Форум » Петербург » Последняя брачная ночь » Ответить
Последняя брачная ночь
Михаил Елагин: Дата - 17 января 1833 года Место - дом Елагиных на Фонтанке Участники - Марина Елагина, Михаил Елагин ранее
Ответов - 15
Михаил Елагин: Приглашение Марине Антоновне пришло, спустя только две недели – Мишель намеренно не желал торопиться с приведением в исполнение приговора, точнее – с исполнением их договора. Сам же он все это время пытался не думать об этом, да все как-то не выходило. В добавок, Версман, кто его еще спрашивал, постоянно осведомлялся о семейной жизни друга. Было бы это от души, Мишель еще стерпел бы, да зная натуру своего приятеля, был настроен на его расспросы крайне негативно. Все-таки, что бы не говорила и не думала Марина о нем, как бы подло он себя не вел теперь по-отношению к женщине, давно заслужившей покоя и счастья за свои страдания, стерпеть подобные недвусмысленные реплики в ее адрес от постороннего человека, пока-еще-муж не мог. Потому он и старался видеть Мишку Версмана как можно реже, все время свое посвящал делам, а свободное старался проводить там, где была малая вероятность встретиться и с братом, и со своим старинным приятелем. С Николаем он все же виделся пару раз у кого-то на приеме, но в тот же миг срочно засобирался домой, вспомнив о неотложном деле. Как-то неловко было смотреть брату в глаза. Нет, Марина ничего не сказала тому и не скажет, и Мишель поклялся брата такой новостью не огорошивать, но при встрече стало очень неуютно и отчего-то неприятно. Сознание того, что ты последнее чудовище, готовое только ради себя пойти на крайние меры и ни под каким видом не решающееся совершить благородный поступок, крайне раздражало Елагина. Он даже пару раз порывался написать Марине, что все это его блажь, что искренне сожалеет и о словах своих, и делах, и прекрасно понимал, что такой жест скорее приблизит Марину, ну хоть толику ее прощения, к нему, чем та сделка, что висела над ней, как дамоклов меч. Но каждый раз взгляд Михаила Викторовича падал на маленький портрет жены, и письмо летело в корзину для бумаг. Что с ним творилось, Мишель понимал с трудом, но происходило что-то неладное. *** Вечером пятнадцатого января в доме Елагиных на Фонтанке с утра была затеяна кипучая деятельность. Стоило старой кухарке услышать от барина, что на ужин ожидается Марина Антоновна, и старушка, любившая до крайности свою несчастную хозяйку, бросилась готовить праздничный ужин, ей даже не потребовались указания Мишеля. Сам граф Елагин чувствовал себя в этой суматохе лишним, а оттого, отдав последние распоряжения, в частности, украсить столовую любимыми Мариниными цветами, а на стол накрыть голубой сервиз, отправился в салон мадам R*, решившей в этот вечер потчевать гостей новой поэзией своего племянника. Вечер обещал быть скучным, да не сдержал своего обещания. Каким-то образом, впрочем, не стоило тому сильно удивляться, среди гостей затесался Версман. - Можно подумать, ты от меня прячешься, - со свойственной ему прямотой заявил Мишка графу, с силой впечатывая ладонь ему в плечо. - Я тебе же прислал приглашения. Маленькая Лизи так жаждет возобновить с тобой знакомство, ты хоть ее помнишь? Ну да, она теперь отнюдь не маленькая, - он хохотнул своей шутке, но реакция Мишеля, чуть искривившего губы, его удивила. - Как? Не желаешь? Ну так, там много новеньких барышень, мадам Жоржета всегда держит настоящий цветник. Елагин незаметно огляделся по сторонам – не дай бог, кто услышит их разговор. Нет, раньше подобная тема его не смутила бы, но теперь она была ему крайне неприятна, особенно в сегодняшний вечер. Внезапно, во всех своих злоключениях ему захотелось обвинить Мишку, так нагло улыбавшегося ему в лицо. - А жена твоя как? Все еще не веришь, что на голове твоей вот-вот появятся костяные наросты? - Мишель сверкнул на него серыми глазами, постепенно становившимися холодно-стальными. - Видишь, твой братец-то всегда был тихоней, да в тихом омуте… Версман не унимался, не стараясь понизить голос, и невольно на них стали оборачиваться и другие гости. Молодой поэт был забыт бездушной публикой, для которой скандалы были интересней банальной рифмы «розы-морозы». А тут еще граф Елагин, и без того ставшей притчей во языцех, и до сих пор всплывавшей в кулуарных беседах, о чем-то спорил и даже ругался со своим, казалось бы, закадычным другом. Внезапно, Михаил Викторович оттолкнул Версмана в сторону, да так, что тот еле устоял на ногах. - Мы с тобой потом продолжим наш разговор, не здесь и не сейчас, - бросил через плечо Елагин, ничуть не опасаясь своих слов, которые могли ему дорого обойтись, если принять их за намерение вызвать друга на дуэль. Но такого желания он не испытывал – просто не хотел устраивать сцен на людях, придет, напишет этому дурню записку. А уж потом, в частной беседе сумеет вразумить этого сорвиголову быть чуть сдержаннее в своих словах по-отношению и к его брату, и к его… к Марине. В дурном настроении Мишель вернулся домой и заперся в кабинете. Наскоро написав пару строк, он отправил слугу к другу, а сам велел не беспокоить его до прихода графини. Нужно немного успокоиться.
Марина Елагина: Марина тихо открыла незапертую входную дверь и тихо вошла в парадное дома, где она не была уже больше шести лет - с тех самых пор, как покинула Россию и уехала к свекрови в Биарриц. Вернувшись же, поселилась у матери. Поэтому назвать этот особняк своим домом графиня Елагина уже не могла. Но и чужим - в полном смысле этого слова - он, оказывается, еще не стал. Медленно проходя по анфиладе комнат, Марина Антоновна чувствовала, как из каждого уголка смотрит на нее ее прошлое. Сказать, что совсем уж несчастливое - было бы неправдой. Надо признаться честно - первые несколько месяцев после замужества думалось, что их брак с Мишелем идеален, а сами они - отличная пара. Потом это зыбкое счастье быстро рассыпалось в прах... Тогда ей казалось, что в прах рассыпалась и она сама. И возродиться из него, подобно Фениксу, было слишком сложно, пожалуй, второй раз она не переживет. А потому сердце графини было полно решимости сделать все, чтобы построить - отвоевать - свое счастье именно таким, как когда-то представлялось. И ради этого она была готова на все. Что и доказала себе, согласившись на чудовищно циничные условия Мишеля. Две недели, что прошли с момента того памятного разговора в кабинете отца, были форменным испытанием для Марины. Никто не должен был и заподозрить, что "счастливую невесту" что-то гнетет. Поэтому пришлось напрячь все свои актерские способности, чтобы ни мама, ни Николай не догадались. C маменькой это выходило вполне успешно, а вот Николенька, кажется, что-то чувствовал. Несколько раз осторожно пытался вывести ее на откровенный разговор, надеясь все же выведать, что же так долго обсуждала тогда Марина с его младшим братом, но она лишь улыбалась, отнекивалась - и буквально обвлакивала его своей нежностью и ласками, точно коконом, с одной стороны, защищающим, а с другой - сковывающим попытки проявлять свою волю... Мишель же с того дня ни разу не напомнил о своем пристствии. И, лежа одной из многих бессонных ночей, Марина даже выдумала себе безумную надежду, что он образумится, что все это было лишь дурацкой шуткой, но... Вчера вечером ей принесли письмо. И ничего не оставалось, как собрать волю в кулак и идти. Она намеренно не старалась наряжаться - пришла к нему в своем обычном домашнем платье, без всяких изысков. Точно так же скромна была прическа. Мишель должен был почувствовать, что все, что будет между ними ей неприятно, что это тяжкая обязанность. Никакой романтики - лишь сделка. Он получает ее тело, она забирает за это бумаги, в которых декларировано ее право на свободу. Вот только бы побыстрее отделаться... Не найдя мужа ни в одной из больших комнат, Марина предположила, что он в своем кабинете. И предчувствие оказалось верным - дверь была затворена, но снизу ее виднелась полоска света. Мишель был там. Графиня не стала стучаться, просто открыла дверь - и вошла. Вероятно, он ждет ее, если прислал приглашение? Он сидел за столом, видимо, недавно курил, ибо табачный дым еще не развеялся, и при ее внезапном появлении резко поднял голову, отрываясь от какой-то книги. - Итак, Мишель, я пришла, - просто сказала Марина, подходя к нему ближе. - Если не возражаете, не хотела бы задерживаться тут слишком надолго. Скажите, где вы предпочитаете получить то, чего от меня добиваетесь?
Михаил Елагин: Голос женщины, портрет которой он созерцал уже около получаса, вложив между страниц книги, внезапно прервал его размышления. Немного удивленно он посмотрел на материализовавшуюся Марину. Ее легкие шаги и даже шелест платья не донеслись до слуха Мишеля, а оттого ее появление в комнате было несколько неожиданным. Видимо, никто из слуг ей не встретился, а то иначе бы тяжелая поступь Васьки возвестила бы о приходе графини. Книгу, лежавшую перед ним, он поспешно захлопнул, опасаясь что жена может увидеть ее содержимое. Но женщине было явно все равно, она в упор смотрела ему в глаза, а он в ее взгляде читал решимость и не присущую ей ранее холодность. Отложив небольшой томик в сторону, Михаил Викторович поднялся навстречу гостье, но решил не целовать ей руки и вообще избежать пока прикасаться к ней. Чем дольше Марина ждет, тем лучше для него. Ей не терпится, не терпится поскорей от него избавиться, а ему наоборот – хочется оттянуть этот миг, как можно больше. Марина стояла перед ним в простом серо-голубом платье, а единственным украшением ее были небольшие жемчужные капельки, чуть подрагивающие в ушах. Помнится был когда-то еще такой же кулон, – Мишель поморщился, - кажется, его он проиграл в карты. Да, если бы его супруга сегодня разрядилась как на парад, Мишель посчитал, что действительно покупает ее. В этом же скромном одеянии она была прекрасна и проста. Была такой домашней и своей. Елагин обошел графиню, не отвечая на заданный ею вопрос, и отворил дверь кабинета, приглашая следовать за ним. На лице Марины он заметил некоторое сомнение, но длилось оно какие-то секунды. Они вышли из кабинета, Михаил шел впереди супруги, держа путь в сторону столовой, и она не могла это не заметить. Пусть Марина не была в этом доме долгие годы, но забыть его малую географию навряд ли могла. - Знаешь, я еще не ужинал. Надеюсь, что ты тоже, ведь Алена Ивановна старалась сегодня исключительно для тебя. Ты ведь не расстроишь старушку? – впервые заговорив с ней, он намеренно воззвал к ее добрым чувствам, к воспоминаниям.
Марина Елагина: Когда Мишель заговорил про ужин, Марина вспомнила о том, что, кажется, вообще сегодня не ела - нервное напряжение, достигшее апогея, уничтожило аппетит на корню. Да и теперь была не голодна, однако молча пошла в столовую, повинуясь его желаниям. Кроме того, обижать Алену Ивановну, коли она действительно готовила этот ужин, было бы самым настоящим грехом. Ведь их кухарка всегда так старалась угодить барыне, приготовить что-то повкуснее, особенно же - перед тем, как Марина Антоновна покинула этот дом, словно так выражая молчаливое сочувствие своей несчастной молодой хозяйке, не смея показать его другим способом. Все их слуги тогда сопереживали ее драме, графиня чувствовала их немую поддержку, хоть, вроде, и не пристало дворне и господам вникать в дела и проблемы друг-друга. Их слуги... их кухарка... Она вдруг поймала себя на мысли, что в душе, по-прежнему, оказывается, считает себя здесь хозяйкой. Хотя прекрасно понимает умом, что не вернется сюда в этом качестве - по доброй воле. Сегодняшний вечер - не в счет. Хоть он так и напоминает те, давние и счастливые, первого года их супружества, когда Мишель еще торопился домой всякий раз к ужину, не желая проводить его где-либо и с кем-либо еще, кроме жены, несмотря на то, что день до того мог пропадать, где угодно. Кажется, тогда ему это нравилось - быть с ней вечерами... Что же произошло с ними потом? И почему? Возможно, все дело было в так называемой "магии места", но Марина неожиданно осознала, что сегодня не чувствует той злобной язвительности к Михаилу, которая пробуждалась в ней всякий раз, когда судьба сталкивала их после его возвращения. Даже первоначальная решимость покончить со всем как можно быстрее и уйти в последние минуты в ней как-то отступила на второй план, давая место другим эмоциям. И имена им были - грусть, ностальгия... Не очень понимая, с чем это связано, графиня пыталась вновь привести дух в воинственное состояние, а душу - напротив - заставить молчать. И... не могла. Когда уже оказались в столовой освещенной множеством свечей, Мишель отодвинул стул от празднично накрытого стола, и взглядом указал на него Марине, слегка улыбнувшись, мол, "пожалуйте, мадам!". И она послушно села на свое прежнее место - в торце. Мишель же устроился точно напротив, где тоже сидел обычно, когда супруги еще жили вместе. Некоторое время они молчали, не притрагиваясь к еде и словно бы не зная, что делать дальше. Но потом Мишель выпал из этого странного оцепенения, во время которого они исподволь рассматривали друг друга, и первым принялся за ужин. Слуг при них сегодня вечером не было, видно, он специально все так устроил, но Марина тут была полностью согласна с Михаилом - к чему лишние глаза? Поэтому обходились своими силами. Стол был огромный - длинный и широкий, точно в рыцарском замке, поэтому, порой, приходилось и вставать, чтобы достать что-то из еды или передать другому, например, соль. В какой-то момент это начало даже забавлять обоих. И, когда почувствовала, что улыбается, четвертый раз за вечер поднося мужу солонку - вечно Мишке все пресно! - она вдруг смутилась и посмотрела на него. Увидела смеющиеся серые глаза графа Елагина-младшего - и смутилась еще сильнее. Женщина опустила глаза, и поспешила вручить ему солонку, стараясь сделать так, чтобы их руки не соприкоснулись... Почему-то это было важно.
Михаил Елагин: Да, начало их ужина было действительно странным. Непонятное оцепенение и торжественное молчание окружили их, сковывая, и не позволяя совершать привычно резкие жесты, произносить громкие слова. На какое-то время оба полностью забыли о цели визита Марины в этот дом и погрузились в тихий омут прошлого, который все более увлекал их в себя. Мишель постепенно обретал дар речи, стараясь отвлечь и развлечь гостью настолько, насколько это было возможно. Рассказывал ей какие-то сказочные истории, поведанные ему Мустафой, описывал дальние страны, стараясь при этом ни одним словом не напоминать жене о их совместном прошлом и настоящем. Вроде, ему удалось даже вызвать улыбку у нее на губах, немного несмелую, и в этот миг Мишелю показалось, что перед ним вновь та маленькая Марина, которая вышла за него замуж. В глазах которой, он не раз читал обожание и не ценил этой преданности и чистоты. Графиня же бросала на мужа украдкой взгляды, которые теперь он ловил с жадностью, понимая в душе, что возможно – возможно – это в последний раз. Но как бы весел и спокоен не казался Елагин, в душе его царило смятение, ничуть не меньшее, чем у его жены, хоть и иного рода. Принимая в последний раз из ее рук маленькую фарфоровую солонку, Михаил Викторович случайно, а может и нет, дотронулся кончиками пальцев до руки жены. Мимолетное прикосновение, сложно даже сказать – было оно на самом деле или нет, но Марина как-то испуганно отдернула руку и, опустив голову к тарелке, неожиданно покраснела. Мишель чуть заметно улыбнулся ее реакции, но не произнес ни слова. Отпусти ее, сейчас, пока не поздно – разве ты не доволен?! Она пришла, наплевав на все, чем может ей это грозить, она в полной твоей власти, так будь благоразумен, сделай то, что должен. Минутное колебание отразилось на его лице, и складка между бровей сделалась резче и глубже. Граф резко поднялся со своего стула и подошел к своей жене, сидевшей теперь неподвижно и старавшейся не смотреть в его сторону. Мишель же поднял ее со стула и поставил перед собой, словно она была куклой, а не живой женщиной, – Марина не сопротивлялась. Ее личико, такое бледное с лихорадочным румянцем, странно подействовало на мужчину, который прожил с ней в законном браке долгие годы – ему казалось, что видит он ее впервые. И такой обворожительной, желанной она виделась ему теперь, что сам Михаил немного испугался своих чувств. И что же, теперь ее отпускать? Он с жадностью приник к ее губам, по-хозяйски, ибо, как он считал, – пока у него есть на это права. Поцелуй его сильно разнился с тем, что две недели назад дарил этой женщине его брат, но было и нечто общее. Оба мужчины хотели выказать, какую власть имеет Марина над ними, и постепенно сила и грубость поцелуя Мишеля пошла на убыль, уступая место спокойной ласке. Одной рукой он придерживал жену за талию, впрочем, ничуть не опасаясь, что она может вырваться и убежать. Хоть в первую секунду их поцелуя Марина и оказала сопротивление. Второй рукой граф успокаивающе поглаживал шею и затылок женщины, зарываясь пальцами в шелковистые локоны. Когда уже дыхание начало перехватывать у самого Мишеля, он оторвался от ее губ и стал осыпать поцелуями лицо, шею, руки жены, постепенно опускаясь пред ней на колени, и прижавшись щекой к ее животу, зарылся лицом в складки юбки. Тяжело переводя сбившееся дыхание, мужчина чуть слышно озвучил слова, которые стоило произнести давным-давно: - Прости меня, родная, - и тут же поднялся, подхватывая женщину на руки, и вышел со своей ношей из комнаты.
Марина Елагина: ... Когда Михаил внезапно встал с места, и, в мгновение ока оказавшись рядом с Мариной, поднял ее, разворачивая к себе лицом и заключая в свои объятия, она не сопротивлялась. Однако, когда он склонился, чтобы поцеловать ее в губы, графиня попыталась отвернуться - не хотела этого. Боялась, что один такой поцелуй, и он, как демон-искуситель, вновь завладеет ее душой, выпьет ее до дна - и бросит, пустую и ненужную. Все, что угодно, только не дать целовать ее в губы! Однако... как долго слабая женщина может противостоять силе мужчины, удесятеренной, к тому же, страстью? Одна его ладонь мягко, но настойчиво, легла на талию Марины, другая зарылась в локонах на затылке, лаская - и не давая отвернуть лица. Губы Мишеля уверенно приникли к ее губам, невзирая на сопротивление. Марина тихо застонала, но скорее от боли - слишком нетерпелив и жаден был этот поцелуй. Кажется, он понял, потому что немного ослабил напор, и если сперва он завоевывал, порабощал, то теперь спокойно владел тем, что принадлежало ему по праву. И тогда Марина поняла, что отвечает ему, возвращая ласку. Открытие ошеломило ее, но осознать его вполне Мишель женщине не позволял. Даже оторвавшись от ее уст, он продолжал ласкать лицо, шею. Марина чувствовала, что ей все труднее устоять на ногах, что лишь руки мужа поддерживают ее в этом урагане, не дают упасть в бездну. Она ненавидела себя, ей было отвратительно, что проклятое тело, оказывается, наделено какой-то отдельной от разума волей. Которая иногда оказывается сильнее его. Почему так происходит? Она не любит этого человека, она презирает его, он предал ее однажды, вероятно сможет предать и еще, это неправильно, то, что он... так нужен ей сейчас. Тем временем, Михаил легко подхватил ее на руки и, толкнув ногой тяжелую дверь столовой, унес прочь оттуда затем, чтобы вскоре подняться по лестнице, ведущей на второй этаж их особняка, туда, где располагались личные покои хозяев. Мишель нес ее к себе в спальню, почти не прекращая целовать, рискуя в полутьме коридора просто споткнуться и упасть вместе с нею, но нет, до цели они добрались без приключений. Рядом со входом в своею комнату он опустил ее на землю, и открыл дверь и заглянул в глаза, словно давая один последний шанс выбирать - уйти или остаться. Сделать шаг внутрь комнаты - или убежать прочь. Марина шагнула в распахнутую дверь...
Михаил Елагин: Мишель притворил за собой дверь и оба очутились в полумраке комнаты, которая освещалась лишь красными языками пламени в очаге. Тишину нарушали порывы ветра за окном, и оттого этим двоим в спальне становилось уютней. Там, за стенами, непогода, здесь - тишина и покой. Все, конечно, относительно, но Мишелю сейчас хотелось верить, будто этих шести лет не было, что он никуда не уезжал, что не совершал своей непоправимой глупости. Марина медленно прошлась по комнате, разглядывая ее, – ничего не изменилось. С того дня, как обитатели этого дома исчезли, ни один предмет не был убран, словно каждую минуту ждали возвращения хозяев. И вот они вернулись. Подойдя к жене, с каким-то странным интересом изучавшей рисунок на обоях, Мишель взял ее за руку. Он ни за что бы не поверил, что она сейчас не нервничает – слишком для нее все это было дико. Она, в жизни не преступившая ни одного правила, теперь, понуждаемая им, должна попрать свою гордость. Там, внизу, когда он поцеловал ее, она не противилась, но и откликнуться не спешила. Лишь потом, когда сам мужчина чуть отступил в своем натиске, Марина подалась ему навстречу, и в этот миг граф почувствовал ликование. Как бы Марина не отрицала, но в ней еще живут воспоминания, а они порой сильнее всех чувств – и ненависти, и любви. Рука жены была прохладной и, оказавшись в плену его ладони, чуть дрогнула, а взгляд серых глаз, устремленный на нее, был серьезен, как никогда и подернут туманной пеленой. Он желал ее, желал сейчас и навсегда, и понимал, что отпустить ее после сегодняшней ночи уже не сможет, ибо теперь она никогда не отпустит его душу. С отчаяньем он вновь приник к ее губам, все более распаляясь сам и разжигая страсть в Марине. Крючки на платье послужили не слишком трудным препятствием, хоть пальцы его и отвыкли от столь копотливой работы. Но вот ткань начала сползать с плеч его жены, открывая Мишелю шелковистую их кожу, грудь, вздымающуюся от прерывистых вздохов женщины. Волосы рассыпались по спине, освобожденные от непрочного плена пары шпилек. Отстранившись от жены, Мишель залюбовался этой простой красотой, этим пылающим лицом и затуманенным взором, припухшими влажными губами. И восхищение его было неподдельным, но, увы, – запоздалым.
Марина Елагина: Мишель тихо притворил дверь и замер около нее, завороженно глядя, как она тихо прошла по комнате, словно бы впервые в жизни разглядывая ее. Бросила взгляд в сторону темного окна, куда, подсвечиваемые уличными фонарями, бились в стекло и тотчас же падали, безжизненные, на карниз крупные снежинки - оказывается, пока она здесь, на улице разыгралась настоящая метель... Отойдя от окна, Марина остановилась в нерешительности, отвернувшись от Мишеля, не зная, как ей быть дальше. Она ведь сделала все, что могла - пришла к нему сама, а дальше - дальше он, ведь, должен сам? Словно расслышав этот ее немой вопрос, Елагин двинулся к ней, обнял за плечи, прижимаясь губами к затылку, потом развернул лицом к себе и вновь их взгляды пересеклись. В глазах Мишеля читалось столь неприкрытое вожделение, что ее бросило в жар лишь только от этого. А потом он вновь стал целовать ее, но теперь руки Мишеля не лежали спокойно на ее талии или затылке, но метались, точно безумные, расстегивая, раздевая, - срывая одежду с Марины. А та тоже не слишком долго смогла оставаться безучастной, вскоре и она уже, забыв про все обеты быть с ним каменным изваянием, нетерпеливо развязывала галстук, расстегивала пуговки сорочки, прижимаясь губами к горячей коже под ней, гладя ее ладонями. Кажется, Мишель был немного удивлен - прежде его жена никогда не отличалась бурным темпераментом, несмотря на то, что, в общем, и никогда не противилась его желаниям... Когда, уже полностью раздев ее, Елагин на мгновение отстранился, чтобы полюбоваться, Марина готова была умолять его не делать этого - не из стыдливости: она тоже куда-то в ней пропала с тех давних времен, но из нетерпения как можно скорее быть с ним. И вот уже она сама сделала несколько шагов в сторону кровати, и легла на постель, не отрывая взгляда от него, восхищенно взирающего на это феерическое зрелище, страстно желаемую женщину в отблесках пламени камина. Судорожно вздохнув, Мишель буквально содрал с себя расстегнутую сорочку и опустился рядом, притягивая ее к себе, лаская в исступлении теперь уже ничем не скрытое от него тело, а она... она бесстыдно упивалась этим с неведомой раньше свободой, дарила ему не менее откровенные ласки, доводя до умопомрачения и останавливаясь на самой тонкой грани в последний момент, дразня, а он, необузданный и бешеный Мишель Елагин, сроду ни с кем не считавшийся, любыми способами добиваясь исполнения своих прихотей, - покорялся ее воле, воле той, чьей судьбой вздумал распоряжаться. Наконец, когда у обоих не осталось сил противостоять своему желанию, Марина сдалась ему...
Михаил Елагин: Как только женщина из безучастного зрителя превратилась в активного участника развернувшегося действа, Мишель потерял последние капли терпения, хоть немного сдерживавшие его страсть. Теперь уже ничто его не могло остановить, и он принялся лихорадочно срывать с нее остатки одежды, ничуть не заботясь о целостности тонких покровов. Дрожь пробегала по телу женщины, но Мишель понимал, что не от страха или холода, и все чаще припадал к ее пылающей коже губами, не задерживаясь и секунды на одном месте. Марина тоже, поначалу робко, начала одаривать мужа поцелуями, и они сводили его с ума. Так давно желанные прикосновения, дарившие муку и сладость. Марина оторвалась от него и устроилась на кровати. Не знай ее раньше, Мишель мог бы подумать, что перед ним самая искушенная женщина. Весь ее вид призывал его поторопиться, не терять времени даром. Когда? Когда она стала такой? И одновременно с этой мыслью жуткая ревность прожгла графа, подстегивая его. Разделавшись с остатками своей одежды, он с хриплым стоном привлек к себе жену. Она не только не противилась его яростному напору, но мгновенно откликнулась, своей лаской усмиряя его. Впервые со дня их свадьбы Марина была с ним такой, какой он хотел ее видеть всегда – несдержанной, открытой, страстной. Она отбросила все свои сомнения и теперь была честной сама с собой в желаниях и страстях. Мишель не уставал шептать ее имя, произнося его на все лады – то страстно, но нежно, и каждый раз по-новому. Он поддавался ее желаниям, ощущал их и успевал предугадывать. Когда же у Марины кончились силы, и она отдалась во власть мужа, он постарался отдать ей всего себя, впервые наслаждаясь тем, что не берет сам, но дарит. Он тихо лежал рядом и разглядывал ее лицо, очерчивая кончиками пальцев ее профиль. Ее дыхание, все еще не восстановившееся, срывалось с чуть приоткрытых губ. Долго вытерпеть он не смог и накрыл их поцелуем, самым трепетным из тех, что вообще от него можно было ожидать. Спустился по шее к бешено бьющейся жилке и зарылся лицом в ее медовые волосы, крепче прижимая Марину к себе, словно боялся, что прямо сейчас она встанет и уйдет.
Марина Елагина: Лежа в объятиях мужа, Марина тоже молчала, медленно приходя в себя и пытаясь понять, что же это было? Никогда прежде плотская любовь не приносила ей такого наслаждения, никогда не знала она, что женщина может желать своего мужчину так. Но в уравнении ее страстей в настоящее время "своим" мужчиной следовало считать сейчас отнюдь не Мишеля, и теперь, после случившегося, все усложнилось настолько, что Марина просто пока не видела решения. Нет, она знала, как должна поступить - теперь, когда договор с Мишелем был исполнен, у нее было полное право вот сейчас же встать, потребовать у него свои бумаги и уйти. Но уходить... не хотелось! И за это графиня презирала себя сейчас даже сильнее, чем за то, что, собственно, вообще пошла на это все. Ей было хорошо с Михаилом.Слишком хорошо, чтобы думать, что все это лишь случайность, мимолетный порыв. Он знал ее от и до, а она знала его. Или, может, не знала? Марина повернула к нему лицо. Мишель лежал рядом с ней на боку, подложив локоть одной руки под голову, а другую положил к ней на живот, обнимая. Глаза его светились благодарностью, нежностью и все еще неутоленным желанием, готовым с новой силой разгореться сию же минуту, позволь она ему это сделать. Кажется, он действительно изменился, стал не такой, как прежде, возможно, если бы он вернулся немного раньше, а не теперь, она бы разрешила ему попытаться еще раз. А теперь, увы, слишком поздно. Она станет женой его брата. И будет тому самой лучшей женой на свете. Иначе перестанет себя уважать уже окончательно. "Почему так поздно, Мишель, ну почему?!" - с глубоким вздохом, она слегка пошевелилась под его рукой, улыбнулась, взяла ее со своей талии, развернула ладонью к себе и, поцеловав запястье, вновь потянула мужчину к себе...
Михаил Елагин: Ночь длилась долго, но все имеет свойство проходить. Белесый свет январского утра пробился через неплотно задернутые шторы и разбудил Мишеля, заставляя его оторваться от дивных грез. Пожалуй, так крепко ему не доводилось уже давно спать. И где кончалась явь, и начинались его грезы, граф с трудом отделял. Но и пробуждение было приятным. Рядом, прижавшись к его плечу, спала Марина. Шелковистые локоны рассыпались волнами по подушке, на сонном личике чуть заметно обозначилась улыбка. По всему было видно, что и графине Елагиной снятся дивные сны. Мишель осторожно потянулся, стараясь не нарушить хрупкого утреннего сна жены, но удержаться и не прикоснуться к ней он не смог. Уверенный в том, что сегодняшняя ночь вновь сблизила его с ней, он был спокоен, и даже некое торжество, привычное состояние его души, завладело им. Сейчас он смотрел на Марину, как законный супруг, ничуть не сомневавшийся, что, проснувшись, она признает свою неправоту, всю абсурдность поведения. И… остается еще Николай, но Коля… он ее простит и отпустит, в очередной раз. Мишель улыбнулся своим мыслям, и вновь циничное выражение застыло на его лице. Он чувствовал, что выполнил свое обещание, данное старику. Его жена рядом с ним – и должна быть вполне счастлива. Марина чуть пошевелилась и открыла глаза. Встретившись с мужем взглядом, она поначалу сонно улыбнулась, как улыбнулась бы своему видению, еще не до конца отпустившему ее. Но стоило Мишелю склониться над ней, чтобы даровать жене утренний поцелуй, маленькая ладошка уперлась ему в грудь, а в глазах женщины появилось предостережение и … Ему, что, показалось?! - Марина, что с тобой?
Марина Елагина: Когда Михаил проснулся, и для него наступил новый день, его жена все еще продолжала оставаться не только в его объятиях, но и в объятиях нежной ночи, подарившей ей сперва удивительную явь, а потом - и не менее сладкие грезы. Но вот он пошевелился, и чуткий покой женщины оказался разрушен, несмотря на то, что еще пару минут она пребывала на границе сна и яви, полагая что лицо Мишеля, склонившееся к ней для того, чтобы поцеловать - продолжение ее ночного видения, поэтому улыбнулась. Но вот он назвал ее по имени, и Марина окончательно проснулась. А вместе с этим пришло и осознание реальности, и она была такова, что места в ней для Мишеля не было. Поэтому, как только он попытался притянуть ее к себе, графиня мягко, но настойчиво уперлась ладонью ему в грудь, не позволяя этого сделать. А когда, удивленный таким ее странным поведением, Михаил спросил, что с ней, женщина вдруг вспыхнула непонятно откуда взявшимся возмущением, отпихнула его совсем и села в постели, поджав к груди колени, натягивая на себя край одеяла, чтобы прикрыть наготу: - Что со мной? Вы спрашиваете, Мишель, что со мной? - проговорила она тихо и холодно, чувствуя, как холод этих слов вливается в ее душу, вытесняя оттуда счастье. Но это было правильно, счастья она не заслужила. - Это я должна задать подобный вопрос, ибо не понимаю, отчего вы решили, что произошедшее как-то изменит то, что было между нами до этого. Я исполнила ваше условие и теперь надеюсь, что вы не отступитесь от данного слова.
Михаил Елагин: Вот стоит крепость, высокая, неприступная – но все это только видимость. Вокруг нее собралось войско, многотысячное войско. Поначалу оно идет на приступ, раз за разом упорно и без колебаний, после начинают морить голодом осажденных, изматывают маневрами. Проходят недели и вот, в один прекрасный для осаждающих день, крепостные орудия смолкают, и за стенами затихает всякое движение. Над полем боя повисает тишина, зловещая для одних, торжественная для других. Крепость ослабла, измотана, и стоит предпринять один последний рывок, и она падет к ногам победителя. В лагере звучит сигнал к атаке, пехота выстраивается в стройные ряды и все, окрыленные близким триумфом, бросаются на последний штурм. Но тут из маленькой бойницы, откуда вот-вот должен был появиться белый флаг, взвивается белая струйка дыма, и первый мушкетный залп врезается во вражеское ликование. За ним следует другой и третий, и вот уже свинцовый град осыпает армию «победителя». Все больше солдат не могут подняться с земли, и все большая паника и смятение охватывает их. Мишель чувствовал, как сотни таких вот мятущихся солдат с ужасом и непониманием бьются в его мозгу, ища выход и ответ на немой вопрос – как? - Ты что, серьезно это? – с голосом графа тоже творилось что-то неладное и прежде, чем озвучить столь короткий вопрос, ему пришлось собрать все свои силы. Вдруг он изменился в лице: краска прихлынула к нему и тут же сошла, отчего, обычно незаметный, след от турецкой сабли сине-лиловой чертой залег на его щеке. Глаза, метнув молнию в сторону жены, – мгновенно остекленели. Мишель чуть подался вперед, явно испугав Марину, и без того вжавшуюся в подушки, притянув к груди одеяло, как щит, отгородившись им от мужчины. - Ты, и впрямь, стала другой, - холодно процедил сквозь зубы Елагин и отпрянул от женщины, нервно передернув плечами. Каждым словом он желал побольнее ударить ее. - Страстная, смелая, пылкая – Николенька хорошо постарался за эти годы. Я смотрю – времени зря не терял. Я-то думал, что ты была честна этой ночью со мной, любимая, а ты стала такой же «светской» дамой, как и все прочие! Едкий смешок сорвался с губ Мишеля, а послевкусие от его слов отдавало желчной горечью. Ревность, обида, злость. Да он готов был сейчас же ее придушить! Дурак! Он не спеша встал с кровати, натягивая халат, и, повернувшись спиной к жене, подошел к окну. Вчерашняя метель застелила улицы белым покрывалом, а с белесого неба пытались пробиться солнечные лучи. Но все напрасно! - Марина, - уже спокойнее продолжил он, все так же не поворачиваясь к ней, - я однажды совершил ошибку, за которую буду платить всю жизнь. Хочешь теперь сама ошибиться? Дерзай! Ты заключила сделку с дьяволом, я получил свое, – я получил твою душу, - ну, так получи ее результат. С этими словами он поднял свой сюртук и, порывшись в кармане, извлек пачку бумаг, которые швырнул ей на постель. Листы разлетелись по покрывалу.
Марина Елагина: Марине хотелось зажмуриться, чтобы не видеть выражения глаз Мишеля, закрыть ладонями уши, только бы не слышать его слов - злых, едких, горьких... Каждое из них хлестало ее душу, как удары плети. Наверное, ей было бы легче, если бы он, в самом деле, причинил ей физическую боль - надавал пощечин, грубо схватил за плечи и стал трясти. Но она не думала, что причинила ему столько боли своим поступком. Просто представить не могла. Казалось бы, следует торжествовать - вот они и сравнялись в своих потерях: он растоптал ее достоинство несколько лет назад, она уничтожила его самолюбие - только что. Но радости победы не было. Она слушала его слова с каменным, ничего не выражающим лицом, понимая, что заслужила это все - по совокупности. Но самоуничижение продолжалось ровно до той минуты, пока Мишель не упомянул имя старшего брата, и тут Марина вспыхнула, в миг забывая обо всех угрызениях совести: - Не смей говорить про Николая в таком тоне! Ты не стоишь мизинца этого человека! Если я и стала "светской дамой", то лишь благодаря тому, что это ты внес в мою душу яд, который отравил меня настолько, что теперь, прикоснувшись к ней, ты сам пал его жертвой! А он все эти годы только и пытался, что спасти меня. И я не дам тебе возможности разрушить то, что мы - твой брат и я - собирали по крупицам. Я думала, что ты изменился, Мишель, но я ошиблась! Когда, после этого он достал бумаги о разводе и театрально бросил их ей чуть не в лицо, Марина ни сказала ни слова. Мишель не сводил с нее глаз, ожидая реакции. И тогда она, по-прежнему молча, медленно откинула одеяло и встала, наконец, с постели, прекрасная и обнаженная, спокойно собрала раскиданные в беспорядке вещи, так же медленно и не торопясь облачилась в них, после чего все же заглянула в кипу листов, веером разметенных по кровати, и выбрала только один, последний, где стояли их подписи - две! После чего аккуратно сложила его и убрала в корсаж платья. - Ты называешь дьяволом себя, Мишель? - спросила она спокойно и даже насмешливо. - Ты себе льстишь. Дьяволу не положено быть смешным. А ты смешон и жалок! Прощай! С этими словами, она покинула комнату, оставляя его в одиночестве.
Михаил Елагин: Ее отповедь подействовала на Михаила, как ушат холодной воды. Он молча слушал, даже не делая попытки вставить хоть слово себе в оправдание. Оправдываться было бесполезно, в любом случае – она не поверила бы ему, да и он сам понимал, сколь призрачны все эти слова. А еще и унижаться перед ней, больше, чем сейчас… И все же, в словах ее было много горькой правды, которую приходилось признать, согласиться и промолчать. Сев в кресло напротив жены, метавшей молнии из постели, он одарил ее презрительным взглядом – не старайся, милая не выйдет – и стал ждать. Марина же, прекратив свою тираду, медленно встала с постели и начала одеваться. Дыхание мужчины перехватило тут же. Сколько бы они сейчас друг другу не наговорили мерзостей, как бы он не стремился обвинить Марину в своих ошибках, но она от этого не стала менее привлекательной, желанной и красивой для него. Пришлось закрыть глаза, но образ ее не исчез, а стал только ярче. Мишель шумно выдохнул и сжал зубы. Женщина на него не смотрела, тщательно приводя в порядок то, что еще вчера называлось платьем, а теперь с трудом на него походило. Но Марина облачилась в него, как в самый роскошный наряд из самой редкой ткани, и с гордо поднятой головой, видно было, что изо-всех сил она старается не показать Мишелю своих истинных чувств, прошествовала к кровати. Прихватив то единственное, что ей и нужно было от мужа, она не замедлила покинуть его комнату, на прощание прыснув последнюю порцию яда. Дверь еще не успела прикрыться за женой – нет, теперь уже и не женой, а вполне свободной женщиной - как в нее полетела пепельница, оставив неглубокую вмятину в дереве, сама же пепельница разлетелась вдребезги. Следующий предмет, что попал под горячую руку Михаила Викторовича, был подсвечник, потом что-то еще и снова, и снова, пока комната не стала напоминать разгромленный мародерами зал дворца. - Жалок, жалок, - Мишель, как в беспамятстве, повторял последние слова жены, - не смей меня жалеть! Двадцатью минутами позже, Михаил Викторович Елагин вышел из своего дома, не предупредив слуг, куда он отбыл и когда его ожидать. далее
полная версия страницы