество от них избавляться. Впрочем, кто знает? Возможно, именно в этом и есть какая-то своя, высшая мудрость.
Вера Трубецкая: Для Веры нынешнее лето стало ее личным Рубиконом. В оставшиеся дни до приезда мужа начавшееся еще раньше перерождение словно бы окончательно свершилось и из кокона, расправив крылья, на свет, наконец, появилась бабочка. Может, и не диковинная, которую редко встретишь в природе, пусть даже самая обычная, зато способная воспринимать этот мир совершенно по-новому. С каждым днем становилось все сильнее и странное чувство уверенности в собственной силе, которое прежней Вере было несвойственно. И однажды, уже в Петербурге, когда князь, в очередной раз изволив продемонстрировать свой дурной нрав, пустился в язвительные речи, стараясь ужалить ее как можно больнее, она уже смогла выслушать его совершенно невозмутимо: ни слез, ни обиды. - Ты смешон, глуп и жалок, – холодно произнесла она после, когда Михаил, наконец, умолк. И только губы скривила в презрительной усмешке. Поначалу явно растерявшись от непривычного тона, он, впрочем, быстро пришел в себя. И, не в силах стерпеть подобного, ринулся было навстречу, словно хотел ударить, но что-то в глазах жены, прежде совсем незнакомое, вдруг заставило остановиться. Насмешливо вскинув в ответ брови, Вера развернулась и вышла из комнаты, оставив его одного. Так или иначе, но именно после этой ссоры супруг окончательно утратил к ней интерес. И хоть сам при этом ничуть не изменился – был все так же груб и жесток, подобных выходок себе более не позволял. Оно и верно, что толку тратить силы, если запугать, довести до слез или истерики все равно больше не получается? Становилось постепенно все по-другому для княгини и за пределами домашних стен. Нет, внешне все оставалось тем же, что и раньше: светские приемы, домашние хлопоты, забота о сыне составляли неизменный и привычный круг забот. Но при этом, впервые после свадьбы, на званых вечерах ей вновь стали уделять внимание другие мужчины. Это было лестно, хотя никто из них не посмел бы предложить ничего предосудительного. С Марком Шебалиным они, разумеется, тоже встречались. Но ровно столько, сколько это было положено родственникам. И вели себя так, как это полагается родне. Но в сердце Веры навсегда сохранилось к нему совершенно особенное чувство, которому и названия было не найти, так как то были ни страсть и ни любовь в их обычном проявлении. Так что в глазах света княгиня по-прежнему была примерной супругой и преданной возлюбленной. Хоть и не для своего мужа. А тот, между тем, тоже жил своей обычной жизнью: много играл в карты, изменял и с еще большим усердием, чем прежде, прикладывался к горлышку бутылки. Так что супруги Трубецкие почти не встречались лично даже дома. Тем не менее, однажды, спустя примерно полтора месяца после возвращения из орловского имения в город, выпив на кануне более обычного и оттого совсем не помня событий прошлого вечера, Михаил Федорович неожиданно обнаружил себя лежащим в постели в спальне своей жены. Самой Веры рядом уже не было. Результатом этого случайного визита следовало полагать появление на свет поздней весною немного недоношенной, но очень милой девочки. Впрочем, самого новоявленного отца это событие почти не заинтересовало. А вот княгиня после рождения дочери, напротив, будто бы еще больше расцвела и преобразилась И окружающие, и домочадцы всегда видели, как Вера относится к сыну. Первенец был и оставался для нее маленьким идолом, хоть и не избалованным, что можно было бы ожидать от столь любящей матери. Но все вскоре сошлись во мнении, что к новорожденной дочери она испытывает и вовсе какое-то нечеловеческое обожание. Ведь каждый раз, когда малышка смотрела на нее своими зеленовато-серыми глазками, княгиня улыбалась столь нежно, будто перед ней в колыбельке лежала не просто ее дочь, но само воплощение любви…
полная версия страницы