Форум » Воспоминания » Простая история » Ответить
Простая история
Евгений Брусилов: Время - лето 1825 года. Место - окрестности Царского Села. Участники - Софья Андрианова, Евгений Брусилов.
Ответов - 32, стр:
1 2 All
Евгений Брусилов: Напрямую, о том, что ждут от него решительных действий на балу, Жене, разумеется, никто не сказал бы, тем не менее, после разговора со Светланой Романовной, Брусилов чувствовал себя, словно бы припертым к стене всю ту неделю, пока шла подготовка к балу. Как назло, погода вновь испортилась, похолодало, и июль вдруг сделался больше похож на конец августа. Ставшие уже привычными прогулки в лес, где он встречался с милой своей Соней, также пришлось прекратить. И все эти бесконечные семь дней не было даже возможности получить от нее весточку. От всего этого Женя постоянно пребывал теперь в меланхолическом настроении, чем удивил даже Юлию, тоже особу далеко не сангвинического темперамента. Вероятно, чувствуя в нем родственный своему обычному душевный настрой, она постоянно искала его общества, чем еще больше навевала на Брусилова тоску. Впрочем, отказать ей в общении он не мог, а потому послушно находился по полдня подле мадемуазель Неволиной, слушая ее размышления о прочитанных сентиментальных романах – Юленька отчего-то предпочитала истории с трагическими финалами, помогая ей распутывать клубки нитей для рукоделия, аккомпанируя ей на фортепиано, когда девушке приходила охота исполнить пару романсов – тоже грустных, либо играя с ней в четыре руки. И надо было видеть счастливое выражение лица Светланы Романовны, когда она заставала их с дочерью очередной раз вместе. Женя же в такие моменты чувствовал себя ужасно и испытывал только одно желание – скрыться в своей комнате. Впрочем, счастливые моменты уединения на его долю все же перепадали. Специально для того, чтобы сшить для Юлии платье к именинам, из Петербурга была выписана самая известная модистка, которая все это время жила в Благодатном, занимаясь созданием этого, должно быть, невероятного туалета. Разумеется, Жене увидеть девушку в нем предстояло лишь на балу. Поэтому несколько раз в день Юленька с загадочным видом уединялась с матерью и модисткой в гардеробной. И это были Женины любимые отрезки времени, когда он оказывался предоставлен сам себе и своим мыслям. Уходя к себе, он читал, пытался делать новые переводы шекспировских сонетов, с одной только мечтой – показать их любимой, о которой только и думал в такие минуты. И все же, пытка временем, казавшаяся бесконечной, завершилась. Наступил день именин. Гостей в доме, прежде казавшемся таким большим и просторным, было столько, что просто не протолкнуться. Да Женя и не пытался толкаться в этой шумной и пестрой толпе. Поздравив именинницу еще с утра, достаточно восхитившись ее великолепным нарядом позже, когда Юленька уже переоделась к балу, Брусилов почти все время до его начала провел чуть в стороне от общего веселья. И все его внимание было приковано к двери бального зала, в которую то и дело входили новые гости. Наконец, очередной раз открывшиеся створки пропустили внутрь высокого седовласого господина, глядя на которого он понял, что это господин Андрианов еще раньше, чем из-за его плеча показалась хрупкая фигурка его дочери, его милой Сонечки. Она не сразу заметила его, оглядываясь, улыбаясь и приветствуя соседей и знакомых со всех сторон, поздравляя вместе со своим батюшкой именинницу. Но потом, словно бы почувствовав на себе его пристальный взгляд, повернулась туда, где стоял Брусилов, замерла на мгновение, улыбнулась ему особенно нежно и вновь отвела взор, понимая неловкость их положения. Но даже этого краткого мига ему хватило, чтобы забыть о существовании окружающего мира и видеть перед собой только ее, такую юную и свежую в своем светлом бальном платье, словно бы сотканном из лепестков белой сирени, из зарослей которой она однажды и возникла в его жизни, точно прекрасная лесная нимфа. Подойти к Андриановым сразу ему не позволяли приличия, все же, Евгений не был знаком с ее отцом, в обществе которого Соня и держалась почти все время. Да и потом, когда уже начались танцы, на первый вальс он уже с утра ангажировал Юлию, что было, в общем, естественно. Однако шанса потанцевать с Соней, побыть с ней, подержать в объятиях – прилюдно, Женя упускать вовсе не собирался. Поэтому, выждав череду мелких второстепенных танцев, а также улучив момент, когда она оказалась ненадолго одна, Брусилов решительно направился в девушке и с поклоном пригласил на следующий – разумеется, вальс. Это был не последний решительный поступок из запланированных им на сегодня, но надо же было с чего-то начать!
Софья Долманова: Вечер не был похож ни какой другой. Нет. Сонечке доводилось бывать на балах, но то были скорее танцевальные вечера, затеянные стариками для развлечение молодежи. Этот же, сверкающий всеми огнями и цветами праздник, кружил голову и пьянил, как самое настоящее вино. Соня впитывала в себя все вокруг, наслаждаясь и радуясь почти детской радостью. И одно лишь омрачало это веселье - ее друг, ее любимый человек находился постоянно рядом, а они не могли даже словом обмолвиться. Только взгляды и понимающие кивки. На первый вальс Соню ангажировал дальний родственник папеньки, господин Гужинский, человек в возрасте, смешно выговаривающий шипящие звуки, непрерывно рассказывающий Соне о своих детях и супруге, с которыми грозился познакомить мадемуазель Андрианову. Именно этим он и занялся после танца. Раззнакомив Сонечку с родственниками, Гужинский чуть ли не силком заставил старшего сына танцевать с девушкой. Соня готова была рассмеяться от вида чуть ли не плачущего гимназиста, с которым ей досталось танцевать польку. И как только танец кончился, Соня поспешно удалилась, спасая себя и незадачливого родственника от продолжения знакомства. Прошло еще много времени, которое она старалась проводить подле папеньки, прежде чем Женя смог подойти к ней. Вальс. Соня мечтала и не смела надеяться, что будет возможно такое - танцевать его с Женей. Ни с кем другим она бы не решилась, не согласилась на столь откровенный танец, в котором каждый жест заменял тысячу слов. Сонечка мельком глянула на Аркадия Аристарховича, а тот оценивающе смотрел на подошедшего к его дочери кавалера. Решающее мгновение длилось, казалось, целую вечность, и Соня готова уже была взмолиться позволить ей танцевать с Женей, тем самым полностью выдав себя, но тут отец улыбнулся и кивнул. Соня, с улыбкой более чем откровенной, протянула руку Жене, и он вывел ее в круг. Сейчас она ощущала себя королевой, не меньше. И ей казалось, что все в зале смотрят на них, позабыв и про именинницу. А последняя, с присущей ей меланхолией, следила за тем, как ее кавалер танцует с другой, не слишком переживая по этому поводу. В глазах Юленьки было только одно - она ожидала, когда Брусилов произнесет такие заветные для нее слова - точнее, заветные для маменьки. - Как же я по тебе соскучилась, Женечка! - глаза девушки светились истинным счастьем, когда она оказалась в объятиях любимого, - я думала, что не выдержу этой разлуки.
Евгений Брусилов: Когда Евгений, наконец, решился подойти к отцу Сони, чтобы просить позволения ангажировать его дочь на следующий танец, господин Андрианов словно бы что-то почувствовал, а потому некоторое время медлил, точно раздумывая над его просьбой. Хотя, может быть, ему просто так показалось от волнения. Под изучающим взором этого немолодого и строгого на вид мужчины, Брусилов вдруг почувствовал себя мальчишкой-лицеистом. Впрочем, вскоре Аркадий Аристархович, видимо, сочтя его достаточно благонадежным, все же разрешил пригласить свою дочь. И Женя с учтивым поклоном протянул Соне руку, а она, сделав легкий книксен и счастливо улыбаясь, вложила в нее свою маленькую ладошку, после чего молодые люди отправились в круг танцующих пар. И он, наконец-то, смог заключить ее, пусть и не в такие крепкие, как хотелось бы, но все же – настоящие объятия. Соня прекрасно танцевала. И Евгений не преминул заметить еще в самом начале, что она, верно, разыгрывала его, когда говорила, что ее никогда всерьез не учили бальным па. Не изменяя себе, девушка, подтрунивая над Женей, тут же ответила, что вовсе нет, и это просто он сам так плохо танцует, что всякая уездная барышня кажется ему Истоминой. Он ничуть не обиделся, увлекая ее, словно бы в отместку, в новый головокружительный пируэт, отчего Соня тихо ахнула. - Испугалась?! Испугалась, да? – улыбнулся Брусилов, чуть сильнее, чем позволяют приличия, прижимая ее к себе. - Ну и напрасно, я ведь обещал, что никогда тебя не отпущу, помнишь? Так они и болтали о разных пустяках, но обоим хотелось теперь поговорить о другом, о том, что было для них гораздо важнее, чем то, кто и как из них умеет танцевать. И Соня, как всегда, опередила его, первой заговорив о том, как она соскучилась. - Да я сам чуть с ума не сошел, любимая! – горячо прошептал он, склоняясь к ее ушку, чтобы никто ненароком не услышал нескромных слов. – Вот как раз за эту неделю и понял, что не могу больше быть с тобой в разлуке и часа. Послушай, я понимаю, здесь это невозможно. Но мы должны поговорить. В саду за домом есть каменная ротонда, сейчас там никого нет. Сразу после этого вальса я отправлюсь туда и стану ждать тебя. Умоляю, приди, это очень важно для меня… для нас.
Софья Долманова: Спустя каких-то пять минут после его ухода из зала, Соня, полностью позабыв об осторожности - да кто на нее смотрит, в конце концов - бежала по темному саду к месту, где ее уже находился Женя. Она впорхнула в огромную беседку, каменный храм любви, как в древней Греции. Ох, уж эти пристрастия к аллегориям! Но Соне даже в голову это не пришло. Все ее внимание было отдано молодому человеку, ожидавшему ее появления. Она тут же очутилась в его объятиях, совсем не таких невинных, как в бальной зале. Он обнимал и покрывал ее личико поцелуями, а Сонечка отвечала ему, нашептывая родное имя. - Женечка, любимый мой, как я по тебе скучала, даже не представляешь - как! - она впервые назвала его "любимым", но чувствовала это уже давно, чуть ли не с первой их встречи. Куда девалась робкая девушка, которой она всегда себя считала? Рядом с ним Соня, кажется, готова была совершать любые безумные поступки. - Что ты хотел мне рассказать?! - с любопытством ребенка, ожидающего сюрприза, чуть отстранившись, Соня уставилась на Брусилова. Он медлил, накручивая на пальцы ее локоны, нежно обводя контуры ее лица и пристально вглядывался в ее серые глаза. В летних сумерках они светились и переливались. - Ну что же ты молчишь, Женя? - воскликнула Соня и чуть ли ножкой не топнула от нетерпения.
Евгений Брусилов: Едва последние звуки вальса стихли, Женя, словно и не происходило между ними минуту назад ничего особенного, церемонно проводил девушку туда, где стоял ее отец, после чего, задержавшись в зале еще на несколько минут, незаметно покинул его, направляясь в сад. Уже заметно вечерело, да и день выдался пасмурным, и темнеющее небо сулило ночной дождь. Но Жене некогда было размышлять о погоде, пока он быстро шел к заветной ротонде, выстроенной зачем-то в помпезном «античном» стиле, и смотревшуюся здесь, среди обычной русской природы, словно вставной зуб. Впрочем, вкусы хозяев гостю тоже комментировать не пристало. Но он и не пытался. Вместо этого Брусилов стал, прислонившись к одной из колонн спиной. В ожидании прихода Сонечки, под стук собственного сердца, он вглядывался в сторону выхода из дому в сад, надеясь заметить ее появление как можно раньше. Наконец, он увидел, как тонкая фигурка в светлом платье выскользнула на улицу. Через какие-то считанные минуты, Соня уже была в его объятиях. Сперва они просто целовались, точно безумные, точно это был последний поцелуй перед концом света и именно им предоставили это право. А потом, когда, все же, пришлось оторваться друг от друга, чтобы хотя бы вздохнуть, Соня, вдруг, впервые назвала его вслух любимым, и Женя замер, глядя в ее ясные глаза, в полумраке отливающие отчего-то серебром. Он смотрел на нее, она ждала, что он скажет. И этот миг, главный в его жизни, Брусилову хотелось бы продлить еще немного, чтобы как следует рассмотреть ее, запомнить, как Сонечка выглядела в ту минуту, которая потом всегда будет жить в их общих счастливых воспоминаниях. Но она не хотела больше ждать. Поэтому Женя улыбнулся, и, наконец, заговорил: - Милая, дорогая моя Сонечка! Я… я не знаю, как это делается правильно – я никогда этого не делал раньше. Но точно так же, как никому не признавался в любви до тебя, я нынче впервые предлагаю свою руку. Тоже тебе – кому же еще, как не тебе, той, что уже безраздельно владеет моим сердцем, - речь его была несколько сбивчивой от волнения, но голос звучал уверенно и твердо. – Я люблю тебя, люблю больше жизни! И не хочу больше ждать ни минуты в своем стремлении назвать своей супругой. Обвенчаемся, как можно скорее, и я увезу тебя в Петербург. Тебя нельзя не полюбить, поэтому мои родители, уверен, ничуть не осудят нас за такую поспешность и будут лишь рады назвать тебя своей дочерью. Соня, - Брусилов опустился на одно колено, умоляюще глядя ей в глаза. – Ты согласишься составить мое счастье?
Софья Долманова: Пока Брусилов искал слова, чтобы сделать предложение Сонечке, Светлана Романовна искала самого Женю, чтобы он наконец-то исполнил свой долг по-отношению к ее дочери. И если бы она только знала, где и чем занят ее гость! Мадам Неволина все же не теряла надежды – Юленьки она тоже нигде не находила. Ах, как сладко замирало сердце в предвкушении грандиозного события! Она уже готовилась сказать гостям свою речь, такой маленький экспромт! Но точно так же, как необходимо, чтобы гости все узнали из первых уст, ей самой хотелось узнать первой от дочери о сделанном ей предложении. - Вы не видели господина Брусилова?! Ах, вышел в сад! Ну, конечно! Светлана Романовна отправилась в сад. Спустя четверть часа, она вернулась в дом, но совсем не такая воодушевленная, в предвкушении чуда. Нет, только что все мечты рассыпались прахом у ее ног – и из-за кого - какой-то пигалицы! Откуда она только взялась, да что же это такое… В состоянии, близком к истерике, мадам Неволина объявила мужу, что провожать гостей ему предстоит вдвоем с дочерью, а сама удалилась к себе в комнату. Последующие часы она провела в глубоком размышлении. *** Но что об этом разочаровании жизнью было известно юным влюбленным? Соня слушала Женю, впитывая каждое его слово, но так неожиданно было для нее это долгожданное предложение, что она долго не могла вымолвить ни слова. На длинных ресницах в лунном свете повисли слезинки, но девушка не сводила немигающего взгляда с Брусилова, застывшего в ожидании. - Женечка, любимый мой, - голос девушки дрожал, и сама она вся трепетала, - неужели ты серьезно?! Нет-нет, прости, конечно серьезно! – девушка замотала головой, и резко выдернув руки у кавалера, прижала их к своим щекам. Боже, боже мой! Ей хотелось закричать, запеть, просто обнять его и никогда не отпускать от себя. - Да, - тихо и робко произнесла она, - да, - повторила уже громче и тут же бросилась к нему, покрывая лицо поцелуями, - да-да-да!!! Твоя и всегда буду только твоей!
Евгений Брусилов: Сердце, до того, казалось, остановившееся, казалось, подпрыгнуло в его груди и вновь радостно забилось. Она согласна! Эта мысль рассыпалась в сознании Брусилова на миллион искристых, словно пузырьки шампанского, частичек. И частички эти тут же устремились в кровь, наполняя всю его сущность торжеством и счастьем. Она согласна, согласна стать его женой, быть с ним всегда! Неужели, это так?! Женя обхватил своими ладонями руки Сонечки, которые она прижала к своим щекам, глядя в ее сияющие радостью глаза. - Любимая, я никогда в жизни не был так серьезен… и так беспечен одновременно! – воскликнул он, рассмеявшись, и подхватив девушку на руки, закружил ее в своих объятиях. Дальше, едва только немного опомнились от первого глотка этого опьяняющего счастья, молодые люди принялись планировать, как им устроить все лучше и скорее. Ждать не хотели оба. А значит, был только один выход – обвенчаться тайно, а потом броситься в ноги к родителям, в надежде, что те поймут и простят свои неразумные чада, поверив в искренность и силу их взаимного чувства. Во всяком случае, в своих собственных Женя был практически уверен. Что же касается господина Андрианова, показавшегося ему человеком суровым, то Соня уверяла, что в душе Аркадий Аристархович – нежнейший из отцов. Поэтому ни за что не станет препятствовать счастью дочери. С будущим тестем Женя так и не успел свести близкого знакомства, но не поверить Сонечке на слово не было причин. Не было причин не верить ей, и когда девушка сама предложила церковь, где они дадут друг другу и Господу свою брачную клятву. Маленький сельский храм, скорее даже часовня в Андриановке, где когда-то венчались ее родители, где потом крестили саму Соню, где отпевали ее несчастную матушку… Соня сказала, что местный батюшка – очень добрый человек, и наверняка не откажет им в проведении обряда венчания. Оставалось лишь обо всем как следует договориться. А теперь – надо было возвращаться в зал и вновь изображать для всех, что они едва знакомы. И было это с одной стороны родом интересной игры для двоих, но с другой – величайшим мучением. … Уже на следующий день после бала в Благодатном, Женя отправился в названный Соней храм. Священник, отец Александр, внимательно выслушал его сбивчивый монолог о том, как он хочет связать судьбу с дочерью местного помещика и долго не мог понять, отчего же вдруг возникла такая спешка? Ведь нет никаких причин, чтобы так торопиться, кроме того, следует проверить свои чувства и прочее, и прочее, и прочее… Пришлось Жене фактически исповедоваться, рассказав, что от него здесь ждут совсем другого брака, а также признав в себе недостаток душевных сил быть до конца откровенным с Юлией и ее родителями, дать отцу Александру клятву непременно повиниться перед ними в том, что невольно ввел их в заблуждение. Хотя сам Женя ничуть не ощущал за собой вины – Юленьке он никогда не делал никаких авансов. Впрочем, он готов был на все, лишь бы священник, а точнее сам Господь, к которому он через священника обращался, внял его мольбам. И они оказались услышаны. То ли впечатлившись силой чувства молодого человека, то ли поддавшись на его убеждения, отец Александр согласился-таки обвенчать их с Соней в будущую пятницу. А до того велел поститься и исповедаться - накануне обряда. С этими новостями воодушевленный Женя и помчался прямиком к озеру, обычному месту их встреч, где и нынче должна была ждать Сонечка, его дорогая невеста.
Софья Долманова: Долгожданный день близился. Каждую минуту, что уходила в прошлое, приближая Соню к заветной мечте, девушка чувствовала всем своим существом. Она теперь была одно сплошное ожидание. Но самое страшное, что видеться им с Женей теперь было нельзя – такой обет взял отец Александр, и ни один из них не смел его нарушить, хоть бедная Лизавета и избегалась с записками от одной к другому. Тем временем, в доме Неволиных после бала происходило странное. Сначала Светлана Романовна была тиха и полностью погружена в себя. Видно, переживала измену Евгения, его наглое предательство. Потом, здраво рассудив, она поняла – во всем виновата ее Юля! Она была недостаточно внимательна к гостю, она была слишком скромна, когда нужно решительно действовать! Вот ведь размазня, в кого такая?! В кого – да в батюшку! В кого же?! На Юлю обрушился целый шквал обвинений, весь гнев против Сонечки и Жени, обратился на неповинную девушку. Та, не ожидая ничего подобного от матери, и не понимая – в чем же ее обвиняют, впала в такое уныние, что слегла на следующий день и уже не поднималась. Врач сказал – нервное расстройство. Мать сказала – страдание от неразделенной любви! И решила: нужно спасать дочь любым способом! В половине первого к крыльцу Андриановского дома подкатил тарантас, из которого выбралась Светлана Романовна при полном параде. Держалась она так, словно была королевой, которая снизошла до посещения своей челяди. Уже войдя в дом, графиня по-хозяйски окинула взглядом обстановку в нем, слишком унылую, с ее точки зрения. Потребовала она не хозяина дома – а Софью Аркадьевну, по важному делу. Соню позвали. Девушке было невдомек, отчего это к ним пожаловала сама мадам Неволина, но она не заставила себя ждать и тут же спустилась. - Ну здравствуй, голубушка, - один сияющий вид счастливой и молодой девушки вывел мадам Неволину из себя. Как эта дрянная девчонка может радоваться жизни, погубив чужие надежды?! Соня кротко приветствовала гостью, предлагая ей сесть и усаживаясь напротив. - Итак, мадемуазель Андрианова, вы, значит, решили погубить мою дочь?! Извести мою девочку, мою кровиночку?! Не ожидала от вас такой подлости! Скажите спасибо, что я никому еще не рассказала о вашем гнусном поступке! – Соня от таких нападок опешила и едва могла раскрыть рот, но Светлана Романовна не унималась. Она понимала, что пока Соня не может возражать, ей нужно представить гору фактов, изобличающих и ее беспечность, и ее коварство. Мадам Нечаева что-то говорила Соне о надеждах, возложенных их семейством на Брусилова, о сильной любви к нему своей дочери. Даже пустила слезу, рассказывая о смертельном недуге Юленьки. Не обошла она стороной и нежную привязанность к Юленьке у самого Евгения Максимовича, пусть пока скромную и робкую. Соня молчала, не проронила ни звука. Но каждое слово этой злой женщины словно вытравливало из души девушки какую-то частичку. К концу их разговора, а точнее, к концу монолога мадам Неволиной, Соня чувствовала себя опустошенной и разбитой. Уже уходя, графиня вдруг обратилась к Соне с теплотой в голосе: - И вообще, душенька, подумай, можешь ли ты вот так легкомысленно оставить своего батюшку одного?! Да что он без тебя делать станет? Того и гляди – помрет, а ты виновата останешься. Придет еще твое время - и замуж выйти, и детей родить! А у моей дочери... - засим она и удалилась из дома, оставляя его юной хозяйке целый груз размышлений. Никто не мог достучаться в тот день Сонечки – она заперлась у себя в комнате и тихо сидела до вечера, а потом даже и ночь – не вставая, не зажигая свечи. Лиза спала у нее под дверью, покорно ожидая, что барышня ее позовет. Но на утро дверь распахнулась сама. На пороге стояла Сонечка в траурном платье, вся бледная как тень. Она была тиха и молчалива, в ее бледном личике не проступало ни кровинки, яркий свет в глазах потускнел.
Евгений Брусилов: Все дни до заветной пятницы Евгений ощущал себя одновременно самым счастливым и самым несчастным человеком в мире. Счастлив был, потому что жил в предвкушении события, которое полагал главным в своей жизни, но при этом, не видеться с Соней – что они оба клятвенно пообещали отцу Александру еще на следующий день, после того, как он согласился венчать их – было истинным мучением. Лиза, верная горничная его дорогой невесты, стала для Жени с Соней настоящим почтовым голубем, доставляя записки, которые влюбленные писали друг другу даже не по одному разу на день. И перечитывая их постоянно, Брусилов все представлял, что пройдет еще несколько дней, и им уже не нужно будет скрывать своей любви. Вид при этих размышлениях у него делался крайне мечтательный, даже глуповато-счастливый. И верно, это легко бы заметил кто-то из хозяев дома, если бы им теперь было до него дело. А вышло так, что на другой день после бала, Юленька Неволина серьезно захворала. И ее родители, опечаленные и напуганные, естественно уже не имели возможности уделять гостю должного внимания. Да к тому же, к его пребыванию в Благодатном все его обитатели уже настолько привыкли, что, наверное, и как гостя-то перестали воспринимать. Грех говорить и думать такое, но Брусилов где-то был даже рад Юленькиному недомоганию, особенно, когда выяснилось, что оно не опасно. А причиной его доктор назвал избыточное волнение на балу. Видимо, меланхолическая душа этой барышни настолько противилась любому веселью, что даже праздник по случаю собственных именин мог привести ее к нервному истощению. В любом случае, Женя искренне желал ей выздоровления. А себе терпения, чтобы прожить здесь еще несколько дней. Благо, что и в письмах батюшки уже отчетливо читалось желание видеть сына вновь подле себя. Наконец, день, которого он так ждал, наступил. Как ни удивительно, накануне его Женя спал, как убитый – никакие волнения не терзали его душу. И утро начал с того, что стал писать письма – одно для графа и графини Неволиных, а другое – отдельное, для Юлии. В первом он искренне поблагодарил хозяев за приют, а потом, кратко изложив историю своего знакомства с Софьей Андриановой, написал, что бесконечно влюблен в эту барышню и намерен связать с нею свою жизнь. Что просит прощения, если невольно – или вольно дал повод заблуждаться насчет своих намерений в отношении их дочери, однако они всегда были чисты. Юлия – прекрасная девушка, но любит он Софью. В письме к самой мадемуазель Неволиной Евгений написал примерно то же самое, но менее официально, от всей души пожелав ей в конце испытать такую же любовь, которая наполняет его собственное сердце. «Возможно, тогда Вы окончательно поймете меня, милая Юленька, а теперь – попытайтесь простить…» Брусилов понимал, что поступает несколько малодушно – священник хотел, чтобы он объяснился с Неволиными лично, а не посредством писем. Однако действительно не мог себе представить, как бы мог вот прямо сейчас явиться пред очи Светланы Романовны и Леонида Васильевича, чтобы сказать все это? Да и так ли необходимо покаяние, когда не уверен, что должен каяться? Будет ли оно искренним? Оставив письма на столе в комнате, Женя вышел из дома и отправился прямиком в церковь. Возвращаться сюда он не собирался, а вещи – да бог с ними! Как-нибудь потом он заберет их. С Софьей у них было условлено, что та скажет дома, будто собралась нынче в Царское, где намерена посетить несколько лавок, купить себе что-нибудь. Поэтому батюшку не должно будет удивить, что дочь отправится туда не верхом, как обычно, когда просто каталась в окрестностях, а в ландо. Вместе с Соней будет Лиза. И сразу после венчания они отправятся назад в усадьбу Андриановых, чтобы сообщить Аркадию Аристарховичу эту новость. Женя тоже считал, что так будет правильно, поэтому не возражал. В храме, куда он, как и подобает жениху, пришел раньше невесты, было тихо прохладно и пахло ладаном после недавно завершившейся утренней службы. Отец Александр благосклонно принял его, спросил, кто будет шафером. И тут Женя понял, что не знает, как ответить на этот вопрос. Ведь, никаких знакомых в этих местах, кроме Неволиных, у него нет! Впрочем, этот вопрос быстро разрешился, шафером согласился стать старший сын отца Александра, молодой человек, несколькими годами младше Жени, студент, проводящий летние каникулы в доме своего отца. Теперь оставалось лишь дождаться самой невесты.
Софья Долманова: После ухода Светланы Романовны и до того момента, как дверь Сонечкиной спальни снова открылась, прошло не так уж и много времени. Но для мадемуазель Андриановой оно растянулось, кажется, на несколько долгих лет. Что же это было?! О чем сейчас говорила эта женщина?! Злые слова мадам Неволиной стояли гулом в ушах девушки. Нет, Соня не плакала, не проронила ни единой слезинки. Она просто не могла ничего понять. Как же такое случилось?! Не верить Светлане Романовне не было причин. Но верить ей так не хотелось! Не мог Женечка ее обмануть. Ведь он никогда не говорил, что собирается или собирался жениться на Юлии. Но и не говорил, для чего он гостит в доме Неволиных. Ах, как много разных «но», как все странно! Она нисколько не сомневалась в чувствах своего возлюбленного, не сомневалась и в своих чувствах. И возможно, Соня даже отмахнулась бы от всех доводов и обвинений Светланы Романовны, что они для нее значат – кто она для нее такая?! Да, Соне было жаль Юленьку, но не любит он ее – не любит! И все же, последние слова мадам заглушали в ее сознании все остальные доводы. Папа… она в своем счастье позабыла про него, перестала волноваться за него. Какая же она ужасная дочь! Она и впрямь не подумала, как он переживет ее поступок. Повела себя по-детски, задумала какую-то игру, а ведь глупость ее может убить папу. Он так слаб. Он едва не умер, потеряв матушку. Что будет с ним теперь? Размышляя обо всем этом, Сонечка металась по комнате всю ночь. А утром приняла окончательное решение. Выйдя в коридор, она увидела испуганное, бледное лицо своей девушки. - Лиза, папа встал? – горничная лишь кивнула, а Соня пошла в комнату к отцу. Аркадий Аристархович сидел в кресле. На коленях его лежала книга, но взгляд, как всегда, был устремлен на портрет жены. Соня тихо вошла и остановилась. - А, Соня, девочка. Ну что, опять гулять собралась? - отец рассеянно посмотрел на свою бледную дочь, но даже не обратил внимания на ее взволнованный вид. - Ты завтракал, папа? – он отрицательно покачал головой. - Не хочется одному-то, совсем не хочется, - и тут Соня подумала: как же она его может оставить одного?! Ведь и вправду, он без нее погибнет, она единственная у него осталась. Никто ему не нужен, но он сам нужен ей. Сонечка бросилась к отцу, и сев на пол, уткнувшись в его колени, расплакалась. Аркадий Аристархович удивленно смотрел на дочь, неуклюже старался успокоить ее и никак в толк не мог взять, что с ней вдруг случилось. "Замуж пора выдавать", – подумал он и тихонько погладил светлые волосы дочери. Через четверть часа они спустились завтракать вдвоем, весь день Соня провела подле него, расспрашивая папу о разных вещах, старательно придумывая им занятие и к вечеру уже твердо приняла решение, которое рвало ей сердце. Но иначе она не могла. Оставалось два дня. Через два дня все будет закончено. И так, наверное, станет лучше для всех.
Евгений Брусилов: Время тянулось бесконечно. Женя уже и со счета сбился, сколько раз успел вытащить из кармана жилета свой брегет, чтобы проверить, который теперь час и скоро ли одиннадцать. Но вот стрелка миновала и этот рубеж, и еще две четверти следующего часа прошли в пустом ожидании, а Сони все не было. Это ничего, думал Женя, барышне положено немного опаздывать. Эта спасительная мысль немного успокаивала сердце, но разум упорно нашептывал, что прежде Сонечка всегда бывала исключительно пунктуальна, в ущерб женскому кокетству, которого в ней, впрочем, и без того не было ни на грош. И за это Женя любил ее еще сильнее. Спустя еще один час, в храме началась дневная служба, которую отец Александр никак не мог отменить или отложить. И присутствуя на ней, Женя в какой-то момент понял, что обращает свои молитвы уже не только к Богу, но и к любимой, мысленно упрашивая ее прийти скорее, не дать ему усомниться в искренности ее чувства. Бога же он просил только об одном: укрепить его и не дать родиться в душе этому сомнению. Уже и служба подошла к концу, а Женя все ждал. Шафер его давно куда-то улизнул, да и сам отец Александр позволил себе на некоторое время отлучиться по делам, а может, просто пошел домой пообедать. Уходя, он с сожалением взглянул на высокую фигуру молодого мужчины, задумчиво сидящего на скамье у порога храма, хоть ничего ему и не сказал. Вскоре, впрочем, перед Брусиловым явился Алексей, младший его сын, конопатый мальчишка, лет четырнадцати. Он принес кувшин молока и половину каравая хлеба от сердобольной матушки Алевтины, которая тоже была в курсе происходящего, искренне жалела Женю и ругала в душе ветреную его невесту, ибо давно уже поняла то, с чем сам он смириться пока не желал. Вслух же об этом первым сказал Алёшка, когда они вместе с Брусиловым отошли в небольшую крытую беседку, где имелся стол и скамьи, на которых они и устроились, чтобы Женя мог перекусить. - Барин, не придет, поди, твоя невеста-то! - сказал попович, и Женя, вздрогнув, точно от удара, отставил кружку с молоком в сторону и посмотрел на него. - Что ты такое говоришь?! Она не может не прийти! – возмущению его не было предела. - Оно, конечно, так... - многозначительно проговорил Алёшка, беззаботно отбросил соломинку, которую до того жевал, и принялся разглядывать свои ногти. Но то, как легко он на словах согласился с Брусиловым, лишь сильнее заставило его сердце сжаться в нехорошем предчувствии. Впрочем, через некоторое время напряженный взор Жени разглядел на проселочной дороге, на самом горизонте, маленькую женскую фигурку, быстро, едва не бегом, направляющуюся в сторону Андриановского храма. Радостная мысль о том, что это Соня, вспышкой молнии сверкнула в голове Брусилова, он окончательно забыл про обед, про Алёшку, который по-прежнему сидел напротив него... - Вот видишь, я же говорил тебе! – воскликнул он, вскакивая из-за стола и пускаясь бегом навстречу девушке. Однако по мере их с нею сближения, энтузиазм Жени стал стремительно угасать. Это была не Соня, а всего лишь ее горничная Лиза. Когда они, наконец, поравнялись, и запыхавшаяся от быстрой ходьбы девушка присела на траву у края дороги, чтобы отдышаться, Женя едва удержался, чтобы не подхватить ее за подмышки и, как следует встряхнуть – ведь оставаться в неведении не было больше сил. - Что с ней?! – он опустился рядом и взял Лизавету за плечи, жадно вглядываясь в ее лицо, пытаясь прочесть ответ в глазах, однако глаза Сонечкина горничная-то как раз все время отводила в сторону. – Да говори же, Лиза! - Все хорошо с ней, барин, не волнуйтесь! – девушка тяжело вздохнула и, наконец, взглянула в глаза Брусилову. – Все хорошо с Софьей Аркадьевной. Только… Евгений Максимович, не будет венчания. Передумала она… - Что?! Лиза, я не понимаю, - разжав руки, Брусилов сел рядом с ней на траву. – Но почему? Это ее батюшка, да? Он узнал? Но это ничего не значит, я немедленно отправлюсь к ним домой, поговорю с Аркадием Аристарховичем, объясню, как я люблю его дочь и что нельзя родительским произволом лишать ее шанса на счастье! Да ведь теперь же не древние времена, господи, боже мой! Он вскочил на ноги, и действительно, чуть не бросился в Андриановскую усадьбу, но Лиза схватила его за руку: - Евгений Максимович! Бога за-ради, не ходите туда! Ни к чему это, честное слово! - Но должна же быть какая-то причина, Лиза! Я просто не верю, что Соне самой могло это прийти в голову! – Женя в отчаянии всплеснул руками. – А письмо, я не знаю, записка… неужели она ничего для меня не передала? – но девушка лишь покачала головой, глядя на него полными слез глазами. - Она все решила, барин. Не мучайте вы ее, не ходите к нам. Езжайте в свой Петербурх, так для всех будет лучше! - Все решила… - он посмотрел на Лизу, и в глазах его вдруг полыхнула неведомо откуда взявшаяся ярость. Помолчав, точно пытаясь осознать произошедшее, Женя со всей силы пнул какой-то мелкий придорожный камешек, заставив девушку вздрогнуть и ахнуть. – Да только что же она меня о своем решении не нашла возможности уведомить заранее?! - секундный гнев его миновал так же быстро, как и возник. Даже теперь Женя не мог злиться на Соню… - Хорошо, я уеду. Можешь пойти к своей барышне и сказать, что это, наверное, и в самом деле, будет лучше для нас всех. Видно, мы слишком поспешили. Или же я был слишком слеп. Он развернулся к Лизе спиной и пошел, сам не зная, куда. Впрочем, сделав несколько шагов, Брусилов остановился, порылся в кармане, что-то оттуда извлекая, и вернувшись назад, вложил в руку Сониной камеристке маленькую сафьяновую коробочку. - Вот, отдай ей! Как бы там ни было, она заслужила это вознаграждение своему сценическому искусству. А теперь – прощай! … Когда примерно спустя три четверти часа Евгений вновь вошел в отведенную ему комнату в доме Неволиных, то на столе по-прежнему лежали два запечатанных конверта с письмами для хозяев и их дочери. В этом Брусилову вдруг привиделась какая-то жуткая насмешка судьбы. Или же ее возмездие. Если сам он не захотел объясняться лично и написал послания, призванные объяснить мотивы его поступка, то Соня не удостоила его даже этого. Евгений схватил конверты со стола и в ярости разорвал их на кучу мелких кусочков, которые выбросил в раскрытое окно. Вечером того же дня он, ничего не объясняя Неволиным, отбыл в Петербург…
Софья Долманова: Лиза вернулась домой, вся растрепанная, запыхавшаяся, и тут же поднялась в комнату барышни. Ей и самой было все это так странно – не понимала она, что взбрело в голову Софье Аркадьевне – но перечить ей было нельзя. Не понимала она, как можно, любя вот этого молодого человека, отказаться от него? Не понимала и того, как, при всех его чувствах к барышне, он не наплевал на этот запрет и не понесся в Андриановку? Ну мало ли, что она сказала – ей это велено. А он?! Войдя в комнату барышни, горничная увидела девушку в углу у образов. Лиза замерла, не зная, развернуться и уйти или дождаться. Но видно Сонечка сама почувствовала чужое присутствие в комнате и повернулась. - Софья Аркадьевна…. - Нет! Не смей мне говорить! Ничего не говори, слышишь – не говори! – на последних словах голос девушки дрогнул, и она разрыдалась. Лиза бросилась к ней, обнимая, утешая, успокаивая. *** Прошло три месяца, осень полностью взяла свои права над летом, заливая землю холодными дождями. Соня с каждым днем становилась спокойнее. Только не было больше прежней живой Сонечки, радующейся солнечным лучам, пению птиц, распустившимся цветам. Она как-то в одночасье стала слишком взрослой. Слишком спокойной и степенной. Все свое время Соня теперь проводила подле отца, слушая его рассказы, вникая в ведение дел или помогая Аграфене по хозяйству. Старая няня так и не узнала о случившемся и могла лишь гадать о нем. Но сердце болело за девочку все равно. А Соня словно отмахнулась от всех прежних переживаний. Лизе иногда казалось, что Софья Аркадьевна даже не вспоминает господина Брусилова. Как и было ей сказано, она отдала ту коробочку с кольцом хозяйке, но та так её и не раскрыла, ни разу не посмотрев на подарок, спрятала его в ящик стола вместе с засушенной лилией, заперев на ключ. Всего лишь сон – говорила себе Сонечка и старалась себя в этом убедить. Видно – получилось. Аркадий Аристархович сидел в кресле у окна и перебирал письма. - Вот, смотри, Сонечка – от Неволиных, - Соня невольно вздрогнула и подошла ближе к отцу. - Смотри-ка, Светлана Романовна пишет, что дочь ее, Юленька, замуж вышла в Петербурге за господина Брусилова. На прошлой неделе венчались. Брусилов… это не тот ли молодой человек, с которым тебе у них довелось танцевать? – Аркадий Аристархович взглянул на заметно побледневшую дочь. - А знаешь, Сонечка, я тогда подумал: «Вот, славный юноша! Вот, Соне бы такого кавалера, да замуж бы за него выдать». Соня?! Что с тобой? Дочка его вся затряслась и вдруг расплакалась, крепко обнимая родителя за шею: - Нет, папочка, никогда я не выйду замуж, никогда! Я с тобой быть хочу! Больше не затрагивал Аркадий Аристархович этой темы, вновь боясь расстроить дочь, хоть и не понятна была ему такая странная ее воля. А Соня искренне желала счастья своему возлюбленному, надеясь, что когда-нибудь он простит ее. А нет – так хоть забудет…
полная версия страницы