Форум » Воспоминания » Немного тепла на исходе осени » Ответить
Немного тепла на исходе осени
Глеб Росицкий: Время - ноябрь 1831 года Место - Петербург Действующие лица - Татьяна Искрицкая, Глеб Росицкий
Ответов - 56, стр:
1 2 3 All
Глеб Росицкий: Обвинительная речь в исполнении Татьяны привела бы в восторг самого взыскательного судью, и в какой-то момент Рысь даже хотел вслух выразить сожаление, что дамам закрыт доступ в университеты. В противном случае, из баронессы, несомненно, вышел бы на редкость красноречивый прокурор. Обладала она и еще одним немаловажным для человека, ведущего следствие, качеством – умением вызывать к себе расположение и желание довериться. Вот и он, кретин, повелся на эту удочку, пустившись в совершенно неуместные откровения там, где этого делать не стоило. И вовсе не из-за опасений, что Татьяна донесет на него. Не донесет, можно было ли увериться в этом еще надежнее после всего, что она уже сделала и продолжает для него делать? Причина была в ином. Даже теперь, доверив баронессе сокровенные мысли, Рысь по-прежнему сомневался, что она не считает его осознанную жизненную позицию родом заблуждения, даже некой блажи, от которой можно избавить посредством чтения долгих нотаций вроде той, которую только что довелось выслушать. Пропустив мимо ушей начало ее новой долгой сентенции, касающейся отношений с супругом, молодой человек вскоре стал думать, что и собеседница, кажется, не слишком внимательно слушала его собственные доводы, чем не преминул ей тут же попенять: - Да поймите же, наконец, очевидное: поступать так, как делает ваш муж – означает бороться со следствием там, где нужно искоренить причину, – воскликнул Рысь, чувствуя, как внутри вновь вспыхивает возмущение. – Гангрену примочками не лечат! Требуется ампутация! Жестоко, но необходимо, чтобы спасти жизнь! Произнеся это, Рысь непроизвольно поморщился. Он всегда обладал живым воображением, потому картинка, вызванная этими словами перед мысленным взором, оказалась слишком живой и натуралистичной до дурноты. Впрочем, если быть откровенным, нехорошо он себя чувствовал уже достаточно давно, просто, отвлекшись, ненадолго забыл об этом. Теперь же недомогание вновь напомнило о себе. - Нет, не волнуйтесь, со мной все в порядке, - чуть отклонившись, он не позволил Татьяне дотронуться до своего лба, словно это прикосновение могло усилить жар. Хотя, может, так оно и было? – К тому же, сидеть в присутствии стоящей передо мною дамы... Сударыня, я, конечно, воспитан дурно, но не до такой же степени! Только после вас! Рысь улыбнулся, указывая кивком в сторону кресла, а сам, отпустив край подоконника, за который все это время держался, шагнул было назад к своему стулу, но тут почувствовал, как пол под ногами будто бы зашатался, а потом вдруг подпрыгнул вверх, да так резво, что он не успел предпринять ничего, чтобы уйти от столкновения. Хоть и понимал, что лежать в присутствии дамы, должно быть, еще более некрасиво, чем сидеть. Пусть даже и на полу у ее ног. Когда же напуганная Татьяна склонилась к нему, вновь спрашивая, что происходит, только и смог, что пожать плечами и помотать головой, тут же вновь зажмурившись, потому что даже от этого элементарного движения в глазах вновь немедленно начало темнеть...
Татьяна Искрицкая: «Вот и искорените! Но только не так, а разумно!» - захотелось воскликнуть Татьяне, но, едва раскрыв рот, она тотчас и осеклась, увидев, как ее гость, изменившись в лице, вдруг судорожно ухватился за подлокотник кресла, продолжая при этом упрямо твердить, что с ним все хорошо, и даже пытаясь играть в неуместную сейчас галантность. Только вот верилось во все это с трудом. Особенно, при взгляде на его страшно побледневшее лицо и дрожащие руки. Когда же Рысь, совершив два неуверенных шага, пошатнулся и осел на пол, едва не ударившись головой о ножку стула, Тата, и вовсе онемев от ужаса, немедленно кинулась к нему. - Вы слышите меня?! – прошептала она, опускаясь на колени рядом с ним, но молодой человек в ответ лишь поморщился и мотнул головой, после чего лицо его вновь исказила страдальческая гримаса. - Боже мой, да что с вами?! Постаравшись перевернуть упавшего мужчину на спину, Татьяна подложила ему под голову свою шаль, а после, удостоверившись, что Рысь лежит удобно – если в данных обстоятельствах вообще можно было говорить о каком-то удобстве – кинулась к двери и принялась звать Казимира. Тот явился скоро и, увидев гостя хозяйки на полу, пустился причитать, что она опять навязала хлопот на свою голову. - Перестань, помоги лучше перенести его в кровать, а после – Лизоньку позови. Вскоре после этого, стараниями Казимира и еще одного лакея Рысь уложили в постель, которую баронесса уже успела собственноручно разобрать, скинув на пол покрывало и сложив рядом подушки. Еще через пару минут служанка принесла ей кофр, в котором Тата хранила разные склянки с целебными порошками и настойками. Сама она болела редко, но всегда старалась иметь у себя запас разных снадобий. Как говорится, на крайний случай. «Крайними» в их доме считались всевозможные хвори, царапины и ушибы, которые очень часто умудрялись приобретать ее неугомонные мальчики. - Так, может, за доктором было б лучше послать? - спросил Казимир, глядя, как Татьяна Борисовна размешивает в стакане с водой какой-то лекарственный порошок. - В такой-то час? Да и куда посылать-то? В Петербург или в Петергоф? И туда, и туда путь неблизкий. Подождем до утра. У нашего гостя просто жар, ничего серьезного до утра с ним не приключится. А за ночь он, может, и спадет, так что и без доктора обойдемся, - ответила Тата, присаживаясь со стаканом на край постели Рыси, намереваясь дать ему получившийся раствор. Однако заставить его выпить содержимое стакана оказалось не так и просто. Помогая барыне, Лизавета придерживала его голову, так как Рысь находился почти в бессознательном состоянии, и мог захлебнуться, но даже теперь противился заботе о себе столь же упорно, как если бы бодрствовал. Наконец, отставив пустой стакан на столик, баронесса вновь приложила ладонь к пылающему лбу юноши. Сейчас он так мало походил на того бунтаря, который был перед ней еще несколько минут назад. Лежа в постели, Рысь изредка открывал глаза и смотрел на нее, и казался при этом совершенным больным ребенком, к которому Тата испытывала вполне объяснимую жалость и нежность. Пусть злой и обиженный на всех вокруг, но ей он казался сейчас совершенно безобидным. Возможно, узнай Рысь ее мысли, тотчас вскочил бы с постели, стараясь назло Тате показать, что он полон сил и здоровья. Но она благоразумно не обмолвилась об этом ни словом. Вместо этого, вновь касаясь его лба, баронесса провела затем ладонью по его лицу молодого человека, ощущая подушечками пальцев и жар, одолевавший его, и легкое подрагивание кожи, и шероховатость проступившей на щеках щетины. А вскоре Лиза принесла в комнату миску с прохладной уксусной водой, и Тата, смочив в ней кусок материи, принялась обтирать ему лоб и виски. - Постарайтесь уснуть.
Глеб Росицкий: Сознание вернулось быстро, всего через пару минут, однако как будто бы не полностью. Потому Рысь видел, слышал и чувствовал все, что происходит вокруг, а также то, что делают непосредственно с ним, испытывал неловкость от того, что с ним носятся, как будто с младенцем, но, будто бы подогреваемый изнутри сильным огнем, который сжигал все его силы без остатка, сопротивляться не мог. Единственно приятными были моменты, когда прохладная и мягкая рука Татьяны касалась его лица, ложилась на горячий лоб, отчего головная боль как будто бы ненадолго унималась, и становилось легче вообще. Несколько раз он даже пытался задержать ее ладонь, но Тата либо не понимала, чего от нее хотят, либо не хотела, и всякий раз ее прикосновение оказывалось мимолетной лаской. Потом она попросила его поспать. Выполнить эту просьбу оказалось легче легкого, особенно после того, как его напоили каким-то горьким отваром, от которого глаза начали слипаться сами собой. Когда же Рысь открыл их вновь, в прорехи между неплотно задвинутыми шторами окон пробивались лучи дневного света. Некоторое время он лежал, прислушиваясь к ощущениям собственного тела, пока не понял, что лихорадка, терзавшая его всю прошлую ночь, кажется, отступила. И чувствует он себя поэтому гораздо лучше, чем вчера… Впрочем, вот только вчера ли? Ощущение времени тоже как-то нарушилось, чтобы сориентироваться, который теперь час, Рысь сел в постели и принялся осматриваться по сторонам в поисках каких-нибудь часов, но их в комнате не было, потому он решил хотя бы выглянуть на улицу, чтобы определиться хотя бы со временем суток – утро, день, вечер? По привычке попытался резко вскочить на ноги, да тут же и сел обратно на кровать от внезапного приступа головокружения, справиться с которым удалось далеко не сразу. Именно таким, сидящим на краю своей постели с прижатыми к лицу руками, Рысь застала вошедшая в его комнату горничная Татьяны. - Ой, барин, проснулись, никак? – воскликнула она, подходя ближе и склоняясь к нему. – А чтой-то вы так сидите, али плачете? - Глупостей не говори! – буркнул в ответ Рысь, отнимая руки от лица и чувствуя досаду, что кто-то очередной раз стал свидетелем его слабости. – Встал резко, закружилась голова… Скажи, я долго спал? - Так больше суток! Мы с Казимиром уже и забеспокоились, но баронесса Татьяна Борисовна сказала, что так бывает, когда человек сильно устал, али перенервничал. А еще ведь и порошки эти сонные, что она вам давала… - Неважно, послушай, так это я, получается, здесь уже третий день? - поверить в это все еще было трудно. – И… что, никто не искал меня? - Нет, барин, кому ж искать-то? А мы вашей родне тоже ничего сказать не могли, затем, что не знаем, где родня-то ваша. - Родня… бог с ней! Скажи лучше, где одежда моя? – усмехнулся Рысь, чувствуя облегчение уже хотя бы оттого, что не доставил хозяйке проблем с полицией, которая могла каким-то образом обнаружить, что это именно она оказала помощь беглому преступнику. Одежда оказалась здесь же. Аккуратно вычищенная и заштопанная, она уже не производила столь удручающего впечатления, как тогда, после потасовки с жандармами. Потому, быстро переодевшись за ширмой, пока Лиза суетилась, застилая постель, Рысь, взглянув затем на себя в зеркало, остался даже доволен своим внешним видом. Впрочем, не до конца. Изрядно отросшая за эти дни рыжеватая щетина портила впечатление. Когда же он, не особенно надеясь получить утвердительный ответ, поинтересовался насчет возможности побриться, и горничная тут же принесла ему все необходимое, и вовсе почувствовал себя счастливым человеком. Спустя четверть часа, окончательно приведя себя в порядок, Рысь решил, что теперь, наконец, имеет право явиться на глаза к той, которая так много для него сделала, чтобы высказать ей всю свою благодарность.
Татьяна Искрицкая: Первую ночь Тата просидела рядом с Рысью до тех пор, пока не убедилась, что сон его крепок, хоть и тревожен. Но и на следующий день пробыла в его комнате не меньше, читая и занимаясь рукоделием, довольно часто притом откладывая в сторону свое занятие и подходя к постели больного, сама не в силах толком объяснить себе, что так влечет ее туда. Оказываясь вновь и вновь подле больного, Татьяна садилась на край его постели и разглядывала лицо молодого мужчины, то спокойное – в минуту, когда его сон становился мирным, то встревоженное – словно он опять переживал события прошлого вечера. И оправдать желание прикоснуться к его лицу стремлением убедиться, что жар сходит, было уже невозможно. Равно как и то, что она брала в свои руки и гладила его ладони, не могло объясняться лишь тем, что ей просто хотелось его успокоить. А иначе, зачем она так поспешно встает и отходит к столику, на котором стоят склянки с каплями, графин с водой, стакан и лежат порошки, начиная изображать какую-то бурную деятельность, стоит в комнату войти Лизе или Казимиру? Сегодня утром после завтрака Тата вновь собиралась подняться в комнату гостя. Но тут лакей доложил, что ее желают видеть. Никаких гостей баронесса к себе не ждала и совершенно естественно, что после подобного известия сердце ее невольно сжалось от предчувствия опасности. Боялась Татьяна, понятно, вовсе не за себя. Но когда слуга пояснил, кто именно к ней пожаловал, испуг ее сменился крайней растерянностью. Потому, не успела она еще и придумать, как именно себя повести и что сказать, как в проеме двери уже возник огромный букет огненных астр, за которым показалось усатое лицо поручика Яркова. - Сиянье ваших глаз, моя синьора, Соперничает с солнцем красотой, И, весь охвачен сладостной мечтой, Я растворяюсь в ясности их взора. Декламируя строки Камоэнса, Андрей Семенович пал на колено перед своей повелительницей и готов уже был продолжить начатый сонет, но тут же осекся, увидев в глазах, которые только что сравнивал с солнцем, признаки надвигающейся бури. Тата же, в свою очередь, наконец, придя в себя, постаралась совладать со всеми вдруг охватившими ее чувствами и улыбнулась поручику, принимая из его рук ароматное подношение. - Как вы здесь оказались, Андрэ? – разглядывая цветы, Татьяна Борисовна пальчиками перебирала их заостренные лепестки, и старалась не смотреть в лицо своему любовнику, которого, между прочим, еще пару дней назад намеревалась пригласить сюда сама. - Ну как же, мой ангел?! Узнав, что ваш деспот на некоторое время покинул Петербург, я устремился к вам, но дома вас также не обнаружил. Где же еще, в таком случае, я мог вас искать?! «Боже мой!» – только и смогла подумать на это баронесса, когда представила себе, что и другой ее любовник, граф Чернов может отличиться такой же логикой. - Видишь ли, Андрэ, я нездорова и потому хотела побыть немного одна. - Но для чего же болеть в одиночестве? Не лучше ли тебе в таком случае побыть под моим присмотром? Андрей Семенович был человек простой и без всяческих ухищрений, которые так свойственны людям светским и почти не присущи военным. Иногда даже в чем-то грубый, хоть грубость его и не была оскорбительна, а Татьяне и вовсе казалась забавной. Но сейчас его прямолинейность вдруг стала ее раздражать – во многом еще и потому, что она никак не могла придумать повод отослать его обратно в Петербург. Ведь ясно, что его присутствие в ее доме сейчас было просто не желательно. - Ну хорошо, Андрэ, я неверно выразилась. Я не больна, просто устала и хочу побыть одна. Что в этом такого? Имею я, в конце концов, на это право? Поручик согласился, что право она такое имеет. Но ведь и он проделал неблизкий путь не просто ради того, чтобы дать возможность ей тотчас остаться одной. Поэтому, кстати, вполне заслуживает, чтобы его угостили с дороги чаем и разрешили хоть немного побыть с нею наедине. - Ну ладно, ладно. Будь по-твоему. Садись, мой рыцарь.
Глеб Росицкий: Предоставив горничной возможность продолжать уборку в спальне без его непосредственного присутствия, Рысь потихоньку выскользнул за дверь и отправился искать Татьяну. До этого он, правда, хотел было поинтересоваться, чем теперь занята барыня и где ее можно отыскать непосредственно у ее камеристки, но после передумал, решив, что вполне в состоянии самостоятельно разобраться с этим, в конечном счете, дом был не так велик и на лабиринт Минотавра вовсе не походил. И действительно, пройдя через пару смежных комнат, вскоре он оказался перед входом в гостиную. И дверь в нее оказалась закрыта, хотя во всех остальных покоях, через которые довелось прошествовать, они были распахнуты настежь. Потому, испытав некоторую нерешительность, молодой человек остановился и невольно прислушался к тому, что там происходит. А происходил, по всей видимости, разговор – причем, вполне дружеский. Один из голосов явно принадлежал Татьяне – так Рысь понял, что она именно там, а вот другой… Ее собеседник явно был мужчиной. Мысль, что пришли именно за ним, ворвавшаяся в сознание встревоженной птицей, заставила Рысь рефлекторно отступить на шаг назад. Однако уже в следующее мгновение способность рассуждать здраво вернулась. Ибо, судя по интонациям, которые носили обрывки фраз, долетавших до слуха молодого человека, разговор между Татьяной и ее собеседником носил явно дружеский характер. Но если он не из полиции – тогда кто, внезапно решивший навестить пребывающую за городом благоверную супруг? Надо сказать, что перспектива встречи с бароном в этом доме радовала Рысь разве что самую чуточку больше, чем с кем-то из жандармских. С другой стороны, если вспомнить, как Татьяна – по ее же собственному утверждению – относится к своему супругу, то предполагать, что она станет разговаривать с ним в подобном тоне было бы несколько преждевременно… Иными словами, компанию баронессе в гостиной составлял в данный момент составлял явно и не он тоже. Самым разумным в этой ситуации, на глазах приобретающей некоторые черты фарса, было бы быстро и как можно более бесшумно удалиться назад, в свою комнату. И дождаться, пока «cher ami» Татьяны – а Рысь почти не сомневался, что случайно стал свидетелем, вернее, слушателем тайного свидания – покинет ее и уж тогда показываться к ней на глаза самому, сделав вид, что ничего не произошло. В конце концов, у всех свои тайны. И вначале он так и сделал – тихо развернувшись, на цыпочках пошел было назад. Однако демон любопытства, в течение жизни не раз уже вовлекавший Рысь в идиотские ситуации, и в этот раз, что называется, выступил в своем репертуаре. Умом понимая, что ведет себя нелепо, молодой человек, тем не менее, вернулся к двери в гостиную, намереваясь послушать, что за нею происходит еще немного. Впрочем, расплата наступила даже быстрее, чем свершилось само преступное деяние. Ровно в тот же момент, когда Рысь вновь занял «исходное положение», дверь распахнулась настежь и в проеме, прямо перед ним возник усатый здоровяк в военном мундире и при погонах поручика, опешивший при виде своего визави ничуть не меньше, чем он сам. Хотя, надо признать, что Рысь был все же в предпочтительном положении, потому что знал о его присутствии раньше. Возможно, поэтому несколько быстрее сумел вновь принять более-менее спокойный вид, в то время как бравый вояка явно успокаиваться не собирался. - Тата, душа моя, кто это?! – громогласно воскликнул он, невольно отшатнувшись от Рыси и оборачиваясь к стоящей у него за спиной хозяйке дома. - И что он здесь делает?!
Татьяна Искрицкая: Чтобы поменять свое решение – и даже не один раз, любой женщине достанет пятнадцати минут. Вот и Татьяна Борисовна, проведя с поручиком в гостиной за чаем чуть больше четверти часа, уже готова была простить ему нежданное вторжение. Вновь вернувшееся расположение баронессы выражалось в улыбках и томных взглядах, которыми она одаривала Яркова, в ответ на его ласки, разумеется, те, которые были приличны в гостиной среди бела дня. В конце концов, Тата даже предложила поручику остаться у нее на обед, впрочем, не обещая большего. Пока же Андрей Семенович сам предложил ей совершить «приморский променад», дабы возбудить аппетит. И хоть погода стояла уже по-осеннему холодная, а с залива дули пронизывающие ветра, Тата согласилась. Но прежде сказала, что должна подняться за теплой накидкой, а потому попросила Андрэ подождать ее на крыльце, обещая не задержаться слишком долго. По пути Тата намеревалась заглянуть также в комнату своего пациента, но внезапно оказалось, что Рысь сам предупредил ее желание. Его появление на пороге гостиной стало для Татьяны большой неожиданностью. Ведь, признаться, она все еще надеялась скрыть от Яркова присутствие постороннего в своем доме. Причем, вовсе не потому, что боялась навлечь на себя подозрения в неверности, а скорее из-за того, что подобная встреча могла бы оказаться неприятной и опасной для него самого. - Это… мой кузен. Помнишь, тот, о котором я тебе рассказывала, сын Василия Игнатьевича? Вот, возвращался третьего дня из имения в Петербург, решил заехать в гости, да, к несчастью, заболел. Видимо, простыл дорогой. И я сама настояла, чтобы он остался здесь до полного выздоровления. Не хватало еще воспаление легких подхватить! - врала Татьяна настолько уверенно, а главное быстро, что ни один, ни второй мужчина не успевали вставить в ее монолог ни слова, - И я рада, Илья Васильевич, что вам уже настолько лучше, чтобы суметь подняться из постели и присоединиться к нам. Приблизившись вплотную к Рыси, Татьяна, крепко сжав руку молодого человека, посмотрела ему в глаза, без слов умоляя подыграть ей. Ярков, тем временем, тоже изучил его пристальным взглядом с головы до ног, пытаясь, но так и не сумев, в конечном счете, вспомнить, о чем и, главное, когда ему рассказывали, после чего отрапортовал «родственнику» Таты свое имя-отчество. - Я тут тоже проездом, - добавил он затем, подкручивая усы. И теперь оставалось лишь надеяться, что тот не наделает глупостей, упомянув как-нибудь в разговоре с бароном Искрицким о сегодняшнем знакомстве с ее «кузеном», которого, ясное дело, отродясь не существовало в природе.
Глеб Росицкий: Душещипательная история о больном кузене, только что рассказанная Татьяной, самому непосредственному ее участнику показалась, меж тем, насколько фантасмагоричной, настолько же и нелепой. По его представлению, поверить в правдивость подобного бреда мог разве что человек весьма незатейливого ума. Впрочем, почти с первого взгляда мысленно определив поручика Яркова в разряд той части офицерства, которую господин Грибоедов исключительно метко назвал в своей полузапрещенной цензурой пьесе «созвездием маневров и мазурки», Рысь был почти уверен, что тот вполне удовлетворится и таким объяснением. И, в общем, не ошибся. Да что говорить – Андрей Семенович даже внешне чем-то напоминал ему Григорьева, над блестящей игрой которого в образе Скалозуба они с приятелями от души веселились прошлой зимой на премьере в Александринском. И было даже странно, что подобный мужчина смог обратить на себя внимание такой дамы, как баронесса. С другой стороны, женщины, даже очень умные, иногда бывают совершенно непредсказуемы в своем выборе и необъяснимы поступках. Его собственное присутствие здесь – тому доказательство. И, помнится, он шел сюда, чтобы поблагодарить Татьяну за то, что она поступила именно так, а не иначе, и тем спасла его. Теперь же ей самой нужна была его помощь. И самым разумным было бы извиниться и как можно быстрее исчезнуть отсюда, пока медленные пружины и шестеренки в голове Яркова не совершили полный цикл работы, и он не понял, что его водят вокруг пальца, создав тем самым Татьяне новые проблемы. Однако, словно бы подзуживаемый изнутри волной неизъяснимого раздражения, отчего-то постепенно заполнявшего душу при виде того, как этот паяц в мундире, возвратившись в комнату, вновь усаживается, закидывая ногу на ногу, и с интересом принимается разглядывать его, по-прежнему стоящего в дверях, Рысь проигнорировал умоляющий взгляд Татьяны, тоже прошел в комнату и с невозмутимым видом замер подле окна. - Отчего же вы не садитесь, юноша? - барственные интонации, звучащие в голосе Яркова, недвусмысленно указывали на то, что он считает себя здесь едва ли не хозяином, и от этого были для Рыси еще более неприятны. - Не считаю возможным, пока на этого не сделает Татьяна Борисовна. - Тата, я осёл! Прости меня, бога ради! – словно подброшенный невидимой пружиной, поручик немедленно вскочил на ноги и бросился к баронессе, увлекая ее за собой и чуть не силком усаживая в одно из кресел. Рысь, тем временем, с деланным равнодушием отвернулся к окну. Смотреть, как этот человек ведет себя с Татьяной, которую упрямо называет в его присутствии Татой, словно намеренно желая продемонстрировать, что имеет на подобное фамильярное обращение право, было отвратительно. - Всякий из нас лучше прочих знает, кем он является на самом деле, - это было сказано чуть слышно, как своего рода неопределенный комментарий, однако достаточно громко, чтобы дойти до слуха того, кому в действительности было адресовано. - Что вы сказали?! - Только лишь то, что вы слышали, господин поручик, - вновь оборачиваясь лицом к нему и спокойно встречая мгновенно леденеющий от подобной наглости взгляд Яркова, ответил Рысь и холодно улыбнулся Андрею Семеновичу. - Но если желаете, могу повторить: если человек что-то говорит о себе, так верно, оттого, что лучше прочих знает это. Вы можете поспорить с этим утверждением? - Тата, мне кажется или твой кузен действительно ищет со мной ссоры? Прости, дорогая, но при всем уважении к тебе и твоему дому, разговаривать со мной в подобном тоне я никому не позволю!
Татьяна Искрицкая: Она могла бы, да какое там «могла» – она должна была догадаться, что ничем хорошим эти посиделки в гостиной втроем не обернутся. Хотя бы уже только по тому, как ее новый знакомый посмотрел на ее старого знакомого. В другой ситуации Тата, скорее всего даже не обратила бы внимания на этот промах Андрэ по части этикета, в крайнем случае – беззлобно посмеялась бы над ним, будучи уверенной, что ничуть не заденет этим его самолюбия. Но она слишком хорошо знала Яркова, чтобы думать, что он оставит без ответа то, что об этом позволил себе упомянуть вслух Рысь, от иронического замечания которого у нее по спине пробежал холодок нехорошего предчувствия. Андрэ, тем временем, принялся усаживать ее в кресла, ухаживая с немного преувеличенной, но от этого не менее искренней заботой, хотя сама Тата и пыталась протестовать, предлагая все же идти всем вместе гулять, но слова эти были оставлены им без внимания. А Рысь все не успокаивался, его новый выпад в адрес Яркова уже всерьез возмутил Татьяну, и она даже была готова одернуть его, но Андрэ отреагировал быстрее. И слова его прозвучали не менее резко, а в потемневшем взоре явственно читалась угроза надвигающейся бури. Сцен Тата отродясь не терпела: ни женских, ни – тем более, мужских, потому решила пресечь разгорающийся скандал в зародыше. - Не говори глупостей, Андрэ! – резко обрывая речь Андрея Семеновича, баронесса поднялась с кресел, поворачиваясь к Рыси таким образом, чтобы Ярков не мог увидеть выражения ее лица. Однако выразительный и красноречивый взгляд ее тотчас наткнулся на уже привычное ироническое выражение в глазах молодого человека, будто бы в ответ вопрошающего ее: «Что-то случилось?» И в этот момент Тата с трудом удержалась, чтобы не выставить его за дверь, приказав при этом немедленно идти в свою комнату, и не сметь выходить оттуда без ее разрешения. Так она, верно, наказала бы за шалости любого из своих сыновей, однако представив всю абсурдность подобного поступка в случае с Рысью, тут же едва сама и не рассмеялась. - Андрэ, будь же снисходителен, Илья Васильевич все еще недостаточно здоров, потому неточно формулирует то, что хочет сказать. Ярков, буркнув что-то в ответ, повиновался ее воле и смирил свой гнев, проглотив слова обидчика. Правда, решив про себя, что не забудет их и найдет повод выяснить отношения с ним до конца. Тем временем Тата, радуясь, что инцидент удалось исчерпать относительно мирно, предложила своим гостям скорее обедать, лелея тайную надежду, что после этого поручик, сдержав свое обещание, поскорее уедет восвояси. И далее, пока слуги накрывали на стол, говорила в основном тоже только она, время от времени обращаясь то к одному мужчине, то к другому и предоставляя им возможность давать лишь односложные ответы. Так, титаническими стараниями, шаткий мир между ними продержался до обеда. При этом сама Татьяна чувствовала, что силы ее на исходе, впрочем, как и терпение тоже. - А слышала ли ты, Таточка, какой на днях в городе случился конфуз? Да что там говорить – целый анекдот-с! – проговорил, наконец, Ярков, загадочно приподнимая бровь и снова накручивая на указательный палец кончик своего уса. Тата ответила, что ничего не слышала, и далее Андрэ во всех красках расписал ей последнюю столичную сплетню – покушение на жизнь некого чиновника. Рассказывал он при этом совершенно удивительные вещи. Оказывается, третьего дня в ресторации у Савицкого произошел знатный скандал – один разъяренный господин прилюдно стрелял в другого, «подлеца и труса, прямо, представь себе, в обеденной зале». - Да-да, труса, как ни взять! Ведь, сказывают, что после первого же выстрела, тот от страху спрятался под стол и не вылезал оттуда добрых минут двадцать! Да нет, вру – все полчаса! Судачат, что его оттуда с жандармами выуживали! А все дело в том, что были они оба ходоки к одной и той же дамочке, а та их вечно стравливала друг с другом – вот и доигралась, что один решил устранить другого. Заходясь смехом, Ярков продолжил свою историю рассказом, как затем ловили, да так и не поймали второго полюбовника-стрелка, а первый, на трясущихся от страха ногах ушел домой, постоянно озираясь назад. - Значит, все-таки жив остался? Слава богу, - только и сказала Татьяна, когда Андрэ поинтересовался, понравилась ли ей его история и что она думает обо всей этой авантюре. - Да жив-жив! Но, какова коллизия! Почище французских романсов будет!
Глеб Росицкий: Услышав, во что успела выродиться и сколькими подробностями обрасти в народных устах всего за пару дней «коллизия», непосредственным участником которой он являлся, Рысь даже вином поперхнулся от удивления, тяжко закашлявшись, чем, вероятно, лишь добавил достоверности образу «больного кузена Ильи Васильевича». И в другой ситуации все это было бы даже забавно, но сейчас молодой человек не ощущал и десятой доли веселья поручика Яркова, громогласно хохочущего на всю обеденную комнату, кажется, даже не замечая, что анекдот этот веселит преимущественно его одного, а остальные двое присутствующих разве что сдержанно улыбаются. В первый момент даже мелькнула шальная мысль, что Ярков намеренно желает выставить его идиотом в глазах своей женщины, но уже в следующий Рысь здраво рассудил, что сопоставить факты таким образом, чтобы предположить именно в нем одного из незадачливых «любовников» не по силам оказалось бы и куда более вострому, нежели поручицкий, уму. А потому вскоре вновь сделался совершенно спокоен на этот счет. Гораздо большую досаду вызвало известие, что противник его оказался в результате покушения даже не ранен. С другой стороны, в сложившихся обстоятельствах это было даже хорошо. Ибо одно дело прослыть организатором политического убийства, а другое – участником практически водевильной истории. И если первое дарит даже некий романтический ореол, то второе, несомненно, превращает в жалкого клоуна. А выглядеть подобным образом в глазах баронессы Рысь совершенно не желал, потому, удостоверившись насчет Яркова, принялся украдкой наблюдать за Татьяной, пытаясь понять теперь, насколько сама она поверила в достоверность рассказанного поручиком. По всему выходило, что верит, и за это Рысь уже почти открыто ненавидел этого павлина при эполетах. Потому, когда тот, наконец, закончил свой рассказ, отложив в сторону столовые приборы и салфетку, которую до того, сдерживая так раздражение, чтобы не прорвалось наружу раньше времени, безжалостно комкал в руке, повернулся к нему и, будто бы невзначай, заметил: - История, без сомнения, поучительная – для всех нас, но меня более занимает другое. Поручик, я ведь так понял, что вы не являлись непосредственным участником событий? - Разумеется, я же еще вначале сказал, что сие есть популярный столичный анекдот последних дней… - По-другому говоря, рассказываете вы его с чужих слов? - Ну, да, что ж непонятного? – пожал плечами Ярков. – К чему вы клоните, милостивый государь? Я вас не понимаю. Это просто казус, смешная городская сплетня… Вы, Илья Васильевич, свое чувство юмора в деревне-то не забыли, часом, - хохотнув, он на мгновение обернулся к Татьяне Борисовне, словно предоставляя той возможность оценить его сарказм, - когда назад, в столицу собирались? - Спасибо за подсказку, Андрей Семенович. Благодаря ей, точно зная, где искать, я теперь в любой момент смогу вернуть утраченное. Надеюсь, вы столь же отчетливо помните, где оставили собственную честь, обычно не позволяющую всякому, кто называет себя мужчиной, опускаться до пересказа глупых и пошлых сплетен, особливо, если в обществе в этот момент присутствует дама…
Татьяна Искрицкая: Разгневанного Яркова сослуживцы в полку часто сравнивали с быком. Но не столько по силе и бесстрашию, сколько по его безрассудству и тупому упрямству, а еще - по внешнему сходству. В минуту гнева лицо поручика обычно наливалось кровью, и даже глазные яблоки покрывались мелкой сеточкой красных сосудов, а ноздри раздувались, выбрасывая наружу с шумом воздух при выдохе. И тогда возникало полное ощущение, что поручик вот-вот заревет на звериный манер и, топнув ногой, точно зверь копытом, устремится на своего противника. К счастью, самой Татьяне видеть его в подобном состоянии еще не доводилось, и воображать, как это выглядит на самом деле до сих пор она могла лишь по рассказам общих знакомых. Впрочем, говорили также, что после подобных ссор, которые, кстати, никогда не доходили до кровопролития, благодаря дипломатическим талантам друзей Андрея Семеновича, Ярков со своим противником чаще всего становились лучшими друзьями. Однако Тате надеяться на подобный исход явно не приходилось. Во-первых, здесь не было друзей Яркова, которые могли бы сыграть роль буфера. А во-вторых, дружба вряд ли возможна там, где всерьез задето самолюбие. Поэтому все, что ей пока оставалось – наблюдать, все с большим трудом сдерживая собственную ярость, особенно сильную в отношении именно Рыси, а не Андрэ. Ведь именно он начал эту ссору на ровном месте и, что особенно злило – явно не был намерен останавливаться. Нервно мявшая все это время в руке хлебный мякиш, Тата бросила его на стол, меряя по очереди каждого из мужчин гневным взглядом. До чего же ей теперь хотелось тотчас же вышвырнуть отсюда вон и этого ухмыляющегося молодца, к которому она по глупости своей решила оказать помощь, и разъяренного вояку, решившего, что он имеет на нее какие-то права. Но прежде, чем исполнить свое желание, она все же решила попытаться закончить дело миром. - Мой кузен, должно быть, слишком мало бывает в обществе и не знает, что обременять прием пищи серьезными разговорами о политике и войне – куда как более дурной тон, нежели «пересказ сплетен», как он изволит называть обычный застольный разговор. К тому же, он все еще не совсем здоров, оттого, верно, и так невыносимо желчен. И потому, возможно, лучше всего для него было бы теперь подняться к себе и отдохнуть, а не разводить бесплодные споры? – с нажимом проговорила Тата, стараясь вложить в последнюю фразу как можно больше убеждения, но, похоже, Рысь не пожелал понять ее намека. Да и Ярков явно не удовлетворился этим простым объяснением. - Нет, Танечка, полагаю, что твой кузен имел в виду нечто совершенно иное. И если этот…, - окинув взглядом щуплую фигуру и рыжеватую копну волос, Ярков выискивал подходящее слово, - … цыпленок будет продолжать петушиться, предупреждаю: я его косточки быстро пощелкаю! Говоря это, Андрей начал угрожающе подниматься из-за стола, сверля Рысь гневным взором из-под насупленных бровей, словно собирался осуществить задуманное немедленно. В то время как Рысь, которого только что обозвали цыпленком, весь напрягся и подобрался, словно готовился к прыжку, готовый оправдать на деле свое хищное прозвище. И в тот самый момент, когда исполинская фигура Яркова таки выросла над белой скатертью обеденного стола, раздражение баронессы, до того также волной поднимавшееся со дна души, достигло предела. - Довольно! – воскликнула она и, поспешно вскочив со своего места, ударила кулачком по столешнице с такой силой, что посуда вокруг возмущенно звякнула, а стоящий рядом бокал с водой вовсе опрокинулся, - Не потерплю в моем доме подобных представлений. Ни от вас, сударь… – она зло сверкнула глазами в сторону Рыси, - Ни от вас, поручик! И, да – я желаю, чтобы вы немедленно покинули мой дом! Андрей Семенович, которого будто бы холодной водой окатили, растерянно обернулся к Тате, пытаясь как-то извиниться перед рассерженной женщиной, но, как и следовало ожидать, потерпел неудачу. Баронесса Искрицкая, не желая слушать оправданий, вновь потребовала, чтобы он ехал в город, напомнив, к тому же про недавнее обещание убыть сразу после обеда. Однако, провожая Яркова, который выглядел явно обиженным, хоть и не желал этого показывать, уже за пределами столовой, Тата, в качестве своеобразного «пряника», все же пообещала по возращению в Петербург тут же послать ему записку. Поручик более дуться на свою «богиню» не смел, но при этом вовсе не намерен был прощать сегодняшней выходки ее нахальному кузену. Потому мысленно пообещал себе, что оказавшись в Петербурге, при первой же возможности непременно сделает все, чтобы выставить этого провинциального цыпленка в соответствующем же свете, чем бы это не закончилось. И тогда уже никакая Тата ему в этом не помешает. Сама же она, едва за Андрэ закрылась дверь, некоторое время задумчиво стояла в темном холле, решая, как поступить – сразу подняться к себе или пойти все же в столовую, чтобы лично указать на дверь теперь уже и этому выскочке. В конце концов, все еще кипевшая в душе ярость требовала выхода, и срываться на служанке, которая могла подвернуться ей в комнате, было бы несправедливо. Уж лучше пусть ее гнев сполна достанется его главному виновнику. Поэтому она таки вернулась в столовую, где и увидела оставленного некоторое время назад в одиночестве Рысь за столом, спокойно и с аппетитом поедающим холодную говядину. - Ну, знаете!... – задохнувшись от возмущения, Татьяна несколько секунд молча созерцала это зрелище, и лишь потом, немного совладав с чувствами, продолжила. - Это уже слишком! Кто вам дал право вести себя здесь подобным образом?! Как вы посмели говорить с поручиком Ярковым в таком тоне! Вы его совсем не знаете! Он прекрасный человек, он мой друг, он…
Глеб Росицкий: - Вы, главное, не торопитесь, когда за косточки мои приняться надумаете, а то ведь, ненароком, подавиться можно, - Рысь взирал на беснующегося поручика с улыбкой, но в глубине глаз его отчетливо поблескивало что-то холодное и острое, точно лезвие хорошо отточенного дамасского клинка. Прекрасно осознавая, куда именно заведет продолжение дискуссии с Ярковым в подобном тоне, он, тем не менее, не мог заставить себя остановиться, продолжая с почти неприкрытой насмешкой парировать его выпады в этой словесной – пока еще – дуэли, подчиняясь куда более древнему, чем голос рассудка, первобытному инстинкту самца, конкурирующего с другим своим собратом за благосклонность самки. И дело было даже не в том, что он в принципе рассчитывал на возможность подобной благосклонности, а в том, что нельзя – невозможно было показать себя слабее соперника, который, в самом деле, сейчас более походил на разъяренного быка, чем на представителя рода людей – разве что рогов на голове недоставало. «Пока...» – от этой мысли, по губам Рыси, которому, в моменты гнева, напротив, было свойственно вести себя особенно спокойно, мелькнула едва заметная ухмылка, которую Ярков скорее всего принял за нервную судорогу. А иначе, в своем нынешнем бешенстве, верно, безо всяких официальных вызовов на дуэль, просто набросился бы на него с кулаками. И это было бы уже даже забавно, хотя, на вкус Рыси и несколько пошловато... Видимо, баронесса считала так же, ибо ее резкий окрик, последовавший через минуту наблюдения за тем, как оба мужчины за ее столом сверлят друг друга немигающими взглядами, существенно понизил градус общей агрессии. А поручик Ярков и вовсе из «быка» обернулся жалковатого вида теленком, который растерянно принялся мычать какие-то слова извинения, которые Тату, кажется, лишь только сильнее раздражали. Рысь прощения просить не торопился, наблюдал за происходящим молча, лишь периодически прижимал к губам костяшку указательного пальца левой руки, скрывая насмешливую улыбку – до тех пор, пока Ярков не покинул вместе с хозяйкой дома, решившей его проводить, обеденную комнату. Чтобы затем, оставшись уже в одиночестве, тихо рассмеяться, торжествуя свою победу. А почему бы и нет? Ведь его – в отличие от незадачливого вояки, Тата из дома не выставила, следовательно, считает его общество для себя более предпочтительным. Демонстрирует этим хороший вкус, умение правильно выбирать и расставлять приоритеты... К моменту возвращения Татьяны он, впрочем, уже успокоился достаточно, чтобы не демонстрировать своих чувств в открытую. И когда она вошла в столовую, с невозмутимым видом воздавал дань превосходному обеду, на который, поначалу даже как-то не обратил внимания – и, как выясняется, зря. Во всяком случае, мясо было просто великолепным и таяло во рту. - Надеюсь, вас не слишком обидит то, что я не дождался вашего возвращения? – пропуская мимо ушей ее упреки, Рысь взглядом указал на свою тарелку. – Признаться, порядком проголодался, а тут – столько вкусного сразу. Похоже, не ожидая от него подобной реакции, Татьяна так и замерла посреди комнаты, не зная, что сказать на подобное заявление. - Черт! Кажется, бацилла невежества оказалась слишком заразительна... – отбросив в сторону салфетку и приборы, Рысь вскочил с места и, обойдя обеденный стол, отодвинул для баронессы стул и склонился в безупречном поклоне. – Прошу вас, присаживайтесь! Кстати, я уже говорил вам сегодня, что это платье очень подходит к цвету ваших глаз?
Татьяна Искрицкая: Глядя, как свободно и спокойно ведет себя Рысь – словно бы ничего не случилось и вовсе не из-за него ей пришлось прогнать из дома своего любовника, Тата невольно восхитилась его выдержкой, которая в нынешнем душевном состоянии баронессы, впрочем, вскоре показалась ей более похожей на беспредельную наглость, заставив растерять последние остатки терпения. Зато запасы негодования оказались в полном порядке. И когда Рысь вдруг бросился ухаживать за нею, Тата вновь почувствовала, как внутри у нее все буквально закипает. Особенно же ее задел комплимент, касающийся платья и цвета глаз, в котором ей отчего-то послышалась ирония – и баронесса едва сдержалась, чтобы не сказать в ответ грубость. Отказалась она и от его приглашения вновь сесть за стол, остановила жестом и не двинулась с места. - Рада, что обед пришелся вам по вкусу. И, судя по тому, что аппетит ваш полностью восстановился, могу предположить, что от болезни своей вы также полностью оправились. Поэтому буду признательна, если нынче же соберете свои вещи и покинете этот дом, – официальный и лишенный эмоций тон, по ее мнению, должны были бы подействовать лучше, чем возможная истерика. Не дожидаясь ответа, Татьяна покинула столовую, позволив себе выдохнуть лишь на лестнице. Скоро, совсем скоро она сможет, наконец, остаться одна. Недаром, все же, говорят, что благими намерениями вымощена дорога в ад. А разве не в собственноручно устроенном себе аду она побывала сегодня, проявив два дня назад никому не нужное благородство? Должно быть, от пережитых волнений, в виске начало предательски пульсировать. Оказавшись в собственной комнате, Татьяна принялась искать свои капли от головной боли, но флакончика, как назло, нигде не было. Ждать дальше она не могла, ведь это слабое постукивание грозило вскоре обернуться приступом мигрени. К тому же, в комнате было слишком натоплено, да еще и сильно пахло тепличными розами. Их аромат неприятно щекотал ноздри и только еще больше раздражал и без того расстроенную женщину. Выдвигая ящик за ящиком, она нигде не могла отыскать привычный флакон синего стекла и в какую-то минуту с досадой поняла, что он, скорее всего, как и прочие лекарства, остался в кофре, что находится сейчас в комнате гостя. Но пойти туда теперь было невозможно. Ибо Тата вовсе не была уверена, что он уже покинул ее дом. Казимир бы непременно пришел доложить ей об этом. Уставившись в задумчивости на вазу, в которой стоял букет роз, баронесса вдруг с неожиданной злостью, которую ей бы хотелось выместить на ком-нибудь еще, скинула на пол ни в чем не повинный сосуд. Ваза с глухим стуком упала на мягкий ковер, но не разбилась, хотя цветы выпали и рассыпались по полу. Несколько секунд баронесса, как завороженная, смотрела на темное пятно влаги, быстро расползающееся по ковру. Вскоре дверь приоткрылась, и в комнату барыни заглянула Лизавета. Первым же ее порывом было броситься наводить порядок, но Тата остановила ее. - Наш гость уже уехал? – этот вопрос явно удивил Лизу которая тут же ответила, что после обеда он вернулся к себе и никаких распоряжений относительно отъезда никому не давал, после чего вновь стала пытаться устранить последствия беспорядка, учиненного хозяйкой. - Оставь. Пойди в ту комнату, и принеси оттуда кофр с лекарствами. Там мои капли от мигрени. А иначе моя голова просто расколется на части.
Глеб Росицкий: Никаких «своих вещей» у него в этом доме не было. Поэтому ничего не мешало Рыси встать и уйти – вот прямо хоть сейчас. Впрочем, нет, должно быть, он опоздал – следовало уйти отсюда самому, пока она не вернулась. Самому. Теперь же – когда его, словно взятого на улице щенка, который с непривычки испортил хозяйский ковер в гостиной, пытаются вновь выставить за порог, уйти вот так – молча, было совершенно невозможно. Все зашло слишком далеко. Рысь не понимал себя и не понимал своих чувств – какого черта он вообще ввязался в спор с этим поручиком? Какое дело ему, в принципе было до тех отношений, что, скорее всего, связывают Яркова и Тату, почему мысль об их существовании кажется ему настолько противоестественной? Мало ли на свете умных женщин, имеющих в любовниках круглого идиота лишь из-за подходящего «экстерьера»? В конце концов, не ради задушевных разговоров у камина осенними вечерами она его привечает в отсутствие законного мужа… Привычный способ «игры на понижение» в отношении нравящейся, но кажущейся недоступной женщины на сей раз оказался малоэффективен. Представив на миг Тату, страстно изгибающейся в объятиях другого мужчины, вместо спасительной брезгливости, Рысь внезапно ощутил новый приступ плотского желания, заставивший непроизвольно сжать кулаки, до боли впечатывая их костяшками в крашеное белой краской дерево подоконника, на который он сейчас опирался, стоя у окна и невидящим взором всматриваясь в ранние осенние сумерки. - Барин… - тихий женский голосок, раздавшийся за спиной, заставил вздрогнуть. Словно бы застигнутый врасплох за чем-то неблаговидным, Рысь резко – но не до конца – обернулся и увидел замершую в дверях камеристку Татьяны. - Чего тебе? - Лекарства бы мне забрать, вон те, - Лиза нерешительно указала в сторону комода. И, проследив за ее жестом, Рысь увидел стоящий на полке комода небольшой гобеленовый кофр. - Ну, так бери и уходи, за чем дело стало? – кивнув, девушка поспешно метнулась к комоду и, искоса поглядывая на выглядящего как-то странно – вернее, страннее обычного, гостя баронессы, подхватив эту импровизированную аптечку, уже было наладилась уйти прочь, когда он, вдруг подняв на нее взгляд, пристально посмотрел в глаза. – Нет, погоди! На что он тебе? - Ба…барыня принести велели! – вновь будто бы окаменев, Лиза смотрела на него снизу вверх. – Сказали, чтоб поторопилась… Мигрень у них, - почему-то шепотом добавила она, испуганно хлопая ресницами, лишь кивнув затем на краткий вопрос о том, у себя ли сейчас Татьяна Борисовна. - Мигрень... Вот что: ты отдай мне этот кофр. Я сам отнесу его баронессе. - Но как же… - Отдай, будь добра... – он протянул руку, и девушка покорно вложила в нее гобеленовую сумку. – Спасибо, теперь иди себе. Спустя примерно пять минут Рысь, словно в оправдание собственной клички, совершенно бесшумно пройдя через длинный коридор, оказался подле входа в будуар баронессы. Дверь, как и следовало ожидать, была не заперта. Поколебавшись лишь мгновение, он повернул бронзовую ручку в виде львиной головы и тихо вошел в комнату, не забыв запереть дверь на ключ. Заслышав легкий щелчок замка, Тата, сидевшая на пуфе напротив зеркала, сжимая виски пальцами, обернулась и вскочила с места, с каким-то невнятным, но явно возмущенным восклицанием. Аккуратно опустив кофр на пол, чтобы ничего там не разбить, Рысь шагнул к ней навстречу. Подойдя вплотную, он взял продолжающую шумно возмущаться женщину за плечи, легонько встряхнул и заставил посмотреть себе в глаза, одновременно прикладывая к ее губам указательный палец, точно призывая молчать. А потом он поцеловал эти губы, вложив в этот поцелуй все сложные и неоднозначные чувства, которые сейчас испытывал по-отношению к их обладательнице.
Татьяна Искрицкая: Лизавета не возвращалась слишком долго, и поэтому, когда дверь за ее спиной, наконец, открылась, Татьяна уже готова была напуститься на нее за ее нерасторопность. Но, обернувшись, увидела, что вместо ее горничной на пороге комнаты стоит он. Опустив на пол ее кофр, Рысь повернулся к двери и запер замок, а затем медленной, осторожной походкой направился к Тате. Все это она видела словно бы происходящим во сне – такими медленными и тягучими казались все действия Рыси. Но стоило лишь осознать всю реальность происходящего, как Тата, вскочив с пуфа, возмущенно, но едва слышно процедила, глядя прямо на него: - Вы что, с ума сошли?! Сию же минуту убирайтесь вон из моей комнаты! – однако непрошеный гость даже и не подумал обратить внимание на ее слова. Возможно, не расслышал, хотя интонацию должен был понять. На всякий случай Татьяна повторила свое пожелание чуть громче, но Рысь уже стоял рядом. Когда же он схватил ее за плечи, женщина возмущенно выдохнула и попыталась отстраниться. Только тут в его взгляде промелькнуло что-то такое, отчего ей вдруг сделалось страшно – может, он и впрямь душевнобольной?! Далее в памяти отчетливо всплыли слова его признания – в тот момент, когда он только оказался в ее экипаже: «Я только что стрелял в человека – ранил его, а может, убил...» А еще дальнейшие крамольные странные речи и горящий фанатическим огнем взгляд при их произнесении... Парализованная страхом, Татьяна замерла, как кролик перед удавом, не смея предпринимать ничего более решительного, например, закричать, или позвать на помощь кого-то из слуг. Тем временем, словно почувствовав это, Рысь вдруг приложил к ее губам палец, словно предлагая молчать. И это прикосновение неожиданно оказалось таким аккуратным и бережным, что Тата окончательно растерялась. А потом весь мир вокруг нее пришел в движение. Словно тягучая, вязкая и горячая субстанция заполнила всю комнату, и Тата запуталась в ней целиком, и от этого движения ее сделались странно-неверными. В ногах недоставало прежней твердости поэтому, чтобы не упасть, она вынуждена была ухватиться за руку Рыси, которой тот обнимал ее шею. Прошло достаточно времени, прежде чем Тата, наконец, поняла, что происходит в действительности. Вместе со способностью размышлять вернулись и прежние силы. Страха перед ним не осталось, была лишь ярость, которая клокотала в ее душе, словно лава Везувия. Едва почувствовав, что поцелуй становится мягче, а объятия, прежде более напоминавшие захват, теперь лишь бережно придерживают ее, Татьяна ловко извернулась и, наконец, вернула себе свободу. Впрочем, и сам Рысь, во взгляде которого, помимо легкого удивления, читалось заметное торжество, более не пытался ее удерживать. - Мерзавец! – сопроводив это восклицание звонкой пощечиной, она отступила назад и тотчас услышала, как под ногой хлюпнул мокрый ковер, - Вы что возомнили о себе? Вам кто право дал?! Вы… вы… вы – мальчишка! Самонадеянный, избалованный, бессовестный мальчишка! - поняв, что опасности – во всяком случае той, о которой она думала изначально, от него для нее не исходит, Татьяна позволила свой злости выйти наружу.
Глеб Росицкий: - Но ведь именно это тебе во мне и нравится, - пожал плечами Рысь, с олимпийским спокойствием принимая физическое выражение испытываемого Татьяной негодования и не делая более попыток ни к чему принуждать ее. – И ты желала меня сейчас ничуть не меньше, чем я тебя. Есть у меня на это право, или нет. Не сходя с места, сложив на груди руки, он легкой улыбкой продолжал рассматривать стоящую напротив женщину, скользя взглядом вверх-вниз по ее лицу, будто бы лаская им каждую его черточку: заалевшие румянцем щеки, горящие глаза, в которых, в ответ на подобную, видимо, не совсем ожидаемую реакцию с его стороны, гнев постепенно сменяется легкой растерянностью, чувственные губы – их легкий привкус корицы он до сих пор ощущал на своих губах… От этого воспоминания рассудок молодого человека вновь слегка начал мутиться, и Рысь усилием воли прогнал его прочь. Еще не время, сейчас он должен был преподать ей один маленький урок. - Любишь распоряжаться чужими судьбами? Играть людьми, словно фигурками на шахматной доске – переставлять по своему желанию, выкидывать прочь – если вдруг они перестают тебя развлекать? Сначала этот недоумок в эполетах, которого ты привечала лишь до тех пор, пока он вел себя так, как было выгодно тебе, потом я, с которым ты тоже, видимо, решила поиграть – на сей раз в милосердие. А когда твоя новая марионетка вдруг неожиданно оборвала ниточки и проявила собственную волю – не на шутку испугалась и тоже решила от нее побыстрее избавиться? Однако на этот раз не выйдет, милая Тата. Жизнь не игра. А я – не клоун Ярков. И хочу, чтобы ты поняла это. Поэтому уйду из твоего дома – и из твоей жизни лишь тогда, когда захочу этого сам. Теперь же я пойду к себе. Хочу отдохнуть немного – признаться, все эти страсти меня порядком утомили. Развернувшись, он спокойно пошел к выходу, достал из кармана ключ, вставил его в замочную скважину, отпирая замок, после чего на миг вновь обернулся к Татьяне и добавил: - Да, и еще. Насчет вашей... чести, баронесса, можете не беспокоиться. Я не беру женщин силой. Для меня это принципиальный вопрос. К тому же, как правило, удается дождаться того момента, когда они сами начинают искать моего расположения, - добавил он и, вновь одарив ее ласковой улыбкой, вышел вон из комнаты.
Татьяна Искрицкая: - Каков наглец, - возмущенно выдохнула Татьяна, когда дверь за ним закрылась. «Черт знает, что! К себе он, видите ли, пошел, отдохнуть! Устал!» – мелькнула мысль, неожиданно заставившая ухмыльнуться. Конечно, правильнее всего сейчас было бы позвать кого-нибудь из слуг, того же Казимира, чтобы, в конце концов, выставил его прочь отсюда. Однако, припомнив недавние упреки в свой адрес, Тата решила этого не делать… пока. Ведь при всей своей несправедливости, рассуждения молодого дерзеца, возможно, все же несли в себе толику правды – уже хотя бы потому, что заставили баронессу подумать о том, не слишком ли часто в последнее время она руководствуется в жизни не здравым рассуждением, но минутным порывом? Да вот хотя бы и с ним самим. Захотела помочь – voila! Но первое же взаимное непонимание – и Тата уже готова прогнать несчастного юношу прочь, ничуть не беспокоясь о том, что может случиться с ним дальше. - Собственно, ну и какое тебе до этого дело? У тебя своих забот мало? Ты сходишь с ума! – сказала она своему отражению. И последнее, пожалуй, не было таким уж преувеличением, если судить по тому, как она теперь выглядела. Из-за зеркальной глади на Татьяну смотрела будто бы какая-то незнакомка с горящими нездоровым румянцем щеками и лихорадочно блестящими глазами, в которых все еще светилась… жажда. Выходит, мало того, что грубый и неожиданный поцелуй Рыси показался ей приятен. Она и вправду желала продолжения! – Ну все. Довольно! Поспешно отвернувшись от зеркала, Татьяна потянула за шнурок сонетки. И уже через пару минут в комнате появилась служанка, которой баронесса велела приготовить к утру все для ее отъезда. Барин же, может оставаться здесь столько, сколько пожелает. - Но экипаж распорядись подать к полудню. Раньше я все равно выехать не смогу. Оставшись вновь наедине с собой, Тата, чувствуя себя разбитой, измученной и по-прежнему растерянной, наконец, извлекла из кофра заветный пузырек синего стекла и, накапав в стакан для начала пятнадцать капель, а потом, подумав, еще столько же, все же выпила свое лекарство. После чего прилегла на кровать и вскоре ненадолго задремала. Сон ее при этом оказался тревожен и невыносимо реалистичен. Кроме того, всякий раз, закачиваясь, сюжет его начинал раскручиваться заново и, казалось, что этому не будет конца. Впрочем, кое-что все же менялось. Ибо каждый новый виток будто бы становился чуть длиннее предыдущего, самым непостижимым образом переиначивая реальные события последних дней, в том числе – и ее вечернюю стычку с Рысью, который то не целовал ее, то, напротив – за его поцелуем следовала еще более жаркая сцена. Проснулась она глубокой ночью и еще некоторое время, не в силах отличить сна от яви, лежала и слушала, как за окном завывает ветер – отголосок осеннего шторма в заливе. Но и потом, открыв глаза и уже почти не помня разумом содержания своих видений, Тата, казалось, все еще ощущала их своим телом. Щеки ее вновь пылали, словно в горячке, а губы, которые она, должно быть, во сне искусала, пересохли от идущего откуда-то изнутри жара. Поднявшись с постели, она подошла к окну и, прижавшись лицом к стеклу, некоторое время стояла неподвижно, прислушиваясь к царившей в доме тишине, к свисту ветра за окном, к тиканью часов на каминной полке, наслаждаясь его прохладой и пытаясь унять собственное сердце. И, в конце концов, тревога все же отпустила ее душу, а мысли освободились от того, что мучило ее весь день. Перед тем, как снова вернуться в постель, Тате захотелось пить. Но графин на прикроватном столике оказался пуст, а тот глоток, что обнаружился в стакане рядом с ним, лишь раздразнил жажду. Потому, накинув шаль поверх ночной рубашки, желая взять воды где-нибудь еще, баронесса подошла к дверям и очень тихо повернула ключ в замке. Выглянув из комнаты, она замерла и прислушалась. Казалось, все в доме спит. Однако стоило выйти в коридор, ступив на мягкую ковровую дорожку, как на глаза ей тотчас же попался клинышек света, тянущийся по полу от приоткрытой двери в комнату ее гостя. Первым немотивированным порывом было вернуться к себе и снова запереть дверь на ключ. Но, тотчас же устыдившись этого нелепого страха и закутавшись плотнее в свою шаль, Тата решительным шагом направилась к дверям гостевой комнаты. Войти без стука посчитала невозможным, несмотря на то, что сам Рысь нынче днем не слишком церемонился по этому поводу. Впрочем, из-за двери никто не отозвался. Возможно, спит? Слегка подтолкнув дверь, заставляя ее открыться сильнее, Тата заглянула внутрь, с удивлением обнаружив, что в комнате никого нет. «Ушел? Сбежал?! Невозможно! Но, отчего же невозможно, коль ты сама его так усердно гнала прочь?» – мысленно рассуждала она, осматриваясь по сторонам в его спальне, куда все же решилась затем войти. Казалось бы, это был наилучший исход в их ситуации. Но мысль о том, что Рысь все еще где-то здесь, в доме, не отпускала. И тогда, сама не понимая, зачем это делает, Тата отправилась искать его, заглянув последовательно в каждую из комнат, на кухню и даже зачем-то в чулан. Когда же стало ясно, что Рысь все-таки ушел, вдруг испытала приступ неизъяснимого разочарования и ужасную досаду. А еще чувство вины за то, что все сделала неправильно. И даже не узнала его настоящего имени. Постояв еще немного посреди гостиной на первом этаже, уже собираясь вновь подняться в спальню, чтобы еще раз попытаться заснуть, Татьяна ощутила, как по голым ногам под ночной сорочкой, будто бы заструился легкий сквозняк. Сначала она решила, что кто-то из слуг неплотно закрыл дверь черного хода, но потом сознание озарила внезапная догадка, в справедливости которой вскоре и пришлось убедиться... - Не стойте на холоде, иначе опять простудитесь, - негромко произнесла баронесса, спустя минуту, выходя на площадку заднего крыльца, зябко кутаясь в шаль и вглядываясь в темноту осенней ночи.
Глеб Росицкий: Несмотря на то, что покидал поле их с Татой «битвы» с гордо поднятой головой и улыбаясь, в глубине души Рысь вовсе не так уж и радовался этой своей победе, которая буквально на глазах приобретала все характерные черты пирровой. И в самом деле, какого черта он устроил этот демарш? Чего добился? Задавая себе эти вопросы, можно было тронуться умом, пытаясь найти на них ответ, что пока как-то не входило в его планы. Гораздо важнее теперь было решить, что, собственно, делать дальше. Ну, или для начала – прямо сейчас. Ведь, несмотря на собственное недавнее наглое заявление о том, что никуда не уйдет, пока не захочет, на самом деле, Рысь прекрасно осознавал, что после всего сказанного – и тем более сделанного уйти ему все-таки придется. Вот только куда? Этот вопрос он уже задавал себе пару дней тому назад. Тогда решение нашлось. Собственно, ничего не мешало податься в Стрельну – или куда еще, и теперь. Прямо сейчас. Ничего – кроме спокойного и ехидного голоса здравого смысла, возражающего возбужденным выкрикам задетой гордости, что проще уж дождаться утра и, сохранив достоинство, самому прийти в Жандармское управление, приняв свою участь такой, какая она есть, чем, подобно побитой собаке, шастать всю ночь под дождем незнамо где – и потом оказаться пойманным первым же стрельнинским околоточным, который наверняка опознает в странном типе разыскиваемого по всему Петербургу преступника. А не поймает околоточный, так донесут в полицию благонадежные граждане... По всему выходило, что дело его – дрянь. Однако не возвращаться же к ней, Татьяне, умоляя о прощении и испрашивая позволения остаться? Обо всем об этом, а также про то, какой именно черт дернул его вести себя с нею как последний хам там, где следовало благодарить, Рысь размышлял, стоя на пороге заднего крыльца, куда вышел покурить и подышать свежим воздухом после бесплодной многочасовой попытки уснуть в той комнате, которую он самонадеянно успел объявить «своей». Дождь, частые капли которого штормовой ветер в течение нескольких часов безжалостно расплющивал об оконные стекла, почти прекратился, а сам ураган словно бы поднялся куда-то вверх, в беззвездное и какое-то мутное небо, завывая свои угрозы теперь уже оттуда. При этом было очевидно, что шторм принес потепление, поэтому Рысь в своем худом пальто, наброшенном прямо на исподнюю рубаху, даже не замерз. Папироса, послужившая предлогом для того, чтобы выйти из дому, была уже давно докурена. И теперь он просто стоял, упираясь лопатками и затылком в холодную кирпичную кладку стены, вдыхая влажный, пахнущий немного йодом и гораздо сильнее – прелыми листьями, ночной воздух. По всей видимости, дверь черного хода, которую он, вроде бы, аккуратно за собою прикрыл, все же успела приоткрыться от сквозняка. Потому звук легких шагов откуда-то из глубины дома мгновенно донесся до его чуткого слуха. И Рысь, разумеется, узнал ту, кому они принадлежали. Однако на этот раз не торопился заговорить первым, лишь обернувшись к вышедшей на порог Тате. - Только не говорите, что вас это бесконечно расстроит, - усмехнулся он в ответ на ее слова, сказанные, как обычно, менторским тоном. Хотя, уже и не таким строгим, как прежде. – Кстати, а сами-то вы как здесь оказались? И почему не спите?
Татьяна Искрицкая: Оставив очередную порцию яда в свой адрес без ответа, Татьяна лишь ухмыльнулась и плотнее завернулась в шаль, выходя на улицу, тут же ощутив, как теплый влажный ветер вперемешку с туманом лизнул ее лицо. По небу, гонимые им с запада на восток, толкаясь между собой, быстро ползли тяжелые облака, похожие на комки шерсти, напитанные водой. Встав чуть поодаль от Рыси, Татьяна, подобно ему, стала вглядываться в ночной сумрак, словно пытаясь разглядеть там смутные очертания отдельных предметов. - Из-за вас, – наконец, откликнулась она в ответ на его последний вопрос. – Из-за вас я почти не сплю уже три ночи. И так как вы сейчас здесь, непременно, заново простудитесь, и опять начнете лихорадить, боюсь, придется бодрствовать и четвертую подряд. А этого я вам в жизни не прощу! – Тата старалась говорить серьезно, но последнюю угрозу все же произнесла с улыбкой, которая была слышна и в ее голосе. - Пойдемте в дом, здесь сыро и я, действительно, опасаюсь, что вы опять заболеть… И вовсе не потому, что это может доставить мне неудобство, – добавила Тата, упреждая возможное возражение, и протянула ему руку, – А знаете, я ведь расстроилась, когда увидела вашу комнату пустой и решила, что вы все же ушли. Мне бы не хотелось этого, прежде… чем я хотя бы не извинюсь перед вами. После этого она все же еще раз постаралась объяснить, что вовсе не думает того, чего успела наговорить в его адрес днем. И что даже понимает его, хоть и не во всем согласна. Особенно же в том, что касается отношения к Яркову. - Вы ведь даже не знаете его толком. Согласна, Андрэ – не слишком далекий, пустозвон, простоват в своей манере изъясняться. Но, поверьте, он добрый и очень искренний человек. И еще я знаю, что на поле боя ради каждого из своих солдат он готов пожертвовать собой. И за это можно простить ему любые глупости. А вспыльчив он ничуть не меньше вас! Говоря об этом, Татьяна чуть щурилась, пристально вглядываясь в лицо молодого человека, все еще стоящего напротив нее, пытаясь в темноте угадать выражение его глаз. Прочесть его мысли было сложнее, ведь пока она говорила, Рысь не произнес ни слова. Что уже было хорошим знаком – он не спорил с ней и не перечил. Хотя, опасение, что он просто накапливает силы, а потом вновь выплеснет на нее все разом, все еще оставалось.
Глеб Росицкий: «Да я и сам не то, чтобы обрадовался», - мысленно усмехнулся молодой человек, узнав, что Татьяну, оказывается, расстроило его отсутствие. Однако вслух этого, разумеется, не сказал. И без того уже много наговорено лишнего... Вместо этого, взяв протянутую ему ладонь, просто пошел за Татой в дом, даже не раздумывая толком, куда она его поведет. Оказалось, что почему-то на кухню. Идти туда, к слову, пришлось практически на ощупь, чуть не в полной темноте. И ориентиром для него все это время был ее белый, похожий на призрак, силуэт, о чем Рысь не преминул сказать баронессе, когда они, наконец, достигли цели, и сам он устроился на широком и довольно высоком подоконнике, наблюдая за тем, как та бесшумно перемещается, чиркая спичками и зажигая свечи, мягкий желтый свет которых, разлившись по помещению, тотчас лишил происходящее мистических аллюзий. Обернувшись в ответ на его реплику, Тата взглянула на него несколько удивленно и, как показалось, вновь обиженно. - Нет-нет, я как раз хотел заметить, что вы выглядели очень симпатичным и даже... обаятельным привидением, - улыбнулся он ей со своего «постамента». – Да и теперь, в человеческом образе... – он не договорил, но, наверняка, Тата поняла, что имелось в виду. Странно, но это было правдой. В своем нынешнем виде – в шелковом узорном салопе, из-под которого выглядывал подол долгой белоснежной сорочки, с волосами, заплетенными на ночь в косу, против обычных сложных причесок, что он у нее видел прежде, баронесса нравилась ему даже больше, чем в своих изысканных платьях. Казалась моложе и... ближе? Более точный эпитет было подобрать сложно. Но, должно быть, в невербальном виде он отчетливо читался в его взгляде, потому что Татьяна Борисовна, кажется, на этот раз все же раздумала на него гневаться и даже одарила улыбкой, которая, к слову, очень к ней шла. По мнению молодого человека, гораздо больше, чем то выражение лица, с которым Тата обычно норовила давать ему уроки хорошего тона и манер. Об этом он тоже сообщил ей, когда, прежде, пустившись зачем-то опять в долгие объяснения насчет их сегодняшней ссоры, она, в конце концов, вновь заговорила о своем военном ухажере, про которого Рысь, признаться, уже и думать забыл. А вспомнив, болезненно сморщился и махнул рукой: - Да господь ему навстречу, Тата, этому Яркову! Пусть будет по-вашему, если говорите, что он – герой, пусть им и остается... только неужто нам, кроме него и поговорить не о чем? Подумайте хорошенько, возможно, у вас еще есть для меня парочка непрочитанных нотаций? Клянусь, сейчас я согласен выслушать от вас все, что угодно. Пользуйтесь моментом, мадам!
Татьяна Искрицкая: Вероятно, Рысь провел на улице не менее получаса. Однако когда он взял Тату за руку, его ладонь все равно показалась ей такой теплой, будто теперь там все еще было жаркое лето, а вовсе не конец осени. Отпустила она его руку лишь в кухне, где, надо отметить, бывала крайне редко. Но все равно довольно скоро сумела отыскать и спички, и свечи, оставленные кухаркой на столе. Все это Татьяна проделала молча и почти бесшумно. И лишь когда неровное пламя осветило небольшую часть помещения, а темнота испуганно спряталась по углам, Рысь прервал затянувшееся молчание. Сравнение с привидением озадачило Тату, и она удивленно посмотрела на юношу, повернувшись к нему со свечой в руке. Заметив ее замешательство, он поспешил добавить к своей фразе что-то вроде извинения, отчего баронесса лишь невольно улыбнулась – уж очень безыскусным казался этот комплимент. Однако при всем при этом, неожиданно вызвал в груди ощущение приятного тепла. Привыкшая к салонным комплиментам своих поклонников и просто светских кавалеров, Татьяна уже давно не обращала внимания, когда они воспевали ее лучезарную улыбку или сияющие «небесной красотой глаза». Да и любовники ее, в минуты самой пылкой страсти, обычно произносили какие-то банальности или вычурные поэтические сравнения. Это было так обычно, что даже пошло. И вызывало лишь скуку. А тут вроде самые простые слова… Поэтому, когда он немного ершистым тоном, хоть и с улыбкой, попросил продолжить ее свои нотации и поучения, она снова улыбнулась. - Вовсе не хочу я вас поучать, - присев за стол, баронесса принялась вертеть в пальцах обгоревшую спичку. При этом она молчала и лишь иногда поглядывала на юношу, примостившегося на подоконнике, словно кот. Да-да, именно кота – немного нагловатого и невероятно грациозного, как все представители этого семейства, напоминал он ей. Видимо, недаром и прозвище выбрал себе кошачье. Высокий и довольно худощавый, даже угловатый – в первую минуту создавалось впечатление, что и двигаться он должен так же – резко, рывками. В то время как на деле будто бы перетекал из одной позы в другую – плавно и бесшумно. А еще, украдкой разглядывая фигуру Рыси, Тата почему-то думала о той животной силе и гибкости, которая, должно быть, в его теле заключена. - Могу я вас кое о чем попросить? Впрочем, совсем не ожидая, что прислушаетесь к этой просьбе, - переломив спичку, она нервно облизала губы и замерла, глядя на него в упор, не зная, как продолжить, чувствуя, как теряется под его пристальным взглядом, - Вы уже решили, что будете делать дальше? Ну, когда уйдете… Знаете, я уже говорила однажды, что вы поступили глупо. Повторять не стану. Хочу только, чтобы вы поняли – я считаю, что вы удивительный человек. Внутри вас живет настоящий, живой огонь. Но лишь от вас же зависит, как им распорядиться. Позволите вырваться наружу – и тогда он пожрет всё и вся, и вас в том числе. Сможете усмирить – и он осветит вам дорогу, принесет тепло и свет в вашу жизнь. Уверена, вы можете многое, а потому – хотела бы просить всего лишь одного – поступать разумно... Видите ли, вас совершенно невозможно понять. Иногда выглядите взрослым мужчиной, не по годам взрослым, я хочу сказать, словно прожили на этом свете гораздо дольше, чем на самом деле. Тогда, кажется, и мне есть, чему у вас поучиться. А потом вдруг делаете что-то такое, отчего мне становится трудно воспринимать вас иначе, нежели ребенка. И тогда что же удивительного в том, что я пытаюсь вас поучать?
полная версия страницы