Форум » Воспоминания » Наваждение » Ответить
Наваждение
Наталия Симонова: Время - декабрь 1828 - январь 1829 года. Место - Москва. Участники - Наталия Симонова, Глеб Стрижевский и другие.
Ответов - 42, стр:
1 2 3 All
Глеб Стрижевский: Голос ямщика неожиданно прервал жаркий спор Павла Андреевича и Глеба. - Москва, барин! Почти приехали. Куды в Москве то ехать? - На Петровку, в гостиницу, - ответил Глеб. - Никаких гостиниц! – воскликнул Павел Андреевич. – Еще чего не хватало? Зачем Вам ехать в этот клоповник? Вы отстановитесь в моем доме. - Не могу, - ответил Глеб. – Вы же знаете, что следом за нами едет моя карета, а я договорился со своим слугой, что мы встретимся на Петровке. Он знает, что я всегда там останавливаюсь, когда бываю в Москве. - Так куды? – переспросил ямщик. - Гони на Остоженку! – приказал Павел Андреевич. – Глеб Георгиевич! Если Вы не можете у меня остановиться, то давайте хотя бы пообедаем вместе. У меня такая стряпуха работает! Так готовит! Ох, не знаю по кому я больше соскучился: по жене и сыну или по Настасье с ее разносолами и вкусностями. Возражения не принимаются! Ваш слуга приедет только завтра, а если запьет в дороге, то вообще через неделю. - Кондрат не пьет, - уточнил Глеб и покорился решению своего попутчика. Князь Стрижевский и Павел Андреевич Симонов были знакомы всего несколько дней, но уже успели подружиться. Более доброго и душевного человека Глеб еще никогда не встречал. Правда, временами Павел Андреевич казался беспечным и наивным, но он и сам признавал в себе эти качества и говорил, что они у него «от огромного счастья», которое дарила ему жена Наталья Владиславовна и сын Славушка. Павел Андреевич так «вкусно» рассказывал о своих близких, что Глеб умирал от белой зависти. В его жизни семья появится очень нескоро, если вообще появится.
Наталия Симонова: Казалось бы, что сложного во вступлении в права наследства? Стряпчий зачитывает завещание усопшего, ну а дальше... О том что бывает дальше, Таша, разумеется, не знала. Но рассчитывала узнать подробности от мужа. Именно сегодняшним числом Павлуша анонсировал свое возвращение домой из Курской губернии, где пропадал вот уж седьмую неделю. А все дело в том, что там некоторое время назад отдал Богу душу одинокий дядюшка господина Симонова. "И уважать себя заставил" тем, что завещал московскому племяннику свое имение в Фатежском уезде. Сам Павел Андреевич до того в Курской губернии не бывал, а уж в Фатеже - и подавно. И поехал туда лишь для того, чтобы унаследовать завещанное, да тут же благополучно его и продать. Благо, сыскался уже и покупатель - сосед-помещик, цена Павла Андреевича вполне устроила, о чем он и написал жене в одном из писем, которые успел прислать ей за время разлуки, обещая подробности сообщить при личной встрече. И вот, наконец, настал день, когда Павел Андреевич возвращается. Весь день накануне дом готовился к этому радостному событию - прибытию хозяина после долгого отсутствия. Натирался до зеркального блеска паркет во всех комнатах, чистился камин в гостиной, особое внимание Таша просила слуг уделить кабинету Павлуши. "Просила" - это потому, что приказывать людям молодая барыня решительно не умела, и слуги, из тех, что помоложе, да понаглее, вовсю этим пользовались. И, если бы не Аграфена Семеновна, экономка, которая служила у Симоновых еще с тех пор, как нынешний хозяин дома ходил под стол пешком, оказаться бы дому Павла Андреевича ввергнутым в хаос. Таша и сама признавала за собой эту слабость, но бороться с ней не умела. Благо, пока все шло хорошо и с минимальным ее участием в делах по управлению домом, а потом... потом она обязательно научится! К счастью, сам господин Симонов никогда не попрекал супругу в отсутствии практичности, ибо любил ее и без этого. А она любила мужа. И было им, как говорится, полное семейное счастие. Сегодня же Таша с утра все выглядывала в окна, надеясь заметить момент, когда Павлушин экипаж подъедет к парадному входу их дома на Остоженке. Возможно, он и сам увидит ее в окне и порадуется тому, что жена так преданно ждет. А Таша действительно соскучилась, затем, что с мужем до этого случая, ни разу так надолго не расставалась. Вот и Славушка уж сколько новых слов выучил за эти недели, то-то удивит отца! Молодая женщина нежно улыбнулась, вспомнив про своего сына, который, как обычно в это время, почивал в своей колыбельке в детской комнате. А сама, тем временем, все вглядывалась в ранние зимние сумерки, начинающие окрашивать в голубоватый свет снежные сугробы за стеклами окна, покрытого инеем. Наконец, рядом с домом послышались приближающиеся звуки топота конских копыт, а также мелодичное позвякивание бубенчика. Наталия Владиславовна отбросила в сторону рукоделие и быстро метнулась к своему наблюдательному пункту. И в этот раз не обманулась в надеждах. Муж приехал! Радостная, она наблюдала в крошечный кусочек окна, который удалось освободить теплым дыханием от изморози, как Павел Андреевич немного неуклюже выбирается из кареты в своей волчьей тяжелой шубе, а навстречу уже бегут слуги с факелами, ибо давно стемнело. Как он зычно перекликается с кем-то из дворни... А потом Таша с удивлением увидела, что Павел приехал не один, а с гостем. Его высокая фигура в черной теплой накидке, показалась ей совершенно незнакомой. Муж, тем временем, о чем-то активно переговаривался уже с этим мужчиной, а потом они пошли в дом, а Наталия Владиславовна устремилась в прихожую, им навстречу. Она все еще не понимала, с кем это вместе приехал Павел и испытывала по этому поводу сильное любопытство.
Глеб Стрижевский: Глеб был счастлив наконец покинуть карету, которую уже несколько дней делил с Павлом Андреевичем, и размяться. Еще бы согреться с мороза! Зима в этом году пришла неожиданно рано, и Глеб уже забыл, когда ему было по-настоящему тепло. По возвращении в Россию он поступил на службу во II отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии «под крылышко» М.М. Сперанского. Злые языки в Питере потом еще долго шептались, что это его дед Аким Стрижевский, старый екатерининский вельможа, выхлопотал для любимого внука теплое местечко «в гнездышке» у главы II отделения. Михаил Михайлович «птенчика» отмечал, жаловал, но не жалел. Служба Глеба заключалась в разъездах по губернским городам страны и розыске различных юридических документов по старым пыльным архивам. Последняя экспедиция несколько затянулась. Местом назначения был Курск – один из древнейших и интереснейших городов России. Ну, а там, где длинная история, там и целая гора бумаг. Отправляясь в этот город, Глеб рассчитывал вернуться в Санкт-Петербург до наступления холодов, но увлекся и задержался, а тут зима нагрянула и, как всегда, неожиданно. И остался Глеб в чужом городе без зимнего обмундирования. Но это не беда, его можно было и купить. Проблемой стала летняя карета, совершенно неприспособленная к условиям зимы. От одной мысли, что придется возвращаться на ней в столицу, Глебу становилось холодно. Но бросить ее и купить новую зимнюю означало смертельно обидеть Кондрата - молочного брата Глеба, который был при нем и слугой, и кучером, и другом, для которого эта коробка на колесах была любимой игрушкой. - Глеб Егорыч! Ты езжай, на чем захочешь, - говорил Кондрат всякий раз, когда одеревеневший от холода Глеб с трудом вылезал из кареты на очередном постоялом дворе. - А я потрюхаю следом потихонечку - помаленечку. Глядишь, и доставлю нашу красавицу домой. В Фатеже судьба свела их с Павлом Андреевичем Симоновым, который после знакомства предложил Глебу возвращался в Москву вместе в его шикарной рессорной карете на санном ходу с печкой. Отказаться от такого подарка судьбы мог только самоубийца. Глеб договорился с Кондратом о месте встречи в Москве и присоединился к Павлу Андреевичу. И вот наконец Москва, Остоженка, дом Симоновых. Павел Андреевич, которому не терпелось увидеть близких, поторопил Глеба и поспешил войти в дом. Какое счастье! Тепло! Целая стена в прихожей Симоновых была печкой. Глеб сразу же прижался к ней. Сколько раз он делал то же самое на постоялых дворах и в гостиницах! Не сосчитать. Но он не припомнил, чтобы тепло окутывало его вот так сразу, быстро проникало в замерзшие члены и нежно, без боли, выталкивало из них зимнюю стужу. Все таки правы те, кто говорит и пишет о тепле домашнего очага. На постоялых дворах оно другое, какое то временное, неживое. Видимо, дом, в котором живут счастливые люди, согревает не столько печь, сколько атмосфера. - О! – раздался радостный голос Павла Андреевича. – А вот и моя хозяюшка! Здравствуй, моя родная! Глеб не стал сразу оборачиваться, чтобы дать супругам возможность поприветствовать друг друга без свидетелей. - А у нас гость! Знакомься! Князь Глеб Георгиевич Стрижевский! Замечательный человек и мой спаситель! Как же Глебу не хотелось отрываться от печки, но пришлось. Он повернулся, посмотрел на хозяйку дома и замер. - Глеб Георгиевич! Эй! Вы слышите? – донесся откуда то голос Павла Андреевича. - Позвольте представить Вам мою супругу Ташеньку. - Ээээ? – только и смог на это сказать Глеб. - Ох, простите, - поправил себя счастливый супруг. - Наталья Владиславовна. Но я не могу ее так называть. Для меня она просто Таша. Глеб склонился к руке женщины и вдохнул аромат ее нежных пальцев. Что со мной? Давно такого не было. С тех пор, как Тесса … Стоп! Я же дал себе слово не думать о ней. И эта женщина совершенно на нее не похожа. Тогда почему она напомнила мне о ней?
Наталия Симонова: Таша вбежала в прихожую и, точно девчонка, а не степенная замужняя дама, повисла на шее мужа, который едва успел скинуть на руки дворецкому свою тяжеленную шубу. Последовало бурное приветствие, Павел Андреевич подхватил женщину на руки и покружил в своих объятиях, они крепко расцеловались. Лишь, когда супруг вернул Ташу на грешную землю, поставил ее на пол, и представил ей князя Стрижевского, мадам Симонова подумала, что, вероятно, было не слишком прилично устраивать такую сцену в его присутствии. Неловко это как-то - так демонстрировать свои эмоции, пусть даже и к собственному мужу. Петербурженке по рождению, прожившей, к тому же, там большую часть своей жизни, Наталии Владиславовне не составило труда мгновенно признать в князе Стрижевском земляка, это случилось даже раньше, чем они вообще успели перемолвиться парой слов, сверх обычного приветствия. А в чопорном столичном Петербурге к вопросам этикета всегда подходили куда строже, чем в милой патриархальной Москве. Прожив здесь несколько лет, Таша уже привыкла к более открытой манере москвичей держаться и выражать свои чувства, но Глеб Георгиевич-то не обязан был подстраиваться под их обычаи, не так ли? Поэтому молодая женщина теперь чувствовала некоторое смущение. Хоть и всячески пыталась его скрыть. Сразу после знакомства, госпожа Симонова предложила мужчинам отправиться умыться с дороги, а сама поспешила распоряжаться на предмет того, чтобы в столовой сервировали торжественный ужин, упомянув, что накрывать следует не на две, а на три персоны. Стрижевского она даже не спросила, останется ли он у них к ужину, полагая это само-собой разумеющимся, раз уж муж пригласил его к ним. Вскоре собрались и за столом. Во время ужина Павел Андреевич оживленно делился с супругой впечатлениями от поездки, рассказывал про Курск, про то, какие там нравы и обычаи, про то, какая волокита в чиновничьих присутствиях, где ему случилась оказия бывать, вступая в наследство своего дядюшки, а потом и по причине продажи того имения... Таша внимательно слушала супруга, а сама тем временем украдкой наблюдала и за Глебом Георгиевичем, пытаясь понять, что это могло объединить ее шумного, веселого и немного безалаберного Павлушу с этим сдержанным молчаливым человеком. Князь Стрижевский говорил мало, еще меньше ел, да к тому же почему-то упорно избегал встречаться с Наталией Владиславовной взглядом, отчего показался ей человеком скрытным и, увы, не слишком приятным. Но правила гостеприимства - есть правила гостеприимства. Поэтому, положив ладошку на руку мужа, тем самым мягко останавливая поток его красноречия, Таша улыбнулась и проговорила: - А что это Вы, Глеб Георгиевич, ничего почти не едите? Неужели стесняетесь? - он поднял на нее удивленно-протестующий взгляд, пробормотал что-то, вроде "да я вовсе нет, сударыня..." , чем окончательно убедил ее в собственной правоте. Это "открытие", что князь, верно, просто смущен, поразило Ташу своей простотой и мгновенно изменило ее мнение о Стрижевском в лучшую сторону. "Надо же! Такой серьезный взрослый мужчина, а ведет себя, точно юноша", - подумала мадам Симонова и взглянула на Глеба Георгиевича уже с большей теплотой. Она и сама была весьма застенчива в кругу малознакомых людей, но она - женщина, для нее такое поведение даже где-то естественно, а вот ему, наверное, приходится в жизни сложно. Самый простой способ укрыть собственную робость - прикинуться сдержанным и холодным. Как же она этого сразу не поняла! Ах, как стыдно заведомо думать о человеке плохо! Стремясь поскорее исправить свою оплошность, Наталия Владиславовна обернулась к супругу и сказала: - Павлуша, послушай, ты все время рассказываешь мне только про свои подвиги. А между тем, сказал, что Глеб Георгиевич тебя спас от чего-то или кого-то... Так, что случилось, право, я уже переживаю?
Глеб Стрижевский: За столом Глеб и в самом деле чувствовал себя смущенным, но не из-за того, что находился среди малознакомых людей (за годы кочевой жизни он уже давным-давно научился справляться с этой проблемой), а потому что чувствовал себя третьим лишним. В его мозгу так и билась мысль, которая не давала ему покоя, приводила в замешательство и лишала аппетита: Если бы не мое присутствие, эти двое сейчас не сидели бы за ужином в столовой, а отмечали бы свое воссоединение в супружеской спальне. Почему мне так неприятна мысль о том, что они счасливы? Он замечательный человек, а она… Она! Что в ней есть такого, что не дает мне покоя? Разве она красива? Без сомнения, но я встречал женщин намного красивее. Однако я спокойно расставался с ними, а от этой не хочется уходить. Может быть, она умна? Но мы еще мало знакомы, и мне еще не представилось возможность оценить в ней это качество. Почему я чувствую себя виноватым в ее присутствии? В чем? Перед кем? Наталья Владиславовна не дала Глебу ответить на эти вопросы, потому что начала задавать свои. - Да! – Павел Андреевич любил поговорить и делал это с удовольствием. – Представь, дорогая, в какую историю я попал в дороге. Если бы не Глеб Георгиевич … - Пожалуйста, увольте меня от роли спасителя, - скромно сказал Глеб. – Это Вы спасли меня от замерзания, предоставив мне место в карете, а я всего лишь избавил Вас от скуки в дороге и все. - Да нет же! – господин Симонов твердо вознамерился пересказать жене свою дорожную историю. – Если бы не князь, то я не знаю, что бы было со мной. Значит, продал я это поместьице, оформил все бумаги и получил деньги. Собрался возвращаться домой. Ташенька! Сама понимаешь, сумма при себе немалая, и я держал в секрете, что везу ее с собой. Однако на постоялом дворе недалеко от Фатежа во время обеда ко мне за стол подсаживается господин самого респектабельного вида и заводит разговор, мол, какая скука в этой провинции, совершенно никаких развлечений. Я с ним соглашаюсь. Так, слово за слово, и мы разговорились. Сменных лошадей тогда не было, и всем постояльцам пришлось ждать, когда отдохнут лошади, на который они прибыли туда. И этот господин предлагает мне сыграть в карты просто так, чтобы убить время. Ну, заняться то нечем, я и согласился. Поиграли мы некоторое время вдвоем, а потом к нам подсели двое других господ и опять самого достойного вида. И здесь уже пошла игра на деньги. Я сначала очень хорошо выиграл, а потом вдруг фортуна отвернулась от меня. И представь, я едва не проиграл все вырученные за поместье деньги! Если бы не Глеб Георгиевич, который сидел за соседним столом и следил за игрой… Он вдруг встал, подошел к нам и объявил, что игра арестована. Пока я сидел и открывал рот от удивления, все эти респектабельные господа повскакивали со своих мест и скрылись! Я обратился к Глебу Георгиевичу за разъяснениями, и он мне поведал страшную историю. Оказывается, эта троица – шайка шулеров, которая обыгрывает людей на постоялых дворах. Он открыл несколько новых колод, которые преступники оставили, и показал мне, что все карты в них крапленые. «Вот мошенники!» - подумал я тогда. Но оказалось, что это еще не все! По дороге до Фатежа эти трое напали на мою карету, наставили на меня пистолет и потребовали все деньги. Представь, что со мной было! Я уже с жизнью простился. Но тут опять подоспел Глеб Георгиевич со своим слугой, которые ехали следом. Оружия у них не было, и бандиты их сначала не испугались. Но тут они оба как вытащили хлысты! Да как начали ими размахивать! Из этой троицы только перья полетели! Потом мы повязали голубчиков, погрузили в карету Глеба Георгиевича и доставили фатежскому городничему. Тот заверил нас, что накажет их по всей строгости закона. - Боюсь, что наказанием этих троих дело не обойдется, - сказал Глеб. – Я обязательно напишу курскому губернатору о том, что кто-то из его чиновников делится с преступниками информацией о торговых сделках. Из разговора наших приятелей я понял, что они знали про то, что Павел Андреевич везет с собой крупную сумму денег. Пусть там проведут следствие и как следует допросят арестованных. - Зачем допрашивать? - рассмеялся Павел Андреевич. – Пусть просто припугнут их еще одной поездкой в Вашей карете по декабрьскому морозу, и они все выложат, как на духу. Ох, Ташенька! Ты бы видела в каком виде эти бедолаги вылезли оттуда, и каким счастьем для них было сесть в тюрьму, в которой намного теплее. А я не мог допустить, чтобы мой спаситель-избавитель замерз в дороге, и предложил ему присоединиться ко мне и продолжить путь до Москвы в теплой карете. И не пожалел. Кстати, Глеб Георгиевич! Вы мне так и не рассказали, что за хлысты у вас были такие интересные? - Это охотничья плеть, - ответил Глеб, чувствуя на себе благодарный взгляд Натальи Владиславовны. - Она называется корбач. Мы с Кондратом всегда берем ее собой в дорогу, чтобы защищаться от волков. Он больше не мог не смотреть на нее. Посмотрел. Но сразу же понял, что сделал это напрасно! За те короткие мгновенья, когда их взгляды пересеклись, она успела уловить в его глазах то, чего ей видеть не полагалось. Глеб понял это по тому, как она в смущении опустила пушистые рестницы. Прочь отсюда! Немедленно! И больше сюда ни ногой! Никогда! - Спасибо вам обоим за тепло и угощение, но мне пора в гостиницу. И не уговаривайте меня остаться, Павел Андреевич! Мне надо еще успеть написать несколько писем, чтобы отправить их с утренней почтой. Служба!
Наталия Симонова: По мере того, как супруг посвящал Ташу в подробности своих дорожных приключений, госпожа Симонова все больше утверждалась в своих давних подозрениях, что Павел у нее - большой ребенок. Как же можно было попасться на такую уловку?! И какое счастье, что рядом оказался Глеб Георгиевич! Горячая волна признательности заполнила сердце Наталии Владиславовны, и выплеснулась из голубых Ташиных глаз на спасителя мужа, да что там говорить, на того, кто спас от беды всю их семью, если вспомнить о том, что произошло уже непосредственно в дороге, лучащимся теплом и благодарностью взглядом. При этом князь Стрижевский еще был настолько скромен, что все продолжал настаивать на незначительности своего участия в произошедшем! - Право слово, князь, я просто не знаю, что и сказать! - тихо проговорила Таша, когда Павел Андреевич закончил свое длительное повествование. - Спасибо Вам! Вас Бог наградит за великодушие! А для нас Вы теперь, все равно, что родной, ведь правда, Павлуша? - мадам Симонова обернулась к мужу и тот усердно закивал в знак согласия. - Да-да! Не всякий родственник сделает то, что Вы для меня сделали, князь! Последние слова Наталии Владиславовны, произнесенные от все души, видимо, взволновали и самого Стрижевского. Он поднял на нее свои стального цвета глаза и... взгляд его обжег Ташу чем-то неведомым и непонятным, отчего та смутилась, часто заморгала и сама поспешно отвела взор, не в силах понять, что же это случилось. Однако все это было лишь мгновением. Больше ничего такого особенного за ужином не произошло, кроме того, что Глеб Георгиевич отчего-то вдруг засобирался уходить, несмотря на то, что супруги Симоновы убеждали его, как могли, остаться у них переночевать. Но Стрижевский упорно отказывался. Что же делать? Немного расстроенные, не понимающие, что происходит, возможно, гость на что-то обиделся, а они не видят, Наталия Владиславовна и Павел Андреевич пошли провожать князя в прихожую.
Глеб Стрижевский: Как же Глебу не хотелось уезжать из этого гостеприимного дома! Но и пребывать в нем долее было невозможно. Глебу было необходимо как можно скорее остаться наедине с самим собой, чтобы еще раз спокойно обдумать все и ответить на уже поставленные вопросы. Чем она напомнила мне Тессу? Ведь ни лицом, ни цветом глаз или волос, ни ростом, ни голосом она не похожа на нее. Почему мимолетная встреча с этой женщиной лишила меня покоя и душевного равновесия до такой степени, что я готов… На что же я готов? Сделать ее свое любовницей? Разрушить ее семью? Растоптать счастье ее мужа – самого милого и доброго человека на Земле, от которого видел только хорошее? Нет! Одевшись, Глеб позволил себе еще раз посмотреть на нее. Наталья Владиславовна, такая хрупкая и нежная, стояла рядом с мужем - этаким увальнем на фоне жены, но казалась при этом такой надежной, такой крепкой и … очень-очень домашней! Так вот в чем дело! Я понял, что именно связывает ее с Тессой! Они обе относятся к тому типу женщин, при взгляде на которых мужчине хочется лечь у их ног и остаться там навсегда. Берегиня! Так их называли в старину. Некоторые полагают, что это из-за того, что они берегли огонь в домашнем очаге. Глупости! Они берегли и хранили самое главное на Земле – семью. Сейчас приеду в гостиницу, отправлю собранные документы Сперанскому и приложу письмо с просьбой об отпуске. Надо съездить в Стрижики к деду и маменьке. Они моя семья. Будучи не в силах отвести последний взгляд от Натальи Владиславовны, Глеб начал спускаться по лестнице. Одна ступенька, вторая… Где же третья?
Наталия Симонова: Это произошло так внезапно, что Таша не успела и ахнуть, только рот прикрыла ладошкой: Глеб Георгиевич спускался по лестнице, ведущей от входной двери их парадного к экипажу, и вдруг... весьма не авантажно растянулся на ней, видимо поскользнувшись на обледеневшем мраморе ступеней. Супруги Симоновы переглянулись, и, не сговариваясь, бросились к князю Стрижевскому, который, впрочем, уже не лежал, а сидел, с сокрушенным видом потирая лодыжку. - Ах, Семен, разбойник, черт его раздери! - рыкнул Ташин супруг, подскакивая к Стрижевскому первым и протягивая ему руку. - Дворник наш, - пояснил он ему, хотя князь и не просил уточнить. - Сто раз говорил, чтобы лучше за лестницей смотрел, ей-богу, выпороть отправлю завтра! Чуть гостя дорогого мне не погубил, вставайте, князь, давайте, я помогу! Крупный и уже начинающий понемногу полнеть, что часто случается с мужчинами в счастливом браке, Павел Андреевич легко поставил также высокого, но более сухощавого Стрижевского на ноги. Точнее, на одну ногу, потому что вторую Глеб Георгиевич, едва наступив и стиснув зубы от боли - Таша заметила, как задвигались его желваки - вынужден был оставить на весу. - Пойдемте-ка обратно, Глеб Георгиевич! - Паша, бог мой, ну, что ты делаешь?! - воскликнула Наталия Владиславовна. - Князь! Вам нельзя идти, возможно, это перелом! Минуту! С этими словами, госпожа Симонова исчезла в доме, чтобы, действительно, очень быстро, вернуться с двумя молодыми и крепкими парнями из прислуги, которым приказала отнести пострадавшего барина в гостиную. - Нет, - строго покачала она головой в ответ на его протесты. - Возражения не принимаются! И Стрижевскому ничего не осталось, как подчиниться приказу. Тотчас же послала Таша и за доктором, как не убеждал ее Глеб Георгиевич, что все нормально и он сможет прекрасно добраться до гостиницы. - Ну, какая гостиница, сударь? - Таша только руками всплеснула. - Не судьба Вам сегодня нас покинуть. Теперь уж точно, - добавила она и улыбнулась ему ободряюще. - Ничего, сейчас придет доктор и Вас вылечит, а потом уже отправитесь по своим делам. Сама того не замечая, госпожа Симонова и с Глебом Стрижевским перешла на немного покровительственную манеру разговора, как со Славушкой или, например, Павлом Андреевичем. Это часто бывает с женщинами, у которых сильно развит материнский инстинкт. Впрочем, рамок дозволенного Таша никогда в этом не переходила, считая, что первейшая обязанность супруги преподносить своего мужа миру так, точно он его король... Доктор Штерн, действительно, появился очень скоро, благо, этот известный московский врач и жил от Симоновых неподалеку. Осмотрев пациента самым серьезным образом, он пришел к выводу, что клиническая картина не ясна: налицо картина растяжения связок, но нельзя исключить и перелом, который в области лодыжки частенько и выглядит, как более легкая травма, но потом и до воспаления костного отломка дойти может... Когда же посчитал, что его пациент, так и норовящий встать и уйти, уже достаточно запуган, Иван Карлович порекомендовал ноге Стрижевского - тугую повязку, пузырь со льдом и возвышенное положение, а ему самому - капель. Обезболивающих и успокоительных, найдя его состояние чрезмерно ажитированным. За лекарствами тотчас же и послали, как только Штерн написал на листке какие-то таинственные закорючки прописи. - Ну, вот, любезный князь, - удовлетворенно проговорил он, глядя на обездвиженного тугим бинтом на ноге, под которую тотчас же наложили подушек, а сверху - лед, Глеба Стрижевского, со смущенным и немного затравленным видом возлежащего на диване в гостиной Симоновых. - На том и порешим. А завтра я зайду опять. Сегодня же - покой, покой и еще раз - покой. С этими словами доктор и удалился. А Стрижевский, видимо, смирившись со своей судьбой- злодейкой, лишь попросил принести из кареты папку с документами, которые вез из Курска. Документы немедленно доставили владельцу, а самого его вскоре перенесли в одну из гостевых комнат в доме, вместе со всем имуществом - подушками, льдом и прочим. Там он и провел первую ночь своего вынужденного гостевания, а наутро явился вновь Штерн и сказал, что, скорее всего, ногу он, все же, сломал...
Глеб Стрижевский: Возможно физическая боль пришла сразу после падения, но Глеб ее не почувствовал. В тот момент ему было больно от мысли, что он предстал перед Наталией Владиславовной в глупом виде. Судьба словно посмеялась над ним: Мечтали оказаться у ног прекрасной дамы, Глеб Георгиевич? Получите и распишитесь! Все в точности, как заказывали-с! Теперь ему хотелось уехать, спрятаться от ее взгляда, наполненного материнской заботой, и забиться в темный тайный угол, только бы она не видела его таким жалким и беспомощным. Но разве ж она отпустит? Назвался груздем – полезай в кузов. Нет, скорее так: назвал ее берегиней – изволь подчиняться! Следует признать, что подчиняться воле Наталье Владиславовны было приятно. После того, как его обустроили в отдельной комнате, куда принесли багаж, документы, бумагу и даже прибор для письма, он попытался смириться со своим положением. А приняв какие-то приятно пахнущие и вкусные капли, поданные ему собственноручно Натальей Владиславовной, Глеб совершенно расслабился. Странно, но как только у него появилась вполне оправданная причина для пребывания в доме Симоновых, совесть сразу перестала мучить его. Глеб откинулся на подушки, закрыл глаза и … почувствовал себя так, как будто он дома в Стрижиках. Ох, как давно не испытывал он таких ощущений! Ох, как ему хотелось, чтобы это продлилось подольше! Но утренний визит доктора Штерна четко определил границы этого «подольше»: - Ну, что я могу сказать? – сказал он после осмотра. – Отек заметно спал, и это позволяет надеяться, что обошлось без перелома. Вам повезло! Через два-три дня сможете ходить при условии, что сейчас обеспечите ноге покой. Значит, через три дня мне надо будет уехать отсюда? Всего только три дня я могу быть …частью семьи моей берегини? Так мало? - Доктор, умоляю, посмотрите повнимательнее. Может, все-таки перелом, - неожиданно для самого себя сказал он. - А Вам хочется, чтобы это было так? – старичок с любопытством уставился поверх своих очков на пациента. - Нет, конечно, - Глеб поспешно «убрал» надежду из своего голоса и решился на то, чего не позволял себе ни разу в жизни, - симулировать болезнь. Спасибо Ваньке Тальбергу! Тот еще симулянтище! До сих пор веселюсь, вспоминая его закидоны во время учебы в гимназии. Чем он только не «переболел»! Даже беременным был. - Но мне очень больно, доктор, - «честно» сказал Глеб, и тут же подвергся еще одному очень внимательному и действительно болезненному осмотру. - Ну тогда будем считать, что это перелом, - сказал доктор. – Лежать, лежать и лежать. И надо пригласить Наталию Владиславовну. - Зачем? У нее и так много хлопот по дому, а тут еще я со своей ногой, - всполошился Глеб. - Как это «зачем»? Она, насколько мне известно, умеет накладывать повязки, и мне надо показать ей, какая из них Вам потребуется.
Наталия Симонова: Таша, в самом деле, немного владела медицинскими навыками. Все объяснялось, как нельзя проще. Около года назад в положении, подобном тому, в котором пребывал ныне князь Стрижевский, побывал и Павел Андреевич, на охоте неловко спешился с коня и результатом тому была травма, вроде Глебовой. Тогда Наталья Владиславовна подробнейшим образом и расспросила доктора, как это он так ловко бинтует ногу Павлуши, затем, чтобы самой потом менять мужу повязки. Это было одновременно и трогательно и забавно для них двоих. Забавно, потому что первое время все выходило вкривь да вкось, а трогательно, потому что Павел Андреевич все не мог нарадоваться, что у него такая добрая, да заботливая жена. К тому же, с практикой, получаться у нее стало отнюдь не хуже, чем у Ивана Карловича. И вскоре муж поправился совсем, утверждая при этом, что в большей мере помогла ему Ташина любовь. Так или иначе, когда Наталья Владиславовна явилась к князю Стрижевскому теперь уже в качестве сестры милосердия, он был заметно смущен этим оборотом событий. Но госпожа Симонова умела быть настойчивой и убедительной. И вновь пришлось ему сдаться на ее милость. - И ничего особенного, Глеб Георгиевич, - проговорила она, накладывая последний тур бинта и фиксируя повязку. - Мне это совсем не сложно. К тому же, после того, что Вы для нас сделали... Это, право, такая малость... Вдруг послышался скрип открываемой двери и в комнате с сыном на руках возник Павел Андреевич, нарушая их тет-а-тет. - А вот и мой сын, Глеб Георгиевич, познакомьтесь с Ростиславом Павловичем Симоновым! Он подошел к ним поближе и, по-прежнему удерживая Славушку в руках, склонился, к гостю ближе, чтобы тот получше смог рассмотреть предмет отцовской гордости. - Таша, что же ты не сказала мне вчера, что он тут за эти месяцы почти говорить выучился! Я, право, удивился, когда услышал, как он болтает! Глядишь, скоро уже и в гимназию, - улыбнулся он. - Кстати, Глеб Георгиевич, а Вы ведь в Петербурге, поди, родились-учились? Жена моя тоже петербурженка, наверняка, и общие знакомые есть?
Глеб Стрижевский: - Увы! – вынужден был ответить Глеб Павлу Андреевичу. Его появление с сыном на руках оказалось как нельзя кстати. Мальчик сразу же отвлек внимание матери на себя, и Глеб смог наконец-то выдохнуть и расслабиться. Пребывание наедине с Наталией Владиславовной давалось ему нелегко. Одно дело находиться с ней под одной крышей в присутствии других людей, и совсем другое – с глазу на глаз, да еще когда она касается его. Несмотря на то, что Глеб несколько преувеличил свое болезненное состояние, совесть, еще так недавно гнавшая его из этого дома, продолжала дремать, но чувство вины никуда не делось. С того дня, когда он расстался с Тессой, миновало несколько лет, и в отличие от нее, Глеб все это время не монашествовал. Многие женщины одаривали его своим вниманием и любовью и получали в ответ его внимание и любовь. Но не сердце, не душу и не чувства, которые он три года назад оставил в далекой Ирландии. А рядом с Натальей Владиславовной Глебу казалось, что он изменяет Тессе, и он винил себя за это. – Мой майорат находится на Могилевщине. Там я родился и вырос, оттуда поехал учиться сначала в гимназию в Вильно, а затем в Оксфорд. В Санкт-Петербург я попал три года назад, да и то ненадолго. Из знакомых у меня там только сослуживцы. Сами видите, какая у меня работа - сплошные разъезды. Кстати, Павел Андреевич! Могу я попросить Вас отправить слугу в канцелярию московского генерал-губернатора? Мне надо срочно послать вот эти документы вместе с письмом во II канцелярию. А вот это мое письмо домой надо доставить на почтамт. Я взял на себя смелость и указал ваш адрес в качестве обратного.
Наталия Симонова: - Да о чем разговор! - воскликнул Павел Андреевич. - Совершенно правильно поступили. Давайте-ка мне Ваши конверты, и я сам же и свезу их. Нет-нет, мне это вовсе не сложно. Тем более, что как раз намеревался ехать по делам в город, - с этими словами он передал Славушку на руки жене, а сам забрал письма и вскоре удалился. И на некоторое время Таша, забыв о присутствии Стрижевского в комнате, самозабвенно общалась с маленьким сыном. Ну, а малыш, видимо, страшно довольный тем, что и мама, и папа уделяют ему сегодня так много внимания, радостно хохотал, что-то рассказывал ей на своем наречии и в конце-концов довольно бесцеремонно схватил и дернул длинную висячую сережку в одном их ушей Наталии Владиславовны. - Ай, Славушка! Что же ты делаешь?! - воскликнула Таша, высвобождая свое украшение из цепких детских ручек. - Решил меня покалечить? - рассмеялась она и повернулась к Глебу, завороженно наблюдающему за происходящим действием. - Что-то я сегодня забылась совсем, Глеб Георгиевич! Надела эти сережки, - она слегка качнула головой, отчего серьги мелодично звякнули и закачались в ее розовых тонких мочках. - А между тем, Ростислав Павлович не впервые норовит лишить меня их самым жестоким образом! - внезапно она смутилась. - Простите, глупости говорю какие-то. Зачем Вам все эти подробности и наши семейные мелочи? Она немного помолчала и вновь взглянула на него. - А в Петербурге у Вас есть... родня? - разумеется Ташу интересовало наличие семьи, но спрашивать вот так напрямую было неловко. Глеб ответил, что вся его семья - мать, да дед, так и остались на Могилевщине. Из чего Наталия Владиславовна сделала вывод, что большую часть времени он проводит в одиночестве, а это очень грустно. - Понимаю, князь! - кивнула она, отчего сережки у нее вновь закачались. - Наверное, Вы очень скучаете без них?
Глеб Стрижевский: Наблюдая за тем, как Наталья Владиславовна играет с сыном, Глеб впервые пожалел о том, что с некоторых пор превратился в атеиста. А как не стать им, если возлюбленная ушла от тебя в монастырь, и твоим соперником стал не кто иной, как сам Господь. Продолжай я верить в Бога и умей хорошо рисовать, то написал бы с Натальи Владиславовны и Славушки самую красивую икону. Эта женщина пришла в мир не только для того, чтобы украсить его, она явилась, чтобы подарить ему надежду. В ней было столько ласки, заботы и любви, что ее образ на иконе обязательно согреет сердце каждого, кто бросит на него хотя бы мимолетный взгляд. Глеб размечтался и не сразу уловил, что Наталья Владиславовна разговаривает с ним. - Что, простите? А! Да! Конечно скучаю, - ответил он поспешно. – Особенно по деду. Он меня вырастил и воспитал. Мы с ним, как говорят в народе, одного поля ягоды или два … серьги - пара. Он хотел сказать «Два сапога - пара», но из его уст вылетело то, что вылетело. Серьги в ушах Натальи Владиславовны болтались так, что отвлекали и сбивали с толку. Зачем она вообще их носит? У нее такие красивые ушки. Они совершенно не нуждаются в том, чтобы их украшали. Хочется протянуть руку и нежно обвести пальцем контур одного из них. Задержать его ненадолго на мочке, медленно спустить по ее шейке на плечо, почувствовать шелк ее кожи ... губами, а затем к вырезу на пла … Стоп! Очнись, Глеб! Где твоя совесть?
Наталия Симонова: - Что Вы сказали? - Наталия Владиславовна удивленно взглянула на князя и весело рассмеялась, а вместе с ней - и Славушка. - Такой вариант этой фразы я слышу впервые в жизни, но он мне даже больше нравится! Она, разумеется, не могла догадываться о потаенных помыслах Стрижевского, а потому чувствовала себя с ним легко и просто. А еще ей было интересно в обществе князя. Даже за то немногое время, что им случилось провести вместе, Таша уже успела понять, что новый знакомый ее мужа - человек незаурядного ума, хоть и достаточно скромен, чтобы не ничем не дать почувствовать своего превосходства. По-всей видимости, князь занимал в Петербурге какой-то важный пост. Таша ведь слышала о том, как он сказал, что нужно отправить его бумаги в приемную самого Голицына, да и упоминание о II отделении Императорской канцелярии произвело впечатление. "Возможно, он и батюшку знает?" - мелькнула у нее мысль, но, приглядевшись внимательнее, госпожа Симонова пришла к выводу, что Глеб Георгиевич, пожалуй, слишком молод, чтобы служить там во времена Владислава Васильевича. А еще Таша, наконец, как следует рассмотрела его лицо. И пришла к выводу, что князь Стрижевский - очень красивый мужчина. Конечно, ее Павлуша тоже был красив - большой, сильный, немного шумный и очень добрый, он всегда напоминал супруге какого-то крупного доброго домашнего зверя. Князь был совсем другим - она сравнила бы его с хищником: было что-то такое в его взоре, четком медальном профиле... что-то опасное. И в глубине души у Таши порой возникала какое-то напряжение, когда Глеб Георгиевич смотрел на нее чуть дольше, чем допустимые вежливостью краткие мгновения. Впрочем, как уже было сказано, в данный момент ничего такого не было. Скорее уж сам князь смутился, когда Таша обратила внимание на его оговорку. А он, конечно, именно оговорился, когда сказал, что, точно "две серьги", похож со своим дедом... Тем временем, в комнату заглянула Славушкина гувернантка, которая напомнила Таше, что надобно укладывать мальчика спать, а потому их разговор со Стрижевским оказался прерван. В последующие дни Наталья Владиславовна, однако, еще достаточно провела времени вместе со своим гостем, который был очень занимательным собеседником. Тем более, что супруг ее сейчас был занят делами, после длительного его отсутствия несколько расстроившимися, а потому дома бывал реже обычного. А без его общества Таша заметно заскучала. И вот, в один из этих дней, когда госпожа Симонова находилась в своем будуаре за чтением, в дверь постучался лакей и сказал, что в доме новый посетитель, представляется Кондратом Зориным, слугой князя Стрижевского, для которого просит передать весточку. - Барыня добрая! - басил Кондрат, спустя несколько минут, сжимая в руках свой треух, когда Таша сама спустилась в людскую, чтобы узнать, в чем дело. - Насилу нашел Ваш дом! С трудом вспомнил, как мужа Вашего фамилия, Глеб Георгич-то его по имени звал! Пропал барин мой, матушка! - сокрушенно покачал он головой. - Условились мы встретиться с ним еще третьего дня на Петровке, ан нет его! С ног сбился, покою нет! Не у Вас ли князь-то мой? Или случилось с ним чего? - У нас, у нас! - поспешила Наталия Владиславовна успокоить встревоженного детину. - Он, в самом деле, повредил ногу, но все теперь уже хорошо! Не волнуйся, сейчас я передам, что ты здесь твоему барину, а тебя пока пусть кухарка накормит! - Дык... у меня и письмецо для него есть, вот, написал я! - Кондрат гордо протянул госпоже Симоновой маленькую записку, явно желая похвалиться, что он грамотный. - Ну так еще лучше! - улыбнулась Таша, поняв его маневр. - Ты поешь, а я пока записку отнесу. Таша тихо постучала в дверь комнаты, где поселился князь Стрижевский, он откликнулся, и женщина вошла внутрь. Глеб Георгиевич, полулежал на диванчике и просматривал какие-то бумаги. Когда она сказала, что его разыскивает слуга, Стрижевский стукнул себя ладонью по лбу, точно вспомнив о чем-то, резко вскочил со своего места и, тотчас же, чертыхнулся, наступив на больную ногу. - Ой, князь, что Вы делаете?! Вам нельзя вставать! - Таша быстро подскочила к мужчине и, прихватив его за плечи, стала пытаться усадить обратно на место. - Доктор же не разрешал еще! - причитала мадам Симонова, склонившись к нему, когда, вдруг, встретилась с ним взглядами и, осекшись, замолчала...
Глеб Стрижевский: Явилась, милая! Снизошла каконец-то! Где же ты пропадала, противная! Несколько дней ни слуху, ни духу! – ругал Глеб свою совесть. Три дня она помалкивала, а сегодня утром словно с цепи сорвалась. Глеб проснулся от ее угрызений, которые не давали покоя и требовали немедленно покинуть этот дом, чтобы не смущать мирное течение жизни в нем и не нарушать покой его хозяйки. Он поднялся с кровати попробовал наступить на больную ногу. Получилось! Неприятные ощущения еще присутствовали, но не шли ни в какое сравнение с тем днем, когда он упал. Глеб снял повязку, походил немного, оценил свое состояние и принял тяжелое для себя решение: Пора! Уйду по-английски, не прощаясь. А чтобы не показаться невежливым, напишу письмо с извинениями. Однако найти подходящие слова оказалось непросто. Глеб несколько раз брался за перо, но вскоре отбрасывал его. Конечно он мог указать выдуманную причину, но это означало бы солгать, а делать этого не хотелось. Но и сказать правду о причинах, заставляющий его бежать, было невозможно. Симоновы не заслуживали такого обращения. И Глеб снова брался за перо. И снова убирал его в сторону. Неожиданно раздался стук в дверь, и на пороге комнаты появилась Наталия Владиславовна с запиской от Кондрата, про которого Глеб совершенно забыл. Ведь нужно было отправить человека с запиской в гостиницу на Петровке, а я даже не подумал об этом! Он вскочил и сразу же пожалел об этом. Спешка отдалась болью в ноге, которую он не смог скрыть от заботливой хозяйки. Наталия Владиславовна тут же начала укладывать его обратно на диван и коснулась до его плеч. Зачем она это сделала? Разве может умирающий от жажды отказаться от глотка воды? Или тонущий – от протянутой ему руки? Нет, потому что речь идет о спасении жизни. А разве способен мужчина, который уже в мыслях навсегда расстался с женщиной, олицетворяющей для него эту самую жизнь, отказаться от предоставленной судьбой возможности проститься с нею? Заглянуть ей в глаза и увидеть в них свое отражение! Сомкнуть пальцы рук на ее изящной талии! Притянуть и прижать к себе ее гибкое тело! Медленно и нежно поцеловать ее горячие губы и задохнуться от счастья, почувствовав, как они отвечают!
Наталия Симонова: Как это произошло? Таша и сама не поняла. Только что они просто были рядом, и вот - Глеб Георгиевич прижимает ее к себе. Одна его ладонь легла к ней на талию, другая скользнула вверх по спине, к лопаткам, еще сильнее привязывая - приковывая - с непостижимой нежностью и властностью одновременно. А потом он поцеловал ее в губы, и Таша далеко не сразу поняла, охваченная смятением, что отвечает на его поцелуй с не меньшей страстью, чем та, которую вложил в него сам Стрижевский... Сколько это длилось? Возможно, минуту, может дольше. А потом разум вдруг вернулся к ней, а вместе с ним - жгучий стыд и понимание: то, что она делает - подлость и низость. Таша изо-всех сил уперлась ладошками в грудь князя, отталкиваясь, он не стал ее неволить и тоже разжал объятия, растерянно глядя, как она, ни слова не говоря, схватилась за пылающие щеки, резко развернулась и бросилась прочь из комнаты, застучав каблучками по свеженатертому дубовому паркету. Оказавшись в своем будуаре, куда прибежала в поисках спасения, Наталия Владиславовна бросилась к себе на кровать и уткнулась все еще горящим лицом в подушки. Что это, Господи?! Что за наваждение такое? Она ведь не любит князя! Какая любовь?! Что за бред?! И он тоже... Зачем он так поступил? Что теперь будет? Как смотреть в глаза ему и... Павлуше?! Эти бессвязные мысли метались у нее в голове, точно сумасшедшие, вопросы не находили ответов, сталкивались между собой, порождая все новые и новые... Никогда в ее спокойной и размеренной жизни не случалось ничего подобного. Да Таша и представить не могла себя на месте "роковой женщины", внушающей мужчинам желания совершать безумные поступки, вроде того, что сделал нынче Стрижевский! В томительных мыслях проходили минуты, складываясь в часы, а госпожа Симонова все еще не могла собраться с силами, чтобы покинуть свои комнаты, точно опасалась, что Глеб Георгиевич стоит где-то рядом и караулит ее, точно хищник жертву, которой удалось на первый раз вырваться из его лап... Потом, измотавшись нервами окончательно, Таша забылась тяжелым сном, в котором ей снилось что-то неясное, но отчетливо неприятное и тревожное, поэтому дальнейшие события этого дня и частично вечера прошли мимо нее. Ибо Павел Андреевич, вскоре вернувшийся домой, найдя свою супругу спящей, тревожить ее не стал, лишь улыбнулся, глядя на нее, свернувшуюся комочком поверх покрывала, накрыл теплым пледом, да и вышел вон, направляясь к себе в кабинет...
Глеб Стрижевский: Глеб и сам не мог поверить, что решился на такое. Как это могло произойти с ним - человеком, который с некоторых пор гордился своими выдержкой и самоконтролем? - Да как ты осмелился поцеловать ее? – вопрошала его совесть. - Как я мог не осмелиться? - отвечал он ей, меряя шагами свою комнату. – Разве она не достойна безумного поступка влюбленного в нее человека? - Глупец! Ты думал только о себе и своих желаниях. Разве так поступают те, кто любит? Если бы ты любил ее, то костьми бы лег, но не потревожил бы ее. Как ей теперь жить? Как смотреть в глаза мужу? Глеб больше не искал оправданий своему проступку. Он уже вынес себе приговор. Даже если у меня сейчас отвалятся обе ноги, я все равно уеду отсюда. Хоть по частям, но уеду! Где Кондрат? Вскоре все его вещи были собраны и лежали в карете. Глебу осталось только попрощаться с хозяевами и поблагодарить их. Он изложил все это на бумаге, но обошелся без объяснения причин своего бегства. Но скрыться незамеченным ему не удалось. Глеб отправился в кабинет Павла Андреевича, надеясь, что не застанет его там и оставит письмо на столе, но оказалось, что хозяин уже вернулся домой и отогревался с мороза у камина. - Как же так? – удивился он. – А Ваш перелом? Вам же лежать надо! - Нет, все обошлось, - сказал Глеб. – Перелом оказался всего лишь растяжением. К тому же Кондрат сейчас со мной. Поверьте, когда он рядом, моя нога в надежных руках, и о ней есть, кому позаботиться. По сему разрешите поблагодарить всех вас за гостеприимство и откланяться. - Ах, как жаль! – воскликнул Павел Андреевич. – Ташенька сейчас уснула. Может, мне разбудить ее? Она расстроится из-за Вашего отъезда, когда проснется. - Ни в коем случае!!! Передайте Наталии Владиславовне мою глубочайшую признательность и мои извинения. - Да за что же, Глеб Георгиевич? - Я доставил ей много хлопот… И не могу простить себе этого. Всего хорошего, Павел Андреевич! Берегите ее. Пока карета ехала по Остоженке, Глеб оглядывался и не сводил глаз с дома Симоновых. Неожиданно он поймал себя на мысли, что сравнивает свое сегодняшнее бегство с отплытием от берегов Британии. Тесса! Простишь ли ты меня за то, что я оставил здесь кусок своего сердца, которое, как мне казалось, принадлежит только тебе?
Наталия Симонова: Таша так и не отважилась появиться в тот вечер перед глазами своего мужа. Проснувшись, когда уже стемнело, она призвала горничную и сказала ей, чтобы передала барину, что к ужину ее ждать не надо. Мол, разыгралась мигрень, поэтому и спать легла так рано. Собственно, Наталия Владиславовна не лгала, после тяжелого вечернего сна, правый висок ее предательски пульсировал, обещая в скором времени очередной приступ гемикрании, коим госпожа Симонова была подвержена чуть не с детства. Муж знал об этом и в такие моменты старался не докучать ей. Даже выражением сочувствия, что тоже, порой, бывало, мучительно. Так что, устроив все таким образом, чтобы не видеть Павлушу хотя бы сегодня и тем самым не усугублять страданий физических моральными, Наталия Владиславовна переоделась ко сну, попутно узнав от горничной новость о том, что князь Стрижевский внезапно покинул их дом несколько часов назад. - Глеб Георгиевич уехал? - Таша обернулась к своей камеристке, пожалуй, вложив в этот вопрос слишком много эмоций для простого любопытства, поэтому девушка даже удивилась. - Да, барыня, уехал! Странный он, все ж-таки, - проговорила Маша задумчиво, расчесывая длинные золотистые волосы Таши и заплетая их на ночь в две косы. - Что ты имеешь в виду? Чем же странный? - Не знаю, - пожала плечами девушка, замирая с расческой в руках. - Не такой, как Вы с Павлом Андреевичем! Бывало, встретишься с ним взглядом... аж не по себе! Таша слегка вздрогнула, когда услышала эти слова: - Глупости ты все говоришь, Маша! И... я вообще не понимаю, кто тебе право дал судить про князя Стрижевского. - Так сами спросили, барыня! - воскликнула Маша, и, обиженно сопя, вновь принялась за плетение кос. "Да и Вы какие-то чудные сегодня!" - подумала она про себя, мысленно пытаясь припомнить, когда это Наталия Владиславовна на нее последний раз повышала голос, но так и не вспомнив. ... А спустя несколько времени, когда тревоги и волнения того странного дня несколько улеглись в душе Таши, что позволило ей вновь относительно спокойно общаться с мужем, на адрес Симоновых пришел конверт для князя Стрижевского. Павел Андреевич несколько растерянно сообщил ей об этом, заметив, что князь покинул их так внезапно, что он и спросить не успел, куда передавать корреспонденцию. - На Петровку! - внезапно проговорила Таша, глядя прямо перед собой. - Вероятно, Стрижевский теперь остановился там. - Откуда тебе это известно, милая? - удивился Павел Андреевич. - Его слуга приходил... тебя дома не было. Кучер князя условился встретиться там с ним, но случилось это происшествие, и Глеб Георгиевич остался у нас. А его предупредить забыл. Но он сам нашел наш дом и... поэтому я все это знаю, - Наталия Владиславовна посмотрела на мужа спокойным взором. - А... ну, все хорошо тогда! Нынче же свезу письмо прямиком туда. Лишь бы не уехал он уже в свой Петербург. Там его найти будет более затруднительно, - добродушно усмехнулся в усы Павел Андреевич и продолжил трапезу.
Глеб Стрижевский: Бывая в Москве, Глеб всегда останавливался в гостинице «Петровская», которая считалась одной из лучших в Москве. Но все хорошее познается в сравнении, и после пребывания в доме Симоновых ее стены показались князю заурядными, казенными и совершенно безликими. Князя Стрижевского поселили в лучшем номере, но он этого не заметил. Единственное достоинство нового жилища состояло в том, что вид из его окон не упирался в стены Высоко-Петровского монастыря, а выходил на широченную Сенную площадь. Князь часами простаивал около них, рассматривая проезжающие мимо экипажи, гуляющую публику, снующих по делам мастеровых, всех и каждого, кто проходил мимо. Он жадно вглядывался в их лица, надеясь случайно увидеть ЕЕ. Глеб ждал того дня, когда по его расчетам на адрес Симоновых придет письмо из Санкт-Петербурга. Отдав дань своей совести, он все же не отказал себе в удовольствии пойти на поводу у змея-искусителя и оставить себе лазейку для возвращения. Глеб намеренно не сообщил Симоновым свой новый адрес, чтобы иметь повод приехать к ним еще раз. Нет, он не собирался снова мозолить глаза Наталье Владиславовне, но надеялся, что ему повезет, и он увидит ее в окне, пока его слуга ходит за письмом. - Княже! Ты бы прилег, а? – время от времени вздыхал Кондрат. – Нельзя ж так убиваться-то. - Отстань! Ступай, займись своими делами. - Может поедем, а? Чего сидим-то? Меня местные девки уже замучали. Того и гляди, какая-нить шибко ушлая женит на себе. - Нет. Я жду письма из Питера, - оправдывался Глеб. - Ага, рассказывай. Не письма ты ждешь, а ту барыню. Думаешь, я не заметил, как ты на ее дом оглядывался? Может, хватит себя мучить? Поехали в Питер, а? - Нет, если дождемся письма, то возможно, что поедем домой в Стрижики. Этой новости Кондрат обрадовался, но, как выяснилось немного позже, напрасно. Глеб ошибся в своих расчетах, и письмо пришло на пару дней раньше. Господин Симонов, видимо, вспомнил, что Глеб говорил ему про гостиницу на Петровке, и сам привез пришедший на его имя пакет довольно внушительного размера. Пока длился визит гостя, Глеб внимательно вглядывался в его лицо и думал: Она конечно же не сказала ему ничего, но молчать и скрывать – это разные вещи. Она могла выдать себя не словом, но поведением. Догадывается ли он о том, что случилось на самом деле? Но Павел Андреевич, шумный и веселый, выглядел вполне счастливым. Он даже сумел вытащить Глеба из его добровольного заточения в ближайший трактир, где они хорошо посидели и отметили встречу под тихое ворчание Кондрата. Последнему крайне не терпелось вскрыть письмо и узнать, вернутся ли они в Стрижики, но пока гость не уехал, об этом не могло быть речи. Глеб, с трудом скрывая разочарование из-за сорванных планов, сам едва дождался того момента, когда Павел Андреевич наконец-то откланяется. - Как чувствуют себя Наталья Владиславовна и Славушка? - спросил он уже при расставании. - Спасибо, здоровы! Велели кланяться, - ответил Симонов и расплылся в счастливейшей улыбке, от которой у Глеба сжалось сердце. Он уже давно заметил, каким довольным становится лицо Павла Андреевича, когда он вспоминает о своей жене. Проклятье! – воскликнул он про себя и ударил кулаком по столу, как только за Симоновым закрылась дверь. - Ну, что там в письме-то? – спросил Кондрат. – Княже! Не тяни. Читай скорее! Куда отправляемся? Но Глебу совершенно не хотелось вскрывать конверт. Он не сомневался, что Сперанский разрешит ему навестить родных на Могилевщине. С одной стороны, это хорошо, но с другой, - это означает немедленный отъезд из Москвы. Но разве возможно уехать отсюда добровольно? И только после того, как предвкушающий возвращение домой Кондрат убежал на конюшню готовить лошадей, Глеб открыл конверт. В нем оказалось целых три письма. Первое было от Сперанского. Старик действительно не возражал против отпуска, но просил его перед отъездом поработать недельку в московском архиве. Чтобы ускорить процесс поиска нужного документа Михаил Михайлович рекомендовал Глебу обратиться за помощью к Владиславу Васильевичу Аристову, который проживает в собственном доме в Троицком переулке. Второе письмо оказалась рекомендацией к последнему. А третье письмо было посланием от маменьки, которая недавно приехала в Питер и осталась там на зиму. Антонида Мстиславна всегда обрушивалась на сына подобно урагану, причем не только во плоти, но и в письмах. Пробежав глазами ее многостраничное послание, Глеб расстроился. Теперь ему стало понятна причина, из-за которой Ванька Тальберг не отвечал на его письма в течение нескольких последних месяцев. - Все, Глеб Егорыч! Лошади готовы! Завтра с утра можем ехать, - сказал вернувшийся Кондрат. Его лицо сияло широкой улыбкой, которая увеличилась в размерах после того, как Глеб улыбнулся ему в ответ не менее счастливо. - Мы остаемся! – сказал он. – У меня дела в Москве. - Как же это? – расстроился Кондрат. – А чему же ты так радуешься, княже? Да как же мне не радоваться? - подумал Глеб. – Я остаюсь в Москве!
Наталия Симонова: Анна Константиновна и Владислав Васильевич Аристовы, родители Таши, самые лучшие в мире, она всю жизнь была в этом убеждена, оказались, в своё время ровно такими же бабушкой и дедом для ее маленького сына. Славушка был их кумир. Таша даже как-то попыталась намекнуть им, что так баловать ребенка невозможно. За что едва не была, как говорится, лишена наследства и родительского благословения. Отец так и вовсе заявил, что ему, как знатоку педагогики, столь неопытной особе абсурдно делать такие замечания, чем, в свою очередь, ужасно обидел уже саму Ташу. Отец и дочь даже поссорились и не разговаривали... минут десять. Но потом помирились, а Наталия Владиславовна впредь зареклась давать ему и матушке советы касательно воспитания Ростислава. И в последствии иногда даже позволяла, чтобы сын жил у родителей в Пречистенском по несколько дней, как сейчас. Таша приехала забрать Славушку домой, уже предвкушая истерику в его исполнении. Мальчик - совсем кроха, но прекрасно понимает, что у бабушки с дедушкой ему дозволяется существенно больше, чем дома, а потому очень любит бывать там. И не любит после таких визитов возвращаться домой. Выманить его удается только обещанием новой игрушки. Вот и теперь в экипаже уже лежала "взятка" для малолетнего деспота - купленный по дороге сюда в немецкой игрушечной лавке большой солдатик в русском военном мундире. Приказчик убеждал Ташу, что мальчику эта игрушка понравится, хоть она и сомневалась, думая, что Славушка еще слишком мал для таких "сложных" экземпляров... Уже проходя по анфиладе комнат отчего дома в сторону гостиной, где, как ей сказали, теперь находятся родители и сын, Наталия Владиславовна могла слышать громкий радостный смех и лопотание Славушки. И эти звуки радостной музыкой отзывались в ее душе. Однако, когда мадам Симонова оказалась в эпицентре событий и увидела, что там происходит, то радость очень быстро сменилась недоумением, а потом - и внезапным приступом раздражения. Посреди комнаты со Славушкой на руках стоял... Глеб Стрижевский, который периодически подбрасывал совершенно счастливого мальчика в воздух и тотчас же ловил его обратно. И все это - что особенно возмутило Наталию Владиславовну - под одобрительные взгляды ее родителей. - Что Вы делаете?! - Таша в три шага пересекла гостиную и почти вырвала ребенка из рук у обескураженного такой внезапной атакой князя. Что Вы вообще здесь делаете?!
Глеб Стрижевский: Кондрат плохо знал Москву и мог легко заблудиться в хитросплетении ее улиц и переулков, поэтому Глеб оставил его в гостинице и нанял извозчика, чтобы добраться до неизвестного Троицкого переулка. - Как изволите ехать, барин? – сразу спросил возница. – Мимо Кремля или гульварами? - Что, простите? – не понял его Глеб. – Какими «гульварами»? После долгих и бестолковых объяснений оказалось, что под «гульварами» возница имел в виду булеварды, которые возникли в Москве на месте снесенной стены Белого города. - Булевардами! - приказал Глеб. Наверное, летом здесь очень красиво, - подумал он, любуясь ровно посаженными вдоль дороги липами, кленами и тополями. День выдался довольно морозный, но это не смогло остановить разодетую по последней моде московскую публику в ее желании продефилировать по засыпанным снегом зимним аллеям и похвастаться обновками. – Эх, если женюсь когда-нибудь, то вместо Италии привезу жену в Москву и прокачу ее вдоль всего Бульварного кольца. Интересно будет посмотреть на ее реакцию. Возница вдруг обернулся и снова спросил: - Барин, как поедем до Троицкого? По Пречистенке или по Остоженке? Глеб напрягся. Вроде бы простой вопрос. Но существует ли на него простой ответ? Ему очень захотелось ответить «По Остоженке конечно!», но эти слова застряли у него в горле. Совесть не замедлила вылезти из своего чулана и прошипеть на ухо: Не смей! Но и змей-искуситель внутри Глеба не собирался сдаваться просто так и требовал ехать через Остоженку. Помучившись, он решил положиться на судьбу. - Как хотите! – с трудом выдавил из себя Глеб и уставился на затылок возницы. Его взгляд так и буравил его голову несчастного, пытаясь внушить ей мысль ехать по Остоженке. То ли из-за очень большой шапки, то ли из-за толстого черепа, но тот направил лошадей по неизвестной пока Глебу Пречистенке. Значит, не судьба, - вздохнул он. Владислав Васильевич Аристов оказался милейшим человеком. Собственно, Глеб и не сомневался в том, что дело будет обстоять именно так. Если Сперанский советовал обратиться к нему, то это означало, что князя ждет встреча с очень достойным и интересным человеком. Не прошло и получаса с момента приезда Глеба в особняк Аристовых и знакомства с его хозяевами, как он уже сидел в столовой за большим обеденным столом, который был уставлен всякими московскими вкусностями. - Угощайтесь! – потчевала его Анна Константиновна. – Уверяю, нигде не готовят так вкусно, как в Москве. Что Питер? Французские повара захватили там власть, как когда-то их соотечественники захватили Москву. Но что русскому человеку их стряпня? Поел и остался голодным. Угощайтесь, Глеб Георгиевич, угощайтесь! Домой-то поди нескоро вернетесь. Так слово за слово, и их беседа с гастрономической темы перекинулась на тему о жилье. Владислав Васильевич как только услышал, что Глеб собирается жить в гостинице, так сразу же предложил ему переехать во флигель при его доме. - Вам здесь удобнее будет, - настаивал он. – И я рядом, и до архива отсюда быстрее добираться. На что Вам эта гостиница, пусть даже и самая лучшая в Москве? - Мы Вас не отпустим, - поддержала его Анна Константиновна. – Сейчас же пошлю слугу в «Петровскую» с запиской, чтобы собрали Ваши вещи и доставили к нам. Сил, чтобы сопротивляться такому напору, у Глеба не было. Змей-искуситель каким-то неведомым образом заткнул глотку его совести-ворчунье, не позволив ей говорить. Он же нарисовал в воображении Глеба картину того, как он под покровом вечерней темноты прогуливается под окнами дома Симоновых и видит нежный профиль Наталии Владиславовны в обрамлении освещенного окна. Разве можно устоять против такого искушения? И Глеб переехал во флигель дома Аристовых. Напрасно совесть не давала ему спать и заставляла ворочаться по ночам. Ее голоса было недостаточно для того, чтобы заставить его отказаться от вечерних прогулок по Остоженке. Вот уже несколько дней тому, как он, возвращаясь из архива, доезжал до Пречистенских ворот, вылезал из кареты и отпускал ее домой. Кондрат каждый раз недовольно качал головой, но все же уезжал, оставляя Глеба наедине с его маленьким счастьем. Маленьким оно было из-за того, что силуэт Наталии Владиславовны пока ни разу не нарисовался в окнах ее дома. Но Глеб не терял надежды. Работы в московском архиве было много, и он верил, что рано или поздно наступит тот день, когда его счастье станет большим. И дождался! Однажды утром госпожа Аристова попросила Глеба вернуться со службы пораньше, мотивируя это тем, что хочет познакомить его со своей дочерью, которая должна приехать в гости. Глеб внутренне напрягся, потому что возвращение из присутствия в неурочное время нарушало его вечерние планы. Однако обижать Анну Константиновну отказом он не посмел. Вернувшись домой в полдень, он застал очень милую картину: супруги Аристовы сидели на полу своей гостиной и играли с маленьким мальчиком, который оказался … Славушкой Симоновым! Мурашки размером с большого муравья пробежали по спине князя. Неужели такие совпадения бывают? Если Славушка – внук Аристовых, значит, Наталия Владиславовна – их дочь? Очень скоро она будет здесь! И я увижу ее! Я буду разговаривать с ней! Я услышу ее голос! С этого момента совесть князя Стрижевского могла сколько ей угодно напоминать о себе. Он не слышал ее. Мальчуган тоже узнал Глеба. Он совершенно спокойно подошел к нему и попросился на руки. Разве можно отказать этому чуду природы? Он поднял малыша на руки и подбросил в воздух. Поймал и еще раз подбросил. Все бы отдал за то, чтобы этот мальчик был моим сыном!
Наталия Симонова: - Наталия! - госпожа Аристова поспешно поднялась со своего места, и, в свою очередь, забрала внука из рук дочери, принимаясь укачивать мальчика в своих объятиях, нашептывая что-то успокоительное. Испуганный реакцией своей мамы, Славушка разревелся, да так, что теперь просто заходился в рыданиях, и Таше никак не удавалось его успокоить, отчего и сама она уже готова была расплакаться. А тут еще матушка... То, что она назвала Ташу полным именем означало, что Анна Константиновна чрезвычайно сердита на дочь. Да Таша и сама ненавидела себя за эту нелепую и необъяснимую ничем вспышку гнева. Тем временем, Владислав Васильевич, чтобы разрядить возникшую напряженную паузу, прерываемую только судорожными всхлипами Славушки, ну и, конечно, просто потому, что надо было сделать это уж хоть теперь, принялся представлять Глеба Георгиевича дочери. Разумеется, он и предположить не мог, что те встречались. И тут Наталия Владиславовна вновь оказалась в затруднительном положении: признать, что Стрижевский ей знаком, означало выставить себя перед родителями еще большей истеричкой, чем сейчас, да к тому же - неблагодарной, ибо тогда придется сразу поведать и обстоятельства знакомства. А не признать - неловко уже перед Глебом Георгиевичем, по-причине все той же черной неблагодарности. Не зная, перед кем ей более не хочется предстать в неблаговидном свете - отцом с матерью или, собственно, князем Стрижевским, Наталия Владиславовна как-то замялась, и, похоже, он все понял. Поэтому повел себя с ней так, точно виделись они, действительно, первый раз, чем, себе на горе, лишь усугубил Ташино собой раздражение. Ведь, вопреки логике, мадам Симонова, вместо закономерной благодарности за спасение ее репутации, как адекватного человека, оказалась весьма задета таким поведением князя. Если бы в этот момент Таша была с собой честна, она бы признала, что ее реакция - ничто иное, как... досада! Да, именно досада, что князь... Что князь забыл о том, что произошло между ними? Но, разве не этого бы она хотела - забыть самой, и чтобы он тоже не вспоминал? Стереть, уничтожить в памяти это постыдное воспоминание... Точно на иголках, Наталия Владиславовна высидела в гостиной у родителей ровно четверть часа, слушая, как отец вовсю нахваливает ей Стрижевского, который деликатно пытается прекратить этот поток славословий в свой адрес, дожидаясь, пока нянька соберет Славушку к отъезду. Его, наконец, удалось успокоить и теперь малыш был унесен в детскую переодеваться. Когда кто-то из прислуги доложил, что барчук и няня готовы к отъезду, Таша поднялась и уже хотела попрощаться, когда Владислав Васильевич внезапно попросил ее на минуту зайти вместе с ним в его кабинет. Извинившись перед женой и гостем, он взял дочь под руку и мягко увлек за собой, не давая шанса отказаться. - Душа моя, все ли у тебя ладно? - спросил он, встревоженно глядя в лицо дочери, как только за ними закрылась дверь его кабинета. - О чем Вы, батюшка? У меня все хорошо, - насторожилась она. - А... Павел? - Папа...я не понимаю, к чему этот допрос, что Вы хотите спросить? Спросите откровенно! - немного нервно ответила Таша, отводя в сторону глаза. - Хорошо, - кивнул Владислав Васильевич, присел на козетку и жестом предложил дочери сесть рядом. - Таша, я не понял, отчего ты так предубеждена против князя Стрижевского? Налетела, точно фурия, ребенка, вон, насмерть выпугала... А между тем вы с ним даже незнакомы! Или... - мужчина вновь испытующе посмотрел на дочь. - Или я чего-то не знаю? - Боже, батюшка, ну о чем Вы?! - не выдержала Таша, вскочила со своего места и нервно прошлась по комнате. - Я первый раз вижу этого человека. И... и именно это - причина моего поведения. - Прости? - Да! Я не понимаю, как можно пригласить жить к себе совершенно незнакомого человека, но еще больше я не понимаю, как можно было позволить ему так вольно обращаться с моим ребенком! Господи, да он уронить его мог! - всплеснула она руками. - Что за вздор! - теперь уже и Владислав Васильевич поднялся со своего места, заметно раздражаясь. - Какие-то бабьи причуды, ей-богу! Почему это "совершенно незнакомый"? У князя - рекомендательные письма от самого Михаил Михалыча! - Аристов назидательно поднял палец. - А Сперанскому, знаешь, я как себе доверяю! А ты вот ведешь себя так, что мне и представить неловко, что теперь господин Стрижевский про нас подумает, про гостеприимство наше... Капризы одни! Что же, коли тебе не нравится его здесь видеть, так и не приходи, покуда он здесь! А я князя не выгоню, если уж кров ему предложил! - Вы, что, от дома хотите мне отказать? - из глаз Таши уже готовы были брызнуть слезы обиды. - Из-за какого-то Стрижевского?! Ну, батюшка! - губы ее задрожали и госпожа Симонова прижала к ним пальцы. - Да что ты несешь-то?! Окстись, Таша! - возмутился отец. - Я лишь сказать тебе хотел, что беспокоюсь за тебя, а ты... Ну-ну! - он протянул руки, притягивая плачущую дочь к себе и успокаивая, совсем, как недавно ее сына. - Прости-прости. Не хотел тебя обидеть! - Аристов немного отстранил от себя дочь и внимательно посмотрел на нее. - Ты не больна ли, голубка? - Не знаю, - всхлипывая и шмыгая носом, пробурчала Таша, утирая глаза и нос платком, который он ей протянул. - Прости меня, пожалуйста, пап! Нервы совсем расшатались почему-то... Я пойду. Извинись за меня перед князем. Или лучше я сама извинюсь... только не сегодня ладно? - Конечно, детка! - Владислав Васильевич поцеловал её, перекрестил, на том и расстались. Таша поднялась в свою комнату, привела себя в порядок, и побрела в детскую, за няней и Славушкой, чтобы ехать домой. И к галерее почти столкнулась... все с тем же Стрижевским, бог весть, как там оказавшимся. - Да Вы, верно, преследуете меня?! - воскликнула Таша, сверкнув возмущенным взором.
Глеб Стрижевский: Ее гневная реакция на их неожиданную встречу поначалу обрадовала Глеба, потому что означала, что она к нему все же неравнодушна. Но совесть, которую он уже отказывался слушать, не отступала и призвала на помощь память. Глебу вдруг вспомнилось лицо Тессы во время их последней встречи. Ее глаза смотрели на него с укром, а губы шептали: Ты ни разу не выслушал меня, ты ни разу не посчитался с моим мнением. Идиот! Я не сделал никаких выводов с тех пор. Милая, добрая, дорогая моя Тесса! Ты пожертвовала своей свободой, чтобы заставить меня измениться, а я, мерзавец, бросил в топку твой подарок. Я ничему не научился и обрек на муки совести эту прекрасную женщину. После того, как Владислав Васильевич увел дочь в свой кабинет, а няня унесла Славушку в детскую, в гостиной остались только Глеб и Анна Константиновна. Женщине было явно не по себе, и она взмолилась: - Глеб Георгиевич! Простите Ташу. Она всегда такая спокойная. Не знаю, что на нее нашло. Умоляю, не обижайтесь. - Что Вы? – поспешил заверить ее Глеб. – Я ее вполне понимаю. Я не должен был так высоко подбрасывать малыша. Мне, старому холостяку, даже в голову не пришло, что не каждая мать может равнодушно смотреть на такую картину. Как я могу обижаться на Наталью Владиславовну? Мне в пору бежать самому прощения у нее просить. И, в силу сложившихся обстоятельств, чтобы не смущать ее впредь, позвольте мне… - Ни слова больше! – скомандовала Анна Константиновна голосом полкового командира. – Если Вы хотите, чтобы я поверила в искренность Ваших слов, то даже не заговаривайте о переезде из этого дома. - Хорошо. Молчу. Вы позволите мне удалиться к себе? – спросил Глеб с улыбкой. - Не позволю! Сначала выпейте со мной чаю и пообещайте, что вечером непременно придете ужинать, а то обижусь. - Однако, это шантаж, мадам! – здесь Глебу пришлось рассмеяться, чтобы окончательно развеять сомнения госпожи Аристовой. Попасть во флигель, который занимал Глеб, можно было не только с улицы, но и из дома: длинная галерея, соединяющая все комнаты, заканчивалась полутемным коридором, который прямиком вел к его жилищу. Туда Глеб и направлялся после чаепития с Анной Константиновной, когда неожиданно встретился с Натальей Владиславовной. - Да Вы, верно, преследуете меня?! – возмутилась она. Как же она была красива в этот момент! До сегодняшнего дня Глеб еще ни разу не видел ее сердитой и сейчас был вынужден признать, что гнев ей тоже к лицу. - Наталья Владиславовна! Прошу, не терзайте себя. В том, что случилось сегодня… и тогда в Вашем доме … виноват только я. Если можете, то простите меня, потому что себя я простить не смогу. Я уже осознал свою ошибку и вынес себе жестокий приговор. Он предписывает мне не искать больше встреч с Вами.
Наталия Симонова: Всего, чего угодно ожидала Таша в ответ на свой новый выпад в адрес Стрижевского, но - не извинений! Вот! Вот оно - то, что не давало покоя, чего она никак не могла в нем понять: эта непредсказуемость реакций. Когда отец спросил ее намедни, чем же так провинился Глеб Георгиевич, что впал к ней в немилость, Таша не нашлась, что ответить, но теперь четко поняла. Она действительно не знала, чего ждать от этого мужчины. И это бесило, но одновременно и влекло к нему, как влечет любопытного ребенка то, чего он еще не видел в жизни. А по жизненному опыту госпожа Симонова, хоть уже давно была жена и мать, не так уж и превосходила своего Славушку. Прежде в ее спокойной и размеренной жизни с не менее спокойными и ровными чувствами ко всем вокруг, ничего подобного не случалось. Никто не вызывал столь сильных эмоций, как Глеб Стрижевский. И более всего Наталию Владиславовну пугало, то, что она не понимала, что это за эмоции. А еще то, что она никак не может себя контролировать в его присутствии и ведет себя просто возмутительно. Чем только усугубляет чувство вины. Перед мужем, перед Стрижевским, который так искренне извиняется сейчас перед ней, что хочется провалиться сквозь землю! Ах, зачем только Павлуша их познакомил?! Зачем все так странно и нелепо? - Простите, я должна идти! - только и смогла она проговорить в ответ на его пространную тираду, и, обойдя Глеба Георгиевича, точно струйка воды некое препятствие, сквозь которое она не может просочиться, Таша поспешно и не оглядываясь пошла прочь от него, стараясь сделать вид, что не чувствует, как он взглядом прожигает ей спину. Уже дома, бессонной ночью глядя в потолок, она пыталась таки разобраться в том, что происходит, ибо так мучиться, неведомо отчего, сил больше не было. Вспоминая и безжалостно препарируя собственные чувства в момент последнего разговора со Стрижевским, Таша обнаружила странное: еще днем она мечтала о том, чтобы более никогда с ним не встречаться. Но, когда об этом заговорил он сам - словно болезненная заноза впилась ей в душу. Как же это назвать? И верно - наваждение какое-то! Ворочаясь в душной постели, Наталия Владиславовна даже подумала в какой-то момент пойти исповедаться своему духовнику, может, пройдет этот морок? Но потом отказалась от этой идеи. Ведь, в душе чувствуя, что грешна, Таша никак не могла сформулировать для себя, в чем же именно? И совета спросить было не у кого. ...Тем временем, и Рождество пришло. А вместе с ним - пора рождественско-новогодних балов и приемов, хлопот и прочих радостей жизни, которые полностью отвлекли Наталию Владиславовну от ее душевных терзаний уже хотя бы потому, что на них вовсе не было времени. В этом году Симоновы получили как никогда много приглашений. И Таша, также впервые в жизни, почувствовала к ним вкус и желание бывать в обществе, как можно больше. Павел Андреевич, глядя на то, как его супруга изменила своему привычному стремлению к домашнему уединению, не мог не удивляться. Но и радовался тоже. Ибо давно подозревал, что супруга лишь от огромной любви к нему и такой же деликатности не дает понять, что скучает. Поэтому охотно разделял вместе с ней все выезды в свет, гордо взирая, как Таша делает там успехи, очаровывая всех своим легким нравом и отменной манерой держаться. Вот и сегодняшний Большой Новогодний Бал в Дворянском собрании должен был стать еще одной ступенькой к тому, чтобы госпожа Симонова превратилась из скромной хозяйки сердца своего мужа во владетельницу всеобщего восхищения и настоящую московскую светскую львицу. При всей гордости за жену, Павел Андреевич не мог отделаться от легкого ощущения грусти по этому поводу. Хоть и никоим образом никогда бы не высказал супруге ни одного упрека или даже намека на этот счет, полагая подобные мысли проявлением собственничества. А он всегда был убежден в том, что подобные эмоции - удел мужа слабого и в себе не уверенного. Себя господин Симонов к таковым не относил. Поэтому без сомнений и принес в комнату жены это красиво оформленное приглашение на бал в Дворянское, который Таша, так же без сомнений, согласилась посетить...
Глеб Стрижевский: Она ушла. Почти убежала… Но он и не думал задерживать ее, а только стоял и смотрел ей вслед. Когда она скрылась из виду, он вздохнул и поклялся себе, что больше ни разу не произнесет Ее имени. Вернувшись во флигель, Глеб первым делом растолкал спящего Кондрата. Этот лежебока имел обыкновение отсыпаться днем дома, восстанавливая силы после вчерашних ночных похождений и перед предстоящими. - У тебя есть знакомая среди прислуги Аристовых? – спросил Глеб коротко. - Спрашиваешь, княже! – усмехнулся Кондрат. – Конечно есть! - Попроси ее сообщать тебе всякий раз, когда Владислав Васильевич будет ожидать в гости свою дочь. - Зачем? - Будешь докладывать мне об этом, - ответил Глеб. – И с этого дня при возвращении из присутствия не останавливайся у Пречистенских ворот, а сразу езжай сюда. Ты понял? - Конечно, - кивнул Кондрат немного сочувственно. – Давно пора. А когда мы домой поедем? Скорей бы уж. - Постараюсь закончить с делами до Нового года С этого дня Глеб уезжал из дома Аристовых очень рано, а приезжал ближе к ночи. Отдавая все свободное время службе, он уверял себя, что таким образом приближает срок окончания работы, но на самом деле он старался максимально занять свою голову служебными делами, чтобы не думать о Ней. Вскоре после Рождества Глеб приехал в резиденцию генерал-губернатора, чтобы отправить в столицу очередной ворох найденных документов. Там он разговорился с начальником канцелярии графом Торчиным, и тот пригласил его к себе домой на Рождественский бал. - Что Вы, князь, как бирюк живете? Время то какое праздничное! Приезжайте к нам.Скучать не будете! Почему нет? После Рождества Она обязательно не раз навестит родителей. Я буду там лишним, – подумал Глеб и согласился. Во время бала, когда его представили уже дюжине великосветских дам, Глеб вдруг поймал себя на мысли, что сравнивает каждую из них с … Ней. Это было довольно неожиданно, потому что раньше всех женщин он сравнивал с Тессой. Прости меня! Я изменил тебе, - шептал он, обращая свои мысли к далекой Ирландии. – Потерпи, родная. Скоро я уеду из этого города, забуду о Ней и снова буду принадлежать только тебе. Тринадцатой новой знакомой князя оказалась Полина Павловна Бенигсен – женщина сногсшибательной красоты. Единственная среди присутствующих, сравнение с которой оказалось в ее пользу, - подумал Глеб, склонившись над рукой прелестницы. - Юная вдова старого генерала Бенигсена, - заговорщицки шепнул ему изрядно подвыпивший граф Торчин. – Срок траура закончился совсем недавно, и она сейчас пребывает в поисках нового мужа. Берегитесь, князь! Кажется, она положила на Вас глаз. Напрасно, – подумал Глеб равнодушно. – Только время потеряет. Вскоре выяснилось, что решительности генеральской вдовы могут позавидовать все военачальники мира. Она начала свою атаку на Глеба с того, что бесцеремонно навязала себя ему в партнерши для очередного танца, во время которого спросила его о планах на рождественскую неделю. В ответ он неопределенно пожал плечами. В ответ женщина обольстительно улыбнулась и объявила, что берет его в плен и обязуется представить ему праздничную новогоднюю Москву. Пару танцев спустя они вновь оказались в паре, и на этот раз мадам Бенигсен зашла совсем далеко, назвав ему свой адрес и заявив, что ждет его там «в любое время». Однако, чересчур решительная особа! - Мои друзья Балашовы послезавтра устраивают бал, - сказала она ему перед отъездом. – Вы будете там? - Боюсь, что не смогу, потому что не приглашен, - ответил Глеб, довольный тем, что удалось отказать ей под благовидным предлогом. - Это ничего. Считайте, что приглашение уже у Вас в кармане. До свидания! Глеб ухмыльнулся ей вслед и порадовался тому, что она не знает его адреса. Однако, когда он на следующий день вернулся из присутствия, у него на столе лежало приглашение к неизвестным господам Балашовым с сопроводительной запиской от мадам Бенигсен: Заезжайте за мной в 6 часов. Зачем так рано, если в приглашении написано к 8 часам? – подумал Глеб … и приехал к дому генеральши в половину восьмого. Лакей открыл ему дверь и мгновенно испарился. Войдя в холл, Глеб угодил прямо в объятия вдовы. - Почему ты опоздал? – жарко шепнула она и попыталась поцеловать его в губы. – Мы могли бы неплохо провести время перед балом. - Гхм! – Глеб вытянул шею и посмотрел вверх, чтобы невысокая генеральша не смогла дотянуться до его лица. – Нам пора ехать! Ваша красота кружит голову, но для того, чтобы заставить меня потерять ее, нужно быть Ею. Но как только Глеб вошел в бальный зал дома Балашовых, то сразу увидел Ее! Она стояла спиной к нему в обществе других дам, но он не сомневался, что это именно она. Проклятье! Одна нежданная встреча, и достигнутое им подобие душевного равновесия ушло в небытие. На смену ему пришло нестерпимое желание. Не сводя с Нее глаз, Глеб резко остановился, чем обратил на себя пристально-внимательный взгляд мадам Бенигсен. Она посмотрела туда же, куда смотрел он, и спросила: - Что случилось? - Пойдем отсюда! – скомандовал он. - Ко мне? - К тебе! В эту ночь Глеб не вернулся во флигель дома Аристовых, как, впрочем, и в следующую, потому что назавтра история повторилась по тому же сценарию: встреча с Ней на балу, желание, побег, Полина. Нет, пора с этими балами заканчивать, - решил Глеб, но все же поддался на уговоры генеральши сопровождать ее на бал в Дворянском Собрании, который состоится в Новогоднюю ночь. Прибыв на место и увидев количество приглашенных, Глеб облегченно вздохнул. Даже если предположить, что Симоновы тоже здесь, встретиться с ними в этой толпе было затруднительно. Однако рисковать Глеб не хотел. Он решил, что потолкается здесь часок у стеночки, а потом сбежит. Мадам Бенигсен не отходила от него ни на шаг. При этом она постоянно крутила головой, словно искала кого-то, и завидев знакомых, начинала виснуть на его руке. - Вот они! – неожиданно воскликнула Полина. – Глеб! Давно хочу тебя познакомить со своей подругой юности Наталией Аристовой, в замужестве Симоновой. Глеб похолодел. Вместо того, чтобы смотреть туда, куда показывала Полина, он взглянул на нее и поймал ее хитрый ухмыляющийся взгляд. И вдруг понял ее игру. - Ты … Ты… нарочно это делаешь? – спросил он, кипя от бешенства. – Но откуда ты знаешь? - Нетрудно было догадаться, - усмехнулась мадам Бенигсен. – Твои пылкие чувства к мадам Симоновой я заметила еще у Балашовых. Ты так загорелся, увидев ее, а потом был так страстен, что я решила повторить этот опыт и на следующий день снова привела тебя туда, где будет Таша. Не пропадать же добру. Разве нам было плохо, милый? Больше всего Глебу сейчас хотелось придушить эту маленькую циничную стерву, но на это не было времени. Пока Симоновы не заметили его, надо было уходить отсюда.
Наталия Симонова: Бал в Дворянском был в самом разгаре. Протанцевав с супругом дозволительные этикетом два танца, Таша, но ни на один из последующих без партнера не оставалась. Ее бальная книжка была почти заполнена, едва еще Симоновы вступили в бальную залу. Впрочем, не было ничего удивительного. В великолепном шелковом платье жемчужно-серого, почти серебристого цвета и жемчугах, Наталья Владиславовна выглядела истинной Королевой Зимы, разве что глаза сияли не холодным, а теплым и ласковым светом, и нежный румянец покрывал фарфоровую кожу скул. Павел Андреевич нынче не мог отвести от нее глаз. Сделал это лишь на какой-то краткий миг и тотчас увидел Глеба Стрижевского, с которым не встречался с тех самых пор, как предал ему доставленный на Остоженку конверт. - Таша, смотри, какая удача, это же князь Стрижевский! - Павел Андреевич тронул супругу за плечо. - Глеб Георгиевич! - возвысил он голос и приветственно махнул рукой своему приятелю, когда убедился, что тот его заметил. - Идите к нам! Наталия Владиславовна слегка вздрогнула и медленно обернулась, наблюдая, как он приближается, пробираясь сквозь разряженную веселую толпу, чувствуя, как внутри нее что-то резко оборвалось и падает вниз. Впрочем, явление Стрижевского оказалось не единственным ударом, что нынче заготовила для нее судьба. Рядом с Глебом Георгиевичем, вернее, в полном смысле этого слова, повиснув на его локте из-за большой разницы в росте, шествовала Полин Заборовская, ее соученица по гимназии. И не сказать, чтобы подруга. Вернее, нет, Таша никогда в жизни ни с кем не враждовала. Просто Полин еще в гимназии представляла собой полную противоположность тихой скромнице, коей была мадемуазель Аристова. Она рано расцвела и рано стала обращать на себя внимание молодых людей, быстро прослыв первой красавицей их гимназии. И все мысли Полин с того момента были обращены лишь на то, чтобы иметь у мужчин успех, что самой Таше казалось какой-то дикостью. Именно по этой, а не какой иной причине, она всегда немного сторонилась общества мадемуазель Заборовской. Даже уже во взрослой жизни, когда обе по причине замужества оказались москвичками, Наталия Владиславовна почти не поддерживала отношений с госпожой Бенигсен, так Полин стала именоваться нынче. Знала лишь, что пару лет назад та овдовела, а теперь, вроде, вновь выезжает. "И времени зря не теряет," - с нехарактерной для себя язвительностью подумала мадам Симонова, заметив ее в обществе Стрижевского. - Талия! Какой сюрприз тебя видеть! - воскликнула тем временем Полин очень радостно. И Таше показалось, что радость ее превышает все разумные пределы, такое чувство, что они не встречались ни разу за последние дни. Правда, до этого она ни разу не видела рядом с ней Глеба Георгиевича... - Да, я тоже рада, Полин, - сдержанно кивнула Наталия Владиславовна. - Великолепный бал, - добавила она, чтобы просто что-то сказать, а тем временем князь учтиво склонился к ее руке, затянутой в длинную бальную перчатку, коснулся ее губами, и мимолетное прикосновение это заставило пальцы Таши предательски задрожать... - Дивный! Дивный! - заверещала Полин ажитированно. И мадам Симоновой показалось на мгновение, что она сейчас подпрыгнет на месте от восхищения. - После моего уединения, ну... ты понимаешь, - мадам Бенигсен искусно помрачнела на миг лицом, а потом вернулась к прежнему радостному выражению. - Все эти восхитительные вальсы... Теперь так много стали танцевать вальс, не правда ли, Павел Андреевич? - Да, несомненно, сударыня! - откликнулся Ташин муж, до того стоявший молча, как и князь, не вмешиваясь в разговор двух дам и украдкой ухмыляясь в усы. Уж он-то знал, что его супруга не слишком рада этой встрече, но не смог себе отказать в маленьком удовольствии, понаблюдать Полину Павловну, так сказать, на охоте. А мадам, несомненно, открыла охотничий сезон и, кажется, несчастный старина Глеб уже пал жертвой ее ловких и цепких коготков. Вон, как по-свойски она себя с ним ведет! Впрочем, долго испытывать терпение супруги господин Симонов, любящий муж, не стал, а потому сверкнул учтивой улыбкой и проговорил, склоняясь перед госпожой Бенигсен: - Не осчастливите ли меня следующим же из них? Разумеется, если... Глеб Георгиевич меня не опередил. - Нет, представьте, не опередил! - Полина Павловна искоса взглянула на своего спутника, блеснув черными глазами. - Так что я с радостью приму Ваше приглашение. А Глеб Георгиевич непременно должен пригласить на этот вальс Талию!
Глеб Стрижевский: - Всенепременно, - ответил Глеб, не сводя гневного взгляда с мадам Бенигсен. – Как-нибудь в другой раз обязательно приглашу. Со стороны могло показаться, что он не с состоянии оторвать взгляда от красоты Полины Павловны и ужасно ревнует к тому, что она идет танцевать с Симоновым, но именно этого Глеб и добивался. Сейчас он был готов пойти на любые жертвы и предстать перед глазами присутствующих кем угодно, только бы не позволить Ей смутиться. Господин Симонов конечно не академик головою, но для того, чтобы заметить странное поведение супруги и чтобы связать его с присутствием Глеба, особого ума не нужно. Он еще ни разу не взглянул на Нее, но остро чувствовал, что Она сейчас натянута, как струна. - Помилуйте, Павел Андреевич, - пристальный взгляд в ожидающие его ответа глаза Симонова и смущенная улыбка. - Вам ли не знать, какой из меня сейчас танцор? Потоптаться по паркету я бы еще смог, но вальс… Увольте. - Мне кажется, что Вы чего-то боитесь, Глеб Георгиевич, - не унималась генеральша, которая в этот момент казалась самой невинностью. – Или кого-то? - Вы правы, Полина Павловна. Я действительно боюсь, - Глеб повернулся с почтительным поклоном в Ее сторону так, что в поле его зрения оказался только подол Ее платья. - Боюсь, что не смогу найти в Москве вторую такую сиделку, как мадам Симонова, а злоупотреблять ее добротой снова я не хочу. Симоновы меня поймут, а этой стерве знать о моей ноге необязательно. Сегодня мы видимся в последний раз, и я надеюсь избавиться от нее еще до наступления Нового года. В этот момент музыканты снова начали настраивать свои инструменты, и это означало, что очередной танец начнется с минуты на минуту. К ним тут же подошел какой-то бравый гусар и попросил разрешения пригласить Наталью Владиславовну на танец. - Да-да, конечно - сразу же согласился Павел Андреевич, а потом обратился к Глебу. – Князь, но я все же уведу танцевать Вашу даму. Да пусть хоть совсем забирает, - злорадно подумал Стрижевский, склонив голову в знак согласия. – Ах, как было бы хорошо, чтобы эта красотка смогла увлечь его настолько, чтобы он потерял голову и развелся с Ней. Но разве возможно променять ангела на чудовище? Пока пары кружились на паркете, Глеб переместился поближе к выходу и встал так, чтобы его было видно. Как только музыка смолкла, Павел Андреевич оглядел зал, увидел его и «вернул» ему мадам Бенигсен. Как только Симонов ушел, Глеб приказал ей: - Уходим отсюда! Подгонять Полину Павловну не потребовалось. Когда карета князя подъехала к крыльцу дома Бенигсенов на Рождественке, Глеб помог генеральше спуститься вниз, проводил до двери парадного и быстро простился. - Но… как же так? – донесся до него обиженный голос мадам Бенигсен, когда он возвращался к карете. А вот так, - усмехнулся про себя Глеб. – Встречать Новый год Вам придется в одиночестве. Как, впрочем, и мне. Но Глебу повезло. Как только он подъехал к особняку Аристовых, его встретила Анна Константиновна, которая сразу же увела его в дом, усадила за праздничный стол, за которым уже сидели Владислав Васильевич и маленький Славушка, который с удивлением оглядывался по сторонам и отказывался понимать, почему эти загадочные взрослые не укладывают его спать. - Ничего, - заговорщецки подмигнул господин Аристов. – Надеюсь, Таша не узнает, что мы здесь своевольничаем и не спим по ночам? - От меня точно не узнает, - ответил Глеб с улыбкой. – Пару раз в году можно пропустить ночной сон. Правда, малыш? Славушка, довольный тем, что является центром всеобщего внимания, попросился к нему на руки. Мне опять повезло, - подумал Глеб, усаживая его к себе на колени. – Я встречаю Новый год с Ее семьей. Это ли не счастье?
Наталия Симонова: Они стояли рядом, но, словно бы разделенные какой-то невидимой перегородкой, которую, впрочем, ни Таша, ни Глеб Георгиевич преодолевать не хотели. А может, боялись? Князь Стрижевский напряженно и не отрывая взгляд смотрел в ту часть бальной залы, где происходили танцы. Наталия Владиславовна стояла рядом и тоже старалась смотреть куда угодно, но только не на него. Но несколько осторожных взглядов себе все же позволила и... была неприятно задета выражением лица князя. Он наблюдал за танцем Полин и Ташиного мужа едва не с ненавистью! Ну, так ей показалось. И это было как-то странно. Она и представить не могла, что Стрижевский такой ревнивец! А в том, что мадам Бенигсен и Глеба Георгиевича связывают узы несколько иного рода, чем обычное знакомство, легко было догадаться даже Таше с ее неискушенным - в этом смысле - воображением. Да и Полин приложила, кажется, все усилия, чтобы мадам Симонова поняла - она любовница Глеба Стрижевского. "Точно, мне дело до этого есть!" - неприязненно подумала Таша. И неприятное ощущение от происходящего усиливалось еще тем, что в душе она понимала, что лжет себе. Ей было дело до князя Стрижевского! И ее страшно раздражала Полин, которая как раз сейчас шествовала в сопровождении ее супруга обратно, после окончания танца. Какая она, все же, манерная! Даже этот обычай называть ее "Талией". Полина Павловна прекрасно знала, еще с гимназических пор, что Таша не любит это вычурное сокращение своего имени, тем не менее, обращаясь к ней, упорно выбирала именно его. Уж, не нарочно ли? Наблюдая за приближением Полин, Наталия Владиславовна вовсю мысленно придумывала благовидный повод для них с мужем удалиться этого как-то вмиг опостылевшего ей бала. Понятно, что никто не обязывает ее весь вечер общаться с мадам Бенигсен и ее спутником, но даже еще несколько минут в их обществе почему-то казались Таши мучительны... Ее планы нарушил корнет Савельев. Один из тех, кто успел ангажировать мадам Симонову на мазурку еще в самом начале вечера. Его имя значилось в бальной книжке Таши, поэтому отказывать было неловко. Когда же танец завершился, и корнет проводил ее к супругу, рядом с ним уже никого не было. Павел Андреевич, хоть она и не спрашивала, объяснил, что Стрижевский и Полин покинули бал как раз, когда Таша ушла танцевать. А вскоре и сама она все же сказала ему, что хотела бы уйти, так как чувствует приближение приступа мигрени... А ближе к вечеру следующего дня, первого в новом, 1829 году, Наталия Владиславовна вновь отправилась к родителям, чтобы поздравить их с Новогодьем, и забрать домой сына. Когда подарки были вручены и поздравления сказаны, Таша вновь оказалась в кабинете Владислава Васильевича, сегодня, впрочем, по своему желанию. Она любила с детства покойную обстановку рабочей комнаты отца. Запах книг, кожи их переплетов, обивки дивана, потрескивание поленьев в камине... Было в этом что-то уютное и из детства. Она даже позволила себе невероятное в других обстоятельствах - забраться на диван с ногами, как много лет назад, когда маленькой девочкой пробиралась в кабинет к отцу, и тихонько сидя в уголке, наблюдала за тем, как он работает, а Владислав Васильевич не прогонял ее, вероятно, тоже радуясь присутствию дочки рядом с собой. - Таша, а знаешь, - улыбнулся ей отец, разбирая почту. - Глеб Георгиевич почти убедил меня принять приглашение Сперанского и вновь поработать. Я уж сказал ему, что зря не пошел ты, князь, в адвокаты, прославился бы - при таком-то умении в своем убеждать, а он все отшучивается. Говорит, что с его характером скорее уж в прокуроры. А почему? Очень хороший человек, сдержанный просто очень, но у кого из нас причуд-то нет, ведь так? - он взглянул на дочь поверх стекол очков, Таша неопределенно кивнула, не зная, что ответить. Рассуждать о князе Стрижевском и его странностях ей нынче хотелось меньше всего. И зря батюшка о нем вспомнил! Покой на душе Таши немедленно испарился, точно муть какая-то со дна поднялась. Поэтому, не желая, чтобы отец заметил изменение настроения, она встала, разгладила немного помявшееся платье и сказала, что пойдет теперь домой. Точнее, сперва еще к матушке, а потом - сына собирать, да и домой. - Не буду вам мешать, папа! - Да ты никогда мне не мешала. Ты и не умеешь мешать-то, - усмехнулся господин Аристов, вставая из-за стола, чтобы проводить дочь до двери кабинета. - Вот, захвати, пожалуйста, занеси во флигель, когда уж соберешься. Это письмо Глебу Георгиевичу. - Но почему я?! - вскинулась Таша, и отец вновь внимательно взглянул ей в глаза, отчего она смутилась и принялась оправдываться. - Просто... просто я же еще занята буду, а там, может, срочное? Ну... хорошо, я занесу! Прощай, пап! - с этими словами, Наталия Владиславовна поцеловала его в щеку, взяла конверт и поспешно удалилась, мысленно ругая себя последними словами за эту нелепую вспышку.
Глеб Стрижевский: Первым утром нового года везение Глеба закончилось. Теперь ничто не держало его в Москве: работа в московском архиве уже сделана, почта отправлена, вещи почти собраны. Кондрат еще с Рождества «бил копытом» и смотрел на князя с надеждой и вопросом «Когда поедем?». Даже погода смягчила свой крутой зимний нрав и радовала умеренным морозцем, как бы приглашая будущих путешественников в дорогу. В ответ на князеву попытку задержаться здесь в страхе перед предстоящими крещенскими морозами, Кондрат купил на каком-то базаре овчинный тулуп огромных размеров и обещал завернуть Глеба в этот кошмар. - Ничо, княже, - посмеивался старый плут. – Холод не тетка, а ты не на званом обеде. Никто тебя в карете не увидит. Сиди себе и грейся. Но один лучик надежды на задержку в Москве все же был. В последнем письме маменька жаловалась сыну на деда: …Аким Глебович совсем с ума сошел. Грозился этой зимою приехать в Питер и найти себе невесту, чтобы жениться. Ох, правильно говорят про седину в бороду и беса в ребро… Глеб очень сильно подозревал, что здесь имеет место заговор между его родственниками, и истинной целью деда является не стремление жениться самому, а надежда женить любимого внука. Поэтому он еще в декабре написал в Стрижики и попросил старика четко сказать, приедет ли тот в столицу. И теперь ждал ответа. В самом деле, зачем мне ехать на Могилевщину, если родственники будут ждать его в Питере? - убаюкивал он свою совесть. Кондрат, который провел новогоднюю ночь со своей пассией из аристовской прислуги, заявился с утра во флигель и предупредил, что хозяева ожидают дочку сегодня в гости. - Так мы и сегодня никуда не поедем? – спросил он. - Нет. Дождемся письма из Стрижиков. - Ээээ, Глеб Егорыч! Так я тебе пока не нужен? Может, я пойду пока? Дела у меня. - Иди-иди! – усмехнулся Глеб ему вслед. – Да поосторожнее там, а то в самом деле жениться придется. - Обижаешь, княже. Мы только чаю попьем. Кондрат ушел, и Глеб остался совершенно один. Выходить из флигеля ему было нельзя, потому что вне его стен был риск встретиться с Нею. Несмотря на то, что я поклялся себе не искать встреч с нею, так приятно сознавать, что Она совсем рядом. Я не могу ее видеть, но никто не может мне помешать думать о Ней.
Наталия Симонова: Таша намеренно медлила с исполнением отцовского поручения. Зайдя к матушке, долго болтала с ней о каких-то ничего не значащих пустяках. Так долго, что сама Анна Константиновна спросила, почему дочь не велит собирать Славушку домой, ведь дни в январе коротки, а ребенку скоро и спать надо. Словно опомнившись, Наталия Владиславовна вскочила, и пошла отдавать распоряжения няньке, когда и это было сделано, велела дожидаться ее возвращения, пояснив, что должна еще кое-что сделать и, точно приговоренный на плаху, отправилась через длинную галерею во флигель к Стрижевскому. Письмо, точно раскаленная головешка, жгло ей ладони. Щеки тоже почему-то пылали, а сердце ускоряло свой ритм по мере приближения к дверям пристанища гостя ее родителей. Но Таша не собиралась отступаться. Это было бы слабостью, а она вполне уверила себя, что избавилась от этого странного и болезненного состояния, которое испытывала в присутствии Глеба Георгиевича. Когда избавилась? А вот прямо вчера, когда увидела его вместе с Полин Бенигсен. Если такие женщины ему нравятся, то ей опасаться явно нечего... Вот только проклятое сердце никак не желало успокаиваться... Но, к счастью, снаружи его биение не слишком заметно. - Добрый вечер, князь! - постучавшись, она вошла в комнату, и Стрижевский, как и прошлый раз, порывисто вскочил со своего места, теперь уже, правда, за рабочим столом, но - тотчас и замер на месте, остановленный холодным и прозрачным, точно невский лед в сильный мороз, взглядом Наталии Владиславовны. - Поздравляю Вас с Новым годом! Думаю, что отметили его наступление... достаточно весело? Боже, как ей было стыдно за свое поведение! Но точно злобный демон вселился в это мгновение в мадам Симонову. В словах, что слетали с ее уст, было столько сарказма, сколько Таша и за всю жизнь до того не выказала, а Глеб Георгиевич почему-то лишь покорно слушал, отвернувшись к окну, и молчал... Просто молчал, чем еще сильнее раззадоривал ее. - Прошу, только не думайте, что я сама хотела навестить Вас. Это все батюшка, он попросил передать вот это письмо, не иначе, от одной из Ваших тайных московских обожательниц, - что она несет?!! На конверте четко стоял обратный адрес и имя отправителя - Аким Стрижевский... Да-да, Таша дошла до того, что удостоверилась, что письмо это не от женщины, но тем не менее, не преминула пройтись на этот счет... - У Вас, ведь, теперь, вероятно, целая армия обожательниц среди дам высшего света? Хотя, зачем армия, если в плену оказалась генеральша...
Глеб Стрижевский: Ранние сумерки первого январского дня уже опустились на древний город и вытеснили дневной свет из его домов. Глеб подбросил в камин охапку заготовленных Кондратом березовых дров и поджег бересту. Сначала появился дымок, а вслед за ним желтоватый огонек, который очень быстро поменял цвет на ярко-красный. Огонь вырвался из плена и охватил дрова. В уютно обставленном кабинете аристовского флигеля казалось, что этот свет согревает не только тело, но и душу. Глеб сел за письменный стол и откинулся на спинку старого, но очень удобного кресла и уставился на огонь. В свете подрагивающего пламени какое-то время ему виделись счастливые картины из его прошлого. К сожалению, их было мало, и когда они закончились, ему пришлось подумать о будущем. В жизни все повторяется, и я знаю, что уеду отсюда и буду продолжать жить дальше. Да, какое-то время мне будет очень больно и тоскливо, но я привыкну к этому. И очень скоро одиночество опять станет моим верным другом и постоянным спутником. У меня есть близкие и друзья, но нет той, которую хочется видеть рядом постоянно, которую не хочется отпускать. Пора мне уже смириться с вечным одиночеством. Тишину кабинета вдруг нарушили торопливые шаги, быстро приближавшиеся к двери со стороны галереи. Женские, - определил Глеб и удивился. – Кто же это? Уж не Кондратова ли пассия? Вот шельмец! Сказал, что пошел к ней, а сам… Раздался торопливый стук в дверь и, не дожидаясь разрешения войти, на пороге появилась Она! Глеб вскочил на ноги. Она пришла! Ко мне? Сама? Ее появление на его территории было столь неожиданным, что Глеб решил, что это сон или плод его воображения. Галлюцинация заговорила быстро, резко, едко. Ушам не верю! Да она же…Она же ревнует! Как это возможно? Я и надеяться не смел на такое счастье. Какой дурак сказал, что ревность – это недостойное чувство. Это открытие ударило его словно обухом, а неведомая сила заставила его обойти стол, приблизиться к Ней и заглянуть в ее глаза, чтобы увидеть в них подтверждение своего смелого предположения. Между отражением угасающего дня и пляшущих отсветов огня в камине, Глеб увидел в них скопление темных звезд, имена которым Страх, Боль, Презрение. Ему вдруг захотелось погасить эти нехорошие огоньки своими губами и наполнить эти милые любимые глаза нежностью и чистотой. От них переместиться на ее скулы и погасить неожиданно вспыхнувший на них румянец. А потом губы… Глеб прижал Ее к себе, ощутил губами изгиб ее шеи, плечом - дрожащую от вздохов грудь, одной рукой – ее тонкий стан, а другой – ноги под складками платья. Кровь бешено стучала в висках, и он боялся потерять сознание от свалившегося на него счастья.
Наталия Симонова: ...Думая, что князь намеревается взять у нее из рук принадлежащее ему письмо, Таша сделала шаг ему навстречу и протянула конверт. Однако, вместо того, чтобы забрать его, Стрижевский взял ее за запястье и притянул к себе, подхватывая затем на руки так легко, будто Таша ничего и не весила совсем. Глеб Георгиевич был значительно выше ростом. И в другой ситуации это было бы невозможно, а так - лица их оказались на одном уровне, а взгляды встретились. И то, что она увидела в стального цвета глазах Стрижевского, заставило Ташу затрепетать. А потом вдруг он очень нежно коснулся губами ее век, скул, нашел ее губы и - поцеловал. Безумие всей этой ситуации парадоксальным образом отрезвило ее: едва князь немного отстранился, Таша изо-всех сил уперлась ладонями ему в грудь, пытаясь вырваться из объятий. Ничего не понимая, Глеб опустил ее на землю и - почти отпустил, по-прежнему лишь слегка обнимая за талию. Почувствовав под ногами почву - в прямом и переносном смысле, Таша обрела и некоторую уверенность. - Что Вы... - пролепетала она, глядя на Глеба снизу-вверх, все еще оставаясь в его объятиях, пусть и несколько ослабевших, но не убегая, точно бы под гипнозом. - Мы не должны... Это... плохо, неправильно... Отпустите меня... Видимо, ее последняя мольба возымела действие, он разжал руки, и Таша метнулась к двери, схватилась за ручку, чтобы открыть ее, но в последний миг зачем-то обернулась. И это была ее ошибка. Едва их взоры вновь скрестились, Глеб в два шага преодолел разделяющее их расстояние, и вновь крепко обнял сзади, прижимая к себе, зарываясь лицом в ее волосы, целуя затылок, шею... Потом - одним резким движением развернул к себе, одновременно прижимая спиной к двери, вновь пару мгновений пристально смотрел в глаза обескураженной и смущенной Таше, точно желая увидеть там ответ на свой безмолвный вопрос. И, лишь найдя его там - тот, которого он так ждал - Глеб вновь приник к ее губам. Но теперь уже гораздо более требовательно и жадно...
Глеб Стрижевский: Невозможно быть счастливым одному. Только вдвоем. Она не собиралась становиться счастливой с ним. И Глеб отпустил ее. На пороге Она оглянулась. Короткий мимолетный взгляд. Но он сказал Глебу больше, чем все предыдущие. Он не был прощальным! Глаза этой женщины не умели лгать. Они умоляли: Догони! Не дай мне уйти! Глеб не помнил, как снова оказался рядом с нею. Снова вдохнул запах ее кожи. Зарылся лицом в ее волосы. Развернул к себе. Ее глаза смотрели на него, как бы прося пощады и одновременно отказываясь от нее. Не отрывая губ от ее лица, он поднял ее на руки и опустил на мягкий пушистый ковер. Единственными свидетелями того, что случилось между ними, стали язычки пламени в камине. Они с любопытством следили за Глебом и Ташей. Вспыхивали красным светом, стыдясь за свою нескромность. Пытались остановить этих двоих, выстреливая в ее сторону сотни огненных искр. Пробовали дотронуться до них запахом горящих березовых поленьев. Разгорались ярче, когда страсть этой пары достигла своей высшей точки. И умирали, унося эту тайну в могилу. На смену им приходили другие, и все повторялось заново, пока не настал момент, когда последняя золотая головешка превратилась в уголь и погасла. Холодный зимний вечер заглянул в окно и накрыл любовников своим темным одеялом,
Наталия Симонова: ... Она чувствовала себя преступницей, предательницей, самой распущенной и развращенной на земле женщиной и, в то же самое время - самой счастливой. Действительно ли она так хотела остаться, или Глеб прочитал в ее глазах лишь то, что мечтал увидеть - теперь это было не так уж важно. Все произошло между ними, и теперь уж было поздно думать. Ослепившее их двоих желание, которое возобладало над разумом, сердцем, мыслями оказалось настолько сильным, внезапным и всепоглощающим, что единственным устремлением обеих их сущностей было - утолить его. А дальше - пропади пропадом это "дальше"! ...Медленно приходя в себя, уткнувшись лицом куда-то в шею тяжело дышащего и все еще придавливающего ее к полу всей своей немалой массой Глеба, которую она совсем не чувствовала несколько минут назад, Таша постепенно возвращалась в реальность. И мысли, которые возникали у нее в голове, были как-то уж слишком обыденны. Разум ее точно блокировал до поры до времени совесть, уже готовую вцепиться в душу новоявленной грешницы всеми своими острыми когтями, чтобы порвать на тысячу мелких кусочков. Глеб перевернулся на спину и привлек ее к себе на грудь, нежно перебирая растрепавшиеся волосы, он молчал. Молчала и Таша. Молчала и думала о том, что дверь в комнату не заперта... Нет! Конечно, никто своевольно не войдет, но... И Мария Саввишна уже заждалась в детской вместе со Славушкой... Она медленно, точно в полусне, высвободилась из его объятий, кое-как подобрала уцелевшими в пылу их страсти шпильками волосы, поднялась на ноги и, стараясь не смотреть на Глеба, вышла из комнаты прочь, бесшумно затворив дверь, молясь лишь об одном, чтобы судьба смилостивилась, и получилось незаметно добраться до своей комнаты и привести себя там в порядок. Ей повезло, Таша никому не попалась на глаза. И восстановить внешний вид на достаточном для приличий уровне - тоже получилось. Но, глядя на себя в зеркало, она все равно была уверена, что о ее поступке сможет догадаться любой, кто на нее взглянет. И это было самым ужасным. Пока дожидался маму, Славушка успел заснуть. И теперь Марья Саввишна взяла его осторожно на руки и шла следом за Ташей к экипажу, стараясь не разбудить малыша. Уже в карете, Таша взяла сына к себе на руки. Сжимая в руках его сонное тельце, она смотрела прямо перед собой, прислушиваясь к его мерному сопению и старалась не думать ни о чем, кроме того, как ровно и безмятежно дышит ее сын...
Глеб Стрижевский: Она ушла и, казалось, унесла с собой все хорошее, что было между ними, оставив Глебу лишь одно раскаяние. Он до самого утра просидел один в темной комнате и думал о том, как это могло произойти и как теперь жить дальше. Над последним вопросом он уже задумывался однажды, когда покидал Британские острова, но сегодня это было на порядок сложнее. Впервые в жизни он узнал, что такое близость с любимой женщиной, и впервые смог понять, как много он потерял тогда, не послушав Тессу. Будущее рисовалось серым и безрадостным. Однако, когда наступило утро, и яркое зимнее солнце вернуло окружающему миру его природные краски, Глеб сказал себе: Ничего, справлюсь. Он уже умел загонять свои чувства в каменный мешок и даже научился не слышать того, как они рвутся на свободу и стучат в запертую дверь. Его взгляд упал на письмо, которое Она принесла. Оно было от деда. Старик писал, что годы и состояние здоровья держат его дома, поэтому в Питер он этой зимой не поедет. Если сможешь, приезжай сюда. Поживешь месячишко, отдохнешь. Я посмотрю на тебя, а ты присмотришься с местным барышням. Знаешь, попадаются очень даже хорошенькие. Будь я помоложе, то у нас в семье появилась бы еще одна княгиня Стрижевская. Да, - подумал Глеб. – Надо ехать. Оставаться здесь нельзя ни в коем случае. Я не смогу больше смотреть ей в глаза, не смогу запросто распивать чаи и обедать с ее родителями. Где Кондрат? Пока слуга запрягал лошадей и крепил багаж, Глеб попрощался с Аристовыми. - Как же так? – недоумевала Анна Константиновна. – Отчего так скоро? - Получил письмо, - оправдывался Глеб. – Дед просит поторопиться. Мы с ним давно не виделись. Старик скучает. К тому же все мои московские дела закончены. Меня здесь больше ничто не держит. - Ну, в добрый путь, - сказал Владислав Васильевич. Они стояли на крыльце и махали вслед карете до тех пор, пока она не скрылась из виду. Глеб видел это, потому что тоже до самого конца не сводил с них глаз. Спасибо вам за Нее…
Наталия Симонова: ... Таша аккуратно держала в руке тонкую белую мейсенскую фарфоровую чашку, из которой периодически отпивала маленькими глотками горячий ароматный чай. Она слушала матушку, та пришла к ней сегодня для того, чтобы помочь с устройством завтрашнего приема, который, впрочем, был запланирован еще до Рождества. Анна Константиновна, блестящая петербургская дама, немного скучала в провинциальной Москве по своей прежней светской жизни, которая стала, увы, не столь насыщенной после их переезда из столицы. Поэтому устроить все на высшем уровне хотя бы в доме дочери - было для нее делом принципа. Госпожа Аристова излагала дочери свои идеи, та рассеянно кивала, но мыслями была далеко. Ровно так же, как почти все остальное время в те два дня, что прошли с той минуты, как она тихо закрыла за собой дверь в комнату Стрижевского. Самое шокирующее открытие, которое она сделала в ходе этих размышлений было, что в тот момент, когда Таша стала клятвопреступницей - нарушила обещания данные Господу и супругу при венчании, мир вокруг нее... не рухнул. Не раскололся пополам на "до" и "после", не изменил своих красок, словно и не было тех безумных минут, в которые они с Глебом забыли обо всем на свете, кроме друг друга. Прежде, когда до нее доходили рассказы про чьи-либо амурные истории, какие-то сплетни об адюльтерах, Таша всегда думала, что позволить себе такие страсти могут только очень отчаянные люди. И сильные. Все подобное существовало в неком параллельном ее собственному бытию мире, не касаясь и не затрагивая. Привыкшая жить в мягком и уютном коконе спокойной своей любви к мужу, получая от него взамен тоже вдоволь ласки и нежности, Таша не подозревала, что способна на другую любовь - страстную, безрассудную. Глеб, сам того не ведая, показал ей этот путь к иной, возможно, темной стороне ее существа. И, узнав ее в себе, Таша не могла сказать, что недовольна этим внезапным открытием. Но и что делать с ним - не знала. Будучи по природе своей чистым душой, искренним, но не слишком сложно устроенным человеком, она не могла "примирить" в себе две своих сущности. Принять все, как есть. Не задавать вопроса, что будет дальше, а просто жить сейчас. И именно это, а не абстрактные "муки совести", заставляло Ташу страдать, не давало ей покоя ни днем, ни ночью. Что будет дальше? Они станут постоянными любовниками и будут тайком встречаться, пока страсть не превратится в пошлую и надоевшую обоим связь? Нет, это слишком отвратительно. Они оба не допустят этого. Но, что тогда? Скандал, развод и вечный позор для ее семьи, сына, родителей, которые ни в чем не виноваты... Тогда, значит, следует прекратить все теперь же, объясниться, дать понять, что все произошедшее случайность для них обоих - и забыть. Но это будет ложь! Ложь - во спасение? Кого или... от кого?.. - Мама, послушай... Наверное, будет правильным пригласить на завтрашний прием и Глеба Георгиевича? Я не очень хорошо повела себя с ним тогда, помнишь, со Славушкой. И до сих пор не извинилась. Это неловко. Я напишу приглашение, а ты, пожалуйста, передай его князю Стрижевскому, - вот, как хорошо ты, оказывается, умеешь лгать, Таша! Даже голос не дрогнул! Анна Константиновна ахнула и всплеснула руками: - Как?! А я разве не сказала тебе? Вот это и называется "старческое слабоумие"! - немного кокетничая, проговорила дама, которой до старости, даже на вид, было еще, как говорится, "два суворовских перехода". - Матушка, да о чем речь? - Таша недоуменно смотрела на нее. - Так ведь самую главную новость не рассказала тебе! Уехал князь Стрижевский! Еще второго дня уехал, внезапно собрался с утра - и отбыл восвояси. - Как... отбыл? - тонкая чашка в ее руке дрогнула и недопитый чай выплеснулся наружу. - Почему... почему отбыл? Он же не собирался! - Я и говорю, мы со стариком сами ничего не поняли. Уж даже стали думать, что обидели его чем. Да только Глеб Георгиевич - человек слишком сдержанный и воспитанный, чтобы нам это объяснять. Сказал лишь, что добился в Москве всего, чего хотел и должен теперь ехать. - Ну да... конечно. Всего добился. Мама, прости, мне нужно срочно выйти, - Таша судорожно искала причину. - К Славушке... проведать, с утра показалось, что он лихорадит. Прости, я быстро. Под удивленным материнским взором, Таша встала со своего места, из последних сил спокойно дошла до выхода из гостиной, закрыла дверь и - опрометью бросилась к себе в комнату, захлебываясь от спазмов, внезапно железными кольцами сжавших ее горло, и почти ничего не видя перед собой от застивших глаза слез... "Господи, как все просто! - думала она, прижимаясь лбом к обледеневшему стеклу оконной рамы. - Он "всего добился" - и уехал! Дура... Дура!!! Ну, ничего... так даже лучше. Она справится!"
Глеб Стрижевский: Минуло уже два дня, как князь Стрижевский покинул Москву. Дорога его лежала на запад, в Могилевскую губернию, в родовое поместье Стрижики, где он не бывал уже почти два года. Глеб любил это место. Там он родился и вырос, хорошо знал эту землю, а земля, в свою очередь, знала его. Если бы не московская встреча. то он сейчас торопился бы домой, время от времени меняя Кондрата на козлах, чтобы поскорее увидеть родные места. Но события последних дней очень сильно изменили Глеба. Даже Кондрат, его молочный брат, знавший князя с рождения, всю дорогу поглядывал на него с удивлением и непониманием. Мороз крепчал с каждым часом и без труда проникал в карету, но Глеб не замечал и не ощущал его укусов. Все его чувства, мысли и воспоминания остались в Москве с Наташей. Да, именно с Наташей. Наташенькой. Он больше не мог думать о ней в третьем лице, потому что у него от нее ничего не осталось, кроме Имени. Такое нежное, такое родное, такое теплое, что согревало его в эти холодные январские дни. И еще она приходила к нему во снах. Каждый раз усаживаясь в карету, Глеб старался поскорее заснуть, чтобы увидеть Наташу. Она приходила к нему грустной и и печальной. Каждый раз, когда Глеб пытался поймать ее взгляд, она отводила его, опуская голову. Прости, - пытался он докричаться до нее. – Ты ни в чем не виновата. Я один за все в ответе! - Глеб! – отвечал ему чей-то голос. – Что с тобой? Он открывал глаза и каждый раз встречался со взглядом Кондрата, который частенько заглядывал в карету и, пользуясь тем, что Глеб спит, укрывал его тем самым ужасным тулупом, что купил в Москве. - Ты раньше во сне никогда не разговаривал, - сказал как-то Кондрат, когда они сидели на постоялом дворе под Смоленском. – Уж не заболел ли? - Да, - ответил Глеб. – Я заболел. И вылечить меня может только один доктор. Поворачивай обратно в Москву. На Остоженку.
Наталия Симонова: Несомненно, все произошедшее стало для Таши жестоким ударом и суровым уроком. Однако удар этот показался ей заслуженным возмездием, а урок - его она поклялась себе запомнить навеки. И, конечно, то, что все вышло именно так - было к лучшему. Да, Стрижевский - мерзавец и низкий человек, но, положа руку на сердце, разве... не облегчает этот факт тяжести на душе, разве не приятнее чувствовать себя несправедливо обиженной жертвой, чем виновницей и соучастницей? Да, все вышло, как вышло, и слава Богу, что именно так. Тем более, испытав волну отчаяния, накрывшую её буквально с головой, когда узнала об этом внезапном отъезде Глеба, Таша уже не была так уверена в том, что смогла бы устоять, если бы он повел себя иначе: умолял остаться с ним, признавался в любви... И что тогда? А эта, нынешняя, пока еще больно саднящая при малейшем прикосновении рана в ее сердце, - она непременно затянется. И все будет, как прежде... *** Быть хозяйкой приема, на самом деле, означает забыть о том, что вообще-то балы устраиваются для увеселения. Нужно следить за миллионом мелких мелочей, без которых строгие ценители du comme il faut объявили бы что вечер у Симоновых одним из тех, о которых говорят, что он был весьма мил, но, увы, не блестящ. А Таше сейчас было очень важно, чтобы хотя бы что-то в ее жизни происходило так, как нужно, а не так, как вышло... Она быстро шла через длинную галерею, чтобы узнать, все ли готово к балу, совсем скоро должны начать съезжаться гости. В доме было тихо, он точно затаился перед вечерним приемом, обещавшим стать одним из событий светской жизни Москвы. И Ташины шаги отдавались звонким эхом в высоких сводах потолков. Внезапно до ее слуха донесся некий шум за спиной, Наталья Владиславовна обернулась - и замерла. Глеб стоял перед ней! Совсем не такой безупречный внешне, как обычно, он был бледен, под глазами залегли тени, на щеках и подбородке выступила темная щетина... И еще его взгляд... Таша никогда не видела у него таких глаз. "Наташа, нам надо поговорить!" - произнес он тихо, сделав упор на слове "надо". На мгновение она зажмурилась... Открыла глаза, все еще надеясь, что он - видение, что сейчас он исчезнет, но... И тут Таша не выдержала: - Что же... давайте поговорим, Глеб Георгиевич! Давайте! Расскажите, зачем Вы пришли опять? Чтобы мучить меня?! Вам показалось недостаточным просто внести мое имя в свой донжуанский список после того, как "добились поставленной цели"? О, я понимаю! Не велика заслуга, о которой никто не узнает! Вам нужно унизить меня публично! Уничтожить, только тогда Ваше болезненное самолюбие будет достаточно удовлетворено... Вы - страшный человек, князь Стрижевский, - добавила она тихо, сжимая виски ладонями и вновь закрывая глаза. - Вас Бог накажет...
Глеб Стрижевский: Представляя сцену их встречи, Глеб заранее решил для себя, что ни в коем случае не дотронется до Наташи. Никаких прикосновений! В его распоряжении будут только слова. Негромкие, четкие, бесстрастные, отстраненно - холодные, лишенные всяческих эмоций. Но увидев ее и выслушав гневную отповедь, Глеб понял, что не в состоянии следовать своему первоначальному плану. Мысли перепутались, заранее приготовленные слова вылетели из головы. Он подошел к Наташе совсем близко, взял ее руки, за которыми она прятала свои сухие глаза, отвел их от ее лица и прижал к своему. - Бог уже наказал меня, сделав эгоистом. Но таков уж я есть, и мне поздно меняться. Я стараюсь жить, как могу, поступать согласно правилам, на которых вырос, и законам, которым приняты в нашем обществе. И я обычно равнодушно отношусь к мнению других людей о моей персоне. Пусть думают, что хотят. Но после расставания с Вами я вдруг понял, что не смогу вернуться к своей прежней жизни, если останусь в Вашей памяти мерзавцем и проходимцем. Я люблю Вас! Если бы я мог назвать Вас своей женой… Но это невозможно, потому что сделай я Вам такое предложение, тяжесть решения о разводе ляжет не на мои плечи, а на Ваши. А я не могу допустить, чтобы Вы потом всю жизнь несли эту ношу, и не могу строить наше счастье на развалинах Вашего первого брака. Этого он не смог произнести вслух. Но если Наташе сейчас захотелось бы услышать эти слова, то она могла бы прочесть их в его глазах, которые ярко горели внутренним светом в этой полутемной галерее. - Наташа! Пожалуйста, не держите на меня зла. Скажите, что прощаете меня. И прогоните меня. Если Вы этого не сделаете, то я так и буду постоянно возвращаться к Вам.
Наталия Симонова: Он взял ее ледяные ладони в свои руки, поднес к губам, но не поцеловал, а попытался согреть дыханием, потом прислонил к своим колючим щекам, мягко удерживая и не давая Таше убрать их. Но она и не стремилась больше. Порыв гнева, с которым она накинулась на Стрижевского, миновал столь же внезапно, как и возник. И теперь она чувствовала странное опустошение внутри. Похожее ощущение уже посещало ее однажды, тогда, после их первого поцелуя, но теперь пустота была какой-то звенящей и холодной. Безысходной... - Не говорите так, умоляю! Не корите себя этими ужасными словами! - произнесла она очень тихо и покачала головой. - Вы не мерзавец. Видит Бог, я хотела думать так, но Вы не оставили этой возможности, а потому мне сейчас в десять раз тяжелее, чем могло бы быть... Но я не жалею. Пусть... пусть будет больно! Она вздохнула и подняла на него измученный взгляд. Отчаяние, которое там плескалось, было безмерным, но не находило себе выхода в виде слез. - Вы очень хороший человек, Глеб Георгиевич! Вы заслуживаете большего, заслуживаете счастья - настоящего, а не украденного, как это будет, поступи мы теперь не так, как должно, а так, как мы хотим. Вы не любите меня! Это грех, одержимость, это должно пройти. Должно... надо в это верить, ведь никому не дается больше, чем он сможет вынести, не правда ли? Мне не за что прощать Вас. А Вам не за что прощать меня. Лишь одно мы должны друг другу теперь - дать возможность уйти. Иначе - я не знаю, что будет! Отпустите меня, пожалуйста, сейчас... так нужно!
Глеб Стрижевский: - Вы правы, - сказал Глеб, продолжая удерживать ладони Наташи у своего лица и не отрывая от нее взгляда. К черту эту французятину! Я навсегда расстаюсь с женщиной, которую люблю! Не выдержав вида тоски в ее глазах, Глеб прижал Наташу к себе, зарылся губами в ее волосы и горячо зашептал ей на ухо: – Ты права во всем, кроме одного. Я люблю тебя! И я счастлив, что испытал это чувство! Во мне нет ни капли раскаяния за случившееся! Мне еще долго будет не хватать моего разбитого сердца, мук ревности, повода для мечтаний и надежды на исполнение несбыточного. И я безмерно благодарен тебе за то, что ты предоставила мне возможность переболеть всем этим. Наташенька! Умоляю тебя только об одном: не надо сожалеть и осуждать себя за то, что случилось. Пройдет время, и оно излечит нас обоих, и все, что произошло, перестанет казаться столь ужасным. Наташа вдруг напряглась, вырвалась из объятий Глеба и убежала, так и не дав ему договорить. - Для этого надо всего лишь никогда не думать о том, насколько мы могли бы быть счастливы, иначе тоска по несбывшемуся может уничтожить тебя, - шепотом сказал он ей вслед. Откуда-то со стороны донеслись приближающиеся шаги, и Глеб поспешил ретироваться. Оказавшись на улице, он вскочил на козлы и вырвал вожжи у Кондрата. Скорей! Скорей отсюда! Пока у меня есть силы оторваться от этой женщины! Дорога домой! Еще один поворот, и Стрижики как на ладони. Дом! Старый милый дом! Все понимающий, все прощающий и залечивающий любые раны! Как телесные, так и душевные. Мир вокруг меня перевернулся, а родной дом остался таким, каким был. Эх, жалко, что сейчас зима! Обязательно приеду сюда летом. И Ваньку Тальберга прихвачу, чтобы встряхнулся. Будет упираться, как перед прошлым своим визитом, силой приволоку. И сразу же в ночное… Посидим у костра… Посмотрим на звезды… Переночуем в стогу сена… И все в жизни сразу вернется на свои места.
Наталия Симонова: Стоять вечно вот так, уткнувшись ему в плечо, обнимая его шею, чувствовать тепло его тела сквозь ткань одежды... прикосновение его губ к волосам... Слышать слова, что он шепчет... Такие правильные, нужные слова, которые, увы, ничего не могут изменить... Слишком поздно! Слишком поздно они встретились и теперь ничего не поделать... Со стоном, что вырвался из самой глубины ее сердца, Таша оторвала себя от Глеба и, не оборачиваясь, бросилась прочь. Если бы только можно было плакать! Наверняка стало бы легче. Но слезы были теперь слишком большой роскошью, которую Таша не могла себе позволить - у нее просто не было средств оплатить ее. Ничего не осталось... Когда нельзя плакать, никто не запретит веселиться. И она веселилась и блистала на балу, который, разумеется, состоялся и был великолепен. И его хозяйка была признанной королевой вечера. Наверное, поэтому так шокировало всех известие о том, что вскоре после окончания приема Наталия Владиславовна потеряла сознание и не приходила в себя почти пять суток, все это время балансируя на тонкой грани между тем и этим светом. Нервная горячка, как следствие крайнего эмоционального истощения... Павел Андреевич проклинал себя и тот день, когда предложил жене устроить бал. Да разве мог он подумать, что Таша станет так переживать из-за его устройства?! Все эти ужасные дни, когда доктора лишь разводили руками и призывали уповать на милость Всевышнего, муж Таши просил Его лишь об одном - чтобы вернул Ташу. Все равно, как, в любом виде. А на шестые сутки она очнулась, и это было чудом. Не меньшим чудом стало и полное, по словам тех же врачей, восстановление рассудка, ибо после столь длительной мозговой горячки это случается так редко... А потом были еще почти четыре долгих месяца, за которые Наталия Владиславовна выздоравливала и набиралась сил настолько, чтобы отправиться в далекую Швейцарию, где в окрестностях Берна имелся отличный санаторий, в котором ей предстояло находиться столько, сколько порекомендуют местные профессора. Вернулась она домой лишь в конце сентября, полностью исцелившейся. И все вокруг заметили, что Наталья Владиславовна Симонова выглядит после всего пережитого... даже похорошевшей. Хоть и какой-то повзрослевшей, несмотря на то, что и года не прошло с тех пор, как ее последний раз видели в обществе. Они были правы и неправы одновременно - все эти наблюдатели. Несколько месяцев - срок слишком маленький, чтобы изменить внешность, но достаточный для того, чтобы проглядывающая во взгляде душа, неуловимым образом поменяла облик своего обладателя, внезапно и одномоментно сделавшись старше. Старше на одну любовь...
полная версия страницы